Вороний парламент

Поскольку Пит ничего не ответил, она сказала:

– Ты ему и пальцы сломал.

Он заметил, как она просунула руку под блузку и положила ее себе на грудь.

Ему не надо было переводить этот грациозный жест, поскольку он знал, чего она хочет.

Он стал натягивать рубашку на плечо, но она наклонилась и остановила его руку. Она нагнулась и нежно поцеловала ушибленное место, потом выпрямилась и серьезно посмотрела на него.

– Пойдем со мной, Гинсберг. Мой вечер еще не закончен. В маленькой комнате с темным слуховым окном Пола, стоя перед ним, разделась. Синий шелк скатился с нее, как водяной поток, образовав у ног замерзшую волну. Пит снял рубашку и расстегнул пряжку ремня. Голая, она подошла к нему. Он сделал движение, чтобы обнять ее, но она удержала его руку.

– Еще не сейчас.

Она схватила пряжку и вытащила ремень из брюк, после чего протянула его Гинсбергу.

– Ты знаешь, чего я хочу. – И она действительно хотела этого. Он скомандовал:

– К стене. – У него перехватило дыхание, слова застряли в горле. Она покорно подчинилась: подняла руки и прижала их ладонями к белому пластику, распластавшись, как громила, вытащенный из машины полицейскими.

Не задумываясь над тем, что он делает, Гинсберг отвел назад руку и со всего маху ударил ее ниже спины. Ремень, извиваясь, как змея, хлестнул ее по ягодицам. Гинсберг ждал. На коже проступила красная полоса, ужаснувшая его своим неожиданным появлением.

Когда ремень врезался в кожу, она охнула, не глядя, ощупала то место, куда пришелся удар, словно читала шрифтом Брайля[11], потом снова подняла руки, вздохнула и прижалась щекой к стене. Он видел, как она закрыла глаза. Она немного расставила ноги и выгнула спину, будто удерживая что-то очень тяжелое, и пьяным голосом произнесла:

– Если я скажу «хватит», не останавливайся.

* * *

Герни лежа смотрел, как плясали на потолке водяные блики. Уже светало, а он так и не сомкнул глаз. Ему казалось, что комнату накрыло высокой волной и он погрузился в воду. Он думал о Джордже Бакройде и о том, куда его завела их дружба.

– Ты сам понимаешь, что использовал его, – накануне вечером сказала ему Рейчел. – Это несправедливо.

Она ошибалась. Он мучился, переживал, чувствуя свое бессилие и понимая, что слова Бакройда «отныне будете действовать сами, на свой страх и риск» относились к каждому из них. Но он твердо знал, что снова, в подобной ситуации, поступил бы точно так же, используя любую возможность и любого человека. Справедливо. Что такое справедливо?

Его охватила жажда деятельности. По тому, как обстояли дела, он до конца так и не понял, что же произошло. Конечно, то, что сообщил ему Артур, было сенсацией, настоящей бомбой, но он старался не думать о тех огромных возможностях, которые давало ему владение этой секретной информацией. Она будет служить ему надежной защитой, настоящей броней. Необходимость получить ее вынудила Герни прижать Медоуза и отправить Бакройда в плавание к неведомому берегу. Он прекрасно знал, что понять, в каком направлении будут использоваться способности юноши, означает возможность предвидеть следующие шаги противника и выявить его самые уязвимые места.

Слишком многое в этом деле оставалось неясным, например исчезновение Паскини. Герни вполне допускал, что его, как и Кэролайн, убили, потому что живой он представлял для них слишком большую опасность, но доказательств этому не было. Герни чувствовал, что не его агрессивные действия служили тайной пружиной, которая дала толчок событиям, нараставшим теперь как снежный ком. Отныне весь процесс направлялся какой-то другой силой, что, скорее всего, указывало на присутствие дублера, о котором они говорили с Бакройдом.

Интуиция подсказывала ему, что следовало торопиться, и при мысли об этом он холодел. Информация, сообщенная Медоузом, и необходимость спешить угнетали Герни. Схватка, в которую он вступил, практически перестала быть частным делом. Но он не представлял себе, каковы истинные ставки в этой крупной игре: ведь Медоуз мог и умолчать кое о чем – либо по незнанию, либо из осторожности.

Герни догадывался, в чем была их слабость, но, чтобы просчитать их следующие шаги, ему требовалась более полная информация. Дурные предчувствия не оставляли его, подсказывая, что начать действовать придется именно ему, и здесь не обойдется без того, чтобы раздразнить их и вызвать огонь на себя, что, естественно, сопряжено с немалым риском. Поэтому он купил оружие.

Дыхание Рейчел изменилось, и он понял, что она проснулась. Некоторое время они лежали молча. Словно читая его мысли, она чувствовала, как росло его беспокойство.

– Что будем делать дальше, Саймон?

– Ты сможешь еще раз найти тот дом, с собаками?

– Значит, будем следить за ними, – заключила она. – Конечно, смогу. Послушай, во что мы влипли? – спросила она тихо. – Я хочу сказать, этот Медоуз... Ты веришь ему? Ведь это – сенсация!

Он улыбнулся, услышав, что она употребила то же самое слово.

– Ты веришь в это? – переспросила она и зевнула.

– Пока у меня нет оснований не верить. Одно я знаю точно: после встречи с Медоузом меня не тронули. Значит, это не было ловушкой, да и сам он был перепуган насмерть. Его информация стыкуется с тем, что мы знаем о Дэвиде Паскини, и совпадает с разрозненными фактами, которые ты получила в Вашингтоне. Чему здесь еще не верить? – Он почувствовал себя крайне утомленным и вздохнул. Раннее пробуждение Рейчел оказалось весьма некстати.

– Все это странно, – сказала она и провела ногой по его икре. – Странно находиться здесь и странно, что произошло с нами.

Он молчал.

– Постарайся заснуть, Саймон. – Она отвернулась от него, унося с собой тепло своего тела.

На потолке плясали полосы света, которые, подчиняясь движению волны, то набегали друг на друга, то отдалялись. От них невозможно было оторвать глаз, и он, словно под гипнозом, чувствовал, как расслабились мышцы тела, и он стал куда-то проваливаться, но в этот момент на него вновь нахлынули воспоминания о том сне. Он поборол одну болезнь – страх перед бездействием, но другая – страх перед снами – осталась.

* * *

– Хорошо, согласен. – Эд Джеффриз вскинул руки. – Идея была наша. Не спорю. Но проблема – их. – Он обвел взглядом присутствующих, ища поддержки.

– Теперь ни до чего никому нет дела, Эд, – резко заметил Говард Прентисс. – Все это уже не важно. Важно только то, что раздаются настоятельные требования закрыть дело. Мы очень близки к тому, чтобы сесть в лужу.

– Меня это устраивает, – ответил Джеффриз. – Я хочу только одного: чтобы они наконец приняли решение.

– Они не могут этого сделать, поэтому мы и собрались. Джеффриз явно утрировал свои гнев и возмущение, поскольку весьма кстати нашелся козел отпущения, на которого можно было свалить всю вину.

– Ну конечно. Можно подумать, эти ребята не знают, как поступить с упрямой проституткой в публичном доме.

Но его слова не обманули Прентисса, который тихо заметил:

– Значит, мы потеряли Ирвинг.

Джеффриз поморщился:

– Похоже на то. Нельзя сказать, что она с кем-нибудь встречалась, но...

– Ты хочешь сказать – ее никто не видел?

– Что? – Джеффриз взглянул на него.

– Ее никто не видел? – явно раздраженно повторил Прентисс.

– Да, именно это я и хотел сказать, но нам кажется...

– Вот-вот, кажется, – оборвал его Прентисс. – А что Пола Коул?

Слева от Джеффриза сидел человек с густыми усами, который присутствовал на первом инструктаже Рейчел Ирвинг. Он сказал:

– Она в Лондоне. Ее возили в один игорный дом. Охраняют двое: один – наш, другой – их.

Прентисс ни словом не обмолвился об отчете, который получил несколько часов назад. В нем содержались сведения, не предназначавшиеся для ушей Джеффриза. Он вспомнил слова, сказанные им перед просмотром видеозаписи выступления Полы Коул в топ-шоу:

"– Они уверены, что это получится? Я хочу сказать, что вся эта история попахивает чертовщиной, и у меня такое чувство...

– Ну, продолжай, – сказал тогда Прентисс.

– У меня такое чувство, что мы связались с сумасшедшими".

Прентисс собрал страницы представленной ему сводки. Усатый сообщил кое-какие подробности о том, чем занимается в Лондоне Пола Коул. Прентисс не слушал его, думая о своем. Может быть, и чертовщина, ведь узнала же она каким-то образом о Дэвиде Паскини. По ее словам, она разговаривала с ним. Что это могло значить? Из Нью-Йорка привезли Бена Аскера, вот пусть он и разбирается со всей этой ерундой.

– Хорошо. – Прентисс отодвинул стул и встал. – Докладывать каждый день. Любая информация должна немедленно ложиться мне на стол. Пока операция продолжается, но, если произойдут изменения, вас поставят в известность. – Он посмотрел на Джеффриза. – Это дело – твое шоу, Эд. Покажи себя.

– Будьте уверены, – улыбнулся Джеффриз. Но всем сидевшим за столом показалось, что они уловили в словах Прентисса совсем иное: «Это – твой конец, Эд».

Уильям Прайор редко садился за свои письменный стол позднее восьми утра. Он считал большой добродетелью тот факт, что его мать была шотландской пресвитерианкой, и в раннем возрасте он прочно усвоил от нее уроки прилежания и самодисциплины. Правда, впоследствии он обнаружил в себе самое неуправляемое из всех человеческих качеств – тщеславие. Именно оно, а не пример матери, заставляло его рано вставать. Он не мог сказать, что вспоминал о своей родительнице с любовью. Когда ему случалось думать о ней, она всплывала в его памяти в образе вечно недовольной, мрачной старухи с неприятно пронзительным голосом, походившим на скрежещущий визг буровой машины, проходившей горную породу.

Он говорил по телефону и крутил кинжал, который использовал для разрезания писем, проделывая его кончиком крошечную дырочку в центре промокательной бумаги.

– У меня скоро состоится с ними разговор, – сказал он. – Мне будет интересно услышать их предложения. – Он слушал собеседника, слова которого заставили его улыбнуться. – Да, ситуация сложная. Никто не знает, что бы это могло значить. Наши люди поговорят с ними. Я то и дело слышу выражение «остаточное поле». Но так ли уж это важно, что она может... как бы это сказать... улавливать из эфира?

Он слушал, время от времени соглашаясь с собеседником: «Да... да», и рассеянно вращал кинжалом.

– Думаю, это неприятно, но опасности никакой, – ответил он на вопрос. – Конечно, его прослушивают и за ним следят, когда это возможно. – При последнем замечании он покривился. – Наше мнение на сей счет совпадает с мнением американцев. Все это чертовски досадно, но не может серьезно повлиять на ход событий.

– Нет, – ответил Прайор на следующий вопрос, – о Саймоне Герни и этой женщине, Ирвинг, – ничего. Но скорее всего, наша встреча неизбежна. Естественно, мы ищем.

Голос в телефонной трубке зазвучал резче, однако выражение лица Прайора не изменилось. Он по-прежнему лениво крутил между пальцами рукоятку кинжала.

Когда голос умолк, он сказал:

– Да, конечно. – Его голос звучал ласково, словно он уговаривал капризного ребенка. – Конечно, господин министр. Да, как вам угодно. – Он положил трубку, продолжая любоваться вращающимся лезвием кинжала и совершенством его очертаний.

* * *

– Подожди, черт возьми.

Пит Гинсберг замер над телом Полы в самый неподходящий для него момент, его лицо болезненно исказилось от предвкушаемого удовольствия. Он не шевелился и, стараясь оттянуть момент наслаждения, представил себе водяной поток, текущий вспять, вверх по холму.

Пола изогнулась, чтобы плотнее прижаться к нему, и стала ритмично вращать бедрами, издавая слабые стоны, по мере того как она приближалась к кульминационному моменту. Сквозь полузакрытые веки она смотрела на слуховое окно, озарявшееся первыми лучами утреннего солнца. Ощущение восторга нарастало, накатываясь на нее волнами.

Время от времени она впивалась пальцами Питу в ягодицы, прижимая его еще крепче к себе, потом отпускала, желая отсрочить долгожданный момент. Гинсберг не двигался, почти уверенный в том, что она забыла о его существовании.

Ее голос становился все громче, и каждый ее стон свидетельствовал о неимоверном удовольствии, которое она испытывала. Она усиливала его, ловко работая бедрами, подпуская и оттягивая столь желанный миг. Наслаждение заливало все ее тело, как утренний свет, струившийся сверху, заливал комнату, слепя своими яркими лучами, отчего у нее перед глазами поплыли красные и белые круги.

Наконец она сдалась и буквально приклеилась к Гинсбергу всем телом, сжимая руками его бедра. С ее губ сорвался крик блаженства, который уже давно искал выхода. Извиваясь и дрожа, она схватила руками свои груди и стала крутить отвердевшие соски. Открыв рот, она в изумлении уставилась на слуховое окно, словно парализованная чудовищным зрелищем. Она что-то бормотала, кричала, но ее голос был искажен воплем чувственной ненасытности.

– Подожди! – повторила она и изогнулась, словно пронзенная последней волной тока, которая прокатилась по ней как отголосок ее фантастических снов.

Она опять видела Дэвида. Он лежал на постели, как она сейчас, и следил за игрой света, заполнившего весь треугольник окна. Его глаза... Ей казалось, что она смотрела на этот треугольник его глазами, как его глазами видела того человека, пересекавшего заснеженное пастбище, его фигуру, отраженную в оконном стекле, на котором запечатлелось синее небо, белое поле. Спускающаяся по склону фигура и испуганное лицо Дэвида.

Это был высокий человек с темными, вьющимися волосами и твердыми чертами лица. Рядом с ним шла собака.

– Кто он? – требовательно спросила Пола.

Она почувствовала сопротивление Дэвида, почти физически ощутила, как он оттолкнул ее. Однако она была сильнее. Дэвид отвернулся, но, уступая ее давлению, стал рывками, как в кинофильме, который показывают отдельными кадрами, двигаться к ней.

– Кто он? – Когда глаза их встретились, она взглядом полностью подчинила его себе.

– Герни, – услышала она. – Герни. Герни. Герни.

Неожиданно картинка переключилась. Она различила сердитые голоса мужчины и женщины, которые слышала до этого сотни раз. Мужской голос говорил: «Все кончено. На этот раз все кончено». Потом увидела сад, высокую живую изгородь и услышала оглушительный рев работающего механизма, в котором тонули все прочие звуки. Картинка не менялась, и тогда страх и ярость охватили ее. Она пыталась изменить опасное развитие сна, но это оказалось не в ее силах.

Она смотрела на работающие лезвия секатора, которые от быстрых движений сливались в одно сверкающее стальное пятно, и почувствовала прилив силы, темной и исступленной.

«Никто не узнает, – сказал ей внутренний голос. – Никто никогда не узнает».

На этот раз сон был другим – за ней кто-то наблюдал, о его присутствии она хотела забыть, отдавшись во власть чувств. Как он выследил ее? Как он узнал о ее слабости?

Она отвела взгляд от окна, кажущегося ярким пятном, и увидела над собой голову и плечи Гинсберга, хотя свет, по-прежнему застилавший ей глаза, делал его лицо похожим на темное полушарие. По белой стене бежали блики.

– Хорошо, Гинсберг, – сказала она, – теперь можешь съесть меня.

* * *

Герни. Герни. Герни.

Ему снова приснился Дэвид Паскини, который повторял его имя, а затем показал на оконное стекло. До него донеслись сердитые голоса – мужчины и женщины. Он увидел сад, услышал гудение секатора в руках мужчины. Шум работающего механизма и бессмысленная работа, которую он выполнял, помогали ему заглушить печаль. Внимание Герни привлекла фигурка маленькой девочки, наблюдавшей за мужчиной. От охватившего ее гнева и боли она застыла посередине лужайки в оцепенении. Позади нее работал дождеватель, струи которого рассекали солнечные лучи, образуя радужный водопад. Неожиданно она упала, тело ее покатилось, и он ощутил мощный прилив энергии, которая покинула ее в момент падения. Секатор взвился, как атакующая змея, его лезвия продолжали хищно стучать.

Его охватил ужас, когда он услышал крик ребенка. До него донеслось слово, которое она невнятно произнесла в момент оргазма, глядя широко открытыми глазами на залитое солнцем окно. Это был крик девочки и женщины.

– Папочка! – крикнула Пола. – Папочка!

Глава 18

Рейчел полулежала на кровати, откинувшись на подушки и закрыв глаза, как ей велел Герни. Она слышала его низкий монотонный голос.

– Ты не чувствуешь своих ног, – говорил он, – они становятся невесомыми. Твои икры... бедра...

Мысленно она следовала за ним, покидая свою телесную оболочку. Руки, ноги, спина становились невесомыми, плоть исчезала, и наконец осталась только грудная клетка и остановившееся сердце, голова, которая уже не принадлежала телу.

Пока он говорил, она утратила даже эти ощущения. Ее язык растворился, челюсти исчезли, грудная клетка, превратившись в гибкие прутья, растаяла. Ее сердце билось извне, откуда-то доносились его удары. Она вся превратилась в мысль, в одно воспоминание.

– Ты стоишь перед домом, – сказал ей Герни. – Где ты находишься?

Она облизала губы, силясь вспомнить, но медлила с ответом. Картина медленно восстанавливалась в ее памяти.

– Возле пустыря.

– Где? – настаивал он.

– В Хэмпстед-Хите.

– Как называется улица, на которой ты находишься?

– Она расположена на холме. – Воспоминания давались ей с трудом. Она мысленно добралась до угла и пошла дальше, ища табличку с названием улицы – белую, с рельефными буквами. Она снова и снова прокручивала этот момент, стараясь сосредоточиться. Наконец она сказала: – Уиндмил-Хилл.

– Где расположен дом?

– На вершине холма. Сначала идет пустырь, потом дорога. По другую сторону. По эту сторону – ничего. Открытая местность.

– Теперь ты идешь к дому, – скомандовал Герни. – Что ты видишь?

Это она хорошо помнила. Неглубокий гипноз лишь обострил ее чувства.

– Забор, – ответила она. – За ним – собаки.

– Хорошо. Как ты входишь?

– Звоню. Запускается в действие какой-то механизм, и две перегородки в собачьем вольере, опускаясь, образуют широкую дорожку. В металлической сетке, которой обнесен вольер, есть калитка. Прохожу через ворота в деревянном заборе, закрываю их, иду по туннелю, дорожке, открываю раздвижные ворота, закрываю их. Перегородки поднимаются.

– Человек, который управляет перегородками, он видит, как ты входишь?

Рейчел долго молчит, потом говорит:

– Думаю, видит.

– Идешь к дому. Сколько до него от раздвижных ворот?

– Ярдов тридцать.

– Ты стоишь перед входной дверью. Что дальше?

– Джерри впускает меня.

– Кто?

– Джерри Мартин. Человек, которого ты застрелил.

– Хорошо. Ты не стучишь?

– Нет. Он просто открывает дверь.

– Значит, он видел, как ты шла по дорожке.

– Должно быть.

– На улице светло или темно?

– Светло.

– Возвращаешься к воротам в заборе.

– Иду.

– Уже вечер. Темно.

– Да.

– Ты выходишь на дорожку. – Он выдержал паузу. – Темно?

– Нет. На земле ярко горит прожектор.

– Свет бьет прямо в глаза?

– Да.

– Хорошо. Снова день, и ты опять стоишь у дверей. Тебя впускают, и дверь за тобой закрывается. Так?

– Да.

– Теперь пройди по дому и опиши мне его.

– Я нахожусь в прихожей. Иду вперед. Справа дверь в каморку. Там установлен телефон. Больше ничего нет. Иду дальше. Слева комната. Гостиная. Окна выходят в сторону ворот. Мы жили главным образом в ней. Двойная дверь в конце гостиной ведет в столовую, из которой можно попасть в кухню.

– Теперь мы на кухне?

– Да. Я прошла через гостиную в столовую, а из столовой – в кухню. Но в столовую и кухню можно попасть и из прихожей.

– Где находится лестница? – У Герни под рукой лежал лист бумаги, и по мере того, как Рейчел рассказывала, он быстро набрасывал план дома.

– Надо вернуться в прихожую. Лестница рядом с кабинетом. Она сначала ведет направо, потом поворачивает влево.

– Поднимаешься наверх, – сказал Герни. – Сколько лестничных пролетов?

– Три, все время поворачивают налево.

– Окна есть?

– Да. На каждой площадке.

– Ты наверху.

– Хорошо... Коридор. Три комнаты: одна справа – это моя, две слева.

– Они выходят к уличным воротам и дорожке?

– Да.

– Входишь в свою комнату. – Он подождал. – Вошла?

– Да.

– Что ты видишь из окна?

– Сад. Небольшой фруктовый сад. Собачий вольер. Вдалеке дом. Дорогу. Пустырь.

– Тебя видно из того дома?

– Нет. Он окружен высокой стеной, а наш – забором. Я вижу только его крышу...

– Возвращаешься в коридор.

– Хорошо.

– Идешь в противоположную от лестницы сторону. Что там?

– Дверь со щеколдой.

– Что за дверью?

Рейчел медлила в нерешительности. Не вопрос смутил ее, она знала, что за той дверью, и от этого ей становилось ужасно грустно.

– Другая лестница. Она ведет в комнату Дэвида.

– Сколько ступенек?

Она представила себе лестницу, стараясь сосчитать ступеньки.

– Точно не помню. Двенадцать... или пятнадцать.

– Они ведут прямо наверх?

– Почти. Две нижние поворачивают направо, а потом идут прямо.

– К двери?

– Да. Небольшая площадка и дверь.

– Входишь в эту дверь.

Она вздохнула.

– Вошла.

– Что ты видишь?

– Стены. Высоко в крыше слуховое окно. Крыша покатая. Она на висячем замке. Стол. Стул. Кровать.

– Все?

Рейчел кивнула и тихонько заплакала: состояние транса, в которое она погрузилась, сделало ее воспоминания ясными и отчетливыми.

– Это все? – переспросил Герни.

– Да. – Ее голос звучал на удивление спокойно.

Конечно, это было не все. На кровати лежал Дэвид Паскини и смотрел на нее, державшую поднос с едой, мутными от наркотиков глазами. У него был взгляд ребенка, неожиданно пробудившегося от глубокого сна в незнакомом месте. Пока Герни выводил ее из гипноза и она снова возвращалась в свою телесную оболочку, лицо юноши стояло у нее перед глазами, и она плакала, не пряча слез, хотя не могла бы объяснить, кого оплакивала и почему.

* * *

Днем, ожидая возвращения Герни, она опять думала о Дэвиде. Герни разрешил взять машину напрокат, поскольку это было безопаснее, чем напрямую соединять провода у какой-нибудь угнанной машины, которую потом будет разыскивать полиция. Все ее существо противилось тому, что случилось с юношей. Она помнила, как его одурманенная голова моталась из стороны в сторону, ударяясь о стены автомобиля, который вез их из Уайтлифа. Он постоянно подвергался опасности и выглядел бесконечно беззащитным, словно был предметом из тончайшего хрусталя, который люди то и дело перепрятывали из одного места в другое. Теперь Рейчел понимала, что пережитое ею в «Друидс-Кум» частично имело отношение к Дэвиду. Она испытывала к нему незнакомую ранее нежность, чувство, которое не имело ничего общего ни с желанием, ни с корыстью, ни со стремлением вернуть себе что-то, чтобы этим обладать. А что еще ей оставалось? Как выяснилось, она совершенно не знала его, поэтому и оказалась здесь. Ее появление в этой странной квартире с видом на реку, населенной материализованными приметами жизни посторонней женщины, было предрешено в тот самый момент, когда она увидела на приеме в посольстве Герни, который, прислонясь к двери, держал стакан с виски за край, помахивая им.

Хорошо было бы никогда его не знать и не встречаться с ним, но что проку от подобных мыслей! Зачем забивать себе голову бессмысленными предположениями: если бы она тогда не пошла в кино, не сняла бы ту квартиру, не взяла бы тот отпуск, не оказалась бы в том поезде, случайно не услышала бы ту фразу – все это пустое.

Он приехал секунда в секунду и постучал, как было условлено. Рей-чел сняла цепочку и впустила его.

– Все в порядке?

Он кивнул и бросил пальто на стул.

– Ты знакома с ручным управлением?

– С чем?

– Ну, с механической коробкой передач, а не с автоматической трансмиссией.

– Конечно.

– Отлично. Там особенно не из чего было выбирать. – Он покачал головой, когда она протянула ему бутылку виски, которую нашла в одном из забитых всякой снедью шкафчиков. – Не хочу. И ты много не пей.

Рейчел закрыла бутылку, так и не налив себе.

– Что ты надеешься выяснить?

– Не знаю. Может быть, ничего. – Он прошел в кухню и занялся приготовлением кофе. – Начнем с главного места событий.

– Не с Дэвида?

– Нет.

– Но ты думаешь, его кто-то заменил?

– Да.

– Потому что Бакройд сказал, что операция не отменена?

– Главным образом, да.

– Значит, – заключила она, – они ничего не знают о нас – ни что случилось с нами, ни где мы находимся. Вместе мы или нет. Они могут только гадать.

– Что я в Лондоне, они знают.

– В таком случае резонно предположить, что мы работаем вместе, я могла пойти на это или добровольно, или по принуждению. Они, конечно, остановятся на первом варианте, не так ли?

– Не исключено.

– Потому что в противном случае я стала бы для тебя помехой, и ты просто убрал бы меня, – сказала она тихо.

Он положил несколько ложек кофе в кофеварку.

– Да.

– Они могут также предположить...

– Что ты рассказала мне о доме, – перебил он ее. – И это они могут. – Он налил в кофеварку кипятка. – На этот счет есть несколько версий. Во-первых, им вообще ничего такого не пришло в голову – ведь до сих пор они как-то не блистали умом. Во-вторых, они предвидели данную возможность, поэтому поспешили убраться из дома, и их там уже нет. В-третьих, предвидя подобную возможность, они по-прежнему находятся в доме.

– И ждут нас.

– Именно.

– Ну и как ты себе представляешь их действия?

– Сейчас они не могут найти меня, но и не считаться со мной они тоже не могут. – Герни разлил кофе по чашкам. – На их месте я установил бы за домом наблюдение. В конце концов, терять им нечего.

Рейчел взяла протянутую ей чашку.

– Все это ужасно, – сказала она мрачно, поднимая руку, словно отвергая возможные возражения с его стороны. – Ладно, пусть будет так. Мне больше ничего не приходит в голову.

Герни улыбнулся:

– И не надо. Я все равно сделаю по-своему. – Рейчел вопросительно посмотрела на него, ожидая объяснений. – Если они рассуждали так же, как мы, то не бросят дом – там обязательно кто-нибудь останется. И я найду их раньше, чем они меня. Наша встреча должна состояться на моих условиях и в нужный мне момент. – Чувствовалось, что он чего-то не договаривает.

– И ты собираешься отправиться туда один?

– Конечно.

– Мы ведь уже обсуждали это, Саймон.

– Хорошо. – Он отпил кофе. – Но никакой самодеятельности – будешь делать только то, что я тебе скажу.

Это не было уступкой с его стороны. Если бы он решил сам отправиться туда, то поступил бы так сразу, после того как взял напрокат машину. Однако он вернулся и не бросил ее одну, хотя это было рискованно. Это не исключало, однако, возможности, что он оставит ее в любой момент, когда сочтет нужным. Пока это было опасно: она много знала и могла причинить ему немалый вред, и в настоящий момент она играла роль капитала, который он поместил в банк.

Рейчел поставила чашки в раковину. Ей казалось, что она умирает от голода, но потом поняла, что чувство пустоты в желудке объяснялось не голодом, а страхом. Они будут их ждать, и в этом Герни был совершенно прав.

Он ошибся в другом. Им было бы логичнее предположить, что Рей-чел все рассказала ему о доме и он рано или поздно появится там, поэтому они, скорее всего, спрятали Полу Коул где-нибудь в другом месте, а дом используют в качестве приманки. Герни же попал в самую точку, остановившись на решении, которое сам же отвергал, и оказался прав.

Глава 19

Досье на Герни было удивительно тощим. Подробности послужного списка – краткие и точные – охватывали его жизнь до того момента, как он оставил государственную службу, после чего сведения приобрели крайне отрывочный характер. Они давали общее представление о характере его деятельности, но были скудны на детали, за исключением того глупого дела с неврастеничной женой Артура Медоуза. Прайор пробежал отчет по этому делу, решив, что неплохо было бы установить наблюдение за Медоузом.

О деятельности Герни в Англии информация была богаче, хотя большую часть своих операций он проводил не здесь. Были установлены некоторые из его постоянных связей: некий Макгрегер, оружейный мастер с Хобс-лейн, и Доусон из «Восток и Вумуэлл» с Бонд-стрит, фирмы, специализирующейся на вооруженной охране, которая гордилась тем, что могла гарантировать своим клиентам все – от бронированной машины до магнитофона размером с ноготь.

Но у Герни, как выяснилось, были и менее респектабельные знакомства, чем господа Макгрегер и Доусон. Сделки, совершаемые с преступниками в сомнительных кварталах Лондона, стали для него в некотором роде повседневной практикой, на этом рынке большинство товаров было снабжено своеобразными ярлыками с проставленной на них ценой.

Прайор откинулся на спинку кожаного кресла и отодвинул от себя досье Герни. Он взял кинжал и осторожно приставил его острием к подушечке пальца. Набравшись терпения, он ждал очередного телефонного звонка.

* * *

У Колина Престона терпение давно кончилось, уступив место страху, который, впрочем, засел в нем с самого начала. Вот уже в третий раз за последние десять минут он закурил новую сигарету. Он поднялся с деревянного стула, стоявшего перед пустым деревянным столом, и направился к окну комнаты для допросов. Через окно с матовым стеклом, обтянутым мелкой проволочной сеткой, ничего не было видно, но просто оно и стол со стулом ограничивали расстояние, которое Престон то и дело мерил шагами, стараясь хоть немного снять напряжение. У двери с невозмутимым видом, скрестив руки, стоял констебль. По роду службы ему приходилось не одну сотню раз наблюдать людей в таком взвинченном состоянии, поэтому их вид наводил на него тоску.