– Ругаю себя за то, что пропустил представление, – объявил Снилин, усаживаясь за стол без приглашения. – Я насладился бы зрелищем убегающих от тебя ублюдков, колдун.

– У тебя еще появится такая возможность, если кто-то из них посмеет меня побеспокоить.

– Маловероятно. Если, конечно, ты не собираешься задержаться здесь надолго.

– По правде говоря, нет. Ты можешь мне помочь, друг мой. Я думаю отправиться в Бардек до начала зимы. Не знаешь ли ты кого-нибудь, кто сейчас собирается туда? Я хорошо заплачу.

Снилин заказал эля и задумался.

– Ну, не уверен, – наконец проговорил он, – но ты можешь поговорить с Бутвином…

– Ему все равно, где проводить зиму, здесь или в Пастуре. У него было не слишком удачное лето. Все зависит от того, сколько ты готов заплатить.

– Несомненно, подходящую сумму. У меня появилось страстное желание вновь увидеть Бардек…Стройные пальмы, светлый песок… богатых купцов смешками золота и драгоценных камней…

– Да уж, человек, вроде тебя, может неплохо там поживиться. Клянусь волосатыми яйцами Владыки ада! Да ты с твоими способностями вполне в состоянии прибрать к рукам один из их торговых караванов!

– Я предпочитаю выманивать золото своим обаянием, но насчет прибыли ты прав. Я привык жить на широкую ногу, а это недешево обходится. И мой озорник, – он кивнул в сторону Джил, – тоже начинает приобретать вкус к роскоши. Жаль, что молодые мальчики так легко развращаются.

Снилин расхохотался, а Джил задумалась: чью глотку перерезать для начала, Снилина или Саламандра.

– Хорошо бы этот Бутвин не доставлял нам беспокойства, – продолжал гертсин. – Как ты понимаешь, я могу зажечь дерево, просто щелкнув пальцами. А корабли сделаны из дерева.

Снилин позеленел.

– Вижу, ты понял, – Саламандр нежно улыбнулся. – Не бойся, я проверю, чтобы славный Бутвин также меня правильно понял. Где нам найти этого принца океанов, яростного морского льва?

– В «Зеленом попугае». Впрочем, я не стал бы называть его всеми этими именами.

Бутвин оказался невероятно рослым и почти неправдоподобно тощим. Его длинные руки напоминали веревки – и к тому же их покрывали шрамы. Лицо пирата оказалось заостренным, словно заточенный нож, а нос – длинным и тонким. Он с готовностью воспринял предложение Саламандра. Похоже, нынешним летом ему действительно не слишком повезло. Бутвин сказал, что у него потрепанное, но вполне сносное рыболовное судно, на котором можно выходить в море, и пятнадцать ребят команды – сплошь верные люди, которые умеют держать язык за зубами. Саламандр решил на всякий случай заручиться его верностью и зажег дрова в очаге таверны одним взмахом руки. Когда языки пламени подпрыгнули и объяли тяжелые поленья, Бутвин побледнел.

– Прямо в Бардек – и никаких отклонений от курса, – молвил пират и сглотнул. – Так быстро, как только позволит ветер.

– Отлично! – воскликнул Саламандр. – Ты можешь взять на борт лошадей, или мне придется продать наших великолепных скакунов?

– Я бы на твоем месте продал. Для животных это трудное путешествие. У меня ведь не большое торговое судно. Да и в любом случае в Бардеке можно найти хороших лошадей.

– Решено. Когда мы отчаливаем? Ненавижу ждать.

– Завтра на рассвете, с отливом.

– Встретимся в гавани затемно.

Вернувшись в гостиницу Думрика, Джил и Саламандр обнаружили, что оглушительная новость их опережает. По-новому услужливый Думрик торжественно вручил им фонарь со вставленной внутрь свечой. Он то и дело кланялся, подобно пьющей из лужи вороне. Едва заперев дверь их комнаты, Саламандр рухнул на матрас и зашелся смехом. Он хохотал, пока не подавился. Джил повесила фонарь на гвоздь и гневно уставилась на гертсина.

– А, боги! – задыхался Саламандр. – Честно говоря, это была одна из лучших шуток в моей жизни… а я их сотворил немало… Джил, моя дикая голубка!

– Несомненно, – ледяным тоном отозвалась Джил.

Саламандр сел и обхватил длинными руками колени. Улыбка медленно сошла с его лица.

– Полагаю, ты раздражена из-за всего этого представления. Все эти зловещие речи, взметающиеся языки пламени и так далее… Но если эти парни не будут считать нас такими же дурными и гадкими, как они сами, они не станут нас уважать. Тут уж намекай на черный двеомер, не намекай… Им важны доказательства того, что мы опасны. Мне совершенно неохота однажды прекрасной ночью проснуться за бортом, куда меня сбросят эти ублюдки, едва мы выйдем в море.

– Ну, ты прав… но, боги, к чему все это представление? Почему бы просто чуть-чуть не пошутить с очагом и не пригрозить им?

– Джил, – Саламандр посмотрел на нее с укором. – Это было бы не так весело!

– Что они делают? – Элейно пришел в такую ярость, что от его громоподобного голоса задрожали деревянные ставни на окнах.

– Отправляются в Бардек на пиратском корабле, – Невин все еще с трудом верил в собственные слова. – Болтливый идиот-эльф везет Джил в Бардек на пиратском корабле.

Элейно по нескольку раз открывал и закрывал рот, но не произносил больше ни звука.

– Выпей немного меда, – предложил Невин. – Обычно я сам не пью, но сегодня, по какой-то странной причине чувствую необходимость пропустить глоточек.

Несколько ночей подряд Блейну было трудно заснуть. Обычно в таких случаях он вставал с постели и одевался, а затем бродил по длинным лабиринтам коридоров королевского дворца и все раздумывал, почему теряет время, оставаясь в дане Дэверри. Скоро ему придется начать долгое путешествие назад, в Кум Пекл, пока зимний снег не запрет его в королевском городе далеко от дома. В эту ночь он бесцельно прошелся к покоям лорда Мадока и обнаружил, что из-под двери колдуна просачивается свет. Почему-то это ничуть не удивило Блейна. Пока Блейн медлил, раздумывая, постучать или нет, дверь открылась, и показался сам Мадок.

– А, вот и вы, Блейн. Я тоже не мог заснуть, а духи сообщили мне, что вы идете сюда. Заходите, выпьем немножко на сон грядущий.

Блейн быстро огляделся вокруг, но не увидел никаких духов и решил, что войти будет вполне безопасно. Мадок налил им обоим темного эля, подслащенного бардекианской корицей и гвоздикой.

– Подогреть?

– О, не надо беспокоиться. Не возражаю и против холодного.

Мадок вручил ему кружку.

– Садитесь, прошу вас.

Они устроились возле жаровни, которая горела рубиновым светом в продуваемой сквозняком комнате. Блейн одобрительно глотнул крепкого эля.

– Я собирался зайти к вам завтра утром, – заговорил Мадок. – У меня есть новости. Король наконец снизошел до меня. Он сообщил, что завтра на рассвете отправляет вестника в Аберуин.

– Клянусь самим Владыкой ада! Зачем?

– Никто не знает. Очевидно, Савил раздражает сеньора еще больше, чем вас, но он никому не говорил об этом ни слова. Вестник несет какое-то очень важное сообщение. Больше я ничего не знаю. Его высочество может призывать Родри, а может собирать Совет Выборщиков для избрания нового наследника. Боги, насколько я знаю, король может вообще просто поднять налоги.

Блейн застонал и сделал большой глоток эля.

– Я, конечно, уже передал новость Невину, – добавил Мадок.

– Могу ли я прямо задать вопрос? Где Родри? Я думаю, что ты знаешь.

Мадок задумался на мгновение, изучающе рассматривая лицо Блейна так, словно читал там послание.

– Да, знаю, – наконец подтвердил он. – Вы поклянетесь мне никому больше этого не говорить?

– Клянусь честью моего клана.

– Родри в Бардеке. Его враги отвезли его туда и продали в рабство.

– Они… что? Что они сделали?.. Клянусь всеми богами, я добьюсь, чтобы их за это повесили! Их посадят на кол и разорвут на части! Какая наглость! Продать моего родственника как жалкого раба!

– Ваша светлость, можно ли мне предложить вам сесть?

Блейн очень удивился, обнаружив, что вскочил на ноги. Он сделал глубокий вдох и снова плюхнулся в кресло.

– В конце концов, ваша светлость, он жив. Это самое главное.

– Именно. – Блейн сделал еще один глубокий вдох. – Интересно, могу ли я в это время года найти корабль, направляющийся в Бардек? Такой, чтобы разместить мой боевой отряд?

– Не можете, ваша светлость. Будет весьма неразумно с вашей стороны отправляться за Родри. Мне думается, что вы больше потребуетесь здесь, – особенно весной, когда Родри вернется. Ну… – Мадок выглядел усталым, лицо у него вытянулось. – По крайней мере, если нам удастся вытащить его из этой переделки.

– Я беспредельно верю в силу двеомера, лорд.

– Спасибо. От души надеюсь, что ваша вера не будет обманута.

Корпус корабля тихо покачивался на волнах. Пленник понимал, что они стоят на якоре в какой-то гавани. Некоторое время он лежал на соломенном тюфяке и оглядывался в почти пустом трюме. Когда путешествие только начиналось, трюм был полон коробок и тюков. Как давно это было? Несколько недель назад… Возможно, несколько недель. Он не был уверен. Когда он поднялся на колени, прикрепленная к его лодыжке цепь звякнула и загрохотала. Ее длина позволяла дотянуться до иллюминатора и снять с него кусок промасленной кожи. Солнце сияло ослепительно, отражаясь от воды. Пленник заморгал, глаза у него заслезились. Через несколько минут он смог разглядеть длинный белый берег и крутые скалы за лесом мачт. Любая гавань походила на эту. Корабль вполне мог ходить вдоль берега, направляясь из одного города в соседний и обратно. Однако пленник знал, что они находятся у Бардекианского архипелага. Его похитители повторили ему это несколько раз, словно было важно, чтобы он это запомнил. И теперь он повторил это себе вслух:

– Я в Бардеке.

Это была одна из немногих вещей, которые пленник знал о себе.

Он поднял правую руку и посмотрел на бледную кожу, которая свидетельствовала о том, что он родом из Дэверри.

Хотя пленник знал, где находится Дэверри и что это такое, он не мог вспомнить, чтобы лично там бывал. Но его похитители заверяли, что он там родился, – в провинции Пирдон. Он также помнил свой родной язык, и немного бардекианский. Одним из сохранившихся воспоминаний было то, как он осваивал этот язык ребенком. Пленник хорошо помнил учителя, темнокожего мужчину с седыми волосами с доброй, всегда готовой появиться улыбкой, который говорил ему, что он должен хорошо учиться, потому что со временем займет высокое положение в обществе. Что это за положение, он не помнил. Возможно, он был сыном купца. Это представлялось разумным предположением. По крайней мере, хотя он не говорил по-бардекиански бегло, та ранняя подготовка давала ему возможность понимать обрывки разговоров, которые он подслушивал, или задавать простые вопросы. Иногда на его вопросы отвечали, чаще – нет.

Услышав шум за спиной, он опустил кожаную шторку и вернулся на место. По трапу спускался человек по имени Гвин. Под мышкой он нес небольшой сверток.

– Для тебя, – Гвин бросил сверток пленнику. – Туника и сандалии. Бардекианская одежда. Ты сегодня уходишь отсюда. Рад?

– Не знаю. Что меня ждет?

– Тебя продадут.

Поскольку пленнику уже объясняли, что он – раб, новость его не удивила. Раз он даже случайно услышал, как кто-то говорил, что за него получат хорошую цену, поскольку он – экзотический товар. Редкая порода. Пока пленник одевался, Гвин лениво копался среди ящиков и тюков, что еще оставались в трюме, словно проверял, не забыл ли там чего.

– Гвин! Ты знаешь мое имя?

– Разве тебе никто не сказал? Тебя зовут Талиэйсин.

– Спасибо. А то я все думал и думал…

– Ясно, – Гвин замолчал, глядя на пленника со странным выражением в глазах. Тому показалось, что во взгляде Гвина мелькает сочувствие. – Скоро за тобой придут. Удачи.

– Благодарю.

Когда Гвин ушел, Талиэйсин опустился на соломенный тюфяк и задумался. Почему этот человек пожелал ему удачи? Некоторое время он ломал себе над этим голову и наконец пожал плечами. Разрешить эту загадку невозможно. Как и большинство тайн, которые окружали пленника. Он повторил свое имя несколько раз в надежде, что оно принесет какие-то воспоминания. Но ничего не вспомнилось – совсем ничего, ни образа или звука, ни единого слова из былой жизни, той жизни, которую он вел до одного страшного утра, когда проснулся в трюме, закованный в цепи. Он все еще помнил панику, которая охватила его, когда он понял, что ровным счетом ничего о себе не знает. Как он оказался здесь? Почему прикован? Некоторое время он метался из стороны в сторону – совсем как пойманное в ловушку дикое животное, которое в безотчетном ужасе бросается на прутья клетки и кусает даже тех, кто пытается его успокоить. Но кусать здесь было некого, и припадок быстро прошел – задолго до того, как похитители пришли посмотреть на него и позлорадствовать. Кое-что пленник выяснил уже в то утро. Может быть, память он утратил, но он все еще мужчина, он может говорить и думать; он будет бороться, чтобы сохранить чувство собственного достоинства.

На протяжении последовавших недель пленник по крупицам собирал воспоминания о своем прошлом и в конце концов, сплел их в связное повествование, которое и представляло собой то, что он знал о себе. Теперь он мог добавить кое-что еще

– Я – Талиэйсин из Пирдона, сын купца, а теперь раб, причем дорогой. Они говорят мне, что я играл в азартные игры здесь, в Бардеке, и задолжал большие деньги. Я помню, что законы Дэверри не могут спасти свободного человека, когда тот находится так далеко от дома, поэтому меня схватили и продали, чтобы оплатить мои долги. Наверное, я сын важного купца. Зачем еще человеку из Дэверри отправляться в Бардек?

Мгновение он раздумывал над этим вопросом, но ответа не нашел и отмахнулся от него. У пленника остались еще три воспоминания, и их предстояло вставить в этот связный рассказ. Первым, конечно, был старый учитель бардекианского языка. Здесь проблем не возникало: купец нанял учителя, чтобы его сын мог объясняться с деловыми партнерами из Бардека. Однако другие два не слишком подходили к общей картине и сильно беспокоили пленника. Во-первых, в его воспоминаниях присутствовала красивая белокурая девушка. Нет ничего удивительного в том, что у сына купца была жена или любовница. Он помнил, как она ложилась с ним в постель. Но вот загвоздка: почему-то она снимала с себя мужскую одежду, а не женское платье. Последняя картинка имела еще меньше смысла: пленник видел мужскую фигуру, маячившую не то в дыму, не то сильном тумане; на незнакомом мужчине были кольчуга и шлем, кровь заливала его лицо. С этим образом пришли слова: «Вот первый человек, которого я убил». Однако сыновья купцов людей не убивают… Впрочем – а если жертва была разбойником?

Талиэйсин улыбнулся с облегчением. Это имело смысл. Предположим, он вел караван, и этот мужчина в кольчуге и шлеме совершил на них разбойное нападение. И тотчас появилось еще одно воспоминание: в прохладный день на рассвете ревут мулы. Конечно. Конечно! А если та белокурая девушка в мужской одежде – его жена, которая путешествовала вместе с ним? Ездить верхом в длинном платье неудобно – вот почему она оделась как юноша. Талиэйсин почувствовал глубокое удовлетворение от того, что наконец сложил в единый узор все обломки мозаики.

Тем не менее, успокоился он лишь на краткое время, поскольку прекрасно понимал: похитители вполне могут ему врать. Хотя их рассказ казался вполне разумным, сам Талиэйсин ничего не мог подтвердить. Ему вообще было очень трудно думать. Временами он едва ли мог связать два слова или вспомнить что-то, сказанное ему всего минуту назад. Случалось, весь мир представлялся ему странным, далеким и чрезмерно ярко окрашенным, а его сознание делало странные прыжки или проваливалось куда-то. Талиэйсин, впрочем, сообразил, что чаще всего такое случается с ним после еды. Вероятно, они что-то добавляют ему в пищу. Талиэйсин смутно припоминал, что некоторые люди дают наркотики своим пленникам. Он не мог сказать в точности, кто именно так поступает; просто такие люди существуют, и все. Несколько недель он напряженно думал. Обычно человек воспринимает как должное целую кучу самых разнообразных знаний. Пленник называл их про себя «кувшинками». Белые цветы плавают на поверхности пруда – а обыденные знания плавают на поверхности сознания. Но глубоко под водой скрываются корни растения, и длинные стебли соединяют цветок с почвой, которая его питает. Пленник чувствовал себя так, словно кто-то прошелся серпом по его памяти и оставил только несколько обрезанных цветов увядать на поверхности пруда, отсеченных от любой связи. Хотя причудливое сравнение было странным, оно отлично подходило к его ситуации. Нечто раскромсало на куски его память. Талиэйсин в этом не сомневался.

Несколько минут спустя он услышал легкий шум на палубе. Корабль сильно покачнулся, послышались громкие голоса. «Кто-то поднимается на борт», – подумал пленник. Ему пришло в голову, что ему и раньше доводилось бывать на судах, и он достаточно о них знает. Звуки были знакомыми. Талиэйсин вдруг вспомнил, как плыл на боевой галере. Он стоял рядом с резной фигурой, украшающей нос корабля, и чувствовал, как на него летят соленые брызги. Интересно, что сын купца делал на боевой галере? Впрочем, ему не представилось возможности и дальше подумать над этим тревожащим вопросом, поскольку наверху кто-то открыл люк, и в трюм проник свет.

По трапу спустился немой. Он что-то булькнул в знак приветствия. Это был согбенный, страшно худой, морщинистый человек, чем-то напоминающий краба. Ему вырезали язык много лет назад – так сказал Гвин, но не объяснил, почему. За немым шел некто по имени Бриддин – у него были масляные волосы и жирная борода. Замыкал шествие рослый, очень смуглый бардекианец, которого Талиэйсин никогда раньше не видел. Бардекианец был одет в добротную белую полотняную тунику с одним красным рукавом. Он нес пару деревянных дощечек, смазанных воском, и костяное перо. Бриддин жестом показал на ящики и тюки. Бардекианец начал быстро писать на воске цифры и какие-то знаки. Как подумал Талиэйсин, это таможенник.

Немой встал на колени и расстегнул цепь, которой Талиэйсин был прикован за лодыжку. Облегчение, которое испытал при этом пленник, тотчас сменилось тоской: старик протянул ему ошейник и показал на шею. Талиэйсин замешкался. Бриддин тотчас повернулся к нему:

– Надевай. Немедленно.

Талиэйсин выполнил приказ и даже не возражал, когда немой пристегнул к ошейнику цепь. Хотя Талиэйсин не мог припомнить деталей, он хорошо знал: однажды Бриддин уже причинил ему боль. Очень сильную боль. Смутное воспоминание неизменно превращалось в отчаянный страх, от которого все внутри пленника переворачивалось. Это случалось всякий раз, когда Бриддин смотрел в его сторону бледными глазами без ресниц. Таможенник откашлялся и задал длинный вопрос, из которого Талиэйсин ничего не понял.

Бриддин ответил утвердительно и протянул таможеннику полоску тонкой коры, которую бардекианцы использовали вместо пергамента. Таможенник кивнул, поджав губы, и внимательно прочитал написанное на полоске, то и дело посматривая в сторону Талиэйсина.

– Дорогой товар, – заметил он наконец.

– Рабы-варвары в эти дни попадаются редко.

И тогда Талиэйсин понял, что таможенник изучает накладную – накладную на него. Его щеки запылали. Какой позор! Вот он здесь, дэверриец и свободный человек, которому предстоит быть проданным на чужой земле, точно он конь или собака. Тем временем Бриддин и таможенник уже занялись другими товарами. Для них дэверриец был только рутинной сделкой и не стоил ни жалости, ни насмешек. Когда таможенник с Бриддином закончили дела в трюме, немой вывел Талиэйсина на палубу вслед за ними. Пока Бриддин и портовые служащие обсуждали налоговые сборы, пленник впервые за несколько недель осматривался по сторонам.

Гавань была узкой, примерно в полмили шириной. Ее окружали высокие скалы из бледно-розового песчаника. От берега отходили четыре длинных деревянных причала, на суше теснилось множество складских помещений. Вдоль всего берега подсыхали рыбачьи лодки и росли стройные пальмы. Высоко на вершинах скал находились длинные прямоугольные здания, выстроенные в бардекианском стиле.

– Город? – спросил Талиэйсин.

Немой утвердительно кивнул, а стоявший поблизости моряк бросил взгляд в их сторону:

– Милетон. Город называется Милетон.

Талиэйсин повторил название и добавил его к своему небольшому запасу фактов. Насколько он помнил, Милетон находится на острове Бардектинна, который и дал название всему архипелагу, когда люди Дэверри впервые приплыли сюда. Прикрывая глаза рукой, Талиэйсин рассматривал стоящее на горе огромное деревянное строение, длиной по крайней мере сто футов, трехэтажное; его крыша напоминала перевернутый корпус корабля. Рядом высилась деревянная статуя, изображавшая человека с птицей на плече.

– Храм? – спросил Талиэйсин у моряка.

– Да. Далейя, Отца Волн. Или альбатроса, указывающего путь.

– Поэтому он в гавани?

Матрос кивнул.. Немой дернул за цепь и потащил Талиэйсина прочь от моряка так резко, словно тот представлял опасность. Он заставил пленника встать рядом со сходнями. Когда Талиэйсин случайно взглянул за борт, то чуть не вскрикнул. Сине-зеленая вода кишела духами, их лица, руки и волосы быстро формировались и вновь растворялись, их глаза смотрели на него из солнечных бликов, их голоса шептали ему из пены, длинные тонкие пальчики указывали на него и тотчас исчезали. Инстинктивно Талиэйсин знал, что должен молчать об увиденном. Когда он украдкой огляделся вокруг, ему стало ясно: больше никто ничего не видел. Он чувствовал себя довольным, даже хитрым и озорным: по крайней мере в одном он превосходил своих похитителей – простейшие духи знали его и узнавали. Он только жалел, что не может вспомнить, почему.

Внезапно палуба наполнилась гномами – высокими синими, толстыми коричневыми, тощими зелеными с лягушачьими лицами и бородавчатыми пальцами.

Они собрались вокруг, словно пытались его успокоить. Они хлопали его ладошками, улыбались и пропадали так же внезапно, как появлялись. Талиэйсин поднял голову и увидел Бриддина, который шел к нему, разглядывая на ходу коносамент. Сердце Талиэйсина сильно забилось. Впрочем, он быстро успокоился, когда стало очевидно, что Бриддин не видел простейших духов. Но вот вопрос – способен ли он вообще их видеть? Талиэйсин думал, что да, но точно не помнил, почему.

– Все в порядке, – сказал Бриддин немому. – Отведем раба на рынок. Нет смысла дальше его кормить.

Немой подмигнул и улыбнулся, хитро посмотрев на таможенника, который шел прочь по причалу. Это подмигивание стало первым подтверждением, которое получили подозрения Талиэйсина насчет того, что с этими купцами не все чисто. Теперь он не сомневался в том, что накладная на него не вполне законна. Хотя на мгновение у него мелькнула мысль окликнуть таможенника, пленник от нее отказался. Бриддин снова смотрел на него. Серебряная заколка в виде ящерицы у него на бороде мерцала на ярком солнце.

– Временами ты напоминаешь мне ребенка, – сказал пленнику Бриддин на дэверрийском. – У тебя все написано на лице. Помнишь, что я с тобой делал, когда тебя привязали к палубе?

– Нет. Не в деталях, – страх заставил Талиэйсина сглотнуть. Ему пришлось выталкивать каждое слово сквозь сухие губы.

– Оно и к лучшему, что ты этого не помнишь, парень. Позволь мне предупредить тебя. По закону ты теперь раб. Ты понимаешь, что это означает? Если ты попытаешься убежать, то на тебя начнется охота, и тебя поймают. Никто в этой населенной демонами стране и палец о палец не ударит, чтобы помочь беглому рабу. А потом тебя убьют. Тебя убьют медленно. То, что я с тобой делал, – детские игры в сравнении в тем, что люди архонта вытворяют с беглыми рабами. Одному несчастному потребовалось два месяца, чтобы умереть. Понял?

– Да.

Бриддин улыбнулся. Его глаза без ресниц моргнули при воспоминании о полученном наслаждении. Талиэйсин сморщился и отвернулся. Воспоминание проталкивалось все ближе и ближе к поверхности памяти – огненная, пронизывающая боль. Талиэйсин содрогнулся, а Бриддин рассмеялся с таким удовольствием, что пленник почувствовал: страх лопнул, словно старая веревка. Теперь ему было все равно. Пусть его снова пытают – он должен бороться, или никогда снова не станет мужчиной.

Талиэйсин посмотрел Бриддину прямо в глаза.

– Я дам тебе одно обещание. Когда-нибудь я все-таки убегу, а когда я это сделаю, то приду за тобой. Помни это: когда-нибудь я убью тебя за все, что ты со мной сделал.

Бриддин снова засмеялся, легко и весело.

– Ну что, высечь нам его за это? – спросил он у немого на бардекианском. И ответил сам себе: – Нет, это снизит цену раба. Однако, может быть, все-таки я потрачу минуту… Нужно показать ему, кто тут хозяин.

– Нет, – произнес Гвин и встал между ним и пленником. – Ты уже достаточно сделал с человеком, которому в подметки не годишься.

Бриддин замер и стал опасно спокойным, но Гвин продолжал смотреть ему в глаза.

– В любом случае, у нас нет времени. Забирай его, продавай и заканчивай с этим делом.

Бормоча себе под нос, Бриддин перевел взгляд на немого. Тот так сильно дернул цепь, что Талиэйсин едва не упал, но под внимательным взглядом Гвина немой не повторял этого. Пока они шли по береговой полосе, у всех немного подворачивались ноги в мягком песке. Талиэйсин пытался вспомнить, каким образом он завоевал уважение Гвина, но на ум ничего не приходило. Выбитые в камне ступени привели их на вершину скалы, к храму, но у Талиэйсина не было времени его рассматривать. Он получил лишь общее впечатление – большой арочный вход с вырезанными рядами человеческих фигур и птиц… Немой зарычал на него и заставил быстрее идти дальше.

Городские ворота находились напротив храма – через широкую дорогу. Когда они вошли в город, Талиэйсину в первое мгновение показалось, что они заходят в лес. Куда бы он ни взглянул, везде вдоль широких, прямых улиц стояли деревья. Они покрывали их тенистым навесом переплетающихся ветвей; вокруг каждого здания росли густые сады. Из знакомых пленнику деревьев здесь имелись пальмы, но большинство деревьев и кустов он не видел никогда. Можно было без конца удивляться, видя то кустарник с крошечными красными цветами, которые росли гроздьями, то высокое толстое дерево с узкими пыльными листьями, распространяющими острый запах, или растение с пурпурными цветами длиной с человеческий палец. Плющ обвивал стволы и деревянные и мраморные статуи, которые Талиэйсин постоянно видел на небольших площадях или перекрестках. Среди зелени стояли прямоугольные длинные дома с остроконечными крышами, некоторые охранялись высокими статуями предков обитателей; другие – парой гигантских скрещенных деревянных весел.

По улицам двигался непрерывный поток людей, все, и мужчины, и женщины – в туниках и сандалиях. У мужчин на одной щеке были ярко нарисованы узоры. Женщины украшали волосы, искусно завитые и уложенные в высокие прически, своеобразными заколками. Талиэйсин смутно припоминал, что рисунки на щеках мужчин и заколки женщин указывали на принадлежность их к определенному «дому», или клану.

Однако больше всего Талиэйсина удивили дети, которые носились по улицам и играли на открытых местах и в частных садах. По большей частью они были обнажены. И мальчики, и девочки носили только яркие повязки вокруг бедер. В Дэверри дети были бы одеты точно так же, как их родители, и работали бы вместе со старшими – в мастерской или на ферме.

Постепенно дома становились крупнее и стояли на большем удалении друг от друга. Некоторые отделялись высокими отштукатуренными стенами с изображениями животных и деревьев; другие – цветущими изгородями и плющом. Наконец они прошли между двумя голубыми стенами, спустились по низким ступеням и вышли на вымощенную булыжниками площадь, большую, как поле для проведения турниров в Дэверри. По случаю сильной жары площадь пустовала, только какой-то старик дремал на мраморной скамейке, да трое детей бегали друг за другом вокруг мраморного фонтана, где под падающей водой сплетались дельфины.

– Что это? – спросил Талиэйсин. – Рынок?

– Нет, – ответил Гвин. – Здесь граждане собираются, чтобы голосовать.

– Голосовать? Я не знаю такого слова.

– Голосовать – выбирать лидера. В день выборов вокруг фонтана выставляют урны, по одной для каждого кандидата. Каждый свободный человек бросает по камешку в урну своего кандидата. Тот, кто получает больше камешков, становится архонтом на три года.

Гвин мог бы рассказать и больше, но Бриддин повернулся и прикрикнул на него, чтобы придержал язык и быстрее передвигал ногами.

– Вон туда, малыш, – шепотом сказал Гвин Талиэйсину. – Скоро ты от него отделаешься.

«Туда» оказалось узкой улочкой без деревьев, петляющей между задними стенами садов. Здесь стены становились все ниже, пока совсем не исчезли, а дома делались все меньше и беднее. То и дело Талиэйсин улавливал запах свинарников, в которых содержались маленькие сероватые свиньи. Один раз, когда они проходили мимо полуразвалившейся хижины, покормить свиней вышла беременная женщина. Ее взгляд упал на пленника, и лицо будущей матери тут же смягчилось от жалости. Все остальные встречные попросту не обращали на него внимания – как не обращали они внимания на полуголодных собак, роющихся в канавах, и ярких птиц, поющих на деревьях.

Сделав очередной поворот, улица вывела их на открытую площадь, где между булыжниками пробивались сорняки. Здесь бродили куры и лазали чумазые дети. С другой стороны площади поднималась высокая стена, разрисованная синими и красными полосами, – очевидно, окружающая какие-то владения. Посреди стены находилась прочная дверь. Талиэйсину это не понравилось: выкрашенная веселыми красками, стена представляла собой настоящее укрепление, а крепкая дверь была обита железом, как в дэверрийском дане. Бриддин бросил взгляд в сторону пленника и улыбнулся странно неприятным образом, причем эта улыбка адресовалась одновременно и Талиэйсину, и Гвину.