Они обвиняются в том, что добавляют эту кровь к тесту мацы (хлеба, выпекаемого из бездрожжевого теста), которую они используют в своих религиозных пытках, особенно детей, и во время этих пыток выкрикивают угрозы, проклятия и произносят магические заклинания, направленные против неевреев. Эти систематические убийства носят специальное название. Их называют ритуальные убийства".
      - Вы предполагаете, что Штрейхер может иметь какое-то отношение к этим убийствам?
      - Я ничего не предполагаю, Берни. Просто мне пришла в голову мысль, что надо обратить ваше внимание на этот рисунок. - Он пожал плечами. - А почему бы и нет? В конце концов, он будет не первым окружным гауляйтером, совершающим преступление. Могу привести пример губернатора Курмарка Кубе.
      - О Штрейхере рассказывают много всяких историй, - заметил я.
      - В любой другой стране Штрейхер давно бы уже сидел в тюрьме.
      - Вы мне оставите это?
      - С удовольствием. Это не такая вещь, которую хотелось бы держать у себя на кофейном столике. - Ильман раздавил в пепельнице еще один окурок и встал, собираясь уходить. - Так что же вы намерены делать?
      - Со Штрейхером? Пока не знаю. - Я посмотрел на часы. - Подумаю об этом после официального опознания. Беккер скоро будет здесь вместе с родителями девушки. Поэтому пойдемте-ка лучше в мертвецкую.
      Что-то в словах Беккера натолкнуло меня на мысль самому отвезти супругов Ханке домой после того, как господин Ханке официально заявил, что останки принадлежали его дочери.
      - Я не первый раз сообщаю плохие новости семье погибших, - объяснил Беккер. - Как ни странно, все до последней минуты надеются на лучшее. И только когда ты сообщаешь им правду, они бывают окончательно сражены. Матери падают в обморок, ну, вы все знаете. Но эти среагировали как-то по-другому. Трудно объяснить, что я имею в виду, но, комиссар, у меня сложилось впечатление, что они этого ожидали.
      - После четырех недель отсутствия дочери? Да они просто смирились с мыслью о том, что она умерла, вот и все.
      Беккер нахмурился и поскреб макушку своей растрепанной головы.
      - Нет, - медленно сказал он. - Это что-то другое, комиссар, я не могу хорошо объяснить. Наверное, мне не стоило вообще об этом говорить. Может быть, мне только показалось.
      - Вы верите в интуицию?
      - В общем-то, да.
      - И правильно. Иногда это единственная вещь, на которую полицейский может положиться. И тогда у него нет другого выбора, как довериться ей. Полицейскому, который не доверяет своим предчувствиям, никогда не повезет. А без везения нет никакой надежды, что тебе удастся распутать дело. Нет, вы правильно сделали, что рассказали мне.
      Мы ехали на юго-запад, в Штеглиц, и господин Ханке, бухгалтер завода "АЕГ" на Зеештрассе, сидевший рядом со мной, меньше всего производил впечатление человека, смирившегося со смертью своей единственной дочери. Тем не менее я не собирался сбрасывать со счетов то, что рассказал мне Беккер. Я не торопился делать никаких заключений, я просто наблюдал.
      - Ирма была очень умной девочкой, - вздохнул Ханке. Он говорил с акцентом, выдававшим в нем жителя рейнских земель, чем очень напоминал Геббельса. - Ей хватило ума не бросить школу и сдать экзамены на аттестат зрелости, как она и мечтала. Но она не была книжным червем, Ирма только что получила имперский спортивный значок и диплом мастера спорта по плаванию. Она никому не делала зла. - Его голос сорвался, когда он спросил: - Кому понадобилось ее убивать, комиссар? Кто мог это сделать?
      - Именно это я и хочу выяснить, - сказал я. Но жена Ханке, сидевшая на заднем сиденье, уже знала ответ на этот вопрос.
      - Неужели вам не ясно, кто стоит за этим убийством? - спросила она. Моя дочь была примерным членом Союза немецких девушек, на уроках расовой теории ее называли идеальным примером истинной арийки. Она хорошо знала гимн "Хорст Вессел" и читала наизусть целые страницы из великой книги фюрера. Так кто же мог убить ее, девственницу, как не евреи? Кто, кроме евреев, мог сделать с ней такое?
      Господин Ханке повернулся и взял жену за руку.
      - Мы пока еще ничего не знаем. Силке, дорогая, - сказал он. - Правда, комиссар?
      - Я думаю, что это маловероятно, - ответил я.
      - Вот видишь, Силке? Комиссар не верит в то, что ее убили евреи, и я тоже не верю.
      - А я говорю вам, что уверена в этом, - прошипела она. - Вы оба ошибаетесь. Это очевидно так же, как и то, что длинный нос - это нос еврея. Кто же еще, кроме евреев? Вы что, не понимаете? Это же совершенно очевидно!
      "Когда находят тело со следами ритуального убийства, обвинение выдвигается немедленно, так делается во всем мире. И это обвинение выдвигается только против евреев", - вспомнились мне слова из статьи в еженедельнике "Штюрмер", который лежал, свернутый, у меня в кармане, и, слушая фрау Ханке, я неожиданно подумал, что она права, но права в том, во что бы никогда не согласилась поверить.
      Глава 11
      Четверг, 22 сентября
      Раздался свисток, поезд дернулся и начал медленно отъезжать от перрона Ангальтского вокзала. Наше шестичасовое путешествие в Нюрнберг началось. Корш, с которым мы вдвоем ехали в купе, с головой ушел в газету.
      Вдруг он громко чертыхнулся.
      - Вы только послушайте, что здесь пишут! "Советский министр иностранных дел Максим Литвинов объявил с трибуны Лиги Наций в Женеве, что его правительство намерено выполнить свои обязательства по существующему с Чехословакией договору и что оно одновременно предоставит военную помощь Франции". О Боже, нам достанется, если на нас нападут сразу с двух сторон.
      Я промычал нечто нечленораздельное. В то, что французы организуют настоящую оппозицию Гитлеру, верилось еще меньше, чем в соблюдение ими "сухого закона". Литвинов очень хорошо продумал свое заявление. Никто не хотел войны. Никто, кроме Гитлера. Этого сифилитика Гитлера.
      Мои мысли вернулись к встрече с фрау Калау фон Хофе в прошлый вторник в Институте Геринга.
      * * *
      - Я принес ваши книги, - сообщил я. - Особенно интересной оказалась книга профессора Берга.
      - Рада, что она вам понравилась, - произнесла фрау фон Хофе. - А что вы скажете о Бодлере?
      - Он мне тоже понравился, по-моему, его стихи - о современно! Германии. Особенно цикл "Хандра".
      - Наверное, вы уже созрели для Ницше, - сказала она, откинувшись на спинку стула.
      Мы разговаривали в светлом, со вкусом обставленном кабинете, окна которого выходили прямо на зоопарк. Мне казалось, что я даже слышу крики обезьян, доносящиеся оттуда.
      Калау фон Хофе продолжала улыбаться. Она выглядела лучше, чем была в моих воспоминаниях. Взяв фотографию, одиноко стоявшую на столе, я стал разглядывать ее - красивый мужчина и два маленьких мальчика.
      - Ваша семья?
      - Да.
      - Вы, наверное, очень счастливый человек, - сказал я и поставил фотографию на место. - Ницше... - продолжал я, чтобы сменить тему разговора. - Я ничего о нем не знаю. Видите ли, я мало читаю. Мне трудно выкроить для этого время. Но в свое время я прочитал те страницы в "Майн кампф", где говорится о венерических болезнях. И заметьте, после этого чтения мне пришлось подпереть окно в ванной кирпичом, чтобы оно не захлопнулось.
      Она засмеялась.
      - Тем не менее вы, вероятно, правы.
      Она хотела что-то сказать, но я поднял руку:
      - Знаю, знаю, не говорите ничего. Вы мне рассказали только о том, что написано в замечательной книге нашего фюрера. Не вдаваясь в психотерапевтический анализ самого писателя.
      - Правильно.
      Я сел и посмотрел ей в глаза.
      - Но такое возможно?
      - О да, конечно.
      Я протянул ей страницу из "Штюрмера".
      Она спокойно посмотрела на меня, затем открыла коробку с сигаретами. Я взял одну и, чиркнув спичкой, дал прикурить ей, затем прикурил сам.
      - Вы спрашиваете меня об этом по долгу службы, официально? поинтересовалась она.
      - Нет, конечно нет.
      - Тогда могу сказать, что это возможно. К тому же должна заметить: "Штюрмер" - произведение не одной, а нескольких психопатических личностей. Эти так называемые передовицы или иллюстрации Фино - одному Богу известно, какое влияние оказывает на людей такая мерзость!
      - А вы не могли бы немного порассуждать. На тему о влиянии, я имею в виду.
      Она поджала свои красивые губы.
      - Его очень трудно оценить, - сказала она, помолчав немного. - Конечно, если люди со слабой психикой будут регулярно поглощать информацию такого рода, она может повлиять на них.
      - Повлиять до такой степени, что человек может решиться на убийство?
      - Нет, - сказала она. - Я так не думаю. Из нормального человека она не сделает убийцу. Но если человек к этому предрасположен, то вполне возможно, что публикуемая информация и рисунки к ней могут подтолкнуть его к убийству. Вы же сами прочитали в книге Берга: "Кюртен утверждал, что описание самого непристойного вида преступления оказало на него совершенно определенное влияние".
      Она закинула ногу на ногу. Услышав шуршание ее шелковых чулок, я мысленно представил себе ее ноги, стянутые подвязками, и чуть выше кружевное великолепие, которое должно было там быть. Мышцы моего живота напряглись. Продолжая вести серьезный разговор, я представил себе, как просовываю руку под ее юбку и как она раздевается передо мной. Так где же все-таки начинается испорченность?
      - Понимаю, - сказал я. - А что вы как профессионал думаете о человеке, который опубликовал подобную писанину? Я имею в виду Юлиуса Штрейхера.
      - Такая ненависть почти всегда является результатом сильной психической неустойчивости. - Она помолчала несколько мгновений. - Могу я вам рассказать кое-что по секрету?
      - Конечно.
      - Вы знаете, что Матиас Геринг, директор нашего института, - кузен Премьер-министра?
      - Да.
      - Штрейхер написал много ядовитой чепухи о медицине как о еврейской науке, и о психотерапии в частности. Будущее психического здоровья в нашей стране оказалось под угрозой. Следовательно, у доктора Геринга есть много причин убрать Штрейхера, он даже подготовил по приказу Премьер-министра его психологическую характеристику. Я уверена, что могу гарантировать участие нашего института в любом расследовании, касающемся Штрейхера. - Я задумчиво кивнул. - Вы подозреваете Штрейхера?
      - Честно?
      - Конечно.
      - Если честно, то не знаю Пока давайте скажем так: я им заинтересовался.
      - Хотите, я попрошу доктора Геринга помочь вам?
      Я покачал головой.
      - Нет. Не сейчас. Но спасибо за предложение. Я буду помнить о нем. - Я встал и направился к двери. - Бьюсь об заклад, что вы, вероятно, очень высокого мнения о Премьер-министре, поскольку он покровительствует вашему институту. Я прав?
      - Он хорошо к нам относится, это правда. И я сомневаюсь, что наш институт мог бы существовать, если бы не его поддержка. Естественно, мы о нем высокого мнения.
      - Пожалуйста, не думайте, что я в чем-то вас обвиняю, вовсе нет. Но неужели вам никогда не приходило в голову, что ваш благодетель с такой же легкостью может пойти и навалить кучу дерьма в чужом огороде, как Штрейхер в вашем? Вы никогда об этом не задумывались? Меня поражает, в какой грязи мы живем. И еще долго будем вляпываться подошвами своих ботинок в дерьмо, пока кто-нибудь не догадается отловить всех бродячих собак и поместить их в питомник. - Я дотронулся до края своей шляпы. - Подумайте об этом.
      * * *
      Корш рассеянно крутил свои усы, продолжая читать газету. Я подумал: не потому ли он отрастил их, чтобы выглядеть более мужественным, совсем как другие отращивают себе бороды вовсе не оттого, что им не нравится бриться борода требует не меньше ухода, - просто им кажется, с бородой их наконец-то начнут принимать всерьез. Но усы Корша, как два штриха, нанесенные карандашом для бровей, только подчеркивали хитрое выражение его лица. Они делали его похожим на сводника, что совершенно не соответствовало характеру этого человека, который, как я успел заметить за те неполные две недели, что мы работали вместе, был крепким и надежным.
      Заметив мой взгляд, он решил проинформировать меня, что польский министр иностранных дел, Иосиф Бек, потребовал решить проблему польского меньшинства в районе Ольза в Чехословакии.
      - Совсем как банда гангстеров, правда, комиссар? - сказал он. - Каждый хочет ухватить себе кусочек.
      - Корш, - заметил я, - вы зарыли в землю свой талант. Из вас получился бы прекрасный диктор на радио.
      - Простите, комиссар, - смутился он, складывая и убирая газету. - Вы когда-нибудь раньше бывали в Нюрнберге?
      - Один раз. Сразу же после войны. Но я бы не сказал, что баварцы мне очень понравились. А вы уже бывали?
      - Я еду туда впервые. Но я понял, что вы имеете в виду. Весь этот их дурацкий консерватизм. Глупости все это, верно?
      С минуту он молчал, глядя на проплывающий за окном сельский пейзаж. Потом, снова посмотрев мне в лицо, произнес:
      - Вы действительно считаете, что Штрейхер замешан во всех этих убийствах, комиссар?
      - Мы ведь в этом деле не идем наперекор начальству, правда? Да и гауляйтер Франконии, что называется, не пользуется популярностью в народе. Артур Небе зашел так далеко, что даже сказал мне: "Юлиус Штрейхер - один из самых больших преступников рейха, против него ведется уже несколько расследований". Он настаивал, чтобы мы переговорили с полицей-президентом Нюрнберга лично. Очевидно, между ним и Штрейхером нет особой любви. Но в то же время мы должны быть исключительно осторожны. Штрейхер управляет своей областью, как китайский военачальник. Не говоря уж о том, что он на "ты" с фюрером.
      В Лейпциге в наше купе подсел молодой командир морской десантной части СА, а мы с Коршем отправились на поиски вагона-ресторана. Мы закончили обедать, когда поезд прибыл в Геру, город, расположенный недалеко от чешской границы, и наш попутчик вышел на этой остановке, хотя никаких признаков скопления войск в этом районе, о чем нам доводилось слышать, мы не заметили. Корш высказал предположение, что присутствие морских десантников СА означает: командование планирует провести здесь десантную операцию, что, по нашему общему мнению, было бы наилучшим вариантом, поскольку граница тут проходит по горам.
      Наступил вечер, когда поезд прибыл наконец на главный вокзал Нюрнберга, расположенный в центре города. Выйдя из поезда, мы поймали такси у подножия конной статуи какого-то неизвестного нам аристократа и поехали на восток по улице Фрауенторграбен, тянувшейся вдоль крепостных стен старого города. Над мощными, почти восьмиметровыми стенами через равные промежутки возвышались большие квадратные башни. Эти громадные средневековые стены и глубокий, заросший травой ров, шириной не менее тридцати метров, в котором давно уже не было воды, отделяли старый Нюрнберг от нового.
      Мы остановились в "Дойчер хоф", одном из стариннейших и лучших отелей в городе. Из окон наших комнат открывался великолепный вид на крутые крыши и целый лес накрытых колпаками труб, раскинувшихся до горизонта за крепостными стенами.
      В начале XVIII века Нюрнберг был крупнейшим городом древнего княжества Франкония и одним из главных пунктов, где пересекались торговые пути из Германии, Венеции и Востока. Он и сейчас оставался самым крупным промышленным и торговым центром Южной Германии, но теперь он приобрел и новое значение - как столица национал-социализма. Каждый год в Нюрнберге собирались больше партийные съезды - любимые детища гитлеровского архитектора Шпеера.
      Наци были необыкновенно предусмотрительными, и, для того чтобы увидеть это хорошо отрепетированное мероприятие, вовсе не нужно было ездить в Нюрнберг - в сентябре люди старались поменьше ходить в кинотеатры, чтобы не смотреть бесконечные выпуски кинохроники, в которых не бывает ничего, кроме очередного съезда.
      Во всяком случае, на поле Цеппелина собиралось иногда до сотни тысяч человек, размахивающих флагами. В Нюрнберге, как и в любом другом городе Баварии, насколько я помню, всегда было плохо по части развлечений.
      Так как Мартин, шеф полиции Нюрнберга, назначил нам встречу только на десять часов следующего утра, Корш и я решили, что мы просто обязаны провести вечер в поисках хоть каких-нибудь развлечений, которые мог предложить нам Нюрнберг. Тем более что счет оплачивало руководство Крипо. Эта идея особенно понравилась Коршу.
      - Смотри-ка, - произнес он с восторгом, - Алекс оплачивает не только шикарный отель, но еще и сверхурочные!
      - Надо воспользоваться этим случаем и погулять от души, - сказал я. Не так-то часто таким, как мы, выпадает возможность побывать в роли партийной "шишки". А если Гитлер добьется-таки начала войны, то мы сможем долго жить воспоминаниями об этом маленьком приключении.
      Большинство баров в Нюрнберге напоминали места, где в средние века, наверное, собирались старейшины небольших цехов. За столиками сидели старые вояки и прочие реликты, стены обычно бывали украшены старыми рисунками и курьезными вещицами, собранными несколькими поколениями владельцев, которые интересовали нас не больше, чем таблицы логарифмов. Но пиво, по крайней мере, было отличное, что, впрочем, характерно для всей Баварии, а в баре "Блау флаше" на Халплац, где мы решили пообедать, еда была даже лучше пива.
      Вернувшись назад в "Дойчер хоф", мы заглянули в ресторан отеля, чтобы выпить бренди, и увидели там странную картину. За угловым столиком сидела компания из трех человек, вдрызг пьяных, - две блондинки, по виду совершенно безмозглые, и политический лидер НСРПГ, одетый в однобортный мундир светло-коричневого цвета, - не кто иной, как гауляйтер Франконии Юлиус Штрейхер, собственной персоной.
      Официант, принесший нам выпивку, нервно улыбнулся, когда мы спросили его, действительно ли сам Юлиус Штрейхер сидит за угловым столиком. Он сказал: да, это он, и тут же ушел, так как Штрейхер начал громко требовать, чтобы ему принесли еще одну бутылку шампанского.
      Нетрудно было догадаться, почему все боялись Штрейхера. Помимо положения, которое он занимал в партии, что само по себе давало ему огромную власть, этот человек и выглядел как кулачный боец. Почти без шеи, с лысой головой, безбровый, с маленькими ушами и массивным подбородком, Штрейхер был бледной копией Бенито Муссолини. Впечатление воинственности, которое он производил, усиливалось огромным хлыстом из кожи гиппопотама, который лежал перед ним на столе, словно длинная черная змея.
      Он с такой силой стукнул кулаком по столу, что все рюмки и ножи громко звякнули.
      - Что, черт побери, нужно сделать, чтобы тебя обслужили в этом вшивом ресторане? - заорал он на официанта. - Мы умираем от жажды. - Он показал пальцем на другого официанта. - Ты! Я велел тебе не сводить с нас твоих мерзких глаз, чтобы в ту минуту, когда ты увидишь, что наши бутылки пусты, немедленно нес другую! Ты что, придурок или что-нибудь похуже? - И он снова грохнул кулаком по столу, к вящей радости своих подружек, пришедших в такой восторг, что лаже сам Штрейхер рассмеялся над вспышкой собственного гнева.
      - Кого он вам напоминает? - спросил Корш.
      - Аль Капоне, - сказал я, не задумываясь, а затем добавил: - Хотя на самом деле они все напоминают мне Аль Капоне.
      Корш рассмеялся.
      Мы потягивали свое бренди и наблюдали этот спектакль. У нас и в мыслях не было, что мы сможем увидеть такое в самом начале своего визита. К полуночи в ресторане остались только мы и компания Штрейхера, все остальные не выдержали непрерывной ругани гауляйтера и ушли. Официант подошел, чтобы вытереть наш стол и вытряхнуть окурки из пепельницы.
      - Он что, всегда такой? - спросил я его.
      Официант горько усмехнулся.
      - Какой? Да сегодня он еще тихий, - сказал он. - Вы бы посмотрели на него десять дней назад, когда наконец закончился партийный съезд. Он устроил здесь настоящий разгром.
      - Тогда почему вы его пускаете? - спросил Корш.
      Официант жалобно взглянул на него.
      - Вы что, издеваетесь? Попробуйте только не пустить его. "Дойчер" - это его любимое место водопоя. Если мы его вышвырнем, он тут же отыщет предлог, чтобы закрыть нас. А может быть, придумает что-нибудь похуже, кто знает? Говорят, он часто появляется во Дворце правосудия на Фуртерштрассе и избивает своим хлыстом молоденьких мальчиков в камерах.
      - Да, не хотел бы я быть евреем в этом городе, - сказал Корш.
      - Истинная правда, - сказал официант. - В прошлом месяце он науськал толпу, и она сожгла синагогу.
      В этот момент Штрейхер запел, сопровождая свое пение стуком ножа и вилки по крышке стола, с которого он предусмотрительно снял скатерть. Однако из-за такого аккомпанемента и акцента Штрейхера, а также из-за того, что певец был совершенно пьян и не мог правильно взять ни одной ноты, не говоря уже о том, что две его гостьи непрерывно взвизгивали и хихикали, мы с Коршем так и не смогли понять, что за песню он пел. Но можно было поклясться, что не песню Курта Вайля, и этот его хор заставил нас наконец подняться и уйти.
      На следующее утром мы отправились на Якобсплац, расположенную совсем близко к северу от нашего отеля. Здесь напротив прекрасной церкви стоит старинная крепость, построенная рыцарями Тевтонского ордена. На ее юго-восточном углу возвышалось здание Элизабет-кирхе с куполом, а на юго-западе, на углу Шлотфегергассе, располагались старые казармы, в которых сейчас находилась штаб-квартира местной полиции. Насколько я знаю, во всей Германии не было другого такого полицейского управления, которое имело бы в своем распоряжении собственную католическую церковь.
      - Уж здесь-то из тебя так или иначе вытянут признание, будь уверен, пошутил Корш.
      Обергруппенфюрер СС доктор Бенно Мартин, среди предшественников которого на посту полицей-президента Нюрнберга был сам Генрих Гиммлер, встретил нас в своем кабинете, расположенном на последнем этаже здания. Кабинет его напоминал жилище средневекового барона, я не удивился бы, окажись в руках у Мартина сабля. Когда он повернулся, я заметил у него на щеке шрам, полученный на дуэли.
      - Как там Берлин? - вежливо поинтересовался он, предлагая нам сигареты из своей коробки. Сигарету для себя он вставил в мундштук розового дерева, больше похожий на трубку, сигарета торчала в нем вертикально, под прямым углом к лицу.
      - В Берлине все спокойно, - ответил я. - Но только потому, что все затаили дыхание.
      - Совершенно верно, - согласился он и махнул рукой в сторону газеты, лежавшей на его столе. - Чемберлен прилетел в Бад-Годесберг для новых переговоров с Гитлером.
      Корш потянул газету к себе, посмотрел на заголовок и вернул ее на место.
      - По-моему, слишком много болтовни, - сказал Мартин.
      Я промычал что-то нечленораздельное.
      Мартин усмехнулся и положил свой квадратный подбородок на руку.
      - Артур Небе сообщает мне, что по улицам Берлина разгуливает психопат, срывающий лучшие цветы германского девичества. Он также предупреждает меня, что вы хотели бы посмотреть на самого мерзопакостного психопата Германии и решить, не замешан ли он в этом деле. Я имею в виду, конечно, этого поросячьего сфинктера Штрейхера. Я прав?
      Он уперся в меня своим холодным, пронизывающим взглядом, но я выдержал его. Готов поклясться, что генерал сам отнюдь не ангел. Небе описал мне Бенно Мартина как выдающегося руководителя. Для шефа полиции в нацистской Германии это могло означать все что угодно - этот человек вполне мог оказаться вторым Торквемадой.
      - Это правда, генерал, - сказал я и протянул ему первую страницу еженедельника "Штюрмер". - Здесь показано, каким способом были убиты пять девушек. За исключением еврея, который собирает кровь в сосуд, разумеется.
      - Разумеется, - сказал Мартин. - Но вы же не исключили евреев из возможных подозреваемых?
      - Нет, но...
      - Но именно театральность самого способа убийства заставляет вас сомневаться, что это сделали они. Я прав?
      - Да, и тот факт, что среди жертв не было евреек.
      - Может быть, он просто предпочитает более привлекательных девушек, усмехнулся Мартин. - Ему милее светловолосые, голубоглазые девушки, чем развращенные еврейские дворняжки. А возможно, это просто совпадение. - Он заметил, как я удивленно поднял брови. - Но вы ведь не очень верите в совпадения, комиссар, не так ли?
      - Нет, генерал, в делах, связанных с убийством, я в совпадения не верю. Там, где другие видят совпадения, я усматриваю образ действий. Или, по крайней мере, я пытаюсь его нащупать. - Я откинулся на стуле и скрестил ноги. - Вы читали работу Карла Юнга, посвященную этому вопросу, генерал?
      Он насмешливо фыркнул.
      - Боже милосердный, неужели криминальная полиция Берлина занялась изучением психологии?
      - Я думаю, из него получился бы хороший полицейский, генерал, - сказал я, любезно улыбаясь. - Если, конечно, вы не возражаете, что я высказываю свое мнение.
      - Избавьте меня от лекции по психологии, комиссар, - вздохнул Мартин. Скажите просто, что это за образ действий, к которому имеет отношение наш обожаемый гауляйтер здесь, в Нюрнберге?
      - Ну что ж, генерал, дело вот в чем. Мне пришло на ум, что кто-то, по-видимому, пытается заманить евреев в хитроумную ловушку.
      Теперь уже генерал удивленно поднял брови.
      - А вам не все равно, что случится с евреями?
      - Генерал, мне не все равно, что случится с пятнадцатилетними девушками, когда они будут сегодня возвращаться домой.
      Я протянул генералу листок бумаги с напечатанными на нем числами.
      - Здесь указаны даты, когда исчезли пять девушек. Я надеюсь, вы сможете мне сказать, не был ли Штрейхер или кто-нибудь из его товарищей в Берлине в какой-нибудь из этих дней.
      Мартин посмотрел на список.
      - Думаю, я смогу это выяснить, - сказал он. - И хочу вас сразу предупредить, здесь он фактически persona non grata. Гитлер держит его тут от греха подальше, и единственное, кому он может досаждать, это всякой мелкой сошке вроде меня. Конечно, нельзя сказать, что Штрейхер никогда тайно не посещает Берлин. Он туда ездит. Гитлер обожает поболтать со Штрейхером после обеда, хотя мне трудно понять почему, поскольку он, по-видимому, любит поболтать и со мной.
      Мартин повернулся к батарее телефонов, стоявшей у него на столе, и позвонил своему адъютанту, приказав ему выяснить, где находился Штрейхер в указанные мною дни.
      - Мне также дали понять, что у вас есть определенная информация о преступном поведении Штрейхера, - сказал я.
      Мартин встал и подошел к шкафу. Тихонько посмеиваясь, он достал оттуда папку толщиной с обувную коробку и положил ее на стол.
      - Нет ничего, что бы я не знал об этом ублюдке, - проворчал он. Охраняющие его эсэсовцы - мои люди. Его телефон прослушивается, и я приказал установить подслушивающие устройства во всех местах, где он бывает. Даже в магазине, расположенном напротив дома проститутки, которую он время от времени посещает, у меня круглосуточно дежурят фотографы.
      Корш со смешанным чувством восхищения и удивления пробормотал ругательство.
      - Итак, с чего начнем? Здесь хватит работы на целый отдел, который бы только тем и занимался, что расследовал все художества этого ублюдка. Обвинения в изнасиловании, иски об установлении отцовства, заявления об избиении молодых мальчиков хлыстом, который у него всегда при себе, дача взяток официальным лицам, разбазаривание партийных денег, мошенничество, воровство, подлог, поджог, вымогательство - мы имеем дело с гангстером, господа. Монстр, терроризирующий жителей нашего города, никогда не оплачивает свои счета, доводит предпринимателей до банкротства, ломает карьеры честных граждан, которые осмелились противоречить ему.
      - У нас была возможность увидеть его своими собственными глазами, сказал я. - Вчера вечером в "Дойчер хоф". Он устроил там попойку в обществе двух дам.
      Во взгляде генерала появился сарказм.
      - Дам... Вы шутите, конечно. Обычные проститутки, не более того. Он представляет их как актрис, но проститутки - они и есть проститутки. Штрейхер стоит за спиной большинства содержателей борделей в нашем городе.
      Мартин открыл папку-коробку и начал листать заявления.
      - Непристойные оскорбления, нанесение ущерба, сотни обвинений в коррупции - Штрейхер управляет этим городом, как своим собственным княжеством, и ему все сходит с рук.
      - Меня интересуют обвинения в изнасиловании, - сказал я. - Насколько они серьезны?
      - Нет никаких доказательств. Жертв либо запугивают, либо подкупают. Вы знаете, Штрейхер ведь очень богатый человек. Помимо того что он получает как губернатор округа и от продажи привилегий, а иногда даже должностей, он обогащается за счет издания своей гнусной газетенки. Ее тираж - полмиллиона экземпляров, каждый стоимостью 30 пфеннигов, что в сумме дает 150 тысяч рейхсмарок в неделю.
      Корш присвистнул.
      - И это, не учитывая доходов от рекламы. Штрейхер может купить себе еще очень много привилегий.
      - А у вас есть против него какие-нибудь более серьезные обвинения, чем обвинения в изнасиловании?
      - Вы хотите узнать, не убивал ли он кого?
      - Да.
      - Ну что ж, не будем принимать в расчет линчевание какого-нибудь старого еврея, что время от времени случается. Может он организовать для своего удовольствия и небольшой погромчик. Кроме всего прочего, это дает ему возможность поживиться какой-нибудь добычей. Не будем также принимать во внимание девушку, которая умерла в его доме от рук коновала, сделавшего ей аборт. Штрейхер - не первый высокопоставленный член партии, который устроил своей даме нелегальный аборт. Остаются два нераскрытых случая смерти, в которых следы ведут к нему.
      В первом случае это был официант, обслуживающий вечер, на котором присутствовал Штрейхер. Официант решил именно в этот вечер свести счеты с жизнью. Один свидетель видел, как Штрейхер шел с ним по парку минут за двадцать до того, как тело несчастного было найдено в пруду. Во втором молодая актриса, знакомая Штрейхера, чье обнаженное тело было найдено в Луитполдхайн-парке. Ее забили до смерти кожаным хлыстом. Я видел ее тело, на нем живого места не было.
      Он снова сел, без сомнения испытывая удовлетворение от того эффекта, который его сообщения произвели на Корша и меня. Все же он не смог удержаться, чтобы не выложить еще несколько непристойных подробностей, пришедших ему на память.