Катарина Керр

Заклятье рассвета

Ощетинившийся лес

Ради выгоды королей напал он на хозяев страны. Ощетинившийся лес пик, ужасные потоки вражеских полчищ…

Бог Один Анейринский, Станс A8(4)

Посвящается Раймонду Эрлу Керру, 1917—1987, офицеру и джентльмену.

АВТОР ВЫРАЖАЕТ ОГРОМНУЮ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬ:

Пат ЛоБрутто, моему издателю, человеку, обладающему огромными деловыми качествами, человеку, который продолжает бороться за меня, даже если работа над романом затягивается все больше и больше.

Элизабет Помада и Майклу Ларсену, моим агентам, которые мне скорее друзья, чем деловые партнеры.

Марте Грабиен, оказавшей неоценимую помощь в приобретении мной компьютерной системы.

Нику и Деборе Грабиен, которые по собственной инициативе ввели мой новый компьютер в действие.

Джону Джекобсону, моему лучшему критику и моей опоре, который, вне всякого сомнения, если бы жил в Дэвери, сам был бы серебряным клинком.

Элис Братин, моей матери, которая, к большему своему удивлению, обнаружила, что ей и в самом деле нравятся странные вещи, которые я пишу.

И, как всегда, Говарду Кэрру, моему мужу.

Замечания к обозначению дат.

Летоисчисление в календаре Дэвери берет начало от основания Святого Города, или, если быть точнее, года, когда король Бран увидал знамение в виде белой свиньи, которое указало ему, где должна быть построена его столица. Грубо это можно отнести к 6-7 веку.

ПРОЛОГ

ВЕСНА, 1065

Изучающие Двуумер часто жалуются, что о нем говорится всегда загадками. Для этого есть причины. Какие? Дело в том, что Двуумер сам по себе загадка.

«Тайная книга Кадвалона Друида».

Такие понятия как «день» или «месяц» не имели никакого значения в краю лугов и пастбищ. Медленно протекали года, сменяли друг друга времена года: порывистые дожди зимой, когда трава становится голубовато-зеленой и серое небо низко нависает над землей; весенние половодья, когда реки выходят из берегов и затопляют покрывшиеся бледной зеленой листвой ивы и ореховые кусты; иссушающее лето, когда трава приобретает бледно-золотой цвет и любое пламя становится вероломным; первые теплые дожди осени, когда на короткое время золотом и пурпуром расцветают дикие цветы.

В летний зной народец медленно перемещался на север, перегоняя табуны лошадей и отары овец; в зимнюю стужу они проделывали обратный путь на юг. Течение времени они определяли, замечая такие незначительные детали, как последнюю землянику или когда первые самцы оленей начинали терять свои рога.

Так как их божества всегда были при них, путешествуя со своим народом в их долгих странствиях, то не было необходимости устраивать в их честь большие религиозные празднества. Когда доводилось встречаться двум-трем аларли, свободно организованным кочующим группам, то праздновалась встреча друзей.

В году был еще один день, который отличался от остальных: весеннее равноденствие, которое обычно означало начало половодья. Далеко на севере в высоких горах таяли снега, направляя в луга потоки воды; точно также в далеком прошлом пронеслось здесь кровавое половодье с севера. Несмотря на то, что средняя продолжительность жизни народца была пять веков, к сегодняшнему дню не осталось в живых никого из очевидцев тех черных годов, но память народца была жива. Делалось все, чтобы их дети всегда помнили день равноденствия; в ознаменование годовщины этого события ежегодно аларли собирались в группы по десять-двенадцать эльфов и отмечали этот день.

Несмотря на страстное желание скакать на восток Дэвери, Эбани Саломондериел никогда не покинул бы земли эльфов, не отметив этот наиболее священный и ужасный день. Эбани путешествовал вместе со своим отцом, бардом Девабериэлом Силверхэндом. Всадники покинули берега моря и направились к слиянию рек Корапан и Делондериель, расположенному рядом с участком девственного леса, служащим своеобразной границей края лугов и пастбищ. Там, как они и предполагали, происходил алардан, или встреча рода. В высокой траве было разбросано около двухсот разноцветных шатров – красных, пурпурных, белых, в стороне мирно паслись табуны лошадей и отары овец. Немного поодаль от остальных стояло десять нераскрашеных, грубо сшитых из бедных дубленых шкур шатров.

– Похоже, что к нам присоединились некоторые из лесных жителей, – отметил Девабериэл. – Хорошо, пришло время преодолеть им собственные страхи.

Девабериэл был исключительно красивым, волосы его по цвету напоминали бледный свет луны, глубоко сидящие темные глаза с вертикальным как у кота разрезом, изящные удлиненные заостренные уши…

Эбани унаследовал от отца лишь цвет волос, остальные черты были у него материнские, человеческие; его глаза цвета дыма имели круглую радужку, уши, хотя и слегка заостренные, не выделялись среди человеческих.

Отец и сын вели с собой восемь лошадей, две из которых тянули повозку, на которой находился весь их скарб. Так как Девабериэл был бардом, а Эбани гертфином, то есть сказочником и менестрелем, у них не было надобности в больших стадах. Когда они подъезжали к шатрам, навстречу выбегал народец, приветствуя барда и соперничая между собой за честь накормить его и сына.

Они выбрали место для сооружения рубиново-красного шатра около Танидарио, женщины, которая была старым другом барда. Хотя она часто давала советы отцу и помогала растить его сына-метиса, Эбани было трудно думать о ней как о матери. Он смутно помнил свою родную мать, в памяти всплывала бледная, нежная, обнимающая его женщина. В отличие от нее Танидарио была охотницей, с крепкими мускулами, шести футов роста, прямая, как стрела с черными как смоль волосами, которые были заплетены в длинную, свисающую до пояса косу.

Приветствуя Эбани, она поцеловала его в щеку, схватила за плечи и, улыбаясь, слегка отстранила, словно бы оценивая, насколько он вырос.

– Держу пари, ты ждешь не дождешься весенней охоты, – сказал Эбани.

– Конечно, – есть немного. Я подружилась с лесными жителями, и они предложили мне показать, как охотиться с копьем глубоко в лесах. Я предвкушаю вызов на соревнование.

Эбани лишь улыбнулся в ответ.

– Знаю я тебя, – засмеялась Танидарио, – охота в твоем понимании – это найти мягкую постель с хорошенькой девушкой на ней, ну да ладно, когда ты станешь совсем взрослым, ты станешь смотреть на такие вещи по-другому.

– Этой весной мне исполнится семьдесят четыре.

– Совсем ребенок. – Танидарио взъерошила ему волосы огрубелой рукой. – Ладно, идем, встреча уже начинается. Куда это подевался твой отец?

– Ушел с другими бардами, он будет петь сразу после Рассказа.

Внизу у реки собирали грубый помост из снятых с телег жердей, неподалеку беседовал с четырьмя другими бардами Девабериэл. Вокруг скопилось множество народа, взрослые сидели, поджав по-турецки ноги, на траве, между ними сновали неугомонные дети. Эбани и Танидарио сели с краю, неподалеку от группы лесных жителей. Хотя они и были похожи на остальных эльфов, но одеты лесные жители были в грубые кожи, и каждый имел с собой небольшую палочку с зарубками, украшенную перьями с переплетенными цветными нитями. Считалось, что эти палочки обладают магической силой. Хотя обычно лесные жители жили в густых лесах на севере, но временами они перемещались на юг для торговли. Так как они всегда оставались довольно диким народом, то на встрече воспоминаний их щадили и оставляли в покое.

Постепенно все угомонились, дети уселись рядом с родителями. На помост взошло четыре барда, среди них Дебариэл. Они стали в глубине помоста, скрестив на груди руки и слегка расставив ноги, почетный караул для рассказчика. Вперед вышел сын Манавера Контариэла, самый старший из них. Он воздел высоко к небу руки. Эбани был потрясен его видом, он понял, что бард в последний раз ведет свое повествование. У него уже начал проявляться возраст, волосы побелели и истончились, лицо изрезали морщины. Когда кто-либо из народца старел, это означало, что смерть его близка.

– Отец его был очевидцем тех ужасных событий, – прошептала Танидарио.

Эбани лишь молча кивнул в ответ, так как Манавер уже опускал руки.

– Мы собрались здесь, чтобы вспомнить… – его высокий тренированный голос казалось, разрастался в теплой тишине.

– Вспомнить, – выдохнула в ответ толпа, – вспомнить запад.

– Мы собрались здесь, чтобы вспомнить города, Прекрасные Башни, Широкую Реку, Радужные Мосты… да, вспомнить города и башни, и все чудеса далекого-далекого запада. Их отобрали у нас, они лежат в руинах, там рыщут лишь лисы до совы, сорная трава и чертополох покрывают внутренние дворы дворцов Семи Королей.

Толпа тяжело вздохнула и все приготовились слушать рассказ, слышанный уже раз пятьсот, если не больше. Несмотря на то, что Эбани был наполовину Дэвери, он почувствовал, как его душат слезы. Он слушал рассказ о том, как жил народец на холмах и плодородных долинах далекого запада, в полных чудес городах, занимался искусством и ремеслами, пока творения его рук не стали настолько совершенны, что дали основание некоторым утверждать, что это не что иное, как Двуумер, то есть волшебство.

Очень давно, свыше тысячи лет назад, некоторые уже начали сомневаться, когда в самом деле – то ли тысяча сто, то ли тысяча двести лет прошло с того времени, началось Уничтожение. До этого несколько миллионов народца мирно жили под владычеством Семи Королей. Потом начались предзнаменования. Пять зим подряд выпадало огромное количество снега. Пять весен выходили из берегов реки. На шестую зиму начали появляться тревожные сообщения от фермеров северных провинций о том, что волки, казалось, сошли с ума – они охотились большими стаями, нападали на дорогах на путешественников. Мудрецы пришли к выводу, что волки отчаялись от голода, что причиной этого голода стала погода в горах, вероятно, со стороны юга действует какое-то пагубное влияние. Совет Семи Королей разработал план: накопление продуктов и справедливое распределение их среди нуждающихся, набор небольших отрядов рекрутов для борьбы с волчьими стаями. Для борьбы с угрозой они собрали также магов и мудрецов, чтобы те в случае необходимости помогли фермерам.

На шестую весну эскадроны королевских стрелков отправились на север, как они полагали, лишь на борьбу с волками.

Когда последовала ответная атака, она была подобно лавине, которая похоронила стрелков. Никто по-настоящему не знал, кем были враги: это были не люди, но и не эльфы. Это было низкорослое племя, похожее на огромных карликов, одеты они были в шкуры и вооружены лишь необработанными копьями и топорами. Несмотря на свое убогое вооружение, воины сражались с такой яростью и свирепой жестокостью, что, казалось, их совершенно не волнует, погибнут они или нет. А ко всему, их были тысячи, и все они были на лошадях. Когда на север вместе с подкреплением отправлись мудрецы, они доложили, что язык врагов им совершенно незнаком. Полуголодные, в отчаянии убегавшие от какой-то постигшей их родные края катастрофы, эти полчища жгли, опустошали, грабили все, что встречали на своем пути. Атакующие имели ощутимое превосходство еще и потому, что народ никогда до этого не видал лошадей. Подействовал эффект неожиданности, скорость передвижения, но затем эльфы привыкли к ужасным животным. Но к тому времени, когда они поняли, что лошади даже более уязвимы для стрел, чем люди, север был потерян, Танбалапалим превратился в груду дымящихся головешек и растрескавшихся камней.

Короли собрали народ и отправили его на войну. После того, как на битву отправились все мужчины и женщины, которые были в состоянии стрелять из лука, силы на время уравновесились. Хотя день и ночь вдоль дорог пылали погребальные костры, захватчики в клубах дыма продолжали продвигаться вглубь страны. Король Эмандриель был в отчаянии от их безумных атак, он пытался вести переговоры с их вождями и предлагал им в качестве компромисса владение восточной частью края лугов и пастбищ. Но в ответ они убили посланника короля, насадили его голову на длинное копье и на протяжении нескольких дней демонстрировали ее своим воинам. После этого не могло быть и речи о том, чтобы простить это злодеяние. С оружием в руках на север отправились дети, чтобы заменить своих павших в бою родителей. Но вражеская орда по-прежнему продвигалась вперед.

К осени средние провинции были сметены кровавым потоком. Несмотря на то, что большое количество народца отчаянно сражалось, чтобы удержать стоявший на побережье Ринбаладелан, большинство спасалось бегством; прихватив домашних животных, согнав в табуны доставшихся от противника лошадей, грузя телеги и фургоны и устремляясь на восток, который не интересовал захватчиков. Ринбаладелан держался на протяжении зимы, но весной он пал. Еще больше беженцев двинулось на восток, они несли с собой рассказы о пережитом, которые были еще ужаснее своей обыденностью. В каждом роду были похищенные и изнасилованные женщины, убитые и съеденные дети, дома их сожгли дотла, у кого не доставало сил, чтобы бежать, сгорели вместе с ними. Они видели оскверненные храмы, бессмысленно опрокинутые акведуки, разграбленные и сожженные фермы; все, что можно было бы с толком использовать, было уничтожено. Все лето не иссякал поток беженцев, затем начался голод. Они были оседлым народом, охотой занимались исключительно как видом спорта. Когда они пытались вырастить спасенные семена зерна, суровая земля давала скудный урожай. А кроме того, они не знали, доведется ли им зимовать здесь следующую зиму, так как ждали, что вскоре враг появится и здесь, на востоке. Некоторые бежали в леса, надеясь найти убежище среди примитивных лесных племен; некоторые добрались до земель, которые позже стали называться Элдиф; большинство же, ожидая конца, осталось на месте.

Но орды захватчиков так никогда и не пришли сюда. Постепенно народец приспособился к этим землям, научился извлекать из них то, что они могли дать, они разводили скот и лошадей, они ели, и продолжали есть до сих пор, пищу, при которой у принцесс из Долины Роз началась бы рвота: Ящериц и змей, внутренности оленей и антилоп, как впрочем, и их мясо, коренья и клубни, которые они выкапывали повсюду. Они научились высушивать лошадиный навоз и заменять им недостающие здесь дрова; они отказались от фургонов, так как они оставляли глубокие борозды на пастбищной земле, которая была теперь их кормилицей. Чтобы добыть клей, они варили рыбьи головы, для тетивы использовали сухожилия животных, в поисках корма для животных они постоянно кочевали с места на место. Они сумели не только выжить, но и родили детей, так что, несмотря на гибель во время внезапных наводнений и несчастных случаев на охоте, численность населения восстанавливалась.

Наконец, через тридцать два года после Уничтожения, Ранадар – Высокая Гора, последний из Семи Королей, нашел свой народ. Однажды весной он появился на алардане с последними семью стрелками королевской стражи. Он рассказал, как вместе со своими людьми жил как бандит среди холмов, как они делали все, что было в их силах, чтобы мстить за свою разрозненную страну, как они молили богов дать им силы для большего мщения, боги услыхали их горе. Завоевывая и разоряя города, вражеские полчища не имели представления, как их восстанавливать. Они жили в грубых бараках среди руин и пытались засеять отравленную ими землю. Хотя каждый из этих уродцев носил на себе награбленные драгоценности, сточные трубы переполняли нечистоты, в то время как они продолжали сражаться за все уменьшающиеся военные трофеи. Среди них вспыхнули эпидемии различных болезней, все они были смертельными и быстротекущими. Когда Ранадар рассказывал об этом, он разражался громким хохотом, он смеялся как сумасшедший, и народец смеялся вместе с ним.

На протяжении длительного времени ходили разговоры о том, что надо дать возможность эпидемиям завершить свое дело, затем убить оставшихся в живых захватчиков и вернуться в разбитое королевство. На протяжении двух столетий, до самой смерти Ранадара, каждый вечер собирались они у костров и строили планы. Время от времени несколько отчаянных юношей отправлялись на разведку. Возвращались лишь некоторые, но вернувшиеся рассказывали о сплошных руинах и все еще свирепствующих болезнях. Если бы жизнь в краю лугов и пастбищ не была такой суровой, то, по всей вероятности, отправили бы уже на запад армию. Но ежегодно погибало почти столько же народа, сколько рождалось. Наконец, где-то через четыреста пятьдесят лет после Уничтожения несколько молодых людей организовали специальный разведывательный отряд для рейда в Ринбаладелан.

– Среди тех молодых людей был и я, – голос Манавера слегка дрогнул при этом воспоминании. – С двенадцатью товарищами я отправился на запад, много раз я слышал от своего отца о Прекрасных Башнях Ринбаладелана и я стремился увидеть их собственными глазами, даже если это будет стоить мне жизни. Мы взяли с собой много колчанов со стрелами, так как ожидали кровавого столкновения с остатками захватчиков.

Он замолчал и криво улыбнулся, как бы усмехаясь над самим собой.

– Но там было пусто, все давно вымерли, также как умер и сам Ринбаладелан. Мой отец рассказывал мне о высоких храмах, крытых серебром и черным янтарем; я увидал поросшие травой курганы. Он рассказывал о сделанных из разноцветных камней, поднимающихся на высоту пятьсот метров башнях; я нашел разбросанные там и сям обломки. Отец рассказывал об оживленных широких улицах; я нашел заросшие травой следы. Там и сям я находил среди руин бараки, грубо сложенные из камней разрушенных домов. В одном из них я нашел лежащий на полу непогребенный скелет, это был один из последних захватчиков.

Среди толпы пронесся вздох, над землей повеяло рвущей сердце печалью. В первых рядах с колен матери вывернулась маленькая девочка и встав, спросила:

– Так почему мы тогда не возвращаемся, если все они умерли?

Детский голосок звонко прозвучал в окружающей тишине.

Мать схватила ребенка, собравшиеся рассмеялись, смелое выступление ребенка разрядило атмосферу уныния, навеянную воспоминаниями о пережитой трагедии. Манавер тоже рассмеялся над маленькой девочкой.

– Куда назад, моя сладкая? – спросил он ребенка. – Королевство умерло, руины позарастали травой. Мы принесли с собой на эту землю наших богов, край лугов и пастбищ стал нам матерью. А кроме того, уже поумирали все, кто знал, как строить великолепные города, знал, как пахнет металл, как работать с камнем. Те, кто выжил и живет сейчас – обыкновенные фермеры, скотоводы и лесничие. Что мы знаем о том, как строить города, дороги, работать с редкими металлами?

Скрестив ноги, девочка о чем-то сосредоточенно думала, беззвучно шевеля от напряжения губами. Наконец она подняла глаза на умирающего барда.

– Значит мы никогда не вернемся назад?

– Да, «никогда» – жестокое слово, тебе не следует его произносить, но я сомневаюсь, что мы когда-нибудь вернемся. Но мы помним прекрасные города, наши истоки, наш дом.

Хотя при слове «помним» народец вздыхал с должным уважением, никто не плакал, потому что никто из них никогда не видал Долины Роз, не ходил по Солнечной Дороге к храмам.

Кивнув, Манавер отошел в сторону, предоставляя Девабериэлу возможность петь печальную песнь о разоренной земле. Песнопения продолжались часами, барды сменяли друг друга, постепенно песни становились радостнее и радостнее, пока алардан не превращался, наконец, в праздник; песни и танцы длились до утра.

Эбани встал и незаметно ушел. На протяжении многих месяцев он слышал упражнения отца в плачевных песнопениях, они производили на него угнетающее впечатление, ему тяжело было их слушать. Кроме того, всегда в день годовщины давала о себе знать кровь Дэвери.

Беседуя с учеными мужами Дэвери, Эбани постепенно по кусочкам собрал о Бедствии такие сведения, которых никто не знал. Так как в результате обнародования этих сведений могла возникнуть вражда между двумя родами, связанными кровным родством, он держал их в секрете даже от своего отца. Полчища были изгнаны на юг народом Бел, так называли себя люди Дэвери, когда они пришли тысячу лет тому назад с их таинственной родины. Хотя по мнению народца люди Дэвери были очень кровожадными, в старые времена они были еще более жесткими завоевателями, они охотились за головами врагов, чтобы украсить ими храмы своих богов. Еще до того, как они обрели свой Святой Город, они пронеслись через далекий север, убивая, грабя, порабощая чужие народы. И Орды бежали впереди них, бежали на юг.

– Ты никогда не поднимал меч против нас или людей Дэвери, – громко прошептал Эбани, но ты убил более чем достаточно народа моего отца.

Слегка дрожа, он нырнул в шатер, сквозь кожаные стены пробивался солнечный свет, окрашивая в рубиновый цвет воздух внутри. Так как они прибыли на алардан поздно, то мешки и утварь были в беспорядке разбросаны на кожаном полу шатра. Эбани лениво поднял несколько мешков и повесил их на крючья, потом сел среди в беспорядке разбросанных вещей и порылся в парусиновом мешке; такими мешками пользовались Дэвери. Внизу, на самом дне, он нашел маленький кожаный мешочек, открыв его, он вынул оттуда простое серебряное колечко. Плоская полоска, примерно, треть дюйма шириной, на нем с внешней стороны были выгравированы розы и слова на языке эльфов. С внутренней же стороны были слова на каком-то незнакомом языке. На розы упал розовый отсвет и они, казалось, расцвели, кольцо состояло из разнородных элементов, такая обработка была известна в настоящее время только Дэвери.

– И откуда ты, трофей, из Ринбаладелана или Танбалапалима? – спросил Эбани. – Теперь нашим людям известны только дикие розы с пятью тощими лепестками. Кольцо безмолвно лежало у него на ладони, мерцающая загадка. Хотя оно не обладало волшебной силой, но было связано с Двуумером. Много лет тому назад его дал Девабериэлу таинственный незнакомец в качестве подарка одному из его будущих сыновей. Пророческое толкование назначения подарка одной из знающих Двуумер указывало на то, что кольцо принадлежало младшему из троих сыновей, который подобно Эбани тоже был метисом. Но в отличие от матери Эбани, которая была просто хорошенькой деревенской девушкой, мать Родри была одной из наиболее влиятельных дворянок в королевстве. Родри ничего не знал о своем настоящем отце, который дал задание Эбани вручить ему это кольцо.

– И что я скажу ему, когда найду его? – пробурчал Эбани, вслух так, как, разговаривая, ему легче думалось. – О, знаешь, этот своеобразный человек сказал, что оно твое, но я не могу сказать тебе, почему это кольцо принадлежит тебе, я в самом деле не знаю этого, и никто не знает, это так, дорогой брат. Я не стал бы лгать тебе и если бы хоть что-нибудь знал, то сказал бы. Один знаток Двуумера говорит, что оно окружает твою вэйр, то есть Судьбу, а другой говорит, что твоя Судьба – это судьба Элдиф, и все может быть, так как мы находимся на земле причуд, нюансов и тайн. И клянусь богами, с моим любопытством эльфа я выясню правду!

Засмеявшись, он опустил колечко в мешочек, затем положил этот мешочек в другой, который носил на шее. Вскоре он поскачет в земли людей, где рыщут воры, и ему следовало найти более надежное место для хранения кольца, чем открытый брезентовый мешок. С мыслями о предстоящем путешествии, Эбани вышел из шатра и побрел к берегу реки. Воды Делондериель казались золотистыми в свете заходящего солнца. Издали доносился голос отца, он продолжал петь стансы сильным и чистым, полным печали голосом.

Эбани встал лицом к реке и пристально начал глядеть на нее. Он продолжал фокусировать свое сознание пока, наконец, не увидал с помощью Двуумера сначала слабое, расплывчатое, но затем отчетливое изображение Родри. Эбани владел искусством посредством магии, то есть с помощью Двуумера, видеть на расстоянии людей и местность – это искусство называлось скриинг.

Родри стоял на крепостной стене каменного форта и оглядывал окрестности, где под темными соснами белыми заплатами еще лежал снег. Родри был завернут в плащ, его дыхание превращалось в морозный пар. Теперь, зная, что у них один отец, Эбани видел то, что ускользнуло от него прошлым летом, когда он случайно встретил Родри, и когда в молодом воине промелькнуло что-то очень знакомое. Хотя волосы у Родри были цвета вороньего крыла, а глаза синие, как васильки, но глядя на них обоих, можно было с уверенностью сказать, что они братья. Анализируя свое сходство с братом, Эбани почувствовал, что опять начал мыслить вслух:

– Хотя я в общем-то не намерен рассказывать тебе правду, не так ли, брат? Что мне надо будет сделать, разбить вокруг тебя все зеркала? Мой наставник по изучению Двуумера говорит, что Родри должен считать себя человеком. Великолепно! Тогда я передам тебе это кольцо и сразу же исчезну, чтобы ты не успел рассмотреть мое лицо!

Образ Родри неожиданно обернулся и пристально посмотрел на Эбани, казалось, он слушает, что говорит его далекий брат. Эбани улыбнулся ему, затем расширил границы видения до пределов скриинга, магии, помогающей видеть местность и людей на расстоянии, примерно на две мили от его фокуса. Он увидал каменистые, покрытые соснами холмы и разбросанные между ними фермы. Большинство, как и Родри, находились в провинции Кергонеи, остальные – на хороших пятьсот миль в стороне.

– Тебе, парень, предстоит долгое летнее путешествие, – сказал сам себе Эбани. – Но с другой стороны, было бы ужасно стыдно уйти до окончания праздника.

Хотя было холодно стоять наверху крепостной стены форта лорда Гвогира, Родри задержался там еще некоторое время, глядя поверх холмов Кергонеи и не видя их. В какое-то мгновение он подумал, не сходит ли с ума, потому что ему показалось, что с ним кто-то разговаривает, хотя на стене кроме него никого не было. Слова доносились невнятно, но кто-то называл его братом и говорил о подарке, который должен был ему передать. Родри раздраженно вскинул голову, решив, что это проделки ветра. Дело в том, что насколько он знал, у него был лишь один брат, который ненавидел его всей душой, и если уж от него и можно было ожидать какого-нибудь подарка, то это только мог быть удар кинжала в спину; доносимые же ветром слова звучали тепло и дружественно.

Опершись спиной о сырой камень, он вынул из-за пояса серебряный клинок. Родри глядел на кинжал и вспоминал своего старшего брата Рииса, гвербрета Аберрена, несколько лет назад отправившего его в изгнание. Несмотря на то, что кинжал был прекрасен, клинок его был острым как сталь и сияющим как серебро, он был запятнан позором, на нем было клеймо бесчестья наемного солдата, сражавшегося не во имя благородных целей, а исключительно ради денег. Пора было отправляться в долгий путь, так как серебряные клинки не выносили бездействия. Хотя он неплохо сражался за лорда Гвогира прошлой осенью, и даже был ранен, камергер уже ворчал, что надо кормить его и его женщину. Родри вложил клинок в ножны и посмотрел на небо; оно было холодное, но ясное.

Было похоже, что снег был уже в прошлом.

– Завтра отправляемся, – сказал вслух Родри, – и если ты думаешь сейчас обо мне, брат, то, вероятнее всего, внутренности твои при этом горят огнем, во всяком случае, он желал ему этого.

Родри и не подозревал, что в это время далеко на юге, в небольшом городке в Элдифе происходило событие, которое и в самом деле могло привести к осуществлению его пожелания старшему брату. Форт Браслин, укрепление, которым только недавно овладел лорд Гареф, был охвачен напряженной суматохой. В то время, как сам лорд без устали вышагивал с кубком медового напитка в руке по огромному залу, на женской половине рожала его вторая жена Донилла. Так как это были ее первые роды, то происходили они долго и тяжело. Тиэрин Ловиан, также как и вторая женщина из обслуги, начала уже волноваться. Лицо роженицы было мертвенно-бледным, ее длинные каштановые волосы взмокли от пота. Донилла, уцепившись за толстую веревку, привязанную к укрепленной над головой перекладине, полуприсев нависала над родильным стулом, ее служанка Галла стояла рядом на коленях и время от времени вытирала ей лицо смоченной в холодной воде салфеткой.

– Дай ей немного пососать влаги из чистой смоченной в воде тряпочки, – сказал помогавший родам знахарь, – только совсем немного.

Другая служанка тут же бросилась за чистой тканью и свежей водой. Старый Невин был известен в королевстве не только как лучший знахарь, ходила молва, что он знает Двуумер. Ловиан улыбнулась, видя благоговейный страх служанки, но улыбнулась лишь слегка, потому что прекрасно знала, что слухи имеют под собой почву. Она вопросительно посмотрела на Невина, он успокоительно улыбнулся ей в ответ, затем заговорил с Дониллой. Его голубые как лед глаза, казалось, проникали в ее карие глаза, в самую ее душу. Вздохнув, она расслабилась, боль, казалось, отпустила ее.

– Скоро все кончится, моя госпожа. – Голос его звучал очень мягко, успокаивающе. – Теперь дышите глубоко, но не потревожьте ребенка. Он скоро появится.

Задыхаясь от родовой схватки, Донилла кивнула в ответ, и задышала глубоко и ровно. Несмотря на то, что сама Ловиан родила четырех сыновей, она не могла припомнить, чтобы когда-нибудь у нее были столь трудные роды.

– Наверное, я просто забыла, – подумала Ловиан, – как ни странно, боль быстро забывается. Нервничая, она подошла к открытому окну и выглянула наружу; словно бы по иронии, за окном был яркий весенний день. Бедняжка Донилла так стремилась иметь ребенка, но сейчас она, наверное, предпочла бы остаться бесплодной. Молодая женщина снова застонала, Ловиан с состраданием вздрогнула.

– Уже идет, моя госпожа! – радостно воскликнул Невин, уже вот-вот, теперь поднатужьтесь еще немного.

Ловиан продолжала стоять у окна, пока не услыхала пронзительный вопль, а затем хороший, здоровый плач ребенка. Она обернулась и посмотрела на Невина и служанку, которые укладывали Дониллу на соломенную постель, приготовленную около родильного стула, подносили к ее груди еще соединенного с матерью пуповиной ребенка. Молодая леди дрожащими пальцами гладила покрытую мягким пушком головку младенца, ее широко открытые глаза светились счастьем и триумфом.

– Сын, ваша светлость, – хриплым голосом сказала она Ловиан, – я подарила моему господину еще одного сына.

– И к тому же здорового сына, – сказала Ловиан. – Я пойду сообщить его светлости радостную весть?

Донилла молча кивнула в ответ, глаза ее были прикованы к крошечному личику, уткнувшемуся носиком в ее грудь.

Ловиан спускалась по лестнице с тяжелым сердцем, и у нее были для этого основания. Конечно, Донилла заслужила этот момент триумфа, реабилитации. После десяти лет бездетного замужества, ее первый муж оставил ее как бесплодную. Это было горькое унижение для любой женщины, но хуже всего была разбивающая сердце мысль, что она никогда не сможет иметь ребенка. Теперь у нее сын и каждый в Элдифе знает, что она не бесплодна.

Но к сожалению, ее маленький триумф имел важные политические последствия, которые, как кажется, ее второй муж мучительно осознавал. Гареф был мужчиной среднего возраста, от первого брака у него уже было двое сыновей и дочь; в его светлых волосах и усах явственно проглядывала седина. Он искренне обрадовался принесенной Ловиан новости, взорвался смехом и завопил, что его отряд сыновей пополнился. Но радостное выражение тут же пропало с его лица.

– Простите, ваша светлость, – сказал он, – это чисто мужское проявление радости.

– Не надо передо мной извиняться, кузен, – устало сказала Ловиан, – также, как и перед Риисом, хотя я и советовала вам какое-то время побыть подальше от Абервина.

– Я и в самом деле собирался так сделать.

Сложность ситуации состояла в том, что гвербрет Риис был первым мужем Дониллы, тем самым, который опозорил ее как бесплодную, так как у него не было наследника, которому он мог бы передать управление огромного хана, территории, одной из наиболее важных во всем королевстве. Если он умрет бездетным, что казалось сейчас наиболее вероятным, в Элдифе может вспыхнуть открытая война, так как многочисленные кланы начнут претендовать на выдвижение своих кандидатов на должность гвербрета. Хотя Ловиан любила своего кузена и его жену, она находилась здесь с целью засвидетельствовать рождение ребенка, так как в этом событии был политический подтекст. Так как она стала тиэрином Форта Гвербина со многими вассалами и обширными владениями, то была очень занята и ей было слишком дорого время, чтобы она могла позволить себе разъезжать по своим владениям в качестве повивальной бабки для жен ее вассалов. Но ей необходимо было собственными глазами убедиться в том, что Донилла в самом деле родила ребенка.

– Ты думаешь, что Риис усыновит сына? – спросил Гареф.

– Я больше не имею понятия ни о чем, что собирается делать Риис, несмотря на то, что это мой первенец. В любом случае усыновленный наследник имеет мало шансов в Совете Выборщиков. Наиболее разумным для него было бы вернуть из ссылки Родри.

Гареф вопросительно изогнул бровь.

– Я еще не потеряла на это надежды, – отрывисто бросила Ловиан, – но я не понимаю твой скептицизм.

В зал вошел Невин. Он был высоким, с копной белых волос, лицо его было испещрено морщинами как старая джутовая мешочная ткань, но в походке его чувствовалась сила. Энергичным шагом он подошел к Гарефу и слегка поклонился. Когда он объявил лорду, что он может навестить леди, тот вспыхнул до корней волос; он любил свою молодую жену почти что безумной любовью. Невин принял от пажа высокую кружку эля и сел рядом с Ловиан.

– Да, – заметил он, – для первых родов в ее возрасте они прошли замечательно. Зная вас, могу представить себе, что вы вне себя от радости.

– Совершенно верно. Я всегда любил ее. Хотя один мужчина по-скотски бросил ее.

Невин тонко усмехнулся, глядя на Ловиан, и отхлебнул изрядный глоток эля.

– Завтра я уезжаю, – сказал он. – Отправляюсь в Форт Дэвери. Мой племянник служит сейчас при дворе короля, я смогу узнать придворные сплетни.

– Племянник, в самом деле! Тем не менее, я рада, что он там. А то я начинаю уже думать, что единственная наша надежда, это вернуть осужденного Риисом на высылку сеньора.

– Гвербреты уже поднимали мятеж против такого вмешательства в их дела. Ты думаешь, Риис хочет этого?

– Я не знаю. У меня сердце разрывается при мысли, что Элдиф может быть ввергнут в войну только потому, что мои сыновья рассорились по пустякам!

– Война еще не началась, и я пойду на все, лишь бы этого не случилось.

Но он выглядел до того утомленным, что Ловиан испугалась. Хотя он был самым могущественным знатоком Двуумера в королевстве, он все же продолжал оставаться всего лишь человеком. Кроме того, он был вовлечен в политические интриги, что, правда, может быть ей это только казалось, оказывало влияние на его магическое призвание.

– Ну, хорошо, – сказала наконец Ловиан. – По крайней мере, ребенок родился под хорошим знаком. Говорят, что в первый весенний день рождаются счастливые юноши.

– Да, есть такое поверье, и будем надеяться, что эта весна отмечена хорошим знаком и для всех нас.

По тому, с каким рассеянным видом Невин произнес это, Ловиан поняла, что он сильно сомневается, что слова его сбудутся. Она хотела, но не решалась задать Невину еще один вопрос, она боялась, что услышит в его ответе страшащую ее правду. Пока она колебалась, послышались шаги. Вошедший юноша выглядел крайне сконфуженным.

– Ваше сиятельство, у ворот знатный лорд. Могу я спросить вас, как мне поступить, или мне следует найти лорда Гарефа?

– Можешь спросить меня, потому что у меня чин выше. Если бы мы были с лордом Гарефом в одном чине, то тебе следовало бы найти его. Ну, а теперь говори, что это за знатный лорд?

– Талис из Белглеафа, ваше сиятельство. Он говорит очень странные вещи. Он спрашивает, будет ли он желанным гостем в форте, который должен принадлежать ему.

Сидевший рядом с Ловиан Невин тихо выругался.

– О, боги! – слабым голосом проговорила Ловиан. – И надо было ему появиться прямо сейчас! Ладно, юноша, беги и скажи ему, что он и в самом деле желанный гость в форте Браслин. Скажи ему именно это и ни слова больше.

Как только паж вышел, Невин повернулся к Ловиан, насмешливо изогнув бровь.

– Все это снова ведет к войне с Лослейном, – сказал Ловиан безнадежно усталым голосом. – Сестра Талиса была женой Корбина. Она вернулась к брату еще до начала войны, потому что присутствие в форте Лослейна сводило ее с ума, и, честно говоря, я не могу винить ее за это. Но потом, после того как Корбин был убит, я захватила эти земли, потому что она оставила своего мужа. Все мои подданные взроптали бы, если бы я не сделала этого. Я предложила ей в качестве компенсации деньги и лошадей, но Талис отказался позволить ей пойти на такое соглашение.

Ловиан прервала свое объяснение, потому что объект ее рассказа, широко шагая, вошел в этот момент в зал. Он сбросил с себя плащ, снял перчатки. Талис был крупным мужчиной лет сорока, в его седых волосах еще проглядывали светлые пряди, зеленые глаза его были проницательные и умные. Швырнув пажу плащ, он подошел к тиэрину и отвесил ей глубокий поклон. Его вежливая улыбка ничего не выражала.

– Не ожидала увидеть вас здесь, лорд, – сказала Ловиан.

– Я пришел, чтобы поздравить Гарефа с рождением ребенка. Паж сказал мне, что это парень.

– Да, и здоровый парень.

– Следовательно, Форт Браслин получил еще одного наследника, не так ли?

Талис помолчал, принимая от служанки кружку с элем, затем продолжал:

– Возможно, это божье свидетельство справедливости.

Ловиан со всех сторон обдумывала вызов Талиса. Если бы она была мужчиной, и, таким образом, имела возможность драться на дуэлях, то она могла вызвать его на поединок, но так как она была женщиной, то вместо нее это мог сделать капитан ее воинов Каллен Керморский, который, без сомнения, был лучшим фехтовальщиком в Дэвери. Но казалось несправедливым посылать Талиса на верную смерть за несколько обидных замечаний.

– Я предпочитаю не обращать внимания на ваши выпады, милорд, – сказала Ловиан ледяным тоном. – Если вы чувствуете себя обиженным, вы можете изложить обстоятельства дела гвербрету и я по его требованию встану перед судом.

– Так случилось, ваша светлость, что гвербрет – ваш сын.

– Да, так оно и есть, но я всегда учила его справедливости и беспристрастности.

При этих словах Талис неожиданно опустил глаза, и лицо его залила краска стыда. В словесной дуэли удар Ловиан первым достиг цели.

– Я удивлена тому, что вы пришли сюда лишь затем, чтобы сыпать соль на старые раны, – сказала она.

– Все дело в том, что настал великий момент для решения вопроса о гвербретстве, не так ли? Вы забыли, ваша светлость, что я член Совета Выборщиков.

Ловиан и в самом деле забыла этот факт и мысленно проклинала себя за этот просчет. Талис отхлебнул эль и улыбнулся Ловиан и Невину вежливой, невозмутимой улыбкой.

– Я надеялся прибыть вовремя, чтобы засвидетельствовать рождение ребенка, – наконец сказал он. – Насколько я понимаю, здесь нет других свидетелей, кроме домочадцев?

– Сама я и знахарь.

– И никто, миледи, не решится прекословить вам, на открытом суде, ни на официальной встрече. – Он улыбнулся все той же вежливой улыбкой.

– Мы должны воспринять это событие как факт, что леди Донилла не бесплодная, независимо от того, как считалось раньше.

Ловиан одарила его лучезарной улыбкой, хотя сердце ее переполнила ненависть.

– Совершенно верно, милорд. Я полагаю, что вы известите Совет об этой новости как можно скорее.

Талис уехал задолго до ужина, заметив при этом, что ему был оказан лучший прием из всех, которые ему оказывали по соседству. Это прозвучало с такой болью, с такой неподдельной обидой, что у Невина появилось ощущение, что он вышвыривает его из дворцового зала. Он сдержался только ради Ловиан. Вместо этого он развернулся и пошел наверх взглянуть на Дониллу, отдыхающую в своей кровати. Спеленатый ребенок лежал около нее. Через несколько минут к нему присоединилась Ловиан, по ней нельзя было сказать, что она не то, что разговаривала только что с Талисом, но даже что она слышала его имя. Она сказала несколько комплиментов молодой женщине. После этого Невин оставил Дониллу в сопровождении свиты, приставленной к Ловиан на время этого визита, последовал с ней в ее покои. Несмотря на простоту, они, по всей вероятности, были меблированы со всей роскошью, на которую был способен Форт Браслин; Ловиан заметила Невину, что ее кузен и его жена имели все основания быть благодарными ей за полученные в подарок земельные угодья.

– Хотя, как выясняется, этот подарок достаточно беспокойный, – сказал Невин. – Я не думал, что Талис так переживает.

– Он и половина лордов в тиэринане. Еще когда я отдавала его Гарефу, я знала, что будут волнения, но дело в том, что эти волнения происходили бы в любом случае. Ладно, я полагаю, что если бы я наделила этими землями тебя, то никто не посмел бы ворчать, но ты не захотел их, и в результате мы имеем что имеем.

– Да полно, Ловиан! Ты почти что заставила меня чувствовать себя виноватым.

– Мне нравится это твое «почти». Но действительно, когда бы сюзерен ни отдавал кому-нибудь земли, всегда будут ранены чьи-то чувства. Единственное, о чем я сожалею, это о том, что Талис – член Совета Выборщиков. О, боги, что за мерзости ожидают впереди! Теперь даже если жена Рииса родит ребенка, никто не поверит, что он – его отец.

– Да, ты права. Я…

Стукнув дверью, с громким хохотом в комнату влетел ребенок, ему было года два, следом за ним неслась няня. Девочка была худенькая для своих лет, на голове у нее была копна кудрявых, цвета вороньего крыла волос, фиолетовые, как у эльфа, глаза – это было потрясающе прекрасное дитя. Захлебываясь смехом, она бросилась на колени Ловиан.

– Бабуся, бабуся, я люблю тебя, бабуся!

– И я люблю тебя, Хот-лет, но ты непослушная девочка.

Хота изогнулась на коленях у бабушки и серьезно посмотрела на Невина. Фамильное сходство было поразительным.

– Я почти забыл о дочке Родри. Она конечно не унаследовала внешность от матери?

– Нет, кровь Мейлуэйт более сильная, а бедняжка Олуэн была одной из нежных блондинок. Внебрачный ребенок Родри в будущем может сыграть очень большую роль, поэтому я все время держу ее при себе, занимаясь, конечно, при этом ее воспитанием.

Ведя этот серьезный разговор, Ловиан, между тем, нежно поцеловала девочку в макушку и обернулась к няне:

– А теперь, госпожа Тевилла уведет тебя отсюда и напоит молоком. Скоро уже пора в постель моя девочка.

Несмотря на то, что Хода расхныкалась, умоляя не отсылать ее, а затем в конце концов расплакалась, Ловиан решительно сгребла ее с колен и передала няне, нерешительно стоящей у двери. Невин до этого не замечал ее, это была замечательная женщина лет тридцати, с темными волосами и глазами и почти суровыми чертами. Когда она удалилась со своей подопечной, Невин спросил у Ловиан:

– Кто она такая?

– Тевви? – переспросила Ловиан. – Очаровательная женщина, со стальной волей, что необходимо Хоте, в этом могу тебя уверить. Она вдова, у нее есть сын, которому… о, боги, я забыла, сколько ему лет, но он достаточно взрослый для того, чтобы Каллен обучал его военному делу. Ее муж был кузнецом в моем городе, но две зимы назад он неожиданно умер от лихорадки. Так как у нее нет родственников, священники рекомендовали ее мне, чтобы я приняла ее из милости, а мне как раз требовалась женщина для Хоти. Это дитя еще большее наказание, чем был ее отец. – Ловиан тяжело вздохнула и, так как они были одни и она могла быть откровенна, сказала:

– Я полагаю, что в ее венах течет кровь эльфов.

– Согласен с тобой, хотя Хота и не очень похожа на них.

– Не будем забывать, что она эльф на полную четверть. Не надо обманываться по поводу следа крови эльфов у Мейлуэйт.

– Да, это так, но в данном случае это не имеет значения. Я полагаю, что со временем, ты собираешься устроить ей хороший брак?

– Разумеется, я хочу выдать ее замуж за влиятельного человека, я собираюсь внушить ей, что не следует выходить замуж по собственному выбору. Если она научится управлять собственными эмоциями, она станет женщиной, с которой будут считаться в Элдифе, независимо от того, незаконорожденная она или нет.

Хотя Невин и соглашался с Ловиан, но это согласие скорее касалось неопределенных высказываний, чем конкретной картины будущего ребенка. Про себя он думал, что если когда-нибудь ее и приручат, то вряд ли смогут заставить все время жить в тесных рамках присущих женщинам благородного происхождения. Рано или поздно ее дикая кровь проявит себя.

До того как уехать из Форта Браслин, Невин при помощи скриинг повидал Родри и, убедившись, что с ним все в порядке, сказал об этом Ловиан. Выезжая из форта, ведя за собой навьюченного мула, Невин не мог отделаться от тяжелого предчувствия, которое было настолько же закономерным, как и предостережения Двуумера. Впереди лето, он вместе с теми, кто изучал Двуумер Света, то есть белую магию, одержали множество побед над последователями Двуумера Тьмы, черной магии. Они не только сорвали тщательно разработанный властителями тьмы заговор, но и уничтожили один из их основных источников дохода, ввоз в королевство опиума и различных ядов. Как всегда, темные силы будут пытаться отомстить и Невин напомнил себе, что надо быть в путешествии настороже. Конечно, план их мщения может быть рассчитан на годы, они попытаются сделать его таким хитрым и изощренным, чтобы его нельзя было обнаружить. Конечно, смогло быть и так, но, в то же время, предостережения Двуумера холодили ему спину. Властители тьмы были настолько грозными, что не колеблясь могли нанести ответный удар столь быстро, насколько это только возможно. Вопрос состоял лишь в том, откуда ожидать этот удар.

Помимо этого, еще один вопрос, светский, требовал самого пристального его внимания. Сан гвербрета давал слишком большое богатство, был слишком желанным, чтобы в случае нарушения порядка престолонаследия вокруг него не развернулась борьба. Хотя Невину была ненавистна сама мысль быть вовлеченным в междоусобную войну благородных кланов, он знал, что его обяжет сделать это долг по отношению к отмеченной Двуумером судьбе Родри, что в свою очередь накладывает на него обязательства по отношению к хану Родри и его невиновных подданных, которые предпочли мир войне, в отличие от людей благородного происхождения типа Талиса. Он сделает все, что в его силах, чтобы защитить Абервин. И хотя Ловиан скептически настроена по отношению к нему как к политику (а он был полностью уверен, что таково ее мнение о нем), он был вооружен для этой борьбы лучше, чем кто-либо другой в королевстве, чем самый мудрый член Высшего королевского совета.

– О, за это время я выучил несколько трюков, – подумал про себя Невин, – и наш Родри находился в самом центре этих событий, несмотря на то, что он всего лишь простой воин и изгой! Хотя это происходило добрых сто лет тому назад, он знал, что значит бороться за трон не просто гвербрета, а короля!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДЭВЕРИ И ПАЙДОН, 833—845.

1

Когда Дилли Блинд на речку пошел
Так просто, лишь прогуляться,
То встретил Керморского там короля,
Стирающего свое белье…

Старая песня эльфов.

Год 833-й. Слумар II, король Форта Дэвери, был тяжело ранен в бою. Второй сын Глина II, короля Кермора, родился мертворожденным. Мы восприняли это как дурные предзнаменования. Лишь позже мы поняли, что Бел с Его Мудростью готовил мир для Своего народа…

Святая летопись Лагхкарн.

Больше всего донимали мухи. Умирать вообще достаточно неприятно, но быть в это время покрытым толстым слоем мух – несправедливо и оскорбительно. Они роились и жужжали вокруг раны, пытаясь пить кровь. У него не было сил отогнать их. Рана была прямо под мышкой на правом боку, она была глубокая. Мэтен подумал, что если бы кто-нибудь согнал с него этих мух, то он смог бы выжить, но он был совершенно один среди диких холмов, он умирал. Он не видел никаких причин обманывать себя, он истекал кровью. Он ухватился левой рукой за верхушку седла и держал поднятой правую руку, так как рана пекла огнем при каждом прикосновении. Сквозь разбитую кольчугу сочилась кровь, огромные, блестящие сине-черные мухи все прибывали. Время от времени они кусали его лошадь, но та была настолько истощена, что была в состоянии в знак протеста лишь притопывать копытами.

Мэтен был последний из оставшихся в живых всадников военного отряда. Когда он умрет, враг одержит полную победу, казалось почетным отсрочить на некоторое время их победу, это казалось важным тогда, когда он медленно скакал сквозь золотистый осенний туман, чтобы оттянуть их победу на двадцать минут. Впереди, примерно на расстоянии одной мили, было озеро, его поверхность была покрыта золотой рябью, сияющей в лучах заходящего солнца. Вдоль берега росли березы, поднимающийся ветер трепал их ветви. Он хотел пить. Это было второе испытание после мух, что заставляло его страдать. Во рту пересохло, он едва был в состоянии ворочать языком. Его лошадь легкой иноходью настойчиво шла к воде. Не имело значения, что он умирает, только бы успеть перед смертью напиться воды.

Озеро приближалось. Он уже видел тростник, темные штрихи на фоне блестящей воды, и белую цаплю, стоящую на одной ноге на берегу. Затем что-то непонятное случилось с солнцем. Оно уже не находилось прямо перед ним, а раскачивалось из стороны в сторону, как будто это был фонарь в чьей-то руке. Небо было черное, как ночь, но солнце продолжалось раскачиваться взад и вперед, теперь оно уже раскачивалось шире, вверх, высоко вверх, яркое и горящее. Затем наступила темнота, запахло раздавленной травой, осталось только жужжание мух и жажда. Затем только темнота.

В темноте пылал фонарь. Поначалу Мэтен подумал, что это солнце, но этот свет был слишком малым, слишком ровным. Над ним склонилось лицо старика. На голове у него была пышная грива белых волос, светились холодные синие глаза.

– Рикен. – Голос был слабый, но настойчивый. – Рикки, посмотри на меня.

Хотя Мэтен никогда не слышал это странное имя, но он почему-то знал, что старик обращается к нему и попытался ответить. Но губы у него слишком пересохли, чтобы двигаться. Старик поднес к его губам золотую кружку с водой и помог ему напиться. Вода была сладкая и холодная. По крайней мере, я не умру от жажды, – подумал Мэтен. Затем его снова окружила темнота.

Когда он очнулся следующий раз, то понял, что уже не умирает. Он долго лежал совершенно неподвижно и все думал об одном: он не умирает. Он медленно огляделся вокруг, впервые заинтересовавшись, где же он находится. Он обнаружил, что лежит совершенно голый между двумя шерстяными одеялами на куче соломы. Свет от камина танцевал на каменных стенах огромной комнаты. Хотя рана по-прежнему болела, на ней была аккуратная повязка. Повернув голову, он увидел сидящего за грубым деревянным столом у домашнего очага старика, читающего переплетенную кожей книгу. Старик поднял от книги глаза и улыбнулся ему.

– Хочешь пить, юноша?

– Да, добрый господин.

Старик зачерпнул из деревянного ведра воды золотой кружкой, стал на колени и помог раненому напиться.

– Что с моей лошадью? – спросил Мэтен.

– Она в безопасности, у своего сена. – Старик положил на лоб Мэтена ладонь. – Лихорадка прошла. Хорошо.

Засыпая, Мэтен улыбнулся. На этот раз ему снилась его последняя битва, сон был такой явственный, что казалось, что он ощущает запах пыли и лошадиного пота. Его отряд выстроился на гребне холма, по ту сторону дороги их ожидал со своими людьми тиэрин Деввер – свыше сотни воинов против его тридцать семи, но тем не менее, они собирались предпринять безнадежную атаку. Мэтен знал, что лорд Бреноик смеялся, как сумасшедший, откинувшись в седле, ожидая эту их атаку. Им оставалось только умереть; они попали в ловушку и атака была единственным шансом спастись. Хотя он и знал, что глупо делать это сейчас, но он стал думать о матери. Он явственно видел ее образ, она стояла у двери их дома и протягивала ему руки. Затем прозвучал сигнал атаки, и все его мысли были заняты только этим. Вниз, по склону холма и вперед и вперед – к заходящим с флангов навстречу им воинами Девера, со всех сторон слышался лязг оружия и пронзительные крики. Во сне Мэтен вновь переживал все перипетии битвы, он наносил и парировал удары, задыхался от столба стоявшей пыли и с криком проснулся, когда его бок глубоко пронзил меч.

– Успокойся, юноша. – Около него стоял старик. – Сейчас все будет в порядке.

– Могу я выпить немного воды?

– Сколько хочешь.

После того, как Мэтен жадно напился воды, старик принес ему хлеба и молока в деревянной чашке. Так как у Мэтена еще слишком дрожали руки, для того, чтобы удержать ложку, старик накормил его сам. Никогда он еще не ел ничего более вкусного.

– Спасибо, – сказал Мэтен. – Хотя ничем не выразишь ту благодарность, которую я ощущаю за спасение моей жизни.

– Спасать жизни для меня дело привычное, я знахарь.

– Но в таком случае, не удача ли это для меня!

– Удача? – лукаво улыбнулся старик, – да, действительно, может быть и удача. Меня зовут Невин, между прочим, и это не шутка, меня в самом деле зовут Невин. Я что-то вроде отшельника, и это мой дом.

– А меня зовут Мэтен. Я участвовал в кавалерийской атаке лорда Бреноика. Теперь вы понимаете, что я беглец? Вы должны были оставить меня истекать кровью на том месте, где я упал.

– О, я достаточно наслышан об изгнании Бреноика, но решения тиэринов и им подобным мало что значат для меня. Будь я проклят, если я позволю человеку умереть, когда я в состоянии спасти его, и все лишь потому, что его лорд преступил закон.

Вздохнув, Мэтен отвернулся. Рядом, прислоненный к стене, стоял его щит, вблизи от него было аккуратно сложены остальные вещи, в том числе и уложенная в кожаный мешок небольшая арфа для исполнения баллад. При виде эмблемы лисы, которой были помечены все его вещи, на глаза Мэтена навернулись слезы. Весь его отряд, все друзья, с которыми он в течение восьми лет был неразлучен, погибли. И все из-за того, что лорд Бреноик домогался земель другого человека и потерпел в этой авантюре поражение.

– Тиэрин похоронил убитых? – шепотом спросил он старика.

– Да. Через несколько дней после того, как я принес тебя домой, я нашел поле битвы. Это была настоящая бойня, я был удивлен, что никому не удалось бежать.

– Я бежал как трус. Я был ранен во время атаки и знал, что умираю, но я хотел умереть в одиночестве, в каком-нибудь тихом месте. О, боги, мне и в голову не приходило, что кто-то может спасти меня!

– Несомненно, это была твоя вэйр, тебе было суждено жить.

– Значит, это была горькая судьба. Я все еще изгой, человек вне закона. Я потерял остатки своей чести, когда не погиб вместе с моим господином и моим отрядом.

Невин пытался его успокоить, но Мэтен едва ли слышал его. Несмотря на испытываемое им чувство стыда, в глубине души он был рад, что остался жив, и эта радость приносила ему дополнительный стыд.

Лишь через два дня Мэтен смог сесть, да и то, лишь опираясь о стену и борясь с головокружением. Постепенно к нему возвращались силы и он начал интересоваться комнатой, в которой он находился. По запаху сырости и отсутствию окон он мог предположить, что она находится под землей, но огромный очаг не дымил. Комната по своим размерам была под стать огромному камину – она была хороших пятьдесят футов в ширину, а потолок терялся высоко в тени. Вся стена, около которой стояла кровать, была покрыта примерно на высоте десяти футов от пола вырезанными барельефами, по всей видимости, они опоясывали когда-то всю комнату. Теперь же строгое геометрическое изображение кругов и треугольников неожиданно обрывалось, как будто кто-то их стер. Наконец, когда он уже достаточно окреп, чтобы самостоятельно есть, он спросил Невина, где они находятся.

– Внутри Брин Тодейрик. Весь этот холм продырявлен помещениями и тоннелями.

Мэтен чуть не выронил ложку. Так как форт лорда Бреноика находился всего лишь в пяти милях от этого холма, он много раз видел его, слышал и истории о нем, рассказывали, что он населен демонами и духами (спиритами), посылающими ночью голубой танцующий свет, а днем странные завывания и свист. Холм и в самом деле выглядел довольно необычно, он был подобен старому исполину, превратившемуся много веков назад в камень, поросшему травой и возвышающемуся теперь посреди плоского луга.

– Да, да, – усмехнулся ему Невин, – я обычный человек из плоти и крови, а не князь демонов или нечто подобное.

Мэтен попытался улыбнуться ему в ответ, но у него ничего не вышло.

– Я люблю быть в одиночестве, юноша, – продолжал Невин. – Разве мог я найти для этой цели лучшее место? Все боятся даже приближаться к этому холму.

– Да, я думаю, что это близко к истине. Но тогда выходит, что здесь нет никаких спиритов?

– О, здесь их множество, но они ходят своей дорогой, а я своей. Места хватает для всех.

Когда Мэтен понял, что старик говорит совершенно серьезно, у него так затряслись руки, что он вынужден был отставить в сторону чашку с ложкой.

– Я не обманываю тебя, – сказал Невин совершенно спокойно. – Ты найдешь здесь убежище на эту зиму, так как до весны ты будешь не в состоянии сесть на лошадь, и пусть тебя не волнуют здешние спириты, они совершенно безвредны. Все эти разговоры по поводу демонов – явное преувеличение. Здешний народ жаждет какого-то разнообразия в их жизни.

– Так они сейчас здесь? Пожалуйста, добрый господин, а как долго я нахожусь здесь?

– О, две недели. Ты долго лежал в лихорадке, в ране началось заражение. Когда я нашел тебя, вся рана была покрыта мухами.

Мэтен взял ложку и с угрюмым видом продолжал есть. Чем скорее он наберется сил, чтобы покинуть это населенное спиритами место, тем будет лучше.

По мере того, как заживала рана, Мэтен все на более и более продолжительное время стал вставать с постели. Хотя Невин выбросил его пропитанную кровью одежду, в седельном мешке у Мэтена была запасная рубашка, старик отдал ему пару своих бригг, свободных шерстяных штанов, которые пришлось ему как раз в пору. Первое, что сделал Мэтен встав с кровати – это развернул свою арфу и убедился, что она не повреждена. Правая рука у него была еще слишком слаба, чтобы играть, но он пробежал пальцами по расстроенным, плохо звучащим струнам, чтобы убедиться, что инструмент в порядке.

– Меня удивляет, что лорд Бреноик рискнул взять с собой в бой барда, – заметил Невин.

– Я скорее не бард, а гертфин, который обязан сражаться. Я знаю много песен, баллад и тому подобное, но я никогда не изучал трезвучия и другие профессиональные бардовские правила.

– А почему?

– Видите ли, мой отец был в военном отряде нашего лорда, когда его убили, мне было тринадцать лет, и лорд Бреноик предложил мне место в отряде. Я согласился, чтобы отомстить за смерть отца, а потом мне уже не предоставлялось случая учиться. Я поклялся всецело посвятить себя моему лорду.

– И ты никогда не раскаивался в этом?

– Я никогда не позволял себе чувства раскаяния. Это не приносит ничего, кроме печали, добрый господин.

Достаточно окрепнув, Мэтен начал обследовать странный дом старика – небольшой комплекс пещер и тоннелей. Помимо основной жилой комнаты было еще другое каменное помещение, которое старик превратил в конюшню для своих лошадей, здесь стояла лошадь Мэтена и хороший коричневый мул. Одна стена этой комнаты обвалилась, открыв вход в естественную пещеру, здесь был небольшой родник, вода из которого стекала потом по склону пещеры. Прямо за дверью конюшни был глубокий овраг, благодаря которому Брин Торейдик получил свое название «сломанного холма», это была длинная, прямая расщелина, перерезающая вершину. Выйдя впервые наружу, Мэтен обнаружил, что несмотря на яркое солнце, воздух холодный, он холодил рану, от чего она мучительно ныла. Он поспешил вернуться, решив, что старик был прав, когда говорил, что ему надо пересидеть здесь зиму. Так как у знахаря было много денег, это хорошо замаскированное обширное жилище, то Мэтен начал задаваться вопросом, не является ли он одним из эксцентричных дворян, убежавших от бушевавших в королевстве гражданских войн. Он был слишком благодарен старику, чтобы задать столь щекотливый вопрос, хотя по всему королевству было рассеяно множество аристократов, которые делали все возможное, чтобы избежать их обязательств перед различными гвербретами, претендующими на престол королей Дэвери. Невин обращался с ним подчеркнуто вежливо, временами был снисходителен, временами резок, создавалось впечатление, что он привык, чтобы ему подчинялись беспрекословно. Кроме того, он умел читать и писать, что редко встречалось среди обычных знахарей. Мэтен почувствовал, что старик очаровывает его.

Раз в несколько дней Невин брал лошадь и мула и отправлялся в соседнюю деревню, там он покупал свежую еду, нагружал мула запасами на зиму, сеном и зерном, или же сырами, сахаром, сухими фруктами и тому подобным. Пока он отсутствовал, Мэтен выполнял кое-какую работу в пещерах, когда уставал – спал. Однажды, серым, ветряным утром, Невин заметил, что будет отсутствовать дольше обычного, так как деревенские женщины нуждаются в его знахарской помощи. После того, как старик ушел, Мэтен подмел конюшню, сметя мусор в овраг, потом пошел отдохнуть перед тем как сгрести его на склон. Он подложил дров в камин и сел поближе к огню, чтобы прогнать холод с застуженной раны.

Впервые после битвы он почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы петь, его с укоризной призывала заброшенная арфа. Когда он вынимал ее из кожаного мешка, словно вздохнув, зазвучали потревоженные струны. На арфах такого размера было только тридцать шесть струн, но Мэтен еще находился в таком состоянии, что казалось, что на их настрой ушла целая вечность. Он провел пальцами по струнам, проверяя звучание, затем с помощью крошечного колока<*3> из слоновой кости принялся регулировать натяжение струн, он добивался необходимого звучания, пока на лбу у него не выступил пот. Но этот признак слабости лишь раззадорил его, и он продолжал трудиться пока, наконец, арфа не зазвучала как следует. Мэтен вынужден был несколько минут отдохнуть, прежде чем смог играть на ней. Он извлек из инструмента несколько вибрирующих звуков, перебрал несколько струн… первые же звуки музыки, казалось, частично вернули ему силы, они эхом отдавались от огромных каменных стен комнаты. Это придавало сверхъестественный подтекст каждой ноте, извлекаемой из музыкального инструмента.

Неожиданно он почувствовал сзади себя Белую Леди, ту самую, которая приходит к каждому барду, в ком живет истинная песнь. Он ощутил в спине знакомый озноб, волосы зашевелились у него на голове. Несмотря на то, что он называл себя гертфином, ее присутствие и то вдохновение, которое она давала ему, говорило о том, что королевство потеряло настоящего барда, когда он решил стать рыцарем. Несмотря на то, что этим утром голос у него был слабым и одеревеневшим, он пел длинную балладу, отрывки лирических песнопений, которые только приходили ему на ум, музыка успокаивала его рану как знахарские припарки.

Вдруг Мэтен почувствовал, что он не один. Он поднял глаза, ожидая увидать в дверях Невина, но там никого не было. Оглянувшись вокруг, он тоже никого не увидел, лишь языки пламени в камине отбрасывали тени на каменные стены. Каждый раз, касаясь струн, он ощущал, что его слушают. Волосы поднялись у него на голове дыбом, когда Мэтен вспомнил рассказы Невина о спиритах. – Ты сумасшедший, – говорил он себе, – здесь никого нет. – Но он слишком часто выступал, чтобы ощущать присутствие аудитории. Пропев две строфы баллады, он почувствовал, что слушатели, кто бы они ни были, подались вперед, стараясь не пропустить ни слова. Когда он кончил петь и отставил арфу в сторону, он ощутил разочарование присутствующих.

– Ладно, кто вы не были, вы не можете быть злодеями, если вам нравятся хорошие песни.

Мэтену показалось, что он слышит за спиной хихиканье, но обернувшись, он не увидел ничего, кроме голой стены. Он поднялся на ноги и медленно, осторожно обошел комнату, заглядывая в каждый уголок и каждую щелочку – ничего. Но как только он сел, опять кто-то захихикал, на этот раз смеялись откровенно, совсем как ребенок, смеющийся над своей успешной выходкой. Мэтен схватился за арфу с единственной мыслью, чтобы с ней ничего не случилось, но когда он почувствовал, что его невидимая аудитория столпилась вокруг него в предвкушении новых песен, бард одержал в нем верх, он не смог отложить арфу в сторону, он не мог пренебречь слушателями, даже бесплотными. Когда он коснулся струн, он был уверен, что слышит вздох удовлетворения. Он запел первое, что пришло ему в голову, это были стансы о морском путешествии в Дэвери короля Брана и волшебном тумане, который в конце концов проглотил и его самого, и его флот. К тому времени, когда заколдованные корабли были наконец спасены и очутились в таинственной гавани на далеком севере, Мэтен был в полном изнеможении.

– Примите мои извинения, но я вынужден остановиться.

В ответ раздался вздох сожаления. Кто-то нежно коснулся его волос, так, как гладят собаку, кто-то худыми на ощупь пальцами подергал его за рукав. В камине ярко вспыхнуло пламя; вокруг него ощущался холодный, естественный коловорот воздуха. Мэтен содрогнулся и поднялся на ноги, но маленькие руки ухватились за его штанины. Беспорядочно звучали струны арфы, как будто кто-то пытался вырвать их. В каждом углу ожили тени, они кружились маленькими водоворотами, его лица касались чьи-то пальцы, его дергали за руки, щипали, теребили одежду, тянули за волосы во время всего этого продолжали звенеть струны и стоял ужасный шум.

– А, ну, прекратить! – закричал, появляясь в двери Невин. – Что за невоспитанность, так-то вы принимаете нашего гостя!

Маленькие пальцы исчезли. Мэтен чуть не расплакался от облегчения, когда с двумя седельными вьюками энергичными шагами в комнату вошел знахарь.

– Нет, в самом деле, отвратительное поведение, – продолжал Невин, обращаясь, казалось, в пустое пространство. – Если вы когда-нибудь повторите подобное, Мэтен никогда больше не сыграет вам на арфе.

Комната опустела. Невин положил седельные вьюки на стол и улыбнулся Мэтену. Тот трясущимися руками положил арфу и вытер рукавом пот с лица.

– Мне следовало предупредить тебя. Они любят музыку. Извини меня, юноша.

Мэтен пытался заговорить, но безуспешно, он тяжело опустился на скамью. За спиной у него раздался звук струны арфы. Невин бросил в ту сторону сердитый взгляд:

– Я сказал прекратить!

Появился и исчез легкий порыв ветра.

– Ты хотел меня о чем-то спросить, юноша?

– По правде сказать, я не решаюсь.

Старик негромко рассмеялся.

– Ладно, можешь не спрашивать, я и так отвечу тебе. Это было то, что люди называют «дикий народец». Они подобны невоспитанным детям, или щенкам, сплошная любознательность, никакой сознательности или правил поведения. К сожалению, они сами не понимали того, что могут нанести нам, смертным людям, вред.

– Я это вполне прочувствовал. – Мэтен посмотрел на своего благодетеля, и внезапно понял то, что было скрыто от него на протяжении всех этих дней. – Господин, наверное, вы знаете Двуумер.

– Да, это так. Тебя это поражает?

– Ужасно. Я никогда не думал, что это бывает в жизни, я думал, что это встречается только в моих балладах и рассказах.

– Многие люди считают меня выдумкой бардов, но мое ремесло достаточно реально.

Мэтен ошеломленно уставился на Невина, у него не укладывалось в голове, как этот старик мог выглядеть так чертовски обыденно. По доброму рассмеявшись, Невин отвернулся от Мэтена и принялся шарить в седельных мешках. – Я тут принес тебе немного вяленого мяса на ужин, юноша. Тебе необходимо восстанавливать потерянную кровь, деревенские жители поделились со мной кое-чем в качестве платы за лечение.

– Большое спасибо. А как вы думаете, когда я буду достаточно здоров, чтобы уехать отсюда?

– О, спириты настроили тебя на дорожный лад, не так ли?

– Не посчитайте меня неблагодарным, дорогой господин, – Мэтену было страшно неловко, – но я… а… да…

Невин снова рассмеялся.

– Не надо смущаться, юноша. Что касается раны, то она заживет задолго до того, как ты войдешь в норму. Видишь ли, ты скакал прямо в Мир Иной, а требуется немало времени, чтобы вернуться оттуда.

С этого дня дикий народец осмелел в отношении с Мэтеном, они были подобны собакам, которые, поняв, что хозяин относится к ним с любовью, осмелев, выскальзывают из-под стола. Каждый раз, беря в руки арфу, Мэтен ощущал их присутствие – в комнате чувствовалось оживление, слышалось слабое шарканье ног, легкие прикосновения к его рукам и волосам, слабое дыхание ветра, когда кто-то пролетал мимо. Всякий раз они щипали его или толпились вокруг, Мэтен попросту грозил им, что перестанет петь, угроза действовала безотказно, они сразу же начинали вести себя прилично.

Однажды, пытаясь безуспешно развести огонь в камине отсыревшими дровами, Мэтен почувствовал позади себя их присутствие. Когда он высек кремнем искру, они раздули ее в пламя. Машинально поблагодарив их, Мэтен осознал, что начинает воспринимать спиритов, как нечто само собой разумеющееся. Что же касается самого Невина, то, как ни изучал его Мэтен, он не мог обнаружить в нем никаких признаков необычной силы или необычных познаний за исключением того, что спириты подчинялись ему беспрекословно.

Немало времени проводил Мэтен и в думах о своем будущем. Так как он был воином мятежного лорда, то как только он попадет в руки тиэрина Девера, тот непременно его повесит. Единственным выходом был побег. Если ему удастся не попав в руки тиэрина добраться до Кантрэя и затем отдаться на милость гвербрета, он может быть помилован, так как он был кем-то вроде барда, а следовательно находился в соответствии с законом под особой защитой. Но к сожалению, надежда на помилование невелика, так как это будет зависеть от его вассалов, да и сам гвербрет Тибрен Боарский был суровым человеком. Его род, Боары Севера были связаны родственными узами с южными Боарами Моира, которые лет пятьдесят назад лестью выманили у короля Форта Дэвери гвербретство. Объединенные роды Боаров управляли огромным пространством северного королевства и, как говорили, обладали реальной властью за спиной марионеточного короля Святого Города. Не верится, что Тибрен простит недоучку-барда, возбудив этим недовольство своего верного тиэрина. Мэтен решил, что раз оказалось так, что он нашел приют вместе со спиритами, то он не станет полагаться на милость гвербрета, а останется в Брин Торейдеке до весны.

Когда Невин в следующий раз собрался в деревню, Мэтен решил поехать вместе с ним, он хотел сделать это ради тренировки – испытать себя и проветрить лошадь. День был прозрачно-морозным, в воздухе пахло снегом, поля были покрыты инеем. Мэтен был поражен тем, как быстро летит время за пределами холма, несколько оно отлично от его внутреннего ощущения времени.

Наконец они добрались до деревни, крытые соломой дома были разбросаны среди белых берез вдоль берега реки.

– Я лучше подожду вас здесь, – сказал Мэтен, – в то кто-нибудь из людей тиэрина еще заедет за чем-нибудь в деревню.

– Я не хочу оставлять тебя здесь на холоде. Здесь неподалеку есть ферма, я отведу тебя туда. Хозяева мои друзья, они приютят тебя без лишних расспросов.

Они направились по дорожке бегущей среди коричневого пастбища, и вскоре вышли к ферме – разбросанным строениям, огражденным кругом земляной стеной. Позади большого дома находился коровник, сараи и загон для белых и серых коз. В грязном дворе у двери дома клевали зерно цыплята. Отгоняя кур, навстречу им вышел, улыбаясь, плотный седеющий мужчина.

– Доброе утро, милорд. Чем могу быть вам полезен?

– О, всего лишь приюти на некоторое время моего друга, мой дорогой Баннек. Он очень болен, его бледное лицо говорит само за себя, ему необходимо немного отдохнуть, пока я буду в деревне.

– Мы можем выделить ему комнату с очагом. О, боги, ты, парень, ты и вправду белый, как этот иней на полях.

Баннек проводил Мэтена в большую треугольную комнату, служившую одновременно и кухней и столовой. В большом очаге маняще пылали деревянные чурбачки, напротив стояло два стола и три стула с высокими спинками, мебель, ферма выглядела богатой. Пол был устлан чистой соломой, стены свеже побелены. С потолка свисали гирлянды лука и чеснока, сетки с сушеной репой и яблоками, даа огромных окорока. У очага сидела девушка и штопала бригги.

– Кто это, па? – она подняла голову от работы.

– Друг Невина.

Она поспешно собрала свою работу и нырнула перед Мэтеном в реверансе. Девушка была хорошенькая, у нее были черные, цвета воронова крыла волосы и темные, спокойные глаза.

Мэтен поклонился ей в ответ.

– Простите меня, что обременяю вас, – сказал Мэтен, – но я не совсем хорошо себя чувствую и мне надо немного отдохнуть.

– Друзья Невина всегда желанные гости в нашем доме, – сказала девушка. – Садитесь, я принесу вам сейчас эля.

Мэтен снял плащ и сел как можно ближе к огню, только что рубашка не загоралась. Объявив, что ему надо вернуться к коровам, Баннек удалился. Девушка подала Мэтену высокую кружку темного коричневого пива, потом сев около него, снова принялась за свое шитье.

– Благодарю вас. – Мэтен приветственно поднял кружку. – Меня зовут Мэтен… а… да, просто Мэтен, этого достаточно.

– А меня Белиан. Вы давно знаете Невина?

– По правде говоря, нет.

Белиан бросила на него странный, преисполненный благоговейного страха взгляд, улыбнулась и занялась шитьем.

Прихлебывая пиво, Мэтен наблюдал, как тонкие пальчики проворно работают над грубой шерстяной тканью бригг Бенека, которые были слишком громоздки для этих ручек. Мэтен был удивлен, какое удовольствие испытывает он, сидя здесь в тепле, вместе с хорошенькой девушкой. Время от времени Белиан бросала на него нерешительный взгляд, как будто хотела спросить о чем-то, но не решалась.

– Милорд, – сказала она, наконец, – долго вы будете еще оставаться с Невином?

– Сказать откровенно, я еще не знаю, но почему вы называете меня лордом? Я такого же простого происхождения, как и вы.

– Да, но вы друг Невина.

Только сейчас Мэтен сообразил, что девушка наверняка знает, что старик связан с Двуумером.

– Послушайте, за кого вы меня принимаете? – У Мэтена было тревожное чувство, что притворяться знатоком Двуумера, не будучи им, опасно. – Я всего лишь рыцарь без войска. Невин был настолько добр, что спас мне жизнь, когда нашел меня раненым, вот и все. Но послушайте, пожалуйста, не говорите никому обо мне, ладно? Я человек вне закона.

– Я забуду ваше имя сразу же, как только вы уедете отсюда.

– Покорно благодарю вас, и еще раз примите мои извинения. Я не заслуживаю даже этого пива.

– О, замолчите, пожалуйста! Что мне за дело до этих отвратительных войн?

Подняв на девушку взгляд, Мэтен увидел ее сердитое лицо, губы были плотно сжаты, у них залегла горькая складка.

– Ничего, кроме беспокойства нам они не приносят. Забирают наших лошадей, вытаптывают поля, поднимают налоги – и все это во славу единственного и истинного короля, хотя каждый, у кого есть голова на плечах, знает, что сейчас у нас их два, мне наплевать на эти войны, меня не волнует, кто в них победит, только бы они оба не сели нам на шею. Если вы один из тех, кто не хочет умирать в этих войнах, то единственное, что я могу сказать, это то, что вы молодец.

– Мне никогда раньше не приходило такое в голову.

– Не сомневаюсь, раз вы были рыцарем.

– Видите ли, я не совсем дезертир…

Девушка в ответ лишь пожала плечами и вернулась к своему шитью. Мэтену было интересно, почему женщина ее возраста, ей было года двадцать два, или около этого, живет в доме своего отца. Может быть у нее не состоялась помолвка из-за войны? Ответ пришел сам собой, когда в этот момент один за другим в комнату вбежали двое ребятишек, одному было года четыре, второму лет семь. Они подрались из-за найденной на дороге монеты и с криком бросились к матери, чтобы та разрешила их спор. Белиан поцеловала каждого и сказала, чтобы они отдали монету дедушке, с этими словами она снова отослала их из комнаты.

– Так вы замужем? – спросил Мэтен.

– Была. Их отец утонул в реке два года назад. Он устанавливал ловушку для рыбы, но лед оказался слишком тонким.

– От всей души вам сочувствую. И вы вернулись в дом отца?

– Да. Па нужно было, чтобы кто-нибудь присматривал за домом, и он хорошо относится к моим ребятам. Это для меня важно.

– Рад слышать, что вы теперь счастливы.

– Счастлива? – Она на минуту задумалась. – Видите ли, я не часто задумываюсь о таких вещах, самое главное, чтобы моим мальчикам было хорошо.

За ее слабой улыбкой, Мэтен уловил одолевшее женщину одиночество. Он ощутил волнение в теле, в нем вспыхнуло желание, это был еще один признак того, что жизнь возвращалась к нему. Она посмотрела на него долгим взглядом, но по ее темным глазам нельзя было определить, о чем она думает.

– И что вы теперь будете делать? – спросила она, – уедете до снега?

– Невин не думает, что я буду в состоянии сделать это к этому времени, но рано или поздно, мне надо будет уехать. Мне это может стоить жизни. Если они поймают меня, то повесят.

– Да, так они делают.

Белиан внимательно посмотрела на него, затем резко встала, как будто ей в голову пришло неожиданное решение, и энергичными шагами вышла из комнаты через завершенную одеялом дверь, находящуюся в плетеной из прутьев стене. Мэтен уж приканчивал пиво, когда вернулась женщина. Она принесла рубашку и сев, бросила ее Мэтену на колена.

– Она принадлежала мужу, – сказала она, – для Па она слишком мала, а пока ребята вырастут, она сгниет. Возьмите ее. Вам нужна рубашка, на которой не было бы эмблемы лисы.

– О, боги, я и забыл об этом! Не удивительно, что вы посчитали меня дезертиром. Покорно благодарю вас.

Он разровнял рубашку, с восхищением разглядывая рукава, которые были украшены красивейшей вышивкой. По всей вероятности, это была свадебная рубашка ее мужа, потому что было непохоже, что у него была вторая подобная этой, но все равно было гораздо безопаснее носить эту рубашку, чем ту, которая была на нем, украшенная геральдической эмблемой его покойного хозяина.

– Хотите взять мою рубашку? Вы сможете сшить из нее блузы для мальчиков.

– Да, конечно. Спасибо.

Она смотрела на его шрам, опоясывающий бок, толстые рубцы ткани под мышкой и более тонкий вдоль ребер. Мэтен торопливо сунул голову в новую рубашку и натянул ее на себя.

– Вполне подходит. Вы слишком великодушны ко мне, я этого не заслуживаю.

– Это лучше, чем дать ей попросту сгнить. Я немало потрудилась над ней.

– Вы все еще тоскуете по мужу?

– Временами. – Она помолчала, размышляя о чем-то. – Да, я тоскую по нему. Он был хорошим человеком. Он никогда не бил меня и у нас всегда было достаточно еды. Когда у него было свободное время, он выстругивал для ребят маленьких лошадок и тележки, каждую весну у меня было новое платье.

Мэтен понял, что это была совершенно не та, бушующая страстями великолепная любовь, о которой пели в своих песнях барды, развлекая благородную публику. Он встречал множество женщин, подобных Белиан, женщин ферм, чья жизнь протекала среди озабоченных жизненными заботами людей, поглощенная в себя мужем и детьми. Так как они наравне с мужьями трудились для обеспечения своих семей пищей и кровом, то это придавало им уверенности в себе, они могли положиться на себя, в отличие от жен благородных лордов, которые зависели от прихоти своих мужей. Но все же Белиан была одинока, временами она тосковала по мужу. Мэтен ощущал зов своего тела, это чувство становилось все сильнее. Когда женщина улыбнулась, он улыбнулся ей в ответ.

Дверь с грохотом распахнулась, в сопровождении галдящих и смеющихся детей в комнату вошел Невин. Хотя старик непринужденно шутил с ребятишками, к Мэтену он подошел с мрачным выражением на лице.

– Ты был прав, что не пошел в деревню, юноша. Хорошо, что на тебе новая рубашка.

Белиан начала машинально сворачивать рубашку Мэтена, заворачивая эмблему лисы вовнутрь.

– Тиэрин Девер в Форте Бреноик, – продолжал Невин. – Он собирается передать земли своему сыну Ромелу, он передает ему также часть своего войска. Это значит, что люди знающие тебя в лицо, будут здесь вокруг на дорогах. Я думаю, нам надо сейчас же отправляться домой боковой дорогой.

В течение нескольких последующих дней Мэтен обдумывал возможность на свой страх и риск поехать окольными путями на ферму, чтобы повидать Белиан.

Когда он завел лошадь на усадьбу фермы, она казалась пустынной. Не было деревянного фургона, не выскочила даже собака, чтобы залаять на него. Пока он в изумлении стоял на месте, из амбара с деревянным ведром в руке вышла Белиан. Мэтену нравилась ее решительная, но грациозная походка.

– Па взял ребят с собой на базар, – сказала женщина. – У нас есть лишний сыр для продажи.

– Скоро они вернуться?

– Скорее всего, к заходу солнца. Я надеялась, что вы приедете сегодня.

Мэтен завел лошадь в хлев и привязал ее в стойле рядом с коровами, чтобы она не стояла во дворе на ветру и, что самое главное, чтобы ее не было видно с дороги. Зайдя в дом, он нашел Белиан подбрасывающей поленья в очаг. Женщина вытерла о передник руки и со скрытой улыбкой посмотрела на Мэтена.

– У меня в спальне холодно, Мэтти. Иди сядь у огня.

Они сели рядышком на чистую мягкую солому у очага. Когда он робко коснулся ее волос, женщина нетерпеливо положила ему руки на плечи. Когда он поцеловал ее, ее руки скользнули ему за шею, запрокинули его на себя…

В этот год зима медлила со своим приходом. Снегопад был только один раз, потом – лишь холод под ясным небом, мороз и ветер. Хотя солнце и растопило первый снег, на коричневых полях блестел иней. Мэтен проводил все дни, скрываясь в Брин Торейдике, по дорогам и в деревне рыскали люди лорда Ромела, они тренировали своих лошадей и прогуливались из форта. Мэтен допоздна спал, потом часами играл на арфе перед аудиторией дикого народца. Иногда присаживался послушать его пение, и Невин изредка делая при этом толковые замечания касательно пения или самих песен. Но большую часть времени старик проводил в глубине холма. Мэтен никогда не решался спросить его, что он там делает.

Однажды, когда Невин ушел по своим делам, Мэтен вспомнил песню о Дилли Блинде, самом хитром из всего дикого народца. Так как это была детская песенка, он не слышал ее уже многие годы, то он напел ее несколько раз, вставляя новые версии вместо забытых старых. Когда он наконец закончил, ему на какое-то мгновение показалось, что он видит, а может быть он и в самом деле видел, маленькие лица, маленькие глаза, пристально вглядывающиеся в него. Потом они также неожиданно, как и появились, исчезли. Позже, когда вернулся Невин, Мэтен рассказал о своем видении, если только это было видение, старику, тот был откровенно поражен.

– Если ты и в самом деле начал их видеть, юноша, упаси тебя бог рассказывать об этом людям. Ты всю жизнь не отделаешься от насмешек.

– О, я это прекрасно знаю. Я просто был озадачен. До этого у меня никогда не открывалось зрение.

– В самом деле? Это довольно странно, так как оно часто свойственно бардам. Но как бы там не было, юноша, ты несомненно приобрел это свойство от пребывания здесь. Это то же самое, как если бы ты положил меч около очага. Через некоторое время клинок станет горячим, хотя он и находился в самом пламени. То же самое происходит и с человеком, обладающим восприимчивым разумом, когда он не находится в центре сил Двуумера.

С легким содроганием Мэтен оглядел возвышающиеся каменные стены комнаты. – В центре силы? – подумал он, а ведь и в самом деле, сказал он себе, – ведь иногда ты это ощущаешь.

– Да, – сказал наконец вслух Мэтен, – но сюда меня привел случай.

– Возможно. Но со знатоками Двуумера ничего не происходит случайно, особенно в эти проклятые и тревожные времена.

– Я вижу, у вас болит душа из-за этих войн.

– Конечно болит, дурень! И если у тебя есть разум, то у тебя она должно болеть тоже!

– Хорошо, добрый господин. Но я никогда ничего не знал, кроме войны. Иногда я задаюсь вопросом, не могут ли оказаться рассказы о старых временах в королевстве просто прекрасной выдумкой, как то, о чем я пою в моих песнях – все это неправда.

– О, нет, эти истории довольно правдивы. Было время, когда человек мог мирно путешествовать по дорогам, фермеры могли безопасно собирать свой урожай, и если у человека был сын, он был уверен, что вырастит его и увидит, как он женится. Это были хорошие времена, и я постоянно молюсь, чтобы они вернулись.

У Мэтена внезапно появилось страстное желание узнать о той жизни. Раньше он хотел только славы и уважения, добытых в бою, он принимал войны как должное, считал, что так оно и должно быть, что так было всегда.

Выйдя позже на вершину холма, он увидел, что все покрыто снегом, который шел все утро. На мили вокруг под жемчужным серым небом все было покрыто мягкой белизной, как выгравированные на фоне горизонта высились деревья, уютно смотрелась далекая деревня, из труб домов поднимался в небо дымок. Он видел все это сотни раз, но сейчас все выглядело так прекрасно, что Мэтен подумал, видел ли он когда-нибудь все по-настоящему до того, как подъехал к воротам в Мир Иной.

Ночью, несмотря на погоду, Мэтен поехал встретиться с Белиан. Поначалу он опасался, что Баннек будет негодовать, когда узнает, что беглец ездит к его дочери, но тот воспринял это довольно беспристрастно. Совсем по-другому вышло с ее сыновьями. Младший считал его попросту помехой, а старший искренне возненавидел. Мэтен появлялся на ферме попозже, когда был уверен, что они уже спят. Белиан дала ему четко понять, что дети у нее на первом месте. – Вполне справедливо, – думал Мэтен, тем более что оба они знали, что весной он уедет. Но когда он держал ее в своих объятиях, весна казалась очень далекой.

Когда снег вошел в силу, стало трудно ездить к Белиан так часто, как это хотелось бы Мэтену. Однажды ночью, после недели снежных заносов, пробираясь через сугробы, он направился на ферму. Мэтен поставил лошадь в хлев. Затем он полез через окно в комнату Белиан, толкая в сторону промасленные шкуры и чертыхаясь, в то время как женщина смеялась над ним. Хотя у нее в комнате стояла глиняная печка, было ужасно холодно. Мэтен сорвал с себя плащ, сбросил башмаки, не раздеваясь нырнул в постель.

– У тебя в комнате холодно, как на ветряной дороге!

– Тогда двигайся ко мне поближе. Здесь хорошо и тепло.

Когда он обнял ее, Белиан жадно прильнула к нему, эта простая, откровенная страсть до сих пор приводила его в изумление. В отличие от других женщин, которые были у него раньше, она не знала застенчивости и кокетства. – А когда она должна была учиться этому кокетству? – подумал Мэтен, да это и ни капли не беспокоило его.

Позже, лежа в полудреме между сном и бодрствованием, Мэтен поймал себя на мысли, что он подумывает, не остаться ли ему здесь на весну. Баннек был бы рад дополнительным рабочим рукам на ферме; Белл будет рада иметь его каждую ночь в своей постели; мальчишки постепенно привыкнут к нему. Хотя Мэтен и не любит ее, но она ему нравится, так что всем было бы хорошо. И все же он не решался остаться. Впервые он ясно осознал, что он и в самом деле беглец. Каждый лорд в Кантрэе, узнав его, вернет его Деверу, чтобы тот его повесил. Мэтен собирался отправиться далеко на запад, уехать надо было подальше, чтобы найти лорда, который никогда не слышал ни о нем, ни о лорде Бреноике. Наиболее вероятно, что в конце концов он перейдет на одну из враждующих сторон этих бесконечных войн, поступит на службу к лорду в Керрморе или Элдифе. Мэтен поцелуем разбудил Белиан и еще раз обладал ею, он сделал это просто для того, чтобы отвлечься от мыслей о будущем.

Этой ночью был такой снегопад, что Мэтен рискнул остаться на ферме на всю ночь. Было приятно никуда не идти в ночь, а спать, обхватив рукой Белл. Он даже начал подумывать, не делать ли это почаще. Но выйдя утром из комнаты, он обнаружил на ферме соседей Баннека, они ели хлеб, запивали его пивом, беседуя о чем-то возле очага. Хотя эти люди были любезны с Мэтеном, он очутился под неприятным перекрестным огнем их взглядов; не было сомнений, что по деревне пойдут пересуды. Если они дойдут до ушей не того, кого надо, неприятностей не избежать. После этого случая он приезжал к Белиан только ночью и уезжал задолго до рассвета.

Несмотря на все предосторожности, однажды ночью Мэтен наткнулся на людей Ромела. Сразу после полуночи он возвращался через поля в Брин Торейдик. Дул холодный ветер, по небу стремительно неслись облака, время от времени закрывая полную луну. Холм был уже совсем рядом, на фоне неба смутно вырисовывалась поднимающаяся над лугом зазубренная вершина. Вдруг Мэтен услыхал как звякнула уздечка, в ночной тишине звук был отчетливо слышен. Потом послышалось фырканье лошадей; по мерзлой дороге застучали подковы. Поблизости была безлистная рощица, это было ненадежное укрытие, но лучшего сейчас было не найти. Мэтен направил лошадь к деревьям, с потревоженных веток посыпался снег, укрывая его капюшон и плащ. Притаившись, Мэтен принялся ждать. Он хотел было стремительно броситься по направлению к холму, но потом отказался от этой мысли. Если его схватят, он не хотел, чтобы Невин был повешен вместе с ним.

По дороге рысью скакали шесть всадников. Подскакав прямо к рощице, они остановились и стали описывать круги, споря, в какую сторону от перекрестка направляться дальше. Мэтен понял по их голосам, что они прилично выпили. Мэтен почти физически ощущал вокруг себя водоворот дикого народца, с присущим им любопытством они слушали нескончаемый спор на дороге. Вдруг лошадь Мэтена, непроизвольно вздрогнув от холода, переступила с ноги на ногу, звякнула уздечка. Один из всадников обернулся в седле и посмотрел прямо на Мэтена. Мэтен медленно тронул лошадь с места; он решил, что скорее сдастся, чем подвергнет Невина, а возможно и Белиан риску.

– Опасность, – прошептал он дикому народцу, – скажите Невину. Он почувствовал, как некоторые из спиритов стремительно помчались в сторону, но остальные столпились вокруг него – трепещущие маленькие существа присутствие которых ощущалось подобно порывам теплого ветра.

– Эй, ты! – закричал всадник, – выходи!

У Мэтена оборвалось сердце, он узнал Селена, одного из людей Девера, который хорошо его знал. С Селеном во главе, всадники рысью подскакали к Мэтену и окружили его полукругом, Мэтен оказался в ловушке. Так как ситуация все равно была безнадежная, Мэтен поехал навстречу им. В свете луны он увидал полное удивления лицо Селена.

– Мэтен! О, боги! – от неожиданности и испуга у него вырвалось нечто вроде шипения. – Столько времени прошло после Самейна!

Пронзительно, как пнутая ногой собака, завопил один из всадников. Остальные резко натянули поводья. Мэтен почувствовал, как дикий народец в панике заметался вокруг него, поднимая и трепля края его капюшона и плаща.

– Послушай, Мэтти, не трогай нас. Я всегда был твоим другом. Это наш лорд заставил нас поднять против вас меч. Мир с тобой в Ином Мире.

Когда Селен начал пятиться на нервно вздрагивающей лошади, Мэтена осенило: Селен был уверен, что он погиб вместе с остальным войском Бреноика, он думал, что сейчас перед ним находится не что иное, как дух Мэтена. Эта мысль заставила его громко рассмеяться. Это было как раз то, что нужно; весь отряд начал отступать назад, объятые ужасом, они не смели поднять на Мэтена глаза. Такое глубокое внимание не удавалось завоевать ни одному барду. Мэтен не смог побороть искушения, запрокинув голову, он завыл на одной длинной, жуткой ноте, посылая свой тренированный голос ввысь и вширь насколько только у него хватало сил. Всадники пронзительно завопили, и бросились врассыпную.

– Спириты! – визжал Селен, – спасайтесь!

Хихикая и зловеще завывая, дикий народец в восторге метался между лошадьми. В свете луны Мэтен видел как они словно бы загустевали в воздухе, как морозные кристаллы: маленькие личики, маленькие ручки, пальчики, которые щипали каждую лошадь и каждого всадника, которых могли только достать. Лошади брыкались и рвались вперед; всадники вопили, хлестали их поводьями, отчаянно пытаясь их развернуть. Мэтен завыл еще раз; лошади встали на дыбы и рванули на дорогу, они неслись быстрым галопом, обезумевшие от страха седоки вцепились в их гривы.

Мэтен сел в седло, его сотрясал смех вперемежку с рыданиями… Он продолжал смеяться, пока не вернулся дикий народец. В их сопровождении он направился к холму, который после сегодняшней ночи обрастет новыми легендами. Когда он заводил лошадь в конюшню, ему навстречу поспешно вышел Невин.

– Что там произошло, что за опасность?

– Уже все в порядке, добрый господин, но произошла хорошенькая история. Я думаю, надо спеть об этом песню.

Но поначалу он попросту рассказал старику о происшедшем за кружкой пива. Слушая, тот смеялся квохчущим смехом, словно бы заржавевшим от долгого неупотребления.

– Поле битвы, где полегло ваше войско, совсем недалеко отсюда. Вполне естественно встретить здесь привидения погибших воинов. Правда, здесь есть небольшая деталь: когда они завтра утром будут возвращаться обратно, они увидят в снегу следы копыт твоей лошади. Невин посмотрел на пятно у своего колена. – Сделай нам любезность, ладно? Возьми с собой ребят и пойди в поле. Ты помнишь следы лошади Мэтена? Да? Прекрасно! Смети их, но оставь остальные. Мы проделаем неплохую шутку с этими мерзавцами.

Мэтен почувствовал, что все ушли, за исключением маленькой голубой Феи. Он вдруг увидел ее совершенно отчетливо, она сидела у него на колене и сосала палец, одновременно пристально глядя на Мэтена тревожными зелеными глазами. Когда она улыбнулась, Мэтен увидел ее острые как иглы, ярко-голубые зубы.

– О, – сказал Невин, – ты кажется видишь ее, да?

– Да, вижу. А скажите, смогу я видеть дикий народец, когда уйду отсюда?

– Я думаю, что да, но точно не знаю. Раньше мне не приходилось с подобным сталкиваться, юноша, твой случай приводит меня в замешательство.

Если я привожу тебя в замешательство, то сам ты – величайшая загадка в мире, – подумал Мэтен.

На следующий день после обеда Невин поехал в деревню, чтобы послушать, какие там ходят слухи о встрече Мэтена с отрядом. Он привез оттуда рассказ, который продолжал обрастать все новыми и новыми подробностями. Говорили, что люди лорда Ромела были настолько глупы, что ездили верхом в лунную ночь поблизости Брин Торейдик, хотя каждому дураку известно, что в полнолуние от холма надо бежать как от чумы. Всадники довольно отчетливо видели привидения целого войска лорда Бреноика, они шли через луг в атаку, совсем как в их последнем бою. Когда люди лорда Ромела вернулись утром на то место, то увидали следы только собственных лошадей. И что, ты думаешь, сказал мне об этом хозяин таверны? – с сухим смешком спросил у Мэтена Невин. – Оказывается, каждый знает, что привидения не оставляют следов.

– Так они таки вернулись назад? Как хорошо, что вы предусмотрели это.

– О, одно дело быть спиритом в полнолуние, и совсем другое в холодный предрассветный час. Но как бы то ни было, после того, что произошло, люди лорда Ромела не приблизятся к холму даже при дневном свете.

– Так этот случай пришелся кстати?

– Да, но, о, боги! Вы, воины, слишком суеверны!

– Да что вы говорите! – рассмеялся Мэтен над возмущенным замечанием Невина. – Вы показали мне мир, полный спиритов, послали этих спиритов с поручением сопровождать меня и после этого называете меня суеверным!

– Ты прав, юноша, извини меня, – расхохотался в ответ на его тираду старик, но ты ведь и в самом деле не можешь отрицать, что ваши фехтовальщики верят, что разные самые чудные вещи приносят им удачу, или же наоборот – зло.

– Да, это правда, но вы не знаете, что значит быть рыцарем, участвующим в войне. Каждый раз, когда садишься в седло, не знаешь, вернешься ли ты назад. Кто знает, что помогает одному человеку выжить в битве, а другого обрекает на погибель? Однажды я видел человека, который был великолепным бойцом, он владел мечом не как человек, а как бог, он врывался в битву, ведя за собой остальных. И знаете, что произошло? У него лопнула подпруга, он свалился с лошади и был затоптан копытами до смерти. А после этого видишь идиота, который владеет шпагой не лучше, чем деревенский парень, он летит прямо на врага и остается без единой царапины. После этого начнешь верить в судьбу и предзнаменования, во все, что угодно.

– Да, я понимаю тебя.

У Невина пропало хорошее настроение; он опечалился до слез, размышляя над тем, что сказал Мэтен. Глядя на него, впал в меланхолическое настроение и сам Мэтен.

– Я думаю, что это притягивает нас к Двуумеру, – задумчиво сказал Мэтен. – Можно иметь лучший в мире план атаки, но как только полетят копья и начнется фехтование, даже богам не ясно, чем это все закончится. Так что можете называть это суеверием, но хочется иметь вождя, которого коснулся дух Двуумера, кого-то, кто может видеть то, что не дано тебе, по-настоящему счастливого.

– Но если бы счастье и дар предвидения делали человека знатоком Двуумера, юноша, то мир был бы полон людей, подобных мне.

– Это не совсем то, что я имел в виду, добрый господин. Вождь, отмеченный Двуумером, должен каким-то образом отличаться. Может быть, такого не существует, но мы хотим верить в него. – За такого с радостью можно идти в атаку, – говорят себе люди, – за такого, к кому расположены боги, за такого, в кого можно верить. Если даже умрешь за такого человека, то он этого стоит.

Невин бросил на Мэтена такой пронзительный взгляд, что тому стало не по себе, но старик жестом показал ему, чтобы он продолжал.

– Это невероятно интересно.

– Спасибо. Так Слумар в Форте Дэвери – знатный и благородный человек, но он не вождь, отмеченный Двуумером. У меня всегда были сомнения, что он настоящий король, несмотря на то, что я всегда клялся ему в верности, потому что это делал мой лорд. Время от времени он имел обыкновение ходить среди людей, он беседовал с нами, называл нас по имени, это было прекрасно с его стороны, но он вел себя как обыкновенный лорд, но никак как король.

– В самом деле! А как по-твоему выглядит настоящий король?

– В нем должно быть что-то от Двуумера. Вы должны чувствовать, что он настоящий король. Я не считаю, что он должен быть высоким и прекрасным, как боги, но при взгляде на него вы должны чувствовать, что он предназначен повелевать. У него должна быть удивительная судьба, боги должны посылать предзнаменования о его приходе. Клянусь небесами, я пошел бы за таким человеком на смерть, и держу пари, что многие в королевстве поступили бы также.

Невин поднялся и со странной, полусумасшедшей улыбкой начал стремительно расхаживать взад-вперед перед очагом.

– Я сказал какую-нибудь глупость? – спросил у него Мэтен.

– Что? Ты сказал сейчас лучшее из того, что я слышал на протяжении многих последних лет. Юноша, ты не представляешь себе, как я рад, что я оттащил тебя от ворот Иного Мира. Спасибо тебе, что открыл мне глаза на то, что было у меня под носом, а я этого не видел. Двуумер имеет огромный недостаток. Ты так привыкаешь им пользоваться, что совершенно забываешь о собственном разуме, которой изначально дали тебе боги.

Совершенно сконфуженный смотрел Мэтен как старик бормоча себе что-то под нос как сумасшедший носится перед очагом.

В конце концов Мэтен пошел спать, но, проснувшись в беспокойстве среди ночи, увидал, что Невин стоит у очага и улыбается, глядя на огонь.

В течение последующих двух недель не прекращался снегопад, и в течение всего этого времени Невин не переставал размышлять над нечаянно подброшенной ему Мэтоном идеей, которая оказалась великолепной платой за его спасение. Несмотря на сложность в деталях, в целом план был чрезвычайно прост, а поэтому выполним. Исходя из теперешнего положения дел, казалось, что войнам не будет конца, что они будут опустошать королевство, пока не останется ни одного человека, чтобы продолжать борьбу. После стольких лет гражданской войны, после большого количества появляющихся друг за другом и убитых вождей, после стольких отданных за них жизней их подданных, казалось, что каждый последующий претендент на королевский трон имеет на него такие же права, как и предыдущий. Когда заходил вопрос о выяснении происхождения и генеалогического дерева, то даже священнослужители затруднялись сказать кто из претендентов более подходит на роль короля всего Дэвери. Поэтому лорды присягали тому, от кого, как казалось, они получат наибольшую выгоду, если же их ожидания не оправдывались, то их сыновья присягали другому претенденту на королевский трон.

Но если появится человек, который произведет на своих последователей впечатление настоящего короля, вождя, отмеченного Двуумером, как сказал Мэтен, за которым последует половина королевства, сражаясь за него насмерть, лишь бы возвести его на трон? То потом, наконец, после последней отвратительной кровавой бойни, королевство придет к долгожданному миру.

– Вождь, отмеченный Двуумером? – размышлял Невин. – Дайте мне подходящего человека, и довольно скоро я придам ему вид отмеченного Двуумером. Это будет нетрудно, совсем нетрудно, если задуматься; надо будет лишь окружить красивого человека романтическим ореолом, умело подтасовать приметы-предсказания, подбросить несколько дешевых трюков, вроде того, что проделали с Селеном и его друзьями. Они поставят на колени все войска и заставят их лордов вместе с ними приветствовать истинного короля. Во время этих размышлений Невин пришел к выводу, что не удивлен тем, что Мэтен преподнес ему эту идею. В своей последней жизни, будучи молодым Рикином из Кермора, он был капитаном войска как раз такого вот вождя, отмеченного Двуумером, Гвенивер Беспощадная, чье сумасшедшее и непоколебимое поклонение Черной Богине создавало вокруг нее сияние фальшивого романтического ореола, подобного огню.

Мысли о ней и ее жестокой судьбе навеяли на Невина беспокойство.

– Имеет ли он право воздействовать на другого человека силами, которые разорвут на части его хрупкий разум? Ему следует соблюдать большую осторожность, выждать, разработать тщательный план, пока он не найдет кандидата, который будет достаточно силен для такой ноши. Кроме того, он не был уверен, что имеет право использовать для этой цели Двуумер. Невин провел долгие часы в медитации, обнажая свою душу и моля о помощи Властителей Света. Постепенно в его сознании возник ответ: превыше всего королевство нуждается в мире, и если что-то идет не так, то надо идти на жертву. Невин воспринял это так, что он поставлен служить достижению этой цели, если надо, идти на жертву ради воссоздания мира и возведения на трон короля.

Разрешение получено, настало время создать план. Пока Мэтен был у Белиан или же спал со скуки, Невин при посредстве огня переговорил с другими знатоками Двуумера королевства, в особенности с Адерином, живущем на западе королевства и женщиной по имени Роммерта на севере. Все так устали от войны, что с радостью включились в рискованное предприятие Невина.

– Да, но мы не в состоянии сделать это одни, – заметила однажды ночью Роммерта. Мы должны будем победить жрецов, в силах ли мы это сделать?

– Я намерен начать вращение земли в направлении этого особого сада весны. В то же самое время мы можем заняться поисками подходящего принца.

В пляшущих отсветах пламени лицо Роммерты выглядело скептическим. Ее длинные белые волосы были, как у молоденькой девушки, заплетены в две косы, лицо у нее было даже более морщинистое, чем у Невина, она была так стара и изнурена жизнью, что Невину было ясно, что ей никогда не увидеть результатов того, что они сейчас планировали. Из всех знатоков Двуумера королевства только он и Адерин жили неестественно долго, каждый из них по своей особой причине. Да, так обстояли дела, но, тем не менее, вскоре Роммерта примется за выполнение этой задачи.

Существовала еще одна сложность: надо было найти именно того человека, который необходим, затем подготовить к его приходу соответствующие предзнаменования, сделать это надо было с помощью жрецов. Когда же королевство начнет жить в ожидании появления короля, Невин сможет организовать все необходимые события при его приближении. Обдумав все детали, Невин начал с нетерпением дожидаться весны. Чем скорее она наступит, тем лучше.

2

Год 834-й. Это был год первого предзнаменования прихода короля. В деревне неподалеку от нашего храма родился ребенок с двумя головами. Вскоре он умер, так как не может жить королевство с двумя королями. В небе мы видели видение бегущей впереди бури огромной лошади, и бежала она с запада. Хотя предзнаменование было должным образом записано, только позже мы поняли его значение…

Святая Летопись Лагхкарн.

Весна в этот год пришла быстрее, чем этого хотелось Мэтену. Каждое утро поднимался он на вершину холма и исследовал небо в поисках примет изменения погоды. Хотя он должен был оставаться, пока полностью не сойдет снег, но в то же время, ему надо было быть подальше от этих мест до наступления настоящей весны, когда дороги Кантрэя будут кишеть всадниками спешащими на летний сбор.

Сначала пошел дождь, который растопил последний снег и превратил все вокруг в коричневую непролазную грязь; ночи становились все теплее, хотя редкий человек рискнул бы спать у дороги без опасения замерзнуть. Мэтен все еще находил для себя оправдания, чтобы задержаться, пока в долинах не начала пробиваться бледная трава. Этой ночью он отправился повидать Белиан.

Забравшись в окно, он увидал, что она еще не ложилась, Белиан суетилась у огня глиняной печи. Она рассеяно поцеловала его.

– Сними сапоги перед тем, как садиться на кровать, ладно, любовь моя? Я не хочу, чтобы пачкалось одеяло.

Мэтен уперся в стену и принялся стаскивать сапоги.

– Уже весна, – сказал он. – Будет у тебя болеть обо мне сердце, когда я уеду?

– Будет, но и наполовину не так, как ты того ожидаешь.

– Довольно откровенно. Но, Белл, если бы я только мог остаться… Я должен уйти ради тебя же. Я хочу, чтобы ты знала это.

– Это было бы великолепно, если бы ты остался на ферме, но я не представляю, как это можно сохранить в тайне. Несколько наших друзей уже знают, что у меня есть мужчина, а через несколько месяцев об этом будет знать вся деревня.

Подняв глаза, Мэтен увидел, что она улыбается, глаза ее как всегда были спокойны.

– О, небеса, что я наделал! Ты ждешь ребенка?

– А чего ты ожидал после всего, что мы вытворяли? Ты что, думал, что я бесплодная? О, не надо так тревожиться, любовь моя. Я давно хотела еще одного ребенка. Я рада, что у тебя была возможность подарить мне его.

– Но я должен покинуть тебя! У меня даже нет денег для повивальной бабки!

– О, в этом мне поможет моя подруга, так что не беспокойся. Я сама смогу позаботиться о младенце, но я не могла бы иметь его, если бы ты немного не помог мне в этом, ведь так? Она осторожно положила руку себе на живот. – Я надеюсь, что это будет дочь, но если будет сын, ты не против, если я назову его твоим именем?

– Только если тебе это хочется. Я бы больше хотел, чтобы ты дала ему имя моего отца. Его звали Даумир.

– Решено, если будет парень, он будет Даумир. Если это будет так, я хочу, чтобы у него были такие же кудрявые волосы, как у тебя.

В голове у Мэтена начало зарождаться подозрение. Он знал, что Белиан никогда не любила его по-настоящему. Не использовала ли она его в качестве жеребца.

– Белл, ты будешь скучать обо мне, когда я уеду?

Она почему-то вздрогнула, потом задумалась.

– Да, буду, – ответила она наконец, – помолчав, добавила, – немного.

Когда Мэтен этой ночью уходил от Белиан, воздух был теплый и влажный, напоенный запахами весны. На вершине холма он слез с лошади и долго стоял, всматриваясь в темное пространство, смотрел на сияющие под лунным светом ручьи, далекую спящую деревню, на далекое сверкающее озеро, где он едва не вошел в ворота Иного Мира.

– Я был счастлив этой зимой, – подумал Мэтен; а будь прокляты оба этих фальшивых короля со всеми их проблемами!

Утром Мэтен в последний раз отвел лошадь в овраг. Над головой проплывали белые облака, бросая тень на поросшую бледной травой и вереском землю. Когда они спустились к подножию холма, Невин протянул Мэтену кожаный мешочек, в котором звенели монеты.

– Бери это без разговоров, юноша, я не для того спасал тебе жизнь, чтобы ты умер с голода на дороге.

– Спасибо. Как бы я хотел отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали!

– Держу пари, что так оно и будет. Твоя судьба однажды свела тебя со мной, я подозреваю, что это было не в последний раз, но никому из нас не дано понять, как это случится.

Хотя Мэтен хотел отправиться прямо на запад, как можно скорее, оставив позади себя Кантрэй, он вынужден был повернуть на юг, так как в это время года горы между Кантрэем и провинцией Гвейнтейр были еще покрыты снегом. Он продвигался осторожно, старался избегать главной дороги, пролегающей рядом с Канавером и ведущей в Форт Кантрэй, придерживаясь проселочных дорог, бегущих между фермами и полями. Он позволял себе попадаться на глаза лишь фермерам, которые подобно Белиан, были озабочены не войной, а как заработать себе на пропитание. Спустя четыре дня он добрался до границы Гвейнтейра, которая проходила приблизительно параллельно Форту Кантрэй. Горы здесь были невысокие, холмистые с разбросанными по ним небольшими фермами и зимними хуторами коневодов, все лето кочующих со своими табунами в поисках пастбищ. В это время года в каждом доме царила суета. Жеребились кобылы; надо было подковывать лошадей; снаряжение требовало починки; надо было упаковывать еду на первый длительный весенний переход. Ни у кого не было ни времени, ни дела до одинокого всадника, сидящего в военном седле, но одетого в фермерскую рубашку.

В один из теплых дней с наступлением сумерек Мэтен подъехал к каменному столбу, означавшему границу между двумя гвербретствами. Миновав этот столб, Мэтен не смог сдержать вздох облегчения. Хотя он все еще оставался беглецом, но его шея была уже в большей безопасности. Когда-то, в мирное и кажущееся сейчас нереальным прошлое, каждый гвербрет руководствовался благородным указом Тибрена об изгнании из общества, но сейчас, в разгар долгих кровопролитных войн, способные воевать люди были слишком ценны для лордов, чтобы они отпугивали их приводящими в смущение расспросами. Впервые за долгое время Мэтен настолько расслабился, что позволил себе запеть. Песня привлекла двух представителей дикого народца, голубая фея уселась на луку его седла, показывая Мэтену свои остроконечные зубки, незнакомый еще ему угловатый коричневый карлик танцевал на дороге позади его лошади. Мэтен так рад был их видеть, что почти прослезился. По крайней мере, хоть небольшая частица его волшебной зимней жизни будет путешествовать вместе с ним.

Но как выяснилось, вскоре он приобрел человеческую компанию, и вышло это совершенно неожиданно. В это утро, миновав пограничный столб, он подошел к последним холмам и остановил лошадь, чтобы оглядеть обширную зеленую долину Гвейнтейра. Это и в самом деле была страна ветров, где высаженные трудолюбивыми фермерами деревья вскоре начинали клониться, как будто в страхе стараясь избежать постоянных порывов завывающего ветра. Так как день был сияюще-прозрачным, долина отчетливо просматривалась на мили вокруг, она была словно подбита мягким зеленым мхом первой молодой травки и всходов озимой пшеницы, там и сям были разбросаны фермы. Также отчетливо была видна тянущаяся на запад и пропадающая там из вида дорога, по этой дороге, не далее чем в миле от Мэтена, ехал одинокий всадник.

Что-то неладно было с этим всадником. Это было заметно даже с такого расстояния, парень сидел в седле согнувшись пополам, а его лошадь брела сама по себе, она то и дело останавливалась, чтобы ухватить пучок травы, растущий на обочине дороги. Совсем было сползший с седла всадник пришел в себя и попытался управлять лошадью. Первым порывом Мэтена было свернуть куда-нибудь в сторону и не ввязываться ни в какие новые неприятности, но тут он вспомнил о Невине, который рисковал собственной жизнью, спасая его, предоставляя ему кров. Он проворной рысью направил лошадь по направлению к всаднику. Тот не слышал приближения Мэтена, или же его совершенно не беспокоило, что кто-то его преследует, потому что он за все время, пока Мэтен скакал к нему, ни разу не оглянулся. Подъехав достаточно близко, Мэтен увидал, что вся рубашка на спине у всадника была густо пропитана засохшей ржаво-коричневой кровью, парень остановил лошадь и стоял на месте, оседая в седле от слабости, как будто бы приглашая Мэтена проткнуть его копьем, он смирился с этой мыслью.

– Послушайте, – сказал Мэтен, – что случилось?

В этот момент всадник повернулся к нему и Мэтен воскликнул:

– Эйтхан, о, боги! Что ты делаешь на Гвейнтейрской дороге?

– То же самое я должен спросить у тебя, Мэддо. – Его обычно глубокий и веселый голос скрежетал от застарелой боли. – Или ты пришел, чтобы отвести меня в Мир Иной?

Мэтен непонимающе уставился на него, но тут же вспомнил, что все в Кантрэе считают его мертвым.

– Да нет, послушай, я такой же живой, как и ты. Как ты был ранен?

– Я не был ранен, меня высекли.

– Вот куча дерьма! Ты в состоянии ехать дальше?

Эйтхан довольно долго обдумывал, что ответить. В своем обычном состоянии это был красивый мужчина, с правильными чертами лица, большими голубыми глазами, которые, казалось, постоянно подсмеивались над чем-то, его темные волосы у висков были слегка тронуты сединой. Но сейчас лицо было искажено болью, глаза были прищурены, казалось, они никогда уже не в силах будут улыбаться.

– Мне надо отдохнуть, – наконец сказал он. – Можем мы какое-то время посидеть, или тебе надо ехать и ты оставишь меня?

– Что? Ты с ума сошел? Чтобы я бросил человека, которого я знаю с тех пор, как был пятнадцатилетним юнцом?

– Теперь я уже не знаю, на что человек способен, а на что нет…

На ближайшем лугу они нашли подходящую ивовую рощицу, расположенную вокруг фермерского утиного пруда, место было удобное и тем, что их совсем не было видно фермеру. Мэтен спешился, потом помог слезть с лошади Эйтхану, затем, пока его друг в оцепенении сидел в тени, напоил лошадей. Занимаясь всем этим, Мэтен гадал, что могло произойти. Эйтхан был человеком, с кем наименее всего в королевстве могло произойти такое – чтобы его высекли и изгнали из войска. Любимец капитана, Эйтхан был вторым человеком в войске гвербрета Тибрена. Он был одним из тех истинно порядочных людей, которые так ценятся в каждом хорошем войске – миротворец, дружественен со всеми, человек, разрешавший все споры, которые непременно появляются при большом скоплении народа, когда много людей вынуждены жить вместе в битком набитых бараках. Случалось, сам гвербрет просил у него совета в небольших делах, касающихся войска, а теперь он оказался здесь с позорными отметинами на спине, весь окровавленный.

Напоив лошадей, Мэтен наполнил водой мех для воды и сел рядом с Эйтханом, который с кривой улыбкой взял у него воду.

– Мы можем быть вне закона, но по-прежнему соблюдаем правила военных – сначала напоить лошадей, а только потом людей, так ведь, Мэто?

– Нам нужны эти лошади как никогда, никакой лорд не даст нам других.

Кивнув ему в ответ, Эйтхан принялся жадно пить воду. Напившись, он вернул мех Мэтену.

– Я бесконечно рад, что тебя не убили в той битве. Я полагаю, что ты нашел какую-нибудь ферму, или что-то вроде этого, где пересидел всю зиму.

– Что-то вроде этого. Я по-настоящему умирал, когда меня нашел местный знахарь.

– О, боги! Ты всегда был счастливчиком, верно?

Мэтен лишь пожал плечами в ответ и крепко заткнул мех. Какое-то время они попросту молча сидели в неловкой тишине и наблюдали за толстыми, серыми утками, копошащимися на берегу пруда.

– Ты сдержанный для барда, – нарушил молчание Эйтхан. – Не хочешь спросить меня о моем позоре?

– Говори только о том, что хочешь, и ни слова больше.

Эйтхан задумался, глядя на далекий горизонт.

– Все это бред сивой кобылы, – сказал он наконец. – Между прочим, эта история совсем для барда. Ты помнишь сестру нашего гвербрета, леди Мероту?

– О, как может забыть ее любой мужчина, у которого в венах кровь, а не вода?

– Ну, так лучше попытайся забыть. – Голос Эйтхана стал твердым и холодным. – Прошлым летом во время битвы был убит ее муж, и она вернулась к своему брату в Форт Кантрэй. Капитан поручил мне ее охрану, я должен был следовать за ней, куда бы она ни пошла. – Эйтхан замолчал, но губы у него продолжали беззвучно шевелиться. Затем он продолжал: – Она увлеклась мной. О, видят боги, мне следовало сказать ей нет, я чертовски хорошо понимал это даже тогда, но Мэто, я живой человек из плоти и крови, я не стальной, и она прекрасно знает, как получить от мужчины то, что ей хочется. Клянусь тебе, я никогда не посмел сказать бы ей и слово, если бы она сама первая не обратилась ко мне.

– Я верю тебе, ты никогда не был глупцом.

– Да, по крайней мере, до этой зимы. Меня словно околдовали. Я никогда так не любил женщину, и будь я проклят, если со мной это произойдет вновь! Я хотел, чтобы она уехала вместе со мной. Я как идиот верил, что она настолько любит меня, что способна пойти на это. Но, оказывается, я и наполовину не подходил к ее титулу.

Последовала следующая, наполненная болью, длительная пауза. Потом Эйтхан заговорил снова. – Поэтому она сделала так, что ее брат узнал о наших отношениях, но как невинно она себя при этом вела! И когда его милость несколько дней назад содрал с моей спины всю кожу, она отсутствовала, находясь это время под надзором.

Эйтхан закрыл лицо руками и разрыдался как ребенок. На минуту Мэтен словно бы оцепенел; потом решительно протянул руку и положил ее на плечо Эйтхана и сидел так, пока не стихли рыдания и Эйтхан не вытер рукавом мокрое от слез лицо.

– Может быть, я слишком сурово сужу ее, – голос Эйтхана был слабый, безжизненный, похожий на шепот. – Она удержала брата от того, чтобы он убил меня.

Он поднялся на ноги, было невыносимо смотреть, как он шатается и морщится, содрогаясь от боли.

– Я достаточно отдохнул, поехали дальше Мэто, чем дальше я буду от Кантрэя, тем счастливее.

Уже четыре дня они продолжали ехать на запад, осторожно расспрашивая по дороге фермеров и коробейников о местных лордах и их войске. Но даже если они и слышали о таком, что мог бы принять их без лишних расспросов, то приходили к решению, что они еще слишком близко от Кантрэя, чтобы обращаться с подобной просьбой. Однако они поняли, что им необходимо поскорее найти место, потому что лорды начали собирать своих людей для летних боев, а передвигаться по дорогам вместе с военными отрядами, которых становилось все больше вокруг, в их положении было опасно. Мэтен не имел желания убегать от виселицы как человек, объявленный вне закона, попасть в конце концов на веревку как шпион.

Так как спина Эйтхана еще далеко не зажила, то им приходилось ехать медленно, часто останавливаться для отдыха то на обочине дороги, то в деревенской таверне. Но, по крайней мере, им не приходилось заботиться о деньгах; у них был не только великодушно подаренный Невином кошелек, но и деньги Эйтхана, которые сумел передать ему старый капитан вместе со снаряжением, когда его вышвырнули из Форта Кантрэй. Очевидно Мэтен был не одинок в своих мыслях о чрезмерной жестокости гвербрета. Во время их медленного продвижения на запад у Мэтена была уйма времени на то, чтобы присматривать и заботиться о своем друге. Так как всегда до этого за ним присматривал Эйтхан, который был помимо всего, на десять лет старше Мэтена, Мэтен был глубоко взволнован, обнаружив, что этот самый Эйтхан нуждается в отцовской заботе своего друга. Гвербрет мог пощадить его жизнь, но все равно он сломал его, сломал человека, верой и правдой служившего ему на протяжении более чем двадцати лет, избив его до полусмерти как пойманную в хлеве крысу.

До этого Эйтхан всегда легко справлялся со своей командирской ролью, он принимал решения, отдавал приказания и все это он делал так, что люди с радостью шли за ним. Сейчас же он делал все, что не скажет ему Мэтен, не предпринимая даже слабую попытку предложить сделать что-нибудь по-другому. Для этого он был также разговорчивым человеком, у него всегда была наготове какая-нибудь история или шутка, если он не был занят в это время каким-либо серьезным делом. Сейчас же он был погружен в глубокую депрессию; временами он даже не отвечал на вопросы Мэтена. Хотя все это терзало сердце Мэтена, но он не мог придумать никакого выхода. Часто он мысленно обращался к Невину, как бы ему понадобился сейчас совет старика. Но Невин был слишком далеко, да и вряд ли Мэтену доведется когда-либо встретиться с ним. Это не зависело от желания Мэтена.

Наконец они достигли великой реки Камен Ирейн, «железной дороги», как ее называли даже тогда из-за многочисленных барж с рудой, которые шли из Кергонеи и города Гаймера, в то время всего лишь большой деревни, окруженной вместо крепостных стен деревянным частоколом. Сразу же за воротами они нашли что-то вроде таверны, по существу, это был дом тавернщика, полукруглый пол разделяла плетеная перегородка, за которой находились столы, вдоль стены стояло несколько пивных бочек. За пару монет хозяин принес им ломоть сыра и буханку хлеба, положив еду на стол, он отправился за пивом. Подав им пиво, он ушел, оставив их совершенно одних. Мэтен обратил внимание, что в таверну вместе с ними не зашел никто из деревенских, он поделился своим наблюдением с Эйтханом.

– Они приняли нас за парочку бандитов. Ах, к дьяволу, Мэто, мы не можем продолжать бродить вот так по дорогам, а то можем и в самом деле превратиться в бродячих грабителей! Что мы будем делать?

– Будь я проклят, если я знаю! Но кое-что мне пришло в голову. Я имею в виду добровольческие отряды, о которых ты слышал. Наверное, лучше всего нам присоединиться к одному из них, а позже позаботиться о достойном месте в отряде.

– Что? На мгновение перед глазами Эйтхана всплыло прошлое. – Ты сошел с ума? Сражаться не за честь, а за деньги? О, боги, я слышал о подобных отрядах, они переходили на другую сторону в разгар боя, если им предлагали лучшую плату. Наемники! Они не что иное, как сборище бесчестных подонков!

Мэтен вместо ответа лишь посмотрел на него. Глубоко вздохнув, Эйтхан потер обеими руками лицо.

– А такие мы и есть. Ты это имел в виду, Мэто? Ладно, в известной степени ты прав. Всем богам известно, что капитан добровольческого отряда никогда не будет насмехаться над шрамами на моей спине.

– Правильные слова. И мы должны попытаться найти один из таких отрядов, которые сражаются за Кермор или Элдиф. Ни тебе, ни мне нельзя рисковать встретить кого-нибудь из Кантрэя.

– Ах, куча дерьма! Ты знаешь, что это означает? Чем все это может кончиться? В один прекрасный день мы можем выступить против гвербрета и моего бывшего отряда!

Мэтен никогда раньше не позволял себе задумываться над этим, что однажды может случиться так, что его жизнь будет зависеть от того, убьет ли он человека, бывшего когда-то его союзником или другом. Эйтхан взял свой кинжал и с силой воткнул его в стол.

– Эй, послушайте! – прибежал на шум хозяин таверны. – Не надо ломать мебель, парни!

Эйтхан так свирепо взглянул на него, что Мэтен схватил его за руки, чтобы не дать ему вылить свою ярость на ни в чем не повинного селянина. Тавернщик попятился, судорожно сглатывая слюну.

– Я заплачу за ущерб, – сказал Мэтен, – видите ли, мой друг сегодня в плохом настроении.

– Он мог бы разрядить его где-нибудь в другом месте, не у меня.

– Ну что ж, мы так и сделаем, тем более что мы уже кончили пить ваше, извините, похожее на мочу пойло, которое вы называете пивом.

Они были уже почти у двери, когда хозяин снова окликнул их. Хотя Эйтхан не обратил на этот окрик никакого внимания и пошел к выходу, Мэтен остановился и подождал спешащего к нему тавернщика.

– Я знаю один из таких отрядов, о которых вы говорили с вашим товарищем.

Мэтен вынул несколько монет и потряс ими. Тавернщик осклабился редкозубой улыбкой, обдав Мэтена чесночными парами.

– Они зимовали неподалеку отсюда. Время от времени они приезжали сюда за провизией и поначалу мы были очень встревожены, что они будут грабить нас почем попадя, отбирая у нас все, что им захочется, но они за все расплачивались и монет не жалели. Я бы сказал, что они вели себя очень высокомерно, строили из себя лордов.

– Вот так удача!

– Да, но теперь они могли уже двинуться с места. Их уже какое-то время не было видно, здесь у нас есть дочка кузнеца с разбухающим животом, но даже если они и вернутся назад, то она даже не знает, кто из парней ее обрюхатил. Эта маленькая шлюха раздвигает ноги для всякого, кто ее ни попросит!

– В самом деле? И где же они квартировали?

– Они были не любители разговаривать с нами, но держу пари, что я догадываюсь, где это место. Прямо на север отсюда, э… приблизительно миль десять, отсюда, я бы сказал, протянулся лес. Вообще-то, это охотничьи угодья гвербрета, но уже двадцать с лишним лет прошло с тех пор, как здесь охотились; не осталось ни старого тиэрина, ни его родственников по мужской линии, всех перебили в длительных междоусобных войнах, не осталось в живых никого из владельцев этих угодий. Так что теперь лес позарастал, одичал, но бьюсь об заклад, что охотничий дом старого тиэрина по-прежнему стоит на старом месте.

Мэтен отдал монеты тавернщику и вынул еще две.

– Я полагаю, что кое-кто в деревне знает, где находится этот охотничий дом? – Мэтен подбросил на ладони монеты. – Вероятно, кто-нибудь из молодых парней из чистого любопытства совал туда нос?

– Ни за что, ни за какие деньги ничего больше не скажу. Это опасное место, оно находится в самой чаще. Охотники говорят, что там полно злых спиритов, а кроме того, вполне вероятно и дикарей.

– Кого?

– Ладно, наверное, мне не следует называть их так, этих бедных ублюдков, потому что, богини не дадут мне соврать, на их месте я был бы вынужден поступать также. – Он наклонился поближе и прошептал: – Вы не похожи на тех парней, которые, разузнав что-нибудь, тут же бегут с новостями к лорду, дело в том, что живущие в лесу люди – рабы, хотя правильнее будет сказать, когда-то были рабами. Их лорда убили, а они убежали и стали жить свободно, я не сказал бы, что осуждаю их за это.

– Тем более я. С моей стороны твоим дикарям ничего не грозит, но насколько я понимаю, они не прочь ограбить встретившегося им на дороге путешественника.

– Я думаю, что они считают, что делают это по праву, что заслужили это тяжелым трудом.

Хотя тавернщик так и не сказал, как найти охотничий дом, Мэтен все равно дополнительно заплатил ему и пошел вслед за Эйтханом, который стоял у обочины дороги, держа за поводья лошадей.

– Наболтался?

– Послушай, Эйтхан, тавернщик рассказал немало интересного, что может пригодиться нам в будущем. К северу отсюда, в лесах могут находиться добровольческие отряды.

Не поднимая головы, Эйтхан глядел на поводья, перебирая их слабыми пальцами.

– Куча дерьма! – выругался он наконец. – Нам ничего не остается, как отправиться на их поиски.

Они выехали из деревни и вдоль реки двинулись в северном направлении. Хотя здоровье Эйтхана значительно улучшилось, у него все-таки продолжала болеть спина, и они вынуждены были часто останавливаться на отдых. К заходу солнца они достигли леса, темные заросли неясно вырисовывались на дальнем краю дикого луга. На краю леса до сих пор стоял массивный каменный столб, неопровержимо свидетельствующий о том, что деревья – собственность давно умершего лорда, когда-то владевшего этим лесом.

– Я не хочу в темноте попасть в какую-нибудь неприятность, – сказал Эйтхан.

– Вполне с тобой согласен. Мы разобьем лагерь здесь, воды в реке достаточно.

Пока Эйтхан занимался лошадьми, Мэтен пошел к краю леса за дровами для костра. Вместе с ним увязалась толпа дикого народца, они метались вокруг него или же прыгали позади, стая зеленых, бородавчатых карликов, три громадных желтых существа с раздутыми животами и красными клыками, и его верная голубая фея, примостившаяся у него на плече и перебирающая своими крошечными пальчиками его волосы.

– Мне надо будет сегодня попеть для нас. Давно мне уже не хотелось сделать это, но, наверное, судьба наша сделала поворот.

Но когда пришло время взяться за арфу, Мэтен почувствовал, что душа у него еще неспокойна и он не сможет обрести равновесие только в одной балладе или декламации. Он провел пальцами по струнам и начал играть отрывки из разных песен и заниматься импровизацией. Эйтхан, лежа на животе, вскоре уснул, уткнувшись лицом в сложенные под головой руки, но дикий народец не расходился до последней ноты, их огромная толпа растянулась за огнем костра через весь луг. Мэтен ощутил трепет, как будто он играл при королевском дворе, в дворцовом зале, окруженный толпой королевских вассалов. Замолкнув, он скорее почувствовал, чем услышал внушающие суеверный страх аплодисменты; потом, неожиданно, все исчезли. Мэтен вздрогнул и отложил арфу в сторону.

Прикрыв валежником костер, Мэтен, ничего не могущий поделать с охватившим его беспокойством, решил немного пройтись по лугу. Не слишком далеко от них неясно вырисовывался край леса, Мэтен скорее не видел, а ощущал его присутствие, казалось, от него исходили пары заброшенности. Мэтен был уверен, что там скрываются не только беглецы. Ему пришло в голову, что в то время как продолжающиеся войны были трагедией для людей, для дикого народца они были благословением, возвращающим им земли, когда-то отобранные и покоренные людьми. Мэтен стоял на затихшем лугу, и ему казалось, что он слышит слабые звуки музыки, эхо его собственных песен. Он снова конвульсивно вздрогнул и поспешил назад к безопасному лагерю.

Утром он проснулся оттого, что кто-то с силой тянул его за волосы, боль была жгучая; оказалось, что таким образом его будила голубая фея. Когда он прикрикнул на нее, она бесшумно рассмеялась, демонстрируя свои острые, как иглы зубы. Лежащий рядом Эйтхан еще спал, но сон его был неспокойный, он крутился и потягивался, как человек, готовый каждую минуту проснуться.

– Слушай внимательно, малышка, – сказал Мэтен голубой фее. – Где-то в лесу есть много людей похожих на меня и Эйтхана, воинов с мечами. У них тоже много лошадей, живут они в каменном доме. Ты не смогла бы отвести меня туда?

Она надолго задумалась, затем согласно кивнула и тут же исчезла. Мэтен думал, что она не поняла его, или попросту забыла о его просьбе, но как только они были готовы продолжить свой путь, она снова появилась на берегу реки, подпрыгивая и пританцовывая, она показывала на север.

– Я не думаю, что этот болван тавернщик рассказал тебе, где находится это место, – сказал Эйтхан.

– Да, рассказ его был довольно туманным. Я попытаюсь найти дорогу туда, но боюсь, что придется немного поплутать. Его предостережение было как нельзя кстати, потому что представление спиритов о том, как надо показывать дорогу оставляло желать много лучшего. Как только друзья повернули на север, к фее присоединились два серых карлика, но они без конца щипали друг друга и отвлекались от своего задания. Когда они уже зашли глубоко в лес, дикий народец вдруг исчез, оставив Мэтена и Эйтхана одних, и они вынуждены были несколько миль идти по оленьей тропе. Мэтен подумал было, что они вообще бросили их, но тут они появились снова, щипля за шею его лошадь, дергая за седло и увлекая на едва заметную тропинку. Несмотря на ворчание Эйтхана (это был хороший признак того, что он приходит в себя), Мэтен настоял на том, чтобы они следовали этой тропе. Всякий раз, когда она разветвлялась, он без колебаний следовал за голубой феей-эльфом. К обеду Мэтен совершенно заблудился, теперь у него не оставалось иного выхода, как продолжать следовать за спиритами. Прыгая с дерева на дерево, они кривлялись, хихикали и показывали в самых разных направлениях, но Мэтен уверенно шел за голубой феей, которая грозилась отколотить серых ребят за то, что они сбивают ее с толку.

– Мэдо, я полагаюсь на бога и лошадь, и надеюсь, что ты знаешь, что делаешь.

– Также, как и я. У меня отвратительное чувство, что мы можем здесь заблудиться.

Эйтхан с артистичностью, достойной барда, застонал. Но Мэтен вскоре после своих горьких слов увидел, что маленькая фея привела их к большой окруженной пнями поляне. Посредине поляны стояла бревенчатая хижина, в отличие от всех виденных до сих пор им домами, имевшими круглую форму, она была прямоугольная. Крыша была соломенная, из трубы лениво вился дымок.

– Что ты, черт побери, нашел? – с досадой спросил Эйтхан. – Здесь не могут поместиться банды наемников.

– Конечно не могут. Скорее всего, здесь живут беглые рабы, о которых упоминал тавернщик.

На их голоса из хижины вышел человек. Это был самый низенький мужчина из всех, кого до сих пор доводилось видеть Мэтену, его рост был не более пяти футов, но у него были широченные плечи и тяжелые, как у миниатюрного кузнеца, руки. Ноги его были пропорциональны его росту, по выпущенной поверх бриг шерстяной рубахи спускалась черная борода. В руках у него был длинный топор лесоруба, который он держал наизготовку, как оружие.

– Кто вы такие, парни? – спросил он грубым, гортанным голосом.

– Никто более, как заблудившиеся путешественники, – ответил Мэтен.

– Больше похоже, что воры. – Парень поднял топор. – И что занесло вас в эти заросли?

– Мы искали добровольческие отряды, – вмешался Эйтхан. – Тавернщик из Гатмера сказал, что они могут квартировать в этом лесу.

– Все, что мы хотим, так это только узнать, примут ли они нас, сказал Мэтен. – Клянусь, что мы не воры, и я не знаю, что можно украсть у такого отшельника, как вы.

Мужчина задумался, тем не менее, топор его оставался наготове. Когда Мэтен посмотрел на его лезвие, то чуть не воскликнул от удивления. Хотя металл сиял как серебро, его край был острый, как у стали, на нем не было ни одной засечки.

– Послушай, – сказал Эйтхан, – мы будем более чем рады уйти и оставить тебя одного, если ты только покажешь, как выбраться из этого проклятого леса.

– Возвращайтесь той же дорогой, которой пришли, разумеется.

– Добрый господин, я же говорю вам, что мы заблудились, – быстро сказал Мэтен, потому что ему не понравились огоньки, блеснувшие в глазах Эйтхана.

– В самом деле? Меня вы нашли довольно легко.

– Да, я шел за… – Мэтен вовремя замолчал.

Как будто бы зная, что он думает о ней, голубая фея внезапно появилась у него на плече, целуя его волосы.

Мужчина изумленно уставился на него, затем опустил топор, опершись на него как на посох. Он бросил украдкой быстрый взгляд на Эйтхана, который, разумеется, ничего не видел, затем невольно улыбнулся Мэтену.

– Ладно, наверное, я все же могу отвести вас к старому дому, ваши лошади после путешествия по лесу выглядят неважно. Там, у того большого пня есть ручей, напоите их сначала. Между прочим, меня зовут Ото.

– Меня зовут Мэтен, а это Эйтхан. Спасибо за помощь. Вы знаете эти отряды?

– Кое-что. Зимой я выполнял для них кое-какую работу, я кузнец, видите ли.

Теперь настало время удивляться Мэтену. Что может делать кузнец в этой чащобе? Потом он сообразил, что видно у Ото есть причины здесь скрываться.

– Их командир, Карадок, неплохой человек, учитывая их занятие, – продолжал Ото, – он хочет, чтобы я отправился с ними на юг. Я думаю над этим предложением.

Пока Эйтхан поил лошадей, Ото сходил в хижину и вернулся одетый поверх рубахи в кожаную безрукавку, в руках у него был второй топор. У топора была длинная, обвитая металлом рукоятка, очевидно, он служил оружием, но Ото ловко прочищал им дорогу среди кустарника и низко висевшими над головами ветвями деревьев. Тропа была такая узкая и извилистая, что они должны были спешиться и вести лошадей следом за собой. Далеко за полдень они вышли на огромную поляну, занимавшую акров пять, и увидели высокие каменные стены, сразу было понятно, что это дворянский охотничий дом. Деревянные ворота давно уже отсутствовали, был виден брок, который сохранился в довольно приличном виде, полуразрушенные хозяйственные постройки.

Навстречу им вышел сам Карадок. Ото представил своих спутников. Карадок был рослым, стройным мужчиной с длинными, крепкими руками врожденного фехтовальщика, с высокими скулами и светлыми волосами южанина. Он был приблизительно возраста Эйтхана, где-то лет тридцати пяти. Несмотря на род его деятельности, которую нельзя было назвать благородной, было в нем что-то такое, что впечатляло – то, как гордо он держался, каким проницательным взглядом осмотрел всех прибывших, в этом взгляде угадывался большой жизненный опыт.

– Так как тебе нужны тела для продажи, то я доставил тебе парочку, – сказал Ото.

– Это интересно, – ответил Карадок, одарив их приятной улыбкой.

– Тот, у которого на рубашке эмблема Кантрэйского вепря – Эйтхан, а одетый как фермер, но с мечом в руке – Мэтен, – объяснил Ото.

– Когда-то я выглядел так же, как и вы, – заметил Карадок. – Оставил войско в Керморе… довольно внезапно. Не попрощался по-настоящему с моим лордом. Судя по состоянию твоей рубашки, Эйтхан, на спине у тебя шрамы.

– Более чем достаточно, но будь я проклят, если я расскажу тебе, почему это случилось.

– А я и никогда не спрошу. Ну, а теперь, ребята, ближе к делу. Я никого не беру просто так. Если вы не умеете сражаться, вы погибнете в драке и мы избавимся от вас. Если вы умеете драться, получите свою часть монет. И запомните: Я командир этой своры собак. Если вы причините мне малейшее беспокойство, я вышибу из вас дух. Зарубите себе на носу: вы должны беспрекословно подчиняться приказам!

Как только они вошли в форт, стало ясно, что имел в виду Карадок. Вместо куч грязи, которые опасался увидеть Мэтен, кругом была образцовая чистота, порядка было не меньше, чем в бараках войск лордов. В отряде было тридцать шесть человек, снаряжение их было в порядке, лошади в хорошем состоянии, с достаточным запасом корма, дисциплина в отряде была строже, чем в старом отряде Мэтена. Когда Карадок представил новых рекрутов, их встретили с таким искренним уважением, что Мэтен начал сомневаться, туда ли он попал. Вместе с ним зашел и Ото, он слушал Карадока, задумчиво поглаживая бороду, но не произнес ни слова, пока они снова не вышли наружу, с тем, чтобы Мэтен с Эйтханом расседлали своих лошадей и сняли с них упряжь.

– Ну, Ото, – сказал Карадок, – скоро мы отправляемся в путь. Пойдешь с нами в Элдиф?

– Можно было бы. Я привык к вам, а особенно к тому, что вы платите кузнецу за работу несравненно больше, чем эти вонючие рабы в лесу.

– Ну, так в чем же дело, тем более что тебе понравился Элдиф, когда мы были там однажды.

– Ха! Я бы этого не сказал. Они без конца говорят, что в венах Элдифа течет кровь эльфов.

– Я бы не сказал, что согласен с тобой, – страдальчески поморщился Карадок. – Несмотря на то, что восхищаюсь твоим искусством кузнеца, должен тебе сказать, что ты мыслишь узко. Конечно же, они правы!

– Можешь говорить что угодно, но кровь эльфа делает человека ненадежным.

– Я бы не судил о людях в зависимости от их принадлежности к тому или иному роду. – Карадок потрогал серебряное острие топора Ото. – Но можешь говорить о эльфах все что тебе угодно, пока ты творишь такое колдовство над металлом. Когда мы будем богаты как лорды и самым знаменитым отрядом в Дэвери, ты сделаешь нам мечи из своего волшебного металла.

– Ха! Тебе, друг мой, надо быть королем, чтобы позволить себе такое. Тебе чертовски повезет, если ты когда-нибудь будешь настолько богат, что сможешь заказать себе клинок из такого металла.

После того, как Мэтен и Эйтхан расседлали и накормили своих лошадей, один из воинов отряда, которого звали Стевек, подошел к ним, чтобы помочь отнести их снаряжение в брок. Подняв большой кожаный мешок, в котором лежала арфа Мэтена, он, улыбнувшись, спросил:

– Кто из вас бард?

– Я, – ответил Мэтен, хотя я скорее не бард, а гертфин. Я могу петь, но у меня нет профессиональных знаний барда.

– Причем тут это? Талант барда – это подарок судьбы. – Повернувшись к Карадоку, он крикнул: – Послушайте, капитан, мы заимели собственного барда!

– Теперь нам остается как лордам есть с серебряных тарелок, – но лучше было бы, если бы он появился у нас зимой, когда вы не знали, чем заняться. Ну, ладно, достаточно об этом. Мэтен, если ты и в самом деле хорошо поешь, то будешь свободен от работ по кухне, и дежурств по уборке конюшни, но я надеюсь, что ты сочинишь песни о наших битвах, также как ты делал это для лорда.

– Я буду стараться изо всех сил, чтобы петь, как мы того заслуживаем.

– Лучше, чем мы того заслуживаем, дружище, иначе твой голос будет похож на кошачий крик на крыше.

После простого обеда, состоящего из оленины и репы, Мэтену представилась возможность продемонстрировать свой талант. Они сидели у расшатанного, полусгнившего стола в бывшем гостином зале лорда. Едва кончив петь, Мэтен почувствовал, что место в отряде ему обеспечено. Люди слушали его как зачарованные, не замечая или не обращая внимания, когда он слегка фальшивил или сбивался с ритма. После долгой зимы, когда у них не было иного развлечения, кроме игры в кости или дочки кузнеца, они приветствовали его как лучшего барда, служащего при королевском дворе. Этой ночью он пел им, пока не охрип, лишь после этого они с неохотой отпустили его. Конечно же, лишь Мэтен и Ото знали, что в зале были и другие слушатели, которые с не меньшим вниманием, чем люди, слушали барда.

Мэтен долго не мог уснуть, слыша знакомые звуки храпа спящих рядом людей. Он снова был в военном отряде, снова был в своей старой жизни; все было так знакомо, что проведенные в Брин Торейдике месяцы казались сном. Прошедшая зима казалась утерянным раем, у него была хорошая компания, в его распоряжении была женщина, перед ним на мгновение мелькнул свободный, невиданный доселе им мир Двуумера, мелькнул, и тут же перед ним захлопнули дверь. Он снова был на войне, обесчещенный рыцарь, единственной целью которого было заслужить уважение у таких же обесчещенных людей. По крайней мере в Кантрэе осталась Белиан, которая ждет сына, маленькую жизнь, которая останется после него и который со временем станет лучшим фермером, чем был его отец воином. С мыслями о ребенке он, наконец, уснул. На губах у него блуждала улыбка.

В тот же день, когда Мэтен покинул Брин Торейдик, Невин потратил не один час, закрывая на лето пещеры и грузя на мула лекарственные травы и снадобья. Его ожидало путешествие в более чем девятьсот миль с остановками в местах, связанных с его далеко идущими планами. И вот эти-то остановки были самой ответственной частью его пути. Если он хочет преуспеть в создании короля, отмеченного Двуумером, ему необходима помощь его могущественных друзей, в особенности духовенства. Также ему необходимо найти подходящего для его плана человека, в венах которого текла бы королевская кровь. – В этом заключается самая большая трудность, – подумал Невин.

Первая неделя путешествия была легкой. Несмотря на то, что дороги Кантрэя были переполнены военными отрядами, собирающимися в Форт Дэвери для летних боев, его никто не беспокоил, очевидно всем им было не до жалкого старого знахаря, едущем на идущем легкой иноходью муле. На Невине был заплатаный коричневый плащ, голову покрывали белые волосы, признак почтенного возраста, что требовало соответствующего уважения от местных рыцарей. Он следовал вдоль Конабера до его соединения с Рекой Нерр неподалеку от города Муир. На городе лежал отпечаток памяти двух столетий. Невин, как это он всегда делал бывая в Муире, отправился в последний уголок дикого леса бывший теперь охотничьими угодьями южного рода Боар. В гуще старых дубов стояла древняя, покрытая мхом пирамида из камней, обозначавшая могилу Брангвен Фалконской, женщины, которую он любил, обесчестил и потерял много лет тому назад. Он чувствовал себя в некотором отношении глупо, совершая сюда паломничество – тело ее давно сгнило, а душа ее несколько раз возрождалась после того ужасного дня, когда он вырыл эту могилу и насыпал над ней груду камней. Но это место означало для него еще что-то, он мог поклясться, что оно было причиной его неестественно долгой жизни.

Из уважения к могиле, хотя они и не имели понятия, чья она была, лесничие Боаров не трогали пирамиду из камней. Невину было приятно отметить, что кто-то даже вставил на место несколько выпавших камней и повырывал сорняки около ее основания. Это было небольшое проявление порядочности в том мире, где это понятие находилось на грани исчезновения. Некоторое время он сидел на земле, наблюдая за танцующими на пирамиде пятнами света и размышляя о том, когда он снова встретит душу Брангвен. С помощью медитации он кое-чего достиг; ее душа возродилась, но она была еще ребенком. В конце концов он пришел к уверенности, что каким-то образом его приведет к ней Мэтен. В жизни после жизни его – вэйр была связана с ее, и в самом деле, в его последней жизни он сопровождал ее до самой смерти, они были тесно связаны цепями вэйр, судьбы.

Покинув Муир, Невин направился в Форт Дэвери, чтобы своими глазами посмотреть на человека, притязавшего на роль короля Святого Города. Жарким весенним днем, когда солнце было таким же тусклым, как пыль на дороге, он подъехал к берегам Гверконет, огромному озеру, образованному слиянием трех рек, и дал возможность лошади и мулу немного отдохнуть на заросшем тростником берегу. С ним были двое молодых священнослужителей Белу, бритоголовые, одетые в туники на подкладках. Они тоже путешествовали в Святой Город. После любезного разговора, они решили ехать вместе.

– И кто сейчас верховный жрец? – спросил Невин. – Я жил в Кантрэе и довольно продолжительное время не общался со священнослужителями.

– Его святейшество Гверговен, – ответил более старший из двоих.

– Понятно. – У Невина защемило сердце. Он слишком хорошо помнил Гверговена как человека, который подобно хорьку занимается вынюхиванием различных тайн.

– Скажите мне еще вот что, – продолжал Невин, – я слышал, что Боары Кантрэйские – люди, за которыми следят в дворцовых кругах?

Хотя они были совершенно одни на дороге, младший священник, отвечая, понизил голос. – Да, так оно и есть, но многие ворчат по этому поводу. Я знаю, что его святейшество довольно раздраженно настроен против них.

Наконец, они пришли в город, высоко возвышающийся на четырех холмах позади двойного кольца каменных крепостных стен. Деревянные ворота были обиты железом, по обе стороны стояли охранники в густо расшитых рубахах. Но как только Невин вошел в ворота, впечатление великолепия исчезло. Когда-то эти стены окружали процветающий город; теперь многие дома стояли запущенные, с поросшими сорняками дворами и выбитыми стеклами, ветер гнал по грязным улицам гнилую солому. Большая часть города лежала в руинах, превратясь в груды камней, обуглившихся и гнилых бревен. За последние сто лет город выдержал столько осад, предпринимал столько ответных атак, что, по-видимому, ни у кого уже не осталось ни сил, ни денег, ни даже надежды на его восстановление. Оставшиеся в живых жители города жили в центре, между двумя холмами, их осталось едва ли больше, чем во времена короля Брана. По улицам бродили воины, бесцеремонно отталкивающие встречающихся им на пути жителей города. Невину казалось, что все встречные мужчины были воинами одного или другого лорда, а каждая встречная женщина смирилась с неизбежностью угождать им.

Первый постоялый двор, который он нашел, был крошечным, грязным, полуразвалившимся. Он был немногим больше, чем обычный дом, разделен на помещение таверны и несколько комнат для постояльцев. Но Невин все-таки остановился здесь, так как ему понравился хозяин постоялого двора Драут, худощавый пожилой мужчина с белыми, как у самого Невина, волосами и с улыбкой на устах, которая свидетельствовала о неисчерпаемом чувстве юмора, который сумел сохранить этот человек среди руин и всеобщего запустения. Когда он узнал, что Невин знахарь, то настоял, чтобы тот не платил за постой.

– В конце концов, я такой же старик, как и вы, а стоимость моего жилья почти равна стоимости ваших трав. Зачем платить мне деньги, чтобы я потом тут же вернул их вам?

– Верные речи. Да… старость! Всю свою жизнь я изучал человеческое тело, но клянусь, старость причиняет такие страдания, о существовании которых я даже не подозревал.

Первую половину дня Невин провел в таверне, готовя снадобья для букета болячек Драута и выслушивая в ответ местные сплетни, которые, в конечном итоге, все замыкались на королевском дворе. В Форте Дэвери даже самые последние бедняки осведомлены, что там происходит. Эти сплетни заменяли им бардов, а королевская семья была единственным источником их самоутверждения. У Драута был особенно богатый и достоверный источник всех слухов: его младшая дочь, которой сейчас было уже за сорок, работала в королевской кухне, и у нее было множество возможностей подслушать пересуды таких высокопоставленных слуг, как камергера и управляющего дворцовым хозяйством. И теперь Драут пересказывал Невину последние новости. Из них следовало, что Боары имели такое влияние на короля, что это грозило скандалом. Все говорили, что Тибрен, Боар Кантрэйский, был близок к тому, чтобы самому стать королем.

– И теперь, когда король так болен, наши вассалы так бедны, а его жена так молода, Тибрен вдовец и все… – Драут драматично замолчал, потом продолжил: – Вы не представляете, что только не приходит в голову нашим людям!

– Почему? Очень даже представляю. Но позволят ли жрецы так быстро выйти замуж вдове?

Драут недвусмысленно потер указательным и большим пальцами.

– Ах, дьявол! – пробурчал Невин, – неужели все так уж плохо?

– Ничего больше не осталось, как дать денежную взятку жрецам. Они уже получили дарственные на все, какие хотели земли и узаконенные концессии.

После всего услышанного Невин понял, что встреча с Гверговеном, если даже он сумеет добиться ее, будет простой тратой времени.

– Но что у короля за болезнь? Ведь он еще молодой человек.

– Прошлым летом он получил тяжелое ранение. Мне довелось быть на королевской дороге, когда его несли домой. Я покупал на базаре яйца, когда услышал звуки горна и суматоху. Я видел лежащего на носилках короля, он был белый, как снег. Но он выжил, хотя мы все думали, что еще зимой посадят на трон его малолетнего сына. Однако, он так и не вылечился до конца. Моя дочь говорит, что его кормят специальной пищей. Все мягкое, никаких специй, мясо хорошо проваренное, пюре из яблок и тому подобное.

Невин страшно удивился: говорили, что король был ранен в грудь, при таком ранении не требовалось никакой специальной диеты. Он начал подозревать, что кто-то специально старается ослабить короля, по всей вероятности для того, чтобы освободить место для Тибрена из рода Боар.

Чтобы все выяснить, надо было поговорить с целителями короля. Утром взяв нагруженного мула, он отправился ко дворцу, расположенному на северном холме. Кольцо за кольцом, дворец окружали заградительные стены, одни из камня, другие, сделанные из земли, они поднимались по склону холма. У ворот каждой стены Невина останавливала стража и спрашивала, по какому делу он идет, но узнав, что он знахарь с лекарственными снадобьями, они каждый раз пропускали его. Наконец, за последней стеной, на самой вершине холма раскинулся сам дворец с наружными и хозяйственными постройками, домами для слуг. В центре, как аист среди цыплят, возвышалась шестиэтажная башня (брок), окруженная четырьмя более низкими башнями. Если все защитники полягут, атакующим надо будет с боем проходить через лабиринты многочисленных коридоров и комнат, чтобы добраться до самого короля. За все годы войн дворец никогда не был взят боем, его побеждал только голод.

Последний страж позвал слугу, который немедленно побежал в королевский лазарет с известием, что у ворот ждет знахарь. Минут через пять он вернулся и повел Невина в большое круглое каменное строение, находящееся позади комплекса башен. Там их встретил дородный человек с темными глазами, свирепо смотревшими из-под кустистых бровей, казалось, что хозяин этих глаз постоянно находится в ярости, он отрекомендовался как Гроден, главный хирург, и, несмотря на грозную внешность, голос его звучал при этом довольно мягко.

– Знахарь всегда у нас желанный гость. Показывайте ваш товар, господин хороший. Я думаю, что вон тот стол у окна подойдет вам, там достаточно света и свежего воздуха.

Пока Невин выкладывал пакеты с сушеными целебными травами, корой деревьев и высушенными кореньями, Гроден привел своего ученика Каудера. Это был молодой человек с волосами цвета соломы, узкими голубыми глазами и таким остро очерченным подбородком, что казалось, им можно было резать сыр. Парень косолапил, отчего походка у него была как у моряка. Двое хирургов рассортировали товар Невина и для начала отложили в сторону все его запасы валерианы, девясила и корня окопника.

– Сомневаюсь, что вы когда-нибудь спускаетесь к морскому побережью, – нарочито небрежно сказал Гроден.

– Да, этим летом я подумываю о том, чтобы проскользнуть сквозь линию военных действий. Обычно бойцы не очень-то обращают внимания на старика. А вам что-нибудь там надо?

– Красная ламинария, если вы сможете достать ее, и немного морского мха.

– Они облегчают боль в желудке и в кишечнике. – Невин на мгновение заколебался. – Послушайте, до меня дошли слухи об особенном так называемом ранении нашего короля.

– Так называемом? – переспросил Гроден, внимательно рассматривая пакет с корой бука.

– Ранение в грудь, после которого необходима специальная диета.

Губы Гродена слегка тронула кривая усмешка.

– Несомненно, это отравление. Рана великолепно зажила. Когда король был еще слаб, кто-то подложил в мед яд. С большим трудом мы спасли его, но его желудок покрыт язвами и кровоточит, как вы уже, наверное, догадались; кровь есть и в его стуле. Но мы стараемся держать все это в тайне от простого народа.

– О, от меня никто ничего не узнает, заверяю вас. У вас есть какие-нибудь мысли по поводу, что это был за яд?

– Ума не приложу. Вы знаете целебные травы. Как вы думаете, что это могло быть? Когда его рвало, ощущался сладковатый запах, что-то наподобие того, как если бы розы смешали с уксусом. Смешно звучит, что яд пахнет как духи, но вот, что еще странно: паж короля пробовал мед, но у него не было ни малейшего болезненного эффекта. Я знаю, что яд был в меде, потому что осадок в бокале был странного розового цвета.

Невин на некоторое время задумался, мысленно перебирая цепочку своих профессиональных знаний.

– Так, – сказал он наконец, – я не могу назвать это растение, но могу поклясться, что оно из Бардека. Я слышал, что тамошние отравители часто используют две эссенции одновременно, губительны они только в сочетании друг с другом, в то время как каждая сама по себе безвредна. Несомненно паж попробовал только одну из составных частей, находящуюся в меде, стоящем на столе, второй паж попробовал мед из другой чаши, находящейся в спальне. Король же, увы, пил из обеих чаш и два ингредиента в его желудке превратились в яд.

Когда Невин излагал свою догадку, Гроден выглядел потрясенным, в его глазах был такой неподдельный гнев, что старик тут же мысленно снял с него малейшее подозрение. Каудер также выглядел крайне встревоженным.

– Я занимался специальным исследованием известных со старых времен растений, – сказал молодой хирург, – но мне так и не удалось обнаружить этот мерзкий яд. Если он и в самом деле появился из Бардека, то это все объясняет.

– Так оно и есть, – сказал Невин. – Ладно, господа хорошие, я сделаю все, что в моих силах, чтобы доставить вам красную ламинарию и другие смягчающие средства, но я вернусь только к осени, не умрет ли до этого времени король?

– Нет, если не получит никакого нового яда. – Гроден швырнул пакет с корой бука на стол. – О, боги, вы даже не можете представить себе, насколько беспомощным я себя чувствую! Я борюсь, чтобы уничтожить последствия одного яда, а в это время кто-то несомненно замышляет второе преступление!

– Кого-нибудь допрашивали в связи с этим отравлением?

– Разумеется. – Внезапно Гроден насторожился. – Хотя ничего не выяснили. Мы подозреваем, что это шпион из Кермора.

– О, я готов был поклясться, что ты скажешь именно это! – подумал про себя Невин; тем не менее, может быть и так, если в Керморе есть Боары. Покончив с делами, Невин с интересом осмотрел место, где живет король, в этом он не отличался от любого другого посетителя. Каудер, оказавшийся добросердечным парнем, провел ему обзорную экскурсию по полу-народным садам и внешним постройкам. Невин лишь слегка использовал Двуумер и почувствовал, что дворец был наполнен разложением, предзнаменование пришло к нему в виде запаха гниющего мяса и ползающих по камням мясных червей. Он как можно быстрее отогнал от себя это видение; ему все было ясно.

Идя по направлению к воротам, они увидели группу возвращающихся благородных охотников: гвербрета Тибрена Боарского со свитой слуг и идущими позади него егерями, рядом с гвербретом ехала его вдовствующая сестра. Отводя своего мула в сторону, с дороги благородных господ, Невин заметил, каким тоскующим взглядом следил за леди Меротой Каудер. Ей едва исполнилось двадцать, длинные светлые волосы молодой женщины были скручены в свободный узел под черным вдовьим шарфом. У нее были широко открытые зеленые глаза и совершенные черты лица. Вдова была поистине прекрасна, но глядя на нее, Невин испытывал чувство отвращения, никогда ранее не встречалась ему столь отталкивающая женщина. У Каудера же, по всей видимости, было совершенно противоположное мнение. К большому удивлению Невина, проезжая мимо Каудера, леди Меротой одарила молодого человека ослепительной улыбкой и махнула ему своей изящной, одетой в перчатку, ручкой. Каудер низко поклонился ей в ответ.

– Послушай, парень, – со смешком сказал ему Невин, – ты слишком высоко замахиваешься.

– Разве я сам не понимаю этого? Не будь я калекой, я был бы таким же благородным, как и она.

– О, прости меня, я совсем не это имел в виду.

– Я знаю, добрый господин, знаю. Боюсь, что годы насмешек сделали меня слишком чувствительным.

Каудер поклонился старику и заспешил прочь своей переваливающейся походкой, приволакивая за собой ногу. Невин корил себя за досадный промах; жестокая штука, иметь физический недостаток в мире, где все, и мужчины, и женщины, поклоняются воинам. Но как выяснилось этим же днем, Каудер не держал на него зла. Сразу же после захода солнца он пришел к Невину на постоялый двор, настоял на том, чтобы угостить его большой кружкой пива. Они сели за стол неподалеку от входа.

– Я хочу узнать о ваших запасах лечебных трав, добрый господин, – обратился к Невину Каудер, – у вас нет случайно коры северного вяза?

– Вот это да! Я не торгую травами, вызывающими выкидыш, парень.

Каудер вздрогнул и начал пристально изучать содержимое своей кружки.

– Ну что же, – сказал он наконец, – по крайней мере, действие коры более безвредно, чем белены.

– Вне всякого сомнения, но встает вопрос, а зачем вообще делать аборты? Должен сказать, что в теперешнее время каждый новорожденный – драгоценность.

– Не совсем так, если он не от своего мужа. И, пожалуйста, не надо презирать меня за это. Много знатных женщин проводят лето при дворе, месяцами их мужья отсутствуют, принимая участие в военных баталиях, за это время, как вы знаете, многое случается… потом они приходят ко мне в слезах, и…

– Несомненно, предлагают вам серебро.

– Это не деньги!

– В самом деле? Что же тогда? Это единственный случай в вашей жизни, когда женщины о чем-то умоляют вас?

Глаза молодого человека наполнились слезами, и Невин пожалел о своей жестокости. Он отвел взгляд, чтобы дать Каудеру возможность незаметно вытереть слезы с лица. Супружеская неверность заботила Невина больше, чем аборты. Думая о знатных женщинах, об их однообразной, монотонной жизни, полной всевозможных бесконечных ограничений, когда в основном ценилась только их гордость и безупречная репутация, некоторые не выдерживали такого монотонного существования и, в поисках развлечений, начинали сперва заниматься недозволенными делами, вынужденные потом скрывать результаты своих приключений, приводили Невина к мысли, что королевство загнивает изнутри. Что же касается абортов, Двуумер учит, что душа приходит в утробный плод только на четвертый-пятый месяц после зачатия; любые аборты, произведенные до этого времени, это лишь удаление комка плоти, а не живого ребенка. Вряд ли знатные дамы ждали до пятимесячного срока, когда результаты их неблаговидного поступка были налицо, несомненно Каудер разрешал их проблемы задолго до того, когда утробный плод становился живым существом.

– Погоди-ка! – Невина внезапно пронзила одна мысль. – Ты никогда не использовал спорынью, маленький дуралей?

– Никогда! – искренне воскликнул Каудер, голос его при этом сорвался на писк.

– Хорошо. Это могло привести к тому, что одна из твоих знатных пациенток могла умереть или сойти с ума и ты был бы по шею в дерьме.

– Я знаю это. Но если я не сумею найти снадобий для этих дам, они будут брошены их мужьями и, скорее всего, попытаются избавиться от ребенка каким-нибудь другим способом, обратясь к старым ведьмам или деревенским знахаркам, и тогда они наверняка умрут.

– Ты обладаешь такой силой убеждения, что тебе впору быть жрецом.

Каудер попытался улыбнуться, но у него ничего не вышло, он выглядел как ребенок, которого только что несправедливо выбранили.

Неожиданно Невин почувствовал, как вокруг него сгущаются силы Двуумера, вкладывая в его уста слова:

– Ты не можешь спокойно продолжать заниматься такими делами. После смерти короля его убийцам потребуется козел отпущения. Им окажешься ты, так как ты занимаешься этим подпольным врачеванием. Будь готов скрыться при первом же признаке того, что король умирает. Может Тибрен Боарский узнать о том, чем ты занимаешься?

– Он мог, леди Меротта… Я думаю… о, боги! Кто вы такой?

Неужели ты не можешь распознать влияние Двуумера, слыша эти слова? Боар использует свидетельства своей сестры, обернет их против тебя и должен будет колесовать тебя, чтобы отвести подозрения от самого себя. На твоем месте я бы скрылся заранее, до того, как они выследят тебя как цареубийцу.

Каудер так резко вскочил на ноги, что опрокинул обе пивные кружки, и свою, и Невина, и бросился к двери.

Хотя старик Драут бросил при этом вопросительный взгляд на Невина, он одновременно пожал плечами, как бы давая понять, что это его не касается. Невин поднял с пола кружки, затем обернулся лицом к камину, в котором тлели торфяные брикеты. Как только он мысленно обратился к Адерину, тут же возник образ его старого ученика с его огромными темными глазами и вздымающимися надо лбом остроконечными прядями седых волос, похожих на рожки серебряной совы.

– Ну и как продвигается твой план? – послал ему мысль Адерин.

– Довольно успешно, я полагаю. Я узнал одну очень важную вещь. Я скорее умру, чем посажу на трон любого короля из Кантрэйя.

– Все настолько плохо?

– От дворца исходит зловоние как от самой большой навозной кучи в самый знойный длинный летний день. Я не представляю, как здесь может вырасти юная душа без того, чтобы не быть подвергнутой разложению с самого рождения. Я не хочу даже тратить время, на разговор со здешними жрецами, они разложены, как и все остальные, их развращению нет предела.

– Уже лет сто я не видел тебя таким разгневанным.

– На протяжении сотни лет еще ничто так меня не раздражало. Наиболее порядочный человек изо всех, кого я здесь встретил – подпольный акушер. Тебе это о чем-нибудь говорит?

Плавающий среди пламени образ Адерина в отвращении закатил глаза.

Вскоре после того, как к отряду наемников примкнул Мэтен и Эйтхан, отряд покинул заброшенный охотничий дом. Хотя каждый строил предположения относительно того, куда они направляются, капитан ничего не говорил до самого утра отъезда. Когда все оседлали лошадей и выстроились безупречными рядами, которые сделали бы честь королевской гвардии, Карадок тщательно осмотрел их, затем осадил свою лошадь перед отрядом.

– Отправляемся в Элдиф, ребята. Среди нас слишком много людей, которые не могут позволить себе, чтобы их увидали в районе Форта Дэвери, где можно было наняться на службу Слумару, а я не осмелюсь показаться в Керморе. За зиму я скопил некоторое количество монет, так как жилье нам ничего не стоило, так что я думаю, мы можем прямо сейчас отправляться в путь.

Хотя никому не улыбалась перспектива покидать родные места и отправляться в чужую сторону, тем не менее, никто не высказал недовольства. Карадок помолчал, как бы ожидая ропота, потом пожал плечами и поднял руку.

– На дороге нас встретит с фургоном Ото. Вперед… марш!

Позвякивая широкими шляпками гвоздей на подковах, отряд четко развернулся, перестроился и начал гуськом, пара за парой выезжать из ворот. Как знак уважения барда, Мэтен ехал следующим за Карадоком во главе шеренги.

На протяжении нескольких последующих дней, по мере того, как они продвигались на юго-запад, стараясь делать это как можно быстрее, у Мэтена было более чем достаточно возможностей изучать их нового командира. Более всего его мучил вопрос, благородного происхождения Карадок, или нет. Это было чисто бардовское любопытство. Когда капитан обсуждал некоторые вопросы королевского законодательства или властно отдавал приказы, Мэтен был уверен, что он должен быть младшим сыном лорда. Когда дело касалось денег, он проявлял такую цепкую практичность, как старая крестьянка, что было совершенно несвойственно человеку благородного происхождения. Изредка Мэтен ронял намеки или полувопросы относительно прошлого во время их бесед, но Карадок никогда не попадался на эту приманку. Когда отряд останавливался на привал, Карадок ел в одиночестве, как лорд, а Мэтен делил костер с Эйтханом и небольшой группой дикого народца.

После недели путешествия, отряд пересек Авер Требек, это было в сотне миль западнее Форта Дэвери. Карадок приказал, чтобы все держали оружие наготове и были готовы ко всяческим неожиданностям. Так как они приближались к границе между территориями Кермора и Кантрэя, он послал вперед отряд разведчиков. Принятые меры предосторожности дали совершенно неожиданный результат. На второй день езды с оружием наизготовку, когда они, наконец, стали приближаться к границе Элдифа, отряд остановился для дневного отдыха на покрытом густой травой лугу, никогда не знавшем ни плуга, ни стад. Вернувшись, дозорные привели с собой путешественника, он был не вооружен, в богатой одежде, на великолепном скакуне, с ним был чудесный вьючный мул; и скакун и мул были, по всей вероятности, лучших кровей. Мэтен был удивлен, что бедняга до сих пор еще не раздет. Молодой рыжеволосый парень выглядел настолько испуганным, что Мэтену показалось, что он задается мысленно тем же вопросом.

– Он говорит, что идет из Форта Дэвери, – сказал дозорный, – поэтому мы и привели его сюда, может быть мы узнаем от него какие-нибудь новости.

– Хорошо, – сказал Карадок. – А теперь послушай, парень. Мы не собираемся ни перерезать тебе горло, ни даже грабить. Идем поедим со мной и Мэтеном.

В ответ незнакомец тяжело вздохнул, оглядел хорошо вооруженный отряд и снова вздохнул, на этот раз покорно.

– Хорошо, меня зовут… а… Клейт.

Карадок и Мэтен с трудом сдержали усмешки, видя эту неуклюжую ложь. Когда он слез с лошади, Мэтен увидел, что у него изуродована ступня, которая, казалось, теперь болела после долгого путешествия в седле. Во время еды, состоящей из хлеба с сыром, мнимый Клейт рассказал им то немногое, что он знал о движении отрядов в районе Святого Города. По свежим слухам силы севера планировали нанести сильный удар вдоль восточных границ Керморского королевства.

– Если это и в самом деле так, – задумчиво сказал Карадок, – нам незачем ехать наниматься в Элдиф. По всей вероятности, король Элдифа захочет предпринять попытку совершить рейд на Пайдон.

– О! – воскликнул Клейт, – так вы вольнонаемный отряд! Это легче.

– О, даже так? Большинство людей так не считают, – покачал головой Карадок, будто бы в изумлении перед наивностью парня.

– Ну и прекрасно. Кто за тобой охотится? Можешь сказать мне это не опасаясь? Я конечно опустился, но не настолько, чтобы предавать человека, надеясь получить награду за его голову.

Клейт принялся сосредоточенно крошить в руке хлеб.

– Если не хочешь, можешь ничего не говорить, – помолчав, сказал Карадок, – но подумай о том, чтобы продолжить путешествие вместе с нами, это будет для тебя гораздо безопаснее. Тебе хотелось когда-нибудь побывать в Элдифе?

– Как раз туда я и пытался добраться, и вы правы, говоря, что с вами будет безопаснее. Я никогда не держал в руке меча, я… а… ученый.

– Великолепно. Может, в один прекрасный день мне понадобится написать письмо.

Клейт выдавил из себя слабое подобие улыбки, но лицо у него оставалось мертвенно бледным. Тем не менее, когда отряд тронулся с места, он отправился вместе с ними. Он ехал на лошади в стороне от всех позади фургона Ото. Во время ночной стоянки Мэтен, сжалившись над ним, пригласил к своему костру. Хотя Клейт вынул из навьюченного на мула мешка еду, ел он мало, он просто сидел тихонько у костра и наблюдал затем, как Эйтхан полирует свой меч. Когда после еды Карадок пригласил их пройтись, чтобы поговорить, Клейт опять же почти ничего не говорил, в то время как капитан и бард лениво переговаривались о своих планах относительно Элдифа. Но, в конце концов, запинаясь, Клейт начал говорить.

– Я обдумал ваше предложение, капитан. В вашем отряде нужен хирург? Я всего год назад закончил обучение, но у меня огромная практика по уходу за ранами.

– Разрази меня гром! – воскликнул Мэтен, – так ты же на вес золота!

– Чертовски верно. – Карадок, склонив набок голову, пристально рассматривал молодого хирурга. – Я не любопытный человек и обычно не вмешиваюсь в личную жизнь моих ребят, но что касается тебя, то хочу задать тебе вопрос. Что может делать такой ученый человек как ты один на дороге, что могло заставить тебя отправиться в далекое путешествие?

– Вы имеете право знать правду. Во-первых, мое имя Каудер, я работал при дворе в Форте Дэвери. Я готовил снадобья для знатных дам, для того, чтобы избавить их от… а… ну… пятна… э… волнений, время от времени.

Карадок м Эйтхан изумленно переглянулись.

– Он имеет в виду аборты, – с усмешкой сказал Мэтен, ничего такого, что может беспокоить нас.

– Это может быть даже на руку в этой моей своре собак, – засмеялся Карадок. – Ну и прекрасно, Каудер, если ты докажешь мне свое искусство лекаря, то будешь получать свою долю как воин. Я знаю, что хирурги лордов в первую очередь оказывают помощь людям лорда, а наемникам – лишь если это придет кому-нибудь в голову. Мои люди умирали от потери крови, в то время как могли бы остаться в живых, окажи им своевременную помощь.

Мэтен случайно взглянул на Эйтхан и увидел, что тот с угрюмой подозрительностью пристально смотрит на Каудера.

– Говоришь, что ты из Форта Дэвери? – пересохшим голосом, почти шепотом спросил он Каудера. – Была ли среди твоих знатных леди Мерота Боарская?

Не требовалось никакого ответа, достаточно было видеть, как вздрогнул и залился краской Каудер. Эйтхан замер на мгновение, словно колеблясь, и стремглав бросился в темноту.

– Что, черт побери, произошло? – резко спросил Карадок.

Не отвечая, Мэтен кинулся за Эйтханом, через весь лагерь, в лунную ночь, к берегу реки. Наконец остановился и Мэтен схватил его. Так они стояли рядом, тяжело дыша и глядя на посеребренную лунным светом воду текущей мимо них реки.

– Имея дело с такой сукой, как эта, как ты можешь знать, что это твой ребенок?

– Я как ястреб не спускал с нее глаз на протяжении всей зимы. Если бы она хотя бы взглянула на другого мужчину, я убил бы его, и она это знала.

Вздохнув, Мэтен сел на землю, Эйтхан опустился рядом с ним.

– Нам неплохо иметь своего собственного хирурга, – сказал Мэтен, – ты сможешь примириться с Каудером?

– А кто его винит? Я убил бы ее. Иногда я мечтаю об этом, я представляю себе, как сжимаю в руках ее хорошенькую шейку и душу ее.

Неожиданно Эйтхан обернулся к Мэтену и бросился ему на грудь. Мэтен крепко обхватил его, давая возможность ему выплакаться, это были ужасные сдавленные рыдания мужчины, стыдящегося своих слез.

Двумя днями позже отряд пересек границу Элдифа. В то время северная часть провинции была почти что пустынной, леса и дикие луга, лишь изредка встречался форт какого-нибудь незначительного лорда или деревня свободных фермеров. Многие лорды с радостью нанимали военные отряды, так как подвергались постоянной опасности во время вооруженных рейдов, проходящих через их территорию – то с Пайдонского королевства на север, то с Дэвери на восток. Тем не менее, никто не мог платить столько, сколько, как считал Карадок, стоило его войско. В количестве тридцати семи воинов, с собственным кузнецом, хирургом и бардом, отряд Карадока был больше многих войск лордов северного Элдифа. Когда Карадок уже начал проклинать свое решение идти в Элдиф, отряд достиг нового города, Каменвейна. Город стоял на берегах реки со странным названием Эл, как раз на том месте, где с северо-востока в Эл вливала свои воды Авер Кантериел, имевшая еще более странное название.

Несмотря на то, что на этом месте на протяжении веков стояла деревня, всего двадцать лет назад гвербрет в Элрете решил, что королевству необходим город на слиянии рек. Так как война с Пайдоном могла вспыхнуть в любое время, он хотел создать для своих войск укрепленный город, окруженный защитными стенами. Найти поселенцев для города не составляло трудностей, так как множество младших сыновей благородных лордов горели желанием рискнуть двинуться с места, чтобы получить в собственное владение земли, сюда также стремилось множество подневольных людей, так как покинув землю, где они были рабами, они становились свободными людьми. Въехав в Каменвейн, отряд Карадока обнаружил здесь большой город, за крепостными стенами находилось с тысячу круглых домов, на стенах стояли орудийные и сторожевые башни.

Примерно в миле отсюда находился каменный форт тиэрина Мейноика, там Карадок нашел подходящие для его отряда условия найма, такие, которые искал. Хотя Мейноик и получал поддержку от гвербрета с юга, он ощущал нехватку воинов в своих огромных владениях, кроме того у него на руках была еще и личная война. Так как его род был относительно молодым и не имел должного авторитета, ему досаждали частные бунты. Уже на протяжении не одного года представителем смутьянов был некий лорд Пагвел.

– И вокруг себя он собирает таких же ублюдков, как он сам, – сказал Мейноик. – Они заявляют, что обратятся к гвербрету с просьбой назначить тиэринами их, чтобы не подчиняться мне. Я не могу с этим мириться.

Он и в самом деле не мог мириться с таким положением дел, так как в случае проигрыша он не только терял половину своих земель, но и становился посмешищем в глазах каждого элдифца. Крепкий, мускулистый, с густой проседью в иссиня-черных волосах, Мейноик так и пылал гневом, энергично расхаживая перед отрядом, сидящем в седлах позади ворот Форта Мейноика. Карадок и Мэтен следовали за лордом на почтительном расстоянии, в то время как лорд внимательно осматривал проницательным взором лошадей и снаряжение воинов.

– Очень хорошо, капитан. По серебряной монете в неделю на человека, ваше содержание, ну, и конечно, я заменяю каждую павшую лошадь.

– Очень великодушно с вашей стороны, милорд, – сказал Карадок. – Для мирного времени.

Мейноик бросил на него хмурый взгляд.

– Вторую серебряную монету каждому воину за каждую битву, – продолжал Карадок, – и такая же плата за каждого убитого.

– Это слишком много.

– Как вам угодно, ваша светлость. Я могу тотчас уехать с моим отрядом. А что касается ваших врагов, то вопрос зависнет на неопределенное время.

Мейноик тихонько выругался и предложил:

– Договорились, второй серебряный за каждую схватку.

Карадок поклонился лорду с широкой, невинной улыбкой.

Вновь построенный форт Мейноика был достаточно большой, в стены были встроены два барака и конюшни, это была удача, так как таким образом наемный отряд мог быть надежно отделен от высокомерного войска лорда. Тем не менее, во время еды им приходилось делить стол, и воины лорда делали трудно переносимые замечания по поводу сражающихся за деньги людей и совершенно непереносимые комментарии относительно происхождения и характеристик тех, кто способен на это. За два дня до того, как армия, наконец, была готова к выходу, Карадок и Мэтен выделили из них семерых самых задиристых.

После того, как Мейноик собрал своих союзников, он смог выставить против бунтовщиков более двухсот пятидесяти человек. На марше отряд Карадока шел в самом конце, даже позади фургона с провиантом. Всю дорогу они вынуждены были глотать пыль. Ночью они устроили свой лагерь немного в стороне от воинов лорда, благородных рыцарей. Тем не менее на военный совет Карадока пригласили. Он вернулся с хорошими новостями и собрал вокруг себя своих людей, чтобы рассказать им обо всем.

– Завтра мы увидим первую схватку. Так обстоят дела, ребята. Мы направляемся к реке, там есть мост. Мейноик требует, чтобы за него платили пошлину, но Пагвел противится этому. Лазутчики донесли, что Пагвел собирается не пропустить тиэрина через мост, так как если тот пройдет через мост, то из этого будет следовать, что это его собственность, во всяком случае, так это будет выглядеть у всех в глазах. Конечно же, мы будем на острие битвы.

Все согласно кивнули, осознавая, что в конце концов они всего лишь наемники. Мэтен ощутил странное чувство холода и тяжести. Он долго не мог понять, что это элементарное чувство страха. Этой ночью ему снилась последняя битва в Кантрэе, и он проснулся в холодном поту. – Ты трус, – говорил он сам себе; – ты мелкий, отвратительный трус! Чувство стыда проникало в самую его душу, но в ту последнюю свою битву он чуть не умер, и теперь он знал, что при этом чувствуешь, что значит умирать. Страх душил его так явственно, как будто он проглотил комок овечьей шерсти. Что было хуже всего, так это то, что это было то, чем он никогда не смог бы поделиться с Эйтханом.

Всю ночь, все следующее утро его мучил такой отвратительный страх, что к тому времени, когда армия достигла моста, Мэтен был рад до истерики, что битва близка и что скоро все будет кончено. Он тихонько то напевал, то насвистывал про себя, пока армия преодолевала последний невысокий подъем, поднявшись, они увидели то, что и ожидали: на берегу выстраивались войска лорда Пагвела и его союзников. Но тем не менее была и неожиданность, кроме этой армии, которая едва достигала сотни воинов, их встречали выстроенные двумя большими квадратами копьеносцы из простолюдинов, они стояли так, что преграждали доступ к мосту.

– Вот те на, – выдавил из себя улыбку Мэтен. – Пагвел сглупил, организовывая мятеж, если все это воины, которых ему удалось наскрести.

– Бред сивой кобылы! – огрызнулся Карадок. – Его светлость знает, что делает. Я уже видел раньше подобные битвы, копьеносцы охраняют закрепленные позиции. Черта с два, парень, мы просто так прорвемся сквозь них.

В то время как войско Мейноика в смущении кружило на месте, Карадок спокойно повел своих воинов к линии обороны. Враг выбрал идеальное место. Перед мостом был длинный зеленый луг, окаймленный рекой, здесь было сосредоточено войско, по другую сторону реки тянулись разрушенные, осыпавшиеся земляные укрепления, где когда-то располагались фермерские загоны для скота. Щит к щиту, стояли выстроенные в три ряда копьеносцы, над овальными цвета мела щитами блестели острия копий. По одну сторону ощетинившейся копьями стены из щитов стояли всадники, готовые тотчас ринуться в битву и зажать людей Мейноика между копьеносцами и рекой.

– Куча дерьма, – пробормотал Карадок, – мы не можем обойти этих ублюдков без того, чтобы не свалиться в проклятую реку!

Мэтен лишь молча кивнул в ответ, у него так сдавило горло, что он не в состоянии был говорить. Он словно вновь ощущал, как металлическое копье вонзается ему в бок. Лошадь под ним тоже вскидывала голову и беспокойно била копытом, как бы тоже вспоминая свою последнюю битву. Карадок осадил лошадь рядом с Мейноиком, чтобы обсудить дальнейшие действия отряда, Эйтхан остановился позади Мэтена; он уже приготовил щит и вынул джавелин, оружие, напоминающее дротик. Мэтен последовал его примеру, но во время этих военных приготовлений он с трудом сдерживал лошадь. Мэтен вдруг сообразил, что бедное животное в самом деле помнит последнюю битву. Под ним была лошадь, боящаяся предстоящего сражения, но времени, чтобы сменить ее не было.

Копьеносцы насмешливо начали выкрикивать язвительные замечания, ветер доносил лишь разрозненные, непонятные обрывки слов. Некоторые из людей Мейноика тоже принялись в ответ выкрикивать оскорбления, отряд же Карадока продолжал спокойно сидеть в седлах, все ждали, когда их капитан, наконец, закончит разговор с лордом и вернется к ним.

– Все в порядке, ребята, атакуем.

Раздался встревоженный крик, и все бросились к Карадоку. Люди Мейноика держались позади, остальная армия была выдвинута вперед, готовая бросится в атаку на позиции врага. Перестраиваясь, войска издавали странные позвякивающие звуки, похожие на клацанье металлических предметов, нагруженных на движущуюся телегу. Карадок развернулся в седле, увидел Мэтена и закричал, стараясь перекрыть стоящий вокруг шум:

– Отойди назад! Сегодня вечером я хочу слушать пение нашего барда, отойди в последний ряд!

Еще никогда Мэтену не хотелось подчиниться приказу так, как в этот раз, но он лишь мгновение боролся с собой, прежде чем крикнуть в ответ:

– Я не могу, если я сейчас не пойду в атаку, у меня уже никогда не хватит мужества на другую!

Карадок склонил к плечу голову, словно размышляя.

– Ну что ж, парень, наверное, это к лучшему. В крайнем случае, все мы, и исполнители, и слушатели можем встретиться в Мире Ином.

Карадок развернул лошадь, поднял джавелин и галопом ринулся прямо на вражеские ряды. С воинственным кличем за ним через луг устремился отряд. Мэтен видел, как по рядам ожидавших пехотинцев волной прокатился страх, но они не двинулись с места.

– За мной! – закричал Эйтхан. – На прорыв!

Копьеносцы все ближе, в воздухе стоят клубы пыли, выбитые лошадиными копытами комья земли вперемежку с травой, пехота сбилась вместе, прикрываясь известково-белыми щитами – и вот на эти щиты обрушился металлический дождь ударов джавелинов. Раздались проклятия, пронзительные крики, всадники рвались вперед, ряды копьеносцев были смяты. Мэтен услышал воинственные вопли резервных отрядов, атаковавших кавалерию Пагвела. Храпя и обливаясь потом, лошадь Мэтена рванула поводья, и они оба едва не оказались в реке. Мэтен вытащил меч, шлепнул им плашмя по лошади и резко повернув ее голову, вонзил в бока шпоры, понуждая животное вернуться назад к отряду.

Первая шеренга людей Мейноика беспрерывно махала мечами и кричала перед выстроенной стеной щитов. Карадок галопом промчался сквозь свой отряд, выкрикивая на ходу приказы перестроиться и попытаться атаковать с фланга. Мэтен видел, как союзники Мейноика оттеснили кавалерию Пагвела, обнажив наиболее уязвимое место в стене из щитов. На какое-то время среди всадников поднялась сумятица, лошади вздымались на дыбы, но оправившись, отряд снова устремился вперед. Мэтен потерял из вида Эйтхана, который был увлечен битвой на фланге, где люди Мейноика опять бросились в безрассудную атаку, смешавшись со сражающимися наемниками. Одна или две лошади упали, всадники вылетели из седла и были затоптаны, прежде чем Карадок успел навести порядок в общей сумятице. Мэтен очутился в войске Мейноика. На какое – то мгновение он увидел Карадока, врывающегося во фланг стены из щитов, затем и его соединение ринулось в атаку.

Снова и снова содрогалась осаждаемая с фланга стена из щитов, но упрямо продолжала стоять как раз впереди Мэтена. Со стороны находящихся позади него воинов полетели джавелины. Лошадь Мэтена встала на дыбы и закусила удила; он хлестнул ее и бросился вперед. «Чтобы успешно сражаться надо уметь не только владеть оружием, но и управлять своими нервами», – подумал Мэтен. На мгновение Мэтен увидел несущегося прямо на него молодого воина, его лицо с безвольным подбородком, дрожащие руки, державшие копье; неожиданно взгляды их встретились. С пронзительным криком парень выронил копье и бросился в сторону. Рядом с Мэтеном свалился с лошади воин, справа от себя бард увидел второго всадника. Стена из щитов была разрушена. Раскачиваясь и неестественно смеясь, Мэтен проталкивал свою лошадь сквозь охваченных паникой копьеносцев. Нагибаясь и подскакивая в седле, он бессмысленно рубил мечом, едва ли видя или заботясь, по чему он рубит и достигают ли его удары цели. Он лишь в последнее мгновение успел заметить вспышку металлического наконечника копья и услышал треск удара об вовремя подставленный щит. Оттолкнув копье, он тут же был вынужден изогнуться в седле, чтобы успеть подставить щит на пути летящего, на этот раз с правой стороны, металла. Он все время продолжал громко хохотать, это был неистовый истерический смех, который непроизвольно вырывался у него во время битвы.

Неожиданно его лошадь встала на дыбы, издав предсмертный крик. Когда они опустились, лошадь зашаталась, ее колени подогнулись, но упасть она не могла. Вокруг было спрессовано сплошное месиво – сбившаяся в панике пехота, загнанная в ловушку кавалерия, ржание лошадей, кричащие люди. Мэтен в отчаянии размахивал мечом, полоснув при этом по лицу копьеносца, в то время как его умирающая лошадь, шатаясь, сделала еще несколько шагов. Как только линия обороны была прорвана, охваченные паникой люди принялись бросать копья, пронзительно крича, они отпихивали своих товарищей, пытаясь уклониться от ударов, наносимых всадниками. Лошадь Мэтена упала, он едва успел выдернуть ноги из стремян прежде чем с размаху грохнуться оземь – спутанные в один клубок человек и животное. Щит Мэтена упал ему на лицо; он был не в состоянии ни видеть, ни дышать, лишь отчаянно извивался, пытаясь подняться на ноги, прежде чем отступающие копьеносцы заколют его, как свинью. Наконец, ему удалось подняться на колени, он поднял щит как раз вовремя, чтобы совершенно случайно парировать удар. Он был таким сильным, что насквозь пробил щит и опрокинул его навзничь. Мэтен увидел, как смеющийся копьеносец снова заносит копье, вцепившись обеими руками в его древко. Вдруг во всю эту давку полетел джавелин, который угодил прямо в спину атакующего Мэтена копьеносца. С криком он упал лицом вниз, окружающие его люди побежали.

Шатаясь и задыхаясь от пыли и неестественного смеха, Мэтен поднялся на ноги. Вокруг него было пусто, атакующие всадники преследовали копьеносцев, добивая в слепой ярости тех, кто уже не мог защититься. Мэтен услыхал, как кто-то зовет его по имени, обернувшись, он увидел не спеша подъезжавшего к нему Эйтхана.

– Это ты метнул дротик? – выкрикнул Мэтен.

– А кто же еще? Я еще до этого услыхал твой смех, и я знал, что этот кошачий вопль означал, что ты в опасности. Держись за меня. Мы победили в этой стычке.

Сразу же лихорадка боя покинула Мэтена. Он ощущал лишь боль, ужасную боль, сломанные ребра горели огнем. Задыхаясь, он ухватился за стремя Эйтхана, чтобы удержаться на ногах, но при движении его пронзила такая боль, что он не выдержав, закричал. Чертыхаясь, Эйтхан слез с лошади и обхватил Мэтена за плечи, он сделал это, чтобы помочь ему взобраться на лошадь, но этот дружеский жест причинил такую боль, что Мэтен снова пронзительно завопил.

– Жестко приземлился, – с трудом выдохнул Мэтен.

Подталкиваемый сзади Эйтханом, он вскарабкался на лошадь. Он говорил себе, что ехать лучше, чем идти, но крепко вцепился обеими руками в луку седла, чтобы хоть как-то предохранить себя от болезненных толчков, возникающих при движении лошади, которую Эйтхан вел через покрытое смертельным хаосом поле битвы. Он видел, как часть людей Карадока грабили мертвых, независимо от того, были ли это трупы своих воинов, или вражеских.

На берегу реки хирурги с учениками ожидали раненых. Эйтхан подвез Мэтена к Каудеру, а сам вернулся на поле боя за остальными ранеными, лежащими среди убитых и умирающих. Мэтен попытался подойти к медицинскому фургону, но упал. Он оставался лежать на земле не менее часа, пока Каудер неистово трудился над другими ранеными, которым было гораздо хуже, чем ему. Временами Мэтен дремал, просыпаясь, проклинал свои пылающие ребра; солнце жгло немилосердно, он ужасно потел в кольчуге, но снять ее без посторонней помощи не мог. Единственное, о чем он мог думать, так это о воде, но пока не вернется Эйтхан, ни у кого не было времени напоить его. Эйтхан утолил его жажду, расстегнул и помог снять кольчугу и сел рядом.

– Мы победили окончательно и бесповоротно. Тело Пагвела у ног Мейноика, а его союзники прямо сейчас договариваются о мире.

– Карадок жив?

– Да, но мы потеряли многих, Мэто, полегло двенадцать человек.

– Можно еще немного воды?

Эйтхан наклонил бурдюк с водой так, что Мэтен сумел напиться. Только после этого до него по-настоящему дошли слова друга.

– О, боги! В самом деле двенадцать?

– Совершенно точно.

Через час к Мэтен подошел Каудер, его рубаха была пропитана кровью по всему переду, рукава тоже по локоть были в крови. Все что он мог сделать для ребер Мэтена, так это наложить повязку. Высохнув на солнце, она станет достаточно плотной и он сможет сидеть. На левой руке Мэтена была масса круглых кровоточащих синяков, это были следы его собственной кольчуги, отпечатавшейся через одежду к телу во время падения. Каудер промыл ссадины медовым напитком, выливая его из деревянной кружки. Во время этой процедуры Мэтен один раз вскрикнул, затем закусил нижнюю губу, чтобы сдержать невольные вскрики.

– Выпей остальное, – сказал Каудер, протягивая Мэтену кружку. – Я добавил туда немного болеутоляющей травы, тебе станет легче.

Напиток был горьким и жгучим, но Мэтен осушил кружку несколькими глотками. Он уже кончал пить, когда подошел Карадок и не то сел, не то свалился рядом с Мэтеном. По лицу его стекал пот вперемежку с чужой кровью, глаза потемнели от усталости. С долгим вздохом он запустил грязные руки в волосы.

– У меня никогда не было такой отвратительной стычки, – голос капитана звучал то ли как полурычание, то ли как полушепот. – Ну да, а что я мог еще ожидать? Для этого мы и существуем, беспородная свора псов, брошенная впереди всех. Так будет и впредь, ребята. Это будет повторяться снова и снова.

Лекарское снадобье начало действовать, голова у Мэтена закружилась, он вынужден был напрячь все свое внимание, чтобы понять, о чем говорит Карадок. Эйтхан обнял его за плечи и помог сесть.

– Это хороший способ сократить нашу жизнь, – продолжал капитан. – Ах, не жизнь, а куча дерьма! Послушай, Мэто, я знаю, чего тебе стоило участвовать в этой битве, я уважаю тебя. Этого достаточно. Ты доказал, что не трус, так что после этого держись в стороне от всего этого. Бард слишком большая ценность, чтобы потерять его.

– Это невозможно. Я не хочу потерять честь.

– Честь? – откинув назад голову пронзительно не то рассмеялся, не то взвыл Карадок. – Честь! Вы только послушайте! У тебя нет никакой чести, ты, проклятый богом ублюдок! Ни у кого из нас нет чести! Ты что, не слышал, о чем я говорил? Ни один лорд не пошлет благородных людей на верное самоубийство, но нас они посылают, и я подчиняюсь, потому что вынужден делать это. У нас столько же чести, сколько ее у шлюх: идет в расчет то, как хорошо мы совокупляемся. Так что впредь стой в стороне от всего этого. – Он снова рассмеялся, но уже более естественным смехом.

– Послушай, я хочу знать, что когда моя вэйр заберет меня, в живых останется человек, который сможет заступить на мое место, независимо от того, что останется от войска. Ты соберешь этих сукиных сынов, это единственное, что у меня осталось в жизни, и, будь я проклят, если я знаю почему, но я хочу, чтобы этот отряд подонков достался тебе после меня. Так что на будущее ты мой наследник, бард.

Карадок поднялся и большими шагами зашагал прочь. Мэтен опустился на спину и почувствовал, как весь мир вокруг него закружился.

– Делай то, – что тебе сказано, – проворчал Эйтхан.

Мэтен попытался что-то сказать ему в ответ, но тщетно.

К тому времени, когда армия вернулась в форт Мейноика, умер еще один воин из отряда Карадока. Их осталось одиннадцать, плюс сам Карадок, Ото и Каудер, они уныло собрались в углу казармы, которая была уже однажды им жилищем, когда их было почти пятьдесят. Война закончилась, лорд Мейноик проявил великодушие, сказав Карадоку, что тот может остаться у него, пока не поправятся раненые (Мэтен и Стевек). Он также заплатил им точно, как они договаривались, и даже добавил пару серебряных в качестве премии.

– Мразь! – заметил Карадок. – Если бы он не нанял нас, то вынужден бы был вести этот бой самостоятельно, и его обоссанные светлости тоже знают об этом.

– Сам бы он тоже погиб, – сказал Мэтен, – на поле он не стоит и половины тебя.

– Кончай льстить капитану, бардовский щенок, но если здраво рассудить, то твоя оценка достаточно верна.

Проведя несколько дней в постели, Мэтен достаточно окреп, чтобы спуститься к обеду в большой зал. Карадок со своими людьми сидел как можно дальше от остального войска, они много пили и почти не разговаривали, даже друг с другом. Изредка Карадок пытался шутить со своими деморализованными воинами, но ответных улыбок почти не было. Когда Мэтен слишком устал и ему стало тяжело сидеть, капитан помог ему дойти до бараков. Ото был уже там, он собирал кольца кусочков разбитой кольчуги.

– Я все думал вот о чем, кузнец, – сказал Карадок. – Помнишь, нашу шутку по поводу серебряного клинка? Мы заработали хорошие деньги. Этого достаточно, чтобы сделать кинжал?

– Может быть, но как я смогу работать с металлом в дороге?

– Мы останемся здесь еще по меньшей мере на неделю, а если Мэтен и Стевек будут стонать и жаловаться подобно умирающим, то мы сможем протянуть и вторую. В форте есть кузница и кузнец говорит, что неплохая.

Ото задумался, почесывая сучковатыми пальцами бороду.

– Тебе надо каким-то образом поднять дух ребят, – сказал он наконец.

– Совершенно верно, и заодно и мой собственный дух может таким образом в некоторой степени подняться. Серебряный клинок – хорошее украшение в одежде мужчины. – Карадок помолчал, пристально глядя на огонь в очаге. – Мне пришла в голову одна мысль. Знаешь, как выживет этот отряд? Будучи самой отвратительной сворой злобных ублюдков, которую когда-либо приходилось встречать в Элдифе, с помощью серебряного клинка приобрести приличную репутацию, репутацию человека определенного рода, я думаю, кого-то, подобного Эйтхану. Мне никогда ранее не доводилось встречать человека, которого до такой степени убило бы прошлое, до такой степени ожесточило. Мне не хотелось бы перейти ему дорогу. Никогда не хотел умереть с перерезанным горлом.

Мэтен был потрясен до глубины души. Он понял, что Карадок прав в отношении Эйтхана; его старый друг уже никогда не будет в состоянии смеяться, шутить, его никогда не будут занимать небольшие проблемы войска Кантрэйя. Его боль гораздо сильнее боли поломанных ребер, его горькие мысли постоянно при нем.

– Сломанный человек превращается в животное, – продолжал капитан задумчиво. – Но если дать ему цель жизни, он снова превратится в человека, но это уже будет не обычный человек, он будет подобен клинку меча. Именно такой парень мне и нужен, а серебряный клинок – это будет то, ради чего он захочет жить. – Неожиданно он усмехнулся, его хирейд, депрессия, улетучился. – О, в один прекрасный день они будут умолять нас поступить к ним на службу, но, дьявол побери, им надо будет еще заслужить это!

– Какой металл тебе нужен, Ото? Завтра я поеду в город, может быть я смогу купить его там.

– Ты не сможешь этого сделать. Дай мне деньги, я должен сам найти то, что необходимо. Будь я проклят, если хоть один человек знает формулу этого сплава!

– Поступай как знаешь, но мне нужен кинжал для каждого оставшегося в живых плюс еще пять для новых рекрутов, если, конечно, мне удастся найти подходящих для этой цели людей.

– Тогда я начну немедленно, – сказал Ото и неожиданно улыбнулся. Это была первая улыбка, которую Мэтен вообще видел на его устах со времени их первой встречи. – Чтобы получить то, что надо, металл надо будет снова слегка расплавить и повторно перемешать.

Ото был человеком слова. На следующий день он первым делом подкупил кузнеца лорда Мейноика, чтобы тот разрешил пользоваться его кузницей, затем отправился со своим фургоном в город. Вернулся он уже к вечеру, с собой привез различные тяжелые таинственные узлы, к которым он не разрешил никому прикасаться, он не захотел даже, чтобы ему помогли выгрузить их из фургона. Этой же ночью он заперся в кузнице и оставался там целую неделю, спя урывками между работой, если он вообще спал. Однажды выйдя в полночь по нужде на улицу, Мэтен услыхал доносившиеся из кузницы удары молотка и увидел проникающий из окна красный раскаленный свет.

Утром работа над клинками была закончена, и Карадок решил, что пришло время покинуть гостеприимного Мейноика. И не только потому, что Мэтен и Стевек уже окончательно выздоровели, но он хотел также, чтобы Ото продемонстрировал свои изделия где-нибудь подальше от любопытных взглядов. Окончательно распрощавшись с лордом, отряд оседлал лошадей и отправился из форта, но проделав не более полумили, они свернули с дороги на дикий луг, где окружили кузнеца и его фургон.

– Выходи, Ото, – сказал Карадок, – а вы, люди, слезайте с лошадей, чтобы все хорошенько рассмотреть.

Отряд столпился вокруг гордого и усталого Ото, распаковывавшего большой кожаный мешок. В соломе были аккуратно уложены кинжалы для каждого из них. Это было прекрасное оружие, клинки кинжалов блестели словно серебро, но были прочнее самой прочной стали. Мэтен еще никогда не держал в руках ни оружия, ни инструмента с таким острым лезвием.

– Клинок не надо полировать, он не тускнеет даже от крови. Ну, а теперь, если кто-либо из вас хочет, чтобы я выгравировал на клинке какой-нибудь знак или девиз, я сделаю это, но вам надо будет заплатить мне за работу серебряный.

– Одним махом можно перерезать горло, верно? – сказал Эйтхан.

– Чертовски верно, – ответил Мэтен, – я никогда не видел такого острого ножа.

Настолько торжественно, настолько осторожно, как будто выполняя обряд, воины отряда вынули свои старые кинжалы и на их место водрузили новые. Карадок, казалось, совершенно не следил за происходящим, но Мэтен знал, что он внимательно оценивает эффект, произведенный на его людей прекрасным оружием. Они улыбались, хлопали друг друга по спинам, принимали боевые позы, они оживали на глазах.

– Прекрасно, ребята, – сказал Карадок, – теперь у всех нас есть серебряные клинки. Это не мало, если принять во внимание, что мы деремся как сукины дети; мы стоим того, чтобы быть нанятыми.

Послышались приветственные возгласы и шутки по поводу его второго замечания.

Сев на лошадей, каждый занял свое, строго определенное, место в строю и отряд двинулся по дороге в сторону Каменвейна, где Карадок пообещал им свободный день прежде чем они приступят к поискам нового найма. Неподалеку от западных ворот они нашли постоялый двор, который казался достаточно большим, чтобы вместить их всех, но тощий, дрожащий хозяин постоялого двора заявил, что мест нет.

– По-моему конюшня выглядит пустой, – сказал Карадок. – Мы заплатим вперед.

– А что, если вы тут все изломаете? Этих жалких денег не хватит мне на ремонт.

– А что, если мы все изломаем, ничего не заплатив?

Несмотря на стоны и заламывание рук, хозяин постоялого двора в конце концов сдался. По правде говоря, он спорил, скорее, по привычке. В результате Эйтхан и Мэтен нашли пристанище в небольшой комнате, упрятанной под самой крышей.

Обедали они в таверне, весь отряд был занят разговором только о женщинах. Карадок выплатил остатки их заработка, сопровождая раздачу денег наставлениями:

– Мы находимся в городе, в который нам, может быть, доведется вернуться, так что держите ваши лапы подальше от девушек, которые не хотят вас, а ваши кулаки подальше от физиономий приличных горожан. Я не хочу слышать также о том, что кто-либо из вас наблевал в саду какого-нибудь горожанина. Делайте это в сточную канаву, и оставьте в покое их дочерей.

Торопливо выпив по кубку меду, Мэтен и Эйтхан вышли прогуляться. Уже вечерело и улицы были многолюдны, горожане спешили по своим делам. Бросив быстрый взгляд на двоих наемников, горожане или переходили на другую сторону улицы, или сворачивали в другую сторону, чтобы избежать их. Покружив лениво по городу, друзья наткнулись на небольшую таверну, стоявшую рядом с лавкой булочника и вошли внутрь. Они выбрали местечко поуединеннее, прислуживала им круглолицая, пышногрудая, простоватая блондинка. Принеся им кружки темного пива, девушка слегка замешкалась у их стола и улыбнулась обоим им беспристрастной улыбкой.

– Неплоха, – подумал Мэтен и по загоревшимся глазам Эйтхана понял, что тот согласен с ним.

– Как тебя зовут? – спросил Эйтхан.

– Драффа, а вас?

– Меня Эйтхан, а это – Мэтен. У тебя, наверное, нет друга, достойного тебя? Мы можем присесть здесь все вместе и немного поболтать.

– А почему бы и нет? Я полагаю, вы увлекаетесь игрой в карноик и гветбукл.

– А ты можешь предложить что-нибудь лучше?

– Могу. Это зависит от того, насколько вы щедры.

Эйтхан посмотрел на Мэтена, вопросительно приподняв бровь.

– А как насчет подруги? – спросил Мэтен.

– Большинство из них в это время дня занято. Жаль, что вы не пришли вечером.

– Черт побери, что за сложности? – пожав плечами, спросил Эйтхан. – Почему ты не можешь просто пойти вместе в нами в наш постоялый двор? У нас есть приличная кровать, это лучше, чем сеновал, мы купим мех меда.

Мэтен еще не настолько опьянел, чтобы совершенно потерять разборчивость, он бросил на Эйтхана ужасный взгляд, но внимание друга было полностью сосредоточено на девушке. Драффа захихикала от приятной неожиданности.

– Это может получиться весьма забавно, – заявила она. – Я схожу за медом и скажу отцу куда я иду.

Когда она засеменила прочь, Эйтхан, пожав плечами, обернулся к Мэтену.

– Влажная шерсть, сухая шерсть – какая разница. – Голос его дрогнул. – В любом случае все они суки.

Двумя крупными глотками Мэтен прикончил пиво. У него появилась смутная мысль ускользнуть отсюда, оставив Эйтхана с этой девушкой и найти себе другую, но он был слишком пьян, чтобы без посторонней помощи найти дорогу обратно в незнакомом городе.

Зайдя через черный ход в свою гостиницу, Эйтхан довольно долго медлил, прежде чем прижать Драффу к стене и поцеловать ее. Мэтена охватило возбуждение. Он не протестовал, когда девушка предложила всем вместе подняться наверх.

Когда они уже были в своей укромной комнатке, в Мэтене с новой силой вспыхнуло чувство неловкости. Он запер дверь и принялся искать в седельном вьюке кружку, Эйтхан в это время развязывал мех с вином. Захихикав, Драффа отобрала у него мех.

– Давай оставим выпивку на потом, ты обещал мне, что мы немного позабавимся, Эйтхан.

– Так оно и будет. Раздевайся.

Хихикая, Драффа принялась развязывать явно не соответствующую ей девичью верхнюю юбку. Мэтен не отрываясь смотрел на это зрелище, кружка дрожала в его руке. Девушка раздевалась медленно, улыбаясь им двоим одновременно. Когда она перешагнула через нижнее белье, при виде ее бледного тела и темных сосков, Мэтен почувствовал как его пах свело от сексуального возбуждения. Девушка поцеловала Эйтхана, затем обернулась к Мэтену, взяла из его рук кружку и поцеловала также и его, увлекая их обоих за собой на кровать.

Лишь через несколько часов после захода солнца, когда Драффа продолжая хихикать и вперемешку с хихиканьем умоляла о пощаде, говоря, что она окончательно выдохлась, они позволили ей уйти. Пьяный в стельку Мэтен проявил все-таки галантность и, накинув на себя кое-что из одежды, провел ее вниз, вложив при этом ей в ладонь горсть монет. Хотя он явно переплачивал, Мэтен чувствовал, что она заслужила это.

Пошатываясь, он вернулся в комнату, свеча уже догорала, Эйтхан громко храпел на его половине кровати. Мэтен стащил бригги, набросил на Эйтхана одеяло, задул свечу и лег. Комната медленно вращалась вокруг него, перед глазами проплывали в темноте золотые пятна.

– Что бы подумал сейчас обо мне старый Невин, узнай он обо всем этом? Благодарение богам, он никогда не узнает, что случилось со мной. С этой мыслью он уснул, сон пришел так внезапно, как будто задул свечу.

Покинув Форт Дэвери, Невин отправился прямо на юг, следуя по дороге, бегущей вдоль Белавер<*4>. Пройдя не более пяти миль, он повстречал военный дозор, состоящий из пяти королевских всадников, они ехали прямо следом за ним. Невин автоматически отъехал в сторону, давая возможность всадникам обогнать его, но их командир окликнул его и, обогнав, преградил дорогу.

– У тебя хороший мул, знахарь, он послужит еще и королю.

– О, в самом деле? Невин пристально посмотрел командиру в глаза и послал из своей ауры магнетические успокаивающие флюиды. – Ты не хочешь этого мула, он стал слишком часто хромать и навряд ли пригодится тебе.

– Ты думаешь, я поддамся на такую неуклюжую хитрость? – смеясь спросил тот, затем он вдруг затряс головой, веки его приоткрылись. – Неуклюжая хитрость. Мне не нужен этот мул.

– Тебе в самом деле не нужен этот мул.

Воин зевнул, покачнулся, затем развернул лошадь.

– Пошли ребята, мне не нужен этот мул, он слишком часто хромает, чтобы подойти нам.

Хотя остальные воины выглядели ошеломленными, они без слов подчинились командиру и поскакали вслед за ним по направлению к Форту Дэвери.

Невин продолжал путь в плохом настроении, теперь он внимательно следил, не появятся ли снова всадники. Инцидент снова вернул его мысли к цели путешествия. Хотя он планировал добраться до Элдифа, ему не улыбалась мысль бесконечно завораживать в дороге патрули воинов, конфискующих имущество путешественников. Благодаря войне, он не мог нанять корабль из Кермора, но существовала менее законная возможность переправиться на кораблях, которые уходили далеко в море, минуя границы, где мало кто мог их поймать. Несмотря на то, что это был порядочный крюк, он решил завернуть в Форт Мананнан. Это был приятного вида небольшой городок с населением около двух тысяч душ, его круглые дома выстроились небольшими полукружьями по направлению от гавани. Несмотря на войну, каждый дом выглядел удивительно зажиточным; свежие соломенные крыши, свежепобеленные стены, на заднем дворе ухоженная корова и много кур. Городской постоялый двор был тоже небольшой, но опрятный, под стать ему была и конюшня. Настоящим сюрпризом для Невина оказалось то, что он увидел, войдя в таверну. Тавернщик готовил тушеное мясо, брызги жира из котла с шипением летели в пламя очага, а сам котел, и ложка, которой тавернщик мешал мясо были не железными, а бронзовыми. Когда Невин сделал по этому поводу замечание, тавернщик пробурчал в ответ:

– Вы не найдете и кусочка хорошего железа вдоль всего побережья Кермора, добрый господин. На юге со стороны Кантрэйя проходит линия фронта и через нее невозможно проникнуть, а нашему прекрасному королю и его великолепному войску нужны подковы для лошадей их ублюдков, мечи и тому подобное. Так что они отбирают каждый кусочек железа, который им удается найти, срывают даже ржавые пряжки с ваших ремней, а если вы просите возмещения, то получите только синяки.

Он замолчал и плюнул в огонь, затем продолжал:

– Даже лемеха для плугов делают бронзовые, а насколько они глубоко режут землю, вам известно. Так что урожай с каждым годом все меньше, а этот ублюдок король берет все те же налоги.

– Понятно. О, боги! Я никогда не думал, что все это так далеко зашло.

– Мне только интересно, как далеко они еще могут зайти. Так скоро у нас на дверях будут золотые петли – они будут дешевле, чем железные. – Тавернщик невесело рассмеялся.

С наступлением вечера постоялый двор заполнился изрядным количеством постояльцев. Как только они узнали, что он знахарь, он тут же стал принимать пациентов, создав возле стоящего в углу стола что-то вроде полевой амбулатории. Когда он закончил прием, к нему подсел моряк по имени Сакуер, купивший у него перед этим траву, помогающую при похмелье, и стал настойчиво предлагать Невину выпить с ним пива, что явно грозило ему возвращением прежнего симптома.

– Вы надолго собираетесь задержаться в Форте Мананнан, господин?

– По правде говоря, еще не знаю. Я надеюсь найти корабль, идущий в Морлен на границе с Элдифом, который мог бы взять на борт мою лошадь и мула. Я ищу целебные травы, которые растут только в той части королевства.

Сакер кивнул, принимая на веру эту ложь, и задумался.

– Ладно, я знаю человека, который гоняет на запад судно приличного размера. Может быть он швартуется в Морлене.

– Швартуется там? А насколько дальше на запад можно проникнуть в теперешнее время?

Сакер не удивился, казалось, его внимание полностью сосредоточилось на кружке с пивом.

– Послушай, – Невин перешел на шепот, – мне и вправду надо попасть в Элдиф, я заплачу за моих пассажиров. Это возможно?

– Все может быть. Подожди здесь немного.

Примерно через час появился крепкий, седеющий мужчина в клетчатых бриггах купца. Он задержался возле двери, и, прежде чем окончательно войти в зал, внимательно огляделся вокруг. Когда Сакер приветственно помахал ему, он не спеша подошел к их столу, не спуская при этом настороженного взгляда с Невина.

– Садись, Кабет, – пригласил его Сакер, – монеты имеются.

Слегка улыбаясь, купец сел. Сакер наклонился к нему через стол и зашептал:

– Этому знахарю необходимо попасть в Элдиф. Ему нужен корабль, который может взять на борт скот. Сомневаюсь, что ты не знаешь о таком.

– Да… – Кабет помолчал, смерив взглядом Невина, – это опасное путешествие, господин хороший. Я не могу гарантировать вашу безопасность в случае если военные галеры из Элдифа схватят нас.

– А, понимаю, – сказал Невин. Он то был вполне уверен, что сможет гарантировать эту безопасность, но разумеется, не решился сказать об этом Кабету. – Проскользнуть через границу по суше не более безопасно, а кроме того, это гораздо дольше.

– Довольно верно. Но что, если мы пойдем с запада, прямо мимо Каннобейна?

– Совершенно верно! Это как раз то, что я хотел.

– Тогда договорились. Как много у вас скота?

– Только одна лошадь и один мул.

– О, ну тогда не о чем беспокоится. Видите ли, у меня судно, для перевозки скота, оно легко берет на борт до ста голов, но на запад мы пойдем порожняком.

– Я думаю, что начинаю понимать. Вы нашли, мягко говоря, не патриота Элдифа, который продает военных лошадей для армии Кермора.

– Нет, этот человек не из Элдифа. – Кабет наклонился ниже и прошептал:

– Это некоторые западные люди. Вы когда-нибудь слышали о них? Они очень странные. Они обрезают своим детям уши как эльфы и говорят на таком языке, что можно вывихнуть челюсти, но они выращивают великолепных лошадей. Но самое главное, что они ненавидят всем сердцем людей из Элдифа, поэтому они продают лошадей по сходной цене, чтобы поддержать врагов Элдифа.

Невин слушал, затаив дыхание. Хотя он знал, что эльфы никогда не страдали недостатком недоброжелательства, он был удивлен, насколько далеко они могли зайти, чтобы удовлетворить его.

Следующей ночью Невин спустился в темный, молчаливый порт, это было время между двумя дозорами, начинался морской отлив. В конце длинного деревянного пирса мерцал приглушенный фонарь, он отбрасывал узкий пучок света рядом с приземистыми очертаниями судна для перевозки скота. Невин уговорил своих животных взойти по трапу и великолепно устроил их в отдельном стойле, затем снова вышел на палубу. Кабет показал ему невысокую каюту, она была построена на палубе наподобие хижины. Здесь они должны были жить вдвоем. К стене были прикреплены две узкие кровати, к полу привинчен крошечный стол и две скамьи.

– Ребята спят на палубе, но на случай дождя мы натягиваем старый брезент, – заметил Кабет. – Корабль, как ты видишь, выглядит потрепанным, и я должен выглядеть соответственно. – Он нервно вздрогнул. – Давай помолимся, чтобы нам не встретились галеры Элдифа! Как только мы пройдем Кермор, увидишь, у нас появится эскорт, но я не горю желанием очутиться в центре морской битвы.

Несмотря на свежий ветер, им все равно понадобилось два полных дня, чтобы достичь Кермора на громоздком, неуклюжем судне. Они не зашли в гавань, так как лоснящиеся военные галеры Кермора уже поджидали их. Кабет приказал морякам спуститься вниз и пустил судно в дрейф, в то время как галеры маневрировали вокруг и цеплялись за их борт. Гребцы, трое вольных человек, моряков, отдыхали у весел, пока их капитан готовился запрыгнуть на палубу судна.

– Будем следовать обычному плану, – сказал он Кабету. – Вы заходите в море приблизительно на пятнадцать миль, мы следуем параллельным курсом, так, чтобы вы были в поле нашего зрения. Встретимся как обычно, в гавани около лагеря Западных людей. – Договорились, но время от времени появляйтесь на нашем пути, чтобы я видел, что вы не потеряли нас.

Все время, пока они находились в водах Дэвери, два судна шли бок о бок, но приблизительно в полдень следующего дня Кабет и его команда повернули неуклюжий нос корабля в открытое море и они тяжело двигались против волн, пока капитан галеры не окликнул их и не сказал, что они зашли достаточно далеко. Несмотря на то, что Кабет снова развернулся, галера продолжала держать путь в открытое море. С этого времени Кабет проводил большую часть времени на носу корабля, ведя наблюдение; себе он доверял больше, чем матросам.

Четыре тревожных дня и ночи провели они в открытом море, наконец, они зашли достаточно далеко на запад, чтобы снова повернуть в сторону внутренней части страны. Вскоре к ним присоединилась галера Кермора, и они пошли рядом к крошечной гавани, немногим более, чем выемка в меловых скалах, с коротким, неустойчивым пирсом. Хотя судно подобралось почти вплотную к пирсу, галера направилась прямо на песчаный берег. Когда высокий резной нос галеры зацарапал о песок, матросы, ухватившись за планширы<*5>, натренированно перепрыгнули через борт и потащили ее на песок.

– Вы как, Невин, – спросил Кабет, – будете сегодня спать на борту?

– Благодарю, но уже скоро полдень, я пойду.

Как только Невин вывел лошадь и мула на палубу, они почуяли землю и буквально ринулись с судна. Он повел их через мягкий песок к тощему пастбищу, начинавшемуся прямо за берегом. Затем Невин вернулся за седлами и вьюками мула. Двое моряков помогли ему донести тяжести.

– Смотрите, – сказал один из парней. – Западные люди.

На золотистых лошадях к ним приближались двое мужчин и одна женщина, они свободно сидели на украшенных искусной чеканкой и кистями кожаных седлах, их светлые волосы были подобны лунному свету. Матросы побросали вещи Невина около его животных и со всех ног бросились по направлению к судну, казалось, что они думали, что эльфы готовы их съесть или что-то вроде этого. Когда Невин дружественно приветствовал прибывших на языке эльфов, женщина развернула лошадь и рысью направилась к нему, хотя мужчины продолжали встречать моряков.

– Приветствую тебя, старец, – сказала она на этом же языке. – Ты говоришь слишком хорошо, чтобы быть купцом.

– Нет, я не купец. Я друг Аверена Серебряные Крылья. Ты его знаешь?

– Я знаю о нем, но мне никогда не выпадала честь встретиться с ним. Вы тоже изучаете Лунную науку?

– Да. Отсюда я собираюсь предпринять путешествие на восток, по направлению к Элдифу. Как насчет безопасности на дороге?

– Такие люди как вы всегда в безопасности среди народца, но будьте осторожны с этими свиньями из Элдифа. От них всего можно ожидать.

– О, да, – согласился с ней Невин из вежливости. – Я вообще был удивлен, когда узнал, что вы ведете торговлю с моим народом.

– Чем дольше будет длиться война, тем больше погибнет людей из Элдифа. А кроме того, они не тронут наши земли пока будут драться на востоке. – Она подняла руку в насмешливом приветствии: – Пусть здравствует сотни лет король Кермора!

Хотя Невин планировал идти в Элдиф, истинная цель его путешествия находилась непосредственно на западной границе, где из моря возвышались три затопленных вершины, образовавшие острова Уммглейд.

Весь остаток дня и часть следующего Невин ехал вдоль морских скал по заросшему высокой травой, открытой всем ветрам, лугу пока не добрался до невысоких холмов, где не жили ни люди, ни эльфы. На третий день он прошел через узкое ущелье и вышел на широкий, каменистый берег, где с грустным бормотанием волны медленно обмывали гальку, казалось, что море ведет бесконечный разговор с самим собой.

Менее чем в двух милях от берега он увидал на фоне сияющей серебром поверхности Южного моря темное возвышение основного острова.

Так как было время полного прилива, Невину пришлось подождать, когда наступит отлив. Он свел своих животных вниз к двум каменным опорам, отмечавшим вход в каменную дамбу, которая в это время находилась еще под водой, и стоя наблюдал, как волны омывают выемки в камне. Вероятно, отлив уже начинался, так как каждая волна была ниже предыдущей. Крича и хныкая, вниз устремлялись морские птицы, как будто пытаясь взглянуть на него, изящные чайки, случайные скопы, неуклюжие пеликаны, которые были священными для бога Умм. Праздно наблюдая за птицами, Невин думал о предстоящей работе, надо было убедить священников Водного Храма помочь Двуумеру спасти раздираемое междоусобицами королевство. Его одолевали сомнения; обдумывая на холодную голову свой замысел, Невин находил его безумным.

По мере отступления волн обнажалась длинная дамба, стекающие с нее потоки воды были похожи на серебристых морских змей. Невин подождал пока солнце и ветер окончательно подсушат дамбу и повел через нее упрямившихся животных. Они фыркали, высоко поднимая копыта над незнакомой опорой. Впереди возвышался из воды остров, он был примерно десять миль в длину и семь в ширину, среди покрытых грубой морской травой лугов поднимались невысокие холмы. Так как день был солнечным, что было крайне редко на островах Уммглейт, переходя дамбу, Невин отчетливо видел храмовые постройки.

В конце дамбы стояла каменная арка, украшенная переплетающейся резьбой, выгравированными медальонами с изображениями пеликанов, надпись на арке гласила: «Вода все покрывает и все обнажает».

Как только Невин ступил на твердую землю, навстречу к нему торопливо устремился через луг молодой священнослужитель. Это был белокурый юноша лет шестнадцати, одет он был в темные бригги и льняную рубаху обычного покроя, но на вороте рубахи, в том месте, где обычно находилась эмблема лорда, был изображен оранжевый пеликан.

– Добро пожаловать, добрый путешественник. Что привело тебя в Храм Воды бога Умм?

– Мне нужна помощь оракулов бога. Меня зовут Невин.

– А я Кинрей. Бог дает предсказания всем, кто об этом просит.

Храмовый комплекс находился на расстоянии мили овеваемого ветрами луга. Пока они шли, Кинрей больше не произнес ни слова. Невину было интересно, кто он такой и что его заставило выбрать такую уединенную жизнь в столь молодые годы. Кинрей был красивым юношей, несмотря на то, что его тонкое лицо было покрасневшим и покрытым морщинами от постоянного морского ветра, взгляд его голубых глаз был удивительно глубоким, немного тоскливым, как будто он чувствовал, что обычная жизнь не может ничего предложить ему.

Под прикрытием холма поднимался брок, каменная башня, вокруг были разбросаны хозяйственные постройки, два небольших круглых дома и конюшня. Несколько искривленных ветром деревьев отбрасывали маленькие пятна тени; в тени стен пробились к жизни несколько цветков. Вокруг построек тоскливо вздыхал ветер, в постоянном водовороте вздымая песчаную пыль. За постройками Невин разглядел огороды, ячменное поле, на пастбище паслось несколько белых коров. Хотя набожные люди, которые хотели получить совет у бога Умм, делали пожертвования, этих денег никогда не хватало для обеспечения храма. Кинрей указал на маленькую круглую хижину с новой соломенной крышей, стоящей прямо у стены конюшни:

– Это дом для гостей, добрый господин. Я сначала заведу в конюшню ваших лошадь и мула, потом помогу занести вещи. Видите вон там большой дом? Он принадлежит верховному жрецу, вы можете прямо сейчас засвидетельствовать ему свое почтение.

– Спасибо, я так и сделаю. Адонек здесь все еще глава Ордена?

– О, он давно умер. На его место был избран Педратен.

Как это часто случается, Невин был поражен, как быстро бежит время – для других людей. Он помнил Педратена старательным прислужником, он был тогда не старше Кинрея, но приветствующий его у двери резиденции верховных жрецов человек был убелен сединой, широкими прядями проглядывающей в его темных волосах, походка у него была медленная и уверенная, соответствующая его годам и положению.

– Клянусь ногами и перьями святых птиц! Невин, действительно ли я вижу тебя?

– Да, это так. Ты помнишь меня? Должно быть прошло лет двадцать с тех пор, как я был здесь в последний раз.

– Да, но ты тогда произвел на меня большое впечатление. Это просто диво, до чего крепким ты выглядишь, Это лучшая из тех, которые только могут быть, характеристика твоим целебным травам, или же сохранить форму тебе помогает Двуумер?

– Действительно, это отчасти результат познания Двуумера. Я тоже сердечно рад видеть тебя.

Педратен провел Невина в комнату для гостей, там стоял один стол, одна скамья, узкая койка и огромное количество полок, на которых были сложены старинные рукописи и свитки в кожаных футлярах. В камине из розового песчаника тлели торфяные брикеты, прогоняя морскую прохладу. Верховный жрец хлопнул в ладоши и из боковой двери появился слуга. Это был мужчина лет тридцати, у него были темные волосы, лицо его обезображивал самый страшный шрам из тех, которые доводились до сих пор встречать Невину; блестящие толстые узлы и рубцы шрама тянулись через щеку мужчины и запекшимся бугром кончались в уголке рта, искривляя его в постоянной пародии на улыбку.

– Давен, принеси мне и нашему гостю приправленного пряностями молока. Затем до обеда можешь быть свободным.

Молча кивнув в ответ, слуга покинул комнату через ту же дверь.

– Он не может отчетливо разговаривать, – сказал Невину Педратен. – Когда-то он был моряком в Элдифе. Его выбросило к нам на берег, он был весь окровавленный и полуживой от ран. Это случилось семь лет назад. Он умолял нас оставить его здесь, и я не мог винить его за то, что он не хочет больше участвовать в этих войнах. А жрецу нужен молчаливый слуга.

После того, как Давен принес молоко, жрец и колдун сели рядом у огня. Невин прихлебывал сладкое молоко и сожалел о том, что жрецам бога Умм запрещено пить пиво и мед.

– Я удивлен, что с твоим знанием Двуумера ты пришел к нам за предсказаниями.

– Те предсказания, которые мне нужны, касаются всей земли Дэвери и Элдиф, а не просто моих личных дел, ваша Священность. Кроме того, я пришел просить помощи в одном особенном деле. Скажите мне, болит ли у вас сердце при виде того, как свирепствуют войны и им не видно ни конца, ни края?

– Тебе в самом деле необходимо об этом спрашивать? При виде этого болит сердце у каждого здравомыслящего человека.

– Вполне с тобой согласен. Все мы, служащие Двуумеру Света, объединились, мы разработали план, способный положить конец этим войнам, но мы не можем осуществить его без помощи тех, кто служит богам. Я пришел просить тебя помочь возвести на трон истинного короля.

У Педратена от удивления как у ребенка округлились глаза.

– Кто он? – шепотом спросил он.

– Я еще не знаю, но в твоих бумагах есть все основные родословные людей благородного происхождения. Когда Великий Умм даст нам знамение, мы сможем истолковать его с помощью архивов.

– Понятно. А когда ты узнаешь имя?

– Тогда Двуумер возведет его на трон. Разреши мне поведать мой план.

Педратен слушал поначалу спокойно, затем вскочил со стула и начал взволнованно расхаживать взад-вперед.

– Это сможет сработать! – воскликнул жрец. – С помощью богов, при поддержке Двуумера мы сможем сделать это. Даже если многие погибнут в этой войне, победа будет стоить этого.

– Да и разве жертв будет больше, чем тех, которых убивают уже сейчас? По крайней мере, эта война положит конец бесконечному кровопролитию, во всяком случае, мы на это надеемся. А какая надежда может быть сейчас?

– Определенно никакой. Завтра мы посоветуемся с богом.

Обед этим вечером был подан в броке, в огромной круглой комнате, от факелов и торфяных брикетов в камине шел дым, комната служила одновременно трапезной и кухней. За двумя длинными столами без всякого различия в званиях, все вместе, сидели пять жрецов, трое их слуг и гости. Даже верховный жрец самостоятельно подливал себе молоко и подкладывал тушеное мясо. Текла тихая беседа; разговаривали о книгах, огороде, религиозных учениях жрецов и тихой жизни на острове. Невин завидовал им. Его жизнь будет скоро вращаться вокруг королей и военных баталий, политики и смерти – вокруг всех тех вещей, которые он хотел отбросить, когда выбрал дорогу познания Двуумера. Он сказал об этом Педратену.

– От своей вэйр не убежишь; убегая от нее, человек обнаруживает, что она все равно подстерегает его, пословица права, – сказал жрец.

После приятной ночи в чистой, удобной гостевой хижине, утром Невин с огорчением обнаружил, что все вокруг окутано серым туманом. Он так плотно укрывал остров и море, что и земля и вода сами казались частью этого тумана. В безветренной сырости каждое сказанное слово зависало в воздухе словно кусок овечьей шерсти, зацепившейся за куст ежевики. Пришедший за ним Кинрей был одет в оранжевый плащ с капюшоном.

– Надеюсь, что туман не слишком тревожит вас, господин, пожилые люди не всегда хорошо его переносят.

– Все в порядке, юноша, туман на меня не действует, но спасибо за заботу. У меня есть хороший теплый плащ.

– Это хорошо. Я люблю туман. Иногда он придает человеку чувство безопасности.

Кинрей повел Невина через покрытый серой пеленой комплекс строений и дальше, к садам, где ожидал его Педратен. Хотя это было всего в ста ярдах в стороне, вершина башни терялась в тумане. Молча пошли они на вершину холма, поросшего травой, где находился небольшой храм. Внутри храма находилась единственная простая комната, сделанная из камня, кругом стояло восемь свободных колонн, на алтаре находилась восемь маленьких масляных ламп. Педратен и Невин стали перед алтарем на колени, между тем, как Кинрей зажег лампы. В тяжелом воздухе свет был неестественно бледным. Казалось, что туман преследует их и в помещении и висит и над алтарем, и в соседней нише, где находилась фигура бога Умм, или Огмиоса, как называли его в старину. Бог сидел на скамеечке, скрестив ноги, правая рука его была поднята в благословении, в левой было тростниковое перо. Когда вспышки света падали на его лицо, он, казалось, улыбался своим почитателям.

Кинрей опустился на колени рядом с Невином и уставился на своего бога с истинным благоговением.

Педратен молился вслух, он просил бога снизойти к просьбе Невина и даровать им обоим мудрость, голос его эхом разносился по комнате. Хотя обычно молящиеся должны слушать то, что говорит жрец, Невин обладал искусством прямой связи с действительностью – или частью внутреннего мира земель, представитель которого – бог Умм. Он мысленно рисовал образ бога рядом с его статуей, вырезал его из Голубого света, трудился над этим образом, совершенствовал его, пока он не начал жить независимо от его воли. Затем он начал мысленно отделять образ от своего зрительного воображения, заставив его материализоваться, в конце концов, Невин увидел бога стоящим около алтаря. Постепенно в него вошла божественная сила, которую призывал Педратен. Увидев как со слезами радости вскричал Кинрей, поднятыми руками приветствуя появление божества, Невин понял, что достиг успеха. Он чувствовал себя слегка неловко, словно он обманул юношу, но ведь с другой стороны, образ то был реальным.

Кончив молиться, все трое долго сидели молча. Спустя некоторое время Невин перестал воздействовать на образ и поблагодарил бога за то, что тот появился перед ним. Кинрей продолжал еще какое-то время страстно молиться, но вскоре неустойчивая эфирная субстанция начала распадаться, кружась в водовороте, штопором вздымаясь вверх и растворяясь, по мере того, как божественная сила покидала свое временное пристанище. Кинрей еще раз тихонько всхлипнул; он был похож на ребенка, который видя, как уходит на работу в поле мать не хочет оставаться один, но не может ничего поделать.

Педратен встал, завершив богослужение пением короткой молитвы, затем величественно восемь раз ударил в ладони.

– Мы благословлены, – сказал жрец, – он явился нам.

И снова Невин почувствовал себя неловко. Он чувствовал сожаление, что священослужители, и в особенности молодой Кинрей, которому никогда не дано узнать правду об объекте своего поклонения, не узнают, что он может по своей воле являть божество.

– Наверное, это и к лучшему, – подумал Невин. В конце концов, возможно ли поклоняться искусственно созданному образу? Пожалуй, в Двуумере мало места для поклонения, в котором нуждаются представители рода человеческого, священнослужители подобные Кинрею.

Они молча вышли из храма и пошли в дальний конец холма. Туман все еще был густой, но сквозь висящую в воздухе сырость доносились отголоски шума бившихся о камни волн. По мере того, как они продвигались по огромному, поросшему грубой приморской травой лугу, шум этот становился громче и громче, пока, наконец, они не вышли к скале в дальнем краю острова. Внизу, за покрытым галькой берегом из белого водоворота бурунов возвышались огромные, зазубренные скалы. Океан обрушивал на них пелену из водяных брызг, похожих на крылья гигантских птиц, опадая, она белой пеной проплывала по узкому каналу между скалами.

– Вот голоса бога! – закричал Педратен.

Океан проревел ему в ответ сотней языков. Они начали спускаться вниз по мокрым, ненадежным ступеням, вырезанным в скале. По мере спуска рев волн становился таким оглушительным, что Невину казалось, что в его ушах и сознании звучит эхо этого рева.

Все трое стали на колени на мокрую гальку у самой кромки воды и вознесли к оракулу руки с распростертыми ладонями. Каждая огромная волна являлась как знамение, обдавая брызгами скалы и кружась в белом пенном водовороте почти у их колен.

– О, могущественный Умм, – взывал Невин. – Мы молим тебя: помоги нам выбрать истинного короля Дэвери. О, могущественный Умм, возведи на трон истинного короля, и никого иного. О, могущественный Умм, дай нам силу разоблачить неправду.

Одна за другой из океана накатывали волны, покрытого туманом океана, волны, которые могли донести эти слова до берегов Элдифа и до берегов любой другой земли. Волны ревели и шумели в ответ Невину что-то непостижимое. Неожиданно Кинрей всхлипнул и поднялся на ноги, взгляд его был неподвижен, он находился в глубоком трансе. Когда он заговорил, его тонкий, юношеский тенор превратился в глубокий и глухой, он звучал как бьющиеся о скалы волны:

– Посмотрите на северо-запад. Юноша, которому предстоит быть королем, родился на северо-западе. Король всего Дэвери и Элдифа родился в озере среди рыб и водяного тростника. Он будет тем, кто принесет мир.

С коротким криком Кинрей потерял сознание и упал, растянувшись во весь рост. Бог покинул его. Невин с Педратеном подняли юношу и отнесли его от воды в небольшое укрытие под выступом скалы. Педратен снял с себя плащ и завернул в него Кинрея.

– Невин, он священнослужитель, которые встречаются раз в сто лет. Он придет мне на смену и превзойдет в тысячу раз. Я каждый день благодарю бога за то, что он послал мне его.

– Да, ты прав. Но в том, что он попал сюда, есть и его спасение. Я не знаю, что с ним случилось бы, если бы он не пошел по этому пути.

– О, его в семье считали немного туповатым ребенком. Они привели его сюда, прося совета у бога, когда он был совсем маленьким мальчиком, и с тех пор он остался здесь навсегда. Иногда я задаюсь вопросом, не течет ли в нем кровь Западного народа, но, разумеется, я не могу спросить об этом у его родственников.

Он отечески положил руку на щеку юноши. – Она холодна, как лед. Надо убрать его из этой сырости.

– Нет ничего легче. Давай мне его.

Невин призвал спиритов стихии, он почти машинально сделал это среди ярости и водоворота стихии, и попросил их облегчить вес юноши. С их помощью он поднял Кинрея как мешок с зерном и свободно не отдыхая и не задыхаясь, понес его по ступеням вверх. Он отнес юношу подальше от скал, осторожно положил его на упругую траву. Педратен в изумлении наблюдал за происходящим. Через несколько минут Кинрей замотал головой и открыл глаза.

– Я скоро смогу ходить, – ваша святейшество, – прошептал он.

– Когда ты будешь к этому готов и ни минутой раньше, юноша. – Педратен опустился рядом с ним на колени. – И скоро ты научишься управлять божественной силой.

Невин отошел от них на несколько шагов и посмотрел на клубящийся над океаном туман. Голоса бога тихим эхом доносились издалека. – Северо-запад, – подумал Невин; я только зря потеряю время, если пойду в Кермор. – У Невина не было сомнения, что знамение верно; оно было подкреплено ритуалом и драматическим телесным появлением оракула. Чувствительный талант телекинеза Кинрея проник в глубину национальной души Дэвери. «Рожденный среди рыб и тростника» – это особенная фраза беспокоила его, но Невин был уверен, что со временем все выяснится. В целом и общем он был доволен. Лишь позже он вспомнил прозвучавшую в предзнаменовании фразу: «Король всего Дэвери и всего Элдифа», что бы это могло означать?

В этот же день после обеда, пока Кинрей спал, Невин и Педратен пошли в палату Рукописей, занимавшую весь второй этаж башни. С помощью еще одного новообращенного они сели за стоящий у окна стол и углубились в изучение запыленных старинных рукописей генеалогических описаний. Откладывая одну за другой рукописи, они составляли список наследников по прямой мужской линии и не прямой, идущей от ветви женщин королевских кровей. Одно имя повторялось три раза: Марен, наследный принц небольшого королевства Пайдон, отдаленно связанный с троном Элдифа, по линии матери основательно претендующий на Кантрэй, и наиболее непосредственно на Кермор по линии принца Кобрена, сына Даннена. Осознав, что мужчина по линии Даннена может в один прекрасный день завладеть троном всего Дэвери, Невин вздрогнул от пронзившего его холодом Двуумера. Это была как раз та разновидность иронии, которую, казалось, любил Властелин Вэйр.

– Меня интересует этот юноша. – Невин постучал костлявым пальцем по имени. – Ты что-нибудь знаешь о нем?

– Нет. Пайдон далеко отсюда. Временам я даже сталкиваюсь с трудностями в получении правильной информации для моих записей.

– Ты не думаешь, что юноша мог умереть или что-нибудь в этом роде?

– Сомневаюсь, кто-нибудь непременно рассказал бы мне о смерти наследного принца. Я имел в виду, что я никогда не видел ни его, ни мать. Однажды я видел его отца, Каселу было тогда… лет двенадцать, я бы сказал. Он произвел на меня впечатление хорошего мальчика, но прошло столько времени, кто знает, что случилось за это время?

Чтобы их план был успешным, необходима была помощь по меньшей мере одного могущественного жреца Бел, и Невин вместо того, чтобы преодолевать сотни миль до Пайдона, отправился назад в Дэвери. Посмотреть на молодого принца Марена он поручил странствующему со своим алтарем у границ королевства Адерину. Невин контактировал с ним посредством пламени костра по дороге в Дэвери.

– Я думаю, мы нашли претендента на престол. – Образ Адерина улыбался, но это была задумчивая улыбка. – Пайдон суровое место, но это та суровость, которая нужна, она заставляет людей бороться за свое существование. На меня произвел сильное впечатление король Касел; он обладает благородством редким даже в лучшие времена. Молодой принц соответствует своему возрасту, но ему всего пять лет, так что рано говорить о том, что из него получится. Но он выглядит здоровым ребенком. Было бы жаль, если бы он умер в детские годы.

– Все, что ты говоришь верно. Но у Касела может быть еще сын, и не один. Я не люблю хранить весь мед в одном мехе.

– Также, как и я. Но мы вынуждены делать это. Проблема состоит в том, что у нас и так слишком много так называемых королей.

– Совершенно верно. А как насчет знамений?

– Вернее быть не могут. Форт Друлок – личная резиденция Касела, там родился и молодой принц. Это укрепленный остров, находящийся прямо посреди озера.

– Великолепно! Спасибо за помощь. Я направляюсь в Лагхарн. Я помню верховного жреца Бел честным, благородным человеком – если только он еще жив.

Так как Лагхарн находился довольно далеко от границы Кермора, то на него не подействовало опустошение, несомое войной. Он все еще был самым процветающим и большим городом Дэвери. Центр по производству стали, он постоянно был покрыт темной пылью, идущей от плавилен, кузниц и, конечно же, от больших коксовых печей. Над городом висела дымка, окрашивающая небо в желтый цвет. Невин держал путь в центр города, где среди покрытых копотью древних дубов стоял храм Белл. Невина хорошо знали в храме, и как только он вошел в священную рощу, к нему бросились неофиты, чтобы взять у него лошадь и мула. К его великому облегчению Олейт, верховный жрец, был еще жив, хотя его и мучили боли в суставах. Неофит провел Невина в покои Олейта, комната была абсолютно пустой, на полу лежал лишь жесткий соломенный тюфяк, да стоял единственный стул.

– Прости меня, что я не встаю, Невин. У меня сегодня страшно болит спина.

– Тебе надо сменить постель. Я не говорю, что она должна быть мягкой или более комфортной, что грешно для тебя; просто ее надо убрать со сквозняка.

– Я подумаю об этом.

Неофит принес Невину невысокую табуретку, а сам ушел. Невин, не откладывая дело в долгий ящик, тут же приступил к изложению своего замысла. Духовенство храма Бел занималось «правильным» толкованием знамений и пророчеств, это происходило от того, что к ним приходило множество людей с озадачившими их снами или событиями. Когда приходило время, именно они провозглашали нового короля и совершали монаршие бракосочетания.

– И я не сомневаюсь, что, взойдя на трон, он вознаградит храмы, – закончил Невин.

– Сомневаешься ты или нет, но почему ты пришел ко мне, вместо того, чтобы пойти к верховному жрецу Святого Города?

– Недавно я был там. Я узнал, что новым верховным жрецом стал Гварговен.

– Хм. Он, конечно, что бы я ни думал о нем, стоит выше меня.

Какое-то время они мысленно оценивали друг друга, решая, как много они могут сказать друг другу вслух. Так как он рисковал меньше, первым заговорил Невин.

– Я понимаю, что традиционно верховная власть принадлежит духовенству Дэвери, но, насколько я помню, это ни что иное, как лишь традиция – закона, дающего им это право нет.

– Совершенно верно, – глаза у Олейта блеснули.

– Эта традиция может наносить вред, если поддерживает несправедливые притязания на престол.

– В то время как Лагхарн поддерживает справедливые? – Олейт сложил домиком кончики пальцев и какое-то время не отрываясь смотрел на них. – Всего лишь через восемь дней в Лагхарне состоится Совет северных храмов.

– Не может духовенство Форта Дэвери прислать своего представителя?

– Конечно, но всегда есть возможность лично переговорить с надежными людьми. Возвращайся сюда после Совета, мы снова обо всем переговорим.

Невин направился в небольшую деревню, находящуюся примерно в десяти милях от города и остановился там в амбаре фермера под предлогом сбора лекарственных трав поблизости от деревни. Так как не только фермер, но вся деревня была рада соседству знахаря, скоро он стал хорошо известен. На вторую неделю его пребывания там, к Невину прибежала маленькая дочка мельника, чтобы рассказать о пришедшем чуде: коза родила двухголового козленка. В основном из-за того, что девочка ожидала, что знахарь пойдет взглянуть на козленка, Невин отправился с ней в деревню. Большинство жителей толпилось возле небольшого загона. Перевешиваемый уродливой частью тела, козленок не мог даже стоять, мать вылизывала его и в перерывах между этим занятием беспомощно блеяла.

– Он, несомненно, не проживет и дня, – заметил Невин мельнику.

– Не могу не согласиться с вами. Вы думаете, кто-нибудь наслал на моих коз порчу?

– Не думаю. Невин собрался было углубиться в обсуждение о взаимосвязи четырех жизненных соков в организме животных, но тут ему в голову пришла намного лучшая идея. – Держу пари, что это бог посылает нам знамение. Может ли жить животное с двумя головами? Конечно же нет. Так чем лучше королевство, имеющее две головы?

Толпа согласно внимала ученым речам.

– Готов биться об заклад, что вы правы, – сказал мельник. – Я пошлю своего старшего сына с этим известием к местному жрецу.

– Так и сделай, я уверен, что жреца это заинтересует.

Возвратившись в Лагхарн, Невин обнаружил, что слух о двухголовом козленке достиг города. Как только они остались с Олейтом наедине, тот упомянул об этом.

– Хотя ты сам истолковал это знамение в деревне, я уверен, что его в самом деле послал Великий Бел. Ты истолковал это знамение также, как сделал бы это и я. Если войны будут продолжаться и дольше, то не останется никакого королевства, за которое надо будет бороться, останется лишь кучка незначительных лордов, грызущихся между собой из-за границ. Мы обсуждали этот вопрос во время Совета. В конце концов, кто защитит храмы, если не король?

– Совершенно верно.

Олейт какое-то время рассеянно смотрел в сторону, но даже заговорив, он избегал встретиться взглядом с Невином.

– Произошла небольшая дискуссия по поводу Гверговена. Кажется, что часть духовенства, мягко говоря, недовольна его верховенством в Святом Городе.

– Вот что… я это предполагал.

– Существуют весомые основания для этого недовольства, во всяком случае, если верить некоторым слухам. – Он опять надолго замолчал. – Я не думаю, что им стоит беспокоить тебя. Позволь мне только рассказать им то, что я считаю, внушает наибольшее беспокойство.

– Я полностью полагаюсь на рассудительность вашего святейшества.

– Благодарю. Тем не менее, ты можешь рассчитывать на любую помощь северных храмов. Ах, временами я чувствую такую усталость! Мы говорим о планах, которые займут не один год, но кто лучше старого человека может приступить к осуществлению этого плана, человека, который может передать свою мудрость молодым последователям, которым суждено претворить этот план в жизнь?

– Совершенно верно. Я думаю, что никто из духовенства Святого Города ничего не узнает?

Олейт молча улыбнулся в ответ, на вопрос подобного типа можно было ответить лишь молчанием.

Поздней осенью, когда уже деревья вдоль дороги стояли застывшими, а в утреннем небе порошил снежок, Невин вернулся в Брин Торейдик. Воздух в закрытых на такое долгое время пещерах был сырой и затхлый. Он развел огонь, проветрил все помещения, затем взял мула и отправился в деревню за продуктами. Когда он въехал в деревню, каждый спешил поприветствовать его. Они знали, кем он был на самом деле, и гордились, что в их деревне есть такое, чего не было в других деревнях, по крайней мере, они об этом не слышали: у них был собственный колдун. Пока Невин упаковывал сыр, ветчину и ячмень для каши, он слушал летние деревенские сплетни, большинство из которых касалось Белиан, которая была беременна байстрюком, но не говорила, кто был его отец. Когда Невин проходил мимо дома кузнеца, его жена Игрейна зазвала его выпить кружку пива.

– Вы еще не видели Белиан? – спросила она, как бы невзначай.

– Я знал о ребенке еще до моего отъезда, я собираюсь к ним на ферму за сушеными яблоками, тогда и посмотрю, как она поживает.

– Я не сомневаюсь, что она легко все переживет. Ей можно позавидовать, она рожает как кошка. – Она какое-то время поколебалась, бросая на старика хитрый взгляд, потом все-таки проговорила: – Любезный Невин, здесь некоторые говорят, что у нее этот ребенок от одного из ваших духов.

Невин так расхохотался, что от смеха захлебнулся пивом, Игрейна выглядела разочарованной: такое хорошее предположение разбилось вдребезги.

– Уверяю тебя, что парень был вполне настоящий, из крови и плоти, и исходя из того, что вышло, кровь у него довольно таки горячая. А то, что она ничего не говорит, так она никогда не отличалась разговорчивостью.

Белиан родила ребенка несколькими днями позже. Невин прибирался в пещерах, когда прибежал ее старший сын и сказал, что Ма рожает нового ребенка. Пока Невин уложил некоторые травы и спустился в деревню, сбылось предсказание Игрейны: Белиан уже родила сына и так же легко, как обычно. Пока повитуха обмывала ребенка и устраивала Белиан поудобнее, Невин и Баннек сели у очага.

– Ну и как ты на это смотришь? – спросил Невин.

– Если ей так уж хотелось ребенка, я бы предпочел, чтобы она вышла замуж, но Белл всегда была своевольной. Повитуха сказала, что ребенок здоровый, так что это уже неплохо. На ферме никогда не помешает лишняя пара рук.

Тяжело вздохнув, Баннек пошел к загону для коз. Невин вытянул ноги поближе к огню и задумался о Мэтене. Вскоре его образ появился в огне, сначала это была крошечная фигурка, затем она начала увеличиваться пока Невин не смог хорошо рассмотреть все место действия. Мэтен сидел в грязной таверне с десятком таких же как и он людей, все они много пили и смеялись. У каждого из них на поясе висел кинжал, их рукоятки были украшены тремя одинаковыми серебряными шарами. Один из сидящих за столом людей от нечего делать вынул из ножен кинжал и вырезал на крышке стола полукруглое углубление, Невин увидал, что клинок был сделан из какого-то особого металла. – Что-то наподобие серебра, – подумал он, но видимость была недостаточно четкой, и он не мог с уверенностью определить, что же это все-таки было. Что было очевидным, так это то, что Мэтен нашел себе место в отряде наемников. На первых порах Невин почувствовал сожаление по этому поводу, но затем, поразмыслив, он пришел к выводу, что это и к лучшему; такой отряд, который не принадлежит постоянно никому, может быть в будущем полезен. Он сделал в памяти заметку, чтобы не терять след Мэтена и его отряда.

Немного погодя он пошел взглянуть на Белиан, которая, сидя в постели, держала у груди ребенка. Младенец был крупным, он весил не меньше восьми фунтов, головку Даумера покрывали мягкие, светлые волосики, он жадно сосал грудь, время от времени причмокивая от удовольствия.

– Скоро у меня будет много молока, – сказала Белиан, – иначе этого звереныша не выкормить.

– Вне всякого сомнения. Ты скучаешь об его отце?

Белиан ответила не сразу, поднося ребенка к другой груди, она о чем-то раздумывала.

– Немного, – ответила она наконец. – Все это время на ферме было так много работы, что мне некогда было особо об этом задумываться. Но теперь, когда почти наступила зима, я поймала себя на мысли, что думаю о нем. Надеюсь, что он в безопасности и у него все в порядке. Лучше думать о том, где он сейчас находится, чем ходить на его могилу.

– Да, с этой стороны ты права.

Улыбаясь, Белиан нежно погладила пушок на голове у ребенка. – Он немного отличается от остальных моих детей, когда они были новорожденными. Он похож на Мэтена с его кудрявыми волосами, но со временем, когда он вырастет, он будет такой же, как мы. Растить ребенка немного схоже с рукоделием – вы шьете платье теми нитками, которые у вас есть, но то, какую выкройку сделать, это зависит от вас самих.

Невин неожиданно улыбнулся. Она только что, сама того не ведая, дала ему недостающий кусочек его плана. Что может быть правильнее мысли: чтобы иметь истинного и благородного короля, надо сначала вырастить принца. Марен был еще столь мал и податлив, что ему необходим был домашний учитель, который отвечал бы за его должное воспитание.

– Один из нас должен найти путь во дворец, – подумал Невин. Без сомнения мальчик вырастет достойным человеком, если мы заложим нужный фундамент.

Этой ночью, когда Невин шел на свой холм, луна как раз была в зените. Со стороны озера надвигались облака, отбрасывая на спящую округу движущиеся тени. Темные тени уже давно убили в Дэвери всю радость. Невин сам себе улыбнулся. В глубине своего сердца он чувствовал приближение мира и победу Света.

3

Год 837-й. Весной умирает верховный жрец Олейт. Конклав северных храмов избирает верховным жрецом Ретека Хендерского. Летом в храм приносят маленького мальчика больного падучей. Во время припадка он упал у ног Ретека и кричал, что с запада идет король, но он не мог объяснить, почему кричал это. Ретек объявил эти слова истинными…

Святая Летопись Лагхарна.

На возвышении в центре большого зала стояло кресло с высокой резной спинкой, на кресле сидел король всего Элдифа и небольшой части Дэвери, которую в состоянии были удерживать его войска. Позади него висел прекрасной работы гобелен изображающий сидящую на лошади Эпону в окружении свиты. По обе стороны гобелена висели длинные голубые знамена, расшитые серебром с вышитым зеленым драконом, гербом Элдифа. У ног короля лежал голубой с зеленым ковер, прикрывающий инкрустированный аспидным сланцем пол. Рядом сидел его бард; за спиной стояла стража; в ожидании с золотыми кубками и кувшинами меда в руках стояли пажи. Король же, между тем, спал, завалясь набок и похрапывая, из его беззубого рта стекала слюна по морщинистому, обвислому подбородку. В стороне от него в круглом пространстве зала продолжали пировать со своими воинами лорды, стараясь не замечать своего сеньора.

Отряд наемников, как им и полагалось, сидел в самом конце зала, из двери их обдавало сквозняком, а из камина – дымом, но откинувшись на спинку кресла Мэтен мог видеть возвышение и спящего короля. Через несколько минут на возвышение поднялся наследник престола принц Кадлу и нерешительно склонился над отцом. Принц Кадлу был тощим, сухопарым, с вытянутым лицом, мускулы у него были тугие и крепкие от долгих лет проведенных в седле. Его цвета вороного крыла волосы часто перемежались с сединой, а василькового цвета глаза были в паутине морщин. Но он продолжал оставаться одним из лучших в искусстве владения мечом.

Кадлу взял короля за руку и потряс ее, пытаясь разбудить. В окружении стражи, с растеряно идущими позади пажами с подносами в руках, принц увел отца из зала. Все с облегчением вздохнули. Карадок наклонился к Мэтену и прошептал:

– Бьюсь об заклад, что множество людей предпочли бы увидеть сидящим на этом причудливом кресле нашего принца.

– Навряд ли бы ты проспорил. Послушай, я изнываю от любопытства. Что тебе сказал принц, когда он позвал тебя к себе после обеда?

– Предложил принять нас в свое войско. Я отказался.

– Что ты сказал?!

– Я отказался от его предложения. – Карадок замолчал и отхлебнул мед. – Я поблагодарил его за честь, но я предпочитаю наниматься каждое лето к кому-нибудь другому, чем присягать на верность одному хозяину.

– Ах, будь ты проклят!

– Послушай, Мэто, я знаю, что снова относиться к разряду благородных людей и всему, что с этим связано – это звучит великолепно, но обладатель серебряного клинка должен быть свободен в выборе, на чьей стороне сражаться, если не хочет оказаться после поражения повешенным.

– Да, ты прав, мы слишком часто меняли противников, чтобы с нами обращались с почтением независимо от того, что говорит о нас принц.

– Совершенно верно, и имей в виду, никому об этом разговоре ни слова.

– Я на твоем месте не волновался бы об этом, ты должен знать, что все мы готовы идти за тобой на смерть.

Карадок отвел взгляд в сторону, в глазах у него стояли слезы. Мэтен смутился и счел за лучшее прекратить разговор.

Прихлебывая мед, Мэтен размышлял об отряде: семьдесят пять сильных, как демоны сражающихся воинов, которых пьянит вид крови. На его формирование у Карадока ушло три года, он не пожалел на это труда, с трудом собирая подходящих людей, заключая с ними сделки, пока не добился таких результатов, что даже принц задумал включить его отряд в свое войско. У каждого воина их отряда на поясе висел неповторимый кинжал Ото. Лучшие кузнецы королевского двора на коленях умоляли его раскрыть секрет металла, но тот не соглашался сделать это ни за какие сокровища. Однажды Ото заметил Мэтену, что когда-нибудь, когда он встретит достойного парня, он передаст ему свой секрет, но покаместь кузнеца достойного этой тайны, не встречалось.

После тяжелых летних боев все войска Элдифа, и связанные обязательством, и наемные расположились на зимних квартирах в королевском дворце Абернаут. Сражения затянулись до самой осени; в горах продолжались мелкие стычки с отрядами Кермора, или же предпринимались рейды к границам Пайдона, который Элдиф упорно продолжал называть мятежной провинцией. Ходили слухи, что весной будет предпринята настоящая атака на Пайдон, но такие слухи были каждую зиму. Дело было в том, что Элдиф не имел возможности собрать столько людей и продовольствия, чтобы завоевать Пайдон, имея в два раза больше врагов на восточных границах. По правде говоря, Мэтену было совершенно безразлично, с кем они будут воевать весной. Что для него имело значение – так это чтобы зиму они провели в сытости и тепле.

Чтобы избежать пьяных драк между своими людьми и людьми короля, Карадок еще до завершения грандиозного празднества повел серебряных клинков в свои казармы. Когда они проходили через стражу, Мэтен замедлил шаг, приноравливаясь к темпу Каудера, который на своих искалеченных ногах не поспевал за остальными. С топотом копыт и клацанием подбитых гвоздями подметок в ворота вошел личный отряд охраны короля. Не один час простояв на страже, они были голодны и горели желанием попасть на празднество. Несмотря на то, что им предстояло пройти еще множество комнат, стражники принялись ругаться и кричать на Мэтена и Каудера, чтобы те отошли в сторону. Они оба не имели ничего против этого, но Каудеру не было места куда отступить, и ему ничего не оставалось, как медленно прихрамывать вперед. Один из всадников наклонился из седла:

– Эй ты, кролик, двигай вперед, не валяй дурака! Они вынуждены бегать на таких же искривленных от рождения ногах!

Раздался смех. Мэтен в бешенстве оглянулся вокруг и схватился за меч, но Каудер удержал его руку.

– Не стоит, я привык, что надо мной насмехаются.

Они продолжали путь, Каудер пытался идти быстрее.

– Ты посмотри, как он подпрыгивает! – закричал другой стражник, – ты совершенно правильно сравнил его с кроликом.

В ответ на этот выпад командир отряда, ехавший впереди, повернул коня и рысью вернулся назад. – Придержите языки, ублюдки!

Это был молодой Овайн, он был в ярости.

– Кто вы такие, чтобы насмехаться над человеком обиженным богами?

– Эй, послушай, парень!

Овайн подобно стреле, выпущенной из лука, вылетел из седла. Он подбежал к стражнику, стащил его с лошади и опрокинул на булыжник, прежде чем тот успел как-то среагировать. Охранник с проклятиями вскочил с земли и бросился на Овайна, но тот одним ударом свалил его с ног. Смех и свист внезапно смолкли.

– Я не желаю больше слышать никаких насмешек над человеком, который ничего не в силах изменить!

Мертвую тишину нарушали лишь лошади, нервно перебирающие ногами. Приятно пораженный Мэтен задержал взгляд на Овайне. Ему едва ли было семнадцать, но несмотря на столь юный возраст он уже три года участвовал в войне. Он был самым высокомерным человеком, из тех, с кем доводилось встречаться Мэтену. Ему было недостаточно эмблемы Элдифа – дракона, вышитого на рубахе, на его одежде, клинке, седле – на всем его снаряжении был изображен его личный девиз: атакующий сокол. Он лучше всех при дворе, а может быть и во всем королевстве, владел мечом и его товарищи-воины знали об этом. Спешившимся всадникам оставалось только поднять с земли бесчувственного воина, положить его поперек седла и продолжать свой путь. Отрывисто, по-дружески кивнув Каудеру, Овайн последовал за отрядом.

– Что-то невероятное, – сказал Каудер. – Овайн тот человек, от которого я меньше всего ожидал этого.

– Так же как и я. Я знаю, что Карадок всегда был высокого мнения об этом парне. В конечном счете, он, по всей вероятности, прав.

В казармах несколько человек развели в каменном очаге огонь. Другие сидели у ряда коек и говорили об игре в кости. Бледный, с волосами мышиного цвета Арген, наиболее хладнокровный и злобный убийца в отряде, уже спал, но, несмотря на то, что он храпел с шумом, подобно летнему урагану, никто не тревожил его. Длинная комната была наполнена запахами пота, дыма и лошадей, в особенности, лошадей, так как, так прямо под ними находилась конюшня. Что касается Мэтена, ему был приятен этот запах, после стольких лет войны он напоминал ему о доме. Он сел на кровать и вынул из кожаного мешка арфу.

– Послушай, Мэто! – крикнул ему Эйтхан, – ради всего святого, не пой эту проклятую песню о скотском походе короля Брана, ладно?

– Ах, помолчи. Я пытаюсь разучить ее.

– А что, мы не знаем об этом? – бросил Карадок, – я прямо заболеваю, когда ты снова и снова распеваешь этот станс до середины и обратно. Прими это как приказ командира, но только не надо отрывать мне за это голову, а то я никогда не услышу твоих новых песен.

К всеобщей досаде он отложил арфу в сторону и зашагал из казармы, сопровождаемый небольшой группой разочарованного дикого народца, которые дергали его за рукава и бригги, пытаясь заставить вернуться в казарму и петь. Видя, что Мэтен не обращает на них внимания, они все одновременно исчезли, но взгляд их при этом выражал укоризну. Мэтен направился прямо на кухню, работавшая там посудомойкой девушка по имени Клуна проявляла к нему благосклонность, и благосклонность эта распространялась настолько, что время от времени она ускользала из кухни и шла с ним на сеновал. По его расчетам, девушка должна была уже управиться с работой. Дверь в кухню была приоткрыта, оттуда падал свет, освещая булыжники и собравшихся у двери охотничьих собак короля, безнадежно ожидающих объедки. Мэтен пинками проложил себе дорогу среди своры собак и стал в дверях кухни. Мальчишки-судомойки мыли у очага последние котлы, а сама повариха, седовласая женщина с огромными мускулистыми руками, сидела на табурете и ела свой обед из деревянной чашки.

– Я знаю за чем ты пришел, серебряный клинок. Клуна уже ушла, и не сомневаюсь, что с одним из ваших парней.

– Не сомневаюсь. С любезного разрешения леди, я немного подожду ее здесь.

Повариха фыркнула и убрала со лба прядь седых волос.

– Ты, серебряный клинок, странный парень. Большинство мужчин взвыли бы от ярости, если бы их девушка ускользнула с другим парнем.

– Мы делимся тем, что смогли получить. Я только рад, что Клуна здравомыслящая девушка.

– Здравомыслящая, ха! Если ты называешь здравомыслием, что она знает, что известна как женщина одного из серебряных мечей. Я достаточно беспристрастна, чтобы говорить о чувствах девушки.

– Вот те на! Как вы можете так жестоко отказывать нам в некотором комфорте после того, как мы сражались во славу Элдифа?

– Вы его только послушайте! Петух возвел глаза к небесам, взывая к богам. Вон из моей кухни, бард! Ты подаешь плохой пример мальчишкам-посудомоям.

Мэтен насмешливо поклонился поварихе и пошел назад, прокладывая путь среди собак. Идя мимо стражи, он вспомнил, что когда он уходил из казармы, весь отряд был на месте. Хотя он добровольно делил Клуну с остальными серебряными мечами, мысль о том, что он делит ее еще и с посторонними, угнетала его. Он нырнул в боковую дверь большого зала, налетев на укрепленный в нише факел и с все возрастающим чувством раздражения оглядел стражу. После пира вокруг оставалось еще полно народа: слуги, носящие дрова и бочки с пивом, насытившиеся рыцари, медленно бредущие назад в казармы или в уединенные места, девушки-прислуги, настроенные на флирт или же бегающие по поручениям своих госпож с этими же целями. На полпути к конюшням Мэтен увидал свою добычу – Клуна шла под руку с одним из воинов королевской стражи. По измятому платью и небольшому количеству соломы в волосах, Мэтен понял, что его подозрения оправдались. Увидев его, Клуна вскрикнула.

– Так! – Мэтен поднял вверх факел, как глава семьи, поймавший вора. – И что все это значит, девушка?

Клуна жалобно пискнула и застыла, прижав ко рту костяшки пальцев. Положив руку на рукоятку меча, в круг света шагнул Овайн.

– Леди предпочла настоящего мужчину рабу с мечом.

Мэтен еле сдержался, чтобы не швырнуть в лицо Овайну горящий факел. Ослепленный яростью, он едва ли сознавал, что они собрали вокруг себя толпу, но слышал, как Клуна снова и снова жаловалась сочувствующим ей слушателям. Губы Овайна искривила самодовольная улыбка, он явно смеялся над Мэтеном.

– Продолжай, старик, – сказал он наконец, – ты ведь что-то хотел сказать мне? – О, мне есть много о чем сказать тебе, малыш. Ты забыл, что разговариваешь с бардом. Я очень давно не сочинял соответствующих песен.

– Ты не посмеешь! – его голос был похож на детский протестующий рев. – Это нечестно!

Окружавшие их кольцом зрители взорвались хохотом; несмотря на свою славу искусного фехтовальщика, он был похож сейчас на обиженного мальчика, как, усмехнувшись про себя, отметил Мэтен; с трудом верилось, что он только что спал с Клуной в сене. Мэтен уже собрался было сказать парню что-то успокаивающее, как Овайн вдруг залился краской гнева, расстегнул пряжку пояса, державшего меч и швырнул его на булыжник.

– Ну что ж, бард, – прорычал он, – я бы нарушил Гейс, напав на тебя, если бы не эта рука, направляющая на кое-кого факел, я разобью твою морду о эти камни!

– О, ради всех небесных богов, Овайн, – утомленно проговорил Мэтен, – едва ли она стоит того…

Овайн бросился на него с растопыренными руками, Мэтен едва успел увернуться. Послышались вопли, несколько человек из толпы бросились вперед и схватили парня. Осыпая всех проклятиями, он попытался вырваться, но его оттащили назад и крепко держали. По эмблемам на их рубахах Мэтен сделал вывод, что эти люди тоже из стражи короля. Вскоре выяснилась причина этой неожиданной любезности. Проталкивая себе дорогу среди зрителей, вперед вышел капитан королевской стражи Уервел.

– Что происходит? – спросил он. – Овайн, леший тебя побери! Клянусь, что Неприятности – твоя дама, а Двойные Неприятности – твоя гранд-дама! Что он с тобой сделал, бард?

– По правде говоря, ничего, если не считать, что глупо себя вел.

– Прими мои извинения.

Тут в разговор с плачем и причитаниями ворвалась Клуна:

– Я не собиралась доставлять никаких неприятностей, Мато. – Она снова разрыдалась. – Правда, я не хотела сделать ничего плохого.

– О, все из-за девушки, не так ли? – раздраженно спросил капитан. – Все те же старые жеребячьи игры? О, боги, а еще только осень! А что вы, ребята, будете вытворять зимой? А? Ладно, бард, забирай свою девушку. А что касается тебя, Овайн, то завтра утром получишь пару плетей. Я не хочу иметь неприятности еще и из-за этих кухонных сук.

Лицо Овайна стало мертвенно-бледным. В толпе послышались смешки.

– Послушайте, капитан, – сказал Мэтен, – если вы собираетесь пороть его из-за меня, то в этом нет никакой необходимости.

– Не ради тебя, а ради мира в форте. Ты можешь получить подобное в своем отряде. Я не потерплю таких драк. Попридержите свой пыл до весны и потратьте его на наших врагов.

На следующее утро, когда Овайна секли на глазах у всей стражи, Мэтен не пошел смотреть на это зрелище, хотя многие серебряные клинки были там, также, как и половина всего форта. Это было своего рода развлечение. Взяв с собой за компанию голубую фею и двух гномов, Мэтен побрел за конюшни и растянулся там на кипе соломы, греясь в лучах осеннего солнышка. Там и нашел его Карадок.

– Уже закончилось? – спросил его Мэтен.

– Да. Уеврел сказал мне, что Овайн с его первой битвы не доставляет ему ничего, кроме неприятностей, проявляя повсюду хвастовство и чванство, так что он решил, что пора поставить парня на место. У меня сердце ноет. Ты посмотри, они ставят эту молодую горячую голову в королевскую стражу, так как он лучший фехтовальщик из тех, кого они до сих пор встречали, и что он там делает? Большую часть года сидит во дворце и наблюдает, как спит король. Не удивительно, что он вспыхивает, как сухое дерево. Для него было бы лучше, если бы он был с серебряными клинками.

– Ты что-то задумал, если говоришь это. Ну да если он не оставит свое проклятое высокомерие, ты еще имеешь шанс завербовать его.

Говорят, что барды обладают даром пророчества. На протяжении ближайшей недели, Мэтен не видал никаких следов Овайна, его не было даже за обедом в большом зале. По-видимому, он уединился, заживляя свои раны, но дело было не только в ранах телесных, как решил Мэтен, более всего юношу донимало чувство стыда. Так как каждый серебряный клинок знал, что значит испытывать чувство стыда, то когда Овайн снова появился, они обращались с ним, словно ничего не произошло. Молодые отборные рыцари королевской стражи не имели такого тяжелого жизненного опыта и не были столь сострадательны. Когда мрачный Овайн в первый раз занял свое место за столом, он был встречен свистом и по-настоящему злобными замечаниями по поводу выпоротых собак и конуры. Так как Уеврела не было видно, на правах старшинства его заменил Карадок и пресек дальнейшие насмешки. Кровь бросилась в лицо Овайну, он с трудом глотал пиво и не отрываясь смотрел на крышку стола.

Вернувшись, Карадок сел рядом с Мэтеном.

– Это как небольшие гнойные фурункулы, которые могут прорваться, – заметил капитан. В самом деле глупо так обращаться с человеком, от которого в очередной стычке может зависеть твоя жизнь.

– Тем более глупо, если этот человек без особых усилий может изрубить тебя на кусочки.

– Увы, но это так.

Позже, этим же утром, когда Мэтен чистил лошадь перед конюшней, к нему бочком, нервно улыбаясь и отводя в сторону взгляд, подошла Клуна. Не будь она такой худой и бледной, она была бы привлекательной девушкой, но и в этом случае от ее светлых волос постоянно бы пахло жареным мясом, а под ногтями был бы жир.

– Ты еще не простил меня, Мэто?

– О, давным-давно. Будешь сегодня ждать меня на сеновале?

Она захихикала, прикрывая рот ладошкой, как это делали придворные леди, жест, который почему-то у нее выглядел умилительно.

– Послушай, я сегодня поеду в город, – сказал Мэтен. – Я куплю для тебя у портного ленты. Какого цвета ты хочешь?

– Ой, спасибо, голубую и зеленую, если можно. Какой ты милый, Мэто. Я люблю тебя больше всех.

– Ха! И скольким парням ты говорила это?

– Только тебе. Ну, может быть, еще Эйтхану, но всего несколько раз. Он иногда пугает меня. – Она бессознательно поднесла руку к горлу. – Иногда он так смотрит на меня, что мне кажется, что он собирается меня ударить, но он лишь говорит что-нибудь незначительное и уходит.

– Когда он так ведет себя, он думает о другой женщине, девушка, а совсем не о тебе. Будь от него подальше, пока он в таком настроении.

– А я так и делаю. Она вдруг посмотрела через плечо и вся напряглась: – О, боги…

Мэтен оглянулся на гогочущих стражников, среди которых был Овайн. При виде Клуны они начали подталкивать друг друга и хихикать.

– А она девица ничего себе, Овайн, правда, при дневном свете она не выглядит и наполовину так аппетитно, как ночью. А как она, стоящая, а Овайн?

Высоко подняв голову и плотно сжав губы, Овайн быстро зашагал прочь. Клуна разрыдалась и убежала. Мэтен хотел было догнать ее, но потом решил, что ей тоже следует получить урок.

Этой ночью с Южного моря пришел первый из хлещущих зимних дождей. Сидящие взаперти и не имеющие других развлечений, кроме игры в кости и пива, королевская стража продолжала безжалостно издеваться над Овайном. Мэтену казалось, что когда бы он ни встречал парня, он постоянно подвергался насмешкам своих товарищей. Это были остроты по поводу Клуны, отхлестанных собак, шуточки по поводу его вызова барду и так далее, и так далее, и каждый раз это звучало все более надоедливо и ничтожно. Мэтен мог только предполагать, что Овайн уже не один год раздражал своим высокомерием товарищей; несомненно, они тоже и завидовали ему. Мэтен заметил, что Карадок внимательно следит за происходящим. Когда насмешки и приставания становились слишком уж злобными, Карадок частенько вмешивался и утихомиривал разошедшихся товарищей Овайна.

Наконец, на четвертый день непрерывного дождя, события достигли апогея. Этим вечером Карадок задержался после обеда в большом зале, оставив вместе с собой Мэтена, в то время как остальные серебряные клинки отправились в казарму. Они выхватили у служанки две кружки темного пива и направились к стоящему в углу столу, там, в тени, их почти не было видно, но сами они прекрасно видели Овайна, сидящего у края стола, за которым обедала стража.

– Завтра должна закончиться эта дьявольская буря, – заметил Карадок. – Я надеюсь, что кто-то еще совершит очередную глупость, и это случится вскоре. Это даст им новую пищу для шуток.

Разговаривая и попивая пиво, они просидели еще часа полтора. Королевский бард мужественно старался перекрыть своим пением стоящие в зале смех и разговоры. Из-за этого шума Мэтен не заметил, когда началась драка. Вскочив одновременно на ноги, Овайн и остальные парни из стражи принялись яростно выкрикивать что-то друг другу. Карадок сорвался с места и помчался к спорящим, но было слишком поздно, мечи уже были обнажены. Мэтен не успевал следить за движениями Овайна. В свете факелов блестел металл, противник Овайна пошатнулся, кровь залила его лицо. Подбежавший Карадок схватил его за плечи и осторожно положил на солому как раз в ту минуту, когда к месту поединка подоспел Мэтен. Зал наполнился криками и воплем. Овайн швырнул свой меч на стол и уставился на него невидящим взором, с открытым в шоке ртом. Когда его обхватили сзади, он обвис в держащих его руках. Мэтен опустился рядом с Карадоком и окровавленной жертвой.

– Рана тяжелая?

– Рана? Он мертв.

Не в силах повторить сказанное, Мэтен уставился на лежащий на полу труп. Овайн в беспамятстве почти пополам разнес лицо парня, рассек ему горло. Крича и ругаясь, вокруг столпились люди; Карадок и Мэтен оставили им труп и, протискиваясь сквозь толпу, направились к выходу; в это время они увидели как стража выводит из зала Овайн, он рыдал.

– Ах, куча дерьма! – прорычал Карадок, – просто он дьявольски хорошо владеет клинком. Будь на его месте кто-нибудь другой, я успел бы остановить его. Ах, куча дерьма!

– Да еще и вонючая. Готов ли ты поспорить, что он даже не понял, что убил этого парня, пока не услыхал это от тебя?

Карадок в ответ лишь прорычал что-то нечленораздельное и пошел искать их пивные кружки.

На протяжении долгих часов Мэтен и Карадок вместе с напряженной толпой ожидали решения принца Кадлу. Наконец появились два пажа с горящими от возбуждения глазами и объявили, что принц собирается завтра повесить Овайна. Так как погибший парень первым затеял драку, никто не считал это решение справедливым, но в то же время никто не мог оспаривать приговор принца. Те же самые ребята, которые довели Овайна до такого состояния, с раскаянием защищали его, а молодые служанки плакали, говоря что такой красивый и молодой юноша должен умереть. Карадок не переставая пил, затем вдруг швырнул кружку на стол. – Я не собираюсь так это все оставить! Как ты думаешь, Мэто, должен я вызволить его шею из петли?

– Во что бы то ни стало, но как?

– Посмотришь. Найди мне одного из этих жалких пажей.

Получив соответствующую взятку, паж согласился передать принцу послание с просьбой об аудиенции. Спустя несколько минут паж вернулся и повел их в приемный покой, это была роскошная комната, уставленная резной дубовой мебелью, устланная толстыми бардекскими коврами в голубых и зеленых тонах и окнами с настоящими стеклами. Кадлу стоял у камина с золотой чашей меда в руках. Когда Мэтен и Карадок встали перед ним на колени, он приветливо кивнул им.

– Встаньте. Можете изложить свою просьбу.

– Премного благодарны, ваше высочество, – сказал Карадок. – Давно, еще в середине лета, вы милостиво обещали мне выполнить любую мою просьбу.

– Да, я обещал это. Я помню эту битву, которую ты провел великолепно. Я могу дать тебе в награду множество лошадей, или драгоценные ножны для твоего клинка. О, послушай, тут у нас есть новые мечи из Бардека, они изготовлены из особо хорошей стали.

– О, нет, мой синьор, я прошу у вас гораздо меньшую ценность, чем эти, и, будь я проклят, если не думаю, что лишился ума, прося вас об этом вместо тех щедрот, которые вы мне тут предлагали.

– В самом деле? – коротко усмехнулся принц. – Приятно видеть, что даже у серебряных клинков есть свои причуды. Излагай свою просьбу.

– В таком случае, мой синьор, отдайте мне жизнь молодого Овайна, не вешайте парня.

Пораженный до глубины души этой просьбой, принц поднял кубок и отпил небольшой глоток, затем безразлично-вежливо пожал плечами.

– Согласен, но при одном условии: ты забираешь его от меня в свой отряд. С меня достаточно неприятностей.

– Покорно благодарю, ваше высочество. И пусть не тревожится ваше королевское сердце, рано или поздно, парень войдет в нужные рамки.

– Не сомневаюсь, капитан, что вы в состоянии вогнать в должные рамки и дьявола, и, скорее раньше, чем позже. Скажите, чтобы вызвали стражу, я не имею понятия, куда они поместили парня.

Стражники с факелами в руках повели Мэтена и Карадока к расположенным за наружной стеной группе круглых каменных складов. Здесь же находился крошечный сарай с железной дверью, без единого окна. Подойдя к стоявшему опершись о стену стражнику, они сообщили ему новость, услышав которую, тот с радостью отступил в сторону.

– Мне кажется, это было несправедливо. Рад, что вам удалось переубедить синьора, капитан.

Пожав плечами, Карадок поднял засов и открыл дверь. Овайн сидел, обхватя руками колени, на куче грязной соломы, на лице его были видны следы слез. Увидев вошедших, он с трудом поднялся на ноги и стоял в позе напряженного ожидания, высоко подняв голову.

– Уже пришли меня вешать? – голос Овайна звучал совершенно спокойно. – Я был бы только рад, чтобы все побыстрее закончилось. – Тебя вообще не повесят, молодой дурень, – сказал Карадок. – Я выкупил тебе прощение. А теперь идем отсюда.

Неотрывно глядя на капитана, Овайн сделал несколько медленных, осторожных шагов по направлению к двери, как будто боясь проснуться посредине чудесного сна. Карадок одной рукой схватил его за руку, а второй влепил пощечину.

– Это за то, что ты забыл, что находился в королевском зале. – Размахнувшись, Карадок ударил его еще раз, на этот раз даже сильнее. – А это за то, что ответил на удар. Еще что-то подобное, и я сам перережу тебе горло, понятно?

– Да, – едва прошептал в ответ Овайн; несомненно лицо его горело от пощечин. – Но почему вы просили за меня?

– Я хочу, чтобы ты служил в моем отряде. Так или иначе, как у серебряного клинка у тебя будет довольно короткая жизнь.

Весь дрожа, Овайн кивнул в ответ и, обернувшись, долго смотрел на свою камеру, как будто это было лучшее место в мире.

«Он побывал слишком близко от Иного Мира, – подумал Мэтен, – и повешение не слишком хороший путь, чтобы умереть».

– А теперь слушай, – продолжал Карадок. – Из-за тебя я отказался от возможности заполучить один из тех бардекских клинков, но ты чертовски хорошо владеешь клинком, и поэтому твой найм стоит этой потери. А теперь, пошли. Я пошлю кого-нибудь, чтобы принесли твое снаряжение из казарм стражи. Мне не хотелось бы видеть тебя в твоей старой компании.

Овайн снова кивнул в ответ, все еще продолжая дрожать; скорее всего, он не слышал, что ему говорил Карадок. Мэтен положил ему на плечо руку.

– В отряде нет человека, который не испытал бы в свое время такого же позора как и ты, – сказал Мэтен. – Многим из нас было еще хуже. Пошли, парень, тебе будет легче среди себе подобных.

Овайн засмеялся тихим истерическим смехом, он не переставал смеяться всю дорогу от места своего заключения до казармы.

Сине-серое небо низко нависало над землей, среди обнаженных ветвей деревьев, которые словно часовые стояли на берегу широкого озера, шелестел холодный ветер. Среди ряби волн, длиной, примерно с полмили, до острова, на котором стоял дворец Касела, короля Пайдона, тянулась каменная дамба. Приподнявшись в стременах, Невин увидел возвышающуюся над крепостными стенами высокую башню. Он остановил лошадь и придержал за узду идущего позади груженого мула, чтобы получше рассмотреть место, которое если все пойдет как надо, должно стать на несколько будущих лет его домом. Дрелок, конечно, подходил к описанию, данному в предсказании Умм. Остров был окружен водяным тростником, высоко на берег от надвигающегося шторма были подняты сплетенные из ивняка и обтянутые кожей рыбачьи лодки.

Невин подъехал к дамбе, где опершись о ворота стояли два стражника. Увидя Невина, стражники тут же выпрямились и насторожено посмотрели на старика. К их большой досаде Невин был одет как важная персона, на нем был новенький, с иголочки костюм, хорошие серые бригги, рубаха из белейшего полотна и темно-синий плащ, застежка на нем была из великолепной круглой драгоценной броши. Он не был больше знахарем, превратясь в странствующего ученого, с ним были рекомендательные письма очень важных жрецов нескольких основных богов.

– Добрый день, господин, – приветствовал его с поклоном стражник. – Разрешите спросить, что привело вас сюда?

– Меня зовут Невин, я послан Ретеком, верховным жрецом Белл в Лугхарне, мне поручено узнать, как обстоят дела с наставником для молодого принца.

Услышав это, оба стражника низко поклонились приезжему.

– Конечно, господин. Нам сказали, что король ожидает вас. Въезжайте, только будьте осторожны, смотрите под ноги, местами здесь очень скользко – мох и тому подобное.

Ради безопасности Невин сошел с лошади и повел животных по дамбе. Она была достаточно широкой, чтобы на ней поместилось в ряд четыре лошади. Дамба была великолепно укреплена; в случае необходимости десять хороших воинов могли здесь в течение дня противостоять целой армии, но зато свобода Пайдона была завоевана и удерживалась военным искусством и кое-чем еще. Дамба заканчивалась крошечной полоской земли, за которой находились двойные железные ворота – непосредственный вход в форт. Здесь Невина встретило уже большее количество стражников, которые повели его в мощеный булыжниками участок форта, густо застроенный складами, конюшнями и казармами. Было ясно, что форт был построен с прицелом на будущее. Подошли пажи, чтобы взять у Невина лошадь и мула, другой юноша сопроводил его в брок.

Хотя повсюду – на креслах, камине, на висящих на стенах красных с серебром знаменах был вырезан или оттиснут королевский герб, изображающий вздыбленную лошадь, мебель была скудная, грубо вырезанная из темного дерева. За столом на почетном месте сидел в обычном низком полукруглом кресле сам король и пил пиво из простой оловянной кружки. Каселу был тридцать один год, он был высокий и стройный, с редеющими светлыми волосами и глубоко посаженными голубыми глазами. Его тяжелые руки кое-где были покрыты шрамами, небольшими метками, напоминающими о битвах. Когда Невин собрался встать перед ним на колени, король взмахом руки и добродушной улыбкой остановил его.

– В вашем возрасте, добрый господин, вы можете обойтись без этого обычного низкопоклонства. Паж, принеси ученому господину пива.

Невин сел по правую руку от короля и достал из-под рубахи рекомендательные письма, которые он держал там для пущей сохранности. Король посмотрел на печати, стоящие на свитках, молча кивнул, узнав их, и бросил письма на стол.

– Позже мой переписчик прочтет мне их. К сожалению, мой отец придерживался старых взглядов и, будучи ребенком, я не выучил ни буквы. А сейчас у меня нет времени на такую роскошь, но я и не намерен повторить эту ошибку с собственным сыном.

– Это мне и сказали жрецы Умм, ваша светлость. Я восхищаюсь людьми, которые проявляют уважение к учености.

– Исходя из этого, чем вы признаны заниматься, я не сомневаюсь в этом. Сейчас мой переписчик начал учить парня грамоте, но мне надо, чтобы кто-нибудь рассказал ему об истории, законах и тому подобных вещах. В своем последнем послании Педратен писал, что вы должны привезти с собой книги.

– Я привез их, они на вьючном муле, ваше высочество. В случае, если вам не потребуются мои услуги, я оставлю их для моего следующего кандидата в ученики.

– О, вы можете не сомневаться, что останетесь здесь. Происходят странные вещи. Когда я впервые написал в храмы, прося для сына наставника, я ожидал, что пришлют жреца, как это они обычно делают. Но они сказали мне, что в настоящее время у них нет подходящего человека. Но я ведь обращался с этой просьбой не в один храм, но отовсюду пришел одинаковый ответы.

– В самом деле? Как необычно, ваше высочество.

– Так что я чертовски обрадовался, когда Педратен сообщил мне, что приедете вы. Нет сомнения, что это вэйр, судьба, какие могут быть еще по этому поводу вопросы?

Невин лишь вежливо улыбнулся, ничего не ответив. Несмотря на разговоры о вэйре, Касел не менее часа задавал Невину серьезные вопросы об образовании, о том, чему мыслит Невин научить принца. Как большинство неграмотных людей, король имел удивительную память, он выуживал из ее запасов ссылки на книгу или автора, слышанные им когда-то, как только видел, что Невину они тоже известны. Они только было начали обсуждать условия содержания и оплаты Невина, как в дверях возник шум и суматоха: пронзительно визжали служанки, кричали и ругались стражники. В зал вбежала огромная серо-черная охотничья собака с мертвым цыпленком в пасти. Следом за ней мчался маленький мальчик с такими же как у Касела светлыми волосами. Вопя что было мочи, он преследовал в панике бегущую собаку, она ринулась под королевское кресло, что произошло так неожиданно, что король чуть было не свалился на пол. Подпрыгнув словно юноша, Касел схватил собаку за ошейник.

– Назад, Спидер! Дрянная собака! Марен, ты что, не видишь, что я беседую с важным гостем?

– Извини, отец, – принц потянул собаку из-под кресла. – Но он стянул этого цыпленка и я пообещал кухарке, что принесу его назад, потому что это моя собака.

С драматическим вздохом король отступил в сторону и позволил принцу вынуть еще несъедобного цыпленка из собачьих челюстей. Невин был и смущен и очарован одновременно: это был будущий король всего Дэвери и Элдифа. Как и требовалось по плану, это был красивый ребенок, с большими серьезными серыми глазами на розовощеком овальном лице и волосами цвета золотой пшеницы.

– Сейчас же вынеси из зала эту окровавленную птицу, слышишь? – проворчал Касел. – Подожди, я позову пажа.

– Пожалуйста, папа, разреши мне лучше самому отнести его кухарке, я ведь обещал ей…

– Ну что ж, иди сам, раз обещал. – Король замахнулся на пса: – Пошел прочь!

Принц и охотничья собака стремглав бросились из зала. Вздохнув, Касел сел на место и взял со стола кружку.

– Он совершенно дикий ребенок, любезный ученый, так как и сам наш двор, как вы, несомненно, заметили.

– Ну, что вы, ваше высочество, это большая добродетель, жить простой жизнью, в менее чем обеспеченных условиях.

– Приятно это слышать. Я вижу, что вы в состоянии научить принца тактичности как никто другой. Я не вижу никакого резона в великолепии, которое я не могу себе позволить. Слава моего королевства всегда была в его солдатах, а не в хороших манерах.

– И молодой Марен должен усвоить это как нельзя лучше, если он хочет управлять королевством, когда придет его черед.

Невину потребовалось некоторое время, чтобы приспособиться к жизни во дворце. Но утрам он давал Марену уроки, но после обеда принц шел к капитану войска учиться верховой езде и искусству владения клинком. Первое время Невин много времени проводил в одиночестве в своей большой, клинообразной комнате на самом верху брока. Она была заботливо меблирована кроватью, письменным столом и резным сундуком для его одежды, но самым прекрасным – это был вид из окна, отсюда был отличный кругозор: внизу раскинулось обширное озеро и чередующиеся фермерские угодья. Ел он вместе с другими высокопоставленными приближенными и их семьями, это были королевский бард, дворецкий и королевский хирург. Поначалу они смотрели на него с осторожностью, опасаясь особой благосклонности к нему со стороны короля, но так как он не заботился о привилегиях и знаках отличия, они вскоре приняли его.

Для обучения Марена Невин привез с собой много важных книг, среди которых было общее краткое изложение законов для начинающих и несколько томов истории, начиная от древнейших времен и охватывающих различные анналы истории Дэвери и Элдифа. Со временем он мог послать в Абервин за копиями книг принца Майла, особенно «Трактате о благородстве», но эти труды были слишком утомительны для начинающего. Каждое утро он предоставлял принцу возможность некоторое время почитать вслух, тот часто запинался при чтении, но читал быстро. Затем Невин забирал у мальчика книгу и продолжал читать сам. Они сообща обсуждали прочитанное. Однажды Марен обнаружил, что история полна в равной степени как битвами, так и скандалами, его интерес к истории возрос неимоверно.

Когда Невин окончательно освоился во дворце, он начал проводить некоторое время с королевой, которая была рада, что в форте появился новый, хорошо образованный человек. Сериана была родом из Кантрэйя и относилась к роду, претендовавшему на трон, она была далекой кузиной теперешнего короля, Слумара Второго. В девятнадцать лет она вышла замуж за Касела – в основном против своей воли, не только потому, что король был младше ее на пять лет, но и потому, что его королевство было диким местом по сравнению с ее родным домом в Лагхарне. Сейчас, спустя семнадцать лет, она смирилась с жизнью. Она была занята двумя старшими дочерьми и младшим сыном, и как-то призналась Невину, что со временем она полюбила Касела.

– Как старый человек, скажу откровенно, – сказал Невин, – он гораздо лучше любого мужчины из своры тех хорьков, которые толпятся вокруг трона в Кантрэйе.

– О, теперь то я согласна с вами, но что могла понимать девятнадцатилетняя девушка? Все, о чем я тогда думала, это то, что он такой молодой и что я никогда уже не буду участвовать в великолепных пирах, которые устраивала моя мать.

Вздохнув, королева сменила тему разговора, переведя русло беседы с сугубо личного к разговору о песне, которую пел накануне бард.

Вскоре после появления Невина во дворце, пошел первый снег. Озеро покрылось толстым блестящим льдом, фермерские угодья лежали покрытые белым покрывалом и лишь по далеким следам дыма можно было определить где стоят дома. Жизнь в форте текла однообразно, она была сконцентрирована у громадного камина в большом зале, где сидя поближе к огню сидели знатные господа, слуги проводили время, зарывшись в теплую солому вместе с собаками. По мере того, как одна за другой проходили сонные недели, Невин по-настоящему полюбил Марена. Его было трудно не полюбить – всегда счастливый, всегда учтивый, в высшей степени уверенный в себе и благосклонно относящийся к окружающим. Невин знал, что если его работа окажется успешной и Марен в самом деле получит трон Дэвери, все будут оглядываться на его детские годы и говорить, что, вероятно, он и в самом деле был рожден, чтобы стать королем. Вне всякого сомнения его храбрость в юные годы вырастет в легенды и обычные события его детства будут трактоваться как знамения. То, что его мать была чрезвычайно умной женщиной, а отец необычайно благородный человек никогда не будут приняты во внимание. Невина вполне устраивало, чтобы все шло таким путем. В конце концов, он создавал миф, а не писал историю.

И миф, казалось, начал создаваться. Незадолго до Праздника Солнца, который совпадал с десятилетием Марена, принц пришел к своему наставнику на занятия необычно задумчивым. После того, как мальчик во время чтения думал неизвестно о чем, Невин спросил у него, что случилось.

– О, ничего, в самом деле, ничего. Но господин, вы мудрый человек, вы знаете, что означают сны?

– Иногда, но иногда сны означают, что ты всего лишь слишком много поел перед сном.

Марен хихикнул, затем задумчиво склонил голову на плечо.

– Я не думаю, что это сон такого рода. Когда я спал, все казалось таким реальным, но когда я проснулся, то сон казалось просто сумасшествием. – Марен скорчился в кресле и в смущении смотрел куда-то в сторону. – Отец говорит, что настоящий принц никогда не должен важничать.

– Твой отец прав, но никто не может отвечать за то, что он делал во сне. Если хочешь, расскажи мне свой сон.

– Мне снилось, будто бы я король своего Дэвери. Это было очень реально. Видите ли, я вел свою армию, и мне был слышен даже запах лошадей и всего остального. Мы были в Кантрэйе и мы побеждали. Вы, господин, тоже были там. Вы были моим королевским советником. Я был весь потный и грязный, так как шла битва, но люди приветствовали меня как короля.

На мгновение у Невина перехватило дыхание. Возможно, что принц всего лишь впитал в себя образы из сознания своего наставника, каким-то сверхъестественным образом дети иногда могут читать мысли взрослых людей, но такие детали, как запах лошадей…

– Вы считаете, что это сумасшествие, ведь так? – спросил принц.

– Не думаю. Как хорошо ты умеешь хранить секреты?

– По-настоящему хорошо, если хотите, я могу поклясться.

Невин пристально посмотрел в глаза мальчика, которые были зеркалом его души, она была подобна готовому вспыхнуть пламени, стоило лишь как в очаг подбросить сухое дерево.

– Поклянись мне, что ты никому не повторишь то, о чем я сейчас скажу тебе – ни отцу, ни матери, ни жрецу, никакому сплетнику, никому.

– Я клянусь в этом моим родом, моим королевским происхождением, и всеми богами моего народа.

– Ну и прекрасно. Когда-то ты в самом деле станешь королем, королем всего Дэвери. Великий бог Умм предсказал это и послал меня сюда помочь вашему высочеству.

Марен смотрел в сторону, лицо его было бледно, мягкий рот слабым, но взгляд был будущего короля.

– Вы ведь знаток Двуумера, господин, да? Совсем как в сказках? Но отец говорит, что сейчас ничего подобного не существует, что знатоки Двуумера были только в старые времена.

– В самом деле, мой синьор? Посмотри в камин.

Невин вызвал дикий народец, которые сначала любезно загасили огонь, затем, когда Невин щелкнул пальцами, зажгли его опять, пламя вспыхнуло высокими языками. Марен подпрыгнул и засмеялся:

– О, это великолепно! Так значит мой сон был правдивым, по-настоящему правдивым?

– Да, это так, но ни слова ни одной живой душе, пока я не скажу, что пришло время.

– Не скажу ни за что, я скорее умру.

Он сказал это так торжественно, что казался скорее взрослым мужчиной, чем ребенком, это был момент, когда в душе что-то смещается и из подсознания выступает судьба. Это длилось лишь мгновение, затем все стало на свои места.

– Да, но если я буду королем, то догадываюсь, что мне необходимо изучить все эти несчастные законы, а они такие нудные. Не можем ли мы еще немного почитать про сражения?

– Хорошо, ваше высочество. Как пожелает принц.

Этим вечером Невин вынужден был признать, что он доволен тем, как идут дела. Он мог лишь надеяться, что у него будет достаточно времени, чтобы должным образом воспитать принца, ему необходимо было еще по меньшей мере пять лет. Хотя он никогда не оставит Марена, пока не закончатся бесконечные войны и на земле воцарится мир, Невин хотел посадить на престол не марионетку, а короля.

4

Год 842. Идя к берегу реки, Ретек увидел знамение. Стая воробьев что-то клевала в траве. Неожиданно мимо пролетел ворон. Воробьи вспорхнули и полетели за вороном, как будто он тоже был воробьем и вожаком их стаи. Однажды, сказал Его Священность, придет человек из другого народа и поведет людей Дэвери на войну…

Святая Летопись Лагхкарн.

Теплым осенним днем, на закате дня, серебряные клинки остановились на привал на травянистом берегу Требек Авер. Стояла организационная суматоха: девяносто мужчин занимались сто пятьюдесятью лошадьми. Пятнадцать женщин, сопровождавших отряд, натягивали палатки и доставали продовольствие из двух фургонов, между ними с криком бегала стайка байстрюков, которые радовались, что наконец-то вырвались на свободу после долгого сидения позади седла. Пока все работали, Мэтен и Карадок прогуливались между ними, покрикивая и отдавая распоряжения то тут, то там. Около кучи седел утомленная Клуна нянчила капризничавшую новорожденную дочь, Помеан. Клуна выглядела такой бледной и слабой, что Мэтен опустился рядом с ней на корточки.

– Как поживаешь, девушка? Не рано ли тебе ездить верхом после рождения ребенка?

– О, я себя чувствую, как и должно быть. Это лучше, потом никогда не догнать вас.

– Мы могли бы подождать несколько дней.

– Ха, я уверена, что ради меня капитан не стал бы ждать.

Когда она перекладывала девчушку к другой груди, та подняла головку и затуманенными глазенками посмотрела на Мэтена. Он улыбнулся ей, гадая при этом, кто бы мог быть ее отцом. Это был извечный вопрос, касающихся каждого ребенка, рожденного женщинами, сопровождающих отряд. Подойдя к позвавшему его Карадоку, Мэтен заметил ему, что Клуна выглядит больной.

– Ладно, сейчас у нее будет возможность пару дней отдохнуть, – сказал Карадок. – Я думаю, мы оставим здесь этих, прости за отряд, засранцев, а сами в это время пойдем посмотрим на этого так называемого короля Касела.

– Очень хорошо. Я согласен, что за эти дни мы мало что увидели.

– Абсолютно, и эти жалкие женщины, и эти казарменные дети не способствуют поддержанию боевого духа.

– Ты мог приказать нам, чтобы мы оставили их, когда покидали Элдиф.

– Куча дерьма. Поверишь или нет, в сердце твоего старого капитана, парень, осталось еще немного благородства. Они, конечно, куча проституток, но именно мои ребята обрюхатили их, не так ли? А кроме того, было и так достаточно ропота, когда мы покидали Элдиф. Хотел бы ты открытого мятежа? – Карадок глубоко вздохнул. – Мы слишком изнежились там. Вот почему нельзя так долго оставаться на одном месте. Нам следовало бы уехать из Элдифа гораздо раньше.

– А я не понимаю до сих пор, почему мы уехали сейчас.

Карадок бросил на него недовольный взгляд и пошел из лагеря по направлению к берегу. В лучах заходящего солнца, вода в реке словно подернулась позолотой, покрытая рябью река струилась между мягких диких трав.

– Если ты расскажешь еще кому-нибудь об этом, я набью тебе морду, – сказал Карадок, – но я двинулся с места, потому что мне приснился сон.

Мэтен, потеряв дар речи, ошеломленно смотрел на него.

– Во сне кто-то сказал мне, что время пришло. Не спрашивай меня, чему пришло время и когда, но я слышал этот голос, и голос этот звучал как голос короля, он был высокомерный и властный, он сказал мне, что пришло время покинуть Элдиф и отправиться на север. Если бы мы умирали от голода в Пайдоне, я решил бы, что сон этот послан демонами, но, о Боги, раньше мне не снилось ничего подобного. Попытайся убедить меня, что все это чепуха, вернуться назад, если хочешь, можешь назвать меня сумасшедшим.

– Ничего подобного. Но должен тебе сказать, что я потрясен до глубины души.

– Не меньше меня. Я старею. Слабоумный. Скоро я буду сидеть у очага в таверне и пускать слюни. – Карадок снова вздохнул и с грустной насмешкой покачал головой. – Мы примерно в десяти милях от форта короля Касела. Завтра мы поскачем туда и посмотрим, насколько я сошел с ума. А теперь, давай возвращаться в лагерь. Я оставлю вместо себя Овайна и хочу дать ему кое-какие распоряжения.

На следующий день Мэтен с Карадоком ранним утром покинули лагерь и направились вдоль реки к городу Друлок. После великолепного Абернаута этот город мало походил на королевский; за обшитыми деревом каменными стенами теснились около двух тысяч домов. Когда они вели лошадей по улицам, мощеных вместо булыжника наполовину вросшими в землю бревнами, Мэтен подумал, не сошел ли Карадок в самом деле с ума? Если это было украшение королевства, казалось очень маловероятным, что король мог позволить себе нанять серебряных клинков. Около северных ворот они нашли таверну, заказали себе пива, затем начали расспрашивать, как бы невзначай, о короле и его владениях. Когда тавернщик начал превозносить благородство своего синьора, его храбрость и дальновидность, даже не упоминая о роскоши или запасах монет, Карадок явно начал впадать в уныние.

– Скажи мне еще вот что, – сказал наконец капитан. – У его высочества большая армия?

– Такая большая, какую он только в состоянии прокормить. Никогда нельзя наверняка знать, что замышляют эти элдифские собаки.

Эта новость немного приободрила Карадока. Они взяли пиво и вышли на улицу, присесть на небольшую деревянную скамью у входа в таверну. Стоял теплый, подернутый дымкой день. Жители города спеша проходили мимо по своим делам; старый крестьянин вел мула, груженого капустой, молодой кузнец, одетый в неоднократно штопанные бригги, хорошенькая девушка, не обращающая на них обоих никакого внимания…

– Завтра нам надо пораньше выехать на север, – сказал Карадок. – Его высочество не захочет кормить слишком много людей, когда летние бои уже закончились. Ах, этот проклятый сон! Пусть бы тот демон, который наслал его на меня, утонул в лошадиной моче!

– Ну ладно тебе, мы ничего не теряем, если поедем и спросим, не наймет ли он нас.

Угрюмо кивнув Мэтену в ответ, Карадок продолжал прихлебывать пиво.

Внизу извилистой улицы раздался звук серебряного горна; показался отряд всадников, ведущих своих лошадей полным достоинства шагом. Во главе отряда находилось два всадника, на рубашках которых были эмблемы вздыбившихся жеребцов, позади ехало четыре стражника, в центре, на великолепном гнедом жеребце ехал красивый светловолосый юноша лет пятнадцати. Его плащ в красно-белую и золотую клетку был заброшен за спину и крепился на одном плече великолепной золотой брошью, украшенной рубинами. Позади него на таком же великолепном коне ехал старик, голову старика покрывала копна седых волос, из-под которой выглядывали пронзительные голубые глаза.

Увидев старика, Мэтен с криком вскочил со скамьи:

– Невин! Ради всего святого, Невин!

Широко улыбаясь, старик, развернув лошадь, выехал из строя, остановился, чтобы что-то сказать юноше, затем подъехал к Мэтену и спешился. Мэтен обеими руками ухватил старика за руку и горячо тряс ее.

– Черт побери, господин, как я рад видеть вас!

– Также, как и я тебя, – сказал Невин, пряча лукавую улыбку. – Видишь, я ведь тебе говорил, что когда-нибудь наши пути пересекутся опять.

– И вы оказались правы. Что вы делаете в Пайдоне?

– Я наставник наследного принца. А остальные серебряные клинки с тобой?

– Они недалеко отсюда, лагерь на берегу реки. Погодите, а откуда вы о них знаете?

– А ты как думаешь? Не снился ли вашему капитану недавно странный сон?

Вдоль позвоночника Мэтена тающим снегом пополз страх. С кружкой в руке к ним подошел изумленный Карадок, молодой принц в это время слез с лошади и направился к своему наставнику. Когда Мэтен и Карадок встали перед ним на колени, принц в знак признательности вежливо кивнул им, но жест этот был исполнен собственного достоинства и твердости для такого молодого юноши. Мэтена сразу поразило благородство молодого принца, его осанка, гордая посадка головы, то, как легко он держал руку на рукоятке меча, казалось, он участвовал не в одной битве. Он подумал, что принц и в самом деле рожден, чтобы быть королем. При этой мысли пронзившее его чувство холодящего страха усилилось, он сразу понял, почему колдун Невин оказался в этом неизвестном королевстве.

– Ваше высочество, – проговорил между тем Невин, – разрешите представить вам Мэтена, серебряный клинок и капитан отряда Карадока из Кермора. Люди, вы стоите на коленях перед Мареном, наследным принцем Пайдона.

При упоминании его имени неизвестным человеком Карадок бросил на старика свирепый взгляд, но тот с вежливой улыбкой игнорировал этот взгляд.

– Серебряные клинки, говорите? – спросил Марен с очаровательной мальчишеской улыбкой. – Пайдон, наверное, находится на краю земли, но я слышал о вашем отряде. Как много в отряде воинов?

– Девяносто, ваше высочество, – ответил Карадок. – И кроме того, у нас есть свои кузнец, хирург и бард.

Марен вопросительно посмотрел на Невина, как бы прося у него совета.

– Похоже, что за них надо платить дополнительно, ваше высочество, но вам необходимо будет сначала проконсультироваться с вашим отцом.

– Ну и прекрасно. Вы можете подняться и стоять в нашем присутствии. – Принц снова вопросительно посмотрел на Невина.

– Я не думаю, что смогу прямо сейчас отправиться посмотреть на них?

– Нет, король ожидает вас назад. Попросите капитана привести их завтра утром.

– О, очень хорошо. Капитан Карадок, соберите завтра утром ваш отряд перед воротами королевского дворца. Дайте мне знать о том, что вы прибыли через стражу, стоящую на дамбе.

– Прекрасно, ваше высочество. Мы прибудем около полудня.

Возбужденно смеясь, молодой принц зашагал к своим людям. Невин подмигнул Мэтену и последовал за своим господином.

Ошеломленный Карадок, открыв рот, смотрел вслед удаляющемуся королевскому эскорту. Он взял оставленную прямо на улице пивную кружку и медленно пошел к скамье. Сев на скамью, он преувеличенно тяжело вздохнул и спросил:

– Ладно, Мэто, скажи кто этот старик?

– Знахарь, который спас мне жизнь в Кантрэйе. Помнишь, я рассказывал тебе о Брин Торейдике? Он также тот самый человек, который подтолкнул Каудера покинуть Форт Дэвери.

– Знахарь – наставник принца? Куча дерьма.

– О, боги! Ты что, не можешь рассмотреть то, что у тебя под самым носом? Старик – знаток Двуумера.

Карадок от неожиданности захлебнулся пивом.

– Да, именно он послал тебе сон, – сказал Мэтен после того, как Карадок откашлялся. – Он сам сказал мне об этом.

– И если нас наймут, конец нашей теперешней проклятой нудной жизни? Двуумер, впечатлительные молодые принцы – все это звучит как одна из твоих новых песен.

– О, это удивительнее любой моей песни. Раз Невин пришел в Пайдон, значит он затеял что-то грандиозное, и только богам известно, что именно у него на уме.

– Но, послушай, – резко сказал Касел, – когда я говорил о твоей личной страже, я имел в виду человек двадцать, но никак не девяносто.

– Но отец, это будет подготовка к сражениям следующего лета. Будет великолепно, если я смогу повести за собой около сотни человек!

– Повести? Послушай, юнец, я уже тысячу раз говорил тебе, что в твою первую боевую компанию ты будешь находиться в тылу.

– Ладно, если вы так обо мне беспокоитесь, то у меня будет больше людей для моей безопасности.

Касел что-то раздраженно пробормотал себе под нос, но раздражение это было направлено не против сына.

– Мой король, позвольте мне вставить слово, – молвил Невин.

– Конечно.

– Хотя я и сомневаюсь в мотивах, которые движут принцем, но он говорит правильную вещь. Большой отряд стражи ему не повредит. Скоро может придти такое время, когда потребуется, чтобы его окружало много людей.

Касел повернулся к Невину и, прищурившись, посмотрел на старика. Они сидели за круглым столом в обшарпанном зале заседаний, горело всего два бронзовых расшатанных канделябра.

– Отец, – Марен перегнулся через стол к Каселу, – ты ведь знаешь, что предсказания Невина всегда сбываются.

– Дело не в предсказаниях, а в деньгах. Как мы сможем содержать девяносто наемников?

– У меня есть налоги от небольшой части земли, которая принадлежит мне. Это поможет прокормить отряд. Для начала этой осенью я получу две коровы.

– И насколько хватит этой говядины голодным мужчинам?

– Но отец! Ты же слышал все эти рассказы о серебряных клинках. Если даже только половина из них соответствует действительности, они дерутся как дьяволы!

Касел откинулся на спинку кресла и задумчиво потер подбородок тыльной стороной руки, он что-то обдумывал. Невин молча ждал, зная, что Марен в конце концов настоит на своем.

– Ладно, – сказал, наконец, Касел, – мне надо еще на них посмотреть. Завтра я рассмотрю их, а потом решим.

– Спасибо, отец. Ты ведь знаешь, что принц всегда подчинит себя королевской воле.

– Выйди, маленький лицемер! Иди, найди твою мать. Она утром говорила мне, что хочет поговорить с тобой.

Марен поклонился ему, кивнул Невину и, хлопнув дверью, выбежал из зала заседаний. Послышался свист и топот бегущих ног.

– О, боги, следующим летом мой сын отправится на войну! Сейчас, Невин, я чувствую себя таким же старым, как и вы.

– Не сомневаюсь, ваше высочество, но я до сих пор вижу в нем мальчика, а не мужчину, когда он с восхищением говорит о войне.

– Конечно, но жизнь научит его. Я только молюсь, чтобы следующая компания была легкой. Послушайте, у вас было какое-нибудь знамение?

– Конечно. Ваше высочество, королю Кермора суждено вскоре умереть, я думаю, это случится до окончания зимы.

Касел замер, крепко обхватив подлокотники кресла.

– Его единственный сын умер, – продолжал Невин, – трое его дочерей еще слишком молоды, чтобы иметь сыновей. Скажите мне, ваше высочество, вы когда-нибудь представляли себя королем Дэвери? Когда умрет Глен, вы наследник престола.

– Ах, черт побери, этого не может быть! Он еще совсем молодой.

– Лихорадки и тому подобные болезни бывают не только у стариков, но и у молодых. Ваше высочество должно хорошенько об этом задуматься, потому что с женой из Кантрэйя он не будет очень популярен среди новых вассалов.

Касел неподвижно сидел в кресле, прикрыв тяжелыми веками глаза, казалось, он спал. Невин помолчал некоторое время, давая Каселу обдумать услышанное, затем продолжал:

– Теперь, по поводу серебряных клинков, ваша светлость. Если вы собираетесь использовать шанс завладеть троном Кермора, вам нужны именно такие люди.

– Шанс? Не говорите глупостей! Если бы даже у меня была армия вдвое больше той, которую я имею, то все равно мой шанс равен шансу блохи в мыльной пене, и мне кажется, что вы и сами понимаете это.

– Если лорды Кермора признают вас, то у вас появится очень очень хороший шанс, мой синьор.

Касел поднялся с кресла и подошел к открытому окну, сквозь которое проникал прохладный вечерний воздух с сильным запахом сырости.

– Если я уведу войско в Кермор, Элдиф тут же устремится на север. Это еще вопрос, стоит ли обменивать одно королевство на другое, не правда ли? Бросить свои земли ради тех, которые я никогда не видел. В Керморе есть люди, которые также как и я претендуют на этот трон. Окажется, что когда-то в нашем роду был незаконнорожденный сын, и другая группировка использует это против меня. И пока мы будем грызться из-за Кермора, Кантрэй захватит остальное королевство. Как вы думаете, это будет выгодная сделка?

– Нет, мой синьор, тем более я знаю, что есть человек, который претендует на трон всего Дэвери больше, чем кто-либо из живущих на земле.

– В самом деле? – Касел обернулся к нему, небрежно оперевшись о раму окна, с легкой улыбкой заинтересованности на губах.

– И кто же это может быть?

– У вашего высочества в самом деле нет никаких мыслей по этому поводу?

Касел замер, рот его болезненно искривился.

– Я думаю, что он достоин этого, – непреклонно продолжал Невин. – Ваш сын, мой синьор. Тот факт, что жена происходит родом из Кантрэйя, играет против вас, но то, что мать Марена из Кантрэйя усиливает его позицию в сотни раз. Он оказывается связанным с каждой королевской линией, даже Элдифа.

– Да, так оно и есть, – прошептал Касел. – О, боги, до этого времени я никогда не задумывался над этим! Мне никогда и присниться не могло, что линия Кермора угаснет таким образом. Вы думаете, что Марена могут признать, или ему придется бороться за трон?

– Я думаю, что Кермор приветствует его. Не захотят же они вместо него короля из Кантрэйя?

– Разумеется нет. – Касел начал расхаживать взад вперед по комнате. – Дорога к трону сопряжена с трудностями и опасностями, но как я могу стать на пути вэйр моего сына?

– Это вэйр не только Марена, в еще большей степени это вэйр всего королевства. Я знаю, что говорю вам об этом без всяких доказательств, но вы поймете, что мое предсказание верно, когда умрет Глен. А между тем благоразумнее будет нанять для Марена как можно более многочисленную стражу.

– Это в самом деле будет благоразумно, раз он претендует одновременно на два трона. Решено, завтра утром я посмотрю на этих серебряных клинков.

Утром следующего дня Марен весь дрожал от возбуждения в ожидании возможности получить собственную стражу. Когда Невин предложил ему поговорить, он настоял на том, чтобы уйти из форта на узкую полоску песчаного берега, где они могли быть совершенно одни. Хотя все еще было необычно тепло для этого времени, небо затянули перистые облака, листья на ветвях были совершенно желтыми.

– Очень хорошо, ваше высочество, – сказал Невин, как только они сели на выступающий из песка камень, – о чем вы хотели поговорить со мной, что вас тревожит?

– Может быть, это все чепуха, может быть я схожу с ума или что-нибудь в этом роде.

– Что вы говорите? Выбросьте это из головы.

– Видите ли, когда я встретил вчера тех серебряных клинков, я испытал странное чувство, как будто кто-то сказал, что это начало. Говорят, что есть люди, с которыми разговаривает их вэйр, но я раньше не понимал этого. Теперь я верю в это, потому что слышал обращение ко мне моей вэйр, или я сошел с ума?

– Вы абсолютно в здравом уме, это действительно так. Определенно произошла твоя встреча с вэйр.

Приоткрыв рот, принц пристально смотрел куда-то поверх озера, налетавшие порывы ветра рябили его поверхность, раскачивали ветви деревьев.

– Вы боитесь, ваше высочество?

– Не за себя. Я просто кое о чем подумал. Невин, если мне предназначено стать королем, значит люди готовы умереть за меня. Прежде чем я смогу претендовать на трон, там будет война?

– Да, это так.

Он снова надолго замолчал. Марен выглядел настолько юным, настолько у него была нежная кожа и широко открытые глаза, что казалось невозможным, что здесь сидел истинный король всего Дэвери. Несмотря на то, что Марен прошел хороший курс обучения, в свои пятнадцать лет он еще далеко не был готов к тому, что ждало его впереди, но Невин сомневался, существует ли вообще человек, независимо от его возраста и мудрости, который мог быть по настоящему готов к этой миссии.

– Я не хочу, чтобы все эти смерти были на моей совести, – отрывисто сказал Марен, голос его звенел от напряжения.

– У вашей светлости нет иного выбора. Если вы откажитесь следовать своей вэйр, может погибнуть еще большее количество людей в борьбе за возведение на трон ложного короля.

Из глаз принца хлынули слезы; прежде чем ответить, он раздраженно смахнул их рукавом рубашки.

– В таком случае я подчиняюсь вэйр. – Он поднялся на ноги и неожиданно показался взрослее. – Я не позволю никому встать на своем пути к моему законному месту.

Ровно в полдень пришло сообщение, что прибыли серебряные клинки. Невин выехал вместе с Мареном и королем, чтобы проверить кое-что в своих планах. На лугу перед дамбой правильными рядами были выстроены всадники, перед ними стоял Карадок, Мэтен и между ними, какой-то молодой человек, которого Невин не узнал. Позади всадников стояли вьючные лошади, фургоны, женщины и даже несколько детей.

– Это для меня сюрприз, – заметил Марен, – я не думал, что у такого рода людей есть жены.

– Я бы не назвал их женами, – сказал Касел, – есть еще вещи, которые тебе предстоит узнать, парень.

Король направился к Карадоку, за ним рысью последовали Невин и Марен. С первого взгляда отряд не произвел на Невина большого впечатления. Несмотря на то, что они были достаточно чистыми и их оружие было в хорошем состоянии, они были грубые, неряшливые, неуклюже сидели в седлах, глядели на королевское семейство с плохо скрываемой наглостью. На поясе у каждого как предостережение блестел серебряный клинок. Карадок, тем не менее, при приближении короля низко поклонился ему, свесившись из седла.

– Приветствую вас, ваше высочество. Я привел моих людей, как приказал молодой принц. Я в высшей степени смиренно надеюсь, что ваше высочество найдет их приемлимыми.

– Мы вместе пришли посмотреть на них, но если я решу предоставить вам кров, вы будете выполнять не мои приказания, а принца.

Карадок глянул на Марена с легкой скептической улыбкой, как будто прикидывая его возраст. Невин мысленно призвал Властелинов Воздуха и Огня, которые тотчас ответили заранее заготовленным знаком и окружили юношу. Их сила окутала его, распространяя вокруг слабое мерцание, ауру силы. Появился легкий ветерок, растрепавший его волосы и раздувающий его клетчатый плащ, казалось, что каждый падающий на него солнечный луч становится ярче. Карадок начал было снова говорить, потом замолчал и поклонился снова, склоняясь перед молодым принцем низко, как только мог.

– Я считаю, что служить вам, великая честь, мой принц. Не изволите ли произвести смотр моим людям?

– Я сделаю это, но позвольте вас предупредить, капитан. Если вы найметесь ко мне, нам предстоит долгий совместный путь. И естественно только трудная дорога ведет к истинной славе.

Карадок снова поклонился, он явно дрожал, слыша от юноши слова, свойственные героям баллад бардов. Серебряные клинки с неожиданным почтением внимательно слушали принца, у молодого лейтенанта, стоявшего позади Мэтена, перехватило дыхание. Когда Невин глянул в его сторону, он чуть не выругался вслух: Геррейнт с меткой сокола на рубашке и на рукоятке меча, казалось, все было совсем как всегда.

– Это Овайн, господин советник, – сказал Карадок, заметивший интерес Невина. – Заместитель командира в бою. Мэтен, наш бард, тоже заместитель командира, но только в мирных делах.

– Кажется, вы хорошо все держите в руках, капитан, – сказал Марен.

– Я делаю все, что в моих силах, мой принц.

Овайн заинтересовал Невина больше, чем он показал это принцу или королю. В этих твердых голубых глазах Невин видел едва заметный след узнавания, искру из старой, взаимной ненависти, которая длилась лишь короткий миг, прежде чем он в замешательстве отвел глаза. Несомненно Овайну было интересно, почему он испытывает такое сильное чувство к безоружному старику, которого он встретил первый раз в жизни. Невин слегка улыбнулся ему и снова отвел взгляд. Его охватило волнение; здесь находился Геррент и Блейн, которых теперь звали Овайн и Мэтен, здесь был и Карадок, который в прежние времена сам был королем Кермора и звали его тогда Глен Первый. Глен был таким хорошим королем, что Невин был потрясен, обнаружив его как изгнанника и серебряного клинка, пока не вспомнил, что именно такой человек необходим сейчас королевству. Наемник типа Карадока сражается ради одного: победы. Осторожность и условности благородства не для него; он пойдет на любое мошенничество и нарушение закона, если это будет необходимо для победы. Вэйр сводила вместе весь очарованный круг лиц, это значило, что вскоре к ним присоединится душа Брангвен. Скоро у него появится еще одна возможность распустить узел судьбы.

Неожиданно он вспомнил о маркитанках, следовавших на почтительном расстоянии за своими мужчинами. Невину стало не по себе при мысли, что среди них может находится ОНА. Пала ли она в теперешней жизни столь низко? На мгновение он по-настоящему испугался, но затем взял себя в руки.

Когда Касел и Карадок начали обсуждать сроки найма, Невин оставил принца на попечении лордов, которые не спеша объезжали ряды наемников, а сам, как советник принца, решил поближе взглянуть на людей, желавших служить в страже его высочества. Мэтен выехал из строя и присоединился к Невину.

– Давай предоставим эти торги Карро и вашему королю. Черт побери, Невин, я ужасно рад, что мы проведем всю зиму вместе. Я знаю, что Каудер хотел тоже поговорить с вами.

– Каудер? – старик на мгновение задумался, пока не вспомнил, что это хирург из Форта Дэвери. – Так Карадок говорил о этом молодом калеке, говоря, что у вас есть свой хирург? Как я понял, он последовал моему совету, который я дал ему несколько лет назад?

– Да, и готов поклясться, что это спасло ему жизнь, особенно после того, как умер Слумар.

– Хорошо, и насколько я понял, увидев с вами кучу ребятишек, он также внял моему совету по поводу абортов. Сколько девушек ты подобрал за это время, а, Мэто? Как мне кажется, ты всегда был любитель женщин?

– О, трудно сказать, что это были мои девушки, мы делим между собой то, что нам удается заполучить, как видите.

Невин хорошо это видел. Мысль о Брангвен, переходящей из одной жизни в другую отдавала у него во рту горьким привкусом отравы. Большинство женщин ездило верхом, их юбки были подоткнуты и обернуты вокруг них, у некоторых позади сидел маленький ребенок, но у всех них, как у матерей, так и не матерей, был, как у их мужчин, тяжелый и подозрительный взгляд. В самом тылу, в запряженной мулом телеге сидела светловолосая бледная женщина, она нянчила завернутого в одеяло ребенка.

– Это Клуна, – показав на нее, сказал Мэтен, – когда мы будем в форте, я был бы вам очень признателен, если вы или какой-нибудь другой знахарь осмотрели ее. С тех пор, как она родила ребенка, она не очень хорошо себя чувствует, а Каудер, как мне кажется, не может ей помочь. Она настолько моя женщина, насколько всех остальных.

– О, давай поговорим с ней прямо сейчас, – сердце у Невина замерло. – Король и ваш капитан еще не скоро освободятся.

Когда они подъехали поближе, Клуна с безразличием посмотрела на них. Под глазами у нее чернели огромные круги, похожие на синяки, кожа была мертвенно бледной. Невин с облегчением вздохнул, это была не Брангвен.

– Это Невин, лучший знахарь королевства, – бодрым голосом сказал Мэтен, – он сразу же поставит тебя на ноги, моя сладкая.

Клуна в ответ лишь слабо улыбнулась, будто сомневалась в этом.

– Да, диагноз, действительно, довольно простой, – сказал Невин. – Хорошая акушерка моментально бы все определила, но Каудер всегда имел дело только с богатыми и хорошо питающимися женщинами. У тебя, девушка, слишком слабая кровь, потому что ты только недавно родила ребенка, и, держу пари, что питаешься ты недостаточно и неправильно. Возьми яблоко, воткни в него железную иголку и оставь на ночь. Затем вытащи иголку и съешь яблоко. В тебе засветится жизнерадостность. Это все, что тебе необходимо.

– Спасибо, – заикаясь от удивления сказала Клуна. – Это так любезно с вашей стороны, дать совет девке серебряных клинков.

– О, это не такая уж любезность, мне кажется. Какое хорошенькое дитя, кто его отец?

– Откуда мне знать, господин, – она с искренним недоумением пожала плечами. – Мэтен, или, скорее всего, Эйтхан, но ее отцом может быть и капитан.

В обмен на зимнее содержание и по серебряному на брата при условии отсутствия военных действий, Карадок гарантировал принцу Марену свою преданность до праздника костров в начале мая, когда кончится срок соглашения. Разместить такой большой отряд на небольшом пространстве острова, где находился форт, была проблема не из легких. Королевский камергер и капитан войска Касела обсуждали этот вопрос не менее часа, затем послали слуг по всему острову, пока, наконец, не были найдены для серебряных клинков отдельные казармы и конюшни для их лошадей, а также укрытие для фургонов и крупного снаряжения. Карадокевский камергер был пожилым человеком с преувеличенным стремлением вникать во все детали и чрезмерным чувством пристойности. Он сказал Невину, что находит возмутительным, что серебряные клинки не видят ничего дурного в том, что женщины живут в одних с ними казармах.

– А почему бы и нет? – спросил Невин. – Это оберегает девушек от Карадокевских рыцарей. Или вы хотите, чтобы на протяжении всей зимы у нас тут были битвы?

– Но что будет с этими невинными детьми?

– Будем надеяться, что они не просыпаются от шума.

После ужина Невин пошел в казармы навестить Мэтена. Войдя в длинную комнату, тускло освещаемую светом из камина, он, помимо воли остановился и закашлялся от смешанной вони лошадей, человеческого пота и дыма. Большинство присутствующих играли в кости; женщины, болтая между собой, занимались шитьем, неподалеку от них спали дети. У камина сидел Мэтен, Карадок и Каудер и о чем-то разговаривали, рядом с ними, вытянувшись на полу и положив голову на сложенные руки, на животе лежал Овайн. Хотя он казался спящим, он резко поднял голову, когда Мэтен представил его Невину, затем снова опустил голову и продолжал смотреть на огонь.

– Подходите и садитесь, – сказал Каудер, отодвигаясь в сторону и освобождая для старика место. – Рад вас видеть опять. Я еще тогда подумал, что чародей вроде вас должен заниматься чем-то более серьезным, чем продажей целебных трав.

– О, целебные травы тоже, в своем роде, важны, юноша. А теперь расскажи мне, как у тебя в конечном итоге оказался на поясе серебряный клинок?

Каудер, Мэтен и Невин долго разговаривали о былом, Карадок внимательно слушал их беседу, Овайн спал. Разговор неизбежно вращался вокруг странной деятельности Невина во дворце. Старик всячески уходил от расспросов, пока не вмешался Карадок:

– Послушайте, господин колдун, для чего знатоку Двуумера нанимать группу никчемных людей, вроде нас? Я думаю, мы в праве знать это, если вы пригласили нас умереть за принца, нравится нам это, или нет.

– Послушайте, капинан, я ни о чем не просил вас. Кто вам дает мясо и мед, так это принц.

– Бред сивой кобылы. Принц делает то, что скажите ему вы, во всяком случае, без вас он не принимает никаких важных решений.

Он переглянулся с Мэтеном.

– Юноша произвел на меня впечатление, очень сильное впечатление, должен вам сказать.

– В самом деле?

Когда Карадок заколебался, Мэтен наклонился вперед:

– Вы ищите настоящего короля, ведь так? Признайте это, Невин. Если не этому парню суждено быть истинным королем, то такого человека вообще не существует на земле!

Хотя Невину хотелось радостно воскликнуть и затанцевать, он сдержался и лишь слегка улыбнулся.

– Скажите мне, капитан, – небрежно спросил он, – что вы думаете о том, чтобы однажды повести ваших людей на Форт Дэвери?

Карадок выдернул из ножен серебряный клинок и поднял его острием вверх, глядя на мерцающее пламя камина.

– Это единственная честь, которая осталась в нашей жизни, и я присягаю на нем: или же я увижу на троне короля, или умру у тела принца.

– И ты хочешь умереть за человека, которого сегодня увидел первый раз в жизни?

– А почему нет? Это лучше, чем умереть за небольшой фурункул второстепенного лорда, – он с улыбкой спрятал в ножны клинок. – И когда начнется война?

– Скоро, капитан. Очень скоро.

Карадок кивнул, улыбаясь чему-то своему. Невин едва не разрыдался. Он увидел в бесстрашных глазах капитана кровавую цену, которую всем им суждено заплатить за победу.

Так как в Элдифе все знали о серебряных клинках, новость, что они собрались наняться на службу в Пайдоне, распространилась быстро. Браноик решил, что ему просто повезло, что они продолжили свое передвижение как раз тогда, когда ему понадобилось найти их. Несмотря на то, что одинокий всадник путешествует быстрее, чем целый отряд с гружеными фургонами, они вышли девять дней назад, ему никак не догнать их в дороге. Проведя последнюю ночь на улице, так как он не мог позволить себе постоялый двор, и хорошо промерзнув при этом, примерно в полдень он въехал в Друлок, нашел там дешевую таверну и потратил последние медяки на кружку пива и ломоть хлеба. Он ел, опершись спиной о стену, и поглядывал на остальных клиентов, слишком грязных по его мнению. Так как это ремесло было разрешено, к нему с жеманным видом подошла девушка-служанка с легкой предлагающей себя улыбкой. Немытая и неряшливая, она привлекала его не больше, чем собачьи блохи у очага, но он решил, что с помощью девушки он сможет получить кое-какую информацию.

– Далеко ли до форта короля Касела, девушка?

– Около двух миль в восточном направлении. Вы, наверное, издалека, если не знаете этого.

– Да, ты совершенно права. А теперь скажи мне, проходил ли здесь отряд наемников? Эти парни из Элдифа, у них у всех серебряные кинжалы.

– О, совершенно верно, они были здесь, совершенно отвратительные на вид. Я не знаю, почему король взял их на службу.

– Потому, что они, без сомнения, лучшие воины во всех трех королевствах.

Он быстро зашагал прочь, не давая ей возможности продолжить флирт. Во дворе таверны его ожидала гнедая лошадь, груженая всем, что у него вообще осталось в мире: свернутые постельные принадлежности, пара почти пустых вьючных мешков и щит, в зарубках и вмятинах под слоем грязной известковой побелки. Он надеялся, что у Карадока нет недостатка в кольчугах, но, в крайнем случае, у него есть меч и он знает, как с ним обращаться.

Когда Браноик подъехал к дамбе, ведущей в форт Касела, стражник не пропустил его, не захотел он взять и послание у грязного, опасного на вид чужестранца. Так как у него не было денег для взятки, Браноик сначала пытался вежливо уговорить стражника, затем принялся ругаться, но ничего не помогало. Тот лишь смеялся и говорил Браноику, что если ему нужно видеть Карадока, пусть разобьет здесь лагерь и дожидается, пока капитан не выедет наружу. Браноик так разъярился, что готов был выхватить меч и силой добиться своего, но здравый рассудок взял верх. Он не для того ехал из самого Элдифа, чтобы быть повешенным мелким королем. – Раз так, – сказал он, – я сяду около твоих ворот и буду умирать с голода, пока тебя не замучает совесть и ты не впустишь меня. По правде говоря, так как у него не было ни монет, ни еды, то ему больше ничего и не оставалось. Выехав на пересекающую луг дорогу, Браноик ослабил удила своей гнедой, спешился и сел так, чтобы ему был виден стражник и был виден он сам. По мере того, как ползло время, стражники начали бросать на Браноика нервные взгляды, которые можно было бы истолковать как чувство вины, но их, конечно, тревожил его вспыльчивый нрав. Несмотря на то, что ему было только двадцать лет, рост его достигал шестидесяти четырех футов, у него были широченные плечи, длинные руки прирожденного фехтовальщика и воинственный вид. Его правую щеку пересекал толстый, морщинистый рубец, память о смертельной дуэли, которая привела к его изгнанию из отцовского форта в Белглеафе. Люди, не чета этим стражникам, находили его весьма нервным.

Он сидел уже на дороге почти два часа, когда вдруг услышал звук серебряных труб. Дальние ворота открылись и стражники у дороги поспешно замерли. По дамбе, легко сидя в седлах, с надменным видом, который он помнил, ехали серебряные клинки. Впереди них ехал юноша лет четырнадцати, с его плеча свисал плащ в красно-белую с золотом клетку. Когда Браноик двинулся было вперед, стражники заорали на него:

– Эй ты, назад! Это наследный принц Марен и нечего тебе приставать к капитану, когда принц едет вместе с ними!

Хотя у него сжалось сердце, Браноик отъехал в сторону. Он знал свое место. Браноик собрался было снова сесть на землю, как его окликнули, на этот раз это был сам принц. Он поспешил назад и смиренно схватился за стремя юноши.

– Все кто бы не спрашивал меня, должны иметь ко мне доступ, – сказал Марен, метнув взгляд в сторону стражников. – Принц – пастырь своего народа, а не волк. Запомните это раз и навсегда. Он снова обернулся к Браноику и сухо, но, вместе с тем милостиво, улыбнулся ему. – Говори, что за дело у тебя ко мне?

– Покорно благодарю вас, ваше высочество. – Браноик начал заикаться от изумления. – Но, правду говоря, все, что я хотел, так это поговорить с Карадоком.

– Это легко сделать. Садись на лошадь и поехали с нами.

Браноик последовал его приказу. Когда он влился в строй позади Карадока, тот одарил его странной лукавой улыбкой.

– Браноик из Белглеафа, не так ли? Что ты делаешь так далеко на севере?

– Ищу тебя. Помнишь нашу последнюю встречу? Ты сказал мне тогда, что если бы я захотел, то взял бы меня к себе. Это были только слова?

– Да, это были только слова, потому что я не думал, что тебе захочется покинуть двор твоего благородного отца, а не потому, что я не был бы рад иметь тебя в своем отряде.

– Благодарю богов за эти слова. Незаконнорожденный сын менее желанен, чем серебряный клинок, если он каждый раз не проявляет должной почтительности. Я изгнанник. Это случилось после честной дуэли.

Карадок нахмурился.

– Я слышал об этом. Ты убил младшего сына гвербрета Элрета? Но почему твой отец выгнал тебя за это? Я слышал, что это была справедливая дуэль.

– Так оно и было. Так рассудил и жрец Белл. – На мгновение Браноику стало трудно говорить; он почувствовал физическую боль от несправедливости. – Но из-за этой дуэли мой отец нажил могущественных врагов и он вышвырнул меня, поддавшись на уговоры этого проклятого гвербрета. Всю дорогу, пока я ехал на север, я опасался за свою жизнь, боялся, что люди гверберта убьют меня по дороге. Но я или совсем заболел от этой несправедливости, или у меня появилась излишняя подозрительность, или же я ускользнул от его людей.

– Я бы скорее считал правильным последнее предположение, насколько я помню его светлость. Ну, да ладно, ты здесь, но тебе еще надо будет заслужить серебряный клинок. Если нам доведется драться, ты получишь полную плату, но тебе надо будет проявить себя, прежде чем я закажу Ото для тебя серебряный клинок. Согласен?

– Согласен. И спасибо тебе – ни единая душа в мире, кроме тебя, не поддержала меня.

Несколько минут они ехали молча. Браноик изучающе рассматривал принца, ехавшего на несколько ярдов впереди него. Он пытался понять, отчего он кажется таким необычным. Принц был красивым юношей, но в королевстве было сколько угодно красивых мужчин, но ни у кого из них не было такой ауры волшебства и силы. Конечно, были и другие принцы, обладающие чувством собственного достоинства, милосердием, но ни один из них не казался, подобно Марену, героем из старой эпической поэмы. Временами казалось, что сам воздух вокруг него искрит какой-то невиданной силой.

– И что ты думаешь о нашем господине? – тихо спросил Карадок.

– Знаешь, он заставляет меня вспомнить о некоторых странных слухах, которые я слышал в Элдифе.

– Слухах?

– Да, о знамениях и тому подобном.

– Знамениях чего?

Браноик в замешательстве пожал плечами.

– Давай, договаривай, парень.

– Ладно, о истинном короле Дэвери.

Карадок тихо рассмеялся.

– Если ты останешься в этом отряде, парень, ты оставишь далеко позади себя и Элдиф и Пайдон. Ты в состоянии это переварить?

– Вполне. О, послушай, я правильно тебя понял? В один прекрасный день мы пойдем на Форт Дэвери?

– Да, пожалуй, мало того, я могу пообещать тебе длинный кровавый путь в Святой Город – Карадок развернулся в седле и позвал:

– Мэтен, подъезжай сюда. У нас новый рекрут.

По тем или иным причинам, Браноику не доводилось видеть Мэтена при прошлых встречах с серебряными клинками. Мэтену было года тридцать три, он был стройный, мускулистый мужчина с шапкой кудрявых, светлых волос, с слегка тронутыми сединой висками и уставшими от жизни голубыми глазами. Он понравился Браноику с первого взгляда. У него было странное ощущение, что они должны были встречаться ранее, хотя он не мог вспомнить где и почему. Всю вторую половину дня Мэтен знакомил Браноика с окружающей обстановкой, объяснял правила, существующие в отряде, нашел стойло для его лошади и койку, когда они вернулись в казарму, и вообще делал все, чтобы парень побыстрее освоился. За ужином они сидели вместе, Браноику было легко с ним.

Второй лейтенант отряда, Овайн, оказался прямой противоположностью Мэтену. Едва они кончили есть, как он вскочил с кружкой в руке. Браноик почувствовал, что ненавидит его. Было что-то отталкивающее в этом человеке, в том как он высокомерно стоял, откинув голову назад, свободная рука на рукоятке серебряного клинка.

– Ты! – резко сказал Овайн. – Я вижу по твоей блузе, что ты сражался за род Орла Белглеафа?

– Да. А тебе что до этого?

– Ничего, за исключением одной маленькой вещи. – Овайн оскорбительно громко хлебнул из кружки пиво. – У тебя девиз этого рода на всем твоем снаряжении. Я хочу, чтобы ты убрал его.

– Что?!

– Ты прекрасно слышал меня. – Овайн коснулся воротника своей рубахи, на котором резвился вышитый сокол. – Этот орел слишком похож на мой девиз. Я хочу, чтобы его не было.

– Ты понимаешь, что ты говоришь? – Браноик не спеша отодвинул скамью и встал перед Овайном лицом к лицу. Он смутно сознавал, что весь зал затих в молчании. – Ты, маленький ублюдок, я родился в этом роду и имею полное право носить этот девиз, если захочу, а я – хочу!

Карадок подобно знатоку Двуумера материализовался между спорящими и успокаивающе сжал руку Браноика, уже державшуюся за меч.

– Послушай, Овайн, – сказал капитан, – довольно скоро снаряжение парня износится или потеряется, а с ним, соответственно, улетят и орлы.

– Это случится недостаточно скоро.

– Я не хочу драки в зале нашего принца.

– Тогда давайте выйдем во двор, – вмешался Браноик, – пусть все разрешит схватка, кто победит, у того и останется девиз.

– Как для новичка, ты ведешь себя дерзко, ублюдок. – Перехватив мрачную улыбку Карадока, он сказал, – хорошо, твоя взяла.

Почти все, присутствующие в зале, двинулись толпой за выходящими. Пока пажи бегали за факелами, противники отстегнули пояса, держащие шпаги и передали их Мэтену. Когда принесли факелы, Браноик и Овайн стали друг перед другом, описывая круги и примеряясь друг к другу. Так как Браноик всегда был первым в схватках, он был уверен в себе, слишком уверен. Он нырнул вниз, размахнулся и почувствовал, как Овайн блокировал его удар и в это же мгновение в его живот вонзился кулак… задыхаясь, он увернулся назад, но Овайн был уже там, пританцовывая, он нанес ему удар в челюсть. Несмотря на то, что удар был скорее жгучий, чем болезненный, Браноик пришел в бешенную ярость, он бросился на Овайна, нанося удары с близкого расстояния, не чувствуя ничего, кроме все увеличивающегося головокружения, в то время, как Овайн, пританцовывая вокруг него блокировал все его удары и наносил ответные.

– Достаточно! – прорезался сквозь красный туман, окружающий Браноика голос Карадока. – Я сказал прекратить и стоять, дьявол вас побери!

Чьи-то руки схватили Браноика и оттащили его назад. Задыхаясь, он вскинул голову и увидел кровь, сочащуюся из раны под левым глазом. Перед ним стоял Овайн, из носа у него текла кровь. Он засмеялся, увидев как Браноик сделал шаг назад, у него подкосились колени и он упал. Когда поддерживающие его люди осторожно положили парня на булыжники, все что он чувствовал, хватая ртом воздух, это пульсирующее от боли лицо и живот, и стекающую по щеке кровь.

– Этот конец лучше, чем мог быть, – сказал Карадок. – Овайн получит своих маленьких цыплят, если они так уж нравятся ему, но тем не менее, я не хочу слышать никаких насмешек над Браноиком по этому поводу, понятно?

Серебряные клинки пробормотали, что они согласны, добродушно смеясь, толпа разошлась. Браноик остался на улице; он чувствовал себя таким униженным, что ему казалось, что он никогда не сможет посмотреть никому в глаза. Мэтен схватил его за руку и помог подняться.

– А теперь, послушай, парень. Я еще не встречал человека, который мог бы в кровь разбить Овайну нос.

– Не надо утешать меня.

– А я не утешаю. Если ты смог устоять, чтобы Овайн не швырнул тебя о булыжник, то ты одержал своего рода победу.

Это было сказано так искренне, что Браноику стало стыдно. Он оперся о Мэтена и спотыкаясь и пошатываясь пошел вместе с ним в казарму. На полпути их остановил старик, о котором Мэтен говорил, что это советник принца. Невин поднял вверх фонарь, который он нес, и вгляделся в окровавленное лицо Браноика.

– Я пришлю Каудера в казарму. Этому парню надо наложить пару стежков под глазом. Проследи, чтобы он лег, Мэто.

– О, держу пари, что этой ночью он не собирается танцевать!

Браноик попытался улыбнуться и небрежно махнуть рукой, но рот его искривился от боли. Неожиданно Невин посмотрел ему глаза, и этот взгляд пронзил Браноика как копье, проникая в самую душу. В смятенном состоянии, в котором он находился, юноша почувствовал вдруг, как будто он пытался всю жизнь найти этого человека, найти по какой-то причине, которую он должен знать, которую ему необходимо вспомнить. Затем это чувство исчезло, все поглотила подступившая тошнота.

– Его сейчас стошнит, – спокойно сказал Невин. – Все в порядке, выдай все наружу.

Браноик упал на колени и у него началась рвота, живот у него пылал от кулаков Овайна. Никогда за всю свою жизнь он не чувствовал себя таким униженным, ему было невыносимо, что Невин видит его в таком состоянии, но когда рвота кончилась и он поднял голову, чтобы извиниться, старик уже ушел.

Невин вернулся в свою комнату, разжег, махнув рукой, камин и, сев в удобное кресло, принялся думать о светловолосом молодом элдифце, которого Карадок подобрал на дороге как бездомную собаку. Невин узнал его, как только увидел, или, вернее, он совершенно точно знал, что должен узнать эту душу, проглядывающую сквозь васильково-синие глаза. К сожалению, он не мог вспомнить, кем был Браноик в прежних жизнях. Тогда, как Мэтен с первой минуты расположился к этому парню, Овайн возненавидел его с первого взгляда, и, кажется, это чувство было у них взаимным. Логически, вытекало, что в прошлой жизни Браноик мог быть преданным воином войска Гвенивера, до сих пор продолжая испытывать неприязнь к человеку, который пытался похитить священную жрицу. Так как Невин никогда не обращал особого внимания на войско, было естественно, что он не помнил его воинов. С другой стороны, он испытывал такое сильное прикосновение Двуумера при виде этого юноши, что наверняка тот был кем-то более важным, чем воином Гвена или Рикена.

– Может быть это ее зять? – подумал вслух Невин. – Но как же его все-таки звали? Ах, я и этого не могу вспомнить! Должно быть я старею.

На протяжении нескольких дней мысли Невина неотрывно кружились над вопросом, кем же все-таки был в прежней жизни Браноик, мысли эти были подобны терьеру перед клеткой с крысой: собачка рычала, лязгала перед клеткой зубами, но достать крысу из клетки не могла. Тем не менее Невин решил, что появление этого юноши было знамением своего рода, это было настоящее знамение, а не фальшивое, украшенное театральным блеском, вроде тех, что организовал он вместе с жрецами, чтобы подготовить приход короля.

Люди, которым он верил в прошлой жизни приходили к нему несколько раз, чтобы помочь принести мир в королевство.

Вскоре он получил зловещие известия, приковавшие его внимание. Спустя несколько недель он послал в храм Белл в Хендере за двумя важными трудами, посвященных общим законам Дэвери. Вернувшийся посланник привез с собой также письмо от Даннера, верховного жреца Кермора, письмо было запечатано двойной печатью и написано на древнем языке Отечества, который понимали лишь немногие.

«Король Глен смертельно болен, – писал Даннер. – Все вокруг шепчут об отравлении, хотя я в этом сомневаюсь. Королевский хирург поставил диагноз «застой печени», но ведь, и в самом деле, не секрет, что король позволял себе мед в чрезмерных количествах, и даже вступив в довольно преклонный возраст, он продолжал пить. Тем не менее, я счел необходимым информировать вас об этих слухах, так как мы не можем допустить, чтобы говорили, что истинный король отравляет своих соперников. Любой присланный вами совет будет принят с благодарностью, но, во имя всего святого, пишите только на древнем языке».

Читая письмо, Невин громко выругался одновременно на древнем и современном языках. Даннер был абсолютно прав; никто не поверит, что Марен истинный король, если они подумают, что ради достижения своей цели пользовался ядом. Вся вина за отравление, если оно и в самом деле имело место, должна падать на других претендентов в Форте Дэвери, или скорее, на многочисленных фаворитов из клана Боар, окружавших восьмидесятилетнего короля. Тут Невин вспомнил Каудера, и он от всей души поблагодарил Властителя Света, что он дал в его руки необходимое для борьбы оружие. Он был свидетелем обстоятельств, повлекших за собой смерть последнего короля, и не было никакого сомнения по поводу того, какие именно эти обстоятельства. С мрачной улыбкой Невин подошел к письменному столу и немедля написал ответ Даннеру.

Написав письмо и тщательно запечатав, на тот случай, чтобы никто посторонний не смог прочесть его, он еще долго сидел за столом и размышлял о происходящем. Хотя казалось, что король умирал по естественной причине, от болезни, не было сомнений, что отравление стало обычным делом в растерзанных королевствах. Кто готовил эти яды? Что, если это были последователи темного Двуумера, выжидающих свой час, чтобы погрузить страну в еще больший хаос? Знают ли они о Марене? Его проняла холодная дрожь, – глупец, – клял он себя, заносчивый болван, ты думал, что в состоянии удержать такой секрет от профессиональных ищеек, вынюхивающих чужие тайны! – Ему надо было убедиться, что его подозрения имеют под собой основание, а если это так, то простая магия, скриинг, посредством пламени будет бесполезна.

Он запер дверь лег на кровать, скрестив на груди руки. Первым делом он успокоил дыхание, затем призвал Тело Света, предварительно мысленно увидев в своем сознании светящееся человеческое очертание, после чего начал вливать в него свою волю, покаместь человеческая фигура не стала существовать самостоятельно, став рядом с Невином в его комнате. Он перевел свое сознание в подсознание, услышал щелчок и полетел по воздуху, видя свое неподвижное тело. Выскользнув сквозь окно, он устремился ввысь пока внизу под ним не раскинулся весь форт, черный мертвый выступ в пульсирующем серебряном тумане стихийной силы, поднимающейся из озера. Хотя туман представлял для него определенные трудности, ему приходилось бороться с некоторыми поистине опасными потоками, он все же был рад ему, так как из-за тумана было действительно трудно проникнуть в форт с помощью скриинга. Озеро превращало форт в неприступную крепость.

Тщательно маневрируя, Невин освободился от ауры озера и полетел над спящей сельской местностью, мрачной, красно-коричневой сейчас, когда осень лишила жизненной силы покрывающую ее растительность. Роясь вокруг него, Невина сопровождали дикий народец, в их нормальном внешнем виде, они были прекрасны, постоянно меняющиеся прозрачные создания цветного света. Примерно в пяти милях от форта он получил первое предупреждение о зле, когда спириты вдруг остановились, задрожали, а затем исчезли в серебряной вспышке света. Невин остановился и подождал, паря над лесистой местностью, плохо скрытый их угасающим сиянием. Никто из спиритов не вернулся. Кто бы это не был, он слишком испугал их. Невин начал подниматься выше, пока голубой свет не стал таким густым, как туман, он даже кружился в водовороте и плыл, скрывая раскинувшийся внизу ландшафт. Невин мысленно представил себе свет, исходящий от кончиков его пальцев, свет появился, он был быстро меняющийся, непостоянный, приобретающий ту форму, которую Невин мысленно придавал ему. Сияющими световыми линиями он нарисовал перед собой огромный сигил, магический рисунок, заграждения. Так как он был виден на большом расстоянии, то это была хорошая приманка, чтобы привлечь внимание, путешествующего в эфире этой ночью любого другого путешественника.

Долгое время он ждал, подобно охотнику, караулящему около западни, пока, наконец, не увидал далеко от себя в голубом тумане другое человеческое очертание Тела Света. Он нарисовал другой сигил, на этот раз приветственный и дружественный и был вознагражден, увидев как его попутчик остановился, как вкопанный, затем развернулся и быстро полетел прочь. Невин инстинктивно бросился было за ним, но тот был уже слишком далеко. Невин не имел понятия, насколько силен его враг, и даже был ли он один. Но в одном Невин был уверен – это был враг. Каждый слуга Света ответил бы на это приветствие Сигил подобным приветствием и пошел бы к нему навстречу.

Чтобы безрассудно не рисковать, Невин вернулся в форт и в свое физическое тело. Потянувшись, он сел на кровати и посмотрел в пламя камина.

– Плохие новости, боюсь, что кто-то шпионит за нами.

В тревоге вспыхнули спириты огня, посылая дождь искр в дымоход.

– Если увидите что-нибудь хоть немного необычное, скажите мне.

Светящиеся в пламени камина саламандры согласно кивнули в ответ.

Невин поднялся, взял теплый плащ и вышел из комнаты. Он пошел по спиральной лестнице вверх, на последний этаж брока, где находился люк, ведущий на крышу. Быстро оглядевшись вокруг и убедившись, что нигде поблизости не видно слуг, которые могли бы увидеть эксцентричное поведение советника принца, он поднял люк и вскарабкался на крышу. Он выбрал странное место для сторожевого поста.

Сначала он поднял руки и привязал силу Священного Света, стоящего за всеми богами. Ее видимый знак пришел к нему в виде сияющего копья, пронзившего его с головы до ног. Отдавая дань уважения, какое-то время Невин стоял неподвижно, затем широко раскинул руки, так что поперек его груди пролег луч света. Пока он стоял так, свет разрастался, придавая ему силу, затем медленно начал угасать сам по себе. Когда свет исчез окончательно, Невин опустил руки и визуализировал меч сияющего света в своей правой руке. Когда изображение стало существовать помимо его воли, самостоятельно, Невин обошел по кругу крышу и нарисовал в небе с помощью меча огромное золотое кольцо света. Когда кольцо осело на землю, оно раскинулось вширь, образуя вокруг всего форта пылающую стену. Невин трижды повторял это действие, пока стена не стала самостоятельно существовать в эфирной плоскости.

На определенном расстоянии друг от друга Невин расставил печати в виде горящих синим огнем пятиконечных звезд. Поставив печати с четырех сторон, он принялся расширять свет, пока он вместо кольца не стал полушарием, нависающим над фортом в виде купола. Невин поставил еще две последних печати в зените и в надире, затем начал удалять силу астрального меча, пока тот не исчез. В знак того, что работа завершена, он три раза топнул ногой по крыше. Купол, между тем, оставался видимым, но видимым лишь для тех, кто обладал видением Двуумера. Хотя ему было необходимо обновлять печати пять раз в день, всякий раз, когда изменялось направление астрального потока, все, находящиеся внутри этого купола были защищены от зла и любопытных взглядов.

Плотно завернувшись в плащ, так как воздух был уже морозным, Невин подошел к стене и посмотрел вниз. Там кто-то ходил, и то, как он это делал, было подозрительным: сделав несколько шагов, он остановился, осторожно оглядывался вокруг и снова медленно шел вперед. Думая лишь о шпионах, Невин поспешно покинул крышу и так стремительно ринулся вниз по лестнице, что едва несколько раз чуть не пришел конец его физическому существованию. Когда он выбежал во двор, таинственной фигуры уже нигде не было видно. Бормоча что-то себе под нос, Невин собрал дикий народец, среди которых был крупный, покрытый крапинками гном, который видел крадущуюся фигуру. Гном повел Невина вокруг главного брока, по направлению к конюшням. Он не проявил никаких признаков страха, что привело Невина к мысли, что он чрезмерно драматизирует события, считая, что шпион темного Двуумера находится непосредственно в форте. Он убедился в этом, когда увидел свою добычу. Это был Браноик. Даже в темноте Невин сразу же узнал его по огромным размерам и осанке.

– Добрый вечер, юноша, дышишь воздухом?

– В некотором смысле, господин советник. Я… а… Мне кажется что я видел огонь.

– О, боги! Где?

– Да, но, как видите, я ошибся, – смущенно сказал Браноик. – Я чертовски рад, что не поднял тревогу. Должно быть, мне просто приснился дурной сон.

– В самом деле? Расскажи мне о нем.

– Ладно, видите ли, так как я новый человек в отряде, мне досталась кровать, стоящая на самом сквозняке. Мне снилось, что я не сплю и смотрю в окно, стены дома горели ярким пламенем. Я собрался было поднять тревогу, но вспомнил, что в этом форте стены каменные, а не деревянный частокол или тому подобное. Сразу же после этого, я должно быть, проснулся, но продолжал лежать, обдумывая увиденное, оно не давало мне покоя. Я схватил башмаки и вышел наружу, чтобы посмотреть, в чем дело. И тут я понял, что это был сон, но сон, насланный дьяволом, он был удивительно явственный, добрый господин.

Невин был совершенно ошеломлен. Очевидно, этот неуклюжий парень был отмечен Двуумером, и в своем полусне он видел, как Невин запечатывал стены. Еще ни разу за всю его долгую жизнь судьба не посылала Невину человека, обладающего таким даром.

«Но кто же он, черт побери, такой?» – раздраженно подумал Невин.

– Скажи мне, а ты часто видишь подобные сны?

– Да нет, только иногда. Я думаю, что мне никогда раньше не снились сны про огонь, но временами мне снятся такие реальные сны, что я готов поклясться, что все это происходит в действительности. Время от времени… – он не закончил.

– Время от времени каким-то образом получается так, что твои сны становятся явью?

Схватив ртом воздух, Браноик резко отшатнулся. – С вашего позволения, – заикаясь сказал он, – я лучше пойду, становится холодно.

Он развернулся и побежал прочь от человека, раскрывшего его тайну.

– Молодой болван! – подумал Невин, но подумал он так с любовью. Ему необходимо будет еще поговорить с Браноиком, не имеет значения кто он – и тут он увидел то, что было у него прямо под носом, но чего он не видел, а увидев, захотел, чтобы этого не было.

– Этого не может быть! Властелин Вэйр не мог так поступить со мной!

А почему бы и нет?

И он вспомнил последнее воплощение Брангвен, когда как Гвенивер она мечтала стать лучшим воином во всем Дэвери. И в этой жизни Властелин Вэйр дал ей такое тело, чтобы она смогла осуществить свою мечту, или так он надеялся, что таким образом она успокоится. В то время, как каждая душа является корнем одной полярности, которое выражается в поле физического тела, каждая душа тратит часть своего жизненного времени в теле противоположного пола, с тем, чтобы иметь более полное представление о разновидностях жизни. Невин попросту отказывался верить, что такое время пришло и для Брангвен, его любимой, нежной, маленькой Гвенни, как он до сих пор мысленно называл ее. Все, что он знал, это то, что ее вэйр до сих пор не пересекалась с ним непосредственно. По неизвестной причине она вернулась к нему не такой, как он знал ее, а как Браноик из Белглеафа.

Идя назад через темный, пустынный двор, Невин чувствовал себя больным от усталости. В том, какое тело выбрала ее душа, он видел мрачное послание для себя. В глубине души он надеялся, что она снова сможет полюбить его, что у них будут теплые, человеческие взаимоотношения, а не просто холодная дисциплина ученика по отношению к учителю. Очевидно, такая любовь была запретна; он увидел в Браноике предупреждение, что должен учить Двуумеру внутреннюю душу и забыть о внешней форме и эмоциях. Несмотря на боль в сердце, он принимал волю Великих Богов, точно так же, как он принимал ее много раз и раньше на протяжении всей своей долгой жизни, с тех пор, как он опрометчиво дал клятву.

И в конце концов, перед ним стояла такая важная задача, что его собственные чувства, даже его собственная вэйр казались Невину несущественными. Думая о предстоящей битве, он откладывал в сторону свои печали и пламенеющие в сердце надежды. Впереди ожидает опасность и великие беды, но со временем снова восторжествует Свет в разбитом королевстве.

На следующий день утро было прохладным, но солнечным. Мэтен пошел прогуляться по берегу озера, он нашел теплое местечко под прикрытием безлистой ивы и сел настраивать свою арфу. Она никогда не была дорогим инструментом, а сейчас, после того, как долгие годы путешествовала позади седла своего хозяина, арфа была вся в выбоинах и царапинах, но звучала она лучше всякой другой арфы в королевстве. Несмотря на то, что многие барды знатных лордов предлагали ему за нее золото. Мэтен готов был скорее потерять ногу, чем свой инструмент, и, хотя те же барды умоляли Мэтена раскрыть свой секрет, он никогда не соглашался. В конце концов, разве они поверили бы ему, скажи он правду, что арфу зачаровывают для него спириты, дикий народец? Мэтен часто видел, как они касаются инструмента, поглаживая арфу, как любимого кота, и каждый раз после этого она звучала как обновленная, проникая в самую душу.

И сейчас, как только он коснулся струн, из воздуха, из воды появились сильфиды, феи и гномы, они окружили человека, которого считали своим собственным бардом.

– Наверное, настало время сочинить песню о принце Марене. Я полагаю, что вы тоже считаете его истинным королем. Я видел, как вы ехали с ним на его седле и толпились вокруг него в зале дворца.

Они кивнули ему в ответ, при этом у них был такой торжественный вид, какого Мэтен никогда не видел у них ранее, пока эту торжественность не нарушила ундина, которая не могла долго стоять на месте. Капая иллюзорной водой, она вытянулась и изо всех сил ущипнула гнома. Он шлепнул ее в ответ, затеялась драка, они лягались и тузили друг друга пока Мэтен не завопил, чтобы они тут же прекратили это безобразие. Они надулись и сели друг от друга как можно дальше.

– Так-то будет лучше. Наверное, сначала я спою про Дилли Блинд. Согласны?

Кивая и улыбаясь, они продвинулись поближе. За долгие годы Мэтен переработал простую народную песню о Дилли Блинд и диком народце в что-то наподобие эпической поэмы с продолжением, добавляя постепенно все новые и новые детали и приключения. Он обучил этой шуточной саге бардов, в данных которых были дети знатных родителей и скоро уже половина Элдифа распевала новую песню. В такие минуты, как теперь, когда все войны казались очень далекими, Мэтену было забавно думать, что эта детская песенка переживет его, переходя от барда к барду, а он к этому времени будет уже давно лежать в своей воинской могиле.

Когда песня была спета, на это ушло хороших двадцать минут, большинство дикого народца ускользнуло, но некоторые задержались. Среди них была его голубая фея, сидевшая рядом с ним, в то время, как Мэтен глядел на водную рябь поверхности озера, молчаливая арфа лежала у него на коленях. Мэтен вспомнил другое озеро в Кантрэйе, с того времени, как он, мучаясь от жажды, ехал умирать, прошло десять лет. Он подумал, что тогда было такое же время дня, потому что солнце точно также золотило водную поверхность раскинувшегося перед ним Друлока. Мэтен мысленно видел камыши и белую цаплю, ощущал ту же пылающую жажду и боль, отвратительное жужжание мух и черное отчаяние.

– Но это стоило того, – заметил он фее. – В конечном итоге, это привело к встрече с Невином.

Фея кивнула Мэтену в ответ и нежно похлопала его по колену. Мэтен улыбнулся, думая о том, что ждет его впереди. Не было не малейшего сомнения, что Невин нашел человека, рожденного быть королем всего Дэвери. Он верил всем сердцем и душой, что молодой принц избран богами, чтобы воссоединить королевство. Скоро он и остальные серебряные клинки пойдут за Мареном, когда он отправится требовать то, что принадлежит ему от рождения. Единственное, что хотел знать Мэтен – когда придет это время. Когда за озером угас солнечный свет и подул холодный, ночной ветер, Мэтену показалось, что вся его жизнь привела к этой точке, когда он, Карадок, Овайн и все остальные люди отряда, были, как натянутая тетива в ряду лучников, были готовы к бою. Скоро поступит приказ выступать. – Скоро, – сказал он себе, – теперь, в самом деле, скоро.

Мэтен вскочил на ноги и громко закричал, этот радостный, бесстрашный крик зазвенел на все озеро, до самого солнечного заката. Струны арфы тихо звенели в ответ, дрожа на ветру. Улыбаясь самому себе, Мэтен забросил арфу через плечо и зашагал в форт, светящийся теплыми огнями в сгущающейся ночи.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЛЕТО, 1065

Властители уерд не вылепливают человеческую жизнь так тщательно, как делает это мастер, изготавливающий из глины чаши, придавая каждой из них форму, соответствующую ее назначению. В приливах и отливах рождения и смерти происходят странные течения, водовороты, вихри, большинство из которых не подвластно силе Великих Богов.

«Тайная книга Кадвалона Друида».

1

Со двора в большой зал доносился приятный шум дождя. В кресле у камина дремала над своим шитьем тетушка Гверна. Время от времени она поднимала взгляд и покорно отвечала на очередной риторический вопрос своего мужа: «совершенно верно». Беноик, тиэрин Прен Кладана, дядя Перрена был не в настроении. Он сидел выпрямившись в кресле, держа в одной руке кружку с пивом, а второй выразительно похлопывал по подлокотнику стула. Беноик был уже почти седой, но все еще по молодому сильный и мускулистый, он также по-прежнему был сильным фехтовальщиком.

– Это все эти паршивые пикинеры, – бушевал он. – Сражение – это не драка простонародья. Они годятся только на то, чтобы сопровождать подводы, и ни на что больше. Упрямство – то же, что богохульство, скажу я вам.

– Совершенно верно, – послушно поддакнул Перрен.

– Ха! Все дело в том, что большая часть этой несчастной страны превращена в мясорубку. На юге возвышаются такие же руины, как и здесь. Неудивительно, что королевство уже не то, что было.

Пока Беноик успокаивал свои чувства длинным глотком пива, Перрен пытался разгадать связь между человеком, ловко посылающим копье, сидя на лошади, и хорошими манерами королевского двора.

– Вы, нынешняя молодежь! – продолжал дядя. – Если бы вы участвовали в таких боях, в каких побывал я, будучи в вашем возрасте, вы бы поняли, что значит жить сейчас в Кергонеи. Посмотри на себя, парень, как ты шатаешься без гроша в кармане. О, боги! Тебе следовало бы поступить в войско и стараться выслужиться до капитана!

– Послушай, Перро, – вмешалась Гверна, – мы всегда рады видеть тебя за своим столом.

– Конечно же это так, женщина! – огрызнулся Беноик. – Дело не в этом. Он сам должен что-то предпринять, чтобы добиться чего-то, вот в чем дело! Я не знаю, парень, что с тобой, а с твоим окаянным кузеном Нетом дела обстоят еще хуже! Для тебя, по крайней мере, есть некоторые извиняющие обстоятельства.

– О, благодарю вас.

– Но Нет владеет фортом и поместьем, а он единственно чем занимается, так это охотится целыми днями!

– Но послушай, дорогой, – снова примирительно сказала Гвена, – и Нет, и Перро еще слишком молоды.

– Им обоим уже по двадцать! Вполне достаточно, чтобы жениться и остепениться.

– Но послушайте, дядя, как же я могу жениться, если у меня даже нету дома, куда бы я мог привести свою жену?

– Вот это я как раз и имел в виду, когда говорил, что у тебя есть извиняющие обстоятельства.

Перрен слабо улыбнулся. Хотя он принадлежал к северной ветви древнего объединенного рода Волков и, таким образом, обладал титулом лорда, он был также и пятым сыном в семье, владеющей незначительным количеством земли, а это означало, что он был лишь обладателем титула и многочисленных родственников, вынужденных неохотно оказывать ему гостеприимство, когда он стучался в их ворота.

– Ты увидишь Нета, когда уедешь от нас? – спросил Беноик.

– Да, я думаю, завтра.

– Ну так скажи ему, что я хочу услышать о его женитьбе, и скоро.

На следующее утро Перрен встал с рассветом и пошел в конюшню задолго до того, как в форте проснулись. Он вывел своего серого в яблоках жеребца, лошадь была хорошая, Западной верховой породы, и принялся одевать на нее седло. Для путешествий у него было с собой удивительное количество снаряжения: две переметные сумы, скатанное одеяло, маленький железный чайник, а на луке седла, где многие лорды возили свой щит, у него был привязан топор, который при случае можно было метать. Когда Перрен упаковал все свои пожитки, пришел Беноик.

– О, боги, ты похож на коробейника! Почему ты не возьмешь вьючную лошадь, если собираешься путешествовать таким образом?

– О, это хорошая идея.

– Фыркнув, Беноик опустил руку на шею лошади и потрепал ее по загривку. – Великолепное создание. Откуда такой молокосос как ты мог наскрести монет на такую лошадь?

– Да, знаете ли… – Перрену надо было что-то срочно придумать, – выиграл в кости.

– Стоило догадаться! О, боги, ты и твой ублюдок кузен раньше срока отправите меня в Мир Иной!

Покинув форт, Перрен отправился по дороге, ведущей на запад в поисках вьючной лошади. Вокруг него раскинулись владения Беноика, поля, покрытые бледно-зелеными всходами молодого ячменя. Кое-где фермеры сгоняли с посевов ворон, которые с негодующим карканьем, хлопая крыльями, взлетали в воздух. Вскоре на смену полям пришли каменистые невысокие горы, темные от покрывающих их сосен. Перрен свернул на пересекающую дорогу грязную тропу и продолжал свой путь среди широко раскинувшихся деревьев. Раз он находился в дикой стране, у него не было необходимости в дорогах, чтобы найти свой путь.

Вскоре после полудня он достиг своей цели, горного луга, раскинувшегося в длинной долине, принадлежавшей некому лорду Нертену, одному из вассалов его дядюшки, человеку, которого Перрен особенно не любил. В высокой траве мирно паслись двадцать голов лошадей, стадо охранял сильный гнедой жеребец, хороших шестнадцать ладоней в высоту. Когда Перрен направился к табуну, жеребец норовисто захрапел, остальные лошади вскинули головы, готовые каждую секунду сорваться с места. Перрен принялся тихонько уговаривать жеребца, он едва ли не мурлыкал, стараясь говорить как можно ласковее. Наконец, лошадь расслабилась и позволила Перрену погладить ее по шее. Увидя это, остальные лошади снова начали щипать траву.

– Мне очень надо одолжить одного из твоих друзей, – сказал Перрен, – я надеюсь, ты не будешь возражать, я буду очень хорошо заботиться о нем.

Как бы в знак согласия, жеребец махнул головой и неторопливо поскакал прочь. Перрен выбрал гнедого жеребчика и, похлопывая его по шее, принялся пальцами расчесывать ему гриву.

– Ты ведь не будешь тосковать по своему жирному лорду? Идем со мной смотреть мир.

Гнедой повернул к нему голову, Перрен улыбнулся ему своей особенной улыбкой, которая словно бы шла из глубины его сердца; после такой улыбки он чувствовал внутри какой-то холод, как будто вместе с этой улыбкой из него выходила часть его тепла.

Он еще немного похлопал лошадь и медленно пошел в сторону, гнедой как привязанный пошел следом за ним. Перрен не понимал сам, почему после того, как он немного поговорит наедине с лошадью, животное следовало за ним без всяких веревок и уздечек. Этот трюк приносил пользу. Когда у него кончались деньги, Перрен попросту брал лошадь у какого-нибудь хозяина, которого он не любил и продавал ее одному из мошенников-торговцев, которых он знал. Благодаря его благородной крови, никому и в голову не приходило, что он один из самых отъявленных конокрадов в северных провинциях. Он часто крал лошадь у какого-нибудь своего родственника, а потом через неделю возвращал ее, вызывая у потерпевших бурю эмоций, выражавшихся сначала в восторженном удивлении, а потом признательности. От подобных налетов были избавлены только Беноик и Нет.

Этой ночью Перрен удобно устроился на ночевку вместе с двумя своими лошадьми на лесной поляне, но на следующий день ему надо было или возвращаться на дорогу или продолжать путь по крутым горам. Едва он добрался до проселочной дороги, как начался дождь. Несмотря на это, Перрен продолжал свой путь, пока дорогу окончательно не развезло и лошадям стало трудно идти. Он свернул с дороги в лес и слез с лошади. Найдя надежное укрытие под кронами сосен, он скорчился между лошадьми, ожидая, когда стихнет дождь. Приятного, конечно, было мало, одежда прилипла к телу, в ботинки натекла вода, но Перрен не обращал на это внимания; точно также не обращает внимания на дождь лесной олень, когда утоляет голод молодыми побегами. Если бы кто-нибудь спросил у Перрена, о чем он думал на протяжении этих двух часов, он затруднился бы ответить. Он попросту ни о чем не думал: просто дождь, запах сосны, лоснящиеся от дождя стволы деревьев и бледно-зеленый папоротник. Каждый звук о чем-нибудь говорил: поспешно прячущаяся в дупло белка, где-то вдалеке осторожно пробирается через лес олень, журчит совсем рядом ручей. Наконец дождь прекратился. Пока Перрен добрался до форта Нета, он успел окончательно высохнуть. Он и позабыл, что его застигла буря.

Форт стоял на грязном пригорке за разрушенной каменной стеной и ржавыми воротами, они дьявольски скрипели, когда Перрен открывал их. Вместо брока у Нета был круглый дом с протекающей по краям крышей и двумя отчаянно дымившими очагами. Хотя здесь, как это обычно бывало, над конюшнями располагались казармы, крыша и здесь была в таком плачевном состоянии, что Нет попросту переместил своих десятерых воинов в полукруглую комнату в своем доме, которая служила большим залом. Спали они на соломенных тюфяках, как попало разбросанных на сухих местах в центре комнаты. У Нета, как и полагалось хозяину, кровать стояла у очага. Среди разбросанных в беспорядке тюфяков стояло также два стола, скамейки, кожаные ведра для собирания капающей с потолка воды, одно элегантное кресло с вырезанным изображением герба, которым являлся Волк. Поставив в конюшню лошадей, Перрен зашел в зал, где увидел своего кузена сидящим в кресле, с вытянутыми на соседний стол ногами.

– Хвала богам, – с улыбкой приветствовал его Нет, – ты появился подобно знамению, кузен. Возьми себе пива. Открытая бочка стоит у второго очага.

Так как их матери были родными сестрами, кузены были очень похожи. У обоих были огненно-рыжие волосы, оба были веснушчатые, с ярко-голубыми глазами, но, в то время, как Нет был красивым парнем, то, говоря о Перрене, наиболее подходящим выражением было бы «ни то, ни се».

Наполнив кружку, Перрен подсел к столу около Нета. На другом конце стола пили пиво и играли в кости воины Нета.

– Так почему я явился как знамение?

– Ты явился как раз вовремя, чтобы отправиться со мной на войну. – Нет сказал это с такой радостной улыбкой, как будто предлагал Перрену роскошный подарок. – На западе у меня есть союзник, тиэрин Граймен, ты ведь кажется, встречал его? – он просит о помощи. Я предполагал послать ему двенадцать человек, но у меня в наличии только десять, так что мне надо где-нибудь наскрести еще двух воинов. Идем со мной, кузен? Это будет хорошее развлечение, а я сэкономлю благодаря тебе расходы на серебряный клинок.

Перрен безнадежно вздохнул. На протяжении долгого времени Нет кормил его, а кроме того, лорду полагалось с радостью встретить приглашение идти на войну. Он выдавил из себя улыбку:

– О, с радостью, а по какому случаю война?

– Будь я проклят, если знаю. Я только сегодня получил известие.

– У тебя есть лишний щит?

– Разумеется. О, боги, Перро, не хочешь ли ты сказать, что ездишь без щита?

– Как видишь, он занимает слишком много места на седле.

– Клянусь, тебе следовало бы родиться дровосеком!

Перрен задумчиво поскреб подбородок, раздумывая над этим предложением.

– Я это так, к слову, – торопливо сказал Нет. – Надеюсь, что вскоре мне подвернется серебряный клинок. Их всегда полно в Кергони. В любом случае, подождем пару дней, а потом отправимся в путь, даже если не будет хватать одного человека. Лучше приехать не в полном составе, чем явиться, когда битва будет закончена.

Боги видно решили, что раз уж лорду Нету суждено отправиться на войну, то надо, чтобы он сделал это немедленно. На следующее утро, незадолго до завтрака, неторопливо зашел огородник и объявил, что у ворот ожидает серебряный клинок. – С ним также и женщина, – добавил он, – мне чертовски жаль ее родственников.

– Она хорошенькая? – спросил Нет.

– Весьма.

Нет и Перрен расплылись в улыбке.

– Великолепно! – сказал Нет, – приведи их сюда, понял?

Через несколько минут вошли серебряный клинок и женщина, оба они были грязные с дороги, женщина была одета в мужскую одежду, на поясе у нее также были меч и серебряный клинок. Хотя ее светлые волосы были коротко, как у юноши, подстрижены, она была не просто хорошенькая, но прелестная, с огромными голубыми глазами и маленьким ротиком.

– Доброе утро, милорды, – изысканно поклонился серебряный клинок. – Я Родри из Абервина, я слышал в вашей деревне, что вы нанимаете людей вроде меня.

– Да, это так, – сказал Нет. – Я не могу предложить вам больше одного серебряного в неделю, но если вы хорошо проявите себя в сражении, я предоставлю вам и вашей девушке приют на всю зиму.

Родри глянул на потолок, где сквозь длинные щели проглядывали солнечные лучи, затем на пол, где на заплесневелой соломе спали собаки Нета.

– Зима еще не скоро, милорд, мы к этому времени уедем.

– Ну, ладно, торопливо сказал Нет, я буду платить по два серебряных, это все, что в моих силах, военные трофеи тоже в вашем распоряжении.

– Договорились. Ваша светлость известна своей щедростью.

Ради Джил Нет выделил серебряному клинку комнату, вместо обычного соломенного тюфяка в большом зале. Хотя стены, плетенные из прутьев, были грязными, но в комнате была дверь. Вместо того, чтобы сесть на солому на полу, Джилл взобралась на неустойчивый деревянный сундук и наблюдала оттуда за тем, как Родри чистит свою кольчугу. Свет свечи падал на его нахмуренные брови, он энергично счищал старой тряпкой ржавчину с колец кольчуги.

– О чем ты думаешь? – спросила Джил.

– О старой поговорке: «бедный, как лорд Кергонеи».

– Лорд Нет удивительно соответствует этой поговорке, не правда ли? Что, мы и вправду собираемся остаться здесь на все лето, да еще и на зиму?

– Разумеется, нет. Я скорее буду спать на обочине дороги. Ты уверена, что когда я уеду, тебе будет здесь спокойно?

– О, несомненно собачья конура может быть довольно удобной, когда в ней нет собак. Как ты думаешь, сколько времени продлится война?

– Война? – он с усмешкой поднял голову. – Это слишком громко сказано, любовь моя. Если союзники Нета похожи на него, то несомненно, будет много крика, небольшая стычка, этим и закончится «война».

– Буду надеяться, что ты прав. Я чувствую приближение опасности.

Улыбка Родри угасла, он отложил в сторону кольчугу. – Что-то большее, чем этот твой Двуумер?

– Совершенно верно, но это не совсем опасность, вызванная битвой, я даже не совсем уверена, что именно я чувствую, прости меня. Я ничего больше не могу сказать.

– Хотелось бы, чтобы ты ошиблась. – Он замолчал, надолго опустив взгляд на солому на полу. – Я… ах, пропади оно все пропадом, давай забудем об этом!

– Я знаю, о чем ты думаешь. Я не вижу твоей смерти. О, боги, а если бы я когда-нибудь и увидела это, не думаешь же ты, что умоляла бы тебя не идти на войну?

– А какой в этом смысл? Когда настанет мое время, я с таким же успехом могу умереть от лихорадки, или упасть с лошади, как и пасть от меча. Позволь мне просить тебя о милости, любовь моя. Если ты когда-нибудь увидишь мою смерть, не говори мне об этом.

– Не скажу, обещаю тебе.

Благодарно кивнув ей в ответ, Родри поднялся на ноги, потянулся и посмотрел вниз на блестевшую в свете свечи кольчугу. Он был так прекрасен, что Джил почувствовала, как на глаза у нее наворачиваются слезы; он вынужден рисковать жизнью из-за мелких междоусобных войн таких людей, как лорд Нет. Как это она делал всегда в ночь, перед тем, как Родри отправиться на войну, она гадала, увидит ли она его вновь живым?

– Давай отдохнем, любовь моя, – сказал Родри, а то мне уже не скоро доведется лежать с тобой в постели.

Лежа на его руке, Джил ощутила все нарастающее ощущение боли, которое становилось ближе и ближе к чувству страха. Она крепко сжала его в своих объятиях, он целовал ее и эти поцелуи изгоняли из нее этот страх.

Рано утром был произведен небрежный смотр войска. Джил стояла на обочине дороги и наблюдала как воины выстраиваются в беспорядочную линию позади двух лордов. В конце шеренги четверо воинов, в том числе и Родри, вели нагруженных провизией вьючных лошадей, так как у Нета не было собственной повозки, запряженной волами и он не мог одолжить ее у фермеров, как он это обычно делал. Когда, казалось, шеренга была уже выстроена, кто-то завопил, что что-то забыли и стремительно бросился назад в дом, потом в конюшню. В последний момент Нет обнаружил, что у Перрена нет шлема. В конюшню, которая одновременно служила и складом оружия, был послан слуга.

Перрен стоял и невозмутимо потирал себе шею, пока Нет почем зря ругал его, называя дровосеком и кое чем похуже. Джил перехватила взгляд Родри, он вздохнул и возвел глаза к небесам, призывая в свидетели странности Перрена богов. Джил никогда не доводилось видеть благородного лорда, подобного Перрену, она не знала, что ей делать, то ли плакать, то ли смеяться над ним. Высокий, но худой, с узкими плечами, длинными руками и непропорционально тяжелыми кистями, хотя лицо его нельзя было назвать уродливым, у него были огромные глаза, тонкий рот, приплюснутый нос, ходил он с грацией цапли.

Когда слуга принес заржавленный шлем, Нет объявил, что если кто-нибудь еще что-либо забыл, то будь оно проклято, они обойдутся и так. Джил в последний раз поцеловала Родри, затем побежала к воротам, чтобы еще помахать на прощание войску. Беспорядочной шеренгой они рысью спустились с холма и исчезли вдали за брызгами грязи. Молясь про себя за безопасность своего любимого, Джил пошла назад к форту и долгому утомительному ожиданию новостей.

Небольшие владения тиэрина Граймена находились в трех днях езды на восток от Форта Нет. Узкая дорога петляла среди остроконечных гор и низкорослых сосен. Местность в большинстве своем была необитаемой, только в десяти милях от форта тиэрина войско подошло к небольшой деревне, одной из трех, находящихся в вассальной зависимости у Греймена. Когда воины поили у деревенского родника лошадей, Перрен заметил испуганно наблюдавшие за ними глаза жителей. Война в Кергонее была подобна буре, срывающей с крыш домов соломенные крыши.

До форта Греймена они добрались к вечеру. Он был расположен на невысоком холме, возвышающемся среди обширного плоского пастбища, окаймленного деревьями. Большие ворота были распахнуты, во дворе было полно народу и лошадей. Как только воины Нета спешились, к их полному замешательству, к ним тут же подбежали помощники конюха и увели их лошадей. Тиэрин вышел лично поприветствовать подкрепление. Это был седой темноволосый мужчина, под полотняной рубахой у него выпирали крепкие мускулы.

– Искренне рад видеть тебя, Нет, – сказал он, – не хватало как раз твоих двенадцати человек к тому, количеству войска, что мы собирали.

За уверенным голосом тиэрина Перрен уловил скрытую тревогу, и для этого, как выяснилось позже на военном совете в большом зале, были основания. Даже с Нетом и тремя другими союзниками у Греймена было всего две сотни человек. Тиэрин Натрек выставлял вместе со своими союзниками против него триста человек. Спор был из-за двух квадратных миль пограничных земель между их владениями, но вражда давно уже переросла эти пределы. Хотя Греймен хотел представить вопрос на суд верховного короля, Натрек несколько недель назад отказался от этого предложения. В результате стычки между двумя конными патрулями был убит единственный сын Натрека.

– В результате он жаждет моей крови, – завершил свой рассказ Греймен. Я ободрал всю округу, чтобы снабдить провизией форт. Никогда не знаешь, что придет в голову человеку, ставшему на путь кровной мести.

Остальные лорды глубокомысленно закивали в ответ, а Перрен искренне пожалел о том, что он не родился дровосеком. Кровавая месть может длиться годами, а он, связанный законами чести, ради Нета должен будет участвовать в этой войне.

После еды лорд собрал вокруг стола совет, разложив грубую карту западной Кергонеи. Стоя над картой, они пили, спорили, кричали друг на друга, в то время как Перрен лишь молча слушал все происходящее. Он был членом совета лишь благодаря своему происхождению; так как у него не было никакого войска, он не имел права голоса при принятии решений. Он оставался, пока лорды принимали план Нета, состоящий во внезапной атаке на врага, а потом тихонько улизнул. Он взял у пажа фонарь со свечой и отправился в конюшню. Найдя там своего серого в яблоках, он повесил фонарь на гвоздь на стене и сел на ясли. Серый склонил голову к груди Перрена и тихонько захрапел. Перрен нежно поскреб его за ушами.

– Да, дружище, неизвестно, увижу ли я зиму, дела и в самом деле обстоят таким образом.

Счастливый, что не надо задумываться о таких вещах, как будущее, серый покусывал его рубаху.

– По крайней мере, тебе не грозит эта опасность, хоть это радует.

Если бы в Дэвери, битвы велись бы верхом на лошадях, то никакие чувства чести или долга не заставили бы Перрена идти на войну, но так как в этой бедной провинции лошади были слишком большой ценностью, чтобы посылать их на бойню войны, то в битвах они не участвовали. Но даже зная, что его другу не угрожает опасность, при мысли о предстоящей битве у Перрена защемило сердце. Каждый раз, когда он был вынужден идти на войну, Перрена мучил вопрос, не трус ли он. Несомненно, что каждый лорд в провинции посчитал бы его таковым, если бы им довелось узнать о его истинных чувствах по поводу чести и воинской славы, которые значили для Перрена гораздо меньше, чем ловля рыбы в горных речках или сидение на лугу и наблюдение за пасущимися оленями. В такие минуты его преследовала пословица: «Что может быть у человека дороже чести?» Перрен никогда не говорил вслух о своих сомнениях, даже Нету, самое первое чего он не понимал – почему он должен идти на войну и убивать людей, которых никогда до этого не видел.

– Ах, ладно, дружище, моя вэйр придет, когда это будет суждено, я думаю. Интересно, а у лошадей есть вэйр? Жаль, что ты не умеешь разговаривать. Мы могли бы великолепно поболтать на эту тему, правда?

Неожиданно Перрен услышал, как тишину нарушил звук открываемой двери. В свете фонаря сверкнул серебряный кинжал, к стойлу быстрыми шагами подошел Родри.

– О, это вы, милорд. Капитан тиэрина поручил мне присматривать за конюшнями, я услышал внутри какой-то разговор. – Родри удивленно огляделся вокруг, – здесь есть еще кто-нибудь?

– А… видите ли, я просто разговаривал с моей лошадью.

В глазах Родри промелькнула скрытая насмешка, Перрен привык к этому.

– Понятно. Милорд, позвольте вас спросить, мы завтра идем в атаку?

– Да. Планируется атака с фланга, чтобы нанести неожиданный удар.

Родри искренне улыбнулся, услышав эту новость. Он был красивым, сильным мужчиной и стремился в бой. Он был как раз таким человеком, на которого хотел бы походить Перрен, но как раз такие люди обычно презирали его. Перрен не был уверен, завидует ли он серебряному клинку или ненавидит его. И то, и другое вместе, – решил он позже.

Утром перед рассветом армия собралась во дворе, в свете фонарей блестели доспехи. Люди были молчаливы, лорд угрюм, лошади беспокойно перебирали ногами, вздергивая головы при каждом отблеске шлема или меча. Как обычно, воины Нета последними заняли свое место в строю, они кричали друг на друга, перебранивались из-за пустяков, вроде того, кто с кем стоит. Заняв свое место позади кузена, Перрен увидел Родри, который улыбался сам себе, как будто пожирал глазами прекрасную женщину.

– Нам надо пересечь деревню, – сказал Нет, – тебе предстоит пойти в разведку, Перро.

– Не сомневаюсь. Клянусь, никому из вас не найти дорогу среди деревьев в горах. – И в лесорубах есть своя польза.

В ответ Перрен лишь пожал плечами. Нетерпеливость лошадей наводила его на мысль, не ожидает ли их впереди несчастье: иногда животные могут сказать об этом, это Перрен знал по собственному опыту.

Наконец Греймен подул в серебряную трубу. Когда рассвет посеребрил небо, открылись ворота. Первым с высоко поднятым в руке мечом, выехал тиэрин, вслед за ним, стуча копытами, следовал его личный отряд, шеренга в четыре ряда змеилась вниз по холму. Неожиданно Перрен услышал далекий боевой клич, как будто кто-то спешил встретить Греймена прямо под стенами. Ближайшие к воротам люди в ярости закричали; зазвучали трубы, зовущие к бою. Натрек приготовил свой собственный сюрприз.

Началась толчея, крики, суматоха, люди поспешно слезали с лошадей, хватали шлемы и щиты и стремительно бежали из форта. Перрен слез с лошади, в последний раз похлопал своего серого:

– Прощай, дружище и молись Эпоне, чтобы мы снова встретились.

Попрощавшись с лошадью, Перрен побежал вслед за Нетом через ворота форта. Битва развернулась на середине холма, яростный водоворот ощетинившихся мечами и пиками воинов Натрека вперемешку с лошадьми без всадников рвались наверх, в то время как Гремен со своими людьми пытался оттеснить их назад. В стоящей столбом пыли Перрен почти что сразу потерял из виду Нета. Тут справа его атаковал плотный парень с сине-желтой вражеской эмблемой. Перрен выбросил вперед щит, отразил удар, затем отпрянул назад и нанес противнику сильный удар в бедро, тот, чертыхаясь, споткнулся. Перрен, в свою очередь, был тяжело ранен в правую руку. Размахивая мечом, противник ретировался. Преследуя его, Перрен увидел, что вражеский поток откатился назад к подножию холма. С воинственными криками люди Греймена устремились за ними.

– Нам следовало бы закрепиться на этой высоте, – подумал Перрен.

Но было уже слишком поздно, а кроме того, никто не подчинился бы его приказу, если бы даже Перрен и отдал его.

Внизу на равнине битва превратилась в беспорядочную драку столпившихся в тесноте людей. Перрен рванулся к ближайшему от него противнику, но в этот момент неожиданно услышал смех, радостный гогот, переходящий временами в вой, он перекрывал треск и звон мечей, ударяющихся о щиты и кольчуги. Это звучало так жутко, что Перрен на мгновение остановился, глядя в сторону, откуда доносился этот смех и стараясь определить его источник. Это любопытство спасло ему жизнь. Оглянувшись, он увидал, что прямо на него бегут три человека, у всех были желто-голубые щиты. Закричав от ужаса, Перрен взметнул щит и меч, и как раз вовремя, в ту же секунду на него обрушилось два удара, которые он успел парировать.

Если третий противник вел себя как при поединке, то двое остальных быстро приближались к нему как грязные убийцы. Отчаянно увертываясь и парируя удары, Перрен вновь услышал смех, пронзительный, завывающий, сейчас он был даже громче, пока вдруг справа одного из его врагов неожиданно атаковал Родри и двумя ударами с плеча убил его. Задыхаясь, Перрен изо всех сил размахнулся мечом на другого желто-голубого, но промахнулся, и, оступившись, чуть не упал. Стараясь удержать равновесие, он увидал, как его противник упал, пронзенный в спину сквозь соединения его кольчуги. Родри выдернул из раны меч, с которого брызгами полетели капли крови.

– Спасибо, серебряный клинок, – выдохнул Перрен.

В ответ Родри лишь рассмеялся, глаза его при этом так дико блестели, что Перрен испугался, что сейчас он бросится на него.

Крича что было мочи, подбежали пятеро воинов Нета и увлекли Перрена и Родри к гуще сражающихся, в центре которой находился сам Греймен. Несмотря на то, что Перрен старался держаться, сплошной строй был разрушен и вовлечен в общий водоворот, в то время, как началось сказываться численное преимущество войска Натрека.

Перрена оттолкнули двое союзников и он оказался отрезанным от остальных, ему показалось, что он видит впереди Нета, и Перрен побежал следом за ним, но когда бегущий впереди парень повернул и поднял щит с изображением красного желудя, оказалось, что это противник. Проклиная все на свете, Перрен атаковал его, но тут что-то ударило его сзади.

Его словно обожгло пламя, потом жгучая боль распространилась на плечи, пальцы, сжимающие рукоятку меча ослабли, у него закружилась голова, но он сумел подставить щит под очередной удар. Он попытался занести меч, но пальцы его разжались и выпустили клинок. Он почувствовал как по руке течет кровь и стекает в латунную рукавицу.

Враг продолжал теснить его, Перрен размахнулся щитом, как оружием и, продолжая размахивать им, уклонялся от ударов, земля качалась у него под ногами, позади тоже были враги.

С криком отчаяния Перрен бросился с выставленным вперед щитом на таран стоящего перед ним противника. Застигнутый врасплох этим самоубийственным маневром, воин поскользнулся и упал на спину. Испуганный Перрен упал вместе со щитом на него сверху, придавив его с размаху всей своей тяжестью. Голова соперника резко откинулась назад и он затих, то ли мертвый, то ли всего лишь оглушенный.

Перрен кое-как поднялся, без зазрения совести бросил свой щит и побежал в сторону форта, до которого было всего несколько ярдов. Но неожиданно он понял, что битва проиграна, что поле битвы принадлежит врагу, что остатки его товарищей бегут к воротам прямо перед рядами желто-голубых щитов. Он упал на колени и смотрел, как захлопываются ворота. Мимо бежали перекликаясь враги.

– Они собираются сидеть в осаде – ублюдки – заходите с тыла!

Никто не обращал внимания на полумертвого воина, тяжело сидящего на земле. Тут Перрену пришло в голову, что без щита в этой суматохе никто не признает в нем врага. У него ужасно кружилась голова, шатаясь, он поднялся на ноги, левой рукой схватил меч с ближайшего трупа, и побежал за остальными, крича:

– Заходите с тыла! Несмотря на то, что Нет презирал Греймена, он очутился в этой ловушке в форте, в полуголодной осаде, без всякой надежды, что кто-то поможет снять эту осаду. Греймен собрал на эту битву всех своих союзников.

В этой пыли и суматохе хитрость сработала хорошо. Перрен держался с остальными примерно ярдов двадцать, затем откатился назад и побежал к деревьям, растущим на краю поля. Если кто-то и видел, как он бежит туда, то не было времени его преследовать. Среди сосен находились аккуратно привязанные лошади Натрека, с ними было всего несколько слуг. Перрен напал на ближайшего конюха, который без сопротивления моментально сорвался с места и побежал. Одним взмахом Перрен перерезал веревку, отшвырнул меч и схватился за поводья великолепного гнедого жеребца. – Хорошая лошадка, пожалуйста, помоги мне.

Гнедой терпеливо ждал, пока Перрен взбирался в седло. Держась в тени деревьев, Перрен направился подальше от поля битвы. Хотя каждый шаг лошади отдавался жгучей болью в правой руке и весь мир кружился у него перед глазами, он, до крови закусив нижнюю губу продолжал ехать. Ему было необходимо сообщить обо всем Беноику, это было единственное, о чем он позволял себе думать. Выехав на дорогу, Перрен пустил лошадь галопом. Галоп, рысь, галоп, рысь – вперед и вперед – мысль о том, что в Спейбруне он сможет получить помощь, придавала ему силы, хотя временами он сомневался, доберется ли он живым до деревни; кровь на руке высохла, свежая не появлялась.

Незадолго до полудня Перрен достиг вершины последнего перед Спейбруном холма и остановил лошадь.

Он долго смотрел вниз на покрытое раскаленной золой и обуглившимися бревнами пространство, над которыми плавали клубы дыма. Легкий ветерок принес вместе с запахом дыма другой тошнотворный запах, очень напоминающий запах горелой свинины; некоторые жители не успели убежать.

– О, боги, по-моему наш Натрек, мстит слишком сурово.

Жеребец захрапел и вскинул голову, испуганный запахом гари. Перрен тронул с места лошадь, объехал руины и повернул назад в сосновый лес. Несмотря на то, что был не в состоянии ни поднять руку, ни шевельнуть пальцами, он собирался попытаться добраться до форта Нета. Пробираясь дикими тропами, он мог сократить путь миль на пятьдесят. Заехав вглубь леса, Перрен снова остановился и подумал о форте, он отчетливо видел его в мыслях, вспоминал те теплые, безопасные времена, когда он наслаждался там компанией Нета.

Отогнав от себя эти мысли, он снова двинулся в путь, держа курс прямо на форт. Каждый раз теряя основную тропу, он испытывал глубокое беспокойство, что-то наподобие страха или тревоги кололо его. Как только он повернул в правильном направлении, беспокойство исчезло. Хотя Перрен не мог понять, как это произошло, но он вышел на дорогу, которая должна была привести его к тому месту, которое он в прошлом мысленно не раз считал своим домом. Перрен продолжал пробираться через лес, пока не село солнце. Затем он слез с лошади и несколько миль вел ее за собой; он спотыкался и с трудом заставлял себя идти. Вскоре они вышли к небольшой речке. Он ослабил левой рукой удила лошади, казалось, это заняло у него вечность. Наконец, лошадь смогла напиться.

– Прости, дружище, но овса нет.

Лес медленно кружился вокруг него в золотом тумане. Перрен сел на землю, и тут же упал.

Остатки армии подобно овцам, застигнутых снежным бураном, сбились в большом зале. Девяносто из них находились в удовлетворительном состоянии, человек двадцать было тяжело ранено. Родри сидел на полу с семерыми оставшимися в живых воинами Нета. Они молча смотрели на стоящий поперек зала почетный стол, за которым, голова к голове, пригнувшись к столу, скрытно держали совет Греймен и его союзники. Перепуганные служанки, еле переставляя ноги, двигались между воинами и раздавали им скудные порции водянистого пива. У очага, предназначенного для слуг сидел юный паж и рыдая спрашивал, доведется ли ему когда-нибудь еще увидеть свою мать. Наконец Нет кончил совещаться и прихрамывая, подошел к своим людям. Он скорее соскользнул по стене, чем сел на набросанную на полу солому.

– Вам следовало бы лечь, милорд, – сказал Родри.

– Эта проклятая рана не так уж и тяжела. – Нет положил руку на бедро, как бы стараясь прикрыть окровавленную повязку.

– Простите, милорд.

– Как и вы меня. Всем нам надо следить за собой.

Остальные молча кивнули, глядя кто в пол, кто в пространство, но все избегали смотреть друг на друга.

– Провизии у нас хватит на хороших семь недель, – продолжал лорд. – А если мы начнем есть лошадей, то и на дольше.

– Есть какие-нибудь надежды на переговоры? – спросил Родри.

– Надежды всегда есть. Завтра Греймен пошлет вестника.

Родри наблюдал за переговорами с расстояния, с крепостного вала, встав на рассвете на дозорную вахту. Он увидал, что люди Натрека очистили поле боя от трупов, обнажив израненную, залитую кровью землю, занимавшую пространство ярдов в триста. Дальше виднелись палатки и лошади осаждающих. Вокруг форта рысью проскакал конный патруль. По грубым прикидкам Родри у Натрека по меньшей мере сто тридцать человек.

Примерно через час после рассвета ворота распахнулись и наружу выскользнул камергер, в руках у него был длинный посох обвитый красными лентами. К нему подскакал патруль, прямо в седлах совершили полупоклон и эскортировали его к лагерю. Родри оперся о крепостной вал и ждал. Когда мимо с карканьем пролетели вороны, Родри позавидовал их крыльям.

Хотя вестник вернулся примерно через полчаса, Родри был вынужден ждать новостей, пока не освободился от вахты. Он спустился со стены по лестнице и поспешил в большой зал, где в зловещем молчании ели воины. Хотя остальных лордов в зале не было, Нет ел вместе со своими людьми. Родри сел за стол и потянулся в корзинку за толстым ломтем хлеба, вопросительно глядя при этом на лорда.

– Натрек не пошел на переговоры, – тихо сказал Нет. – Он предложил Греймену, что если мы сдадимся без боя, он пощадит женщин и детей. В противном случае, он разрушит форт до основания и уничтожит в нем все живое.

Родри тихо выругался, остальные лишь молча кивнули.

– Этот Натрек жестокий человек, – продолжал Нет, и он поклялся кровно отомстить.

– Ну, а если мы сдадимся, он что, повесит каждого мужчину в форте?

– Совершенно верно, серебряный клинок.

Родри отложил хлеб в сторону… У него мелькнула мысль, что лучше было бы сделать вылазку, умереть в бою, умереть достойно, чем раскачиваться в петле как конокрадам, но здесь, в форте, находилась жена тиэрина, ее служанки, его дочери и маленький сын.

– Ах, ну и ладно, – сказал Родри, – лучше умереть от веревки, чем от лихорадки. Говорят, что это лишь одна конвульсия, и конец.

– Несмотря на то, что ты серебряный клинок, ты порядочный малый, Родри из Абверена. Я могу лишь надеяться, что мои благородные союзники поступят столь же благородно.

– Послушайте, милорд! Не думаете же вы, что у них будут по этому поводу споры?

– Да. Ладно, черт побери, мы протянем еще некоторое время, пока окончательно что-то предпримем. Ублюдок может подождать несколько дней, пока будет смаковать свою никчемную победу.

– А почему ему не подождать, пока мы не умрем от голода?

– А что, если он изменит свои условия?

Перрен очнулся от солнечного света, лучи которого словно золотые копья, коснулись его затуманенных глаз. Перрен сел и вскрикнул от пульсирующей боли, пронзившей его руку. Он на четвереньках подполз к речке и напился, черпая воду левой рукой. Оглядевшись вокруг, он понял, что его лошадь ушла. Он с трудом поднялся на ноги, ступил несколько шагов и понял, что ему ни за что не пройти двадцать миль, отделявших его от форта. Он прошел еще несколько ярдов и продолжал идти дальше, едва переставляя ноги, у него вдруг появилось очень странное ощущение, какой-то настороженный трепет, уверенность, что где-то поблизости находится если не его, то какая-нибудь другая лошадь. Подчиняясь этому ощущению, не обращая внимания на мысли, что все равно он не сможет прямо сейчас направиться в форт, он пробирался между деревьями, пока наконец, не увидел впереди брезжущий свет, который означал, что за деревьями находится горный луг. Желание увидеть лошадь было настолько сильным, что он позабыв обо всем на свете ринулся вперед и ударился раненой рукой о дерево. Взвыв от боли, он услыхал в ответ прямо перед собой ржание. На этот раз осторожнее, он поспешил из лесу на небольшую, поросшую травой долину, на которой пасся гнедой жеребец, поводья его тянулись по траве. Шатаясь, Перрен взобрался в седло, лошадь подняла голову и ткнулась мордой в его руку.

– Давай снимем уздечку, дружище, а то если я умру по дороге, ты погибнешь от голода, запутавшись поводьями за кусты или еще что-нибудь.

Снять уздечку одной левой рукой стоило большого труда, но в конце концов, Перрен справился с этой задачей. Склонившись, чтобы не упасть, на жеребца, Перрен порылся в седельном вьюке и нашел там запасную рубашку бывшего хозяина и ломоть молодой оленины. С помощью зубов и левой руки он кое-как разорвал рубаху на полосы и соорудил перевязь для раненой руки. Затем поел на ходу оленины, управляя лошадью с помощью колен.

Всю вторую половину дня он медленно продвигался вперед, лавируя между разросшимися деревьями, взбираясь на горы и спускаясь вниз, пока сумерки не покрыли оставшиеся десять миль. Найдя очередной луг, Перрен дал возможность лошади попастись, позавидовав ей при этом, что она может набить желудок травой, в то время, как у него самого сводило желудок от голода. Несмотря на то, что он рассчитывал отдохнуть совсем немного, Перрен уснул, как только коснулся земли.

Когда он проснулся, луг освещала луна. Рядом, опустив голову, спал гнедой. Ночь была неправдоподобно тихой; ни крика совы, ни пения сверчков. Перрен сел, удивленный этой тишиной. У края луга кто-то стоял. Чертыхнувшись, он поднялся на ноги, мысленно сожалея о брошенном на поле боя мече. Стоявший сделал шаг вперед, он был очень высоким, или это только казалось в лунном свете? Казалось, он источал бледный свет, ощутимый, как вода, стекающая с его обнаженных рук, мерцающая на золотом обруче на шее, блестящая на развесистых, похожих на оленьи рогах, хотя из-под них на Перрена смотрели вполне человеческие глаза. Перрен зарыдал от неистовой радости: – Каран, – прошептал он. – Мой самый главный бог.

Божество продолжало идти. Его прозрачные темные глаза рассматривали Перрена не недоброжелательно, а просто сдержанно; бог поднял руки, благословляя человека, который, наверное, был его последним почитатель во всем Дэвери. После этого он исчез, оставив Перрена дрожащим в благоговейном страхе, который свел на нет всю его боль и изнеможение. Обливаясь слезами он подбежал к тому месту, откуда появилась фигура бога и упал коленями на траву, которая была теперь священной, так как ее касались ноги бога.

Гнедой поднял голову и сонно заржал, нарушив чары. Перрен сел в седло и направил лошадь через темный лес, инстинктивно выбирая дорогу. Хотя он продолжал ехать всю оставшуюся ночь, до самого утра, Перрен не чувствовал ни боли, ни голода, рана напоминала о себе лишь отдаленной тупой болью. Примерно через час после рассвета Перрен вышел из лесу, до форта Нета оставалось около мили. Он рысью поднялся на вершину холма, слез с лошади и повел усталое животное к воротам. Он услышал крики, навстречу ему выбежали люди, ему стало не по себе. Навстречу бежала Джил, Перрен сосредоточил все свое внимание на собственных ногах.

– Лорд Перрен! Они все погибли?

– Чертовски близко к этому. Осаждены.

С этими словами он потерял сознание, погружаясь в благословенную темноту, где, казалось, на встречу с ним пришел священный олень.

Джил и слуга по имени Сейбен стояли по обе стороны от Перрена, лежащего на столе в большом зале. Размочив засохшую, пропитанную кровью рубашку, Джил отделила ее от раны и стала вспоминать все, что говорил ей когда-то Невин об искусстве применения целебных трав, но от этого было мало пользы, так как у нее не было ни должных навыков, ни драгоценных нужных трав. Единственное из целебных трав, что мог найти на огороде Сейбен – это был розмарин. Но, как говорил Невин, любое зеленое растение лучше, чем ничего. Освободив рану полностью от рубашки, Джил послала Сейбена за дополнительной горячей водой и медом, затем тщательно очистила рану от остатков ворсинок льняного полотна. Появился ее серый гном и пригнулся на столе, чтобы посмотреть, что происходит.

– Не так плохо, как я боялась, – сказала ему Джил. – Видишь? Просто срезана мышца и поврежден тот большой кровеносный сосуд под мышкой.

Мрачно кивнув в ответ, гном, склонив голову к плечу, сосредоточенно рассматривал лежащего без сознания человека. Неожиданно он подпрыгнул и зашипел, как кот, он широко разинул рот, так что был виден каждый клык, вытянул руки и скрючил пальцы как когти. Джил так была поражена этим неожиданным проявлением эмоций, что, едва успела схватить гнома, когда тот собрался броситься на Перрена.

– Прекрати! – она встряхнула гнома, – что случилось?

Лицо его исказилось от ненависти, но он обмяк в ее руках.

– Не смей кусать лорда Перрена. Он и так болен, а кроме того, он не сделал тебе ничего плохого.

Гном тряхнул головой, как будто ему необходимо было что-то сказать.

– Что? Послушай, маленький братец, почему бы тебе не прийти попозже и не попытаться все мне объяснить?

Вернулся Сейбен, за которым шел следом помощник конюха, и гном исчез. Джил промыла рану водой, затем сказала, чтобы Сейбен держал Перрена за руки, а помощник конюха – за ноги. Скрежеща зубами, она вылила мед прямо на открытую рану. Завыв от боли, Перрен вернулся из забытья и завертелся на месте. Двое мужчин едва удержали его.

– Простите, милорд, – твердо сказала Джил, – но это необходимо проделать, чтобы рана не загноилась.

С минуту Перрен просто хватал воздух открытым ртом; затем повернул голову и посмотрел на Джил.

– Я забыл, где нахожусь, продолжайте, – пробормотал он.

Джил туго свернула кусочек тряпки и дала ее Перрену, чтобы он закусил ее зубами, затем второй раз промыла рану. Он всего лишь раз содрогнулся, а потом продолжал лежать так тихо, что Джил подумала, что он снова потерял сознание, но глаза раненого были открыты и в них было такое сопротивление боли, что она пришла в восхищение. К счастью, худшее было позади. Джил приготовила припарку из листьев розмарина, положила ее на рану и забинтовала чистой льняной тряпкой.

– Беноик, – проговорил Перрен, – мне надо скакать к Беноику.

– Вы не в состоянии, если вы попытаетесь это сделать, вы умрете от потери крови. Скажите мне, что вы хотите ему передать и я выполню ваше поручение.

– Скачите к моему дяде. Скажите ему, что Нет сидит в ловушке в форте Греймена. – Голос его превратился в шепот. – Ваш Родри был еще жив, когда я в последний раз видел его.

– Спасибо. – Хотя Джил готова была разрыдаться, она сделала все возможное, чтобы голос ее звучал спокойно. – Я буду молиться, чтобы он остался жив.

Пока Сейбен рассказывал Джил, кто такой Беноик и как добраться до Прен Кладана, она оторвала от окровавленной рубашки Перрена эмблему с изображением волка, чтобы взять ее с собой как опознавательный знак. Отправившись в путь, Джил взяла с собой двух лошадей, меняя их, она могла скакать с курьерской скоростью. Отъехав от форта на порядочное расстояние, она позвала гнома, который тотчас появился на выступе седла.

– Ты сможешь разыскать Родри? Можешь сказать мне, жив он еще, или нет?

Гном согласно кивнул в ответ, похлопал ее по руке и исчез. Оставшись на дороге одна, когда никто не мог видеть ее, Джил разрыдалась в голос.

На следующий день, вскоре после рассвета, Родри вскарабкался на крепостной вал и выглянул за стены форта. Было туманное утро, вражеский лагерь просыпался; между грязными парусиновыми палатками красными цветами горели костры для приготовления завтрака, позевывающие люди возились со своими лошадьми. Прямо за лагерем начинался круг земляных укреплений, футов в двадцать, пока насыпь граничила со рвом, который вскоре полностью окружит их и блокирует все попытки бегства. Со стороны Натрека это было бесполезное усилие. Решение было принято. Скоро лорды капитулируют и все мужчины будут повешены, чтобы спасти женщин и детей. Все, чего хотел Родри, чтобы это поскорее произошло, чтобы не мучиться ожиданием. Когда ему было четырнадцать лет, он впервые столкнулся со смертью, начал узнавать, как жизнь готовится к встрече со смертью; в двадцать три года он был уже мастер в этой области военного искусства. Теперь пришел его черед, но его вэйр ждет его на конце веревки.

Умереть в петле, быть брошенным в ров вместе с сотней остальных людей, встретивших такой же конец, лежать далеко от Элдифа, безымянным, неоплаканным, просто серебряным клинком, которому не повезло, что он нанялся не к тому хозяину – не это ли его вэйр? Родри потряс головой, отказываясь в это верить, к этому концу привели его неистовая боевая гордость, те странные пророчества Двуумера и магические битвы; он был в таком оцепенении, что не ощущал никакого страха, было лишь немного грустно, да угнетала его черная депрессия, что никогда ему не увидеть больше Джил. Что было бы, если бы он вместо запада отправился на восток и нанялся бы не к Нету, а к Натреку? Он решил, что было бы еще хуже, ему пришлось бы быть участником этого бесчестного акта. Он умрет, а Натрек останется жить, но, по крайней мере, он сохранит свою честь, в то время как лорд ради ненависти отшвырнул свою честь прочь.

Родри был так погружен в свои раздумья, что когда кто-то дернул его за рукав, он, не думая ни о чем, выхватил меч из ножен и начал размахивать им вокруг. На крепостном валу стоял серый гном Джил и улыбаясь смотрел на него, в то время как он возбужденно продолжал размахивать мечом. У Родри вспыхнула надежда. Если он только сумеет понять это маленькое существо, если он только сможет передать Джил – но что она сможет сделать? Побежать к великому лорду и сказать, что рассказал ей дикий народец? Надежда снова умерла.

– Дьявольски приятно видеть тебя, маленький братец, но понимаешь ли ты, какое зло обрушилось на меня?

К его большому удивлению, гном кивнул в ответ, потом поднял длинный палец, как бы призывая к вниманию. Неожиданно вокруг него появился дикий народец, маленькие голубые феи, толстые желтые гномы, незнакомые серые малые и уродливые маленькие девушки. Родри никогда еще не видел на крепостном валу такой многочисленной толпы.

– Что все это значит?

Серый гном щелкнул пальцами, и дикий народец выстроился по парам и принялся ритмично подпрыгивать, выставив при этом вперед одну руку. Серый гном стоял во главе строя, как и остальные, выставив вперед руку, но левая рука при этом тоже была поднята вверх, как будто держала меч. Наконец, Родри все понял.

– Армия! О, великий Белл! Ты имеешь в виду, что кто-то собирается вызволить нас из осады?

Гном подпрыгнул и затанцевал, в то время как остальные согласно кивали Родри в ответ. Послышался шорох, и все, кроме гнома исчезли. Глаза Родри наполнились слезами, он вытер их и сделал судорожное глотательное движение, не в силах сразу заговорить.

– Ты сказал Джил, что я в западне?

На этот раз ответа не последовало. Гном пососал палец, затем принялся расхаживать взад и вперед, имитируя деревянную, неуклюжую, кривоногую походку.

– Лорд Перрен? Он убежал с поля сражения?

Хотя гном утвердительно кивнул, выражение его лица при этом было странно кислым. Он пожал плечами, будто отгонял что-то неприятное, затем прыгнул на плечо Родри и поцеловал его, прежде чем исчезнуть. Родри откинул голову назад и рассмеялся – он сообразил, что надо пойти к благородным лордам и довести до их сознания, что спасение уже в пути и что нет никакой необходимости капитулировать, естественно, говоря все это, не следует упоминать дикий народец.

– О, куча дерьма!

Все утро, наблюдая за конным патрулем, постоянно объезжающим форт, Родри снова и снова обдумывал вставшую перед ним проблему, пытаясь найти нужные фразы и тут же отвергая их, и снова ища нужные слова. В конце концов, он дождался пока лорд Нет неуклюже вскарабкался по веревочной лестнице и прихрамывая подошел к нему.

– Решил взглянуть на этих ублюдков. – Нет оперся о стену и посмотрел вниз, его рыжие волосы были странно тусклыми в свете солнечных лучей, как будто он был болен. – Ах, все равно скоро будем висеть и все будет кончено.

– Послушайте, милорд, я как раз сейчас думал об этом, и…

– По крайней мере, у меня нет вдовы, которой пришлось бы оплакивать меня, – продолжал лорд, как бы не слыша Родри. – Черт побери, я всегда хотел передать после смерти свои земли Перрену, а получилось, что он умер раньше меня.

Нет был близок к тому, чтобы разрыдаться, чему Родри был крайне удивлен, так как считал смерть Перрена небольшой потерей. Вернее сказать, он мог бы считать ее потерей еще несколько часов назад.

– Послушайте, милорд, а если он убежал с поля?

– В самом деле! А если вдруг ворона запоет как зяблик? Перрен не был искусным фехтовальщиком, серебряный клинок, а Натриковы сукины сыны приканчивали после боя всех раненых.

– Это верно, но…

– Я знаю, о чем вы думаете, – резко сказал Нет, – к чему оплакивать бедного Перрена? Для него же лучше, что он умер.

– Совсем нет, милорд, ничего подобного!

– Простите. Я забыл, что вы плохо знали его. Мне тошно от этой болтовни, типа: что случилось с вашим несчастным кузеном, как вы можете его принимать в вашем форте, он легкомысленный, он не совсем в здравом рассудке, он такой, он сякой. К дьяволу! Никакой он не сумасшедший! Может быть… немного эксцентричный, но не полоумный.

Нет тяжело вздохнул. – Ладно, теперь это не имеет никакого значения, завтра утром я встречусь с ним в Мире Ином.

– Милорд, он жив.

Нет одарил Родри таким взглядом, как будто тот сам был полоумным. Наступил самый трудный момент. Родри, как будто набираясь си для предстоящего объяснения, поглубже вздохнул.

– Милорд, вы должны были слышать старый афоризм, что жители Элдифа имеют дар ясновидения? Это в самом деле так, и я могу поклясться, что в глубине души я чувствую, что Перрен жив и что он приведет армию, чтобы вызволить нас из осады.

Лорд сузившимися от гнева глазами посмотрел на Родри. – Посмотри на меня, серебряный клинок! Я побывал в большем количестве боев и пьяных драк, чем большинство людей могло даже слышать. Стоял я и перед угрозой быть повешенным. Похож я на человека, который предается фантазиям, потому что не может посмотреть в лицо смерти? Не ты ли хвалил меня за отвагу на поле боя?

– Да, так оно и было. – Лорд отвел взгляд в сторону, размышляя о чем-то. – Я видел, что ты тоже неистовый воин. Почему бы тебе не предвидеть всего остального? Но…

– Я знаю, что это звучит глупо, но умоляю, поверьте мне, это правда. Это приходит ко мне, как во сне. Я знаю, что помощь уже в пути.

– Но кто – о, боги, мой дядя! – Неожиданно Нет улыбнулся. – Конечно, Перрен прямиком направился к Беноику, если он только и в самом деле жив.

– Я знаю, что он жив, милорд, я присягаю в этом на моем серебряном клинке.

– И это самая сильная клятва, которой может поклясться такой человек, как ты. Ах, черт побери, какое это имеет значение, если так или иначе, нас повесят завтра или через несколько дней. Пошли, серебряный клинок, расскажем об этом моим союзникам, но я держу пари, что они ухватятся за любой лоскуток надежды, который только увидят.

Через четыре дня после того, как она покинула форт Нета, Джил возвращалась с армией из двухсот двадцати человек, это все, что смог наскрести Беноик где призывом своих союзников, а где и прямыми угрозами. Когда войско начало вливаться во двор, выбежал Сейбен, схватился за стремя тиэрина, что было проявлением верности вассала, и начал рассказывать все, что услышал от Перрена за эти несколько дней. Джил бросила поводья помощнику конюха и поспешила в большой зал, где на кровати Нета, окруженный охотничьими собаками, лежал Перрен. Джил оттолкнула собак на одну сторону, присела на край кровати и посмотрела на своего пациента, ясные глаза которого были полны тревоги, щеки его уже не горели в лихорадке.

– Рана заживает хорошо? – спросила Джил.

– Да. По шуму, который доносится сюда, я понимаю, что вы привели моего дядю с армией. Я знал, что он должен прийти. Если бы он постоянно не проявлял недовольство по поводу нашего с Нетом поведения, жизнь его была бы скучна.

В это время, крупно шагая, в зал вошел Беноик, нетерпеливо хлопая себя по бедру латными рукавицами.

– Ты болван, Перро! А Нет дважды болван! Но Натрек со своими сукиными сынами имел наглость осадить моего родственника. Ну что ж, мы сотрем его за это с лица земли. Ты едешь с нами?

– Конечно. Волк может скакать и на трех ногах.

– Погодите, милорд, – вмешалась Джил, – если вы поскачете, рана может открыться снова.

– Ну и пусть. Я должен идти со всеми. Я смогу провести армию через лес, мы сэкономим двадцать миль, и таким образом, целую ночь.

– Великолепно, – сказал Беноик. – Рад видеть, что ты, наконец, проявляешь твердость духа, парень. Не беспокойтесь, Джил, мы вызволим вашего мужа из этого изъеденного червями форта как можно быстрее.

– Ваша милость очень великодушна. Если бы я была бардом, я бы прославила ваше имя в балладах.

Поклонившись, она вышла, оставив их одних.

Во дворе двое вассалов Беноика совещались со своими капитанами, остальные расседлывали и привязывали лошадей. Джил вышла из ворот и побрела вниз по холму, пройдя полпути, она присела в укромном месте, так чтобы никто не видел ее и позвала серого гнома, он явился немедленно.

– С Родри все в порядке?

Гном утвердительно кивнул в ответ, присел перед ней на корточки, ковыряя ногтем зуб.

– Ты все еще не сказал мне, почему ты ненавидишь лорда Перрена.

Гном раздраженно скривил лицо и ничего не ответил, продолжая ковырять свой клык.

– Ну, говори, маленький братец, можешь ты, наконец, рассказать мне, в чем дело? Или это слишком трудно объяснить?

Довольно неохотно гном кивнул в знак согласия.

– Ладно, давай разберемся. Он обидел тебя или кого-нибудь из дикого народца?

– Нет, ничего такого не было.

– Он хотя бы видел тебя?

– Очевидно, нет, во всяком случае, ничто не подтверждает этого.

– Он злой человек?

Сосредоточенно нахмурившись, гном помахал рукой, как бы говоря, что это не совсем то.

– Ты же знаешь, что у меня нет времени придумывать еще вопросы.

Гном улыбнулся, сжал руками виски, будто страдал от головной боли и исчез.

Джил подумала, что ей никогда не узнать причину этой ненависти, но по тому, как вел себя гном – не щиплет лорда и не путает ему волосы, это не имеет особого значения в настоящий момент, когда она должна беспокоиться о безопасности Родри. Джил решила, что не может сидеть в заплесневелом форте Нета и ожидать новостей. Так как у нее были собственная кольчуга и щит, на следующее утро она начала готовиться к походу вместе с остальными воинами. Когда армия собралась за воротами на перекличку, Джил вывела свою лошадь и поставила ее с самого края шеренги. Так как воины собирались спешно и разными союзниками Беноика, то каждый считал ее серебряным клинком, нанятым другим лордом, а это был для них лишний меч.

Стараясь не выделяться и ни с кем не разговаривать, Джил удавалось в течение всего дня не попадаться на глаза ни Перрену, ни Беноику, так как Перрен вел армию по бездорожью, через лес такими узкими тропами, что они могли продвигаться лишь по одному, гуськом. Весь день они петляли вокруг холмов среди деревьев по таким запутанным тропам, что Джил молилась о том, что Перрен, в самом деле, знает, что делает. Она также поняла, почему вся провизия была упакована на мулах, а ее не везли на телегах; очевидно Беноик слишком хорошо знал своего безрассудного племянника и предполагал, по каким дорогам им придется пробираться. Беноик был превосходным командиром, во время стоянки он ходил по лагерю и разговаривал со всеми воинами персонально. Подойдя к Джил, он на мгновение остолбенел, затем разразился хохотом:

– Что, все мои люди ослепли? В кольчуге или без нее, по мне, Джил, вы совершенно не похожи на парня. Что вы здесь делаете?

– Послушайте, ваша светлость, мой муж – это все что у меня есть в этом мире. Я должна увидеть его своими глазами и как можно скорее.

– Ха! Ну что поделаешь, мы не можем отослать вас сейчас назад. Только не заблудитесь на этих проклятых оленьих тропах Перро. Вам лучше держаться поближе ко мне. Вы можете присматривать за раной Перро, и все будут знать, что вы под моим покровительством.

Когда Джил перенесла свое снаряжение к костру тиэрина, она увидела там Перрена, тяжело слезавшего с седла. Хотя он был бледным от усталости, он поднял на нее взгляд и улыбнулся.

– Я вижу, вы нашли бы выход из любой ситуации.

– Почему вы так думаете, милорд?

– Да… просто вы такой тип девушки, я надеюсь, что Родри достоин вас.

– Я высоко ценю его, милорд.

Рассеянно кивнув, он принялся пристально смотреть на огонь. Джил поразилась, каким печальным он выглядел, постоянная грусть проложила на его лице первые морщины, слишком ранние для его возраста. Джил была в замешательстве.

Утром Джил заметила в лорде еще одну вещь, приведшую ее в замешательство. Так как она ехала непосредственно за ним, она могла наблюдать, как он ведет за собой людей. Когда они подходили к двум пересекающимся тропам, или когда одна из троп вдруг внезапно обрывалась, он останавливал армию, ехал на лошади немного вперед, безучастно оглядываясь вокруг, как будто принюхиваясь. Какое-то мгновение он выглядел крайне встревоженным, затем неожиданно улыбался и уверенно вел людей вперед. Джил была также поражена тем, как он едет на лошади. Большую часть времени его поводья были обмотаны вокруг луки седла и он правил лошадью с помощью колен, при этом он хорошо сохранял равновесие, несмотря на то, что одна рука у него была на перевязи. В седле он выглядел более изящным, как будто его пропорции были созданы специально для езды верхом и он составлял с лошадью единое целое.

Часа за два до захода солнца, Перрен привел армию на большой луг, где разбили лагерь. Он объявил, что они находятся менее чем в семи милях от форта Греймена. После того, как позаботились о лошадях, Джил наложила свежую повязку на рану Перрена, из которой снова начала сочиться кровь и лимфа. Хотя он отказывался есть, говоря, что слишком устал, Джил заставила его съесть немного сыра.

– Завтра мы будем около форта, – заметил Перрен. – После боя, я думаю, что смогу отдохнуть.

– Послушайте, милорд, вам нельзя идти в сражение. Когда вы попытаетесь размахивать мечом, вновь откроется рана.

– Пусть ваше сердце не тревожится по этому поводу. Я просто погарцую немного по полю, посмотрю, что смогу увидеть.

Это было так глупо, что Джил не нашла, что ответить.

– А… э… я слышал, как мой дядя разговаривал с остальными лордами, они собираются сразу ринуться в бой. – Он выглядел неподдельно огорченным. – Могут быть ранены лошади я, наверное, не смогу обезопасить их.

– О, я забыла, как высоко вы цените здесь, в высокогорье, лошадей.

– Он кивнул, пристально глядя в огонь, как будто что-то напряженно обдумывая. Прошло несколько минут, прежде чем он снова заговорил.

– Я чертовски надеюсь, что Нет и Родри еще живы.

Хотя Джил наверняка знала, что это так, у нее не было возможности сказать об этом Перрену.

– Я тоже надеюсь на это, – сказала она, – мне кажется, вы тоже высоко цените благородство своего кузена, милорд.

– Я не могу сказать, что это совсем верно, потому что, по правде сказать, он не благородный. Но я люблю его. Мы вместе росли в форте Беноика. Мне кажется, что если не станет Нета, я сойду с ума.

– Тиэрин такой же грубый?

– Нет, совсем нет. Это касается меня, как вы видите. Просто я… а…

Ожидая, когда он выскажет то, что хотел сказать, Джил подумала, удалось ли Нету удержать его в здравом рассудке… В конце концов Перрен встал и пошел к своим одеялам, так ничего и не сказав.

– Ты уверен, что это произойдет сегодня? – спросил Греймен.

– Так же, как в том, что светит солнце, – ответил Родри. – Ваша светлость, я знаю, что это звучит глупо, что вы можете подумать, что я сумасшедший, но клянусь вам, помощь близка!

Греймен надолго задумался, колеблясь между сомнениями и благоговейным страхом. Сидя на плече у Родри, серый гном извивался от нетерпения, пока, наконец, тиэрин не кивнул в знак согласия.

– Ладно, серебряный клинок. – Он повернулся к своему капитану: – Держите людей под рукой, так или иначе, а сегодня все кончится.

Гном схватил Родри за волосы и изо всех сил дернул, затем исчез.

Войско выстроилось у ворот; дозорные вскарабкались на крепостной вал. Время тянулось медленно, чтобы не стоять на жгучем солнце, воины уселись в тени на булыжник. Никто не разговаривал; лишь время от времени кто-нибудь, нахмурившись, бросал взгляд на Родри, как будто думая, что они сошли с ума, поверив словам серебряного клинка. Вдруг раздался радостный вопль дозорного:

– Из леса показались всадники! Я вижу эмблемы волка! О, боги, это Беноик!

Со смехом и криками люди вскочили на ноги. Нет раскинул руки и крепко обхватил Родри за плечи; с пол-десятка человек хлопали его по спине. По приказу тиэрина двое слуг опустили засов. Снаружи донесся шум сражения; кричали люди, звучали трубы, ржали в испуге лошади, и сквозь все это раздавались звуки ударов мечей о щиты и кольчуги. Родри начал смеяться, потом бормотать что-то себе под нос; он ощущал такую легкость в ногах, что казалось, они парили над булыжником.

– Не забывай! – прошипел Нет, – мы выступаем после Натрека.

Несмотря на то, что он кивнул в знак согласия, Родри продолжал смеяться.

Со стоном и скрипом распахнулись ворота. Крича и толкаясь наружу ринулись воины, подобно прорвавшимся через плотину в несущемся потоке листьям и веткам. У подножия холма во вражеском лагере среди криков и толчеи творилось кровавое безумие. У половины воинов Натрека не хватило времени даже схватить оружие; остальные пытались прорваться сквозь кавалерийскую атаку, но в руках у них были только мечи, а не пики. Падали лошади, но на каждую потерянную лошадь приходилось три растоптанных врага. Неожиданно раздался крик: «Атака с тыла!», «Атака с тыла!» Смех Родри превратился в вой. Вниз по холму вел своих людей Греймен, сопротивление было сломлено.

– Вот он! – пронзительно закричал Нет, – с украшенным щитом!

Через поле убегал плотный человек в кольчуге, но без шлема, серебряное обрамление на его щите блестело на солнце. Круто развернувшись, Родри бросился за ним, не переставая хохотать, скоро Нет остался далеко позади. Натрек начал бежать медленнее, он задыхался, вдруг он споткнулся и Родри забежал вперед, чтобы отрезать ему путь к отступлению. Какое-то время они просто молча смотрели друг на друга, приводя в норму дыхание, рот Натрека под светлыми усами то открывался, то закрывался.

– Итак, – сказал Родри, – это тот самый человек, который собирался убить женщин и детей. – Он разразился холодным, сумасшедшим хохотом.

На его выпад Натрек отскочил назад, взметнув вверх щит и меч. Он ловко парировал удары, щит слегка поднят, чтобы защитить обнаженную голову; он нанес смертельный удар, но Родри легко увернулся. Неожиданно в плывущем черном дыме вспыхнуло пламя; кто-то поджег палатки. Родри сделал ложный выпад в сторону, затем нанес удар; Натрек едва успел парировать его, затем начал описывать вокруг Родри круги. Когда Родри снова очутился с ним лицо к лицу, мрак покрыл их – дым, пыль были плотнее морского тумана. Оба они закашлявшись, остановились на мгновение, но запах гари привел Родри в бешенство.

Кашляя, задыхаясь он набросился на Натрека как раненый лев, он наносил удары, парировал встречные, чертыхался сквозь кашель, в то время, как Натрек отчаянно пытался отражать его атаки, изредка нанося ответные удары и защищаясь одновременно и мечом, и щитом. Даже в своем безумном состоянии Родри видел, что Натрек устает. Он снова сделал ложный выпад, затем быстро увернулся в другую сторону, после чего отскочил назад, Натрек метался вслед за ним, но слишком медленно. Меч Родри опустился на его шею. Со страшным булькающим криком он упал на колени, затем изогнулся, из артерии хлынула кровь.

Неистовство покинуло Родри, но его вдруг охватила паника. Где-то лежит мертвая или раненая Джил, где-то в пламени. Он знал это, хотя понимал, что для тревоги у него не было причин. Он слышал, как его зовет Нет, но он развернулся, и побежал в сторону пылающих палаток, он бежал также отчаянно, не разбирая дороги, как делал это, преследуя Натрека. Вдруг он услышал топот копыт и увидел появившуюся из дыма лошадь. Даже покрытая копотью, бледно-золотистая шерсть Утренней Зари продолжала сиять.

– Родди! – пронзительно закричала Джил. – Садись позади меня! Лошади Натрека вот-вот понесутся!

Родри сунул меч в ножны и вспрыгнул в седло позади Джил. Он еле удержался, когда она послала Утреннюю Зарю рысью.

– Что ты здесь делаешь?

– Спасаю тебя. Я слышала твой хохот и поскакала прямо на звук. Оглянись, они скачут?

Родри оглянулся, но он мало что мог рассмотреть в пыли и дыма, но все-таки он различил движущуюся вереницу, очертаниями похожую на лошадей, удаляющуюся от пылающих палаток.

– Должно быть, это сама Эпона. Когда несколько минут назад я проезжала мимо, я слышала как они кричат и рвутся с привязи.

Джил остановила лошадь и оглянулась назад, изумленно глядя на Родри. Он обхватил ее и поцеловал, вспомнил свой неразумный страх за нее и поцеловал еще раз. Смеясь, она оттолкнула его.

– Ты сломаешь мне шею, выкручивая меня назад. Подожди, пока мы останемся одни, любовь моя.

Тут только Родри вспомнил, что он находится посреди поля боя, но когда он оглянулся вокруг, то понял, что битва уже окончена. Превосходящее войско Натрека было разбито, большинство воинов убито, те, немногочисленные, кому повезло остаться в живых, были взяты в плен.

Они сошли с лошади и пошли вперед, ведя лошадь по изрытой земле. Около трупа Натрека они увидели разговаривающих между собой Нета и Греймена.

– Иди сюда, серебряный клинок, – громко окликнул Родри Нет. – Ваше сиятельство, это тот человек, который убил этого ублюдка.

– Ты будешь хорошо награжден за это, серебряный клинок, – сказал Греймен. – По-настоящему хорошо, за все, что ты сделал для меня.

Тиэрин опустился на колени рядом с трупом, затем вынул меч и одним сильным ударом отсек Натреку голову. К горлу Родри подступила тошнота; это был нечестивый поступок. Греймен схватил голову за волосы и встал, вызывающе глядя на присутствующих, как будто ожидая от них слов неодобрения, затем широко шагая, пошел прочь, голова раскачивалась в его руке. Хотя жрецы давно запретили брать в качестве трофея голову врага, грозя за это проклятием, вид Греймена с головой своего врага в руке глубоко подействовал на Родри, это было то же, как одни пальцы, касаясь арфы, извлекают из нее звуки, а другие, только дергают за струны. И хотя Нет и Джил наблюдали за тиэрином с явным отвращением, он ощущал определенное темное удовлетворение.

– Я поступил бы с врагом, который угрожал жизни моей жены и детей точно также, – сказал Родри.

– Ладно, резко оборвал дальнейший разговор на эту тему Нет. – У него были на это веские основания.

Прежде чем отправиться обратно в форт, Родри опустился на колени перед обезглавленным трупом и методично снял с него все военные трофеи – все маленькие и ценные вещи, такие как монеты, брошь в виде кольца, украшенные золотом ножны и серебряную пряжку с пояса. Этот наем подходил к концу, а серебряному клинку надо было думать о еде в предстоящем длинном пути.

Когда вспыхнули палатки, Перрен объезжал вокруг поля, на котором происходила битва, сгоняя раненых лошадей и отводя их в безопасное место за земляные укрепления. Он не обращал внимания на распространяющийся дым, вернее, не придавал ему значения, пока его жеребец не начал нервно храпеть и пританцовывать. И тут он вспомнил о лошадях Натрека, привязанных позади палаток. С проклятиями он развернул жеребца и галопом поскакал прямиком к лагерю. Поначалу лошадь упиралась, но Перрен поговорил с ней, ласково поглаживая по шее, пока она, наконец, набралась храбрости и позволила подвести себя к самому огню.

Между земляными укреплениями и пламенем ржали, кричали полу-человеческими голосами, которыми они кричат только в минуту ужаса, лошади, били копытами пытавшегося спасти их конюха, который пытался развязать удерживающие их веревки, которые затягивались мечущими лошадями еще больше. Перрен обмотал свои поводья вокруг луки седла и коленями направил своего гнедого прямо в гущу бьющихся в панике лошадей. Хотя жеребец дрожал то и дело вставал на дыбы, он двигался вперед, в то время как Перрен продолжал уговаривать его, улыбался своей особой улыбкой, ласково поглаживая и похлопывая животное то по спине, то по боку, то по шее, как будто он сам был жеребцом стада, который доказывает свою правоту на управление стадом наряду с щипками, укусами и пинками также и нежным, ласковым пожатием. Паника пошла на убыль. Несмотря на то, что лошади продолжали гарцевать и покрываться от страха серой пеной, они уступали, идя за ним в клубящемся дыме. Наконец, конюх развязал последний узел.

– Уводи их! – заорал он, – и благословят тебя боги!

Маша руками и крича, Перрен вел лошадей вперед. Обойдя внутренние земляные укрепления, они вышли из охваченного пламенем лагеря как раз в ту минуту, когда взвился сноп искр и пылающих мелких частиц и начали рушиться палатки. Перрен без слов позвал лошадей и они галопом ринулись на спасительный луг. Оглянувшись назад, Перрен увидал едва видимый за клубами дыма возвышающий форт. Окруженный лошадьми, он с добрых полчаса ждал, пока не спадет дым. Когда он вел лошадей к форту, навстречу ему вышел Нет.

– Я искал тебя, – сказал Нет. – Я догадываюсь, что ты единственный человек на земле, который мог спасти лошадей Натрека.

– А… да… ну… они верят мне, как видишь.

С минуту они лишь стояли и молча смотрели друг на друга.

– Ладно, – сказал, наконец, Перрен. – Ты думал, что меня убили в той первой стычке?

– Да, но теперь вижу, что я не такой счастливый.

– Мне также не удалось от тебя отделаться.

Откинувшись в седлах, они схватились за руки и все улыбались, как будто не могли остановиться.

В форте кузены передали лошадей слугам и пошли в большой зал, где шло важное совещание. В то время, как мелкие лорды и союзники просто слушали, разгоряченные, с раскрасневшимися лицами громко спорили Беноик и Греймен.

– Послушайте! – ревел Беноик. – Вы чертовски усложнили ситуацию, как теперь мирно договориться с братом Натрека, что он скажет, когда получит рассеченное на две части тело брата!

– Ни черта он не скажет! Чем он собирается воевать со мной? Духами рыцарей из Мира Иного?

– А как насчет союзников Натрека? Что, их матери настолько неплодородны, что имеют только по одному сыну? Или у них нет дядей, которые будут мстить за своих племянников кровной местью?

Тут Греймен замолчал и начал теребить свои усы.

– Если вы хотите покончить с этим делом, – продолжал Беноик уже нормальным тоном, – вам лучше послать в Форт Дэвери посланников и просить вмешательства верховного короля. Если вы это сделаете, я буду на вашей стороне в этой войне, ради моих паршивцев племянников и только поэтому. Если нет, я немедленно забираю своих лошадей, и Нета тоже.

У Беника был великолепный талант шантажиста.

– Тогда решено, – сказал Греймен, – я сегодня же пошлю посланников.

Удовлетворенно кивнув, Беноик поднялся и жестом пригласил Нета и Перрена следовать за ним. – Идемте, ребята, надо посмотреть на раненых и этот серебряный клинок заслуживает награды. Ведь это он прикончил Натрека? Ха! Как раз то, что заслужил этот ублюдок – пасть от руки жалкого серебряного клинка!

Хотя голова у него кружилась от усталости, Перрен пошел вместе с ними, так как боялся, сказать дяде, насколько он слаб. Они нашли Родри стоящим у двери и пившим пиво как воду, в то время как Джил улыбалась ему с таким видом, будто он сам выиграл эту битву. Перрен вздохнул от жестокой несправедливости, что она так искренне любит этого надменного, неистового воина. Он находил Джил очаровательной девушкой, диковатой, склонной к странствиям, ей как нельзя больше шли ее золотые волосы, но в то же время она была предана лучшему фехтовальщику из всех, которых ему доводилось до сих пор видеть. Хоть Перрену была ненавистна эта мысль, но Родри внушал ему ужас.

– Значит так, серебряный клинок, – сказал Беноик, – ты заслужил двойную награду. Часто можно слышать о людях, которые предчувствовали смерть, кораблекрушение и тому подобное, но твое предчувствие было чертовски кстати.

– Да, ваша светлость, людям из Элдифа это свойственно.

Несмотря на то, что все рассмеялись, услышав это заявление, Перреном овладела еще большая тревога. Было что-то странное в этом серебряном клинке, что-то такое, что он не мог выразить словами, но что кололо его, это чувство было похоже на то, когда он сворачивал в лесу на неверную тропу. Родри был для него более, чем опасен; он был укором, частью проклятия, или чем-то вроде этого. Перрен был так озадачен, что потряс головой, это было как раз то, чего не следовало делать. Казалось, все закружилось вокруг него, его окутал потрескивающий золотой туман. Хотя он быстро пришел в себя, когда Нет и Беноик положили его на кровать, он сразу же после этого уснул. Он проспал целый день, и снилась ему Джил.

На следующее утро из ворот форта выехали все боеспособные воины вместе с вельможами, они якобы были почетным эскортом тел павших воинов Натрека и его союзников, но в действительности, это была армия, на случай, если родственники Натрека решат продолжать кровную месть. Все утро Джил помогала Камме, жене Греймена, в уходе за ранеными, этой работой обычно занимались жены лордов Кергонеи из-за недостатка в провинции хирургов. Только к полудню они с радостью воспользовались возможностью помыться и посидеть немного у камина, закусывая хлебом с сыром.

– Спасибо за помощь, Джил. Вы достаточно много знаете о хирургии.

– Миледи преувеличивает. Просто я видела за свою жизнь достаточно много кровопролития.

– Это неудивительно, сопровождая серебряного клинка. Он, конечно, красивый мужчина. Я обратила внимание, как на него поглядывают молоденькие девушки, но неужели вы никогда не сожалели, что ездите с ним? Вы должно быть, многим жертвуете ради этого Родри.

– Нет, миледи. Я никогда не видела в своей жизни ничего, кроме бедности. Родри никогда не оставляет меня голодной и этого для меня достаточно.

Камма изумленно посмотрела на нее, удивленная ее грубостью, затем слегка улыбнулась ей снисходительной улыбкой. Джил поняла, что пора сменить тему разговора.

– Рана лорда Перрена, кажется, заживает хорошо. Я ужасно этому рада. В конце концов, Родри жизнью обязан ему.

– Как и все мы. – На мгновение лицо Каммы стало непроницаемым. – Да, их род всегда славился своим упрямством, это самые неподатливые люди во всей Кергонеи, могу поклясться в этом, а это о многом говорит.

– А вы хорошо знаете их род?

– Да, его тетя и мать, обе мои кузины. Должна сказать, что его мать была сущим ягненком, бедняжка. Она умерла несколько лет назад, но я часто вижусь с тетушкой Перрена Гверной. Гверна, фактически, и вырастила его. Он был младшим из семерых детей, видите ли, и после его рождения мать так никогда окончательно и не оправилась. Она тяжело вынашивала его, у нее были боли и кровотечения, она родила его семимесячным.

– О, боги! Я удивляюсь, как вообще ребенок остался жив!

– Также были поражены и мы с Гверной. Он был таким маленьким, тощим, но жизнеспособнее всех виденных мною младенцев. Так как мать его была так больна, Гверна нашла ребенку кормилицу и заставила девушку день и ночь носить его в чем-то типа перевязи, укрепленной под грудью. Я думаю, это и спасло ему жизнь, он все время находился в тепле. – Она замолчала, размышляя. – Наверное, начало его жизни сделало бедного парня таким странным. Гверна называет его подмененным эльфами ребенком. При виде него вспоминаешь о всех этих странных историях, в которых дикий народец похищает человеческого младенца и оставляет вместо него своего собственного.

Джил была странным образом озадачена, в самом ли деле в случае с Перреном старые предрассудки могут оказаться правдой, но на столе материализовался серый гном и с такой злобной насмешливостью посмотрел в сторону Каммы, что было ясно – ничего, кроме презрения это предположение у него не вызывало. Гном сел рядом с доской, на которой режут сыр, подпер подбородок руками и принялся слушать, о чем будет рассказывать Камма дальше.

– Это нехорошо с моей стороны, рассказывать о нем подобные истории когда он уже вырос и стал мужчиной, но это поможет вам, Джил, лучше понять его. Он был худющим, кожа да кости и эти рыжие вихры на голове, похожие на птичье гнездо, как Гверна не пыталась их расчесывать. – Рассказывая все это, Камма улыбалась, ей было приятно вспоминать те времена. – И он никогда не был дома, он все время лазил по холмам и в лесу, используя всякий удобный случай, чтобы сбежать туда. Всякий раз, когда наступала осень, а потом выпадал снег, мальчик рыдал, так как ему на месяцы приходилось оставаться под крышей. А однажды он убежал. Ему было тогда не больше одиннадцати. Мы с Грейменом приехали навестить Гверну и Беноика и он стянул на кухне сладкий пирог. Это, в общем-то пустяк, каждый мальчишка в этом возрасте время от времени занимается этим, но Беноик рассвирепел. Он собрался отлупить мальчика, но маленький Нет не переставая умолял дядю пощадить его, в конце концов, Беноик смягчился. А на следующее утро нигде не было и следа Перрена. Гверна расспрашивала о нем каждого человека в форте, но все две недели, что мы там находились, его не могли найти. Грейменверна была вся в слезах, она была уверена, что он или умер от голода, или утонул. Я думала также. Но позже, уже почти накануне зимы, я получила от Гверны известие. С первым снегом у ворот форта появился Перрен, он был весь грязный, в лохмотьях, но вполне упитанный. В течение трех месяцев он жил один в горах.

– О, боги! И что же он рассказал?

– Что он слышал, как его все время называют подмененным и вбил себе в голову, что должен уйти и жить вместе с диким народцем, к которому принадлежит. «Но я так никого и не нашел», – сказал бедный мальчик. Бедняжка Гверна не могла успокоиться, и даже Беноик стал менее строгим по отношению к нему, впрочем, лишь на некоторое время.

Джил была не прочь послушать и дальше, но к столу подошел объект воспоминаний. Гном злобно взглянул на него и исчез.

– Перро, тебе следует быть в постели, – сказала Камма. – Слуга принесет тебе поесть.

– Ужасно нудно лежать в постели, я уже здоров.

Баюкая свою подвязанную руку, Перрен сел за стол напротив Джил. Под глазами у него были, похожие на темные пятна сажи, тени.

– Вам и в самом деле лучше было бы отдохнуть, милорд, – сказала Джил.

– Я никогда не выздоровлю, сидя как боров взаперти. Я хочу выйти и посидеть немного в лесу.

Все это соответствовало рассказу Каммы. Джилл оседлала серого жеребца Перрена и помогла ему сесть в седло, после чего вывела лошадь за ворота форта. Она сделала это не из чувства долга за спасение жизни Родри. В поле осталось только часть земляных укреплений, день назад люди Беноика свалили тела сраженных во рвы и насыпали над ними могильные холмы. Они прошли мимо этих жестоких шрамов земли к опушке леса и нашли среди разбросанных сосен полянку, устланную мягкой сосновой хвоей, освещенную теплыми солнечными лучами. Со вздохом удовольствия Перрен сел на землю, опершись спиной о ствол сосны. Он и в самом деле выглядел сейчас лучше, его лицо порозовело, приобрело здоровый цвет, в глазах загорелся жизненный свет.

– Как великодушно с вашей стороны так заботиться обо мне, Джил!

– О, едва ли! Я так многим обязана вам за спасение Родри.

– Абсолютно нет. Я сделал это ради Нета и самого себя. А что я должен был делать? Лечь там и позволить убить себя? У меня и в мыслях не было Родри, так что вам не за что благодарить меня.

– Я никогда никого не встречала похожего на вас. Вы такой же совестливый, как священнослужитель.

– Все так говорят. Знаете, а я собирался стать священнослужителем. Мой дядя вспылил по этому поводу, а отец только посмеялся.

– Да, я не могу себе представить, чтобы Беноик позволил кому-нибудь из своих родственников служить Беллу вместо меча.

– О нет, не Беллу, я хотел быть жрецом Керана, но я не смог даже найти его храма.

Джил была крайне удивлена. Она совсем мало знала о культе почитания Керана, разве только, что он был один из неизвестных богов Старых времен, который был вытеснен, когда вошли в силу храмы Белл и Нат. Бог олень был властелином охоты, в то время как Белл покровительствовал оседлой жизни и выращиванию зерна. Она смутно помнила, что полагалось первого в новом году добытого оленя преподнести Керану, но Джил сомневалась, что в состоянии вспомнить что-либо еще.

– Он превосходный бог, – заметил Перрен.

– Как все боги, – ответила Джил, просто чтобы что-нибудь сказать.

– Это в самом деле так. Но Керан единственный, кто… а… э… ну, кто подходит мне, как я думаю. – Перрен надолго задумался, потом продолжил: – Или… правильнее будет сказать, что он единственный бог, которому я подхожу. Или что-то вроде этого. У меня такое чувство, что если бы я молился остальным богам, они восприняли бы это как оскорбление.

– Что? Что вы, не надо быть таким строгим к самому себе. Богиня Луны – мать всем нам, она и Три Матери услышат любую молитву.

– Но не мою. И кроме того, Луна не моя мать.

Хотя Джил считала, что это заявление граничит с богохульством, она не знала, как опровергнуть его слова, так как ее вообще мало заботили проблемы поклонения богам.

– Я это чувствую сердцем, а не разумом, – продолжа Перрен. Керан единственный бог для меня. Я хотел бы быть его жрецом, жить где-нибудь в дикой местности и совершать те обряды, которые полагаются ему. Но я не могу даже никого найти, кто достаточно знал бы об этом.

– Послушайте, наверное, вам надо пойти в Форт Дэвери. Я слышала, что там есть старые храмы, жрецы которых все знают. Готова поклясться, что существуют старые книги, или что-нибудь еще, и, по всей вероятности, вы сможете нанять кого-нибудь, чтобы вам их прочитали.

– А это мысль! – улыбнувшись Джил, сказал Перрен. – Вы в самом деле говорите это серьезно?

– Конечно. Мой отец всегда говорил, что если человек хочет быть жрецом, боги будут благосклонно помогать ему в этом.

– Ваш отец говорил великолепные слова. Но меня никто не воспринимает всерьез, даже Нет. Мне кажется, он заботится обо мне, защищает и тому подобное, но он все равно считает меня полоумным, хотя, может быть, даже сам себе не хочет в этом признаться.

– Я не считаю вас полоумным.

– Правда?

– Правда. Я буду откровенна с вами. Я в самом деле, считаю вас странным, но я встречала людей, более странных чем вы, в сравнении с ними, вы самый обыкновенный человек.

Перрен отбросил назад голову и рассмеялся. Джил удивилась этому смеху, глубокому, ровному, искреннему, она ожидала, что и смеяться он будет, как разговаривает – запинаясь, странно.

– Ладно, наверное, мне и в самом деле следует поехать в Форт Дэвери и посмотреть мир, – наконец сказал он. – Я смог наскрести у моих братьев немного денег. Наверное, они дали бы и больше, только бы хоть на время избавиться от меня. Спасибо вам, Джил. Я ненавижу города и мне никогда не приходило в голову, что там может быть что-нибудь стоящее.

– А я люблю города. Они вонючие, но, несмотря на эти запахи, всегда есть много на что посмотреть.

Он улыбнулся, наблюдая за ней с такой нежностью, что Джил вспомнила, что они одни и в укромном месте. Она не боялась его, так как легко взяла бы над ним верх, но она не хотела дать не малейшего повода для беспокойства Родри. У нее не было ни малейшего желания видеть беднягу Перрена убитым своим ревнивым мужчиной. Поняв, что настроение Джил изменилось, Перрен вздохнул и отвел глаза в сторону.

– О… а… да… я мог бы стать хорошим жрецом. Я, и в самом деле, никудышный воин.

– Ну, не стоит мазать грязью собственное имя.

Перрен рассеянно кивнул в ответ. Она все ждала и ждала, пока он продолжит говорить, пока минут через двадцать не поняла, что он способен сидеть молча часами. Хотя он совершенно не интересовал ее как мужчина, как загадка он был очарователен.

Этой ночью армия разбила лагерь примерно в двадцати милях в северо-восточном направлении от форта Греймена, на той же самой поляне, которая послужила причиной войны, отсюда они послали посланника к брату Натрека. Так как было тепло, телеги с благородными останками оставили подальше от лагеря с подветренной стороны. Как заметил Нет Родри, было вполне возможно, что Эйгвек даже не развернет труп брата, чтобы посмотреть, как он изуродован.

– Так что у нас есть надежда, милорд, – сказал Родри. – Как далеко форт лорда Эйгвека?

– До него ровно десять миль. Если повезет, он придет завтра к заходу солнца.

Они вместе возвращались в лагерь, неуклюже шагая через луг. Хотя сумерки сгущались, становясь бархатно-серыми, Родри, конечно, видел все вполне отчетливо, благодаря своему зрению полуэльфа. Когда они проходили мимо зарослей низкорослого кустарника, он заметил внутри какое-то движение и остановился, чтобы лучше рассмотреть; непохоже, чтобы это был кролик или какое-нибудь другое животное, слишком близко находились люди. Съежившись среди искривленных ветвей сидел один из дикого народца, но Родри никогда не видел ничего похожего на него; черноватый, изуродованный гном с длинными клыками, с глазами навыкате и красными когтями. Мгновение он с ужасом смотрел на него, потом исчез.

– Что-то случилось? – спросил Нет.

– Ничего, милорд. Было похоже… как будто кто-то уронил там кусок упряжи, но это оказался всего лишь камень.

Позже, когда они уже сидели у костра, у Родри было отчетливое ощущение, что за ним наблюдают, но как он не оглядывался, он не мог заметить ни человека, ни бестелесного живого существа, спирита.

– Использование дикого народца с целью шпионажа может быть чертовски опасно, – сказал человек, называвший себя Гвин.

– Я знаю это, но я ничего не могу больше сделать, пока не увижу Родри во плоти. – Его собеседник посмотрел в магическое зеркало, лежавшее перед ним на квадратном куске черного бархата на столе. – По крайней мере, он выбрался из этой осады. Эта отвратительная междоусобная война могла нарушить все наши планы.

Гвин лишь кивнул в ответ, хорошо сознавая, насколько близки они были к потере своей жертвы во время боя. Человек, пользующийся именем Меррек тщательно завернул зеркало и положил его в потайной карман своего седельного вьюка. Хотя оба они были люди Бардека, они были выбраны для этой охоты, так как в их роду текла кровь Дэвери. У обоих были прямые темно-коричневые волосы и довольно светлая кожа, так что они не выделялись внешностью в королевстве, особенно в северных провинциях, где редко кто видел уроженцев их родной земли. Надо сказать, что мать Гвина была девушкой из Дэвери, проданная ее обнищавшей родней купцу Бардека как наложница. Насколько он смутно помнил, его отец также едва ли подходил к стандартам Бардека, но это был единственный человек, которого он видел на протяжении короткого отрезка времени, прежде чем они продали его в возрасте четырех лет как ненужного ребенка раба. Он ничего не знал о Мерреке, даже его настоящего имени. Люди, которых выбирали для Ястребиного Братства хранили свои собственные секреты и уважали чужие.

– Ты знаешь, где он сейчас?

– Да, – ответил Меррек, застегивая седельный вьюк. – Это не так далеко. Я думаю, для нас не будет представлять никакой опасности, если мы проедем там утром. На нас никто не обратит внимания. Что, проезжий путешественник не может остановиться и поглазеть на знатных вельмож?

– Абсолютно верно. Ну, а потом?

– Мы только посмотрим, и ничего более. Хорошенько запомни это! Все, что нам требуется, это понаблюдать издали и дождаться, пока Родри с девушкой не останутся на дороге одни. После этого мы можем собрать остальных и тронуться с места.

– Ну и прекрасно, но кое-что в этом плане беспокоит меня. Он слишком сложный, путанный, как эти сплетенные украшения, которые здесь любят.

– Да, в этом я согласен с тобой, но кто будет спорить с начальством?

– Никто, разумеется.

– Эта твоя острота по меньшей мере не смешна.

– У меня и в мыслях не было шутить по этому поводу. Не в интересах моих.

Гвин неожиданно вздрогнул от охватившего его страха, как будто сказав среди фразы «нев ин» он мог призвать в комнату постоялого двора Невина – казалось, сам демон заставлял его назвать это имя. Он постарался отбросить от себя этот безрассудный страх. Этот страх был всего лишь результатом его тревоги по поводу запутанного плана, исполнение которого возложили на него начальники. Устроившись в безопасности на островах, им легко было приказывать похитить Родри, не причинив ему вреда и не привлекая внимание Двуумера Света.

– Тебе говорили, что надо сделать с его девушкой? – спросил Меррек.

– Говорили, ее надо убить. Если будет время, нам разрешено немного с ней позабавиться.

– Великолепно. Все считают ее очаровательной.

– Но только в том случае, если это не привлечет внимания. Мне сказали, что она не представляет для них никакого интереса, ее просто надо убрать с дороги.

Меррек кивнул, размышляя над полученной информацией. Оба они были на слишком низкой ступени Ястребиного Братства, чтобы им говорили больше самого необходимого минимума. Хотя он воспринимал такое к себе отношение как необходимую часть дисциплины, Гвину было интересно, что намерен делать кровный союз с Родри и почему он должен быть доставлен в Бардек живым и здоровым. Несомненно, дело было малоприятное, но это его уже не касалось. В сущности, ни он, ни Меррек не знали, кто нанял союз для выполнения этой миссии. Кровный союз брался за любую работу, лишь бы хорошо платили, и, как в Дэвери, так и в Бардеке были люди, которые хорошо это знали.

Утром они выехали из Бобер, деревушки, в которой они останавливались, и направились на северо-восток. В два часа после полудня они подъехали к широкому лугу, на котором был разбит лагерь армии, палатки были натянуты в футах тридцати от дороги, за ними паслись лошади. Одни люди просто сидели на траве, другие играли в кости, через равные интервалы друг от друга вокруг лагеря ходила стража, охранявшая лагерь.

– Будем надеяться, что Родри не по ту сторону лошадей, – пробормотал Меррек.

Через минуту у них появились более основательные причины для беспокойства, чем то, где может находиться сейчас Родри. В то время, как они медленно вели своих лошадей вдоль лагеря, с притворным изумлением поглядывая по сторонам, время от времени останавливаясь, они услыхали громкий окрик. Из-за палаток к ним галопом подскакала группа всадников из десяти человек. Они, разъединив их, моментально окружили Гвина и Меррека, те не успели даже подумать о том, чтобы убежать. Хотя, в любом случае, попытка бегства была бы ошибкой с их стороны.

– Вынуждены побеспокоить вас, ребята, – сказал седоволосый командир группы, одетый в клетчатые бригги знатного вельможи. – Скажите, кто вы и куда едите.

– Меня звать Гвин, а это Меррек, милорд, мы не причиним вреда благородным лордам. Мы работаем на одну купеческую гильдию в Лен Эбоне, в основном, как сопровождающие караваны, но сейчас нас послали с письмами для новой гильдии в Форт Пер.

– У вас есть какие-либо доказательства этого, ребята? Видите ли, сейчас война, и откуда мне знать, может быть вы шпионы?

Гвин сунул руку за пазуху и достал тонкую цепочку с украденным кольцом-печатью купеческой гильдии. Лорд изучающе осмотрел его, удовлетворенно хмыкнул и повернул назад.

– Примите мои извинения. Езжайте дальше, но будьте осторожны на дороге. Скорее всего, вы не встретитесь ни с какими неприятностями, но не помешает держать ухо востро.

– Вы совершенно правы, милорд, и спасибо вам.

Лорд махнул рукой, отряд разделился и дал им возможность проехать, они проехали мимо воина, который в точности соответствовал описанию Родри.

– Двойная удача, – подумал Гвин, но он лишь с безразличным видом посмотрел вслед серебряному клинку. Родри так же безразлично проводил их взглядом, затем развернул лошадь и вместе с отрядом поехал по направлению к лагерю.

Ни Гвин, ни Меррек не проронили ни слова, пока не отъехали на милю, или около того; после этого Меррек мрачно захихикал себе под нос. – Прекрасно. Теперь я обойдусь без дикого народца.

– Другие его уже видели?

– Еще нет. Прошлой ночью я разговаривал с Бритеном посредством огня, они все еще далеко на юге. Им самим не надо заниматься скиингом, разве только в том случае, если со мной что-нибудь случится.

– Ничего не случится. Для этого я с тобой.

– Самонадеянно, не так ли? Меррек обернулся в седле и с улыбкой посмотрел на Гвина. – Но я не отрицаю, что ты лучший фехтовальщик в Братстве. Будем надеяться, что если дойдет до этого, что ты превосходишь в этом и Родри.

– Будем надеяться, что до этого не дойдет. Помни, что он нужен им живым.

Первые дни после того, как уехала армия, в форте напряженно ожидали новостей, Джил много времени проводила с Перреном, обычно, где-нибудь в лесу. Такие лекарства, как солнце и свежий воздух помогали Перрену гораздо больше, чем всякие снадобья и отдых в постели. Вскоре у него вообще исчезли темные круги под глазами и у него уже не было необходимости спать днем. Сколько бы времени Джил не проводила с ним, у нее не было ощущения, что она начинает узнавать его, так как он все время был настороже и погружен в себя, совсем как те дикие звери, которых он так любил. После того первого дня Перрен никогда не упоминал о своем стремлении посвятить себя службе Керану. Когда же Джил пыталась заговорить о его родственниках или о его жизни в форте, он всегда уходил от прямого ответа и стремился закончить разговор. Хотя, казалось, он был рад ее обществу, иногда Джил сомневалась в этом и задавалась вопросом, не предпочитает ли он одиночество. Тем не менее, на третий день ей открылись его чувства и это открытие смутило ее.

В полдень они отправились на обычную прогулку, но на этот раз Перрен попросил Джил зайти немного дальше в лес, где протекала крошечная речушка, граничащая с зарослями папоротника. Напоив своего серого, Джил, чтобы сделать приятное Перрену, повосхищалась папоротником, после чего села в тени рядом с ним.

– Скоро мы должны получить новости от армии, – заметил Перрен. – Если бы была битва, они прислали бы гонцов.

– Давайте молиться, чтобы они благополучно вернулись домой, чтобы их не преследовала другая армия.

– Все это верно, хотя… а… да…

Джил терпеливо ожидала, пока он собирается с мыслями. Она уже начала привыкать к этой его особенности излагать свои мысли.

– Э… а… так чудесно сидеть рядом с вами в лесу. Наверняка, когда вернется Родри, этого уже не будет.

– Разумеется, нет. Родри ужасно ревнивый, даже если для этого нет никаких оснований.

– Э… э… у него нет никаких оснований?

– Нет, милорд.

Она продолжала смотреть на Перрена, ожидая увидеть, какое впечатление произведет на него ее категорический ответ. С минуту он грустно смотрел на папоротник.

– В самом деле никаких? – спросил он наконец. Он смотрел на нее и улыбался своей странной улыбкой, искренней и напряженной, которая, казалось, распространялась и окутывала все вокруг, обдавая ее волнующим теплом, таким явственно ощутимым, как прикосновение его руки. Когда Джил отвела взгляд в сторону, он ласково коснулся ее щеки. Джил изогнулась и оттолкнула его руку, но он снова улыбнулся улыбкой, от которой, казалось, засветилось его лицо. Джил изумленно глядела на него, так как какое-то мгновение она не в состоянии была пошевелиться. Перрен поцеловал ее, губы его были мягкими и нежными, но чувственными и многообещающими.

– Ты и в самом деле прекрасна, – прошептал он.

Собрав всю свою волю, она оттолкнула его.

– Довольно! – резко сказала она, – между нами ничего не может быть!

– А почему не может?

Его улыбка была такой волнующей, что Джил поспешно поднялась на ноги и зашагала прочь, как будто он был вооруженным врагом. Перрен не пытался догнать ее, лишь молча наблюдал за ней, как ребенок, вопросительно склонив голову к плечу. Отойдя на несколько шагов, Джил почувствовала, что чары перестали на нее действовать.

– Я возвращаюсь в форт, – резко бросила она. – Я думаю, вы уже достаточно окрепли, чтобы добраться самостоятельно.

По дороге к форту Джил обдумывала возникшую проблему.

– Он не может быть знатоком Двуумера, – должно быть, он все-таки знает Двуумер – но где он мог обучиться ему? – но тогда, что это могло быть еще?

Теперь, когда она была от него далеко, все происшедшее казалось смутным, нереальным. В конце концов она решила, что знаток Двуумера он или нет, но ей следует с этого времени избегать оставаться с Перреном наедине. Позже, уже к вечеру, когда он вернулся из лесу, Джил увидала его в большом зале. Он был таким слабым, рассеянным, неуклюжим, что она подумала, не приснилось ли ей все.

В центре поля собрались для переговоров лорд Эйгвек с эскортом из десяти воинов и лорд Греймен с десятью своими людьми, среди которых был Родри. Так как он был именно тем человеком, который убил брата Эйгвека, он находился там, чтобы, если лорд Эйгвек, потребует этого, признать этот факт. Родри глубоко надеялся, что этого не произойдет, хотя Греймен заверил его, что сам будет платить лут. Пока у Греймена почти не было возможности что-либо сказать, так как переговоры вел, в основном, Беноик.

– Значит решили? – спросил, наконец Беноик.

– Да, – устало ответил Эйгвек. – Я подожду суда верховного короля – я считаю, что это справедливо.

– Я думаю то же самое, – поспешил сказать Греймен, прежде чем с ним согласился Беноик. – Честью моего рода клянусь, что это так.

– И моего тоже. – Вздохнув, Эйгвек поднялся, пристально глядя мимо них на присутствующую в полном составе армию. Родри решил, что он подсчитывает перевес этой армии перед небольшим количеством воинов, которых он смог бы выставить. – Дайте мне знать, когда появятся люди короля.

– Обязательно. Беноик встал и махнул рукой, чтобы вставали остальные. – Позвольте пожать вашу руку.

Они торжественно пожали друг другу руки. Эйгвек на какое-то время замешкался, оглядывая десятерых воинов, окружавших тиэрина. Он знал, что один из них – убийца его брата, он пристально вглядывался в лицо каждому, на Родри его взгляд задержался дольше, чем на остальных. Родри нагло посмотрел на него в ответ и увидел, что губы лорда плотно сжаты, в их уголках залегли горькие складки. Серебряный клинок мог быть участником переговоров только по одной причине. Неожиданно Эйгвек резко развернулся и повел своих людей прочь. Родри с облегчением вздохнул.

– Ах, ты справедливо убил этого ублюдка, серебряный клинок, – сказал Беноик.

– Да, это так, но все же тяжело смотреть в глаза человеку, родственнику которого ты принес его вэйр.

Взбираясь на лошадь, чтобы ехать назад в лагерь, Родри почувствовал, что за ним наблюдают. Развернувшись в седле, он огляделся вокруг, но все были заняты своим делом, садились на лошадей.

– Здесь некому смотреть на меня, разве что Эйгвек издали посылает мне злобный взгляд, – подумал Родри.

Но еще некоторое время спустя, чувство, что за ним наблюдают, упорно не покидало Родри. Во время долгого пути в форт Греймена у него то и дело возникало ощущение, что кто-то по неизвестной причине следит за ним.

– Я чертовски рад видеть, что рука у тебя уже не на перевязи, – сказал Нет.

– Я рад этому не меньше, – ответил Перрен.

Он взял кожаный мячик, плотно набитый соломой, и принялся сжимать его пальцами больной руки, тренируя ее. Скоро он уже сможет свободно ею действовать, но пока она порядочно болела, и он решил еще несколько дней пощадить ее. Нет мерил шагами небольшую спальню и, нахмурившись, обеспокоенно смотрел на Перрена. – С ней будет все в порядке? – спросил он.

– Еще не знаю. Но я никогда не отличался искусством владения мечом, так что, думаю, это не отразится на моем умении.

– Да, с войной покончено, если ты это имеешь в виду. Эйгвек не может причинить большего беспокойства.

– Так наш дядюшка отбывает?

– Нет. Ему доставляет удовольствие задирать Греймена и донимать его своими разговорами. Но я знаю, что тебе невыносимо сидеть взаперти в таком форте, как этот. Если хочешь, можешь тотчас уезжать.

– Спасибо, но я останусь. Только, если… о… а… ну, если что-нибудь случится…

– Даже если снова разгорится сражение, ты из-за своей руки не сможешь присоединится к нам.

– Я это знаю, дело не в этом.

– А в чем?

– О… а… э… Джил.

– Что? Ты сошел с ума! Родри изрежет тебя на кусочки, я не думаю, что обидел тебя, сказав это, так как он легко может сделать это и со мной.

– Какой смысл откровенно напрашиваться на драку?

– Никакого. Также, как и нет никакого смысла, чтобы каждое утро всходило солнце, но оно почему-то всходит.

Нет смотрел на Перрена с таким видом, словно тот тонул.

– Клянусь, я смогу увести от него Джил! – сказал Перрен.

– Разумеется. Это как раз то, что меня больше всего волнует. Боги, я никогда не встречал мужчину, пользующегося таким успехом у девушек. Ну, и тем не менее, как ты собираешься это сделать?

– Надо только улыбаться им и расхваливать их. Джил такая же женщина, как и остальные, не надо придумывать ничего нового.

– В самом деле? У меня почему-то это не срабатывало.

– О, ты просто неправильно улыбался. Надо просто… ну… а… немного больше тепла в улыбке, это легкий прием.

– Ты должен был рассказать мне об этом, но послушай, если ты готовишь эти силки для Джил, ты скорее поймаешь в них волка.

– Волк будет сопровождать моего любимого кузена в Кергонеи.

– Я не могу этого сделать, это бесчестно!

– А как насчет того, что я из-за тебя все это время лгал нашему дядюшке? Это тоже было бесчестно.

– Да, это так. Тебе так хочется провести ночь в постели Джил?

– Никогда в моей жизни я не жаждал ничего больше, чем это.

– Будь ты проклят, ублюдок! Ну, ладно. Мы отправимся куда-нибудь вместе с Родри.

– Спасибо тебе, кузен.

Им предстояло долгое ожидание, пока курьер преодолеет две сотни миль до Форта Дэвери. Хотя он мог оплатить проезд на одной из многих барж, перевозящих руду в Камен Ерейн, он отправился в обратную сторону. Конечно, в других частях были местные гвербреты, к которым можно было обратиться с апелляцией, но это не относилось к Кергонеи. Многочисленные гвербреты, которые когда-то правили в Кергонеи, вели между собой такие беспрерывные войны, что король Марек Второй в 962 году упразднил это звание. После кровавого восстания 984 года его сын, Кассел Второй, издал декрет об упразднении местного управления. С этого времени короли лично принимали присягу на верность каждого лорда Кергонеи и выступали судьями в различных возникающих между ними спорах.

На протяжении ожидания Перрен неотступно следил за Джил, но только издали, подкарауливая редкие минуты, когда она была без Родри. Ему было трудно уличить момент, чтобы остаться с ней наедине, так как Джил всячески избегала его. Так как она была первой женщиной, не поддавшейся его странному очарованию, это одновременно и изумляло и подзадоривало Перрена. Но наконец у него появился шанс. Перед заходом солнца десятого дня вернулся курьер Греймена, он принес весть, что король милостиво согласился рассудить их королевским судом. Фактически герольд и судебный советник следовали буквально за ним.

– Великолепно! – воскликнул Беноик. – Послушайте, Греймен, вам надо выслать им навстречу почетный караул.

– Я как раз это собирался сказать. Я буду весьма признателен, если кто-либо из моих благородных союзников возьмет на себя эту миссию.

Перрен выразительно посмотрел на Нета. Тяжело вздохнув, тот сказал:

– Я с радостью возьмусь за это, ваша светлость, у меня осталось семь человек, да еще серебряный клинок. Я думаю, этого будет достаточно для почетного эскорта?

– Вполне. Если отряд будет слишком большим, Эйгвек может воспринять это как запугивание. Примите мою благодарность, лорд Нет.

Нет бросил на Перрена сердитый взгляд, лицо его было при этом таким кислым, как будто Бардек предложил ему откусить от лимона. Перрен лишь улыбнулся ему в ответ.

– Да, любовь моя, на рассвете мы выезжаем, – объявил Родри.

Джил похолодела от страха.

– Послушай, что случилось, что ты так дрожишь, нам не угрожает ни малейшая опасность.

– Я знаю, – с трудом произнесла Джил, – просто мы так часто расстаемся.

– Я знаю, но мне много заплатили за битву и, кроме того, я получил награду от тиэрина Греймена, так что после окончания этого найма мы сможем на некоторое время пожить в приличном постоялом дворе.

Джил кивнула ему в ответ и отвернулась; ей хотелось рассказать Родри истинную причину своего страха, почему она не хотела, чтобы он покидал форт, но правда означала бы кровопролитие. Хотя она с радостью увидела бы, как Родри убил бы этого Перрена, но его родственники из мести тоже убьют его. Родри обнял Джил и притянул ее к себе.

– Я скоро вернусь, любовь моя.

– Я надеюсь на это. – Она потянулась к нему и поцеловала. – Родди, о Родди, я люблю тебя больше своей жизни!

Вышло так, что отряд отправился в путь спустя хороший час после восхода солнца, так как Нет и его люди никогда не могли собраться должным образом, просто и спокойно двинуться в путь было выше их сил. Когда они, наконец, двинулись, Джил долго стояла в воротах и глядела им вслед, всем сердцем желая быть вместе с ними, она чувствовала как предупреждающий холодок Двуумера снова окутывает ее. Обернувшись, она увидела, что Перрен наблюдает за ней. Она стремительно прошла мимо него, не сказав даже «доброе утро» и поспешила в спасительную компанию леди Каммы и ее служанки. На протяжении всего дня Джил старательно избегала Перрена, а на ночь замкнула свою дверь изнутри.

Тем не менее, на следующее утро Перрен застал ее одну. Джил пошла в конюшню поухаживать за Утренней Зарей, так как она никогда не полагалась на помощников конюхов, которые довольно неряшливо ходили за лошадьми. Она как раз вела лошадь назад к вычищенному стойлу, когда прогулочным шагом к ней подошел Перрен.

– Доброе утро, – сказал он, – я думаю проехаться верхом, не хотите составить мне компанию?

– Не хочу, милорд.

– Пожалуйста, не называйте меня все время лордом.

Он снова улыбнулся своей чарующей улыбкой, обвивающей ее сердце.

– Я люблю вас, Джилл.

– У меня нет времени, оставьте меня!

Отступив назад, она очутилась около двери конюшни. Перрен снова улыбнулся и коснулся ее щеки, ее обдало жаром от этого прикосновения. – Знаток Двуумера, – подумала Джилл, – это, должно быть, Двуумер.

Перрен поцеловал ее, Джилл с ужасом почувствовала, что слабеет, что этот тощий, полоумный, неописуемый человек заставляет ее предать Родри.

– Мы можем поехать на луг, – шептал Перрен, – там на открытом воздухе прекрасно.

Его слова, очень рациональные, разрушили чары. Джилл с такой силой оттолкнула его, что он едва не упал.

– Оставьте меня в покое! Можете любить меня сколько угодно, но я принадлежу Родри!

Когда Джилл вернулась в большой зал, ее испуг превратился в ненависть, ее охватила слепая ярость от беспомощности; она, которая могла постоять за себя перед кем угодно на долгих дорогах, которыми ей довелось пройти, была сейчас совершенно беспомощна. Если бы она могла убить Перрена и безнаказанно ускользнуть, она бы это сделала. На протяжении целого дня, видя как он все время пытается подкрасться к ней, ее ярость все возрастала. Наконец, перед вечером, она заметила, что Перри вышел из зала. Слуга сказал, что пошел в постель, так как его беспокоит рана. – Очень хорошо, – подумала Джилл, – пусть бы она огнем у него горела!

Она сидела в зале, прихлебывая пиво из высокой кружки и едва ли слышала, о чем говорят вокруг. Она думала о том, что необходимо что-то предпринять в отношении Перрена, вдруг она поняла, к кому ей следует обратиться за помощью – конечно же к Невину! Наверняка, он все поймет и скажет, что ей делать. Она взяла подсвечник со свечей и пошла к себе в комнату. С помощью пламени свечи она сможет войти в контакт с Невином, где бы он в это время не находился.

Она зашла в комнату, поставила подсвечник и закрыла дверь. Обернувшись, она увидела Перрена, тихонько сидевшего в углу. Он сидел так тихо, что погруженная в мысли о Двуумере, она могла и не заметить его.

Когда она гневно подошла к нему, Перрен улыбнулся, но это была обычная торжествующая улыбка.

– Вон! Пошел вон сию минуту! Или я вытряхну из тебя душу!

– Что за грубые речи, любовь моя?

– Не смей называть меня так!

– Джилл, пожалуйста, – он одарил ее одной из своих чарующих улыбок. – Позволь мне сегодня остаться с тобой.

– Не позволю. – Но она услышала колебание в своем голосе.

Не переставая улыбаться, Перрен подошел к ней. Джилл почувствовала смятение, мысли ее путались, язык не повиновался ей, она попробовала двинуться и зашаталась. Перрен обхватил ее за плечи и поцеловал. Губы его были теплые и влекущие и она мимо воли ответила на поцелуй. Тело Джилл не повиновалось ей, не владела собой как река, вышедшая из берегов. Когда он снова обнял ее и поцеловал, Джилл подумала, а любила ли она по-настоящему до этого, или же была подобна молодой девушке, которая флиртует, не зная даже, что она предлагает.

– Ты знаешь, что хочешь, чтобы я остался, – шептал Перрен. – Я уйду рано. Никто ничего не заметит.

Джилл заставила себя подумать о Родри и этого оказалось достаточно, чтобы она с силой оттолкнула от себя Перрена, но он схватил ее за запястья и опять притянул к себе. Хотя она пыталась сопротивляться, ноги ее, казалось, стали свинцовыми, руки совершенно расслабились. Продолжая улыбаться своей чарующей улыбкой, Перрен притянул ее и поцеловал. В ее одурманенном рассудке мелькнула мысль, что Родри никогда ничего не узнает. От своей капитуляции она получала такое же удовольствие, как и от его ласк. Путь до кровати показался им слишком длинным, когда они легли, она вся дрожала. Но Перрен не спешил, он целовал ее, ласкал, постепенно раздевая, потом принялся ласкать все ее тело. Когда, наконец, его терпение истощилось, он страстно набросился на нее, и эта страсть была пугающей. Она могла покоряться собственным чувствам, которые несли ее куда им было угодно.

Когда все было кончено, она лежала на его руке, прильнув к нему, бледное пламя свечи причудливыми тенями плясало на стене. Каменные стены казались живыми, тени ритмично увеличивались и сокращались и, казалось, стены дышали. Пламя само по себе рассыпалось и ярко вспыхнуло, как будто отблески одного большого огня запылали на стеклянных осколках. Если бы Перрен не поцеловал ее снова, Джилл испугалась бы, но его умелые ласки слишком поглотили ее, чтобы она еще на что-нибудь обращала внимание. Когда они кончили, она уснула у него на руках.

Через несколько часов Джилл внезапно проснулась. Перрен спал рядом. В подсвечнике оплывал огарок свечи. На мгновение она пришла в замешательство, не понимая, что делает здесь Перрен, но тут же вспомнила и чуть не разрыдалась от стыда. Как она могла предать своего Родри? Как она могла заниматься любовью с человеком, которого ненавидит? Джилл села и разбудила Перрена.

– Уходи, – сказала она, – я никогда больше не желаю тебя видеть!

Он лишь улыбнулся и потянулся к ней, но тут снова вспыхнула свеча последним танцующим пламенем. Красный глаз в сплошной темноте, фитиль медленно угас. В темноте Джилл была свободна от его улыбки, она вскочила прежде, чем он успел схватить ее.

– Пошел вон, или я найду свой меч и изрублю тебя на кусочки!

Он без слов поднялся и принялся шарить вокруг себя в поисках одежды. Джилл оперлась о стену, так как комната, казалось, кружилась вокруг нее. Каждый его шаг или шорох казались неестественно громкими, как будто этот шум десятикратным эхом отзывался в стенах комнаты. Наконец, он оделся.

– Я и вправду люблю тебя, – сказал он смиренно. – Я не собирался просто позабавиться с тобой, чтобы потом бросить.

– Пошел вон! Сейчас же пошел вон!

С драматическим вздохом он выскользнул за дверь, закрыв за собой дверь. Джилл упала на постель, сжала в руках подушку и, уткнувшись в нее лицом, разрыдалась, она плакала, пока не уснула. Когда она проснулась, густой, как мед, солнечный свет наполнял комнату. Она продолжала лежать, удивляясь этому удивительному свету. Вогнутый оловянный подсвечник сиял как лучшее серебро, и даже серые каменные стены комнаты, казалось, пульсировали этим великолепным светом. Оделась она с некоторым трудом, так как платье ее было испрещено пятнами и выдернутыми нитками, как хорошее рукоделие. Подойдя к окну, Джилл подумала, что она еще никогда не видела такого хорошего солнечного дня, небо было ярким, как сапфир. Внизу во дворе помощники конюхов чистили лошадей, и стук копыт о булыжник казался колокольным перезвоном. На подоконнике появился ее серый гном.

– Ты уже знаешь о моем позоре?

Гном бросил на нее непонимающий взгляд.

– Молодец. О, боги, я могла жить в мире с собой, но не сумела. Молю, чтобы Родри никогда не узнал об этом.

Озадаченное маленькое существо село на корточки и стало перебирать свои пальцы. Посмотрев на него, Джилл поняла, что его кожа не однообразно серая, как она всегда думала, а состояла из самых различных цветов, переходящих из одного в другой, что на расстоянии казалось просто серым цветом. Она была так увлечена своим открытием, что не услышала, как открылась дверь, уже не было слишком поздно. Она резко обернулась и увидела Перрена, в руках у него была охапка диких роз, он улыбаясь смотрел на нее.

– Я собрал это на лугу для тебя.

Джилл собралась было швырнуть эти розы прямо ему в лицо, но их цвет привлек ее внимание. Она вынуждена была взять их, чтобы рассмотреть поближе, более красивых роз она еще не встречала. Лепестки их были переливчато кровавого цвета, который, казалось постоянно перемещался и мерцал, серединки роз пылали золотом.

– Нам надо поговорить, – сказал Перрен, – и у нас мало времени. Нам надо составить план.

– Что? Какой еще план? Для чего?

– Не сможем же мы оставаться здесь, когда вернется Родри.

– Я никуда не собираюсь идти с тобой. Я не желаю больше видеть тебя в своей постели!

Но он улыбнулся, и на этот раз, после того, как они занимались любовью, чары этой улыбки подействовали на нее во сто крат сильнее. Несмотря на то, что ее мысли все больше путались, она понимала, что он чем-то привязывает ее к себе, что действует какая-то неведомая сила. Перрен обхватил ее за плечи и поцеловал, запах от раздавленных цветов волной поднялся между ними.

– Я так люблю тебя, – говорил Перрен, что никогда не отпущу. Идем со мной, любовь моя, идем со мной в горы. Мы будем там на свободе все долгое лето.

У Джилл мелькнула последняя связная мысль: он не был полоумным, он был настоящим сумасшедшим.

Отряд лорда Нета встретил герольда короля на полпути к форту. Родри ехал рядом с его светлостью, когда взобравшись на вершину невысокого холма, они увидали внизу на дороге королевских эмиссаров, все они были на белых лошадях, украшенных красными попонами и красными же сбруями с позолоченными пряжками. Во главе ехал герольд, в руках у него был жезл из полированного черного дерева с золотым наконечником и привязанными к нему атласными лентами. Позади него ехал более пожилой мужчина в длинной черной тунике и сером плаще – судебный советник, рядом с ним на белом пони ехал паж. Замыкали шествие четверо королевских воинов, одетых в пурпурные плащи, ножны у них были украшены золотом. Нет смотрел на них, открыв рот. – О, боги! – еле вымолвил он, – надо было заставить моих людей надеть чистые рубашки!

Два отряда встретились на дороге. Когда Нет назвал себя, герольд, светловолосый молодой человек с вытянутой верхней губой, которую он от гордости выпячивал еще больше, оглядел его с ног до головы, делал он это дольше, чем позволяла учтивость.

– Покорно благодарю за честь, ваше сиятельство, – наконец, проговорил он. – Меня радует, что тиэрин Греймен воспринимает нашу миссию с серьезными намерениями и печальным сердцем.

– Разумеется, так оно и есть, – ответил Нет, – в противном случае, зачем бы он в первую очередь посылал печальное известие?

Герольд позволил себе едва заметную холодную усмешку. Родри выехал вперед, отвесил в седле изящный полупоклон, он лично обратился к герольду:

– О, благородный голос короля, мы приветствуем вас и вверяем вам свои жизни как гарантию вашей безопасности.

Герольд поклонился, с видимым облегчением, что нашелся человек, знакомый с церемонией приветствия, даже несмотря на то, что это был всего лишь серебряный клинок.

– Нижайше благодарю, – ответил он на приветствие. – Кто вы такой?

– Человек, который любит нашего сеньора больше своей жизни.

– Тогда мы должны быть горды тем, что едем рядом с вами на нашем пути к справедливости.

– Все мы в этой стране верим в справедливость короля.

Родри должен был подсказать Нету как расположить его людей: его сиятельство едет рядом с герольдом, а его отряд – позади людей короля. Сам Родри выбрал для себя наиболее скромное место позади всех, но когда он ехал в конец шеренги, советник перехватил его взгляд и жестом указал следовать следом за собой.

– Итак, Родри Мейлуэйт, – сказал он, – ты все еще жив. Я скажу об этом матери вашей чести, когда следующий раз встречу ее при дворе.

– Я был бы весьма благодарен вам, добрый господин, но разве, я имел честь встречаться с вами раньше? Боюсь, что я не помню ваше имя.

– О, сомневаюсь, что ты когда-либо его знал. Меня зовут Канвелен, и я знаю твою матушку довольно хорошо. Он проницательно посмотрел на Родри. – Я в самом деле сердечно рад видеть тебя в полном здравии. Не сомневаюсь, что ты не знаешь новостей из Абервина.

– Нет, добрый господин, за исключением случайных обрывков, услышанных от путешественников.

– Ну, тогда слушай. Вторая жена твоего брата оказалась бесплодной, в то время, как его брошенная жена официально родила здорового сына.

Родри тихонько отборно выругался себе под нос, но советник лишь улыбнулся. В эту минуту Родри вспомнил всю свою жизнь, это было похоже на неожиданный восход солнца в ночном небе, когда ночь волшебным образом превращается в день. Когда умрет Риис, он сможет стать наследником Абервина; Родри позволил себе возродить в душе надежду, которую давно уже похоронил: его вернут из изгнания. Абервин был такой важный, огромной территорией – ханом, что король лично может вернуть его домой, после долгих лет странствий по дорогам страны.

– Я посоветовал бы тебе поостеречься, насколько это только возможно, – сказал Канвелен. – Как у тебя с деньгами?

– Пока есть.

– Хорошо. Значит ты можешь не спешить вербоваться.

– Я так и сделаю, добрый господин.

Хотя Родри не терпелось еще расспросить Канвелена, он знал, что придворная выучка не позволит старику продолжать отвечать на расспросы. Некоторое время они ехали молча. Затем советник повернулся к Родри:

– Кстати, с твоей маленькой дочерью все в порядке. Госпожа, твоя мать, все время держит ее около себя.

Родри был вынужден на мгновение напрячься, чтобы вспомнить о незаконнорожденном ребенке, которым он наградил девушку-простолюдинку. – Сколько лет прошло с того времени, – подумал он, – по всей вероятности, года три.

– Это очень любезно со стороны моей матушки, – поспешно сказал он. – И как ее назвали?

– Хота, в честь вашего отца.

– Я понял. Матушка всегда знала, как досадить Риису.

Советник позволил себе мимолетную усмешку.

Весь остаток пути Родри горел нетерпением сообщить новость Джилл. Если он правильно понял намек, скоро они снова будут в Элдифе, будут жить в комфорте и роскоши, как она этого всегда хотела. И на этот раз она будет не просто любовницей, он был уже не просто непослушным младшим сыном, которому требовалась строгая жена, чтобы держать его в узде; он был мужчиной, который им требовался, мужчиной, способным требовать. Он наградит ее титулом, землями и женится на ней, независимо от того, что подумают по этому поводу его матушка или король.

На закате великолепного солнечного дня герольд со своим эскортом подъехал к форту Греймена. Как только они миновали ворота, Родри принялся искать взглядом Джилл. Двор был полон всадников, выстроенных в относительном порядке, оба тиэрина стояли у двери брока, чтобы приветствовать знатных гостей. Родри был в смятении, нигде не было видно и следа Джилл, не пришла она встретить его и когда он отводил в конюшню лошадей – свою и Нета. Хотя он был довольно уязвлен этим, но все равно не придал особого значения случившемуся, подумав, что ее по какой-либо причине задержала леди Камма.

– Милорд, – спросил он вошедшего в конюшню Нета, – Джилл в большом зале?

– Нет. А Перрен здесь?

– Нет, его здесь нет. А что, он не со всеми остальными знатными людьми?

У Нета вокруг рта проступила бледность.

– О, черт побери! – прорычал Нет. – Он не мог этого сделать, паршивая маленькая проныра!

– Милорд, что все это значит?

– Я еще не знаю. Идемте со мной.

Родри шел за ним по пятам, в то время как Нет искал в большом зале Камму. Наконец он нашел ее, отдающую распоряжения служанкам, по поводу праздничного обеда. Нет схватил ее за руку, но при виде Родри у нее перехватило дыхание.

– О, боги! Но все равно, рано или поздно, вам надо об этом сказать. Нет, если мне когда-нибудь попадет в руки это негодное создание, ваш кузен, я изобью его до синяков!

– Я буду держать его, пока вы будете делать это. Что с Джилл?

Камма по-матерински положила ладонь на руку Родри, ее большие темные глаза были полны искреннего сочувствия.

– Родри, ваша Джилл ушла. Я только могу догадываться, что ушла она вместе с Перреном, потому что он исчез меньше чем через час после нее. Я от всей души сочувствую вам.

Родри молча открыл рот и снова закрыл его, затем схватился за рукоятку меча с такой силой, что кожаная обшивка врезалась в его ладонь. Нет стоял бледный, как смерть.

– Ты знал что-нибудь? – прорычал Родри.

– О, э… а… нет, правда. Я считал, о боги! Я знал, что он мечтает о вашей девушке, но я никогда не предполагал такого!

Огромным усилием воли Родри сдержал себя, посчитав, что будет неблагородно, убить его перед леди. Камма слегка потрясла его за руку.

– Ну послушайте, – сказала она, – кому могло прийти в голову, что Джилл сможет оставить такого мужчину, как вы, ради такого, как Перрен?

Родри отпустил рукоятку меча.

– Послушайте, – обратился Нет к леди, – а мой дядюшка знает об этом? Я не могу поверить, чтобы он позволил Перрену совершить такой бесчестный поступок.

– А почему ты думаешь, что твой проклятый кузен ускользнул как ласка? Беноик со своими людьми погнался за ним, но Перрен убежал через лес. Они не нашли его след.

Нет начал было что-то говорить ей, потом просто посмотрел на Родри. Они находились в ужасном положении, и оба знали это.

– Эй, вы там! – послышался голос Беноика, – что все это значит?

Тиэрин энергичными шагами подошел к ним и, подбоченившись, стал между Родри и Нетом.

– Как я понял, Родри узнал правду?

– Да, – ответила Камма.

– Хм! Ну, тогда слушайте. Нет, твой паршивый кузен поступил дурно, и ты знаешь это также хорошо, как и я. С другой стороны, серебряный клинок, она не твоя законная жена, так что ты не имеешь права убить его. Избить до сине-фиолетового цвета – это бесспорно, но убить – нет. Можешь ты мне поклясться, что ты не изувечишь и не убьешь его? Если да, то ты уедешь отсюда с моим благословением и дополнительной суммой денег, если нет, то не уедешь отсюда вовсе.

Родри оглядел холм, заполненный вооруженными людьми.

– Будь благоразумен, парень, – продолжал Беноик, – я чертовски хорошо знаю, что первая мысль в такой ситуации – пролить кровь. Но спроси себя сам: если ты перережешь своей Джилл горло, не будешь ли ты не больше, чем через пять минут после этого, рыдать над ней?

– Да, ваша светлость, так оно и будет.

– Ладно, я стыжусь за своего племянника, он опозорил свой род. Хочешь ты вернуть ее, или нет? Если нет, я плачу тебе за невесту, так, как если бы она была твоей женой. Если да, то дай мне клятву и уезжай с моей поддержкой.

Перед лицом спокойной, справедливой рассудочности гнев Родри исчез. На его место пришло холодное осознание факта, который едва не заставлял его рыдать: Джилл больше не любила его.

– Ладно, ваша светлость, можете считать меня глупцом, но я хочу ее вернуть. Мне надо кое-что сказать ей, и клянусь всеми богами, я найду ее, если даже буду искать все лето.

– Это удача, – сказал Меррек.

– В некотором смысле, – ответил Гвин. – Теперь нам не придется возиться с девушкой, но Родри собрался искать ее, а не направиться в нужном нам направлении.

– В самом деле? Пошевели мозгами. Как я убедился, этот Перрен знает лес как свои пять пальцев. Что может знать о лесе такой человек как Родри? Когда он был лордом, у него были леса, он имел лесничих и егерей, а как серебряному клинку ему больше знакомы дороги.

Он улыбнулся. – Я поговорю по этому поводу с Бритеном посредством огня, но думаю, что мы найдем достаточно хорошую приманку, чтобы выманить нашу птичку на морское побережье. Мы подбросим на его пути путеводную нить.

2

На протяжении всего долгого лета Эбани Саломондериэл ездил по всему Дэвери в поисках своего брата, но делал он это не спеша, петляя по дорогам, так как народец никогда и нигде не спешил и, несмотря на свою человеческую кровь, он рос среди эльфов. Буквально вначале пути, едва перейдя границу Элдифа, он встретил хорошенькую девушку, которая занимала его больше, чем песни; Эбани провел с ней в Кернметене несколько приятных недель. Затем, когда он был уже в Пайдоне, знатный лорд хорошо заплатил ему за то, чтобы он развлекал гостей на свадьбе его дочери – пиршество длилось семь дней. После этого Эбани продолжал путешествие по Дэвери, все время держа путь на север, к Кергонеи, изредка задерживаясь в интересных городах на несколько дней. Прибегнув к помощи магии, скриинг, он увидел, что Родри находится в осаде, после чего он максимально увеличил скорость передвижения, но, в очередной раз прибегнув к скриинг и увидев, что осада снята, он решил, что его брат еще долго будет в абсолютной безопасности, Эбани опять принялся попусту тратить время, задержавшись с девушкой, честно ждавшей его с прошлого лета. Он решил, что было бы крайне неблагородно с его стороны сразу же бросить ее после того, как она так долго ждала его.

Таким образом, к тому времени, когда Родри эскортировал герольда и советника ясным солнечным днем, Эбани находился в сотне миль южнее форта Греймена. В этот день он остановился на отдых рано, разбив лагерь у небольшой речки. Он спутал ноги лошади на лугу и пошел к воде, чтобы с помощью скриинг через нее увидеть Родри. Он увидел брата в тот момент, когда Камма сообщала ему ужасную новость. Накал страстей был таким сильным, что Эбани мог не физически слышать, но ощущать, о чем говорят. Казалось, что он стоял рядом с братом, когда Беноик взял дело в свои руки. Затем внезапно изображение пропало, изгнанное взрывом его чувств. Эбани вскочил на ноги и громко выругался.

– О, боги! – От изумления, он даже затряс головой. – Кому бы это могло даже прийти в голову! Я не могу поверить, что Джилл могла бросить его, этого просто не может быть!

Снова встав на колени, он принялся пристально смотреть на покрытую пляшущими солнечными лучами воду, думая при этом о Джилл. В воде медленно появилось ее изображение, оно было странно колеблющееся и нечеткое. Она сидела на горном лугу и наблюдала за тем, как Перрен снимает путы с трех лошадей, в том числе с Утренней Зари. Первой мыслью Эбани было, что Джилл больна, так как она сидела очень тихо, неподвижно, рот у нее был безвольно опущен, как у слабоумной, подробнее было трудно рассмотреть, так как изображение было очень туманным. Откинув назад голову, Эбани отпустил изображение.

– Это выглядит весьма зловеще, странно, озадачивающе. Мне кажется, надо попытаться получить более четкое изображение.

Он громко позвал на языке эльфов дикий народец, перед ним материализовались четыре гнома и сильфида.

– Слушайте внимательно, маленькие братцы. Я даю вам задание, и если вы выполните его, я спою вам песню. Я хочу пойти спать, а вы останетесь здесь и следите, чтобы не появилась какая-нибудь опасность. Если какой-нибудь человек или животное подойдет ко мне, ущипните меня и разбудите.

Гномы с важным видом кивнули в ответ, в то время, как сильфида парила в воздухе. Эбани лег на спину, скрестил руки на груди и принялся замедлять дыхание, пока не почувствовал, что его тело тает в теплом солнечном воздухе. Он закрыл глаза и призвал свое тело света. В отличие от знающего Двуумер человека, использующего плотные голубоватые очертания, подобные очертанию собственного тела, мыслеформы эльфов больше походят на огромное мерцающее пламя с постоянно перемещающимся лицом выглядывающим из серебряного света. Когда он четко представил в своем изображении собственную фигуру, он перенес в нее свое сознание, поначалу лишь для того, чтобы посмотреть на свое лежащее тело, затем – оглядел голубоватый свет эфирного мира. Он услышал отрывистый звук, похожий на щелчок; он находился в эфирной плоскости и смотрел из мерцающего пламени на свое лежащее внизу тело, охраняемое диким народцем, он был соединен с собой длинным серебряным шнуром.

Он медленно поднялся вверх, ориентируясь на долины, на ярко красном фоне которых тускло светилась аура растений, и на речку, которая испаряла природную силу в тростниковую серебристую завесу, поднимающуюся высоко над водой. Запутавшись в этой завесе, он мог оторваться. До набора высоты, он осторожно двинулся в сторону. Затем он подумал о Джилл. Он ощутил рывок, тянущий его в определенном направлении, и последовал ему. Во время долгого пути, который невозможно измерить в эфирной плоскости, он быстро пролетал над блекло-красными лесами, перемежающимися то тут, то там яркими заплатками фермерских угодий, обрабатываемых крестьянами, с мерцающей вокруг них аурой, в основном желтой и зеленой в голубоватом свете плоскости. По мере путешествия, он все больше и больше освобождался от ощущения присутствия Джейн, тянущего его вперед.

В конце пути у него появился проводник. Он как раз пролетал над небольшой речушкой, когда увидел движущегося ему навстречу одного из представителей дикого народца. В этой сфере существо представляло из себя чудесную связку сияющих линий и цветов, глубокого оливкового, лимонно-желтого и желтовато-коричневого с разбросанными повсюду черными пятнышками, но оно явно было в стрессовом состоянии, оно то раздувалось почти вдвое, то уменьшалось и дрожало.

– Сюда, сюда, маленький братец, – мысленно обратился к нему Саламандер. – Что случилось?

В ответ тот закружился и затанцевал, но эти движения смутно выражали его эмоции: это были ярость и отчаяние. Саламандер вспомнил серого гнома Джилл.

– Ты знаешь Джилл?

Существо подпрыгнуло и раздулось от радости.

– Я ее друг. Отведи меня к ней.

Гном бросился впереди него, как охотничья собака. Летя вслед за ним, увертываясь от изгибов гор, Саламандер увидал далеко внизу горную долину, красный пылающий шар травы, усеянный тусклой серебристой аурой лошадей, и две человеческие ауры – Перрена, странного серо-зеленого цвета, не встречавшуюся никогда ранее Саламандеру, и бледно-золотую ауру Джилл, ее аура была огромная, она разрасталась вокруг нее, посылая большие волны, затем снова сокращалась, но и сокращенная она была слишком велика для любого живого человеческого существа. Когда он начал снижаться по направлению к ней, он увидал, как Перрен повернулся к Джилл и что-то ей сказал. Из ауры молодого лорда как выстрел света пошла волна, проливаясь над Джилл подобно океанской волне. Ее собственная аура в ответ взметнулась высокой волной и всосала сверху магнитный поток.

Саламандер парил над ней, дрожа от волнения. В этот момент Джилл подняла взгляд и, увидев его, громко вскрикнула. Она увидала его тело света.

– Джилл, я друг!

Хотя она и видела его, но не могла слышать его мысли. Она вскочила на ноги и громко крича, стала показывать на него рукой, Перрен выглядел попросту озадаченным. Саламандер полетел прочь, следуя серебряному шнуру и стараясь как можно быстрее вернуться к своему телу, которое в безопасности лежало там, где он его оставил, охраняемое диким народцем. Он устремился вниз, пока не увидел тело и начал парить над ним. Снова послышался щелчок, и он опять почувствовал тепло плоти, ощутив на мгновение тяжелую, мучительную боль. Он отпустил свое тело света, затем сел, трижды хлопнул рукой по земле, удостоверяя окончание работы. Гномы выжидательно смотрели на него.

– Спасибо, друзья мои. Давайте некоторое время путешествовать вместе. Я спою вам песню, как и обещал, но мне надо спешить. Мой хороший друг по-настоящему околдован.

В потоке серебристого цвета рассвет взбирался на пурпурные горы и омывал луг, зеленый водоворот трав, вздымаемый летним ветром. Джилл сидела на одеялах и смотрела как Перрен согнулся у костра, где он кипятил воду в маленьком железном чайнике. Он взял свою бритву, кусок мыла и осколок зеркала из седельного вьюка и принялся бриться. Он делал это так спокойно и умело, как будто был в спальне. У Джилл мелькнула смутная мысль перерезать ему горло лезвием бритвы, или, по крайней мере, ее серебряным клинком, но думать об этом было слишком тяжело.

– Ты бы лучше что-нибудь съела, – заметил Перрен.

– Потом. – Говорить тоже было тяжело. – Я еще не хочу есть.

Безучастно отведя взгляд в сторону, она увидала своего серого гнома, который скорчившись сидел в нескольких ярдах от Перрена. Она была так рада видеть маленькое существо, что подскочив с места, подбежала к нему, но когда она нагнулась, чтобы взять его на руки, оно сердито заворчало, ощерило на нее клыки и исчезло. Очень медленно Джилл села на место, мучаясь вопросом, отчего гном был так сердит на нее. Казалось, что она должна это знать, но память не возвращалась к ней. Она подняла из травы кусок горного хрусталя и принялась пристально глядеть на него, поворачивая различными гранями, пока Перрен не отвлек ее от этого занятия.

Все это утро они ехали через лес, пробираясь длинными, окольными тропами. Каждое дерево казалось живым существом, склонившимся над тропой и тянущимся к ней ощетинившимися ветками пальцами. Одни пугали ее, другие казались вполне безобидными существами; были однако и такие, которые, казалось, просили помочь им, протягивая ей покрытые листьями руки. Когда она отводила взгляд от тропы, лес превращался в сплошные плотные стены, пробиваемые, как стрелами, лучами солнечного света. Если бы Джилл решилась попросту сбежать от Перрена, она непременно заблудилась бы. Время от времени она думала о Родри и спрашивала себя, пытается ли он найти их? она сомневалась, что он поверит ей, если она скажет, что уехала против своей воли – если он когда-нибудь поймает их. Как он сможет найти ее, если изменился весь мир?

Каждый цвет, даже мрачные серые камни, казались такими яркими, как самоцветы. Когда бы они не выходили на поляну или на горный луг, солнце разливалось над ними как вода; Джилл готова была поклясться, что ощущает на коже капли и потоки этой солнечной воды. Небо было твердым куполом лазурита и впервые в жизни она поверила, что боги путешествуют по небу также, как люди путешествуют по земле, потому что цвет и впрямь был божественный. Она чувствовала, что шатается в седле под тяжелым бременем всех этих красот, временами от всего этого очарования слезы текли у нее по щекам. Однажды, когда они ехали через луг, вспорхнули два жаворонка и залились душещипательными трелями, поднимаясь все выше и выше в лазурное небо, их крылышки стремительно трепетали издавая слабые раскаты грома. Джилл поняла, что если когда-нибудь и можно быть счастливой, так именно в этот момент, это хлопанье крыльев, этот вечный, проверенный временем звук – чистая нота в расстилающейся музыке вселенной.

Когда Джилл попыталась рассказать Перрену о своем ощущении, он лишь пристально посмотрел на нее и сказал, что она сумасшедшая. Джилл рассмеялась, соглашаясь с ним.

После обеда они разбили ранний лагерь на берегу большой реки. Перрен достал леску и крючок, сказал, что он идет удить рыбу и пошел вверх по течению реки. Джилл долго сидела на берегу, наблюдая за кружащимся в водовороте воды диким народцем – белой пеной маленьких лиц, мелькающими лоснящимися от воды телами, смешивающимися и переходящими друг в друга. Казалось, они чего-то хотели от нее, в конце концов, она сбросила платье и присоединилась к ним. Хихикая, смеясь, она ныряла, брызгалась с ундинами водой, пыталась поймать их, в то время, как они улепетывали от нее; впервые она отчетливо слышала их – они хихикали в ответ и звали ее по имени, Джилл, Джилл, Джилл, снова и снова повторяя ее имя. Неожиданно они вскрикнули и исчезли. Оглянувшись, Джилл увидела Перрена, стоящего на берегу, в руках у него была бечевка с нанизанными на ней тремя форелями. Сердце у нее упало, совсем как у расшалившегося ученика, которого застает учитель с невыполненным заданием.

Но когда она вылезла из воды на берег, он совсем не сердился на нее, а наоборот, схватив, принялся целовать, окутывая ее таким желанием, что она тоже захотела его и добровольно легла с ним в траву. После всего он встал, оделся и начал методично чистить рыбу, но Джилл продолжала лежать обнаженная в мягкой траве, стараясь вспомнить имя мужчины, которого она когда-то любила и который, как она полагала, до сих пор любит ее. Но так как она не могла воскресить в памяти его лицо, то эта память отказывалась назвать его имя. Зайдя в тупик в своих бесплодных усилиях, она встала и оделась, потом снова посмотрела на воду. Дикий народец снова был там, он укоризненно смотрел на нее.

– Родри, Джилл, – прошептали они, – как ты могла забыть своего Родри?

Она согнулась вдвое и в голос разрыдалась. Когда Перрен бросился к ней, чтобы успокоить, она с такой силой оттолкнула его, что он упал. Как испуганный зверь, она бросилась бежать, мчась среди высокой травы поляны, нырнула в лес. Зацепившись на бегу за корень дерева, она со всего маху растянулась на земле, головой вперед. С минуту она продолжала лежать, тяжело дыша, глядя на темные деревья, они угрожающе тянули к ней свои ветви, как бы пытаясь схватить. Теперь они были похожи на строй вооруженных стражников, с оружием наготове в руках. Когда за ней пришел Перрен, она не споря пошла с ним.

Этим вечером он развел костер и, нанизав форель на зеленый прут, как на вертел, изжарил ее. Джилл откусила кусочек от рыбы, но он, казалось, застрял у нее в горле, рыба вдруг показалась приторно-сладкой, как чистый мед. Перрен, тем не менее с жадностью набросился на свою долю, казалось, он умирает от голода. После этого он сразу же уснул у костра. Джилл долго смотрела на него. Хотя сейчас было до смешного легко убить его, воспоминание о лесе останавливало Джилл. Если он умрет, она останется одна, в западне, будет ходить по кругу, умирая от голода и впадая во все большую и большую панику… Усилием воли она заставила себя отключиться от этих мыслей, которые могли закончиться истерикой. Она задрожала, внезапно ей стало холодно. Она смотрела на пламя костра, где возникали и снова падали в огонь спириты, танцуя на дровах, так заботливо положенных туда парой человеческих существ. Джилл почти слышала их разговор среди шипения и потрескивания костра. Взметнулся высокий язык пламени, рассыпая дождь искр. В танцующем пламени появилось золотое перемещающееся лицо. Существо заговорило настоящим человеческим голосом, внушающим доверие:

– Что с тобой, дитя? Что случилось?

– Случилось? – она едва не заикалась. – Что это?

С минуту лицо изучающе смотрело на нее; затем исчезло.

Почему-то в полном смущении, не в состоянии думать, Джилл легла рядом с Перреном и уснула.

День сменялся днем совершенно незаметно, как переливающаяся вода. Джилл потеряла им счет; она утеряла само понятие счета, как будто та часть ее сознания, которая имела дело с такими понятиями, как ночи и деньги, выпала из ее седельного вьюка и затерялась в высокой траве. Когда бы Перрен не обратился к ней, ей было тяжело ему ответить, так как ее слова терялись в пышности леса. К счастью, он редко заговаривал с ней, очевидно, удовлетворенный одним ее присутствием рядом с ним. Ночью, когда они разбивали лагерь, он был страстным любовником, часто овладевающий ею на одеялах еще до еды, а затем приносил ей еду, словно паж, в то время, как она вяло продолжала лежать у костра. Его нерешительность, шаркающая походка, неопределенные улыбки и сбивчивые слова – все это ушло. Он громко смеялся, действовал спокойно. Когда он пробирался через дикую местность, то олицетворял силу и жизнь. Джилл решила, что его безумие и серость были, своего рода, щитом, которым он пользовался, когда жил среди людей.

Ее предположения подтвердились, когда они заехали в деревню, чтобы купить продукты на рынке. Перрен приобрел свой прежний вид, выглядел беспомощным, запинался, произнося простейшие фразы, торгуясь при покупке сыра и персиков, покупая у лавочника хлеб. Так как Джилл теперь могла говорить не более разборчиво, чем он, она мало чем могла помочь ему. Однажды она поймала на себе взгляд жены фермера, с изумлением смотревших на нее, женщина не могла представить, как эти два дурачка могут выжить на дорогах.

Сделав покупки, они пошли в таверну выпить пива. После того, как длительное время она не пила ничего, кроме воды, пиво показалось Джилл таким вкусным, что она медленно смаковала каждый глоток. Несмотря на то, что комната была маленькой, с грязной соломой на полу, нечищенным очагом и разбитыми столами, она была счастлива здесь. Было так приятно видеть других людей, таких же, как она, было приятно слышать человеческие голоса вместо бесконечного шума ветра в листве деревьев и журчание воды в реках.

– Послушай, девушка, а почему ты носишь серебряный кинжал? – спросил у Джилл дородный лысеющий мужчина, одетый в клетчатые бригги купца, дружественно улыбнувшись ей при этом.

– О… а… мой отец был серебряным клинком, видите ли, это память о нем.

– Это истинно благочестиво с твоей стороны.

Джилл неожиданно прочла его мысли: «хорошенькая девушка, но глупая; ах, да ладно, разум для девушки не имеет большого значения».

Мысли мужчины так отчетливо возникли в ее сознании, будто он произнес их вслух, но Джилл решила, что она заблуждается. Когда пришло время уходить из таверны, Джилл всплакнула, просто от того, что надо было снова возвращаться в дикий лес.

Этим днем после полудня они ехали среди пологих холмов, сосновый лес на которых был реже, а на защищенных лесом долинах начали появляться фермы. Джилл не имела понятия, где они находятся; все, что она знала, так это то, что солнце всходит на востоке, а садиться на западе. Лагерь, тем не менее, они разбили в месте, знакомом Перрену, так, по крайней мере, он сказал. Это была крошечная долина, растянувшаяся вдоль речки и окаймленная белыми березами. Прежде чем развести костер, он поцеловал Джилл. – Давай ляжем, – предложил он.

Мысль о занятии с ним любовью наполнила Джилл отвращением. Она оттолкнула его, но Перрен обхватил ее за плечи и притянул к себе. Хотя она пыталась вырваться, он был гораздо сильнее. Он схватил ее, поднял и силой положил на землю. Она продолжала сопротивляться, сознавая, что постепенно, неумолимо поддастся ему, сопротивляясь лишь в полсилы, позволяя ему целовать себя, затем ласкать, затем, наконец, сдаться, позволяя овладеть собой и превратить ее мир в пламя наслаждения.

Когда все кончилось, он лег рядом с ней, пытаясь заговорить, но уснул, изнуренно приоткрыв рот.

Лежа рядом с ним, Джилл сквозь ветви деревьев наблюдала заход солнца, он был похож на дождь золотых монет. Белые березы пылали внутренним огнем, как будто они наблюдали за ними и своим молчаливым присутствием благословляли их. Она слышала тихое журчание текущей рядом реки и бездумную болтовню дикого народца. Когда закат перешел в сумерки, Перрен, зевнув, сел. Она увидела темные круги у него под глазами, два озерца серовато-синей тени. Он какое-то мгновение пристально смотрел на нее, будто не понимая, где находится.

– С тобой все в порядке? – спросила Джилл.

– О… э… да, просто устал.

По мере продолжения вечера Джилл поняла, что дело далеко не в том, что он устал. Когда они ели, он жадно проглотил еду и снова уснул. Джилл села у костра, глядя на березы, которые, казалось наклонились вперед и придвинулись, наблюдая за парой, вторгшейся в рощицу. На мгновение Джилл показалось, что между деревьями кто-то стоит и смотрит на нее, но когда она встала и подошла ближе, чтобы посмотреть в чем дело, тень исчезла. Вскоре проснулся Перрен и, спотыкаясь, подошел к костру. Язык пламени осветил его лицо и, казалось, покрыл его кровью; его глаза казались большими дырами в прорезях маски. Джилл вскрикнула при этом зрелище.

– Что случилось? – спросил Перрен.

Она ни слова не сказала ему о том, что инстинктивно чувствовала: это послеобеденное занятие любовью подвело их к критической точке, совсем как скачущий в атаку воин, который не может думать ни о чем, кроме сверкающей вокруг стали, думающий только о том, чтобы оказаться за вражеской линией, отрезанным и в одиночестве, когда слишком поздно возвращаться назад.

Выехав из форта Греймена, Родри понятия не имел, куда ему направляться. В первый день он пошел на запад, но во время захода солнца появился серый гном, он прыгнул ему на руки и прижался к нему, как маленький, испуганный ребенок.

– Ты здесь! Ты здесь, мой маленький друг, где Джилл?

Гном, подумав, указал на восток и исчез.

– Я попросту потерял целый день, – подумал Родри. Затем, даже будучи в полном отчаянии, он снова почувствовал, что за ним следят.

Следующие три дня он ехал на восток. Он чувствовал себя скорее бурей, чем человеком, его гнев и отчаяние переплетались в его сознании, рвали его на части, гнали вперед по лесной дороге. Временами он хотел найти Джилл только для того, чтобы перерезать горло; временами он клялся себе, что хочет только одного – вернуть ее назад, он говорил себе, что не задаст ей ни единого вопроса о том, что она делала с Перреном. Постепенно он все больше вместо ярости начал ощущать безысходность. Перрен мог затащить ее так глубоко в леса, что ему никогда не найти их. Единственная надежда была на гнома, который неожиданно появлялся на его пути. И всегда он указывал на восток, при этом он был полон ярости, скрежетал зубами и тряс головой при каждом упоминании о Перрене. Рано или поздно, так, по крайней мере надеялся Родри, гном приведет его к Джилл.

Поздним днем, когда на небе начали собираться облака, грозя пролиться дождем, Родри ехал вдоль узкой тропы, которая вывела его на поляну. За дорогой стоял маленький деревянный круглый дом, по обе стороны его дверей росли дубы. Родри слез с лошади и подвел ее к домику, выкрикнув при этом приветствие. Вскоре из дома вышел пожилой человек с бритой головой и золотым знаком жреца Бэл.

– Добрый день, ваша Священность, – сказал Родри.

– Да благословят тебя боги, юноша. Что тревожит тебя?

– О, небеса! По мне это видно?

Жрец лишь улыбнулся, его темные глаза почти не стали видны в складках морщин. Он был худой, как палка, его рваная туника висела на нем мешком, пальцы его были искривлены как ветки.

– Видите ли, я кое-кого ищу, – продолжал Родри. – И я почти потерял надежду найти ее. Это прекрасная светловолосая девушка, но она всегда одевается как юноша и носит серебряный кинжал. Она должна ехать с тощим рыжеволосым парнем.

– Твоя жена бросила тебя ради другого мужчины?

– Да, так оно и есть, но как вы об этом узнали?

– Это довольно обычная история, юноша, хотя я не сомневаюсь, что тебе больно, как будто ты первый мужчина, которого покинула женщина. – Он вздохнул и покачал головой. – Я не видел ее, но идем, попросим богов, чтобы они помогли тебе.

Больше для того, чтобы сделать приятное одинокому отшельнику, чем надеясь получить предсказание, Родри пошел за жрецом в темную, таинственно пахнущую обитель, которая занимала половину круглого дома. На плоской стороне стоял каменный алтарь, покрытый грубой льняной тканью, чтобы скрыть кровавые пятна от приношения жертв. Позади алтаря возвышалась массивная статуя Бэл, вырезанная из ствола дерева, тело было вырезано грубо, руки были изображены схематично, а туника была лишь выцарапана на поверхности тела. Но лицо, тем не менее, было исполнено прекрасно, большие глаза смотрели, как живые, рот казался таким подвижным, что, казалось, сейчас заговорит. Родри формально поклонился королю мира, затем опустился перед ним на колени. В слабом свете казалось, что глаза божества следят за ним.

– О, святой повелитель, где моя Джилл? Увижу я ее еще когда-нибудь?

На мгновение в храме воцарилась тишина: затем в пустоту заговорил жрец, он говорил гулким голосом, непохожим на обычный человеческий голос:

– Она едет по темным дорогам. Не суди ее жестоко, когда встретишь опять. Тот, кто не соблюдает мне верность, пленил ее.

Родри задрожал, ему стало холодно и страшно от благоговейного страха. Глаза божества задумчиво смотрели на него, и вновь раздался голос.

– У тебя странная вэйр, человек из Элдифа, ты не совсем такой человек, как остальные люди. Однажды ты умрешь, служа королевству, но это не будет та смерть, которую ты представлял для себя. Люди будут помнить твое имя спустя долгие годы, хотя твоя кровь перельется через камень и уйдет. Истинно, они будут помнить тебя дважды, потому, что умрешь ты дважды.

Неожиданно жрец взметнул вверх руки и сильно хлопнул в ладоши. Родри в изумлении огляделся вокруг. Статуя была лишь куском дерева, хотя и искусно вырезанным. Бог ушел.

На протяжении всего дня, быстро двигаясь вперед, Родри изумленно размышлял над предзнаменованием. Что все это значит? Что значит, что Джилл едет по темным дорогам? Он отчаянно хотел, чтобы это означало, что Перрен каким-то образом принудил ее уйти с ним, а что она не пошла добровольно, но это было трудно себе представить, так как Джилл была в состоянии убить лорда, если он совершил над ней насилие. Но он все-таки хватался за первую часть своего предположения, так как надеялся, что Джилл все еще любит его. Его сердце так разрывалось от любви и страха за нее, что он не вспоминал второй части предзнаменования, вспомнил он ее только годы спустя: это противоречило природе и разуму, он должен умереть дважды.

Утром следующего дня предсказание, касавшееся Джилл, стало понятнее, когда он достиг небольшой деревни. В небольшой таверне он впервые за все эти дни поел горячую пищу и выпил пива. Когда он ел баранью отбивную, к нему подошел поболтать тавернщик.

– За последние дни вы второй серебряный клинок в нашей деревне, – сказал он. – Хотя я не думаю, что эта девушка и в самом деле была серебряным клинком.

– Светловолосая девушка? – Сердце Родри заколотилось в груди от случайно оброненного тавернщиком слова. – Прекрасная девушка, но одетая как юноша?

– Совершенно верно! Вы знаете ее?

– Знаю. Как давно она была здесь со своим рыжеволосым спутником? Я хотел бы снова встретиться с Джилл и Перреном.

Тавернщик задумчиво поскреб свою лысину.

– Не больше четырех дней назад, я бы сказал. Они что, ваши друзья? Но они немногословны, хочу вам сказать.

– О, Перрен и в самом деле никогда не был разговорчивым. – Родри старался, чтобы его голос звучал бодро и дружественно. – Но его девушка обычно не прочь поболтать.

– В самом деле? Значит она больна или еще что, потому что она едва в состоянии связать два слова. Я еще подумал, что она одна из тех хорошеньких девушек с пустой головой.

– Послушайте, я надеюсь, что она все-таки не больна, обычно, она подвижна, как жаворонок и вдвое жизнерадостнее.

Тавернщик надолго задумался. – По всей вероятности она слегка повздорила с этим парнем. По тому, как она смотрела на него, я бы сказал, что он хорошенько ее поколачивает, она выглядит порядочно запуганной.

Родри так сжал пивную кружку, что у него побелели костяшки пальцев. – Теперь понятно, что значит, что она едет по темной дороге, – подумал он.

– Но мне кажется, парень, что отсюда они направились на юг. Девушка говорила, что они поедут туда искать ее дедушку.

– Невин! – изумленно подумал Родри, – конечно, это он, она рассказывала о нем.

– Ну что ж, спасибо, – он бросил тавернщику серебряную монету Беноика.

Оставив на столе недопитую кружку пива, Родри вышел из таверны и поспешил на пересечение дорог, чтобы по проселочной дороге направиться на юг.

Тавернщик, вертя в руке серебряную монету, смотрел вслед серебряному клинку, пока тот не скрылся из виду. Он чувствовал одновременно страх и вину. Зачем он солгал, и всего за пару монет, которые дал ему незнакомец? Он ненавидел ложь. Он смутно помнил спор с незнакомцем, но теперь, после всего, что он сказал ему, он все-таки сделал это. Если бы у него была лошадь, он поскакал бы сейчас за серебряным клинком и сказал ему правду… подняв глаза, он увидал деревенского дурачка Марро, который, шаркая ногами, шел по улице. Тавернщик швырнул ему деньги Родри. – Эй, парень, возьми их и отдай матери, скажи ей, что я сказал, чтобы она купила себе новое платье или юбку.

Расплывшись в улыбке от уха до уха, Марро подобрал деньги и побежал прочь. Тавернщик вернулся к своим клиентам.

На юг? – спросил вслух Саламандер, – кипяток на лысину дьяволу, отчего это Родри решил вдруг повернуть на юг?

Столпившийся вокруг него дикий народец, казалось, вместе с ним решает эту задачу.

– Извините, маленькие братцы, это всего лишь риторический вопрос.

Потянувшись, Саламандер встал и, нахмурившись, посмотрел на ночное небо, сожалея, что он раньше не вызвал образ Родри через скриинг. Так как он был изучающим Двуумер, для него было трудно заниматься скриинг не фокусируясь на чем-либо, и невозможно вообще, когда он в это время занимался чем-нибудь другим, например, ехал верхом на лошади.

Продолжая обдумывать загадку, Саламандер решил, что Родри поехал на юг от отчаяния. Без Двуумера он никогда бы не смог найти след Джилл, так как этот странный человек, который увел ее, знал леса как дикий олень. Сам он находился сейчас в десяти милях к северо-востоку от них. Родри был от них на севере и направлялся на юг. Вопрос состоял в том, откуда Родри мог это знать?

– Завтра, маленькие братцы, завтра мы выследим медведя до его логова.

Дикий народец беспокойно шелестел вокруг него, они толкались и щипали один другого, широко разевали рты, изображая отчаяние и ненависть. Саламандер задрожал от страха. Насколько он знал, человек, укравший Джилл, был знатоком Двуумера, обладавшим большой силой, и он ехал навстречу своей гибели.

– Знаете, я считаю, что мне следует рассказать обо всем Невину.

Дикий народец энергично закивал в ответ.

– Но, с другой стороны, предположим, я это сделаю, а он скажет мне, что я должен оставить это грязное дело в покое. Как я смогу потом отчитаться за потерянное летом время? Я думаю, что будет лучше, если я продолжу дело.

Дикий народец махнул руками, показал ему языки и исчез, обдав его волной отвращения.

Утром темные круги под глазами Перрена выглядели как багровые свежие кровоподтеки на фоне неправдоподобно бледной кожи. Его рыжие волосы больше не пламенели; скорее они были тусклыми и матовыми, как мех больного кота. Двигался он медленно, доставая что-нибудь из седельного вьюка, он подолгу смотрел на этот предмет, затем клал обратно. Джилл, сидя в стороне, наблюдала за ним.

– Ты, и в самом деле выглядишь больным, – сказала она.

– Просто устал.

Джилл спросила себя, какое ей дело до того, болен он, или нет, но, по правде говоря, она начинала видеть в нем такую же жертву странной силы, которой была сама. Тем не менее, мысль эта приходила к ней лишь урывками; за эти дни ей вообще редко приходили в голову какие-либо мысли. Части снаряжения в руках Перрена, казалось, все время менялись в размере, то увеличивались, то сжимались, у них не было ни краев, ни определенного смысла, просто линии мерцающей силы, обозначающей место встречи с воздухом. Наконец он вытащил простой железный жезл толщиной, примерно, с палец и сел на деревянную рукоятку.

– Благодарение каждому богу, – сказал он, – я думаю, что потерял его.

– Что потерял?

– Походную метку. Никому не говори, что она у меня была, ладно? В Кергонеи за это могут повесить.

Во всем этом не было никакого смысла. Она заставила себя сдержаться и выяснить все постепенно.

– Мы все еще в Кергонеи? – спросила она, наконец.

– Да, но в южной части. Около Гвейнтейра.

– А… А для чего эта вещь?

– Изменять на лошади клеймо.

– А почему из-за него могут повесить?

– Потому, что его возят только конокрады.

– А для чего он тебе?

– Потому, что я конокрад.

Открыв рот, Джилл в изумлении смотрела на него.

– А как ты думаешь, где я брал деньги, которые мы тратили? – Он рассмеялся ее изумлению. – Я брал лошадь у знатного лорда, продавал ее кому-нибудь из знакомых…

Где-то в глубине сознания Джилл помнила, что воровство – очень плохая вещь. Она думала об этом, пока он перепаковывал свой седельный вьюк. Воровать было нехорошо, но хуже всего, было быть конокрадом. Если украсть у человека лошадь, он может погибнуть в дикой местности. Так всегда говорил папочка. Папочка всегда был прав.

– Ты не должен брать лошадей, – сказала она.

– О, я беру их только у людей, которые могут позволить себе такую потерю.

– Все равно это дурно.

– Почему? Я нуждаюсь в них, а они нет.

Хотя она помнила, что на его аргументы есть контрдоводы, но не могла вспомнить, какие именно. Она легла на спину и принялась смотреть на сильфид, играющих в легком бризе, крылья у них были в форме бриллиантовых кристаллов, они стремительно увертывались друг от друга, устремляясь вниз, затем плавно скользили.

– Я уйду попозже, – сказал Перрен через некоторое время. – У нет нет денег, мне надо достать лошадь.

– Но ты ведь вернешься? – Неожиданно ей стало жутко, она была уверена, что без него она будет здесь совершенно беспомощна. – Ты ведь не бросишь меня здесь?

– Что? Конечно, нет. Я люблю тебя больше собственной жизни. Я никогда не брошу тебя.

Он притянул ее к себе и поцеловал, потом обнял крепче. Она не знала, сколько они сидели вот так под лучами теплого солнца, но когда он выпустил ее, солнце уже клонилось к зениту. Джилл побрела к реке, легла у воды, наблюдая за диким народцем, резвящимся там, пока не заснула.

К вечеру этого же дня Родри прибыл в Лерен, один из самых больших городов Кергонеи с почти что пятистами домами, жавшихся за низкой каменной стеной на берегах Камен Ирейн. Так как Лерен был важным портом для речных барж, перевозивших с гор в Дэвери железо, Родри собирался купить проезд вниз по реке и таким образом сэкономить некоторое время и одновременно дать себе и лошади кой-какой отдых. Но в первую очередь он пошел на рыночную площадь, расспросить о Джилл и Перрене. Некоторые из местных жителей хорошо знали странного лорда Перрена.

– Он полоумный, – сказал торговец сыром, – а если эта девушка едет с парнем вроде него, то она полоумная вдвойне.

– Он немного больше, чем полоумный, – фыркнул кузнец. – Я долгое время раздумывал, где он берет всех этих лошадей.

– А, он благородного происхождения, – вмешался в разговор одетый в купеческое платье мужчина. – У знатных людей есть лишние лошади. Но я не видел его уже несколько недель, серебряный клинок, и никогда не встречал девушки, описанной вами.

– То же самое могу сказать и я, – сказал торговец сыром.

По дороге в замеченную раньше дешевую таверну Родри гадал, куда могли подеваться Джилл и Перрен. – Может они поехали на юг другой дорогой? Если это так, то ему надо отказаться от мысли плыть по реке, таким образом он сможет проплыть мимо них. Когда он ставил лошадь в конюшню, к нему подошел парень довольно невыразительной наружности с изогнутой спиной бродячего коробейника.

– Это ты тот серебряный клинок, который расспрашивал о лорде Перрене?

– Да, я. А тебе что за дело?

– Никакого, но я мог бы сообщить тебе кое-какую информацию за определенную плату.

Родри вынул из мешочка две серебряных монеты и зажал их между пальцами. Коробейник захихикал.

– Я иду с юго-востока. Останавливался на ночь в небольшом деревенском постоялом дворе, это в милях тридцати отсюда. Я пытался уснуть перед рассветом, когда услыхал, что в конном дворе кто-то кричит. Я высунул в окно голову и увидел Перрена, спорящего со светловолосой девушкой. Было похоже, что она оставляет его, а он кричал на нее, чтобы она не уходила.

Родри передал ему первую монету.

– Я не собираюсь искать никакого «невина», говорила она, – продолжал коробейник, – она сказала какую-то чертовски странную фразу, во всяком случае, это врезалось мне в память.

Так оно и было. Она сказала: где «невин»?

– Нет. Но она сказала его сиятельству, что если он попытается идти за ней в Кермор, она снесет ему башку серебряным клинком.

Засмеявшись, Родри отдал ему вторую серебряную монету и в дополнение вынул еще и третью.

– Спасибо, коробейник, это тебе за то, что потерял лишний час сна.

Когда Родри вышел из конюшни, Меррек тихонько засмеялся. Это была неплохая шутка, получить у серебряного клинка плату за фальшивую сплетню, которая может привести его к смерти.

Джилл неожиданно проснулась от лошадиного топота. Она села, удивляясь, почему она не пыталась убежать, пока не было Перрена. Теперь же было слишком поздно. Она встала, очень медленно, потому что земля, казалась, неустойчивой у нее под ногами, трава пружинила, как будто она шагала по огромному, набитому перьями, матрацу.

– Джилл! Не бойся! Спасение близко, хотя, по правде говоря, кто-то с большей охотой выступил бы в роли сияющего мстителя.

Джилл в испуге оглянулась и, открыв рот, пораженно смотрела, как на другой стороне поляны слезает с лошади всадник. На мгновение она подумала, что это Родри, но голос и светлые волосы были не его. Тут она вспомнила кто это.

– Саламандер! О, боги!

Неожиданно она разрыдалась, согнувшись вдвое и раскачиваясь из стороны в сторону, пока Саламандер не подбежал к ней и крепко не обхватил ее.

– Шш, шш, малышка. Все хорошо, по крайней мере, более или менее. Ты была околдована, но теперь это в прошлом.

Она перестала плакать и посмотрела на него.

– Это правда? Он знает Двуумер.

– Я не вполне в этом уверен, но ты была околдована хорошо и по-настоящему. Где он?

– Ворует у кого-то лошадь.

– Этот парень выглядит все более и более странным.

– Это слишком мягко сказано. Давай уйдем отсюда, пока он не вернулся.

– Нет, потому что мне надо сказать ему пару слов.

– Но он же знаток Двуумера!

Саламандер лениво улыбнулся. – Пришло время и тебе узнать правду. Я тоже знаю Двуумер.

Отскочив от Саламандера, Джилл изумленно на него посмотрела.

– А откуда, ты думаешь, я узнал, что ты околдована и как я вообще нашел тебя? Ладно, пошли. Давай уложим твое снаряжение на лошадь. Я хочу послать этого парня ко всем чертям, а потом мы отправимся в путь. Родри предусмотрительно выехал нам навстречу.

При упоминании имени Родри Джилл снова разрыдалась. Саламандер прижал ее к себе. – Ну, ну, малышка. Вспомни, ты же дочь воина! Позже будет достаточно времени для слез, когда мы уедем подальше отсюда. Мы найдем твоего Родри.

– О, боги! Я даже не знаю, захочет ли твой брат снова принять меня!

– Но… послушай! Как ты узнала?!

В его голосе прозвучал такой настойчивый вопрос, что она перестала плакать.

– Я… ладно, мне снился вещий сон. Я видела твоего отца.

– Боги! Если ты обладаешь такой силой, и этот парень до сих пор… ладно, по всей вероятности, он немного сильнее, чем я думал, но будь я проклят, если я уеду, не повидав его! Давай оденем седло на твою лошадь и ты мне все расскажешь.

Стараясь быть как можно более точной, Джилл рассказала ему о Перрене и событиях последних нескольких дней, но ей было трудно изложить все в определенном порядке или вспомнить сколько точно дней путешествовала она с Перреном. Иногда ей казалось, что это длилось годы, иногда – месяцы. Она была поражена, когда Саламандер сказал ей, что прошло, максимум две недели. По мере того, как он слушал, Саламандер все больше злился пока, наконец, взмахом руки не остановил ее сбивчивое повествование.

– Я слышал достаточно, малышка. Этот отвратительный подонок заслуживает того, чтобы его выпороли и повесили, во всяком случае, я так считаю. Я не знаю, вытерплю ли я до суда лордов.

– Не здесь. Все лорды его родственники.

– И, кроме того, кто мне поверит, если приду к ним и начну говорить о Двуумере? Ладно, для справедливого суда в королевстве есть и другие способы.

Посмотрев на него, Джилл увидала, что гнев, как призрачное пламя пылает на его лице, она отвела взгляд. Его вид натолкнул ее на мысль.

– Это тебя я видела, лежа на спине? Я видела в небе эльфа в серебряном пламени.

– Да, можно сказать, так. Но ты видела лишь… ладно… назовем это моим образом.

Джилл молча кивнула, эта мысль и воспоминание снова ускользали от нее. Ей было интересно, отчего Саламандер так зол на Перрена, казалось, что она должна знать ответ.

Саламандер как раз кончил привязывать позади седла ее скатанные постельные принадлежности, вдруг он склонил голову к плечу и прислушался. Это было за несколько минут до того, как Джилл услышала топот копыт. Ныряя и подпрыгивая среди деревьев, подъехал Перрен, ведя за собой двух жеребцов. Саламандер пошел ему навстречу, Перрен соскочил с лошади и пробежал оставшиеся несколько ярдов.

– Кто ты такой? – закричал Перрен. – Джилл, что ты делаешь?

Хотя она дрожала от страха и была не в состоянии вымолвить ни слова, ее оседланная и нагруженная лошадь были красноречивее всякого ответа. Когда Перрен бросился к ней, Саламандер встал между ними. Перрен замахнулся на него, сразу же весь дикий народец стаей налетел на него, их была хорошая сотня, они били, щипали его, пинали ногами; они были, как свора собак, налетевшая на кость. Перрен отчаянно кричал, слепо колотя руками врага, которого был не в состоянии видеть, наконец, он упал.

– Достаточно! – закричал Саламандер.

Дикий народец исчез, оставив дрожащего Перрена на земле.

– Славный потомок рода Волков, конокрад и похититель чужих жен, тебе больше подходит называться собакой!

Он выбросил вперед руку и нараспев едва слышно произнес несколько слов на языке эльфов. Неожиданно Джилл увидела как вокруг Перрена появилось серо-зеленое свечение – нет, он излучал облако света. От него исходили длинные дымящиеся усики, которые опутывали ее. Она вдруг сообразила, что сама стоит в таком же облаке, но оно было золотистого цвета.

– Ты видишь, лорд Перрен? Ты видишь, что ты делаешь?

Перрен переводил взгляд с себя на Саламандера и обратно, пока вдруг не застонал и не закрыл ладонями глаза. Гертхен сказал еще несколько слов на языке эльфов, и щелкнул пальцами. В его руках появился золотой меч, который, казалось, был сделан из плотного золотого воздуха. Он несколько раз взмахнул мечом, отсекая усики, связывающие Джилл с Перреном. Световые полосы рвались с треском, как веревки и с силой возвращались к нему. Перрен пронзительно закричал, но Джилл почувствовала, как к ней возвращается ее воля и разум, а вместе с этим ее наполняла дикая ненависть к человеку, который сломил ее, как дикую лошадь.

Саламандер снова заговорил нараспев, и сияющие облака, и меч – все исчезло. Перрен поднял голову.

– Не смотри на меня так, любовь моя, – прошептал он. – О, ради самого Керана, ты не покинешь меня?

– Конечно, я брошу тебя, ублюдок! Я никогда больше не желаю видеть тебя!

– Джилл, Джилл, молю тебя, не уходи! Я люблю тебя!

– Любишь? – Она почувствовала, как от ярости у нее перекосился рот. – Плевала я на твою любовь!

Рыдания Перрена звучали для нее музыкой. Саламандер хотел было пнуть Перрена ногой, но сдержался.

– Послушай, ты! – прорычал он, – прекрати воровать женщин и лошадей, иначе, я убью тебя! Ты слышишь меня?!

Перрен медленно поднялся на ноги и встал лицом с Гертхеном, он изо всех сил старался собрать остатки собственного достоинства. – Я не знаю, кто ты, – прошептал он, но я не собираюсь оставаться здесь, чтобы ты сыпал мне соль на раны. Я не могу остановить тебя, чтобы ты не уводил Джилл, так что уходи! Ты слышишь меня? Пошел вон! Он перешел на крик: – Пошли вон! Оба!

После этого он снова, рыдая, упал на колени.

– Прекрасно. – Саламандер обернулся к Джилл. – Давай оставим этого скулящего болвана, пусть боги сотворят над ним справедливый суд.

– С радостью.

Окруженные радостным водоворотом дикого народца, они сели на лошадей. Большой черный гном с пурпурными пятнами швырнул Саламандеру повод вьючной лошади и, когда они выехали на дорогу, исчез. Джилл резко оглянулась назад, чтобы в последний раз взглянуть на Перрена, он вытянулся на траве, все еще продолжая рыдать, его окружало раздувающееся море света, но у самых его плеч оно было серого цвета. Для Джилл не было приятнее картины, чем видеть его страдания.

Примерно милю они ехали молча, пока, наконец, не выехали из леса на грязную проселочную дорогу, которая вела к дороге на Кергонеи. Здесь Саламандер остановил лошадь и махнул Джилл, чтобы она сделала то же самое, затем повернулся в седле, чтобы посмотреть на нее. Она ответила ему безучастным взглядом.

– Как ты себя чувствуешь, Джилл?

– Изнуренной.

– Не удивительно, но скоро к тебе вернутся силы.

– Хорошо. Мир когда-нибудь станет прежним?

– Что? Что ты имеешь в виду?

– Ну… все вокруг… не подернуто дымкой, но все не так, как прежде, и эти краски… все такое яркое и сияющее… – Она заколебалась, не зная, как передать свои ощущения. – Видишь ли, ни у чего нет конца, определенных границ, все вместе сверкает и переливается. И еще нет ощущения времени, это кажется неправдоподобным, но так оно и есть.

– О, боги! Что этот неуклюжий деревенщина сделал с тобой?

– Я не знаю.

– Извини, Джилл, но это не риторический вопрос, это чертовски серьезно.

– Спасибо, я это чувствую по себе. Смогу я когда-нибудь видеть мир таким, какой он есть на самом деле?

– Ты имеешь в виду, будешь ли ты видеть его таким, к какому привыкла, потому что действительный мир, моя горлица, этот тот, который ты видишь сейчас. До этого ты видела лишь тусклый свет, смерть, темноту и обманчивую поверхность, как и большинство людей видят это.

– Но послушай! Эти краски, и то, как все движется…

– Вполне реально. Но, правда, крайне беспокойна. Боги очень добрые, моя горлица. Они дают возможность большинству людей видеть только то, что им необходимо видеть, а всю красоту прячут. Если бы они этого не сделали, то все мы погибли бы от голода, так как даже такое простое действие, как сорвать яблоко с ветви было бы чрезвычайно серьезным и угрожающим событием.

– Я не могу в это поверить.

– А тебе и нет необходимости. Вера не выносит никаких перемен, вера – это иллюзия и, по правде говоря, все эти люди, которых ты видишь, тоже – иллюзия, так как вселенная – не что иное, как стремительный поток сути абсолютной энергии.

– Это не может быть правдой.

– Это правда, но сейчас не время спорить о трудных для понимания вещах, уподобляясь двум мудрецам из Бардека. Этот ничтожный, лопоухий ублюдок навредил тебе больше, чем я опасался, Джилл. – Он сделал длинную, тревожную паузу. – Я не совсем уверен, что надо предпринять по этому поводу. К счастью, у нас есть уважаемый Невин.

– Саламандер, ты болтушка! Что мог мне сделать Перрен?

– Ладно, слушай, ты видела те линии света? Он занимался тем, что вливал в тебя жизненную силу, ее было больше, чем ты могла потребить. Каждый раз, когда вы ложились, он излучал огромное количество жизненной энергии. Она не такая плотная как вода, но плотнее мысли, может передаваться туда и обратно. Обычно, когда женщина и мужчина находятся вместе, каждый из них отдает и получает какое-то количество энергии, при этом соблюдается равновесие, хотя я сомневаюсь, что тебе это понятно.

– О нет, понятно. – В расстроенном сознании Джилл всплыли образы Сакрена и Аластера, знатоков Двуумера Тьмы, которые прошлым летом испортили ей жизнь, коснувшись ее. В какое-то мгновение ее чуть не стошнило. Когда она заговорила вновь, то это был только шепот: – Продолжай. Я должна понять.

– Ладно, слушай. С Перреном тоже что-то неладно. Он расточает энергию, как мед на празднестве у лорда. Расточает ее больше, чем может возместить. И вся эта необычайная энергия свободно текла в твое сознание, ты вольна была ее использовать по своему усмотрению, но так как ты не имела понятия, чего ты хочешь, а ее в тебе было уже предостаточно, она, как та же вода, находила первый же проток, куда она могла еще влиться, чтобы, как можно образно представить, тут же из реки перелиться в канаву. Ты не можешь лгать и говорить, что у тебя нет призвания к Двуумеру.

– Я не хотела! Я никогда не хотела ничего подобного!

– Конечно, не хотела, глупышка. Я совсем не это хотел сказать. Послушай, это, в самом деле, темные и опасные дела. И они – причина многих странных вещей. Никто, изучающий Двуумер Света, не будет так глупо и неосторожно заниматься тем, что, похоже, делает Перрен.

– Ты имеешь в виду, что он идет темной тропой?

– Нет, потому что этот бедный, слабый, неуклюжий идиот, очевидно, не может делать ничего подобного. Я не знаю, кем может быть лорд Перрен, птичка моя, но я знаю, что нам надо убраться от него подальше. Поехали. Нам надо добраться до безопасного места, и потому я спрошу у Невина, что он обо всем этом думает.

После того, как Джилл уехала, у Перрена хватило сил расседлать свою лошадь и отправить ее пастись. После этого он лег на одеяла и уснул. Он проснулся перед заходом солнца, но затем уснул снова и проспал всю ночь. Проснувшись утром, он перевернулся и машинально потянулся рукой к Джилл, но вспомнив, что она ушла от него, он снова разрыдался.

– Как она могла бросить меня? Я так любил ее!

Он заставил себя перестать плакать, сел и огляделся вокруг. Несмотря на долгий сон, он все еще чувствовал себя усталым, все тело болело, словно его побили. Вспомнив человека, который увел Джилл, он снова похолодел от страха. Двуумер. Кто еще мог показать ему необычное видение облаков света и золотого меча? «Смотри, что ты наделал, лорд Перрен!». Но ведь он ничего не делал, он просто любил ее. Что сделали таинственные веревки света с любовью? А еще она сказала, что ненавидит его. Он затряс головой, чтобы не заплакать снова.

Наконец, он заставил себя встать и начать собирать снаряжение. Он и так подвергал себя опасности, слишком долго оставаясь на этом месте. Хозяева похищенных жеребцов могли прийти сюда в поисках их. Собравшись, он задумался, в какую сторону ему ехать. Он не мог вернуться к Нету, страшась гнева Беноика. – Ты дважды болван, – говорил он себе, – первый раз – потому что украл чужую женщину, а второй – потому что потерял ее. Беноик будет еще долгие годы презирать его, это он знал наверняка. После восхитительного ощущения, что тебя кто-то любит и ты любишь тоже, он отказывался верить, что Джилл его никогда не любила, его жизнь расстилалась теперь перед ним как унылая, туманная дорога. Он опозорен навсегда. Он был не в состоянии заняться никакой серьезной работой – только всякой мелочью, например, скатать свои одеяла. Как только что-либо напоминало ему о Джилл, он начинал рыдать. Его серый в яблоках жеребец стоял рядом и тыкался ему в плечо, как будто прося его взбодриться.

– По крайней мере, ты любишь меня, ведь правда? – шепотом спросил Перрен. – Но понравиться лошади ничего не стоит.

Наконец, он был готов в путь – был оседлан его серый жеребец, нагружена вьючная лошадь, привязаны за поводья два новых жеребенка. Он сел в седло и долго неподвижно сидел в нем, глядя на место, с которым были связаны его последние воспоминания о Джилл. – Куда теперь направиться? Вопрос казался неразрешимым. Когда, наконец, его серый начал пританцовывать от нетерпения, он повернул на северо-запад. Неподалеку находился город под названием Лерен, где, как он знал, жил торговец, который мог купить у него жеребят, не задавая лишних вопросов. На протяжении всего дня он ехал медленно и слезы сопровождали его весь этот путь.

Если бы не серый гном, Родри немедленно отплыл бы на барже. Он явился к Родри рано утром, в то самое утро, когда Саламандер встретился с Джилл. Маленькое создание было в экстазе, он танцевал вокруг Родри и улыбался так широко, что демонстрировал все свои длинные остроконечные зубы.

– Ну, маленький братец, я вижу ты узнал, что Джилл оставила Перрена?

Гном кивнул в ответ и показал на юго-восток.

– Там сейчас находится Джилл?

Гном отрицательно затряс головой, затем изобразил неуклюжую походку Перрена.

– О! И как далеко наш дорогой лорд Перрен?

Гном пожал плечами и махнул рукой, как бы показывая, что не очень далеко.

С одной стороны, Родри хотел поскорее увидеть Джилл, но с другой – он испытывал непреодолимое желание отомстить. В конечном итоге, стремление к мести победило.

– Ну что ж, маленький братец, я седлаю свою лошадь, а ты указываешь мне путь.

Гном улыбнулся и затрясся от радости, показывая на юго-восток.

К вечеру Родри пришел в небольшую деревушку, это была кучка домов на вершине холма, вокруг нее даже не было пристойной стены. Так как в деревне не было таверны, жена кузнеца держала на кухне несколько бочек с пивом для томимых жаждой путешественников, но она отказалась принять в своем доме серебряный клинок. Тем не менее, она позволила ему купить кружку пива и выпить ее в грязном дворе, где рядом с небольшим свинарником рылись цыплята, а в свинарнике лежали два подсвинка. Хозяйка, дородная женщина с тонкими седыми волосами, упершись руками в бедра, неотрывно смотрела на него все время, пока он пил, будто опасаясь, что он украдет ее кружку. Родри вернул кружку с подчеркнутым поклоном. – Благодарю вас, прекрасная леди. Я не думаю, что через вашу деревню проезжает много путешественников?

– А вам зачем это знать?

– Я ищу своего друга, это высокий, худой парень с рыжими волосами.

– Вам тогда лучше поспешить к булочнику. Парень, похожий на того, кого вы описываете, пил у меня пиво не более получаса назад, он сказал, что ему надо купить хлеб.

– Что вы говорите! А с ним была девушка?

– Нет, с ним была только пара великолепных лошадей. Слишком много лошадей, если вы спросите у меня. Мне не понравилось, как он выглядит.

Следуя ее указаниям, Родри поспешил по извилистой улице. Добравшись до дома с большими глиняными печами на переднем дворе, он увидал серого жеребца Перрена, его вьючная лошадь и пара жеребят были привязаны поблизости. Он громко засмеялся смехом неистового воина и от всего сердца поблагодарил Великого Белла. Привязывая свою лошадь он увидел через открытую дверь Перрена, который протягивал деньги мужчине в фартуке. Широко шагая, Родри зашел вовнутрь. С руками, полными буханок хлеба, Перрен повернулся к двери. Увидев Родри, он сделал глотательное движение и в ужасе закричал.

– Ты, ублюдок, – прорычал Родри, – где моя жена?

– О… э… а… я не знаю.

Побледнев как мел, булочник принялся пятиться к двери. Не обращая на него внимания, Родри наступал на Перрена. Он схватил его за рубашку и швырнул на стену, удар был таким сильным, что из рук Перрена посыпался хлеб. Родри отшвырнул ногой буханки и снова ударил Перрена о стену.

– Где Джилл?

– Я не знаю, – хватая ртом воздух, ответил Перрен. – Она бросила меня. Клянусь тебе. Она оставила меня в пути.

– Я знаю это, болван! Где именно?

Перрен ухмыльнулся в ответ и Родри ударил его в солнечное сплетение. Перрен согнулся вдвое, задыхаясь, но Родри выпрямил его и ударил еще раз.

– Где она оставила тебя?

Полуслепой от заливавших его глаза слез, Перрен поднял голову. Родри влепил ему пощечину.

– Я знаю, что ты собираешься убить меня, – задыхаясь, сказал Перрен. – Мне нечего сказать тебе.

Родри не видел причин признаваться, что он поклялся не убивать его. Он схватил Перрена за плечи, приподнял и снова бросил о каменную стену.

– Где она? Если скажешь, будешь жить.

– Я не знаю, клянусь богами!

Родри собирался еще раз ударить его под ложечку, но тут услышал позади себя шум. Он оглянулся через плечо и увидел бледного булочника, рядом с ним стояли кузнец с железной болванкой в руках и еще двое мужчин с молотильными цепями наизготове.

– Что все это значит, серебряный клинок? Ты не имеешь права врываться в дом и убивать кого тебе заблагорассудится!

– Я не собираюсь никого убивать. Этот сукин сын, этот ублюдок, украл у меня жену, и теперь он не хочет сказать мне, где она находится.

Мужчины задумались, глядя друг на друга и на меч на боку Родри. Даже если у них четверых хорошие шансы против него одного, еще неизвестно, насколько искусно он обращается с мечом; благоразумие взяло верх.

– Ладно, – сказал кузнец, – в конце концов, это не наше дело, если он сунулся к твоей жене.

– Пусть только уйдут из моего дома, – жалобно сказал булочник.

– С радостью. Крысам не место в амбаре.

Родри вывернул Перрену правую руку за спину и толкнул его к выходу из булочной. Когда его жертва попыталась сопротивляться, он швырнул его и ударил о стену другого дома, Перрен вскрикнул.

– Где Джилл?

– Я не знаю, а если бы и знал, то не сказал бы!

Родри с такой силой ударил его в живот, что Перрена вырвало и он упал на колени. Родри поднял его, опять заломил ему руку за спину и повел его за булочную к большому каменному сараю. Он развернул Перрена лицом к стене, и швырнул о нее, затем развернул его и снова толкнул на стену. Перрен едва держался на ногах.

– В последний раз спрашиваю, где она?

Задыхаясь, Перрен слабой рукой вытер кровь, струящуюся у него из носа и рассеченной брови. Родри отстегнул пояс для меча и он упал на землю.

– Ну, давай, трус! Налетай на меня, если осмелишься! Перрен едва дышал и стонал. Родри с презрением посмотрел на него. – Ты подлый полукастрированный хряк!

Он прыгнул на Перрена, схватил его одной рукой, и, что было сил, принялся колотить его второй рукой. Удовольствие от того, что он бьет Перрена, наполняло его сознание, точно так полоса пламени мчится через лес, сметая все на своем пути. Неожиданно Родри вспомнил святую клятву, которую он дал Беноику. Он отпустил Перрена и прислонил его к стене.

К счастью, лорд еще дышал. Он взглянул на Родри мутными глазами, один из которых уже полностью заплыл, хватая воздух ртом, он попытался что-то сказать, но начал сползать по стене и рухнул на землю. Родри в последний раз пнул его ногой и повернулся к четырем мужчинам, которые стояли торжественно, как судьи. Рядом с ними, широко открыв от возбуждения глаза, стояли трое деревенских мальчишек. Неподалеку от них находился серый гном. Он хлопал в ладоши, улыбался и танцевал маленький победный танец.

Родри поднял свой пояс и надел его.

– Так что я не убил его?

Они закивали в знак согласия.

– А я не знал, что у серебряных клинков бывают жены, – сказал один из подростков.

– У меня есть. Позволь мне кое-что тебе сказать. Когда ты когда-либо еще встретишь серебряного клинка с женой, держи от нее подальше свои жалкие руки.

Не отрывая от Перрена взглядов, парни снова кивнули в ответ. Когда Родри пошел в их сторону, они отступили на порядочное расстояние и, пока он шел к своей лошади, они следовали за ним как почетный эскорт. Родри сел на лошадь и поехал прочь из деревни, держа путь на северо-запад, снова возвращаясь к реке. Руки у него были окровавлены, разбиты, но никогда еще боль не доставляла ему такое удовольствие. Когда деревня скрылась из виду, на луке его седла появился гном.

– Это была великолепная забава, не так ли, маленький братец?

Со злобной улыбкой на губах, гном согласно кивнул в ответ.

– А теперь я иду в правильном направлении? Джилл находится на пути к реке?

Гном снова согласно кивнул.

– Она направляется в Кермор?

Гном махнул рукой и неопределенно пожал плечами, давая понять, что он не уверен в этом. Родри пришло в голову, что названия местности ни о чем не говорят дикому народцу.

– Ладно, если она будет у реки, я, вполне определенно, перехвачу ее. Спасибо тебе, маленький братец. Теперь тебе лучше вернуться к Джилл и присматривать за ней.

С одной стороны, испытывая чувство сострадания, с другой – чувствуя, что он получил по заслугам, кузнец и булочник подняли Перрена и отнесли в коровник булочника, где положили его на кипу соломы. Перрен едва видел их, глаза у него почти совсем заплыли, грудь у него так болела, что он был уверен, что Родри сломал ему несколько ребер, нижняя губа была разбита и кровоточила. Жена булочника принесла миску с водой, дала ему напиться и обмыла ему лицо. – Мне сразу не понравился этот серебряный клинок. Ты и вправду увел его жену?

Перрен пробормотал что-то похожее на «да». – Ха. Я не знаю, почему эта девушка предпочла тебя ему, но девушки иногда бывают капризны. Да, парень, тебе следует остаться здесь на день-два, я поухаживаю за тобой, если ты дашь деньги за корм лошадей.

Перрен кивнул, и потерял сознание.

Раздраженный до гнева, Невин сидел в кресле и глядел на изображение Саламандерела среди раскаленных древесных углей жаровни. Гертхен казался откровенно смущенным.

– Но я не мог оставить Джилл с этим неуклюжим…

– Конечно не мог, болван! Дело не в этом. Дело в самом Перрене. Ты оставил смертельно больного человека…

– Который неоднократно насиловал женщину моего брата.

– Я знаю это и в ярости по этому поводу, но я пытаюсь втолковать тебе, что он смертельно болен.

– А какая будет потеря от того, что он умрет?

– Попридержи свой язык, болтливый эльф!

Изображение Саламандрела отпрянуло и побледнело. Невин глубоко вздохнул и взял себя в руки.

– Послушай, Эбани. Если Перрен будет продолжать действовать таким образом, он будет расходовать свою жизненную энергию, пока ее останется совсем мало. Затем он заболеет, скорее всего, чахоткой – и, как ты уже догадался, умрет. Но между тем он будет вредить другим женщинам, так как ничем не может себе помочь. Он, подобно больному чумой человеку, распространяет заразу, сам того не желая. Теперь ты понял?

– Да, я понял, простите меня, – сказал Саламандер. – Но что я мог сделать? Расколдовать его? Опутать его как одну из его лошадей и притащить с собой? Джилл не выносит даже его присутствия, и в ее состоянии…

– Да, здесь ты прав. Дай мне подумать… ближайший знаток Двуумера – это Литен из Кантрэйя. Он в состоянии найти нашего Перрена и завладеть им. Твоя первая забота – это Джилл. Свяжись с ее аурой и постепенно, постарайся обязательно сделать это, оттяни избыток этого магнетизма. Процесс должен длиться несколько дней, так как ты можешь сам поглотить его. О, послушай, потрать его. Можешь проделать с ним твои жалкие трюки, это может развлечь ее.

– Я сомневаюсь в этом, любое проявление Двуумера еще больше напугает ее.

– Наверное, ты прав. О, боги! В какие отвратительные неприятности вы нас впутали!

– Так оно и есть. Послушайте, в отношении Перрена есть еще одна странность. Когда я впервые увидел его, я заглянул ему в душу. У меня появилась мысль, что возможно, он связан с Джилл его вэйр или чем-нибудь подобным.

– Это в самом деле так?

– Я не могу сказать наверняка. Я не смог прочесть его душу.

Саламандер вдруг опечалился. – Да, я обязан владеть своими эмоциями, не позволять гневу и ярости брать надо мной верх. Я смотрел на него как не на человека, а на монстра.

– Тебе это говорил Валандарио, и я тоже, что знатоку Двуумера необходимо контролировать свои чувства. Теперь ты видишь, что мы имели в виду? О, боги!

– Мастер, примите мои самые нижайшие извинения. Теперь, когда я видел Перрена, я могу увидеть его посредством скриинг, где бы он не был, как только вам или Литену потребуется моя помощь.

– Я не сомневаюсь, что она понадобится. Его необходимо поймать.

– Вы правы. Я не подумал. Я думал только о нашей Джилл… такой сломленной, опозоренной. У меня щемит сердце при мысли о ней.

– У меня тоже. – Невин понял, что частично его гнев на Саламандрела был результатом переполнявшего его гнева по поводу всего происшедшего. – Я только хотел бы, чтобы я смог присоединиться к вам. Если вы поедете на юг, то, наверное, у меня это получится. Это зависит от того, как дальше пойдут дела.

– А кстати, где вы находитесь?

Невин улыбнулся. – Теперь пришла моя очередь извиняться. Я в форте гвербрета Абервина.

– О, боги! Я удивлен, что Риис позволил вам переступить его порог.

– О, я здесь не по его воле. Меня пригласила леди Ловиан в качестве официального советника. В последнее время она пытается воздействовать на Рииса, чтобы он вернул из изгнания Родри.

– Скорее рак свистнет.

– Не сомневаюсь. Но с другой стороны, Риис любит Абервин и он может сделать все, что в его силах, в конце концов, ради него.

Саламандер смотрел на это крайне скептически, Невин тяжело вздохнул, соглашаясь с ним. Упрямство было решающим моментом в вопросе чести знатного человека, и Риис, как все Мейлуэйты, никогда не предавал его.

Поговорив с Саламандером, Невин подошел к открытому окну и, облокотившись о подоконник, выглянул наружу. Его комната находилась на самом верху брока и с этой высоты он видел сады, лужайки, освещенные сотней крошечных масляных ламп, по которым совершали вечернюю прогулку придворные дамы. Пели менестрели, знатные люди танцевали среди мерцающих огней. До Невина доносился их смех, запыхавшееся дыхание, они кружились в танце, притопывая и прихлопывая в такт звукам арф и деревянных флейт. – Моя бедная Джилл, – подумал Невин, – будешь ли и ты когда-нибудь также счастлива, как эти люди?

Его душил гнев, холодная ярость на Перрена, Рииса, упрямцев, которые настаивали на своем, не обращая внимания на то, что это стоит другим. Невин решил, что Риис был хуже, потому что его отказ вернуть из изгнания брата мог ввергнуть Элдиф в открытую войну. И тогда все эти благородные лорды, которые танцуют сейчас внизу, будут танцевать в кругу смерти, надолго забыв все развлечения. Он плотно закрыл ставни, хлопнув ими при этом так, что по комнате прокатился гром, затем отошел от окна и принялся мерить комнату шагами, расхаживая взад и вперед. В конце концов, он отбросил свое настроение в сторону и снова вернулся к жаровне.

Он подумал о Родри, и тотчас в жаровне появилось его изображение. Он стоял, прислонившись спиной к стене в переполненной таверне и, потягивая из высокой кружки пиво, следил за игрой в кости. В то время, когда Родри бывал в особенно меланхолическом настроении, Невин мог достичь его сознания и послать ему мысли, но сегодня он был озабочен, но что было странным, совершенно не несчастным. Временами он улыбался сам себе, как бы вспоминая свой триумф. – Весьма странно, – подумал Невин. Что, он не грустит о Джилл?

Но тут кто-то постучал в дверь, и Невин убрал изображение. Вошла леди Ловиан, ее клетчатый плащ был застегнут у плеча круглой брошью, украшенной рубинами, которые мерцали в свете свечей.

– Вы уже натанцевались, миледи?

– Больше, чем достаточно, но я пришла к вам далеко не по этому вопросу. Только что из Дэвери прибыл срочный курьер. – Она протянула Невину плотно свернутый свиток пергамента. – Предположительно, это предназначено лишь для моих глаз, но я сомневаюсь, что Блейну пришло бы в голову, что вы тоже прочтете его.

Не считая долгих церемоний приветствий, само по себе письмо было коротким: – Я нахожусь в Форте Дэвери в свите короля. Он говорит, что весьма заинтересован в беседе с неким серебряным клинком, которого ты знаешь. Зарычит ли дракон, если наш сеньор узурпирует одну из его привилегий? Между прочим, лорд Талит, кажется, нашел друга в Савеле из Каменвейна. Блейн, гвербрет Кум Пекл.

– Хм, – фыркнул Невин. – Блейн не большой мастер уверток.

– Риис мгновенно все понял бы, если бы прочел это послание. – Ловиан забрала у Невина письмо и бросила его на раскаленные угли. Комнату наполнил запах горящей кожи и Невин поспешил открыть окно.

– Новости о Савеле из Каменвейна тревожные. Мне не нравится, что Талит ищет другого гвербрета, чтобы защититься от нашего синьора.

– Меня это тревожит не меньше. О, боги, какие надвигаются проблемы!

– Вы думаете, что Риис восстанет, если король отменит его постановление о ссылке?

– Не сам он, но его могут склонить к этому другие, которые надеются получить шанс завладеть ханом, если Риис погибнет бездетным.

– Совершенно верно. Они пытаются подтолкнуть его к этому, как бы то ни было. С другой стороны, если король вмешается, то Риис сможет, не теряя своего лица, положить конец моим придиркам.

– Вы совершенно правы. Перед лордами он может возмущаться по поводу указа, а внутренне принять его.

– Я надеюсь на это. Да, но мы даже не знаем, собирается ли король вернуть Родри. – Она посмотрела на скореженный пергамент в жаровне, затем взяла кочергу и растолкла остатки послания в пыль.

– Будем надеяться, что вскоре Блейн пришлет свежие новости.

Родри без проблем купил проезд на барже, совершавшей рейс до Лагхарна. Лошадь он поместил вместе с баржевыми мулами, на корме, мулы тянули судно на обратном пути вверх по реке; спал он на носу корабля с четырьмя членами команды, которые разговаривали с ним только по мере необходимости. Остальные сто футов поверхности баржи были загружены грубыми железными слитками с плавильных заводов Ладотена, расположенного высоко в горах. Несмотря на то, что баржа плыла по низкой воде, течение реки было ровное и сильное и в течение трех дней они плавно двигались в южном направлении, Родри развлекал себя тем, что рассматривал окрестности, мимо которых они проплывали. Когда горы остались позади, перед ним раскинулись травяные луга и богатые зерном поля провинции Гвейнтейр; они зеленели и золотились под солнцем позднего лета, плоские и, кажущиеся, бесконечными.

На четвертый день они пересекли границу Дэвери, хотя Родри не видел между ними большой разницы. В полдень хозяин баржи сказал, что к вечеру они прибудут в Лагхкарн.

– Здесь конец нашего рейса, серебряный клинок, но я не сомневаюсь, что там ты сможешь найти другую баржу, идущую в Форт Дэвери.

– Великолепно. Это гораздо быстрее, чем ехать на лошади, а мне необходимо добраться до Кермора как можно быстрее.

Хозяин баржи задумчиво поскреб бороду. – Я немного знаю о речном движении из королевского города на юг, но, клянусь, что-то, да ты найдешь. – Он пожал своими массивными плечами. – В любом случае, найдешь ты баржу, или нет, тебе останется оттуда всего неделю езды до Кермора.

К вечеру Родри увидал первые признаки приближающегося города. Сначала он подумал, что видит на южном горизонте облака, но рулевой просветил его. Он сказал, что темная пелена дыма, висящая в воздухе, это дым из печей, переплавлявших грубое железо в лагхкарнскую сталь. Пока они вошли в доки, расположенные сразу за городскими стенами, льняная рубашка Родри была черной от копоти. Сами доки и пакгаузы были покрыты сажей. Проезжая через ворота черного от копоти города, он подумал о том, что с радостью покинет его.

Но под слоем копоти располагался богатый город. В поисках таверны подешевле, Родри миновал хорошие дома, некоторые из них были такие высокие, как небольшие броки бедных лордов, на дверях этих домов весели металлические пластинки с именами знатных купцов. В городе было много храмов, некоторые – непонятным богам, обычно имеющим крошечное место поклонения в углу храма Бэл, некоторые – похожие на сам великий храм Бэл, большие, как форты, со своими садами и постройками. Когда Родри нашел, наконец, бедный район города, расположенный на берегу реки, то и здесь он увидел лишь несколько нищих, и даже среди деревянных хижин портовых грузчиков и рыбаков и угольщиков он не увидел почти никого, одетого в лохмотья и не встретил ни одного ребенка с голодным взглядом.

Родри нашел захудалую таверну, хозяин которой позволил ему переночевать на сеновале в конюшне за пару медных монет. Поставив лошадь в конюшню. Родри вернулся в таверну и получил лучший обед, который ему могли здесь предложить – тушеную баранину с черствым хлебом, чтобы собирать им подливку. Он выбрал место спиной к стене, так, чтобы можно было наблюдать остальных посетителей. Большинство из них выглядели как честные работяги, собравшиеся здесь, чтобы выпить кружку пива и послушать местные сплетни, но один из них мог быть путешественником, как он сам. Это был высокий малый с прямыми темными волосами и с кожей цвета скорлупы грецкого ореха, которая выдавала в нем кровь Бардекца. Несколько раз Родри поймал на себе его любопытный взгляд, и когда он кончил есть, парень подошел к нему с кружкой пива в руках.

– Ты идешь с севера, серебряный клинок?

– А зачем тебе это?

– Дело в том, что я туда направляюсь. Меня интересует дорога на Гвейнтейр.

– Я ничего не могу сказать тебе, потому что приплыл баржей.

– Хороший вид путешествия, когда идешь вниз по реке, но не так хорош в обратном направлении. Ну, все равно, спасибо. – Он еще помедлил некоторое время, как будто хотел еще что-то спросить, потом, в конце концов, сел. – Ты знаешь, когда-то серебряный клинок оказал мне любезность, и я не прочь отблагодарить его коллегу. – Он понизил голос до шепота: – Внешне ты похож на выходца из Элдифа.

– Так оно и есть.

– Ты случайно не Родри из Абервина?

– Да, это я. Послушай, а где ты слышал мое имя?

– О, оно популярно на юге. Это как раз то, что я имел в виду, говоря об ответной любезности. Позволь дать мне тебе нечто вроде совета. Кажется, каждый подонок гвербрет охотится за тобой. На твоем месте, я отправился бы на запад.

– Что? За что, черт побери, они могут меня разыскивать?

Молодой человек наклонился поближе. – За обвинение, выдвинутое против тебя тиэрином Эйгвиком. Он обвиняет тебя в том, что ты отрубил голову его брату.

И тут Родри осенило, вернее, он подумал, что осенило. Несомненно, что Греймен, для того, чтобы заключить мирный договор, возложил всю вину на него. В конце концов кто поверит серебряному клинку больше, чем лорду?

– О, боги! Я не делал ничего подобного!

– Меня это мало тревожит. Но, как я уже сказал, тебе следует быть внимательным на дороге.

– Благодарю тебя от всего сердца.

Весь вечер Родри не сводил взгляда с двери таверны. Если ему выдвинуто это обвинение, то по закону ему должны отрубить голову. К счастью, долгие годы, проведенные на дорогах, научили его многим приемам, как избегать опасность. Он не мог больше продолжать путь на юг на барже, так как она может быть в любой точке призвана к берегу и обыскана королевской стражей. Ему надо будет проскальзывать на юг проселочными дорогами и, конечно же, не называть свое настоящее имя. Кермор довольно большой и он сможет по меньшей мере день-два находиться там неузнаваемым. После того, как он найдет Джилл, он займется поисками свидетелей своей невиновности. – А кроме того, – напомнил себе Родри, – есть еще Невин. Даже гвербрет прислушивается к тому, что говорит старик.

Утром, чтобы запутать след, он выехал через восточные ворота города. Много позже, когда было уже слишком поздно, он понял, что тиэрин Беноик никогда не принял бы участие в таком вероломстве.

– Кто-то хорошо над тобой поработал, парень, – сказал Гвел. – Кто это тебя так?

– О… э…. ааа… серебряный клинок, – промямлил Перрен.

– В самом деле? Надо быть дураком, чтобы дразнить серебряный клинок.

– Я… э… теперь я это знаю.

В блестящем зеркале, висящем на стене лавки лекарских снадобий, Перрен видел свое отекшее лицо со следами сине-зеленых кровоподтеков.

– Тебе уже давно надо было вырвать этот сломанный зуб.

– Совершенно верно, но я не мог встать пару дней, он, кроме этого, сломал мне несколько ребер.

– Понимаю. Да, после этого тебе надо обходить серебряный клинок десятой дорогой.

– Клянусь, что так оно и будет.

Вырвать зуб не больнее, чем его выбить, хотя времени это заняло гораздо больше, а в качестве болеутоляющего средства лекарь предложил ему кубок крепкого меда. Прошло несколько часов, прежде чем Перрен смог покинуть лекарскую лавку и, пошатываясь, приковылять на постоялый двор на окраине Лерена. Он упал на кровать и в отчаянии уставился на потолок, в то время, как его мысли бесконечно крутились над одним и тем же вопросом – что делать дальше? Мысль о том, чтобы вернуться в Кергонеи и предстать перед презрением его дядюшки, была невыносима. И еще Джилл казалось, что за прошедшие дни он полюбил ее еще больше, только потеряв ее, он понял, насколько она дорога ему. Мысль о том, что в таком положении как он находится множество людей, не утешала его. Если бы он только мог поговорить с ней, объяснить ей, как он любит ее – он был уверен, что она выслушала бы его, если бы только она была одна, без того парня с ужасным взглядом и еще более ужасным знатоком Двуумера. Если бы. Он даже не знал, куда она отправилась.

Или он сможет найти ее? В том одурманенном состоянии, в котором он находился – полу-сумашедший от боли и все еще опьяненный медом лекаря, он начал думать, что истинный дом Джилл – в его сердце. Как только Перрен подумал об этом, он почувствовал рывок, совсем как тогда, когда ему надо было найти в лесу дорогу домой. Медленно, помня о раскалывающейся от боли челюсти, Перрен сел и застыл, как будто к чему-то прислушиваясь. Он в самом деле ощущал это – юг. Ему надо идти на юг. Он заплакал, но на этот раз это были слезы надежды. Он сможет найти ее след, будет идти за ней, пока не улучит момент, когда она будет одна, и как-нибудь, может быть, с помощью Керана – он снова украдет ее.

– Происходят странные вещи, – заявил Саламандер. – Родри продолжает двигаться на юг, но, может Эпона скажет, с чего это он вдруг выбирает эти паршивые тропы и деревенские дороги вместо того, чтобы ехать по хорошей Королевской дороге?

Джилл обернулась к нему. Они сидели на носу речной баржи и Саламандер использовал пенящуюся и блестевшую под лучами солнца воду для скриинг. Так как Джилл все еще была под воздействием чар, вода казалась ей твердым, покрытым гравировкой серебром, но она могла теперь напомнить себе, что все, что она видит – всего лишь иллюзия. Она отказывалась верить, что видит скрытую реальность, как бы ни настаивал на этом Саламандер.

– Может быть он ищет, к кому наняться?

– Нисколько, я наблюдаю за ним уже два дня. Создается впечатление, что он знает, куда он идет, но он чертовски осторожен. – Раздраженно мотнув головой, Саламандер отвел взгляд от реки. – Ладно, позже я снова послежу за моим братом. Как ты сегодня себя чувствуешь?

– Много лучше. По крайней мере, предметы вокруг большую часть времени остаются неподвижными.

– Хорошо. Значит мое еще неумелое лечение действует.

– Я от всего сердца благодарна тебе.

Какое-то время она, не о чем не думая, следила взглядом за южным горизонтом, над которым, как крошечные облака, висел дым Лагхкарна. Она хотела бы попросту забыть о Перрене, чтобы Саламандер применил какую-нибудь магию, которая стерла бы с ее памяти все воспоминания, но Джилл знала, что чувство стыда будет изводить ее еще долгие годы. Она ощущала себя такой нечистой, как жрица, нарушившая свой обет, к тому же она чувствовала, что так, или иначе, она сама виновата в своем похищении. Если бы она только сказала обо всем Родри, или обратилась к Невину, или … этим «если бы» не было ни конца, ни края.

– По твоим глазам, – внезапно сказал Саламандер, – я вижу, что тебя опять одолели грустные мысли.

– О, но как я могу не грустить? Это прекрасно, что мы ищем Родри, но я представляю, как он проклянет меня в лицо, когда мы найдем его.

– Почему? Перрен украл тебя так же, как одну из своих лошадей.

Джилл в ответ лишь покачала головой да смахнула слезу.

– А теперь послушай меня, Джилл, моя горлица. Разум к тебе вернулся, ты в состоянии снова думать. Позволь мне сказать тебе кое-что. Я думал о нашем лорде-конокраде, говорил также о нем с Невином. В этом парне есть нечто чертовски особенное. У него есть нечто, что можно назвать раной души, сквозь нее у него вытекает жизнь.

– Да, но именно я упала в его мерзкие руки. Я никогда не думала, что у меня такая слабая воля, как у потаскушки из таверны.

Саламандер пробурчал что-то себе под нос, потом сказал:

– Ты можешь слушать то, что я говорю? Вопрос не в слабой воле. Ты была околдована, связана и одурманена знатоком Двуумера. Как только его жизненная сила захлестывает тебя, у тебя прекращает существовать собственная воля – только его… Его страсть неслась к тебе, как вода по рву.

Джилл едва не стошнило, когда она вспомнила необычную улыбку Перрена, которой он улыбался ей.

– Почему ты называешь это раной? – спросила она Саламандера.

– Потому что это рано или поздно, убьет его.

– Ну и хорошо. Мне бы только хотелось в этот момент быть рядом, чтобы я видела, как он умирает.

– Никто ничего другого от тебя и не ожидает, моя нежная крошка. Но как ты этого не видишь, Джилл? Ты так же невиновна, как если бы тебя связали и увезли силой.

– О, боги! Это то, что мне более всего ненавистно! Я чувствовала себя такой беспомощной!

– Ты была беспомощной.

– Да, это так. С этим чертовски трудно согласиться.

– Но с другой стороны, нарыв необходимо вскрыть.

Когда на эти его слова Джилл сделала вид, что замахнулась на него, Саламандер улыбнулся. – Ну, теперь я вижу, что ты становишься сама собой. Но ты не заметила ничего любопытного? Если этот Перрен не настоящий знаток Двуумера, то откуда у него, черт побери, эта сила? И кто нанес ему эту рану?

– Несмотря на то, что мне ненавистно само воспоминание об этом ползучем ублюдке, я согласна с тобой, что этот вопрос представляет определенный интерес.

– Огромный интерес, в особенности для Невина. К сожалению, в настоящее время у нас нет на него ответа.

– Да, но если кто-нибудь и в состоянии найти ответ, то это Невин.

– Совершенно верно. В особенности, если он попадет ему в руки.

– Он что, собирается разыскать Перрена?

– Нет. Я собирался сказать тебе это, когда ты окрепнешь, но, я думаю, что ты сможешь перенести это. Перрен следует за нами.

Джилл почувствовала, как кровь отлила от ее лица. Саламандер схватил ее за руки и сжал их в своих ладонях.

– Ты сейчас вне опасности, тебе ничего не грозит.

– Теперь, наверное, нет. Но когда мы снова очутимся на дороге, в поисках Родри?

– К этому времени Перрен будет на пути в Элдиф, сопровождаемый стражей. При дворе есть знаток Двуумера лорд Мадок. Он арестует Перрена, как только тот войдет в город, затем отошлет его Невину. Судя по тому, что ты мне рассказала, в седельном вьюке нашего лорда более чем достаточно улик, за которые его можно взять под стражу.

– Так что мы направляемся в Форт Дэвери?

– Совершенно верно. И мы не можем покинуть его. Ты знаешь кузена Родри Блейна из Кум Пекл?

– Да.

– Хороший гвербрет при дворе на данное время. Невин хочет, чтобы мы с ним поговорили. Кажется, король хочет видеть Родри. По-видимому, различные гвербреты сейчас заняты его поисками и как только они найдут его, они сразу же пошлют его в Форт Дэвери.

– Король? Что…

– Я не знаю, но думаю, что мы можем догадываться. Король знает, что у Рииса нет наследника для Абервина.

– Возврат из ссылки.

– Совершенно верно. Так что, Джилл, довольно скоро у тебя будет блестящая свадьба.

– О чем ты говоришь? Ты совсем, как деревенский дурачок. Ты только подумай! Они никогда не допустят, чтобы наследник одного из наиболее важного хана в Элдифе женился на байстрючке серебряного клинка. Самое больше, на что я могу надеяться, так это, что я по-прежнему буду оставаться его жалкой любовницей, живя при дворе и ненавидя его жену. Да и то только в том случае, если он этого захочет. Ты что же думаешь, что это одна из твоих историй?

– Я испытываю мерзкое чувство, что так и может быть. Джилл, пожалуйста, прости меня!

Джилл лишь пожала плечами, не отрывая взгляда от фермерских угодий, мимо которых они проплывали. Стадо белых коров с ржаво-красными ушами пило воду у берега, за стадом присматривали двое парней с двумя собаками.

– Ты простила меня? – спросил, наконец, Саламандер.

– Да, ты тоже прости меня. Я все еще как разорванная на кусочки.

– После того, как мы заманим Перрена в ловушку, ты можешь ехать дальше, не повидав Родри, если хочешь.

– Никогда. Может быть, он проклянет меня, но я хочу сказать ему, что всегда любила его.

Саламандер начал было что-то говорить, но Джилл закрыла лицо руками и разрыдалась.

Королевский дворец в Форте Дэвери был огромным, шесть башен, соединенных растянувшимися комплексом полу-броков, окруженные внешними постройками и защищенные двойным кольцом стен. Как благородный гость, Блейн, гвербрет Кум Пекл, имел роскошные покои в одной из внешних башен; сверху открывался красивый вид на сады, раскинувшиеся между двумя стенами. В его приемной палате было четыре кресла с подушками из пурпурового бардекского бархата, стол, в его собственном распоряжении был камин. Хотя Блейн не придавал большого значения роскоши, как таковой, но он ценил ее, как проявление благосклонности короля. Кроме того, его жена Канеффа сопровождала его в этом путешествии и ему нравилось, чтобы ее окружал комфорт. Канеффа была высокой женщиной с темными волосами и коричневыми, похожими на оленьи, глазами, она была всегда настолько спокойна, насколько возбудим был ее муж. Хотя ее замужество было обычным, как было принято в их кругу, по сговору, Блейн в душе считал, что ему исключительно повезло с женой. Временами он даже признавался ей в любви.

Этим утром Канеффа была приглашена прислуживать королеве в личных покоях ее величества – это была исключительная честь, хотя оказана она была уже не впервые. Блейн уселся на подоконник в спальне жены и наблюдал за тем, как она одевалась, на этот раз с особой тщательностью. После того, как одна из ее служанок разложила на кровати несколько платьев, Канеффа отослала девушку и принялась выбирать, что же ей надеть. Наконец, она остановила свой выбор на самом модном сизо-сером платье бардекского шелка, этот цвет выгодно оттенял красно-белую клетку плаща, которая принадлежала роду ее мужа.

– Я думаю, что жена гвербрета Савела также приглашена этим утром королевой, – заметила она. – Я полагаю, что милорд будет не прочь, чтобы я держала ушки на макушке?

– Для вашего лорда не может быть ничего лучше. А что из себя представляет его жена?

Канеффа на некоторое время задумалась, прежде чем ответить.

– Проныра, хищная ласка, но хорошенькая. Я считаю, что они похожи друг на друга.

– По качествам ласки, наверное. Никто не может назвать Савела красавцем. Будь я проклят, если я знаю, зачем он сунул свое весло в это течение! Каменвейн слишком далеко от Белглеафа. Какая ему польза от Талита?

– Я думаю, что здесь кровное родство, но тем не менее, цель их ясна, милорд. Посмотрю, смогу ли я обработать милую леди Брейфу. – Губы Канеффы тронула быстрая усмешка. – Но если я собираюсь жертвовать собой таким образом, я вправе ожидать от нашего Родри щедрый подарок, когда его вернут из ссылки.

– Несомненно, это будет лучшее бардекское серебро. Я не сомневаюсь, что он достойно отблагодарит тебя. Да, это в том случае, если нам удастся вернуть его.

Пока Канеффа была занята с королевой, Блейн принимал собственного гостя. Это был могущественный человек, который требовал обработки другого рода. Блейн приказал пажу принести серебряный графин меда и два стеклянных кубка, затем отослал юношу. Гвербрет собственноручно наполнил кубки и протянул один гостю, который, в свою очередь, в знак благодарности, отхлебнул из кубка. Лорд Мадок, которому недавно было пожаловано дворянство, третий конюший короля, был стройным мужчиной примерно, сорока лет с аккуратно уложенными светлыми волосами, кое-где тронутыми сединой и светящимися юмором голубыми глазами. ОН был также, или это были просто разговоры, племянником Невина. – Соответствовало ли это действительности? – подумал про себя Блейн, – но, готов побиться об заклад, что он колдун, независимо от того, племянник ли Невина, или нет. До того, как его недавно пригласили ко двору, Мадок был преуспевающим коневодом в провинции Кантрэй. Мадок, конечно же хорошо делал свое дело, но кроме того, он обладал манерами, которые позволили ему так плавно вписаться в окружение двора, как никакому мелкому лорду. И еще иногда в его взгляде и улыбке сквозило что-то такое, что выдавало, что пышность двора не так уж впечатляет его.

– Благодарю за приглашение, ваша светлость, – сказал Мадок. – Чему я обязан такой чести?

– Простое гостеприимство. Я хорошо знал вашего дядюшку.

– О да, конечно. Недавно я получил от него письмо. У него все в порядке.

– Великолепно. Он все еще в Элдифе?

– Да, ваша светлость. Ловиан, тиэрин Форта Гвербин, пригласила его на службу.

– Готов поспорить, – подумал про себя Блейн, – что более вероятно, что это она у него на службе, а не он у нее, независимо от того, знает она сама об этом, или нет.

– Это хорошие новости, – сказал он вслух. – Наш Невин становится слишком стар, чтобы путешествовать с мулом по дорогам.

– У него удивительное здоровье, не так ли ваша светлость? Но, с другой стороны, моя матушка еще жива и ум у нее острый, как меч, хотя ей уже за семьдесят.

– Будем надеяться, что боги даруют вам ее выносливость. – Блейн дружески улыбнулся. – Ловиан мне родственница, она сестра моей матери.

– Я слышал об этом, ваша светлость, но кроме того, в последнее время ходят разговоры о вашем кузене Родри.

– Не сомневаюсь. Пытаться что-либо удержать в секрете при дворе – это пустая трата времени. Клянусь, слухи пошли циркулировать как только наш сеньор пригласил меня сюда.

– Сказать по правде, немного раньше. – Мадок с притворной грустью покачал головой. – Первой сплетней была та, ваша светлость, что король собирается вызвать вас во дворец.

– Клянусь, что вы знаете, что наш сеньор разыскивает моего шалопая кузена.

– Да, это так, ходят слухи, что король собирается отменить его ссылку.

– Да, но я не могу сказать вам, насколько это соответствует действительности. Я не опасаюсь нарушить никаких секретов, просто наш сеньор ничего не говорил мне об этом. Я догадываюсь, что он еще окончательно не решил.

– Это наиболее вероятно, ваша светлость. Отменить декрет гвербрета о ссылке не так-то легко.

– Совершенно верно. – Блейн помолчал и сделал большой глоток.

– Но, черт побери, король в любом случае не сможет ничего предпринять, пока не найдут Родри.

– До сих пор никаких новостей, ваша светлость?

– Абсолютно. О, боги, что это за свора болванов, которых гвербреты называют рыцарями? Да, королевство большое, но к этому времени они уже должны были разыскать одного серебряного клинка!

– Это вы так думаете, ваша светлость. – На какое-то мгновение Мадок показался встревоженным. – Я в самом деле думаю, что вскоре они должны напасть на его след.

– Я даже надеюсь на это. – Последовала неловкая пауза. – Между прочим, я хотел спросить вас, может быть вы поможете в поисках?

– Я, ваша светлость? Да, я, конечно, сделаю все, что позволяют мне мои служебные обязанности, но я не уверен, что могу сделать нечто большее.

– Я не совсем в этом уверен, но подозреваю, что племянник Невина может видеть то, что скрыто от остальных.

Мадок заморгал от удивления, потом улыбнулся.

– А, ваша светлость, как вы знаете, что старик – знаток Двуумера?

– Да. Я узнал от него прошлым летом. Казалось странным, как легко он видит вещи, удаленные от него на значительное расстояние.

– Да, он это может, ваша светлость. Позвольте мне быть откровенным. Если бы я мог увидеть Родри посредством магии, я бы сделал это, но я никогда не видел его во плоти, поэтому здесь я бессилен.

Блейн отхлебнул меду, чтобы скрыть свое удивление. Он ожидал, что Мадок будет прибегать к всяческим уловкам, чтобы скрыть правду, а тот сразу прямо и откровенно сказал ему обо всем.

– Да, я понимаю, – сказал он, наконец. – Жаль.

– Да. Но я могу получить для вас новости другим путем. Его светлость права. Все это начинает вызывать беспокойство. Родри и в самом деле уже должны были найти.

– Совершенно верно. Знаете, чего я больше всего опасаюсь? Что некоторые люди, претендующие на Абервин после смерти Рииса могут предпринять определенные шаги, чтобы убрать законного наследника.

– О, боги! Неужели они могут опуститься до этого!

– Абервин один из самых богатых ханов королевства, и становится еще богаче. Как раз год назад король дал городу более либеральную хартию. Одно из условий предоставляет Абервину королевскую монополию в торговле совместно с Бардеком.

Мадок кивнул, легкая усмешка искривила его рот.

– Вы все прекрасно изложили, ваша светлость. Ну, ладно, вы извините меня, ваша светлость, если я отвлекусь немного?

– Разумеется.

Блейн ожидал, что Мадок выйдет из комнаты, но он вместо этого подошел к окну и посмотрел на небо, покрытое белыми облаками, по краям облака были разорваны летней бурей. Ожидая его, Блейн прихлебывал из кубка мед, гадая, что может делать у окна Мадок: наконец, тот вернулся назад, выглядел он встревоженным.

– Родри почти что в Драутбри, и кажется, он держит путь на юг. Для скорости он купил себе вторую лошадь. Может оказаться, что он направляется в Кермор.

– Интересно, что им понадобилось в Керморе?

– Им, ваша светлость?

– Да, а разве Джилл не с ним?

– Простите меня, ваша светлость. Я забыл, что вы не знаете. Он и Джилл разъединены несчастливыми событиями. Она следует за ним с другом, это гертфин, менестрель, который благородно предложил сопровождать ее. Последнее, что я знаю, это то, что они направляются в Форт Дэвери просить вас о помощи.

– Которую они, несомненно, получат. – Блейн на некоторое время задумался. – Вы когда-нибудь встречали моего кузена или его женщину?

– Нет, ваша светлость.

– Они подходят друг другу как пара хороших башмаков. Если Родри наследует Абервин, я скорее хотел бы видеть рядом с ним Джилл, чем благородного происхождения овцу, которую подберет для него его мать.

– Но она же не простолюдинка?

– Нет, но такие детали оформляются вовремя. Мне надо будет подумать над этим.

Несколькими часами позже Блейн безоговорочно поверил тому, что говорил ему Мадок. – Я и раньше встречал знатоков Двуумера, – напоминал он себе, но все равно вздрагивал, вспоминая Мадока. – Каким образом он читает то, что изображают в небе облака?

Благодаря дождю, владелец баржи навесил над носом баржи навес, это была несовершенная защита, но все же лучше, чем ничего. Джилл плотно завернулась в плащ и наблюдала за Саламандерелом, пристально глядящего на проносящуюся мимо пенистую воду. Время от времени он беззвучно шептал что-то. К этому времени ее зрение почти вернулось к нормальному состоянию. Вода была просто водой; Саламандер больше не изменял цвет, чтобы отразить то, что он чувствовал. Существовала определенная яркость цветов, определенные линии и очертания, которые напоминали ей великолепие, которое она видела, когда была погружена в запретную силу. Неохотно, смеясь над собой, Джилл вынуждена была признать, что она сожалеет об утрате этой опасной красоты. Наконец, Саламандер повернулся к ней и прошептал:

– Я только что разговаривал с лордом Мадоком. Он хотел знать, где я последний раз видел посредством скриинг Родри, чтобы сказать об этом Блейну. Что-то все это мне не очень нравится. Срочный курьер до сих пор не может перехватить его.

– Да, это так, но он может сказать, чтобы за ним проследили в Керморе.

– Если он останется в Керморе.

Джилл в отчаянии подняла руки. Она уже сожалела, что научила Родри так хорошо бродить по дорогам. Теперь он на протяжении многих дней выскальзывает из сетей ищущих его рыцарей, словно лисица сквозь живую изгородь.

– Ладно, завтра мы будем в Форте Дэвери, – сказал Саламандер, – там мы сможем непосредственно поговорить с Блейном.

– Хорошо. Знаешь, несмотря ни на что, мне в самом деле не терпится увидеть Королевский город. Я брожу по королевству с восьми лет, но я никогда не была там. В собственных землях короля не требуются наемники.

Не более чем в футе от Джилл внезапно появился серый гном. Когда она протянула к нему руку, он заколебался, сморщив лицо.

– Послушай, малыш! Что я такое сделала, что ты так сердишься на меня?

Существо еще немного помедлило, потом прыгнуло ей в руки. Джилл крепко обняла его.

– Я так рада, что ты простил меня, я скучала о тебе!

Улыбаясь, гном вытянул руку и похлопал ее по щеке.

– Скоро мы снова будем вместе с Родри. Ты был у него? С ним все в порядке?

Гном утвердительно кивнул на оба ее вопроса, как кот, уютно свернувшись калачиком у нее на руках.

– Мне хотелось бы знать, куда он идет.

Гном поднял на нее глаза и показал на нее.

– Он идет за мной?

Гном снова кивнул в ответ, но так безразлично, что Джилл не была уверена, что он правильно понял ее. Сидевший рядом Саламандер наблюдал за всем происходившим.

– Интересно, даже дважды интересно, – заявил он, но хотелось бы знать, что все это значит.

Несмотря на то, что лекарь советовал Перрену остаться в Лерене еще хотя бы на два дня, чтобы прийти в себя после побоев, тот уехал из города, как только смог сидеть в седле. Мысль о Джилл причиняла ему дополнительную боль, она была как вторая рана, тянущая его вслед за ней. И еще его продолжал преследовать страх, страх перед странным парнем с волосами цвета лунного света, который увел ее. Вспоминая происшедшее, он думал, а не был ли это страшный сон, в котором ему приснились облака света и светящийся меч? Каждый раз, когда он пытался убедить себя, что это был сон, он приходил к неизбежности, что Джилл ушла… Он попросту отказывался верить, что она ушла от него по доброй воле; тут должен был быть замешан другой человек и его сила. Хотя большинство людей в королевстве не верили в рассказы о Двуумере, Перрен всегда инстинктивно в них верил, он верил, что существуют люди, знающие Двуумер, люди, которые могут творить чудеса. Теперь, к его слабому утешению, он оказался прав. Единственным его утешением во всем этом было то, что она не досталась не только ему, но и Родри.

Три дня пути привели его в Гатмер, большой, процветающий город за двойным кольцом каменных стен. Хотя он предпочитал вообще избегать города, но у него совсем кончились продукты. Вообще он ненавидел города, наполненные зловонием, как в свинарнике, потными людьми, тесно связанными их мелкими человеческими заботами. Но этим вечером он почувствовал определенный комфорт, сидя в таверне захудалого постоялого двора, окруженный людьми, которые отвлекали его от постоянной, ноющей тоски по Джилл. В лесу он тосковал по ней постоянно; здесь же он мог пить крепкое пиво и пытаться забыть ее. Когда к нему подошел тавернщик и спросил, останется ли он на ночь, Перрен импульсивно ответил, что да. – Но, э… а… мне не очень хотелось бы с кем-нибудь делить комнату, не смог бы я переночевать во дворе, на сеновале?

– Не вижу причины, почему бы и нет. Там полно места.

Перрен заказал вторую кружку пива и нашел место в дальнем углу. Хотя он собирался напиться до беспамятства, чтобы ничего не помнить, девушка-служанка изменила его намерения. Это было круглолицее, маленькое создание с темными волосами и многообещающими глазами, ее улыбка также обещала впереди интересные часы, если не больше. Перрен решил, что это гораздо лучше отвлечет его от Джилл, чем похмелье. Он поболтал с девушкой несколько минут, спросил, как ее зовут, оказалось, что Алаита. Как он и ожидал, она не проявляла к нему абсолютно никакого интереса. Когда девушка повернулась, чтобы уходить, он одарил ее одной из своих улыбок. Хотя Перрен никогда не понимал, что он делает, улыбка всегда срабатывала. Алаита уставилась на него, губы у нее приоткрылись, глаза приобрели ошеломленное выражение. Перрен улыбнулся еще раз, девушка бросила нервный взгляд на тавернщика и придвинулась к нему поближе.

– Что, хозяин против, что ты немного поговоришь с посетителем?

– О, нет, только если не слишком долго.

– Ну, а кто ты такая? Его дочь?

– Ха! Еще чего!

– В самом деле? – Перрен помолчал и снова улыбнулся. – В таком случае, одна из твоих обязанностей, держать его постель теплой.

Алаита залилась румянцем, но продолжала придвигаться к нему, пока ее полные груди не коснулись его руки. Перрен снова улыбнулся ей и был вознагражден ее мечтательным взглядом, которым она одарила его в ответ. Увидев, что тавернщик увлекся разговором с двумя купцами, Перрен рискнул коснуться щеки девушки. – По-моему, он не смотрится настоящим мужчиной. Такая девушка как ты может иметь на ночь компанию немного получше. Я буду спать во дворе, на сеновале. Я могу пойти туда прямо сейчас.

– Я могу прийти, только ненадолго. – Она захихикала, как пьяная. – Я не могу оставаться долго.

Алаита снова захихикала и поспешила на кухню.

Перрен посидел еще немного, допил пиво, чтобы усыпить подозрительность тавернщика, затем ускользнул на сеновал. Так как девушка не хотела, чтобы ее видели, он не взял подсвечник. Он ощупью нашел в стойле на своей лошади снаряжение, вытащил одеяла, подтащил к сеновалу лестницу и топтался в темноте, пока не расстелил одеяла и не снял башмаки. Сев в ожидании девушки, Перрен подумал, зачем он вообще морочил себе голову этим обольщением, все равно, никакая женщина не может сравниться с Джилл. При воспоминании о Джилл он снова чуть было не разрыдался, но через несколько минут его отвлек звук взбирающейся по лестнице Алаиты. Он подошел, чтобы встретить ее и поцеловал, пока ничего не изменилось в ее настроении.

– О, боги! – Голос ее звучал по-настоящему встревожено. – Я едва соображаю, что со мной творится, как я могла вот так побежать за тобой.

– Ничего страшного, все в порядке. Ложись рядом со мной и я покажу, зачем ты это сделала.

Она смиренно позволила Перрену положить себя рядом с ним на одеяла. Поначалу она стеснялась в его руках, но с каждым поцелуем он чувствовал не только возрастающее сексуальное напряжение, но силу, странное темное чувство, которое поднималось из его глубин и затопляло его, пока оно не стало настолько ощутимым, как и сексуальная сила. Когда сила возрастала, она реагировала на это, хныкая в его руках в ответ на каждую ласку. Наконец, она схватила его за руку:

– У меня нет времени снимать платье, просто задери его, ладно?

Когда все кончилось, она поцеловала его в последний раз, искренне признаваясь ему, что хотела бы остаться на всю ночь, после чего поспешила к своему ревнивому мужчине. К этому времени Перрен был так истощен, что был рад ее уходу. Он упал на одеяла и смотрел на странный переливчатый темный свет, вращающийся вокруг него. Когда он попытался закрыть глаза, состояние движения продолжалось, оно было таким сильным, что ему стало плохо; Перрен торопливо открыл глаза. Он чувствовал, как по его спине и груди стекает холодный пот, его дрожащие губы были бескровными и холодными. Хотя он хотел встать и идти за помощью в таверну, он знал, что ему ни за что не спуститься по лестнице, не сломав шею. Он мог только лежать, сжимать руками солому, на которой лежал и молиться, чтобы не умереть.

Паника захлестнула его, как волны мол, во время шторма. Он вспомнил знатока Двуумера, который увел Джилл, насмехавшегося над ним парня, нанесшего ему напоследок оскорбление: – ты должен прекратить воровать женщин и лошадей, иначе это, в конце концов, убьет тебя. Тогда Перрен подумал, что парень имеет в виду разъяренного мужа или что-нибудь в этом роде, но сейчас он понял правду. Что-то было не так, что-то очень серьезное, но он не знал, что это было. Знал ли это знаток Двуумера? Помог бы он ему, если бы знал? По всей вероятности, нет, судя по полным ненависти словам, которые он бросил ему в лицо. Мысли бессвязно крутились и крутились вокруг него, пока Перрен, наконец, не уснул, обрушившись в темноту без всяких сновидений.

Примерно часа за два до полудня Джилл, наконец, впервые увидала Форт Дэвери, когда баржу привязали к пирсу в полмиле к северу. Она долго смотрела на массивные стены, окружавшие город, который высоко поднимался над этими стенами на семи холмах. Даже с этого расстояния ей были видны крыши королевского дворца. Высоко над башнями парили крошечные желтые пятнышки, которые, по всей вероятности, должны были быть украшенными позолотой знаменами трона Крылатого Дракона.

– Красивое зрелище, не так ли? – спросил Саламандер. – Давай сгрузим лошадей и отправимся в путь. Подожди, ты еще увидишь ворота.

Ворота были не меньше двенадцати футов в высоту и двадцати в ширину, они были сплошь покрыты украшенными резьбой панелями с изображением ключей, обвитых лентами. Железные полосы на воротах также были украшены рядами переплетенных спиралей и розеток. Так как ворота были толщиной в хороших двенадцать футов, они прошли через своего рода тоннель и на другой стороне этого тоннеля обнаружили еще одни ворота, которые были также тщательно украшены, как и первые. Сразу за воротами было широкое открытое пространство. В центре находился обсаженный дубами фонтан, из которого сквозь водяную пыль поднимался мраморный крылатый дракон. От этого парка раскручивались узкие улицы, спиралью вьющиеся между домами и холмами, мимо магазинов и таверн по направлению к озеру, расположенного в западной части. Повсюду Джилл видела спешащих по своим делам людей, роскошно одетых рыцарей королевской стражи.

Саламандер привел ее на постоялый двор, куда он заранее решил привести ее, это был трехэтажный брок, поднимающийся посредине поросшего травой двора. Джилл посмотрела на крышу, крытую хорошим шифером, обратив при этом внимание на то, что окна блестели настоящими стеклами.

– Мы не сможем здесь остановиться! Это будет стоить целое состояние!

– Джилл, моя скупая горлица, – гертфин с притворной грустью покачал головой, – если это так, то мне надо будет заработать в этой таверне состояние, чтобы заплатить за постой. Я не могу останавливаться в дешевых постоялых дворах. Они вонючие и матрацы там кишат насекомыми. А для того, чтобы спать на полу, мне надо было бы родиться собакой.

– Да, но есть полно более дешевых постоялых дворов.

– Зачем скупиться из-за нескольких серебряных? А кроме того, нас здесь уже кто-то встречает.

Когда они вводили лошадей в ворота, навстречу энергичными шагами вышел плотный молодой человек. Он оценивающе взглянул на прекрасный шерстяной плащ Саламандрела и украшенную золотом упряжь его лошади и поклонился. – Этот серебряный клинок с вами, господин?

– Да. Это мой телохранитель. Есть у вас комната на втором этаже?

– Да, есть. Сейчас я позову парня, чтобы он поухаживал за вашими лошадьми, господин.

– Великолепно. Первое, что мы хотим, так это помыться.

Но они вынуждены были на некоторое время отложить это удовольствие. Когда Джилл вошла вслед за Саламандером в таверну, пол которой был застлан бардекским ковром, а на стенах висели серебряные канделябры, она увидала высокого мужчину в клетчатых бриггах знатного вельможи, который расхаживал взад-вперед перед камином. При виде его у Джилл сжалось сердце, до того этот мужчина был похож на Родри.

– Это гвербрет Блейн! – вскрикнула Джилл.

– Разумеется. Он встречает нас здесь.

– Он не знает о… о Перрене?

– Конечно нет! Не думаешь же ты, что я не испытываю никакого уважения к твоим чувствам? Положись на меня.

Увидев их, Блейн быстро пошел им навстречу. Хотя Саламандер отвесил ему вежливый поклон, Блейн едва кивнул в ответ, схватив вместо этого Джилл за руки и крепко сжав их.

– Не могу выразить, как я рад видеть тебя, Джилл, хотя сердце мое радовалось бы еще больше, если бы с тобой был Родри. – Он оглянулся и нашел взглядом тавернщика, который, открыв рот, смотрел как гвербрет приветствует серебряного клинка как старого друга. – Хозяин! Пришли графин твоего лучшего меда! А также тарелку холодного мяса!

Комнаты оправдали худшие опасения Джилл по поводу их стоимости. Они были не только все в коврах, но здесь стояла великолепная полированная мебель, украшенная затейливой резьбой, ничего подобного она не видела даже в форте лорда. Вскоре появился графин и тарелка с мясом, и графин, и тарелка были серебряными. Блейн протянул девушке-служанке деньги, вдвое превышающие стоимость напитка и закуски и властно отослал ее прочь.

– Ну, – сказал гвербрет, наливая мед в кубок, – лорд Мадок сказал мне, гертфин, что ты умеешь больше, чем просто пересказывать истории, так что можешь говорить свободно. Ты знаешь, где Родри?

– Почти что в Керморе. В действительности… – он помолчал, выглянув в окно на солнце… – Я бы сказал, что в это время он в Керморе, но зачем он там? Этого, увы, я не знаю, ваша светлость.

– По-видимому, черт побери, этого никто не может сказать. – Блейн посмотрел на Джилл. – Налей себе меду, серебряный клинок, ты предпринял хорошее путешествие. Кстати, Джилл, как это оказалось, что ты не с Родри?

– А, ваша светлость, это и в самом деле, странная история, – вмешался Саламандер. – Видите ли, Родри нанялся в войско в Кергонеи.

– Я слышал кое-что о Беноике и его неприятном родственнике.

– Ну что ж, Родри оставил Джилл в форте некоего лорда Нета, это к нему он нанялся, но так и не вернулся за ней. К счастью, я проезжал мимо, я искал ее по своим собственным причинам, видите ли. Я увидел Родри посредством скриинг и обнаружил, что он едет на юг. Я отказываюсь верить, что он попросту бросил ее.

– Тем более я. – Блейн приветствовал ее своим бокалом. – Не думай пока об этом, девушка.

Джилл выдавила из себя бодрую улыбку.

– Так после раздумий, выводов, логических рассуждений я пришел к заключению, что кто-то по непонятным и неизвестным причинам завлек Родри на юг. У нас было несколько намеков, что Родри сказали, что будто бы Джилл покинула его и он направился вслед за ней. Начиная от Лагхкарна он ведет себя так, словно за ним охотятся, хотя до этого он продвигался открыто. Или же с ним что-то произошло в Лагхкарне, или же кто-то обманул его.

– Для этого могут быть основания, – вздохнул Блейн и медленно отхлебнул от кубка. – Клянусь, это как-то связано с ситуацией в Абервине. Ты не знаешь, у Родри есть враги?

– Нам это неизвестно, ваша светлость. Вы не знаете, король уже принял решение о отмене ссылки?

Джилл отвернулась и принялась наливать в кубок мед. Она хотела бы напиться, чтобы забыть, что Родри нет рядом с ней.

– Джилл, – сказал Блейн, – ты выглядишь очень удрученной.

– А почему бы и нет, ваша светлость? Я теряю своего мужчину. Вы думаете, они позволят Родри жениться на такой женщине, как я?

– Я не вижу причин, почему бы и нет, если я пожалую тебе дворянство. Я закреплю за тобой земли в Кум Пекл. Богам известно, что у меня полно свободных земель в этой провинции. – Ваша светлость! – Джилл едва была в состоянии говорить. – Вы слишком милостивы. Как я могу…

– Успокойся. Послушай, Джилл, Родри больше не слабый младший сын. Если его вернут из ссылки, он будет единственным наследником Абервина, а это означает, что когда его жестокосердечный брат умрет, он станет гвербретом. Он будет в таком положении, когда сможет требовать жену, какую захочет, независимо от того, что по этому поводу думают его мать или другие знатные вельможи.

Саламандер засмеялся.

– И это будешь ты – моя горлица, и конец будет совсем как в моих историях.

– Кажется, так.

Джилл улыбнулась, потому что им обоим хотелось доставить ей приятное, но она чувствовала, что спину ее холодит Двуумер. Когда Блейн пустился в рассуждения по поводу политики Элдифа, она побрела к окну и выглянула вниз, во двор. Саламандер рассказал Блейну историю, довольно правдоподобную; она видела, как это может защитить ее. Если Родри не захочет иметь с ней больше ничего общего, все подумают, что он просто устал от нее и поэтому покинул, как это часто делают мужчины со своими женщинами. А если он простит ее… мысли у нее путались, это значит, что в один прекрасный день, она, простолюдинка, сможет стать женой великого гвербрета. На мгновение ей стало жутко при мысли об ответственности, той силе, которой она может обладать.

– Ловиан научит меня, – подумала Джилл.

Но с этими мыслями к ней пришли и другие… скорее даже не мысли, а чувство, неожиданное и настоятельное. Родри в опасности. Она знала это абсолютно ясно, что ему грозила самая большая опасность в его жизни и что в этот момент опасности он думает только о ней. Джилл закрыла глаза и мысленно вернулась к нему, отчаянно пытаясь достичь его, предупредить его. В ее сознании мерцали образы, такие туманные, как это бывает, когда человек только засыпает, без конца мелькая перед глазами: Родри на узкой улице, Родри ныряет в аллею, когда мимо проходит городской стражник. Несмотря на то, что образы вспыхивали и пропадали, чувство опасности продолжало нарастать, пока ей не стало тяжело дышать. Он с кем-то разговаривал, спрашивал о Невине, о ней, ему лгали, говоря, что она в Керморе, давали ему дружеские советы, куда идти…

– Родри, не ходи!

Она услышала грохот, в изумлении оглянулась и поняла, что выронила кубок, который держала в руке. Блейн и Саламандер в смятении посмотрели не нее. Оказывается, она выкрикивала предостережения Родри вслух.

– Что случилось? – спросил Блейн.

– Родри в Керморе. Он в опасности. Я знаю это точно. Я видела… почувствовала это. Я пыталась предупредить его. – Она откинула голову и разрыдалась, так как знала, что ее предостережение никогда не достигнет его. – Нам необходимо отправиться в Кермор. Прямо сейчас.

Блейн отставил кубок и поспешил к ней, неуклюже похлопывая ее по плечам, в то время, как она продолжала рыдать; он подумал, что Джилл от расстройства слегка тронулась умом, но Саламандер воспринял ее предостережение очень серьезно. Сквозь слезы Джилл видела, как он подошел к жаровне в углу комнаты и щелкнул пальцами, после чего сразу же принялся пристально смотреть на колышущееся пламя. Джилл заставила себя прекратить рыдания и вытерла рукавом лицо.

– О, боги! – в голосе Саламандрела слышалась паника. – Я не могу найти его! Джилл, я не могу выявить его образ с помощью скриинг!

Джилл показалось, что стены комнаты вдруг раздвинулись, вспыхнул болезненно яркий свет. Серебряный графин на столе заискрился, словно это было пламя.

– Вызови Невина, – сказала Джилл.

Блейн схватил ее и полуповел, полуподтолкнул в кресло. Джилл тяжело опустилась в кресло и наблюдала оттуда как Саламандер склонился над жаровней. Блуза его струилась вокруг него, словно его обвевал легкий бриз. Джилл страшилась смотреть на сложный узор ковров.

– Джилл, может быть, позвать врача? – спросил Блейн.

– Спасибо, не надо. Это просто страх. – Она заставила себя поднять голову и посмотреть ему в лицо. – Ваша светлость, неужели вы не видите, что это означает? Помните Аластер? Раз Саламандер не может увидеть Родри с помощью скриинг, значит его кто-то прячет – с помощью Двуумера.

В пламени виднелся образ Саламандера, который готов был заплакать. Невин сам испытывал что-то наподобие ярости, он проклинал себя, так как он должен был видеть надвигающуюся опасность. Посылал ли Властелин Света какое-нибудь предзнаменование? Он попросту не знал этого.

– Я тоже не могу найти его, – мысленно сказал Невин.

– Так значит, он умер?

– Этого не может быть, так как в этом случае Джилл знала бы об этом. По тому, что ты рассказывал мне о ее предчувствии грозящей ему опасности, я считаю, что она должна была бы почувствовать его смерть. Как скоро вы сможете прибыть в Кермор?

– Мы должны прибыть туда завтра.

– О, боги! Что вы собираетесь сделать, превратиться в птиц и прилететь?

– Ничего подобного. – Саламандер слабо улыбнулся. – Король передал в распоряжение Блейна одно из королевских речных судов. Мы скоро выходим, и полагаться будем не на одно лишь течение, на судне есть команда гребцов. А отсюда до Драутбри у Белавер чертовски быстрое течение, так, во всяком случае, мне говорили.

– Великолепно. Блейн поплывет вместе с вами?

– Нет. При дворе слишком сильны интриги и он не решается оставить дворец. Он дал нам письмо для гвербрета Кермора. Вы присоединитесь к нам там?

– Я выезжаю сейчас же. Я никогда не думал, что они зайдут так далеко. Ты что, не понимаешь, что произошло? Должно быть, соперники Родри наняли один из кровных союзов Бардека, чтобы избавиться от него.

Образ Саламандрела, плавающий над пламенем, выглядел явно озадаченным.

– Откуда наши милые лорды из Элдифа могут знать о существовании таких союзов?

– Ну, им мог рассказать об этом какой-нибудь купец, или… Я понимаю, что ты имеешь в виду. Это звучит слишком неестественным, произнес я это вслух.

– Так что произошло?

– Что? Будь очень внимателен, пока я не прибуду в Кермор. О, боги, если бы я смог достать корабль! Я не могу уехать, не поговорив с Ловиан, но собираться я уже могу начать. В настоящее время ее светлость вместе с гвербретом на охоте.

На побережье Элдифа был яркий, солнечный день, хотя ветер трепал голубые с серебром знамена Абервина и в тени большого двора форта гвербрета было по-настоящему свежо. Стоящая около лошади леди Ловиан с сомнением посмотрела на небо.

– Может быть немного слишком ветрено для соколов.

– О, матушка, давайте испытаем удачу, – сказал Риис.

Он разговаривал с такой нарочитой бодростью, что она поняла, что охота была лишь поводом для того, чтобы побыть с ней наедине.

– Ну, тогда, конечно. Мы хорошо поохотимся, если никто больше нам не помешает.

Они сели на лошадей и выехали из форта на улицы Абервина. Позади них ехали сокольничьи с накрытыми колпаками соколами, сидящими у них на запястье, а также пятеро воинов из отряда Рииса в качестве эскорта. Когда они проезжали по узким улочкам города, простой народ кланялся своим господам, которые в знак признательности поднимали руку. Иногда – совершенно спонтанно – одобрительными возгласами их приветствовали мальчишки и молодые люди. Несмотря на свое упрямство, Риис был хорошим правителем, щепетильно справедливый и рассудительный в отношении всех, кроме своего младшего брата, и народ ценил его за эту справедливость.

Выехав из города, они повернули на север, по дороге, ведущей к Гвен после летних дождей, водная поверхность сверкала на солнце. Среди растущих на берегу ив и орешника Ловиан заметила два или три деревца, начавших уже желтеть.

– По всей вероятности, в этом году будет ранняя осень, – заметила она.

– Да, наверное. Лето было никуда не годное, холодное. – Риис повернулся в седле, чтобы убедиться, что ехавшие за ними люди отстали на приличное расстояние, затем обратился к Ловиан. – Послушайте, матушка, я хотел бы кое-что у вас спросить. Это касается малышки Родри.

– Неужели?

– Я думаю, что мог бы официально удочерить ее и ребенок будет законнорожденный

Ловиан не нашлась, что ответить. Риис иронично улыбнулся ей, улыбка, должно быть, дорого ему далась. – Пришло время посмотреть суровой правде в лицо. Я никогда не дам Абервину наследника.

– Гвербретство не может передаваться по женской линии.

– Разумеется, да. Но в один прекрасный день она выйдет замуж, не так ли? У нее будет муж, может быть, сын, или даже двое. По крайней мере, в них будет течь кровь Майлуайтов.

– Если Совет Выборщиков примет ее мужа как твоего приемника.

– Уже были такие прецеденты, они существовали на протяжении сотен лет. – Он гневно тряхнул головой, – кроме того, по крайней мере, я дам моим вассалам передышку. О, боги! Ты не знаешь, как у меня болит по этому поводу сердце? Я чертовски хорошо знаю, что каждый тиэрин в Элдифе уже планирует и плетет интриги, чтобы заполучить для своих сыновей мои земли после моей смерти.

– Увы, это правда. Но ты ведь знаешь, мой милый, что существует гораздо более легкое решение…

– Я не верну Родри.

Его губы превратились в крепко сжатую узкую полосу, которую она так хорошо знала.

– Его светлости виднее, конечно, но как ты сможешь усыновить ребенка без разрешения его отца?

– Родри вне закона. По закону, у нее нет отца.

– Ну, тогда хорошо. Следовательно, вопрос решен, если его светлость упорствует подобно дикому вепрю.

Он лишь пожал плечами, отгоняя обиду и отвернулся, глядя на расстилающуюся перед ним дорогу. Ловиан подумала, почему она даже не попыталась уговорить Рииса вернуть младшего брата домой. – Риис не может вынести мысли о том, что Родри может стать наследником, – подумала Ловиан. Теперь, если бы у Родри родился сын от этой его Джилл, этот бедный ягненок ездит повсюду за ним, спит под дождем на земле и одной богине известно, где еще. Несомненно, ее женские склонности полностью нарушены и…

Неожиданно лошадь Рииса взбесилась. Ловиан не могла подумать ничего иного, так как вороной вдруг заржал, встал на дыбы, затем выбросил вперед копыта передних ног, как бы бросаясь на врага. Риис полетел вперед, но когда лошадь снова встала на дыбы, он соскользнул на ее бок. Хотя он был великолепным наездником, лошадь вздымалась на дыбы и металась в панике и он совершенно потерял управление ею. Ловиан слышала крики мужчин, стук копыт других лошадей, но вороной Рииса крутился, вставая на дыбы, затем бросился оземь, сбрасывая Рииса и всей тяжестью падая на него. Она услыхала женский крик, потом поняла, что это был ее собственный голос.

Неожиданно эскорт закружил ее. Один из мужчин схватил узду ее перепуганной лошади и повел ее прочь; остальные соскочили с лошадей и бросились к своему господину. Придя в себя, Ловиан жестом подозвала мужчину, ведшего ее лошадь. – Беги скорее в форт! Привези Невина и телегу!

– Будет исполнено, миледи. – Он поклонился ей из седла и поскакал прочь.

Ловиан слезла с лошади и поспешила к лошади Рииса, которая пыталась подняться, ее сломанные передние ноги свободно болтались. Один из воинов преградил ей путь:

– Вам лучше не смотреть на это, миледи.

– Не говорите глупостей! В свое время я помогала ухаживать за ранеными.

Она оттолкнула воина в сторону и опустились на колени рядом с Риисом. Он лежал так неподвижно, что поначалу она подумала, что он умер, но когда она коснулась его щеки, веки его затрепыхались и он открыл глаза. Когда он попытался заговорить, лицо его исказилось в агонии.

– Помолчи, помолчи, малыш. Скоро приедет Невин.

Риис кивнул в ответ и устремил взгляд на небо, губы его беззвучно шевелились от боли. По лицу из раны над глазом текла кровь; Ловиан видела, что левая нога у него сломана, и, вероятно, в нескольких местах. Она знала также, что худшее повреждение может быть внутреннее, оно может быть такое, что не под силу ни одному хирургу, даже Невину. Ей оставалось лишь молиться Богине, пока, наконец, не появился Невин, позади которого громыхала телега. Невин слез с лошади и подбежал к ним.

– Он жив?

– Еле-еле.

Ловиан отошла в сторону и стала на обочине дороги рядом с эскортом, пока Невин приступил к работе. Он выравнил ногу и наложил грубую шину. Ловиан видела, как Невин вытянул над Риисом свои изящные руки и покачал головой, тихонько выругавшись. У нее похолодело сердце. Наконец, Невин позвал возчика, чтобы тот помог положить раненого в телегу. К счастью для него, Риис в это время был без сознания. Ловиан села рядом с ним и положила его окровавленную голову к себе на колени. Невин молча смотрел на Рииса, его холодные голубые глаза были непроницаемы.

– Я хочу знать горькую правду, – сказала Ловиан, – он умрет?

– Я этого не знаю миледи. Его светлость по настоящему сильный мужчина, его организм будет бороться за свою жизнь, но состояние его очень серьезно. Более слабый человек уже умер бы.

Стараясь как можно меньше трясти раненого на неровной дороге, они медленно возвращались в Абервин. У Ловиан снова и снова возникала перед глазами страшная картина. Что случилось с лошадью? Это выглядело как нечто большее, чем просто перебежавшая дорогу мышь, все это походило на Двуумер. Неожиданно у нее мороз прошел по коже и она позвала Невина, который ехал немного позади. Он пришпорил лошадь и поехал рядом с телегой.

– Невин, это происшествие очень специфическое.

– Человек, которого вы послали за мной сказал то же самое, миледи. Как я догадываюсь, вы беседовали с Риисом наедине?

– Разумеется. – Ловиан чувствовала, как страх сдавил ей горло. Старик, очевидно, согласился с ее неожиданной интуицией.

Жена Рииса, Мадронна, встретила их у ворот. Это была гибкая, светловолосая женщина, она была красива пустой, невыразительной красотой, но сейчас ее по детски невинное лицо выражало железную волю. Ловиан восхищалась своей невесткой, которая искренне любила своего мужа.

– Его комната приготовлена, – сказала Мадронна. – Насколько тяжелое…

– Очень тяжелое, но это еще не конец. Мы выходим его.

Пока мужчины переносили Рииса в его комнату, Ловиан пошла в свои покои, сняла пропитанное кровью платье и тщательно вымылась. Она надела чистое платье, мрачно серого цвета и посмотрела на себя в зеркало. Лицо выглядело постаревшим на несколько лет, по сравнению с утром. Она с болью увидела глубокие морщины, избороздившие ее лицо и онемевший, полумертвый взгляд.

– Ах, Богиня, неужели я похороню еще одного сына?

Она отложила зеркало, готовая делать все, что не скажет Невин. Она была не в состоянии плакать. Она вспомнила, как принесли домой ее второго сына, нежного Эйдри, тем летом как раз минуло шестнадцать лет. Его принесли домой завернутым в одеяло, привязанным к лошади, его убили во время войны вместе с отцом. Она стояла во дворе и ждала, пока они перережут веревки и положат его на землю, она не позволила себе пролить ни слезинки, так как знала, что все войско наблюдает за ней, и что если она заплачет, то начнет вопить как сумасшедшая. Сейчас она чувствовала то же самое. Не имело значения, до какой ярости доводил ее Риис, он был ее первенцем.

Тряхнув головой, она вышла из комнаты и направилась в большой зал. За столом воинов основательно пили, но разговаривали мало, даже ее собственные десять воинов, которых она взяла с собой как эскорт. Проходя мимо них, Ловиан жестом подозвала к себе своего капитана Каллена из Кермора. Он поспешил к ней и преклонил перед ней колени. – Он будет жить, миледи?

– Я могу только надеяться, капитан. Мне необходимо послать срочного курьера в Форт Дэвери, короля необходимо информировать о случившемся. Подбери человека, которого вы считаете подходящим для этой цели и пусть он готовится в дорогу.

– Будет сделано, миледи. Но мне кажется, что будет лучше, если это будет кто-нибудь из людей Рииса.

– Формально вы правы, но я не вправе распоряжаться ими.

– Но миледи, ведь вы сейчас здесь регент.

– О, боги! А ведь и в самом деле! Все случилось так быстро, что я с трудом соображаю.

– Это случилось бы с любым на вашем месте, миледи. – Он заколебался, исполненный искреннего сочувствия, но в то же время, связанный необходимостью соблюдать субординацию. Наконец, он снова заговорил: – Ваша светлость, вы знаете, что в прошлом у меня были разногласия с гвербретом, но я искренне сочувствую вашему горю.

– Благодарю вас.

Когда он поднял взгляд, она неожиданно вспомнила Родри и подумала о том, что может значить смерть Рииса. Стоящий рядом с ней на коленях закаленный воин любил Родри как сына, и она знала, что у Каллена, как и у нее душа рвется на части. Если Риис умрет, или даже просто окажется на долгие месяцы прикованным к постели, у короля появятся основания вернуть из ссылки Родри, и Риис в этом случае не будет иметь возможности сказать и слово против. Она всем сердцем хотела, чтобы Родри вернулся домой, но платить за это такую цену?

– О, боги! – Ее голос прозвучал как стон даже для нее самой и она с трудом взяла себя в руки, чтобы не расплакаться. – Капитан, пригласите писца и капитана войска Риис. Необходимо как можно скорее послать сообщение в Форт Дэвери.

Невин в течение нескольких часов занимался раненым гвербретом, но даже после того, как он вправил кости сломанной ноги и наложил швы на тяжелую рану под глазом, его надежды на благополучный исход таяли. Рано или поздно, Риис все равно умрет. У него было повреждено одно легкое, Невин определил это, прислонив ухо к груди гвербрета, но насколько повреждено легкое, определить он не мог. Хорошим признаком было то, что Риис не сплевывал кровь, что означало бы, что легкое проткнуто одним из сломанных ребер. Со временем, может быть и удастся его залечить, хотя Невин сомневался в этом. Что было хуже всего, так это то, что у него были повреждены почки. Вторым зрением Невин видел ауру гвербрета, и в ее центре кружились различные водовороты, которые соответствовали основным органам человеческого тела. Хотя подобный диагноз был грубым, Невин мог сказать, что серьезно повреждены внутренние органы, расположенные в области почек. Насколько тяжелое повреждение, он сказать не мог. Он знал, что со временем все проявится ужасным образом.

В конце концов, он сделал все, что было в его силах. С трудом хватая воздух, Риис лежал на огромной кровати, опершись о подушки. По краям кровати свисал голубой с золотом балдахин, расшитый драконами – символами хана. Его цвета вороного крыла волосы прилипли ко лбу, когда он открыл глаза, они были затуманены.

– Я буду жить?

– Во многом это зависит от вас, ваша светлость. Вы готовы бороться за жизнь?

Риис улыбнулся, как бы говоря, что вопрос излишен, после чего снова потерял сознание. Вздохнув, Невин направился к двери, чтобы позволить войти к раненому его жене, которая терпеливо ждала все это время. Она робко улыбнулась ему, после чего побежала к кровати мужа.

– Если ему станет хоть немного хуже, немедленно пошлите за мной пажа, миледи. Я пойду в большой зал поесть.

– Хорошо, добрый лекарь. Спасибо вам.

Невин вошел в мрачный зал. Воины ели молча; слуги бесшумно двигались между ними. Во главе почетного стола в одиночестве сидела Ловиан, она откусила кусочек жареной птицы, затем отложила столовый нож и невидящими глазами уставилась в пространство. Невин сел по правую руку от нее.

– Вам необходимо поесть, ваша светлость.

– Да, конечно, но мне кусок в горло не лезет. Я послала посыльного в Форт Гвербин за моей прислугой, мне крайне не хватает ее.

– Совершенно верно. Как регенту вам многому надо будет уделить внимание.

Подошел слуга с птицей и капустой, а также кружкой пива. Надеясь, что он не обидит этим Ловиан, Невин поставил перед собой еду. Он проголодался после тяжелой работы. Ловиан, как послушный ребенок, с трудом проглотила кусочек хлеба.

– Я также послала срочного курьера в Форт Дэвери, – заметила она. – Он кораблем доберется до Кермора, а потом отправится дальше верхом.

– Хорошо, но, по правде говоря, я собирался послать собственное послание. Король должен узнать обо всем до того… как можно быстрее, а мои послания путешествуют быстрее, чем лошади.

– Не сомневаюсь. – Она передернула плечами, как мокрый пес. – Скажите мне правду, мой друг, когда у вас вырвалось «до того», вы имели в виду, до того, как умрет Риис, не так ли?

– Боюсь, что вы правы. Простите меня. Может пройти не одна неделя, но…

Она молча кивнула, глядя на еду, затем неожиданно оттолкнула поднос. Хотя казалось, что она была на грани того, чтобы разрыдаться, Ловиан тряхнула головой и выпрямилась, глядя прямо перед собой. – Давайте не будем говорить правду малышке-жене, – сказала она, – давайте оставим ей немного надежды. Трудно остаться вдовой, пробыв замужем всего год.

Я согласен с вами. Кроме того, боги могут вмешаться и оставить его в живых. У меня было один-два случая, когда пациенты выздоравливали после того, как я терял надежду.

– Ну и прекрасно. В ее слабом голосе сквозило, что она отказывает себе в этой надежде. – Что же все-таки произошло? Около его лошади не было даже жужжащей мухи.

– Я понял это из того, что сказал мне посланник. – Он заколебался, не уверенный в том, как много может сказать. – Я не вполне уверен в причине того, что произошло, но у меня есть некоторые догадки. Я полагаю, что несчастное животное избавили от страданий?

– Да. Воин сказал мне, что она была в агонии всю обратную дорогу, так что он перерезал ей горло и отдал мясо ближайшему фермеру.

– Да, сомневаюсь, что это о многом мне расскажет.

– Послушайте, вы что, умеете разговаривать с животными?

– Ни в малейшей степени, миледи, уверяю вас. Но я мог кое что проделать и проверить ее реакцию. Ладно, как я уже сказал, сомнительно, что из этого что-нибудь вышло бы. Я вот о чем думаю. Многие животные обладают тем, что люди называют вторым зрением – это значит, что они могут видеть дикий народец и разного рода призраки. Возможно, что лошадь была испугана злонамеренно диким народцем или каким-нибудь видением.

– Видением? Призраком или чем-нибудь подобным?

– Или чем-нибудь подобным. До этого я никогда не слышал, чтобы у речной дороги встречались призраки или духи, обычно они привязаны к одному месту.

– Я тоже никогда не слышала, чтобы на этой дороге встречали нечто подобное.

– Совершенно верно. Я думаю, что из этого мы можем сделать вывод, что видение или дикий народец, или что там еще могло быть, были посланы туда намеренно.

– Посланы? – Ловиан побледнела.

– Совершенно верно, миледи. Клянусь, что кто-то использовал Двуумер, чтобы попытаться убить вашего сына. Когда я узнаю, кто это сделал, то, клянусь вам, он пожалеет, что родился!

– Благодарю вас. – Хотя она говорила шепотом, но была спокойна, уравновешена, это было горькое спокойствие, воина обозревающего поле битвы.

– Вы рассказывали, что существовал злой знаток Двуумера, стоящий за лорда Корбена, когда он поднял мятеж. Я никогда не думала увидеть кровавую междоусобную войну с использованием Двуумера, но что это может быть еще, если не это? Поначалу они пытались убить Родри, а теперь преуспели в этом с Риисом. По какой причине они ненавидят род Мейлвейтов.

– О, боги! Вы совершенно правы! И Родри… – Невин вовремя спохватился. Не было никакой необходимости взваливать на нее еще и эту тяжесть, – бродит где-то по дорогам. Ну да ладно, люди короля, несомненно, скоро найдут его. Боги свидетели, что сейчас, как никогда, надо найти его.

Ловиан кивнула в ответ, слепо глядя на тарелку. Невин поднялся и подошел к огню. Ему было необходимо немедленно сказать Саламандерелу, что он не может ехать в Кермор. Ему надо было сделать все, что в его силах, чтобы Риис продолжал жить, пока король не решит отозвать Родри из ссылки и определит его как наследника Абервина. Ему надо было также передать и другую информацию, беспощадную правду, которую увидела Ловиан, что дело зашло далеко за политические интриги лордов Элдифа. Темный Двуумер вел войну против рода Мейлвейтов.

Король обесцвечивал свои волосы. Лаллен Второй, верховный король всего Дэвери и Элдифа, сидел посредине личной комнаты на низенькой скамеечке, украшенной резьбой с изображением борющихся крылатых драконов, в то время, как королевский цирюльник оборачивал его плечи полотенцами. Как признак высокой чести, положенной ему по рангу, Блейну было позволено стоять на коленях рядом с королем и держать в руках серебряный поднос с инструментами. С тех пор, как Мадок сообщил ему новости, у Блейна никак не выдавалась возможность сказать королю несколько слов наедине. Несмотря на то, что король искренне хотел услышать, что хочет сообщить ему Блейн, сейчас впервые за весь вечер представилась такая возможность.

Цирюльник принялся тщательно накладывать на влажные волосы короля известь из деревянной чашки. Вскоре Лаллен выглядел как один из великих героев Давних времен, застывшая известковая грива делал его еще выше его шести футов роста. Мода на прически была королевской прерогативой, но, как замечал король, в то же время она была и его долгом.

– Проклятое счастье, не так ли, Блейн? Посмотри на наши страдания и радуйся тому, что ты родился сыном гвербрета.

– Я и рад, мой сеньор.

Цирюльник завернул голову короля двумя пропитанными паром полотенцами и закрепил их золотым кольцом.

– Мой сеньор, надо, чтобы так побыло несколько минут.

– Это всегда длится дольше, чем несколько минут. Можешь пока идти.

Поклонившись, цирюльник пятясь задом, вышел в коридор. Блейн от всей души надеялся, что король поверит его странной истории.

– Ну, Блейн, что у тебя за срочные новости?

– Мой господин, вы помните Мадока?

– Племянника колдуна? Конечно.

– Что вы говорите! Вы знаете, что Невин колдун?

Лаллен засмеялся, поправляя сползающее полотенце.

– Да, я знаю это. Это предание, переходящее от короля к наследному принцу, о колдунах по имени Невин. Отец рассказывал, что это почетное имя переходит как королевский сан. Во времена великой необходимости тот или иной Невин приходит на помощь королю. Я всегда считал, что это какая-то своеобразная выдумка и мне было интересно, зачем отец рассказывает подобные сказки, пока не были украдены те драгоценности и случилось чудо – Невин вернул мне их! Я с молитвой обращался к моему отцу находящемуся в Мире Ином и просил у него прощения.

– Понимаю. Тогда, мой господин, я верю, что вы поверите мне, когда я скажу вам, что Мадок тоже знаток Двуумера.

– Ах, я так и думал, хотя не был полностью уверен. Я рад этому, но это то, что ты хотел сказать мне?

– Вовсе нет, мой сеньор. Я узнал, что знающие Двуумер могут посылать мысли на расстояние. Ко мне приходил Мадок со срочными новостями от Невина. Он умолял меня рассказать вам, обо всем, так как он знает, что человеку его ранга трудно добиться у вас аудиенции наедине, а дело надо держать в тайне как можно дольше. Скоро об этом будет знать весь двор, так как в пути находится срочный курьер из Абервина, но Невин хотел, ваше высочество, чтобы вы первым узнали эту новость.

– Понимаю. И что же это за важное дело?

– Риис из Абервина сегодня на охоте упал с лошади и получил тяжелые повреждения, мой сеньор. Они сомневаются, что он долго проживет – может быть, неделю, максимум – месяц.

Король какое-то мгновение пристально смотрел на Блейна, затем выругался, что подходило больше простолюдину, чем особе королевских кровей.

– Я согласен с вами, мой сеньор. Теперь вы можете понять, почему я хотел сообщить эту новость непосредственно вам.

– Совершенно верно. – Король осторожно поправил сползающее полотенце, обдумывая между тем, что сказать. – Я весьма благодарен тебе за это. Политиканы Элдифа всегда опасны.

– Совершенно верно. Я не сомневаюсь, что нет необходимости напоминать вашему высочеству, что со смертью Рииса нарушится линия преемственности в Абервине.

– Несомненно. Я также сознаю, насколько ваш ссыльный кузен рассчитывает на вас, ваша светлость. Заверяю вас, что я все обдумаю.

Формальный тон короля отозвался пощечиной на лице Блейна. Он напомнил себе, что не имеет значения, как часто они охотились или пили вместе, не имело значения то, как легко обращался с ним король когда был в настроении – в любом случае король так высоко возвышался над ним, как он сам над простым народом.

– Примите мою нижайшую благодарность, ваше высочество. Все, что я хотел, это чтобы вы обдумали этот вопрос.

Отведя взгляд в сторону, король кивнул ему.

– Скажите цирюльнику, что он может зайти, я хочу, чтобы он снял с меня эти полотенца. Мне надо серьезно подумать.

Несмотря на то, что король вернулся к более интимному тону, Блейн знал, что он отставлен. Поднимаясь и кланяясь королю, он задавался вопросом, что могли сказать их сеньору Талит из Белглеафа и его союзники.

– Я знаю, что Блейн хорошо присмотрит за ним, но мне ненавистна сама мысль оставить здесь Утреннюю Зарю, – сказала Джилл.

– Но послушай, моя горлица, – сказал Саламандер, завязывая свой седельный вьюк, – каждый парень в королевских конюшнях будет суетиться вокруг нее, и, если повезет, мы скоро вернемся.

– Сомневаюсь, что нам повезет в этом деле.

Обернувшись к Джилл, он молча смотрел на нее. Они находились в комнате постоялого двора, вокруг были разбросаны их вещи.

– Ты думаешь…

– Я не думаю. – Она вздохнула. – Я просто пытаюсь утешить.

Раздался короткий стук в дверь и, не дожидаясь приглашения, в комнату энергичными шагами вошел Блейн. С ним было двое слуг, которые тотчас принялись собирать вещи Джил и Саламандера.

– Галера готова, – объявил Блейн, – я провожу вас в док.

– Его светлость чрезвычайно любезна, – поклонился ему Саламандер, – также, как и наш сеньор король.

– В самом деле? Я узнал, или, вернее, моя жена узнала, почему Савел из Коненвейна принимает участие в этом деле. Его младший брат имеет притязания на Абервин.

– В самом деле? – спросила Джилл. – Я никогда не слышала, чтобы леди Ловиан упоминала о нем.

– Тетушка не уделяла этому внимания. Видите ли, отец Родри имел двух внебрачных дочерей от своей любовницы. Брат Савела женат на одной из них.

– Двух дочерей? – вмешался Саламандер, – фантастично! Или… да, конечно. Вы имеете в виду гвербрета Тингера?

– А кого еще я могу иметь в виду?

Джилл незаметно толкнула Саламандрела.

– Никого, ваша светлость, – ловко вывернулся сам Саламандер, – я просто забыл имя гвербрета.

– А, ну да, трудно держать в памяти все благородные кровные линии. Возьми. – Блейн бросил Саламандеру расшитый мешочек. – Используй их благоразумно.

Тихонько присвистнув, Саламандер определил приблизительный вес мешочка, позвенев его содержимым.

– Судя по весу и звуку, ваша светлость, здесь должна быть чертова уйма золота.

– Столько, сколько я смог собрать. Я думаю возвратить их, когда мой шалопай кузен однажды водворится в Абервине.

Хотя говорил он небрежно, Джилл уловила напряжение в его голосе, опасение того, что он близок к банкротству. Она снова была ошеломлена бременем власти, душащей паутиной обязательств и интриг даже такие светлые чувства, как любовь друг к другу Блейна и Родри. Саламандер подчеркнуто низко поклонился Блейну:

– Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы защитить капиталовложения его светлости. Затем он слегка щелкнул своими длинными пальцами и мешочек исчез, стал невидимым.

Когда они вышли, как раз садилось солнце и извилистые улицы покрывали длинные тени. Пока они дошли до деревянной пристани, расположенной в южной части города, небо над головой стало совсем сумеречным. Над обрывистым травянистым берегом носились ласточки. Недалеко от скопления барж и яликов качалась на воде королевская галера, она была, примерно, сорок футов в длину и блестящая, как шкура хорька. Весла были красными, расписанными золотыми летающими драконами – королевской эмблемой. На веслах сидели гребцы, одетые в белые рубахи, вышитые драконами, переплетенными длинными полосами.

– Отборная королевская галера? – поднял брови Саламандер.

– Совершенно верно, – сказал Блейн, – хотя не могу сказать, делает это наш сеньор ради меня, или ради Родри.

– Король наверняка не хочет видеть Элдиф в войне? – спросил Саламандрел. – Потому что, если Родри не возвращается, то в результате мы имеем войну. Каждый род будет обвинять другого в убийстве законного наследника и требовать хан для себя.

– Я уверен, что наш сеньор знает это так же хорошо, как и ты.

Голос Блейна звучал странно натянуто, может быть, даже немного испуганно. – Я не посвящен во все его мысли, гертфин.

При виде Блейна, капитан галеры вспрыгнул на мол и с поклоном поспешил ему навстречу. Пока слуги грузили их вещи на борт, Джилл, отвернувшись, смотрела на гладь воды. Она отчаянно пыталась через скриинг вызвать образ Родри, но ее нетренированное сознание было не в состоянии показать ей что-либо. Но она вдруг почувствовала страх другого рода и мимо воли вскрикнула вслух.

– Что случилось? – спросил Саламандер.

– Перрен. Он где-то рядом. Я знаю это.

Она обернулась, почти что ожидая увидеть его в толпе позади них, но там никого не было, кроме любопытных прохожих и нескольких портовых грузчиков. Но ей показалось, что в бархатистом небе она видит длинный завиток тени, опускающийся по направлению к ней. Саламандер тоже увидел его. Он выбросил вперед руку и пробормотал несколько слов, завиток исчез.

– Все в порядке. Он в городе. Мадок позаботится об этом, Джилл. Тебе не о чем беспокоиться.

– Погоди, а мы можем не садиться на эту проклятую лодку и уйти отсюда?

– Дорога каждая минута, капитан уже сигналит, что нам пора на борт.

Перрен замедлил шаги как раз внутри южных ворот города. Всего мгновение назад он чувствовал Джилл, чувствовал, что она где-то рядом; теперь след неожиданно пропал. Его серая в яблоках лошадь нетерпеливо переступала с ноги на ногу и трясла головой. Когда они раньше въехали в огромный город, это было сегодня – после обеда, серый был близок к панике. Перрену потребовалось все его умение и знание лошадей, чтобы успокоить животное, но и до сих пор лошадь все еще была неспокойна.

– Послушай, ты! Ты собираешься в город или из города? Время закрывать ворота!

Перрен оглянулся на спешащих к нему двух городских стражников, у одного из них в руках был факел. Внутри ворот было уже темно, как в пещере.

– О… э… да… в город, я думаю.

– Тогда не раздумывай, а побыстрее двигайся!

Перрен покорно направил свою лошадь вперед к внутренним воротам, стражник поднял руку с факелом повыше и осветил его лицо.

– Ты случайно, не лорд Перрен из Алобри?

– Да, это я. А в чем дело?

Стражник с факелом три раза громко свистнул. Второй стражник схватил Перрена за плечи, а другой рукой сильно двинул его в живот. Все произошло так быстро, что Перрен не успел увернуться. Он согнулся вдвое, сдерживая приступ рвоты. Между тем, к нему подбежало еще двое стражников и вырвали поводья из его обессилевших пальцев.

– Хорошая работа! Это как раз тот, о котором говорил лорд Мадок!

– Разговаривает, как простак, как и говорил его светлость, и имя он назвал то же.

Несмотря на то, что мир вокруг продолжал плыть перед его глазами, Перрен заставил себя поднять голову, это случилось как раз в тот момент когда стражник шарил в его седельном вьюке. С возгласом триумфа он вынул походное тавро. Когда Перрен предпринял слабую попытку выхватить его, второй стражник ударил его по лицу.

– Ничего не выйдет, конокрад. Только за одно это положена смерть.

Стражники разоружили Перрена, связали ему за спиной руки и повели, толкая впереди себя, по улицам. Немногочисленные люди, бывшие в этот поздний час на улице, останавливались и глазели на него и бросали в его адрес презрительные насмешки, после того, как стражники объявляли, что это конокрад. В одном месте они встретили стройного молодого человека, одетого в клетчатые бригги знатного вельможи, его сопровождал паж с факелом.

– Он что, конокрад? – спросил молодой лорд. – Когда вы будете его вешать?

– Не знаем, милорд. Мы должны сначала разобраться.

– Ну что ж, верно. Но не сомневаюсь, что я услышу об этом. Моей возлюбленной очень нравится смотреть, как вешают, видите ли. – Он загововщески подмигнул стражнику: – Она находит их довольно… если так можно выразиться, возбуждающими. Так что я беру ее с собой на каждое такое зрелище.

Наконец они добрались до поста стражников, расположенного у подножия королевского холма и Перрена передали с рук на руки, хотя стражник, узнавший его первым, остался при Перрене, чтобы лично эскортировать его к месту заключения. К этому времени Перрен несколько оправился от ударов, повергших его в ужас: они собираются его повесить. Не было никакого смысла врать королевским стражникам; его должны были повесить за одно то, что нашли у него походное тавро. Хотя с одной стороны, его терзали сентиментальная боль, что он никогда больше не увидит Джилл, в глубине души он был слишком охвачен ужасом, чтобы слишком задумываться об этом или еще о чем. Что имело для него сейчас значение – это то, что он должен умереть. Несмотря на то, что он старался собраться с духом и встретить смерть, как подобает воину, он продолжал дрожать и обливаться потом. Когда стражники заметили это, они рассмеялись. – Тебе следовало подумать о веревке, когда ты воровал у других людей лошадей, ты, малодушный ублюдок. Это должно быть немного смешно, быть повешенным, парень. Почему-то человек держится стойко, затем, когда петля затягивается, начинает блевать вокруг себя.

Они продолжали свои шутки всю дорогу, пока тащили его через навес для кроликов и многочисленные хозяйственные постройки, окружавшие королевский многобашневый комплекс. В сплошной темноте, среди мерцающих факелов Перрен совершенно потерял ориентацию. К тому времени, когда его затолкнули в крошечную камеру в длинном каменном строении, он не имел понятия, в какой части света он находится, не говоря уже о конкретном месте на территории дворца.

Камера была величиной, приблизительно, восемь квадратных метров, с относительно чистой соломой на полу и кожаным ведром, над которым роились мухи, в углу. В двери было небольшое отверстие, через которое в камеру из коридора проникал свет. Перрен стоял около этого отверстия и пытался расслышать, о чем говорят стражники, но они отошли вниз по коридору, откуда не было слышно их голосов. Он расслышал только: – Конечно, лорд Мадок заинтересован в конокраде; ведь он конюший, не так ли? – У Перрена вдруг ослабли ноги. Он упал на солому и закрыл лицо руками. Так или иначе, он чем-то прегрешил перед могущественным королевским приближенным. Он был обречен.

Перрен не имел понятия, как долго он сидел вот так на соломе, прежде чем открылась дверь. Стражник подал ему поднос с пол-буханкой хлеба и парой ломтиков холодного мяса.

– Жаль, что мы забрали у тебя кинжал, парень, – неприятно улыбнувшись, сказал он. – Но ничего, используй свои зубы, как волк. Утром придет посмотреть на тебя один из членов совета.

– Зачем?

– Сказать тебе о твоих правах, разумеется. Послушай, они схватили тебя на горячем, но все равно будет судебный процесс и ты имеешь право призвать на помощь своих родственников. Надо только сказать этому парню и он пошлет к тебе герольда.

– Я не хочу, чтобы они знали о чем-нибудь. О, боги, я скорее дам разрезать себя на кусочки, чем посмотрю в глаза моему дяде.

– Жаль, что ты не подумал об этом раньше, а? Ладно, я уверен, что все это можно устроить. Если ты не хочешь, чтобы твои родственники присутствовали здесь, нет смысла попусту тратить время герольда.

Стражник дал ему кружку пива и замкнул дверь. Перрен слышал, как он уходил, насвистывая.

Хотя еда и пиво были на удивление хорошими, Перрен ел только для того, чтобы скоротать время. При мысли, что Беноик и Нет узнают о его позоре, у него начисто пропал аппетит. Все равно, рано или поздно, они обо всем узнают, независимо от того, будут они наблюдать повешение или нет. Он вспомнил слова стражника, что он должен был подумать обо всем этом раньше, это была горькая правда, при мысли об этом из его глаз потекли слезы.

– Но я же не по-настоящему воровал их. Они ведь сами шли за мной, не так ли?

– Это была только манера разговора с ними.

Перрен завизжал от неожиданности и вскочил на ноги, роняя в солому хлеб. У двери стоял мужчина приятной наружности со светлыми волосами и голубыми глазами. Богатая вышивка его рубашки свидетельствовала о его принадлежности ко двору.

– Я лорд Мадок. Стражник, выведи его.

– Вы собираетесь повесить его прямо сейчас?

– Ничего подобного. Мне надо сказать тебе несколько слов, парень.

Перрену связали руки и повели его в караульное помещение, узкую, длинную комнату с гнетуще низким потолком. На одной стене был ряд канделябров и горящие факелы; у другой стены стоял узкий стол с орудиями пыток.

– Я во всем сознаюсь, – проблеял Перрен. – Не надо со мной ничего делать.

– Великолепно, но я и не собирался тебя пытать. Я хотел взглянуть на тебя. Стражник, привяжи его к стене и можешь возвращаться к своему обеду.

– Благодарю вас, ваша светлость, – поклонился ему капитан стражников. Вы знаете, когда будет судебное разбирательство?

– О, его здесь не будут судить. Наш сеньор требует отправить его к Риису, гвербрету Абервина. Этот идиот украл дочь одного из высокопоставленных приближенных гвербрета и по законам Элдифа ее отец имеет право разрезать его на куски.

У Перрена подкосились колени. Если бы он не был привязан к железному кольцу, вделанному в стену, то он бы упал.

– Ха, – фыркнул капитан. – Хорошая фигура для благородного лорда – ворует женщин и лошадей.

Когда стражники вышли из комнаты, Мадок повернулся к Перрену. Он смотрел на Перрена такими изучающими холодными глазами, что тот снова стал обливаться потом.

– Ты знаешь, кто отец Джилл, парень?

– Нет, милорд.

– Каллен из Кермора, вот кто.

Перрен пискнул сдавленным голосом.

– Именно так. Они дадут ему щит и меч, вручат тебе для защиты кинжал, затем дадут ему полную свободу в отношении тебя. Ты думаешь выиграть этот ритуальный бой?

Перрен отрицательно покачал головой.

– Я также сомневаюсь в этом. И если бы у тебя было все золото мира, которое ты мог бы предложить как компенсацию, Каллен не согласился променять его на твою кровь. Ну как, ты собираешься встретиться с ним, или же вместо этого сделаешь то, что скажу тебе я?

– Все, что угодно, милорд. Я сделаю все. Поверьте, я не крал ее, правда, не крал. Я думал, что она любит меня.

– Я знаю это и единственно, что спасает тебя сейчас, это твоя глупость. Если я развяжу тебя, ты дашь мне слово, что не сбежишь?

– С радостью. К тому же я так плохо чувствую себя, что сомневаюсь, что смог бы убежать, если бы даже и захотел.

– Не сомневаюсь. Он отступил в сторону и странным образом начал рассматривать его, его глаза двигались таким образом, что казалось, что он скорее рассматривает пространство вокруг Перрена, чем его самого. – Ты и в самом деле на полдороги к смерти, тебе не кажется?

Слова лорда, казалось, вполне соответствовали действительности. Когда его развязали, Перрен зашатался и, если бы Мадок его не поддержал бы, то он бы упал. Конюший полу-повел, полу-потащил его через комнату к низенькой скамейке, стоящей у очага, возле которого лежали готовые для растопки трут и сухие ветки. Мадок подложил в очаг несколько поленьев и щелкнул пальцами. Вспыхнуло пламя и заплясало по сухим поленьям. Перрен вскрикнул. Он зажал руками рот, чтобы не дать вырваться второму вскрику, затем пригнулся, в страхе глядя на Мадока.

– Да, ты выглядишь продрогшим, парень. Я думаю, нам не помешает немного огня. Ну, молодой болван, теперь ты видишь, куда ты себя вовлек? С этого момента ты будешь делать все, что я тебе скажу, иначе…

– Я буду. Все, что не скажете, милорд. Я клянусь вам честью рода Волков и богами моего народа.

– Хорошо. Помни об этом во время твоего путешествия в Элдиф.

– Я поеду туда? Вы ведь говорили, что не…

– Я говорил, что не отдам тебя в руки Каллена. Там есть другой человек, который очень хочет поговорить с тобой. Это мой дядя.

3

В те дни Кермор еще тянулся до того места, где встречаются реки Гвармайл и Бел. Небольшая деревня Дейвер, состоящая из сорока домов и двух деревянных доков, двух постоялых дворов для обслуживания проезжих, которые не успевали до ночи добраться до Кермора, стояла как раз на этом месте. Королевская галера зашла в деревенский док под предлогом закупки пива, но в действительности для того, чтобы ссадить на берег Джилл. Так как у Саламандера было письмо к гвербрету, он считался одним из важных людей города. И если Джилл хотела порасспрашивать людей, не имеющих никакого отношения к его светлости и высоким должностным лицам, ей надо было продолжать путешествие в одиночку.

Нагруженная старым седлом и уздечкой, которые она специально везла для этой цели из Форта Дэвери, а также своим снаряжением, она шла по деревне, привлекая всеобщие любопытные взгляды. Дойдя до открытого пыльного пространства, которое, по всей видимости, было деревенской площадью, она увидела парочку праздно сидящих в тени ивы людей.

– Что случилось, серебряный клинок, потерял свою лошадь?

– Совершенно верно, она сломала ногу в милях пяти к северу отсюда. Я смогу купить здесь у кого-нибудь другую? Помоги мне каждый бог, я надеюсь, что мне не придется пройти еще столько же пешком.

Так как лошадь была недоступной для них роскошью, деревенские бездельники злобно рассмеялись в ответ, но один из всех же махнул рукой в южном направлении:

– Постарайся добраться до большого постоялого двора на Керморской дороге, парень. У старого Мэта иногда есть одна-две лишние лошади в конюшне.

– Спасибо. Кстати, не проходил здесь недавно другой серебряный клинок? Я ищу моего друга, он из Элдифа, но я не знаю под каким именем он путешествует.

Парочка обменялась быстрыми взглядами.

– Да, он выглядел так же, как ты, серебряный клинок, и я думаю, что не будет никакого вреда, если я скажу тебе об этом. Он был из Элдифа и называл себя Адореком, он прошел здесь пару дней назад, на поясе у него был серебряный кинжал.

– Для чего он его разыскивает? – вмешался второй.

– Будь я проклят, если знаю. Люди гвербрета не говорят о своих делах таким как я. – Джилл пожала плечами, насколько позволяла ей это взваленная на них тяжесть. – Ну ладно, я пошел, у меня раскалывается спина.

Отойдя, прихрамывая, в сторону, Джилл подумала, что Родри должен был по дороге на юг раздать множество серебра, чтобы местные жители держали рот на замке. Но даже если это так, то все равно странно, что не один из видевших его не сказал правды людям гвербрета. Она решила, что на их честность по отношению к нему повлияла репутация серебряного клинка, они опасались, что узнав о их предательстве, он вернется и перережет им горло.

Она нашла большой постоялый двор и Старого Мэта довольно легко, у него и в самом деле, была лошадь для продажи; это был приличный серый жеребец с белыми передними ногами и белой звездочкой на лбу. Она довольно долго торговалась, чтобы быть уверенной, что не переплачивает деньгами Блейна, после чего оседлала серого. Она выехала из деревни легкой рысью, и, только отъехав на приличное расстояние, перешла на галоп.

Примерно через час, незадолго до захода солнца, Джилл добралась до северных ворот города. Возвращение в Кермор всякий раз навевало на нее легкую грусть. Ее родители родились и выросли здесь, она всю жизнь много слышала об этом городе, казалось, он должен был быть и ее домом. – Если не считать, что у меня вообще нет дома, – подумала Джилл. Теперь у нее была еще более веская причина чувствовать себя абсолютно чужой, так как вместе с ней в город въезжал знаток Двуумера. У нее горько искривились губы при мысли, что борется она против своего Двуумера или нет, он уже сделал ее чужестранкой среди своего народа. Кроме того, она подвергалась опасности. Ведя лошадь по узким, извилистым улицам, мимо нищих, купцов и через толпу городского люда, она понимала, с какой легкостью кто-нибудь мог оказаться позади нее и вонзить ей кинжал между ребер. Во время длинного пути в гавань, она постоянно оглядывалась вокруг.

Казалось, она заметила эту пожилую женщину совершенно случайно. Пересекая торговую площадь, Джилл увидела, как фургон, наполненный сеном для лошадей гвербрета сделал слишком резкий поворот и опрокинулся, перегородив улицу. Чертыхаясь, возница поднялся с булыжной мостовой, в то время как прохожие, которые шли прямо за фургоном начали в смятении обходить его, а знатные всадники принялись кричать на всех, чтобы им немедленно очистили дорогу. Джилл развернула лошадь и принялась пробираться назад вдоль края площади. Неожиданно она почувствовала, что на нее смотрят и резко обернулась. На невысокой стене с базарной корзинкой на коленях сидела седовласая женщина в черном вдовьем шарфе на голове. Несмотря на то, что ее голубое платье было не раз штопано, оно выглядело очень опрятным, сверху была одета сборчатая юбка. Вдова так пристально смотрела на Джилл, что та машинально положила руку на рукоятку кинжала. Пожилая женщина отшатнулась назад.

– Простите, молодой человек. Просто вы напомнили мне кое кого, кого я знала.

– Ничего страшного, матушка.

Толпа впереди поредела, начала рассеиваться. Джилл поспешила в открывшееся пространство, затем застыла на месте. Этот голос – голос пожилой женщины – о, боги, он был таким знакомым! Но на кого он был похож? На материнский? И она сама показалась знакомой пожилой женщине. Тихонько чертыхнувшись, Джилл развернула лошадь и начала протискиваться сквозь толпу. Но пожилая женщина уже ушла. Хотя Джилл еще минут двадцать разыскивала ее по всей площади, она ни разу не встретила взгляд той женщины, которая с ней заговорила. Глаза Джилл наполнились слезами, сердито отерев их, она направилась по направлению к порту. Родри и знаток Двуумера шли впереди нее и ее родственников.

В непосредственной близости от Керморского порта находилась территория, известная под названием Днище, это было переплетение узких улиц, грязных магазинов, публичных домов, таверн – все они обслуживали матросов, хотя, вернее было бы сказать – матросы были их добычей. Днище могло дать информацию, необходимую Джилл, но у нее не было намерения проводить здесь ночь. На безопасном расстоянии от верховья реки, в унылом, но приличном районе пакгаузов и домов портовых грузчиков находился постоялый двор под названием «Капитан», который имел хорошую репутацию среди серебряных клинков, или, по крайней мере, такую репутацию, которую может иметь постоялый двор для серебряных клинков. Джилл привязала свою лошадь под вонючим, с дырявой крышей навесом, в то время, как лысый, косоглазый хозяин постоялого двора, причесываясь, наблюдал за ней, даже не пытаясь помочь.

– Ты чертовски молодой, чтобы иметь серебряный кинжал.

– А тебе какое дело? – положив руку на рукоятку кинжала, спросила Джилл.

– Никакого, никакого. Если хочешь, парень, можешь снять свободную комнату. В это время года немного постояльцев.

– Договорились.

Комната оказалась крошечной клетушкой на втором этаже с покоробленными ставнями окна и лежащем на полу матрацем, когда Джилл пнула его ногой, оттуда поползли растревоженные клопы. Джилл свалила в угол свои вещи затем, заперев за собой на замок дверь, вышла. Длинный и узкий зал таверны был темным и дымным, но столы и солома на полу относительно чистыми. Джилл прошлась развязной походкой, стараясь как можно более походить на мужчину и заказать кружку темного пива. Рано или поздно, кто-нибудь обнаружит, что она девушка, но она предпочитала, чтобы это случилось позже. Так как было обеденное время, таверна была полна матросов, тративших заработанные деньги, им помогали в этом пара проституток, в зале были также бродячие коробейники и кучка скверно одетых людей, по всей вероятности, воров. Тавернщик указал на очаг, около которого суетилась над чайником дородная женщина.

– У нас сегодня говяжье жаркое, серебряный клинок.

– Хорошо.

Джилл приветственно подняла кружку и пошла к стене, опершись о нее спиной. Она отхлебнула всего несколько глотков из кружки, как услышала, что во дворе кто-то кричит. Тавернщик подбежал к окну.

– О, боги, это люди гвербрета! Они идут сюда!

Несколько посетителей исчезли прежде чем распахнулась дверь. В таверну вошли трое вооруженных мечами людей в темно-красных бриггах, один из них схватил владельца постоялого двора за ворот. – Наверху еще есть какие-либо посетители?

– Никого, кого бы я знал. Послушайте, а что все это значит?

– Мы кое кого ищем, вот и все. – Человек с мечом обернулся и изучающе оглядел толпу. – Мы уже прочесали Днище. Готов поспорить с тобой, что мы не весьма желанные гости, но мы там все перетряхнули. Эй ты, серебряный клинок! Подойди сюда!

Джилл подошла к нему настолько медленно и нагло, насколько только могла осмелиться.

– Как тебя зовут, парень?

– Гиллен, а вам что?

– Ничего, мерзавец, если ты этого добиваешься. Ты знаешь человека по имени Родри из Абервина? Он член твоей банды.

– Да, знаю. Последний раз я видел его в Кергонеи. А зачем вы его ищите?

– Тебя это не касается. – Он направился было к выходу, но затем оглянулся с примирительной улыбкой на Джилл. – Впрочем, я скажу тебе, зачем. Клянусь честью, что мы хотим ему добра, а не зла. Он разыскивается не как преступник или тому подобное. Если ты увидишь его, скажи ему это, ладно? Это равнозначно золоту в его руке, если он придет к его светлости в форт.

– Хорошо, если увижу, скажу.

Люди гвербрета затопали прочь и все посетители таверны разом вздохнули с облегчением. Тавернщик обернулся к Джилл:

– Ты поверил тому, что они сказали тут о твоем друге?

– Да, потому что Родри довольно странный человек. – Она помолчала и отхлебнула из кружки пиво. – Он никогда не говорит ни слова о своем прошлом, и хотя серебряные клинки не суют нос в чужие дела, готов поклясться, что он благородного происхождения.

– Что ты говоришь? – широко открыл глаза тавернщик, – лорд с клинком?

Джилл заметила, что остальные начали прислушиваться к их разговору.

– Ну, сейчас он больше не лорд, но у него манеры знатного человека, все эти поклоны и учтивость, кроме того, он знаком с искусством бардов. И то, как он сидит на лошади, тоже выдает в нем благородного человека. Вы ни за что не станете таким наездником, если с трехлетнего возраста отец не начнет учить вас ездить на пони.

– Интересно, чего он стыдится? – спросила одна из проституток томно вздохнув. – Это звучит, как сказка. А он красивый?

– Я полагаю, что да. – Джилл безразлично пожала плечами. – Меня больше интересует, как он сражается. – Несомненно, что может интересовать мужчин.

Джилл вернулась в свой угол к паре пошатывающихся матросов.

Все засмеялись и вернулись к своему пиву и разговорам. Джилл была поражена, насколько легко все приняли ее за парня. Она подумала, что у нее слишком низкий голос для женщины в стране, где наиболее высоко ценятся мужские тенора, кроме того, они принимали ее за своего парня. Вместе с тем, у Джилл появилась смутная тревога, что долгие годы, проведенные на дорогах слишком огрубили ее.

Через несколько минут тавернщик и служанки начали разносить миски с жарким, которое оказалось удивительно вкусным, впрочем, как и кусок хлеба, поданный вместе с мясом. Поискав место, где можно было бы присесть, Джилл присоединилась к седоволосому мужчине, которого она приняла за бродячего коробейника из-за его опущенных плеч и мозоля на лбу от ленты вьюка.

– Скажи мне, серебряный клинок, – попросил он, намериваясь провести время в приятной беседе, – этот Родри типичный элдифец, с черными волосами и темно-голубыми глазами?

– Да, так оно и есть, и стройный.

– Ха, кажется мне, что его то я и видел пару дней назад. Он был в таверне в ремесленной части города. Я запомнил его, потому что нечасто можно видеть серебряный клинок, пьющий пиво среди гончаров и кузнецов.

– Совершенно верно. Я думаю, что ты не сказал об этом людям гвербрета?

– Разумеется. Они могли бы и заплатить за это. Наш Родри называл себя Беноик, между прочим. Я думаю, что он лежит где-нибудь больной и поэтому они не могут найти его.

– Больной? Он выглядел больным?

– Я бы этого не сказал, но он расспрашивал о знахаре. Этот человек, которого он разыскивал, должен был быть очень преклонных лет. Но он искал не только лекаря, но и его внучку.

– Невин.

– Да, он называл именно это имя, довольно странное, должен тебе сказать.

– Да, ты прав. Да, эта внучка довольно хорошенькая девушка.

– А… – Коробейник заулыбался и подмигнул Джилл. – Ладно, наверное, после обеда я пойду поищу кого-нибудь из городских стражников.

– Я на твоем месте поступил бы так же.

Кивнув в ответ, коробейник занялся своим мясом. Джилл овладело чувство, близкое к отчаянию, она механически ела и ей не хотелось ни о чем думать. Было ясно, что гвербрет Ладоик приказал своим людям разыскать Родри как только получил сообщение от короля. Они до сих пор не нашли его и она начала сомневаться, что вообще найдут, потому что логически, самым подходящим местом для него было Днище. Какое-то время она забавлялась старой сказкой о ворах, имеющих под Кермором целую систему тоннелей, затем отбросила ее как выдумку гертфинов. Было ясно, что Родри почему-то считает, что она и Невин в Керморе. Кто-то солгал ему, завлек его сюда…

Она отбросила все мысли и сосредоточилась только на еде. Она сосредоточилась на том, что вылавливала кусочки мяса из подливки, заставляя себя думать только о еде. В какое-то мгновение, когда она думала о Родри, Джилл почувствовала прикосновение другой мысли, оно было легким, как прикосновение кисточкой, но она почувствовала холод и злобу, относящуюся непонятно к кому. Через несколько секунд она исчезла. Джилл отложила ложку. Для видимости или нет, но она не могла больше съесть ни кусочка.

– Выйду через заднюю дверь, – сказала она коробейнику.

Тот кивнул, продолжая есть. Никто даже не поднял взгляда, когда она направилась через заднюю дверь в направлении уборной.

Прямо за постоялым двором находилась кормушка для лошадей, в воде отражался свет, падавший из окон. Она постояла около воды, бесцельно водя по ней рукой, глядя на водную рябь, она подумала о Саламандере. Тут же она ощутила прикосновение его мысли, она увидела его изображение в воде, но только смутно.

– Извини, что заставил тебя долго ждать. Я был вынужден присутствовать на важном обеде у гвербрета, если бы я ушел, это дало бы пищу различным догадкам и пересудам.

– Ничего страшного. Люди гвербрета были в «Капитане». Я полагаю, они до сих пор не нашли Родри?

– Нет, дьявол бы их побрал. Ты уверена, что он еще жив?

– Да. Это единственное, за что я цепляюсь. Но послушай, я связалась сейчас с тобой потому, что кто-то касался моего разума, кто-то, кто ненавидит меня.

– Этого еще не хватало! Никому не говори об этом, моя горлица. Завтра я увижу тебя. Бывает время, когда слова безопаснее мыслей. С этими словами изображение Саламандера исчезло.

Вернувшись в таверну, Джилл обнаружила, что коробейник ушел, но через несколько минут он вернулся. Широко улыбаясь, он продемонстрировал всем лежащие на его ладони две серебряные монеты.

– Это от одного из городских стражников. У него есть мешочек с серебром, из которого он платит за любую информацию о Родри из Абервина, ребята. По-моему, нас ожидает что-то грандиозное впереди.

– Похоже, что каждому стоит вспомнить кое-что о нем, – заметила Джилл небрежным, как она надеялась, тоном. – У меня щемит сердце при мысли, что я уже не один месяц не видел его.

Все засмеялись этому замечанию и сели обсудить этот вопрос. Оказалось, что к сожалению, никто абсолютно ничего не знал о Родри, а врать людям гвербрета, как все единодушно согласились, чрезвычайно вредно для здоровья. Посидев еще несколько часов в зале таверны, Джилл поднялась к себе в комнату. Несмотря на все огорчения, она так устала за недели путешествия, что уснула, как только голова ее коснулась подушки. Ей снился Родри. Ей казалось, что она слышит, как он зовет ее из беспросветной тьмы.

Невин почти что не спал всю эту ночь. Его кровать стояла в комнате у Рииса и любое изменение в затруднительном дыхании больного пробуждало его, потому что у такого тяжело раненого человека как Риис наиболее опасные часы были перед рассветом, когда замедляются и слабеют астральные потоки земли. Несмотря на то, что Риис перенес ночь легче, чем можно было надеяться, Невин все равно встал и сидел размышляя у слабого огня камина и используя его для беседы с другими мастерами Двуумера. Он связывался с мужчинами и женщинами, всего королевства, обладающими знанием Двуумера не для того, чтобы они нашли Родри с помощью скриинг, так как это было бесполезно, но для того, чтобы выяснить разрывы и несхожести в их видениях, которые могли выявить астральную печать над чем-либо, что хотел спрятать мастер темного Двуумера. Но пока никто ничего подобного не обнаружил. Если бы Джилл не была уверена, что Родри жив, Невин уже отчаялся бы, считая его мертвым, но чувственная связь между этой парой была так сильна, что Джилл почувствовала бы его смерть как потерю самой себя.

Ближе к рассвету, когда вступают в силу потоки Эфира, превнося свежую жизнь в астральную и эфирную плоскости, Невин на несколько часов заснул. Его разбудил слуга, пришедший помочь ему помыть Рииса и перевернуть на кровати.

– Его светлость еще жив, добрый господин?

– Да, – поднимаясь и зевая, сказал Невин, потягиваясь при этом как кот. – Наполни этот чайник и вскипяти воду, мне надо приготовить свежие лекарства.

После того как Риис был приведен в порядок, Невин оставил его на попечение жены и спустился в большой зал. В такое позднее время утра он был почти пуст, но девушка-служанка поспешила из кухни чтобы принести Невину завтрак. Он ел овсяную кашу с ветчиной за столом для знати, когда в зал энергичными шагами вошел Каллен, оглянулся вокруг и подошел к Невину. Служанка принесла ему кружку пива и ушла в другой конец зала.

– Есть какие-нибудь новости от Джилл? – спросил Каллен.

– Ничего с прошлой ночи. Я слышал от Саламандера, что он остановился у гвербрета Ладоика, я думаю, что Джилл вместе с ним.

Каллен кивнул, нахмурившись, посмотрел на кружку с пивом, кончиком пальца выловил в ней кусочек соломы и принялся пить.

– Я до сих пор не могу понять, почему Джилл и Родри не вместе, – сказал Каллен.

– Также, как и я. – Невин был рад, что был свободен от клятвы не говорить ложь – обета, приятного Властелинам Вэйр, но который временами создает жизненные трудности. – Но у меня есть некоторая дополнительная информация. Кажется, что Родри до того, как что-то с ним произошло разыскивал меня и Джилл. Я догадываюсь, что кто-то сказал ему, что Джилл оставила его и направилась в Кермор искать меня, или что-то вроде этого.

– В этом что-то есть. Тогда все, что им надо сделать, это захватить его в Днище. Там никто не обратит внимания, если они ударят его по голове или сделают еще что-нибудь в этом роде.

– Совершенно верно. Ладно, я надеюсь, что Саламандер скоро мне что-нибудь сообщит. Как только будут какие-нибудь новости, я тут же сообщу вам.

– Спасибо, я буду вам чрезвычайно благодарен.

Каллен продолжал пить пиво, устремив бездумный взгляд через зал, вдруг он неожиданно улыбнулся, это было всего лишь легкое подергивание кончиков губ, которые он тут же плотно сжал. Невин проследил за его взглядом и увидел входящего в зал Тевеллу присматривающую за идущей впереди нее Хостой.

– Честное слово, капитан, няня весьма приятная женщина.

Каллен бросил на него убийственный взгляд и всерьез занялся пивом, пока Тевилла не покинула зал.

Они продолжали сидеть в приятной тишине, когда Невин начал основательно нервничать по поводу прибытия Перрена в Абервин. Если Каллен когда-нибудь узнает, что сделал молодой лорд с его дочерью, Перрена ждет страшная смерть, независимо от того, что говорил Невин о его душевной болезни и тому подобное. Кроме того, ложь по такому важному поводу была ему несвойственна. Но тем не менее, он не хотел полагаться на волю случая, опутывая себя паутиной полуправды, которая, в конце концов, может задушить его. Но так как Перрен появится еще нескоро, он пока с раздражением оставил эту проблему в сторону. У него было слишком много других тревог.

– Так вы не собираетесь в Кермор? – внезапно спросил Каллен.

– Нет, я просто не могу уехать сейчас. Жизнь гвербрета висит на волоске, а прожорливые лорды собрались вокруг хана как собаки вокруг стола с мясом.

– Ну а как же Родри?

– Это рана нашего сердца, верно? Что с Родри? Боюсь, что нам придется доверить вашей дочери вытащить его из этой ловушки. Я думаю, что мы сможем это сделать, тем более что ей помогает Саламандер. Вы хорошо ее воспитали, Каллен.

– Почем я знаю? Ладно, теперь это выяснится, верно?

– Да, и надеюсь, что это случится скоро.

Было еще кое что, чего он никогда не мог сказать Каллену. В глубине души он знал, что ему предназначено остаться в Абервине не только для выхаживания гвербрета, и помощи Ловиан, как для того, что ему необходимо было оставаться именно там, где под него совершали подкоп его враги, причем таким способом, который он не мог предвидеть.

В Керморе жил серебряных дел мастер, который занимался торговлей серебряными кинжалами. Хотя сам он не мог изготавливать кинжалы, он был известен тем, что платил хорошие деньги за военные трофеи и прилично ремонтировал обычное оружие. Его лавка была самой маленькой и захудалой на всей улице мастеров по серебру. Улица бежала вдоль реки, но значительная ее северная часть приходилась на Днище; несмотря на всю грязь и запустение, едва Джилл толкнула дверь, раздался изумительный звон колокольчика, извещающий о приходе посетителя. Джилл очутилась в узком закутке круглого дома, перед ней находилась другая дверь в прочной деревянной стене. Через несколько мгновений из двери вышел тощий, с опущенными плечами, похожий на аиста довольно молодой мужчина.

– Чем могу быть полезен, серебряный клинок? Хочешь что-нибудь продать?

– Нет, но я могу кое что купить… информацию. Сюда приходили люди гвербрета и спрашивали о человеке по имени Родри из Абервина?

– Конечно, приходили, я сказал им, что никогда в глаза не видел этого парня.

– Я знаю, что вы солгали.

– Разумеется. Он был здесь не более двух дней назад, расспрашивал меня о знахаре. Я рекомендовал ему одного, которого я хорошо знаю и он выскользнул через задний ход. Он знал, что его разыскивают стражники.

Джилл тихонько выругалась. – Послушайте, добрый кузнец, если вы снова увидите Родри, ради всех богов, скажите ему, чтобы он пошел к гвербрету. Его не обвиняют ни в каком преступлении, независимо от того, что он думает по этому поводу. Скажите ему, что женщина, которую он разыскивает находится под покровительством Ладоика.

Настал черед кузнеца выругаться. – Я сказал бы обо всем людям его светлости, если бы знал, в чем дело! Но Родри сказал мне, что его обвиняют в том, что он отрезал кому-то голову, и будь я проклят, чтобы я допустил, чтобы из-за этого он сам потерял голову, поэтому я и солгал ради него.

– Это было благородно с вашей стороны. – Джилл сказала это вполне искренне. – Послушайте, а вам не кажется странным, что все в хане ищут его и не могут найти?

– Должно быть, он уже уехал отсюда.

– Может быть. Предположим, вам надо спрятать пару парней. Куда вы пойдете в Днище?

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. – Кузнец ненадолго задумался. – А почему ты так заинтересован во всем этом?

– Он мой друг. Мы нанимались вместе в войско. Если с ним что-то произошло, я хочу отомстить за него – так поступил бы каждый серебряный клинок. – Она вынула две серебряных монеты из висевшего на поясе мешочка. – Я заплачу за информацию.

– Я не возьму твоих денег, потому что я ничего не знаю наверняка, но я слышал, что в Днище есть таверна под названием «Кровавая рука». Если ты задашь там правильные вопросы, то можешь нанять кое-кого для кое-чего.

– А если вопросы будут неправильные?

Кузнец улыбнулся и провел рукой по горлу.

Выйдя из магазина, Джилл некоторое время бродила по улицам, обдумывая свой визит в Днище. Даже без предупреждения кузнеца, она достаточно хорошо понимала, что в Днище нельзя заявиться просто так и задавать вопросы. Она наткнулась на небольшую площадку возле общественного колодца и присела на деревянную скамейку подумать. Даже обитатели Днища побаивались серебряных клинков, которые мстили за убийство членов своего отряда. С другой стороны, если они решат, что она собиралась мстить за Родри, они могут сначала устранить ее, а уж потом беспокоиться о мести других серебряных клинков. Но Родри, конечно, не умер. Неожиданно она сообразила, что играет в скверную игру: если он не умер, то в Днище тоже знают об этом. Если она покажет, что знает это, то правила игры могут измениться.

Она пошла в Днище окольным путем, зайдя по дороге в кожевенную лавку, которую заметила раньше. Хозяин сидел, скрестив ноги, на столе, вокруг него были разбросаны куски седельного вьюка, который он шил. В углу комнаты грязное дитя лет трех играло с двумя щенками, из боковой комнаты доносился запах стряпни и плач младенца. Ремесленник поднял глаза. – Могу я чем-нибудь помочь тебе, парень?

– Несомненно. Я хочу купить кожаную куртку.

– Очень хорошо. Я обмеряю тебя и она будет готова через три дня.

– Мне она необходима сейчас.

Ремесленник отложил свою работу в сторону; затем осторожно, как будто боялся в каждый момент покачнуться и упасть, он слез со стола.

– У меня нет времени ждать.

– Ну что ж, если ты не потребуешь, чтобы она сидела на тебе как влитая… У меня есть одна, я шил ее для сына мельника, она примерно, твоего размера.

– Принесите ее.

Выходя, ремесленник прихватил с собой ребенка и щенков. Через несколько минут он вернулся назад с тяжелой кожаной курткой, с металлическими заклепками по бокам. Джилл надела куртку, она была немного тесновата, но, в общем, подходящая. Она бросила мастеровому шесть серебряных, примерно вдвое больше, чем стоила того куртка, и вышла из лавки, оставив дрожащего ремесленника. Она зашла в уединенное место и надела куртку под рубаху, плотно прижав ею груди. Хотя она растирала ей кожу, но зато могла защитить ее ребра от случайного удара ножа. Это было лучшее средство защиты, которое она могла позволить себе в этих обстоятельствах, так как люди гвербрета косо смотрели на гражданских лиц, одетых в кольчугу на улицах города. После этого она направилась в Днище.

Солнечным утром узкие, грязные улицы были почти пустыми. Стайка оборванных ребятишек играла в ирландский хоккей потрепанным кожаным мячом; две женщины с базарными корзинками спеша прошли мимо Джилл по направлению к пристани на рынок свежей рыбы. Она увидела седого нищего без обеих рук греющегося на солнце на обочине дороги. Джилл подошла к бывшему вору и бросила серебряную монету в стоявшую рядом с ним деревянную миску.

– Где таверна «Кровавая рука»?

– Это не слишком приятное место, парень.

– А я выгляжу как приятный человек?

Нищий засмеялся, обнажив коричневые пеньки сломанных зубов.

– Ну тогда иди вдоль этой улицы, пока не упрешься в двор сыромятни. Ты убедишься в этом по зловонию. Затем обойди сыромятню и слева увидишь «Кровавая рука».

По дороге Джилл старалась держаться поближе к стражникам. Там и сям она видела движущиеся в окнах кожаные занавески, на миг в дверях появлялись фигуры. Джилл подозревала, что старый вор послал впереди нее ребятишек, чтобы они сообщили в таверне новость, что туда идет серебряный клинок. Несмотря на то, что она обливалась потом в своей кожаной куртке, Джилл как никогда оценила ее. Захоти ее враги убить ее прямо на улице, никто не вмешается. Она вновь подумала о Родри, наверное, люди гвербрета просто прошли мимо тех мест, где он мог скрываться. В этом замкнутом маленьком мирке все было возможно.

К ее удивлению, «Кровавая рука» оказалась чистой, со свежепобеленными стенами и хорошо подметенной булыжной мастерской вокруг нее. Снаружи висела вывеска с изображением ярко-красного гиганта, он был обнажен и с огромным напряжением держал в каждой руке корнями вверх выкорчеванные деревья, стоя на вершине горы. Изображение почему-то раздражало, при виде его хотелось злобно выругаться. Войдя внутрь, Джилл очутилась в полукруглом зале таверны, здесь также было чисто, на полу была постелена свежая солома, столы тщательно выскоблены. Все ставни были закрыты, делая комнату совершенно темной, лишь из очага, над которым жарил на вертеле брызгавшего соком цыпленка оборванный поваренок, проникал свет. За одним из столов сидело с пол-десятка посетителей; остальные столы были пусты. У очага на соломе громко храпел парень, прижавшись к нему, лежали две собаки.

Вышедший приветствовать ее тавернщик был родом из Бардека, это был толстяк, лицо и руки которого покрывали старые шрамы, все они были длинные, тонкие, что свидетельствовало, что причиной их возникновения послужил нож.

– К нам нечасто заходят серебряные клинки, парень.

– Я думаю, что ты обслужишь меня не хуже, чем остальных.

– Не хуже, но более осторожно. Я с удовольствием дам тебе выпить, но только немного. Послушай, серебряный клинок, я знаю твои возможности. Две-три кружки для тебя – в самый раз, одну-вторую добавить – и ты уже надрался. А это значит драка и кровь на моих чистых стенах, трупы на моем чистом полу. Я дам тебе две кружки, и ни одной более, договорились?

Джилл заметила, что люди за столом прислушиваются к их разговору и руки у них на рукоятках мечей. Она окинула их наглым взглядом и повернулась к тавернщику:

– Договорились, дай мне кружку темного.

Джилл отыскала стол, за которым она имела возможность сидеть опершись о стену и мысленно прикинула расстояние до окна и дверей. Когда тавернщик принес ей пиво, Джилл протянула ему серебряный.

– Я кое-кого разыскиваю, кое-кого, кто, как кажется, исчез.

Глаза тавернщика забегали. Люди за столом наклонились вперед, прислушиваясь.

– Кое-кто тоже разыскивает его, – продолжала Джилл. – Клянусь, ты догадываешься, кого я имею в виду.

– Родри из Абервина?

– Совершенно верно. У меня свое дело к этому лживому ублюдку. Мне до одного места, зачем он понадобился гвербрету. Его светлость может повесить то, что останется от него, когда я с ним потолкую.

Тавернщик проницательно посмотрел на нее, раздумывая о чем-то, потом кивнул, принимая ее историю. – Я рад, что я не тот Родри с твоей любовью к нему. А почему ты думаешь, что я должен что-то о нем знать?

– Могу поклясться, что если ты не знаешь сам, то знаешь человека, который знает несколько больше.

– Послушай, они повсюду ищут этого Родри и не могут его найти, говорю тебе, он мертв. Забудь о нем. Невозможно вернуть человека с того света, чтобы убить его во второй раз.

– Мертв? – Это было как раз то, на что она рассчитывала, Джилл улыбнулась кривой, отвратительной улыбкой. – Ну, продолжай, мой друг. Нам обоим это известно лучше. Слухами земля полнится.

Тавернщик заколебался, его темное лицо слегка побледнело от страха. Из-за другого стола поднялся крепкий, темноволосый парень и направился к ним, по его прищуренным глазам нельзя было догадаться, о чем он думает. У кого были самые громадные руки, которые Джилл доводилось когда-либо видеть, они были похожи на здоровенные дубины.

– Так сколько стоит твоя ненависть, серебряный клинок?

– Звонких монет.

Слегка улыбаясь, он сел, рассматривая предложенную ему серебряную монету.

– Я ничего не имею против того, чтобы его убрали, но если у меня появится шанс заполучить работу и человек, который наймет меня…

– Мне нравятся люди, которые не бросают слов на ветер. – Джилл вынула еще два серебряных и, подкинув, бросила одну монету парню. – Вторую получишь в конце этой истории.

– Договорились. Теперь послушай, ты абсолютно прав. Насколько я знаю, не было никакого разговора, насчет того, чтобы убить его. У меня есть друг, который кое в чем преуспел. Он служит лакеем у одного богатого купца на скалах, он, видишь ли, не из тех людей, которые не любят бывать ночью на улице в одиночестве, так что мой друг ходит с ним повсюду. И друзья его хозяина знают, что мой друг всегда годится для выполнения грубой работы типа убедить должников вернуть им долг. Так вот, этот мой друг приходил сюда дня три назад и говорил, что у него, наверное, будет для нас работа. Дело касалось одного серебряного клинка, он обещал заплатить, если мы захватим этого парня на дороге и принесем его в определенное место.

– Куда?

– Я не знаю, потому что мы ничего так и не сделали. – Он наклонился поближе и задышал чесночным духом: – Если бы ты увидел этого Бритена, то тоже не захотел бы его денег. Он такой важный из себя, не просто с брюшком, а жирный как свинья, а лицо у него гладкое, как у юноши, и эти его блестящие волосы и борода, как будто смазанные свиным салом.

– Что ты говоришь! А ты не заметил, руки у него тоже гладкие?

– Заметил, гладкие. Я до сих пор как бы мысленно вижу его. Он слегка вздрогнул. – В бороде у него такая застежка, как девушки носят в волосах, она в виде серебряной ящерицы с бабочкой во рту. В нем есть что-то такое, отчего у меня мурашки бегут по телу, и это не только от его пристрастия к драгоценностям.

– Он из Бардека?

– Он может быть и из Бардека, может быть и Дэвери с примесью бардекской крови. Он смуглый, но, может быть, это просто от солнца. Как бы то ни было, этот Бритен предложил нам порядочно денег, но этого и половину недостаточно, чтобы связываться с серебряным клинком. Когда мы ему отказали, я от страха чуть не наложил в свои бригги. – А если он неправильно истолкует это? – подумал я. Я уверен, что мой друг подумал то же самое. Теперь я не знаю, что он может сделать с нами, но мы еще за это поплатимся. У меня мурашки бегут по коже, при мысли, что он может сделать.

Джилл прихлебывала пиво и размышляла над тем, что рассказал ей парень. Хотя она была склонна думать, что каждый обитатель Днища лгун, она сомневалась, что такой парень в состоянии в таких деталях дать странное описание этого Бритена. Посмотрев на остальных посетителей таверны, внимательно прислушивающихся к разговору за их столом, она поняла, что им тоже не по себе. Но что-то здесь все же дурно пахло. Джилл передала ему последний серебряный.

– Спасибо. Сейчас этот Бритен остановился на постоялом дворе «Золотой дракон» могу поклясться, что он все еще там.

– Не сомневаюсь.

Плавным движением она выхватила из ножен клинок, а левой рукой схватила парня за воротник, пригнув его чуть ли не к самому столу. Он лишь разок дернулся, а так вел себя совершенно спокойно, глядя ей в глаза как крыса, загипнотизированная хорьком. Очевидно, он подумал, что она хочет убить его просто из-за жажды крови.

– Слушай меня внимательно, иначе – умрешь. Первое, что ты сказал мне, было: «Я не имею ничего против того, чтобы его убрали». Куда? Ты знаешь больше, чем говоришь.

Он захныкал и бросил отчаянный взгляд на остальных, сидящих за столом. Никто из них не двинулся с места; один даже демонстративно принялся пить пиво, как будто в этот момент для него не было ничего более важного. – Ты, сучье семя, – продолжала Джилл, – я пришел сюда, чтобы заплатить хорошие деньги за то, что ты знаешь, а ты морочишь мне голову. Или для Днища настали дурные времена? Человек всегда был в состоянии купить здесь, что ему надо было. – Она засмеялась, немного непонятно, что совершенно сводило с ума, и выпустила его воротник, толкнув при этом так, что он закрутился на стуле.

– Отвечай мне, убрать куда?

– Я и правда не знаю. – Парень хныкал как ребенок. – Я не знаю, поверь мне. Все что я знаю, так это то, что Бритен сказал, что когда мы схватим его, его уберут. Так что нам не надо было беспокоиться о том, чтобы убрать его или еще что.

Это было уже больше, но остальные посетители начали уже нервничать, а их все же было пятеро вместе с ее информатором. Джилл поднялась, держа руку на рукоятке клинка.

– Ты, в голубых бриггах! Прочь руку от кинжала, или я пригвозжу тебя!

Со странной добродушной улыбкой он согласно сел на скамейку. Вперед забежал тавернщик. – Уходи, серебряный клинок. Уходи из моей таверны. Ты получил ответ. Никто не знает, что случилось с Родри. Должно быть, Бритен захватил его, а что было потом, никто не знает. А теперь, уходи.

– Ну что ж, хорошо, я уйду. Я вполне верю вам, кто может знать где летают ястребы, да?

Она сказала это просто так, наобум, но ловушка захлопнулась тотчас. Кровь отхлынула от лица тавернщика, его темная кожа превратилась в серую и болезненную, как грязный снег.

– Я сказал, уходи, – едва прошептал он одервеневшими губами. – Уходи, пока жив!

Деверрцы с искренним изумлением наблюдали за его ужасом. Джилл подошла к нему ближе, подняла кинжал, смеясь тем же сдавленным сумасшедшим смехом, завывая в этом смехе все громче и громче, пока тавернщик не упал в солому на колени.

– Послушай, – поднялся из-за стола один из клиентов, – что ты делаешь с нашим Араэло?

– Оставьте его! – закричал тавернщик. – Оставьте его! Уходите! Все уходите! – Он разрыдался, закрыв лицо руками.

Присутствующие словно закаменели. Джилл прекратила смеяться, спрятала кинжал и пошла прочь. Ей потребовалась вся ее воля, но она шла медленно, спокойно, примерно, до середины улицы. Когда она оглянулась назад, то увидала, что двери «Кровавой руки» закрыты, и она могла бы поклясться, что они заперты изнутри. Она перевела вздох и почувствовала, как по спине и по груди у нее под курткой течет холодный пот. Пора было убираться из Днища. Ей сопутствовала удача и она получила кое какую важную информацию и ей хотелось остаться в живых, чтобы рассказать обо всем Саламандеру.

Хотя она всю дорогу нервничала и у нее мурашки бегали по коже, ей удалось без происшествий покинуть Днище и она спросила у одного из городских стражников дорогу до постоялого двора «Золотой дракон». Он оказался неподалеку от восточных ворот, вдалеке от реки, поблизости от форта гвербрета. – Какая наглость, – подумала про себя Джилл. Переходя каменный мост, аркой перекинутый через реку, она почувствовала на себе мысль Саламандера. Она остановилась, перегнулась через перила и посмотрела вниз на воду. Хотя ей не удалось увидеть его изображение. Она чувствовала в уме его вопросы и мысленно же отвечала ему.

– Джилл, ради всех богов! Я пытался связаться с тобой через скриинг и увидал тебя в Днище. Тебе не следовало ходить туда одной.

– А я пошла, и жива, не так ли? У меня есть ужасные новости, но я сомневаюсь, стоит ли рассказывать тебе обо всем таким способом.

– В любом случае, пора мне тебя «нанять». Я направляюсь на постоялый двор «Золотой дракон».

– Я как раз иду туда.

Продолжая путь, она думала, что у Бритена должно быть порядочно денег, если он разделяет вкусы Саламандера по поводу постоялых дворов.

Она оказалась права, так как «Золотой дракон» представлял собой трехэтажное строение в бардекском стиле, – длинное прямоугольное здание с изогнутой крышей, похожей на перевернутый вверх дном корабль. Со всех сторон на изогнутых балках крыши стояли огромные статуи различных богов с поднятыми в благословении руками. Прежде чем войти в здание, Джилл обошла его кругом, заметив, что перед главным входом раскинулся великолепный сад, а задний двор был грязным, с навозной кучей, расположенной совсем рядом с таким дорогим местом. Пока она слонялась там, с черного хода вышла молодая девушка в грязном переднике с двумя ведрами воды в руках. Когда Джилл подошла ближе, девушка сморщила нос:

– Давай, проходи, серебряный клинок, я не из тех девушек, которые интересуются такими, как ты!

– Ты тоже не в моем вкусе, – сказала ей Джилл, сдерживая улыбку. – Все, чего я хотел, так это получить небольшую информацию об одном из здешних гостей, и я заплачу за эту информацию.

Девушка задумалась, разрываясь между жадностью и страхом перед хозяином. Когда Джилл протянула серебряную монету, жадность взяла верх.

– Кто тебя интересует?

– Купец по имени Бритен.

– А, он! – она снова наморщила нос. – Я очень хорошо помню его, ужасно мерзкий тип. Всегда недоволен, ничего ему не подходит, ни простыни, ни пиво, ни горшок для нужды. Клянусь, что это так! Благодарю богов, что он уехал! Я сошла бы с ума, если бы он еще здесь остался.

– Понимаю тебя. – Джилл протянула девушке еще монету. – Ты не знаешь, чем он торгует?

– Одеждой. Он ездит с большим караваном, и я слышала, как конюхи говорили, что тюки у них были легкие и их легко было грузить, и у него еще был особый тюк в его комнате. Он сказал мне, что если я коснусь его, то он отшлепает меня, как будто меня интересовала его паршивая одежда!

– У него были посетители?

– Я никогда никого не видела, но кто будет ходить к такой мерзкой свинье, как он? Когда он уезжал, то сказал, что собирается на север, в Форт Дэвери. Ха, если такая свинья, как он имеет отношение к собственному городу короля!

Джилл была озадачена. Она пришла к выводу, что произошел очень странный поворот событий; таинственный незнакомец, склонный заниматься неблаговидными делами не должен был вести себя так, чтобы его запомнил каждый слуга. Как только она открыла дверь, ей навстречу поспешил хозяин постоялого двора, через зал таверны к ней подбежал мясистый молодой человек, перегораживая ей путь:

– Нет, нет, серебряный клинок, только не ко мне! Попытайся, парень, устроиться в «Капитане».

– Меня пригласил сюда один из твоих гостей, свиная требуха. Гертфин Саламандер сказал, что нанимает меня.

Хозяин начал было бурчать что-то себе под нос, но Джилл положила руку на рукоятку кинжала и он резко отскочил в сторону.

– Я пошлю парня наверх спросить, серебряный клинок, – дрожащим голосом сказал хозяин постоялого двора, – но тебе лучше сказать правду, а то я позову стражников.

Джилл скрестила на груди руки и с хмурым видом ожидала, пока вернется посланный парень. Вернувшись, тот сказал, что Саламандер и в самом деле нанял серебряный клинок в качестве телохранителя. Бормоча себе под нос что-то насчет возможного воровства, хозяин самолично повел ее в комнату Саламандера, которая оказалась на самом верху, высоко возвышаясь над зловонными улицами. Когда Саламандер открыл дверь, на нем были великолепные бригги из мягкой голубой шерсти, рубашка, расшитая цветами, и красный кожаный пояс.

– А, прими мою благодарность, хозяин. Ты привел ко мне серебряный клинок, обладающий самыми высокими рекомендациями, несмотря на его юный возраст, он известен как отчаянный храбрец, способный выпустить ливер из бандитов и воров.

– Рад услужить вам, господин. Будем ли мы иметь честь слушать сегодня вечером ваши истории?

– Может быть, может быть. Войди, Гилен. Давай обсудим условия найма.

Оказалось, что он снял не одну комнату, а целые покои с панелями из темного дерева, мягкими стульями, резным столом и длинным, пурпурным бардекским диваном, кроме того, в отдельной комнате стояла кровать.

– Ты не слишком ограничиваешь себя, не так ли? – спросила Джилл.

– А зачем? – Саламандер налил ей в бокал бледный мед из стеклянного графина. – Готов поспорить, что ты догадываешься, что гвербрет не нашел Родри.

– Он никогда не найдет его.

Саламандер поднял на нее глаза, графин с медом все еще был у него в руке, губы у него полуоткрылись, он испуганно смотрел на Джилл.

– Родри в руках Ястребиного Братства.

Саламандер долго не мог ни шевельнуться, ни вымолвить слово. Казалось, что он перестал даже дышать; наконец, он прошептал:

– О, боги, только не это! Ты уверена?

– Человек, который охотился за ним, имел так много дел с мышьяком, что кожа и волосы стали у него блестящими. Когда я между прочим упомянула слово ястреб, с человеком, с которым я разговаривала, случилась истерика. – Джилл ударила кулаком по столу с такой силой, что стоящий на нем графин покачнулся и расплескался.

– Я знаю, что делают люди Братства с теми, кто попадает в их руки. Если они применили к Родри пытки, то они умрут. По одному человеку за каждую оставленную на нем отметину. Я клянусь в этом! Я выслежу их, как хорек выслеживает крыс. По одному человеку за каждую отметину. – Она принялась вдруг смеяться сумасшедшим задыхающимся смехом.

– Джилл! Прекрати немедленно! Ради всех богов!

Она тряхнула головой и продолжала смеяться. Саламандер схватил ее за плечи, тряся ее и крича на нее, затем, наконец, отшвырнул ее к стене. Смех прекратился. Увидев горе в его глазах, она удивилась, что не в состоянии рыдать. Она потрясла руками и пошла к окну, выглянула вниз на узкий двор. Казалось болезненно несправедливым, что ярко светит солнце в то время, когда Родри находится в руках тьмы. Затем она услышала сдавленные рыдания Саламандера и, обернувшись, увидала текущие по его лицу слезы и руки, безвольно опущенные вдоль тела. Контраст между элегантной одеждой и беспомощной болью делали его похожим на ребенка в пышном отцовском наряде. Не зная, что сказать, Джилл подошла к нему и положила ему на плечо руку.

– Ты забыла, что он мой брат.

– Да, прости меня.

Глядя в сторону, он кивнул, все еще продолжая плакать, плечи его сотрясались, но не было слышно ни звука. Джилл поняла, что лучше вообще ничего не говорить.

– Я собираюсь в «Капитан» за вещами.

Он кивнул, чтобы показать, что слышал, но все еще продолжая не смотреть на нее.

Во время долгого путешествия в «Капитан» Джилл чувствовала себя такой истощенной, как будто провела длительную битву, такой опустошенной, как будто бы она узнала, что Родри умер. Она поняла, что и в самом деле думает о нем, как о мертвом, и что она никогда не сможет оплакивать его, пока не отомстит за него. Если они замучили его до смерти, она поклялась, что месть ее будет долгой, она будет терпеливо выслеживать их и убивать. Что из того, что Ястребы знали Двуумер? Она тоже знает его, и если понадобится, то использует это во всю силу. Она посмотрела на небо – оно было сверкающим, насыщенное голубизной; булыжники на мостовой, казалось, светились изнутри; это была поднимающаяся изнутри ее сила, непреднамеренно заложенная в нее Двуумером Перрена, и теперь она знала, что в случае необходимости может призвать ее. Но это могло быть и опасным: она была такая же незнающая и необученная, как и Перрен; как и он, она рисковала сойти с ума, или умереть медленной смертью. Но она больше не беспокоилась. Единственно, что сейчас имело значение – это месть.

Собрав свои вещи, Джилл вышла с лошадью на поводу из «Капитана» и направилась в «Золотой дракон». Она, из чувства предосторожности, старалась держаться более широких бульваров, где она, большей частью, могла не вести лошадь, а ехать верхом. Она прошла мимо гавани, где купцы грузили последние летние товары. Где-то в следующем месяце судоходство будет невозможно, уже сейчас вода в реке потемнела, приобретя холодный синий цвет. Там и сям Джилл видела людей из Бардека, поглощенных разговором с десятниками портовых грузчиков, в то время как огромные тюки грузов проплывали мимо по трапам вниз на спинах грузчиков. – На этих суднах можно чертовски много заработать, – машинально подумала Джилл.

– Боги!

Она пришпорила лошадь и помчалась на постоялый двор, забыв всю осторожность.

Она нашла Саламандера вполне спокойным, вернее сказать, слишком спокойным, таким, какой была и она сама. Глаза его уже не были покрыты дымкой, а со стальным блеском, голос стал слегка хриплым. Он махнул рукой на два полных меда кубка, стоящих на столе.

– Мы так и не выпили мед, который я налил. Предлагаю сделать это сейчас. Я думаю, нам надо дать клятву.

– Великолепная мысль. Скажи мне, как на языке эльфов будет слово месть. Мы должны поклясться на обоих наших языках.

– Анаделонбрин. Быстро разящая ненависть.

– Анаделонбрин!

– Месть! – Он откинул назад голову и завыл как волк в холодную, зимнюю ночь. – Это для того, чтобы призвать могильных волков, моя горлица, волков мести богини Темного Солнца. Ты слышала о ней? Я думаю, что да, хотя и под другим именем, потому что временами в тебе проглядывает она. Пророки эльфов учат, что существует два солнца, двое сестер-близнецов. Одна из них – это яркое солнце, которое мы видим на небе; вторая живет на другой стороне мира. Яркая сестра дает жизнь, а темной, как я уже сказал, нужна смерть.

– В таком случае, пусть ее волки бегут даже впереди нас.

Они подняли кубки и одновременно выпили мед.

Разумеется, Саламандер связался с Невином через пламя и рассказал ему об открытии Джилл. Какое-то время Невин не мог ничего делать, кроме как расхаживать взад-вперед в комнате больного, дав выход своим эмоциям. Отвращение, горе, ярость – все эти чувства владели им одновременно и заставляли его послать нечто вроде проклятий по адресу богов, равно как и всем остальным сильным мира сего, за то, что они позволили произойти подобному. То, что Родри мог умереть, было ужасно; то, что он мог умереть медленной смертью в руках извращенцев – разрывало сердце. Как всегда, он ругал, в первую очередь, себя. Должно было быть какое-то предостережение, которое он проглядел, он должен был что-то предпринять, чего не предпринял. Каждый раз, глядя на борющегося за жизнь Рииса, видя, как раненый, задыхаясь, болезненно ловит каждый глоток воздуха, его высокоразвитое воображение рисовало угрожающие картины – Родри в руках Ястребов. Он снова и снова гнал от себя эти мысли, запечатывая их образом пылающей пентаграммы пока, наконец, разум его не успокоился.

Теперь он мог думать. Хотя первой его мыслью было ринуться в Кермор, несмотря на необходимость оставаться на месте, он отказался от этого намерения, так как путешествие заняло бы слишком много времени. К тому времени, когда он доберется до Кермора, Саламандер и Джилл могут уже быть на сотню миль от него. Кроме того, если враг уехал водой, что скорее всего так и было, они и их жертва, несомненно, уже далеко. Невин рассуждал следующим образом: они никогда не смогли бы пронести бесчувственного человека мимо портовой стражи и таможенных офицеров в самом Керморе, но нет ничего более легкого, как вывезти его из города в фургоне, затем погрузить на прибрежное судно и отправить в какой-нибудь менее охраняемый порт, где… где что? Это «что» ставило Невина в тупик. Если Ястребы хотели просто замучить его до смерти, или же даже просто убить его, то почему они не захватили его во время его длинного пути в Кермор или во время его остановки в Днище, где убийство считалось легким времяпрепровождением, несмотря на присутствие людей гвербрета? Зачем вся эта волокита с кораблями и эти маленькие игры, во время которых они рисковали в любой момент потерять его? А кроме того, кто под этим проклятым богом небом нанял их? Это интересовало Невина в первую очередь.

Он затряс головой и зарычал, как загнанный в угол медведь, и снова продолжил свою ходьбу. По крайней мере, это водное путешествие объясняет, почему с помощью скриинг невозможно было найти след Родри. Если они находились довольно далеко от суши, у мастеров темного Двуумера не было никакой необходимости устанавливать печать над своей жертвой, потому что даже великие мастера Двуумера не могут производить скриинг через большое пространство воды, в особенности в океане. Безбрежные потоки и сдвиги эфирных сил разрушают изображения, они служат, своего рода, щитом перед тем, кого надо спрятать, пытаться увидеть спрятанного таким образом человека, все равно, что пытаться обычным зрением рассмотреть что-либо сквозь густой слой тумана или дыма. Пока Ястребы будут держать Родри за сотни миль от берега, ни один знаток Двуумера в мире не сможет найти его.

– Я полагаю, что они в чем-то играют с нами, – заметил Невин толстому желтому гному.

Гном задумался, нахмурившись, затем вспрыгнул на деревянный сундук и принялся ковырять кончики пальцев.

– У нас есть одна надежда, – продолжал Невин, – они могут потребовать за него выкуп или что-то в этом роде. Если это, в самом деле, соответствует действительности, то они держат подальше от него свои грязные руки, по крайней мере до того, как они начнут вести переговоры.

Гном повернулся к Невину и кивнул, давая понять, что понял его. Так, как это маленькое создание на протяжении долгих лет сопровождало его, у него начали зарождаться зачатки сознания. Гном вдруг напрягся, вскочил на ноги и указал на дверь. Как только Невин обернулся, раздался стук и вошел паж.

– Миледи Ловиан интересуется, свободны ли вы, господин. У наших дверей только что появился Талит из Белглеафа.

– Тогда пойди приведи жену гвербрета, я спущусь, как только она появится.

Невин пробормотал под нос несколько отборных ругательств, затем взял себя в руки, собираясь выяснить при встрече, что замышляет лорд.

Войдя в большой зал, Невин к большому своему облегчению, увидел, что Талит не единственный гость за почетным столом. По правую руку от тиэрина сидел Слиген, он жадно пил пиво, глядя поверх кружки на Талита. Слиген, толстый, краснолицый мужчина лет тридцати, с пышными светлыми усами, поднялся с места и закричал, обращаясь к Невину:

– А, это вы, знахарь! Идите и расскажите что-нибудь умное этому свиноголовому глупцу, благородному лорду!

– Я требую извинения, милорд! – вскочил на ноги Талит.

– Ты, должно быть, тронулся разумом, распространять такую чепуху о нашем Родри!

Талит открыл было рот, но, взглянув на Ловиан, снова закрыл его. Невин похолодел при мысли, что Талит каким-то образом открыл секрет происхождения Родри. Как в тумане, он пересек зал. С места поднялся Каллен и сделал несколько шагов в направлении спорящих.

– Не соизволите ли вы оба сесть? – спросила Ловиан с металлом в голосе. – Что за чепуху, что ты имеешь в виду, спросила она Слигена.

– Что парень мертв. – Слиген снова сел на скамью. – Ты же не будешь отрицать, Талит, что говорил это, что я слышал собственными ушами? Болтал об этом на турнире. Куча… гм, простите.

Талит вздрогнул и быстро сел на свое место, старательно избегая взгляда Ловиан.

– Простите, ваша светлость, если причинил вам страдание, просто в тот день я выпил немного лишнее и спрашивал, почему люди короля не могут найти парня, если он живой.

Слиген собрался было что-то выпалить, но Невин положил тяжелую руку ему на плечо, заставив его замолчать.

– Я не обижаюсь на вас, милорд. – Голос Ловиан казался более слабым, но не больше. – Я сама думала об этом. Да садитесь же, Невин! Не парите здесь над всеми!

– Простите меня, ваша светлость. – Невин сел рядом со Слигеном.

– Никто не может сказать, почему Родри активно скрывается от королевской стражи. Я понятия не имею, в чем причина.

По лицу Талита скользнуло странное выражение, словно намек на презрение, но он поспешно подавил его. Слиген с шумом поставил кружку на стол и наклонился вперед. – Достаточно! – прорычал Слиген, – с меня довольно твоих презрительных усмешек и жеманных слов. Достаточно!

Лицо Талита налилось кровью. – Я просто поинтересовался, лорд Слиген, почему его не могут найти. На протяжении лет он был серебряным клинком, не так ли? Неизвестно, чем он занимался.

Слиген нарочито медленно поднялся на ноги. – Ты оскорбляешь сына миледи у нее на глазах?

– Отнюдь, – встал напротив него Талит, – я просто интересуюсь.

До того, как успела вмешаться Ловиан, к ним поспешил Каллен и, встав между ними, почтительно поклонился обоим. – Извините, лорд Слиген, если кто-то и должен отвечать на оскорбление миледи, то это я. Это моя обязанность.

Талит побелел и быстро сел. – Простите меня, ваша светлость, боюсь, что я забылся. Неопределенное положение в хане начинает действовать на всех нас.

– Совершенно верно, – слегка кивнула в ответ Ловиан. – Я обещаю вам, что как только мы получим новости о Родри, Совет Выборщиков тут же будет их иметь.

– Примите мою нижайшую благодарность, ваша светлость.

Несмотря на то, что Талит продолжал держаться вежливо и вскоре ушел, Невин заинтересовался этим лордом. – Почему он так уверен, что Родри мертв? Может ли он каким-либо образом быть связанным с похищением?

– Будь они все прокляты! – воскликнул Саламандер. – Пусть у них сначала сгниют зубы, затем носы. Пусть их глаза наполнятся слизью, а уши звоном. Пусть у них ослабнет дыхание и их сердца трепещут в них. Пусть их яички затвердеют, а члены станут мягкими.

– И об этом ты размышляешь во время завтрака? – спросила Джилл. – Я никогда не думала, что знатоки Двуумера ругаются.

– Это верно, когда за ними стоит сила. Увы, мои проклятия ничего более, как слова, пустые, бессмысленные слова, это только способ облегчить сердце. – Он встал из-за стола и подошел к окну. – Черт побери еще и этот туман! Пусть он съежится, пусть исчезнет, пусть превратится в воздух!

Джилл подняла глаза от своей овсянки, чтобы посмотреть на клубящийся за окном туман, словно бы игнорируя проклятия Саламандера.

– Что там не так с этим туманом? – спросила она.

– Ни одно каботажное судно не выйдет в море, а нам нужен корабль.

– Нам нужен корабль?

– Да, моя горлица, нам нужен корабль. Пока ты спала, я тут обдумал кое-что. Твои успешные действия в Днище навели меня на мысль, или, если быть точным, на много мыслей, большинство из которых я отверг. – Он обернулся к ней, усаживаясь на подоконник. – Очевидно, нам надо отправиться в погоню за этим Бритеном. Если бы Ястребы и в самом деле хотели спрятаться от нас, мы ничего бы не узнали, несмотря на то, что ты навела страх в Днище. Вместо этого, они оставили ключ, такой простой, что даже люди гвербрета в состоянии понять, что к чему. Нам остается разгадать: то ли Бритен оставил фальшивый след, чтобы сбить нас с верного пути, то ли второе – он намерен заманить нас в ловушку. Инстинкт подсказывает мне, что верно второе предположение.

– О! Но как мы пойдем по следу и избегнем ловушки?

– Я подозреваю, что они недооценили нас. Насколько я знаю, они прекрасно знают, что я знаю Двуумер, но готов поспорить на последний медяк, они не подозревают, что ты тоже знаешь его. Я также уверен, что они не знают, насколько искуссно ты владеешь мечом.

– Очень хорошо. Я буду очень рада встречи с ними.

– Не сомневаюсь. Я… – Его прервал стук в дверь.

Открыв дверь, Джилл увидала сонного мальчишку лет шести.

– Извините, господин, но там на улице человек говорит, что хочет побеседовать с вами, но Па не разрешил ему войти, а послал меня, чтобы я спросил, может ли он подняться к вам?

– В самом деле? А как он выглядит?

– Он из Бардека, весь покрыт шрамами и от него странно пахнет.

– Странно пахнет? Что это, черт побери, может значить? – Джилл дала парнишке медяк и сказала, чтобы тот привел гостя.

Через несколько минут появился тавернщик из «Кровавой руки». От него и в самом деле исходил запах, но это был не запах грязи или парфюмерии – это был запах страха, это был резкий, неприятный запах пота, которым истекал обуянный ужасом человек. Как только за ним закрылась дверь, тавернщик бросился к ногам Джилл.

– Убей меня! Не заставляй меня больше ждать, умоляю тебя! Я прождал всю ночь, это ожидание сводит меня с ума!

Совершенно растерянная Джилл засунула согнутый большой палец за пояс меча и попыталась улыбнуться жестокой кривой улыбкой, пытаясь выиграть время, но Саламандер, казалось, все сразу понял. Он быстро отошел от окна и пристально посмотрел в глаза тавернщику.

– Я мог бы с удовольствием убить тебя, – сказал гертфин бесцеремонно, – но, вероятно, в этом нет надобности.

– Но я рассказал. Я выдал имя Бритена. Мне никогда не могло прийти в голову, что вы можете испытывать меня.

Когда Саламандер неприятно захихикал, Джилл вдруг поняла: тавернщик принимает их за Ястребов.

– Ничего подобного, – вмешался Саламандер. – Братство есть не что иное, как банда братьев. Ты когда-нибудь встречал братьев, у которых нет в сердцах чувства соперничества? Встречал ты когда-нибудь старшего брата, который добровольно отдаст младшему конфету? Если да, то ты встречал настоящего брата.

Жизнь вернулась в лицо тавернщику. – Понимаю… так вам в самом деле нужен этот Родри?…

– Это наше дело, собака! – Саламандер так двинул в живот тавернщику, что тот издал хрюкающий звук. – Но ты не рассказал всего, что знаешь, так ведь? Расскажи мне все, или я заколдую тебя и сделаю так, что ты спрыгнешь с пирса и утопишься!

Торопливо вытирая рот тыльной стороной ладони, тавернщик согласно кивнул, затем судорожно сглотнул слюну и, наконец, заговорил:

– Они везут его в Слайт. Я не знаю зачем. Но я слышал, как в разговоре с двумя компаньонами Бритен упоминал Слайт…

Джилл это ни о чем не сказало, Саламандер же в удивлении заворчал. – Я должен был догадаться об этом, – сказал он. – Ну, ладно, собака. Ползи в свою канаву, но если ты только упомнишь о нас кому-нибудь…

– Никогда! Клянусь всеми богами обоих наших народов!

Дрожа и обливаясь потом, он с трудом поднялся на ноги и побежал к двери. Закрывая за ним дверь, Джилл слышала, как он протопал по коридору.

– Слайт? – угрюмо повторил Саламандер. – Плохое предзнаменование, голубка, действительно некудышнее предзнаменование.

– А где это? Я никогда не слышала о нем.

– Я не удивляюсь, так как о нем мало кто знает. Но должен сказать, что ты нагнала достаточно страху на этого труса. С кем я буду путешествовать, с ядовитой змеей?

– Будем надеяться. Говорят, что сами гадюки невосприимчивы к яду. – Джилл замолчала, пораженная внезапной мыслью. – Интересно, если этот парень видит повсюду Ястребов, потому что столкнулся с ними однажды. Эти шрамы…

– О, только не это. Я забыл, что мало что знаешь о Бардеке. У него, несомненно, следы ножа. Видишь ли, там это, своего рода спорт. В одной руке держишь нож, а другую, обмотанную мягкой прокладкой, используешь как щит. Тот, кто первым сделает шрам – победил. У богатых людей есть свои любимцы и они осыпают их подарками. Не вызывает сомнения, откуда у нашего друга деньги на таверну, но исходя из того, что она в Днище, он или не слишком удачлив, или…

– О, боги! Так ты специально разболтал обо всем?

– Да, это в самом деле облегчает душу и я выгляжу глупцом в глазах наших врагов, а как раз я этого и хочу. Кто воспринимает серьезно глупца и гадюку?

– Тогда, решено. Ты болтаешь, я – шиплю.

– Пришло время поболтать кое о чем в порту. Мы хотим купить проезд до Форта Мананнан. Это быстрее, чем ехать весь путь верхом, а там мы сможем приобрести лошадей для завершения нашего путешествия.

– Но куда мы направляемся?

– В Слайт, разумеется. Ах, моя маленькая горлица, основной сюрприз ждет тебя впереди.

Так как отправка одиночного заключенного под конвоем в Абервин случалась очень редко, то Перрену пришлось несколько дней гнить в королевской тюрьме, каждый последующий день был похож на предыдущий. Оставалось лишь спать да сплетать узоры из кусочков соломы. Он был почти рад, когда утром пришел Мадок и объявил, что после обеда он будет отправлен.

– В Кермор идет галера с депешами, у них найдется место для конокрада. Оттуда я переправлю тебя на купеческое судно. Я не советовал бы тебе пытаться бежать. Хозяин судна – грозный человек.

– О… э… меня это не волнует. Я не умею плавать.

– Очень хорошо. Когда пребудешь в Абервин, будь откровенен с моим дядей, он подумает, как спасти твою шею.

– Я полагаю, что должен благодарить вас, но почему-то у меня не находится слов благодарности.

Во многом неожиданно для него Мадок искренне рассмеялся и вышел.

Путешествие вниз по реке было быстрым и плавным, галера достигла Кермора как раз в то время, как Джилл и Саламандер покидали его. Когда его передавали людям гвербрета, Перрен почувствовал присутствие Джилл, но почти тут же потерял ее след. Подталкивая, его привели в форт гвербрета Ладоика, где он провел тяжелую ночь в крошечной камере, которая оказалась к тому же холодной и сырой из-за стоявшего в Керморе густого тумана. Утром за ним пришли двое воинов гвербрета, ему связали за спиной руки и повели в порт. В конце длинного пирса стояло длинное торговое судно, ожидающий на трапе человек был самым крупным мужчиной, из тех, что доводилось когда-либо встречать Перрену. Рост его был, приблизительно, семь футов, у него были неимоверно мускулистые руки и плечи, кожа у него была такая темная, что казалась черной, как смоль с голубоватым отливом. Его присутствие было таким грозным, как и говорил об этом Мадок; холодный, спокойный взгляд его глаз напоминал Перрену конюшего.

– Это королевский узник? – голос его был настолько зычным и глубоким, что, казалось, что он прогромыхал по пирсу, как катящаяся бочка.

– Да, это он, господин Элейно, – ответил один из стражников. – Производит не слишком сильное впечатление, верно?

– Ладно, если лорд Мадок хочет купить проезд до Абервина для горностая в летнем меху, я не буду спорить. Ведите его на борт.

Элейно схватил Перрена рукой за воротник и приподнял на несколько футов над землей. – Если ты не будешь доставлять мне беспокойство, я тебя не трону. Понял?

Перрен пискнул что-то похожее на «не буду». Элейно поднял его над бортом и бросил на палубу, затем крикнул двум матросам, таким же черным и огромным, каким был сам:

– Спустите его в камеру и следите, чтобы в течение путешествия у него была пища и свежая вода.

Хотя это было порядочно со стороны хозяина будки, что он заботится о пропитании своего узника, это была пустая трата времени. Как только корабль вышел из порта, в открытое море, желудок Перрена решил вывернуться наизнанку. Он лежал на соломе, стонал и желал умереть. Время от времени к нему спускался кто-либо из матросов, чтобы проверить, как у него дела, но за все тридцать часов путешествия ответ был один и тот же. Он смотрел на них воспаленными глазами и умолял их повесить его. Когда, наконец, корабль прибыл в Абервин, они вынуждены были нести его на руках.

Лежать на пирсе было подобно раю. Перрен ухватился обеими руками за грубое, грязное дерево и готов был целовать его, в то время, как резкий морской ветер обвевал его голову, проясняя мозги и прогоняя остатки морской болезни. К тому времени, когда приехала повозка из форта гвербрета, он чувствовал себя почти бодро. Даже перспектива быть запертым в очередной камере не испортила его настроения. Солома в камере была грязная, но она покрывала еще более грязный твердый земляной пол.

Его хорошее настроение испарилось, когда Перрен понял, что здесь холодно, и становится все холоднее. День был туманным, серым, резкие порывы ветра проникали сквозь зарешетчатое окно. У Перрена не было ни одеяла, ни даже плаща. Несмотря на то, что он забился в угол и укутал ноги соломой, он не переставая дрожал. К тому времени, когда Перрен услышал, что кто-то подошел к его двери, он вовсю чихал. Дверь распахнулась, пропуская старика, он был высоким, седовласым, одет в серые бригги и рубашку с вышитыми у ворота красными львами. Как только он начал говорить, Перрен почувствовал судороги, или, вернее, он принял это ощущение за судороги. Ему казалось, что на него прыгнули невидимые коты, и что они дерут его когтями, так глубоко и болезненно, что он отчаянно закричал и принялся извиваться.

– Прекратить! – приказал старик. – Я вам сказал, прекратите немедленно!

Перрен послушно успокоился, когда боль стихла, он задумался, почему этот старик обратился к нему во множественном лице?

– Извини, парень. Меня зовут Невин, я дядя Мадока.

– Вы тоже колдун?

– Да, и будет лучше, если ты будешь делать то, что я тебе скажу, иначе… иначе я превращу тебя в туман! Теперь, продолжим. Глядя на тебя, я могу сказать, что ты очень болен, у меня есть разрешение регента держать тебя под стражей в комнате, а не здесь.

Перрен чихнул, вытер нос рукавом, затем поднялся на ноги, отшвырнув в сторону солому и спрашивая себя, что это за новый скачок в его жизни. Когда он встретился взглядом с Невином, этот взгляд проник в самую его душу, пришпиливая его к невидимой стене, пока знаток Двуумера не спеша обследовал его разум. Наконец, тряхнув головой, Невин освободил его.

– Ты, в самом деле, запутался и очень. Я вижу, почему Мадок прислал тебя ко мне. Но кроме этого, ты близок к смерти. Ты осознаешь это?

– Это просто простуда, милорд. Вероятно, я подхватил ее на этом отвратительном корабле.

– Я имею в виду не простуду. Ладно, идем.

Проходя через двор, Перрен поднял голову и посмотрел на комплекс брока, он заметил, что башни, вроде бы, раскачиваются взад и вперед. Только позже он понял, что горит в лихорадке. Невин вынужден был помочь ему взбираться вверх по лестнице в небольшую комнату одного из полуброков. Перрен был поражен, какой силой обладал этот старик когда тот втащил его в дверь и положил на кровать.

– Сними ботинки, пока я разожгу огонь.

Исполнение этого указания требовало таких усилий, что у Перрена едва хватило сил забраться под одеяло. Он уже почти засыпал, когда в комнату вошел Элейно, хозяин привезшего его сюда корабля. Но он так устал, что разговор Невина с Элейно не мог помешать ему заснуть.

– Он не богатырь, не так ли? – спросил Невин.

– Это как раз то, что я сказал, увидев его в первый раз. – Элейно полуозадаченно покачал головой. – Хотя, конечно, столько дней морской болезни не способствуют хорошему виду.

– Кроме того, его недавно хорошенько избили. Ты ведь видел, что у него не достает зубов, и свежие шрамы… Саламандер сказал, что наш Родри схватил его на дороге.

– Я удивляюсь, как он до сих пор жив.

– Также, как и я. Саламандер говорит, что не имеет понятия, почему Родри не убил его, кстати, как и я. Ну, да ладно, он жив, а наше замешательство при нас. Посмотри на его ауру.

Склонив голову к плечу, немного расфокусировав взгляд, Элейно изучающе обследовал ауру спящего Перрена.

– Я никогда не видел ничего более странного, – сказал Бардекен наконец. – Все цвета неверные, и все внутренние звезды разбалансированы. Ты действительно уверен, что это человеческое существо?

– Что? А кто это еще может быть?

– Не имею понятия. Просто я никогда в жизни не видел человека с такой аурой, ни человека, ни эльфа, ни карлика.

– Да, ты прав, над этим стоит подумать. Если это какое-то чужеродное существо, попавшее в ловушку в человеческое тело – это многое объясняет. К сожалению, по всей вероятности, мы никогда не узнаем правды. Он очень болен.

– Ты думаешь, что сможешь спасти его?

– Я не знаю. Я сделаю все, что смогу, несмотря на то, как он поступил с Джилл. В конце концов, он страдает и, кроме того, нам следует выяснить все о этом странном существе. Но, о боги. Все, чего мне не хватает сейчас, так это дополнительной ноши!

– Я тоже подумал об этом. Если тебе нужна моя помощь, мы останемся здесь на зиму. Я могу послать с другим кораблем весточку об этом моей жене.

Невин начал было говорить, но почувствовал, что у него что-то не в порядке с голосом. Он понял, что готов разрыдаться. Пораженный Элейно положил ему руку на плечо.

– Я ценю это, – заикаясь, наконец произнес Невин. – О, боги, как я устал!

– Милорд Мадок, я больше не знаю, о чем думает король, – сказал Блейн. – И я признаю, что это ранит мое сердце. Может я слишком давил на него?

– Все может быть. Наш сеньор обидчивый человек, и ревнивый. Мадок заколебался, покачивая кубком с медом, потом продолжил: – С другой стороны, я думаю, что гвербрет Савел может больше повлиять на холодность нашего сеньора, чем вы, действуя с недостаточным тактом.

Блейн удивленно заморгал. Хотя он достаточно хорошо сознавал, что у него не достает придворной лести, он как-то не обращал на это особого внимания. Они сидели в комфортабельных покоях Мадока в верхней части одного из броков дворцового комплекса. В большой комнате помимо двух мягких стульев, обычного стола и большой жаровни, пылающей по случаю прохладного вечера, находилась также книжная полка со стоящими в ней двумя десятками книг. Блейн считал это удивительным; он никогда в жизни не видел одновременно столько томов за пределами храма Умм.

– Хотя говорить об этом, в свою очередь, бестактно с моей стороны, – с извиняющейся улыбкой сказал Мадок. – Примите извинения, ваша светлость, но эта история с вашим кузеном начинает раздражать меня. Он родом из Абервина, и, если король не отзовет его из ссылки, то… – он беспомощно раскинул руки.

– Вы совершенно правы. Я боюсь просить о второй аудиенции. Я опасаюсь вызвать раздражение нашего сеньора и испортить этим все окончательно. Должен вам сказать, что очень вам благодарен за все, что вы сделали. Вы можете рассчитывать на меня, в случае необходимости.

– Благодарю вас, но у знатока Двуумера свой интерес в нашем Родри.

– Кажется, что это так. – Блейн отхлебнул меду и поставил кубок на стол. Когда он был при дворе, то предпочитал действовать рассудительно и был всегда настороже. – Я не считаю, что вправе спросить почему.

– Конечно. Но это не секрет. Когда Родри был еще ребенком, Невин получил по поводу него знамение. У Элдифа и Родри одна вэйр.

– О… – не мог вымолвить ничего более Блейн. – О…

Мадок улыбнулся, затем поднялся и беспокойно подошел к окну, посмотрел на ночное небо, по которому скользили облака, полузакрыв луну. В этот момент он отчетливо напомнил Блейну Невина, воинственно выпрямленный, он смотрел в окно, и, казалось, видел гораздо больше, чем просто вид из окна. Гвербрет снова задался вопросом, в самом ли деле старик ему кровный родственник? Хотя раньше он сомневался в этом, сейчас родство начало казаться ему правдоподобным.

– Значит так, – сказал конюший, – я посмотрю, смогу ли я сам переговорить с нашим сеньором. Так как я никогда раньше не просил аудиенции с глазу на глаз, то, вероятно, мне удастся сделать это. Завтра все выяснится.

Каботажное судно прибыло в Форт Мананнан ранним, ясным днем, свежий, прохладный ветер предвещал о наступлении осени. Джилл с явным облегчением снова ступила на твердую землю. Охваченная радостным чувством ощущения земли под ногами, она едва слышала, о чем говорит Саламандер, выгружая их вещи на край пирса. Наконец, некоторые его слова привлекли ее внимание.

– …нельзя останавливаться на постоялом дворе, это слишком опасно.

– Наверное, ты прав, – сказала Джилл, – у меня здесь в городе есть друг, но я не думаю, что он примет тебя.

– Что? Как нелюбезно, моя горлица. Почему не примет?

Джилл наклонилась к нему и прошептала:

– Потому, что он карлик, он думает, что все эльфы – воры.

– А я считаю его народ олухами и пьяницами, чтоб ему пусто было! Но ты, в общем, права. Нам лучше достать лошадей и отправиться в путь.

– Мы могли бы все же заглянуть к Ото, – снова вспомнила о кузнеце по серебру Джилл. – Он может посоветовать, где лучше купить лошадей.

Дом Ото был на окраине города, у реки. Над дверью висели три серебряных колокольчика, которые по очереди нежно зазвенели, когда Джилл толкнула дверь. Они вошли в прихожую, узкий закуток круглого дома, отделенный от остального помещения плетеной перегородкой. В перегородке вместо двери висело грязное зеленое одеяло.

– Кто там? – раздался голос Ото.

– Серебряный клинок Джилл с другом.

Вытерев тряпкой руки, кузнец вышел в прихожую, оттолкнув одеяло. Он с подчеркнутой подозрительностью посмотрел на Саламандера.

– Твои вкусы в отношении мужчин становятся хуже и хуже, Джилл. Ты бросила одного ублюдка эльфа ради другого, но этот хлыщ до кончиков пальцев!

У Саламандера от удивления отвисла челюсть, но, прежде чем он пришел в себя, Джилл начала торопливо говорить:

– Я вовсе не бросила Родри, Ото! Это его брат, а не мой любовник.

– Хм, в хорошую семью ты собираешься войти! – Он помолчал, более внимательно рассматривая Саламандера. – У тебя должно быть чертовски проворные пальцы, парень, раз ты так хорошо одет. Я не впущу тебя в мою мастерскую, это факт.

– Но послушай! Я не вор!

– Ха! Это все, что я могу сказать тебе: Ха! Так что ты от меня сегодня хочешь, Джилл?

– Совета. Есть в городе честный торговец лошадьми?

– Есть, но не в городе, а, примерно, в миле к северу отсюда. Его зовут Бевет, он мне что-то вроде друга. За много лет я сделал для него немало причудливых гвоздей. Скажи ему, что это я послал тебя. Отправляйся по дороге, ведущей из города вдоль реки в северном направлении, затем, у буковых деревьев, сверни налево.

– Милю? – со стоном переспросил Саламандер. – Идти целую милю?

Ото так закатил глаза, что, казалось, он останется без них.

– А что, у вашей милости сегодня размякли ноги? Джилл, на твоем месте, я нашел бы другой род, куда идти замуж.

– Они выросли бы в твоих глазах, если бы лучше узнал их.

– Как мох, или плесень.

– Я требую, чтобы ты извинился, – вспылил Саламандер. – Я не собираюсь стоять здесь и выслушивать оскорбления!

– Не сомневаюсь, что тебя оскорбляют, где бы ты не появился.

Саламандер открыл было рот для ответной реплики, но Джилл резко толкнула его локтем.

– Пожалуйста, прости его, Ото. Если у тебя есть карта Оутглена, я взглянула бы на нее. Я хочу посмотреть что там расположено на востоке.

– Погоди. – Он подумал, почесывая голову корявым пальцем. – Что-то вроде этого у меня есть и ради нашей старой дружбы, я пойду посмотрю. А ты присматривай за этим фасонистым парнем пока меня здесь не будет.

Ото вышел, откинув одеяло. Через одну-две минуты они услышали звук передвигаемых предметов, шорох, удары, перемежающиеся проклятиями.

– Пусть бы боги лишили его бороды! – прошипел Саламандер. – Наглец, назвать меня вором!

– Ладно, успокойся, он не имел это в виду буквально.

– Ты сама такая же, как он, просить его простить меня!

– Ладно, я просто пыталась все сгладить. Тшш, он идет.

С победным видом Ото вынес пожелтевший, растрескавшийся свиток. Он подошел с ним к окну и осторожно развернул, Джилл и Саламандер пристроились возле него, стараясь заглянуть в карту. На ней, в основном, было изображено побережье Оутглена, у Джилл было отчетливое ощущение, что эту карту начертили задолго до того, когда провинция была в самом деле основана. На востоке, за Фортом Мананнан была изображена группа островов, известных под названием Пиг и Пиглето, но деревня Бригветен, которая находилась на севере от них, отсутствовала. И дальше, в восточной части пергамент был пустой, за исключением изображения с надписью «здесь повсюду драконы».

– Драконы? – переспросила Джилл. – Это, наверное, прихоть переписчика и ничего больше.

– Совершенно верно, – сказал Саламандер. – Все драконы Дэвери живут в северных горах.

– Что?!

– О, я просто пошутил, – он сказал это так поспешно, что Джилл поняла, что Саламандер что-то скрывает. – Это история другого времени. А теперь посмотри на эту маленькую реку, вот здесь, моя горлица. Это Табавер? Как раз в ее дельту мы направляемся.

– Я никогда не слышала, чтобы там был какой-нибудь город.

– Конечно. Вот почему я говорил тебе о сюрпризе.

Саламандер говорил ни о чем, добавляя, для разнообразия, правду.

Купив лошадей – крепкого, серого жеребца для Саламандера и выносливого гнедого для Джилл, а также вьючного мула, они направились на восток, следуя вдоль прибрежной дороги, ведущей в Кинглен, до которого было около пяти дней пути. В этой части путешествия дорога была посыпана гравием и хорошо утоптана, она пролегала среди фермерских хозяйств где фермеры уже начали собирать золотой урожай пшеницы. Сам Кинглен был небольшим провинциальным городом, выросшем из большой деревни; с покупкой провизии у них не было никаких проблем. Когда они спрашивали о дороге впереди, их встречали изумленные взгляды и откровенные насмешки.

– Впереди ничего нет, – сказал один кузнец, – ничего, кроме травы.

– Может быть и так, – сказал Саламандер, – но неужели никто никогда не интересовался, что там впереди? Наверняка кто-нибудь, да ездил, просто так, чтобы взглянуть.

– Зачем? – сплюнул на грязную дорогу кузнец, – там ничего нет.

В первые два дня путешествия Джилл была вынуждена согласиться с кузнецом, она начала спрашивать себя, не сошел ли Саламандер с ума. Поначалу дорога превратилась в грязную тропу, затем в олений след, затем, где-то в пятнадцати милях от Кинглена совсем пропала. Саламандер спустился к самому берегу и остаток дня и весь следующий день они ехали по плотному песку у самой кромки воды. Целой стаей появился дикий народец, они толпились вокруг, садились на седла и ехали вместе с ними, бежали рядом по дороге, водоворотом кружились в воздухе, поднимались из серебристых волн с шумом обрушивающихся рядом. Когда Джилл и Саламандер разбили вечером лагерь, они сели вокруг аккуратными рядами, как будто ожидая выяснить у Джилл, когда Саламандер собирается им спеть. Когда он запел, они зачарованно слушали пение, но как только он кончил, все спириты тут же исчезли.

На четвертый день Джилл, все-таки ждал сюрприз. Они покинули берег и обогнули остров, чтобы найти другую дорогу. Дорога нашлась, от долгого неупотребления она превратилась в узкую тропу среди высокой травы приморских лугов, но она бежала вперед прямо и целенаправленно. К полудню они подъехали к одичалому фруктовому саду, под переплетенными ветвями деревьев гнили на земле осыпающиеся яблоки. Сразу за садом находилась круглая, поросшая травой насыпь, которая выглядела как остатки деревенской стены; внутри Джилл разглядела впадины округлой формы, на этих местах когда-то стояли дома. Как только Джилл с Саламандером подошли ближе к руинам, дикий народец исчез.

– Ты знаешь, что здесь произошло? – спросила Джилл.

– Она была сожжена пиратами.

– Пиратами? А что им было нужно от фермерской деревни? Клянусь, здесь нечего было грабить.

– Да, здесь в самом деле не было ни золота, ни серебра, но все равно, деревня имела богатство. Рабы, моя горлица, рабы для продажи в Бардеке. Нападавшие убили всех мужчин, от которых было больше беспокойства, чем они того стоили, и забрали на карак<*6> всех женщин и детей. Видишь ли, рабы Дэвери редкость на островах, экзотика, а следовательно дорого ценятся, как западные гунтеры<*7> на лошадином рынке в Элдифе. Тут когда-то было много маленьких деревень, разбросанных по всему побережью, теперь ничего не осталось.

– Громы и молнии на их головы! А что, местный гвербрет не мог положить этому конец? Почему они так долго безнаказанно занимались разбоем?

– Местный гвербрет находится отсюда на расстоянии ста пятидесяти миль, моя хорошая. В конце концов пираты сами прекратили свой промысел. Они опустошили всю местность, здесь не осталось ни одной деревни, на которую можно было бы безнаказанно совершить налет.

– Так ты думаешь, что тот кузнец из Кинглена должен был знать об этом?

– Конечно. Он просто отказался говорить об этом. Этот город, должно быть, живет в страхе, что в один прекрасный день эти мерзавцы обнаглеют и придут за ними.

Но самый большой сюрприз ожидал Джилл два дня спустя. Прибрежные скалы становились ниже и ниже, переходя постепенно в дюны, поросшие травой. По мере их продвижения на восток, трава становилась все гуще; появились маленькие речушки, земля стала более влажной, то там, то сям начали встречаться деревья, растущие у небольших ручьев и водоемов. Совершенно неожиданно они нашли дорогу, покрытую бревнами поверх грязи. Сколько Джилл не пыталась расспросить Саламандера, тот лишь усмехался и просил ее обождать. Вскоре дорога привела их к рыбацким хижинам, разбросанным на песчаной бухте на берегу широкого, мелкого устья реки. В гавани стояли корабли, несколько обветшалых рыбачьих лодок, а также три лоснящихся карака и две галеры, все с подозрительно выглядевшим снаряжением на носах.

– Дьявол его возьми! – вырвалось у Джилл. – Это очень похоже на баллисты!

– Это они и есть Помнишь, я вчера рассказывал тебе о пиратах? Здесь они зимуют. У них здесь целый город, в верховьях реки и дальше, фермы кормят их. Это, моя горлица, и есть Слайт!

В течение нескольких минут Джилл сидела в седле словно бы в шоке, глядя на мирный порт. На морском берегу среди разбросанных деревьев виднелись другие строения, вдалеке виднелись крыши довольно большого города. Наконец, к ней вернулся дар речи. – Раз ты так много знаешь о этом городе, то почему ничего не рассказал о нем одному из гвербретов Эйтглена?

– Я пытался, но они не стали меня слушать. Видишь ли, единственный способ овладеть Слайтом, это иметь флот боевых кораблей. Ни у кого из здешних гвербретов его нет.

– Они могут обратиться с ходатайством к королю.

– Конечно – и передать часть своей независимости нашему сеньору. Ни один гвербрет не обратится за помощью к королю, пока его, образно говоря, не припрут к стене. Королевская помощь несет вместе с собой и определенные обязательства, моя голубка.

– Ты говоришь, что эти ублюдки гвербреты добровольно позволяют этим свиньям размножаться здесь только потому, что не хотят просить короля о благосклонности?

– Совершенно верно. А теперь, идем и перестань разговаривать со мной на эту тему. Неосторожное слово в Слайте может стоить перерезанного горла.

Спускаясь в порт, Джилл обратила внимание, что на песке стоят деревянные подставки, на которых сушилась на зиму рыба. Сильно воняло протухшими рыбьими внутренностями, головами и хвостами, не такой резкий запах исходил от самой рыбы, пахло также тиной.

– Совсем упустил из виду эту особенность Слайта, – сдавленным голосом сказал Саламандер, – надо было захватить с собой ароматические шарики.

Город тянулся с севера до побережья, примерно, милю. Дорога шла через болотистую местность среди частокола из цельных бревен, залитых битумом, чтобы не проникал гнилостный запах. Эта мера защиты казалась Джилл большой самонадеянностью; в случае осады, эти стены вспыхнут от пары брошенных в них факелов. Хотя ворота, совсем как в форте, имели обитые железом двери, стражи около них не было.

– Попасть в Слайт легко, – сказал Саламандер, – а вот выйти – это уже вопрос.

– Между прочим, а что ты здесь делал раньше?

– А это, моя соловушка, совсем другая история, теперь, покамест, мой рот на замке.

За стенами находилось, примерно, пять сотен домов, стоящих по обочинам хорошо мощенных булыжником улиц. Хотя большинство домов были добротными и свежевыбеленными, над всем висел густой смрад. Джилл решила, что со временем люди привыкают к нему, как привыкают к смраду на улицах больших городов. В центре находилась оживленная торговая площадь, которая выглядела совсем как в торговый день в городах всего королевства, здесь были коробейники, ремесленники, демонстрирующие в деревянных будках свои товары, фермеры, разложившие свою продукцию прямо на одеялах, тут же были выставлены плетеные из ивовых прутьев клетки с кроликами и цыплята, привязанные за ноги к длинным жердям. Покупатели, тем не менее, были не совсем обычными – это были мужчины, с раскачивающейся походкой матросов, все при мечах и женщины с густо покрытыми бардекской косметикой лицами. Когда Джилл и Саламандер проходили мимо рынка, ведя за собой лошадей, местный народ лишь бросал на них взгляд, старательно отводя потом его в сторону без всякого признака любопытства. Очевидно, в Слайте не задавали вопросов.

Торговая площадь была окружена постоялыми дворами и тавернами, их было гораздо больше, чем полагалось бы городу такого размера. Должно быть, в клиентах здесь недостатка не было. У одного из постоялых дворов процветающего вида, во дворе мощеном булыжником, стояли на привязи четыре лошади. Джилл схватила Саламандера за руку. – Видишь этого гнедого жеребца? Кажется, он принадлежит одному нашему знакомому.

Пробормотав проклятия, Саламандер замедлил шаг, продолжая однако продвигаться вперед, кося при этом краем глаза в сторону лошадей. Не так давно этот жеребец принадлежал Родри; сейчас на нем вместо обычного военного седла было более легкое седло, немногим более небольшой подушки, легкие поводья; с таким снаряжением ездили или курьеры, или же совершали прогулки ради удовольствия.

– Совершенно очевидно, что у него теперь новый хозяин, – заметил Саламандер. – Не надо смотреть туда так пристально, моя горлица, это невежливо.

Отвернувшись, Джилл, мимоходом оглядела разнообразные постоялые дворы, хотя внутри у нее все клокотало от гнева. С этого времени, каждая улица, каждый житель этого вонючего города были ее врагами. Ей захотелось поджечь его стены, корабли, убивать каждого, спасающегося из этого пламени. Саламандер перебил ее приятные мечты. – Мы держим путь на постоялый двор. Я выбрал его, так, как кроме нас там никого не будет, но все равно, следи за каждым своим словом.

В конце узкой улочки находился небольшой постоялый двор, выстроенный в бардекском стиле, у него была облупившаяся крыша и сырые пятна на стенах. В грязном дворе стояли конюшни с провисшей крышей, разломанный фургон, свинарник. Они слезли с лошадей около корыта с водой; из основного строения вышел мужчина лет пятидесяти, в его устремленном на Саламандера взгляде сквозило что-то вроде тревоги.

– Никак ты вернулся в город, гертфин?

– Совершенно верно, любезный Дамрек. Как я мог жить, чтобы снова не увидеть твое красивое лицо, не увидеть снова восхитительный Слайт, не вдохнуть снова его пьянящий воздух?

– Такой же болтун, как и всегда? Кто это с тобой?

– Мой телохранитель. Позволь представить тебе Гелена, настоящий серебряный клинок, который убил первого человека, когда ему было не больше семнадцати лет.

– Хм, чертовски правдоподобно.

Джилл выхватила кинжал и располосовала его кожаный фартук от воротника до живота. Завопив, Дамрек отскочил назад, схватившись за развевающиеся половинки фартука.

– В следующий раз сделаю то же самое с твоим жирным горлом, – сказала Джилл.

– Ну что ж, парень, теперь убери эту штуку и идем выпьем по кружке хорошего пива.

Саламандер выбрал угловую комнату на втором этаже, оба окна которой выходили на конный двор, отсюда хорошо было видно, если вдруг в Слайте возникнет какая-либо тревога. Джилл и Саламандер сложили свои вещи, замкнули дверь на большой висячий замок, после чего спустились в таверну. Маленький мальчик помешивал над очагом в железном котле жирное жаркое, в то время как Дамрек рубил кинжалом на столе репу. Джилл и Саламандер налили себе пива из открытой бочки, выловили оттуда несколько мух и присели неподалеку.

– И что на этот раз привело тебя в Слайт? – спросил Дамрек. – Если ты, конечно, не против ответить на мой вопрос.

– Я не против этого твоего вопроса, просто сейчас я не готов на него ответить. Что касается Гилена, он ищет здесь своего старого приятеля, с которым делил и радости и печали во многих битвах. Парень, кажется, из Кермора отправился на восток, так я подумал, что возможно разузнать о нем кое-что в Слайте, так как сам он из Элдифа, хорошо управляется и с судном, и с мечом.

– Здесь всегда найдется работенка для таких ребят.

– Совершенно верно. Его зовут Родри из Абервина.

– Хм. – Дамрек всецело сосредоточился на рубке репы. – Никогда не слышал о нем.

– Он мог назваться другим именем. Это красивый парень, высокий, темноволосый, с глазами эльфа, на поясе у него серебряный кинжал.

– Никогда не встречал такого. – Дамрек схватил вторую репу и принялся ожесточенно крошить ее. – Но это ничего не значит. Он мог найти место на корабле и сразу же отплыть.

– Может быть, может быть. Такие люди на дороге не валяются.

Дамрек натянуто улыбнулся над своей репой и ничего не сказал. Саламандер улыбнулся Джилл, приподняв одну бровь, как бы давая ей понять, что не следует верить ни одному слову хозяина постоялого двора. Он мог не волноваться, не было необходимо знать Двуумер, чтобы понять, когда тебе лгут в лицо.

Выпив пиво, они пошли прогуляться по городу. Ярмарка начала расходиться; фермеры и ремесленники упаковывали непроданный товар и грузили его в фургоны, хныкали усталые дети, жены тщательно подсчитывали дневную выручку. На разбросанной соломе храпели несколько пьяных; что-то вынюхивали собаки; расхаживали размалеванные проститутки, высматривающие пиратов, которые сводили бы их в таверну или куда еще. Проходя мимо постоялого двора, где они видели лошадь Родри, Джилл и Саламандер обнаружили, что она исчезла.

– Бесполезно разыскивать ее нового хозяина, – обронил Саламандер с мрачной уверенностью. – Никто не скажет нам правды.

– Не сомневаюсь. Что же теперь делать? Сидеть в таверне, в надежде подслушать что-нибудь интересное?

– Не уверен. Я…

– Гертфин! Саламандер! Черт побери, стой!

Навстречу им спешил довольно плотный, темноволосый мужчина с длинной черной бородой, заплетенной в шесть аккуратных косичек.

– Снилен, распрекраснейший из трюмных крыс! Ты еще жив?

– Как видишь, и чертовски рад тебя видеть, парень. Подготовил для нас хорошие истории?

– Кое-что имеется, но на этот раз я привез с собой телохранителя.

Хохоча во все горло, Снилен хлопнул Джилл по спине. – Он осторожный, твой наемник. – Он снова засмеялся, демонстрируя отсутствие нескольких зубов. – Но ты абсолютно прав, никогда не знаешь, чего ждать от этих ребят, когда они напьются. Трезвые, они полны уважения к человеку, рассказывающему такие удивительные истории, но когда напьются… – он пожал своими массивными плечами. Идемте выпьем по кружке пива за мой счет, ты Саламандер и твой приятель серебряный клинок.

Хотя они пришли в любимую таверну Снилена, Саламандер выбрал стол, где бы он мог сидеть спиной к стене и имел хороший обзор из окна. Краснощекая светловолосая девушка принесла кружки темного пива, замешкавшись при этом у их стола, бросая томные взгляды на Саламандера, пока Снилен не прогнал ее, шлепнув по пышному заду.

– Она хочет видеть тебя не из-за твоего красноречия, гертфин. Помолчав, пират рассмеялся собственной шутке. – Так когда ты все-таки приехал?

– Только сегодня. Мы остановились на постоялом дворе у Дамрека, так как когда я бываю в Слайте, мне нравится останавливаться в отдаленных местах.

– Действительно, неплохая мысль. Что привело тебя сюда, смею я спросить?

– Да, это довольно странная история. Мне необходим твой совет. Мы ищем серебряного клинка, но когда я спросил о нем Дамрека, то он увильнул от ответа. Позволь мне спросить тебя, ты не обязан отвечать, скажи только, не должен ли я забыть о этом парне и никогда впредь о нем не расспрашивать.

– Договорились.

– Его зовут Родри из Абервина.

– Попридержи язык. Даже не спрашивай, почему.

– Понятно. – Саламандер предостерегающе посмотрел на Джилл, толкнув ее при этом в бок. – Спасибо.

Саламандер принялся болтать с Сниленом, но Джилл молча сидела над кружкой пива. Ей хотелось вынуть клинок и выбить правду из этого подонка. Ее сдерживало только то, что она была здесь в соотношении одна к ста, удержали Джилл от этого порыва. Саламандер заказал очередную порцию выпивки, под нажимом Снилена он пил уже третью кружку, оставаясь при этом трезвым, что было свойственно эльфам. Он сыпал шутками, заставляя Снилена смеяться до слез, заказал еще пива, вскоре они уже были окружены толпой заинтересовавшихся слушателей, которые, раскрыв рты, слушали анатомически неправдоподобную историю о кузнеце и дочке мельника.

– И так его молот поднимался и опускался, – закончил историю Саламандер. – И выпрямил ее конный пропашник.

Согнувшись от смеха, Снилен так хлопнул Саламандера по спине, что тот едва не свалился со скамьи. Пробормотав извинения, он подхватил гертфина и усадил на место. Саламандер по-приятельски обнял его за плечи и что-то прошептал на ухо. Хотя Джилл видела, что поначалу тот отшатнулся, ей не удалось ничего расслышать из-за поднятого пиратами шума, которые требовали еще историй. Саламандер позволил Снилену уйти и был вынужден рассказать очередную историю, еще более непристойную, чем прежняя.

Лишь через час Саламандер смог избавиться от своих почитателей, которые при его уходе совали ему добытые нечестным путем серебряные. Он шел впереди, держа руку на рукоятке меча, Джилл чуть поодаль, зорко следя за карманниками. Выйдя на главную улицу, Саламандер обернулся к ней: – У меня плохие новости. – Что ты говоришь! А что ты спросил у Снилена?

– У умницы Гелена острый взгляд, – улыбнулся ей Саламандер. – Никогда нельзя недооценивать силу настоящего товарищества, непристойную болтовню и все остальное. Я использовал эффект неожиданности, дав ему понять, что знаю на самом деле больше, чем он думает. Вопрос состоял в том, получил ли кто-либо прибыль за нашего Родри, оказалось, что да, они заработали двадцать золотых монет.

– Двадцать? Но это неимоверно большая лут за серебряного клинка. Должно быть, они знают, что он наследник Абервина.

– Лут? А, ты не поняла. Не цена крови, моя соловушка, а просто цена. Я вижу, Джилло, что ты вела счастливую, отгороженную от реального мира жизнь, далекую от бед, превносимых визитами жестоких людей…

– Перестань толочь воду в ступе, а то я перережу тебе горло.

– Как бестактно, ну, ладно. Перейдем к делу. Они увезли Родри в Бардек, чтобы продать его там как раба.

Джилл открыла было рот, но не могла вымолвить ни слова.

– Я опасался нечто подобного, – продолжал Саламандер. – Вот почему, в первую очередь, мы посетили прекрасный Слайт. Кое-кто считает Родри чрезвычайно неприятной личностью. Ты видела, что Снилен вздрагивает при каждом напоминании о нем, и я уверяю тебя, что это неспроста. Хотя у него много пороков, трусов среди них не водится.

– Бардек! Гром и молнии, как мы туда попадем?! Сейчас Кермор покидают последние корабли, пока мы туда доберемся…

– Зимой на южном море свирепствует сумасшедший шторм. Знаю, знаю, нам нужен корабль. Можно идти, ехать рысью, бежать, даже танцевать, но, увы, перед бурными волнами мы бессильны. Туда слишком далеко плыть. Следовательно, нам надо плыть немедленно. Мы находимся в месте, где в порту стоят неплохие корабли. Тебя это не наводит на никакую мысль?

– Но послушай, это же пираты! Если мы выйдем в море с этими подонками, они могут захватить нас и тоже продать как рабов! Я не одолею в борьбе двадцать человек!

– А, вот мы и становимся скромными! Но, конечно, ты права: никогда нельзя доверять пиратам. Слова пиратам недостаточно. Когда общаешься с этими ребятами, действует одно – страх. А теперь идем, перекусим что-нибудь, а я тем временем все обдумаю.

Поев лепешек с сыром и жареным луком, они вернулись в центр города. Солнце к этому времени уже село; в большинстве городов в такое время улицы пустеют, но здесь они были полны людей, некоторые были с фонарями или с факелами, они торопливо шли по своим делам; другие – попросту стояли на углах, поджидая кого-то. Многие вели ослов с вьючными седлами и уздечками, украшенными колокольчиками, которые мелодично звенели. В сгущающихся сумерках, с холодным морским бризом, относящим в сторону большую часть зловония, Слайт имел странно веселый вид, он был больше похож на город, готовящийся к празднику, чем на город убийц. Эти невинные на вид люди помогли увезти Родри к какой-то ужасной вэйр, единственное, что хотела Джилл – это видеть их всех мертвыми. Все вокруг становилось неестественно ярким, резким: колокольчики начали звенеть как гонги, огонь факелов казался неимоверно большим пламенем, потные лица вокруг – приняли угрожающие размеры и раздулись, обычный закат солнца пылал как море крови. Неожиданно Саламандер схватил ее за руку, тряхнул ее хорошенько и утащил ее в уединенную аллею.

– Что случилось? – шепотом спросил он. – Ты выглядишь, как смерть.

– В самом деле? О, боги. – Джилл закрыла трясущимися руками лицо, глубоко хватая открытым ртом прохладный воздух. – Я не знаю, что со мной. Я… я размышляла над разными вещами, и вдруг весь мир вокруг стал странным, совсем как тогда, когда я была с Перреном. Должно быть, я подключилась к этой силе, даже не сознавая этого.

Саламандер тихонько застонал. – Это также опасно, как вызывать демона! Мы не можем говорить здесь об этом, так что попытайся контролировать себя.

Джилл лишь кивнула в ответ, неожиданно она почувствовала сильную усталость. Мир вокруг казался раскрашенным более яркими, чем обычно, красками, но он был не таким, каким она привыкла видеть его. Они зашли в таверну на углу рыночной площади, она состояла из одной большой круглой комнаты с необычно высоким потолком. Когда девушка-служанка принесла им пиво, Саламандер спросил ее о высоте комнаты.

– О, ребята тут немного поспорили и нечаянно сбили факел в солому. Вспыхнул пожар, выгорело все, в том числе и пол второго этажа.

– Должно быть, это было великолепное зрелище, – сказал Саламандер. Извини, Джилло, я на минутку.

Как только Саламандер вышел через заднюю дверь, девушка тут же подсела на скамейку рядом с Джилл. Это было хорошенькое существо не старше семнадцати лет, голубые глаза были подведены бардекской краской для век. Ее светлые волосы были искусно завиты и украшены маленькими ракушечными гребнями по бардекской моде, но одета она была в обычный наряд Дэвери.

– Ты, наверное, чувствуешь себя таким одиноким рядом с этим болтающим гертфином, – сказала она. – Как насчет небольшой компании, а, Джилло?

Джилл была слишком ошеломлена, чтобы что-нибудь ответить. Это была явная ловушка. Хотя она обдурила множество мужчин, большинство женщин раскусывали ее с первого взгляда. Когда девушка положила ей руку на бедро, она отпрянула.

– О, так ты такой застенчивый? Гертфин говорит, что ты его телохранитель, но могу поклясться, что ты немного больше, чем просто телохранитель. О, не обижайся. Существуют такие мужчины и они не докучают мне, это их причуды, всегда говорю я. – Она взяла кружку Джилл и рассеянно отхлебнула из нее. – Меня всегда интересовало, почему гертфин всегда такой застенчивый с нами, девушками. Она помолчала, потом плутовски улыбнулась: – Но ты так молод и все такое прочее. Ты не думаешь, что должен попробовать кусочек другого мяса, просто, чтобы сравнить?

Слишком взволнованная, чтобы что-либо сказать, Джилл в отчаянии оглядывалась вокруг, она заметила, что начала собираться публика, – окружив их кольцом стояли ухмыляющиеся пираты и проститутки. – Тревога, – прошептал кто-то – через заднюю дверь входил Саламандер.

– Что все это значит? – яростно протолкался сквозь толпу Саламандер. – Ты, маленькая дрянь! Охотишься в моих угодьях?

Медленно, драматическим жестом Саламандер указал на свою кружку, которую девушка все еще держала в руке. Из его пальцев выскочило голубое пламя, ударило в кружку, пиво закипело, из него пошел пар. Пронзительно закричав, девушка бросила кружку на стол, вскочила на ноги, запутавшись при этом платьем за скамью, и, спотыкаясь побежала прочь. Остальные зрители отпрянули назад с проклятиями и криками.

– Ты, сука, – сказал Саламандер, обращаясь к Джилл, – готов поклясться, что ты стоишь ее!

Кое-кто из пиратов в толпе схватились за мечи. Саламандер засмеялся воющим смехом и снова махнул рукой. Раздался раскат грома, гулом отозвавшийся в таверне; повалил дым; сплошную темень пронзил свет молнии. Проститутки закричали и бросились к двери; мужчины отступили, крича и посылая проклятия. Саламандер принялся метать гром и молнии в проеме двери. Истерично завизжав, проститутки снова бросились в толпу.

– Ни один не выйдет! – кричал Саламандер. – Вы, грязные идиоты! вы вонючий рой мух, кружащий над свиными потрохами! Кого вы осмелились так нагло оскорблять?!

Грациозно взмахнув рукой, Саламандер вскочил на стол, в центр неожиданно образовавшегося пурпурного водоворота из дыма и принялся хохотать с такими глубокими музыкальными переливами, с таким удовольствием, с каким мог смеяться тот, в жилах которого течет кровь эльфов. Задыхающиеся, с побелевшими лицами пираты и проститутки, уцепившись друг за друга, сбились у стены. Девушка, из-за которой поднялась вся эта кутерьма, встав на четвереньки, подползла к остальным.

– Так, – растягивая слова, зловеще сказал Саламандер. – Свиньи! Дерьмо! Вы принимали меня за болтуна-дурака? Не более, чем игрушкой, стоящей ниже вас в вашей похоти и кровопролитиях! Ха! Разве отважился бы слабый человек ходить по улицам Слайта? – Саламандер сделал драматическую паузу и оглядел присутствующих. – Если я только захочу, то могу сжечь эту дыру до основания, и вы, ублюдки, изжаритесь вместе с ней.

Как иллюстрацию, он послал сверкающую молнию в бочку с пивом, поверхность которой тут же охватило пламя. Опять заверещали проститутки; мужчины ринулись вперед; но как только прогорело дерево, пиво загасило огонь.

– Еще кто-нибудь сомневается в моих силах? – продолжал Саламандер.

Все одновременно отрицательно закачали головами, как колышущиеся ветром колосья. С холодной, жесткой улыбкой Саламандер продолжал:

– Ну и прекрасно, свиньи. Возвращайтесь к вашим мерзким развлечениям, но помните меня, обращайтесь со мной так, как я этого заслуживаю.

Он спрыгнул со стола и сел рядом с Джилл. Над залом повисло долгое, подобное остаткам дыма, молчание; затем постепенно пираты начали перешептываться. Одни возвращались к своему пиву, другие, более слабые душой, выскальзывали за дверь. Когда воцарился обычный шум, Саламандер обнял Джилл за плечи и, притянув ее поближе, прошептал:

– Это должно на некоторое время возбудить у них глубокое чувство набожности, а? Он снова заговорил обычным голосом: – Девушка! Унеси эту отвратительную обуглившуюся кружку и принеси свежего пива!

Поклонившись, вся дрожа, служанка бочком подошла к их столу и схватила влажной тряпкой все еще дымящуюся кружку. Когда она вернулась со свежим пивом, она сделала им реверанс, как придворная дама, а потом как можно быстрее убежала прочь. Саламандер приветственно поднял кружку и отхлебнул приличный глоток.

– Итак, мой вероломный Гилен, ты получил урок, ты усвоил его?

– При всем при том да, – сказала Джилл, про себя она находила странной всю эту его болтовню. – Но я не вполне уверен, что заслужил его.

Новость распространилась по городу почти так же быстро, как Двуумер-пламя Саламандера. В дверях таверны и у окон небольшими группами появлялись пираты и городские жители, они просовывали в таверну головы, смотрели на Саламандера и быстро исчезали. Наконец, быстрыми шагами в таверну зашел Снилен, он потряс гертфину руку, искренне смеясь при этом. Как сказал Саламандер, трусость была ему несвойственна.

– Я кляну себя, что пропустил такое зрелище, – сказал Снилен, садясь рядом и ни о чем не расспрашивая. – Я бы с удовольствием посмотрел, как эти свинячьи ублюдки бежали от тебя, колдун.

– У тебя еще есть шанс, если кто-нибудь доставит мне беспокойство.

– Это чертовски малый шанс, если, конечно, ты не останешься здесь надолго.

– Я и в самом деле, не задержусь здесь долго. Мне, приятель, понадобится твоя помощь. До зимы мне надо добраться до Бардека. Ты не знаешь, кого-нибудь, делающего последний рейс в этом сезоне? Я хорошо заплачу за наш проезд.

Снилен дал знак принести ему пива, раздумывая между тем над вопросом.

– Нет, я никого не знаю, – сказал он, наконец. – Но ты можешь поговорить с Батхвеном. Он обычно зимует то ли здесь, то ли в Пастуре, но ты все равно сходи к нему; в зависимости от того, сколько ты заплатишь, он может продлить летний сезон.

– Можешь не сомневаться, что сумма будет соответствующая. Мне позарез надо в Бардек: великолепные пальмы; сверкающий песок; богатые купцы с их мешками золота и драгоценностей.

– Должно быть, такого человека, как ты там ждет большой барыш. Зачем тебе все это, черт побери! Любой их караван может запросто стать твоим!

– Я предпочитаю выманивать золото из лап купцов, но ты прав, там меня ожидает барыш. Тот образ жизни, которым я предпочитаю жить, стоит недешево, а моя маленькая распутница любит роскошь. Жаль, насколько легко развращаются эти молодые парни.

Когда Снилен фыркнул от смеха, Джилл не знала, чье горло она бы перерезала с большим удовольствием – Снилена, или Саламандера.

– Но этот Батхвен пусть лучше не пытается доставить мне какую-нибудь неприятность, – продолжал гертфин. – Я могу поджечь дерево одним щелчком пальцев, как ты знаешь, а корабль, и ты тоже великолепно знаешь, сделан из дерева.

Снилен молча улыбнулся.

– Я вижу, что ты понял меня, – любезно улыбнулся ему в ответ Саламандер. – Я должен быть уверен, что славный Батхвен также хорошо поймет меня. Где мы можем найти этого принца океанов, этого свирепого морского волка?

– В «Зеленом попугае», но я не собираюсь говорить ему все это.

Батхвен был самым высоким человеком из всех, которых доводилось встречать Джилл, но, в тоже время, это был и самый тощий человек. Плечи у него были такими же узкими, как его узкие бедра, длинные руки свисали как веревки, они все были покрыты рубцами, лицо его все состояло из острых углов и длинного, унылого носа. Потому воодушевлению, с которым он приветствовал предложение Саламандера, можно было сделать вывод, что он не относится к разряду очень удачливых пиратов. У него была потрепанная, но годная для плавания по морю, как он сказал, рыбачья лодка, с командой в пятнадцать человек. Все они, как он клялся, были верные люди и умели держать рот на замке. Саламандер, чтобы быть уверенным в их верности, щелкнул пальцами, разжег в таверне очаг. Когда, вспыхнув, пламя распространилось на толстые поленья, Батхвен побледнел.

– Прямо до Бардека, без всяких колебаний, – сказал пират, с трудом проглотив слюну. – Будем идти с такой скоростью, с какой только позволит ветер.

– Великолепно! – сказал Саламандер. – Ты сможешь взять на борт лошадей, или мне надо их продать?

– На вашем месте я бы их продал. Для лошадей это тяжелое путешествие, ведь у меня небольшое торговое судно. В Бардеке вы сможете купить хороших лошадей.

– Последую твоему совету. Когда мы отплываем? Я ненавижу ждать.

– Завтра на рассвете, когда отойдет прилив. Это вас устроит?

– Да. Мы должны встретиться на пристани, когда еще будет темно.

Когда они вернулись на постоялый двор Дамрека, то обнаружили, что рассказ об инциденте в таверне бежал впереди их. Дамрек вел себя совершенно иначе. Он подобострастно дал им фонарь, не переставая кланяться, подобно вороне, пьющей воду, чтобы они могли осветить ведущую в их комнату лестницу. Как только дверь была надежно заперта, Саламандер упал на матрац и хохотал, пока не закашлялся. Джилл повесила на гвоздь в стене фонарь и свирепо посмотрела на Саламандера.

– О, боги, – выдохнул Саламандер, когда к нему вернулась способность разговаривать, – это и в самом деле была лучшая шутка в моей жизни, а их у меня было немало, моя голубка Джилл.

– Не сомневаюсь, – холодно сказала Джилл.

– Ах! – На лице Саламандера угасла улыбка, он сел, обхватив длинными руками колени. – Мне кажется, тебя рассердила моя уловка, мои необычайные речи, пылающее пламя и все последующее, но ведь если эти ребята не будут считать нас такими же жестокими и опасными, как они сами, они не станут нас уважать, независимо от того, сколько намеков по поводу Двуумера мы сделаем. Мне не улыбается перспектива одной прекрасной ночью быть выброшенным за борт, когда мы будем в открытом море.

– Да, все это верно, но к чему было устраивать это шоу? Почему нельзя было просто поджечь что-нибудь и, таким образом, напугать их?

– Джилл, – укоризненно посмотрел на нее Саламандер, – ведь это было бы совершенно не смешно.

Уже несколько дней Блейн не мог спать спокойно. Обычно он одевался, затем беспокойно ходил взад и вперед по многочисленным коридорам королевского дворца и спрашивал себя, к чему он понапрасну тратит время в Форте Дэвери. Вскоре ему надо будет отправляться в долгое обратное путешествие в Гум Пекл, а не то с наступлением зимы он окажется запертым вдалеке от дома в королевском городе. Этим, заслуживающим особого внимания вечером, он, практически, без всякой цели, проходя мимо покоев Мадока, решил зайти к нему. Стоя у двери, он увидал пробивающийся из-под нее свет. Пока он стоял, не решаясь постучать, к его облегчению, дверь открылась, на пороге стоял Мадок, уже одетый в ночные бригги.

– А, это вы, Блейн. Я все равно не мог уснуть, спириты сказали мне, что вы идете. Идемте выпьем по бокалу на ночь.

Блейн поспешно огляделся вокруг и не увидел никаких спиритов, он решил, что опасность ему не грозит и можно войти. Мадок налил им обоим темного пива, приправив его корицей и гвоздикой из Бардека.

– Что вас привело ко мне?

– Не волнуйтесь, ничего особенного, извините, что потревожил вас.

– Тогда я вам кое-что расскажу, – сказал Мадок, протягивая ему кружку с пивом. – Садитесь.

Они сели около жаровни, которая светилась вишнево-красным жаром в продуваемой насквозь комнате. Блейн с удовольствием отхлебнул крепкое черное пиво.

– Я планировал встретиться с вами утром, – сказал Мадок. – У меня есть новости. Король, наконец, соизволил сказать мне, что завтра на рассвете он посылает в Абервин герольда.

– Черт побери? Зачем?

– Никто этого не знает. Очевидно, наш сеньор раздражен Савелом еще больше, чем вами, он никому не говорит ни слова. Все, что я знаю, это что герольд везет важное официальное сообщение. Оно может касаться возвращения Родри из ссылки, так же как и созыва Совета Выборщиков для решения вопроса о выборе нового наследника. О, боги, а может быть, это касается всего лишь повышения налогов, откуда я знаю!

Блейн пробурчал что-то под нос и сделал большой глоток.

– Конечно же я уже дал знать об этом Невину, – сказал Мадок.

– Великолепно. Послушайте, могу я задать все тот же вопрос, где Родри? Мне кажется, вы уже знаете это.

Мадок помолчал, изучающе рассматривая лицо Блейна, как будто вычитывал там какую-то информацию. – Думаю, что так, – наконец сказал он. – Вы можете поклясться мне, что это останется между нами?

– Клянусь честью моего рода.

– Ладно. Родри в Бардеке. Его враги увели его туда и продали в рабство.

– Что они сделали? О, боги, я должен повесить их за это! Я посажу их на кол и выпотрошу! Какая наглость! Продать моего родственника, как какого-то ублюдка, в рабство!

– Ваша светлость, Я могу вас попросить сесть на место?

Блейн был крайне удивлен, когда обнаружил, что он стоит. Он глубоко вздохнул и сел на место.

– Помимо всего прочего, ваша светлость, он все-таки жив.

– Да, это так. Блейн еще раз вдохнул полную грудь воздуха и напомнил себе, что он ничего не может сделать прямо сейчас, так как на дворе стоит ночь. – Интересно, удастся ли мне нанять корабль до Бардека в это время года, такой корабль, чтобы на нем смогла разместиться значительная часть моего войска?

– Вы не сможете этого сделать, ваша светлость, а кроме того, было бы неразумно с вашей стороны отправляться за ним. Я считаю, что вы будете более необходимы здесь, когда он весной вернется сюда, – сказал Мадок, и задумчиво добавил: – Если нам, несмотря ни на что, удастся вытащить его оттуда.

– У меня огромная вера в силу Двуумера, милорд.

– Благодарю вас. Будем надеяться, что справедливость восторжествует.

По мягкой качке корпуса корабля, узник понял, что они становятся на якорь где-то в порту или ином месте. Какое-то время он просто лежал на соломенном тюфяке и оглядывал место своего заключения, которое было совершенно пустым. Вначале путешествия оно было полно коробок и тюков. Как много времени прошло? Недели. Он не был уверен, сколько именно. Когда он поднялся на колени, на лодыжках звякнули кандалы, ему стоило немало трудностей добраться до иллюминатора и поднять занавес из промасленной кожи. Его ослепило яркое солнце, из глаз потекли слезы, но спустя некоторое время он смог различить длинный белый берег и крутые отвесные скалы за лесом мачт. Порт был похож на все порты. Их корабль раскачивался между двумя городами, это единственное, что он знал. Правда, он знал также, что находится в водном пространстве Бардека. Ему несколько раз говорили об этом захватившие его в плен, как будто было важно, чтобы он знал это. Теперь он повторил это вслух: – Я в Бардеке. – Это было то немногое, что он знал о себе.

Он поднял руку и посмотрел на свою бледную кожу, говорившую о том, что он из Дэвери. Хотя он знал, что такое Дэвери и где он находится, он не мог вспомнить ничего, что касалось его лично, но его тюремщики говорили, что он родился там, в Дэвери, в провинции Пайдон, если говорить точнее. Он помнил также оба его родных языка и немного из языка бардекцев, то, что он знал до пленения. Одним из его наиболее стойких воспоминаний было то, как он изучал этот язык, будучи ребенком. Он отчетливо помнил своего учителя, темнокожего человека с седыми волосами и доброй улыбкой, который говорил, что он должен учиться прилежно из-за того положения в жизни, которое он занимает. Что это было за положение, он не помнил. Наверное, он был сыном купца; это было вполне разумное предположение. Во всяком случае, он был далек от того, чтобы говорить по-бардекски бегло, те далекие уроки научили его в общем понимать, о чем идет речь и задавать простейшие вопросы. На некоторые эти вопросы он получал ответы; чаще всего, нет. Услышав позади себя шум, пленник отпустил штору и отвернулся от иллюминатора. По лестнице спускался человек по имени Гвен, под рукой он держал небольшой матерчатый мешок.

– Одежда для тебя, – бросил ему мешок Гвен. – Туника и сандалии. Бардекская одежда. Сегодня ты покидаешь корабль. Рад?

– Не знаю. А что потом?

– Тебя продадут.

Узник кивнул, обдумывая сказанное. Так как они уже говорили ему, что он раб, эта новость не была для него неожиданной. Ему даже удалось подслушать, как кто-то говорил, что он стоит хороших денег, так как он является экзотическим товаром, как редкая порода собаки. Пока пленник одевался, Гвен прошелся среди остатков ящиков и тюков, как бы проверяя, не забыл ли он чего.

– Гвен, ты знаешь, как меня зовут?

– Да. А что, тебе никто не говорил? Талиэйсен.

– Спасибо. Мне было интересно.

– Не сомневаюсь. Он помолчал, глядя на пленника со странным выражением, в котором сквозило едва заметное сочувствие. – За тобой скоро кто-нибудь придет. Удачи тебе.

– Спасибо.

После ухода Гвена Талиэйсен сел на свой тюфяк, гадая, почему такой человек как этот Гвен пожелал ему удачи. Затем, пожав плечами, отбросил эту проблему, как неразрешимую, как и большинство остальных окружающих его проблем. Он несколько раз мысленно повторил свое имя, надеясь, что это поможет пробудить память. Но ничего не всплыло в памяти, ничего абсолютно – ни образ, ни звук, ни единого слова из той жизни, которой он жил до этого утра, недели назад, когда он проснулся на корабле в этой камере. Он помнил только панический страх, когда выяснилось, что он ничего не знает о себе, не помнил, как он оказался здесь в кандалах. В течение нескольких минут он чувствовал себя как очутившийся в клетке зверь, бросаясь на решетки клетки. Но приступ быстро прошел, задолго до того, как его похитители пришли поглазеть на него. В то утро он удовлетворился знанием самого необходимого: памяти у него нет, но он все еще человек, он может мыслить, говорить и он будет бороться, чтобы сохранить свою индивидуальность. На протяжении прошедших недель он пытался выудить из своей памяти осколки прошлого, и он вплетал их в то, что он знал о себе. Теперь к этому можно добавить еще немножко:

– Я Талиэйсен из Пайдона, сын купца, теперь – раб, но ценный раб. Они сказали мне, что меня проиграли в азартные игры здесь в Бардеке. Я помню, что по закону Дэвери нельзя продавать свободных людей, поэтому они захватили меня и привезли сюда в качестве долга, чтобы продать. Я должно быть сын важного купца; как еще иначе человек из Дэвери может очутиться в Бардеке.

Какое-то время он обдумывал этот вопрос, но затем отогнал от себя эти мысли. У него было три воспоминания, которые можно было присовокупить к общей картине воспоминаний. Первое, разумеется – это старый учитель бардекского языка, воспоминание, которое подходит к мысленно выстроенной им истории. Два других были трудными и доставляющими беспокойство. Во-первых – это светловолосая прекрасная девушка. Было довольно логично, что купеческий сын имел жену или любовницу (в воспоминаниях он видел себя в постели с ней), но почему эта девушка была одета не в женское платье, а в мужской наряд? Во втором волнующем воспоминании было еще меньше смысла. Он видел лицо и плечи человека, как бы смутно вырисовывающиеся в дыму или густом тумане; на нем была кольчуга и шлем, по его лицу стекала кровь. С появлением этого образа слышались слова: «первый человек, которого я убил». Но ведь купеческий сын не убивает людей, если только жертвой был не бандит.

Талиэйсен с облегчением вздохнул. Это имело смысл: если он вел караван, а этот парень был бандитом… – у него шевельнулась другая мысль… конечно, конечно! А если эта девушка была его женой и путешествовала вместе с ним? В длинном платье тяжело путешествовать – почему бы не надеть мужскую одежду. Он почувствовал глубокое удовлетворение от того, что, наконец, узор истории начал выстраиваться.

Но удовлетворение это было мимолетным, так как он сознавал, что его захватчики могли лгать ему. Хотя их история была правдоподобной и то, что он помнил о мире, вполне подтверждало их слова. Как тяжело было обо всем этом думать! Временами, он с трудом складывал вместе два слова или вспоминал то, что ему сказали минуту назад; в другое время – весь мир казался странным, далеким и ярко окрашенным, в его разуме происходили странные прыжки и провалы. Когда он задумывался над этим, ему приходило на ум, что он часто испытывал такое ощущение после того, как поест. Вероятно, они что-то подмешивали ему в пищу. Он знал, что где-то в глубине его сознания были причины для того, чтобы думать, что эти люди были из тех, кто одурманивает своих пленников, хотя он не мог в этом поручиться. Он пришел к осознанию того, что на языке метафор можно было объяснить следующим образом: все знания человека похожи на водяные лилии. Каждый цветок плавает на солнце на поверхности пруда его сознания. Но жизнь их зависит от длины их стеблей и корней, которые связывают их с землей. Он чувствовал себя так, словно кто-то размахивал косой в его сознании, оставив лишь несколько сломанных цветов вянуть на поверхности пруда, отрубив все их соединения с землей и другими лилиями. Хотя сравнение было своеобразным, оно подходило как нельзя лучше. Он был в этом уверен.

Через несколько минут он услыхал как на палубе началась небольшая суматоха, корабль качнулся, послышались крики. – Кто-то поднимается на корабль, – подумал он. Он подумал, что ему приходилось бывать на кораблях раньше, что он кое-что знает о них, что это были небольшие корабли, типа галер. Затем он вспомнил, как был на военной галере, стоя на ее резном носу, обдаваемый летящими из-под нее брызгами. Но что купеческий сын мог делать на военной галере? Но ему пришлось прервать обдумывание этого смущавшего его вопроса, так как кто-то поднял крышку люка и в камеру хлынул солнечный свет.

По лестнице спустился немой, издав гортанные звуки, которые, должно быть, означали приветствие. Это был согнутый как краб, покрытый морщинами черный мужчина, он потерял язык много лет назад, как сказал Гвен, однако он не сказал, как это произошло. Позади немого шел человек по имени Бритен. У него была жирная, лоснящаяся борода, за Бритеном следовал высокий, темно-коричневый бардекец, которого Талиэйсен никогда раньше не видел. Он был одет в полотняную белую тунику с красными рукавами, он нес пару деревянных дощечек, смазанных пчелиным воском и костяное перо для письма. Бритен жестом показывал на тюки и паковочные корзины, а следующий за ним парень принялся делать краткие записи цифр и символов на вощеной дощечке. Талиэйсен решил, что это таможенный офицер.

Немой встал на колени и снял с кандалов замок. Не успел Талиэйсен облегченно вздохнуть, как старик взял его за воротник и показал на его шею. Когда Талиэйсен заколебался, к нему обернулся Бритен. – Одень, немедленно.

Талиэйсен покорно подставил шею. Хотя ему было трудно вспомнить детали, он знал, что Бритен причинял ему боль, очень сильную боль, это было раньше. Он ничего не помнил, остался только страх боли, который пробуждался с новой силой, как только Бритен смотрел в его сторону взглядом, похожим на удар плети.

Таможенник прокашлялся и задал длинный вопрос, из которого Талиэйсен ничего не понял.

– Да, Бритен протянул полоску коры, такие полоски в Бардеке использовали вместо пергамента, – вот.

Сморщив губы, таможенник кивнул, внимательно прочитал полоску, время от времени поглядывая на Талиэйсена.

– Дорогой товар, – заметил он.

– Рабы-варвары редкость в наши дни.

Только потом Талиэйсен понял, что таможенник изучал документ на его продажу. Щеки его вспыхнули от стыда: его, жителя Дэвери, свободного человека, как лошадь продавали в чужой стране. Тут же Бритен и таможенный офицер занялись чем-то другим. Для них он был ни чем иным, как обычная сделка купли-продажи, не стоящим ни сожаления, ни насмешек. Когда они закончили свои дела, немой вывел Талиэйсена вслед за ними а палубу. Пока Бритен и официальные лица порта спорили по поводу пошлин, пленник впервые за несколько недель увидел вокруг себя красивый вид.

Порт представлял из себя узкую бухту, примерно, с полмили шириной, вклинивающуюся в высокие скалы бледно-розового туфа. Из невысокого берега выступали четыре деревянных пирса, на берегу среди рыбачьих лодок и пальм были разбросаны хижины и сараи. На вершинах скал располагались, как казалось, более основательные строения в стиле Бардека – длинной прямоугольной формы.

– Город? – спросил Талиэйсен.

Немой утвердительно кивнул, стоявший рядом матрос проследил за их взглядом. – Мелетон, он называется Мелетон.

Талиэйсен повторил название города, добавив его к маленькому запасу имеющихся у него фактов. Насколько он помнил, Мелетон располагался на острове, который назывался Бардектинна, по этой причине, взяв часть этого наименования, впервые посетившие архипелаг Дэвери, ошибочно назвали им весь архипелаг. Прикрыв глаза ладонью от солнца, Талиэйсен рассматривал несколько видных ему строений на вершине скалы. Одно заинтересовало его особенно, это была громадная деревянная постройка, которая была по меньшей мере сто футов в длину, три этажа в высоту, крыша ее изгибалась и вздымалась вверх, как перевернутый корпус корабля. Рядом с ним стояла деревянная статуя высотой футов сорок, она изображала стоящего человека с птицей на плече.

– Храм? – спросил Талиэйсен стоящего рядом матроса.

– Да, Далей-о-контеймо. Проводник альбатросов, отец волн.

– А, поэтому его храм находится в порту.

Матрос кивнул в ответ. Резко дернув цепь, немой повел Талиэйсена от парня, он сделал это так неожиданно, как будто тот представлял какую-то опасность. Он заставил Талиэйсена стать около трапа. Случайно глянув за борт, Талиэйсен чуть не вскрикнул. Сине-зеленая вода кишела спиритами; лица, руки, гривы волос, которые появлялись чтобы тут же вновь раствориться в воде, глаза, которые пристально смотрели на него из солнечных бликов, голоса, шепчущие в пене, длинные тонкие пальцы, которые указывали на него, потом все исчезло. Талиэйсен чувствовал, что надо молчать о увиденном. Он украдкой огляделся вокруг и понял, что кроме него никто ничего не видел. Он почувствовал самоудовлетворение от своих скрытых способностей; в этом он превосходил своих тюремщиков, дикий народец знал его и узнал. Ему только хотелось вспомнить – почему. Вдруг вся палуба заполнилась гномами. Разнообразные существа – высокие голубые, толстые коричневые, тощие зеленые, с окутанным туманом лицами и покрытыми бородавками пальцами, они толпились вокруг него, словно бы утешая. Они похлопывали его, улыбались – затем, также неожиданно, как и появились, исчезли. Он поднял взгляд на подходившего к нему Бритена, который изучал какую-то бумагу, кажется, о погрузке. У Талиэйсена гулко забилось сердце, но затем он успокоился, поняв, что Бритен не видел дикий народец – а может, он вообще не в состоянии видеть его? Талиэйсен подумал, что должен видеть, но он не мог вспомнить, почему ему так кажется.

– Так, все в порядке, – сказал Бритен немому. – Можешь вести его на рынок, незачем его больше кормить.

Немой подмигнул и заулыбался, хитро глянув вслед таможенному офицеру, быстрым шагом уходящего по пирсу. Этот жест был красноречивым подтверждением подозрения Талиэйсена, что с этим купцом что-то неладно. Теперь он был вполне уверен, что документ о продаже был не вполне законным. Как только у него мелькнула мысль позвать таможенника, Бритен снова посмотрел на него. В свете солнца блеснула в его бороде серебряная заколка в форме ящерицы.

– Временами ты напоминаешь мне ребенка, – сказал Бритен. – Я могу все прочесть на твоем лице. Помнишь, что я сделал с тобой, когда ты связанный появился на палубе?

– По правде говоря, в деталях, нет. – От страха он судорожно сглотнул слюну, сквозь пересохшие губы с трудом проникали слова.

– Несомненно, это лучше для тебя, парень. Предупреждаю тебя. С этого времени ты законный раб. Ты понимаешь, что это означает? Если ты попытаешься убежать, за тобой будут охотиться и схватят. Никто в этой стране никогда не поможет беглому рабу. Когда тебя схватят, тебя убьют – но убьют медленно, по кусочку в час. То, что я делал с тобой, не идет ни в какое сравнение с тем, что делают с непослушными рабами. Я слышал об одном бедняге, который умирал два месяца.

– Ты меня понял?

– Да.

Бритен улыбнулся, в его глазах мелькнуло удовольствие, вызванное воспоминанием. Талиэйсен вздрогнул и отвел взгляд. Память пробивалась все ближе и ближе к поверхности его сознания, прижигая боль, как огонь, и причиной было воздействие пальцев его мучителя. Когда он вздрогнул, Бритен тихонько засмеялся, этот самодовольный смех так подействовал на Талиэйсена, что он почувствовал, что его страх лопается как старая веревка. Независимо от того, какой это будет стоить ему боли, он будет бороться, чтобы вернуться назад, или же ему никогда не стать человеком. Он посмотрел Бритену прямо в лицо. – Обещаю тебе, что в один прекрасный день я убегу, и когда я сделаю это, я приду за тобой. Запомни это: однажды я убью тебя за это.

Бритен снова засмеялся, легко, открыто.

– Нам следует выпороть его за это? – спросил он немого на бардекском языке. – Хотя нет, это понизит его в цене. Наверное, я потрачу минуту-другую, чтобы показать ему, кто здесь хозяин.

– Нет. – Между ними встал Гвен. – Ты уже достаточно сделал человеку, который стоит двоих таких, как ты.

Последовало молчание. Бритен оставался опасно спокойным, но Гвен заставил его опустить в замешательстве глаза.

– Так или иначе, у нас нет времени. Отведи его и продай, покончим с этим.

Бормоча что-то под нос, Бритен махнул рукой немому, который так дернул цепь, что Талиэйсен чуть не споткнулся, но под внимательным взглядом Гвена он не осмелился сделать это еще раз. Спускаясь по трапу и идя, проваливаясь в песок, по берегу, Талиэйсен старался вспомнить, каким образом ему удалось завоевать уважение Гвена, но память отказывалась подчиняться ему. Глубоко вырезанные в камне ступени привели их на вершину скалы, прямо к храму, но у Талиэйсена не было времени рассматривать его. Он увидел лишь огромный в виде арки вход, украшенный резьбой, изображающей человеческие фигуры и птиц, но немой зарычал на него и заставил идти быстрее.

Городские ворота были расположены прямо поперек дороги, ведущей из храма. Когда они вошли в них, первым впечатлением Талиэйсена было, что они вошли в лес. Куда ни посмотри, везде были деревья, растущие по обочинам широких, ровных дорог, их сплетшиеся ветви образовывали нечто вроде навеса, затеняя от яркого солнца. Вокруг каждого дома и строения также были густо высажены деревья. Хотя, он узнал растущие там и тут пальмы, но большинство разнообразных деревьев он не видел никогда в жизни: здесь был кустарник с крошечными, растущими гроздьями цветами; высокие, с толстыми стволами деревья с узкими серовато-коричневыми листьями и пряным ароматом; деревья с пурпурными, длиной с человеческий палец цветами. Вокруг стволов деревьев вился виноград, грозя перекинуться на многочисленные разбросанные деревянные и мраморные статуи, разбросанные по небольшим скверам и на пересечениях улиц. Среди зелени стояли длинные прямоугольные дома с похожими на перевернутый корабль крышами, одни из которых охранялись высокими статуями предками теперешних обитателей, другие – чем-то наподобие пары деревянных весел, но очень больших, почти огромных; перекрещенные, они вертикально стояли у входа в дом.

По улицам, или по дороге от дома к дому, постоянно плыл поток людей, все были одеты в туники и сандалии, независимо от того, были это мужчины, или женщины. Правда было и различие: у мужчин на щеках были яркие узоры, в то время, как женщины носили что-то наподобие брошей в искусно завитых волосах, уложенных в вычурные прически. Он смутно помнил, что орнамент и рисунок определяют принадлежность хозяина к определенному «дому» или роду.

Но что удивило Талиэйсена больше всего, так это дети, безнадзорно бегающие стайками по улицам, играющие в общественных местах и частных садах, никто не делал им ни одного замечания. Они были почти нагими, и у мальчиков, и у девочек были лишь небольшие яркие кусочки ткани, обернутые вокруг их бедер. Наблюдая за детьми, Талиэйсен чувствовал себя иностранцем, так как в Дэвери дети были одеты подобно их родителям и работали вместе с ними в мастерских или на фермах.

По мере того, как они шли дальше, дома становились все больше и стояли они на более значительном расстоянии друг от друга. Некоторые из них были изолированы высокими оштукатуренными стенами, разрисованными изображениями животных и деревьев; другие – цветущими живыми изгородями и виноградом. Они прошли между двумя высокими голубыми стенами и попали на площадь квадратной формы, она была втрое больше площади для турниров в Дэвери. Невысокие ступени вели на мощеную булыжником рыночную площадь, почти безлюдную в мерцающую жару. На мраморной скамейке дремал старик; вокруг фонтана, в котором переплелись между собой, плюхаясь в великолепной воде дельфины, бегали друг за другом трое детей.

– Что это? – спросил Талиэйсен, – место для торговли?

– Нет, – ответил Гвин, – это место собраний, куда люди приходят голосовать.

– Голосовать? Я не знаю этого слова.

– Голосовать, это значит выбирать лидера. В выборный день вокруг фонтана расставляют урны для каждого кандидата. Каждый мужчина и женщина кладут в урну своего кандидата гальку. Человек, собравший наибольшее количество камушков становится на три года главой города или государства – арконом.

Гвин мог бы рассказать и больше, но к нему обернулся Бритен и зарычал, чтобы он попридержал свой язык и поторапливался.

– Вон за тем местом, малыш, – прошептал Талиэйсену Гвин, – ты скоро избавишься от него.

«Тем местом» оказалась узкая, но обсаженная деревьями улица, огибающая тыльную сторону огораживающих сады стен. По мере того, как они шли по этой улице, стены становились все ниже, пока не исчезли совсем, появились более бедные и маленькие дома, пока, наконец, и они не перешли в массу хижин и огородов. Там и тут Талиэйсен видел источающие специфический аромат свинарники; каждый держал одну или две небольших серошерстных свиней. Когда они проходили мимо ветхой, полуразвалившейся лачуги, из нее вышла беременная женщина, чтобы накормить борова. Когда ее взгляд упал на пленника, на лице ее отразилась жалость. Все остальные, которых они до того встречали, попросту не обращали на него внимания, точно также, как не замечают полуголодных собак у сточных канав или ярких птиц на деревьях.

Наконец, улица сделала последний поворот и вышла на открытую площадь, где между булыжниками пробивалась сорная трава, копошились цыплята, пронзительно кудахтающие, когда их тревожили делившие с ними жизненное пространство маленькие дети. На другой стороне площади высилась стена, испещренная синими и красными полосами. В центре стены находилась обитая железом дверь. Все доставляло Талиэйсену беспокойство: толстая стена, цветистая, но укрепленная как фортификационное сооружение; мощные ворота, укрепленные, как в фортах в Дэвери. Бритен проследил за его взглядом, улыбнулся особенно неприятной улыбкой и сказал обращаясь одновременно и к Гвину на языке Дэвери: – Здесь вы оба распрощаетесь.

Он заколотил кулаком в дверь, он стучал и стучал, пока не послышался крик на бардекском языке, что хозяин сейчас идет. Дверь со скрипом слегка приоткрылась, а затем распахнулась пошире и Бритену низко поклонился стройный, темнокожий парень лет пятнадцати, одетый в голубую тунику.

– Барума, господин! Чем могу быть полезен?

– Твой отец дома? У меня есть кое-что на продажу.

– Варвар? О, это будет очень интересно.

Они пошли вслед за парнем по узкому коридору в длинную комнату с выложенными синим и белым кафелем полом и потолком и темно-зелеными стенами. С одной стороны было небольшое возвышение, на котором были разбросаны многочисленные подушки самых разных цветов. На нем, скрестив ноги, сидел перед небольшим столиком толстый человек с бледно-коричневой кожей и черными кудрявыми волосами.

– Барума! – он с трудом поднялся на ноги и отвесил глубокий поклон. – Это для меня большая честь. – Он продолжал то-то говорить, но делал это слишком быстро и Талиэйсен не в состоянии был его понять. Он казался больше испуганным, чем переполненным ощущением чести, которую принесло посещение Бритена. Они разговаривали на высоких тонах, размахивая руками, делая драматические гримасы, казалось, они угрожали друг другу, но Талиэйсен заметил, что Бритен настоял на своем. Наконец, перекупщик рабов, которого, как оказалось, звали Бриндемо, бесцеремонно приказал пленнику раздеться, затем провел рукой по его рукам и спине, похлопал по ногам, как перекупщик лошадей, и даже заглянул ему в рот. После этого Талиэйсену захотелось его убить.

– Из Дэвери, не так ли? – спросил его Бриндемо с заметным акцентом. – Следовательно опасный человек. Я говорю на вашем отвратительном языке, понял? Одно неверное слово или движение, и я тебя высеку.

Затем он вновь обернулся к Бритену, который вынул из-за пояса разрешение на продажу и протянул ему. Талиэйсен заметил, что торговец подозрительно сощурился, рассматривая его. Когда он снова заговорил, то делал это более медленно, так что Талиэйсен мог схватывать отдельные фразы. Казалось, что Бритен советовал торговцу продать его на медные рудники высоко в горы юго-запада или же во флот правителя на галеры. У Талиэйсена судорогой свело желудок от страха, когда он услышал это; он достаточно хорошо помнил, что проданные на такие работы рабы долго не живут, а умирая, рады этой смерти. Бриндемо еще раз взглянул на Талиэйсена, и повернулся к Бритену:

– Как много опиума вы давали ему, благородный господин?

– Немного и недолго. Он продолжал говорить что-то непонятное, но что, явно пришлось Бриндемо по душе, так как торговец кивал и улыбался.

Деньги перешли из рук в руки, около двадцати золотых монет, насколько мог разглядеть Талиэйсен. Бриндемо положил документы на продажу в собственный мешочек и пошел проводить Бритена, Гвина до двери, в то время, как его сын держал Талиэйсена за короткую, тугую цепь. Вернувшись, торговец долго и пристально рассматривал своего нового раба. – Ты не сможешь убежать отсюда, Талиэйсен из Пайдона. Если ты это все-таки сделаешь, люди правителя поймают тебя…

– И убьют. Я знаю это.

Коротко кивнув, Бриндемо отомкнул ошейник и снял его с шеи цепь.

– Он может растереть шею и оставить отвратительные шрамы. Нам надо, чтобы ты выглядел хорошо.

– Это имеет значение на рудниках?

– О, ты немного понимаешь бардекский язык? Все лучше и лучше. Рудники? Ха! Барума завтра уезжает, он приезжает сюда раз в год. Откуда ему знать, куда я продал тебя? На рудниках за рабов платят фиксированную цену. Варвары стоят дороже. Твое поведение показывает, что ты обладаешь хорошими манерами и мы продадим тебя в знатный дом. Садись. Между прочим, снаружи, в пределах слышимости находится вооруженный человек.

– Я не буду пытаться бежать. Во-первых, я слишком слаб, а во-вторых, я даже не знаю, где нахожусь.

Засмеявшись, Бриндемо опустил свое грузное тело на подушки и жестом показал пленнику, что он может присесть на край возвышения. Он вынул документы на продажу и еще раз внимательно прочел их, поджав губы.

– Тебя в самом деле зовут Талиэйсен? – спросил он.

– Полагаю, что да.

– Что? Ты должен знать собственное имя.

– Тем не менее, я не знаю. Я не помню абсолютно ничего о своей жизни, за исключением двух последних недель.

– Что? Тебя били по голове или делали еще что-нибудь в этом роде?

– Может быть да, а может и нет. От сильного удара по голове человек может на некоторое время потерять память. Но я не знаю. Никто мне не говорил.

Бриндемо постукивал краем документа по золотой коронке зуба, глядя в пространство поверх подушек.

– Скажи мне вот что, Барума… он причинял тебе боль?

Талиэйсен вздрогнул и опустил глаза в пол.

– Понятно. Так с тобой было легче справиться. За холодными словами торговца сквозило сострадание. – Мне не нравится, когда мои пути пересекаются с ним. Ты винишь меня?

– Никоим образом.

– Но я также не люблю, когда пересекаются мои пути с арконом или законами нашего города. – Он опять изучил разрешение на продажу.

– Если я нарушу закон, это будет также болезненно и, наверное, более дорогостояще, чем столкновение с Барумой.

– Оно поддельное?

– Опиум, наверное, стер твою память. – Он подошел к окну, чтобы рассмотреть разрешение при более ярком свете. – Сделано очень умно, профессионально, за исключением того, что бумага эта от Барумы. Чтоб он уронил подсвечник на подушку и сел на нее! Попытайся вспомнить, кто ты на самом деле. Может быть, я помогу тебе. У тебя есть род и родственники в Дэвери?

– Единственное, что я помню, это то, что отец мой богатый купец.

– А! Несомненно он захочет выкупить своего сына за приличную сумму, если сможет найти его! Постарайся сделать все возможное, чтобы вспомнить. Я не могу долго держать тебя – вдруг вернется Барума и спросит о тебе?

Талиэйсен вздрогнул, но на этот раз он презирал самого себя за этот непроизвольный страх.

– Я вижу, что ты понял, по своему истолковал его содрогание Бриндемо. – Но если тебе не удастся ничего вспомнить, я продам тебя в приличное место, и когда твой любящий отец приедет разыскивать тебя, я скажу ему, где ты находишься. Может быть он достойно отблагодарит меня?

– Конечно. – Талиэйсен сам удивился, насколько легко далась ему ложь, если учесть его положение. – Он всегда отличался щедростью.

– Очень хорошо. – Он хлопнул в ладоши. – Мы накормим тебя и дадим место, где ты сможешь спать.

По его сигналу из двери, расположенной рядом с возвышением появился чернокожий человек. Рост его приближался к семи футам, он был мускулистый, на поясе висел короткий меч, ножны которого, словно бы напоказ, были щедро украшены драгоценными камнями. Даже если бы он был без меча, Талиэйсен не рискнул бы вступать в спор с человеком, ладонь которого была в ширину с человеческую голову.

– Дарупо, принеси ему что-нибудь поесть. Готов поклясться, что он держал его полуголодным.

Малый кивнул, с сочувствием поглядев на Талиэйсена и снова исчез. Пока он отсутствовал, Бриндемо вернулся к игре, прерванной Бритеном. Он передвигал фишки из слоновой кости по игровому полю, бросая предварительно кости; игра была очень похожа на ту, в которую играли в Дэвери. Через несколько минут вернулся Дарупо с глиняной миской овощей в пряном соусе и корзинкой очень тонкого, как пергамент, хлеба. Он показал Талиэйсену как отрывать полоски хлеба и использовать их вместо ложки, подбирая ими жидкую смесь в миске. Несмотря на то, что есть было трудно, еда была восхитительной и Талиэйсен поглощал ее с искренней благодарностью. Он подумал, что его хорошо кормят с коммерческой целью, потому что за здорового раба можно получить гораздо больше денег, чем за ослабевшего. Но он был слишком голоден, чтобы размышлять об этичности работорговли.

Бриндемо неожиданно вздохнул и поднял глаза. – Дурные предзнаменования, независимо от того, что я делаю, – он печально махнул рукой в сторону доски игрового поля. – У меня мрачные предчувствия. Я мог хорошо на тебе заработать, Талиэйсен из Пайдона, но я проклинаю тот день, когда боги привели тебя ко мне.

Над портом Абервина моросил мелкий дождь, булыжники были скользкие, как стекло. Завернувшись в великолепный алый плащ, королевский герольд торопливо спускался по трапу на пирс. Высокий нос галеры, крылатый дракон на нем, казалось, кланялись собравшейся толпе. У конца пирса Невин собрался было выйти вперед, чтобы приветствовать герольда, оглянувшись на Галена, который присутствовал здесь как глава почетного караула.

– Наверняка матросы получат что-нибудь горячительное, как только прибудут в форт?

– С удовольствием сделаю это. Бедные ублюдки, грести в такую погоду полпути от Кермора.

Невин поспешил вперед обменяться церемонией ритуальных приветствий с герольдом, выдержка которого была удивительной. Несмотря на то, что он промок, устал и его одолел ревматизм, голос его звучал очень отчетливо, поклонился он с грацией танцора.

– Мое имя Орес, я прибыл по поручению короля. Кто принимает меня?

Мгновение поколебавшись, Невин решил, что ему не хочется называть свое имя в теперешней ситуации.

– Мое имя Гарлион, я советник регента, ее светлости тиэрина Ловиан. В Абервине всегда приветствовалась справедливость короля.

– Благодарю, господин советник. Я вижу, что вы предусмотрели лошадей. – Покончив с церемонией приветствия, он вдруг улыбнулся. – Можем мы укрыться от этого проклятого дождя?

– Обязательно, лорд Орес.

В большом зале гвербрета Абервина в обоих каминах шумело огромное пламя. Выпрямившись как воин, у почетного стола их ожидала Ловиан; со стоящего рядом с ней стула сниспадал плащ в красную, белую и коричневую клетку – цвет Клу Кока; Сине-зеленый с серебром плащ Абервина был переброшен через плечо. Когда герольд поклонился Ловиан, она дала понять, что признательна ему, слегка махнув рукой, на реверансы не было времени. Она была сейчас здесь не меньше лордом, чем был ее сын.

– Приветствую благородный голос короля. Что привело вас ко мне?

– Важные новости, ваша светлость. – Он залез под рубашку и вынул серебряную трубку с посланием. – У меня с собой официальное объявление огромной важности.

В зале наступила абсолютная тишина, было слышно лишь потрескивание поленьев в каминах. Так как король держал в секрете от всех содержание объявления, никто, даже Невин не знал, что в нем содержится. Он огляделся вокруг, воины обоих войск неподвижно сидели за их столом; слуги, буквально приросли к своим местам; на лестнице с бледным лицом стояла жена Рииса; Тевилла с Хотой проскользнули в боковую дверь и в ожидании стояли около нее.

– Я была бы удостоена чести, о голос короля, – твердым голосом сказала Ловиан, – если бы вы зачитали объявление этому собранию.

Лорд Орес торжественно вынул пергамент из трубки, положил трубку на стол и с треском развернул документ.

«Ставлю в известность провинцию Элдиф, как провинцию нашего общего королевства Дэвери, что я, Лаллен Второй, король по праву крови и меча, в полном соответствии с законами и священством Священного Бела, воспринимаю, как свою обязанность, заботиться о преемственности линии гвербретства Абервина, как всеми любимой и важной частью нашего королевства. Покамест Риис Мейлвейт, гвербрет Абервина, прикован к постели, никто не решится созвать Совет Выборщиков, чтобы вмешаться в закон перехода Хана к его возможным наследникам».

У Невина гулко застучало сердце.

Герольд сделал паузу, чтобы откашляться, и продолжал: «Да будет известно в Элдифе, как и во всех остальных частях нашего возлюбленного королевства, что я, Лаллен Второй, действуя властью, дарованной мне Великим Белом, властелином всех богов, настоящим беру на себя ответственность и аннулирую объявление вышеназванного Рииса, гвербрета Абервина о приговоре об изгнании в отношении его брата, Родри Мелвейта из Форта Гвербин».

Герольд еще не кончил читать, но ничего нельзя было услышать из-за оживленных криков воинов, одобрительных возгласов и смеха. Посмотрев через толпу, Невин увидел стоящего у задней двери рядом с Тевиллой Каллена, Из-за плохого освещения трудно было сказать наверняка, но Невину показалось, что он видит блестевшие в глазах капитана слезы. Ловиан стояла совершенно неподвижно среди всего этого оживления, ее лицо не выражало ничего, кроме умеренного облегчения, определенного удовлетворения от того, что справедливость восторжествовала. Невин никогда не восхищался ею так, как сейчас.

Много позже, когда герольд отдыхал вполне заслуженным отдыхом в лучших гостевых покоях, у Невина появилась возможность поговорить с тиэрином наедине, в ее приемных покоях. Здесь она смогла позволить себе восклицание триумфа, она даже сделала несколько танцевальных па на ковре из Бардека.

– Итак, Блейн победил, да благословят его боги! Честное слово, Невин, я не знала, чего ожидать, когда герольд разворачивал этот кусок овечьей кожи.

– Также, как и я. Итак, у нас есть год и один день, чтобы вернуть сюда Родри, для того, чтобы требовать восстановления его в роду.

Ее радость испарилась и она, как старуха, тяжело опустилась в кресло. – Мой бедный малыш, если бы ты только очутился дома! Невин, ради всех богов, ты что-то скрываешь от меня. Где Родри?

– Ваша светлость, пожалуйста, верьте мне! Я ничего не хочу говорить вам. Но я умоляю вас: поверьте мне, что он жив и, покаместь, этим успокойтесь. Я обещаю вам, что знаток Двуумера сделает все, что в его силах, чтобы вернуть его вам.

– Я не знаю, могу ли я с этим согласиться… что случилось?

В комнату несмело вошел испуганный паж.

– Ваша светлость, меня послала леди Мадронна. Его светлость зовет вас.

Ловиан, приподняв, как девушка с фермы юбки, бросилась из комнаты, Невин последовал за ней. Войдя в комнату больного, они увидели лежащего высоко на подушках Рииса. Лицо его приобрело опасно ярко-красный цвет, из впалой груди с хрипом вырвалось дыхание. Над всем висело нездоровое зловоние мочи.

– Мама! – он задыхался, каждое слово давалось ему с трудом. – Я слышал разговор слуг. Этот ублюдок король вернул из ссылки Родри? Только не лги мне!

– Я не вижу необходимости лгать вам, ваша светлость. – Ловиан подошла к краю кровати и протянула ему руку. Он схватил ее и сильно сжал, казалось, что от нее перешла к нему сила. – Послушай, Риис, это лучше для Абервина, это лучше для рода Мейлвейнов.

Риис то ли сердито зарычал, то ли закашлялся. Глубоко встревоженный Невин бросился к нему. – Ваша светлость, вам нельзя сердиться, вам надо отдохнуть.

– Отдохнуть? Когда король насмеялся надо мной? – Его дыхание было таким поверхностным, что почти невозможно было расслышать, что он говорит. – Почему он не подождал, пока я умру? Он мог сделать это, будь он проклят!

– Он не мог, ваша светлость. Если бы вы умерли без наследника, то Абервин стал бы ни чем иным, как костью для дерущихся за нее собак.

На мгновение он, казалось, успокоился; затем снова нахмурился, как будто у него мелькнула какая-то мысль. – Где Родри?

– На пути домой, ваша светлость.

– А… – Он помолчал немного, часто и тяжело дыша, его ребра тяжело поднимались под теплым шерстяным одеялом. – Так он еще не вернулся? Проклятый молокосос. Он не должен владеть тем, чем владею я, пока еще нет.

– Риис, пожалуйста. – Голос Ловиан дрожал от слез. – Неужели ты не можешь простить его?

Риис повернул голову в ее сторону, в его взгляде сквозило слабое презрение, как будто ему было непонятно, как она не может понять столь очевидные вещи. Вдруг он закашлялся; он задыхался, в груди у него булькало, он корчился в судорогах, его спина изогнулась, как будто он боролся за глоток воздуха. Невин схватил его, положив ему руки под спину и так держал его, пока Риис не выкашлял кровавый комок слизи. Он отыскал глазами Ловиан.

– Но мама, – прошептал он, – он был моим, в самом деле был.

Его снова охватил спазм кашля, но Риис так и не сумел полностью закашляться, он отошел. Стоя у двери Мадронна откинула голову назад и завыла в отчаянии, снова и снова причитая, пока к ней не бросилась Ловиан, обхватила ее руками, вопли перешли в тихое всхлипывание. Хотя по лицу Ловиан бежали слезы, она безмолвствовала. Невин закрыл Риису глаза и сложил руки на раздробленной груди.

– Пусть мир будет с вами в Мире Ином, ваша светлость, – прошептал он так тихо, что женщины не услышали его. – Но у меня есть страшное подозрение, что ваша ненависть не даст вам покоя.

Он оставил женщин с их горем и спустился в большой зал. По крайней мере, он мог сделать официальное объявление, избавив Ловиан от жестокой обязанности. Идя к почетному столу, он вспомнил о герольде и послал пажа разбудить его. Хотя несколько человек дружески окликнули его, никто, как кажется, не заметил ни его угрюмого настроения, ни его сердечной боли, не так о Риисе, как о том, что его смерть могла означать для Абервина. Все они были слишком поглощены празднованием возвращения Родри. Когда пришел сонный герольд, Невин взобрался на стол и потребовал тишины. В зале сразу стало тихо, воины повернулись к нему, полные тревожных предчувствий. Невин был не в настроении много говорить.

– Гвербрет Риис мертв.

Все разом вздохнули.

– Ее светлость Ловиан, тиэрин Форта Гвебрен, в настоящее время регент своего младшего сына: Родри Мейлвейта, гвербрета Абервина.

Послышались приветственные возгласы, тут же прерванные уважением к смерти, смех, перешедший в кашель и бормотание; появившиеся было улыбки, тут же пропадали, изгнанные чувством стыда.

– Бедный Риис, – подумал Невин; теперь, мне кажется, я понимаю тебя немного лучше. Он оглядел зал и у него мелькнула горькая мысль, суждено ли Родри когда-нибудь сидеть в гвербретском кресле? Увидит ли верное войско своего молодого лорда, которого так любит?