— Что ты спизднул? — спросил коп-нигер.
      — Я сказал, пошли вы на хуй.
      Легавые окружили Майка. Это не очень сообразительный чувак, торчащий на плане и кислоте (я тусил с ним на прошлой неделе в первый и последний раз; его глючило, что он очутился в горящем здании и не может выбраться), бывший спидовой и джанки... Род занятий: (зацените, офигеть можно) ПОРТОВЫЙ ГРУЗЧИК. Я отозвал в сторону малыша Джоя: «Передай этим челам заткнуться, я не на чистяке, а легавые вот-вот начнут шмон». «Он НЕ НА чистяке, — прошептал Джой. — Блядь, да у меня с собой полпакета, это же тянет на продажу в особо крупных размерах, три года программы Рокфеллера (программа Рокфеллера — это всего-навсего тюрьма штата для наркоманов, типа ты будешь «тесать скалы бок о бок с приятелем», если можно так выразиться). Итак, черный коп, набычившийся на Майка, велит ему сделать шаг вперед. «Черта с два, пока ты не вытащишь свою долбанную игрушку из-под пиджака», — следует ответ Майка. Нигер передал пушку другому копу. Ситуация казалась немыслимой, в духе старого доброго Дикого Запада или что-то вроде. Я слинял в сортир и сховал свои пакетики под туалетной бумагой. Тем временем все джанки заказали себе по пиву вместо колы, ведь нарко-коп обязательно заподозрит неладное, если зайдет в бар, где каждый потягивает кока-колу. «Щас наш Майк отхуячит гнусного ублюдка», — прошептал очухавшийся Брайан. Возможно, он бы тоже отхуячил ублюдка, но тогда, минут пять спустя, их с Майком забрали бы в участок. Наконец, слово взял белый коп и разрядил обстановку: «Итак, перед вами стоит офицер полицейского департамента Нью-Йорка, и он уполномочен арестовать каждого, кто посмеет поднять на него руку». Бармен оттащил Майка в сторону и разъяснил ему слова представителя власти. Питер вывел Майка из бара и повел по улице поостыть. Нарко-копы постояли еще несколько минут, двинули к выходу, внимательно разглядывая посетителей, и кто-то из них, по-моему, черный, сказал: «Здесь дело нечисто, мы знаем, что у вас творится, и потому предупреждаю всех, вы скоро крупно влипните». Брайан снова открыл глаза: «Мерзкие пижоны. Видишь, я был прав». Машина отъехала, мы с отвращением поглядели на пиво, отодвинули его от себя и взяли еще колы.
 
       Всю жизнь, сколько себя помню в Манхэттене, особенно когда я был младше, меня преследовала мысль о том, что я живу на гигантской мишени для стрельбы из лука... и нехороший русский лучник пошлет в меня атомную стрелу. Сегодня я шлялся по Таймс-сквер, размышляя об этом образе, и вдруг ощутил у него странный эротический привкус. Одетый в кожаные штаны, я прислоняюсь к стене, стреляя недовольными глазами в прогуливающийся народ, умирающий в центре мишени... Айленд стерт с лица земли одним большим огненным шаром. Я представлял эпицентр взрыва в виде огромной плутониевой пизды, засасывающей и поглощающей меня, расплавляющей меня влажными жаркими стенками белого пламени в спазме одного большого оргазма. А потом опять, параллельно с подобными фантазиями, вспыхивающими во мне от вечного школьного и телевизионного мозгоебства, рождается невыносимый ужас, правда, теперь я с ним почти справился. После всех лет тревог и кошмарных видений (помню, мой брат доводил меня до паники во время кубинского кризиса, пугая, что они до нас доберутся с минуты на минуту) мне кажется, что уже будет глубоко начхать, упади бомба, и меня это нисколечко не трогает.
 
       Вчера облажались, продули последний матч за лето в лиге для тех, кому пятнадцать и младше, Дело было в средней школе имени Джорджа Вашингтона, и мы пролетели мимо сегодняшнего финала. У нас неплохая сборная, в основном чуваки из района, построенного для бедных. Но по правилам, игроки постарше категорически не имели права участвовать. Рухнули наши планы на Большого Луи Алсиндора, несмотря на то что он живет в нашем районе и все такое. Я хочу сказать, что, черт возьми, все команды мухлюют с возрастом игроков, но, тем не менее, трудновато вывести на поле семифутового чувака, который может все и сразу. Ведь темные очки на него не наденешь, правда? Короче, я сегодня пошел смотреть матч, прихватив с собой приз за участие в чемпионате лиги для всех возрастов, и, сложно передать, какой визг стоял, когда я вошел в спортзал. Команда «Звезды Сахарной Чаши» злобно собачилась с командой «Ратгерз» насчет подтасовок с участниками. Офигеть! У этих типов нет ни одного игрока моложе восемнадцати, никто из них в школе не занимался баскетболом, и они считаются одной из лучших команд Гарлема. Я походил пообщался кое с кем из приятелей — «настоящим американцем» из школы для мальчиков Вауном Харпером и Эрлом Мэнигаутом, легендой Гарлема. В нем 5 футов 10 дюймов росту и он может достать пятидесяти-центовик, лежащий на щите, на котором крепится корзина. Его все время то зовут играть за школьную команду, то гонят из-за наркоты или еще из-за что-нибудь. Эти ребята, плюс Большой Луи, играют лучше всех старшеклассников в городе. Базар кончился тем, что капитан «Сахарной Чаши» позвал нас и объявил другой команде и мужику, организовавшему этот смехотворный матч, что, если та команда будет играть, со своей стороны они выпустят на площадку Харпера, «Козла» Мэнигаута и меня. Старший отклонил мысль насчет Харпера и «Козла», но разрешил играть мне, что было просто замечательно, так так соперники ни хрена не знали про этого белого пацана. Не успел я и слова сказать, как мне в рожу швырнули форму, и, поскольку на трибунах сидело много баб, мои новые братья по команде сгрудились вокруг меня. Я напялил эту срань и стал разминаться. Да, с меня будет до хуя толку. Им ведь нужны прыгуны, закидывающие мячи, а не игроки в защите, вроде меня. Короче, месиво началось. Я со страшной силой ебошил длинных прыгунов (хочу сказать, что в спортзале во мне всегда вспыхивает что-то безумное и я очень дорожу этим состоянием), к концу первой половины игры мы вырвались вперед, и я забил двадцать восемь очков. Каждое мое движение притягивало к себе внимание, словно эрегированый член, ведь я был единственным белым на площадке и, если внимательно присмотреться, на всем этом мудовом стадионе. Из-за своих соломенно-рыжих волос я казался белейшим из белых, когда-либо игравших в этой лиге. Короче говоря, мы выступили очень нехило для команды нашего возраста, но за теми челами нам было не угнаться и мы продули на десять очков. Впрочем, фигня. По крайней мере, лично я набрал сорок семь очков и мне удалось сыграть в одной команде с чуваками, против которых я бился в различных турнирах еще со времен моего членства в Бидди-Лиг. И тут, чтобы жизнь никому не казалась малиной, старший пригласил одного колледж-скаута с трибун засвидетельствовать, что, насколько ему известно, в команде наших соперников наличествует, по меньшей мере, три игрока, не имеющих права участвовать, и победу следует присудить нам. Нам вручили золото (мне трофей не достался, поскольку одного приза не хватило, пришлось сказать: «Ну и на хуй надо», — зато подарили на память значок), потом мы отошли в угол позировать для фотографии в гарлемской газете «The Amsterdam News». Итак, ждем мы вылета птички, как неожиданно фотограф отзывает в сторонку тренера «Сахарной Чаши», тот подходит ко мне и бормочет: «Слышь, чувак, не знаю, как сказать, но, короче, понимаешь...» Я оборвал его на полуслове, сказал, что понял, проехали и покинул кадр. Думаю, я бы испортил всю фотографию или что-то в этом роде. Или, может, они не желают, чтобы читатель знал, как охуительно закидывал мячи этот белый пацан.
 
       Раскуривался в Инвудском парке вместе с Брайаном, Барри и Бутчем. Спустя некоторое время нас жутчайше пробило на хавку, и мы решили смотаться на 27-ю улицу за «нажористыми бомбами» в магазине гамбургеров. По дороге нам попались несколько торчащих челов, и, по мере приближения к пище, до нас начало доходить, что ни у кого не хватает лаве даже на один занюханный бутик. Пришлось напрячь мозги. Будучи убитыми, мы пришли к выводу, что голодному человеку нужна еда, неважно, есть у него бабки или нет, и только сытые люди обязаны платить за жрачку, которая в таком случае скорее роскошь, нежели необходимость. Сейчас данная теория представляется местами несколько уязвимой, но в тот момент мы видели в ней глубокую истину. Затем мы придумали план захвата. Та кафешка открылась всего несколько недель назад, и там работают полные кретины. Так что мы с Барри решили пойти на охоту, наказав остальным вернуться в парк и ждать нас. Зашли в заведение и спросили двадцать семь бургеров на вынос. «Нас наверху ждет толпа голодных любителей покера», — сообщил я чуваку, заворачивавшему бургеры. Парень кивнул: «Понимаю, хочется перекусить после нескольких часов карточной игры». Вот лох! «Напитки?» — добавил он. Барри велел подать девять бутылок колы. Наконец, бургеры и напитки упакованы в отдельные пакеты, чувак подсчитывает сумму на листочке. Тем временем Барри берет еду и обращается ко мне: «Всем хватит, да, Джим?» «Разумеется, хватит», — отвечаю я, он делает шаг к двери и осторожно выходит на улицу. Продавец называет какую-то сумасшедшую цену, я вынимаю бумажник и как бы вдруг говорю: «Господи, чуть не забыл. И кофе для мамы». Этот лох отворачивается и нажимает кнопку на аппарате с кофе, я делаю ноги и на всех парах мчусь к поджидающему меня через полквартала Барри, мы ныряем в подвал дома, где управляющей работает Кэл, барыжащая наркотой, потом через забор на аллею, проходящую мимо церкви, а там уже прямая тропинка в парк.
 
       Когда меня окончательно достает городская жара и прочая хуйня, я закидываю кеды и плавки в небольшую дорожную сумку, еду на Гранд-Сентрал, а оттуда в самый час пик сажусь на экспресс до Рая и отправляюсь в гости к моему старому корешу Вилли Гудбоди, переехавшему туда год назад и предоставленному наслаждаться полным одиночеством. Не мог не заскочить в привокзальную аптеку за бутылочкой кодеиннового сиропа от кашля, чтобы скрасить поездку, взял в «Дэли» бутылочного и баночного пива, благодаря моему фальшивому военнику, сбегал в туалет в себя это дело влить. Как обычно, в это время (пять вечера) сортир набит менеджерами нетрадиционной ориентации, подсматривающих за членами друг друга и онанирующих, выстроившись вдоль линии писсуаров; я обошел их стороной, отправил дайм в турникет и закрылся в кабинке, где могу спокойно попить в одиночестве. Короче, сижу я себе на унитазе, глотая мерзопакостный на вкус напиток, и, еб твою мать, из-под стенки, отделяющей меня от соседнего толчка, высовывается башка гомосека, и его рука тянется к моему члену! Я подскочил и вломил с ноги ему по пидорской роже, и, по-моему, он понял мой намек. Черт, а если бы рядом шнырял коп? У меня было бы больше неприятностей, чем у него, попадись я с моей микстурой. Я быстренько добил оставшееся. Нигде в наше время не скроешься от голубых. Как раз успел на поезд и занял место. Доехали достаточно быстро; ведь экспресс не тормозит в каждом занюханном городишке, который мы проезжаем. Всего три остановки, и, как поется в песне, «я уже здесь», здравствуйте, свежий воздух и чистая вода. Во время первой остановки я ощутил кодеиновый приход и, боже мой, стал совсем потерянный. Конечно, последнее время я чересчур много торчал на джанке, башка соображает не так, но все-таки лучше, чем можно ожидать. Потом, когда мы поднялись на гору Вернон, я решил, что будет прикольно разделать один из привезенных мной косяков, зашел спокойно в сортир и через секунду вылетел оттуда. Дерьмо курилось.Я сел на измену и испугался возвращаться на свое место. Там бы я стал озираться и меня бы раскололи мудаки в униформе с перышками на шляпах и долбанными кейсами, где лежит всего-навсего одинокий карандаш. Сколько его всяческие типы передо мной не открывали, больше я там ничего не замечал. Наконец, я таки решился сделать шаг, и только я распахнул дверь, как, клянусь, все до единого в вагоне повернулись и дружно уставили на меня свои глазищи, словно умели просвечивать стены и видели, чем я занимался в толчке. Паранойя оказалась такой сильной, что мне показалось, будто все готовы забросать меня с головой тоннами говна. По-моему, я ни меньше часа шел по проходу на свое место. Там я сжался в комочек и притворился читающим, а сам одновременно дрожал от страха и стебался над другими пассажирами. Никогда больше не буду наркоманить, если рядом не будет кореша-торчка.
 
       На выходных я вроде подхватил трипак от одной начинающей бляди из «фешенебельного» Рая. Никогда не знаешь, где притаился пиздец. В общем, дело полный отстой, просыпаешься, и все трусы в сплошных красно-коричневых кляксах, засохших и жестких, будто картон, или свежих и липких. Я вылез из кровати и пошел ссать. Ощущение такое, словно изливаешься кипятком. Меняя белье, я заметил, что сочащащиеся из меня капли меняют свой цвет. Он сделался гнойно-зеленым. Позвонил Тони, и он посоветовал: «Ни в коем случае не ходи в Главную поликлинику. Там от тебя не отстанут, пока не узнают имена всех до единой девчонок, кого ты хоть раз касался, потом разошлют письма всем твоим бабам, и, сам понимаешь, ни одна телка с тобой отныне даже разговаривать не станет». Дал мне адрес врубного врача с окраины Гарлема. Через его руки проходят все джанки и шлюхи, стучать он не станет. Восемь баксов. Я принял дозу для утреннего пробуждения и сел на поезд. Последнее время я стараюсь занюхивать дозняк, но он действует на меня не так, как обычно. Короче, приехал я в офис врача, весь обшарпанный, как Тони мне и расписал. Все случаи социальных болезней города толпились в здешней помойке. Симпатичная медсестренка попыталась узнать у меня, в чем дело. Я был несколько обескуражен. Скроил непроницаемую физиономию и указал на свой пах. Она спросила: «Выделения есть?» Я расслышал «увольнение» и ответил, что я еще не в армии. Тогда она объяснила, что речь идет о выделениях из моего пениса, тогда я покраснел, кивнул «да» и шлепнулся на свое место. Через несколько минут высунулся внушительных размеров доктор, назвал мою фамилию и пригласил меня внутрь. Я вошел в кабинет, понес ему о своих «выделениях из полового члена». Тот, даже не взглянув, засадил мне в задницу два здоровых шприца, вручил мне три таблетки, чтобы я их выпил, и протянул руку за бабками. Я полюбопытствовал он, что, даже не посмотрит на мою штучку, а он отвечал, что с вероятностью 90% у меня триппер и ему противно видеть эту гадость. Не знаю, шарлатан он или гений, но домой я шел, раздираемый большими сомнениями. Но сейчас прошло уже восемь часов, противный зеленый гной больше не течет, посему делаю вывод, что я снова в норме, если так можно выразиться.
 
       Скоро мне стукнет пятнадцать и начавшаяся с этого лета героиново-кодеиновая зависимость становится все жестче и жестче. Впервые с тех пор, как в тринадцать лет мои вены лишились девственности, появилось ощущение, что пора подзавязывать, поскольку скоро грядет новый учебный год и подсадка мне ни к чему. Кодеиновая зависимость штука легкая; подкрадывается незаметно, пока ты убеждаешь себя: «Твою мать, я торчу на джанке уже три года и знаю, когда мне остановиться. Я не подсел плотно». Но одним чудесным утром просыпаешься, полон нос соплей, руки и ноги болят, их сводит. В конечном итоге ты побежден, и неважно, как долго ты обманывался насчет «контроля над собой». И вот я смотрю на свое отражение в зеркале и понимаю, пора завязывать, пока не встрял окончательно.
      Блин, да ведь все не так легко. Последние три месяца я торчал чуть ли не ежедневно, плюс «время-от-временные» трипы в течение примерно трех лет. Ноги ноют так, словно я играл шесть матчей подряд на полной выкладке, глаза зудят и слезятся. Но хуже всего вот что: голоски, окружившие твою шею и поющие по поводу твоих тревог: «Сперва еще один раз, последний. Слезать будем завтра». И такая хрень ежесекундно, никак от нее не отвяжешься. Видишь ложку, и все мысли лишь о том, как готовить продукт. Руки и ноги все в дорожках. Остается только сидеть в этих долбаных «Штабах», куда почти никто не заглядывает, ведь сделай я хоть шаг во внешний мир, и вся бильярдная, как будто там медом намазано, наполнится барыгами. А когда Мэнкоул или другой наркот возвращается сюда и вмазывается у меня на глазах? Даже не представляю, какие меня ждут перемены. Лучше всего мне уехать за город или, черт возьми, не знаю, никогда здесь не появляться... даже писать невыносимо тяжело. От успокоительного толку нет, просто отсрочка и все. И как-то надо бороться с этим голосочком — я с радостью перетерплю боль в мышцах, но разум мой не выдерживает этого писка. Мне смешно, когда вспоминаю свое напыщенное и самоуверенное «все под контролем», лежа весь в соплях на долбанном вшивом диване, и хочется заорать со всей дури.

Осень 65-го