Он медленно поднялся вверх, ориентируясь на долины, на ярко красном фоне которых тускло светилась аура растений, и на речку, которая испаряла природную силу в тростниковую серебристую завесу, поднимающуюся высоко над водой. Запутавшись в этой завесе, он мог оторваться. До набора высоты, он осторожно двинулся в сторону. Затем он подумал о Джилл. Он ощутил рывок, тянущий его в определенном направлении, и последовал ему. Во время долгого пути, который невозможно измерить в эфирной плоскости, он быстро пролетал над блекло-красными лесами, перемежающимися то тут, то там яркими заплатками фермерских угодий, обрабатываемых крестьянами, с мерцающей вокруг них аурой, в основном желтой и зеленой в голубоватом свете плоскости. По мере путешествия, он все больше и больше освобождался от ощущения присутствия Джейн, тянущего его вперед.

В конце пути у него появился проводник. Он как раз пролетал над небольшой речушкой, когда увидел движущегося ему навстречу одного из представителей дикого народца. В этой сфере существо представляло из себя чудесную связку сияющих линий и цветов, глубокого оливкового, лимонно-желтого и желтовато-коричневого с разбросанными повсюду черными пятнышками, но оно явно было в стрессовом состоянии, оно то раздувалось почти вдвое, то уменьшалось и дрожало.

– Сюда, сюда, маленький братец, – мысленно обратился к нему Саламандер. – Что случилось?

В ответ тот закружился и затанцевал, но эти движения смутно выражали его эмоции: это были ярость и отчаяние. Саламандер вспомнил серого гнома Джилл.

– Ты знаешь Джилл?

Существо подпрыгнуло и раздулось от радости.

– Я ее друг. Отведи меня к ней.

Гном бросился впереди него, как охотничья собака. Летя вслед за ним, увертываясь от изгибов гор, Саламандер увидал далеко внизу горную долину, красный пылающий шар травы, усеянный тусклой серебристой аурой лошадей, и две человеческие ауры – Перрена, странного серо-зеленого цвета, не встречавшуюся никогда ранее Саламандеру, и бледно-золотую ауру Джилл, ее аура была огромная, она разрасталась вокруг нее, посылая большие волны, затем снова сокращалась, но и сокращенная она была слишком велика для любого живого человеческого существа. Когда он начал снижаться по направлению к ней, он увидал, как Перрен повернулся к Джилл и что-то ей сказал. Из ауры молодого лорда как выстрел света пошла волна, проливаясь над Джилл подобно океанской волне. Ее собственная аура в ответ взметнулась высокой волной и всосала сверху магнитный поток.

Саламандер парил над ней, дрожа от волнения. В этот момент Джилл подняла взгляд и, увидев его, громко вскрикнула. Она увидала его тело света.

– Джилл, я друг!

Хотя она и видела его, но не могла слышать его мысли. Она вскочила на ноги и громко крича, стала показывать на него рукой, Перрен выглядел попросту озадаченным. Саламандер полетел прочь, следуя серебряному шнуру и стараясь как можно быстрее вернуться к своему телу, которое в безопасности лежало там, где он его оставил, охраняемое диким народцем. Он устремился вниз, пока не увидел тело и начал парить над ним. Снова послышался щелчок, и он опять почувствовал тепло плоти, ощутив на мгновение тяжелую, мучительную боль. Он отпустил свое тело света, затем сел, трижды хлопнул рукой по земле, удостоверяя окончание работы. Гномы выжидательно смотрели на него.

– Спасибо, друзья мои. Давайте некоторое время путешествовать вместе. Я спою вам песню, как и обещал, но мне надо спешить. Мой хороший друг по-настоящему околдован.

В потоке серебристого цвета рассвет взбирался на пурпурные горы и омывал луг, зеленый водоворот трав, вздымаемый летним ветром. Джилл сидела на одеялах и смотрела как Перрен согнулся у костра, где он кипятил воду в маленьком железном чайнике. Он взял свою бритву, кусок мыла и осколок зеркала из седельного вьюка и принялся бриться. Он делал это так спокойно и умело, как будто был в спальне. У Джилл мелькнула смутная мысль перерезать ему горло лезвием бритвы, или, по крайней мере, ее серебряным клинком, но думать об этом было слишком тяжело.

– Ты бы лучше что-нибудь съела, – заметил Перрен.

– Потом. – Говорить тоже было тяжело. – Я еще не хочу есть.

Безучастно отведя взгляд в сторону, она увидала своего серого гнома, который скорчившись сидел в нескольких ярдах от Перрена. Она была так рада видеть маленькое существо, что подскочив с места, подбежала к нему, но когда она нагнулась, чтобы взять его на руки, оно сердито заворчало, ощерило на нее клыки и исчезло. Очень медленно Джилл села на место, мучаясь вопросом, отчего гном был так сердит на нее. Казалось, что она должна это знать, но память не возвращалась к ней. Она подняла из травы кусок горного хрусталя и принялась пристально глядеть на него, поворачивая различными гранями, пока Перрен не отвлек ее от этого занятия.

Все это утро они ехали через лес, пробираясь длинными, окольными тропами. Каждое дерево казалось живым существом, склонившимся над тропой и тянущимся к ней ощетинившимися ветками пальцами. Одни пугали ее, другие казались вполне безобидными существами; были однако и такие, которые, казалось, просили помочь им, протягивая ей покрытые листьями руки. Когда она отводила взгляд от тропы, лес превращался в сплошные плотные стены, пробиваемые, как стрелами, лучами солнечного света. Если бы Джилл решилась попросту сбежать от Перрена, она непременно заблудилась бы. Время от времени она думала о Родри и спрашивала себя, пытается ли он найти их? она сомневалась, что он поверит ей, если она скажет, что уехала против своей воли – если он когда-нибудь поймает их. Как он сможет найти ее, если изменился весь мир?

Каждый цвет, даже мрачные серые камни, казались такими яркими, как самоцветы. Когда бы они не выходили на поляну или на горный луг, солнце разливалось над ними как вода; Джилл готова была поклясться, что ощущает на коже капли и потоки этой солнечной воды. Небо было твердым куполом лазурита и впервые в жизни она поверила, что боги путешествуют по небу также, как люди путешествуют по земле, потому что цвет и впрямь был божественный. Она чувствовала, что шатается в седле под тяжелым бременем всех этих красот, временами от всего этого очарования слезы текли у нее по щекам. Однажды, когда они ехали через луг, вспорхнули два жаворонка и залились душещипательными трелями, поднимаясь все выше и выше в лазурное небо, их крылышки стремительно трепетали издавая слабые раскаты грома. Джилл поняла, что если когда-нибудь и можно быть счастливой, так именно в этот момент, это хлопанье крыльев, этот вечный, проверенный временем звук – чистая нота в расстилающейся музыке вселенной.

Когда Джилл попыталась рассказать Перрену о своем ощущении, он лишь пристально посмотрел на нее и сказал, что она сумасшедшая. Джилл рассмеялась, соглашаясь с ним.

После обеда они разбили ранний лагерь на берегу большой реки. Перрен достал леску и крючок, сказал, что он идет удить рыбу и пошел вверх по течению реки. Джилл долго сидела на берегу, наблюдая за кружащимся в водовороте воды диким народцем – белой пеной маленьких лиц, мелькающими лоснящимися от воды телами, смешивающимися и переходящими друг в друга. Казалось, они чего-то хотели от нее, в конце концов, она сбросила платье и присоединилась к ним. Хихикая, смеясь, она ныряла, брызгалась с ундинами водой, пыталась поймать их, в то время, как они улепетывали от нее; впервые она отчетливо слышала их – они хихикали в ответ и звали ее по имени, Джилл, Джилл, Джилл, снова и снова повторяя ее имя. Неожиданно они вскрикнули и исчезли. Оглянувшись, Джилл увидела Перрена, стоящего на берегу, в руках у него была бечевка с нанизанными на ней тремя форелями. Сердце у нее упало, совсем как у расшалившегося ученика, которого застает учитель с невыполненным заданием.

Но когда она вылезла из воды на берег, он совсем не сердился на нее, а наоборот, схватив, принялся целовать, окутывая ее таким желанием, что она тоже захотела его и добровольно легла с ним в траву. После всего он встал, оделся и начал методично чистить рыбу, но Джилл продолжала лежать обнаженная в мягкой траве, стараясь вспомнить имя мужчины, которого она когда-то любила и который, как она полагала, до сих пор любит ее. Но так как она не могла воскресить в памяти его лицо, то эта память отказывалась назвать его имя. Зайдя в тупик в своих бесплодных усилиях, она встала и оделась, потом снова посмотрела на воду. Дикий народец снова был там, он укоризненно смотрел на нее.

– Родри, Джилл, – прошептали они, – как ты могла забыть своего Родри?

Она согнулась вдвое и в голос разрыдалась. Когда Перрен бросился к ней, чтобы успокоить, она с такой силой оттолкнула его, что он упал. Как испуганный зверь, она бросилась бежать, мчась среди высокой травы поляны, нырнула в лес. Зацепившись на бегу за корень дерева, она со всего маху растянулась на земле, головой вперед. С минуту она продолжала лежать, тяжело дыша, глядя на темные деревья, они угрожающе тянули к ней свои ветви, как бы пытаясь схватить. Теперь они были похожи на строй вооруженных стражников, с оружием наготове в руках. Когда за ней пришел Перрен, она не споря пошла с ним.

Этим вечером он развел костер и, нанизав форель на зеленый прут, как на вертел, изжарил ее. Джилл откусила кусочек от рыбы, но он, казалось, застрял у нее в горле, рыба вдруг показалась приторно-сладкой, как чистый мед. Перрен, тем не менее с жадностью набросился на свою долю, казалось, он умирает от голода. После этого он сразу же уснул у костра. Джилл долго смотрела на него. Хотя сейчас было до смешного легко убить его, воспоминание о лесе останавливало Джилл. Если он умрет, она останется одна, в западне, будет ходить по кругу, умирая от голода и впадая во все большую и большую панику… Усилием воли она заставила себя отключиться от этих мыслей, которые могли закончиться истерикой. Она задрожала, внезапно ей стало холодно. Она смотрела на пламя костра, где возникали и снова падали в огонь спириты, танцуя на дровах, так заботливо положенных туда парой человеческих существ. Джилл почти слышала их разговор среди шипения и потрескивания костра. Взметнулся высокий язык пламени, рассыпая дождь искр. В танцующем пламени появилось золотое перемещающееся лицо. Существо заговорило настоящим человеческим голосом, внушающим доверие:

– Что с тобой, дитя? Что случилось?

– Случилось? – она едва не заикалась. – Что это?

С минуту лицо изучающе смотрело на нее; затем исчезло.

Почему-то в полном смущении, не в состоянии думать, Джилл легла рядом с Перреном и уснула.

День сменялся днем совершенно незаметно, как переливающаяся вода. Джилл потеряла им счет; она утеряла само понятие счета, как будто та часть ее сознания, которая имела дело с такими понятиями, как ночи и деньги, выпала из ее седельного вьюка и затерялась в высокой траве. Когда бы Перрен не обратился к ней, ей было тяжело ему ответить, так как ее слова терялись в пышности леса. К счастью, он редко заговаривал с ней, очевидно, удовлетворенный одним ее присутствием рядом с ним. Ночью, когда они разбивали лагерь, он был страстным любовником, часто овладевающий ею на одеялах еще до еды, а затем приносил ей еду, словно паж, в то время, как она вяло продолжала лежать у костра. Его нерешительность, шаркающая походка, неопределенные улыбки и сбивчивые слова – все это ушло. Он громко смеялся, действовал спокойно. Когда он пробирался через дикую местность, то олицетворял силу и жизнь. Джилл решила, что его безумие и серость были, своего рода, щитом, которым он пользовался, когда жил среди людей.

Ее предположения подтвердились, когда они заехали в деревню, чтобы купить продукты на рынке. Перрен приобрел свой прежний вид, выглядел беспомощным, запинался, произнося простейшие фразы, торгуясь при покупке сыра и персиков, покупая у лавочника хлеб. Так как Джилл теперь могла говорить не более разборчиво, чем он, она мало чем могла помочь ему. Однажды она поймала на себе взгляд жены фермера, с изумлением смотревших на нее, женщина не могла представить, как эти два дурачка могут выжить на дорогах.

Сделав покупки, они пошли в таверну выпить пива. После того, как длительное время она не пила ничего, кроме воды, пиво показалось Джилл таким вкусным, что она медленно смаковала каждый глоток. Несмотря на то, что комната была маленькой, с грязной соломой на полу, нечищенным очагом и разбитыми столами, она была счастлива здесь. Было так приятно видеть других людей, таких же, как она, было приятно слышать человеческие голоса вместо бесконечного шума ветра в листве деревьев и журчание воды в реках.

– Послушай, девушка, а почему ты носишь серебряный кинжал? – спросил у Джилл дородный лысеющий мужчина, одетый в клетчатые бригги купца, дружественно улыбнувшись ей при этом.

– О… а… мой отец был серебряным клинком, видите ли, это память о нем.

– Это истинно благочестиво с твоей стороны.

Джилл неожиданно прочла его мысли: «хорошенькая девушка, но глупая; ах, да ладно, разум для девушки не имеет большого значения».

Мысли мужчины так отчетливо возникли в ее сознании, будто он произнес их вслух, но Джилл решила, что она заблуждается. Когда пришло время уходить из таверны, Джилл всплакнула, просто от того, что надо было снова возвращаться в дикий лес.

Этим днем после полудня они ехали среди пологих холмов, сосновый лес на которых был реже, а на защищенных лесом долинах начали появляться фермы. Джилл не имела понятия, где они находятся; все, что она знала, так это то, что солнце всходит на востоке, а садиться на западе. Лагерь, тем не менее, они разбили в месте, знакомом Перрену, так, по крайней мере, он сказал. Это была крошечная долина, растянувшаяся вдоль речки и окаймленная белыми березами. Прежде чем развести костер, он поцеловал Джилл. – Давай ляжем, – предложил он.

Мысль о занятии с ним любовью наполнила Джилл отвращением. Она оттолкнула его, но Перрен обхватил ее за плечи и притянул к себе. Хотя она пыталась вырваться, он был гораздо сильнее. Он схватил ее, поднял и силой положил на землю. Она продолжала сопротивляться, сознавая, что постепенно, неумолимо поддастся ему, сопротивляясь лишь в полсилы, позволяя ему целовать себя, затем ласкать, затем, наконец, сдаться, позволяя овладеть собой и превратить ее мир в пламя наслаждения.

Когда все кончилось, он лег рядом с ней, пытаясь заговорить, но уснул, изнуренно приоткрыв рот.

Лежа рядом с ним, Джилл сквозь ветви деревьев наблюдала заход солнца, он был похож на дождь золотых монет. Белые березы пылали внутренним огнем, как будто они наблюдали за ними и своим молчаливым присутствием благословляли их. Она слышала тихое журчание текущей рядом реки и бездумную болтовню дикого народца. Когда закат перешел в сумерки, Перрен, зевнув, сел. Она увидела темные круги у него под глазами, два озерца серовато-синей тени. Он какое-то мгновение пристально смотрел на нее, будто не понимая, где находится.

– С тобой все в порядке? – спросила Джилл.

– О… э… да, просто устал.

По мере продолжения вечера Джилл поняла, что дело далеко не в том, что он устал. Когда они ели, он жадно проглотил еду и снова уснул. Джилл села у костра, глядя на березы, которые, казалось наклонились вперед и придвинулись, наблюдая за парой, вторгшейся в рощицу. На мгновение Джилл показалось, что между деревьями кто-то стоит и смотрит на нее, но когда она встала и подошла ближе, чтобы посмотреть в чем дело, тень исчезла. Вскоре проснулся Перрен и, спотыкаясь, подошел к костру. Язык пламени осветил его лицо и, казалось, покрыл его кровью; его глаза казались большими дырами в прорезях маски. Джилл вскрикнула при этом зрелище.

– Что случилось? – спросил Перрен.

Она ни слова не сказала ему о том, что инстинктивно чувствовала: это послеобеденное занятие любовью подвело их к критической точке, совсем как скачущий в атаку воин, который не может думать ни о чем, кроме сверкающей вокруг стали, думающий только о том, чтобы оказаться за вражеской линией, отрезанным и в одиночестве, когда слишком поздно возвращаться назад.

Выехав из форта Греймена, Родри понятия не имел, куда ему направляться. В первый день он пошел на запад, но во время захода солнца появился серый гном, он прыгнул ему на руки и прижался к нему, как маленький, испуганный ребенок.

– Ты здесь! Ты здесь, мой маленький друг, где Джилл?

Гном, подумав, указал на восток и исчез.

– Я попросту потерял целый день, – подумал Родри. Затем, даже будучи в полном отчаянии, он снова почувствовал, что за ним следят.

Следующие три дня он ехал на восток. Он чувствовал себя скорее бурей, чем человеком, его гнев и отчаяние переплетались в его сознании, рвали его на части, гнали вперед по лесной дороге. Временами он хотел найти Джилл только для того, чтобы перерезать горло; временами он клялся себе, что хочет только одного – вернуть ее назад, он говорил себе, что не задаст ей ни единого вопроса о том, что она делала с Перреном. Постепенно он все больше вместо ярости начал ощущать безысходность. Перрен мог затащить ее так глубоко в леса, что ему никогда не найти их. Единственная надежда была на гнома, который неожиданно появлялся на его пути. И всегда он указывал на восток, при этом он был полон ярости, скрежетал зубами и тряс головой при каждом упоминании о Перрене. Рано или поздно, так, по крайней мере надеялся Родри, гном приведет его к Джилл.

Поздним днем, когда на небе начали собираться облака, грозя пролиться дождем, Родри ехал вдоль узкой тропы, которая вывела его на поляну. За дорогой стоял маленький деревянный круглый дом, по обе стороны его дверей росли дубы. Родри слез с лошади и подвел ее к домику, выкрикнув при этом приветствие. Вскоре из дома вышел пожилой человек с бритой головой и золотым знаком жреца Бэл.

– Добрый день, ваша Священность, – сказал Родри.

– Да благословят тебя боги, юноша. Что тревожит тебя?

– О, небеса! По мне это видно?

Жрец лишь улыбнулся, его темные глаза почти не стали видны в складках морщин. Он был худой, как палка, его рваная туника висела на нем мешком, пальцы его были искривлены как ветки.

– Видите ли, я кое-кого ищу, – продолжал Родри. – И я почти потерял надежду найти ее. Это прекрасная светловолосая девушка, но она всегда одевается как юноша и носит серебряный кинжал. Она должна ехать с тощим рыжеволосым парнем.

– Твоя жена бросила тебя ради другого мужчины?

– Да, так оно и есть, но как вы об этом узнали?

– Это довольно обычная история, юноша, хотя я не сомневаюсь, что тебе больно, как будто ты первый мужчина, которого покинула женщина. – Он вздохнул и покачал головой. – Я не видел ее, но идем, попросим богов, чтобы они помогли тебе.

Больше для того, чтобы сделать приятное одинокому отшельнику, чем надеясь получить предсказание, Родри пошел за жрецом в темную, таинственно пахнущую обитель, которая занимала половину круглого дома. На плоской стороне стоял каменный алтарь, покрытый грубой льняной тканью, чтобы скрыть кровавые пятна от приношения жертв. Позади алтаря возвышалась массивная статуя Бэл, вырезанная из ствола дерева, тело было вырезано грубо, руки были изображены схематично, а туника была лишь выцарапана на поверхности тела. Но лицо, тем не менее, было исполнено прекрасно, большие глаза смотрели, как живые, рот казался таким подвижным, что, казалось, сейчас заговорит. Родри формально поклонился королю мира, затем опустился перед ним на колени. В слабом свете казалось, что глаза божества следят за ним.

– О, святой повелитель, где моя Джилл? Увижу я ее еще когда-нибудь?

На мгновение в храме воцарилась тишина: затем в пустоту заговорил жрец, он говорил гулким голосом, непохожим на обычный человеческий голос:

– Она едет по темным дорогам. Не суди ее жестоко, когда встретишь опять. Тот, кто не соблюдает мне верность, пленил ее.

Родри задрожал, ему стало холодно и страшно от благоговейного страха. Глаза божества задумчиво смотрели на него, и вновь раздался голос.

– У тебя странная вэйр, человек из Элдифа, ты не совсем такой человек, как остальные люди. Однажды ты умрешь, служа королевству, но это не будет та смерть, которую ты представлял для себя. Люди будут помнить твое имя спустя долгие годы, хотя твоя кровь перельется через камень и уйдет. Истинно, они будут помнить тебя дважды, потому, что умрешь ты дважды.

Неожиданно жрец взметнул вверх руки и сильно хлопнул в ладоши. Родри в изумлении огляделся вокруг. Статуя была лишь куском дерева, хотя и искусно вырезанным. Бог ушел.

На протяжении всего дня, быстро двигаясь вперед, Родри изумленно размышлял над предзнаменованием. Что все это значит? Что значит, что Джилл едет по темным дорогам? Он отчаянно хотел, чтобы это означало, что Перрен каким-то образом принудил ее уйти с ним, а что она не пошла добровольно, но это было трудно себе представить, так как Джилл была в состоянии убить лорда, если он совершил над ней насилие. Но он все-таки хватался за первую часть своего предположения, так как надеялся, что Джилл все еще любит его. Его сердце так разрывалось от любви и страха за нее, что он не вспоминал второй части предзнаменования, вспомнил он ее только годы спустя: это противоречило природе и разуму, он должен умереть дважды.

Утром следующего дня предсказание, касавшееся Джилл, стало понятнее, когда он достиг небольшой деревни. В небольшой таверне он впервые за все эти дни поел горячую пищу и выпил пива. Когда он ел баранью отбивную, к нему подошел поболтать тавернщик.

– За последние дни вы второй серебряный клинок в нашей деревне, – сказал он. – Хотя я не думаю, что эта девушка и в самом деле была серебряным клинком.

– Светловолосая девушка? – Сердце Родри заколотилось в груди от случайно оброненного тавернщиком слова. – Прекрасная девушка, но одетая как юноша?

– Совершенно верно! Вы знаете ее?

– Знаю. Как давно она была здесь со своим рыжеволосым спутником? Я хотел бы снова встретиться с Джилл и Перреном.

Тавернщик задумчиво поскреб свою лысину.

– Не больше четырех дней назад, я бы сказал. Они что, ваши друзья? Но они немногословны, хочу вам сказать.

– О, Перрен и в самом деле никогда не был разговорчивым. – Родри старался, чтобы его голос звучал бодро и дружественно. – Но его девушка обычно не прочь поболтать.

– В самом деле? Значит она больна или еще что, потому что она едва в состоянии связать два слова. Я еще подумал, что она одна из тех хорошеньких девушек с пустой головой.

– Послушайте, я надеюсь, что она все-таки не больна, обычно, она подвижна, как жаворонок и вдвое жизнерадостнее.

Тавернщик надолго задумался. – По всей вероятности она слегка повздорила с этим парнем. По тому, как она смотрела на него, я бы сказал, что он хорошенько ее поколачивает, она выглядит порядочно запуганной.

Родри так сжал пивную кружку, что у него побелели костяшки пальцев. – Теперь понятно, что значит, что она едет по темной дороге, – подумал он.

– Но мне кажется, парень, что отсюда они направились на юг. Девушка говорила, что они поедут туда искать ее дедушку.

– Невин! – изумленно подумал Родри, – конечно, это он, она рассказывала о нем.

– Ну что ж, спасибо, – он бросил тавернщику серебряную монету Беноика.

Оставив на столе недопитую кружку пива, Родри вышел из таверны и поспешил на пересечение дорог, чтобы по проселочной дороге направиться на юг.

Тавернщик, вертя в руке серебряную монету, смотрел вслед серебряному клинку, пока тот не скрылся из виду. Он чувствовал одновременно страх и вину. Зачем он солгал, и всего за пару монет, которые дал ему незнакомец? Он ненавидел ложь. Он смутно помнил спор с незнакомцем, но теперь, после всего, что он сказал ему, он все-таки сделал это. Если бы у него была лошадь, он поскакал бы сейчас за серебряным клинком и сказал ему правду… подняв глаза, он увидал деревенского дурачка Марро, который, шаркая ногами, шел по улице. Тавернщик швырнул ему деньги Родри. – Эй, парень, возьми их и отдай матери, скажи ей, что я сказал, чтобы она купила себе новое платье или юбку.

Расплывшись в улыбке от уха до уха, Марро подобрал деньги и побежал прочь. Тавернщик вернулся к своим клиентам.

На юг? – спросил вслух Саламандер, – кипяток на лысину дьяволу, отчего это Родри решил вдруг повернуть на юг?

Столпившийся вокруг него дикий народец, казалось, вместе с ним решает эту задачу.

– Извините, маленькие братцы, это всего лишь риторический вопрос.

Потянувшись, Саламандер встал и, нахмурившись, посмотрел на ночное небо, сожалея, что он раньше не вызвал образ Родри через скриинг. Так как он был изучающим Двуумер, для него было трудно заниматься скриинг не фокусируясь на чем-либо, и невозможно вообще, когда он в это время занимался чем-нибудь другим, например, ехал верхом на лошади.

Продолжая обдумывать загадку, Саламандер решил, что Родри поехал на юг от отчаяния. Без Двуумера он никогда бы не смог найти след Джилл, так как этот странный человек, который увел ее, знал леса как дикий олень. Сам он находился сейчас в десяти милях к северо-востоку от них. Родри был от них на севере и направлялся на юг. Вопрос состоял в том, откуда Родри мог это знать?

– Завтра, маленькие братцы, завтра мы выследим медведя до его логова.

Дикий народец беспокойно шелестел вокруг него, они толкались и щипали один другого, широко разевали рты, изображая отчаяние и ненависть. Саламандер задрожал от страха. Насколько он знал, человек, укравший Джилл, был знатоком Двуумера, обладавшим большой силой, и он ехал навстречу своей гибели.

– Знаете, я считаю, что мне следует рассказать обо всем Невину.

Дикий народец энергично закивал в ответ.

– Но, с другой стороны, предположим, я это сделаю, а он скажет мне, что я должен оставить это грязное дело в покое. Как я смогу потом отчитаться за потерянное летом время? Я думаю, что будет лучше, если я продолжу дело.

Дикий народец махнул руками, показал ему языки и исчез, обдав его волной отвращения.

Утром темные круги под глазами Перрена выглядели как багровые свежие кровоподтеки на фоне неправдоподобно бледной кожи. Его рыжие волосы больше не пламенели; скорее они были тусклыми и матовыми, как мех больного кота. Двигался он медленно, доставая что-нибудь из седельного вьюка, он подолгу смотрел на этот предмет, затем клал обратно. Джилл, сидя в стороне, наблюдала за ним.

– Ты, и в самом деле выглядишь больным, – сказала она.

– Просто устал.

Джилл спросила себя, какое ей дело до того, болен он, или нет, но, по правде говоря, она начинала видеть в нем такую же жертву странной силы, которой была сама. Тем не менее, мысль эта приходила к ней лишь урывками; за эти дни ей вообще редко приходили в голову какие-либо мысли. Части снаряжения в руках Перрена, казалось, все время менялись в размере, то увеличивались, то сжимались, у них не было ни краев, ни определенного смысла, просто линии мерцающей силы, обозначающей место встречи с воздухом. Наконец он вытащил простой железный жезл толщиной, примерно, с палец и сел на деревянную рукоятку.

– Благодарение каждому богу, – сказал он, – я думаю, что потерял его.

– Что потерял?

– Походную метку. Никому не говори, что она у меня была, ладно? В Кергонеи за это могут повесить.

Во всем этом не было никакого смысла. Она заставила себя сдержаться и выяснить все постепенно.

– Мы все еще в Кергонеи? – спросила она, наконец.

– Да, но в южной части. Около Гвейнтейра.

– А… А для чего эта вещь?

– Изменять на лошади клеймо.

– А почему из-за него могут повесить?

– Потому, что его возят только конокрады.

– А для чего он тебе?

– Потому, что я конокрад.

Открыв рот, Джилл в изумлении смотрела на него.

– А как ты думаешь, где я брал деньги, которые мы тратили? – Он рассмеялся ее изумлению. – Я брал лошадь у знатного лорда, продавал ее кому-нибудь из знакомых…

Где-то в глубине сознания Джилл помнила, что воровство – очень плохая вещь. Она думала об этом, пока он перепаковывал свой седельный вьюк. Воровать было нехорошо, но хуже всего, было быть конокрадом. Если украсть у человека лошадь, он может погибнуть в дикой местности. Так всегда говорил папочка. Папочка всегда был прав.

– Ты не должен брать лошадей, – сказала она.

– О, я беру их только у людей, которые могут позволить себе такую потерю.

– Все равно это дурно.

– Почему? Я нуждаюсь в них, а они нет.

Хотя она помнила, что на его аргументы есть контрдоводы, но не могла вспомнить, какие именно. Она легла на спину и принялась смотреть на сильфид, играющих в легком бризе, крылья у них были в форме бриллиантовых кристаллов, они стремительно увертывались друг от друга, устремляясь вниз, затем плавно скользили.

– Я уйду попозже, – сказал Перрен через некоторое время. – У нет нет денег, мне надо достать лошадь.

– Но ты ведь вернешься? – Неожиданно ей стало жутко, она была уверена, что без него она будет здесь совершенно беспомощна. – Ты ведь не бросишь меня здесь?

– Что? Конечно, нет. Я люблю тебя больше собственной жизни. Я никогда не брошу тебя.

Он притянул ее к себе и поцеловал, потом обнял крепче. Она не знала, сколько они сидели вот так под лучами теплого солнца, но когда он выпустил ее, солнце уже клонилось к зениту. Джилл побрела к реке, легла у воды, наблюдая за диким народцем, резвящимся там, пока не заснула.

К вечеру этого же дня Родри прибыл в Лерен, один из самых больших городов Кергонеи с почти что пятистами домами, жавшихся за низкой каменной стеной на берегах Камен Ирейн. Так как Лерен был важным портом для речных барж, перевозивших с гор в Дэвери железо, Родри собирался купить проезд вниз по реке и таким образом сэкономить некоторое время и одновременно дать себе и лошади кой-какой отдых. Но в первую очередь он пошел на рыночную площадь, расспросить о Джилл и Перрене. Некоторые из местных жителей хорошо знали странного лорда Перрена.

– Он полоумный, – сказал торговец сыром, – а если эта девушка едет с парнем вроде него, то она полоумная вдвойне.

– Он немного больше, чем полоумный, – фыркнул кузнец. – Я долгое время раздумывал, где он берет всех этих лошадей.

– А, он благородного происхождения, – вмешался в разговор одетый в купеческое платье мужчина. – У знатных людей есть лишние лошади. Но я не видел его уже несколько недель, серебряный клинок, и никогда не встречал девушки, описанной вами.