ДЖЕК КЕРУАК
      АНГЕЛЫ ОПУСТОШЕНИЯ
      Книга вторая
      Часть третья
      Проездом через Танжер, Францию и Лондон
      50
      Что за безумной картинкой, может быть вид типичного американца, сидящего на судне грызя в задумчивости ногти куда бы в самом деле поехать, что сделать дальше -- Я вдруг понял что мне вообще некуда приткнуться.
      Но именно в этом путешествии в моей жизни произошла великая перемена которую я назвал "полным оборотом" на этой предыдущей странице, поворотом от молодежного храброго чувства приключения к полной тошнотности касающейся опыта мира вообще, отвращения по всем шести чувствам. И как я уже сказал первый признак этого отвращения возник во время сонного комфортабельного уединения двух месяцев на горе Опустошение, еще до Мехико, с коего времени я снова стусовался со всеми своими друзьями и старыми приключениями, как вы видели, и не так уж и "мило", но теперь я снова был один. И то же самое ощущение пришло ко мне: Избегай Мира, это просто куча праха и тоски и в конце концов ничего не значит. Но что делать вместо этого? и вот меня неумолимо влечет к дальнейшим "приключениям" через все море. Но на самом деле только в Танжере после передозировки опиумом этот оборот по-настоящему защелкнулся и замкнулся. За минуту -- но между тем еще одно переживание, в море, заразило меня боязнью мира, как зловещее предвестье. То была громадная буря которая обрушилась на нашу посудину с Севера, от Януариев и Плениариев Исландии и Баффинова Залива. Во время войны я действительно плавал в тех Северных морях Арктики но только лишь летом: теперь, в тысяче миль к югу от них в пустоте Январских Морей, во мраке, захлебываясь в серых брызгах пришли кранты высотой с дом и пропахали целые реки от самого нашего носа к следам за кормой. Гневокипящие воющие блейковские мраки, громы грохота, омывающие раскачивающие вывернутую наизнанку мужскую сущность мою прикончив ее как длинную пробку ни за хрен собачий в безумном этом разоре. Какое-то древнее бретонское знание моря до сих пор живущее у меня в крови теперь содрогнулось. Когда я увидел те стены воды что надвигались одна за одной миля за милей серой бойни я возопил в душе ПОЧЕМУ Я НЕ ОСТАЛСЯ ДОМА!? Но было слишком поздно. Когда настала третья ночь судно раскачивало из стороны в сторону так сильно что даже югославы слегли вбив себя между подушек и одеял. Камбуз безумствовал всю ночь бившимися и переворачивавшимися котлами несмотря даже на то что их закрепили. Моряку боязно когда он слышит как Камбуз вопит от страха. Для еды стюард сначала ставил тарелки на мокрую скатерть, и разумеется суп ни в каких не мисках а в глубоких чашках, но теперь уже было слишком поздно даже для этого. Команда жевала галеты с трудом подымаясь на колени в своих мокрых зюйдвестках. Снаружи на палубе куда я вышел на минутку крена судна хватило бы чтобы выпихнуть тебя за планшир прямиком на стены воды, шарах. Принайтовленные к палубе грузовики стонали и рвали тросы и врезались во все. То была Библейская Буря как старый сон. В ночи я молился со страхом Богу Который теперь прибирал нас всех, все души на борту, в жуткое это самое время, по Своим собственным причинам, наконец. В своем полу бреду я думал что вижу снежно белый трап который спускают нам с неба. Я видел Стеллу Марис (1) над Морем как статую Свободы во всем сиянии белым. Я думал обо всех моряках что потонули когда-то и О перехватывающая горло мысль о них, от Финикийцев 3000 лет назад до бедных маленьких матросов-подростков Америки в минувшую войну (с некоторыми из них я сам плавал в безопасности) -- Ковры тонущей воды все глубоко синие зеленые посреди океана, со своими проклятущими узорами пены, тошнотное удушающее чересчур их хоть ты и смотришь только на поверхность -- подо всем этим обвал холодных миль и фатомов -- качаются, катятся, бьются, тоннажи Рёва Пелигросо бьют, вздымают, кружат -- ни лица вокруг! А вот еще! Ложись! Весь корабль (длиной всего лишь с Деревню) плюхается туда содрогаясь, чокнутые винты яростно вращаются в ничём, сотрясая судно, шлёп, нос теперь вверху, задран, винты грезят глубоко внизу, судно и десятка футов не набрало -- вот так-то все -- Как изморозь у тебя на лице, как хладные уста древних отцов, как дерево трескающееся в море. Ни рыбы вокруг. Это громокипящее празднество Нептуна и его проклятого бога ветра презревшего людей. "А нужно-то было лишь остаться дома, бросить все, найти домик для себя и для Ма, медитировать, жить тихо, читать на солнышке, пить вино при луне в старой одежонке, ласкать своих котят, спать хорошие сны -- а теперь поглядите на этот реtrain в который я сам же и попал, Ох проклятье!" ("Петрэн" это французское слово 16 века означающее "петрушку".) Но Господь предпочел оставить нас в живых поскольку на рассвете капитан развернул судно в другую сторону и постепенно оставил шторм за спиной, затем направился снова на восток к Африке и звездам.
      51
      Чувствую что правильно ничего не объяснил, но уже слишком поздно, движение пальца пересекло шторм и вот вам шторм.
      Я после этого провел десять спокойных дней пока тот старый сухогруз все пыхтел и пыхтел по тишайшим морям и казалось ни к чему не приплывал а я читал книжку по всемирной истории, писал заметки, да мерял шагами палубу по ночам. (Как беззаботно пишут они о потоплении испанского флота во время бури у берегов Ирландии, фу!) (Или даже об одном-единственном маленьком галилейском рыбаке, утонувшем навеки.) Но даже в таком мирном и простом действии как чтение всемирной истории в удобной каюте на удобных морях я ощущал это ужасное отвращение ко всему -- безумств совершенных в человеческой истории еще до нас, довольно чтоб Аполлон залился слезами или Атлас уронил свою ношу, Боже мой бойни, погромы, десятины крали, воров вешали, жуликов короновали, из недотеп собирали гвардии, ломали лавки о людские головы, волки нападали на костры кочевников, Чингис-Ханы опустошали -- в битве крушили яйца, женщин насиловали в дыму, детей пороли, животных забивали, кинжалы заносили, кости швыряли... Причмокивая невнятными испачканными мясносокими губищами олухи-Короли орут на все сквозь шелка -- Нищие орут сквозь мешковину -- Ошибки везде ошибки! Вонь старых поселений и их горшков и навозных куч -- Кардиналы словно "Шелковые чулки набитые грязью," Американские конгрессмены которые "сияют и воняют точно гнилая макрель в лунном свете" -- Скальпируют от Дакоты до Тамерлана -- И взгляд человеческий на Гильотину и пылающий кол на заре, мраки, мосты, туманы, сети, ободранные руки и старые умершие одеянья несчастного человечества во всех этих тысячелетиях "истории" (как ее называют) и все это одна ужасная ошибка. Зачем Бог это сделал? или это на самом деле Дьявол возглавил Падение? Души в Небесах заявили "Хотим испытать смертное существование, О Господи, Люцифер сказал что это ништяк!" -- Бац, вот уже мы падаем, вот к этому, к концентрационным лагерям, газовым камерам, колючей проволоке, атомным бомбам, телевизионным убийствам, боливийскому голоду, ворью в шелках, ворью в галстуках, ворью в кабинетах, бумаготасовщикам, бюрократам, оскорблению, ярости, смятению, ужасу, остолбенелым ночным кошмарам, тайной смерти с перепою, раку, язвам, удушенью, гною, старости, домам престарелых, костылям, опухшей плоти, выпавшим зубам, вони, слезам и до свиданья. Пусть кто-нибудь другой напишет, я не умею.
      Так как же жить в ликованье и мире? Скитаться со своим багажом от государства к государству причем каждое все хуже все глубже во тьму испуганного сердца? А сердце-то всего лишь бьющаяся трубка вся нежная ее можно убить с обрезками артерии и вены, камеры что захлопываются, наконец кто-то съедает его с ножом и вилкой злобы, хохоча. (Все равно некоторое время хохоча.)
      Ах но как сказал бы Жюльен "Ничего не поделаешь, упивайся этим парень -Пьем до дна и так и эдак, Фернандо." Я думаю о Фернандо его заплывшие глазки алкаша как и у меня выглядывают на унылые пальметты на рассвете, дрожа обмотавшись шарфом; за последним Фризским Холмом большая коса срезает маргаритки его надежды хоть он и вынужден праздновать ее каждый Новый Год в Рио или Бомбее. В Голливуде в его склеп быстренько засовывают старого режиссера. Олдос Хаксли полуслепой смотрит как догорает его дом, ему семьдесят и он далеко от своего счастливого орехового кресла в Оксфорде. Ничего, ничего, ничего О ничего кроме ничего не могло бы заинтересовать меня более ни на одну-единственную богопроклятую минуту ни в чем на свете. Но куда ж еще идти?
      По передозировке опиумом это усилилось до того что я действительно встал и собрал чемодан чтоб вернуться в Америку и найти себе дом.
      52
      На первых порах страх моря дремал, я в самом деле наслаждался приближением к Африке и конечно же у меня был праздник первую неделю в Африке.
      Солнечным днем в феврале 1957 года мы впервые увидели бледненькое разношерстье желтого песка и зеленых лугов обозначившее вдали смутный бережок Африки. Он рос пока день себе дремал пока белое пятнышко беспокоившее меня уже несколько часов не оказалось бензиновой цистерной среди холмов. Потом как внезапные медленные вереницы магометанок в белом я увидел белые крыши порта Танжер сидевшие прямо передо мной на сгибе локтя суши, на самой воде. Этот сон об Африке в белых одеждах на голубом полуденном Море, ух, кому привиделся он? Рембо? Магеллану? Делакруа? Наполеону! Белые простыни трепещущие на крышах!
      Как вдруг марокканское рыболовное суденышко с мотором но и с высокой кормой с балкончиком из резного ливанского дерева, с кошаками в джалабах и панталонах трещавшими на палубе, подшлепало к нам поворачивая на Юг к Побережью на вечернюю рыбалку под звездой (теперь) Стеллы Марис, Марии Морской кто оберегает всех рыбаков обращаясь с мольбою надежды к опасностям морским со своею Архангельской молитвой о Спасении. И под какой-то их собственной Магометанской Звездой Морской которая направляла бы их. Ветер трепал их одежды, волосы, "их подлинные волосы подлинной Африки" сказал я сам себе пораженный. (Зачем путешествовать если не как ребенок?)
      Вот Танжер вырастал, видны становились песчаные пустоши Испании слева, горб уводивший к Гибралтару вокруг Рога Гесперид, то самое поразительное место выход к Средиземной Атлантиде старины затопленной Полярными Льдами такими знаменитыми по Книге Ноя. Это здесь Мистер Геркулес поддерживал мир стеная как "камни грубые стеная прозябают" (Блейк). Сюда одноглазые международные контрабандисты жемчуга подкрадывались с воронеными 45-ками чтоб выкрасть танжерский гарем. Сюда сумасшедший Сципион пришел наказать голубоглазый Карфаген. Где-то в тех песках за Хребтом Атлас я видел как мой голубоглазый Гэри Купер выигрывает "Beau Geste" (2). К тому же ночь в Танжере с Хаббардом!
      Судно бросило якорь в милой маленькой гавани и стало медленно вращаться вокруг него предоставляя мне всевозможные виды города и мыса прямо из моего иллюминатора пока я собирал вещи чтобы сойти с судна. На мысу с той стороны Танжерской Бухты в голубых сумерках поворачивался прожектор маяка как Св.Мария успокаивая меня что порт достигнут и все полностью в безопасности. Город зажигает волшебные огоньки, холм Касбы гудит, я хочу оказаться там в тех узких переулочках Медины в поисках гашиша. Первый же араб которого я вижу слишком смешон чтобы в него поверить: шлюпчонка причаливает к нашему Трапу Иакова, мотористы оборванные подростки-арабы в свитерках таких же как в Мексике, но посреди шлюпки стоит толстый араб в закопченной красной феске, в синем деловом костюме, руки за спиной поглядывая нельзя ли продать сигарет или купить чего-нибудь или что-нибудь вообще. Наш симпатичный капитан-югослав кричит им с мостика чтоб отваливали. Примерно в семь мы становимся к стенке и я схожу на берег. Большие Арабские Вязи теперь проштампованы в моем свежем невинном паспорте служащими в пыльных фесках и мешковатых штанах. Фактически это точно как в Мексике, мир Феллахов, то есть, тот мир который не делает Истории в настоящем: творя Историю, производя ее, расстреливая ее Водородными бомбами и Ракетами, пытаясь дотянуться до великого концептуального финала Высочайшего Достижения (в наши времена и Фаустовские "Запад" Америки, Британия и Германия высоко и низко).
      Я беру такси до места жительства Хаббарда на узенькой горной улочке в Европейском квартале у подножья подмигивающего холма Медины.
      Бедный Бык как раз оттягивался по здоровью и уже спал в 9:30 когда я постучался к нему в садовую калитку. Я изумлен при виде него сильного и здорового, уже не кожа да кости после наркотиков, весь загорелый и мускулистый и бодрый. В нем шесть футов с хвостиком, голубые глаза, очки, песочные волосы, 44, отпрыск великой семьи американских промышленников но они отпрыскивают ему лишь 200 долларор в месяц из опекунского фонда а вскоре и вообще урежут сумму до 120, наконец два года спустя вообще отказав ему от своих интерьерно-декорированных гостиных в уединенной Флориде из-за безумной книги которую тот написал и опубликовал в Париже (Обнаженный Ужин) -- книги которой хватит чтоб заставить побледнеть любую мамашу (больше дальше). Бык хватает свою шляпу и говорит "Пошли, давай врубаться в Медину" (после того как мы шоркаемся) и напористо шагая как какой-нибудь полоумный Немецкий Филолог в Изгнании ведет меня через сад и за ворота на волшебную улочку. "Завтра утром сразу же после моего скромного завтрака чаем и хлебом, поедем кататься на лодке по Бухте."
      Это команда. Сейчас я впервые увидел "Старого Быка" (в действительности же сам друг "Старого Быка" по Мексике) с тех дней в Новом Орлеане когда он жил со своей женой и детишками возле Дамбы (в Алжире Луизиана) -- Он кажется совсем не постарел только кажется уже не причесывается так тщательно, что как я понимаю на следующий день исключительно из-за того что рассеян и полностью погружен в середину своего писательства, словно безумный волосатый гений в комнате. На нем американские военные штаны и рубахи с карманами, рыбацкая шляпа, и он носит громадный щелкающий нож с выкидным лезвием в фут длиной. "Да сэр, без этого ножа я б уже покойничком был. Кучка ай-рабов окружила меня как-то ночью в переулке. А я просто щелкнул этой старой штукенцией и сказал "Ну валяйте сволочи" и они отвязались."