Замками я заинтересовался еще в студенческие годы, когда вместе с фокусами решил демонстрировать сокурсникам умение освобождаться от цепей. Помню, ввел в несколько поисковиков слово «наручники», а потом внимательно изучил найденные ссылки. Занятие, конечно, полезное, только почему-то об экстремальном сексе я узнал больше, чем о цепях.
      А потом Джимми, бармен «Уэльского пони», что на Глостер-грин, рассказал о Томе Уилке, бандите из Банбери, только что отсидевшем два года за взлом и проникновение. «Его судили за десяток доказанных взломов, а еще около сотни остались недоказанными, – заявил Джимми. – Вот, кто тебе нужен. Том любой замок может вскрыть. Хвастает, что даже с закрытыми глазами!»
      Возможность поболтать с профессиональным взломщиком показалась мне, тогда молодому и неопытному, довольно привлекательной. Япопросил у Джимми адрес Тома, но бармен сказал: сначала нужно договориться, и промурыжил меня целую неделю. Я каждый день приходил в «Пони» и спрашивал, видел ли он Уилка, договорился ли, а в ответ постоянно слышал «нет». В один прекрасный день «нет» превратилось в «отвали».
      – Прости, Фикс, – извинялся Джимми. – Том сам не свой, с тех пор как из тюрьмы вернулся. Ни с кем не разговаривает, ни с кем не общается. Надеюсь, это временное. Через пару месяцев снова спрошу.
      Так долго я ждать не мог: новые номера были нужны позарез. Я донимал Джимми до тех пор, пока он, потеряв терпение, просто не дал мне домашний адрес Уилка. Пришлось идти в гости одному.
      Том Уилк снимал квартирку в грязном районе по ту сторону кольцевой, на третьем этаже ветхого здания без лифта. Стояла жуткая тишина, будто весь дом вымер: ни смеха играющих на лестнице детей, ни ревущей из открытых окон музыки. Странно, лето ведь на дворе. Постучав в дверь, я долго ждал ответа, потом снова постучал и снова ждал, а когда стало ясно, что никто не откроет, решил уйти.
      Спустившись на первую же ступеньку, я уловил звук, заставивший вернуться к двери.
      Всхлип. В квартире кто-то плакал. Целую минуту я прислушивался, и из-за двери, в которую только что стучал, снова раздался всхлип, негромкий, полный горечи и отчаяния.
      Пробуя открыть, я дернул дверь – она тут же поддалась. Воистину фортуна любит чистых душой и отважных сердцем.
      За порогом крошечный холл, затем открытая дверь, ведущая в убогую гостиную: тесную, несмотря на то, что мебели раз – два и обчелся. Худой, почти истощенный мужчина средних лет с копной седых волос сидел в старом кресле и рыдал.
      Сначала мне показалось: в квартире задернуты шторы. Нет, ничего подобного. Просто окна покрылись слоем жирной копоти, настолько плотным, что свет уличных фонарей едва сквозь него проникал. Пол, стены, потолок, немногочисленную мебель – все находящееся в комнате, за исключением самого мужчины, облепила копоть.
      Том Уилк набрался так, что даже встать не смог, и, когда я склонился к его стулу, с трудом сфокусировал на мне взгляд. Он понятия не имел, кто я, но мое внезапное появление не разозлило его и не взволновало. Скорее наоборот… Одной рукой Том хватал меня за рукав, другой крепко сжимал бутылку виски «Гранте», в которой осталась примерно половина содержимого. Пахло от него как на ликеро-водочном заводе.
      – Я всегда запираю дверь, – лепетал он. – Поэтому люди замечают не сразу. Время-то уходит… Всегда запираю дверь…
      Сначала я удивился: его-то дверь ни на замок, ни на задвижку закрыта не была, а потом сообразил: речь совсем не о его двери.
      – Никогда никого не обижаю, – качая головой, бормотал Уилк. – Ни нож, ни пушку в жизни не ношу. Колин говорит: разбей пятерку, насыпь мелочь в носок и положи в карман. Начнут возникать – треснешь по голове. Нет. Никогда не бил… Да и проблем не было. Я же быстро, туда и обратно.
      Я провел рукой по подлокотнику кресла, казавшегося таким же грязным, как все остальное в комнате, и взглянул на кончики пальцев. Чистые…
      Пришлось сварить кофе: для себя, а не для хозяина. Пока он допивал «Гранте», я ухитрился склеить из несвязных обрывков историю, хотя порой из-за слез и причитаний было невозможно разобрать ни слова.
      Перед самым арестом Уилк задумал ограбить дом в Блэкберд-лиз недалеко от Оксфорда. Домишко обшарпанный, примыкающий к соседнему, но приятель из экспресс-почты сказал: там живет владелец салона бытовой техники, который иногда заказывает товары домой, а не на работу. Мол, можно как следует поживиться, тем более хозяин нанял на ночь фургон.
      Уилк целую вечность искал нужный адрес. Блэкберд-лиз оказался одним из жилых комплексов, построенных по некой фрактальной системе: длиннющие, ничем не отличающиеся улицы не кончались, а плавно переходили одна в другую – в общем, новичку легче с ума сойти, чем разобраться.
      В конце концов, Уилк сориентировался, ну а открыть чужую дверь особого труда не составило. И все бы хорошо, вот только в доме не оказалось ни новой бытовой техники, ни чего-то более или менее стоящего. В кроватке спал малыш, один-одинешенек, а так ни драгоценностей, ни денег, ни портативной электроники. Даже у телевизора корпус треснул – кому такой нужен?
      Уилк ретировался так же бесшумно, как вошел. Внутри все горело и клокотало, репетируя разнос, который собирался устроить приятелю из экспресс-почты, Том действовал практически на автопилоте. Поэтому и закрыл входную дверь на ключ, даже не вспомнив, что она с самого начала была незаперта. Махнув рукой на свою неудачу, он вернулся домой и лег спать. На следующий день в «Оксфорд-мейл» сообщили: ночью в одном из домов Блэкберд-лиз заживо сгорел двухлетний ребенок. На газетной странице черным по белому напечатали адрес, который Том накануне так долго разыскивал. Ошибки быть просто не могло.
      – Родители не смогли войти, – бормотал Уилк, увлекаемый в очередной виток беспросветного отчаяния. – Вернулись, адом горит… Как так получилось? Я ведь ничего не трогал. Они просто войти не сумели. Дверь заперта, ключей ни у кого не оказалось. Когда вскрыли, там уже все полыхало…
      Том скулил, как раненое животное. Бутылка выпала из рук и покатилась по полу – взломщик закрыл глаза руками и, раскачиваясь взад-вперед, застонал сквозь судорожно стиснутые зубы.
      Его мучения начались через неделю, максимум через две. В первый раз Том был даже не дома, а в кафе: уплетая сандвич с беконом, обсуждал с приятелями возможный рейд на один из складов. Неожиданно он услышал детский плач и, как ни старался, больше, чем на одной фразе, сосредоточиться не мог.
      А потом на тарелку, стол, головы будущих сообщников посыпался черный пепел. Том вскочил, огласив кафе отборной руганью, а друзья посмотрели на него, как на ненормального. «Вы что, слепые?» – загремел взломщик, и ситуация окончательно вышла из-под контроля. Уилк догадался: кроме него, этот пепел никто не видит, провел по запорошенному столу рукой и понял почему.
      С тех пор Уилк потерял покой. Самого призрака не встречал, просто, куда бы он ни пошел, везде начинал падать черный пепел. Чем дольше Том задерживался на одном месте, тем толще становился покров. Пепельный дождь шел даже во сне, так что путь к спасению оказался отрезан.
      Через несколько недель появились суицидные мысли, однако, поговорив со священником, Уилк сдался полиции и составил целый список ограбленных им домов, офисов и складов. Памятный адрес в Блэкберд-лиз шел под первым номером… Том всячески помогал следствию, а потом на запорошенной пеплом скамье подсудимых согласился со всеми пунктами обвинения.
      Уилк думал, наказание понесено, и на этом все кончится. Увы, ничего не изменилось, и он с ужасом понял, что не изменится никогда. Горькое отчаяние Том заливал спиртным и решил, когда алкоголь перестанет помогать, он вернется к плану А и наложит на себя руки.
      Слушая путаный рассказ, я чувствовал: мои эмоции мечутся и рикошетируют, словно резиновые пули внутри мусорного контейнера. То, что сделал этот человек, совершенно ужасно. Непростительно. Все свои страдания Уилк заслужил, сто раз заслужил. Но ведь он, во-первых, не собирался никого убивать, а во-вторых, всеми силами пытался искупить свой грех, пока не понял, что отбывает пожизненное наказание без права на обжалование. Возвышаясь над облепленным копотью креслом, я судил Тома Уилка: виновен, потом невиновен, потом опять виновен и, наконец, принял единственно возможное решение: судить не в моем праве.
      – Знаете, Том, есть ведь и иной способ, – проговорил я. – Думаю, мы можем друг друга выручить.
      Семь ночей сна на голом полу и семь дней сидения в непроницаемо-мрачной гостиной понадобились-, чтобы почуять крошечного призрака, скрывающегося за черным пеплом. Надо же, столько ужаса и отчаяния от такого маленького источника! Язаманил его песенками для самых маленьких: «Есть у меня лошадка», «Девчонки, мальчишки, пойдемте с нами», «Плывет, плывет кораблик», «Черный барашек», а потом все пошло как по маслу. С заключительными аккордами в комнате стало светло, а когда мелодия оборвалась, исчезла и жирная зернистая боль малыша. Крик, вместо ушей терзавший глаза, наконец затих.
      Я чувствовал себя обессиленным, предавшим свои принципы, подлым, почерневшим отставшего невидимым пепла. Хотелось уйти, но Уилк не позволил. С него причиталось, и Том, задыхаясь от благодарности, такой же неистовой, как недавнее горе, желал расплатиться. В результате он познакомил меня со всеми существующими видами замков, начиная от простейших рычажных с выступами и выемками до пружинных с фиксаторами, цилиндрических, дисковых, реечных, закончив суперсовременными системами мастер-ключ, которые, пожалуй, имели такое же отношение к искусству освобождаться от цепей, как пули, с урановым сердечником к метанию дротика.
      Жадно ловя каждое слово Уилка, я стал его лучшим учеником. Лучшим, первым и последним: в дальнейшем Том ударился в религию и принял духовный сан. Яего больше не видел.
      Все это я рассказываю, чтобы подвести к одному выводу, а именно: ключи Элис мне нужны не были. Обладая достаточным количеством времени и унаследованными от Тома Уилка инструментами, я мог попасть в любое хранилище архива. Нет, ценность представляли не ключи, а электронный пропуск, потому что каждый из замков подсоединялся к считывателю. Откроешь одним ключом – сработает сигнализация. А так прошмыгну туда – обратно и никто не заметит. По крайней мере я надеялся, что не заметит.
      Ночью архив воспринимался по-другому, причем в самом прямом смысле: другие резонансы, другая тональность. А поскольку здание было пустым – значит, рассеивать естественную картину своими чувствами и эмоциями некому, – пробираясь по темным коридорам, я ощущал все в полном объеме. Объем этот казался печальным, даже зловещим. В воздухе пахло жестокостью, бессмысленной злобой. Естественно, если не занимаешься подобной работой профессионально, остается верить на слово, что такие материи имеют запах и вкус. Для меня это разумеется само собой.
      Пройдя по лабиринту коридоров к русскому хранилищу, я представился считывателю Элис Гасконь и снова занялся содержимым коробок. Их осталось всего семь, так что работы максимум на пару часов. Я включил свет: окон в хранилище нет, значит, можно не бояться, что меня увидят с улицы. Несколько минут топтался на одном месте, а потом время снова будто застряло между мрачными пластами прошлого.
      Где-то далеко, на заднем плане, раздался рев летящего по улице мотоцикла, от которого под ногами задрожал пол. Затем снова повисла тишина, после перерыва казавшаяся еще мертвее.
      Я снова начал плести трехмерную сеть: распластав пальцы над документами, выстукивал чуть слышный такт, который никто, кроме меня, услышать бы не смог. Левая ладонь двигалась медленно, очень медленно: приближаясь ко дну стопки, я подолгу задерживался чуть ли не над каждым документом, не желая признавать отрицательный результат.
      Но вот я добрался до последней порции, и слабая надежда испустила дух.
      Ничего, абсолютно ничего. Ни один из голосов, чуть слышно взывающих с пожелтевших, исписанных блеклыми чернилами страниц, не принадлежал Боннингтонскому призраку.
      Захлебываясь от недовольства и досады, я смотрел на последнюю пачку документов. Так хотелось верить, что обнаружится какая-то зацепка – уж слишком определенно просматривалась логика! Увы, логика меня подвела.
      Может, начать все с начала? Страшно не хочется, но иного выхода нет. Раз темноволосая девушка не является, остается положиться на артефакты, которых она касалась еще при жизни. Предметы, до сих пор хранящие отпечаток ее характера.
      Порой я не замечаю таких очевидных вещей, что сам диву даюсь. Р-раз – я резко откинулся на спинку кресла, ругательски ругая себя за глупость, а затем потянулся к брошенной на коробки шинели и стал рыться в карманах.
      Вместо предмета, которого девушка касалась при жизни, у меня есть предмет, которого она точно касалась совсем недавно.
      Вытащив мятую карточку с номером телефона, я поднес ее к свету, по яркости соответствующему Британскому стандарту 5454.
      Подобные трюки раньше не пробовал, но ведь это не значит, что ничего не получится. Конечно, последнюю самоутверждающую выходку призрака с эмоциональным отпечатком человека не сравнить, но, с другой стороны, этот след куда свежее. В любом случае попробовать стоит.
      Крепко зажав карточку обеими руками, я прислушался к внутренним ощущениям. Ничего… Поскольку других вариантов не просматривалось, напрягся еще сильнее. Снова ничего, самый настоящий нуль. Полные тягостного ожидания секунды казались часами, а потом в зияющем центре того нуля вскрылся новый, совершенно другого характера: пропитанная напряженным вниманием пауза. Будто дозвонился по телефону и теперь слушал тишину – на том конце ждали, что я заговорю первым.
      Конечно, хотелось совсем не этого, но я всегда говорю: если судьба насылает леммингов – прыгай со скалы, пусть тонут!
      – Эй!
      Тишина. Вообще-то на ответ я не надеялся, скорее, демонстрировал упорство и заинтересованность. Но если контакт, который установился между мной и призраком, не является словесным, его нужно использовать другим способом.
      Некоторое время я просто ждал, надеясь уловить что-нибудь без особых усилий: вдруг призрак пошлет хотя бы слабый образ или переживание и тем самым поможет отточить необходимые для моего маленького фокуса настройки. Но, похоже, темноволосая девушка тоже ждала.
      Не знаю, откуда появилась та странная идея, но, несмотря на кажущуюся нелепость, я за нее ухватился. Есть такая игра: «Двадцать вопросов»: один загадывает слово, а другой постепенно сужает круг ответов, задавая сначала общие вопросы, потом все более конкретные Может, призрак согласится сыграть?
      Отрешившись от собственных мыслей, я перевел эмоции на нейтралку: фактически постучал по внутреннему компасу, чтобы освободить стрелку.
      Потекли мысли, отвлеченные, бессознательные. Хотелось бы похвастать: эту восточную практику освоил в каком-нибудь ашраме Пуны, но, по правде, дело было в Олсопской средней школе, где приятели подсадили на кислоту. Мне нравилось представлять свой мозг диапроектором: образы формируются сами собой и проплывают перед закрытыми глазами под аккомпанемент вызываемых наркотиками ощущений.
      Прелесть в том, что образы даже выбирать не нужно: запускаешь процесс и они меняются сами собой. Пожалуй, сравнение с диапозитивом не очень удачное: мозг куда больше походит на DVD-плеер в режиме ускоренной перемотки, каждую микросекунду выдавая кадры из непрерывного потока памяти. Кадры не случайные: если вместо операционной системы человеческий мозг, случайности вообще исключены. Хотя особой логики тоже не просматривалось.
      Щелк. Щелк. Щелк. Ни звуков, ни движения, ни контекста, ни смысла. Просто картинки, возникающие и исчезающие в сознании так быстро, что я едва успевал их воспринимать.
      Сначала виды Лондона: Мраморная арка, таверна «Иерусалим», переулок в Сохо, где меня ограбили. Затем эпизоды помельче: незнакомая дверь, на которой лупится зеленая краска; вид сверху на огромные мусорные баки: среди них прячется мальчишка, нюхающий клей из уэйтрозовского пакета; следы шин на гравиевой дорожке – надо же, совсем как волны в дзен-саду. Потом люди: лица, руки, плечи, оскаленные и улыбающиеся рты, округлость бедра, которое гладит рука (моя что ли?), абстрактная плоть, затянутая в абстрактную ткань.
      Процесс пошел, по крайней мере так казалось. Стрелка компаса повернулась, и поворачивала ее темноволосая девушка. Я полностью отдался ее власти и позволил образам, на которые реагировал призрак, задерживаться чуть дольше и тянуть за собой следующие, составляя тематический коллаж. За обнаженным бедром возникла мужская, грудь, мускулистая рука, эрегированный пенис, а потом, совершенно непредсказуемо – асфальт и изгиб колеса, усеянного крупными каплями дождя. Еще машины: на дорогах, подъездных аллеях, в забитых рухлядью гаражах, стоящие на возвышении из кирпичей.
      Дороги. Города. Дома. Комнаты. Еще одно движение стрелки – очевидно, комнаты призраку не нравились, – и на картинках замелькали другие пейзажи: парки, деревья, скамья в саду, наружная уборная у паба.
      Контакт пошел намного легче, и я почему-то почувствовал себя прибором в чужих руках. Если мой мозг – диапроектор, значит, призрак управляет мной, щелкая пультом. Я подчинялся: никакой отрицательной реакции, никакого сопротивления. Еще картинки. Питейные заведения: люди смеются, поливают траву рвотой, с пеной у рта спорят о разных пустяках. Стрелка снова повернулась – ну, неси меня куда-нибудь и другое место!
      Мостовая у Темзы, рядом с пабом «Королевский дуб», пост-питейные заведения различного вида в Сохо, Ковент-Гарде-нс, Баундз-Грине, «Спитлфилдз» Альберт-доке, Порт-д'Орле-ане, Малой Страны у Пражского замка… Судорожное движение стрелки – и я увидел заваленный снегом мост. Снег чистый и белый, на нем лишь двойная дорожка моих следов. Теперь кузница под открытым небом в каком-то городке на севере Франции: бух! – хозяин опустил тонкий, докрасна раскаленный слиток в черную, покрытую тонкой полоской масла воду; теперь грунтовая дорога в неизвестной местности, размокшая он недавнего дождя и свежепролитой крови.
      Дверь в ангар. Я изнутри смотрю на вертикальные трещины и обломки – сквозь нее будто дикий зверь продирался. В мужской руке, поднятой как для тоста, рюмка. Листок бумаги, прижатый к окну машины уже другой рукой, маленькой и тонкой, полупрозрачной за сильно запотевшим стеклом. Кое-как удается разобрать расплывающиеся русские буквы: «ПОМОГИТЕ МНЕ!»
      С каждой секундой я все больше превращался в пассивного зрителя: это ведь чужие воспоминания! На определенном этапе призрак заменил мои слайды своими. Чего хотела добиться молодая женщина в длинном платье, непонятно, но мне это на руку: помогает запеленговать слабый сигнал и уточнить настройки, которые смогу использовать для работы.
      Тем временем картинки все поступали и поступали. Замерзшее озеро, за ним высятся трубы, очень похожие на фабричные. Маленькая комната без окон, а из мебели только бесформенный ярко-оранжевый диван с подозрительными пятнами. Изгиб женских плеч и спины: незнакомка отвернулась, закрыв рукой лицо, будто пыталась спрятать его от меня. Книга с вырванной страницей крепко зажата в мужской ладони; толстые пальцы водят по красной «елочке» от массивных часов. Обрывок ткани в красно-желтую клетку. У стены пластиковые бутылки: некоторые пустые, некоторые с какой-то про-, фрачной жидкостью. За спиной у мужчины заснеженные гопы. а лицо холодное и безжалостное, правая рука отведена назад, пальцы растопырены.
      Это и стало последней каплей, потому что это лицо было мне знакомо, слишком хорошо знакомо. Спина резко изогнулась, и, потеряв равновесие, я опрокинул кресло и полетел на пол, а буквально через секунду грохот эхом отозвался где-то наверху.
      От шока и оцепенения я далеко не сразу понял, что это значит, а потом сквозь боль и туман, заполняя мое сознание, прорезалась первая мысль. Я снова ее потерял! Был так близко, еще секунду – и прижал бы раз и навсегда, но по роковой случайности выпал из восприимчивого состояния и потерял.
      Затем рядом с первой мыслью прорезалась вторая.
      В здании архива я не один. Не один живой.
      Следующие мысли, внося сумятицу, разрастались вокруг этих двух. Объяснений грохоту на верхнем этаже с каждой минутой становилось все больше. Возможно, это было эхо моего падения, возможно, звуки с улицы, которые неведомым образом попали в зону моей слышимости уже из здания.
      А если здесь все-таки живой человек, то наиболее вероятной представляется кандидатура Джона Тайлера, вернувшегося (правда, еще позднее, чем вчера) забрать свой ранец.
      Я вспомнил образы, только что проносившиеся в моем сознании. Вот они, перед глазами, никуда не исчезли. Настолько яркие и отчетливые, что, если позволить, без труда расцветят тусклую реальность закрытого хранилища. Машина, фабричные трубы, часы на браслете из нержавейки – все это вполне современно, выходит, все иллюзии относительно того, что призрак – русская женщина конца девятнадцатого – начала двадцатого века, застрявшая в старом векселе или любовном письме, в корне ошибочны.
      С развенчанием иллюзий появилась еще одна идея. Капюшон, а рукава короткие? На призрачной женщине недлинное платье и не монашеское одеяние, а что-то вроде толстовки или жилетки с капюшоном. Говорю же, иногда я так изворотливо хитер и коварен, что не замечаю очевидного.
      Однако из колеи выбил именно последний образ. Повторюсь, тот мужчина мне знаком, и если он ранее побывал в архиве, то нужно как можно скорее переброситься парой слов с 11 илом, причем, боюсь, в этой «паре» будут такие слова, каких и Библии не сыскать.
      Я взял себя в руки, на что потребовалось немало усилий. Что бы ни предпринял дальше, здесь делать нечего: хранилище никакого интереса не представляет, потому что призрак с содержимым этих коробок никак не связан.
      Упиваясь разочарованием и досадой, я стал думать о грохоте на верхнем этаже: надо же как-то отрешиться от суматохи и хаоса, заливавших меня огромными волнами.
      А вдруг тому звуку существует совсем другое объяснение? Вдруг это призрак, раздосадованный нашим своеобразным перетягиванием каната, в очередной раз дал волю чувствам? Пели так, у меня, возможно, есть шанс добыть последнюю улику, последний отблеск ее психоэмоционального следа, который позволит справиться с заданием. Будет что сказать Элис – помимо «я опростоволосился и набил себе шишку» – вообще здорово.
      Короче, терять нечего. Я встал с пола, выбрался из хранилища и пошел по коридору. Вроде бы не в первый раз в этом лабиринте, но в темноте умудрился заблудиться. Должен был подойти к первому пролету, а каким-то образом угодил в тупик. Пришлось возвращаться. Странно… Почему-то в узком коридоре была самая тяжелая атмосфера – давящий на виски налет отчаяния. Наверное, здесь случилось нечто очень неприятное, либо упав со стула, я помял и тем самым расстроил свой внутренний камертон.
      Во второй раз повезло больше: я отыскал лестницу и стал быстро подниматься по ступенькам, шаги наполняли омертвевшую тишину подобно маршу целой армии неуклюжих призраков. Вправо, влево, открыть дверь, закрыть. Я на ощупь пробирался по практически темным коридорам, лишь изредка радуясь полоске бело-желтого света, что падал с улицы. Безмолвная, опустевшая на ночь мастерская, кабинет Элис, кабинет Джеффри… Везде тихо, темно и пустынно. Так что, если тот шум поднял призрак, он явно решил передохнуть.
       Яшагал вперед, пока не добрался сначала до главной лестницы – широкой, каменной, которая вела в фойе, где, наконец, смог остановиться и прислушаться. Фойе – настоящая эхокамера, и, если в здании архива что-нибудь шевелится, лучшее место, чтобы услышать, – именно здесь.
      Увы, единственным звуком во всем архиве был неистовый стук крови в висках. Видимо, я ошибся с самого начала: оглушительный грохот, раздавшийся после моего падения со стула, мог донестись откуда угодно. Пожалуй, хватит подозрений. Но тут над головой послышался шорох и очень быстро стих. Яждал, но за внезапным оживлением ничего не последовало. Интересно… Бывает тишина, буквально напоенная огромным желанием ее не нарушить, – именно такую я сейчас ощущал всеми фибрами души. Насколько помнилось из предыдущих прогулок, четвертый этаж в основном отведен под дополнительные офисы и неохраняемые складские помещения, а еще выше – пустые отсеки, где до сих пор идут строительные работы.
      Медленно, стараясь двигаться как можно бесшумнее, я поднялся по следующему пролету. Так, на четвертом этаже никого нет. Прождав несколько бесконечных, невыносимо тихих минут, я получил в награду очередной всплеск активности над головой: под чьим-то весом жалобно скрипнула половица. Пришлось подняться еще на этаж выше, туда, где высокие штабели кирпичей в темноте походили на еще не родившихся призраков. Я шел очень осторожно: свисающие на лестницу веревки грузоподъемного блока напомнили о поручнях, которые строители сняли с балкона. Один неверный шаг – и буду танцевать вертикальный квикстеп.
      Чем выше, тем уже становилось здание: новые пристройки поднимались максимум до второго этажа. Здесь под крышей лишь длинный коридор, а вокруг шесть комнат, по три с каждой стороны. Над головой большое круглое окно-розетка, в котором я увидел первые звезды, пробивающиеся в тяжелом, медленно плывущее па запад облако. Мрак они практически не рассеивали, так что тьма была еще гуще и плотнее, чем этажом ниже. Я прищурился: никого не видно, но ведь это не значит, что там никого нет.
      Я шел вдоль по коридору, по очереди открывая двери: все они вели в пустые комнаты. Те, что справа, совершенно го-мыс: пыльный пол, плиты со штукатурной поверхностью, даже проводки нет. Те, что слева, отделаны получше, но, включая неяркий свет, я видел лишь коробки и стопки прошлогодних газет.
      Последняя дверь с левой стороны оказалась приоткрытой. Я распахнул ее настежь и, не желая входить, осмотрел комнату прямо из коридора. Нащупав справа от двери выключатель, нажал на кнопку – ничего. Либо лампочка уже перегорела, либо, что более вероятно, никто еще не потрудился ее вкрутить. В темноте много не увидишь, но комнатка казалась не больше шкафа-купе. Вдоль противоположной, отстоящей от меня метра на два стены, стеллажи от пола до потолка. Коробки для хранения документов, бесчисленные папки, тяжелый спертый запах.