Мертвые начали воскресать лет десять назад; то есть воскресать в таком количестве, что игнорировать их стало невозможно.
      Пожалуй, можно сказать, что призраки были со мной всегда. Ребенком я видел их в любом более или менее тихом месте или при неярком освещении. Например, старика: он стоял посреди улицы и смотрел в никуда, а молодые мамочки катили – сквозь него коляски. Или девчушку, которая у всех на глазах легкомысленно кружила над качелями детской площадки, а кататься, так и не села. Однако для людей вроде меня никаких дополнительных проблем не возникает: чаще всего призраки держатся особняком, кормить или убирать за ними не требуется. В девяноста девяти случаях из ста мертвецы беспокойства не причиняют. Я научился никому о них не рассказывать и не смотреть в упор, если они привязываются ко мне и заводят разговор. Вот когда они заговаривают, действительно плохо.
      Но на пороге нового тысячелетия что-то случилось: будто некий космический эквивалент безбашенного вандала взял и из чистого любопытства разворошил все кладбища мира.
      В результате мертвецы полезли из могил словно муравьи. И, увы, не только мертвецы.
      Объяснений не нашлось, если, конечно, не считать многочисленные вариации на тему «Человечество доживает последние дни, все эти знамения и чудеса были предначертаны». Очень достойный аргумент, как раз в тему. Христиане и иудеи утверждали: существует физическое воскрешение, а ведь именно так и происходит с некоторыми людьми. Однако во всем, что касается оборотней и иже с ними, Библия достаточно неопределенна, уклончиво высказывается о демонах, а о призраках вообще не говорит ровным счетом ничего, так что – как бы сказать помягче? – в объяснениях христиане и иудеи преуспели ничуть не больше остальных.
      Теологические споры бушевали, словно лесные пожары, а под их дымовой завесой менялся мир: естественно, не в одночасье, а с медленной необратимостью солнечного затмения или впитывающихся в промокашку чернил. Обещанный конец света не наступил, но повсюду писались новые заветы и почковались новые религии. Для представителей моей профессии возникли головокружительные возможности карьерного роста. Даже карту Лондона составили заново, что для подобных мне стало самым сложным для восприятия новшеством.
      Следует отметить, что родился я на севере, за двести миль от «Дыма», так что Лондон воспринимаю, как чужак, мелкими порциями данных, накопившихся за последние двадцать лет. Мысленно я представляю город клеткой разноцветных змей: оранжевую, переплетенную с зеленой и синей, как на развороте «Желтых страниц». В середине, там, где находится самая крупная змея, она же королевский питон, она же Темза, – так называемая нулевая зона. Призраки не в силах пересекать проточную воду, даже звук ее не любят. Демоны помладше и оборотни тоже к воде не приближаются, хотя это мало кому известно. В общем, река – место вполне безопасное, если только по какой-то причине специально не ищешь встречи с мертвецами.
      Несколько улиц в любом направлении – главное, чтобы Темза скрылась из виду, – и попадаешь в город, считавшийся крупным населенным пунктом с тех самых пор, как в каменном веке Гог и Магог сидели на холмах и бездельничали. В разграбленном войной, разрушенном революцией, растерзанном пожарами и чумой Лондоне на каждого живого человека приходится по двадцать мертвецов, а в самой старой части города, то есть в центре, соотношение еще более угрожающее.
      Вообще-то картина не такая мрачная, как кажется: далеко не все погребенные встают-из могил, некоторые спят себе спокойно. Большинство проснувшихся остаются на месте, а не бродят по миру, сея среди живых панический ужас. В основном призраки прикованы к месту гибели, за ним идет место похорон, что превращает городские кладбища в сущие трущобы. Зомби – духи пространственно еще более ограниченные, то есть ютящиеся в собственном мертвом теле, а что касается луп-rapy, то есть оборотней и подобных тварей… ну, к ним мы еще вернемся. Но порой призраки выходят погулять, гонимые любопытством, беспокойством, одиночеством, скукой, озорством, недовольством, злобой, заботой, страстью – то есть незавершенным делом, которое не дает спокойно ждать неведомо-далекого Судного дня.
      Простите, я рассуждаю о мертвых так, будто они обладают человеческими чувствами и мышлением. Очень распространенная ошибка, У каждого профессионала на этот счет свое мнение. Призраки – отражения в кривом зеркале, искаженные отзвуки прошлых эмоций, залежавшихся дольше срока годности. Порой у них сохраняются проблески сознания, побуждающие на простые и решительные действия, но так бывает далеко не всегда. «Считать призраков людьми – большое заблуждение» – вот основное правило, которым руководствуются охотники за привидениями. Сентиментальный антропоморфизм – не лучшее качество в моей работе.
      Осталось у призраков сознание или нет, тесное общение с ними может оказаться пренеприятным, а то и душераздирающим. В таких случаях нужны профессиональные борцы с нечистью: и официально работающие при церквях (в подавляющем! большинстве либо идиоты, либо фанатики), и – фринлансеры вроде меня, действительно знающие свое дело.
      Мое призвание четко, обозначилось сразу после шестого дня рождения, когда, устав спать на одной кровати с сестренкой Кэти, годом раньше погибшей под колесами грузовика, я прогнал ее, выкрикивая самые непристойные стишки, что слышал на детской площадке. Знаю, знаю… Вряд ли существует на свете отравленный потир, на котором было бы четче и яснее написано: «Опасно для жизни»!
      Но разве многим предоставляется шанс выбрать занятие по душе? В школе педагоги по профориентации советовали мне пойти в гостиничный бизнес, вот я и занимаюсь изгнанием нечисти.
      Вернее, занимался. Сейчас я, так сказать, в отпуске. Полтора года назад сильно обжегся и. снова играть со спичками пока не спешу. Решил уйти в отставку и ежедневно себе об этом напоминаю.
      И вот теперь в трубке раздавался голос добропорядочного гражданина, который через темную лондонскую ночь взывал ко мне о помощи. Сперва возникло желание поскорее от него избавиться, затем – облечение: слава богу, он не пришел лично, на мне ведь наряд клоуна. С другой стороны, вторая проблема помогла бы справиться с первой.
      – Мистер Кастор, у нас неприятности, – объявил мужчина с неподдельной тревогой и беспокойством в голосе. «У нас» – снобизм, или он имеет в виду себя и меня? Для начального контакта слишком назойливо.
      – Очень жаль, – сказал я и, поскольку лучший способ защиты – нападение, заявил: – Увы, в настоящий момент у меня слишком много заказов, так что вряд ли…
      Неловкий обман распознали моментально.
      – Что-то мне не верится. Совершенно не верится, – перебил незнакомец. – По телефону вас не застать: я уже четыре дня звоню и все время слышу длинные гудки. Нет ни автоответчика, ни ящика для голосовых сообщений. Как же вы принимаете заказы?
      В любое другое время столь обстоятельный отпор меня бы обрадовал. Клиент, который звонит целых четыре дня, явно заинтересован в том, чтобы меня нанять, и скорее всего воплотит свой интерес в нечто конкретное.
      В любое другое время.
      К чему лукавить, даже сейчас я чувствовал в груди знакомый трепет и волнение, будто стоял на десятиметровой вышке и смотрел в воду. Только на этот раз прыгать я не собирался.
      – Пока новых клиентов не беру, – повторил я после чуть затянувшейся паузы. – Но, если вы изложите суть проблемы, я постараюсь направить вас к другому специалисту, мистер.
      – Пил. Джеффри Пил. Я главный управляющий Боннингтонского архива. Видите ли, я звоню вам по личной рекомендации и не хотел бы прибегать к услугам третьей, совершенно не известной мне стороны.
      «И напрасно», – подумал я.
      – К сожалению, большего сделать не могу. – Швырнув на шкаф пачку писем, которые до сих пор держал в руках (глухое бум! наглядно свидетельствовало о его пустоте), я поднялся. Хотелось поскорее со всем покончить и уйти домой: вечер и так принес немало проблем. – Для чего вам нужен изгоняющий нечисть?
      От этого вопроса мистер Пил завелся еще сильнее.
      – Потому что у нас привидение! – В его голосе послышались истерические нотки. – Для чего же еще?
      Я предпочел оставить вопрос без ответа. Зачем злить собеседника, тем более для непринужденной беседы ситуация не самая подходящая.
      – Что за привидение? – Чем больше информации я получу от Пила, тем быстрее от него избавлюсь. В зависимости от того, что он скажет, смогу направить к компетентному специалисту, да еще и комиссионные заработаю. – То есть как оно себя ведет?
      – До прошлой недели все было вполне безобидно, – чуть-чуть успокоился мой собеседник. – Точнее, ничего откровенно враждебного призрак не совершал, просто находился рядом. Понимаю, сейчас подобным никого не удивить, но это… – Пил запнулся, не в силах сказать то, что хотел, а потом попробовал еще раз: – Никогда с таким не встречался!
      В глубине души у меня зашевелилось сочувствие. Даже сейчас нередко попадаются люди, которые, благодаря счастливому стечению обстоятельств, особенностям образа жизни или элементарной географии никогда не видели ни воскресших мертвецов, ни призраков, ни зомби. Пен называла таких весталками, чтобы отличить от девственниц в общепринятом смысле слова. Но Пил недавно потерял свою призрачную невинность и, судя по всему, желал это обсудить.
      – Боннингтонский архив находится в Юстоне, – начал он, – В самом конце Черчуэй, там, где раньше была Драммонд-стрит. В основном у нас хранятся карты, схемы, оригиналы старинных документов. Значительная часть наших нужд покрывается мэрией Лондона и районным отделением УМ. – Сокращение проскочило явно машинально: Пил привык использовать профессиональную лексику, не надеясь на понимание окружающих. УМ – это Управление музеями, созданное по инициативе лорд-мэра. – В архиве, помимо всего прочего, содержится коллекция артефактов, на которую поступают ассигнования из Адмиралтейства и Союза моряков, а также обширная библиотека первых изданий…
      – Призрак живет в самом архиве? – перебил я, испугавшись, что придется слушать детальное перечисление сокровищ библиотеки. – Когда именно он там поселился?
      – В конце лета. Примерно в середине сентября или около того… В октябре она немного притихла, а сейчас ведет себя хуже, чем когда-либо. Буйствует. К откровенным угрозам перешла.
      – Экспозиции располагаются рядом? То есть призрак облюбовал какое-то одно помещение?
      – Нет, я бы так не сказал… Скорее, она любит бродить, хотя границы, естественно, существуют. Насколько мне известно, ее видели почти по всех комнатах первого этажа, в подвале и куда реже на верхних этажах.
      Любовь к пространственным перемещениям у призраков редкость, и я тут же заинтересовался.
      – Вы говорите «она», значит, облик у призрака определенно человеческий?
      Мой вопрос немного взволновал Пила.
      – Да, конечно, а разве бывает иначе? Молодая темноволосая женщина. Одета в длинное белое платье с капюшоном или мантию. Вот только лицо… – Снова почувствовалась внутренняя борьба с какими-то понятиями и определениями, которые он никак не мог сформулировать. – Лица практически не видно.
      – Как она себя ведет? – Я взглянул на часы: еще придется объяснять Пен громкий провал детского праздника и разбираться с письмом Рафи. Чем быстрее я перестану изображать жилетку и уйду домой, тем лучше. – Значит, до последнего времени проблем не возникало?
      Повисла пауза, такая длинная, что я уже открыл рот, чтобы сказать «Алло!», когда мой собеседник наконец заговорил:
      – По словам очевидцев, обычно она просто стоит в углу, чаще всего под конец рабочего дня. Чувствуешь сквозняк, будто открыли входную дверь, оборачиваешься и видишь: она стоит… и наблюдает. – Перед последним словом Пил сделал эффектную паузу, очевидно воскрешая в памяти встречу, которая вряд ли была приятной. – Наблюдает издали, с противоположного конца зала или основания лестницы. Лестниц у нас много. Здание архива имеет довольно замысловатую планировку с большим количеством… – Собеседник осекся, усилием воли возвращаясь к интересующей меня теме. – В штате тридцать работников, включая временных, и, насколько мне известно, каждый видел ее по крайней мере однажды. В первый раз страшно. Я уже говорил, она любит вечера, а в это время года после четырех темнеет. Становится не по себе, когда смотришь на полки с книгами, а потом поднимаешь глаза и видишь между рядами ее. Она следит за тобой, а ноги сантиметрах в десяти от пола или, наоборот, до середины лодыжек под паркет уходят.
      – Наблюдает за вами…
      – Что, простите?
      – Вы дважды повторили, что она за вами наблюдает. И еще, если мне не изменяет память, упомянули: лицо у женщины размытое. Откуда же вы знаете, что она за вами следит?
      – Нет, я не говорил, что лицо размытое, – возразил Пил, – я сказал, что его трудно рассмотреть, по крайней мере верхнюю половину. На ней будто какая-то завеса или вуаль. Красная вуаль… Она покрывает верхнюю часть лица от линии волос до носа, так что виден лишь рот. – Мой собеседник вновь сделал короткую паузу, чтобы, как я предполагал, обратиться к памяти, а когда заговорил, его голос звучал еще нерешительнее. – Зато чувствуется внимание. Пристальное, всепоглощающее… В том, что женщина за тобой следит, нет ни малейшего сомнения.
      – Эктоплазменный визуальный контроль. В местах обитания призраков такое не редкость. Иногда они наблюдают за нами, даже не показываясь; тогда приходится особенно трудно – что именно происходит, понять невозможно. Однако ваш случай попроще: она смотрит на вас, вы ощущаете тяжесть взгляда. Только вот… – я снова вернул его к теме разговора, – говорите, в последнее время она не просто смотрит?
      – В прошлую пятницу один из моих помощников по имени Ричард Клидеро занимался реставрацией документа. Многие попадающие в коллекцию рукописи прежде содержали в ненадлежащих условиях, поэтому по большей части наша работа заключается в текущем ремонте и восстановлении. Итак, Клидеро взял ножницы – и пошло-поехало. Все, что лежало на столе, закружилось в водовороте, ножницы вырвались из рук и порезали ему лицо. Не сильно, но заметно, и рукопись… рукопись тоже повредили.
      Пил замолчал. Меня поразило, что он поставил ущерб документу на второе место: судя по приглушенному голосу, именно это беспокоило главного управляющего больше всего. Итак, в архиве Пила поселилось безобидное и довольно пассивное привидение, которое вдруг стало буйным и активным. Хм, очень необычно. Я почувствовал, как в желудке проснулась голодная змея любопытства, и, стиснув зубы, решительно ее подавил.
      – Иногда мы работаем вместе с одной женщиной. – Честнее было бы сказать «работаю под началом одной женщины», но ради спасения своего доброго имени я решил соврать. – Дженна-Джсйн Мал бридж, вы наверняка о ней слышали, автор «Во плоти и в духе».
      Вздох Пила очень напоминал протяжное «А-а-а». Выдающееся произведение Джей-Джей – одно из немногих руководств по нашей профессии, завоевавших всеобщую популярность, поэтому слышали о нем все, даже те, кто не читал.
      – Та, что вызвала Рози? – уточнил мой собеседник, судя по голосу, явно впечатленный.
      На самом деле дух шутливо названный Рози Крейц, мы вызывали целой командой, а потом всем миром удерживали, но я деликатно промолчал.
      – Профессор Малбридж до сих пор время от времени практикует, а еще она глава Клиники метаморфической онтологии в Паддингтоне и, как следствие, поддерживает ежедневную связь с десятками лучших представителей нашей профессии. Если хотите, попрошу ее вам позвонить.
      Пил обдумал мое компромиссное предложение. С одной стороны, Джей-Джей – соблазнительная приманка, с другой – он, как и большинство клиентов, надеялся разрешить свою проблему здесь и сейчас.
      – Я думал, вы сами приедете. Прямо сегодня. Очень хотелось бы сегодня же со всем разобраться.
      Вообще-то у меня заготовлена стандартная лекция для клиентов, избирающих подобную линию поведения, но в случае с Пилом все запасы вежливости и терпения были исчерпаны.
      – Нечистую силу так не изгоняют, – резко ответил я. – Мистер Пил, боюсь, вам придется перезвонить попозже, если, конечно, вы не решите обратиться к другому специалисту. Сейчас у меня назначена встреча, опаздывать на которую крайне нежелательно.
      – Значит, миссис Малбридж изгонит наше привидение? – не унимался Пил.
      – Во-первых, профессор Малбридж. Во-вторых, обещать ничего не могу, однако, если она свободна, обязательно попрошу. Телефон архива указан в «Желтых страницах»?
      – У нас есть сайт, а на нем вся контактная информация, но лучше запишите мой домашний номер…
      Я перебил, заявив: того, что есть на сайте, будет достаточно. Пил все-таки продиктовал свой домашний телефон, который я записал на обратной стороне конверта Рафи.
      – Спасибо, мистер Пил. Приятно было познакомиться.
      – А вдруг профессор окажется занята?
      – Я дам вам знать. Или она, или я обязательно с вами свяжемся. Всего хорошего, мистер Пил, берегите себя.
      Повесив трубку, я бросился к двери и скатился вниз по лестнице. Телефонный звонок застал меня уже в фойе.
      Я выключил свет, запер дверь и направился к машине. Надо же, она на месте, и колеса тоже… Значит, и в самую черную пору мое невезение небезгранично.
      Стакан виски звал и манил, страстной песней сирены заглушая хриплые голоса ноябрьской ночи. Ноя, подобно Одиссею, привязал себя к мачте.
      Сначала нужно повидать Рафи.
      Переоделся я прямо в машине и, чуть не дрожа от удовольствия, швырнул зеленый смокинг на заднее сиденье. Дело даже не в дурацкой расцветке, просто без вистла я чувствую себя как американский частный детектив без пистолета. Натянув шинель на плечи – что в замкнутом пространстве салона оказалось совсем непросто, – я тут же убедился: вистл на месте, то есть в длинном потайном кармане с правой стороны. Оттуда его можно незаметно вытащить, причем со стороны будет казаться, что я просто смотрю на часы. Кинжал и серебряный потир тоже важны, но вистл, скорее, часть моего тела, нечто вроде третьей ноги.
      Вистл у меня фирмы «Кларк ориджинал – ре» с нарисованными вручную ромбами вокруг отверстий и самым нежным на свете звуком. Еще существует «Кларк ориджинал – до», но, как сказал ритм-гитарист Дэвид Сент-Хаббинс, «нет аккорда грустнее ре». Другими словами, ре – именно то, что мне нужно.
      Удостоверившись, что вистл на месте, я завел машину и покатил прочь от офиса со смешанным чувством облегчения и досады.
      Больница Чарльза Стенджера – тихое неприметное заведение, расположенное на первой трети длинной дуги Коппетс-роуд у Северной кольцевой дороги. Остов больницы – некогда принадлежащие рабочим коттеджи, которые объединили в одно здание. И хотя в последние годы к хребту пристроили довольно уродливые «конечности», – близость Колдфольского леса придает заведению почти идиллический вид, особенно если посещаешь его солнечным летним днем, закрывая глаза на несанкционированную свалку колченогих кроватей и холодильников, где еще недавно хранились трупы.
      Увы, промозглым ноябрьским вечером больница предстает в куда более мрачном свете. Войдя через главную дверь (на самом деле дверей две и открываются они лишь по сигналу зуммера), приходится выбросить остатки идиллии в предлагаемый контейнер. Боль и безумие впитались в стены подобно терпкому запаху пота, а более или менее чуткое ухо постоянно улавливает плач и ругательства. Словно переступив порог больницы с яркого солнечного света, попадаешь в густую тень, и это при том, что в помещении довольно жарко.
      Чарльз Стенджер страдал параноидальной шизофренией и вскоре после Второй мировой убил троих малышей. В справочниках говорится двоих, но детей было трое, я всех их встречал. Остаток жизни по воле Ее Величества Стенджер провел в бродмуре и в периоды просветления – Чарли учился в Кембридже и замысловатые предложения штамповал, как станок – пуговицы – строчил длинные слезливые письма в министерство внутренних дел, президенту «Лиги Говарда по реформе уголовного права» и всем, кто проявлял малейший интерес к его персоне. Он писал об отсутствии условий в заведениях строгого режима для тех, кто совершил преступление не по злому умыслу или преступной страсти, а по причине полного и бесповоротного умопомешательства.