У пузырька была отвинчивающаяся крышка. Тэтчер туго закрутил ее. Теперь... что делать теперь? Конечно, надо ее спрятать. Но где? Это было не так уж сложно. Тэтчер открыл свой старенький складной нож и двумя-тремя резкими движениями опытного профессионала вспорол подкладку на спинке пиджака; засунул пузырек внутрь. За отворотами пиджака он всегда носил с собой одну-две иголки. Теперь ему нужна была нитка, и он ругал себя за то, что забыл захватить ее. Что же теперь делать?
      - Ах, черт побери, - пробурчал Тэтчер.
      Но и тут он не растерялся. Он снял рубашку, распорол нитку, которой была пришита нижняя пуговица; вдел нитку в иголку тем великолепным и ловким движением большого и указательного пальцев, на которое способны только портные и белошвейки, в несколько быстрых стежков зашил подкладку. Едва ли он задумывался над тем, для чего это сделал. Но он знал, что соляная кислота очень ядовита. Возможно, обладание этой жидкостью так же, как и ощущение тяжести в кармане от револьвера Берка, помогали чувствовать себя сильным, менее уязвимым?
      Он разделся, посмотрел на свое крепкое, незагорелое тело, отражающееся в зеркале платяного шкафа, и подумал: "Завтра я куплю замечательные белые плавки; а потом... А! Я буду плыть и плыть..."
      Свет мешал ему. Он выключил его и сел у открытого окна. В окне второго этажа дома на углу улицы он увидел молодую женщину. Она раздевалась. Она даже не подумала о том, чтобы задернуть шторы. Тэтчер увидел, как она выскользнула из голубого шелкового нижнего белья, а потом исчезла из поля зрения; но все это было совершенно неинтересно. Женщины? Нет, они его не волновали. Вино? Нет, оно ему было не нужно. Он перевел взгляд на ногти. Ноготь на третьем пальце левой руки достигал в длину почти четверти дюйма: он берег его, как знаток вин бережет редкий сорт. Теперь он начал обкусывать его, медленно и сладострастно; он сгрызшего до самой кожи, вздохнул и откинулся на подушку.
      Пробил час ночи. Неожиданно сон навалился на Тэтчера. Он даже не почувствовал, как заснул. Он очень устал и находился в глубоком забытьи. Все мысли и тревоги, одолевавшие его, отодвинулись в сторону. Ничто сейчас его не волновало.
      Прошло три часа. Нервы Тэтчера, взвинченные до нечувствительности, восстанавливались. Трепет, дрожь, угрызение совести вновь возвращались к нему, а с ними - и все тревожные мысли, не дававшие покоя. Они путались, спорили и боролись друг с другом. Одно за другим из темноты закоулков памяти выползали сомнения и мучили его.
      Тэтчеру снился сон. Он плыл глубоко под водой... теплой, желтовато-зеленой водой, а мимо проплывали полупрозрачные рыбы, которые все время меняли свою форму; целые потоки розовых пузырьков кружились вокруг его головы и щекотали щеки. Где-то далеко чей-то голос произнес:
      - Это сон.
      - О, я хочу посмотреть этот сон, позвольте мне посмотреть этот сон! - закричал Тэтчер и расплакался.
      А затем вода стала темнеть, течение становилось все более сильным, унося его с собой, и чудесное зеленое море стало превращаться в царство теней с невыносимыми кошмарами... Поток воды оказался вдруг поездом, экспрессом, который мчался, устремляясь вперед, в бесконечную темную ночь. "Мне надо ехать", - сказал Тэтчер и прыгнул. Струя воздуха подхватила его: он летел, крутя педали невидимого велосипеда. А что будет, если он сломается? Он упал. .Я разобьюсь о землю!.. Я... Из густой красно-малиновой лужи вдруг появились челюсти, которые скрежетали искусственными зубами и хохотали. Оружие, оружие! Он выхватил револьвер Берка и нажал на курок. Челюсти пронзительно вскрикнули. "Поезд!" - раздался чей-то громкий голос... На четвереньках он стал спускаться вниз с железнодорожного полотна, подпрыгивая, больно стукаясь о рельсы, натыкаясь руками на гравий. "Оуууууу!.. Оууууу!" - завывал поезд, с грохотом накатываясь прямо на него, огни светились, как глаза. Да, в самом деле, у поезда были глаза и рот, полный вставных зубов, он приближался с огромной скоростью - не менее тысячи миль в час, - а между ним и сверкающими глазами поезда сидела его обнаженная жена. На ней не было ничего, кроме домашних тапочек, она накручивала кончики длинных темных волос на дуло револьвера, а двое его сыновей танцевали вокруг нее. "Ксйти! Кейти!" - кричал он в ис-ступлении. Но в горле у него все пересохло, и он не мог издать ни одного звука. Она сидела верхом на рельсах, качая мальчиков на коленях. "Кейти!" - прошипел Тэтчер и схватил ее. "А, это ты, Джордж", - ответила она и поцеловала его. Совершенно неожиданно она вновь оказалась молодой. "Кейти, поезд!" Она засмеялась: "Нет, это только молочник. Обними меня и приласкай". Он прижал ее к себе. Вдруг Кейти превратилась в Берка в том виде, в каком он остался в мастерской Тэтчера; из середины красноты защелкали зубами челюсти: "Джордж, перестань кусать ногти!" Затем на него на полной скорости налетел поезд. Он закричал и проснулся, весь в холодном поту от ужаса.
      Поезд! Поезд? Да, ему было слышно, как на станцию Саутенда прибыл поезд. "Черт побери", - сказал Тэтчер и скатился с кровати. Он прислушался. Поезд отошел от станции. За окном пели дрозды, хрипло кричали чайки, кружась над скалами. Часы показывали шесть. "Сегодня они обнаружат труп", - подумал Тэтчер, направляясь в ванную комнату.
      Но Тэтчер ошибался. Труп уже обнаружили. Поезд, который слышал Тэтчер и который отправился с фенчерч Стрит в 4.25, привез свежие газеты, а с ними - сообщение о жестоком убийстве.
      Дом на Лемон Три Корт был старым. Можно даже сказать ветхим. Простояв две сотни лет под разрушительными дождями, он готов был рухнуть в любую минуту. Кирпичи его пропитались сыростью, а все щели и трещины кишели различными насекомыми. Звуки и сквозняки беспрепятственно проникали в дом. Лестницы тоже были ветхими, шатались и всякий раз, когда по ним поднимались, издавали жалобный скрип. Штукатурка на обшивке держалась уже, скорее, в силу привычки. Все прогнило под крышей этого дома. Полы были особенно гнилыми. Каждая дощечка износилась, покоробилась, стала скрипучей. Всякий раз, когда Тэтчер выливал в раковину хоть немного воды, на потолке внизу оставалось мокрое пятно. Ему бы следовало помнить об этом, а также и о том, что Тобин - портной, который шил брюки - работал в ту неделю допоздна, чтобы закончить пошив целой партии белых брюк по договоренности с местным магазином.
      Тобин слышал, как упал Берк. Ведь нельзя было и чихнуть в одном конце дома без того, чтобы об этом не узнали в другом. Тобин приехал из Дублина. Он был невысокого роста и всем своим видом напоминал подвыпившего гнома. Голова его была совершенно лишена волосяного покрова, но уши густо заросли волосами. Они торчали пучками, как сероватый конский волос из разорванной подушечки для булавок.
      - Пусть он сгорит в аду, - сказал Тобин. - Что он там такое делает?
      - По всей видимости, он упал, - ответил ему помощник.
      - Ты разве не слышал, как кто-то только что поднялся по лестнице?
      - Должно быть, мистер Тобин, это пришел за налогами мистер Берк.
      - Пусть у него вывалятся глаза, - проворчал Тобин. - Я заплатил ему, благодарение Богу.
      Шаги наверху сотрясали потолок.
      - Кажется, он уходит, - сказал помощник.
      - Лучше бы он вылетел через трубу, - сердито буркнул Тобин. - Давай-ка, поторопись с пуговицами, а?
      Молча, не проронив более ни слова, они работали до восьми часов.
      - Будь оно все проклято, - сказал Тобин. - Давай отдохнем немного. Пойдем, выпьем по стаканчику.
      - Разве не должны мы закончить...
      - Я здесь хозяин или нет? - сердито спросил Тобин.
      Они вернулись обратно не раньше десяти и яростно принялись за работу, стараясь наверстать упущенное время. Примерно через полчаса помощник услышал, что хозяин ругается.
      - Что случилось, мистер Тобин?
      - А ну-ка, убери отсюда свой нос! Ты видишь, из него течет кровь. Чтоб ты сгорел в аду! - продолжал чертыхаться Тобин.
      - Мой нос?
      - Твой нос. Из него капает кровь.
      - Но не из моего носа, - ответил помощник, проведя рукой по ноздрям.
      - Тогда взгляни сюда, - сказал Тобин, указывая в его сторону. На скамейке между ними оказалось кровавое пятно размером с шиллинг.
      - Как это называется? - не унимался хозяин.
      - Эй, смотрите! - воскликнул помощник, показывая на потолок.
      Они увидели расплывчатое красное пятно с коричневым оттенком по краям. В тот момент, когда они подняли головы, еще одна капля шлепнулась вниз.
      - Неужели это кровь? - прошептал перепуганный Тобин. Пойди наверх и спроси, все ли с ним в порядке.
      Заскрипела и зашаталась лестница под ногами помощника, затем с шумом и грохотом он спустился обратно.
      - Дверь заперта на замок.
      - Тут что-то не так, - сказал Тобин и, прикоснувшись к красному пятну на скамейке, потер большим и указательным пальцами.
      - Дай мне закурить.
      - Может быть, вызвать полицию?
      - Я сам это сделаю, - сказал Тобин и выскочил на улицу.
      Не прошло и получаса, как дверь в мастерскую Тэтчера была вскрыта под присмотром полицейского, а агент сыскной службы Нэтчбал был на пути к Лемон Три Корт.
      - Вы можете заработать деньги, если сообщите в газеты, предложил помощник.
      - Боже правый, конечно, - обрадовался Тобин и позвонил в редакцию "Комит".
      - Сколько вы платите за сообщение об убийстве? - спросил он нетерпеливо.
      - О каком убийстве?
      - Меня зовут Майкл Тобин. Я живу в доме № 7 по Лемон Три Корт.
      - И что же?
      - На верхнем этаже нашего дома, прямо надо мной, был убит джентльмен. Полиция уже здесь.
      - Какой адрес вы назвали? № 7 по Лемон Три Корт?
      - Верхний этаж. Сколько...
      - Спасибо, но нам стало известно об этом десять минут назад. Наш человек уже отправился туда.
      - Как? Почему? Вы - грязные... - но разговор уже прервался. В трубке щелкнуло, а затем раздался гудок. Стало известно десять минут назад! Стало известно десять минут...
      - Тссс! - прошептал помощник. - Приехали из сыскной полиции.
      Инспектор Нэтчбал поднимался по лестнице.
      Нэтчбал был неунывающим, веселым и любезным человеком, глядя на которого никак нельзя было подумать, что живет он в двадцатом веке. Невозможно было отделаться от ощущения, будто его лицо взято с портрета старинного художника - столько в нем было покоя, безмятежности и привлекательности. Скорее, люди приспосабливаются к одежде, чем одежда - к людям. Голова Нэтчбала никак не соответствовала по внешнему виду своему времени. Она бы выглядела лучше в напудренном парике, в сочетании с украшенным цветочным узором камзолом. Голова была круглой, с холеным лицом, румяными щеками и с прилизанными, коротко остриженными волосами, как будто специально приспособленная для хитрого изобретения из пудренного конского волоса. Над высокой дугой его левой брови красовалась круглая черная родинка. Щеки были полными и розовыми с тонкой лоснящейся кожей. Даже маленький изящный нос, казалось, принадлежал давно ушедшим временам. Когда губы его искривлялись в улыбке, в них чувствовалась безжалостность, беспощадность, характерные для эпохи английского короля Иакова I. Это был человек в маске. Трудноуловимое коварство пронизывало все его жесты; свое скрытое значение имел каждый быстрый взгляд из-под тяжелых нависших век. Смех его был полон мрачного маккиавеллиевского наслаждения. Казалось, он что-то знает о вас; нечто, слегка компрометирующее, тем не менее, глубоко занятное, смешное. Он был высоким, пухлым, длинноногим, с короткой шеей, некрупными руками и небольшими ступнями; разговорчивым и наблюдательным, всегда готовым пошутить и знающим толк в шутках; мягким, сочувствующим, сильным, как выхолощенный бык, и дьявольски хитрым. Именно Нэтчбал выманил злостного убийцу из его укрытия, как заклинатель змей - кобру, и отправил его на виселицу. Обладая упорством и упрямством, Нэтчбал в течение двух лет тенью следовал за капитаном Флауэром, Он напал на след капитана в Париже, хладнокровно и мужественно, с пулей ч бедре, прошел под обстрелом через танцевальный зал и арестовал era. Человек аналитического склада ума, он проводил свои расследования настолько тщательно, что выкладывал перед судьями готовые дела.
      Сейчас интуиция подсказывала ему, что это дело будет простым.
      Он осмотрел мастерскую с видом человека, у которого что-то на уме, и перед ним мелькали картины - следы убийства: труп с разможженной головой в луже крови и воды, тяжелый, весом в двенадцать фунтов, утюг, весь заляпанный кровью; испачканные кровью костюм и рубашка Тэтчера, грудой валявшиеся там, где он их бросил. Даже подтяжки остались в брюках. В бумажнике Берка - а сомнений не было, что бумажник был его, и тому были множественные доказательства - была банкнота в фунт стерлингов, чек к оплате на имя Р. Дж. Т. Пеннипонда. "Хорошо", - произнес Нэтчбал с видом человека, играющего в игру-загадку; и прошел в примерочную. Там висели два наполовину законченных костюма... один слегка поношенный серый фланелевый жилет на крючке. На ковре перед зеркалом было сыроватое расплывшееся пятно... вполне возможно, таким образом, что он переоделся в пиджак и брюки серого фланелевого костюма. Он даже оставил подтяжки, что делало все это еще более вероятным. У какого нормального человека две пары подтяжек? "Хотя пришла весна, я как будто живу в сентябре", - напевал сыскной агент Нэтчбал, разглядывая две шелковые рубашки, которые торчали, немного помятые, из наспех открытого бумажного свертка. "Тот дождливый сентябрь..." - продолжал мурлыкать Нэтчбал, и постепенно, начиная с конца, дело само раскрывалось перед ним, как будто кинопленку крутили в обратном направлении. Вошел еще один детектив.
      - Тэтчера нет дома, - доложил он, - и жена его очень обеспокоена.
      "Помнишь, как падали желтые листья..." - мелодия не оставляла Нэтчбала. Потом он закурил сигарету и спросил:
      - А Пеннипонд?
      - Да, сэр. Покойный служил у него сборщиком налогов. Он должен был вернуться к семи часам. В течение сорока пяти лет он ни разу не возвращался позже семи. При нем было сто или сто тридцать фунтов стерлингов.
      - Сорок пять лет, неужели? Да... я думаю, им придетсяпростить его на этот раз. Сто тридцать фунтов, а? Вы что-то еще хотите сказать?
      - У него также есть револьвер.
      - Был револьвер. Теперь он у Тэтчера. Кто это там идет?
      - Мистер Монк из газеты "Комит".
      Нэтчбал ленивой и неторопливой походкой вернулся в мастерскую. Все время бормоча: "Сто тридцать фунтов, сто тридцать фунтов..." А это что такое? Он вытащил из стены канцелярскую кнопку, которой была прикреплена фотография. Снимок был сделан во время отдыха, на солнечной лужайке. Полная женщина в светлом платье сидела, откинувшись в шезлонге, держа на коленях двух маленьких улыбающихся светловолосых мальчуганов, а крепкого телосложения мужчина с набыченным лицом стоял сзади и, уставившись, смотрел на камеру.
      - Пригласите этого Тобина... А, мистер Тобин, извините, что беспокою вас, но случайно не мистер Тэтчер изображен на этой фотографии? Вы не знаете?
      Тобин, который беспрерывно названивал то в одну, то в другую лондонскую сгазету в своего рода репортерском экстазе, кивнул и сказал:
      - Это он, сэр, совершение верно.
      - О, "...У заросшего пруда я любил ее, она - меня"... Гм. Что вы еще скажете, Паркер?
      - Ничего, сэр.
      - Де-дум, де-де-дум, де-де-дум-ди... "У заросшего пруда..." А вы совершенно уверены, что Тэтчер был в мастерской около пяти часов? - обратился Нэтчбал к Тобину.
      - Абсолютно, - ответил он, - потому что я встретился с ним на лестнице около половины пятого, я думаю.
      - Ну, что же, большое вам спасибо, мистер Тобин. Вы очень любезны. Доброй ночи. Да, вы можете быть уверены - я дам знать, когда вы понадобитесь.
      Когда Тобин ушел, Нэтчбал завел разговор с доктором.
      - Вы точно знаете, что смерть наступила около пяти часов?
      - Сомнений нет.
      Нэтчбал сравнил по размерам жилет из примерочной с жилетом от костюма, который валялся на полу. Он внимательно присмотрелся к пиджаку и брюкам.
      - Да, - произнес он. - Рост у него около пяти футов и девяти дюймов, ширина груди около сорока дюймов, талия около тридцати семи, в бедрах около сорока одного: крепкий парень. Тобин сказал, что волосы у него каштановые, вьющиеся. Глаза светлые. Лицо, как на этом снимке. Вероятнее всего, на нем серый фланелевый костюм в тонкую полоску и шелковая сорочка. Наверняка при нем сотня фунтов стерлингов и оружие. Семейный человек: надо проследить, не пришлет ли он домой весточку. Он из тех, кто приносит домой все, что зарабатывает; раньше никогда из дома не уезжал. Хорошо. Уважаемый, приличный человек. Только... Как это все внезапно! Он оставил нам все, кроме своего адреса, даже фотографию. Вот молодец. Замечательно. Ему бы еще следовало сообщить, куда он поехал: это избавило бы нас от многих хлопот. Глупо... глупо... Очень глупо.
      Монк из "Комит", пожилой, мудрый человек в шляпе от Энтона Идена сказал:
      - На сей раз вы попали в переделку.
      - Ну не скажите, - ответил Нэтчбал. - Тем не менее, держу пари на полкроны, мы найдем его в течение семидесяти двух часов.
      - Я не заключаю пари.
      Нэтчбал, выискивая что-то в комнате, запел:
      Мясник, мясник,
      Я хочу выйти замуж за мясника,
      О, мама, помоги мне...
      Как там дальше?
      - "О, мама, как счастлива я буду", - подсказал Монк.
      - Очень вам обязан, Чарли, - сказал Нэтчбал.
      Миссис Чарингтон, владелица частного отеля, просматривая "Комит" за чашкой чая в семь утра, увидела на первой странице фотографию, которая заставила ее вскрикнуть. Размытое и нерезкое из-за увеличения с темного старого снимка, тем не менее, вполне узнаваемое, с бычьим выражением, под черным жирным заголовком: "Убийство", на нее смотрело лицо джентльмена из комнаты на верхнем этаже.
      Она побледнела, ей стало дурно. Потом она выпила стакан воды и побежала в полицейский участок.
      Это был он, Тэтчер, портной, которого разыскивали. Он представился как Тэйлор; на нем был такой же костюм, как сказано в газете, и у него была толстая пачка банкнот; он прибыл поздно прошлой ночью. Миссис Чарингтон сразу почувствовала что-то неладное: взгляд у него был дикий, отчаянный, свирепый, как - да - как у тигра. Или волка. О, если бы только был жив ее бедный муж! Но, слава Богу, у нее острые глаза, иначе он всех бы мог перестрелять. О, это оружие! Если бы в отеле началась стрельба, кто бы стал платить за мебель?! А ее доброе имя? Пострадала бы ее репутация! Но ничего подобного в ее отеле прежде не случалось; не было такого ив ее пансионе а Богноре, где все ее знали и уважали... Она и впредь будет бдительна.
      Есть ли в отеле черный ход? О, это мысль. Конечно, есть. А его комната на верхнем этаже? О, разве она уже не сказала об этом? Или они хотят проверить, говорит ли она правду? Ну хорошо, хорошо. В таком случае, все, что ей остается - это соблюдать спокойствие. Что? Это ей надо оставаться спокойной? Ей, которая известна в двух городах именно своим спокойствием и невозмутимостью? Ха-ха... ха-ха-ха... ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
      У миссис Чарингтон началась истерика.
      Тэтчер подумал: "Теперь можно и поплавать". Он может даже утопиться: плыть, плыть, все дальше и дальше, пока хватит сил, а потом погрузиться в чудесную зеленую воду... Он оделся. Но мог ли он пойти в раздевалку на пляже, когда в кармане у него столько денег? Да еще этот револьвер? Он вынул оружие из кармана и взвесил его на руке. Он мог бы спрятать его под матрацем. Но горничная, которая убирает постели...
      В этот момент открылась дверь, и крупный, рослый мужчина шагнул в комнату. Тэтчер как окаменел. Оцепеневший от ужаса, он увидел в проходе тусклый свет форменных металлических пуговиц. Детектив, в свою очередь, уставился на дуло большого синего револьвера.
      На секунду воцарилась тишина. Потом детектив сказал, жестом указывая на оружие:
      - Уберите-ка это. С ним вы только попадете в беду. Если вы будете стрелять в меня, вы же от этого и пострадаете.
      Он подошел в Тэтчеру вплотную и взял из его руки револьвер.
      - Вас зовут Джордж Тэтчер?
      Тэтчер колебался, потом кивнул и сказал:
      - Да.
      - У меня есть ордер на ваш арест за...
      - Вам бы следовало предъявить его, - сказал Тэтчер. Когда его уводили, он посмотрел в направлении моря и произнес:
      - Как бы мне хотелось поплавать!
      - Но не в это лето, - ответил детектив, - кроме того, прилив кончился, - добавил он.
      Его привезли обратно в Лондон, обвинили в жестоком убийстве Теодора Джадсона Бирка и упрятали за решетку.
      А на улице ярко светило солнце. Был великолепный денек для плавания.
      Тэтчер сидел в своей камере и, уставившись, смотрел в пол. Его обыскали, забрали нож и спички, часы - которые никогда не показывали правильное время - и даже очки. Наверное, из-за Криппена, человека который без зазрения совести убил жену, чтобы позабавиться с хозяйкой дома, и который затем попытался покончить с собой при помощи расколотой линзы из очков. В полиции на все были свои взгляды. Они даже отобрали у него булавки и иголки из-за отворотов пиджака.
      "А я даже не смог поплавать! - думал Тэтчер. - Боже, как я хотел поплавать!"
      Усталый и убитый, он лег на спину и стал смотреть в потолок. Скамья была жесткой. Что-то воткнулось ему в спину. Он приподнялся, и медленно, нехотя, провел по скамье тыльной стороной ладони; потом расслабился. Что-то легонько стукнулось о скамью. И тут он вспомнил: это была маленькая бутылочка из-под лекарства с соляной кислотой.
      Он сел. Как же это могло получиться? Обнаружив револьвер, они едва побеспокоились о том, чтобы тщательно осмотреть подкладку пиджака, а бутылочка была такой маленькой и плоской, что совершенно случайно осталась незамеченной.
      - Черт побери! - выругался Тэтчер.
      В маленьком квадратном отверстии в двери появилась голова надзирателя.
      - Что случилось? - спросил он.
      - Мне нужно в туалет, - ответил Тэтчер.
      Это было прохладное темное место, выложенное кафелем. Как только за ним закрылась дверь, Тэтчер разорвал подкладку, вынул пузырек и отвинтил крышку. Он поднес его к губам; крошечное холодное горлышко ужалило его, как оса. Рот Тэтчера наполнился слюной. О, черт побери, черт побери меня и всех! Он имел смутное представление о том, как молятся Богу, но где-то в подсознании у него молнией пронеслась мысль о том, что надо бы это сделать. Одним махом он опустошил пузырек, задыхаясь и поспешно глотая жидкость.
      В какую-то долю секунды он ничего не чувствовал. В этот момент он сунул пустой пузырек в карман.
      А потом внутри у него все загорелось. Огонь. Он проглотил огонь. Дьявол. Он проглотил целый ад, который теперь истреблял Тэтчера, пожирая все внутри. Он почувствовал жгучую, резкую боль. Он даже мог видеть ее, как брызги расплавленного металла. Ему хотелось кричать; он засунул руку в рот, кусая себя с такой силой, что прокусывал руку до самой кости, но не чувствовал ничего, кроме неистового огня внутри.
      Потом Тэтчер поднялся на ноги и напрягся. Желудок скручивало и сжимало. Он решительно закрыл рот. В горле у него все горело. Дыхание перехватило. Он не мог произнести ни звука. В этот момент Тэтчер-глупец выглядел величественно. Он открыл дверь и вышел.
      - Все в порядке? - спросил тюремный надзиратель. Тэтчер кивнул в ответ. - Ничего не случилось? - продолжал допытываться надзиратель.
      Тэтчер покачал головой и медленно, но большими шагами пошел по коридору. Как только дверь камеры вновь захлопнулась за ним, он бросился на пол. Удар от падения всколыхнул в нем новую боль. Желудок разрывался на части. Он опять заткнул рот рукой, кусая рукав пиджака и тело. Но рука оставалась бесчувственной. В нем была только одна боль, невообразимая боль; весь его пищевод, начиная с языка, который раздулся, как пузырь раскаленного добела стекла, и далее, до самого желудка, все жгло, выворачивалось, корчилось в судорогах.
      Тэтчер рвал на себе жесткие каштановые волосы и катался по полу. Где-то в его сознании голос произнес:
      - Теперь тебя уже ничто не спасет.
      В коридоре тюремный надзиратель услышал крик, наводящий ужас, подобный крику связанных лошадей в горящей конюшне. Он вбежал в камеру. Из ушей и горла Тэтчера текла кровь.
      К тому времени, когда пришел доктор, Тэтчер находился в полубессознательном состоянии. А точнее говоря, он ничего не сознавал, кроме адской боли.
      - Почему они делают это? - спросил доктор, взбалтывая известковую воду. - Почему!
      - Он поправится? - взволнованно спросил инспектор.
      - Внутри у него все сожжено.
      - Но откуда он достал это?
      - Не спрашивайте меня об этом.
      - Сделайте все, что в ваших силах, я прошу вас, ради Бога.
      Доктор, набирая в шприц лекарство, вздохнул и покачал головой.
      - Но он будет жить?
      Доктор ввел содержимое шприца в руку Тэтчера.
      - Бедняжка, - сказал он. - Посмотрите. Он сам себя искусал.
      0-ох!
      - Я спрашиваю, будет ли он жить? Иначе во всем обвинят меня.
      Тэтчер почувствовал, как его укололи иглой, и наступил странный покой. Затем ему показалось, что он плывет в волнах темного тумана, которые плещутся, ударяясь о пульсирующий красный шар боли.
      - Плыву, - прошептал Тэтчер. - О милое, чудесное, возлюбленное море...
      Где-то далеко-далеко мягкий голос произнес:
      - Нет.
      Это был голос доктора, отвечающего инспектору.
      Красный шар куда-то исчез. От него осталась только пульсация. Она напоминала далекий-далекий стук поезда. Потом и это пропало: осталась только тишина. Туман растворился: вокруг была темнота. Вскоре не стало даже и темноты. Не было ничего, ничего. Совсем.
      Тэтчер умер.