Порт представлял из себя узкую бухту, примерно, с полмили шириной, вклинивающуюся в высокие скалы бледно-розового туфа. Из невысокого берега выступали четыре деревянных пирса, на берегу среди рыбачьих лодок и пальм были разбросаны хижины и сараи. На вершинах скал располагались, как казалось, более основательные строения в стиле Бардека – длинной прямоугольной формы.

– Город? – спросил Талиэйсен.

Немой утвердительно кивнул, стоявший рядом матрос проследил за их взглядом. – Мелетон, он называется Мелетон.

Талиэйсен повторил название города, добавив его к маленькому запасу имеющихся у него фактов. Насколько он помнил, Мелетон располагался на острове, который назывался Бардектинна, по этой причине, взяв часть этого наименования, впервые посетившие архипелаг Дэвери, ошибочно назвали им весь архипелаг. Прикрыв глаза ладонью от солнца, Талиэйсен рассматривал несколько видных ему строений на вершине скалы. Одно заинтересовало его особенно, это была громадная деревянная постройка, которая была по меньшей мере сто футов в длину, три этажа в высоту, крыша ее изгибалась и вздымалась вверх, как перевернутый корпус корабля. Рядом с ним стояла деревянная статуя высотой футов сорок, она изображала стоящего человека с птицей на плече.

– Храм? – спросил Талиэйсен стоящего рядом матроса.

– Да, Далей-о-контеймо. Проводник альбатросов, отец волн.

– А, поэтому его храм находится в порту.

Матрос кивнул в ответ. Резко дернув цепь, немой повел Талиэйсена от парня, он сделал это так неожиданно, как будто тот представлял какую-то опасность. Он заставил Талиэйсена стать около трапа. Случайно глянув за борт, Талиэйсен чуть не вскрикнул. Сине-зеленая вода кишела спиритами; лица, руки, гривы волос, которые появлялись чтобы тут же вновь раствориться в воде, глаза, которые пристально смотрели на него из солнечных бликов, голоса, шепчущие в пене, длинные тонкие пальцы, которые указывали на него, потом все исчезло. Талиэйсен чувствовал, что надо молчать о увиденном. Он украдкой огляделся вокруг и понял, что кроме него никто ничего не видел. Он почувствовал самоудовлетворение от своих скрытых способностей; в этом он превосходил своих тюремщиков, дикий народец знал его и узнал. Ему только хотелось вспомнить – почему. Вдруг вся палуба заполнилась гномами. Разнообразные существа – высокие голубые, толстые коричневые, тощие зеленые, с окутанным туманом лицами и покрытыми бородавками пальцами, они толпились вокруг него, словно бы утешая. Они похлопывали его, улыбались – затем, также неожиданно, как и появились, исчезли. Он поднял взгляд на подходившего к нему Бритена, который изучал какую-то бумагу, кажется, о погрузке. У Талиэйсена гулко забилось сердце, но затем он успокоился, поняв, что Бритен не видел дикий народец – а может, он вообще не в состоянии видеть его? Талиэйсен подумал, что должен видеть, но он не мог вспомнить, почему ему так кажется.

– Так, все в порядке, – сказал Бритен немому. – Можешь вести его на рынок, незачем его больше кормить.

Немой подмигнул и заулыбался, хитро глянув вслед таможенному офицеру, быстрым шагом уходящего по пирсу. Этот жест был красноречивым подтверждением подозрения Талиэйсена, что с этим купцом что-то неладно. Теперь он был вполне уверен, что документ о продаже был не вполне законным. Как только у него мелькнула мысль позвать таможенника, Бритен снова посмотрел на него. В свете солнца блеснула в его бороде серебряная заколка в форме ящерицы.

– Временами ты напоминаешь мне ребенка, – сказал Бритен. – Я могу все прочесть на твоем лице. Помнишь, что я сделал с тобой, когда ты связанный появился на палубе?

– По правде говоря, в деталях, нет. – От страха он судорожно сглотнул слюну, сквозь пересохшие губы с трудом проникали слова.

– Несомненно, это лучше для тебя, парень. Предупреждаю тебя. С этого времени ты законный раб. Ты понимаешь, что это означает? Если ты попытаешься убежать, за тобой будут охотиться и схватят. Никто в этой стране никогда не поможет беглому рабу. Когда тебя схватят, тебя убьют – но убьют медленно, по кусочку в час. То, что я делал с тобой, не идет ни в какое сравнение с тем, что делают с непослушными рабами. Я слышал об одном бедняге, который умирал два месяца.

– Ты меня понял?

– Да.

Бритен улыбнулся, в его глазах мелькнуло удовольствие, вызванное воспоминанием. Талиэйсен вздрогнул и отвел взгляд. Память пробивалась все ближе и ближе к поверхности его сознания, прижигая боль, как огонь, и причиной было воздействие пальцев его мучителя. Когда он вздрогнул, Бритен тихонько засмеялся, этот самодовольный смех так подействовал на Талиэйсена, что он почувствовал, что его страх лопается как старая веревка. Независимо от того, какой это будет стоить ему боли, он будет бороться, чтобы вернуться назад, или же ему никогда не стать человеком. Он посмотрел Бритену прямо в лицо. – Обещаю тебе, что в один прекрасный день я убегу, и когда я сделаю это, я приду за тобой. Запомни это: однажды я убью тебя за это.

Бритен снова засмеялся, легко, открыто.

– Нам следует выпороть его за это? – спросил он немого на бардекском языке. – Хотя нет, это понизит его в цене. Наверное, я потрачу минуту-другую, чтобы показать ему, кто здесь хозяин.

– Нет. – Между ними встал Гвен. – Ты уже достаточно сделал человеку, который стоит двоих таких, как ты.

Последовало молчание. Бритен оставался опасно спокойным, но Гвен заставил его опустить в замешательстве глаза.

– Так или иначе, у нас нет времени. Отведи его и продай, покончим с этим.

Бормоча что-то под нос, Бритен махнул рукой немому, который так дернул цепь, что Талиэйсен чуть не споткнулся, но под внимательным взглядом Гвена он не осмелился сделать это еще раз. Спускаясь по трапу и идя, проваливаясь в песок, по берегу, Талиэйсен старался вспомнить, каким образом ему удалось завоевать уважение Гвена, но память отказывалась подчиняться ему. Глубоко вырезанные в камне ступени привели их на вершину скалы, прямо к храму, но у Талиэйсена не было времени рассматривать его. Он увидел лишь огромный в виде арки вход, украшенный резьбой, изображающей человеческие фигуры и птиц, но немой зарычал на него и заставил идти быстрее.

Городские ворота были расположены прямо поперек дороги, ведущей из храма. Когда они вошли в них, первым впечатлением Талиэйсена было, что они вошли в лес. Куда ни посмотри, везде были деревья, растущие по обочинам широких, ровных дорог, их сплетшиеся ветви образовывали нечто вроде навеса, затеняя от яркого солнца. Вокруг каждого дома и строения также были густо высажены деревья. Хотя, он узнал растущие там и тут пальмы, но большинство разнообразных деревьев он не видел никогда в жизни: здесь был кустарник с крошечными, растущими гроздьями цветами; высокие, с толстыми стволами деревья с узкими серовато-коричневыми листьями и пряным ароматом; деревья с пурпурными, длиной с человеческий палец цветами. Вокруг стволов деревьев вился виноград, грозя перекинуться на многочисленные разбросанные деревянные и мраморные статуи, разбросанные по небольшим скверам и на пересечениях улиц. Среди зелени стояли длинные прямоугольные дома с похожими на перевернутый корабль крышами, одни из которых охранялись высокими статуями предками теперешних обитателей, другие – чем-то наподобие пары деревянных весел, но очень больших, почти огромных; перекрещенные, они вертикально стояли у входа в дом.

По улицам, или по дороге от дома к дому, постоянно плыл поток людей, все были одеты в туники и сандалии, независимо от того, были это мужчины, или женщины. Правда было и различие: у мужчин на щеках были яркие узоры, в то время, как женщины носили что-то наподобие брошей в искусно завитых волосах, уложенных в вычурные прически. Он смутно помнил, что орнамент и рисунок определяют принадлежность хозяина к определенному «дому» или роду.

Но что удивило Талиэйсена больше всего, так это дети, безнадзорно бегающие стайками по улицам, играющие в общественных местах и частных садах, никто не делал им ни одного замечания. Они были почти нагими, и у мальчиков, и у девочек были лишь небольшие яркие кусочки ткани, обернутые вокруг их бедер. Наблюдая за детьми, Талиэйсен чувствовал себя иностранцем, так как в Дэвери дети были одеты подобно их родителям и работали вместе с ними в мастерских или на фермах.

По мере того, как они шли дальше, дома становились все больше и стояли они на более значительном расстоянии друг от друга. Некоторые из них были изолированы высокими оштукатуренными стенами, разрисованными изображениями животных и деревьев; другие – цветущими живыми изгородями и виноградом. Они прошли между двумя высокими голубыми стенами и попали на площадь квадратной формы, она была втрое больше площади для турниров в Дэвери. Невысокие ступени вели на мощеную булыжником рыночную площадь, почти безлюдную в мерцающую жару. На мраморной скамейке дремал старик; вокруг фонтана, в котором переплелись между собой, плюхаясь в великолепной воде дельфины, бегали друг за другом трое детей.

– Что это? – спросил Талиэйсен, – место для торговли?

– Нет, – ответил Гвин, – это место собраний, куда люди приходят голосовать.

– Голосовать? Я не знаю этого слова.

– Голосовать, это значит выбирать лидера. В выборный день вокруг фонтана расставляют урны для каждого кандидата. Каждый мужчина и женщина кладут в урну своего кандидата гальку. Человек, собравший наибольшее количество камушков становится на три года главой города или государства – арконом.

Гвин мог бы рассказать и больше, но к нему обернулся Бритен и зарычал, чтобы он попридержал свой язык и поторапливался.

– Вон за тем местом, малыш, – прошептал Талиэйсену Гвин, – ты скоро избавишься от него.

«Тем местом» оказалась узкая, но обсаженная деревьями улица, огибающая тыльную сторону огораживающих сады стен. По мере того, как они шли по этой улице, стены становились все ниже, пока не исчезли совсем, появились более бедные и маленькие дома, пока, наконец, и они не перешли в массу хижин и огородов. Там и тут Талиэйсен видел источающие специфический аромат свинарники; каждый держал одну или две небольших серошерстных свиней. Когда они проходили мимо ветхой, полуразвалившейся лачуги, из нее вышла беременная женщина, чтобы накормить борова. Когда ее взгляд упал на пленника, на лице ее отразилась жалость. Все остальные, которых они до того встречали, попросту не обращали на него внимания, точно также, как не замечают полуголодных собак у сточных канав или ярких птиц на деревьях.

Наконец, улица сделала последний поворот и вышла на открытую площадь, где между булыжниками пробивалась сорная трава, копошились цыплята, пронзительно кудахтающие, когда их тревожили делившие с ними жизненное пространство маленькие дети. На другой стороне площади высилась стена, испещренная синими и красными полосами. В центре стены находилась обитая железом дверь. Все доставляло Талиэйсену беспокойство: толстая стена, цветистая, но укрепленная как фортификационное сооружение; мощные ворота, укрепленные, как в фортах в Дэвери. Бритен проследил за его взглядом, улыбнулся особенно неприятной улыбкой и сказал обращаясь одновременно и к Гвину на языке Дэвери: – Здесь вы оба распрощаетесь.

Он заколотил кулаком в дверь, он стучал и стучал, пока не послышался крик на бардекском языке, что хозяин сейчас идет. Дверь со скрипом слегка приоткрылась, а затем распахнулась пошире и Бритену низко поклонился стройный, темнокожий парень лет пятнадцати, одетый в голубую тунику.

– Барума, господин! Чем могу быть полезен?

– Твой отец дома? У меня есть кое-что на продажу.

– Варвар? О, это будет очень интересно.

Они пошли вслед за парнем по узкому коридору в длинную комнату с выложенными синим и белым кафелем полом и потолком и темно-зелеными стенами. С одной стороны было небольшое возвышение, на котором были разбросаны многочисленные подушки самых разных цветов. На нем, скрестив ноги, сидел перед небольшим столиком толстый человек с бледно-коричневой кожей и черными кудрявыми волосами.

– Барума! – он с трудом поднялся на ноги и отвесил глубокий поклон. – Это для меня большая честь. – Он продолжал то-то говорить, но делал это слишком быстро и Талиэйсен не в состоянии был его понять. Он казался больше испуганным, чем переполненным ощущением чести, которую принесло посещение Бритена. Они разговаривали на высоких тонах, размахивая руками, делая драматические гримасы, казалось, они угрожали друг другу, но Талиэйсен заметил, что Бритен настоял на своем. Наконец, перекупщик рабов, которого, как оказалось, звали Бриндемо, бесцеремонно приказал пленнику раздеться, затем провел рукой по его рукам и спине, похлопал по ногам, как перекупщик лошадей, и даже заглянул ему в рот. После этого Талиэйсену захотелось его убить.

– Из Дэвери, не так ли? – спросил его Бриндемо с заметным акцентом. – Следовательно опасный человек. Я говорю на вашем отвратительном языке, понял? Одно неверное слово или движение, и я тебя высеку.

Затем он вновь обернулся к Бритену, который вынул из-за пояса разрешение на продажу и протянул ему. Талиэйсен заметил, что торговец подозрительно сощурился, рассматривая его. Когда он снова заговорил, то делал это более медленно, так что Талиэйсен мог схватывать отдельные фразы. Казалось, что Бритен советовал торговцу продать его на медные рудники высоко в горы юго-запада или же во флот правителя на галеры. У Талиэйсена судорогой свело желудок от страха, когда он услышал это; он достаточно хорошо помнил, что проданные на такие работы рабы долго не живут, а умирая, рады этой смерти. Бриндемо еще раз взглянул на Талиэйсена, и повернулся к Бритену:

– Как много опиума вы давали ему, благородный господин?

– Немного и недолго. Он продолжал говорить что-то непонятное, но что, явно пришлось Бриндемо по душе, так как торговец кивал и улыбался.

Деньги перешли из рук в руки, около двадцати золотых монет, насколько мог разглядеть Талиэйсен. Бриндемо положил документы на продажу в собственный мешочек и пошел проводить Бритена, Гвина до двери, в то время, как его сын держал Талиэйсена за короткую, тугую цепь. Вернувшись, торговец долго и пристально рассматривал своего нового раба. – Ты не сможешь убежать отсюда, Талиэйсен из Пайдона. Если ты это все-таки сделаешь, люди правителя поймают тебя…

– И убьют. Я знаю это.

Коротко кивнув, Бриндемо отомкнул ошейник и снял его с шеи цепь.

– Он может растереть шею и оставить отвратительные шрамы. Нам надо, чтобы ты выглядел хорошо.

– Это имеет значение на рудниках?

– О, ты немного понимаешь бардекский язык? Все лучше и лучше. Рудники? Ха! Барума завтра уезжает, он приезжает сюда раз в год. Откуда ему знать, куда я продал тебя? На рудниках за рабов платят фиксированную цену. Варвары стоят дороже. Твое поведение показывает, что ты обладаешь хорошими манерами и мы продадим тебя в знатный дом. Садись. Между прочим, снаружи, в пределах слышимости находится вооруженный человек.

– Я не буду пытаться бежать. Во-первых, я слишком слаб, а во-вторых, я даже не знаю, где нахожусь.

Засмеявшись, Бриндемо опустил свое грузное тело на подушки и жестом показал пленнику, что он может присесть на край возвышения. Он вынул документы на продажу и еще раз внимательно прочел их, поджав губы.

– Тебя в самом деле зовут Талиэйсен? – спросил он.

– Полагаю, что да.

– Что? Ты должен знать собственное имя.

– Тем не менее, я не знаю. Я не помню абсолютно ничего о своей жизни, за исключением двух последних недель.

– Что? Тебя били по голове или делали еще что-нибудь в этом роде?

– Может быть да, а может и нет. От сильного удара по голове человек может на некоторое время потерять память. Но я не знаю. Никто мне не говорил.

Бриндемо постукивал краем документа по золотой коронке зуба, глядя в пространство поверх подушек.

– Скажи мне вот что, Барума… он причинял тебе боль?

Талиэйсен вздрогнул и опустил глаза в пол.

– Понятно. Так с тобой было легче справиться. За холодными словами торговца сквозило сострадание. – Мне не нравится, когда мои пути пересекаются с ним. Ты винишь меня?

– Никоим образом.

– Но я также не люблю, когда пересекаются мои пути с арконом или законами нашего города. – Он опять изучил разрешение на продажу.

– Если я нарушу закон, это будет также болезненно и, наверное, более дорогостояще, чем столкновение с Барумой.

– Оно поддельное?

– Опиум, наверное, стер твою память. – Он подошел к окну, чтобы рассмотреть разрешение при более ярком свете. – Сделано очень умно, профессионально, за исключением того, что бумага эта от Барумы. Чтоб он уронил подсвечник на подушку и сел на нее! Попытайся вспомнить, кто ты на самом деле. Может быть, я помогу тебе. У тебя есть род и родственники в Дэвери?

– Единственное, что я помню, это то, что отец мой богатый купец.

– А! Несомненно он захочет выкупить своего сына за приличную сумму, если сможет найти его! Постарайся сделать все возможное, чтобы вспомнить. Я не могу долго держать тебя – вдруг вернется Барума и спросит о тебе?

Талиэйсен вздрогнул, но на этот раз он презирал самого себя за этот непроизвольный страх.

– Я вижу, что ты понял, по своему истолковал его содрогание Бриндемо. – Но если тебе не удастся ничего вспомнить, я продам тебя в приличное место, и когда твой любящий отец приедет разыскивать тебя, я скажу ему, где ты находишься. Может быть он достойно отблагодарит меня?

– Конечно. – Талиэйсен сам удивился, насколько легко далась ему ложь, если учесть его положение. – Он всегда отличался щедростью.

– Очень хорошо. – Он хлопнул в ладоши. – Мы накормим тебя и дадим место, где ты сможешь спать.

По его сигналу из двери, расположенной рядом с возвышением появился чернокожий человек. Рост его приближался к семи футам, он был мускулистый, на поясе висел короткий меч, ножны которого, словно бы напоказ, были щедро украшены драгоценными камнями. Даже если бы он был без меча, Талиэйсен не рискнул бы вступать в спор с человеком, ладонь которого была в ширину с человеческую голову.

– Дарупо, принеси ему что-нибудь поесть. Готов поклясться, что он держал его полуголодным.

Малый кивнул, с сочувствием поглядев на Талиэйсена и снова исчез. Пока он отсутствовал, Бриндемо вернулся к игре, прерванной Бритеном. Он передвигал фишки из слоновой кости по игровому полю, бросая предварительно кости; игра была очень похожа на ту, в которую играли в Дэвери. Через несколько минут вернулся Дарупо с глиняной миской овощей в пряном соусе и корзинкой очень тонкого, как пергамент, хлеба. Он показал Талиэйсену как отрывать полоски хлеба и использовать их вместо ложки, подбирая ими жидкую смесь в миске. Несмотря на то, что есть было трудно, еда была восхитительной и Талиэйсен поглощал ее с искренней благодарностью. Он подумал, что его хорошо кормят с коммерческой целью, потому что за здорового раба можно получить гораздо больше денег, чем за ослабевшего. Но он был слишком голоден, чтобы размышлять об этичности работорговли.

Бриндемо неожиданно вздохнул и поднял глаза. – Дурные предзнаменования, независимо от того, что я делаю, – он печально махнул рукой в сторону доски игрового поля. – У меня мрачные предчувствия. Я мог хорошо на тебе заработать, Талиэйсен из Пайдона, но я проклинаю тот день, когда боги привели тебя ко мне.

Над портом Абервина моросил мелкий дождь, булыжники были скользкие, как стекло. Завернувшись в великолепный алый плащ, королевский герольд торопливо спускался по трапу на пирс. Высокий нос галеры, крылатый дракон на нем, казалось, кланялись собравшейся толпе. У конца пирса Невин собрался было выйти вперед, чтобы приветствовать герольда, оглянувшись на Галена, который присутствовал здесь как глава почетного караула.

– Наверняка матросы получат что-нибудь горячительное, как только прибудут в форт?

– С удовольствием сделаю это. Бедные ублюдки, грести в такую погоду полпути от Кермора.

Невин поспешил вперед обменяться церемонией ритуальных приветствий с герольдом, выдержка которого была удивительной. Несмотря на то, что он промок, устал и его одолел ревматизм, голос его звучал очень отчетливо, поклонился он с грацией танцора.

– Мое имя Орес, я прибыл по поручению короля. Кто принимает меня?

Мгновение поколебавшись, Невин решил, что ему не хочется называть свое имя в теперешней ситуации.

– Мое имя Гарлион, я советник регента, ее светлости тиэрина Ловиан. В Абервине всегда приветствовалась справедливость короля.

– Благодарю, господин советник. Я вижу, что вы предусмотрели лошадей. – Покончив с церемонией приветствия, он вдруг улыбнулся. – Можем мы укрыться от этого проклятого дождя?

– Обязательно, лорд Орес.

В большом зале гвербрета Абервина в обоих каминах шумело огромное пламя. Выпрямившись как воин, у почетного стола их ожидала Ловиан; со стоящего рядом с ней стула сниспадал плащ в красную, белую и коричневую клетку – цвет Клу Кока; Сине-зеленый с серебром плащ Абервина был переброшен через плечо. Когда герольд поклонился Ловиан, она дала понять, что признательна ему, слегка махнув рукой, на реверансы не было времени. Она была сейчас здесь не меньше лордом, чем был ее сын.

– Приветствую благородный голос короля. Что привело вас ко мне?

– Важные новости, ваша светлость. – Он залез под рубашку и вынул серебряную трубку с посланием. – У меня с собой официальное объявление огромной важности.

В зале наступила абсолютная тишина, было слышно лишь потрескивание поленьев в каминах. Так как король держал в секрете от всех содержание объявления, никто, даже Невин не знал, что в нем содержится. Он огляделся вокруг, воины обоих войск неподвижно сидели за их столом; слуги, буквально приросли к своим местам; на лестнице с бледным лицом стояла жена Рииса; Тевилла с Хотой проскользнули в боковую дверь и в ожидании стояли около нее.

– Я была бы удостоена чести, о голос короля, – твердым голосом сказала Ловиан, – если бы вы зачитали объявление этому собранию.

Лорд Орес торжественно вынул пергамент из трубки, положил трубку на стол и с треском развернул документ.

«Ставлю в известность провинцию Элдиф, как провинцию нашего общего королевства Дэвери, что я, Лаллен Второй, король по праву крови и меча, в полном соответствии с законами и священством Священного Бела, воспринимаю, как свою обязанность, заботиться о преемственности линии гвербретства Абервина, как всеми любимой и важной частью нашего королевства. Покамест Риис Мейлвейт, гвербрет Абервина, прикован к постели, никто не решится созвать Совет Выборщиков, чтобы вмешаться в закон перехода Хана к его возможным наследникам».

У Невина гулко застучало сердце.

Герольд сделал паузу, чтобы откашляться, и продолжал: «Да будет известно в Элдифе, как и во всех остальных частях нашего возлюбленного королевства, что я, Лаллен Второй, действуя властью, дарованной мне Великим Белом, властелином всех богов, настоящим беру на себя ответственность и аннулирую объявление вышеназванного Рииса, гвербрета Абервина о приговоре об изгнании в отношении его брата, Родри Мелвейта из Форта Гвербин».

Герольд еще не кончил читать, но ничего нельзя было услышать из-за оживленных криков воинов, одобрительных возгласов и смеха. Посмотрев через толпу, Невин увидел стоящего у задней двери рядом с Тевиллой Каллена, Из-за плохого освещения трудно было сказать наверняка, но Невину показалось, что он видит блестевшие в глазах капитана слезы. Ловиан стояла совершенно неподвижно среди всего этого оживления, ее лицо не выражало ничего, кроме умеренного облегчения, определенного удовлетворения от того, что справедливость восторжествовала. Невин никогда не восхищался ею так, как сейчас.

Много позже, когда герольд отдыхал вполне заслуженным отдыхом в лучших гостевых покоях, у Невина появилась возможность поговорить с тиэрином наедине, в ее приемных покоях. Здесь она смогла позволить себе восклицание триумфа, она даже сделала несколько танцевальных па на ковре из Бардека.

– Итак, Блейн победил, да благословят его боги! Честное слово, Невин, я не знала, чего ожидать, когда герольд разворачивал этот кусок овечьей кожи.

– Также, как и я. Итак, у нас есть год и один день, чтобы вернуть сюда Родри, для того, чтобы требовать восстановления его в роду.

Ее радость испарилась и она, как старуха, тяжело опустилась в кресло. – Мой бедный малыш, если бы ты только очутился дома! Невин, ради всех богов, ты что-то скрываешь от меня. Где Родри?

– Ваша светлость, пожалуйста, верьте мне! Я ничего не хочу говорить вам. Но я умоляю вас: поверьте мне, что он жив и, покаместь, этим успокойтесь. Я обещаю вам, что знаток Двуумера сделает все, что в его силах, чтобы вернуть его вам.

– Я не знаю, могу ли я с этим согласиться… что случилось?

В комнату несмело вошел испуганный паж.

– Ваша светлость, меня послала леди Мадронна. Его светлость зовет вас.

Ловиан, приподняв, как девушка с фермы юбки, бросилась из комнаты, Невин последовал за ней. Войдя в комнату больного, они увидели лежащего высоко на подушках Рииса. Лицо его приобрело опасно ярко-красный цвет, из впалой груди с хрипом вырвалось дыхание. Над всем висело нездоровое зловоние мочи.

– Мама! – он задыхался, каждое слово давалось ему с трудом. – Я слышал разговор слуг. Этот ублюдок король вернул из ссылки Родри? Только не лги мне!

– Я не вижу необходимости лгать вам, ваша светлость. – Ловиан подошла к краю кровати и протянула ему руку. Он схватил ее и сильно сжал, казалось, что от нее перешла к нему сила. – Послушай, Риис, это лучше для Абервина, это лучше для рода Мейлвейнов.

Риис то ли сердито зарычал, то ли закашлялся. Глубоко встревоженный Невин бросился к нему. – Ваша светлость, вам нельзя сердиться, вам надо отдохнуть.

– Отдохнуть? Когда король насмеялся надо мной? – Его дыхание было таким поверхностным, что почти невозможно было расслышать, что он говорит. – Почему он не подождал, пока я умру? Он мог сделать это, будь он проклят!

– Он не мог, ваша светлость. Если бы вы умерли без наследника, то Абервин стал бы ни чем иным, как костью для дерущихся за нее собак.

На мгновение он, казалось, успокоился; затем снова нахмурился, как будто у него мелькнула какая-то мысль. – Где Родри?

– На пути домой, ваша светлость.

– А… – Он помолчал немного, часто и тяжело дыша, его ребра тяжело поднимались под теплым шерстяным одеялом. – Так он еще не вернулся? Проклятый молокосос. Он не должен владеть тем, чем владею я, пока еще нет.

– Риис, пожалуйста. – Голос Ловиан дрожал от слез. – Неужели ты не можешь простить его?

Риис повернул голову в ее сторону, в его взгляде сквозило слабое презрение, как будто ему было непонятно, как она не может понять столь очевидные вещи. Вдруг он закашлялся; он задыхался, в груди у него булькало, он корчился в судорогах, его спина изогнулась, как будто он боролся за глоток воздуха. Невин схватил его, положив ему руки под спину и так держал его, пока Риис не выкашлял кровавый комок слизи. Он отыскал глазами Ловиан.

– Но мама, – прошептал он, – он был моим, в самом деле был.

Его снова охватил спазм кашля, но Риис так и не сумел полностью закашляться, он отошел. Стоя у двери Мадронна откинула голову назад и завыла в отчаянии, снова и снова причитая, пока к ней не бросилась Ловиан, обхватила ее руками, вопли перешли в тихое всхлипывание. Хотя по лицу Ловиан бежали слезы, она безмолвствовала. Невин закрыл Риису глаза и сложил руки на раздробленной груди.

– Пусть мир будет с вами в Мире Ином, ваша светлость, – прошептал он так тихо, что женщины не услышали его. – Но у меня есть страшное подозрение, что ваша ненависть не даст вам покоя.

Он оставил женщин с их горем и спустился в большой зал. По крайней мере, он мог сделать официальное объявление, избавив Ловиан от жестокой обязанности. Идя к почетному столу, он вспомнил о герольде и послал пажа разбудить его. Хотя несколько человек дружески окликнули его, никто, как кажется, не заметил ни его угрюмого настроения, ни его сердечной боли, не так о Риисе, как о том, что его смерть могла означать для Абервина. Все они были слишком поглощены празднованием возвращения Родри. Когда пришел сонный герольд, Невин взобрался на стол и потребовал тишины. В зале сразу стало тихо, воины повернулись к нему, полные тревожных предчувствий. Невин был не в настроении много говорить.

– Гвербрет Риис мертв.

Все разом вздохнули.

– Ее светлость Ловиан, тиэрин Форта Гвебрен, в настоящее время регент своего младшего сына: Родри Мейлвейта, гвербрета Абервина.

Послышались приветственные возгласы, тут же прерванные уважением к смерти, смех, перешедший в кашель и бормотание; появившиеся было улыбки, тут же пропадали, изгнанные чувством стыда.

– Бедный Риис, – подумал Невин; теперь, мне кажется, я понимаю тебя немного лучше. Он оглядел зал и у него мелькнула горькая мысль, суждено ли Родри когда-нибудь сидеть в гвербретском кресле? Увидит ли верное войско своего молодого лорда, которого так любит?