Флаг вместе с древком свалился в море. Это произошло в темноте, но Паскью слышал, как они шлепнулись об воду. Тело его лоснилось, глаза слезились от лихорадки. Кожа, прикрытая юбкой, горела. Паскью сорвал юбку, потом шорты, и они отправились вслед за флагом. Совсем голый Паскью ушел на самую дальнюю скалу и соскользнул в воду.
      Дважды он засыпал, покачиваясь на поверхности. Проснувшись, обнаружил, что жадно глотает морскую воду. Потом пальцы разжались, и его отнесло течением футов на двадцать от скалы. Постанывая, он поплыл обратно и снова укрылся в нише.
      Он лежал, вытянувшись на мокрых камнях. Его кидало то в жар, то в холод, била дрожь. Внезапно его охватил порыв ярости. Рыдая, Паскью стал колотить кулаками по камням, разбивая пальцы, сдирая с них кожу. Ярость сменили отчаяние, печаль и раскаяние.
      Измученный, он повернулся лицом к гранитной стене и заснул.

* * *

      Сны Паскью лишь отражали суровую реальность. Вот он сидит в ресторане, ожидая кого-то. Он голоден, его мучает жажда, но официант упорно не замечает его. Он обслуживает соседний столик, с мужчиной и женщиной. Паскью видит, как официант наполняет бокалы вином, настолько холодным, что на стекле — от ножки до ободка — выступили капельки влаги. Вдруг мужчина и женщина оборачиваются к нему и предлагают тост. Оказывается, это Люк Маллен и Лори Костров.

* * *

      — Ну что же, это еще один способ умереть, — говорит Люк, и они выпивают все, до последней капли.
      Потом снится ему, что он сидит на скале с тремя каменными выступами, которые заканчиваются гранитной стеной. Волны с шумом разбиваются о скалу, кричат чайки.
      Он просыпается и видит, что официант стоит перед ним, ожидая заказа, подобострастно наклонившись вперед. Вместо лица у официанта круглая тень, потому что утреннее солнце светит Паскью в глаза.
      Чуть поодаль стоит еще кто-то, выставив руку перед собой, словно произнося приветственную речь. Вот надувная шлюпка, в ней тоже сидит человек, а еще дальше — маленький прогулочный катер и люди, высыпавшие к борту. В изумлении они смотрят на Паскью.

* * *

      Они забрали Паскью на борт и послали радиограмму на берег. Потом он рассказал, как его парусная яхта перевернулась. Ему дали одежду. Он выпил слишком много воды, и его вырвало, потом пил еще. Все казалось ему нереальным: шум двигателя, доски палубы, по которым он ступал, даже собственный голос. Он все оглядывался на скалу, пока наконец она не стала совсем крохотной.
      В машинном отделении он съел шесть упаковок сладких бисквитов и кусочек торта. Этого хватило с лихвой. Зато воду он пил, пока живот не вспучило.
      Все смотрели на него, улыбались, подбадривали, и создавалось впечатление, что толпа на набережной состоит сплошь из знакомых лиц.
      Он сошел на берег и стал пожимать всем руки, счастливый, ставший знаменитостью, все еще пошатываясь от лихорадки. Происходящее казалось ему миражем, плодом собственного воображения. Почва, ускользавшая из-под ног, крики чаек, напоминавшие, что он ушел не так уж далеко.
      — Кто это был? — спросил какой-то человек, словно кто-то мог это знать.
      Мачты и паруса. Солнце, горящее в окнах домов вдоль набережной. Сигарета в его руке — первая за восемь лет.
      Софи, спускающаяся к нему по набережной, — еще одно лицо в толпе.

      Иллюзионист, маг, эскейполоджист, а теперь еще и предсказатель судьбы. Посмотрев в зеркало, Люк словно заглянул в будущее. По одну сторону находилось его прежнее лицо, по другую — новое. Черты оставались теми же, но что-то неуловимое менялось.
      Превратиться в другого человека было делом легким и в то же время каким-то необыкновенным, сверхъестественным. Новый паспорт, новое имя, новый номер банковского счета, новое свидетельство о рождении — все это просто. Только Карла придавала всему этому оттенок волшебства.
      До Люка доносились сверху ее неровные шаги — она ходила взад-вперед по комнате. Незадолго до этого Эллвуд позвонил и сообщил:
      — Все в порядке. Я скоро буду у вас. Готовьтесь к отъезду.
      — Готовимся к отъезду, — передал Люк Карле, как будто это было закодированное послание.
      Он не видел в зеркале подробностей жизни, постепенно они сами узнают, как все сложится. Но уже сейчас перед ними возникали отдельные эпизоды, мелькающие в пространстве между стеклом и серебристым фоном. Их предварил эпизод из прошлого, с которого, по сути дела, велся отсчет их совместной жизни. Он увидел Карлу, которая сидела на берегу, свернувшись калачиком, у самой воды, с лицом безучастным и холодным, как океан. И вот они уже на берегу другого моря — Средиземного, наверное? Карла берет его под руку, из-за хромоты она слегка касается его бедром при каждом шаге.
      Он видел сценки из их повседневной жизни, напоминающие натюрморты, с самыми обычными, будничными предметами, которые есть в каждом доме. Образы проносились перед ним, сменяя один другой; и в каждом видении они с Карлой были неотделимы друг от друга. Ему представлялся то пикник на склоне холма, то вечерний сад — в нем сидят двое и попивают что-то, отдыхая от дневных забот.
      Потом он увидел комнату с их пожитками; и это стало его последним видением перед тем, как в зеркале появилось отражение Валласа Эллвуда, наводящего на него пистолет.
      — Все дело в том, — объяснил Эллвуд, — что я лгал. И уже не в первый раз.

* * *

      Люк повернулся к нему и двинулся по комнате, инстинктивно удаляясь от лестницы, по которой вот-вот могла спуститься Карла. Он вел себя как птица, которая, забыв про смертельную опасность, старается увести хищника подальше от гнезда.
      — Ну-ка сядь! — приказал Эллвуд и дулом пистолета указал на стул посреди комнаты.
      Оба слышали шаги Карлы в комнате наверху и говорили тихо, как родители, которые боятся разбудить ребенка.
      — Валлас...
      — Вот в чем весь фокус — нельзя проигрывать. Всегда есть проигравший. Всегда. Просто нельзя им становиться. Это мое единственное правило, понимаешь? Есть всего одно правило. Не будь проигравшим.
      — Валлас...
      — Вот как все обернулось... Скоро, совсем скоро, сюда приедут люди, очень смахивающие на полицейских, заберут тебя, ты исчезнешь из моей жизни. Прощай. — Он радостно помахал Люку, при этом пистолет в другой его руке не шелохнулся. То, что произошло в больнице на холме, — чей-то провал, значит, нужно найти виноватого. Почему? Потому что так устроен наш мир. И не проси меня объяснить — я сам не понимаю, почему это так. — Эллвуд покачал головой. — Так или иначе, выбор пал на тебя. Ты останешься в дураках. Тебе не повезло.
      — Валлас, отпусти Карлу.
      — Да-да. — Эллвуд, казалось, не слышал его. — Поскольку все знают, что есть козел отпущения, все упрощается. Дело в том, что нельзя больше ждать от тебя осмотрительности в поступках. Ведь так? — Он помолчал, словно ожидая ответа. — А потому будущее твое окажется совсем не таким, каким ты его себе представлял.
      — Отпусти ее. Она все равно ничего не скажет — потому что ничего не знает. Это только все усложнит. Отпусти ее.
      — Да-да, конечно. Я хочу рассказать тебе кое-что. О твоем прошлом.
      Наверху открылась и закрылась дверь. Люк резко вскинул голову. Потом снова перевел взгляд на Эллвуда и увидел, что тот не сводит с него глаз.
      — Так вот, о твоем прошлом. О Лори.
      Взгляд Люка заметался по комнате. Он лихорадочно размышлял, как предупредить Карлу.
      — Смотри на меня! — злобно прошипел Эллвуд. — Вина за содеянное — вот о чем мы только что говорили, да? За все случившееся здесь должен отвечать ты — это вполне логично, Великий Зено, мать твою! Потому что, не отвлекай тебя мысли о прошлом, ты сосредоточился бы на задании.
      Люк пытался представить, что сейчас делает Карла. Она не произнесла пока ни единого слова, шаги ее послышались в коридоре, а потом стихли в спальне.
      — Кстати, в прошлом твоем имело место нечто такое, о чем тебе следует знать. — Эллвуд вдруг рассмеялся, как будто вспомнил что-то необычайно забавное — даже спустя столько лет шутка не утратила былой остроты. — Ты думал — я двойной агент. Считал, что я пошел на это ради денег, или стремясь подстраховать себя на крайний случай, или, наконец, чтобы просто пощекотать нервы. Ну что же, последнее предположение, пожалуй, ближе всего к истине. Предательство ради развлечения. Это мне нравится. Потрясающая мысль! Однако и это не соответствует действительности.
      Карла прошла через спальню, направляясь к двери, но потом вернулась обратно. Люк представил, как она стоит у зеркала. Заерзал по полу подвигаемый ею табурет — наверное, она сейчас смотрит в зеркало.
      — Ты крутил роман с Лори. Муж Лори мог проболтаться о чем-то — Бог его знает, как все было, — а Лори потом пересказывала это тебе в постели. Таким образом, вы помогали «делу». Отличная идея — она принадлежала мне. Ты приходил на исповедь к Тому Кэри и все ему выкладывал. А он передавал информацию дальше. Китайским агентам... или русским. И все это было организовано мной — ради потехи, или ради денег, или во имя правого дела. Да только вот... — Эллвуд снова отрывисто засмеялся: ему жаль было раскрывать свою шутку, настолько она ему казалась удачной. — Да только вот все было задумано по-другому. Намного умнее. Хочешь знать как? Тогда слушай: полковник знал про вас с Лори. И плевал на это. Если хочешь знать, спустя два дня после ее самоубийства он устроил вечеринку, чтобы отметить это событие. С шампанским, кокаином и двумя девками, которых мы трахали в хвост и в гриву. Да, отлично провели время! Полковник хохотал до коликов в животе. — Эллвуда просто распирало от смеха. Не в силах сдержаться, он фыркал, брызгая слюной.
      Люк попытался представить, что в этот момент видит в зеркале Карла, но тут же перестал думать об этом. Наверняка она видит образы из их будущего, проносящиеся в голове, словно обрывки снов.
      — Ты еще не понял, Великий вонючий Зено, козел ты этакий? Не понял, что это означало? Он знал обо всем и плевал на это. Лори передавала все, о чем якобы проболтался полковник. А он говорил лишь то, что мне нужно было донести до тебя. И до Кэри. И до всех остальных придурков, нашептывающих друг другу информацию по цепочке. Это была дезинформация, понимаешь? Не бесполезный хлам, а ложная информация, приносящая вред противнику. Просто дерьмо, которое пристает к подошве ботинка, а потом размазывается по ковру. Ты разносил ее дальше, и твои дружки — сосунки-революционеры — потешались, глядя, как ты закадрил жену военного, а ты в свою очередь смеялся над ними, якобы не понимающими, что происходит на самом деле. А уж как я смеялся, когда упоминал твое имя в письменных донесениях!.. Чуть не писал в штаны от хохота!
      Карла поднялась со стула. Люк снова услышал ее шаги — она направлялась к двери. И вот дверь приоткрылась. Эллвуд наблюдал за Люком, пытаясь определить по выражению лица его реакцию.
      — Почему бы тебе просто не отпустить ее? — спросил Люк.
      Эллвуд нахмурился:
      — Ты слушал, что я тебе только что рассказывал?
      — Да, слушал. Я спрашиваю — если она не участвовала в этом, почему бы тебе не отпустить ее, прежде чем сюда кто-то приедет?
      — Все это было липой, — втолковывал ему Эллвуд, — я все заранее спланировал. Лори являлась просто каналом для передачи ложной информации.
      — Было вот что, — сказал Люк. — Лори погибла. Мы убили ее. Это и есть прошлое. Это и стало «самой страшной вещью». Поэтому я убил Ника, Марианну и Сэма Паскью. Чтобы избавиться от «самой страшной вещи». Ты рассказал мне сейчас то, чего я не знал, но меня это совершенно не взволновало. Я понял тебя: все это было сплошным надувательством, спланированным тобой. Блестяще! Я думал, что даю Кэри секретную информацию, а на самом деле сообщал ложные сведения. До чего ты умен! До чего ты умен!.. Кэри думал, что он отправляет в Восточную Германию ценные разведданные, а отправлял всякий мусор. Так давайте снимем шляпы перед Валласом. Но повторяю тебе — меня это не волнует. Тогда волновало, а сейчас нет. Ты понимаешь? Это все политика и разное прочее дерьмо, не имеющее никакого значения, никогда не имевшее.
      На лестнице раздались шаги Карлы.
      — Отпусти ее... Почему бы тебе просто не отпустить ее?
      Эллвуд изумленно покачал головой.
      — Никогда раньше не видел такого, — сказал он. — Даже не слышал ни о чем подобном. — Он посмотрел на Люка, как ученый, разглядывающий редкий экземпляр чешуйчатокрылого в пробирке. — Это что? Бескорыстная любовь? Ты убивал людей, чтобы сохранить ее, а теперь хочешь отпустить эту женщину? Полное бескорыстие. И ты отпустишь ее, если я позволю тебе? Да?
      Люк кивнул.
      — Понимай как хочешь. Только дай ей уйти.
      Эллвудом опять овладел приступ смеха. Но он знал, что с Люка нельзя сводить глаз, и это сковывало его. Голова его не шелохнулась, пистолет в руке тоже, но при этом он буквально захлебывался от хохота, широко раскрыв рот. Глаза стали узкими, как щелочки, каждый мускул лица вздрагивал.
      — Вот дьявол! — приговаривал он. — Вот дьявол! — Свободной рукой он смахнул слезинку с одного глаза, при этом второй не мигая смотрел на Люка. Лоб с челкой цвета вороненой стали собрался в морщины, а серая кожа от удовольствия стала лосниться. — О, дьявол!.. А ведь самое смешное я приберег напоследок.

* * *

      Карла вошла в комнату и направилась к Эллвуду, широко улыбаясь, как будто не обманулась в своих ожиданиях, — здесь действительно происходило что-то очень веселое.
      Есть фотомодели, лица которых просто созданы для объектива камеры. Без косметики, без сознания собственной красоты они могут показаться пресными и невзрачными. Но вот они появляются в свете юпитеров, с искусно подобранной косметикой, распушив волосы, и черты их неожиданно оживают, подчеркнутые дорогими украшениями, тонким ароматом духов, безукоризненным покроем одежды, тело становится гибким и полным энергии.
      И тут Люк понял, что Карла любовалась в зеркале не сценами из будущей жизни, а собственной красотой, проступившей теперь благодаря ее стараниям. Проходя по комнате, она сделала пару хромых шажков — это было жестоким напоминанием для Люка.
      Эллвуд следил за выражением лица Люка, и раскаты его хохота становились все громче. Он уже с трудом переводил дыхание. Карла остановилась возле Эллвуда. Лицо ее сияло.
      Люк застыл в неподвижности, окаменев. Он смотрел на Карлу так, словно ему явилась его собственная смерть.
      Смех Эллвуда теперь звучал с перерывами, постепенно стихая. И вот наконец ужасное молчание нависло в комнате. Даже истошные рыдания, даже грубая брань не могли бы произвести более тягостного впечатления. Воцарившаяся тишина напоминала момент перед казнью.
      У Карлы перехватило дыхание. Она наблюдала за Люком.
      В висках у нее пульсировало, словно ее било слабым электрическим разрядом. Голова кружилась, то ли от ощущения своей власти, то ли от похоти, что было почти одно и то же. Она подошла еще ближе к Эллвуду, но при этом продолжала смотреть на Люка.
      Эллвуд снова расхохотался, дуло пистолета запрыгало в воздухе. Его охватило волнение — словно от Карлы исходил жар. Когда она подступила ближе, он обнял ее за шею, а она стала водить его рукой, лежавшей у нее на груди. Язык ее пробежался по губам, она стояла полуприкрыв глаза, продолжая наблюдать за Люком.
      Карла и Валлас Эллвуд. Они обнялись, и он ласкал ее, тела их соприкасались, от чего возбуждение нарастало, — они напоминали счастливую парочку, позирующую для последнего снимка, мечтавшую сбросить одежду и добраться до постели.
      Оба наблюдали за Люком, не сводя с него глаз.

      Паскью сидел в машине Софи, откинувшись на сиденье, закрыв глаза, и на все вопросы отвечал «нет».
      — Нет, чувствую я себя неважно. Нет, возвращаться в Лондон не собираюсь. Нет, я этого так не оставлю, с меня довольно. Этот ублюдок уже несколько раз пытался убить меня. И теперь я по-настоящему разозлился. Нет, я не считаю, что, идя к нему домой, ничем не рискую. Но я все равно это сделаю. Нет, я не знаю, кого там застану, но очень хотелось бы, чтобы там оказался Люк Маллен, потому что я мечтаю сломать его поганый хребет. Нет, ты не поедешь со мной.
      На набережной все еще толпились люди, показывая то в сторону моря, то на дорогу, видимо, рассказывая о происшествии с Паскью.
      — А как насчет лодки, на которой ты якобы перевернулся? — спросила Софи.
      — Я должен встретиться с людьми из береговой охраны.
      — И ты собираешься к ним идти?
      — Конечно нет.
      — Как ты им представился?
      — Я назвался Джоном Келли.
      — А кто это такой?
      — Мой дедушка по материнской линии. Я уже сказал — ты не поедешь со мной.
      Софи завела двигатель и повела машину вдоль берега.
      — Да, я слышала, как ты это сказал. И тем не менее я поеду с тобой.
      — Останови! — потребовал Паскью.
      — Поскольку ты знаешь дорогу, лучше скажи мне...
      — Останови машину!
      — ...как туда ехать.
      Они проехали еще минут десять, и Паскью буркнул:
      — Надо было повернуть вправо еще за милю отсюда.
      Помимо водителя в машине сидели еще двое полицейских, они расположились на заднем сиденье вместе с Люком, и один из них приковал себя к Люку наручниками. Предварительно было обговорено, что местная полиция ни при каких обстоятельствах не станет вмешиваться. Арестованного надлежало отправить прямо в Лондон. Они плутали по узеньким дорожкам с изгородями по обе стороны.
      — Сделай так, чтобы он заткнулся, хорошо? — попросил водитель.
      Они ехали, откинув брезентовый верх, чтобы в машине было прохладнее, и ветерок посвистывал, теребя кромку материи. Помимо этого тонкого, несмолкающего писка в машине раздавались рыдания Люка. Он сидел выпрямив спину, с открытыми глазами, и из груди его вырывались рыдания. В них слышалось отчаяние человека, потерявшего последнюю надежду.

* * *

      Пока Эллвуд звонил по телефону, Карла приготовила кофе.
      Он сказал в трубку. «Маллена уже увезли». — Потом, после паузы: «Нет, лучше сказать, что его взяли в Лондоне. Впрочем, кого это теперь интересует? Местную полицию можно в любой момент проинструктировать». Он положил трубку, улыбаясь.
      — Ну ты и чертовка!
      — Расскажи мне про него, — попросила Карла, — про Тодда.
      — Ты ведь у него работаешь. И знаешь столько же, сколько я.
      — Нет, Валлас, у меня сильные подозрения, что многого я не знаю.
      — Значит, ты выискиваешь, за что бы ухватиться.
      — Я и сама не знаю, что ищу. Надеюсь, ты мне поможешь?
      — Но что все-таки ты имеешь в виду?
      — Может быть, деньги, может быть, власть...
      — Мы с тобой два сапога пара, — сказал Эллвуд, — я знаю, что ты ищешь. И думаю, найдешь. Но будь осторожна. Эта вещь может принадлежать кому-то другому.
      — Я не стала бы красть ее у тебя, Валлас. Ты ведь знаешь.
      «Еще как стала бы! — подумал Эллвуд. — Я буду настороже. И когда настанет этот момент, сиськи тебе пообрываю, сучка!»

* * *

      Люк умолк. Человек, к которому он был прикован наручниками, свободной рукой отвесил ему несколько оплеух. Люк никак на них не отреагировал: он думал о чем-то своем.
      — Знаете, в мире все движется по кругу.
      — Что-что? — спросил человек, сидевший рядом, с широким шрамом, идущим от виска по лбу, рассекающим бровь.
      — Все движется по кругу.
      — Это я и без тебя знаю.
      — О чем он там толкует? — спросил водитель.
      — О том, что Земля круглая.
      — Ну что же, мысль правильная, — поддакнул водитель, и все трое рассмеялись.
      — Я сделал это с Лори, а кто-то сделал это со мной, — продолжал Люк, — подлые поступки совершаются по кругу. Жизнь, описав круг, возвращает нас к прошлому. Ты вышвыриваешь что-то в этот мир, какую-то ужасную вещь, страшную вещь, а потом она непременно возвращается к тебе.
      Третий сопровождающий сказал:
      — Заткнись, мать твою! Поскули лучше, ладно?
      Они находились уже в трех милях от Лонгрока и ехали сейчас по маленькому портовому городку. Дорога, постепенно понижаясь, уводила к захламленной набережной, на которой в этот момент загружали приземистую баржу. Водитель притормозил машину на вершине холма, у светофора, и стал смотреть на снующих туда-сюда матросов.
       — Врежьте ему как следует, — попросил он, — чтобы до конца пути не очухался. — Он обернулся через плечо, не выпуская из рук руль. — Врежьте так, чтобы отрубился.
      — ...Как яйцо, — продолжал Люк. — Но оно ничему не дает начала.
      Водитель обернулся, теперь не на шутку разозлившись, и ударил Люка наотмашь тыльной стороной ладони, как собаку.
      — Заткнись!
      — Это значит, что все старое возвращается, описав круг: и старые грехи, и старая боль.
      От следующего удара голова Люка дернулась назад.
      — Да врежьте вы этому ублюдку, — снова посоветовал водитель, глядя на красный свет.
      — Как яйцо...
      Полицейский, сидящий рядом, повернулся к нему, сжав руку в кулак, и в этот момент Люк наклонился в его сторону и достал из уха яйцо. Внезапно наступило молчание, но водитель не знал, как его истолковать.
      Два полицейских, сидящих сзади, уставились на яйцо, как на какую-то диковинную вещь, лишившись дара речи. Так прошло минуты две, пока человек с рассеченной бровью не сообразил, что Люк достал яйцо рукой, которую он приковал к своей наручниками. А когда полицейский попробовал пошевелиться, то обнаружил, что теперь наручниками скованы его собственные руки, заведенные за спину. Потом он увидел, как яйцо, щелкнув, открылось.
      Третий полицейский успел лишь произнести:
      — Не надо...
      Водитель убрал ногу с тормоза, и двигатель взревел.
      Когда машину залило светом, единственный из сидевших в ней, кто закрыл глаза, был Люк. Прогремело что-то похожее на выстрел, и одновременно возникла карбидно-белая вспышка. По эффекту это было схоже с ударом грома в замкнутом пространстве. Все сидели ослепленные вспышкой, оглушенные грохотом, ударившим в барабанные перепонки. Люк резким движением наклонился вбок, перегнувшись через колени скованного наручниками полицейского, и открыл дверцу в тот момент, когда водитель нажал на акселератор; дверца ударила его по ногам, когда он выскочил наружу.
      Водитель резко притормозил. Почему-то он почти ничего не видел. Лишь заметил приближающийся пикап и взял круто вбок, заваливаясь на пассажирское кресло. Машина покатилась вниз по холму. Сзади третий полицейский распахнул дверцу, но так и не решился выпрыгнуть в окружавшую его белую пустоту. Водитель нащупал руль, но не имел ни малейшего представления, куда они едут и где находятся. Он снова повернул, чтобы приостановить движение вниз, и в это время крыло машины протаранил фургон. Трое сидевших в машине людей завертелись, словно гимнасты, с переломанными спинами. Машина повернулась на триста шестьдесят градусов и снова покатилась вниз по склону. А человек с рассеченной бровью сидел, скованный наручниками, ослепленный, среди останков обоих коллег.
      Движение на холме замерло. Люди прильнули к окнам, наблюдая за машиной, проносящейся мимо них, никем не управляемой, с одним оставшимся в живых пассажиром. Она мчалась, сокрушая крылья, бамперы, фары по одну сторону и задевая за ограждение шоссе по другую, прокладывая себе дорогу вниз, к набережной.

* * *

      Теперь настала очередь Софи сказать «нет». Она произнесла это слово один-единственный раз, короткое, простое «нет». Без всякого предупреждения она вырулила к обочине, ударила по тормозу и заплакала еще прежде, чем они окончательно остановились. Закрыв лицо ладонями, она заголосила, громко, надрывно, как будто все возмущение, весь страх, преследующие ее, пока она гнала машину на запад, пока коротала утро в ожидании на набережной, наконец настигли ее на этой дороге, пролегающей над берегом океана.
      Паскью ничего не предпринимал, только слушал и ждал.
      — Я не знала где ты, ты мог погибнуть, все что угодно могло с тобой случиться, я провела в дороге пять часов и не знала, кого застану здесь. И я не была уверена, что это ты, когда какого-то человека выводили на набережную. Я стояла в толпе, среди восторженных зевак, черт бы их побрал! Они любовались этой картиной, им было все равно, кто тот придурок, которого вынесло на скалу. А потом оказалось, что это ты. А до этого я побывала в отеле и на этой чертовой лодочной станции, потому что думала, что, возможно, он там, что он может убить меня... А потом ты сошел с катера, как какой-то Робинзон Крузо, — черт бы тебя побрал!
      Она сидела, отвернувшись от Паскью, покачиваясь в такт всхлипываниям, и это продолжалось до тех пор, пока он не спросил:
      — Хочешь, я поведу машину?
      Тогда она повернулась и ударила его кулаком в плечо, вложив в этот удар весь свой гнев.
      — Хочешь, я поведу машину?
      — Нет, — ответила Софи.
      Когда они тронулись с места, он сказал:
      — Я люблю тебя, но еще не вполне готов к этому.

* * *

      Эллвуд нашел Карлу в спальне.
      — Уходим, — сказал он.
      Она разложила на кровати кое-какие вещи так, словно это была маленькая экспозиция в доме-музее давно умершей знаменитости. Три шарика для жонглирования, сложенные веером ножи, смотанные шарфы из светлого шелка, две колоды карт, яйцо с вложенным в него колечком.
      — Все остальное, наверное, осталось в сундуке, — сказала она. — И как мы с этим поступим?
      — Здесь все вычистят, — ответил Эллвуд, — технические работники. Они позаботятся об этом.
      — Значит, его просто выскоблят из памяти, — сказала Карла. — Да? Не останется ни клочка, ни имени — ничего.
      Эллвуд посмотрел на нее нахмурившись.
      — Да, именно так. Тебя что-то не устраивает?
      — Это был потрясающий спектакль, Валлас! Видел бы ты меня в роли. Я играла блестяще. А теперь чувствую себя актрисой в театре, в котором вот-вот погасят огни. — Она подбросила вверх шар и два раза хлопнула в ладоши, прежде чем поймать его. — Ни аплодисментов, ни откликов критиков, ни восторженных поклонников, томящихся в ожидании у выхода. — Карла положила шар обратно и вслед за Эллвудом направилась к двери. Она задержалась на мгновение, бросив воздушный поцелуй воображаемой публике, тут же взорвавшейся громовыми аплодисментами. (Карла оставила дверь открытой — для технических работников.)
      — Возьми что-нибудь с собой, — предложил Эллвуд, — на память. Да что здесь возьмешь?

* * *

      Люк бежал по городским окраинам, все время в гору, оставляя позади низины, прилегающие к побережью, до тех пор, пока не отыскал тропинку, тянущуюся над океаном. Он остановился, чтобы отдышаться, и посмотрел на бескрайнее водное пространство, простирающееся на западе. Отсюда была видна вершина Виндбраш, а пониже — узенькая полоска Меерз-Пойнт, похожая на красный волнорез. Туда и направился Люк. От взрыва у него все еще звенело в ушах, этот звон смешивался с шумом моря, и получалось нечто похожее на посвистывание ветра среди скал.
      Он сейчас не думал ни о чем. И в тоже время думал обо всем. Слишком многое отягощало его сознание: отголоски прошлого, боль, тоска, отвращение, чувство утраты, — слишком много, чтобы он мог сосредоточиться на чем-то одном. Действия его были инстинктивными.
      Он пробежал более двух миль не останавливаясь и в конце концов оказался на тропинке, пролегающей над расселиной, там, где два огромных валуна громоздились у самой воды: один похожий на тюленя, прокладывающего путь среди волн, другой — на выгнутую дугой кошачью спину. Он наклонился вперед, упершись руками в колени, и сплюнул. Грудную клетку обжигало болью, ноги сводило от усталости.
      Он жадно глотал воздух, легкие раздувались, словно кузнечные меха. И все это — лишь по велению инстинкта. У него еще будет время подумать о происходящем. Поразмыслить над превратностями жизни и смерти, над тайнами магии и постараться постичь те слова, от которых разверзаются могильные плиты.

* * *

      Софи и Паскью замешкались у двери, словно пришли в гости к друзьям. Он дважды обошел дом, но никого не заметил. Так получилось, что вначале Эллвуд с Карлой спускались по лестнице, потом оказались на первом этаже, в тот самый момент, когда Паскью не мог их видеть, и скрылись в коридоре.