– Мне очень жаль Штальэкера. Он был хорошим человеком. Естественно, ты бы хотел увидеть его. – Небе предложил мне следовать за ним. – А затем, боюсь, тебе придется встретиться с Гейдрихом.

За внешним кабинетом и анатомическим театром, где патологоанатом работал с обнаженным телом юной девушки, располагалась длинная холодная комната, в которой я увидел рядами стоящие столы. На некоторых из них лежали человеческие тела, одни – в обнаженном виде, другие – покрытые простынями, некоторые, как Бруно, были еще в одежде и больше напоминали предметы забытого, багажа, чем людей.

Я подошел к столу, где лежал мой мертвый напарник, и какое-то время с тяжелым чувством смотрел на него. Рубашка на груди Бруно выглядела так, будто он вылил на себя целую бутылку красного вина, рот широко раскрыт, словно он сидел в кресле у зубного врача. Существует много способов прекратить сотрудничество, но ни один из них не делает этот разрыв таким окончательным, как убийство.

– Никогда не знал, что у него была вставная челюсть, – рассеянно произнес я, увидев, как что-то металлическое сверкнуло во рту у Бруно. – Удар ножом?

– Да, один удар, прямо в сердце. Били снизу под ребра, в подложечку.

Я взял его руки и внимательно их осмотрел.

– Ладони не порезаны, значит, он не защищался, – отметил я. – Где его нашли?

– На автомобильной стоянке у театра «Метрополь», – сообщил Небе.

Я распахнул его куртку и заметил, что в кобуре нет пистолета, расстегнул рубашку, все еще липкую от крови и принялся изучать рану. Чтобы сказать что-либо определенное, нужно смыть кровь, но было видно, что края входного отверстия разорваны, как если бы нож в ране повернули.

– Тот, кто это сделал, знал, как можно убить человека ножом, – сказал я, – Похоже на штыковую рану. – Я вздохнул и покачал головой. – Не стоит приглашать сюда его жену, я сам сделаю формальное опознание. Ей уже сообщили?

– Не знаю. – Небе пожал плечами. Он провел меня к выходу из анатомического театра. – Но думаю, что ей скоро сообщат.

Патологоанатом, молодой человек с большими усами, прервал работу над телом девушки, чтобы покурить. Сигарета, которую он держал рукой, одетой в перчатку, запачкалась в крови, и немного крови попало на его нижнюю губу. Небе остановился и посмотрел на курящего патологоанатома и мертвое тело с выражением, в котором угадывалось нечто большее, чем легкое отвращение.

– Что, – сердито спросил он, – еще одна?

Патологоанатом лениво выпустил дым, и лицо его скривилось в гримасе.

– Судя по этой стадии исследования, определенно схожий случай, – сказал он. – У нее все те же признаки.

– Понятно. – Было очевидно, что Небе не высокого мнения о молодом патологоанатоме. – Надеюсь, ваш отчет будет подробнее, чем предыдущий. Не говоря уж о точности. – Он резко отвернулся и быстро пошел к выходу, добавив громко через плечо: – И постарайтесь, чтобы я получил его как можно скорее.

В служебной машине Небе, по дороге к Вильгельмштрассе, я спросил его, что все это значит.

– Я имею в виду то, что мы видели в анатомическом театре.

– Мой друг, думаю, что как раз сейчас ты обо всем узнаешь, – ответил он.

Штаб-квартира СД – службы безопасности, которую возглавлял Гейдрих, – Вильгельмштрассе, 102, снаружи выглядела совершенно безобидно. Даже элегантно. По обеим сторонам ионической колоннады располагались квадратные двухэтажные дома для стражи, арочные проезды вели во внутренние дворики. Из-за густых деревьев нельзя было рассмотреть, что находилось там внутри, и только присутствие двух часовых свидетельствовало о том, что это официальное здание определенного назначения.

Мы проехали ворота, потом мимо аккуратной, размером с теннисный корт лужайки, обсаженной кустами, и остановились у красивого трехэтажного здания с огромными полукруглыми окнами, через которые мог бы пройти даже слон. Штурмовики бросились открывать двери машины, и мы вышли.

Интерьер штаб-квартиры Зипо выглядел совсем не так, как я его себе представлял. Мы ждали в зале, главным элементом убранства которого была богато украшенная позолоченная лестница, по бокам ее располагались кариатиды в полный человеческий рост и гигантские канделябры. Я посмотрел на Небе и движением бровей показал ему, что восхищен.

– Не плохо, правда? – сказал он и, взяв меня за руку, подвел к начинавшемуся от самого пола двустворчатому окну, из которого открывался великолепный вид на парк в английском стиле. За ним на западе виднелись современные очертания «Европа-Хаус» Гропиуса, а на севере четко выделялось южное крыло штаб-квартиры Гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе. Я сразу ее узнал, так как однажды некоторое время сидел там по приказу Гейдриха.

Разница между СД, или Зипо, как иногда называли службу безопасности, и Гестапо была просто неуловимой, даже для некоторых сотрудников этих двух организаций. Примерно такая же, как между «боквурстом» и «франкфуртером»[4]– названия разные, а вид и вкус совершенно одинаковые.

Легко можно было догадаться, что, заняв Дворец принца Альбрехта, Гейдрих получил большие преимущества. Может быть, даже большие, чем его мнимый начальник Гиммлер, разместившийся теперь в здании рядом со штаб-квартирой Гестапо, где раньше располагался отель «Принц Альбрехт». Несомненно, что старая гостиница, называемая теперь «СС-Хаус», по размерам куда больше дворца. Но, как и с колбасой, вкус очень редко зависит от размера.

Я услышал, как Небе щелкнул каблуками, и, оглянувшись, увидел, что король террора присоединился к нам у окна.

Высокий, худой как скелет, с длинным бледным лицом без всякого выражения, напоминавшим посмертную маску из алебастра, с пальцами, как у Кощея Бессмертного, сцепленными за спиной, такой прямой, словно он проглотил аршин, Гейдрих несколько мгновений смотрел в окно, не говоря ни слова.

– Пойдемте, господа, – наконец произнес он. – Сегодня замечательный день. Давайте прогуляемся.

Открыв французское окно, он вышел в сад, и я заметил, что ступни его были очень большие, а ноги – кривые, как будто он много ездил верхом. Если судить по серебряному значку «Немецкий всадник» на кармане его кителя, он действительна увлекался верховой ездой.

На свежем воздухе и под действием солнечных лучей он оживился, как будто бы был рептилией.

– Это летний дворец Фридриха Вильгельма I, – сказал он восторженно. – А в недавние времена – во времена Республики – его использовали для приема почетных гостей, таких как король Египта и британский Премьер-министр. Рамсея Макдональда, конечно, а не этого идиота с зонтиком. Я думаю, что это самый красивый из всех старых дворцов. Я часто здесь гуляю. Этот сад соединяет Зипо со штаб-квартирой Гестапо, что для меня очень удобно. И особенно приятно гулять здесь в это время года. У вас есть сад, господин Гюнтер?

– Нет, – ответил я. – У меня всегда очень много работы. И когда я кончаю работать, я именно перестаю работать, а не начинаю копаться в саду.

– Очень плохо. У меня дома в Шлактензее есть прекрасный сад с собственным полем для игры в крокет. Кто-нибудь из вас умеет играть в эту игру?

– Нет, – ответили мы одновременно.

– Это интересная игра, кажется, она очень популярна в Англии. Напоминает мне современную Германию. Законы – это ворота, через которые надо провести людей с различной степенью принуждения. Но никакого движения не может быть без деревянного молотка, крокет – самая подходящая игра для полицейского.

Небе задумчиво кивнул, а Гейдриху, казалось, самому очень понравилось это сравнение. Он разговорился. Вкратце остановился на тех вещах, которые он ненавидел – масонах, католиках, свидетелях Иеговы, гомосексуалистах и адмирале Канарисе, возглавлявшем Абвер, немецкую военную разведку, – и долго распространялся о том, что любит играть на фортепиано и виолончели, фехтовать, рассказал нам о своих любимых ночных клубах и о своей семье.

– Как вы знаете, в новой Германии все направлено на то, чтобы остановить разрушение семьи и создать нацию, единую по крови, – подчеркнул он. – Положение постепенно изменяется. Например, сейчас в Германии осталось двадцать две тысячи семьсот восемьдесят семь бродяг, на пять с половиной тысяч меньше, чем на начало года. Больше заключается браков, больше рождается детей, вполовину стало меньше разводов. Конечно, вы можете спросить меня: почему вопросы семьи так важны для партии? Что ж, я вам отвечу. Все дело в детях. Чем лучше будут наши дети, тем прекраснее окажется будущее Германии. Так что, если что-то угрожает нашим детям, мы должны действовать быстро.

Я достал сигарету и стал прислушиваться к его словам. Кажется, он наконец переходит к делу. Мы остановились у садовой скамейки и сели, причем я оказался между Гейдрихом и Небе, словно куриная печенка на бутерброде с черным хлебом.

– Вы не любите сады... – Гейдрих задумался. – А детей? Вы любите детей?

– Детей я люблю.

– Это хорошо, – похвалил он. – Я выскажу мое собственное, личное мнение: нам необходимо любить их и делать то, что мы делаем, даже те вещи, которые кажутся нам неприятными, иначе мы не сможем выразить нашу человеческую сущность. Вы понимаете, что я имею в виду?

Я был не совсем уверен, что понял его, но тем не менее кивнул.

– Могу я быть откровенным с вами? – спросил он. – Можно вам довериться?

– Конечно.

– По улицам Берлина гуляет маньяк, господин Гюнтер.

Я пожал плечами:

– Наверное, какой-нибудь хулиган.

Гейдрих резко покачал головой.

– Нет, я говорю не о каком-нибудь штурмовике, избившем старого еврея. Я имею в виду настоящего убийцу. За четыре прошедших месяца он изнасиловал, убил и изувечил четырех немецких девушек.

– Однако в газетах об этом ничего не было.

Гейдрих засмеялся.

– Газеты печатают только то, что мы им разрешаем, а на эту историю наложен специальный запрет.

– Из-за Штрейхера и его антисемитской газетенки эти убийства могут приписать евреям, – сказал Небе.

– Именно так, – ответил Гейдрих. – Мне меньше всего хочется, чтобы в этом городе вспыхнул бунт против евреев. Такие вещи оскорбляют мое чувство общественного порядка. Они оскорбляют меня как полицейского. Когда мы захотим очистить нашу страну от евреев, мы это сделаем надлежащим образом, не вмешивая в это дело толпу. Есть также и коммерческие соображения. Недели две назад какие-то идиоты в Нюрнберге решили разрушить синагогу. Та, на которую они напали, была застрахована в Немецкой страховой компании. Пришлось выплатить тысячи марок, чтобы удовлетворить иск. Так что, сами понимаете, расовые беспорядки наносят большой вред бизнесу.

– А почему вы мне об этом рассказываете?

– Я хочу, чтобы этот сумасшедший был пойман, и как можно скорее, Гюнтер. – Он сурово посмотрел на Небе. – Как это часто бывает в Крипо, один человек, еврей по национальности, уже сознался, что это он совершил эти убийства. Однако, когда было совершено последнее убийство, он почти наверняка находился под стражей, так что, скорее всего, он их не совершал, а просто слишком рьяные работники полиции нашего дорогого Небе перестарались.

Но вы, Гюнтер, не размахиваете расовым или политическим топором, чтобы напугать их. И, что более существенно, у вас большой опыт в расследованиях такого рода дел. Ведь это вы поймали Гормана, не так ли? Кажется, это было десять лет назад, но все еще помнят об этом деле. – Он замолчал и взглянул мне прямо в глаза – ощущение не из приятных. – Другими словами, я хочу, чтобы вы, Гюнтер, снова вернулись в Крипо и постарались поймать этого психа, пока он еще кого-нибудь не убил.

Я выкинул окурок сигареты в кусты и поднялся. Артур Небе смотрел на меня безо всякого выражения, словно он был не рад желанию Гейдриха вернуть меня в полицию и тому, чтобы расследование возглавил именно я, а не кто-то из его людей. Я закурил другую сигарету и подумал какое-то время.

– Есть же другие полицейские, черт возьми! – произнес я. – Например, тот, который поймал Кюртена, Дюссельдорфского Зверя? Почему бы не пригласить его?

– Мы уже проверили то дело, – сообщил Небе. – Похоже, что Петер Кюртен сам сдался полиции. Да и нельзя сказать, чтобы это было очень удачное расследование.

– И что же, больше никого нет?

Небе покачал головой.

– Вот видите, Гюнтер, – сказал Гейдрих. – Мы снова возвращаемся к вам. Честно говоря, я сомневаюсь, чтобы во всей Германии нашелся лучший сыщик, чем вы.

Я засмеялся и покачал головой.

– Очень хорошо. Просто отлично. Вы произнесли замечательную речь о детях и семье, генерал, но, конечно, мы оба прекрасно знаем, что вы держите информацию об этом деле в секрете из опасения, что все увидят: современная полиция – сборище дилетантов, ничего не смыслящих в своем деле. Это уронит и их, и ваш престиж. И вы хотите, чтобы я вернулся, совсем не потому, что я такой уж хороший сыщик, а потому, что все остальные – плохие. Современное Крипо в состоянии расследовать только два вида преступлений – нарушение чистоты расы и распространение анекдотов о фюрере.

Гейдрих улыбнулся, как побитая собака, но глаза его сузились.

– Вы что, отказываете мне, господин Гюнтер? – спросил он без всякого выражения.

– Я хотел бы вам помочь, действительно хотел. Но вы выбрали плохое время. Понимаете, я только что узнал, что вчера ночью был убит мой напарник. Можете считать меня старомодным, но я хотел бы найти того, кто это сделал. При обычных обстоятельствах я передал бы дело ребятам из комиссии по расследованию убийств, но, принимая во внимание то, что вы мне сейчас сказали, это бы ни к чему не привело, не так ли? Они додумались до того, что обвинили меня в его убийстве, так что, кто знает, может, они заставят и меня подписать признание, тогда уж мне ничего не остается, как работать на вас, чтобы избежать гильотины.

– Естественно, я слышал о смерти господина Штальэкера. – Он снова поднялся. – И конечно, вам хочется навести кое-какие справки. Если мои люди смогут вам чем-нибудь помочь, невзирая на их дилетантство, смело обращайтесь к ним. Тем не менее допустим на минуту, что это препятствие устранено, что вы тогда ответите?

Я пожал плечами.

– Допустим, что я откажусь. Означает ли это, что я лишусь своей лицензии частного сыщика?

– Естественно.

– Разрешения на ношение оружия, водительских прав?

– Без сомнения, мы отыщем какой-нибудь предлог...

– Тогда, вероятно, я вынужден принять ваше предложение.

– Отлично.

– При одном условии.

– Говорите.

– На все время расследования я получаю чин криминалькомиссара, и мне будет позволено вести следствие так, как я посчитаю нужным.

– Минуточку, – вмешался Небе. – А чем вам не нравится ваш старый чин инспектора?

– Если не принимать во внимание разницу в зарплате, – сказал Гейдрих, – Гюнтер, без сомнения, стремится к тому, чтобы как можно меньше зависеть от вмешательства высших чинов. Он, конечно, совершенно прав. Ему нужен этот чин для того, чтобы преодолеть предубеждение, с которым, можно не сомневаться, встретят его возвращение в Крипо. Мне следовало подумать об этом самому. Я согласен с вашим условием.

Мы направились назад во дворец. За дверью офицер СД протянул Гейдриху записку. Он прочитал ее и улыбнулся.

– Ну разве не совпадение? – улыбнулся он. – Похоже, мои некомпетентные полицейские отыскали человека, который убил вашего напарника, господин Гюнтер. Интересно, говорит ли вам о чем-нибудь имя Клауса Херинга?

– Штальэкер наблюдал за его квартирой, когда его убили.

– Хорошие новости. Только в эту бочку меда попала ложка дегтя – этот Херинг покончил жизнь самоубийством. – Гейдрих посмотрел на Небе и улыбнулся. – Наверное, нам лучше съездить туда и посмотреть, как ты думаешь, Артур? А то господин Гюнтер подумает, что мы все это подстроили.

Всегда очень трудно сформулировать впечатление от вида повешенного – в нем есть что-то гротескное. Высунутый распухший язык, напоминающий третью губу, выпученные, похожие на шары, глаза, как у собаки, участвующей в гонках, – все это влияет на ваше восприятие. Кроме того, что Клаус Херинг никогда бы не выиграл приза местного дискуссионного клуба, о нем мало что можно было сказать. Разве только, что ему было около тридцати, худощавый, волосы светлые, довольно высок – отчасти из-за своего страшного «галстука».

Все более или менее ясно. По своему опыту я знаю, что вешаются в основном самоубийцы: существует много более легких способов убить человека. Я знаю несколько исключений, но это были несчастные случаи, при которых у погибших происходило неожиданное торможение блуждающего нерва в тот момент, когда они предавались самомазохистским извращениям. Этих сексуальных извращенцев обычно находили обнаженными или одетыми в женское белье с развернутыми порнографическими журналами, прилипшими к рукам, и это всегда были мужчины.

В случае с Херингом не имелось никаких доказательств, что смерть произошла во время подобных сексуальных развлечений. Одет он был так, как могла бы одеть его мать; и руки, висящие вдоль тела, служили наглядным подтверждением тому, что он сам сунул голову в петлю.

Инспектор Штрунк, тот самый полицейский, который допрашивал меня в Алексе, доложил Гейдриху и Небе о результатах обследования места преступления.

– Мы нашли листок с именем этого человека и его адресом в кармане Штальэкера. В кухне лежит штык, завернутый в газету. Он покрыт кровью, и по его виду я бы сказал, что именно этим оружием его убили. Мы нашли также запачканную кровью рубашку, которая, вероятно, была на Херинге в момент убийства.

– Что-нибудь еще? – спросил Небе.

– Кобура под мышкой у Штальэкера была пуста, генерал, – сказал Штрунк. – Может быть, Гюнтер захочет сказать нам, его это пистолет или нет? Мы нашли его в одном бумажном пакете с рубашкой.

Он протянул мне «Вальтер-ППК». Я поднес дуло к носу и вдохнул запах смазки. Затем передернул затвор и увидел, что в стволе нет патрона, хотя магазин полон. Я сдвинул предохранитель. На черном металле были аккуратно процарапаны инициалы Бруно.

– Да, это пистолет Бруно, – подтвердил я. – Однако не похоже, чтобы он им пользовался. Я хотел бы осмотреть рубашку, если вы не возражаете.

Штрунк взглянул на своего рейхскриминальдиректора.

– Пусть осматривает, инспектор, – распорядился Небе.

Это была рубашка фирмы «С и А», область живота и правая манжета сильно запачканы кровью, что подтверждало общую картину убийства.

– Похоже, именно этот парень убил вашего напарника, господин Гюнтер, – сказал Гейдрих. – Он вернулся домой и, переодеваясь, осознал, что натворил. В порыве раскаяния сунул голову в петлю.

– Похоже на то. – Я не стал выдавать своих сомнений. – Однако, если вы не возражаете, генерал Гейдрих, я хотел бы осмотреть квартиру. Только один. Просто чтобы выяснить одну или две интересующие меня детали.

– Очень хорошо. Но не задерживайтесь, ладно?

Когда Гейдрих, Небе и полицейский покинули квартиру, я занялся тщательным осмотром тела Клауса Херинга. Очевидно, он привязал кусок электрического шнура к перилам лестницы, накинул петлю на шею и затем просто спрыгнул со ступеньки. Но только осмотр кистей, запястий и шеи Херинга мог подтвердить, как это действительно произошло. Было что-то странное в обстоятельствах его смерти – правда, я не мог четко сформулировать, что именно вызывало подозрение, – и в том, что он решил переодеть рубашку, прежде чем повеситься.

Я перелез через перила, взобрался на небольшой уступ в верхней части стенки лестничного проема и свесился вниз. Наклонившись, я смог разглядеть то место, к которому был привязан шнур, проходивший за правым ухом Херинга. Если тело было кем-то подвешено, то веревка должна натянуться сильнее и располагаться вертикальнее, чем когда человек вешается сам. Присмотревшись, я увидел на шее Херинга вторую горизонтальную полосу, как раз пониже петли, что, по-видимому, подтверждало мою догадку. Перед тем как повеситься, Клаус Херинг был задушен.

Я проверил, соответствует ли размер воротника рубашки Херинга размеру запачканной кровью рубашки, которую я осмотрел раньше. Соответствовал. Затем снова перелез через перила и спустился на несколько ступенек. Стоя на цыпочках, я стал исследовать его кисти и запястья. Разжав правую руку, я увидел засохшую кровь и маленький блестящий предмет, который, похоже, вдавился в мякоть ладони Херинга. Я вытащил его и осторожно положил на свою ладонь. Значок здорово погнут, вероятно, Херинг с силой сжал его в кулаке, и, хотя он был запачкан кровью, можно было без труда разглядеть эмблему, изображавшую мертвую голову. Такой значок носили на своих фуражках эсэсовцы.

Я задержался ненадолго в квартире, пытаясь понять, что здесь произошло, будучи совершенно уверенным теперь, что к этому приложил руку Гейдрих. Не он ли сам спрашивал меня там, в саду дворца принца Альбрехта, каков будет мой ответ на его предложение, если «препятствие», необходимость найти убийцу Бруно, будет «устранено»? И устранено так, что теперь и концов не найдешь? Без сомнения, он предвидел мой ответ и к тому времени, когда мы отправились на прогулку в сад, уже отдал приказ убрать Херинга.

Думая об этом и о многих других вещах, я осмотрел квартиру – быстро, но тщательно: заглянул под матрасы и в баки, скатал ковры и даже пролистал несколько учебников по медицине. Я отыскал целый лист старых марок, выпущенных к пятой годовщине прихода нацистов к власти, которые постоянно появлялись на письмах, адресованных фрау Ланге. Но писем ее сына к доктору Киндерману не было.