Теперь все было по-другому, куда лучше, чем в первый раз. Тогда, у Кэйт Лоример, его возбуждала и отвлекала новизна происходящего. Теперь же предвкушение сладостного момента придавало ему большую яркость и остроту. Элейн сказала брату, что так и должно быть. Они сидели у нее, в полуподвальной комнате; Элейн свернулась клубочком в кресле, а он устроился на полу, у ее ног, чтобы в очередной раз рассказать о Кэйт. Элейн то и дело просила его вернуться назад и что-то повторить, либо задавала уточняющие вопросы: как Кэйт выглядела, когда раздевалась, не зная, что на нее смотрят; как их лица одновременно отражались в трюмо; что он почувствовал, когда лицо Кэйт ушло под воду и ее тело напряглось в его руках.
      При воспоминании о Кэйт и об Элейн, которая внимала ему с нарастающим возбуждением, сидя в полутемном подвале, у него захватило дух. Когда он прошел через коридор в большую и светлую гостиную, обставленную дорогой мебелью, на его затылке и на груди зашевелились волосы, по коже поползли мурашки.
      После полудня женщина поехала по магазинам, потом у нее была назначена встреча. Он мог бы с точностью до десяти минут определить время ее возвращения. Сидя в своей машине, он смотрел, как она вылезает из такси, нагруженная пакетами с именами известных модельеров: Поднявшись в квартиру, она бросила покупки на диван и прошла на кухню. Пока она наполняла ведерко льдом и доставала из холодильника тоник, он стоял в дверях кухни, а потом вернулся в гостиную, опередив хозяйку дома на один шаг. Она взяла высокий стакан, положила туда лед и плеснула изрядную порцию джина. Квартира была расположена в фешенебельном районе, поэтому шум уличного движения и шаги прохожих сюда не доносились. Было так тихо, что он слышал, как потрескивают тающие в ее бокале льдинки.
      Женщина сбросила туфли, села на диван рядом с кучей пакетов и положила ноги на покрытый стеклом кофейный столик. Отпив из стакана, она откинула большим пальцем правой ноги крышку со стоявшей на столике небольшой красной коробочки, в которой лежали сигареты. Женщина рассеянно взглянула на них, сделала еще пару добрых глотков джина, после чего наклонилась, взяла из коробочки сигарету и прикурила от настольной зажигалки. Она проделала все это очень быстро, будто хотела отогнать какие-то тревожные мысли.
      «Так, так, – подумал он. – Быстро ты, однако, меняешь свои причуды».
      Женщина курила и пила джин – покупки, похоже, ее больше не интересовали. Такова участь всех богатых: вместе с кредитной карточкой приходят скука и равнодушие.
      Он сидел напротив нее, любуясь дорогим и изысканным антиквариатом: низкий итальянский сервант примерно восемнадцатого века, картина Пуссена, висящая над мраморной каминной полкой. Времени у него более чем достаточно: муж женщины вернется из деловой поездки только после уик-энда. Вполне очевидно, что она намерена провести вечер в одиночестве. Возможно, прикидывал он, она приготовит себе легкий ужин, а потом послушает музыку.
      Ему было приятно ее общество. Он любил тишину, которая напоминала о родительском доме, о том времени, когда они с Элейн были детьми.
      На столе лежала недавно вышедшая из печати книжка, заложенная тисненной золотом пригласительной открыткой. С книгой в руках женщина подошла к столику с напитками, чтобы наполнить свой стакан. После этого она вернулась на диван и во весь рост вытянулась на подушках. Отпихнув ногой пакеты, она углубилась в чтение. Немного погодя ее рука снова потянулась к красной коробочке. Не отрываясь от книги, она ощупью нашла зажигалку.
      «Не спешить, – подумал он. – Главное, не спешить». Он наслаждался быстротечными мгновениями, запечатлевая в памяти детали, о которых захочет узнать Элейн. Он смотрел на лишенное выражения лицо женщины, на дым, который она медленно впускала через ноздри. Только не спешить. Ему нестерпимо хотелось прикоснуться к ней. Боже, как ему этого хотелось! Это внезапно появившееся желание терзало его и не давало покоя.
      Он успокаивал себя тем соображением, что рано или поздно ей захочется принять ванну.

* * *

      Прозвенев два раза, телефон замолчал – сработал автоответчик. Первым побуждением Дикона было не выключать его, но потом он передумал и снял трубку.
      – Слушаю, – сказал он, перебивая собственный записанный на пленку голос. – Подождите минутку, я выключу автоответчик.
      – Я всегда с подозрением отношусь к подобным новшествам, – сказала трубка голосом Лауры. – Раньше был нужен секретарь, который всем отвечал: «Он на совещании». А теперь можно просто сделать вид, что никого нет дома.
      – Мне часто хочется, чтобы так оно и было.
      – Послушайте, – сказала она. – Мне пришла в голову мысль по поводу календаря Кэйт. Помните, там было написано слово «след»?
      – Да.
      – Когда я вернулась на работу, мне сказали, что в тот четверг – за день до того, как она умерла, – ее компьютер завис. Помните, я говорила, что Кэйт была администратором базы данных. Ее вызывали, когда надо было в чем-то разобраться. Наверное, это было последнее, что она успела сделать перед смертью. Я долго думала над этим. По-видимому, в компьютере оказалось недостаточно памяти.
      – Как это?
      – Память компьютера отнюдь не бесконечна. – Она задумалась, как лучше объяснить. – Представьте себе соты.
      – Ну, представил.
      – И все соты заполнены.
      – Почему?
      – В самом деле, почему? Именно этот вопрос я и задала самой себе. Потом я вспомнила об этой записи в календаре Кэйт. – Казалось, она колеблется. – Как я понимаю, вы не очень сведущи в программировании и вообще в компьютерах.
      – Я знаю только то, что они могут имитировать видимый мир.
      – Ага. Ну так вот, они сами этого не могут. Это могут делать люди, которые говорят им, что надо делать. Это похоже на... Вы слышали шутку: «Введешь мусор – получишь мусор».
      – Да.
      – Компьютер – это идиот, который работает с феноменальной скоростью. Он не спрашивает, зачем и почему. Если вы получите счет на ноль фунтов и проигнорируете его, то вскоре придет уведомление о том, что если вы не внесете ноль фунтов, то газовая компания отключит вам газ. Это происходит потому, что компьютеру никто не сказал, что счет на ноль фунтов не подлежит оплате.
      – Ну тогда идиот не один, а целых два.
      – Именно – программист и компьютер. Разница лишь в том, что программист может понять абсурдность выписывания счета на ноль фунтов, а компьютер будет выполнять команду, пока не получит других указаний.
      – Понимаю.
      – Так вот. Допустим, я пишу программу. Я хочу, чтобы компьютер мог делать определенную работу – для каждого, кто захочет воспользоваться программой, – и к тому же выполнять ее наилучшим образом. Итак, я начинаю писать программу и в какой-то мере делаю это методом проб и ошибок.
      – Вы улучшаете ее по мере написания.
      – Ну, если вам угодно, так. В любом случае я делаю это в моем личном файле.
      – Что это такое?
      – Представьте запертый кабинет, полный моих бумаг. Только у меня есть ключ. Есть такое слово-пароль, которое никто не знает, кроме меня. Я набираю его на компьютере, и он узнает, что это я. Тогда он открывает мой личный файл, как бы впуская меня в запертый кабинет. Когда я довожу программу до совершенства, я переписываю ее в публичный файл, после чего каждый может пользоваться ею. А чтобы убедиться, что она совершенна – хотя бы настолько, насколько это в моих силах, – я ее отслеживаю.
      – Вот как! В дневнике говорилось именно о следе. Что значит «отслеживать»?
      – Я узнаю, насколько эффективно работают программные модули.
      – А если попроще?
      – Компьютер делает то, что я ему велела, но кроме этого он как бы пишет маленькую книжечку о том, как он это делает. Потом он ставит эту книжечку на полку... в ячейку сот, если угодно. – Она помолчала, задумавшись. – Как бы вам получше объяснить... Представьте себе, что я попросила вас сходить за продуктами и велела купить мяса, хлеба и овощей. Вы приходите домой с буханкой, бараньей отбивной и картошкой – это значит, вы все сделали, что я просила. Но я не знаю, сделали ли вы это наилучшим образом. Может быть, вы сначала купили картошку, а потом ходили с ней по остальным магазинам, которые находятся дальше от дома. Я спрашиваю вас об этом, и вы мне отвечаете. Если вы что-то сделали неправильно, я говорю, как надо сделать в следующий раз. Это и называется отслеживанием.
      – Спасибо, очень доходчиво.
      – Я рада. Теперь о другом.. Я сама никогда с этим не встречалась, но слышала, что так бывает. Может так случиться, что нам заказали какую-нибудь программу и попросили поторопиться с выполнением задания. Программист откладывает всю другую работу. Наконец он заканчивает программу, отправляет ее в публичный файл, но при этом забывает выключить отслеживание.
      – И компьютер продолжает фиксировать след?
      – Именно. Каждый раз, когда заказчик вызывает программу и работает с ней, компьютер запускает отслеживание. Каждый раз. Мало-помалу система забивается. В результате образуются миллиарды следов, и все ячейки сот оказываются забиты.
      – Видимо, Кэйт догадалась об этом. Потому в ее календаре и оказалось слово «след».
      – Не только это. Она действительно догадалась обо всем и приняла меры – перед уходом домой Кэйт очистила систему.
      – Тогда что же...
      – Слово «след» стоит с вопросительным знаком. Думаю, Кэйт заинтересовалась содержаниемследа. Я поставила себя на ее место. Очень вероятно, что перед очисткой системы она решила проверить результаты отслеживания.
      – И оказалось, что программа не в порядке.
      – Не программа – это обнаружилось бы раньше; она бы просто не делала того, что от нее требуется.
      – Значит, что-то не так оказалось с отслеживанием?
      – Может быть. Я пытаюсь рассуждать логически. Прошло довольно много времени с тех пор, как Кэйт закончила работу над этой программой. Она помнила требования к программе только в общих чертах. Если бы там была незначительная ошибка – что-нибудь ненужное или малоэффективное, – она бы этого попросту не заметила. Но если след выглядел странно, значит, там было нечто из ряда вон.
      – Что, например?
      – Что-нибудь такое, чего не должно там быть.
      – Попробуйте объяснить попонятнее.
      – Опять на примере покупок?
      – Да, пожалуй.
      – Вы – робот. Я приказываю вам пойти по магазинам. Каждый раз вы возвращаетесь с хлебом и всем прочим. Все нормально, вы делаете то, что вам сказано. Вы делаете это для меня и для всех, кто вас попросит об этом. Но вот некто приказал вам заходить еще... ну, скажем, к букмекеру. Вы выполняете это. Каждый раз, идя за покупками, вы останавливаетесь у его кассы и делаете ставку, потому что кто-то попросил вас об этом. Что известно мне? Только то, что вы всегда приходите с продуктами. Как я смогу узнать о букмекере, если не... – Она остановилась, давая Дикону возможность закончить фразу.
      – Если не спросите меня, – предположил он.
      – Если случайно, после того как программа была написана, передана в публичный файл и забыта, я не увижу результата отслеживания, который должен был быть уничтожен уже давно. Кто-то изменил мои инструкции, и вы теперь заходите еще и к букмекеру. А этот кто-то не знает, что я забыла приказать вам прекратить давать отчет о том, как вы выполняете вашу работу.
      – А может, Кэйт просто посмотрела на след и увидела какой-то изъян в своей работе?
      – Вы меня не поняли. Она уже проверила эффективность программы перед тем, как передать ее в публичный файл. Она всего-навсего забыла отключить отслеживание. И если она удивилась при виде следа, это означает присутствие в нем какого-то постороннего фактора. Не ошибки, а чужого вмешательства. Я думала об этом часа два. Вы сказали, что Кэйт убил не маньяк, я имею в виду – если она была убита. И я начала искать причину. Разве полиция занимается не тем же? Не поиском мотивов? Помните тетку, о которой вы мне рассказывали, которая убила Дональда? У нее должен был быть мотив.
       –Нет, – ответил Дикон. – Она была сумасшедшей.

* * *

      Теперь уже скоро. Он был спокоен и уверен в себе, как совершенная, четко запрограммированная машина.
      Женщина поела фруктов и еще немного выпила. Потом отложила книжку и отнесла пакеты в спальню. Эта комната отличалась особой пышностью: стенные шкафы от пола до потолка, толстые шторы, дорогие ковры и верх роскоши – зеркальная стена. Женщина скинула одежду и встала посередине комнаты, поворачиваясь перед зеркалом, любуясь собою в профиль. Она оглядела себя через плечо, напрягла мускулы ног и встала на цыпочки, подражая балерине. Мужчина двигался вместе с ней, их отражения сходились и расходились, то соприкасаясь, то отплывая в разные стороны. Это была блондинка с очень белой кожей. Он наблюдал, как их головы – светлая и темная – то совмещались в зеркале, то вновь оказывались в разных концах комнаты.
      Движения женщины – повороты, позы, изящные жесты рук и ног – постепенно замедлились и превратились в легкий воздушный танец. Одиночество и джин оказали свое действие. Она сплела руки, развернулась, все еще глядясь в зеркало, потом согнула колени, будто собираясь напасть на свое собственное отражение, и, выпрямив их, подняла руки над головой. Мужчина вторил ей, поворачиваясь, выпрямляясь и наклоняясь. Казалось, они репетируют дуэт из какого-то балета. Его темные волосы и золото ее волос, белизна ее кожи прекрасно гармонировали одно с другим. Закрыв глаза, он мысленно видел за зеркалами восхищенный партер, слышал благоговейную тишину в зале. Его раскинутые руки почти совпадали с ее руками в зеркале, образуя что-то похожее на сдвоенное распятье.
      «Наш танец смерти, – подумал он. – Как мы прекрасны, и как любит нас режиссер».
      Женщина улыбнулась в ответ его мыслям. Потом она остановилась и вытащила из сумки одно из платьев, просунула в него голову и подняла руки. Шелковая ткань цвета устрицы облекла ее тело, вздымаясь на груди и бедрах, как поток, встретивший препятствие, и плавно обтекая лодыжки. С минуту она смотрелась в зеркало, потом сбросила обновку и прошла мимо него за кулисы.
      Оставшись один на сцене, он раскланялся, тяжело дыша. Его ярко-голубые глаза загорелись от удовольствия – откуда-то сзади, со стороны гостиной, доносился звук льющейся воды.

      Каждый вечер, еще засветло, к окну Дикона прилетали ласточки. До самой ночи они бешено носились кругами между окном и большим платаном, словно наездники, выполняющие смертельный номер на шестидесятиметровом кругу. Они то удалялись, то приближались, то замолкали, то вновь принимались щебетать. Дикон наблюдал за ними каждый день: ему нравились их трепещущие серповидные крылышки, их маленькие темные тельца, словно специально созданные для умопомрачительных воздушных трюков. Ласточки неутомимо закладывали виражи в воздухе, то устремляясь к земле, то взмывая вверх, и пронзительно кричали при этом, будто в истерике.
      Весь день Дикон просидел дома, словно отшельник в келье, переходя от одного шкафа к другому. Там висели плащи, куртки и ветровки Мэгги, ее зимние и летние платья, вечерние наряды, стояли ее элегантные туфли, босоножки, тапочки, сабо; через планки были перекинуты ремни, на полках лежали джинсы, брюки, шорты. Комод был заполнен свитерами, блузками, ковбойками, шарфами, бельем. Он заполнил ее вещами три больших ящика из-под чая и плотно закрыл их. Но в шкафах осталось еще почти столько же. В шляпной коробке он нашел связку писем, которые решил сохранить, но никогда не читать. Кроме того, оставались ее драгоценности, ее духи, ее ручки и отрывной блокнот с надписью на каждой странице: «От Маргарет Дикон».Казалось, этому не будет конца.
      Когда пришла Лаура, Дикон подвел ее к окну, чтобы показать ласточек. Его слегка лихорадило, но на душе было легко. Он чувствовал себя так, словно его ноги медленно отрываются от земли. Лаура осталась наблюдать за птицами, а Джон прошел на кухню и начал готовить салат, запихнув лук в овощерезку. Подошедшей к нему Лауре он сказал:
      – Я не выходил сегодня. Надеюсь, салат с тунцом вас устроит?
      – Отлично. – Лаура достала из сумки бутылку вина. – Я принесла вот это. Думаю, у вас в доме нет спиртного.
      Он ничего не ответил.
      – Вы бросили пить, это правда?
      – Да.
      – И давно?
      – Недавно.
      – Было очень трудно?
      Дикон рассмеялся.
      – Мне кажется, что это зависит от того, как смотреть на вещи. Я воздерживался от спиртного, другие видели это. Мне было совсем не весело, и я могу предположить, что другим тоже было не очень-то приятно.
      Его желчный тон почему-то опечалил ее.
      – Извините, – сказала она. – Просто у меня вырвалось.
      – Да нет, ничего... – Он покачал головой, и его тон немного смягчился. После целого дня возни с вещами Мэгги ему было нужно выпить. – Все в порядке... Честно говоря, я многого не помню. А то, что помню, я хотел бы забыть, но нельзя. Если бы я забыл, – он жестом показал, будто пьет из стакана, – то потерял бы страх.
      – Это действительно страшно? – спросила Лаура.
      – Это очень глубокая пропасть. Можно упасть туда навсегда. Я покурю, а вы выпейте, – сказал он, протягивая ей штопор. Было ясно, что Джон не хочет сам открывать бутылку. Он быстро сменил тему разговора на деловую: – Если то, о чем вы говорили вчера по телефону, имеет под собой основание, то как нам взяться за дело?
      Именно это Лаура и хотела с ним обсудить. Его слова вернули их разговор на твердую почву и позволили Лауре спокойно взять стакан и налить себе вина без лишних экивоков. Она была благодарна Дикону за это.
      – В теории – никак, – ответила она. – Только Кэйт может просматривать свои программы и результаты отслеживания. Пользователи могут запускать программу из публичного файла, но они ее не видят. Доступ для «чтения, записи и совершенствования» есть только у программиста.
      – А Кэйт уже нет в живых.
      – Да, но... – Лаура отпила из стакана. – Но компьютер не знает этого.
      – Продолжайте. – Он резал помидоры, низко наклонив голову.
      – На место Кэйт пока никто не назначен. Насколько я знаю, ее рабочее место еще не закрыто. Скажем, я сажусь за ее терминал и набираю на клавиатуре «Кэйт Лоример». Компьютер приветствует меня и запрашивает пароль. Я набираю его. Теперь для компьютера я стала Кэйт.
      – А вы знаете...
      Она прервала Дикона:
      – Ее пароль? Нет. Но я могу предположить, что это за слово. Кэйт увлекалась лошадиными бегами – буквально до фанатизма. Она часто бывала в Ньюбери и в Сэндаун-парке. Главные соревнования она писала на видео. Однажды она мне сказала, что использует клички лошадей – пароль ведь меняют время от времени. Тогда ее пароль был, я думаю, «Шергар». Но теперь он наверняка изменился.
      – А разве это слово не должно быть секретным?
      – Строго говоря, конечно, должно. Но на самом деле это никого не колышет.
      – Она любила играть на скачках?
      – Да. – Лаура над чем-то задумалась. – Временами.
      – Это могла быть последняя лошадь, на которой она выиграла.
      – Да. Вполне.
      Дикон взял с полки уксус и масло.
      – Ну хорошо! Предположим, компьютер поверил, что вы – это Кэйт. А что дальше?
      – Конечно, файлы со следом стерты – Кэйт ведь очистила компьютер в тот вечер. Но я могу посмотреть на ее работу – в личном и публичном файлах; посмотреть на сам процесс отслеживания.
      – А вы сможете обнаружить то, что нашла она? Если там было что-нибудь странное?
      – Да, конечно. Мы занимались практически одним и тем же. Я сразу же вычислю странность.
      – Вы можете это сделать?
      – Я же программист. Конечно, могу.
      – Я имею в виду, можно ли это сделать без риска?
      – Да, наверное. Люди часто остаются после работы на сверхурочные. В помещение заходят только уборщики и охрана, но никого не волнует, чем занимаются программисты. Правда, придется исключить четверг. По четвергам менеджер задерживается на работе допоздна. Его царственная жена, сознающая свой гражданский долг, посещает собрания какого-то там комитета, а он поставил своей целью быть вопиюще праведным. Кроме того, он считает нужным довести до всеобщего сведения, что он обедаетв своем клубе. Настоящее пресмыкающееся.
      – Готово.
      Дикон отнес салат в гостиную и накрыл стол на двоих, поставив один стакан с вином, а в другой налил воды. Потом подошел к полке и снял два толстых тома.
      – Это может нам помочь, – сказал он, доставая блокнот и ручку.
      – Что это?
      – Мэгги владела четвертой долей скакуна по кличке Слава Соломона. Он иногда даже выигрывал. Теперь, наверное, это моя собственность, – сказал он, посомневавшись. – Я об этом как-то не подумал. Ладно, так или иначе, «Таймформ», – он постучал по переплету книги, – библия для любителей бегов. Первый том о простых скачках, второй – о скачках с барьерами и на опережение. – Он начал перелистывать книгу. – Я выпишу всех победителей в соревнованиях на классические дистанции и в Большом национальном турнире за пару последних лет. Испробуйте их клички в качестве пароля.
      – Хорошо. – Лаура посмотрела на него и улыбнулась. – По-моему, эти томики очень тонкие?
      Он покачал головой.
      – Я так не думаю. Но с самого начала вы следовали своему инстинкту. В любом случае именно ваша настойчивость почти убедила меня в вашей правоте – я имею в виду то, что смерть Кэйт была не просто несчастным случаем. Инстинкт редко ведет не в ту сторону так долго.
      – Вы доверяете ему?
      – Да, всегда.
      Они замолчали и принялись за еду. Между ними ощущалась напряженность, которая до сих пор не имела случая проявиться. Оба знали ее источник и знали, что рано или поздно она найдет выход. За окном летали и радостно щебетали ласточки.
      Лаура спросила:
      – А как вышло, что вы не подумали о себе как о владельце части лошади?
      Дикон улыбнулся. Это был тактичный вопрос. С одной стороны, достаточно тонкий, чтобы Джон мог перехватить инициативу, если бы захотел это сделать, а с другой – позволял ему уйти от неприятного разговора.
      – После того как умерла Мэгги... – начал он и остановился.
      – Вам не надо...
      – Дело не в этом. – Он положил вилку. – Дело в самой этой фразе: я произносил ее вслух и проговаривал мысленно несчетное количество раз. Она постепенно теряла новизну, становилась избитой. Я думаю, что слишком часто делил свое существование на «жизнь с Мэгги» и «жизнь после Мэгги». Знаете... честно говоря, я делаю это до сих пор. Конечно, была еще «жизнь до Мэгги», но она как бы стала «не в счет» после того, как мы с ней встретились. До этой встречи я уже был готов поверить, что у меня нет таланта на счастье, что я принадлежу к тем людям, которым никогда не достается кусок при дележе. Так или иначе, я привык к этому. Я никогда не был абсолютно несчастлив, во мне не было ничего из ряда вон выходящего. Драчун отец, безразличная мать, хорошая учеба в школе, не доставляющая удовольствия. Став взрослым, я много времени уделял работе и мало – развлечениям. У меня было несколько довольно приятных связей. Но я никогда не мог до конца понять, зачем они нужны. Обычно они кончались в постели. Это похоже на затянувшееся хныканье, правда?
      – Как вам сказать? Это выглядит действительно затянувшимся.
      Дикон засмеялся.
      – Пожалуй. Попытайтесь понять меня правильно. Я не чувствовал себя обделенным. Вряд ли я часто задумывался о том, как идет моя жизнь. Я лишь сознавал, что она немного скучновата.
      – Потом появилась Мэгги.
      – Потом появилась Мэгги, – подтвердил он.
      – Но как же, черт возьми, вы с ней встретились?
      – Действительно – как такое могло случиться? Это совершенно невероятно, не правда ли?
      В его голосе послышалась ирония с легким оттенком вызова.
      – О Боже! Извините меня, пожалуйста! – воскликнула она. – Это не значит...
      – Да нет, ничего, – перебил он ее. – Вы не первая. Существует целая теория о тупых и грубых полицейских. Лишь немногие из них имеют абонемент в балет. Еще меньше таких, кто способен уснащать беседу цитатами из греческих философов. И я должен считаться с этой теорией: люди, случается, присуждают другим и приобретают сами звание глупца. Как и все обобщения, она верна лишь в общих чертах. Это звучит немного унизительно, правда? Если хотите посмеяться, могу вам сказать, что я встретил Мэгги на лекции по Юнгу и западным территориям. Корнуэльские мифы и обычаи, племенные мифы и обычаи. Пути Господни неисповедимы. Я пошел туда потому, что находился под влиянием сумасшедшей идеи: я думал, что знание психоаналитической теории может пролить хоть какой-нибудь свет на психологию людей, прибивающих друг друга гвоздями к дверям гаража – просто ради забавы. А Мэгги слушала лекцию потому, что изучала психоанализ.
      – И вы ее там подобрали. – Лауру явно позабавила эта мысль. Но в ее тоне не было снисходительности.
      – Похоже, что так. Скажу вам больше – это была любовь с первого взгляда. Я думал над этим позже: действительно ли это так произошло... так сразу. Иногда мне приходила в голову мысль, что я мог забыть ту часть жизни, которая прошла между моментом встречи и зарождением любви, но, восстанавливая в памяти то время, я не могу припомнить ни безразличия, ни простой симпатии. Я встретил ее, я полюбил ее. В моем сознании это неразрывно.
      – Мэгги чувствовала то же самое? – спросила Лаура.
      Он кивнул.
      – Это удивительно.
      – Вы хотите сказать – невероятно?
      – Вовсе нет. Я имела в виду, удивительно редко. И удивительно счастливо.
      – Счастливо, – раздумчиво повторил он. – Да. Раньше со мной такого не случалось... Но ведь счастье долго не длится.
      В его голосе послышалась грусть, и Лаура почувствовала свою беспомощность. Она знала, что Дикон хочет слышать от нее о топ Мэгги, которая ему не принадлежала, но Лаура была совсем не уверена, что сможет рассказать ему об этом. Мэгги приехала в Оксфорд после того, как получила степень бакалавра искусств в Вассаре. Она решила провести еще год в Оксфорде, чтобы начать работу для получения степени доктора филологических наук. Лауре запомнилась спокойная, уверенная в себе женщина, не очень любившая распространяться о своей жизни и о своих мужчинах. Она принадлежала к богатой семье, это было очевидно для всех: в отличие от большинства студентов, которые снимали квартиры по нескольку человек и ездили, в лучшем случае, на разбитой «консервной банке», Мэгги купила маленький домик в северном Оксфорде и водила шикарное спортивное купе. Они с Лаурой знали друг друга лучше, чем мимолетные знакомые, но близкими подругами не были. При первой встрече Лаура увидела в Мэгги нечто интригующее, да и позднее, когда они сошлись ближе, Лаура не без удивления поняла, что ее интерес к Мэгги не проходит. Однако они были знакомы недостаточно долго, чтобы между ними успела зародиться настоящая дружба.
      «Что я могу ему рассказать? – подумала она. – Ничего. В данный момент – ничего». Она чувствовала тяжесть ответственности за то, что она расскажет о Мэгги. Она не знала ни того, что он хочет услышать, ни того, что он должен услышать, ни даже того, что она хочет рассказать ему. Это портило все дело:
      – О чем вы думаете? – спросил он.
      Лаура уловила нетерпение в его голосе.
      – О программах. Я не могу сидеть там до полуночи за терминалом Кэйт. Мне нужно все распечатать и унести с собой. Послушайте... – Ей хотелось что-то спросить, но она не была уверена, что стоит это делать. – Вы не возражаете, если я приму здесь ванну? У себя дома... Я знаю, что мне надо выкинуть это из головы, но от одной мысли у меня мурашки идут по коже. – И тотчас она подумала: «Ошибка. Это ошибка. Я знаю его не настолько хорошо». Однако он ответил ей довольно небрежно.
      – Да, конечно, – сказал он и рассеянно улыбнулся, словно думая о чем-то другом.

      Что случилось потом?
      Женщина почитала, выкурила сигарету, поела фруктов и выпила джина. Должно быть, она слегка опьянела. Он все время был с ней – в эти обычные, домашние, удивительно личные моменты. Спустя некоторое время она пошла в спальню, захватив с собой пакеты, и разделась. Но она не собиралась сразу примерять новые платья. Она посмотрела на себя в зеркала – там была целая стена зеркал, в которых отражались и он, и она, и все, что было в комнате. Потом она начала танцевать, любуясь на свое отражение, и он танцевал вместе с ней.
       Танцевать?
      Нет, этот танец не был похож на джигу или какую-нибудь другую столь же бурную пляску. Женщина не обнимала руками воображаемого партнера, она просто двигалась, медленно и элегантно. Может быть, эта элегантность была вызвана джином, но ее фантазии поначалу были весьма трогательными. Она выглядела как прима, ее тело, казалось, стало выше, стройней, мускулистей и моложе. А он танцевал вместе с ней, то повторяя ее движения, то двигаясь в противоположную сторону. Их движения сплетались и перекрещивались, образуя в воздухе невесомый узор. Но потом ее изоляция начала бесить его. Он хотел покончить с этим. Он хотел ее, хотел, чтобы она почувствовала его силу. В этот раз все было по-другому, не так, как с Кэйт Лоример.
       Насколько по-другому? Скажи мне.
      Его ощущения были сильнее. Он хотел большего. Он жаждал большего наслаждения, более длительного, желал больше ее.Было кое-что, что он хотел сделать.
       Что случилось потом?
      Он хотел...