Глава 7

Поместье Сикса с огромными чугунными воротами располагалось на окраине Далема, в самом конце Клайалле. Я вышел из машины, решив понаблюдать за дорогой. Несколько раз я ловил себя на том, что мои глаза слипаются, а голова падает на грудь – слишком поздно я лег вчера. Я позволил себе немного вздремнуть, а затем вышел из машины и открыл ворота.

Дорога, посыпанная гравием, шла слегка под уклон; сосны с обеих сторон заслоняли ее от солнца.

Днем дом Сикса впечатлял еще больше. Собственно, это было не одно, а два здания – красивые и прочные сельского типа дома в стиле императора Вильгельма, поставленные очень близко друг к другу.

Я подъехал к парадной двери и поставил свою машину там, где стоял «БМВ» Ильзы Рудель в ту ночь, когда я впервые ее увидел. Я вышел из машины, но не стал закрывать дверцу на случаи, если появятся два добермана, сторожившие дом. Известно, что собаки инстинктивно не любят частных детективов, и, надо сказать, эта неприязнь взаимна.

Я постучал в дверь, и стук эхом отозвался в прихожей. Ставни были закрыты, и я уже подумал, не напрасно ли сюда приехал. Я закурил и, прислонившись к двери, ждал, наслаждаясь сигаретой и вслушиваясь в тишину. Сначала в доме было тихо, но потом за дверью раздались шаги, и я еле успел отстраниться, когда она открылась, и моему взору предстало смуглое лицо дворецкого Фаррэя.

– Доброе утро, – бодро поздоровался я. – Я надеюсь, что еще застал господина Хауптхэндлера.

Дворецкий окинул меня взглядом, каким человек, делающий педикюр, взирает на ноготь клиента, внезапно обнаружив там грязь или гной.

– А вы с ним договаривались о встрече? – спросил он.

– В общем-то, нет, – ответил я, протягивая свою визитную карточку. – Хотя надеюсь, что он сможет уделить мне пять минут. Позавчера ночью я был здесь и встречался с господином Сиксом. – Фаррэй молча кивнул и вернул мне карточку.

– Извините, что не узнал вас, господин Гюнтер. – Не отпуская дверной ручки, он отступил назад, давая мне понять, что я могу войти. Закрыв дверь, он с улыбкой посмотрел на мою шляпу. – Вы, конечно, и сегодня хотели бы взять с собой свою шляпу, господин Гюнтер?

– Наверное, мне действительно лучше так сделать.

Очутившись рядом с дворецким, я уловил запах спиртного, далекий от изысканного аромата вин, которые подают в элитарных мужских клубах.

– Очень хорошо, господин Гюнтер. Если вы подождете здесь немного, я найду господина Хауптхэндлера и выясню, сможет ли он вас принять.

Я поблагодарил его и поинтересовался, есть ли здесь пепельница. Опасаясь, что пепел с моей сигареты упадет на пол, я держал ее, чуть приподняв, словно шприц для подкожных инъекций. Фаррэй достал огромную пепельницу из темного оникса размером не меньше Библии, какие бывают в церквах. Пока я гасил сигарету, он держал эту пепельницу обеими руками, а когда сигарета погасла, повернулся и удалился с ней вместе. Мне же оставалось только гадать, о чем я буду говорить с Хауптхэндлером, если он сейчас выйдет. У меня не было к нему никаких конкретных вопросов, и я, конечно, представить себе не мог, что он разоткровенничается по поводу своих отношений с Гретой Пфарр. Я действовал наугад. Иногда бывает, что опросишь десять человек, каждому задашь десять совершенно случайных вопросов и так же случайно где-нибудь обнаружишь больное место. Бывает и по-другому: если не полениться, внимательнее приглядеться к собеседнику, его поведение тебе подскажет – что-то не так, что-то здесь есть. Работа сродни старателям, добывающим золото: целыми днями промываешь лоток за лотком, и вдруг в речном песке тебе попадется грязный маленький камешек, который на поверку оказывается самородком.

Я подошел к подножию лестницы и взглянул вверх. Солнечный свет, который проникал сквозь большой круглый проем, освещал картины, висевшие на стенах, окрашенных в алый цвет. Я разглядывал натюрморт, когда услышал за своей спиной шаги, отдававшиеся эхом, благодаря мраморному полу.

– Это картина Карла Шуха, как вы, наверное, догадались, – объяснил Хауптхэндлер. – Она стоит целое состояние. – Он помолчал, а потом добавил: – Но мне она кажется очень, очень скучной. Пожалуйста, следуйте за мной. – Он повел меня в библиотеку Сикса. – Боюсь, что не смогу уделить вам много времени, поскольку мне нужно еще кое-что сделать в связи с завтрашними похоронами. Надеюсь, вы понимаете.

Я выбрал для себя один из диванов и закурил. Хауптхэндлер скрестил на груди руки, отчего кожа на рукавах его спортивного пиджака цвета мускатного ореха заскрипела, и сел на краешек стола своего хозяина.

– Итак, по какому поводу я вам понадобился?

– Я приехал справиться о похоронах, – ответил я, импровизируя и как бы продолжая разговор. – Собирался выяснить, когда они состоятся.

– Прошу меня извинить, господин Гюнтер, – сказал он, – но я не думаю, чтобы в планы господина Сикса входило ваше присутствие на похоронах. Он дал мне указание все приготовить, пока сам он будет в Руре, но не оставил никаких инструкций относительно приглашений на церемонию похорон.

Я сделал вид, что мне ужасно неловко, и привстал.

– Должен сказать, что, будучи доверенным лицом господина Сикса, я рассчитывал, что смогу отдать дань уважения его дочери. Этого требуют приличия, и я уверен, что с его стороны возражений не будет.

– Господин Гюнтер, – сказал Хауптхэндлер после короткого молчания. – Вы меня извините, если приглашение для вас будет написано от руки.

– Разумеется, – ответил я. – Если только это не причинит каких-либо неудобств вам.

– Не беспокойтесь. У меня здесь есть бланки.

Он обошел стол и выдвинул ящик.

– Вы давно сотрудничаете с господином Сиксом?

– Почти два года, – ответил он рассеянно. – До этого я был в немецкой консульской службе.

Он вытащил из нагрудного кармана очки и, водрузив их на кончик носа, стал оформлять приглашение.

– А вы хорошо знали Грету Пфарр?

Он мельком посмотрел на меня.

– В сущности, я ее не знал. Мы всего лишь здоровались.

– А вы не в курсе, у нее были враги, ревнивые любовники или что-нибудь в этом роде?

Хауптхэндлеру оставалось только промокнуть бумагу с приглашением.

– Я уверен, что ничего такого у нее не было.

Он снял очки и положил их в карман.

– А что бы вы могли сказать о нем? То есть о Пауле?

– Боюсь, что моя информация о Пауле будет еще короче.

Хауптхэндлер вложил приглашение в конверт.

– А Пауль и господин Сикс ладили между собой?

– Они не враждовали, если вы это имеете в виду. Единственное, что я могу сказать, они расходились во взглядах на политику.

– Однако по нынешним временам это расхождение довольно существенное, не правда ли?

– К господину Сиксу и господину Пфарру это не имело отношения. А теперь прошу меня простить, господин Гюнтер, мне надо идти.

– Да, конечно.

Он протянул мне приглашение.

Ну что ж, спасибо и на этом, подумал я, следуя за ним в вестибюль.

– Вы здесь живете постоянно, господин Хауптхэндлер?

– Нет, у меня квартира в городе.

– Да? И где же?

Он на мгновение замялся.

– На Курфюрстенштрассе, – наконец сказал он. – А почему вас это интересует?

Мне оставалось пожать плечами. Я и сам не знал.

– У меня скверная привычка – задавать вопросы, господин Хауптхэндлер. Простите. Работа, которой я занимаюсь, портит характер. Не хотел вас обидеть. А теперь мне нужно идти.

Он едва заметно улыбнулся, и мне показалось, что, проводив меня до дверей, Хауптхэндлер почувствовал облегчение, но я надеялся, что сказал ему достаточно, чтобы надолго лишить покоя.

Похоже было, что моему старенькому «ханомагу» нужно несколько часов, чтобы набрать скорость, пусть даже небольшую, и, конечно, я поступил несколько опрометчиво, свернув на скоростную магистраль «Авус», чтобы побыстрее добраться до центра. Чтобы проехать по этой магистрали, я заплатил марку, но оно того стоило – десять километров без единой щербинки в асфальте от Потсдама до самой Курфюрстендам. Это единственная дорога в Берлине, на которой водитель, вообразивший себя знаменитым гонщиком Каррачиолой, может нажать на газ и держать всю дорогу скорость сто пятьдесят километров в час. По крайней мере, он мог это делать до того, как мы стали заливать баки низкооктановым заменителем бензина, который ничуть не лучше метана. Теперь я могу выжать из своего «ханомага» девяносто километров в час, и это его предел.

Машину я оставил на перекрестке Курфюрстендам и Йоахимсталерштрассе, известном как «Уголок Грюнфельда», поскольку здесь находится универсальный магазин, который так называется. При прежнем владельце, еврее Грюнфельде, в цокольном этаже магазина бил фонтан из лимонада, и пить его можно было, сколько влезет. Но, с тех пор как государство отобрало у Грюнфельда его магазин, как, впрочем, и у других евреев – Вертхайма, Германа Тайца и Израиля, – фонтан из лимонада остался только в воспоминаниях берлинцев. И это еще не все. Лимонад, за который теперь надо платить, по вкусу гораздо хуже, чем прежний бесплатный, и не надо быть опытным дегустатором, чтобы понять, что в нем стало меньше сахара. Впрочем, с этим лимонадом случилась та же история, что и со всеми остальными продуктами, – сплошной обман везде и всюду.

Я сидел, потягивая лимонад и наблюдая, как в цилиндрической стеклянной шахте вверх и вниз движется лифт, сквозь прозрачные стены которого пассажирам виден весь магазин. Я сидел и размышлял, не заглянуть ли мне в отдел чулок и не повидаться ли с Каролой, той самой девушкой, с которой я познакомился на свадьбе Дагмар. Однако кислый вкус лимонада у меня в памяти странным образом ассоциировался с моим не слишком изящным поведением в отношении этой девушки, и я решил, что напоминать ей о себе не стоит. Допив бокал, я вышел из универмага и прошелся пешком по Курфюрстендам к Шлютерштрассе, до которой было рукой подать.

Ювелирные магазины – это, пожалуй, единственное место в Берлине, где люди стоят в очереди, чтобы продать, а не купить. Не был исключением из этого правила и магазин Петера Ноймайера «Старинные драгоценности». Когда я добрался до него, я увидел цепочку людей, тянувшуюся вдоль всей витрины. В основном старики с угрюмыми лицами, и хотя я в последнее время привык к очередям, более мрачной, чем эта, мне, пожалуй, видеть не приходилось. Люди, которые в ней стояли, принадлежали к разным слоям общества, но их сближали два обстоятельства: еврейское происхождение и, как следствие, отсутствие работы, что, в конце концов, и заставляло их расставаться со своими драгоценностями. В самом начале, у длинного стеклянного прилавка, с совершенно каменными лицами стояли два продавца в добротных костюмах. Всем своим видом они демонстрировали этим несчастным евреям, что все их кольца и ожерелья – не больше чем пустые побрякушки, которым на рынке грош цена.

– Такую дребедень нам каждый день приносят, – сказал один из продавцов, презрительно скривив губы, когда пожилая женщина выложила на прилавок несколько жемчужин и брошек. – Разумеется, вам они дороги как память, но мы же не можем платить за это деньги! Надеюсь, вы понимаете?

Продавец годился этой женщине в сыновья, что никак не мешало ему неприкрыто над не л издеваться. Он был красив, только, пожалуй, плохо выбрит.

Его коллега демонстрировал свое пренебрежение еще откровеннее. Он презрительно фыркал, пожимал своими широченными плечами и недовольно бурчал. Не говоря ни слова, он отсчитал от пачки, которую держал своими костлявыми руками скопидома, пять банкнотов по сто марок, хотя драгоценности, лежавшие перед ним, стоили по крайней мере раз в тридцать дороже. Старик, который принес все это, колебался, стоит ли продавать за столь жалкую сумму такие дорогие вещи, и дрожащей рукой показывал на свой браслет.

– Позвольте, позвольте, – говорил старик. – У вас на витрине лежит точно такой же, и вы просите за него в три раза больше, чем предлагаете мне.

Широкоплечий поджал губы.

– Послушай, Фриц, – сказал он. – Сколько времени этот сапфировый браслет лежит у нас в витрине? – Понятно, что это был давно и хорошо отрепетированный спектакль.

– Наверное, уже полгода, – ответил Фриц. – Смотри не вздумай взять второй такой же, мы не благотворительная организация.

Конечно, он повторял эту фразу по нескольку раз в день. Широкоплечий прищурился с плохо скрываемой скукой.

– Вы меня поняли? Попробуйте предложить его в другом месте, если вы думаете, что там дадут больше.

Однако отказаться от денег, которые лежали рядом, стоило только протянуть руку, старику было не по силам, и он сдался.

Я подошел к прилавку и спросил господина Ноймайера.

– Если вы продаете, станьте в очередь, – проворчал широкоплечий.

– Я ничего не продаю, – сказал я и небрежно добавил: – Я ищу бриллиантовое ожерелье.

Широкоплечий расплылся в улыбке, словно всю жизнь ждал богатого дядюшку, который наконец-то нашелся.

– Подождите минутку, прошу вас, – пропел он елейным голосом, – я сейчас выясню, свободен ли господин Ноймайер.

Петер Ноймайер сидел за столом и курил сигару толщиной с водопроводную трубу. У него были темные волосы и ярко-голубые глаза, совсем как у нашего обожаемого фюрера, а живот по размерам мог соперничать с кассовым аппаратом. Его обтянутые кожей скулы блестели румянцем, как будто он страдал от экземы или слишком переусердствовал во время бритья. Когда я представился и мы обменялись рукопожатиями, мне показалось, что у меня в руке очутился огурец.

– Рад познакомиться с вами, господин Гюнтер. – Он говорил с заметным энтузиазмом. – Я слышал, вы ищете какие-то бриллианты.

– Да, это так. Но должен предупредить вас, что я в данном случае выступаю как доверенное лицо...

– Понимаю, понимаю. Вы ищете что-то конкретное?

– Алмазное ожерелье.

– Ну, тогда вы пришли по верному адресу. Могу вам продемонстрировать несколько таких украшений.

– Мой клиент дал мне конкретное поручение, – сказал я. – Его интересует алмазное колье работы Картье.

Он положил сигару в пепельницу и выдохнул дым, очевидно повеселев.

– Ну что ж, значит, круг поисков сужается.

– С богатыми так всегда, господин Ноймайер. Они обычно точно знают, что им нужно.

– И действительно, знают, господин Гюнтер. – Он чуть наклонился вперед и взял сигару. – Такие ожерелья нам приносят не каждый день. И конечно, стоят они бешеных денег.

Настала пора раскрыть перед ним карты.

– Естественно, мой клиент готов заплатить большие деньги. Во всяком случае, двадцать пять процентов от той суммы, на которую оно было застраховано.

Ноймайер нахмурился.

– Я что-то не совсем понимаю, о чем вы говорите.

– Не стоит притворяться. Круг ваших поставщиков довольно широкий, и мы оба это знаем.

Он выпустил Колечко дыма и уставился на кончик своей сигары.

– То есть вы считаете, что я скупаю краденое, господин Гюнтер. Если вы...

– Послушайте меня, Ноймайер, я еще не закончил. Мой клиент готов заплатить за это ожерелье очень приличное вознаграждение. Причем наличными. – Я положил ему на стол фотографию ожерелья Сикса. – Если какая-нибудь мышка прибежит сюда и предложит этот товар, не откажите в любезности и позвоните по телефону, который написан на обратной стороне.

Ноймайер презрительно посмотрел на фотографию, потом на меня и встал.

– Вы шутите, господин Гюнтер. У вас, наверное, не все дома. А теперь убирайтесь, пока я не вызвал полицию.

– А что, это неплохая идея! Я не сомневаюсь, что им особенно понравится ваша гражданская позиция, когда вы распахнете перед ними свои сейфы и предложите ознакомиться с их содержимым. Я полагаю, что только честный человек может быть так уверен в себе.

– Убирайтесь отсюда.

Я встал и вышел из кабинета. Когда я собирался сюда, то не предполагал, что придется устраивать такую сцену. Но мне не понравилось, как в магазине Ноймайера обращаются с людьми, попавшими в беду. Когда я проходил мимо прилавка, широкоплечий предлагал старой женщине за изящную шкатулку для ювелирных украшений такую ничтожную, цену, что даже в Армии спасения она бы получила больше. Евреи, стоявшие в очереди, смотрели на меня со смешанным выражением надежды и отчаяния. Непонятно почему, я чувствовал себя ужасно неловко под их взглядами и испытывал что-то вроде стыда.