Глава 14

Понедельник, 26 сентября

Выглянут из окна своей квартиры, я различил, как в соседнем доме семьи в нетерпеливом ожидании собрались в своих гостиных у радиоприемников. Из другого окна, выходившего на Фазаненштрассе, было видно, что улица совершенно опустела. Я прошел в гостиную и налил себе выпить. Снизу, из пансиона, расположенного под моей квартирой, доносились звуки классической музыки, которую передавали по радио. Перед началом трансляции очередной речи какого-нибудь партийного лидера и после нее всегда передавали старика Бетховена. Это как раз то, о чем я всегда говорю: чем хуже картина, тем богаче ее рама.

Обычно я не слушаю по радио речей партийных боссов. Мне лично больше нравится слушать свое пуканье. Но сегодняшняя передача была необычной. Во Дворце спорта на Потсдамерштрассе собирался выступить фюрер, он должен был, как все считали, объявить о своих истинных намерениях в отношении Чехословакии и Судетской области.

Что касается меня лично, то я уже давным-давно понял, что Гитлер обманывает всех своими речами о мире. Я достаточно насмотрелся вестернов, чтобы понять: когда человек в черной шляпе дразнит безобидного человечка рядом с ним в баре, на самом деле это означает, что он жаждет схватиться с шерифом. В случае с Гитлером в роли шерифа оказалась Франция, и не нужно было особого ума, чтобы понять: этот шериф не собирается делать ничего другого, кроме как сидеть в баре и убеждать себя в том, что с улицы доносятся не звуки выстрелов, а просто потрескивают горящие дрова.

Надеясь, что я все-таки ошибся, я включил радио и, подобно всем остальным семидесяти пяти миллионам немцев, стал ждать, надеясь узнать, что же с нами будет.

Многие женщины утверждают, что если Геббельс просто обольщает, то Гитлер, несомненно, очаровывает. Мне трудно судить об этом. Тем не менее нельзя отрицать, что речи Гитлера оказывают на людей какое-то гипнотическое действие. Без всякого сомнения, толпа, собравшаяся во Дворце спорта, почувствовала это на себе. Нужно было побывать там, чтобы ощутить царящую вокруг атмосферу – что-то вроде экскурсии на очистные сооружения.

Для тех, кто слушал речь фюрера дома, восхищаться было нечем, сказанное проходимцем номер один не оставляло нам никаких надежд – только душа леденела от сознания того, что сегодня война стала еще ближе, чем вчера.

Вторник, 27 сентября

Днем состоялся военный парад на Унтер-ден-Линден, парад армии, готовой воевать, и такой она еще никогда не появлялась на улицах Берлина. Мы увидели механизированную дивизию в полном боевом вооружении. Но, к моему удивлению, не было ни приветственных криков, ни салюта, никто не размахивал флагами. Все осознали, как воинственно настроен Гитлер, и люди, увидев этот парад, просто разворачивались и уходили.

Позже в тот же самый день, когда я встретился с Артуром Небе по его личной просьбе, но не в стенах Алекса, а в моей конторе «Гюнтер и Штальэкер, частные сыщики» – нужно бы пригласить художника и переделать вывеску, вернуться к первоначальному названию, – я рассказал ему о том, что видел на улицах.

Небе рассмеялся:

– А что бы ты сказал, если бы я сообщил тебе, что та самая дивизия, которую ты видел, может быть, освободит нашу страну?

– Неужели армия готовит путч?

– Я не могу тебе всего рассказать, скажу только, что высшие офицеры вермахта вступили в контакт с британским Премьер-министром. Как только поступит приказ английского правительства, армия займет Берлин и отдаст Гитлера под суд.

– Когда это произойдет?

– Стоит лишь войскам Гитлера вторгнутся на территорию Чехословакии, и Великобритания объявит войну. Тогда и наступит время. Наше время, Берни. Разве я не говорил тебе, что в Крипо потребуются такие люди, как ты?

Я медленно кивнул.

– Но ведь Чемберлен ведет переговоры с Гитлером, не так ли?

– Это обычная манера англичан – вести переговоры, решать все дипломатическим путем. Они не успокоятся, если не попытаются вступить в переговоры.

– Тем не менее, он, наверное, рассчитывает, что Гитлер подпишет что-то вроде договора. И что более важно, и Чемберлен, и Даладье сами готовы подписать такой документ.

– Гитлер не откажется от Судет, Берни. А англичане, похоже, не собираются отказываться от своего договора с чехами.

Я подошел к шкафчику с напитками и налил два стакана.

– Если англичане и французы собираются выполнить свои обязательства по договору, тогда и говорить не о чем, – сказал я, протягивая Небе стакан. – По моему мнению, они делают за Гитлера его работу.

– О Боже, какой же ты пессимист!

– Ну хорошо, ответьте мне на такой вопрос. Допустим, вам предстоит драться с тем, с кем вам не хочется драться. Ну, с кем-нибудь, кто больше вас, например. В такой ситуации вы, наверное, решите, что лучше куда-нибудь спрятаться, поскольку для драки у вас просто не хватит силенок. Тогда вы начнете без конца обсуждать эту ситуацию. Человек, который много говорит, вовсе не собирается драться.

– Но ведь Германия не больше, чем Англия и Франция.

– Значит, у них нет сил для драки.

Небе поднял свой стакан.

– Тогда выпьем за английский аппетит.

– За английский аппетит.

Среда, 28 сентября

– Генерал Мартин предоставил нам информацию о Штрейхере, комиссар. – Корш посмотрел в телеграмму, которую держал в руках. – «Мы предполагаем, что из пяти указанных вами дат, Штрейхер был в Берлине по крайней мере два раза». Что касается трех других дат, Мартин понятия не имеет, где он находился.

– Вот чего стоят его хваленые шпионы.

– И еще, комиссар. В один из указанных дней Штрайхера видели возвращающимся из аэропорта Фурт в Нюрнберге.

– А сколько времени занимает перелет из Берлина в Нюрнберг?

– Самое большее два часа. Хотите, чтобы я навел справки в аэропорту Темпельхоф?

– Мне пришла в голову идея получше. Отправляйтесь-ка к ребятам из отдела пропаганды на Муратти. Пусть они дадут вам хорошую фотографию Штрейхера. А лучше попросите фотографии всех гауляйтеров, чтобы не привлекать внимания. Скажите, что они нужны для службы безопасности рейхсканцелярии, это всегда звучит очень убедительно. Когда вы их получите, пойдите и поговорите с этой девочкой Хирш. Может быть, она опознает Штрейхера как человека, который сидел в машине.

– И что тогда?

– Если она его опознает, у нас с вами появится много новых друзей. За одним существенным исключением.

– Этого-то я и боюсь.

Четверг, 29 сентября

Чемберлен вернулся в Мюнхен. Он снова собирался вести переговоры. Шериф тоже прибыл, но всем было ясно, что, когда начнется стрельба, он будет смотреть совсем в другую сторону. Муссолини отполировал пряжку на ремне и свою лысину и примчался, чтобы предложить поддержку союзнику по духу.

Пока все эти важные персоны приезжали и уезжали, молодая девушка, ничтожная песчинка на фоне событий, разворачивающихся в мире, пропала, отправившись за покупками на ближайших рынок.

Моабитский рынок располагался на углу Бремерштрассе и Арминиусштрассе. Большое здание из красного кирпича своими размерами напоминало товарный склад, где рабочий люд Моабита – то есть практически все, кто жил в этом районе, – покупал сыр, рыбу, колбасу, мясо и другие свежие продукты. На рынке имелось даже два или три закутка, где можно наскоро выпить кружечку пива и съесть сосиску. В здании всегда толпился народ, и было в нем по крайней мере шесть выходов. Это не то место, где можно бродить не спеша. Большинство посетителей рынка вечно торопятся, у них нет времени стоять и глазеть на вещи, которые они не могут себе позволить купить, да, впрочем, на Моабитском рынке и нет таких товаров. Поэтому моя одежда и неспешная походка выделяли меня из толпы.

Мы знали, что Лиза Ганц пропала именно здесь, потому что один из продавцов рыбы нашел хозяйственную сумку, которую позже мать Лизы опознала как принадлежащую ее дочери.

Кроме этого, никто ничего не видел. На Моабитском рынке люди не обращают на вас особого внимания, если вы не полицейский, разыскивающий пропавшую девушку, и даже в этом случае на вас смотрят просто из любопытства.

Пятница, 30 сентября

Днем я был вызван в штаб-квартиру Гестапо на Принц-Альбрехтштрассе. Проходя через основной вход, я поднял глаза вверх и увидел женщину, сидевшую на завитке размером с шину грузовика, – она реставрировала лепное украшение. Над ее головой парили два херувима, один из которых чесал в затылке, а у другого на лице было написано удивление. Я подумал: наверное, они пытаются понять, почему Гестапо выбрало для себя именно это здание. На первый взгляд. Школа искусств, размещавшаяся раньше на Принц-Альбрехт-штрассе, 8, и Гестапо, занимающее это здание сейчас, не имеют между собой ничего общего, кроме стремления, если верить расхожей шутке, вставить всех в рамки. Но в тот день меня больше удивляло, почему Гейдрих вызвал меня именно сюда, а не во Дворец принца Альбрехта, расположенный рядом с Вильгельмштрассе. Без сомнения, у него были на то свои причины. Гейдрих ничего не делает без причины, и я был уверен, что нынешняя мне так же мало понравится, как и все остальные.

За главной дверью вас ожидает служба безопасности. После этого, пройдя вперед, вы оказываетесь у подножия лестницы размером с акведук. А поднявшись на один пролет, попадаете в зал для посетителей со сводчатым потолком и тремя окнами в виде арок, сквозь которые мог бы свободно пройти локомотив. У каждого окна – деревянная скамья, какие можно увидеть в церквах, я уселся на одну их них и, как мне было велено, стал ждать.

На постаментах между окнами стояли бюсты Гитлера и Геринга.

Я немного удивился – чего это вдруг Гиммлер оставил здесь голову Толстого Германа, учитывая их горячую ненависть друг к другу. Может быть, Гиммлер считал этот бюст произведением искусства? А может быть, его жена была дочерью главного раввина?

Прошел почти час, прежде чем передо мной из двойных дверей появился наконец Гейдрих. Он нес в руке портфель и, увидев меня, отослал своего адъютанта.

– Комиссар Гюнтер, – обратился он ко мне, и такое обращение, по-видимому, показалось ему забавным. Он повел меня вдоль по галерее. – Я думаю, мы можем снова прогуляться в саду, как в прошлый раз. Вы не откажетесь проводить меня до Вильгельмштрассе?

Мы прошли через арочную дверь и спустились по другой массивной лестнице в печально знаменитое южное крыло здания, где когда-то располагались мастерские скульпторов, а теперь были тюремные камеры Гестапо. Я их очень хорошо запомнил, потому что мне уже пришлось здесь однажды посидеть, правда, недолго, и я почувствовал облегчение, когда мы вышли из здания и оказались на свежем воздухе. Никогда нельзя распознать замыслы Гейдриха.

Он остановился на какое-то мгновение, глядя на свои часы «Ролекс». Я хотел было заговорить, но он поднял указательный палец и, словно соблюдая конспирацию, приложил его к своим тонким губам. Мы стояли и ждали, только я понятия не имел чего.

Через минуту или чуть больше раздался залп, и эхо от него раскатилось по саду. Затем еще один и еще. Гейдрих снова взглянул на часы, кивнул и улыбнулся.

– Ну что, пойдем? – сказал он, ступая на дорожку, посыпанную гравием.

– Это что, в мою честь? – спросил я, прекрасно зная, что это было.

– А, эта пальба? – Он усмехнулся. – Нет-нет, комиссар Гюнтер. Вы слишком много о себе воображаете. И кроме того, я не думаю, что вам нужен дополнительный урок, демонстрирующий силу. Просто я добиваюсь пунктуальности. Говорят, что для королей – это простая вежливость, но для полицейского – это критерий его профессиональной пригодности. В конце концов, если фюрер смог добиться, чтобы поезда не опаздывали, самое меньшее, что могу сделать я, – это потребовать, чтобы несколько священников были ликвидированы в точно назначенное время.

Я подумал, что Гейдрих все-таки преподал мне наглядный урок. Таким способом он хотел дать мне понять, что знает о моей стычке со штурмбанфюрером Ротом из 4В-1.

– А почему перестали расстреливать на рассвете?

– Жители соседних домов жаловались.

– Вам сказали священники, правда?

– Католическая церковь – это такой же международный заговор, как большевизм и иудаизм, Гюнтер. Мартин Лютер возглавил одну Реформацию, фюрер возглавит другую. Он ликвидирует власть Папы Римского над немецкими католиками, хотят этого священники или нет. Но это совсем другое направление деятельности, и пусть им лучше занимаются те, кто в этом хорошо разбирается. Я пригласил вас не для этого. Хотел рассказать вам об одной проблеме, с которой я столкнулся. Дело в том, что на меня оказывают определенное давление Геббельс и его писаки с Муратти, которые утверждают, что дело, которое вы расследуете, надо предать гласности. И я не знаю, сколько еще времени мне удастся сопротивляться их натиску.

– Когда вы поручили мне это дело, генерал, – сказал я, закуривая сигарету, – я был против запрета на освещение его в печати. Однако теперь я убежден, что наш убийца как раз и добивается, чтобы о нем писали все газеты.

– Да, Небе мне говорил, что вы разрабатываете версию о том, что это что-то вроде заговора, составленного Штрейхером и его дружками, ненавидящими евреев, с целью устроить погром еврейскому сообществу, проживающему в столице.

– Это звучит нелепо только в том случае, если вы не знаете Штрейхера, генерал.

Он остановился и, засунув руки глубоко в карманы своих брюк, покачал головой.

– Что касается этого баварского борова, то он меня не может удивить. – Гейдрих хотел пнуть голубя носком своего сапога, но промахнулся. – Я хочу услышать от вас побольше.

– Мы показали фотографию Штрейхера одной девушке, и она заявила, что, скорее всего, именно этот человек пытался заманить ее в свою машину у ворот школы, из которой на прошлой неделе исчезла другая девушка. Ей кажется, что этот человек, скорее всего, говорит с баварским акцентом. А дежурный сержант, который разговаривал с неизвестным, указавшим нам совершенно точно, где можно найти труп еще одной пропавшей девушки, тоже утверждает, что у этого человека был баварский акцент.

Теперь поговорим о мотиве преступления. В прошлом месяце жители Нюрнберга сожгли городскую синагогу. А здесь, в Берлине, дело пока ограничилось несколькими разбитыми окнами и оскорблениями. Штрейхер был бы просто счастлив, если бы с евреями в Берлине стали обходиться так же, как в Нюрнберге. Более того, описываемое в «Штюрмере» ритуальное убийство очень напоминает modus operandiубийцы. Прибавьте все это к репутации Штрейхера, и эта версия покажется довольно убедительной.

Гейдрих ускорил шаги и обогнал меня, руки его болтались вдоль тела, как будто он ехал верхом на лошади в Венской школе верховой езды. Затем он повернулся лицом ко мне, восторженно улыбаясь.

– Я знаю одного человека, который был бы счастлив свалить Штрейхера. Этот глупый ублюдок в своих речах докатился до того, что утверждает: наш Премьер-министр – импотент. Геринг был в ярости. Но ведь у вас еще нет достаточно улик, не так ли?

– Нет, генерал. Да к тому же моя свидетельница – еврейка. – Гейдрих застонал. – И конечно, все остальное – пока только догадки.

– Тем не менее мне очень нравится ваша версия, Гюнтер. Мне она очень нравится.

– Я хотел бы напомнить вам, генерал, что мне потребовалось шесть месяцев, чтобы поймать Гормана-Душителя. А этим делом я еще и месяца не занимаюсь.

– Боюсь, что у нас нет этих шести месяцев. Послушайте, дайте мне хоть самую ничтожную улику, и я отобьюсь от Геббельса. Но эта улика мне нужна как можно скорее, Гюнтер. Даю вам еще месяц, самое большее – шесть недель. Вы меня хорошо поняли?

– Да, генерал.

– Итак, чем я вам могу помочь?

– Пусть Гестапо установит круглосуточное наблюдение за Юлиусом Штрейхером, – попросил я. – Полное тайное изучение всей предпринимательской деятельности самого Штрейхера и всех, кто с ним сотрудничает.

Гейдрих сложил руки на груди, а затем подпер одной рукой свой длинный подбородок.

– Мне придется переговорить об этом с Гиммлером. Но все будет в порядке. Коррупцию рейхсфюрер ненавидит даже больше, чем евреев.

– Ну что ж, это очень обнадеживает, генерал.

Мы двинулись к Дворцу принца Альбрехта.

– Кстати, – сказал он, когда мы приближались к его собственной штаб-квартире, – я получил несколько очень важных новостей, затрагивающих нас всех. Англичане и французы подписали соглашение в Мюнхене. Фюрер получил Судетскую область. – Он удивленно покачал головой. – Чудеса, да и только, правда?

– Да, чудеса, – пробормотал я.

– Неужели вы не понимаете? Войны не будет. По крайней мере, сейчас.

Я выдавил из себя улыбку.

– Да, это действительно хорошие новости!

Я все прекрасно понял. Войны не будет. Не будет никакого сигнала от англичан. А без этого не будет и никакого путча.

Часть вторая