(перевод Н. Шиловой)
 
       Главы: , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , .
 
      1
      Церковные колокола разносят по трущобному району печальный воздушный «Катлин» в то время как я просыпаюсь удрученный и мрачный стеная после очередного запоя и более всего стеная оттого что провалил свое секретное возвращение в Сан-Франциско поскольку глупо напился пока прятался среди бродяг на бульваре а затем отправился прямиком в Норт Бич, чтобы повидать всех хотя мы с Лоренцо Монсанто и обменялись перед тем пространными письмами выстроив план как я тихо появлюсь, позвоню ему, используя кодовые имена типа Адам Юлч или Лаладжи Палвертафт (тоже писатели) и он тайно отвезет меня в свою хижину в лесах Биг Сюра где я мог бы побыть один и чтоб никто меня не тревожил в течение шести недель чтобы просто рубить дрова, носить воду, писaть, спать, гулять и т.д., и т. д.– Я же вместо этого ввалился пьяный в его лавочку «Сити Лайтс» прямо в разгар вечерней субботней толчеи, все меня узнали (несмотря на то что я был в своей маскировочной рыбацкой шапке и в рыбацком плаще и в водонепроницаемых штанах) и все это выливается в буйную попойку во всех знаменитых барах чертов «Король Битников» вернулся и всем ставит выпивку – И так двое суток, включая воскресенье, день когда Лоренцо должен был подобрать меня в моем «засекреченном» трущобном отеле («Марс» на углу Четвертой и Ховард) но когда он звонит никто не отвечает он заставляет служащего открыть дверь и что же видит: я валяюсь на полу среди бутылок, Бен Фаган растянулся частично уже под кроватью, а на кровати храпит Роберт Браунинг, художник-битник – Он себе и говорит: «Заберу его в следующие выходные, наверняка он хочет побухaть недельку в городе (как обычно, я думаю)»; так он и уезжает в хижину в Биг Сюре без меня думая что поступил правильно но Боже мой когда я просыпаюсь, а Бен и Браунинг уже ушли, им удалось как-то втащить меня на кровать, и я слышу «Я возьму тебя вновь домой, Катлин» которое так печально вызванивают колокола там в туманных ветрах которое разносится над крышами жуткого старого похмельного Фриско, вау, вот я и попался и не могу больше влачить тело свое даже ради того чтобы найти убежище в лесах я уж молчу о том чтобы хоть минуту оставаться в городе – Это первая вылазка из дома (моей матери) со времен публикации «Дороги» книги которая «принесла мне известность» да такую что в течение трех лет меня сводили с ума бесконечные телеграммы, звонки, просьбы, письма, посетители, журналисты, любопытные (громкий голос вопрошает в полуподвальное окошко в ту минуту когда я готовлюсь писать рассказ: «ВЫ ЗАНЯТЫ?») или случай, когда журналист влетел наверх в мою спальню когда я сидел там в одной пижаме пытаясь записать сон – Подростки перепрыгивающие шестифутовый забор воздвигнутый мною вокруг двора ради уединения – Вечеринки когда бутылки летят в окно моего кабинета: «Давай, выходи и выпей, если все работать и не отдыхать, Джеки идиотом может стать!» – Женщины приходящие к моему дому со словами: «Я не спрашиваю, Вы ли Джек Дулуоз, поскольку знаю, что он носит бороду, Вы не могли бы подсказать, как мне найти его, мне нужен настоящий битник на мою ежегодную „Шумную Вечеринку“ – Пьяные посетители блюющие в моем кабинете, ворующие не только книги, но даже карандаши – Я и сам все это время пил пытаясь быть общительным и не отставать от всего этого но в конце концов понял, что вычислен и окружен и что остается либо бежать назад в одиночество либо умереть – И тут Лоренцо Монсанто написал: „Приезжай в мою хижину, никто не будет знать“ и т.д., и вот я пробрался в Сан-Франциско, как уже было сказано, проделав 3000 миль от своего дома в Лонг-Айленде (Нортпорт) в прелестном купе поезда „Калифорнийский Зефир“ глядя как разворачивается Америка на картине моего личного окна, по-настоящему счастливый в первый раз за три года, проведя три дня и три ночи в купе за растворимым кофе с сэндвичами – Вверх к Гудзонской долине и через весь штат Нью-Йорк до Чикаго, потом равнины, горы, пустыня и в финале калифорнийские горы, все так просто и, как сон, заставляет вспомнить мои несчастные суровые путешествия по трассе когда у меня не было еще столько денег чтоб ездить на трансконтинентальных поездах (школьники и студенты по всей Америке думают: „Джеку Дулуозу 26 лет, и он все время ездит автостопом“ в то время как мне, усталому и измученному, несущемуся в койке купе через Солт Флэт, почти 40) – Но в любом случае такой замечательный старт по направлению к отдыху, который столь великодушно предложил милый старина Монсанто, и вместо того чтобы все прошло тихо и гладко я просыпаюсь пьяный, больной, тошнотный, испуганный, просто в ужас приведенный печальной песней над крышами, смешавшейся с поминальным плачем Армии Спасения, которая митингует внизу на углу:"Сатана – вот причина твоего алкоголизма, Сатана – вот причина твоей аморальности, Сатана – везде, трудится для того, чтобы уничтожить тебя, если ты теперь не раскаешься», а еще похуже этого шум старых пьяниц блюющих в соседней комнате, скрип шагов в коридоре, всюду стоны – Включая стон от которого я проснулся, мой собственный стон в комковатой постели, вскрик, вызванный огромным гудящим в голове «хуу-хуу» которое словно призрак мгновенно оторвало меня от подушки.
 
      2
      И я обвожу взглядом унылую комнату, вот мой верный рюкзак тщательно упакованный всем необходимым для жизни в лесу, включая миниатюрную аптечку и провизию до мелочей, и даже аккуратную маленькую сумочку с принадлежностями для шитья очень умно собранную милой мамочкой (тут и безопасные булавки, и катушки, и специальные иглы для шитья, и маленькие алюминиевые ножницы) – Талисман-медальон с изображением Св. Кристофера который она даже пришила к клапану – В рюкзаке все необходимое вплоть до спасительного свитера и носового платка и теннисных тапочек (для пеших прогулок) – Но он крепко засел в рассыпанном месиве бутылок, и все пустые, пустые бедняжки из под белого вина, бочонки, битое стекло, ужас…"Бегом, иначе я пропал»,– осознаю я, пропал в пьяной безысходности трех последних лет которая суть и физическая и духовная и метафизическая безысходность, и ее ты не выучишь в школе, и неважно, сколько книг об экзистенционализме или пессимизме ты прочел, или сколько кувшинов видений вызванных аяхуаской выпил, или сколько мескалина принял, или пейотлей проглотил – Чувство когда ты просыпаешься в белой горячке в страхе перед жуткой смертью которая с шумом капает из твоих ушей как те особые тяжелые сети что плетут тропические пауки, ощущение будто ты горбатый грязный монстр стонущий под землей в горячей испаряющейся жиже тянущий вникуда длинную жаркую ношу, ощущение будто стоишь по колено в кипящей свиной крови, уф, будто ты по пояс в гигантской сковородке наполненной жирной коричневой помойной жижей и в ней нет и следа мыла – Ты видишь в зеркале свое лицо выражающее непереносимую муку такое дикое и полное печали что нельзя даже оплакать это уродство этот провал нет никакой связи с былым совершенством а стало быть нечего и связать со слезами или чем-нибудь таким: словно вместо тебя в зеркале вдруг возник «Странник» Уильяма Сьюэрда Берроуза – Хватит! «Бегом, иначе я пропал», и я вскакиваю и первым делом встаю на голову, чтобы кровь прилила к волосатым мозгам, принимаю душ в холле, натягиваю свежую футболку, носки и белье, бешено пакуюсь, хватаю рюкзак и выбегаю, бросив ключ на доску, и попадаю на стылую улицу и быстро иду к ближайшей бакалее чтобы затариться едой на два дня, запихиваю ее в рюкзак и шагаю через пустые аллеи русской тоски, где бродяги сидят склонив головы к коленям в туманных дверных проемах унылой жуткой городской ночи из которой я должен бежать или иначе умру, и прямо к автовокзалу – Через полчаса я в кресле автобуса, табличка гласит «Монтерей», и мы трогаем вдоль по чистому неоновому шоссе и я сплю всю дорогу и просыпаюсь удивленный и бодрый вновь вдыхая запах моря, а водитель трясет меня: «Приехали, Монтерей» – И слава Богу это действительно Монтерей, я стою сонно наблюдая в два часа ночи смутные маленькие мачты рыбацких судов через дорогу от автобусной остановки. Теперь все, что я должен сделать, чтобы завершить свой побег, это преодолеть четырнадцать миль побережья до моста через Ратон-каньон и войти в него.
 
      3
      «Бегом, иначе я пропал», и я просаживаю 8 долларов на такси которое везет меня вдоль побережья, ночь туманна но изредка можно увидеть звезды в небе справа там где море, хотя моря не видно о нем только слышно от таксиста – «Что за местность? Никогда не видел».
      «Ну так увидишь сегодня – Ратон-каньон, говоришь, ты там осторожней гуляй в темноте».
      «Почему?»
      «Ну просто зажги фонарь как ты говорил –«
      И правда когда он выгружает меня у моста через Ратон-каньон и подсчитывает деньги я чувствую что-то неладное, слышен ужасный шум прибоя но не оттуда, откуда бы дoлжно, его можно было бы ожидать отовсюду а он поднимается снизу – Сам мост я вижу но под ним уже ничего – Мост продолжает линию прибрежной трассы с одного обрыва на другой, прекрасный белый мост с белыми же перилами и бегущей посередине такой же как на шоссе знакомой белой полосой но что-то не так – Сзади в том направлении, где должен начинаться каньон лучи от фар такси упираются поверх нескольких кустов в пустоту, такое ощущение будто висишь где-то в воздухе хотя я могу видеть и дорожный грунт под ногами и земляной откос нависающий в стороне – «Что за черт?» – Я помнил все указания маленькой карты которую выслал Монсанто но в моем воображении это возвращение в убежище было связано с чем-то шаловливым, буколическим, приветливые леса и радость а вовсе не эта воздушная ревущая тайна во тьме – Когда отъезжает такси я стало быть, включаю свой железнодорожный фонарик чтобы с робостью оглядеться но его луч так же как свет фар теряется в пустоте на самом деле это батарейка жутко слабая и я с трудом вижу обрыв слева – Что же касается моста то его я уж и совсем не вижу разве только ряды светящихся опор постепенно уходящих дальше в ревущую пучину моря – Море шумит ужасно громко буквально бросается на меня с лаем как собака из этого тумана внизу, иногда оно гулко ударяет в берег но Боже мой где же этот берег и как может море находиться под землей! – «Остается только, – соображаю я, – светить фонариком прямо под ноги, мылыш, и следовать за фонариком и следить чтобы его свет не сбивался с дороги и надеяться и молиться чтобы он высвечивал дорогу которая будет находиться здесь покуда здесь свет», другими словами я действительно опасаюсь что сама лампа собьет меня с пути если я рискну хоть на минуту поднять ее от колеи дороги – Единственное что меня удовлетворяет в этом зависшем в высоте ревущем ужасе тьмы это то что прутья корпуса фонарика отбрасывают на утес слева от дороги огромные качающиеся черные тени, поскольку справа ( где от морского ветра извиваются кусты) теней нет там ведь нечему свет отражать – И вот я начинаю свой долгий трудный путь, рюкзак за спиной, склоняюсь вслед за лучом лампы, голова книзу, а глаза с подозрением взглядывают чуть вверх, как у человека, который находится рядом с буйнопомешаным, но старается не замечать его – Грунтовая дорога идет чуть вверх, поворачивает направо, чуть опускается, затем внезапно устремляется выше и выше – К этому времени шум моря далеко позади и в какой-то момент я даже останавливаюсь чтобы оглянуться назад и ничего не увидеть – «Выключу-ка я фонарь и посмотрю что тут можно разглядеть»; я буквально врастаю ступнями в дорогу – Ни хрена, выключив лампу я не вижу ничего кроме смутного песчаного клочка под ногами.
      Пробираясь выше и дальше от морского рева я вроде начинаю чувствовать себя более уютно но вдруг с испугом натыкаюсь на дороге на какую-то штуку, останавливаюсь и протягиваю руку, пододвигаюсь бочком, это всего лишь пастушья тропа пересекает дорогу (железные стойки ее перегораживают) но в этот момент стремительный порыв ветра налетает слева оттуда где должен был быть утес я высвечиваю это место, но ничего не вижу. «Да что за черт!», «Не теряй дороги», говорит другой голос пытаясь быть спокойным я так и делаю но в следующий момент слышу треск справа, направляю туда луч, и вновь ничего только кусты потрескивают сухо и предательски просто кусты растущие на высокой стене каньона и очень удобные для обитания гремучих змей – (это и была гремучая змея, они очень не любят, чтобы их будило среди ночи горбатое чудовище, плетущееся с фонариком).
      Но дорога вновь ведет вниз, предательский утес вновь вырастает слева и очень скоро, если мне не изменяет память и если верить лориной карте, она должна появиться, речушка, я слышу ее журчание и лепет там внизу, на дне этой тьмы, где я по крайней мере буду на земле и смогу выдерживать порывы ветра, налетающие сверху – Но чем ближе я подхожу к речушке, тем громче она шумит, в то время как спуск становится все круче, так что мне вдруг приходится лететь кубарем, и я начинаю подозревать, что рухну в нее раньше, чем успею ее заметить – Она шумит подо мною как гневная река вышедшая из берегов – Кроме того здесь темнее чем где бы то ни было! Тут болотца и жуткие папоротники, и скользкие бревна, и мхи, и опасные заросли, поднимается влажный туман, холодный, как дыхание смерти, огромные угрожающие деревья начинают нависать над головой и царапать рюкзак – Тут шум который я знаю чем ниже я спущусь тем будет громче и в ужасе представив во что он превратится я останавливаюсь и слушаю, он нарастает, таинственно обрушиваясь на меня из сердцевины гневной битвы темных сил, дерево или валун или что-то еще ломается, все рушится, вся мокрая черная подводная грозная земля – Мне жутко туда идти – Я ужасаюсь, как сказали бы во времена Эдмунда Спенсера, что буду ужален кнутом, да еще мокрым – Скользкий зеленоватый дракон проносится в кустарнике – Яростная битва не позволяет мне сунуться дальше – Она идет здесь миллион лет и мне нельзя нарушать эту тьму – Она огрызается из тысяч ущелий и чудовищные корни красного дерева опутали всю карту творения – Это темный гул в тропическом лесу и он не желает чтобы жалкий бродяга испуганно ожидающий поодаль добрался до моря – Я почти ощущаю как присоединяется голос моря к этому шуму деревьев но вот мой фонарик и все что мне нужно это следовать чудесной песчаной дорожкой что ниже и ниже спускается в эту бойню и вдруг надежда, контур бревенчатого моста, вот перила, вот речка четырьмя футами ниже; перейди мост, бродяга, и посмотри, что там на другой стороне.
      Брось один быстрый взгляд на воду внизу, просто вода над камнями, маленький ручей, всего-то.
      И вот передо мной сонный луг с милыми добрыми воротами кораля и колючей изгородью где дорога сворачивает налево но тут я уже расстаюсь с ней. Потом перелезаю через изгородь и оказываюсь на милой песчаной дорожке петляющей среди душистых зарослей вереска словно я наконец-то выбрался из преисподней в милый старый Рай Земной, и слава Богу (и хотя минутой позже мое сердце вновь уходит в пятки при виде чего-то черного в белом песке впереди но это всего лишь кучи оставленные старым добрым мулом, нагадившим в Раю).
 
      4
      А утром (выспавшись в белом песке у ручья) я вижу то что так испугало меня во время ночной прогулки по каньону – Дорога поднимается по стене высотой в тысячу футов с резкими обрывами кое-где, особенно на пересечении с пастушьей тропой, карабкается все выше, туда, где сквозь пролом в утесе видно, как ползет туман сзади из морского залива, достаточно страшного самого по себе, как если бы одной дыры для сообщения с морем было мало – Но хуже всего мост! Я медленно шагаю в сторону моря по дорожке вдоль ручья и вижу ужасно тоненькую белую полоску моста и тысячи вздохов непреодолимой высоты над лесочком по которому я иду сейчас, невероятно, и чтобы заставить сердце биться от ужаса подходишь к узенькому уступу по которому проходит тропа а гулкий прибой надвигается обрушиваясь белой пеной на песок как если бы находился выше того места где ты стоишь, словно внезапная приливная волна мира способная заставить тебя отступить и бежать назад в холмы – Мало того, голубое море там позади гигантских обрушивающихся валов полно огромных черных скал которые вырастают словно замки древних великанов-людоедов и истекают черным илом да здесь же миллиарды лет скорби и огромный утес справа со слюнявыми губами пены у основания – Ты высовываешься над милой и уютной лесной тропинкой зажав в зубах соломинку и сплевываешь ее чтобы полюбоваться на ее гибель – И оглядываешься на невероятную высь моста ощущая саму смерть и не без причины: под мостом в песке позади утеса, блядь, сердце в пятки уходит: автомобиль, сорвавшийся с моста дней 10 назад, пролетевший тысячу футов вниз и приземлившийся, наконец, все еще там, перевернутые ржавые шасси в драном хлюпанье изъеденных морем шин, старые спицы, бывшие сиденья, из которых лезет солома, одинокий печальный насос, а людей уже нет –
      Повсюду вздымаются гигантские локти Скалы, в них прячутся гроты, взбивая пену, плещутся морские волны, гудят и бьются о песок, дно уходит все глубже (здесь вам не пляж «Малибу») – А оборачиваешься и видишь приятный лесок что вьется над ручьем прямо как пейзаж где-нибудь в Вермонте – Но стоит посмотреть наверх, оглянуться назад, Боже мой, ты стоишь прямо под висящим мостом бегущим тонкой белой линией от скалы к скале а неразумные машины мчатся по нему, словно сны! От скалы к скале! Вдоль всего гневного побережья! Так что позже, слыша от кого-нибудь: «О Биг Сюр должно быть прекрасен!», я каждый раз задумывался почему все говорят о его красоте несмотря на и вопреки тому что он устрашающ, вопреки его стонущим блейковским вершинам мук Творения, его перспективе когда едешь по прибрежному шоссе солнечным полднем и глазу открываются мили и мили ужасного прибоя.
 
      5
      Страшновато было и в другом мирном конце Ратон-каньона, в восточном конце, где под сенью нескольких странных деревьев Альф домашний мул здешних поселенцев спал по ночам и видел мирные сны а потом просыпался чтобы попастись на травке и медленно шел до морского берега где можно было видеть как он стоит неподвижно на песке у самых волн как персонаж древнего мифа – Альф-Священный Ослик прозвал я его позже – Собственно пугающей была гора поднимавшаяся в восточном конце, необычная похожая на бирманские горы с уступами и прихотливыми террасами и странной снежной шапкой на вершине на которую я с самого начала даже когда был еще здоров и бодр смотрел с замирающим сердцем ( а спустя шесть недель во время полнолуния третьего сентября в этом же каньоне я сошел с ума) – Гора напоминала о моих последних навязчивых кошмарах в Нью-Йорке в которых фигурировала «Гора Мьен-Мо» табуны летающих лунных лошадей в поэтически накинутых пелеринках кружили возле ее вершины на высоте тысячи миль (так сказали во сне) а в одном из кошмаров я увидел на верхушке огромные пустые скамьи такие молчаливые в лунном сиянии мировой вершины словно на них сиживали боги или великаны но только давно покинули их так что теперь скамьи были покрыты пылью и паутиной а в расположенной неподалеку пирамиде затаилось зло прятался монстр с огромным шумно колотящимся сердцем и обычные дворники, еще более зловещие, грязные и оборванные готовили пищу на маленьких очагах – Узкие грязные норы сквозь которые я пытался протиснуться с пучком помидорных стеблей обвившихся вокруг шеи – Сны – Кошмары алкоголика – Их повторяющиеся серии крутились вокруг этой горы, на первый взгляд показавшейся прекрасной, но какая-то ужасная зеленая зреющая тайна опутала тропическую вершину которая вознеслась над вечнозеленой страной так называемого «Мехико», а за ней – пирамиды, высохшие реки, другие страны, полные вражеской пехоты и еще большей опасности, хулиганов болтающихся по улицам в воскресенье – И вот вид этой обыкновенной печальной горы, вкупе с мостом и автомобилем рухнувшим с шумом в песок после того как наверное дважды перевернулся в воздухе из которого не торчали уже ни локти ни в клочья разодранные галстуки (напоминает жуткую поэму об Америке которую можно было бы написать),ох, уханье сов, живущих в старых мрачных прогнивших деревьях в той дальней стороне каньона, куда я всегда боялся заходить – Этот непроходимо заросший крутой утес у основания Мьен Мо где таятся пещеры которые даже индейцы в десятом веке наверное не исследовали он поднимается к неуклюжим мертвым деревьям среди кустарника такого густого и высокого и зарослей вереска Бог знает какой высоты – А сразу за гранями утеса цвета черного винограда огромные грязные тропические папоротники среди восставших в спонтанной забастовке хвойных деревьев сам утес вырастает над тобой в то время как ты топаешь по мирной дорожке – И как уже было сказано океан оказывается выше того места где стоишь как порты на старинных гравюрах кажутся всегда выше чем города (о чем с содроганием заметил Рембo) – Сколько зловещих комбинаций включая летучих мышей, которые позже когда я спал в койке на веранде хижины Лоренцо стали слетаться и кружить над моей головой иногда настолько низко что я испытывал суеверный страх думая что они могут запутаться у меня в волосах, и эти безмолвные крылья, как бы вам понравилось проснуться среди ночи и спросить себя глядя как тихо бьются над вами крылья:"А на самом деле я верю в вампиров?» – Они безмолвно летают вокруг моей освещенной в три часа ночи хижины где я читаю (ради Бога) (вздрагиваю) «Доктора Джекила и мистера Хайда» – Интересно однако как я всего за шесть недель превратился из безмятежного Джекила в истеричного Хайда впервые в жизни потеряв контроль над мирным механизмом своего разума.
      Но ах, сначала то были прекрасные дни и ночи сразу после того, как Монсанто свозил меня в Монтерей и привез обратно с двумя коробками еды и как договорились оставил в одиночестве на три недели – В тот первый вечер безмятежный и счастливый я даже разглядел мощный свет его фар на мосту; сквозь туман луч – жуткий перст – доставал до блестящего дна той чудовищной высоты я даже проследил, как он засиял над невспаханным морем в то время как я сидел в рушащейся темноте у пещер в своем рыбацком облачении и записывал рассказы моря – Хуже всего видеть его отражение на этих сумасшедших причудливых скалах где слышно уханье сов – знакомиться со всем этим и привыкать к страху и осваивать оседлую жизнь в маленькой хижине с ее теплым очагом и керосиновой лампой и позволять привидениям резвиться – Дом бхикку в лесу, ему нужен только покой, и он обретет его – И все же я никогда не узнаю, почему после трех недель счастья и покоя и уже привыкнув к этому странному лесу моя душа так истощилась когда я вернулся с Дейвом Вейном и Романной и моей девушкой Билли и ее ребенком – Рассказывать стоит, только если я смогу все это осмыслить.
      Потому что сначала все было так прекрасно, даже несмотря на то что посреди ночи когда я собрался заснуть из моего спального мешка вдруг посыпались перья, и пришлось подниматься проклиная все на свете и зашивать его при свете лампы иначе к утру он мог бы быть совсем пуст – И когда я склонился над иголкой в хижине, освещенной огнем очага и керосинки, пытаясь продеть нитку, появились эти чертовы крылья, бесшумно хлопая и отбрасывая тень в этом маленьком домике, прилетел кровавый вампир – Пытаюсь пришить несчастную заплату на мой старый рассыпающийся спальник (более всего пострадавший когда я потел в нем подхватив лихорадку в отеле в Мехико в 1957 году после гигантского землетрясения), нейлон весь прогнил от этого застаревшего пота, но все еще мягок, поэтому пришлось отрезать клапан на старой рубашке и наложить на прореху заплатку – Помню как отвлекался среди ночи от этой работы и уныло говорил:» Да, в аллее Мьен-Мо водятся вампиры» – Однако огонь потрескивает, заплата пришита, на улице булькает и глухо бьется ручей – Удивительно, сколько голосов у ручья, начиная от глухого буханья литавр и заканчивая тоненьким женственным лепетом на мелководье, внезапные хоры и голоса из глубокой запруды, сначала меня так забавляло это круглосуточное разноголосое бульканье ручья но позже в кошмаре сумасшествия ночь превращалась в сплошное журчание и бред зловещих ангелов в моей голове – В общем в конце концов к трем часам утра когда мне уже наплевать на летучих мышей, я уже не могу спать потому что слишком проснулся, поэтому подбрасываю дровишек в огонь и устраиваюсь читать бесконечный роман «Доктор Джекил и мистер Хайд» чудесную карманную книжицу в кожаном переплете оставленную умницей Монсанто который видимо тоже широко раскрыв глаза читал ее такой же ночью – На рассвете дочитываю последние элегантные фразы, время подниматься и идти за водой к ручью и готовить блинчики с сиропом на завтрак – Говорю себе: «А чего собственно париться если что-то не так например если спальник развалился среди ночи, будь уверенней» – И добавляю:» Ебаные летучие мыши».
      Момент удивительного открытия в тот день когда я остаюсь один в хижине и готовлю свой первый завтрак, мою первую посуду, дремлю днем и просыпаюсь, чтобы сквозь бульканье ручья услышать восторженный звон тишины и небес – Когда говоришь себе:"Я ОДИН», и хижина вдруг становится домом просто потому что ты приготовил в ней еду и вымыл посуду – А потом сумерки, религиозно и девственно светит лампа после того как я тщательно отмыл в ручье калильную сетку и вытер туалетной бумагой которая так ее заляпала что пришлось снова мыть и на этот раз сушить на солнце, на предвечернем солнце которое быстро исчезает за огромными крутыми стенами каньона – Сумерки, керосиновая лампа освещает хижину, я выхожу и срываю несколько папоротников, похожих на папоротники из священной рукописи Ланкаватары и одновременно на сетку для волос, «Смотрите, господа, какая прекрасная сетка для волос!» – Над стенами каньона плывет вечерний туман, ширится, закрывает солнце, становится холодно, даже мухи на крыльце становятся такими же печальными, как туман над вершинами – Отступает день и отступают мухи подобно вежливым мухам Эмили Дикинсон и с наступлением темноты засыпают где-то среди деревьев – В полдень они вместе с тобой в хижине но близится вечер и они продвигаются все ближе к открытой двери, так странно и грациозно – Где-то невдалеке гудят трутни и кажется что они прямо над крышей, гудение становятся все ближе и ближе (судорожно глотаю слюну) ты забиваешься в хижину и ждешь, может быть у каждого из двух тысяч есть поручение проведать тебя – Но потом к этому гудению которое как большая вечеринка случается раз в неделю привыкаешь – И в конечном итоге все прекрасно.
      Даже первая пугающая ночь на пляже среди тумана с блокнотом и карандашом, я сижу там на песке по-турецки и смотрю на неистовство Тихого океана которое обрушивается на скалы а они вздымаются посреди бухты подобно угрюмым башням покрытым саваном моря, жаркая бухта где волны бьются в пещерах, поселения водорослей то всплывают то опускаются так что в фосфоресцирующем сиянии ночного пляжа ты видишь их плотоядный взгляд – В ту первую ночь я сижу там, и когда взглядываю наверх, вижу лишь, что в кухне горит свет, на скале справа где кто-то построил домик с видом на весь ужасный Сюр, я знаю лишь что кто-то там наверху тихо и мирно ужинает – Свет этого кухонного окна в домике наверху похож на свет маленького слабого маяка ютящегося на высоте тысячи футов над бушующим побережьем – Кто кроме скучающего старого почтенного и безрассудно смелого Архитектора уставшего бегать по конгрессам мог построить этот дом наверху, когда-нибудь великая трагедия в стиле Орсона Уэллса разыграется здесь и женщина-привидение в белой рубашке с криком сорвется с этой скалы – Но на самом деле я вижу лишь свет на кухне и представляю себе тихий и нежный и может быть даже романтический ужин там наверху среди воющего тумана, а здесь внизу в этой кузнице Вулкана сижу я и грустно смотрю наверх – Целюсь окурком «Кэмела» в старую скалу которой, наверное уже миллиард лет и которая вздымается позади меня на недосягаемую высоту – Окошко маленькой кухни светится на самом верху, а позади поднимаются уступы огромного морского утеса все глубже вдаваясь в сушу так что я открываю от удивления рот: «Как будто собака лежит, эти задроченные огромные уступы этого сукиного сына» – Поднимаются, сметают и пугают человека до смерти, хотя что есть смерть среди этих скал и воды.
      Я устраиваюсь со своим спальником на пороге хижины однако к двум часам ночи все становится мокрым от тумана так что мне приходится перебраться в дом и устраиваться заново но кто способен не дрыхнуть как бревно в одинокой лесной хижине, потом просыпаешься поздно утром таким свежим и без слов понимаешь вселенную: вселенная это Ангел – Хорошо конечно так говорить когда твоя попытка бегства из грязного города увенчалась успехом – Но в конце концов только в лесу можно испытывать ностальгию по городам где тихие вечера развертываются как Париж и мечтать о мрачных городских путешествиях не сознавая как это должно быть скучно по сравнению с первозданной невинностью здоровой и мирной жизни на лоне природы – И я говорю себе:"Будь мудр».
 
      6
      Хижина Монсанто при этом имела свои недостатки например в оконных проемах были не сетки от насекомых а огромные деревянные ставни, поэтому если в сырые и пасмурные вечера оставить их открытыми то становится слишком холодно, а если закрыть то ничего не видно и приходится днем зажигать лампу – Но это единственная проблема – Все остальное чудесно – Поначалу так забавно любоваться днем на сонные вересковые поляны в противоположном конце каньона зная что стоит пройти полмили и внезапно окажешься на диком ревущем побережье, или если надоест и то и другое можно просто сидеть на прогалине у пенька и мечтать – В лесу так просто днем дремать или молиться местным духам: «Позвольте мне оставаться здесь, я хочу всего лишь покоя» и эти туманные лики безмолвно отвечают: «Да» – И говорить себе (если вы, как я, озабочены теософски) (по крайней мере в то время, перед тем как сойти с ума, я был озабочен теософски): «Бог который есть всё обладает оком пробужденности, как будто спишь и видишь длинный сон о каком-то невозможном поручении и потом вдруг просыпаешься, упс, НЕТ ПОРУЧЕНИЯ, все сделано и забыто» – И в радостном потоке первых дней я с уверенностью говорю себе (никак не предполагая всего что случится со мной спустя три недели): «Никакой больше беспутной жизни, пришло время спокойно наблюдать мир и наслаждаться им, сначала в лесу, потом молча прогуливаясь и разговаривая с людьми по всему свету, никаких пьянок, никаких наркотиков, никаких беспределов, никаких тусовок с битниками, алкашами, наркоманами и всеми этими, никогда больше не спрашивать себя: „О за что мучает меня Господь“, вот так быть одному, путешествовать, разговаривать только с официантами, на самом деле, в Милане, Париже, просто разговаривать с официантами, болтаться, не навязывать больше себе агонию… настало время размышлять, наблюдать, сконцентрироваться на том, что после всего этого поверхность Земли, какой мы ее сейчас знаем, покроется слоем мусора, как за миллиард лет… Да, поэтому побольше одиночества” – “Вернись в детство, просто ешь яблоки и читай „Катехизис“ – сиди на поребрике, черт с ними с жаркими софитами Голливуда» (вспомнил то ужасное время всего год назад когда мне в третий раз приходилось репетировать чтение своей прозы под горячими софитами «Шоу Стива Аллена» в студии Бербанка, сотни технических служащих ждут, пока я начну читать, Стив Аллен в ожидании бряцает на пианино, я сижу там как дурак на стуле и не могу ни слова прочитать ни вообще рта раскрыть: «Ради Бога Стив мне не нужно РЕПЕТИРОВАТЬ» –«Нет уж, давай, нам надо послушать тембр твоего голоса, ну в последний раз, я разрешу тебе не участвовать в генеральной», а я сижу там весь вспотевший и не могу в течение целой минуты слова вымолвить, а все смотрят, в конечном итоге я говорю: «Нет, не могу», и иду выпить чего-нибудь через дорогу) (но ко всеобщему удивлению вечером во время шоу я читал прекрасно, и это так поразило режиссеров что они отправили меня погулять с голливудской звездочкой которая нагнала на меня скучищу пытаясь читать свои стишки и не желая говорить о любви ибо любовь в Голливуде продажна) – И даже это восхитительно, не спеша вспоминать всемирную жизнь просто сидя или лежа здесь или прогуливаясь медленно припоминая все детали жизни которые теперь миллион световых лет спустя приняли вид (как это должно было случиться у Пруста в его запечатанной комнате) приятных фильмов вызываемых усилием воли и проектируемых для дальнейшего изучения – И удовольствия – По моим представлениям Бог творит так эту самую минуту, смотрит свое собственное кино, коим являемся мы.
      Даже когда однажды ночью я счастливо собираюсь перевернуться на другой бок и возобновить прерванный сон и вдруг крыса пробегает прямо по моей голове, это восхитительно, так как я беру раскладушку и кладу сверху большую широкую доску которая покрывает обе ее части, так что мне не придется барахтаться в полотнище, помещаю на нее два старых спальника, сверху мой собственный, и теперь у меня есть самая чудесная и безопасная в отношении крыс и по сути полезная-для позвоночника-кровать в мире.
      А еще я предпринимаю долгие любопытные прогулки в обратном направлении суши чтобы посмотреть что есть что, поднимаюсь на несколько миль по грунтовой дороге ведущей к одиноким ранчо и стоянкам логгеров – Подхожу к обширным грустным тихим долинам где можно увидеть стволы красного дерева высотой в сто пятьдесят футов и на верхушке сидит иногда одинокая маленькая птичка – Птичка балансирует там наверху обозревая туман и огромные деревья – Можно увидеть одинокий цветок кивающий с далекого утеса в противоположной стороне каньона, или похожий на лик Зевса огромный нарост на стволе красного дерева, или каких-нибудь сумасшедших мелких божьих тварей которые болтаются в запрудах ручья (водяные клопы), или одинокую изгородь с надписью «М.П. Пасси. Хозяин этой части», или заросли папоротника в капающем сумраке красного дерева, и думаешь: «Как далеко от поколения битников, в этом лесу» – И я бреду к родному каньону по тропинке мимо хижины к морю, где на побережье под тысячефутовым мостом пасется мул или иногда стоит и смотрит на меня своими большими карими глазами Райского Сада – Мул, как я уже говорил, по имени Альф, питомец одного семейства поселившегося в каньоне, он просто бродит из одного конца каньона где его останавливают изгороди кораля, к дикому побережью где его останавливает море и когда впервые видишь его кажется что странный мул сошел с картин Гогена, он роняет свой черный помет на ослепительно белый песок, этот бессмертный и первозданный мул, владелец всей долины – Позднее я даже нашел место его ночлега что-то вроде священной рощи посреди сонного верескового луга – И я скармливаю Альфу последние из своих яблок которые он принимает длинными торчащими зубами и отправляет в свою нежную шершавую глотку, никогда не пережевывая, просто смахивает мое яблоко с протянутой ладони, и печально трусит обратно, сворачивая чтобы поскрестись крупом о дерево широкими эротическими движениями которые становятся все размашистей и размашистей и в конце концов мул стоит с поднятым членом который напугал бы и Вавилонскую Блудницу не говоря уж обо мне.
      Странные и удивительные штуки как например роковая в стиле Рипли ситуация: здоровенное дерево упало поперек ручья может быть лет пятьсот назад и образовало мост, один конец ствола теперь на десять футов ушел в ил и опавшую листву, странно но из середины его поднялось другое дерево будто выросло из безжизненного бревна или будто длань Господня вставила его туда, не могу понять и глазею как школьник яростно пережевывая целые горсти арахиса – (а несколько недель назад я и головы не мог поднять в Боуэри) – Даже когда мимо проезжает машина с соседнего ранчо я наяву грежу сумасшедшими картинами, типа вот едет фермер Джонс со своими двумя дочерьми а вот я медленно бреду волоча под мышкой шестидесятифутовый ствол красного дерева, они удивлены и напуганы: «Не сон ли это? Может ли человек обладать такой силищей?», спрашивают они меня, а вот и мой великий дзенский ответ: «Вы всего лишь думаете, что я силен» и продолжаю тащить свое бревно дальше по дороге – Это заставляет меня долго хохотать в лугах поросших клевером – Я миную корову которая оглядывается на меня жуя охапку сочной гречихи – Вернувшись в хижину развожу огонь и сижу вздыхаю и листья шуршат по тоненькой крыше, в Биг Сюре август – Засыпаю прямо в кресле а когда просыпаюсь оказываюсь лицом к густым зарослям низеньких деревьев за распахнутой дверью и вдруг память начинает извлекать их из глубины лет, каждую группу, ствол за стволом, все их переплетения, словно дом родной, но пока я пытаюсь разобрать что означает вся эта путаница, бумс, дверь захлопывается у меня перед носом – Я делаю вывод: «Я вижу лишь то что позволяет мне видеть дверь, открытая или закрытая» – И, поднимаясь с места, добавляю громким голосом английского лорда который правда никто не услышит: «Слово не воробей, сэр, вылетит – не поймаешь», произнося «слово» как «сллловаа» – И смеюсь весь ужин – Который состоит из картофеля, запеченного в фольге, кофе, ломтиков колбасы, изжаренных на прутике над костром, яблочного соуса и сыра – И когда я зажигаю лампу для того чтобы почитать после ужина, появляется мотылек, чтоб принять возле нее свою смерть – Я гашу ее на время, и мотылек засыпает на стене не ведая что я зажгу ее вновь.
      Между тем кстати и однако, каждый день холодно и пасмурно, или сыро, холодно не так как на Востоке, и каждая ночь приносит туман: ни звездочки не видно – Но и это, как позже выясняется, тоже может быть чудесным обстоятельством, «сырой сезон» и остальные обитатели каньона (те что приезжают на выходные) в субботу-воскресенье не показываются, и я всю неделю предоставлен сам себе (поскольку позже в августе когда солнце одолело туман я был вдруг поражен услышав смех и шорохи по всей долине которая принадлежала мне и только мне, а когда попытался выйти на берег чтобы посидеть-поработать обнаружил там целые отдыхающие семейства, причем наиболее молодые из них просто парковались у моста и спускались вниз) (на самом деле большей частью это были банды орущих хулиганов) – Вот, тропический летний туман был силен и кроме того когда солнце победило наконец в августе началось нечто ужасное, штормовые порывы проникли в каньон заставляя деревья шуметь так оглушительно словно между ними началась битва и от этого вся хижина тряслась и я просыпался – И это тоже способствовало наступлению безумия.
      Но самый замечательный день был когда я просто забыл кто я и где я это когда я с закатанными до колен штанами стоял посреди ручья и укладывал камни и топляки так чтобы ручей (рядом с песчаным берегом) где я набирал в кувшин воду перестал медленно сочиться через меловую отмель полную водяных клопов и превратился в стремительный чистый и глубокий поток – Я выкопал в белом песке углубление и так расположил камни под землей что мог теперь воткнув туда кувшин наклонять его горлышко против течения и он постепенно наполнялся чистой проточной питьевой водой безо всяких там насекомых – Соорудить канал, вот как это называется – И поскольку русло стало теперь глубоким и быстрым мне пришлось соорудить возле песчаного берега также нечто вроде дамбы чтобы его не размывало – Занимаюсь я этим, укрепляю внешнюю часть заграждения мелкими камешками и под конец когда солнце уже заходит я с сопением склонив голову над работой (так сопят дети, когда весь день играли) начинаю впихивать мелкую гальку в щели между камнями так чтоб вода не просачивалась и не размывала берег, вплоть до мельчайших щелочек, отличная дамба, которую я покрываю деревянным настилом чтобы все могли вставать на колени и набирать святую воду – Оглядывая в этот момент весь прошедший день, от полудня до заката, я был поражен, увидев, где я, кто я, что я делаю – Невинность одинокого индейца отделывающего каноэ в чаще леса – А пару недель назад как я уже сказал я головы не мог поднять там в Боуэри и все думали что я что-то над собой сотворил – И счастливо напевая я готовлю ужин и выхожу под туманное сияние Луны (она рассеивает белый фосфоресцирующий свет) и с восхищением смотрю на новые быстрые журчащие струи чистой воды с чудесными бликами – «А когда исчезнет туман и покажутся Луна и звезды как это будет красиво».
      И все такое – Все эти маленькие радости удивившие меня когда я в ужасе позднейших событий вернулся и увидел как все они изменились и как стали зловещи, даже моя бедная маленькая деревянная платформа и канал когда затошнило мои глаза и желудок и душа выкрикивала тысячи бессвязных слов, о – Это трудно объяснить и главное не фальшивить.
 
      7
      Потому что на четвертый день я заскучал и с удивлением отметил этот факт в дневнике: «Уже скучно?» – Хотя в этом случае меня могли бы спасти прекрасные слова Эмерсона (в одной из тех маленьких переплетенных в красную кожу книг, в эссе о «Доверии к себе», где говорится:"…человек уверен в себе и весел, когда всю душу вложил в работу и постарался») (что применимо и к сооружению обычных нехитрых маленьких запруд, и к написанию таких больших дурацких романов, как этот) – Слова, как звук побудки на заре Америки, Эмерсон, тот который опубликовал Уитмена и еще сказал:» Детство ни от кого не зависит» – Детская бесхитростность простой и счастливой жизни в лесу, когда не подчиняешься ничьим идеям о том, что надо делать, что дoлжно делать – «Жизнь – не оправдания» – И когда пустой и злобный филантроп-аболиционист обвинил его в слепоте по отношению к порождениям рабства он ответил: «Любовь издали это злоба вблизи» (может быть у филантропа были слуги негры) – Так вот еще раз, я Ти Джин Ребенок, резвлюсь, пришиваю заплатки, готовлю ужины, мою посуду (у меня все время чайник на огне и когда надо вымыть посуду я просто наливаю горячую воду в тазик с мылом «Тайд» и замачиваю и вытираю насухо после того как минут пять-десять потру проволочной щеткой) – По вечерам простодушно размышляю о пользе этой маленькой щеточки, из разряда тех медных мелочей, что покупаются в супермаркете за десять центов и которые интересуют меня все же гораздо больше нежели тупой и бессмысленный роман «Степной волк» который я читаю тут в хижине пожимая плечами, этот старый пердун размышляет о сегодняшнем «конформизме» и все это время он думал что он великий Ницше, старый имитатор Достоевского опоздавший на пятьдесят лет (он ощущает себя изнуренным «персональным адом» как он это называет только потому что ему не нравится то что нравится всем остальным!) – Приятнее любоваться днем на оранжево-черные, как у Принсетона, крылья бабочки – А лучше всего ходить ночью на берег и слушать шум моря.
      Может мне и не стоило выходить и так пугать и взвинчивать себя по ночам на берегу, все-таки, где перепугался бы любой из смертных – Каждый вечер около восьми после ужина я надевал просторный рыбацкий плащ и брал записную книжку, карандаш и фонарик и отправлялся по тропе (иногда проходя по дороге мимо призрачного Альфа) и проходил под пугающим высоким мостом и смотрел сквозь туман вдаль туда откуда океан угрожающе разевал на меня свою пасть – Но зная местность я шел дальше, перепрыгиваю береговой ручеек, и добираюсь до своего излюбленного угла возле скалы что недалеко от пещер и как идиот сижу там в темноте записывая звуки моря на страницы блокнота (секретарской записной книжки) белые листы которого я способен был разглядеть в темноте и стало быть мог быстро писать не пользуясь лампой – Я боялся зажигать лампу чтобы не напугать людей поглощающих свой уютный ужин там на вершине – (позже оказалось что там некому было уютно ужинать, это плотники включив яркий свет сверхурочно доделывали дом) – Еще я боялся пятнадцатифутовых волн прилива но все же сидел там тайно надеясь что Гавайи не предупреждали о высокой как Грумус приливной волне идущей издалека которую я мог бы пропустить в темноте – А однажды я так испугался что залез на десятифутовую глыбу у подножия скалы а волны набегали: «Круто, он круто врезался в ворота» – «Роу, ру-у, реф-ф» – «Крауш-ш-ш» – Так звучат волны, особенно по ночам – Море говорит не столько фразами сколько обрывками фраз: «Который?.. тот что сплошь?.. тот же, о, буум"… Записываю эту фантастическую бессмыслицу потому что Джеймс Джойс этого не сделал а теперь он уже мертв (и я планирую: „В будущем году запишу иные звуки атлантического прибоя на ночных берегах Корнуэлла, или может быть нежный шепот Индийского океана в устье Ганга“) – И я сижу там и слушаю как на разные голоса выговаривают волны по песку: „Ка бум, кирплош-ш, рваться веревочной снасти казарок, все ли ангелы мор-р-рские заарканены?“ и так далее – Иногда поглядываю на редкие машины пересекающие высокий мост и думаю что бы они увидели в этой тоскливой туманной ночи если бы знали что на тысячу футов ниже в неистовстве ветра сумасшедший сидит в темноте пишет в темноте – Так сказать некий морской битник, хотя если кому-то хочется назвать меня битником ЗА ЭТО пусть попробует если осмелится – Черные скалы будто бы движутся – Тоскливое и величественное ревущее уединение, говорю вам обычный человек так не сможет – Я Бретон! Я кричу, и тьма ответствует: „Les poissons de la mer parlent Breton“ – И все-таки я хожу туда каждый вечер хотя мне так не кажется, это мой долг (это вероятно и свело меня с ума), и записываю звуки моря, и всю эту безумную поэму „Море“.
      На самом деле так замечательно всегда покидать берег и возвращаться к гораздо более человечному лесу и входить в хижину где все еще алеет очаг и где горит лампа Бодхисаттвы, на столе бутылка с папоротниками, рядом коробка жасминового чая, все такое милое и человечное после того скалистого потопа – И вот я жарю сковородку замечательных оладьев и говорю себе: «Благословен тот, кто может сам приготовить себе хлеб» – Вот так, все три недели, счастье – А еще я сам скручиваю для себя сигареты – И как я уже сказал иногда медитирую на то чудесное и фантастическое применение которое можно найти маленьким дешевым фенькам типа проволочной щеточки, на этот раз я имею в виду восхитительное содержимое моего рюкзака вроде двадцатипятицентового пластмассового шейкера с помощью которого я готовлю тесто для оладьев но помимо этого он порой использовался в качестве посуды под горячий чай, вино, кофе, виски и даже в качестве хранилища для чистых носовых платков во время путешествий – Крышка шейкера, моя священная чаша, и это длится уже лет пять – И все остальные штуковины которые так выигрывают в сравнении с ненужными дорогими вещами из тех что я когда-то купил да так и не использовал – Вроде моей черной мягкой спальной рубашки которой уже тоже пять лет и здесь в сырости летнего Сюра я ношу ее не снимая, если холодно надеваю сверху фланелевую рубашку, а когда забираюсь в спальный мешок то и свитер – Бесконечны ее применения и достоинства! – А дорогие вещи пользы не приносят, вроде тех сказочных штанов которые я купил недавно в Нью-Йорке для последних записей и вообще чтобы появляться на телевидении и так больше никогда и не надевал, или еще бесполезные штуки вроде плаща за 40$­­­­­ который я ни разу не надел потому что у боковых карманов не было прорезей (платишь за «лейбл» и так называемый «пошив») – Еще дорогой твидовый пиджак купленный для ТВ и ни разу больше не надетый – Две дурацких спортивных рубашки купленных ради Голливуда и больше не надетых и каждая по 9 баксов! – Зато до слез жалко вспоминать старую зеленую футболку, которую я нашел, скажу я вам, восемь лет назад, скажу я вам, на СВАЛКЕ в Уотсонвилле, штат Калифорния, скажу я вам, и какой фантастически полезной и удобной она оказалась – Или обустройство ручья чтоб вода протекала в удобном новом глубоком русле рядом с береговой деревянной платформой, и забвение себя в этой детской игре, и эти мелочи имеют значение (клише это трюизмы, но все трюизмы заключают в себе истину) – На смертном одре я буду помнить день ручья и забуду дату когда МGM купила мою книгу, я буду помнить старую канувшую в Лету зеленую помоечную футболку и забуду о сапфировых рубашках – Может это лучший способ попасть в Рай.
      Днем возвращаюсь на берег чтобы продолжить работу над «Морем», стою босиком у воды остановившись чтобы почесать пальцем лодыжку, слышу ритм волн, и они говорят вдруг: «Ты Девственник решил меня измерить?» – Я возвращаюсь, чтобы заварить чаю.
      Солнечный полдень –
      Жую безразлично
      Жасминовый лист.
      В полдень солнце всегда наконец-то выходит, мощное , бьет прямо на крыльцо где я сижу с книжкой и кофе и думаю как обычно днем о древних индейцах которые должны были жить в каньоне в течение тысяч лет, о том что веке этак в десятом долина выглядела точно так же, только деревья другие: эти древние индейцы были просто прародителями тех недавних 1860 года – О том, что все они умерли и тихо покоятся их обиды и волнения – О том, что ручей стал наверное на дюйм глубже с тех пор как деятельность логгеров за последние шесть лет отодвинула водораздел назад в холмы – О том, как женщины толкли местные желуди, желуди-молуди, в конце концов я нашел в долине настоящие орешки и они оказались сладкими на вкус – А мужчины охотились на оленей – На самом деле Бог знает чем они занимались меня же здесь не было – Но долина та же, пыль тысячи или около того лет покрывает следы их ног оставленные в 960 году – И насколько я могу заглянуть мир слишком стар чтобы мы могли говорить о нем новыми словами – Мы пройдем эту жизнь (проходим, проходим) так же тихо как люди десятого века из этой долины только разве чуть больше шума, несколько мостов плотин и бомб и это не более чем за миллион лет – Мир все таков же, движется и проходит мимо, на самом деле он хорош если присмотреться и не на что жаловаться – Даже у булыжников в долине были свои предшественники, биллион биллион лет назад, ни вопля жалобы – Ни на пчелу, ни на первых морских ежей, ни на моллюска, ни на порезанную руку – И все это «Так-Есть» видение мира, прямо у меня перед носом, как я погляжу – И глядя на долину я понимаю еще что нужно приготовить обед и он не будет отличаться от обедов тех древних людей и вдобавок будет вкусным – Все то же, туманы говорят: «Мы туманы и мы летим растворяясь, как эфемера», и листья говорят: «Мы листья и мы трясемся от ветра, вот и все, приходим и уходим, вырастаем и опадаем» – Даже бумажные пакеты вещают из мусорной корзины: «Мы скомканные человеком бумажные пакеты сделанные из древесной массы, мы немного гордимся тем что мы бумажные пакеты пока это возможно, но придет дождливый сезон и мы смешаемся вновь с братьями-листьями» – Пни говорят: «Мы пни выкорчеванные человеком, или иногда ветром, у нас большие землистые корни и они высасывают землю» – Люди говорят: «Мы люди, мы выкорчевываем пни, делаем бумажные пакеты, думаем умные мысли, готовим обеды, смотрим вокруг, изо всех сил пытаемся понять, что все одно и то же» – А пески говорят: «Мы пески, мы уже знаем», и море говорит: «Мы приходим и уходим, опадаем и вздымаемся» – Пустая синева космоса говорит: «Все возвращается ко мне и уходит вновь, и вновь возвращается, и вновь уходит, и мне все равно, все равно все мое» – Голубое небо добавляет: «Не называйте меня вечностью, можете звать меня Богом, если вам это нравится, все вы, болтуны, в раю: лист это рай, пень это рай, бумажный мешок это рай, человек это рай, туман это рай» – Можете себе представить, чтобы человек с такими чудесными озарениями через месяц свихнулся? ( поскольку вы должны согласиться что пакеты и пески говорили чистую правду) – Но помню я увидел кучу листьев внезапно сорванных ветром и брошенных в ручей, быстро несущихся вниз по течению к морю, и почувствовал при виде этого невыразимый ужас, вплоть до: «О Боже, нас всех смоет в море неважно что мы знаем или говорим или делаем» – А птица сидевшая на кривой ветке внезапно улетела так что я даже не услышал.
 
      8
      Но вот она, туманно-лунная ночь, в печи цветок огня – Вот я даю мулу яблоко, большие губы берут его – Вот голубая сойка пьет мое концентрированное молоко, закидывая назад голову с каплей на клюве – Вот шуршание енота или крысы за стеной, ночью – Вот маленькая бедная мышка ест свой ночной ужин в скромном углу куда я положил блюдце полное сыра и шоколадных конфет (ибо прошли те дни когда я убивал мышей) – Вот енот в тумане, человек у своего камина, и оба тоскуют по Богу – Вот я возвращаюсь со своего ночного бдения на берегу как бормочущий старый бхикку запинаясь на ходу – Вот я направляю лампу на случайного енота что карабкается вверх по дереву и его маленькое сердечко бьется от страха но я ору ему по-французски: «Эй, привет, малыш» (allo ti bon homme) – Вот бутылка оливок, 49 с., импортные, с перцем, я ем их одну за другой и думаю о предзакатных холмах Греции – Вот и мои спагетти – с томатным соусом и салатом с маслом и уксусом и яблочной приправой ах ты моя дорогая, и мой черный кофе и сыр «рокфор» и послеобеденные орешки, дорогие мои, и все это в лесу – ( Десять вкуснейших оливок медленно жуешь в полночь и это что-то, в дорогих ресторанах такого не попробуешь) – Вот он настоящий момент в дебрях лесных – Вот вдруг замолчал на ветке птиц а его жена на него поглядывает – Вот ручка топора изяществом не уступающая балету Эглевски – Вот «Гора Мьен-Мо» освещаемая в тумане августовской луной курится среди других величественных и таинственных вершин поднимающихся в светящейся бухте розовеющих во тьме ночной, словно классические китайские и японские картины на шелке – Вот жучок, беспомощный маленький бескрылый ползун, тонет в миске, и я достаю его и он пыхтит и ползет к крыльцу пока мне не надоедает на него смотреть – Вот паук занимается за окном своим делом – Вот свисает с потолка на крюке мой кусок бекона – Вот хохот гагары в лунной тени – Вот уханье сов в причудливых деревьях Бодхидхармы – Вот цветы и стволы красного дерева – Вот обычный очаг и я подкармливаю его внимательно и в то же время рассеянно и это деяние как и всякое другое есть не-деяние (Wu Wei) но скорее медитация в особенности потому что пламя, как и снежинки, каждый миг разное – Да, смолистая чистота полена охваченного пламенем – Да крест-накрест распиленное полено превращается в кусок угля и выглядит как Город Гандхарв или западное стрельбище на закате – Вот веник бхикку, чайник – Нежная кружевная пена на песке, море – Все эти оживленные приготовления к скромному сну как в ту ночь когда я искал мои ночные носки ( ну так чтоб не пачкать изнутри спальник) и вдруг обнаружил что напеваю:» A donde es мои носочки?» – Да, и рассвет в долине и мой ослик, Альф, единственное живое существо поблизости – Посреди сна появляется луна – Вот вселенская субстанция и святая потому что где еще ее искать? – В сумерках семейство оленей на дороге – Ручей покашливая пробирается к болотцу – Муха на моем большом пальце трет нос а затем ступает на страницу книги – Хулиганка-колибри крутит башкой – Вот так все, и все мои прекрасные мысли, вплоть до песенки обращенной к морю: «Беру орешек, и прямо в море, кислота к кислоте, а я к тебе» и все-таки через три недели я сошел с ума.
      Потому что те и сходят с ума кто может так расслабиться: но постойте: вот они предвестники беды.
 
      9
      Первый знак беды явился после того знаменательного дня, когда я шел вверх по дороге вдоль каньона снова к мосту где находился почтовый ящик поселенцев, и я мог бросать почту (письмо к маме с просьбой поцеловать Тайка, моего кота, и послание к старому приятелю Джулиану, адресованное Угольку Ржеорехову от Коротышки Одноорехова) и пока я поднимался я видел мирную крышу своей хижины среди старых деревьев далеко внизу на расстоянии мили, видел крыльцо, койку где я сплю, и мой прекрасный носовой платок, привязанный к ветке позади койки (вполне обычная картинка: мой платок на расстоянии полумили, делает меня невыразимо счастливым) – А на обратном пути останавливаюсь помедитировать в роще где спал Альф Священный Ослик и закрыв глаза вижу розы будущего так же ясно как красный платочек или мои же следы на прибрежном песке от моста, увидел, или услышал, слова: «Розы будущего», когда сидел по-турецки в нежном песке, услышал ужасную тишину в сердце жизни, но чувствовал себя странно нехорошо, точно заранее видел завтрашний день – Когда я пошел к морю днем и вдруг сделал глубокий йоговский вдох, чтобы вобрать в себя весь этот целебный морской воздух и кажется передознулся йодом, или злом, может быть, идущим из морских гротов или водорослевых городов, не знаю, но сердце вдруг заколотилось – Думаю, надо было тщательнее изучить местные вибрации а то ведь чуть сознание не потерял,только это был не экстатический обморок Св. Франциска, это нашло на меня ужасом от ощущения гнилой смертности во мне – Во мне и в других – Я чувствую себя совсем голым безо всех этих жалких защитных механизмов вроде размышлений о жизни или медитаций среди деревьев о «запредельном» и всего этого дерьма, без жалких на самом деле механизмов приготовления ужина или разговоров типа: «Ну, чем займемся? Рубкой дров?» – Я вижу себя жалким, обреченным – Ужасное осознание того что я всю жизнь обманывал себя думая, что дальше будет что-то что заставит шоу продолжаться а на самом деле я просто шут гороховый да и все так – И вот все все это, такое жалкое, я даже не предпринимаю здравых человеческих попыток облегчить душу в этом ужасном зловещем состоянии (смертельной безнадежности) а продолжаю сидеть там в песке в полуобморочном состоянии и смотреть на волны которые оказываются вдруг совсем не волнами, и я догадываюсь что ведь это же выражение дурацкой подавленности которое Бог если Он есть должно быть смотрит сейчас в своем фильме – Eh vache, ненавижу писать – Обнажились все мои хитрости, обнажилось само понимание что все они обнажились как куча вранья – Кажется будто море кричит на меня: ИДИ К СВОЕМУ ЖЕЛАНИЮ ХВАТИТ ТУТ БОЛТАТЬСЯ – Потому что в конце концов море как Бог, Бог ведь не просит чтобы мы хандрили и страдали и сидели холодными ночами у моря и записывали бесполезные звуки, в конце концов Он дает нам все чтобы мы с доверием к себе прошли через все тяготы жизни смертного к Раю может быть я надеюсь – Но некоторые бедолаги вроде меня даже не подозревают об этом, а когда обнаруживаем то прямо удивляемся – О, жизнь это ворота, это путь, тропинка в Рай, почему же не жить весело и радостно, ради любви или какой-нибудь девушки у очага, почему бы не двигаться навстречу желанию и не СМЕЯТЬСЯ … но я бегу с морского берега и никогда больше не возвращусь сюда без тайного знания: оно не хочет, чтоб я был здесь, глупо было сидеть здесь на берегу, у моря есть волны, у человека есть очаг, точка.
      Это был первый знак моей последующей шизы – И потом еще в день когда я оставил хижину и поехал по трассе во Фриско чтобы повидаться со всеми да и пресытился я к тому времени своей обычной пищей (забыл захватить желе, его так хочется в лесу после всего этого бекона и каш, каждый житель леса нуждается в желе) (или в кока-коле) (или еще в чем-нибудь) – Но пора отправляться, я так напуган передозняком йода у моря и скукой в хижине что оставляю там долларов на двадцать скоропортящейся еды и раскидываю ее на большой доске под крыльцом для соек и енота и мыши, пакуюсь, и выхожу – Но прежде вспоминаю что это не мой собственный дом (вот и второй сигнал надвигающегося безумия), я не имею права прятать крысиный яд Монсанто, как я это делал, вместо этого подкармливая мышь, как уже говорилось – Поэтому как порядочный гость в чужом доме я открываю банку с ядом но в качестве компромисса ограничиваюсь тем что кладу ее на верхнюю полку, так что вроде как все довольны – И выхожу таким образом – Но во время моего отсутствия, но – Увидите сами.
 
      10
      С сознанием теперь уже спокойным, честным и устойчивым, как сказал бы Хой Нен, и с рюкзаком за спиной я выхожу пританцовывая как идиот из своего милого убежища после трех недель одиночества из которых лишь три-четыре дня были скучными, и устремляюсь обратно в город – «Выходишь радостный, а возвращаешься в печали», говорит Фома Кемпийский обо всех идиотах которые стремятся к удовольствиям как старшеклассники которые субботним вечером спешат по тротуару к машине и болтают на ходу поправляя галстуки и от усердия потирая руки, и все это для того чтобы в воскресенье утром это закончилось тяжкими стонами в смятых постелях которые Мама всегда приготовит – День прекрасен и я простившись с призрачной дорогой каньона ступаю на шоссе по эту сторону моста, и вот они, тысячи и тысячи туристов медленно объезжают крутые зигзаги «о-о-о»-кая и «а-а-а»-кая при виде просторной синей панорамы моря омывающего побережье Калифорнии – Я рассчитываю что легко доберусь до Монтерея и сяду там на автобус и до темноты буду во Фриско на пьяной и вопящей тусовке, думаю Дейв Вейн должен уже быть там, или Коди будет готов повеселиться, девушки будут и т.д. и т.п., уже забыв напрочь как три недели назад уползал от ужасов грязного города – Но не велело ли мне море убираться к моей собственной реальности?
      Однако прекрасней всего лицезреть простирающееся вперед на север извилистое побережье где горы дремлют под медленными облаками, как на картине, изображающей старую Испанию, или вернее как будто это Калифорния, занятая испанцами, старое пиратское побережье Монтерея, и можно догадаться чтo должны были думать испанцы вырулившие сюда на своих волшебных шлюпках и увидевшие все это дремлющее благополучие что высится над белопенной подстилкой побережья – Как золотая земля – Старый Монтерей и Биг Сюр и волшебный Санта-Круз – Я уверенно подтягиваю лямки рюкзака и двигаю вдоль по дороге оглядываясь на машины чтобы проголосовать.
      Это мой первый автостоп за несколько лет и очень скоро я начинаю чувствовать что в Америке что-то изменилось, больше не поездишь (особенно по таким чисто туристским трассам как это прибрежное шоссе где нет ни дальнобоев ни грузовиков) – Тонкие длинные легковушки пыля проносятся одна за другой, всех цветов радуги и оттенков пастели, розовые, голубые, белые, за рулем муж-отпускник в глупейшей высокой бейсболке с большим козырьком в которой он выглядит как безмозглый идиот – А за ним женушка, командир Америки, темные очки и ухмылка, если бы он и захотел подбросить меня или еще кого она не позволит – А на двух дальних сидениях дети, дети, миллионы детей, всех возрастов, дерутся и орут, размазывая ванильное мороженое по сиденьям крытым шотландкой – Для хичхайкера места нет уже в любом случае, хотя чисто теоретически бедняга мог бы проехаться как смирный бандит или тишайший убийца и на платформе за задними сиденьями, но таких нет, увы! зато на тысяче вешалок покачиваются чистые и отглаженные костюмы и платья всех размеров чтобы семейство было похоже на миллионеров всякий раз как они остановятся поесть яичницы с беконом – Каждый раз когда у старика брюки спереди начинают морщинить его заставляют переодеться в свежие и ехать дальше, и все в таком духе, довольно мрачно, хотя в тайне он может быть мечтает провести отпуск за старой доброй рыбалкой в одиночестве или с друзьями – Но сегодня PTA довлеет над всеми его желаниями, на дворе шестидесятые, сейчас не время для походов к Великой Могучей Реке, для старых грязных штанов и связок рыбы в палатке, или «Бурбона» у ночного костра – Пришла пора мотелей, придорожных кинотеатров для автомобилистов, время бегать за салфетками для своей оравы и мыть машину, прежде чем отправиться дальше – И если он думает что хорошо бы исследовать какие-нибудь тихие тайные дороги Америки ни хрена, навигатором теперь стала леди в черных очках и сидит она ухмыляясь над отлично отпечатанной исчерченной голубыми линиями картой американских дорог из тех что счастливые администраторы в шейных платках распространяют среди отпускников которые тоже не прочь бы носить шейный платок (раз уж заехали так далеко), но отпускная мода требует спортивных рубашек, бейсболок, черных очков, брюк со стрелками и первого детского ботиночка болтающегося в золотом масле которое льется от приборного щитка – И вот я стою на этой дороге с большим моим несчастным рюкзаком и очевидно с выражением ужаса на лице от долгого ночного сидения среди черных скал на берегу, они видят во мне просто апофеоз противоположности их отпускным мечтам и конечно едут мимо – В тот день скажу я вам около пяти тысяч машин или может быть три тысячи проехали мимо и никто даже не подумал остановиться – Что меня поначалу не очень беспокоило поскольку глядя на длиннющий берег протянувшийся к Монтерею, я думал: «Ну и ладно, прогуляюсь, тут всего-то четырнадцать миль, подумаешь» – А по дороге еще можно посмотреть на всякие диковины вроде тюленей что рявкают на скалах внизу, или на тихие старые бревенчатые фермы на придорожных холмах, или на внезапные обрывы вдоль сонных приморских лугов где красуются и пасутся коровы обозревая весь бесконечный Тихий океан – Но поскольку я обут в ботинки с довольно тонкой подошвой, а солнце распаляет смолистый асфальт, в конечном итоге жар проникает сквозь них и я начинаю ощущать как на ступнях вздуваются волдыри – Я в недоумении хромаю по дороге пока не убеждаюсь что стер ноги – Сажусь на обочину и разглядываю их – Достаю из рюкзака аптечку и накладываю мазь и сверху пластырь и продолжаю путь – Но тяжелая кладь вкупе с раскаленной дорогой усиливают боль и так до тех пор пока я не осознаю что либо я застоплю тачку либо не доберусь до Монтерея вообще никогда.
      Но туристы благослови их Господь за все это, они-то не знают, они думают что я весело гуляю с рюкзаком за спиной и едут мимо, невзирая на мою вытянутую руку – Я в отчаянье потому что на этот раз попал, и к этому моменту у меня за спиной семь миль значит осталось еще семь а я и шага не могу сделать – Еще я хочу пить но тут нет бензоколонок да вообще ничего нет – Ноги стерты и болят, это превращается просто в день пыток, с девяти утра до четырех дня я прохожу миль девять до того момента когда мне приходится в конце концов остановиться и сесть и отереть кровь с ног – А когда я наконец привожу их в порядок и обуваюсь, чтобы идти дальше, то могу только семенить как кукла Рут, выворачивая ступни насколько возможно, чтоб не надавить на какой-нибудь волдырь – Так что туристы (поток их редеет с заходом солнца) теперь ясно видят, что по дороге хромает человек с огромным рюкзаком и просит подвезти, но они все еще боятся, что у этого голливудского хичхайкера спрятана винтовка и кроме того у него такой огромный рюкзак как будто он дезертировал с Кубы – Или может у него там расчлененный труп – Но как я уже сказал я их не виню.
      Единственная машина которая тормозит и может меня подбросить едет в обратном направлении, к Сюру, это старая потрепанная тачка и драйвер, огромный бородатый «Южный Берег Одинокий Берег» фолкник машет мне рукой но в конце концов останавливается маленький грузовик и ждет меня на пятьдесят ярдов впереди а я несусь-хромаю и кинжалы вонзаются в ноги – Парень с собакой – Он подбросит меня до следующей бензоколонки, там ему сворачивать – Но когда он узнает про ноги, довозит меня прямо до автовокзала в Монтерее – Такой жест доброты – Безо всякой причины, я даже не очень-то жаловался на ноги, только упомянул.
      Я предлагаю купить ему пива но он возвращается домой там его ждет ужин так что я иду на станцию, и чищусь и перепаковываюсь и кладу рюкзак в камеру хранения и покупаю билет и тихо выхрамываю на голубые туманные улицы Монтерея с чувством легкости как у бездельника счастливый как миллионер – Последний раз я поехал по трассе – И знак:"Проезда нет».
 
      11
      Следующий знак был уже в самом Фриско где я отлично выспавшись в номере старого трущобного отеля иду в «Сити Лайтс» к Монсанто а он улыбается и радуется мне и говорит: «Мы собирались к тебе на следующие выходные надо было нас дождаться», но в его интонациях есть что-то еще – Когда мы остаемся вдвоем, он говорит: «Пришло письмо от твоей мамы и она пишет что твой кот умер».
      Как правило для большинства людей смерть кота ничего не значит, кое-что значит для немногих, но для меня, и с этим котом, это было в точности и абсолютно честно и искренне как смерть моего братика – Я любил Тайка всем сердцем, он был словно мой собственный ребенок, котенком он свесив голову спал у меня на ладони, или мурчал, часами, столько сколько я держал его так, прогуливаясь или сидя – Он как просторный меховой браслет оборачивался вокруг моего запястья, я вращал его вокруг руки или укладывал а он мурлыкал и мурлыкал и даже когда он вырос я так таскал его, я даже мог поднять этого котищу обеими руками над головой а он все равно мурчал, он мне всецело доверял – И когда я отправлялся из Нью-Йорка в свое лесное убежище я внимательно поцеловал его и проинструктировал, чтоб он меня дожидался, «Attends pour mue kitigingo» – А мама написала что он умер НА СЛЕДУЮЩУЮ НОЧЬ ПОСЛЕ ТОГО КАК Я УЕХАЛ! – Но может вы поймете если сами увидите когда прочтете письмо:
      «Воскресенье 20 Июля 1960, Дорогой Сын, я боюсь тебя не порадует это письмо поскольку на этот раз у меня для тебя только грустные новости. Я просто не знаю как об этом написать но Крепись Дорогой. Мне самой тяжело. Малыша Тайка больше нет. Весь день в субботу он отлично себя чувствовал и казалось был полон сил, но поздно ночью я стала смотреть телевизор, ночной сеанс. Около 1:30 его стало тошнить и рвать. Я подошла и попыталась помочь но без толку. Он дрожал словно от холода и я завернула его в Полотенце а его начало рвать прямо на меня. И это пришел его конец. Нет нужды писать каково мне и что я пережила. Я оставалась на ногах „до Рассвета“ и сделала все чтобы спасти его но бесполезно. К 4-м утра я поняла что он умер поэтому в шесть часов я хорошенько завернула его в чистое полотенце – а в 7 пошла рыть ему могилу. Никогда в жизни мне не приходилось делать ничего что так разрывало бы сердце как когда я хоронила любимого моего малыша Тайка ведь он был такое же живое существо как ты и я. Я похоронила его под кустами Жимолости, в углу, изгороди. Не могу ни спать, ни есть. Все смотрю и надеюсь увидеть как он выйдет из-за подвальной двери с мяуканьем Маа уау. Я просто больна теперь но самое страшное что когда я хоронила Тайка, все черные Птицы которых я всю зиму кормила казалось знали что происходит. Клянусь Сын это правда. Их было много-много и они кружили над головой и галдели, и сидели на изгороди целый час после того как Тайк обрел там покой – никогда этого не забуду. Жаль что у меня не было камеры но я и Бог знаем и видели. Сейчас Милый я знаю, тебе это причинит боль, но я должна была это написать… Мне так плохо только не физически а душа болит… Я ни поверить, ни понять не могу что мой Прекрасный малыш Тайк умер – и что я больше не увижу, как он вылезает из своего домика или Гуляет по зеленой траве… P.S.: Пришлось сломать домик Тайка, я просто не могу видеть его пустым – а он пуст. Напиши скорей Милый, и береги себя. Молись настоящему „Богу“ – Твоя старая Мама XXXXXXXXX».
      И вот когда Монсанто рассказывал мне новости и я сидел улыбаясь от счастья как всякий кто возвращается из долгого одиночества в лесу или на больничной койке, бам, сердце мое екнуло, екнуло от той же странной идиотской беспомощности которую я ощутил и тогда на берегу сделав тот несчастный глубокий вдох – Все предчувствия связались в единую цепь.
      Монсанто видит, что мне ужасно грустно, что я при этом чуть улыбаюсь (я начал так улыбаться в Монтерее от радости что возвращаюсь к миру после своего одиночества и я тогда шел по улицам и глядя на все Моной Лизой ошеломленно улыбался) – Он видит как теперь эта улыбка медленно растягивается в гримасу досады – Конечно он не знает я ведь не рассказал ему а теперь тем более вряд ли стану, что мои отношения с котом да и со всеми прежними котами и кошками всегда были немного сумасшедшими: что-то вроде психологического отождествления котов с моим покойным братом Джерардом который научил меня любить их когда мне было 3 или 4 года и мы бывало лежали на полу на животах и смотрели как они лакают молоко – Конечно это смерть «братика» Тайка – Монсанто видя, как я подавлен говорит: «Может тебе вернуться в хижину еще на пару недель – или ты просто опять напьешься» – «Я напьюсь да» – Потому что все-таки столько всего впереди, все ждут, в лесу я просто грезил тысячами безумных попоек – На самом деле большое счастье что весть о смерти Тайка настигла меня в моем любимом и волнующем Сан-Франциско, если бы я был дома когда он умер я все равно наверное с ума бы сошел просто как-нибудь иначе, но хотя сейчас я и побежал с парнями за выпивкой и чуть погодя когда уже набрался ко мне вернулась та же забавная радостная улыбочка, только скоро погасла потому как теперь она уже сама стала напоминанием о смерти, к концу же трехнедельного кутежа новости спровоцировали-таки безумие, окончательно подкравшееся ко мне в День Святой Каролины У Моря как я теперь могу его назвать – Все, все очень путано, но я объясню.
      Между тем бедняга Монсанто литератор хочет насладиться глобальным обменом новостями со мной о писательском деле и о том кто чем занимается, и Фаган входит в лавку (спускается вниз к столу Монсанто с крутящимся верхом заставляя меня чувствовать еще и некоторую досаду потому что в юности я всегда мечтал стать в конце концов каким-нибудь дельцом от литературы и иметь такой стол с крутящимся верхом, соединяя образ отца с мечтой о собственной писательской карьере, чего Монсанто достиг одним махом совершенно на этом не циклясь) – Монсанто, с его широкими плечами, огромными синими глазами, веснушчатой розовой кожей, с этой его постоянной улыбкой за которую его еще в колледже прозвали Смайлер и которая часто заставляла задаться вопросом: «А настоящая ли она ?» пока не поймешь: перестань Монсанто улыбаться и мир рухнет – Она была слишком от него неотделима чтоб поверить в то что она может хоть на миг исчезнуть – Слова слова слова а парень-то на самом деле крут еще увидите ну а в тот момент он с искренней человеческой симпатией понимал что мне больше не надо пить если и без того хреново, «В любом случае», говорит он, «Ты можешь вернуться чуть позже, а» – «О'кей Лорри» – «Ты писал что-нибудь?» – «Я записывал звуки моря, потом все расскажу – Это были самые счастливые три недели в моей жизни черт возьми и надо ж было этому случиться, бедный малыш Тайк – Ты бы поглядел на него огромный прекрасный рыжий перс „дымчатые“ называются „ – «Ну у тебя остается еще мой пес Гомер и как там Альф поживает?“ – «Альф Священный Ослик, хи-ха, он стоит там в роще днем увидишь его вдруг и аж страшно, но я кормил его яблоками и дробленой пшеницей и всяким таким (животные такие печальные и заботливые думал я вспомнив глаза Тайка и глаза Альфа, ох смерть, подумать только, эта странная скандалистка смерть приходит и к людям, да, даже к Смайлеру придет, и к его бедняге Гомеру, и ко всем нам) – Мне так хреново еще оттого что я знаю как плохо сейчас моей маме в полном одиночестве без маленького приятеля в доме за три тысячи миль отсюда (и конечно позже выясняется что какие-то придурки битники пытаясь войти ко мне выбили стекло входной двери и напугали ее так что она выстроила там баррикаду из мебели и провела за ней все оставшееся лето).
      Однако вот старина Бен Фаган пыхтит своей трубкой и хихикает, так что за черт, зачем беспокоить двух великих людей и поэтов своими личными невзгодами – И мы с Беном и его приятелем Джонси тоже хихикающим курильщиком трубки идем в бар («У Майка») и потягиваем пиво, сначала я зарекаюсь напиваться, и мы даже идем в парк чтобы от души наговориться под теплым солнышком которое к вечеру в этом городе городов всегда оборачивается прохладным туманным сумраком – Мы сидим в парке возле большой белой итальянской церкви глядя, как играют ребятишки и люди проходят мимо, и я отчего-то потрясен при виде блондинки спешащей куда-то: «Куда она идет? Может у нее есть тайный любовник-моряк? или она всего лишь собирается допечатать в офисе бумаги сверхурочно? что если бы мы знали Бен куда все эти люди держат курс, к какой двери, в какой ресторан, к какой тайной любовной связи» – «Звучит словно ты накопил в тех лесах массу энергии и интереса к жизни» – И Бен знает о чем говорит потому что сам месяцами жил дикарем, в одиночестве – Старина Бен, еще более тощий, чем был пять лет назад в наши безумные дни Бродяг Дхармы, немного изможденный, но все равно это все тот же старина Бен что просиживает ночи напролет хихикая над письменами «Ланкаватары» и сочиняет стихи о каплях дождя – Он хорошо меня знает, знает что сегодня я напьюсь и буду пить не одну неделю в соответствии с общими принципами и что настанет день когда мне будет так хреново что я не в силах буду даже говорить ни с кем и тогда он придет навестить меня и просто молча сядет курить у моей постели, пока я буду спать – Такой он парень – Я пытаюсь объяснить ему все насчет Тайка но кто-то любит кошек а кто-то нет, хотя по флету у Бена всегда слонялся котенок – Обстановка флета обычно включала циновку на полу, и подушку на которой он сидел по-турецки рядом с дымящимся заварным чайником, его книжные полки, уставленные книгами Стайн и Паунда и Уоллеса Стивенса – Странный тихий поэт стоявший на грани за которой человек расцветает в настоящего тайного мудреца (одна из его строчек: «Когда я покидаю город все друзья возвращаются в запой») – Я же готовлюсь запить прямо сейчас.
      Потому как в любом случае вернулся старина Дейв Вейн, и Дейв я прямо вижу как он потирает руки в предвкушении еще одной великой попойки в компании со мной вроде состоявшейся за год до того как он отвез меня назад в Нью-Йорк с западного побережья, с Джорджем Басо маленький мастером японского дзена и стилягой, сидевшим по-турецки на заднем матрасе дейвова джипстера («Вилли-джипа»), жуткое путешествие через Лас-Вегас, Сент-Луис, когда мы останавливались в дорогих мотелях и пили всю дорогу только лучший «Скотч» прямо из горла – Есть ли более приятный способ добраться до Нью-Йорка, я ведь мог спустить на самолет 190 долларов – Дейв не знаком пока с великим Коди и с нетерпением ждет этого знакомства – И вот мы с Беном покидаем парк и медленно бредем к бару на Коламбус-стрит и я заказываю свой первый двойной «Бурбон» и имбирное пиво.
      За окном на фантастической игрушечной улице мерцают огни, я чувствую как в душе поднимается радость – Теперь я вспоминаю Биг Сюр с чистой пронзительной любовью а агония и даже смерть Тайка уже пришли в гармонию со всем этим но я еще не осознаю громадности того что надвигается – Мы звоним Дейву Вейну который вернулся из Рено и он срывается в бар на своем джипстере управляя машиной на свой замечательный манер (как-то он работал водителем такси) разговаривает всю дорогу и никогда при этом не лажает, пожалуй он водит так же хорошо как Коди хотя я и не могу себе представить чтобы кто-нибудь мог быть столь же хорош за рулем и назавтра поинтересуюсь об этом у Коди – Но старые завистливые водилы вечно выискивают у него огрехи и ноют: «Ой ну этот ваш Дейв Вейн даже повернуть не может правильно, он так мчится что иногда ему приходится даже немного прижимать тормоз вместо того чтобы постепенно набирать скорость на повороте, парень, тебе нужно еще поработать над поворотами» – Сейчас очевидно, кстати и между прочим, сколь многое нужно рассказать о последующих судьбоносных трех неделях непонятно даже с чего начинать.
      Вот так и сама жизнь – И как все это непросто! – «А что случилось с маленьким стариной Джорджем Басо, парень?» – «Маленький старина Джордж Басо наверное умирает от туберкулеза в госпитале неподалеку от Туларе» – «Опа, Дейв, мы должны навестить его» – «Да командир, давай завтра и съездим» – У Дейва как обычно нет денег но меня это совсем не беспокоит, у меня-то их достаточно, на следующий день я иду и получаю еще 500 долларов по путевому чеку так чтобы мы со стариной Дейвом могли по-настоящему классно оттянуться – Дейв любит хорошо поесть и выпить равно как и я сам – Только он еще привез из Рено этого мальчишку Рона Блейка симпатичного светловолосого подростка который мечтает стать новым сенсационным певцом вроде Чета Бейкера и щеголяет скучающей походкой хипстера которая выглядела естественной лет пять-десять да даже двадцать пять лет назад но теперь в 1960-м превратилась просто в позу, на самом деле я врубился что он просто хитрюга и дурит Дейва (хотя чего ради, не знаю) – Но в Дейве Вейне этом тощем стройном рыжеволосом валлийце с этой его склонностью смотаться на «Вилли» порыбачить на Раг-ривер в Орегоне где ему известен заброшенный горный лагерь, или промчаться по дорогам пустынь, а потом нежданно-негаданно объявиться на пьянке в городе, в этом удивительном поэте было наверное что-то такое чему малолетние хипстерята пытались подражать – Поскольку он был еще и одним из самых лучших в мире и самых занятных собеседников – Еще убедитесь – Это они с Джорджем Басо рыдали над фантастически простым открытием что все в Америке разгуливают с грязными задницами, ну просто все, потому что древний ритуал омовения после туалета не вписался в весь этот современный «антисептицизм» – Вот что говорит Дейв :"Американцы таскают с собой в дорогу как ты и сказал целые полки отутюженной одежды, с ног до головы обливаются одеколоном, носят под мышками специальные прокладки или как там это называется, приходят в ужас при виде пятнышка на рубашке или платье, меняют носки и белье наверное дважды в день, ходят все надутые и нахально думают что они самые чистюли на земле а сами-то разгуливают с грязной жопой – Ну не чудесно ли? Дай-ка мне глотнуть», говорит он протягивая руку к моей выпивке и я заказываю еще две порции, я был так поглощен беседой что Дейв мог заказывать выпивки сколько угодно: «Президент Соединенных Штатов, правители штатов, епископы и ебископы, все шишки, и вплоть до последнего работяги с его болезненной гордостью, кинозвезды, управляющие, инженеры, директоры юридических и рекламных агенств щеголяющие шелковыми рубашками и галстуками и роскошными кейсами в которых они держат дорогие из Англии вывезенные расчески да бритвенные приборы да помады да духи, все они ходят с грязными жопами! А всего-то надо подмыться водой с мылом! в Америке же никто этого не делает! это одна из самых прикольных вещей, которые я когда-либо слышал! как ты думаешь ну не круто ли что мы кого называют отвратительными грязными битниками единственные ходим с чистыми задницами?» – Вся эта телега о задницах мгновенно распространилась и все кого мы с Дейвом знали от побережья до побережья пустились в этот великий крестовый поход и должен заметить дело того стоило – В Биг Сюре я даже учредил за домом Монсанто полку с куском мыла и каждый должен был всякий раз приносить туда банку с водой – Монсанто еще был не в курсе: «Ты понимаешь что пока мы не расскажем бедняге Лоренцо Монсанто знаменитому писателю что он разгуливает с грязной задницей он ведь так и будет ходить?» – «Так пойдем скорее скажем ему!» – «Ну так, если мы еще минуту протянем… и знаешь что это делает с людьми разгуливать-то с грязной жопой? это ведь причина великого и необъяснимого тоскливого чувства вины которое их весь день мучает, утром они идут на работу все напомаженные и в рейсовом автобусе так и пахнет свежевыстиранной одеждой и одеколоном и все-таки их что-то грызет, что-то неладно, они чувствуют что что-то не так но не знают что!» – И мы вдруг бежим рассказывать Монсанто в лавку за углом.
      К этому времени нам уже захорошело – Фаган оставил нас сказав как всегда: «О'кей парни продолжайте напиваться а я иду домой и проведу тихий вечер в ванне с книжкой» «Дом» это где живут еще Дейв Вейн и Рон Блейк – Старое четырехэтажное здание на границе с негритянским районом Сан-Франциско, где Дейв, Бен, Джонси, художник Ланни Мидоус, безумный франко-канадский алкоголик Паскаль и негр Джонсон снимают комнаты посреди хаоса из рюкзаков и матрацев и книг и аппаратуры; раз в неделю они по очереди дежурят: нужно купить продуктов и приготовить на кухне большой обед на всех – Все они десять или двенадцать жильцов платят общую ренту и с этим обеденным дежурством вполне комфортабельно живут устраивая попойки с приходящими девицами, народ приносит выпивку, и говорят все это обходится долларов в семь в неделю – Место чудное хотя и несколько сумасшедшее, вообще-то даже весьма сумасшедшее поскольку художник Ланни Мидоус любит музыку и выставил свой «хай-фай» динамик прямо на кухню а пластинки ставит в комнате так что дежурный повар может сконцентрироваться на маллигановском бифштексе а этажом выше в это время вдруг начнут обедать все «стравинские» динозавры – По ночам же попойки с битьем бутылок коими обычно заведует безумный Паскаль парень милый но дикий когда выпьет – В общем, вечный дурдом вполне соответствующий тому образу который всегда рисуют журналисты говоря о «поколении битников» хотя если приглядеться это только проявление безобидного и милого согласия молодых холостяков и в общем неплохая идея – Потому что влетай в любую комнату и найдешь там настоящего эксперта, ну скажем в комнату Бена можно ворваться с вопросом: «Эй, что сказал Бодхидхарма Второму Патриарху?» – «Он сказал: „Иди в жопу, преврати свое сознание в стену, не хнычь после внешней активности и не парь меня своими внешними же планами"“ – „И тут парень идет и делает стойку на голове прямо в снегу?“ – „Да нет, он же был Затраханный“ – Или вбегаешь к Дейву Вейну а он там сидит по-турецки на матрасе прямо на полу и читает Джейн Остин, и спрашиваешь его: „Как лучше приготовить бефстроганов?“ – „Бефстроганов это просто, нужна только хорошо приготовленная говядина тушеная с луком которую следует потом охладить и покрошить туда грибы и побольше сметаны, я спущусь и покажу вот только дочитаю главу этого чудесного романа, очень хочется узнать, что там дальше случится“ – Или идешь в комнату негра и спрашиваешь нельзя ли одолжить его магнитофон поскольку как раз сейчас на кухне Дулуоз, МакЛиар и Монсанто и какой-то газетчик говорят что-то очень забавное – Поскольку кухня это еще и главная гостиная где собственно и ведутся все беседы среди хаоса тарелок и пепельниц и куда приходят разные посетители – Например, год назад туда явилась прекрасная 16-летняя японочка взять у меня интервью, правда в сопровождении китайца-художника – Планомерно звонил телефон – Приходили с выпивкой даже стиляги негры те что тусовались на углу (Эдвард Кул и другие) – Тут были дзен, джаз, пьянки, анаша и все дела, но (по совместно выработанному соглашению) все это как-то уходило в сторону при одном только виде „битника“, аккуратно расписывающего стену в своей комнате чисто белую с красной каемкой вокруг двери и окон – Или кто-то моет пол в гостиной. Бродяги вроде меня или Рона Блейка всегда получали здесь матрас.
 
      12
      Но Дейв волнуется да и я тоже, возможность повидаться с Коди всегда занимала видное место среди причин, которые побуждали меня отправиться на западное побережье, так что мы звоним ему в Лос-Гатос, что в пятидесяти милях отсюда, в долине Санта-Клара, и я слышу его дорогой грустный голос:» Старики, я ждал вас, давайте выезжайте, но в полночь мне на работу, так что поторапливайтесь и заходите ко мне туда, часа в два шеф отваливает, и я вам покажу, как тружусь в шиномонтаже, и хорошо бы, если бы вы привезли немножко чего-нибудь, ну вроде девушек или чего-нибудь там, шучу, ну давайте, парни» –
      И вот старый «Вилли» ждет нас на улице, как обычно, припаркованный напротив маленькой симпатичной лавочки японских ликеров, я, согласно нашему ритуалу, бегу за «Перно» или шотландским виски или еще чем-нибудь приятным, в то время как Дейв колесит вокруг, чтобы подобрать меня на выходе, и я сажусь на переднее сиденье справа от него и пребываю там все время, подобно старому благородному Сэмюэлю Джонсону, а все остальные, кто хочет ехать, вынуждены забраться на задний матрас (целый матрас, сидений вообще нет) и сидеть там или лечь и, кроме того, обычно помалкивать, поскольку когда Дейв берется за баранку, а я – за бутылку, и мы двигаем, все разговоры идут с передних сидений – «Господи», орет Дейв, снова радуясь,» да ты, похоже, все тот же Джек, старина «Вилли» скучал по тебе, так и ждал, когда ты вернешься – И сейчас я продемонстрирую тебе, что старикашка «Вилли» стал даже лучше с годами. Месяц назад его отремонтировали в Рено, и вот он теперь каков, «Ты готов, „Вилли“?»,– мы трогаем, и особая красота этого лета в том, что переднее сиденье сломано и раскачивается взад-вперед от каждого движения Дейва – Как будто сидишь в кресле-качалке на крыльце, только это сразу крыльцо-качалка и крыльцо-говорильня – И с крыльца этого вместо стариковских смоленых подков видна прекрасная чисто белая линия посреди дороги, а мы, как птицы, летим над Харрисонским яром, Дейв никогда не парится на предмет сбежать из Фриско на огромной скорости и ненавидит всякое уличное движение – Скоро все мы вытягиваем шеи и поворачиваем головы в сторону прекрасного четырехполосного прибрежного шоссе, что ведет нас к чудесной долине Санта-Клара – Но я поражен, черт возьми, тем, что исчезли лиловые луга и безбрежные свекольные поля в Лоренсе, где я служил кондуктором на «Саус Пасифик», и даже после, лишь ряд домов, протянувшийся на пятьдесят миль до Сан-Хосе, как будто южнее Фриско начал расти огромный чудовищный Лос-Анжелес.
      Поначалу клево просто глядеть, как эта белая линия наматывается на морду «Вилли», но когда я выглядываю в окно, виден лишь нескончаемый ряд домов, и повсюду новенькие голубые фабрики – Дейв говорит:» Да, это так, переселение народов скоро заполнит каждую пядь американской земли, на самом деле им придется однажды громоздить эти чертовы дома друг на друга, вроде как «городГородГОРОД», пока они не заполнят сотни миль неба по всем направлениям карты, и тогда жители других планет, глядя в телескоп, увидят болтающийся в космосе колючий шарик – Настоящий ужас, если задуматься, даже нам с нашими причудливыми разговорами, черт, слушай, нам трудно вообразить миллионы этих карабкающихся со всем добром людей, мы, как сдуревшие бабуины, будем лезть друг другу на головы, потом еще выше, или как ты думаешь – Сотни миллионов дурных глоток, ревущих, чтобы еще, и еще, и еще – И самое печальное то, что мир не способен произвести, скажем, писателя, чья судьба могла бы реально, на самом деле соприкоснуться со всей этой жизнью во всех ее деталях, как ты всегда говоришь, таких писателей, которые вылечили бы тебя, заставив рыдать над описанием ебаной люльки луны, так чтоб увидеть все, вплоть до последней окровавленной детали какой-нибудь мрачной кражи сердца на рассвете, когда всем наплевать, как поет Синатра («Когда всем наплевать», поет он низким баритоном и продолжает):"Какого-нибудь сурового уборщика, который очистит все это. Я имею в виду ту невероятную беспомощность, Джек, которую я ощутил, когда Селин закончил свое «Путешествие на край ночи», писая в реку Син на рассвете, ведь я думаю, о Господи, ведь наверное кто-то прямо сейчас писает в Трентон, Дунай, в Ганг, в морозную Обь, в Хуан-Хэ, в Паранью, Вильямет, Меримак, в Миссури тоже, в саму Миссури , в Юму, в Амазонку, Темзу, По и т. д. и т. д., и этому, блядь, конца не видно, как будто повсюду нескончаемые поэмы, а достойный старый Будда никому неизвестен, ты знаешь, где он говорит:» Таинственные вселенские вечности мельчайших звезд, еще более неисчислимые, чем песчинки во всех галактиках, помноженные на миллионы световых лет, на самом деле, если бы мне пришлось продолжать, вы бы испугались, и перестали бы понимать, и так отчаялись бы, что упали бы замертво», вот что он говорит в какой-то из сутр – Макрокосмы, микрокосмы, холодокосмы и микробы, в конце концов, у тебя ведь есть еще все эти чудесные книги, которые прочесть человеку и жизни не хватит, что делать в этом и без того запутанном мире, если приходится думать над «Книгой песен», Фолкнером, Цезарем Биротто, Шекспиром, «Сатириконом», Данте, да еще над долгими историями, которые рассказывают парни в барах, да еще над самими сутрами, сэром Филипом Сидни, Стерном, Ибн Аль Араби, плодовитым Лопе де Вегой и неплодовитым чертовым Сервантесом, фу-у-х, потом есть ведь еще все эти Катуллы, Давиды, и любители радио, и трущобные мудрецы, с которыми надо соперничать, ведь у них всех тоже есть миллионы историй, и у тебя самого тоже; Рон Блейк на заднем сиденьи, заткнись! И всего этого так много, что ничего уже даже не нужно, а?» ( безусловно, он выражает именно то, что я сам чувствую).
      И чтобы подтвердить всю эту слишком-много-сть мира, на заднем сиденье – Стенли Попович, нью-йоркский Стенли Попович приехал вдруг в Сан-Франциско со своей прекрасной итальянкой Джеми, но собирается бросить ее через пару дней и устроиться в цирк, здоровенный крепкий югослав-подросток, работавший в нью-йоркской галерее «Семь искусств», где собирались на чтения большие бородатые битники, и вот теперь будет цирк и вся его собственная эпопея «на дороге» – Это слишком, ведь уже в настоящую минуту он начинает парить нас рассказами о цирке – И вершина всего – сам Коди ждет нас, с ЕГО тысячей историй – Мы все соглашаемся, что за этим уже не угнаться, что мы взяты в окружение жизнью, что нам никогда не понять, поэтому мы сосредоточиваемся посредством отхлебывания виски из горла, и когда бутылка пустеет, я выбегаю из машины за следующей, точка.
 
      13
      Но по дороге к Коди мое безумие уже начало странным образом обнаруживаться, позже я отметил еще один знак беды: мне показалось, что в небе над Лос-Гатосом я вижу летающую тарелку – В пяти милях – Я посмотрел и увидел, как летит эта штука, и сказал об этом Дейву, он глянул туда и ответил:» А, это просто вершина радиомачты» – Это напомнило мне случай, когда я съел таблетку мескалина и принял за летающую тарелку самолет в небе (это странная история, и надо быть сумасшедшим, чтобы писать об этом).
      А вот и старина Коди, сидит на подоконнике в гостиной своего замечательного ранчо-дома, размышляя над какой-то проблемой, рядом с огнем камина, который разожгла его жена, зная, что я обожаю камины – Она тоже мой хороший друг – Дети спят в глубине дома, время около одиннадцати, и милый старина Коди вновь пожимает мою руку – Я не видел его несколько лет, поскольку два года он провел в тюрьме Сан-Квентин по идиотскому обвинению в хранении марихуаны – Однажды он добирался на работу на железную дорогу, уже опаздывал, а его водительские права были аннулированы за превышение скорости, и вдруг он видит: стоит тачка с двумя бородатыми битниками в голубой джинсе, попросил их подбросить до железнодорожной станции за пару косяков, они согласились и арестовали его – Оказались переодетыми полицейскими – И за это великое преступление он два года провел в Сан-Квентине, в одной камере с убийцей – Его работой было драить полы на хлопкопрядильной фабрике – Поэтому я ожидал увидеть его ожесточенным и безумным, но странным и изумительным образом он стал тише, лучезарнее, терпимее, мужественней и даже дружелюбней – И несмотря на то, что миновали дни наших с ним «дорожных» безумств, его лицо оставалось таким же строгим и страстным, а мускулы гибкими, словно он готов в путь в любую минуту – Но на самом деле мне нравится его дом (которым расплатилось страховое общество железной дороги, когда он сломал себе ногу, спасая от крушения товарный вагон), нравится даже его жена, хотя порой они дерутся, нравятся его дети, особенно младший Тимми Джон, отчасти названный и в мою честь – Бедный старый, милый старый Коди сидит за шахматной доской, мечтая немедленно вызвать кого-нибудь на турнир, но у нас есть только час, чтобы поговорить, прежде чем он отправится зарабатывать на пропитание для семьи, мча своего «Гуляку Нэша» по тихим пригородам Лос-Гатоса, подпрыгивая, заводя мотор и жалуясь только на то, что «Нэш» без пинка не заводится – И никаких горьких упреков обществу не услышишь от этого великого, идеального человека, который любит меня больше, чем я того заслуживаю, а я взрываюсь объяснить ему все, не столько даже Биг Сюр, сколько последние несколько лет, но среди всеобщего трепа нет ни малейшего шанса – И я вижу по глазам Коди, что он читает в моих глазах наше общее чувство сожаления о том, что в последнее время у нас не было возможности поговорить, как бывало разговаривали, колеся по Америке в старинные «дорожные» времена, слишком многие хотят теперь поговорить с нами и рассказать свои истории, нас окружили и силы не равны – Замкнулся круг на старых героях ночи – А он говорит:» Однако парни, давайте-ка подваливайте где-нибудь около часа, когда шеф свалит, посмoтрите, как я работаю, составите мне компанию, прежде чем ехать в Город» – Я вижу, что Дейв Вейн сразу в него влюбился, да и Стенли Попович, отправившийся в это путешествие только ради того, чтобы повидать легендарного «Дина Мориарти» – Так я назвал Коди в «На дороге» – Но о, мне больно видеть, что он потерял свою любимую работу на железной дороге после того, как там накопился стаж с 1948, и теперь он обречен на шиномонтаж и тоскливые проверочные визиты – И это все из-за двух косяков дикой травы, которая спокойненько произрастает в Техасе по воле Господа Бога –
      А над книжной полкой фото, где мы стоим с ним, взявшись за руки, давным-давно, на солнечной улице.
      Я спешу объяснить Коди, что произошло год назад, когда тюремный уполномоченный по делам религии пригласил меня прочитать в Сан-Квентине лекции на религиозную тему – Дейв Вейн должен был отвезти меня и ждать снаружи, пока я войду, наверное, пряча под пальто бодрящую с похмелья бутылку, здоровенные охранники проведут меня в учебную комнату тюрьмы, где будет сидеть не меньше сотни зеков, и, очевидно, Коди в первом ряду – А я начну с того, что сам однажды сидел и не имею права читать им тут лекции о религии – Но все они одинокие заключенные и им наплевать, о чем я говорю – Все уже было продумано, все мелочи, но вместо этого в то знаменательное утро я проснулся на полу мертвецки пьяный, уже полдень и слишком поздно, вот и Дейв Вейн тут же, «Вилли» ждет нас на улице, чтобы везти на лекцию, но поздно – Правда сейчас Коди говорит:» Да все в порядке, приятель, я же понимаю» – Хотя вместо меня это сделал наш друг Ирвинг, прочитал лекцию, но он более» общественник», чем я, и может все это делать, может пойти туда и читать свои безумные стихи, заставить тюремный двор гудеть от волнения, и все-таки, я думаю, ему не стоило делать этого после всего, что случилось, ведь как я уже сказал, выпендриваться по любому поводу кроме посещения тюрьмы, это О ЧЕМ-ТО ГОВОРИТ – И я сообщаю об этом Коди, который, решая шахматную задачу, отвечает:» Снова пьем, эй?» (если он что-нибудь и ненавидит, так это видеть меня пьяным).
      Мы помогаем ему протащить «Нэша» по улице, потом выпиваем и болтаем с Эвелин, красавицей блондинкой, которую хочет юный Рон Блейк, и даже Дейв Вейн ее хочет, но она думает совсем о другом и беспокоится о детях, которым утром в школу и танцкласс, и не может слова сказать, т. к. мы треплемся и орем, как придурки, чтобы произвести на нее впечатление, а все, что она хочет, это остаться со мной наедине и поговорить о Коди, о теперешнем его состоянии души.
      Которое включает и Билли Дабни, его женщину, которая грозилась отобрать его у Эвелин, о чем я еще расскажу.
      И вот мы направляемся по шоссе Сан-Хосе посмотреть, как работает Коди – Вот он, нацепив очки, словно Вулкан в кузнице, с огромной силой перебрасывает шины, годные на столб, «эту похуже» поверх той, трах, бабах, и все время читает длиннющую фантастическую лекцию по шиномонтажу, от которой в изумлении тает Дейв Вейн – («Господи, он может делать все это да еще объяснять, что он делает») – И в связи с этим я должен заметить, что Дейв теперь понимает, за что я всегда любил Коди – Ожидая увидеть желчного экс-зека, вместо этого он находит мученика «Американской ночи» в темных очках, который в два часа ночи своими забавными объяснениями заставляет приятелей смеяться от радости в мрачной шиномонтажной лавке, при этом в совершенстве выполняя работу, за которую ему платят – Бежит, срывает шины с колес, с грохотом бросает их на машины, включает шумные пары, но, перекрикивая их, продолжает лекцию, мчится стрелой, изгибается, бросается, летит, пока Дейв Вейн не сообщает, что сейчас умрет от смеха или расплачется тут же на месте.
      И вот мы возвращаемся в город, сразу отправляемся выпить в какую-то дикую меблирашку, и в финале я, как обычно, валяюсь пьяный на полу, а утром просыпаюсь, стеная вдали от чистой койки в Биг Сюре – Сойки теперь не будят меня, не журчит ручей, я вновь в беспокойном городе, я в западне.
 
      14
      Вместо этого звенят бутылки в гостиной, где заходится криком бедный Лекс Паскаль, это напоминает мне случай год назад, когда будущая жена Джерри Вагнера разозлилась на Лекса и запустила полной полугаллоновой бутылкой «Токая» через всю комнату, и попала ему прямо в глаз, а затем пароходом отправилась в Японию, чтоб пройти вместе с Джерри большую дзенскую свадебную церемонию, о которой писали все газеты, а старина Лекс остается с раной, которую я пытаюсь перевязать в ванной наверху, приговаривая: «Эй, кровь уже не течет, все будет в порядке, Лекс» – «Я тоже франко-канадского происхождения», заявляет он с гордостью, и когда мы с Дейвом и Джорджем Басо готовимся в обратный путь в Нью-Йорк, он в качестве прощального подарка награждает меня медалью Св. Христофора – Лекс это парень, которому не прозябать бы в этом сумасшедшем доме битников, а спрятаться бы где-нибудь на ранчо, сильный, красивый, полный безумной жажды женщин и вина и никогда не удовлетворяющийся ни тем, ни другим – А я под звон бутылок и «Торжественную мессу» Бетховена проваливаюсь в сон прямо на полу.
      Просыпаюсь на следующее утро, конечно стеная, но все-таки это замечательный день, ведь мы собираемся навестить бедного Джорджа Басо в туберкулезной лечебнице в долине – Дейв подбадривает меня, принося кофе или, дополнительно, вино – Я на полу у Бена Фагана, по-видимому разглагольствовал с ним до утра о буддизме – тоже буддист нашелся.
      Успеваю уже запутаться, как вдруг появляется Джой Розенберг, странный паренек из Орегона со здоровенной бородой и волосами, растущими от самой шеи, как у Рауля Кастро, однажды он стал чемпионом по прыжкам в высоту в спортивном лагере Калифорнийского университета, совершив несмотря на свои пять футов шесть дюймов роста невероятный скачок над перекладиной, установленной на высоте шесть футов девять дюймов; появляется и демонстрирует свою способность к прыжкам, пританцовывая на легких ножках – Странный атлет, решивший вместо этого вдруг стать неким битническим Иисусом, и на самом деле юные голубые глаза его излучают совершенную чистоту и искренность – Они так чисты, что не замечаешь уже ни сумасшедшего хайра, ни бороды, а еще он всегда носит потрепанную но странным образом элегантную одежду («Один из первых битников-денди», сказал мне чуть позже МакЛиар,» слышал о таких? Это новые странные подпольные битники, или как их там назвать, которые одеваются изящно, как денди, даже если это всего лишь джинсовый пиджак и яркие штаны, у них всегда странная красивейшая обувь, рубашки, или для промывки мозгов они могут надеть фантастические неглаженные штаны и драные кеды») – Джой одет в какую-то мягкую коричневую хламиду, типа туники или чего-то еще в этом же роде, а шуз напоминает спортивные туфли в стиле «Лас-Вегас» – В тот момент, когда он видит мои маленькие мятые голубые кеды, которые я надел в Биг Сюре, когда стер ноги, карабкаясь по скалам, он мечтает заполучить их, готов даже обменять свои стильные лас-вегасские спортивные туфли (светлая кожа, необработанная) на мои глупые маленькие тесноватые, но все же отличные кеды, которые я ношу, поскольку волдыри монтерейской трассы все еще дают о себе знать – И мы меняемся – Я спрашиваю о нем Дейва Вейна: Дейв говорит:» Он один из тех по-настоящему странных и милейших парней, которых я когда-либо знал, говорят, я слышал, он появился неделю назад, его спрашивали, чем он собирается заниматься, он не ответил, только улыбался – Он из тех, кто хочет докопаться до истины и просто смотреть и радоваться и не рассуждать об этом – Если кто-нибудь скажет ему: «Покатили в Нью-Йорк», он просто запрыгнет в кабину, не говоря ни слова – Что же касается странствий, видишь ли, со всей этой молодежью, нам, старой ебани, у него еще учиться и учиться, и вере тоже, а вера у него есть, по глазам вижу, он верит в каждую дорогу, по которой может отправиться с кем-либо, как и Исус, я думаю».
      Странно, но позднее в мечтах я воображал, что бреду в полях Арканзаса в поисках странной компании пилигримов, а Дейв Вейн сидит там и шепчет: «Ш-ш-ш, Он спит», «Он» имеется в виду Джой, и все его апостолы следуют за ним в походе на Нью-Йорк, после которого надеются перейти по воде на другой берег – Но конечно (даже в мечтах) я посмеиваюсь и не верю в это (это мои обычные дневные грезы), но утром, глядя в глаза Джоя Розенберга, я вдруг понимаю, ЭТО ОН, Исус, потому как каждый (согласно моим видениям), кто посмотрит в его глаза, уже убежден и обращен – И видение вырастает в долгий натянутый рассказ, где в конце концов разумная IBM машина пытается разрушить это «второе пришествие» и т. д. (но кроме того, уже в реальности, несколько месяцев спустя будучи уже дома, я выбросил его шуз в урну, чувствуя, что он приносит мне несчастье и жалея, что не сохранил свои голубые кеды с маленькими дырочками в районе большого пальца!).
      Итак, в любом случае мы берем с собой Джоя и Рона Блейка, который всегда следует за Дейвом, и отправляемся в лавку Монсанто, это наш обычный ритуал, а затем к «Майку» на углу, где в десять утра начинаем день с завтрака, выпивки и нескольких партий в бильярд на столах, стоящих вдоль бара – Джой выигрывает, этот странный, не виданный ранее игрок в бильярд с длинными библейскими волосами изгибается, чтобы проскользнуть кием сквозь чрезвычайно профессионально и компетентно сложенные пальцы и разбивает «дом» долгими прямыми атаками – В это же время три эти бедные изголодавшиеся подростка уминают и лопают все, что на столе! – Далеко не каждый день встречается пьяный романист, готовый с понтом промотать сотни долларов, они заказывают все подряд, спагетти, следом гигантские гамбургеры «Джумбо», следом мороженое, пирог и пудинги, у Дейва Вейна аппетит и так хорош, а он еще придвигает к тарелке «Манхеттен» и «Мартини» – Я же причитаю над моим старым фатальным двойным «Бурбоном» и имбирным пивом и через пару дней буду жалеть об этом.
      Все пьяницы знают, как развивается процесс: в первый день ты пьешь, и все нормально, на следующий день голова уже тяжелая, но это еще легко поправить, опохмелившись и закусив как следует, но ежели ты отказываешься от еды и движешься прямо к очередной вечерней пьянке и просыпаешься лишь для того, чтобы продолжить кутеж и продолжаешь то же самое на четвертые сутки, настанет день, когда алкоголь перестанет действовать, поскольку ты уже химически перегружен, и тебе надо проспаться, но спать ты уже не можешь, поскольку именно алкоголь усыплял тебя пять последних ночей, так и приходит абстиненция – Бессонница, потливость, дрожь, все возрастающее ощущение слабости, когда твои руки онемелы и бесполезны, кошмары (кошмары о смерти)… ну а позже все это еще усилится.
      Около полудня, превратившегося для меня к тому моменту в вершину золотого туманного нового дня, мы подбираем подружку Дейва, Роману Шварц, этакого большого румынского монстра красоты (я имею в виду ее огромные лиловые глаза и высокий рост, обширность, похожую на обширность спасательной летной куртки), Дейв шепчет мне на ухо :» Ты бы видел, как она разгуливает по «Восточному Дзенскому дому» в этих своих пурпурных штанах в качестве единственной одежды, там есть один женатый парень, который сходит с ума всякий раз, как она спускается в холл, но я его не виню, а ты? Она не пытается соблазнить его или еще кого, просто нудистка, она верит в нудизм и ей-богу намерена практиковать его! («Восточный Дзенский дом» это меблированные комнаты, там живут разные супружеские пары, одиночки и какие-то богемные семейства изучают субуд или что-то там такое, я там не был) – При всем том, что эта крупная красивая брюнетка по впечатлению может напомнить некую рабыню любви, она умна, начитана, пишет стихи, учится дзену, знает все на свете и на самом деле просто большая румынская еврейка, которая мечтает выйти замуж за хорошего трудягу парня и жить на ферме в долине, вот так –
      Туберкулезная больница в двух часах езды в направлении Трейси и долины Св. Хоакина, Дейв ведет прекрасно, Романа уселась между нами, и я вновь держу в руках бутылку, светит яркое прекрасное солнце Калифорнии, и сливовые сады проносятся мимо – Это так всегда весело ехать прекрасным солнечным днем в какое-нибудь интересное местечко с отличным водителем, и с бутылкой, и в черных очках, и с отличной беседой, как я уже сказал – Рон и Джой сидят по-турецки на заднем матрасе, как сидел бедняга Джордж Басо во время последней поездки из Фриско в Нью-Йорк.
      Но больше всего мне сразу полюбилось в этом японском парнишке то, что он рассказал мне в первую же ночь, когда я познакомился с ним на той сумасшедшей кухне дома на улице Буканан: с полуночи до шести утра медленно и методично он излагал мне свою версию жизни Будды начиная с детства и до самого конца – Теория Джорджа (у него было много теорий, и еще он проводил обучающие медитации с колоколами, действительно серьезный юный светский служитель японского буддизма, когда дело со словами не расходится) заключалась в том, что Будда не отказывался от любовных сношений с женой и наложницами гарема из-за отсутствия, дескать, интереса к сексу, напротив, он изучил высшие ступени искусства любви и эротики, очевидно в Индии того времени, где тогда создавались великие книги Кама-Сутры, книги, которые дают руководство к каждому действию, аспекту, подходу, мгновению, приему, поцелую, объятию, пылкому движению и причмокиванию любовного акта с другим человеческим существом «мужского или женского пола», утверждал Джордж:» Он знал все, что только можно знать о сексе, так что когда покинул мир удовольствий и стал лесным аскетом, все, конечно, знали, что ему на это совсем не наплевать – Это заставляло людей того времени относиться с огромным уважением к каждому его слову – И ведь он не был просто Казановой с парой фригидных связей за несколько лет, парень, он прошел весь путь, у него были министры, и особые евнухи, и особые женщины, учившие его любви, к нему приводили специальных девственниц, ему были знакомы все нюансы порочности и не-порочности и, как вы знаете, он же был еще отличным стрелком, наездником, он был в совершенстве обучен всем искусствам жизни по приказу отца, ведь его отец хотел быть уверен, что он НИКОГДА не покинет дворец – Они использовали все книжные уловки, чтобы вовлечь его в жизнь ради удовольствия и, как ты знаешь даже заставили его счастливо вступить в брак с прекрасной девушкой по имени Рахула, и еще у него был гарем, включавший юных танцовщиков и все, что описано в книгах», затем Джордж погружался в мельчайшие детали своего знания, типа:» Он знал, что фаллос берется рукой и вращательным движением вводится в вагину, но это был лишь один из нескольких вариантов, среди которых есть также возможность опустить девичьи бедра так, что видно, как вытягивается вульва, и фаллос вводится одним острым движением, словно жалит оса, или вульва обнажается поднятием бедер высоко вверх, так чтобы член вошел внезапным толчком прямо до основания, затем он мог, дразня, извлечь его, или сконцентрироваться на правой или левой стороне – А потом он знал все жесты, слова, выражения, что делать с цветком, чего не делать с цветком, как «пить» губы во всех вариантах поцелуя, или как пылко поцеловать, или нежно поцеловать, парень, он с самого начала был гениален"… и так далее, Джордж излагает мне все это до шести утра, когда я становлюсь уже одной из самых фантастических «Будда-чарит» о которых когда-либо слышал, включая собственно джорджевскую совершенную формулировку «Двенадцати нирдан», где Будда просто логически разъяснил все творение и ясно изложил, что есть что, под деревом Бо, цепь иллюзий – И во время путешествия в Нью-Йорк, где мы с Дейвом на передних сидениях говорили всю дорогу, бедняга Джордж просто сидел там на матрасе, большей частью молча, и только сказал нам, что отправился в эту поездку, чтобы выяснить, ОН путешествует в Нью-Йорк, или это МАШИНА («Вилли-джип») путешествует в Нью-Йорк, или это просто катят КОЛЕСА, или шины или что вообще – Дзенская задача своего рода – Так что когда я увидел элеваторы на оклахомской равнине, Джордж тихо сказал:» Ну, мне кажется, что элеватор ждет, чтобы дорога приблизилась к нему», или заявляет вдруг:» Пока вы тут парни трепались о том, как приготовить хороший «Перно Мартини», я видел белую лошадь, стоявшую в брошенном амбаре» – В Лас-Вегасе мы взяли комнату в хорошем мотеле и отправились сыграть в рулетку, в Сен-луисе мы ходили смотреть великие «танцующие животы» восточносентлуисских притонов, где три удивительнейшие девушки демонстрировали танец живота, улыбаясь именно нам, словно знали все о Джордже и его теориях насчет эрогенного Будды (там сидел еще некий монарх, глазеющий на «тнцуюшыхдэвушк», и все словно знали о Дейве Вейне, который когда бы ни увидел красавицу, говорил, облизываясь:» Юм-юм…»).
      А теперь вот Джордж с туберкулезом, и говорят даже, он может умереть – И это присовокупляется к мраку моего сознания, нагромождаются вдруг все эти штуки о СМЕРТИ – Но я не могу поверить, чтобы старый мастер дзена позволил своему телу умереть именно сейчас, хотя это и становится похожим на истину, когда мы, миновав лужайку, входим в палату с койками и видим, как он уныло сидит на краю постели, волосы свисают на брови, а раньше они были зачесаны назад – Он в больничной пижаме и смотрит на нас почти с неудовольствием ( но в больнице всем неприятны неожиданные визиты друзей или родственников) – Никто не хочет сюрпризов на больничной койке – Он вздыхает и выходит с нами на теплую лужайку, а выражение его лица говорит:» Ну, ах, вот вы приехали навестить меня, потому что я болен, но чего вы хотите от меня на самом деле?», как будто былой прошлогодний кураж юмора уступил теперь место глубокому, как бездна, японскому скептицизму, вроде того, какой у самурая в припадке суицидальной депрессии (удивляет меня своей жалкой унылой перепуганной смурью).
 
      15
      Я имею в виду, это было похоже на первое испуганное понимание, каково на самом деле быть японцем – Быть японцем и не верить больше в жизнь и быть унылым, как Бетховен, но и в унынии оставаться японцем, за всем этим уныние Басе, великий грозный взгляд Иссы или Шики, стоять на морозе, преклонив голову, словно главо-преклоненное-забытье всех старых лошадей японских долгих сумерек.
      Он сидит там на скамеечке, понуря голову, и когда Дейв спрашивает его:» Ну, ты скоро поправишься, Джордж», он просто отвечает «Не знаю» – На самом деле он имеет в виду:» Мне все равно» – И всегда такой теплый и обходительный в общении со мной, он теперь едва уделяет мне внимание – Он немного нервничает из-за остальных пациентов, военного образца ветеранов, увидят еще, что его навещает компания оборванных битников включая Джоя Розенберга, который скачет по лужайке, разглядывая цветы с радостной и искренней улыбкой – А маленький аккуратный Джордж, всего пять футов и пять дюймов роста, и сверх того всего несколько фунтов веса, и такой чистый, с нежными пушистыми волосами, как у ребенка, с нежными руками, он просто смотрит в землю – Его ответы похожи на стариковские (ему всего лишь тридцать) – «Я подозреваю, вся дхарма говорит о том, что все есть ничто, есть только слабость в моих костях», уступает он, и это заставляет меня лишь пожать плечами – (По дороге Дейв предупреждал нас подготовиться к тому, что Джордж так переменился) – Но я пытаюсь вернуться к прежнему ходу вещей:» Помнишь тех танцовщиц в Сен-Луисе?» – «Да, милая была шлюшка» (он отсылает к надушенному хлопчатобумажному лоскутку, который бросила нам в танце одна из девушек, мы позже повесили его на придорожном кресте, на месте несчастного случая, который мы вырвали из земли в один кроваво-красный закатный час в Аризоне, привязали этот надушенный прекрасный лоскут там, где находилась голова Христа, так чтоб заставить всех нюхать его, когда привезем в Нью-Йорк, а Джордж указал на то, как это красиво мы сделали подсознательно, поскольку чистый результат этого действия состоял в том, что все пижоны из Гринвич-виллидж, приходившие к нам, поднимали крест и склонялись к нему головами (носами)) – Но Джорджу уже все равно – И в любом случае пора отъезжать.
      Но ах, когда мы отчаливаем и машем ему на прощание, а он разворачивается, чтобы удалиться в больницу, я вытягиваюсь позади остальных и поворачиваюсь махнуть ему еще несколько раз – В конце концов я превращаю это в шутку, кивая из-за угла и высовываясь, чтобы помахать еще раз – Он кивает из-за куста и машет – Я мчусь к кусту и выглядываю – И вдруг мы превращаемся в двух безумных мудрецов, валяющих дурака на лужайке – В финале мы удаляемся все дальше и дальше, а он все ближе к двери, и мы делаем изысканные жесты вплоть до тех мелочей, когда, например, он ступает за дверь, а я жду, пока он высунет из-за нее палец – Тогда из-за своего угла я высовываю ботинок – Потом в щели появляется его глаз – А я ничего не показываю и кричу: «У-у» – Тогда он тоже ничего не показывает и ничего не говорит – И я прячусь за углом и ничего не делаю – И вдруг я выскакиваю, и ОН выскакивает, и мы принимаемся вновь махать и киваем на наши прятки – Потом я пускаюсь на хитрость, просто быстрым шагом ухожу, но вдруг разворачиваюсь и снова машу рукой – Он пятится и тоже машет – Чем дальше я удаляюсь, тоже задом наперед, тем активнее размахиваю – В конце концов мы уже так далеко друг от друга, за сотню ярдов, что игру продолжать невозможно, но мы все равно продолжаем – В конце концов я вижу печальное маленькое дзенское помахивание ручкой – Я высоко подпрыгиваю и вращаю обеими руками – Он делает то же – Он входит в больницу, но минутой позже высовывается, на этот раз из окна палаты! – Я показываю ему поросячий нос из-за дерева – И этому нет конца – Остальные уже давно в машине и недоумевают, что меня задерживает – Меня задерживает тот факт, что я знаю: Джордж поправится, и выживет, и станет учить людей веселой истине, и Джордж знает, что я знаю это, вот почему он играет со мной, волшебная игра радостной свободы, единственное, что собственно и означает дзен или в данном случае японскую душу, вот что я скажу, «И когда-нибудь я отправлюсь с Джорджем в Японию», обещаю я себе после нашего маленького прощального взмаха, поскольку слышу, как колокол собирает всех к ужину и вижу, как остальные пациенты спешат к своей еде, и, зная фантастический аппетит Джорджа, спрятанный в этом маленьком хрупком теле, не хочу его обламывать, и, несмотря на это он откалывает последний номер: Он выбрасывает в большую кадку стакан с водой, и больше я его не вижу.
      «Что бы это значило?», ломаю голову по дороге к машине.
 
      16
      В завершение этого сумасшедшего дня я сижу в три часа ночи в машине, которая несется со скоростью 100 миль в час по спящим улицам, холмам и портовым районам Сан-Франциско, Дейв с Романой ушли спать, а остальные напились, и этот сумасшедший сосед по меблирашке (богемный тип, но при этом трудяга, маляр, возвращается домой в больших грязных ботинках, у него еще ребенок, а жена умерла) – Я был у него на квартире и слушал оглушительно-громкого Стена Гетца на его «хай-фае» и меня угораздило заметить, что, по моим соображениям, Дейв Вейн и Коди Померей два величайших водителя в мире – «Что?», орет он, здоровый белокурый крепкий парень со странной застывшей улыбкой, «мужик, я однажды в гонках участвовал! Пойдем спустимся, я покажу тебе!» – Уже почти рассвет, мы срезаем Буканан и мчимся за угол на визжащих колесах, он разгоняется и свищет прямо на красный свет, так что слева взвизгивают чьи-то тормоза, на бешеной скорости он взлетает на холм, и когда мы оказываемся на вершине, я ожидаю, что он сделает небольшую паузу, чтобы осмотреться, но он мчится еще быстрее и практически слетает с холма, и мы плюхаемся на одну из стремительных улочек Сан-Франциско, ткнувшись рылом в воду Залива, а он еще жмет на газ! Со скоростью ста миль в час «сплавляемся» к основанию холма, где к счастью перекресток и зеленый свет, и мы проносимся, претерпев лишь один жуткий удар на пересечении дорог и еще один там, где начинается спуск – Въезжаем в портовый район и со свистом мчимся – Через минуту мы уже летим по скату Моста, и прежде чем я успеваю отхлебнуть из последней поздней бутылки, паркуемся дома на Буканан – Величайший водитель в мире, кто бы он ни был, и я больше никогда не видел его – Брюс какой-то, а может и нет – Вот это ралли.
 
      17
      Заканчиваю же я, пьяно стеная на полу, на этот раз возле матраса Дейва, забыв, что его даже нет дома.
      Но насколько я помню, в то утро случилась странная вещь: еще до того, как Коди позвонил из долины: я вновь чувствую себя беспомощно идиотски подавленным, вздыхаю при воспоминании о смерти Тайка и вспоминаю тот тянущийся пляж, а рядом с батареей в туалете лежит копия с босвелловского Джонсона, о котором мы так счастливо спорили сегодня в машине: открываю первую попавшуюся страницу, затем еще одну и начинаю читать с левого верхнего абзаца, и вдруг я вновь в бесконечно прекрасном мире: старый Док Джонсон и Боссвелл навещают замок в Шотландии, принадлежащий покойному другу по имени Рори Мор, пьют шерри у огромного камина, рассматривая висящий на стене портрет Рори, вот окно Рори, Джонсон вдруг говорит:» Сэр, вот что бы я сделал, чтобы иметь дело с мечом Рори Мора» (на портрете старый Рори стоит в шотландской накидке) « Я бы вошел к нему с кинжалом и с удовольствием вонзил его в него, как в животное», и смутно сквозь похмелье я понимаю, что если и был какой-нибудь способ выразить вдове Рори Мора свою печаль по поводу несчастных обстоятельств, приведших к его смерти, то только этот – Такой жалкий, иррациональный, и все-таки совершенный – Я бегом спускаюсь на кухню, где Дейв Вейн и другие уже чем-то завтракают, и начинаю им все это зачитывать – Джоунси подозрительно поглядывает на меня поверх своей трубки, ибо что это за литературщина в столь ранний час, но я вовсе не литературен – Я вновь вижу смерть, смерть Рори Мора, но реакция Джонсона на смерть идеальна, так идеальна, что я могу только желать, чтобы старина Джонсон сидел теперь на этой кухне – (На помощь! Я думаю.).
      Звонит Коди из Лос-Гатоса с известием, что потерял работу в шиномонтажной мастерской – «Потому что мы там вчера вечером были?» – «Нет-нет, вовсе не поэтому, ему пришлось уволить несколько человек, поскольку закладная обирает его до нитки и все такое, и какая-то герба пытается засудить его за подделку чека и все такое, короче, парни, мне придется искать другую работу, мне ведь нужно платить ренту и здесь все азе…., О старина, как насчет, ты не мог бы, я прошу или я не прошу, о миленький, Джек, ах, ссуди меня сотней долларов, а?» – «Ей-богу, Коди, я сейчас приеду и ПОДАРЮ тебе сотню долларов» – «Ты правда это сделаешь, слушай, да мне только в долг и достаточно, но если ты настаиваешь, хм» (ресницы в волнении хлопают по трубке, ведь он знает, что я в самом деле это сделаю) «ты, старина, любовь моя, как ты собираешься приехать сюда, и отдать эти деньги сынок, и порадовать мое старое сердце» – «Меня Дейв отвезет» – «О'кей, с этим я тут же выплачу ренту, и поскольку сегодня среда, почему, четверг или что там, точно четверг, почему бы мне не поискать работу до следующего понедельника, а вы сможете остаться, и мы проведем долгий уик-енд, валяя дурака и разговаривая, парень, как раньше, бывало, я могу вас в шахматы разнести или бейсбол посмотрим», и шепотом:» и мы сможем смыться в город и повидаться с моей крошкой» – Я спрашиваю Дейва Вейна, и да, он готов в любое время, он просто следует за мной, как и я сам часто следую за людьми, и мы снова двигаем.
      И по дороге подбрасываем Монсанто до лавки, а ко мне внезапно приходит идея поехать всем втроем с Дейвом и Коди в хижину и провести там крутой сумасшедший уик-енд (как?), но когда это слышит Монсанто, он тоже загорается, на самом деле он еще привезет туда своего маленького приятеля китайца Артура Ма, а в Санта-Крузе мы захватим с собой МакЛиара и навестим Генри Миллера, и вдруг заваривается очередная огромная попойка.
      Так что «Вилли» ждет на улице, я иду в магазин, беру бутылку, Дейв колесит на «Вилли» вокруг, Рон Блейк и теперь еще Бен Фаган сидят на заднем матрасе, я в своем кресле-качалке впереди, и широким полднем мы вновь с болтовней мчимся по шоссе Бей Шор повидать старину Коди, а за нами Монсанто в своем джипе и с Артуром Ма, теперь уже два джипа, и как вы увидите, еще два прибавятся – К середине дня добираемся до Коди, у него уже полно гостей (местные лос-гатосские литераторы и целая куча других людей, да еще телефон постоянно звонит), и Коди говорит Эвелин:» Я просто пару дней проведу с Джеком и этой бандой, как в прежние времена, а с понедельника выйду на работу» – «О'кей» – И вот все мы едем в прекрасную лос-гатосскую пиццерию, где в пиццу на дюйм накладывают грибов и мяса и анчоусов, и всего, что пожелаете, я размениваю в супермаркете чек, Коди забирает сотню, отдает в ресторане Эвелин, и чуть позже два джипа продолжают свой путь в Монтерей и далее по той проклятой дороге, где я хромал, когда стер ноги, и до пугающего моста над Ратон-Каньоном – А я-то думал никогда его больше не увижу. А вот ведь возвращаюсь, да еще с кучей экскурсантов – Пока мы преодолеваем горную дорогу, виднеющийся внизу каньон заставляет меня кусать губы от восторга и печали.
 
      18
      Это знакомо так, как старое лицо на старой фотографии, словно я уехал миллион лет назад от всех этих солнечно-тенистых кустов на скалах и бездонной синевы моря, что белой пеной омывает желтый песок, от тех потоков желтого «arroyo», что струятся с мощных плеч утеса, тех дальних голубых лугов, от этого тяжеловесного стонущего смещения горных пластов, которое так странно видеть после нескольких дней любования маленькими личиками и ротиками людей – Словно у природы гигантское лицо прокаженного Гаргантюа с широкими ноздрями, здоровенными мешками под глазами и ртом, способным поглотить пять тысяч джипов и десять тысяч Дейвов Вейнов вкупе с Коди Помереями, даже не вздохнув с сожалением при воспоминании об этом – Вот они, печальные контуры моей долины, ущелья, увенчанная шапкой гора «Мьен-Мо», дремучие леса, к которым спускается наша дорога, и внезапно, ну конечно же, бедняга Альф, снова пасется в обеденное время у коралловой изгороди – Вот и ручеек подпрыгивает, как будто ничего никогда не было, и даже днем выглядит немного мрачным и скудным среди переплетения трав.
      Коди никогда раньше не видел этот край, хотя на сегодняшний момент он уже старый калифорниец, и я вижу, все это произвело на него сильное впечатление, и даже рад, что он выбрался с нами на эту маленькую прогулку и любуется грандиозным видом – Он снова как маленький мальчик, впервые за несколько лет, его как будто отпустили из школы, работы нет, счета оплачены, и ничего не надо делать, только меня развлекать благодарно, глаза его сияют – На самом деле с тех самых пор, как он вернулся из Сан-Квентина, что-то в нем постоянно было мальчишеское, как будто стены тюрьмы выбрали из него всю мрачную взрослую натянутость – На самом деле каждый вечер после ужина в камере, которую он делил с тихим бандитом, он склонял свою серьезную голову над ежедневным, или по крайней мере еще-одно-дневным посланием к своей подруге Билли, полным философских и религиозных размышлений – И если не спится в тюремной койке, когда свет уже погашен, появляется достаточно времени, чтобы вспомнить мир и, конечно, ощутить его сладость, если таковая имеется (хотя в тюрьме мир вспоминать всегда сладостно, как бы ни было тяжело, как это показывает Жене), в результате он не только понес наказание жестокой горечью ( и, разумеется, всегда полезно на два года оторваться от алкоголя и чрезмерного курения) (а также регулярно спать) , он вновь стал как подросток, но как я уже сказал, думаю, что все уголовники так мальчишески выглядят, когда только вышли – Общество, стремясь сурово наказать преступников, помещая их за охранительные стены, на самом деле обеспечивает их бoльшей силой для будущих преступлений, славных и не очень – «Ну, чтоб меня черти взяли», повторяет он при виде этих утесов и скал и свисающих лиан и мертвых деревьев – «ты хочешь сказать, ты один тут жил три недели, а почему бы и мне не осмелиться… ночью-то тут должно быть жутко… глянь-ка на того старого мула внизу… мужик, ты врубись в ту страну красного дерева позади… и'богу напоминает мне старую Колораду, когда я каждый день по тачке угонял и уезжал в холмы типа таких с какой-нибудь свеженькой из колледжа» – «Юм-юм», говорит Дейв Вейн, поднимая на нас от своей «баранки» взгляд большого увальня, свои огромные сумасшедшие возбужденнные сияющие глаза, полные юм-юма и ябъюма тоже – «'начит парни, нет у вас далеко идущих планов, типа взять сюда компанию школьниц и поразвлечь там этот предмет нашей беседы», говорит Коди расслаблено и печально.
      Позади нас неотступно колесит джип Мосанто – В Монтерее Монсанто уже позвонил Пэту МакЛиару, тот на лето остался с женой и ребенком в Санта-Крузе, МакЛиар уже следует за нами в своем джипе, всего в нескольких милях – Это большой день «Большого Сюра».
      Мы скатываемся с холма, чтобы пересечь ручей и у коралловой ограды я гордо выхожу, чтобы официально открыть ворота и впустить процессию – Мы трясемся по двухколейной грунтовой дороге к хижине и паркуемся – Сердце мое вздрагивает при виде нее.
      Видеть хижину такой печальной и такой словно по-человечески вечно ждущей меня, слышать как вновь и только для меня заводит свою песню мой маленький аккуратный бурливый ручеек, видеть тех же самых голубых соек, что ждут меня среди ветвей дерева и, может быть, с ума сходят оттого, что я снова вернулся, потому что не было меня здесь, чтобы класть им каждое благословенное утро, ах, «Чериос» на перила крыльца – И фактически первое, что я делаю, это врываюсь в дом и отыскиваю для них немного еды – Но вокруг так много народу, что они боятся ее попробовать.
      Монсанто весь разодет в свои старые тряпки и предвкушает винопитие и, пока мы целый уик-енд разговариваем в чудесной хижине, снимает с гвоздей на стене большой симпатичный топор, выходит и принимается стучать по огромному бревну – На самом деле это половина дерева, оно упало здесь давным-давно, и время от времени его пытаются расколоть, но сейчас он уверен, что сможет расколоть его на две части, потом еще на четыре, так чтобы позже мы могли, наконец, наколоть из него здоровенных поленьев, как для костра –
      Тем временем малютка Артур Ма, который никуда не отправляется без своей бумаги для рисования и фломастеров «Желтая лихорадка», уже сидит в моем кресле на крыльце (и еще надел мою шляпу) и рисует одну из своих бесконечных картин, коих он производит по двадцать пять штук в день, и на следующий день еще столько же – Он разговаривает и продолжает при этом рисовать – У него есть фломастеры всех цветов, красный, синий, желтый, зеленый, черный, он рисует чудесные всплески подсознания и может создавать отличные объективные сценки, и вообще все, что захочет, вплоть до карикатур –
      Дейв забирает наши с ним рюкзаки из «Вилли» и бросает их в хижину, Бен Фаган слоняется неподалеку у ручья, попыхивая трубочкой со счастливой улыбкой бхикку, Рон Блейк распечатывает стайки, которые мы купили по дороге в Монтерее, а я уже отколупываю пластиковые пробки с бутылок с такими мастерскими манипуляциями «дерни-крутани», каким научаешься лишь после долгих лет винопитие на бульварах Запада и Востока.
      Все то же, туман реет над стенами каньона, затмевая солнце, но солнце не сдает позиций – Нутро хижины и огонь, в конечном итоге разведенный, суть все то же дорогое возлюбленное жилище, это особенно ясно сейчас, в момент, когда я вижу его как необыкновенно удачно закомпонованный снимок – Ветка папоротника все еще стоит в стакане с водой, там и книги – Аккуратные банки с бакалеей выстроились вдоль полок – Я возбужден своим прибытием сюда с компанией, но и грусть тоже притаилась, та, что позже зазвучит в словах Монсанто:» Это место из тех, где нужно быть одному, ты знаешь? Когда привозишь сюда большую тусовку, что-то оскверняется, не то что бы я имел в виду нас или кого-нибудь конкретно? в этих деревьях такая печальная нежность, что воплями не стоило бы оскорблять ее, или даже разговорами» – Я и сам это чувствую.
      Всей тусовкой мы спускаемся к морю вниз по тропе, проходящей под «этим сучьим мостом», как обозвал его Коди, с ужасом глядя вверх – «Да, эта штука кого угодно отпугнет» – Но хуже всего для такого старого водителя, как Коди, да и для Дейва тоже, те погибшие старые шасси в песке; они полчаса рассматривали обломки в песке и качали головами – Тем временем мы обошли весь пляж и решили вернуться сюда ночью с выпивкой и фонариками и разжечь огромный костер, а сейчас пора обратно в хижину, готовить бифштексы и выпивать, и джип МакЛиаров уже прибыл и припарковался, да вот он и сам, МакЛиар и его прекрасная блондинка жена в обтягивающих синих джинсах, что заставляет Дейва сказать: « Юм-юм», а Коди:» Да, правильно, да, правильно, ох мда, милый, да».
 
      19
      Глубоко в каньоне начинается большая шумная пьянка – Туманные сумерки холодом сочатся в окна, и эти дуралеи требуют закрыть деревянные ставни, так что всем нам приходится сидеть при свете единственной лампы, кашляя из-за дыма, но им наплевать – Они думают, это от бифштексов дым – Один из кувшинов у меня в руке, и я его не выпущу – МакЛиар, красивый молодой поэт, он только что закончил самую фантастическую поэму в Америке, называется «Темно-коричневая», в которой описаны все детали его тела и тела его жены в их экстатическом единении и причастности, все нараспашку, и так далее, и много еще чего, он настойчиво порывается прочесть ее вслух – Но я тоже хочу почитать свое «Море» – А Коди с Дейвом Вейном говорят о чем-то левом, а глупыш Рон Блейк поет в стиле Чета Бейкера – Артур Ма рисует в углу, и все это приблизительно вот так:
      «Вот что делают старики, Коди, они медленно задом наперед въезжают на участок для парковки у Спасительного Супермаркета» – «Да, верно, я рассказывал тебе о моем велосипеде, но что они делают, да, видишь, это потому, что пока старуха делает покупки в той лавке, они рассчитывают припарковаться поближе к выходу и таким вот образом они полчаса продумывают свой великий маневр и медленно пятятся со своего участка, с трудом могут даже обернуться, чтобы глянуть, что там сзади, а обычно ничего и нет, потом они очень медленно и с дрожью рулят к тому участку, который наметили, но какой-нибудь случайный мужик в тот же миг занимает его своим пикапом, а старики чешут репу и скулят:» Оууу, эта нынешняя молодежь», ах, да, но этот мой ВЕЛОСИПЕД в Денвере, скажу тебе, он у меня сумасшедший был, и колесо вихлялось так, что поневоле пришлось изобретать новый способ управляться с ним, правила, понимаешь…» – «Эй Коди, выпей», ору я ему в ухо, а МакЛиар тем временем читает:» Поцелуй мое трико во тьме, огненная впадина», а Монсанто хихикает, обращаясь к Фагану:» Так вот, этот сумасшедший спускается по лестнице и спрашивает экземпляр Алистера Кроули, а я не знал ничего о нем, пока ты мне не рассказал, потом я вижу, как он на выходе тырит с полки книгу, а на ее место ставит другую, которую вынул из кармана, и это роман некоего Дентона Уэлша про паренька в Китае, который бродит по улицам, как настоящий романтический Труман Капоте, только это Китай», а Артур Ма вдруг орет: « Замрите вы, банда сволочей, у меня дыра в глазу», и в общем, как проходят все вечеринки, и так далее, заканчивая ужином из бифштексов (я даже не притрагиваюсь к еде, только пью); потом огромный костер на пляже, куда мы маршируем единой размахивающей руками командой, мне в голову приходит мысль о том, что я во главе отряда партизан и марширую впереди лейтенанта, отдавая приказы, со всеми нашими огнями и воплями мы рвемся по узкой тропе на счет «Ап-раз-два– три» и бросаем врагам вызов выйти из укрытия, в общем партизаны.
      Монсанто, этот старик-лесовик разжигает на берегу огромный костер, его будет видно за много миль, из машин, которые проезжают там наверху по мосту будет видна пирушка, продолжающаяся в бездне ночи, на самом деле костер освещает зловещие жуткие балки почти доверху, гигантские тени пляшут на скалах – Море бурлит, но выглядит подавленным – Это не то, что сидеть одному в огромной преисподней, записывая звуки моря.
      Вечер заканчивается тем, что все замертво валятся на кровати, в спальные мешки на улице (МакЛиар с женой уезжают домой), а мы с Артуром Ма у позднего огня выкрикиваем до самого утра спонтанные вопросы и ответы типа: « Кто тебе сказал, что у тебя шляпа на голове?» – « Моей голове шляпа не нужна» – « Что с твоей практикой добродетели? „ – „Моя практика добродетели включила в себя работу почек“ – (и вот еще один маленький восточный друг для меня, жителя Восточного побережья, никогда прежде не встречавшего китайцев или японцев, для Западного побережья это обычное дело, а таким, как я, удивительно, и чего стоит все это мое былое изучение Дзена или Чаня или Дао) – (А еще Артур нежен, мал, пушистоволос и кажется тихим маленьким восточным"балдежником“) – И мы устремляемся к великим поэтическим утверждениям, отвечаем без пауз на обдумывание, один вслед за другим, трах-бабах, красота в том, что один кричит (это я ):» Сегодня взойдет в апогее полная августовская луна, ранняя с желтушным оттенком, и по всей крыше – поп-ангелы вместе с Дэвами, брызжущими цветами» (правилом в данном случае может стать любая чепуха), другой же в это время может не только вычислить следующее утверждение, но и избавиться от подсознательного пробуждения идеи из «ангелов на крыше» и, таким образом, может выкрикнуть ответ еще глупее или неожиданнее, глубже, скучнее, ярче, и это лучше всего:» Пилигримы, роняющие слезы, и личные немакулярные безымянные железнодорожные поезда с небес со всемогущими юношами, рождающими обезьяну, и женщина, которая протопает по сцене в ожидании момента, когда, ущипнув себя, я докажу, что мысль похожа на прикосновение» – Но это только начало, поскольку теперь нам известна схема, и это будет все лучше и лучше, пока на рассвете мне не почудится, что я вспоминаю; мы были фантастически блестящи (пока все храпели), небеса должны были сотрясаться, слыша это, и не прерывать нас: посмотрим, смогу ли я, по крайней мере, воссоздать стиль этой игры: –
      Артур:» Когда ты собираешься стать Восьмым Патриархом?»
      Я: « Как только ты подашь мне тот старый жеваный свитер» – (Гораздо лучше, чем это; а теперь забудьте, потому что я хочу сначала рассказать об Артуре Ма и потом уже попытаться воспроизвести наш подвиг).
 
      20
      Говоря о своем первом китайском друге, я продолжаю называть «маленькими» и Джорджа, и Артура, в действительности же они оба маленькие – Хотя Джордж говорил медленно и был несколько отстранен от всего, как и полагается Учителю Дзена, который понимает, что в конечном итоге все суть одно и то же; Артур был дружелюбнее, как-то теплее, любопытный и всегда задает вопросы, активнее, чем Джордж, благодаря своему бесконечному рисованию, и конечно китаец, а не японец – Он хотел, чтобы я позже познакомился с его отцом – В то время это был лучший друг Монсанто, и они составляли крайне странную пару, когда вместе шли по улице, огромный румяный веселый парень, стриженый ежиком, в бархатном жакете и иногда с трубкой во рту, и по-детски маленький китайчонок, который выглядел так молодо, что буфетчики не стали бы его обслуживать, хотя на деле ему было уже тридцать – При этом он был отпрыском знаменитой семьи из Китайского квартала, а Китайский квартал расположен прямо за легендарными битническими улицами Фриско – А еще Артур был потрясающим маленьким любовником, и его окружали сказочно красивые девушки, однако, он был в разлуке со соей женой, я никогда ее не видел, но Монсанто сказал, что это самая красивая негритянка в мире – Артур был членом большой семьи, но они не очень-то одобряли его художнические и богемные наклонности, так что он жил один в уютном старом отеле на Норт-Бич, хотя иногда прогуливался в Чайнатаун навестить отца, который сидел в глубине своей обычной китайской лавочки, размышляя среди своих бесчисленных стихов, записанных мгновенным росчерком китайских иероглифов на лоскутах прекрасной разноцветной бумаги, которые он потом подвешивал под потолком своей маленькой спальни – Так он сидел, чистый, аккуратный, почти сияющий, обдумывая, какое бы стихотворение еще написать, но его маленькие проницательные глазки вечно искоса взглядывали на уличную дверь посмотреть, кто это там проходит, и ежели кто-то заходил в магазин, он сразу понимал, кто это и зачем пришел – На самом деле это был лучший друг и доверенный советник Чан Кай Ши в Америке, честно и без обмана – А сам Артур стоял на стороне «Красных китайцев», и все это обсуждалось в семье, мне же нечего было сказать о китайском вопросе, да он меня и не интересовал, разве что тем, что позволял лицезреть отца и сына, причастных древней культуре – В любом случае имеет значение лишь то, что он валял со мной дурака, как и Джордж, и, как Джордж, делал меня счастливым – Что-то с древнейших времен знакомое в его лояльном способе присутствовать заставляло меня гадать, уж не жил ли я в какой-то из прежних жизней в Китае, или это он обитал на Западе в своей прошлой жизни, которая перепуталась с моей где-то еще, не в Китае – Жальче всего то, что у меня не записано, как мы вопили и обменивалисьрепликами, пока на улице пробуждались птицы, но звучало это приблизительно так:
      Я:» Пока кто-нибудь не ткнет горячим утюгом мне в сердце или не накопит плохую карму типа то да се да куча дерьма и не вытолкнет мою мать из постели чтобы убить ее у меня на глазах проклинающих человеческие»-
      Артур:» И я сломаю руку о головы –«
      Я: « Каждый раз, когда ты бросаешь в кота булыжник из своего стеклянного дома ты навлекаешь на себя автоматическую зиму „Стенли Гоулд“ мрачную как смерть после смерти, и растущий старый –«
      Артур: « Поскольку леди эти урны укусят Вас за задницу и к тому же будет холодно –«
      Я:» И Ваш сын никогда не обретет покой в невозмутимом знании о котором думает что думает так же хорошо как делает думает так же хорошо как чувствует думает так же хорошо как будущее то –«
      Артур: « Будущее в том, что мой чертов старый рубака Пайсан-паша снова потерял колкость –«
      Я:» Сегодня луна станет свидетельницей того как ангелы слетятся к детскому окну за которым оно бормочет на своем стульчике глядя мяукающими глазами на детский водопадный ягнячий холм в день когда маленький арабский пастушок прижал ягненка к сердцу пока мама плелась по его шоколадным следам –«
      Артур: « И так Джо белый это уделал и не и нет-«
      Я: « Ш-ш-ш-ш-ш-шоу гра-а-а –«
      Артур: « Ветер и старт-мотор –«
      Я: «Ангелы Дэвы монстры Ашуры Дэвадатты Веданты МакЛафлины Камни будут пойманы и брошены в ад если они не любят ягненка ягненка ягненка адской бараньей отбивной –«
      Артур: « Зачем Скотт Фицжеральд хранил записную книжку?»
      Я: « Такую чудесную записную книжку-«
      Артур: “ Коми донера несс пата ситиамп анда ванда весноки шадакиру париумемга сикарем нора саркадиум барон рой келлегиам миорки аястуна хайдан ситцель амфо андиам йерка яма челмсфорд алья боннаванс корум семанда версель
      Я: « Концерт, посвященный 26-й годовщине Американского Конвента?»
 
      21
      Между прочим, я забыл отметить, что за три недели моего одиночества совершенно не было видно звезд, ни минуты, ни разу, это был сезон туманов, за исключением только самой последней ночи, когда я уже готовился к отъезду – А теперь звезды сверкали каждую ночь, солнце сияло несколько дольше, однако осень в Биг Сюре сопровождалась злым ветром: казалось, будто задувал весь Тихий океан , собрав всю свою мощь, прямо в Ратон-каньон, сквозь гигантскую щель на другом конце, заставляя деревья вздрагивать, когда неожиданно и шумно мощный стон вырывался из глубины каньона, и когда он бухал там, поднимались рев и гул, которых я не люблю – Это казалось мне дурным предзнаменованием – Уж лучше бы были туман и тишина и застывшие деревья – Теперь же весь каньон вслед за единым порывом ветра начинал вопить и извиваться во всех направлениях, переплетаясь в такой цельный массив, что даже мои сотоварищи несколько удивились, увидев это – Слишком сильный ветер для такого маленького каньона.
      Это обстоятельство мешало услышать постоянное журчание успокаивающего ручья.
      Единственное, что было хорошо, так это то, что реактивные самолеты преодолевали звуковой барьер поверх ветра, который рассеивался от их пустого грохота, ведь иначе в сезон туманов их шум проник бы прямо в каньон, сгустился бы там и раскачивал бы дом подобно взрыву, что в первый раз заставило меня подумать (в одиночестве), будто кто-то неподалеку рванул заряд динамита.
      Просыпаюсь со стонами, и состояние мутное, и обнаруживаю вокруг кучу вина, ну о'кей, а Монсанто ушел рано и со свойственным ему благоразумием лег спать у ручья и теперь встает, напевая, и окуная голову в ручей, и фыркая:"Бр-р-р-р,» и потирая руки в предвкушении нового дня – Дейв Вейн приготовил завтрак, сопроводив его своей обычной лекцией: «Теперь для того, чтобы правильно поджарить яичницу, надо накрыть ее крышкой так, чтобы белки аккуратно лоснясь от жира поглядывали на желтки, как только я взобью это тесто для оладьев, мы ею и займемся» – Мой бакалейный ряд, такой всеобъемлющий поначалу, кормил теперь отряды партизан – После завтрака началось большое соревнование на топорах: кто-то сидит на крыльце и «болеет», а участники неистово рубят бревно, которое не меньше фута в диаметре – Вырубают из него двухфутовые чурки, нелегкая работенка – Я понял, что можно всегда узнать характер человека, посмотрев, как он рубит дерево – Монсанто, старый лесоруб еще с Майны, как я уже сказал, демонстрирует теперь, как он управляется со всей своей жизнью, а именно: наносит уверенные удары и слева и справа, совершая таким образом работу в кратчайшие сроки и малым потом – При этом удары его быстры – Тогда как Фаган с трубкой в зубах пашет так, как, я думаю, научился в Орегоне и северо-западных школах пожарных, так же справляясь с работой молча, без единого слова – А Коди обнаружил свой фантастически-феерический характер, кромсая бревно с чудовищной силой; когда он опускал топор во всю мощь, держа его за самый конец рукоятки, было слышно, как стонет все нутро бревна, бабах, иногда было слышно, как по всей длине проходит треск, он действительно очень силен и стучит топором так мощно, что ступни отрываются от земли в момент удара – Он рубил с неистовством греческого бога – Однако не так быстро и легко, как Монсанто – «Довелось заниматься этим в артели в Южной Аризоне», сказал он, треснув по бревну так, что оно заворочалось на земле – Пример огромной, но неразумной силы – Вот она, вся жизнь Коди, и в какой-то степени моя тоже – И я рубил изо всех сил, и все яростнее, и быстрее, и все углублялся в толщу бревна, но все же получалось медленнее, чем у Монсанто, который поглядывал на нас с улыбкой – Потом еще малыш Артур попытал счастья, но бросил, ударив всего раз пять – Топор его самого мог перевесить – Следующим выступил Дейв Вейн со своей размашистой легкой рубкой, и в самое короткое время мы имели уже пять здоровых чурок – Но пора было по машинам (подъехал МакЛиар) и отправляться южнее по прибрежному шоссе в тамошние бани, что поначалу звучало для меня очень заманчиво –
      В Биг Сюре, однако, была еще одна осень, вся винно-искристо-голубая, которая еще больше оттенила ужасающе гигантские размеры побережья во всем его отвратительном великолепии, мили и мили извивается оно на юг, три наших джипа вихляются на все более частых поворотах, прозрачные капли на боковых стеклах, дальше призрачно-высокие мосты, которые надо преодолеть, а внизу пропасти – И все-таки парни криком их приветствуют – Для меня же это негостеприимный сумасшедший дом земли, я уже достаточно такого повидал и даже глотнул с тем глубоким вдохом – Парни уверяют, что купание в горячем источнике взбодрит меня (они видят, что я сейчас слишком хмур и похмелен, чтобы веселиться), но когда мы подъезжаем, сердце мое вновь екает, в тот момент когда МакЛиар показывает пальцем в море с террасы, где располагаются открытые бассейны: «Посмотрите, там в водорослях плавает, мертвый калан!» – И, думаю, это в самом деле мертвый калан, большой светло-коричневый ком траурно покачивается на волнах среди зловещих водорослей, мой калан, мой дорогой калан, о котором я писал стихи – «Почему он умер?», в отчаянии спрашиваю я себя – «Зачем они так поступают?» – «Какой во всем этом смысл?» – Парни заслоняют глаза от солнца, чтобы получше разглядеть то место, где плавает большой мирный замученный горб морской коровы, словно это предмет для преходящего интереса, в то время как для меня это удар по глазам и прямо в сердце – Пар валит от бассейнов, наполненных горячей водой, Фаган , Монсанто и все остальные спокойненько залезают в нее по шею, голышом, а вокруг расположилась стайка волшебниц, тоже голых, в различных банных позах, что заставляет меня колебаться, снимать ли одежду только из общего принципа – Вот Коди ни о чем не беспокоится, а лежит себе на солнышке прямо в одежде на столе и просто курит –А я одалживаю у МакЛиара желтые плавки и влезаю в них – «Че это ты в плавки залез в мужском бассейне?», посмеиваясь спрашивает Фаган – С ужасом я замечаю сперматозоиды, плывущие в горячей воде – Оглядываюсь и вижу, как другие мужики (волшебницы) бросают добрые долгие взгляды на Рона Блейка, который стоит там и смотрит на море, выставив свое хозяйство на всеобщее обозрение, не говоря уже о МакЛиаре и Дейве Вейне – Но это совершенно типично для нас с Коди, что мы не раздеваемся в таких ситуациях (не потому ли что оба воспитаны в католической вере?) – А по общему мнению, мы величайшие секс-символы своего поколения, на самом-то деле – Вы могли так подумать – Но от сочетания молчаливых наблюдающих волшебни-ков и мертвого калана там и спермы в воде мне становится тошно, не говоря уже о том, что когда кто-то сообщает мне о том, что эти бани принадлежат писателю Кевину Кадахи, с которым я был хорошо знаком в Нью-Йорке, и я спрашиваю одного из юных незнакомцев, где Кевин Кадахи, он даже не удостаивает меня ответом – Полагая, что он меня не слышит, спрашиваю снова, нет ответа, не замечает, спрашиваю в третий раз, на этот раз он поднимается и высокомерно выходит в раздевалку – И все это в дополнение к путанице, которая начала накапливаться в моем потрепанном испитом мозгу, регулярные вестники, напоминающие о смерти, которая никаким образом не касалась моей мирной любви к Ратон-каньону, а теперь вот он превращается в ужас.
      Из бань мы отправляемся в Непент, в прекрасный ресторан на вершине скалы с просторным патио на свежем воздухе, с отличной кухней, с отличной обслугой и управляющими, с недурными напитками, шахматными столиками, креслами и столами, вынесенными на улицу, чтобы сидеть на солнышке и любоваться грандиозным побережьем – Здесь мы все рассаживаемся, и Коди начинает играть в шахматы со всеми желающими, одновременно уплетая те восхитительны гамбургеры, которые называются «Райбургерами» (огромные, с полным ассортиментом начинки) – Коди не любит просто сидеть и болтать потихоньку, он такой парень, если уж захочет поговорить, то будет один говорить часами, пока не исчерпает все своими объяснениями, вместо того чтобы хмуриться над доской и кряхтеть: «Хе-хе-хех, старый Скрудж экономит пешку, эй? Ам! Съел!» – Но пока я сижу там, обсуждая литературу с МакЛиаром и Монсанто, поблизости завязывает вдруг знакомство странная пара джентельменов – Один из них янгстер, отрекомендовавшийся лейтенантом – Я мгновенно (после пятого «Манхеттена») разворачиваю свою теорию партизанской войны, основанную на наблюдениях прежней ночи, когда мне всерьез представилось, что если бы Монсанто, Артур, Коди, Дейв, Бен, Рон Блейк и я были членами одного отряда (а на ремнях чтоб болтались походные фляжки), врагу было бы нелегко ранить кого-либо из нас, потому что мы бы как близкие друзья отчаянно охраняли друг друга, и я рассказываю это тому первому, лейтенанту, который привлек внимание старшего, который дал понять, что он ГЕНЕРАЛ Армии – Там дальше, за отдельным столиком, сидят гомосексуалисты, присутствие которых заставляет Дейва Вейна в какой-то спокойный дремотный момент сухо и гнусаво высказаться: «Под сенью красного дерева, разговор о войне и гомосексуалистах… это, можно сказать, мое непентское хайку» – «Дда», говорит Коди, делая ход, «смотри-ка куда ты можешь сунуться, мой мальчик, но уж ты убирайся, а я тут тебя ферзем, дорогой».
      Я упоминаю генерала только потому, что вижу нечто зловещее в том, что среди этого кутежа я наткнулся на него и еще на одного генерала, два странных генерала, а за всю свою прежнюю жизнь ни одного не встретил – Этот первый генерал был странен тем, что казался слишком уж вежливым, и все же что-то недоброе было в его стальных глазах за дурацкими темными очками – Что-то недоброе было и в первом лейтенанте, который все гадал, кто мы (сан-францисские поэты, самое их ядро, конечно) и, казалось, этот факт ему совсем не был приятен, хотя генерала, кажется, все это забавляло – Однако зловещим образом он, видимо, весьма заинтересовался моей теорией о дружеских отрядах для партизанской войны, и когда президент Кеннеди где-то через год потребовал новую схему для части наших вооруженных сил, мне стало интересно (даже и тогда еще был безумен, правда уже по другим причинам), позаимствовал ли генерал мою идею – Второй генерал, еще более странный, уже маячил на горизонте и встретился мне, когда я зашел еще дальше в своем безумии.
      «Манхеттены» и еще «Манхеттены», когда под вечер мы возвратились в хижину, мне было совсем хорошо, но я понимал, что на завтрашний день меня уже не хватит – А бедный юный Рон Блейк спросил, нельзя ли ему остаться со мной в хижине, остальные вернутся в город на трех машинах, и у меня мысли не возникло так жестоко отказать ему в его просьбе, и я сказал «да» – Так что когда все вдруг разъехались, я остался один, а этот сумасшедший юный битник пел мне песни, но все чего я хотел, это спать – Однако надо было быть на высоте, чтобы не разочаровать его доверчивое сердце.
      Потому что все эти бедные юноши на самом деле верят, что во всем этом битничестве есть нечто благородное, и идеалистическое, и доброе, а я, согласно газетам, «Король битников», хотя в то же время мне хреново, и я устал от этого энтузиазма все новых и новых мальчиков, пытающихся понять меня и излить на меня свои жизни, так чтоб я только подпрыгивал и говорил «да, да, именно так», чего я уже делать не в состоянии – Я приехал на лето в Биг Сюр именно затем, чтобы избавиться от них – Вроде тех торжественных живчиков-студентов, которые однажды пришли к моему дому в Лонг-Айленде в пиджаках с надписью «Бродяги Дхармы», ожидая увидеть меня двадцатипятилетним юношей, из-за ошибки на обложке книги, и вот он я, в отцы им гожусь – Но нет, свингующе-джазово-юный Рон хочет ко всему прикалываться, ходить на пляж, бегать и беситься, петь и разговаривать, сочинять мелодии, писать рассказы, взбираться на вершины гор, ходить по трассе, видеть все, делать все и быть со всеми – И я, запасшись последней квартой портвейна, соглашаюсь следовать за ним на пляж.
      Мы спускаемся старой печальной тропой бхикку, и вдруг я замечаю в траве мертвую мышь – «Малютка мышь мертва», говорю я поэтически умнo, но вдруг понимаю и только сейчас вспоминаю, как сам снял крышку с крысиного яда на полке Монсанто, и стало быть это моя мышь – Лежит здесь мертвая – Как калан в море – Это моя личная мышь, которую я все лето заботливо кормил шоколадом и сыром, но вновь бессознательно нарушил все эти свои великие планы быть добрым по отношению ко всем тварям земным, даже к речным клопам, пусть невольно, но я вновь убил мышь – И в довершение всего, когда мы подходим к месту, где принимает солнечные ванны моя змейка (не ядовитая), и я довожу это до сведения Рона, он вдруг вопит: «Берегись! Вот это змеюка!», и тем самым пугает меня, сердце мое прыгает от ужаса – И в моем сознании маленький друг внезапно превращается из живого существа в злого змия Биг Сюра.
      И плюс к тому, по линии прибоя, там всегда валяются на солнце длинные ленты полых водорослей, некоторые просто огромных размеров, как живые, с живой кожей, куски живого материала, что всегда навевал на меня печаль, но вот юный поклонник свинга поднимает их и танцует на берегу танец дервиша, превращая мой Сюр в какую-то морскую суматоху – Суматоху ума.
      Всю эту ночь мы поем и вопим у лампы песни, и все в порядке, но утром-то бутылка пуста, и я вновь просыпаюсь с «финальными кошмарами», именно так, как я проснулся в трущобном номере Фриско, прежде чем сбежать сюда, и вновь все это меня настигло, я снова слышу собственный скулеж: «За что Господь мучит меня?» – Но те, кто не испытал даже самых ранних стадий делириума, могут не знать, что это не столько физическая боль, сколько душевная мука, которую невозможно описать тем, кто не пьет и обвиняет алкоголиков в безответственности – Душевная мука так сильна, что чувствуешь, будто предал сам факт своего рождения, и даже родовые муки своей матери, когда она рожала тебя и выпустила, наконец, в этот мир, как будто предал все попытки отца кормить тебя, и растить, и поставить на ноги, и поделиться с тобой своей силой и – Боже – даже учить тебя «жизни», чувство вины так сильно, что начинаешь отождествлять себя с дьяволом, и кажется, что Бог совсем покинул тебя на твою тошнотную глупость – Ощущаешь болезнь в величайшем смысле этого слова, дышишь, сам тому не веря, плохоплохоплохо, душа стонет, смотришь на свои беспомощные руки, их словно сжигает огонь, а ты и пошевелиться не можешь, смотришь на мир мертвыми глазами, на лице выражение жуткого недовольства, словно ангел на облаке, страдающий запором – Ты на самом деле смотришь на мир раковым взглядом, сквозь коричнево-серую шерстяную пелену на глазах – Язык белый и гадкий, зубы изъедены пятнами, волосы словно иссохли за ночь, в уголках глаз огромные комья грязи, нос блестит от жира, пена в углах рта: в общем, это то самое отвратительное уродство, знакомое всем, кто прошел через уличное пьянство всемирных Боуэри – Но ведь радости в этом никакой нет, а люди говорят: «Ну да, он напился и счастлив, пусть проспится» – Несчастный пьяница плачет – Он плачет по маме и папе и великому брату и великому другу, он взывает о помощи – Пытается собраться в кучу, подвигая один ботинок поближе к ноге, но даже и этого не может сделать как следует: или уронит его, или стукнется обо что-нибудь, он непременно сделает что-нибудь, что заставит его вновь расплакаться – Ему захочется закрыть лицо руками и взывать к милосердию, но он знает: милосердия нет – Не только потому, что он не заслужил, его просто нет – Потому что он взглядывает на синее небо, а там ничего, только пустое пространство над его головой складывается в огромное лицо – Он смотрит на мир, и мир показывает ему язык, а однажды эта маска исчезает, и мир смотрит на него большими пустыми красными глазами, как его собственные – Он может видеть, что земля движется, но это не имеет никакого значения – Неожиданный шум позади заставит его рычать от гнева – Он будет тянуть и рвать на себе свою несчастную заляпанную рубашку – Он чувствует, словно лицо его втирается во что-то, чего нет.
      Его носки сочатся влажной слизью – Борода на щеках чешется от струящегося пота и раздражает истерзанные губы – Свихнутое чувство, что «больше никаких» и «больше никогда», ах – То, что вчера было прекрасным и чистым, в силу загадочных и непонятных причин превратилось сегодня в большой мрачный горшок дерьма – Волоски на пальцах пялятся на него, как могильная растительность – Рубашка и брюки так приклеились к телу, словно он навечно обречен быть пьяным – Боль угрызений так въедается, словно ее кто-то сверху вталкивает – Симпатичные белые облачка в небе лишь ранят его глаза – Единственное что осталось, это отвернуться и лечь лицом на землю и плакать – Рот так истерзан, что нет и шанса просто сомкнуть зубы – Даже на то, чтобы волосы на себе рвать, нет уже сил.
      Но вот появляется Рон Блейк, начиная свой новый день песней во всю глотку – Я спускаюсь к ручью и бросаюсь лицом в песок и лежу, грустными глазами глядя на воду, которая больше мне не друг и даже в некотором роде хочет, чтобы я ушел – В хижине не осталось ни капли спиртного, все чертовы джипы уехали, нагрузившись здоровыми людьми, а я остался наедине с юным энтузиастом – Маленькие жучки, которых я спасал из воды, когда был.………. и один и радостен, теперь тонут совсем рядом, не замечаемые мною – Паук все так же занят своим делом возле дома – Альф скорбно мычит в долине, далеко не выражая того, что я чувствую – Сойки вскрикивают вокруг, словно оттого, что я слишком устал и беспомощен, чтоб кормить их сейчас, они рассчитывают достать меня, если смогут, “Все таки проклятые грифы”, стонут мои губы в песке – Некогда приятное “хлопхлоп” журчащее хлюпанье ручья нынче представляется мне трескотней слепой природы, которая ничего не понимает – Мои былые мысли о миллионолетнем иле, покрывающем все это, и все города, и все поколения, в конце концов просто дурацкая старая идея, “Только глупый трезвый идиот мог так думать и высасывать радость из такой чепухи” ( поскольку в некотором смысле пьяница постигает мудрость, как сказал Гете, или Блейк, или все равно кто: “Путь к мудрости лежит через излишество”) – Но в таком состоянии можно сказать только: “Мудрость это всего лишь еще один способ сделать человеку плохо” – “Мне ПЛОХО”, изо всех сил ору я деревьям, высямщимся холмам, оглядываюсь в отчаянии, всем наплевать – Я даже слышу, как в доме за завтраком поет Рон – Но что еще хуже, он пытается проявить участие и помочь мне: “Все что в моих силах” – Позже он уходит погулять, а я иду в хижину, и ложусь на койку, и около двух часов предаюсь стонам: “O mon Dieux, pourquoi Tu m' laisse faire malade comme ca – Papa Papa aide mua – Aw j' ai mal au coeur – J' envei Оуаоуаоуао “ (Я погружаюсь в долгое ауаоуаоуао”, которое длится, я думаю, не меньше минуты) – Переворачиваюсь на другой бок и нахожу новые поводы для стонов – Я думаю, что я один, и даю себе волю, как, я слышал это, делал мой отец, когда умирал от рака ночью на соседней кровати – Когда я делаю усилие встать на ноги и прислоняюсь к двери, обнаруживаю с удвоенным и еще раз удвоенным ужасом, что Рон Блейк все это время сидел тут над книжкой и все слышал – (Теперь мне интересно, что он потом людям об этом рассказывал, это должно было звучать ужасно) (Тоже идиот ,даже кретин, а может просто французский канадец, кто знает?) – “Рон, извини, что тебе пришлось все это выслушать, мне плохо” – “Я знаю, парень, все в порядке, ложись и попытайся заснуть” – “Я не могу спать!”, кричу я в гневе – Я готов завопить: “Да пошел ты на…, идиот малолетний, что ты знаешь о том, каково мне!”, но потом понимаю, как все это старчески отвратительно и беспомощно, а он вот радуется своим грандиозным выходным с великим писателем, о которых рассчитывал рассказать друзьям, какая это была грандиозная пьянка, и что я говорил и делал – Но я верю и надеюсь, что он вынес из этого урок терпения или даже “битничества” – Потому что лишь однажды я чувствовал себя хуже, и было это неделю спустя, когда вернулся с Дейвом и двумя девушками, что вело уже прямо к ужасам финальной ночи.
 
      22
      Но посмотрите-ка: днем неутомимый янгстер Рон собрался отправиться по трассе аж в Монтерей, чтоб повидаться с МакЛиаром, и я говорю ему: “О’кей, вперед” – “Ты со мной не поедешь?”, спрашивает он, изумляясь тому, что “чемпион дороги” не может уже даже выйти на трассу, “Нет, я тут побуду, и мне станет лучше, мне нужно побыть одному”, и это правда, потому что как только он ушел и послал последнее “хуу” с дороги, идущей прямо по верху каньона и исчез, и я одиноко сел на солнышке на крыльцо, и снова накормил наконец птиц, постирал носки и рубашку и штаны и развесил все сушиться по кустам, начерпал тонны воды, преклонив колена у ручья, молча взглянул на деревья; как только заходит солнце, я клянусь, мне хорошо, как всегда, вот так вот неожиданно.
      “Может быть, эти парни, Дейв и МакЛиар и другие, все остальные, были компанией колдунов, посланных свести меня с ума?”, серьезно размышляю я – Вспоминая то детское мечтание, которое я всегда бывало серьезно обдумывал, возвращаясь домой из приходской школы Св.Джозефа или сидя в гостиной, от том, что все на свете потешаются, дурача меня, а я этого не знаю, потому что каждый раз, когда я оборачиваюсь посмотреть, что творится там у меня за спиной, все вскакивают на свои места с дежурными выражениями на лицах, но как только я снова отворачиваюсь, они подскакивают к моей шее и шепчут, хихикая и замышляя недоброе, безмолвно, их можно услышать, но когда я быстро поворачиваюсь, чтобы захватить их врасплох, они все уже на своих местах и говорят: “Так вот, чтобы правильно сварить яйца”, или, отвернувшись, поют песню Чата Бейкера, или спрашивают: “Я тебе рассказал тогда о Джине?!» – Но мое детское мечтание также включало в себя догадку, что все на свете потешаются надо мною, поскольку принадлежат к вечному тайному обществу, которое знает тайну мира и всерьез дурит меня, чтобы я проснулся и увидел свет (то есть в действительности стал просвещенным) – Так что я, “Ти Джин”, ПОСЛЕДНИЙ Ти Джин, оставшийся в мире, последний несчастный святой идиот, а люди за спиной суть земные дьяволы, к которым меня, ангельского малыша, забросил Господь, как будто я на самом деле последний Исус! И все эти люди ждут, пока я пойму это, и проснусь, и поймаю их взгляды, и мы все вместе вдруг рассмеемся в Раю – Только животные ничего не вытворяли у меня за спиной, коты мои всегда были украшениями, печально вылизывающими лапы, а Исус, он был грустным тому свидетелем, в чем-то вроде тех животных – Он не проказничал у меня за спиной – Вот где корень моей веры в Исуса – Так что единственной реальностью были Исус и ягнята (животные), и мой брат Джерард, который воспитывал меня – В то же время некоторые шутники были добры и печальны, например, мой отец, но должны были плыть со всеми в одной лодке – А я должен был проснуться, и в результате исчезло бы все, кроме Рая, который и есть Бог – И стало быть поэтому позже в своей жизни, после всех этих, вы должны согласиться, странных детских мечтаний, после того, как мне было удивительное видение “Золотой Вечности” и другие видения, еще раньше, и после всего этого включая Самадхи во время буддийских медитаций в лесу, я мыслил себя особым одиноким посланником Рая, призванным рассказать или показать всем собственным примером, что все их глумящееся общество на самом деле “Общество Сатаны”, и все они на неверном пути.
      Из-за этого-то прошлого, теперь в момент взрослого уже крушения души по причине излишнего пристрастия к алкоголю все с легкостью превратилось в фантазию о том, что все, очевидно, сводят меня с ума, и, должно быть, подсознательно я в это верил, потому что, как уже говорилось, как только Рон Блейк ушел, я был снова в форме и даже доволен.
      Даже очень доволен – На следующее утро я поднялся более веселым и здоровым и жизнерадостным, чем когда бы то ни было, и был я, и вся долина Биг Сюра вновь принадлежала мне, пришел добрый старый Альф, и я покормил его и похлопал по большой мощной шее с кокетливой гривой, вдалеке возвышалась Мьен-Мо, просто мрачная старая гора с забавными кустиками на склонах и мирной фермой на вершине, и делать было нечего, кроме как развлекаться вдали от колдунов и пьянства – И я вновь пою: “Душа моя не снег, Неужто ты не знаешь? Прекрасный ее цвет ты вряд ли угадаешь”, и всякую такую чепуху – И кричу: “Если Артур Ма колдун, он конечно очень забавный колдун! Ха-ха!” – А тут еще идиотская сойка стоит на одной ноге на куске мыла, клюет и глотает его, оставляя нетронутым зерно, а когда я смеюсь и кричу на нее, она хитро поглядывает, словно хочет сказать: “Ну и что? Че те надо то?” – “То, то, то еще место нашла”, говорит другая сойка, приземляясь рядом и вдруг улетая вновь – И все в моей жизни кажется опять прекрасным, и я даже начинаю вспоминать свои пьяные безумства, более того, я начинаю вспоминать пьяные безумства всей моей жизни, это даже удивительно, сколько странного мы можем обнаружить в своей душе, столько, что можно горы свернуть и заставить ботинки снова счастливо топать без ничего, только энергетический порошок в наших костях – И тогда я решаюсь вновь навестить море, оно больше не пугает меня, и я пою “Семьдесят тысяч интриганов в море” и возвращаюсь в хижину и мирно наливаю в чашку кофе, день, как прекрасно!
      Делаю вылазку в лес, рублю и валю бревна и оставляю их на обочине дороги, чтоб лениво дотащиться до дома – Я исследую хижину внизу у ручья, нахожу в ней пятнадцать спичек на случай необходимости – Глоток виски, чтоб его – Обнаруживаю старую “Хронику Сан-Франциско” с моим именем по всей обложке – Посреди ручья надвое раскалывается гигантский ствол красного дерева – Этот день, отличный, завершаю, зашивая свой священный свитер, напевая «Что сравнится с домом», вспоминая маму – Я даже залезаю с головой в окружающие книги и журналы – Изучаю «Патафизику» и с презрением кричу поверх лампы: «Это интеллектуальное оправдание для веселой шутки», отбрасывая журнал и добавляя: «Особо привлекательное для поверхностных типов» – Затем мое внимание переключается на парочку малоизвестных Fin du Siecle поэтов – Тео Марциалса и Генри Харланда – После ужина дремлю, и снится мне американский морской флот, корабль бросивший якорь неподалеку от театра военных действий, рядом с островом, но все дремотно, а два моряка поднимаются по тропе с удочками и собакой, дабы втихаря среди холмов заняться любовью: капитан и остальные знают, что они голубые, и вместо того, чтобы прийти в бешенство, оказываются дремотно зачарованными такой нежной любовью: видно, как матрос подглядывает за ними с биноклем, зажатым в паху : предполагалось, что тут война, а на деле ничего не происходит, просто стирка.
      Я выныриваю из этого глупого, но странно милого сна веселым – Кроме того, звезды теперь сияют каждую ночь, и я выхожу на крыльцо и сижу в старом портшезе, обратив лицо к тамошнему балдежу, балдежный звездный небосвод, все звезды плачут от счастливой грусти, все эти свитки и сливки шутливых путей с аллеями световых лет, древних, как Дейм Мэ Уитти и холмы – Я направляюсь к горе Мьен Мо в освещенной луной августовской ночи, вижу огромные таинственные горы на горизонте, они словно говорят мне: «Не надо мучить сознание нескончаемыми мыслями», поэтому я сажусь среди песков и смотрю внутрь себя, и вновь вижу знакомые розы неродившегося – Изумительно, и такая перемена всего за несколько часов – И у меня достаточно физических сил, чтобы отправиться назад к морю с внезапным осознанием того, какой мог бы получиться прекрасный восточный свиток с изображением всего каньона, такие свитки медленно раскатываешь с одного конца и придерживаешь, и придерживаешь, в то время как долина разворачивается навстречу неожиданным утесам, неожиданным Бодхисаттвам, одиноко сидящим в освещенных хижинах, неожиданным ручьям, скалам, деревьям, затем неожиданным белым пескам, неожиданному морю, дальше в море, и вот ты достиг конца свитка – И обязательно чтобы этот таинственный розовый сумрак индивидуальных оттенков и скрытых нюансов выражал эфемерность ночи так, как она есть – Один длинный свиток, который разворачивается от пастбищной ограды среди загадочных холмов, лунных лугов, даже стогов сена у ручья, к тропе, к сужающемуся ручью, а затем тайна, О, МОРЕ – Так я исследую свиток долины, осознавая в то же время: «Человек – занятой звереныш, милый звереныш, все его мысли дерьма не стоят».
      Вернувшись в хижину, чтобы превратить час отбоя в горячий «овалтайм», я даже исполняю «Свит сикстин», как ангел (ей-богу лучше Рона Блейка) и вспоминаю маму и папу, подпорку пианино в старом Массачусетсе, песни прежних летних ночей – Так и засыпаю, под звездами на крыльце, а на рассвете переворачиваюсь на другой бок с благостной улыбкой на лице, потому что на двух огромных мертвых стволах филины кричат и перекликаются через всю долину, хуу, хуу, хуу.
      Так что может быть и прав Миларепа: «Хотя вы, янгстеры новых поколений, обитаете в городах, наполненных обманчивой судьбой, но цепочка истины все же жива» – (и это он сказал в 890!) – «Когда остаешься в одиночестве, не думай о развлечениях города… Лучше обрати свой ум внутрь себя, и тогда обретешь свой путь…Богатство, которое я обрел, это блаженство вечной Пустоты…Здесь, в местечке Йонно Таг Пуг Сент Дзон, торжественная дрожь рева тигрицы напоминает мне о том, что ее жалкие детеныши весело играют… Словно сумасшедший, я свободен от претензий и надежды… Истинную правду говорю тебе… Вот мое сумасшедшее слово… О бесчисленные, на матерей похожие существа, волею мнимой судьбы вы видите мириады видений, и нескончаем поток ваших чувств… Я улыбаюсь.. Для Йогов все прекрасно и великолепно! .. В милой тишине этого Благословенного Уголка Небес все своевременные звуки мне приятели… В таком приятном месте, в одиночестве, я, Миларепа, счастливо пребываю, медитирую на освещенное пустотой сознание – Чем грандиознее Подъемы и Падения, тем большую Радость я ощущаю – Чем более странно, тем более я счастлив..»
 
      23
      Однако утром (я ведь не Миларепа, который мог голышом сидеть в снегу, а однажды его даже видели летящим) заявляется обратно Рон Блейк с Патом МакЛиаром и его красавицей женой и ей-богу с их милой пятилетней дочуркой, на которую любо-дорого смотреть, когда она, вся звеня и пританцовывая, идет по лугу, чтобы посмотреть на цветочки, и все в этом мучительном человеческом каньоне представляется ей совершенно новым прекрасным первозданным утром в Эдемском Саду – И прекрасное утро живет – Туман, так что мы закрываем ставни и зажигаем огонь в очаге и лампе, я и Пат, и сидим там, отпивая из привезенного им кувшина, разговаривая о литературе и поэзии, в то время как его жена слушает и иногда поднимается, чтобы согреть еще кофе и чая или выходит поиграть с Роном и малышкой – У нас с Патом настроение для серьезных разговоров, и я чувствую тот одинокий трепет в груди, который всегда предупреждает меня: ты действительно любишь людей и рад видеть здесь Пата.
      Пат один из, если не САМЫЙ красивый мужчина, которого я когда-либо видел – Странно, что в предисловии к своим стихотворениям он заявил, что его героями, его «триумвиратом» являются Джин Харлоу, Рэмбo и Билли Кид, поскольку он сам достаточно красив, чтобы сыграть роль Билли Кида, такой же красавец брюнет с чуть миндалевидными глазами, какого ожидаешь увидеть с появлением легендарного Билли Кида (полагаю, это не относится к реальной жизни Уильяма Бонни, который, говорят, прыщавый дебиловатый монстр).
      Таким образом, мы разражаемся грандиозной всеобъемлющей дискуссией в комфортном сумраке хижины у теплого красного женственного камелька, я шутки ради надеваю черные очки, Пат говорит: «Я, Джек, вчера не имел возможности с тобой побеседовать или даже в прошлом году или даже десять лет назад, когда впервые увидел тебя, помню, ужаснулся, когда однажды вечером вы с Помереем взлетели по ступеням моего дома с косяками в зубах, похожи были на парочку грабителей или автоугонщиков – И ты знаешь, что всю эту издевательскую чепуху, которую против нас сочинили, против Сан-Франциско или битнической поэзии и битников, они написали потому, что многие из нас не были ПОХОЖИ на писателей или интеллектуалов и т.д., вы с Помереем, должен сказать, смотрелись ужасно, уверен, я был не лучше» – «Парень, тебе надо отправляться в Голливуд и сыграть Билли Кида» – «Слушай, я лучше отправлюсь в Голливуд и сыграю Рэмбo» – «Ну, Джина Харлоу тебе не сыграть» – «Я бы лучше хотел, чтобы мою „Темно-коричневую“ опубликовали в Париже, знаешь, как подумаешь, что одно твое слово Галлимарду или Жиродиасу может помочь» – «Не знаю» – «Знаешь, когда я прочел твой „Мехико-сити Блюз“, я мгновенно преобразился и совершенно по-новому стал писать, ты меня вдохновил на эту книгу» – «Но это не то, что ты делаешь, совсем не то, я прядильщик языка, а ты человек идеи», и так мы говорим где-то до полудня, а Рон то входит, то выходит, пока не отправляется наконец на прогулку на пляж с юными леди, а мы с Патом даже не знаем, что выглянуло солнце, и все сидим в глубине хижины, разговаривая о Виллоне и Сервантесе.
      Вдруг бабах, дверь распахивается внезапным рывком, и солнце заполняет комнату, и я вижу Ангела, стоящего в дверях с протянутой рукой! – Это Коди! разодетый в лучший выходной костюм! за ним выстроились в ряд несколько золотых ангелочков, начиная с Эвелин, прекрасной золотой жены, и до самого ослепительного ангелочка Тимми с лучиками солнца, запутавшимися в волосах! – Эта картина так невероятна и удивительна, что мы оба с Патом невольно приподымаемся со стульев, словно в благоговейном трепете, или страхе, хотя я не столько напуган, сколько экстатически потрясен, как если бы мне явилось видение – И вот такой, какой он стоял там, безмолвно и почему-то с протянутой рукой, приняв некую позу, чтобы удивить или предостеречь нас, он так походил в этот момент на Св. Михаила, что прямо невероятно, особенно когда я вдруг осознал, что он на самом деле сотворил, ведь он заставил жену и детей так тихо подкрасться по ступеням крыльца (шумным и скрипучим), по деревянному настилу, легко и на цыпочках, постоять там немного, пока он готовился распахнуть дверь, всех выстроил в ровный ряд, вдруг бабах, распахнул дверь и метнул золотую вселенную в ослепленные таинственные глаза большого хипстера Пата МакЛиара и очень удивленного и благодарного меня – Это напомнило мне случай, когда однажды я увидел целую компанию парочек, крадущихся на цыпочках через нашу заднюю дверь на кухне на Уэст-стрит в Лоуэлле, и вожак шикнул на меня, девятилетнего, застывшего в изумлении, а затем все ворвались к отцу, невинно слушавшему поединок «Примо Картер – Эрни Шафт» по старому радиоприемнику 1930-х годов – Чтобы погудеть от души – Но старомодно подкравшееся на цыпочках семейство Коди разразилось таким апокалиптическим золотом, которое он всегда умудрялся порождать, как например случай, о котором я уже где-то рассказывал, когда в Мексике он очень медленно вел старую машину по изрезанной колеями дороге, и мы были накуренные, и я увидел золотой Рай, да и в другие моменты он всегда казался таким золотым, словно, повторяю, на каком-то ложе в Раю, на золотой вершине Рая.
      Это не значит, что он целенаправленно стремится произвести такой эффект: он просто стоит там, полный врожденной драматичной тайны, протягивая руку, словно для того, чтобы сказать “Смотри, солнце!” или “Смотри, ангелы!”, указывая на золоченые головки своего семейства, и мы с Патом стоим обалдевшие.
      “С днем Рождения, Джек!”, выкрикивает Коди, или одно из своих обычных безумных сумасшедших характерных приветствий: “Я принес тебе хорошие новости! Я взял с собой Эвелин, и Эмили, и Габи, и Тимми, поскольку мы все так благодарны и рады, потому что все вышло абсолютно чертовски здорово (dead perfect) или ангельски здорово (living perfect), парень, с той сотенкой долларов, которую ты мне дал, дай я расскажу тебе фантастическую историю, о том, что случилось” (для него это абсолютно фантастично), “Я пошел и загнал моего “Нэша”, который, как ты знаешь, уже и с места было не стронуть, а мне пришлось попросить своих старых приятелей подтолкнуть его по дороге, у того парня была красавица пурпурная, или как там этот цвет называется, Ма? краснота, красота, огромный джипстер, Джек, и весь мир можно слышать с помощью прекрасного радио, новехонькие задние фары, все при всем, вплоть до отличных новых шин и отличной сияющей покраски, с ума сойти какой цвет, ага, «виноградный»!” (когда Эвелин шепотом подсказывает название цвета)”Виноградный цвет для всех почитателей виноградного вина, так что мы приехали не только спасибо сказать и тебя снова повидать, но еще и отпраздновать все это дело, и в довершение всего, случайно, чтоб меня, так и распирает, хи хи хи, да , детки, правильно, входите, а потом выходите, забирайте вещи из машины и готовьтесь спать сегодня во дворе и дышать открытым свежим замечательным воздухом, Джек, в довершение всего, и сердце мое просто ПЕРЕполнено я нашел НОВУЮ РАБОТУ!!! вместе с этим прекрасным новым джипом! новая работа прямо в центре Лос-Гатоса на самом деле мне даже не надо больше ездить на работу, я могу пешком ходить, всего-то полмили, а теперь, Ма, входи, познакомься со стариной Патом МакЛиаром, и займись-ка тут яичницей или бифштексами, которые мы привезли, открой это розовое вино, которое мы захватили для старого пьянчуги Джека, для этого парня, пока я лично прогуляюсь с ним по дороге туда, где оставлен джип, отопри ворота, Джек, владелец кораллового ключа, и мы пойдем гулять и болтать, как в старые добрые времена и медленно приедем в назад Китай на моем корабле”.
      Так что начинается новый день, новое благодаря Коди положение вещей, на самом деле целая новая вселенная, потому что мы вдруг вновь наедине впервые за целые столетия быстро шагаем по дороге, чтобы вызволить машину, и он поглядывает на меня так удовлетворенно-шаловливо, как будто готовится одарить каким-нибудь сюрпризом, “Угадал, старина, у меня тут с собой ПОСЛЕДНИЕ, абсолютно ПОСЛЕДНИЕ но самые прекрасные изо всех посеянных черными туго забитых супервставлючих косяков в мире, и сейчас мы с тобой их запалим, почему я и не хотел, чтобы ты брал с собой вино, у нас, парень, еще будет время для вина, и вина, и танцев” – и вот он появляется, прикуривая, со словами: “А теперь не так, пришло время брести тихонько как бывало когда-то, помнишь наши деньки на железной дороге, или как перебирались через гудрон Третьей или Таунсенд, как ты сказал, или тот раз, когда мы смотрели как солнце заходит, такое совершенно священное багровое, над перекрестком Мишн – Дассэр, потихоньку-полегоньку, глядя на эту заходящую долину”, мы стало быть закуриваем, но как обычно это вызывает в обоих сознаниях паранойю подозрений , и мы оба проваливаемся в молчание и бредем к машине, которая оказывается прекрасным виноградного цвета новехоньким сияющим “джипстером” со всем обмундированием, и все золотое восссоединение вырождается по сути в кодину лекцию о том, почему машина такая клевая (технические подробности), и он даже покрикивает, чтобы я поторапливался с коралловыми воротами: “ Не могу ждать здесь весь день, хор хор хор”.
      Но суть не в том, это я о “травяной паранойе”, хотя может и в том – Я сто лет назад с этим завязал, потому что она меня с ума сводит – Но мы тем временем медленно рулим к хижине, а Эвелин и жена Пата познакомились и завели разговор на женские темы, и мы с МакЛиаром и Коди беседуем за столом, планируя вылезти с детьми на пляж на экскурсию.
      И вот Эвелин здесь, а я годами не имел возможности поговорить с ней; о старинные деньки, когда мы допоздна засиживались у камина, как уже говорилось, обсуждая душевные качества Коди, Коди то да Коди се, было слышно, как это имя звенит под крышами Америки от побережья до побережья, вплоть до того, что можно было расслышать, чтo его женщины говорят о нем, всегда произнося «Коди» с ноткой страдания в голосе, что однако заключало в себе долю девичьего удовольствия на предмет «поныть», «Коди надо бы научиться контролировать свою неуемную силу» и Коди «всегда будет до такой степени развивать свои безобидные „лжи“, что они превратятся в обидные», а если верить Ирвину Гардену, кодины женщины всегда обсуждали в своих трансконтинентальных телефонных разговорах его член (очень даже возможно).
      Поскольку он был в чудовищной степени устремлен к абсолютному слиянию со своей женщиной, вплоть до того момента, когда они кончали вместе, слившись в одну конвульсивную спрутообразную массу из душ и слез и fellatio и схем отелей и беготни «в» и «из» автомобилей и дверей и великого кризиса в сердце ночи, уау, такой псих, что на могиле можно когда-нибудь написать: «Он Жил, Он Потел» – Компромиссы не для Коди – Несмотря на то, что сейчас, как я уже сказал, он капельку приструнен, и чуть наскучил ему этот мир после грязного несправедливого его ареста и приговора, и он словно бы попритих и пустился в пространнейшие объяснения по поводу каждой своей мысли на благо всем собравшимся в комнате, натягивая одновременно носки или собирая в кучу бумаги перед отъездом, сейчас он просто щелчком отправляет их в сторону, не боясь помять – Иезуит за работой – Впрочем, я помню один момент в хижине совершенно в стиле Коди: запутанный и исполненный одновременно миллиона тонкостей, словно бы все Творение распустилось внезапно, как цветок, и тут же вновь свернулось: в ту минуту, когда прелестная малютка ангел дочурка Пат подходит, чтобы вручить мне крошечный цветочек («Это тебе», обращается она прямо ко мне) ( почему-то бедная уверена, что я нуждаюсь в цветочке, или может ее мама научила ради какой-нибудь очаровательной затеи, для украшения, например) Коди яростно объясняет маленькому своему Тому: «Твоя правая рука никогда не должна знать, что делает левая», и в этот момент я пытаюсь сомкнуть пальцы вокруг невероятно маленького цветка, но он так мал, что я даже не могу сделать это, не могу почувствовать его, вижу и то едва, в самом деле такой маленький цветочек могла найти только такая маленькая девочка, и я взглядываю на Коди, наставляющего Тима и, в том числе чтобы произвести впечатление на Эвелин, которая смотрит на меня, провозглашаю : «Никогда левая рука не должна знать, что делает правая, хотя правая не может даже взять этот цветок», а Коди только посматривает в мою сторону : «Аха, аха».
      Таким образом, то что начиналось как великое священное воссоединение и удивительная райская вечеринка, вырождается во множество выпендрежных разговоров, на самом деле, по крайней мере с моей стороны, но когда я добираюсь до бутылки, мне легчает, и мы все вместе отправляемся на пляж – Мы с Эвелин идем впереди, а когда тропка сужается, я обгоняю ее и иду, как индеец, чтобы показать, каким индейцем я был все лето – Я порываюсь обо всем ей рассказать – «Видишь тот лесок, когда-нибудь ты от удивления из туфелек выскочишь, увидев мирно стоящего там мула с клочьями гривы вокруг лба, как у Руфи, большого задумчивого библейского мула, или может вон там, или здесь, а на мост глянь-ка, ну-ка что ты об этом скажешь?» – Все дети зачарованы останками автомобиля, перевернутого вверх дном – В какой-то момент я сижу на песке, в то время как Коди повторяет след в след мой путь, и я говорю ему, имитируя манеру Уоллеса Бири, скребя подмышки: «Чтоб ему подохнуть этому парню в Долине Смерти „(последние строки великого фильма „Караван двадцати“), и Коди отвечает: „Так точно, ежели кто-то и может сымитировать старину Уоллеса Бири, именно так надо это делать, у тебя то самое достоинство было в голосе, «Чтоб ему подохнуть, этому парню в Долине Смерти“, хии хии да“, но он спешит продолжить разговор с женой МакЛиара.
      Странная печальная бессвязность, с которой семейства и тому подобный народ разбредаются по пляжу и рассеянно смотрят на море, совершенно дезорганизованные и грустные, словно на пикнике – В какой-то момент я рассказываю Эвелин, что в один прекрасный день может запросто прикатить приливная волна с Гавай, и в таком случае мы бы за многие мили увидели огромную стену ужасной воды и: «Слушай, придется ведь потрудиться, чтобы убежать и вскарабкаться на те утесы, а?», но Коди слышит это и говорит: «Что?», и я отвечаю: «Она смыла бы нас всех и отнесла бы в Салинас, спорить готов», а Коди говорит : «Что? новый джип? Я возвращаюсь и еду кататься» (пример его странного юмора).
      «Как может дождь сюда прийти?» – Вопрошаю я Эвелин, чтобы продемонстрировать, какой я великий поэт – Она по-настоящему меня любит, когда-то свое время она любила меня как мужа, некоторое время у нее было два мужа, Коди и я, мы были замечательной семьей, пока Коди в конце концов не возревновал, или может быть это я возревновал, сумасшедшее время, когда я весь чумазый приходил с железной дороги со своей лампой в конце рабочего дня и в тот момент, когда я входил, к моей пузырящейся радости, он спешил по звонку, так что новый муж Эвелин заступал свою смену, а когда в свою очередь Коди возвращался домой на рассвете, весь чумазый, к его пузырящейся радости, дзинь, звонит телефон, и служащий депо вызывает меня, и я срываюсь на работу, и оба мы посменно используем один и тот же старый кланкер – И Эвелин всегда настаивает на том, что мы с ней созданы друг для друга, но такова уж ее «карма», служить Коди в этой жизни, и я верю этому, и верю в то, что она любит его, тоже, но она говорит: «Я заполучу тебя, Джек, в другой жизни… И ты будешь очень счастлив» – «Что?», ору я в шутку, «я буду бегать по вечным коридорам „кармы“, удирая от твоего „эй“?» – «Чтобы избавиться от меня, тебе потребуется вечность», добавляет она печально, что заставляет меня ревновать, мне хотелось бы, чтобы она сказала, что мне вообще от нее не избавиться – Я хочу вечно бежать, пока не поймаю ее.
      «Ах, Джек», говорит она на пляже, обнимая меня одной рукой, «так прекрасно видеть тебя вновь,о если бы мы снова могли ужинать в тишине все вместе домашней пиццей и смотреть ТВ, у тебя теперь столько друзей и обязательств, это грустно, и ты пьешь и все такое, почему бы тебе не приехать к нам на время отдохнуть» – «Приеду» – Но Рон Блейк аж весь красный из-за Эвелин и все танцует с водорослями, чтобы произвести на нее впечатление, он даже попросил меня спросить у Коди, нельзя ли ему немножко побыть наедине с Эвелин, «Вперед, парень», ответил Коди.
      На самом деле, истощив свой запас ликера, Рон получает возможность побыть наедине с Эвелин, пока мы с Коди и детьми в одной машине и МакЛиары всей семьей в другой отправляемся в Монтерей, чтобы затариться на всю ночь и заодно сигарет купить – Эвелин и Рон разжигают на пляже костер в ожидании нас – В пути Тимми говорит папе: «Надо было маму взять с собой, у нее штаны вымокли на пляже» – «Сейчас они уже наверное дымятся», сухо выдает Коди очередную свою шуточку, пока машина скачет по ужасной грязной дороге в каньоне, как в кино спасаются от погони в горах, бедных МакЛиаров мы оставили далеко позади – Когда Коди подъезжает к узкому опасному повороту, и смерть в упор взглядывает на нас из этой дыры, он объезжает поворот со словами: «Чтобы в горах ездить, парень, надо дурака-то не валять, дорога-то не двигается, это мы можем по ней двигаться» – И мы выезжаем на шоссе и летим в Монтерей в сумраке Биг Сюра, где среди тускло мерцающих пенных скал слышен плач тюленей.
 
      24
      МакЛиар демонстрирует в нашем летнем лагере еще одну грань своей привлекательной, но вяло-«декадентской» рэмбoподобной личности, появившись в гостиной с чертовым ЯСТРЕБОМ на плече – Это между прочим его ручной ястреб, он черен, как ночь, и сидит там на плече, мерзко склевывая кусок гамбургера, который тот подносит ему – На самом деле эта картинка так редкостно поэтична, МакЛиар, чья поэзия совсем как черный ястреб, он всегда пишет о темноте, о сумраке, о темных спальнях, шевелящихся занавесках, химически –огненных темных подушках, о любви в химически-огненной красной тьме и описывает все это в прекрасных долгих строках, которые отрывисто, но при этом как-то очень удачно заполняют страницу – Прекрасный Ястреб МакЛиар, и я вдруг выкрикиваю: «Теперь я знаю твое имя! Это М'лиар! М'лиар – охотник с шотландских холмов со своим ястребом на плече, который готов сойти с ума и поднять бурю из его белых волос» – Или еще какую-то глупость в таком духе, ведь так хорошо теперь, когда привезли еще вина – Время возвращаться в хижину и промчаться по темному шоссе, как только Коди умеет (лучше даже, чем Дейв Вейн, хотя с тем чувствуешь себя в большей безопасности, зато Коди позволяет вкусить гибельный восторг, летя в ночи, буквально слетая с колес, и не потому что он потерял контроль над машиной, просто чувствуется, что машина сейчас взмоет к Небесам, или по крайней мере к тому, что русские называют «Темным космосом», гулко рвется воздух за стеклами, когда Коди летит вдоль белой линии в ночи, с Дейвом Вейном все – разговор и гладкое плавание, с Коди все – кризис, если не сказать хуже) – И сейчас он говорит мне: «Не только сегодня, но и в другие дни с ребятами, эта маклиарова красавица здесь, уау, в этих тугих голубых джинсах, я рыдал под деревом чтобы посмотреть на такую штучку типа невинную, хуу, так вот старина, я расскажу тебе, что мы будем делать: завтра мы все возвращаемся в Лос-Гатос всей семьей и оставляем Эвелин и детей дома после игры „Освищи мошенника“, которую мы все посмотрим в семь –„ – „Что?“ – „Это игра, –говорит он, имитируя вдруг устало скулящий голос старухи из комитета"ПТА“,– идешь и садишься, и появляется старинная 1910-х годов игра о мошенниках, просрочивающих закладную, усы, знаешь, ситцевые прорехи, можно сидеть, понимаешь, и поносить мошенника на чем свет стоит, даже непристойности кричать или что там не знаю – Но это мир Эвелин, знаешь, она все обустраивает, и именно это она затеяла, пока я сидел, и как мне на это скупиться, на самом деле я словечка не могу ввернуть, когда ты отец семейства, и тебя сопровождает маленькая женщина, да и детям это нравится, после этого пункта и после того, как ты обругаешь мошенника, мы оставим их дома и уж потом, старина“, мы летим в машине быстрее ветра, ястреб черен, как ночь, и сидит прочно, вместо того, чтобы от усердия потирать руки,"мы с тобой мчимся в Бэй Шор, и ты как обычно будешь задавать свои глупые почти оклахомские пьяные вопросы, „Эй Коди (скулит как старый пьянчуга) мы к'ажется подъезжаем к Берлингему, так что ли?“, и ты как всегда не прав, хии хии, старый сумасшедший глупый еб…й старина Джек, потом мы закатываем в Город и еб….м прямо к моей милой старушке Вилламин с которой я хочу чтоб ты познакомился, ввиду того, что и я хочу, чтобы ты прикололся, потому что она К ТЕБЕ приколется, мой дорогой старина сукинсын Джек, и я собираюсь оставить вас двоих голубков вместе до конца ваших дней, можешь жить там и просто наслаждаться этой бескрышной малюткой, потому что кроме того» (теперь он взял деловой тон) «я хочу, чтоб она, насколько это возможно, врубилась в то, что ты расскажешь ей о том, что ты ЗНАЕШЬ, слышишь меня? Она моя сердечная подруга и наперсница и женщина, и я хочу, чтобы она была счастлива и училась» – «Как она выглядит?», спрашиваю я грубо – И вижу гримасу на его лице, он на самом деле меня знает: «Ах, ну она выглядит хорошо, у нее маленькое сумасшедшее тело, вот и все что я скажу, и в постели она абсолютно первая и единственная и последняя возможная величайшая из всех» – Это существо еще одно из длинной цепочки случаев, когда Коди преподносит меня в качестве подручного ухажера своим красоткам, так чтобы все завязалось в один узел, он любит меня как настоящий брат, и даже больше, иногда он раздражается на меня, особенно когда я мямлю и парюсь с бутылкой или тогда, когда я чуть не сорвал коробку передач, забыв, что я за рулем, в тот раз я на самом деле напомнил ему его пьянчугу отца, но фантастично то, что ОН напоминает МНЕ МОЕГО отца, так что между нами существует эта странная вечная отеческая связь, которая все продолжается и продолжается, иногда со слезами на глазах, я запросто могу думать о Коди и чуть не плакать, а иногда вижу в его глазах то же слезное выражение, когда он смотрит на меня – Он напоминает мне отца потому, что слишком спешит и торопится и набивает карманы бумагами с ипподрома и документами и карандашами, и оба мы готовы продолжить исполнение некой ночной миссии, к которой он приступает с такой абсолютной серьезностью, словно эта поездка последняя из всех, но заканчивается она всегда веселым бессмысленным приключением в стиле братьев Маркс, что заставляет меня еще больше любить его (и отца тоже) – Вот так вот – И в конце концов когда я описал все это в книге («На дороге»), я забыл упомянуть еще о двух важных вещах, что оба мы воспитывались как набожные католики, и это сближает нас, хотя мы никогда не обсуждаем такие вопросы, это просто в нас заложено, и во-вторых и в-главных, та странная вещь: когда мы делили другую девушку (Мэрилу или, вернее, назовем ее Джоанна), и Коди тогда заявил: «Вот так мы и будем, ты и я, двойной муж, позже у нас будет целый гаррееем и кучи гаремов, парень, и мы назовем нас, вернее"(дрожит)"себя Дулуомерей, понимаешь: Дулуоз и Померей, дулуомерей, понимаешь, хии хии хии», несмотря на то, что тогда он был моложе и глупее, это показывает, как он ко мне относился: нечто новое в мире, когда мужчины могут быть ангелоподобными друзьями и при этом не гомосексуалистами и не дерутся из-за женщин – Но увы, единственное, из-за чего мы дрались, были деньги, или вот глупейший случай, когда мы подрались из-за марихуаны, когда делили ее на доли ножом и дошли до середины страницы, я тогда заявил, что хочу часть пыльцы себе, и он заорал: «Наш договор на пыльцу не распространяется!», и убирает все себе в карман и гордо встает весь покрасневший, и я вскакиваю и пакуюсь и заявляю, что уезжаю, и Эвелин собирается подвезти меня в Сити, но машина не заводится (давно это было), так что Коди, весь красный и сумасшедший и уже смущенный, вынужден толкать нас в драндулете, так мы движемся по бульвару Сан-Хосе, а Коди сзади толкает нас и везет он нас не для того, чтобы мы завелись, а чтобы наказать меня за жадность, и уезжать мне не следует – Фактически, он заходит сзади и нападает, ну просто толкается – В финале ночи я мертвецки пьян на полу у Мэла Дамлетта в Норт Бич – И в любом случае наша проблема, проблема двух самых продвинутых друзей в мире, которые все еще дерутся из-за денег, как говорит Джульен в Нью-Йорке, означает то, что: «Деньги это единственное, из-за чего канаки всегда дерутся, и оклахомцы тоже, я думаю», а сам Джульен, я предполагаю, воображает себя доблестным шотландцем, который дерется исключительно за честь (несмотря на это я говорю ему:» Ах Вы, шотландец, засуньте-ка свое чистоплюйство в свой карман для часов).
      Lacrimae rerum, слезы вещей, годы за спиной у нас с Коди, всегда я так говорю «мы с Коди», а не «Коди и я» или что-нибудь в этом духе, и Ирвин наблюдает сейчас за нами сквозь мировую ночь, ощущая вкус чуда на угрюмых губах, и говорит: «Ах ангелы Запада, Друзья по Раю», и пишет письма, спрашивая: «Ну что, какие новости, видения, споры, нежные соглашения?», и так далее.
      В ту ночь дети так и засыпают в машине, поскольку боятся темных дремучих лесов, а я сплю в спальнике у ручья, и наутро все мы отправляемся в Лос Гатос на шоу о «мошенниках» – Неудовлетворенный Рон печально глядит на Эвелин, очевидно, она его отвергла, судя по ее обращенным ко мне словам (и я не виню ее): «Ужас как Коди достает меня с мужиками, в конце концов, должна же я иметь возможность сама выбирать» (но она смеется, потому что это смешно, смешно и то, как озабоченно и беспокойно допытывается Коди, действительно ли это то, чего она хочет, а хочет она совсем не этого) – «По крайней мере не с отъявленными бродягами», говорю я, чтобы усугубить веселье – Она: «Кроме того, мне уже тошно, от всей этой сексуальной возни, это все, о чем они говорят, его друзья, вот они все готовы творить добро на пару с Господом Богом, и все, о чем они думают, это задницы – вот почему я так с тобой отдыхаю», добавляет она – «Но не так хорошо, как со всеми этими? эй!» – Таковы уж мои отношения с Эвелин, мы настоящие приятели и можем надо всем подшучивать, даже в первый вечер, когда я встретил ее в Денвере в 1947, когда мы танцевали, а Коди с тревогой наблюдал, мы были настоящей романтической парой, и иногда я содрогаюсь при мысли о звездной тайне, о том как она СОБИРАЕТСЯ заполучить меня в будущей жизни, уау – И я искренне верю в это мое спасение, тоже.
      Впереди долгий путь.
 
      25
      Дурацкая идиотская игра «Освищи мошенника» сама по себе ничего, как только мы въезжаем на «сцену» с курятниками и палатками, имитирующими стиль старых добрых вестернов, где на входе стоит огромный толстый шериф с двумя шестизарядными револьверами, Коди говорит: «Это чтобы придать яркости», но я пьян и, пока все выгружаются из машины, подхожу к шерифу и начинаю рассказывать ему южный анекдот (фактически, это сюжет рассказа Эрскина Калуэлла), который он выслушивает с глупой улыбкой на лице, или скорее с выражением как у палача или констебля-южанина, слушающего разговор янки – Так что естественно позже я удивлен, когда мы заходим в симпатичный старинный западный салун, и дети начинают барабанить по клавишам старого пианино, и я присоединяюсь к ним с громогласными аккордами из Стравинского, и появляется толстяк-шериф с двумя пушками и заявляет механическим голосом, как в телевизионных вестернах: «На этом пианино нельзя играть» – Обернувшись к Эвелин, я с удивлением узнаю, что он чертов владелец всего этого, и если он говорит, что играть на пианино нельзя, по закону я ничего не могу поделать – Кроме того, револьверы заряжены – Он удаляется, чтобы сыграть роль – А я, чтобы оторваться от совместного с детьми веселого терзания пианино и взглянуть в жуткое мертвое лицо ужаса отрицания, вскакиваю и говорю: «Нормально, к черту все, я уезжаю» , и Коди провожает меня до машины, где я отпиваю еще белого портвейна – «Давай отсюда к черту выбираться», говорю – «Я уже думал об этом», отвечает Коди,» и уже договорился с директором игры о том, что он доставит домой Эвелин с детьми, так что мы едем в Сити прямо сейчас» – «Круто!» – «И я уже сказал Эвелин, что мы сваливаем, так что поехали».
      «Извини, Коди, что я сорвал вашу семейную вечеринку» – «Нет-нет», возражает он, «Парень, я должен был приехать, понимаешь, и изобразить муженька и папашу, и ты знаешь, я дал обещание и я должен был делать вид, но это засада» – И чтобы продемонстрировать, насколько это засада, мы скатываемся по дороге, в один миг обогнав шесть машин – «И я РАД, что это случилось, поскольку это дало нам предлог, хии хии, смешно, знаешь, убраться отсюда, я как раз искал предлог, когда это случилось, этот старый пердун сумасшедший, знаешь! знаешь, он миллионер! Я говорил с ним, с этим недоумком, и радуйся, что тебе не пришлось болтаться там в ожидании шоу, парень, а эта ПУБЛИКА, о, ух, пожалуй, лучше оказаться в Сан-Квентине, но вперед, сын мой!»
      И вновь, как в старину, мы мчимся вдвоем на машине ночью вдоль линии шоссе, навстречу чему-то необычайному, и даже не знаем чему именно, особенно на этот раз – Эта белая линия вливается в крыло автомобиля, как беспокойная нетерпеливая электрическая дрожь, вибрирующая в ночи, и как иногда прекрасно огибает она одно крыло машины или другое, когда он плавно уклоняется для обгона или еще для чего-нибудь, избегая столкновения или что-нибудь в этом роде – И как прекрасно он покидает и вновь занимает различные линии великого бейшорского шоссе, почти без усилий и абсолютно незаметно и безошибочно обгоняя машины слева и справа, из которых на нас поглядывают с тревогой, хотя он единственный на этой дороге, кто знает, как надо вести машину – Голубая пыль окутала мир Калифорнии – Фриско поблескивает впереди – По радио передают ритм-энд-блюз, а мы передаем косяк туда и обратно в сосредоточенной тишине, оба глядим вперед, настолько занятые своими важными мыслями, что уже не можем ими обмениваться, а если бы и отважились, это заняло бы миллионы лет и миллиарды книг – Слишком поздно, слишком поздно, история всего, что мы наблюдали, вместе и порознь, сама превратилась в библиотеку – Все выше громоздятся полки – Они полны таинственных свидетельств и свидетельств Мглы – В каждой спрятанной, изошедшей, изнемогшей норе сознание свернулось, и нет больше выражения нашим теперешним мыслям не говоря уже о старых – Мощный гениальный ум Коди, ум величайшего писателя, заявляю вам, из всех, которых когда-либо знал мир, если бы он снова стал писать, как когда-то – Так ужасно, что мы оба сидим тут, вздыхая – «Нет, единственное, что я написал», говорит он, «это несколько писем к Вильямине, на самом деле всего несколько, она получила их перевязанными лентой, я вычислил: если я попытаюсь написать книгу или еще что, или прозу или еще что, они отнимут у меня на выходе, так что я писал ей письма, по три в неделю в течение двух лет – и проблема, конечно, как я уже говорил, и как ты уже миллион раз слышал, в том что сознание летит и уносится ввысь, и ни у кого нет ш – о черт, не хочу об этом говорить» – Кроме того, взглянув на него, я вижу, что ему неинтересно становиться писателем, поскольку жизнь для него так священна, что ничего больше не требуется, только живи, а писать это рефлексия, или вроде царапины на поверхности – Но если бы он мог! Если бы он стал! и я качу по Калифорнии за многие мили от дома, где похоронен мой бедный кот, и мама горюет, и вот о чем я думаю.
      Любовь к миру всегда наполняет меня гордостью – Ненавидеть слишком легко – Ну вот я и льщу себе, проклиная способность к глупейшей ненависти, какую я когда-либо испытывал.
 
      26
      Несмотря на то, что сказал Коди, я очень хорошо понимаю, что на самом деле вечер посвящен тому, чтобы вместе поехать к Билли, чтобы она могла насладиться знакомством со мной (после того, как наслушалась обо мне от него и прочла мои книги и т.д.), и на самом деле Коди уже посовещался с Эвелин насчет того, чтобы мне пожить у них в Лос-Гатосе месяцок, ночуя, как в старину, в спальнике на заднем дворе, не потому что они не хотят, чтобы я спал в доме, а по собственному желанию, ведь это так прекрасно спать под звездами, и я смогу тогда не мешаться под ногами, когда они утром будут собираться на работу и в школу – В полдень они будут видеть, как я ковыляю по полю за домом, зевая в ожидании кофе – И я согласен на это, то есть это то, чего я хочу, и это мой план – но когда мы взлетаем по ступенькам Вильямины и врываемся в этот аккуратный, уютно обустроенный притончик с аквариумом и золотыми рыбками, с книгами и странными безделушками, и уютной кухней, блистающей чистотой, а вот и сама Билли, блондинка, и брови дугой, совсем как у белокурого Джульена, у которого тоже брови дугой, и я восклицаю: «Это Джульен, ей-богу Джульен!"(на тот момент я пьян, ведь мы, как в старину, подобрали старого хичхайкера и купили ему бутылку, и еще одну я захватил для себя, на самом деле никогда не забуду старика Джо Игната, потому что он сказал, что он русский, и имя его старинное русское, а когда я записал наши имена, он сказал, что мое имя тоже старинное русское) (хотя вообще-то оно бретонское) (и еще он рассказал, что его побили неизвестно за что молодые негры в общественном туалете, и Коди задыхается от изумления и объясняет мне: „Я знал таких негров, которые избивают стариков, в Сан-Квентине их называли „Сильнорукие“, они держатся в стороне от остальных заключенных, все до одного негры и, кажется, единственное их желание, это избить старого беззащитного человека, он абсолютную правду говорит“ – „А зачем они так делают?“ – „Эх, парень, не знаю, просто хотят наброситься на старика, который не может сдачи дать, и просто бить его и бить, пока тот не издохнет“, и о ужас мира, который познал Коди, когда ничего уже не исправишь) – И теперь мы сидим с Билли в ее норке, за окном вновь мерцают огни большого города, ах Урби и Рим, снова мир, и у нее сумасшедшие синие глаза, брови дугой, интеллигентное лицо, прямо как у Джульена, я все повторяю: „Джульен, черт возьми!“, и даже сквозь пьяный туман замечаю взволнованный трепет в глазах Коди – Дело в том, что мы с Билли набросились друг на друга, как сумасшедшие, прямо здесь, на глазах у Коди, так что когда он поднимается и сообщает, что едет обратно в Лос-Гатос, чтобы немного отоспаться перед работой, уже совершенно ясно, что я остаюсь там, где стою, не только на ночь, но на недели, месяцы, годы.
      Бедный Коди – Хотя вы видели, я уже объяснял, почему на самом деле подсознательно именно этого он хочет, но никогда на это не согласится и вечно изобретает всякие поводы, чтобы обозлиться на меня и обозвать сволочью – Однако рядом с Коди я вижу Билли, готовую быть в этой одинокой ночи весьма общительным необычным приятелем, и мне в самом деле НУЖНО немного побыть с ней – И фактически, мы на пару с Билли объясняем Коди, почему – Но ничего дурного, левого и враждебного во всем этом нет, это просто странная невинность, спонтанный взрыв любви, и Коди понимает это лучше кого-либо другого, так что он уезжает в полночь, обещая вернуться завтра вечером, и вдруг я оказываюсь наедине с очаровательной женщиной, и мы проводим время за грустными разговорами, сидя по-турецки, глядя друг на друга, на полу среди беспорядка книг и бутылок.
      Сейчас воспоминания о том, как уютна и чиста и очаровательна была ее квартирка в тот первый вечер, вызывают во мне угрызения совести и раскаяние – Кресло возле аквариума с золотыми рыбками, которым я быстро завладел и по-стариковски сидел там, в течение целой недели, постоянно цедя портвейн, кухня с разумно подобранными специями и яйцами в холодильнике, плюс бедный биллин сынишка, спящий в отлично обставленной комнатке в глубине дома (ребенок от ее больного мужа, который тоже был железнодорожником) – Эллиот звали ребенка, и я увидел его только позже в ту ночь – А она, держа в руке толстую пачку писем Коди из Сан-Квентина, пускается в теории о Коди и вечности, но все, что я могу, это повторять, отрываясь от бутылки: «Джульен, ты слишком много говоришь! Джульен, Джульен, Боже мой, кто бы мог подумать, что я столкнусь с женщиной, похожей на Джульена… ты похожа на Джульена, но ты не Джульен и в довершение всего ты женщина, как чертовски странно» – Ей фактически приходится уложить меня в постель, пьяного – Но только после того, как мы впервые чудеснейшим образом предались любви, и все, что Коди говорил о ней, было абсолютной правдой – Но главное, несмотря на то, что она была похожа на Джульена и обладала перевязанной пачкой длинных печальных абстрактных писем Коди о карме и уходила по утрам зарабатывать деньги в качестве модели, сотню в неделю, у нее был самый мелодичный прекрасный и грустный голос, который я когда-либо слышал – Говорит-то она все больше глупости, поскольку образование ее базируется на настоящей калифорнийской истерии, вроде как у прежней подружки Коди, Розмари, которая тоже была стройна и белокура и говорила все какими-то абстракциями – (Например: «Я думала, что могу сделать что-нибудь, чтобы смягчить противоречие между имманентной и универсальной этикой, которое казалось мне моей проблемой, и я пыталась справиться с этим с помощью терапии, типа: любая эволюция предполагает некоторую запутанность, и все в таком духе я мыслила», и я вздыхаю, но иногда она говорит нечто интересное: «Пока Коди был в тюрьме, главным моим занятием было молиться за него, так весь день проходил, немного мы занимались этим вместе, каждый вечер с 9 до 9:09, но сейчас его здесь нет, и происходит что-то еще, я даже не знаю что… но я уверена, мы способствовали буре, когда в каком-то отношении трансцендировали время, поэтому и отстаем во всех остальных…») – Но всю для-меня-неважную и неинтересную чепуху о каналах и людях, которые либо открытые каналы, либо закрытые каналы, и о Коди как о большом открытом канале, изливающем Небесам весь свой священный пыл, я тоже не помню, или судьбы, вздохи, бескрышность всего этого, звезды освещают их бедные головы, в то время как они переводят дыхание, чтобы объяснять настоящую чепуху – Как и письма к ней (я взглянул на них) все о том, как они встретились, и их души столкнулись в этом измерении, повинуясь неосуществленной на другой планете и в другом измерении карме, которая…, и теперь они должны быть готовы к тому, чтобы взять на себя эту громадную ответственность, найти меру тому да сему, я даже не хочу входить в подробности – Потому что кроме всего прочего, дело в том, что когда Вильямина говорит со мной, мне крайне скучно, и интересует меня лишь печальная музыка ее голоса и то странное обстоятельство (очевидно тоже кармическое), что она похожа на беднягу Джульена.
      Голос ее это главное – Она говорит с разбитым сердцем – Ее голос звучит тоскующей лютней, словно погибшее сердце и еще мелодично, как в заброшенной шахте, иногда это трудно выносить, как того фантастического футуристического певца Джерри Сазерна из ночного клуба, он вступает в пятно света вокруг микрофона в Лас Вегасе, и ему даже петь не надо, достаточно просто заговорить, чтобы мужчины начали вздыхать, а женщины, кажется, изумляться (если они вообще способны изумляться) – Так что когда она пытается объяснить мне всю эту чепуху (эту философию ее и Коди и нового приятеля Коди, Перри, нагрянувшего на следующий день), я просто сижу и дивлюсь и гляжу на ее губы, размышляя, откуда и почему исходит эта красота – И заканчивается это, конечно же, нежным соитием – Маленькая блондинка посвящена во все тонкости любовного дела и нежно сочувствует и даже слишком нежно, так что к рассвету мы уже собираемся пожениться и улететь на неделю в Мехико – На самом деле сейчас я прямо как наяву это вижу: грандиозная двойная свадьба с Коди и Эвелин.
      Она ведь великий враг Эвелин – Ее не устраивает быть просто любовницей и любовью Коди, она хочет взять верх и уложить Эвелин на лопатки и отобрать Коди навсегда, и чтобы добиться этого, она готова даже на безысходную небесно-глубокую любовную связь со стариной Джеком (таким же старым) – Когда слышишь их разговоры о Коди, разница между ней и Эвелин исчезает, только в случае с Эвелин они всегда завораживающе для меня интересны – Билли же просто утомляет, хотя, конечно, ей я этого не скажу – Эвелин все еще чемпион, и мне любопытно насчет Коди.
      О эти взлеты и падения и плутовство женщин, блондинок, все это в великом магическом «Городе Гандхарв» Сан-Франциско, и сам я наедине с одной из них на волшебном коврике, ух, сначала это конечно великая радость, новый великий ослепительный взрыв опыта – Все наяву, я есмь, что впереди – Ведь с печальной мелодичной Билли в объятиях я сам становлюсь Билли, Билли и Билли, рука в руке, о прекрасно, и Коди в некотором роде благословил нас, мы устремляемся к облакам нежной любви и надежды Гендхиз-хана, и безумец тот, кто этого не испытал – Поскольку новая любовь всегда дарит надежду, увенчивает иррациональное смертельное одиночество, я постиг его (ужас земной пустоты), когда сделал глубокий полный йода смертельный вдох на побережье Биг Сюра, и теперь вознагражден и осенен осанной и вознесен, как священная урна, к Небесам посредством самогo освобождения от одежд и от дисгармонии ума и тел в невыразимо нервно печальном восторге любви – И не позволяйте старым отсталым идиотам уверить вас в обратном, и к тому же никто в мире никогда просто не осмелится написать правдивую историю любви, это ужасно, нам не отделаться от на пятьдесят процентов неполной литературы и драматургии – Лежим губы к губам, поцелуй к поцелую в мягкой тьме, чресла к чреслам, окруженные невероятной нежностью, так далеко от всех наших странных ментальных абстракций, что непонятно становится, почему люди приписывают Богу антисексуальность – Тайная подпольная истина безумного желания прячется под решетками и свалками по всему миру, никогда не упоминаемая в газетах, хромоного и как мозоль описанная сочинителями и фальшиво нарисованная художниками, ох, просто слушай вагнеровских «Тристана и Изольду» и думай о нем и его обнаженной возлюбленной красавице под опавшими листьями в баварских полях.
      Как все-таки странно, и то, что происходило все эти недели, все эти уходы и возвращения и страдания в Сити и Сюре, все теперь так рационально нагромоздилось, словно гигантская конструкция, из которой можно выстроить вышку, которая позволила бы мне неловко нырнуть в душу Билли, и стало быть на что жаловаться?
      Посреди ночи она отправляется за своим четырехлетним сынишкой, чтобы продемонстрировать его духовную красоту – Он один из самых таинственных людей, которых я когда-либо встречал – У него огромные влажные карие глаза, очень красивые, и он ненавидит всех, кто приближается к его матери, и все время задает ей вопросы: «Почему ты с ним? Почему он здесь, кто он?», или: «Почему на улице темно?», или «Почему вчера солнце светило?», или еще что-нибудь, он просто обо всем спрашивает, и она с совершенным восторгом и терпением отвечает на каждый вопрос, пока я не заявляю: «Он тебя не достал со всеми этими вопросами? Почему бы ему не мурлыкать и не валять дурака, как делают все дети, он вертится у тебя на коленях, спрашивая ОБО ВСЕМ, слушай, почему ты не дашь ему просто песню спеть?» – «Она отвечает: „Я отвечаю ему потому, может быть, что ожидаю его следующего вопроса, все, о чем он спрашивает и говорит, это очень важно и касается Абсолюта, по которому я, может быть, тоскую“ – „Что ты имеешь в виду под Абсолютом?“ – „Ты сам сказал, Абсолют есть все“, но, конечно, она права, и я понимаю, что в своей грязной старой душе я уже завидую Эллиоту.
 
      27
      Полагаю, циновка ночи позволяет родиться вздохам славной божественной любви, хотя с другой стороны, это несколько скучно, и мы оба смеемся, обсуждая сей факт – В ту первую ночь мы не спим до самого рассвета, обсуждая все книги, и Коди во всех деталях, и меня во всех деталях, и ее во всех деталях, и Эвелин во всех деталях, и философии, и религии, и Абсолют, и в конце концов я шепчу ей стихи – Бедняжке надо вставать и идти на работу, на том и засыпаю пьяный – А она готовит свой аккуратненький завтрак, сбывает Эллиота на руки дневной няне, а я просыпаюсь один в час дня и делаю глоток вина и залезаю с книжкой в горячую ванну – Все время звонит телефон, все включая Монсанто и Фагана и МакЛиара и Мунмэна каким-то образом вычислили мое местонахождение и телефонный номер, хотя никто из них прежде не был знаком с Билли и даже не видел ее ни разу – Я с ужасом представляю себе, как будет взбешен Коди, из-за того, что его тайная жизнь стала достоянием общественности.
      Но тут появляется Перри – Так же как у меня, у Перри странная братская связь с Коди, благодаря которой он является конфидентом и иногда любовником кодиных девушек – И я понимаю, почему – Он очень похож на меня, только моложе и выглядит как я, когда мы с Коди впервые встретились, но дело даже не в том, это буйная потерянная мятежная душа, только что из соледадской тюрьмы за попытку ограбления, с мальчишеским лицом и спадающими на него черными волосами и в то же время с мощными мускулистыми руками, которые, я подозреваю, человека могут надвое переломить – И имя у него странное, Перри Иторбайд, я тут же говорю: « Я знаю, ты – баск» – «Баск? Правда? Никогда бы не подумал! Давай позвоним по межгороду моей матери в Юту и скажем!» – И он звонит своей матери, за счет Билли, а я с бутылкой портвейна в одной руке и окурком в зубах разговариваю с матерью баскского экс-зека в Юте, сообщая ей, вернее уверяя ее: «Да, я думаю, это баскское имя» – Она спрашивает: «Эй, что вы говорите? Кто вы?» – И Перри улыбается весь при счастьи – Очень странный парнишка – Лишь в далеком прошлом моей литературной жизни я встретил такого же бандита, повидавшего не одну тюрьму, и с такими же стальными ручищами и лихорадочным беспокойством, которое пугает правителей и заставляет бледнеть чиновников, вот почему они все время держат таких в тюрьме – Да, но при этом именно в них всегда нуждается страна в случае очередной войнушки, затеянной стареющим правителем – На самом деле это очень опасный персонаж, Перри, потому что хотя я и ценю высоко его поэтическую душу и все такое, я понимаю, глядя на него, что он способен покалечить и даже убить ради идеи или, может быть, из-за любви.
      Какие-то его собственные друзья звонят в дверь Билли, кажется, все знают, что я здесь, они входят, это странные негры-анархисты и бывшие зеки, напоминает банду, я начинаю волноваться – Словно шайка мудрецов, негры пылки, и сумасшедши, и умны, но у всех у них те же мускулистые руки и отметины тюрьмы, и при этом говорят они так, как если бы конечная судьба мира зависела от их слов – Трудно объяснять (и все-таки продолжу).
      Интересно, может это подпольная команда энтузиастов, Билли и ее бандиты со всей этой фантастической белибердой о духовных вопросах, хотя я понимаю, что еще прежде в Сан-Франциско заметил, род эфемерной истерии, которая таится в воздухе под крышами, поражает определенные слои населения и всегда ведет к суициду и увечьям – Я просто невинный печальный любитель помедитировать и «Невежда» среди странных экспансивных криминальных агитаторов сердца – Это напоминает мне кошмар, приснившийся до моего появления на Побережьи, во сне я вновь в Сан-Франциско, но происходит нечто забавное: по всему городу мертвая тишина: и печатники, и служащие, и маляры, все молча стоят у окон второго этажа, глядя на пустые улицы Сан-Франциско: изредка внизу проходят несколько битников, тоже молча: на них смотрят, причем не только власти, все: словно для битников существует своя особая система улиц: но все молчат: и в этой глухой тишине я еду на платформе с пропеллером прямо в центр города и дальше к фермам, где птичница зовет меня и соблазняет жить с ней – Бесшумно катит маленькая платформа, а люди смотрят из окон, группы их очертаний похожи на контуры старинной живописи Ван Дейка: напряженны, подозрительны, мгновенны – Билли и ее деятельность напоминают мне об этом, но поскольку значимы для меня только концепции моего собственного сознания, не дoлжно бы существовать тому, к чему, полагаю, идет дело – Но это тоже знак грядущего безумия в Биг Сюре.
 
      28
      Странно – И Перри в тот новый день, когда Билли на работе, и мы уже позвонили его матери, хочет теперь, чтоб я отправился с ним к генералу армии Соединенных Штатов – «Зачем? И что все эти генералы высматривают из своих молчаливых окон?», спрашиваю я – Но Перри ничем не удивишь – «Мы поедем туда, потому что я хочу, чтоб ты прикололся к красивейшим девушкам, которых мы когда-либо видели», и мы берем такси – А «красотки» оказываются восьми, девяти и десяти лет от роду, дочери генерала или может даже кузины или дочери другого странного генерала, но тут и их мама, и еще мальчишки играют в глубине дома, Эллиот с нами, Перри нес его на плечах всю дорогу – Я смотрю на Перри, и он говорит: «Я хотел, чтоб ты увидел самые прекрасные задницы в городе», и я понимаю, что его безумие опасно – А потом он спрашивает: «Видал красотку?», это о десятилетней дочери генерала (которого еще нет дома) с «хвостиком», как у пони; « Я собираюсь похитить ее прямо сейчас», и он берет ее за руку, и они уходят на улицу на целый час, пока я сижу там и напиваюсь, беседуя с матерью – Какая-то невероятная конспирация, чтобы меня с ума свести – Мать вежлива как ни в чем ни бывало – Является домой генерал, и это большой суровый лысый генерал, а с ним его лучший друг, фотограф по имени Ши, тоненький, хорошо причесанный и одетый, обычный деловитый коммерческий изготовитель видов города – Я ничего не понимаю – Но внезапно в соседней комнате раздается крик малыша Эллиота, я бросаюсь туда, и выясняется, что два мoлодца стукнули его или что-то в этом роде за какую-то провинность, так что я наказываю их и забираю Эллиота обратно в гостиную, посадив на плечи, как это делает Перри, только Эллиот желает вдруг спуститься на землю, он не хочет даже на колени присесть, ненавидит мой характер – В отчаяньи я звоню Билли в ее агентство, и она отвечает, что сейчас заберет нас, и добавляет: «Как сегодня Перри?» – «В данный момент он похищает маленьких девочек, по его словам, прекрасных, хочет жениться на десятилетних девочках с „хвостиками“, как у пони» – «Это в его стиле, постарайся приколоться к нему» – Своим мелодичным грустным голосом по телефону.
      Я переключаю свое бедное истерзанное внимание на генерала, который тем временем рассказывает, как вместе с Маки во время Второй Мировой войны был антифашистом и еще партизанил на южном тихоокеанском побережье и знает один из прекраснейших ресторанов в Сан-Франциско, где мы можем все вместе устроить пирушку, филлипинский ресторан в районе Чайнатауна, я говорю: о'кей, круто – Он наливает мне еще – Глядя на забавную ирландскую физиономию фотографа Ши, я восклицаю: «Можете сфотографировать меня, когда только захотите», а тот злобно отвечает: «Только не в качестве пропаганды, все что угодно только не пропаганда» (и тут в дверях появляется Перри вместе с Пупу, которая держит его за руку, они уходили изучать улицу и принесли петуха), и я понимаю, что все просто живут потихоньку, один я с ума сошел.
      На самом деле я жажду, чтобы поблизости оказался старина Коди и растолковал мне все, хотя вскоре мне становится ясно, что даже Коди это не под силу, я серьезно начинаю сходить с ума, так же как сошла с ума «подпольная» Айрин, хотя все еще я не осознаю этого – Я начинаю подозревать сложности в каждой простейшей вещи – Кроме того «генерал» еще больше пугает меня, превратившись вдруг в странного богатого хорошо одетого штатского, который даже не помогает мне оплатить счет за ужин в филипинском ресторане, куда и Билли подъехала, да и сам ресторан особенно зловещ из-за огромной пьяной неряшливой сумасшедшей молодой филлипинки с толстыми губами, которая сидит в конце зала, непотребно заглатывая свою пищу и нагло глядя на нас, словно желая сказать: «Пошли вы на…, ем, как хочу», расплескивая повсюду подливку – Я не могу понять, что происходит – Ведь это генерал предложил мне поужинать, а я должен платить за всех, за него, Ши, Билли, Эллиота, себя, остальных, странное апокалиптическое безумие дрожит в моих глазных яблоках, и запас денег истощается в этом Апокалипсисе, который они сами сотворили в тишине этого Сан-Франциско.
 
      29
      Малыш отказывается спать в своей кроватке, вместо этого ему приходится нетвердым еще шагом выйти и смотреть, как мы занимаемся любовью на кровати Билли, а Билли говорит: «И хорошо, пусть учится, а как он еще сможет научиться?» – Я смущен, но поскольку Билли здесь и она мать, вынужден успокоиться и продолжать – Еще один зловещий факт – В какой-то момент бедный ребенок, глядя на нас, начинает пускать длинные слюни, я кричу: «Билли, посмотри на него», но она вновь говорит: «В его распоряжении все, что он хочет, даже мы».
      «Но с ребенком что-то не в порядке, почему он не спит?» – «Спать он не хочет, а хочет быть с нами» – «О-о-о», и я понимаю, что Билли рехнулась, а я как раз гораздо более в своем уме, чем мне казалось, и что-то здесь не так – Я чувствую, меня заносит: в том числе потому, что всю следующую неделю я сижу все в том же кресле возле аквариума с золотыми рыбками, опустошая, как автомат, одну за другой бутылки с портвейном, о чем-то тревожусь, Монсанто приходит навестить, МакЛиар, Фаган, все собираются вокруг меня, пробежав по лестнице, и мы проводим долгие пьяные дни за разговорами, но, кажется, я никогда не вылезу из этого кресла и никогда даже не залезу в восхитительную теплую ванну с книжками – А вечером приходит Билли, и мы вновь предаемся любви, как монстры, которые не знают, чем еще можно заняться, и к этому моменту мое сознание слишком темно, чтобы понимать, что происходит, хотя она и уверяет, что все в порядке, а Коди тем временем совсем исчез – На самом деле я звоню ему и спрашиваю: «Ты не собираешься вернуться и повидаться тут со мной?» – «Да да да, через пару дней, оставайся там», как если бы он хотел, чтоб я все понял, как если бы он подвергал меня этому тяжкому испытанию, чтобы посмотреть, что я скажу об этом, потому что сам он через это уже прошел.
      Все просто с ума сошло.
      Визиты Перри пугают меня, я начинаю подозревать, что он один из тех «Сильноруких», которые избивают стариков: я смотрю на него с осторожностью – Он все время мотается туда-сюда с разговорами: «Парень, ты оценил этих сладких конфеток? Какая разница, сколько женщине лет, девять или девятнадцать, их „лошадиные хвостики“ раскачиваются, когда они гуляют» – «Ты хоть одну уже похитил?» – «У тебя вино кончилось, я сбегаю куплю еще, или может, хочешь курнуть чего-нибудь? Что с тобой?» – «Я не знаю, что происходит!» – «Может, просто пьешь слишком много. Коди сказал, что ты „горишь“, не надо бы этого» – «Но что происходит?» – «Кто знает, старик, мы балдеем в любви и пытаемся день изо дня жить, уважая себя, в то время как „лохи“ стараются унизить нас» – «Кто?» – «ЛОХИ унижают НАС… мы хотим оттягиваться, и жить, и двигаться в ночи, вроде как когда мы будем в Л.А., я собираюсь показать тебе совершенно сумасшедшую штуку, у меня там друзья» (в своем запое я уже запланировал путешествие с Билли и Эллиотом и Перри в Мехико, но мы собираемся сделать остановку в Л.А., чтобы встретиться с богатой знакомой Перри, которая должна дать ему денег, а не даст, он и так достанет, и как уже было сказано, мы с Билли собираемся пожениться) – Самая безумная неделя в моей жизни – Ночью Билли говорит: «Ты волновался, что я не могу быть тебе женой, но я точно смогу, Коди тоже этого хочет, я поговорю с твоей мамой так, что она меня полюбит и будет нуждаться во мне: Джек!», вдруг вскрикивает она полным муки мелодичным голосом (из-за того, что я сказал: «Ах Билли, найди-ка себе настоящего мужика и выходи замуж»), «Ты мой последний шанс выйти замуж за МУЖИКА!» – Да какой там «мужик», ты что, не понимаешь, что я сумасшедший?» – «Ты сумасшедший, но ты и мой последний шанс достигнуть взаимопонимания с „мужчиной"“ – „А Коди?“ – „Коди никогда не бросит Эвелин“ – Очень странно – И даже хуже того, просто я этого не понимаю.
      Я мечтаю спрятаться где-нибудь и плакать на руках у Эвелин, но в конце концов оказываюсь в объятиях Билли, и вновь она, второй вечер, продолжает излагать свои теории о духовном – «Ну а Перри? Что он такое И кто этот странный генерал? Кто вы все такие, шайка коммунистов?»
 
      30
      Я понимаю смысл того странного дня, когда в конце концов один Бен Фаган пришел навестить меня, принес вино, курил трубку и говорил: «Джек, тебе надо поспать, это кресло, ты говорил, что сидишь в нем целыми днями, ты заметил, что уже сидение продавлено?» – « Ежедневно, ожидая возвращения Билли и разговаривая целыми днями с Перри и всеми остальными… Господи, давай выйдем и посидим в парке», добавляю я – В тумане дней проявился и МакЛиар, в тот забытый уже день, когда всего лишь из-за случайно оброненной им фразы о том, что я, может быть, мог бы помочь опубликовать его книгу в Париже, я вскакиваю и набираю по междугороднему номер в Париже и звоню Клоду Галлимарду, но натыкаюсь, кажется, всего лишь на его дворецкого в каком-то парижском пригороде и слышу безумное хихиканье на другом конце провода – «Это дом, c' est le chez eux de Monsieur Gallimard?» – Хихиканье – «Ou est monsieur Gallimard?» – Хихиканье – Весьма странный телефонный разговор – МакЛиар ждет в надежде опубликовать свою «Темно-коричневую» – Так что в припадке бешенства я звоню в Лондон, чтобы переговорить со своим старым приятелем Лайонеллом без всякого, правда, на то повода и в конце концов застаю его дома, и он спрашивает на том конце провода: «Ты из Сан-Франциско звонишь? А что такое?» – На что я могу ответить только хихиканьем, вроде того дворецкого (и чтобы безумие стало еще более очевидным: почему междугородний звонок в Париж к издателю заканчивается вдруг хихиканьем и междугородним звонком к старинному приятелю в Лондон и сворачиванием другу крыши?) – Так что Фаган теперь понимает, что я тону в пучине безумия и нуждаюсь в хорошем сне – «Сейчас бутылочку откупорим!», кричу я – Но в конечном итоге он сидит в парке на траве, покуривая трубку, с полудня до шести вечера, а я, изнуренный пьянством, сплю на траве, бутылку так и не открыл, только изредка просыпаюсь и пытаюсь понять, где я, и ей-богу я в Раю вместе с Беном Фаганом, который присматривает тут за людьми и мной.
      И проснувшись в шесть вечера в надвигающихся сумерках, я говорю Бену: «"О Бен, прости, я весь наш день пустил коту под хвост, заснув вот так», а он отвечает: «Тебе надо было поспать, я же говорил» – «И ты хочешь сказать, что весь день вот так просидел?» – «Наблюдая неожиданные вещи», говорит он, «например, там в кустах словно бы вакхическая песня зазвучала», и я гляжу туда и слышу, как дети кричат и вопят в укромных кустах парка – «Что они делают?» – «Не знаю: и еще многие странные люди тут проходили» – «Как долго я спал?» – «Вечность» – «Прости» – «К чему извиняться, я ведь все равно тебя люблю» – «Я храпел?» – «Ты храпел весь день, а я сидел тут весь день» – «Какой прекрасный день!» – «Да, день был прекрасный» – «Как странно!» – «Да, странно, хотя не так уж странно, просто ты устал» – «Что ты думаешь о Билли?» – Он посмеивается, не выпуская из зубов трубку: «Что ты хочешь от меня услышать? Что тебя лягушка за ногу укусила?» – «Почему у тебя во лбу алмаз?» – «Нет у меня никакого во лбу алмаза, черт возьми, и перестань порождать произвольные концепции!», рычит он – «Но что я делаю?» – «Перестанешь ты рефлексировать относительно себя или нет, просто плыви вместе с миром» – «А мир плыл по парку?» – «Весь день, на это стоило поглядеть, я выкурил целую пачку „Эджвуда“, очень странный был день» – «И тебе грустно, что я не поговорил с тобой?» – «Вовсе нет, я даже рад: нам бы лучше возвращаться», добавляет он, «Билли уже скоро вернется с работы» – «О Бен, о Подсолнух» – «О дерьмо», говорит он – «Странно» – «Кто спорит» – «Не понимаю» – «Да не беспокойся ты» – «Гм, священное место, грустное место, жизнь это грустное место» – «Все кто могут чувствовать, понимают это», говорит он сурово – На самом деле Бенджамин мой настоящий «Учитель» в области дзена, в гораздо большей степени чем все наши Джорджи и Артуры – «Бен, мне кажется, я схожу с ума» – «Ты уже говорил мне это в 1955» – «Да, но мои мозги все больше размягчаются от пьянства и пьянства и пьянства» – «Что тебе нужно, так это чашка чаю, сказал бы я, если бы не знал, что ты слишком сумасшедший, чтобы понять, насколько ты сумасшедший» – «Но почему? Что происходит?» – «Ты проехал три тысячи миль, чтобы это выяснить?» – «Три тысячи миль откуда в конце концов? От прежнего пьяного меня же» – «Верно, все возможно, даже Ницше это знал» – «А со стариной Ницше все было в порядке?» – «Кроме того только, что он тоже рехнулся» – «По-твоему, я рехнулся?» – «Хо хо хо» (от души смеется) – «Что это значит, ты надо мной смеешься?!» – «Никто над тобой не смеется, не волнуйся» – «Чем теперь займемся?» – «Давай сходим в тот музей» – Напротив через парк стоит какой-то музей, так что я, шатаясь, встаю и иду со стариной Беном по печальной траве, в какой-то момент опускаю руку ему на плечо и опираюсь на него – «Ты вампир?», спрашиваю – «Разумеется, почему нет?» – «Я люблю вампиров, которые усыпляют меня?» – «Дулуоз, тебе в каком-то смысле пьянство даже на пользу, поскольку ты жутко язвителен по отношению к себе, когда трезвый» – «Говоришь, как Джульен» – «С Джульеном не знаком, но я понимаю, что Билли на него похожа, ты все повторял это, пока не уснул» – «Что было, пока я спал?» – «О, люди ходили мимо, туда и обратно, и солнце заходило и зашло наконец, и теперь его почти не видно, как ты можешь убедиться, чего же ты хочешь, только скажи и получишь это» – «Я хочу сладостного спасения» – «Почему ты думаешь, что оно „сладостное“, может оно кислое» – «Это во рту у меня кисло» – «Может, рот у тебя слишком большой, или слишком маленький, спасение это для маленьких котят, но только ненадолго» – «Ты видел сегодня хоть одного?» – «Конечно, сотни приходили навестить тебя, пока ты спал» – «Правда?» – «Конечно, разве ты не знаешь, что ты спасен?» – «Продолжай!» – «Один из них был просто огромен и рычал, как лев, а мордочка была мокрая, и он поцеловал тебя, и ты сказал: „Ах“» – «Что это за музей?» – «Пойдем и узнаем» – Вот таков Бен, он тоже не знает в чем дело, но по крайней мере, кажется, стремится узнать – А музей закрыт – Мы стоим там на ступенях, уставившись на запертую дверь – «Эй», говорю я, «Зaмок-то закрыт».
      Так что внезапно мы с Беном Фаганом, взявшись за руки, медленно печально спускаемся по широким ступеням в пылающем закате, как два монаха по эспланаде в Киото (по крайней мере я так себе представляю Киото) и вдруг оба начинаем улыбаться от счастья – Мне хорошо, потому что я выспался, но главное, потому что старина Бен (мой сверстник) благословил меня, просидев весь день надо мною спящим, и теперь этими немногими глупыми словами. – Рука в руке мы медленно молча нисходим по ступеням – Это был мой единственный спокойный день в Калифорнии, кроме только уединения в лесу, о котором я ему рассказываю, а он: «Так, а кто сказал, что сейчас ты был не один?», заставляя осознать призрачность существования, хотя своими руками я ощущаю его большое выпуклое тело и говорю: «Ну конечно, ты некий патетический призрак со всей эфемерной настойчивостью стремящийся высосать жизнь» – «Я ничего не говорил», смеется он – «Что бы я ни сказал, Бен, не обращай внимания, я просто дурак» – « В 1957 в траве, напившись виски, ты заявил, что ты величайший мыслитель в мире» – «Прежде чем заснуть и проснуться: теперь я понимаю, что вовсе не так хорош и от этого чувствую себя свободным» – «Ты не более свободен, будучи плохим, лучше прекрати думать, вот и все» – «Я рад, что ты навестил меня сегодня. Я думал, что наверное умру» – «Это ты загнул» – «Что нам делать с нашими жизнями?» – «О», говорит он, «не знаю, думаю, просто смотреть» – «Ты ненавидишь меня?.. ладно, я тебе нравлюсь?.. ладно, как вообще все?» – «Провинциалы в порядке» – «Тебя кто-то заколдовал…?» – «Да, с помощью картонных игрушек?» – «Картонных игрушек?», переспрашиваю я – «Ну знаешь, делаешь картонные домики и поселяешь туда людей, и люди тоже картонные, и колдун заставляет дергаться мертвое тело, и подносишь воду к луне, а у луны странное ухо, и все такое, так что со мной все в порядке, Дурачок».
      «О'кей».
 
      31
      И вот я стою в наступающих сумерках, положив одну руку на оконную занавеску и глядя вниз на улицу, где в сторону автобусной остановки на углу уходит Бен Фаган, на его широкие мешковатые вельветовые штаны и простенькую «секондхендовскую» рабочую куртку, он идет домой к пенящейся ванне и знаменитой поэме, ничуть не встревоженный, или по крайней мере не встревоженный тем, чем встревожен я, хотя, полагаю, и он носит в себе то мучительное чувство вины и беспомощных сожалений о том, что халтурщик-время не позволило осуществиться его былым первозданным рассветам над соснами Орегона – Я цепляюсь за портьеры, как прятался под маской «фантом оперы», жду Билли и вспоминаю, как бывало вот так же стоял у окон в детстве и смотрел на сумеречные улицы, и думаю о том, как «величествен» я был в этом своем развитии, а все говорили, я должен был быть «своей жизнью» и «их жизнями» – Не то чтобы я был пьяницей и поэтому испытывал чувство вины, просто остальные, те кто вместе со мной занял этот уровень «жизни на земле», совершенно ее не ощущают – Бесчестные судьи улыбаются и бреются по утрам, предваряя этим свое отвратительное профессиональное безразличие, респектабельные генералы по телефону приказывают солдатам идти умирать или быть убитыми, воры-карманники, дремлют в камерах и утверждают: «Я никому не делаю больно», «Вот что я могу сказать, да, сэр», женщины считающие себя спасительницами мужчин, а на деле просто воруют их сущность, они ведь считают, что заслуживают этого со своими лебедино-роскошными шеями (хотя на каждую утраченную тобой лебедино-роскошную шею приходятся еще десять, ожидающих тебя, и каждая готова to lay for a lemon ), ужасные большелицые монстры-мужчины только потому, что их рубашки чисты, снисходят до того, чтобы контролировать жизнь работяг, прорываясь во Власть со словами: «В моих руках ваши налоги будут использованы как подобает», «Вам следует осознать мою ценность и необходимость для вас, и что бы вы были без меня, никем не руководимые?» – И далее вперед к большому рисованному человеческому мультфильму, где мужчина с сильными плечами и плугом у ног стоит, глядя на восходящее солнце; увязанный галстуком начальник собирается пахать, пока солнце еще высоко – ? – Я ощущаю вину за саму принадлежность к человечеству – Да, пьяница, да, и помимо того один из самых больших идиотов в мире – На самом деле не столько даже пьяница, просто дурень – Но я стою там, положив руку на занавеску, высматривая Билли, которая опаздывает, Ах я, я вспоминаю те страшные слова Миларепы, не те, увещевающие, которые я вспоминал в сладостном одиночестве хижины в Биг Сюре, а: “Когда свет медитации позволит родиться различным вариантам опыта, не гордись и не старайся рассказать об этом другим, иначе доставишь неприятность Богиням и Матерям”, и вот он я, совершенно идиотский американский писатель, занимаюсь этим не просто для того, чтобы как-то жить (меня всегда могли прокормить железная дорога, корабли и собственные руки, смиренно перетаскивающие кули и доски), но если бы я не писал, что бы я увидел на этой несчастной планете, которая вращается вокруг моего мертвого черепа, полагаю, я был бы зря послан сюда бедным Богом – Хотя будучи “фантомом оперы”, что ж я из-за этого тревожусь? – В юности, склоняя чело над пишущей машинкой, любопытствуя, почему это Бог был всегда? – Или кусая губы в коричневом сумраке кресла в гостиной, в котором умер отец, и все мы умирали миллионы раз – Только Фаган в состоянии это понять, и сейчас он сел на свой автобус – И когда возвращаются Билли с Эллиотом, я улыбаюсь и сажусь в кресло, а оно совершенно разваливается подо мною, бамс, и я в изумлении растягиваюсь на полу, конец креслу.
      “Как это случилось?”, спрашивает Билли, и в тот же самый момент мы вместе смотрим на аквариум, а обе золотые рыбки вверх брюхом плавают на поверхности мертвые.
      Я всю неделю сидел в этом кресле, пил, курил и разговаривал, а теперь мертва золотая рыбка.
      “Почему они погибли?” – “Не знаю” – “Может это я, я ведь дал им немного хлопьев “Келлогз”?” – “Может быть, странно, что ты давал им что-то, кроме рыбьего корма” – “Но я подумал, что они голодны, и дал им немного раскрошившихся хлопьев” – “Ну я не знаю, отчего они погибли” – “Но почему это никто не знает? что случилось? почему они так? Каланы и мыши и все, черт возьми, умирают вокруг, Билли, я не вынесу этого, и каждый раз это моя проклятая вина!” – “Кто сказал, что это твоя вина, дорогой?” – “Дорогой? Ты называешь меня «дорогой”? зачем ты называешь меня “дорогой”?” – “Ах, позволь мне любить тебя (целует меня) просто потому, что ты этого не заслуживаешь” – (Пристыженно): “Почему это не заслуживаю” – “Потому что говоришь все это…” – “Так что там с рыбками” – “Не знаю, правда” – “Это потому что я сидел всю неделю в этом ветхом кресле, обдувая воду табачным дымом, и все остальные курили и разговаривали?” – Но малютка Эллиот карабкается к маме на колени и начинает спрашивать: “Билли”, зовет он ее, “Билли, Билли, Билли”, касаясь ее лица, я почти с ума схожу от того, как все это печально – “Чем ты занимался весь день?” – “Я был с Беном Фаганом и спал в парке… Билли, что нам делать?” “Вечно ты одно и то же говоришь, поженимся и полетим в Мехико с Перри и Эллиотом” – “Я боюсь Перри и я боюсь Эллиота” – “Он всего лишь маленький мальчик” – “Билли, я не хочу жениться. Я боюсь…” – “Боишься?” – “Я хочу вернуться домой и умереть с моим котом”. Я мог бы быть красивым стройным молодым президентом в костюме и сидеть в старомодном кресле-качалке, но нет, вместо этого я “фантом оперы” и стою у портьеры между мертвыми рыбами и разбитым креслом – Может наплевать тому, кто меня создавал, или зачем все это вообще? – “Джек, в чем дело, о чем ты?”, но внезапно, видя то, как она готовит ужин, а бедный малютка Эллиот ждет его, зажав в кулачке ложку, я понимаю, что это просто семейная домашняя сценка, а я просто сумасшедший и мне здесь не место – А Билли начинает: “Джек, нам следует пожениться, и будут такие вот мирные ужины с Эллиотом, что-то должно очистить тебя навсегда, я убеждена”.
      “Что я не так сделал?” – “А то, что ты удерживаешь себя от любви с такой женщиной, как я, и с предыдущими женщинами, и с будущими женщинами, такими, как я – Представь, как здорово было бы, если бы мы поженились, укладывали бы Эллиота спать, отправлялись бы джаз послушать, или даже вдруг на самолете в Париж, и все, чему бы я учила тебя и ты бы меня учил – вместо этого все, что ты делаешь, это грустно просиживаешь жизнь, выдумывая, куда бы пойти, а все здесь, все время у тебя под носом” – “Предположим, я не хочу этого” – “Ты просто рисуешься, когда говоришь, что не хочешь, разумеется ты хочешь…” – “Но я не хочу, я странный парень с изломанной душой, которого ты даже не знаешь” – (“Изоманный”? что такое “изоманный”? Билли? Что такое “изоманный”?”, спрашивает бедный маленький Эллиот) – Тем временем на минутку заскакивает Перри, и я резко заявляю ему: “Я тебя, Перри, не понимаю, я люблю тебя, ты меня прикалываешь, ты сумасшедший, но что это за дела с похищением маленьких девочек?”, только вдруг, спрашивая, вижу слезы у него на глазах и понимаю, что он влюблен в Билли и всегда был влюблен, уау – Я даже говорю: “Ты в Билли влюблен, так что ли? Прости, я выхожу из игры” – “О чем ты говоришь, парень?” – А потом этот великий аргумент о том, что они с Билли просто друзья, так что я затягиваю “Просто друзья”, как Синатра, “Друзья, но не такие, как прежде…”, а Перри, видя, как я пою, мчится вниз по лестнице за бутылкой для меня – Но рыба все-таки мертва и кресло сломано.
      На самом деле Перри трагический юноша с огромным потенциалом, он позволяет себе оттягиваться и “плыть”, я думаю, в ад, если с ним не случится чего-нибудь еще в ближайшее время, я смотрю на него и понимаю, что помимо тайной и искренней влюбленности в Билли он должно быть не меньше моего любит старика Коди и весь остальной мир, еще побольше, чем я, хотя он из тех, кого вечно прячут за решеткой – Сильный, с печатью скорби, он вечно сидит там, и его черные волосы всегда спадают на брови, на черные глаза, его железные руки беспомощно висят, как у могучего идиота в дурдоме, и красота потерянности – Кто он? На самом-то деле? – И почему белокурая Билли, которая моет там домашнюю посуду, не догадывается о его любви? – В финале мы с Перри оба сидим, повесив головы, и Билли возвращается в гостиную и видит нас такими, как два раскаивающихся кататоника в аду – Приходит некий негр и говорит, что если я дам ему несколько долларов, он достанет травки, но как только я даю ему пять, он вдруг заявляет: “Не собираюсь я ничего доставать” – “Получил пять долларов – вали и принеси” – “Не уверен, что я хоть что-нибудь достану” – Он мне совсем не нравится – Я вдруг осознаю, что могу схватить его и повалить на пол и отобрать пять долларов, но мне наплевать на деньги, просто меня бесит, как он себя ведет – “Кто этот парень?” – Я понимаю, что если наброшусь на него, у него есть нож, и кроме того мы разнесем Билли всю гостиную – Но тут появляется другой негр, и все превращается вдруг в милейшие “гости” с разговорами о джазе и братскими чувствами, и они все уходят, а мы с Билли остаемся одни, чтобы удивляться дальше.
      Вся эта мускулистая резина секса такая скукотища, но все-таки у нас с Билли получается фантастическая секс-вечеринка, поэтому мы можем так философствовать и соглашаться и вместе смеяться в сладостной наготе: “О крошка, мы оба сумасшедшие, мы могли бы жить в старой бревенчатой хижине в холмах и годами не разговаривать, в смысле мы бы встречались” – Она говорит всякое в то время, как идея начинает озарять меня: “Я понял, Билли, давай бросим Сити и возьмем с собой Эллиота и поедем в хижину Монсанто в леса на пару недель и забудем обо всем” – “Хорошо, я могу прямо сейчас позвонить шефу и выпросить пару недель, о Джек, давай так и сделаем” – “И для Эллиота будет неплохо побыть подальше от всех этих твоих зловещих друзей, Боже мой” – “Перри не зловещий”.
      “Мы поженимся и уедем и поселимся в хижине в горах Адирондак, по вечерам будем простенько ужинать с Эллиотом при свете лампы” – “Я всегда буду заниматься с тобой любовью” – “Тебе даже не придется, поскольку мы же оба понимаем, что мы сумасшедшие… наша хижина вся будет расписана истиной, и хоть бы весь мир пятнал ее черной ненавистью и ложью, мы будем веселиться мертвецки пьяные в истине” – “Выпей кофе” “Мои руки будут коченеть, и я не смогу даже взяться за топор, и все-таки я буду человеком истины… Я буду спать ночью у оконной занавески, слушая бормотанье мира, и пересказывать тебе” – “Но Джек, я люблю тебя не только поэтому, не ужели ты не видишь, чтo мы значили друг для друга с самого начала, не ужели ты не понял этого, когда вошел с Коди и начал называть меня Джульен из-за этой ерунды, о которой рассказывал, о том, что я похожа на какого-то старого приятеля, твоего знакомого по Нью-Йорку” – “Который ненавидит характер Коди, и которого Коди ненавидит” – “Но неужели ты не понимаешь, какая это ерунда?” “А Коди? Ты хочешь за меня замуж, а любишь Коди, а Перри любит тебя?” “Конечно, но что тут такого или во всем этом? Эта прекрасная любовь навечно нас связывает, никаких сомнений, но у нас ведь только два тела” – (странное заявление) – Я стою у окна, глядя на блистающую ночь Сан-Франциско с его волшебными картонными домиками и говорю: “Но у тебя Эллиот, который меня не любит, да я и сам себе не нравлюсь, как с этим быть?” (Билли ничего на это не отвечает, только прячет гнев, который выплывет позже) – “Но мы можем позвонить Дейву Вейну, и он отвезет нас в хижину в Биг Сюр и в ней мы по крайней мере сможем побыть одни” – “Говорю тебе, это то, чего я хочу!” – “Звони ему!” – Я называю ей номер, и она набирает его, как секретарша: “О печальная музыка всего этого, все это я делал, все это я видел, все и со всеми”, говорю я с трубкой в руке, “мир надвигается, как вузовская жажда второкурсника учиться тому, что он называет “новым для себя”, скажу тебе, опять эта протяжная грустная песня об истине смерти, но ведь причина того, что я так много кричу о смерти, в том, что в действительности я выкрикиваю жизнь, ведь если ты не живешь, нельзя и умереть, алло Дейв? Это ты? Знаешь, по какому я делу? Слушай, приятель… хватай эту большую брюнетку Роману, эту румынскую безумицу, и запихивай ее в “Вилли” и едь сюда к Билли и забирай нас, пока ты в дороге, мы упакуемся, милая моя готова, и все вместе поедем навстречу двухнедельному счастью в хижине Монсанто” – “Монсанто согласен?” – “Я сейчас позвоню ему и спрошу, он точно согласится” – “Ну я-то планировал покрасить завтра Романе стену, но может и напился бы за этим занятием, в любом случае: ты уверен, что хочешь сейчас все это затеять?” – “Да да да, ну, давай” – “И я могу взять Роману?” – “Да, а почему нет?” – “А какова цель всего этого?” – “Ах папаша, ну может, просто снова с тобой повидаться захотелось, а о целях можно будет поговорить потом: или ты хочешь продолжить свой лекционный тур по университетам Юты и Брауна и распинаться перед отменно заросшими подростками?” – “Заросшими чем?” – “Заросшими безнадежным превосходством пионерско-пуританской надежды, которая оставляет за собой лишь дохлых голубей?” – “Хорошо, сейчас выхожу… сначала нужно заправить “Вилли”, да и масло сменить” – “Я оплачу, когда ты сюда доберешься” – “Я слышал, вы с Билли сбежали” – “Кто тебе сказал?” – “В газетах пишут” – “Так вот, мы стартуем вновь на “Вилли”, и не бери с собой Рона Блейка, будем двумя парами, врубаешься?” – “Да – и слушай, я захвачу с собой мой спиннинг и буду там рыбу ловить” – “Будем оттягиваться – и слушай Дейв, я благодарен тебе за то, что ты свободен и хочешь отвезти нас туда, у мня во рту лажа, я неделю тут сидел и пил, и кресло сломалось, и рыба умерла, и я снова весь на пределе” – “Не следует тебе все время пить эту сладкую дрянь, да еще ты не закусываешь никогда”– “Да беда не в этом” – “Ладно, потом решим, в чем беда” – “Точно” – “Я-то думаю, проблема в тех голубях” – “Почему?” – “Не знаю, я помню, когда мы с Джорджем были в восточном Сен-Луисе и, Джек, ты сказал, что полюбил бы танцующих красавиц, если бы знал, что они ВЕЧНО будут такими красивыми?” – “Но это всего лишь цитата из Будды” – “Да, только девушки такого не ожидали” – “Как ты, Дейв? Что Фаган поделывает этим вечером?” – “Сидит в своей комнате и что-то пишет, называется это “КНИГА ИДИОТА”, там еще большие сумасшедшие картинки, а Лекс Паскаль опять пьян, и музыка играет, и мне по-настоящему грустно, и я рад, что ты позвонил” – “Ты хорошо ко мне относишься, Дейв?” – “А что мне еще остается, парень” – “Но тебе ведь еще остается что-то, правда?” – “Слушай, не обращай внимания, я сейчас буду, ты звони Монсанто прямо сейчас, хотя бы потому, что нам надо взять у него ключи от коралловых ворот” – “Я рад, что знаком с тобой, Дейв” – “Я тоже, Джек” – “Почему?” – “Может, я хотел бы встать на голову в снег, чтобы доказать тебе, но это так, я рад, и буду рад, потом нам ведь действительно ничего другого не остается, кроме как решать эти чертовы проблемы, и прямо сейчас одна у меня в штанах, для Романы” – “Но это так тошно и тоскливо называть жизнь проблемой, которую можно решить” – “Да, но я всего лишь повторяю то, что прочел в учебниках мертвых голубей” – “Но Дейв, я люблю тебя” – “О кей, скоро буду”.
 
      32
      Мы упаковываем теплые вещи для Эллиота, складываем еду, собираем корзину со съестным и грустно ждем в ночи появления Дейва – И ведем долгий разговор – «Билли, почему все-таки рыбы умерли?», но она уже знает, что умерли они, вероятно, потому, что я дал им хлопьев «Келлогз», или что-то случилось еще, единственное, она точно не забыла их покормить или что-нибудь в таком духе, это все я, это моя вина, и лучше бы мне заржаветь от осеннего слишком-много-думанья, чем стать причиной погибели тех кусочков золотой смерти, которые плавают теперь в пенистой воде – Это заставляет меня вспомнить о калане – Но я не могу объяснить это Билли, которая вся из абстракций и разговоров об абстрактной встрече наших душ в аду, а малыш Эллиот толкает ее, спрашивая: «Куда мы? Куда мы? Зачем? Зачем?» – Она отвечает: «А все потому, что ты думаешь, что не заслуживаешь любви, поскольку виновен в смерти золотых рыбок, хотя умерли они скорее всего по собственному желанию» – «Зачем им это? Зачем? Какая у рыб должна быть логика?» – «О, потому, что ты думаешь, что пьешь слишком много и отсюда каждый раз, когда ты пьян, ты все бросаешь и говоришь, что у тебя руки опускаются, как ты говорил вчера ночью, когда держал меня этими руками, благословляя своей любовью мою душу и мое тело, о Джек, тебе пора проснуться и пойти со мной или по крайней мере с кем-нибудь и открыть глаза на то, зачем Бог послал тебя сюда, перестань ты в пол смотреть, вы с Перри оба сумасшедшие – Я нарисую магические лунные круги, и они вернут тебе удачу» – Я мертво смотрю на ее глаз, и он синий, и я говорю: «О Билли, прости меня» – «Ну вот смотри, ты снова о вине» – «Ну не знаю я всех этих великих теорий о том, как все должно быть, черт возьми, все, что я знаю, это что я беспомощный (helpless) кусок полезного (helpful) конского навоза, который заглядывает тебе в глаза с просьбой: „Помоги мне“ – „Но нет никакого проку в таких вот твоих заключениях“ – „Конечно, я знаю, но чего ты хочешь?“ – „Я хочу, чтобы мы поженились и попытались понять вечное через чувственное“ – „Может, ты даже и права“ – Я вижу, как бушуют вокруг меня бесконечные болтливые кухонные рты жизни, длинная темная могила мрачных разговоров под лампочками полночных кухонь, и осознание того, что жизнь, такая жадная и непонятная, все таки протягивает свою костлявую руку скелета и к нам с Билли, фактически, наполняет мня любовью – Вы понимаете, о чем я говорю.
      И вот так оно все и начинается.
 
      33
      Все это звучит очень грустно, но на самом деле, это была очень веселая ночь, когда приехали Дейв с Романой, и началась вся эта суматоха с укладыванием коробок и тряпок в машину, с прихлебыванием из бутылок, с готовностью петь всю дорогу до Биг Сюра «Дом на стрельбище» и написанную Дейвом Вейном «Я просто одинокое старое дерьмо» – Я почему-то сел впереди рядом с Дейвом и Романой, может, хотел, чтобы это напоминало о моем прежнем сломанном переднем сиденье-качалке, и чтобы обосноваться там, качаясь и распевая, но сиденье пригвождено Романой, поместившейся между нами, и больше не раскачивается – Билли со спящим малышом тем временем устроились на заднем сиденьи, и мы с ревом мчимся по Бэй Шор к тому другому берегу, что бы он нам не сулил,так всегда чувствуют себя люди, когда пускаются в путешествие, долгое или короткое, особенно ночью – Глаза с надеждой глядят поверх сияющего капота в бездну с ее белой стрелой-линией, все новые сигареты прикуриваются, и готовность мчаться навстречу очередному американскому приключению, зародившаяся в ту пору, когда крытые фургоны в три месяца наводнили пустыню – Билли не возражает против того, что я сижу не с ней сзади, потому что понимает, что мне хочется петь и веселиться – Мы с Романой разражаемся фантастическим попурри из всяческих эстрадных и народных песен, а Дейв разнообразит ассортимент своим нью-йоркско-чикагским немного грустным романтическим баритоном ночных клубов – Мой дрожащий Синатра едва слышен – Падаю на колени и воплю и пою «Дикси» и «Банджо на моем колене», добавляю хрипотцы и выдаю «Ред-ривер», «Где моя гармоника, я уже лет восемь собираюсь купить гармонику за восемь долларов».
      Оно всегда так хорошо начинается, все плохое – Кроме того, мы ничего не выигрываем и не теряем, остановившись en route по моему требованию у Коди, чтобы я мог забрать какую-то одежду, оставшуюся там, но втайне я хочу, чтобы наконец встретились Билли и Эвелин – Однако я не ожидал увидеть такой ужас на лице у Коди, когда мы ввалились в полночь в их гостиную, и я объявил, что в джипе спит Билли – Эвелин ничуть не обеспокоена и на кухне сообщает мне по секрету: «Думаю, когда-нибудь она все равно оказалась бы здесь и увидела бы все это, и, думаю, именно тебе суждено было привезти ее» – «Чем это Коди так взволнован?» – «Ты отнял у него все шансы на секретность» – «Он не появлялся у нас целую неделю, такие дела, он просто бросил меня там: и мне было очень плохо, кстати говоря» – «Ну можешь пригласить ее войти, если хочешь» – «Мы все-таки поедем через минуту, ты-то хочешь ее увидеть?» – «Мне все равно» – Коди сидит в гостиной совершенно неподвижно, окостенело, официально, камни Ирландии, а не глаза: я понимаю, что сейчас он на мня взбешен, но не могу понять, за что именно – Я выхожу к Билли, она одна, склоняется в машине над спящим Эллиотом, прикусившим ее ноготь – «Хочешь войти и познакомиться с Эвелин?» – «Не стоит, ей это не понравится, Коди там?» – «Да» – И Вильямина вылезает (помню, Эвелин серьезно мне рассказывала, что Коди всегда называет своих женщин только полными именами, Розмари, Джоанна, Эвелин, Вильямина, никогда не придумывая и не используя идиотских уменьшительно-ласкательных прозвищ).
      Встреча, конечно, на праздник не похожа, обе они молчат и стараются не глядеть друг на дружку, так что только мы с Дейвом Вейном пытаемся разрядить ситуацию обычной в таких случаях болтовней, и я вижу, что Коди действительно очень плох и устал от меня, беспардонно приводящего компании в его дом, сбегающего с его женщиной, напивающегося и изгнанного из мира семейных спектаклей, сотня долларов сотней долларов, а я в его глазах сейчас просто идиот и при этом идиот безнадежный, но я-то этого не понимаю, мне ведь хорошо – Я хочу, чтобы мы помчались дальше по дороге с еще более непристойными и мрачными песнями, пока на крыльях этих величайших песен не преодолеем узкие горные дороги.
      Я пытаюсь расспросить Коди о Перри и остальных странных персонажах, посещающих Билли в Сити, но он только искоса поглядывает на меня, отвечая: «А да, хм» – Я не знаю и никогда уже не узнаю, что он замышляет на будущее: я понимаю, что я просто странствующий идиот, который вместе с другими идиотами болтается безо всяких на то причин вдали от всего, что имеет для меня значение, что бы это ни было – Вечно эфемерный «гость» Побережья, на самом деле я никогда не включен здесь в чью-либо жизнь, потому что всегда готов упорхнуть обратно через всю страну, отнюдь правда не к собственной жизни, просто странник на дороге, как старый Бул Балун, экземпляр одиночества в духе Дорен Койт в ожидании единственного настоящего путешествия к Венере, к горе Мьен-Мо – Хотя когда я выглядываю из окна в гостиной Коди, я сразу вижу: моя звезда все еще сияет мне, как сияла над яслями все эти тридцать восемь лет, из окон кораблей, тюрем, над спальниками, только теперь она обманней и туманней и расплывчатей, черт возьми, как если бы иссякала ее забота обо мне, так же как моя забота о ней – На самом деле все мы странники со странными глазами, беспричинно сидящие в полночной гостиной – И обрывки разговоров типа Билли: «Мне всегда хотелось иметь красивый камин», и я восклицаю: «Не волнуйся, у нас есть в хижине, эй Дейв? И дрова наколоты!», и Эвелин: – «А как Монсанто относится к тому, что ты на все лето занял его хижину, ты разве не собирался отправиться туда втайне и в одиночестве?» – «Теперь уже слишком поздно!», пою я, прихлебывая из бутылки, без которой я просто повалился бы от стыда лицом на пол или на гравий шоссе – В конечном итоге даже Дейв с Романой выглядят несколько смущенными, так что все мы поднимаемся на выход, опа, и это моя последняя встреча с Коди и Эвелин.
      И как я уже сказал, наши песни набирают мощь, а дорога все темней и круче, и вот наконец мы в каньоне, фары так и шарят по бледным песчаным скалам – Вниз к ручью, где я отпираю коралловые ворота – Через луг и опять к любимой хижине – Где на взводе от этой ночной попойки и несусветной радости мы с Билли отлично проводим время за разведением огня, и приготовлением кофе, и намерениями запросто залезть вдвоем в один спальник сразу, как только уложим маленького Эллиота, а Дейв с Романой уединяются в своем двойном нейлоновом спальнике у ручья при свете луны.
      Нет, следующие день и ночь меня больше занимают.
 
      34
      День начинается достаточно просто, с того, что я просыпаюсь с ощущением жара и спускаюсь к ручью зачерпнуть ладонями воды и умыться, и вижу слабое колыхание одного большого коричневого бедра над нейлоновым массивом спальника Дейва, свидетельствующее о ранней утренней любовной сцене, на самом деле Романа сообщает нам позже за завтраком: «Когда я утром проснулась и увидела все те деревья и воду и облака, я сказала Дейву: „Какую прекрасную вселенную мы сотворили"“ – Пробуждение настоящих Адама и Евы, в действительности для Дейва это был один из самых радостных дней, потому что он на самом деле мечтал как-нибудь опять вырваться из города, и на этот раз с симпатичной девушкой, в предвкушении праздника он привез свои снасти – А мы захватили кучу вкуснятины – Единственная беда в том, что кончилось вино, поэтому Дейв с Романой отправляются на „Вилли“ за добавкой в лавочку на тридцать миль южнее по шоссе – Мы с Билли разговариваем наедине у камина – Как только последний ночной алкоголь выветривается, мне начинает крайне плохеть.
      Все снова начинает дрожать, рука дрожит, я не могу например разжечь камин, и сделать это приходится Билли – «Я уже не могу камин разжечь!», вскрикиваю я – «Я зато могу», отвечает она, и это тот редкий случай, когда она заставляет меня проглотить это за то, что я такой сумасшедший – Маленький Эллиот все время толкает ее со всевозможными вопросами: «Зачем эта палочка? В камин положить? Зачем? Она горит? Почему она горит? Мы где? Когда мы поедем?», и возникает обычная ситуация, когда она начинает разговаривать с ним, а не со мной, потому что я просто сижу там, уставившись в пол и вздыхая – Позже, когда он засыпает, мы спускаемся по тропинке на пляж, уже почти полдень, оба мы грустны и молчаливы – «Интересно, в чем дело», громко высказываюсь я – Она: «Вчера ночью, когда мы вместе залезли в спальник, все было в порядке, а теперь ты не хочешь даже за руку меня взять… черт возьми, я покончу с собой!» – Все потому, что по трезвости я начинаю понимать, что все зашло слишком далеко, что я не люблю Билли, что я завлекаю ее, что я допустил ошибку, притащив сюда всех, что сейчас я хочу только домой, что я ужасно болен и устал, полагаю, так же как Коди, от этой нервотрепки, которая всегда примагничивается к этому несчастному любимому каньону, который вновь вызывает во мне дрожь, когда мы проходим под мостом и подходим к тем безжалостным валам, которые обрушиваются на песок выше, чем располагается суша, и безжалостность их похожа на безжалостность мудрости – Кроме того, я вдруг обратил внимание, словно бы в первый раз, на то, каким ужасным образом сдувает листву каньона в прибой; нерешительные порывы ветра относят ее все дальше и наконец она падает в волны, чтобы быть рассеянной и разорванной и растворенной и затопленной в море – Я оборачиваюсь и замечаю, как ветер обдирает ее с деревьев и бросает в волны, буквально сдирает, словно стремясь уничтожить – В моем состоянии это напоминает мне дрожь человека, стоящего на краю гибели – Все быстрее и быстрее – В этом жутком реве осеннего сюрского ветра.
      Буум, хлоп, волны продолжают свой монолог, но сейчас мне плохо и уже надоело все, что они говорят или еще скажут – Билли хочет, чтобы я спустился с ней вниз к гротам, но мне не хочется подниматься с песка, на котором я сижу, прислонившись спиной к камням – Она уходит одна – Я вдруг вспоминаю Джеймса Джойса и гляжу на волны, осознавая: «Все лето ты просидел здесь, записывая так называемые звуки волн, как все-таки это ужасно серьезно, наши жизнь и смерть, ты идиот, ты счастливое дитя с карандашом, ты понимаешь вообще, что ты использовал слова в качестве игрушек – все те великолепные скептические штучки, что ты написал о могилах и морской смерти, это ВСЕ ПРАВДА, ИДИОТ! Джойс мертв! Море забрало его! Оно возьмет и ТЕБЯ!», и я смотрю на пляж, а там Билли переходит вброд предательский отлив, она уже несколько раз тяжело вздохнула (видя мое безразличие, и, конечно, еще безнадежность в отношении Коди и безнадежность ее разгромленной квартиры и несчастной жизни), «Когда-нибудь я убью себя», вдруг у меня возникает мысль, уж не собирается ли она ужаснуть Небеса да и меня тоже, предприняв неожиданную суицидальную прогулку по отливу – Я вижу, как печально развеваются ее светлые волосы, грустная маленькая фигурка, одна у моря, у торопящего листья моря, она вдруг напоминает мне одну вещь – Я вспоминаю музыку ее смертных вздохов и вижу слова, ясно отпечатавшиеся в моем сознании над ее фигуркой на песке: – СВ. КАРОЛИНА У МОРЯ – «Ты был моим последним шансом», сказала она, но не все ли женщины говорят это? – Но может под «последним шансом» она имела в виду не обычную женитьбу, а бездонное печальное понимание чего-то во мне, без чего она не могла бы жить, по крайней мере это впечатление все сильнее пронизывает тот мрак, в котором мы с ней очутились – Может быть, я действительно отказывал ей в чем-то святом, как она говорит, или я просто идиот, не способный к славной, вечно искомой глубокой связи с женщиной и прячущий это за песней и бутылкой? – В таком случае моя жизнь кончена, и джойсовские волны пустыми ртами подтверждают: «Да, это так», и листья один за другим срываются и ложатся на песок грудами – На самом деле ручей уносит в сотни раз больше листьев от черных холмов – Как ужасны эти порывы и завывания ветра, повсюду желто-солнечно и сизо-неистово – Я вижу, как дрожат скалы, словно Господь на самом деле разгневался на этот мир и готов уничтожить его: огромные утесы качаются у меня перед глазами: Бог говорит: «Слишком далеко все зашло, вы все разрушаете, тем способом или иным, дрожь буум ВОТ ОН конец».
      «Второе пришествие, тик так», думаю я с содроганием – «Св. Каролина у моря» движется все дальше – Я бы мог броситься и догнать ее, но она слишком далеко – Я понимаю, что если эта сумасшедшая решится, мне придется ужасно бежать и плыть, чтобы вытащить ее – Я приподнимаюсь и уже готов броситься за ней, но в этот момент она разворачивается и идет обратно…, «и если я втайне называю ее „эта сумасшедшая“, интересно, как называет она меня?» – О черт, достала меня эта жизнь – Если бы у меня была воля, я бросился бы в эту надоедливую воду, но и это ничего не решает, я просто вижу долгую цепь трансформаций и планов, которые затвердевают там, чтобы мучить нас иными формами этих вечных жалких страданий – Думаю, дети это чувствуют – Она так грустна там, бредущая, как Офелия, босиком среди грохота.
      В довершение всего теперь появляются и туристы, обитатели других домиков каньона, солнечный сезон, и они выбираются два-три раза в неделю, и что за скабрезный взгляд достается мне от пожилой леди, которая, очевидно, прослышала о «писателе», тайно приглашенном в домик мистера Монсанто, и вместо этого притащившем с собой компании с бутылками, а сегодня вот худшую из шлюх – (Потому что ранее тем утром Дейв с Романой действительно занимались любовью на песке среди бела дня в поле зрения не только тех, кто был в это время на пляже, но и обитателей того нового домика на высоком уступе утеса) (правда с моста их не было видно из-за скалы) – Так что это не новость, что в хижине мистера Монсанто гулянка, причем в его отсутствие – Эту пожилую даму сопровождают куча детей – И когда Билли возвращается из дальнего конца пляжа и вместе со мной отправляется по тропинке обратно (я выгляжу как идиот с длинной, не меньше фута, трубкой мага в зубах, которую пытаюсь раскурить, спрятав от ветра), леди внимательно разглядывает ее вблизи, но Билли только чуть улыбается, как маленькая девочка, и щебечет приветствие.
      Я чувствую себя самым бесчестным и грязным негодяем на земле, волосы спутаны ветром в клочья звериной шерсти и разъехались по всему лицу слабоумного, похмелье вызвало во мне паранойю со всеми ее мельчайшими подробностями.
      Уже вернувшись в хижину, не могу наколоть дров из-за боязни отрубить себе руку, не могу спать, не могу сидеть, все бегаю пить к ручью, пока, наконец, не отправляюсь туда в тысячный раз, заставляя взволноваться Дейва Вейна, который вернулся с новой порцией вина – Мы сидим там, отхлебывая каждый из своей бутылки, в своем параноидальном состоянии я начинаю волноваться, почему я должен пить из одной бутылки, а он из другой – Но он весел: «Пойду сейчас порыбачу на берег и наловлю кучу рыбы, выйдет отличный ужин; Романа, ты приготовь салат и все, что там выдумаешь; а вас мы оставим одних», сообщает он мрачным нам с Билли, думая, что мешает нам, «и скажи, почему бы нам не съездить в Непент и не развеять нашу грусть и не полюбоваться лунным светом на террасе с „Манхэттеном“ в руках или не повидать Генри Миллера?» – «Нет!», почти кричу я, «то есть я так измучен, что не хочу ничего делать и никого видеть» – (и все-таки уже ощущаю вину по отношению к Генри Миллеру, ведь неделю назад мы с ним договорились о встрече, но вместо того, чтобы в семь появиться в доме его друга в Санта-Крузе, в десять мы пьяные звоним по межгороду, и бедный Генри отвечает: «Извини, что не приеду на встречу с тобой, Джек, но я уже немолодой человек, и в десять мне уже надо бы быть в постели, а тебе не следовало бы делать это раньше полуночи») (по телефону его голос такой же, как на записях, носовой, бруклинский, голос хорошего парня, и он немого разочарован, поскольку втянут в написание предисловия к одной из моих книг) (хотя внезапно в своей полной раскаянья паранойе я понимаю: «О черт, он просто втянут в представление, как все те парни, которые пишут предисловия, так что сам текст даже не нужно сначала читать) (пример того, каким психопатически-подозрительным и сумасшедшим я становился).
      Наедине с Билли еще хуже – «Не знаю, что делать теперь», говорит она, сидя у камина, как древняя салемская домохозяйка («Или салемская ведьма?», злобно кошусь я ) – «Я могла бы отдать Эллиота на воспитание в частный дом или в приют для сирот и просто уйти в монастырь, их полно вокруг – или убить и себя и его» – «Не говори так» – «А как еще говорить, когда нет выхода» – «Я плохо с тобой обращаюсь и никогда не стану хорошим» – «Я теперь понимаю, ты хочешь быть отшельником, говоришь это, но не особенно-то стараешься, как я заметила, и ты просто устал от жизни и хочешь спать, у меня примерно то же состояние, только мне надо об Эллиоте заботиться… я могу лишить нас обоих жизни и решить эту проблему» – «Ты, это гадкие слова» – «В первую ночь нашей любви ты сказал мне, что я самая интересная, что тебе никто прежде так не нравился, а потом все пил и пил, теперь я понимаю, все, что о тебе говорили, правда, и о таких как ты: о я понимаю, ты писатель и слишком много выстрадал, но иногда ты поистине жалок… но и с этим, я знаю, ты ничего не можешь поделать, и на самом деле, я понимаю, ты не жалок, а ужасно искалечен, как ты объяснял мне, причины… но ты все время скулишь о том, как тебе плохо, на самом деле ты почти не думаешь о других, и Я ЗНАЮ, ничего с этим поделать не можешь, это интересная болезнь, свойственная многим из нас, только у некоторых это хорошо запрятано… а то, что ты говорил в ту ночь и даже сейчас о том, что я „Св. Каролина в море“, почему ты не следуешь тому, о чем твоя душа знает, что это ДОБРО и самое лучшее и истинное, ты так легко падаешь духом… и потом, я думаю, на самом деле ты не хочешь меня, а хочешь домой и провести остаток своих дней, может быть, с Луизой, твоей подружкой» – «Нет, я и с ней не могу. У меня что-то заклинило внутри, как запор, я лишен эмоций, как ты сказала, эмоций, как будто это великая тайна, о которой все только и говорят: „О, как прекрасна жизнь, как чудесна, Бог сотворил это и Бог сотворил то“, откуда ты знаешь, что Он не ненавидит то, что сотворил: Он может пьян был и не видел, что делает, хотя, конечно, это неправда» – «Может, Бог умер» – «Нет, Бог не мог умереть, ведь Он не был рожден» – «Вот есть же у тебя все эти философии и сутры, о которых ты рассказывал» – «Но неужели ты не видишь, что все они превратились в пустые слова, я понимаю, что, как ребенок, играл в слова, слова, слова посреди большой серьезной трагедии, оглянись» – «Черт, да ты мог попытаться!».
      Но что еще невыразимо хуже, так это то, что чем больше она советует мне и обсуждает проблему, тем хуже и запутанней та становится, как если бы она не понимала, что творит, как подсознательная ведьма, чем больше она пытается мне помочь, тем сильнее я дрожу, почти уже осознавая, что у нее есть цель и она заколдовывает меня, но формально все это можно расценивать как «помощь».…-Она должно быть какой-то мой химический двойник, и я не могу ни минуты ее выносить, я измучен чувством вины из-за того, что это очевидно: она хороший человек, привлекательный благодаря своему тихому печальному мелодичному голосу и явному плутовству; однако, никакие рациональные доводы не работают – Все, что я чувствую, это невидимые удары, наносимые ею – Она мучает меня! – В какие-то моменты нашего разговора я становлюсь поистине «плохим актером», подпрыгивая с дергающейся головой, вот таким она меня делает – «В чем дело?», нежно спрашивает она – Это доводит меня почти до крика, а я в жизни ни на кого не кричал – Первый раз в жизни я не уверен, что смогу собраться в кучу, независимо от того, что происходит, и быть внутренне спокойным и даже снисходительно улыбаться на безумие женской истерики – Я сам вдруг оказался в таком же безумии – И что собственно произошло? Из-за чего все это? – «Ты нарочно меня с ума сводишь?», проговариваюсь я в конце концов – Но она, конечно же, отпирается, дескать, я говорю, не подумав, и ведь очевидного намерения нет, мы весело проводим уикенд на природе с друзьями.
      «Тогда со МНОЙ что-то не в порядке!», ору я – «Это видно, но почему бы тебе не постараться упокоиться и, например, не заняться со мной любовью, я тебя весь день умоляю, а ты все поешь и отворачиваешься, словно от уродливой старой летучей мыши» – Она подходит и нежно и мягко предлагает мне себя, но я только неотрывно смотрю на свои дрожащие запястья – Это в самом деле жутко – Невозможно объяснить – Кроме того, к Билли постоянно подходит мальчишка, когда она встает рядом со мной на колени или пытается пригладить мои волосы и позаботиться обо мне, он все повторяет жалостным голосом: «Не делай так Билли не делай так Билли не делай так Билли», пока она в конце концов не прекращает нежно и заботливо отвечать на все его торжественные вопросы и не взрывается: «Заткнись! Эллиот заткнись! Мне ОПЯТЬ придется тебя бить!», и я стону : «Нет!», но Эллиот кричит еще громче: «Не делай так Билли не делай так Билли не делай так Билли», и она вытаскивает его на крыльцо и начинает истерично колотить, а я готов броситься к полотенцу и удавиться, это ужасно.
      Кроме того, избивая Эллиота, она сама кричит и начинаются все эти вопли сумасшедшей женщины типа: «Если ты не прекратишь, я убью нас обоих, ты не оставляешь мне другого выхода! О дитя мое!», она вдруг подхватывает его и обнимает, заливаясь слезами и вырывая на себе волосы, и все это под теми старыми мирными деревьями, которые обжили сойки, они все еще ждут, пока их покормят и смотрят на все это – Даже Альф Священный Ослик ждет во дворе, пока кто-нибудь угостит его яблоками – Я смотрю, как золотится солнце, заходящее в безумном дрожащем каньоне, эти ужасные взрывы ветра в миле отсюда пригибают верхушки деревьев к земле, а его рев обещает, что как только он доберется до нас, то сдует мучительные крики матери и ребенка вместе со всеми этими сумасшедшими сорванными листьями – Ручей визжит – Дверь жутко хлопает, за нею ставни, дом трясет – Я падаю на колени в этом шуме и боюсь даже слушать.
      «Что мне теперь делать с твоими попытками суицида?», кричу я – «Все в порядке, тебя это не касается» – «Ладно, мужа у тебя нет, но по крайней мере есть маленький Эллиот, он вырастет и все будет в порядке, ты пока можешь продолжать работать, выходи замуж, переедь, сделай что-нибудь, может это Коди, но еще вероятнее, я бы сказал, это те сумасшедшие персонажи сводят тебя с ума и доводят до суицида, как тот – Перри –„“ – Не говори о Перри, он чудесный и милый и я люблю его, и он гораздо добрее со мной, чем ты когда-либо был: по крайней мере он может пожертвовать собой» – «Но что вся эта наша самоотдача, что мы можем дать, чтоб помочь хоть кому-нибудь» – «Ты никогда не поймешь, ты слишком занят собой» – Мы уже начинаем оскорблять друг друга, что было бы хорошим знаком, если бы она не продолжала с плачем бросаться ко мне на плечо, вновь повторяя, что я ее последний шанс (что неправда) – «Давай вместе уйдем в монастырь», добавляет она в своем безумии – «Эвелин, то есть Билли, это ты можешь уйти в монастырь, ради Бога, уходи в монастырь, ты похожа на монахиню, может это то, что тебе нужно, все эти разговоры о Коди и религии, может весь этот словесный ужас просто удерживает тебя от того, что ты называешь истинным пониманием, ты могла бы стать почтенной монахиней когда-нибудь со спокойным сознанием, хотя однажды я видел преподобную, которая плакала… ох, все это так грустно» – «О чем она плакала?» – «Не знаю, после нашего разговора, помню я сказал какую-то глупость типа: „Вселенная – женщина, потому что она круглая“, но думаю, она плакала, вспоминая былые дни, когда у нее был роман с солдатом, который потом погиб, по крайней мере так говорили, она была величайшей из всех женщин, которых я знал, большие синие глаза, большая красивая женщина… ты могла бы так, выбирайся из этого ужаса и брось все это» – «Но я люблю, люблю слишком для такого» – «И все-таки не потому, что ты чувственна, бедняжка» – На самом деле мы немного успокаиваемся и начинаем любить друг друга, не обращая внимания на Эллиота, который толкает ее: «Билли не делай так не делай так Билли не делай так», пока я не кричу в разгаре: «Не делай чего? О чем он? – Может, он прав, и тебе, Билли, не стоит этого делать? Может, мы грешим против того, что было сказано и сделано? О, это безумие! – но он безумнее всех нас», ребенок действительно уже на кровати, дергает ее за плечо, как взрослый ревнивый любовник, который пытается оттолкнуть женщину от соперника (она на мне сверху, и это показывает, как я уже беспомощен и убит, а время всего четыре часа дня) – В доме разворачивается маленькая драма, может быть, немного не такая, на которую такие домики рассчитаны, или что могут вообразить себе окрестные соседи.
 
      35
      Только иногда в оргазме есть ужасный параноидальный элемент, он проявляется в том, что не нежная симпатия, а некий яд разливается вдруг по всему телу – Я чувствую ужасную ненависть к себе и ко всему окружающему, чувство пустоты, вовсе не похожее на обычную свежесть, словно колдовская сила выкачала мой спинной мозг – Чувствую, как злые силы собираются вокруг меня, от нее, от ребенка, от самых стен хижины, от деревьев, зловеща сама мысль о Дейве с Романой, все это наваливается на меня – Я оставляю бедную Билли, уткнувшуюся лицом в ладони, и выбегаю попить воды из ручья, но каждый раз, когда это происходит, я бегу обратно, ощущая вину и стремясь выразить ее, но в тот момент, когда я вижу ее вновь: «Она еще что-то замышляет», злобно догадываюсь я и вину уже не ощущаю – Она бормочет, закрыв лицо руками, а ребенок кричит рядом с ней – «Господи, ее нужно в монастырь!», думаю я, бегом возвращаясь к ручью – Внезапно вода в ручье приобретает другой вкус, как если бы в нее налили керосина или бензина – «Может, это соседи решили избавиться от меня, вот оно что!» – Я внимательно пробую воду и убеждаюсь, что так оно и есть.
      Как идиот, сижу у ручья и тупо гляжу на воду, когда подходит Дейв Вейн, размашисто шагая с единственной рыбой на связке, и его бедный гнусавый выговор, как будто ничего не произошло: «Слушай, я там два часа проторчал и глянь, что добыл! Одну несчастную, но трогательно красивую, в чем ты можешь убедиться, священную маленькую радужную морскую форель, которую теперь намерен почистить – А чистить ее следует так», и он невинно опускается на колени у ручья, чтобы продемонстрировать – Мне не остается ничего кроме как смотреть и улыбаться – Он говорит: «Будь готов к поездке на остров Фаролион в ближайшие два года, парень, там дикие канарейки будут садиться на лодку за сотни миль в море – Видишь ли, я пытаюсь скопить деньги на собственную лодку, думаю, нет ничего лучше рыбалки, и я намерен совершенно реорганизовать свою жизнь в соответствии с этим убеждением, хотя и вижу перед глазами суровый образ Фагана с „Роши-стик“ , но тебе бы стоило посмотреть, с какой быстротой можно подманить сотни сельдей и почистить за полторы минуты лосося, это факт, и разгуливать при этом в грубых рыбацких рубашках и вязаных шапочках – Парень, я об этом все знаю и уже пишу заключительную определяющую статью о том, как чистый тяжелый труд спасет всех нас – Когда ты здесь на берегу, это тот самый первобытный свет, я имею в виду рыбалку – Ты охотник – Птицы находят для тебя рыбу – Погода руководит тобой – От абсолютной усталости рассасывается чепуха в голове, и все встает на свои места» – Пока я сижу там на корточках, я представляю себе, что Билли, может быть, сейчас рассказывает Романе о том, что произошло в хижине, и Дейв тоже вскоре узнает, хотя он, кажется, знает многое из того, что происходит – Он несколько раз уже намекал, как теперь вот: «Ты выглядишь так, словно это худшие времена в твоей жизни, этот маленький Эллиот кого угодно с ума сведет, да и Билли, конечно, нервная девица – Вот так надо замерять, с помощью этого ножа» – И я изумляюсь тому, что сам не могу быть таким полезным и по-человечески простым и хорошим, чтобы в результате небольшой в общем-то беседы заставить другого чувствовать себя лучше, как это делает Дейв, длинный, со впавшими щеками после его собственного запоя, который длился несколько недель, но он не жалуется и не стонет по углам, как я, по крайней мере он действует, проверяет себя – От него у меня снова ощущение, что я один в мире лишен человеческого бытия, черт, так оно и есть, именно это я чувствую – «Ах Дейв, однажды мы с тобой отправимся на рыбалку к заброшенным рудникам на Раг-ривер, хах, к тому времени будем себя черт возьми получше чувствовать» – «Так, нам нужно еще на соус оставить, Джек», произнося «Джек» очень грустно, как Джерри Вагнер в свое время, когда мы карабкались на гору «Бродяг дхармы», где делились горем, «да и как-то мы многовато пьем СЛАДКОГО, знаешь, весь этот сахар да без закуски может нарушить обмен веществ, и уровень сахара в крови поднимется до отметки, когда станешь слабее курицы: особенно у тебя, ты ведь же не первую неделю пьешь только сладкий портвейн и сладкий „Манхеттен“ – Обещаю, священное мясо этой рыбки тебя исцелит», (весело смеется).
      Внезапно я смотрю на рыбу и снова ощущаю ужас, вновь вернулась прежняя схема смрти, только теперь я еще собираюсь вонзить в нее свои здоровые зубы англосакса и вырвать кусок печальной плоти маленького существа, которое еще час назад весело плескалось в море, на самом деле Дейв думает о том же и говорит: «Ох да, этот маленький ротик слепо искал корм в радостных водах жизни, но посмотрите-ка на него теперь, голова отрублена, не надо смотреть, мы, великие пьяные грешники собираемся теперь употребить это в качестве нашего священного ужина, так что когда мы ее приготовим, я обращусь к ней с индейской молитвой, надеюсь, местные индейцы тоже ее использовали – Джек, мы ведь можем устроить здесь праздник и отлично провести недельку» – «О я говорил, что я не, я… я так плохо себя чувствую от всего этого… Я не думаю, что смогу… Я с ума схожу из-за Билли и Эллиота и себя самого тоже, может нам придется уехать, или там не знаю, по-моему, я здесь умру» – И Дейв конечно разочарован, ведь я уже оторвал его от дел, чтобы приехать сюда, и это еще один повод для меня почувствовать себя гадом.
 
      36
      Дейв мастерски орудует в хижине, приготовляя кашу и наливая в сковороду кукурузное масло, Романа не отстает, сооружая изысканный огромный салат, густо заправленный майонезом, а бедная Билли молча помогает ей накрыть на стол, а мальчишка напевает у плиты, и все это вдруг становится похоже на счастливую домашнюю сцену – Один я с ужасом в глазах наблюдаю с крыльца – Еще и потому, что их тени при свете лампы на стенах огромны и похожи на чудовищ и ведьм и колдунов, я в лесу, один среди веселых духов – Солнце садится, и ветер начинает завывать, так что мне приходится войти в дом, но вдруг я снова дико выскакиваю к ручью, как всегда полагая, что вода все смоет и навсегда вернет мне уверенность (в беде своей не забываю о совете Эдгара Кейса: «Пей побольше воды»), но: «Это керосин, а не вода!», кричу я на ветру, никто не слышит – Мне хочется ударить ручей и заорать – Я поворачиваю назад, и вот оно, теплое нутро хижины, молчаливые люди внутри заметно хмурятся, поскольку не в состоянии понять, что стряслось с этим сумасшедшим, который бегает туда-сюда от дома к ручью, молча, с бледным лицом, оцепенелый, трясущийся и потеющий, словно на дворе июль, хотя на самом деле скорее прохладно – Я сажусь в кресло спиной к двери, а Дейв бодро продолжает лекцию.
      «Итак, сейчас мы устроим священный банкет, который включает все эти блага, которые, вы видите, царственно расположились вокруг одной вкусной рыбки, так что всем нам следует обратиться к рыбе с молитвой и выбрать кусочки, на каждого у нас только по четыре ломтика, и представлены все части рыбы, которые имеют значение – Но помимо этого, чтобы правильно приготовить свежеразделанную рыбу, нужно проверить, раскалилось ли масло до неистовства, чтобы уже можно было класть, не раскаленное, но горячее, так, да, уже раскаленное, подайте икру, потом нежно кладете рыбу в масло, и начинается жуткий треск» (что он и проделывает под аплодисменты Романы) (и я бросаю взгляд на Билли, а она задумалась о чем-то в углу, как монахиня), но Дейв продолжает шутить, пока все мы не расплываемся в улыбке – Полка рыба готовится, однако, Романа все время сует мне еду, чем в общем-то весь день занималась, какой-нибудь hors d' oeuvres или кусок помидора или еще что-нибудь, очевидно, желая помочь мне – «Тебе нужно КУШАТЬ», постоянно твердят они с Дейвом, но я не хочу, и все-таки они подносят куски к моему рту, пока в конце концов я не задумываюсь хмуро: «А что это они мне все время суют, яд? – и что у меня с глазами, они расширенно-черные, словно после наркотиков, а ведь я только вино пил, может, Дейв мне в вино подсыпал или как? Может, думал помочь? Или может, они члены тайного общества, которые подсаживают людей на наркотики во имя просветления или еще чего-нибудь?», даже когда Романа подает мне кусок, и я беру его из ее больших коричневых ладоней и начинаю жевать – На ней только лиловые брючки и лиловый же лифчик, больше ничего, чтобы веселее было, Дейв радостно шлепает ее по попе, пока готовит ужин, и для Романы эта эротика вполне естественная вещь, ведь она уверена в благотворности демонстрации своего большого тела – В какой-то момент, когда Билли склоняется над стулом, Дейв заходит сзади и игриво касается ее и подмигивает мне, но я, как слабоумный, ноль внимания, а мы могли бы оттянуться так, как солдаты мечтают сутки напролет, черт – Но яды в крови асексуальны и асоциальны и а-все-остальное – «Билли такая красивая и стройная, как мы с Романой бывало, может мне переключиться ради разнообразия», говорит Дейв, склонясь над раскаленной сковородкой – Я оглядываюсь через плечо и вижу, сначала со вспышкой радости, но уже в следующий момент со зловещим испугом огромный диск полной луны, застывший между горой Мьен-Мо и северной стеной каньона, словно спрашивающий меня, оглянувшегося в трепете: «Ктоо тыы».
      Но я говорю: «Дейв, глянь, только этого не хватало», и показываю на луну, деревья застыли в мертвой тишине, и мы тоже, вот она, огромная полная траурная луна, которая пугает сумасшедших и вздымает волны, на ее фоне видны силуэты двух-трех деревьев, и вся эта сторона каньона залита серебром – Дейв только смотрит на луну усталыми глазами безумца (перевозбужденными глазами, как сказала бы моя мама) и ничего не говорит – Я выхожу к ручью и пью воду и возвращаюсь и спрашиваю о луне, и вдруг четыре тени в хижине глухо молчат, словно сговорились с полнолунием.
      «Время ужинать, Джек», говорит Дейв, выходя вдруг на крыльцо – Все молчат – Я вхожу и робко сажусь за стол, как бесполезный первопроходец, который ничего не делает, чтобы помочь мужчинам или ублажить женщин, идиот в обозе, которого, однако, нужно кормить – Дейв стоит и говорит: «О полная луна, вот наша рыбка, которую мы сейчас отведаем, чтобы утолить голод и набраться сил; спасибо вам, люди-рыбы, спасибо, рыбий бог; спасибо луне, за то, что светит в эту ночь; в ночь полнолунной рыбы, первый нежный кусочек которой мы сейчас освятим» – Он берет свою вилку и аккуратно раскрывает рыбу, которая красиво запанирована и обжарена и уложена среди ослепительных салатов и овощей и крупяных лепешек, он раскрывает забавные жабры, проникает внутрь, достает странный кусок и подносит к моим губам со словами: «Прими этот первый кусок, Джек, крохотный кусочек, только пожалуйста жуй очень медленно», я так и делаю, кусок жирный и вкусный, но язык мой уже не ощущает вкуса, у малыша Эллиота глаза горят от восторга благодаря этой чудесной игре, которая, однако, начинает пугать меня – Причины теперь уже ясны.
      За едой Дейв объявляет, что мы с ним устали от чрезмерных возлияний и ей-богу собираемся исправиться и позаботиться о том, чтобы завязать, потом он, как обычно, пускается в истории, превращая все в обычный ужин с разговорами, который, надеюсь я поначалу, меня поправит, но после мне становится еще хуже, «Эта рыба вобрала в себя всю смерть каланов и мышей и змей и всех остальных», думаю я – Билли тихо и кротко моет посуду, Дейв радостно курит на крыльце, завершая ужин сигаретой, а я вновь, как лунатик, брожу у ручья, через каждые пять минут прячась от всех, не понимая, впрочем, что заставляет меня так себя вести – МНЕ НУЖНО отсюда выбраться – Но я не имею права ОТДАЛЯТЬСЯ – Поэтому я все время возвращаюсь, но это замкнутый механический бесцельный круг, туда-сюда, вокруг да около, пока их не начинают по-настоящему беспокоить мои все более частые молчаливые отлучки и жуткие возвращения, все они молча сидят у плиты, но теперь склонили головы друг к другу и шепчутся – Я вижу из леса эти головы-тени, которые шепчутся обо мне у плиты – Что говорит Дейв? – И почему это они выглядят так, словно еще что-то замышляют? – Может, это Дейв Вейн через Коди устроил так, чтобы я познакомился с Билли и сошел с ума, а теперь я один в лесу, и сегодня вечером они планируют дать мне финальную отраву, которая напрочь лишит меня контроля, и на следующее утро мне придется отправиться в больницу, и я больше никогда не напишу ни строчки? – Дейв Вейн завидует, что я написал 10 романов? – Коди поручил Билли заставить меня на ней жениться, чтобы завладеть моими деньгами? Романа член общества отравителей (я слышал, как она еще троих упоминала ранее в машине, и вчера вечером какую-то странную песню она пела) – Их трое, Дейв Вейн на самом деле главный конспиратор, я ведь знаю, что у него в маленькой коробочке припрятаны амфетамин и иглы, всего одна инъекция в помидор, или порцию рыбы, или накапать в бутылку с вином, и глаза мои станут бешено широкими и темными, как сейчас, мои нервы ОУУухнут, вот как я думаю – А они все сидят там у огня в мертвой тишине, а когда я вхожу, снова начинают разговаривать: верный знак – Я опять выхожу, «Пойду пройдусь по дороге» – «О'кей» – Но когда я оказываюсь один на тропинке, миллион извивающихся лунных рук преграждают мне дорогу, и каждая дыра в скалах, и любое обгоревшее дерево, мимо которых я спокойно проходил в густом тумане сотни раз в течение лета, теперь там что-то быстро движется – Я спешу обратно – Даже на крыльце меня пугают знакомые кусты возле дома или разбитое бревно – А журчание ручья проникает в голову и в ритме морских волн продолжает: «Кипяток бульк в тебе, ты скручен и нахлобучен,…….», я хватаюсь за голову, но лепет не прекращается.
      Маски расцветают у меня перед глазами, когда я закрываю их, луна извивается, когда я на нее смотрю, руки и ноги содрогаются, когда я перевожу взгляд на них – Все в движении, крыльцо хлябает, словно ил или слякоть, стул подо мной трясется – «Ты точно не хочешь поехать в Непент и выпить „Манхеттена“, Джек?» – «Нет» («Да-а, чтоб ты туда яду подсыпал», мрачно думаю я, в то же время искренне страдая оттого, что могу так думать о бедном Дейве) – И понимаю непереносимые муки безумия: как могут думать несформировавшиеся еще люди, что сумасшедшие «счастливы», Боже мой, не кто иной как Ирвин Гарден однажды предостерег меня от мысли, будто бы дурдома полны «счастливых идиотов», «Голову стягивает от боли, ужас, творящийся в сознании все усиливается, они так несчастны, тем более что никому не могут объяснить, или выкарабкаться и получить помощь в отношении той истерической паранойи, от которой страдают так, как никто в мире и, думаю, во всей вселенной», и Ирвин знал, что говорит, поскольку имел возможность понаблюдать за своей матерью Наоми, которой в конце концов пришлось подвергнуться лоботомии – Это рождает во мне мысль о том, как прекрасно было бы вырезать всю эту агонию из моего черепа и ПРЕКРАТИТЬ ЭТО! ПРЕКРАТИТЬ ЭТОТ ЛЕПЕТ! – Потому что теперь он не только в ручье, как уже было сказано, он покинул ручей и переселился в мою голову, и хорошо бы, если бы это был связный лепет, что-либо означающий, только ведь этот брилльянтово-сверкающий лепет означает не что-либо: он командует мне умереть, потому что все кончено – Все вокруг кишит.
      Дейв с Романой снова уходят к ручью, чтобы сладко проспать всю ночь под луной, а мы с Билли остаемся уныло сидеть у огня – Ее голос взывает: «Тебе станет лучше, если ты придешь в мои объятья» – «Мне нужно что-то предпринять, Билли, после всего, что я тебе рассказал, я не могу заставить тебя понять, что со мной, ты не поймешь» – «Залезай ко мне в спальник, как в прошлую ночь, просто поспи» – Мы забираемся туда голышом, но теперь я не пьян и вполне ощущаю тесноту и, кроме того, из-за своей лихорадки невыносимо потею, ее кожа уже совершенно из-за меня мокрая, а руки снаружи мерзнут – «Нет не так!» – «Что ты придумал?» – «Давай попробуем на койке», но, обезумев, я сооружаю никуда не годную койку, крытую только доской, забыв подстелить спальники, как делал все лето, я просто забыл все это, Билли, бедненькая Билли ложится со мной на эту абсурдную доску, думая, что я пытаюсь изгнать из себя сумасшествие путем самоистязания – Глупо, мы лежим вытянувшись, сами как доски – Я скатываюсь со словами: «Попробуем иначе» – Я пытаюсь расположить спальник на полу у крыльца, но в тот момент, когда она в моих объятиях, ко мне прилетает комар, или меня прошибает пот, или я вижу вспышку света, или в голове начинает гулко звучать гимн, или кажется, что к ручью, разговаривая, спускаются тысячи людей, или что шум ветра несет с собой взлетевшие бревна, которые обрушатся на нас – «Подожди минутку, я вскрикиваю и поднимаюсь пройтись немножко, и спускаюсь попить воды к ручью, где мирно обнялись Дейв с Романой – Я начинаю проклинать Дейва: „Сволочь, занял единственное пригодное для сна место, вот тут в песке у ручья, если бы его здесь не было, я мог бы здесь спать, даже с Билли, всю ночь, сволочь, занял мое место“, и я бросаюсь назад к крыльцу – Бедная Билли протягивает ко мне руки: „Пожалуйста, Джек, ну давай, люби меня, люби меня“ – „Я НЕ МОГУ“ – „Но почему не можешь, если мы даже никогда больше не увидимся, пусть хоть последняя ночь будет красива и запомнится навсегда“.
      «Как идеальное воспоминание о нас обоих, неужели и этого ты не можешь для меня сделать?» – «Я сделал бы, если бы мог», бормочу я, как мутный старый придурок, отыскиваю по всему дому спичку – Я не могу даже сигарету прикурить, что-то злобно ее гасит, когда же я наконец прикуриваю, она мертвит мой горячечный рот, словно смертью его наполняя – Я сгребаю еще кипу мешков и одеял и сваливаю их на другом конце крыльца, обещая Билли, которая теперь вздыхает, осознав всю безнадежность: «Я сначала попробую здесь сам вздремнуть, а потом проснусь, мне станет лучше, и я приду к тебе» – И я пытаюсь, жестоко ворочаюсь, широко раскрытыми перепуганными глазами смотрю в темноту, как Хэмфри Богарт тогда в фильме, убивший партнера, пытался уснуть у огня, и показывают его глаза, жестко и безумно уставившиеся на пламя – Я пытаюсь закрыть глаза, но какие-то эластические толчки раскрывают их вновь – Я пытаюсь повернуться на другой бок, но вместе со мною поворачивается вселенная, и на другой ее стороне не лучше – Я понимаю, что рискую никогда из этого не выбраться, а мама ждет меня дома и молится за меня, она ведь скорее всего знает, что сейчас со мной происходит, я с плачем обращаюсь к ней, чтобы она молилась и помогла мне – Впервые за последние три часа вспоминаю кота и испускаю вопль, который пугает Билли – «Все в порядке, Джек?» – «Подожди немного» – Но она уже засыпает, бедняжка измучилась, я понимаю, что она уже готова бросить меня на произвол судьбы, и не могу прекратить думать, что она и Дейв с Романой втайне не спят, ожидая моей смерти – «Зачем?», думаю я, «это тайное общество отравителей, я знаю, а все потому, что я католик, это великие антикатолические структуры, это коммунисты всех уничтожают, травят каждую отдельную личность, пока в конце концов всеми не завладеют, это безумие к корне тебя меняет, и утром ты уже не тот – наркотик изобретен by Airpatians как средство для промывки мозгов, я всегда подозревал, что Романа коммунистка, она ведь румынка, а что касается Билли, странная вся эта ее компания, и Коди наплевать, а Дейв воплощенное зло, и может быть я это всегда подозревал», но вскоре мои мысли становятся еще менее «разумными», и начинаются часы бреда – Духи шепчут мне в уши долгие скороговорки, советуя и предостерегая, внезапно с криком врываются другие голоса, проблема в том, что все они говорят безудержно и очень быстро, как только Коди иногда умеет, и как ручей, так что мне приходится цепляться за смысл, хотя я хотел бы изгнать их из своих ушей – Я машу возле ушей руками – Я боюсь закрыть глаза, потому что все сумасшедшие вселенные, которые я вижу, опрокидываются и вдруг разрастаются, и вдруг взрываются, впиваясь в меня, лица, раскрытые в крике рты, длинноволосые крикуны, внезапные злобные признания, внезапные «тра-та-та» церебральных «комитетов», спорящих о «Джеке» и говорящих о нем так, словно его здесь нет – Бесцельные моменты, когда я ожидаю появления новых голосов, и вдруг среди листвы миллионов деревьев тяжкими стонами взрывается ветер, и это звучит как безумие луны – А луна все выше, ярче, светит прямо в глаза, как фонарь – Беспорядочные спящие тени так застенчивы там – Всецело человек и всецело в безопасности, я плачу: « Я больше не человек и никогда больше не буду в безопасности, ох чего бы я ни отдал ради того, чтобы зевать дома воскресным днем, ведь я так устал, ох, чтобы опять так было, никогда больше этого не будет – Ма была права, все шло к тому, чтобы я сошел с ума, так и случилось – Что я скажу ей? Она будет в ужасе и сама сойдет с ума – Oh ti Tykie, aide mue – меня, съевшего рыбу, у которого нет больше права просить Тайка –„ – Жаргон внезапных громких сообщений проносится в моей голове на языке, который я никогда прежде не слышал, но который мгновенно понимаю – Секунду я вижу синие Небеса и белое покрывало Девы, но вдруг огромное злобное синее, как чернила, пятно заливает видение, «Дьявол! – дьявол пришел за мной в эту ночь! Вот так ночь! Вот оно что!“ – Но ангелы смеются и исполняют на морских скалах неприличный танец, теперь уже всем наплевать – Внезапно яснее, чем когда-либо в жизни, я вижу Крест.
 
      37
      Я вижу Крест, в полной тишине, долго, моя душа устремляется к нему, все тело к нему устремляется, я протягиваю руки, чтобы мня забрали, и ей-богу меня забирают, мое тело начинает отмирать, и я лечу к Кресту, сияющему во тьме, я начинаю кричать, потому что понимаю, что умираю, но я вовсе не хочу пугать Билли или кого бы то ни было своими предсмертными криками, поэтому я задавливаю вопль и просто отдаюсь смерти и Кресту: как только это происходит, я медленно начинаю возвращаться к жизни – Следом возвращаются дьяволы, начальство командует мне в уши думать по-новому, шипит тайный лепет, вдруг я снова вижу Крест, на этот раз он меньше и дальше от меня, но все так же ясно виден, и сквозь шум голосов я произношу слова: «Я с тобой, Исус, навсегда, благодарю тебя» – Так я лежу в холодном поту, размышляя о том, что на меня нашло, после стольких лет изучения буддизма и уверенных, с трубкой в зубах, медитаций на пустоту и все такое, вдруг мне явился Крест – Глаза полны слез – «Мы будем спасены – Может быть, я даже Дейву Вейну об этом не скажу, не стану будить его и пугать, скоро он сам узнает – теперь можно спать».
      Я поворачиваюсь на другой бок, но это всего лишь начало – Еще только час, и ночь все наматывается и наматывается на колесо луны до самого рассвета, к тому моменту я еще не раз увижу Крест, но где-то идет битва, и демоны все возвращаются – Я знаю, если бы мне уснуть хоть на часок, успокоился бы весь этот шум в мозгу, вернулся бы какой-то внутренний контроль, некое благословение приглушило бы все это – Но ко мне вновь, тихо хлопая крыльями, подлетает мышь, я ясно вижу ее в лунном свете, маленькую темную голову и такие безумные зигзаги крыльев, что смотреть невозможно – Внезапно я слышу шум, летающая тарелка недвусмысленно парит над теми деревьями, от которых и идет шум, а в ней отряды, «Они прилетели за мной, о Боже!» – Я вскакиваю и свирепо уставляюсь на дерево, я намерен защищаться – Перед носом хлопает крыльями летучая мышь – «Мышь – их представитель в каньоне, отправляет им послания по радару, почему они не улетают? Дейв что, не слышит этот ужасный шум?» – Билли спит, как убитая, но маленький Эллиот ударяет вдруг ножкой об пол, бамс – Я понимаю, что он не спит и в курсе всего происходящего – Я снова укладываюсь и поглядываю на него из своего угла крыльца: я вдруг догадываюсь, что он смотрит на луну и вот опять: стучит ногами: отправляет сообщения – Он колдун, принявший обличье мальчика, он и Билли уничтожает! – Я поднимаюсь взглянуть на него, чувствуя в то же время вину, за то, что, очевидно, это все чепуха, которую я выдумал, а он даже не укрыт как следует, маленькие голые ручки выбились из-под одеяла в холоде ночи, на нем нет даже ночной рубашки, я проклинаю Билли – Я укутываю его, и он хнычет – Возвращаюсь и ложусь, безумно уставившись внутрь себя самого, и вдруг на меня нисходит блаженство в виде заработавшего механизма сна – И снится мне, что я и еще пара человек нанялись работать в горах, тот же хребет, где и пик Одиночества(стало быть, снова гора Мьен-Мо), и начинается все с бригады у горной реки, которая рассказывает нам, что двоих рабочих завалило на склоне снегом, и мы должны свеситься туда и выяснить, можно ли их «погрузить» или втащить – И мы лежим на рыхлом снегу на высоте тысячи футов над рекой, разгребая такие слои снега, что непонятно, есть ли кто-нибудь под ними – А у начальства не только ботинки со специальными креплениями, которые обеспечивают им безопасность (крепления типа лыжных), поэтому я начинаю понимать, что они просто дурят нас бедных, и мы тоже можем свалиться ( я почти уже падаю) – (упал) – (почти) – Наблюдая за происходящим со стороны, я вижу, что это обыкновенная ритуальная шутка для новичков, которых затем отправят на другой берег реки разгребать еще снег в надежде обнаружить пропавших рабочих – Так что мы начинаем путь, сначала вдоль реки, но по дороге все встречные крестьяне рассказывают нам о Чудовищной Бого-машине на том берегу, которая кричит голосами разных птиц и сов, и у нее миллион инфернальных приспособлений, небрежные и шаткие подробности о которых заставляют вспотеть; как «наблюдатель происходящего» я вновь вижу, что это трюк, чтобы напугать нас, и когда мы окажемся здесь ночью и услышим голоса настоящих птиц, сов и так далее, то решим, как деревенские недотепы, что это Чудовище – Тем временем мы получаем знак отправляться на главную гору, но я обещаю себе, что если мне не понравится там работать, я вернусь на старое место на пик Одиночества– Наши работодатели уже продемонстрировали убийственное чувство юмора – Я прибываю на гору Мьен-Мо, которая снова напоминает Ратон-каньон, но там еще есть широкая, хотя и высохшая река, которая течет сквозь большую дыру в скалах, а на них высиживают птенцов множество хищных птиц – Старые бродяги орут на них и грубо сталкивают с уступов, а потом начинают кормить их, как ручных, кусками красного мяса или красными крошками , так что поначалу мне кажется, что эксцентричные старые городские бродяги собираются съесть их или продать (может так оно и есть), поскольку прежде, чем понять это, я вижу сотни пар медленно совокупляющихся грифов на городской свалке – Это уже по-человечески оформленные хищники с человеческими руками, ногами, головами, торсами, но при этом с радужными перьями, и все самцы тихо сидят позади Хищниц-самок, все так же медленно похабными неспешными движениями совокупляясь с ними – И мужчины и женщины развернуты лицами в одном направлении, и, очевидно, между ними есть какой-то контакт, поскольку радужно оперенные зады их медленно тупо монотонно совокупляются на скалах свалки – Проходя мимо, я даже вижу выражение на лице молодого светловолосого самца, вечно недовольного, поскольку его Самка «старое трепло» и все время с ним спорит – У него совершенно человеческое лицо, только нечеловечески вязкое, словно бледный непропеченный пирог, с выражением тупого сумасшедшего ужаса оттого, что он обречен на все это, и это заставляет меня вздрогнуть от симпатии к нему, я даже могу разглядеть выражение мyки на этом тесте средних лет – Как они человечны! – Но внезапно я и еще двое молодых рабочих оказываемся в нашей квартире в респектабельном квартале Хищников, где Самка и ее дочь показывают нам наши комнаты – Их лица густо пузырятся дрожжами, но замазаны косметикой, делающей их похожими на пухлых рождественских кукол, и плюс к тому тупые, сумасшедшие, но все-таки человеческие выражения на лицах, они похожи на толстогубых резиновых зубрил, толстые физиономии рыхлы, как каша, лица из рвоты желтой пиццей внушают нам отвращение, хотя мы его не афишируем – В квартире полно грязных битнических кроватей, и повсюду матрасы, но я прохожу внутрь в поисках раковины – Квартира огромна – Бесконечно долго иду вдоль сальных кладовок и огромных длинных моечных с единой скверной маленькой раковиной, темной и склизской, как обваливающийся фундамент колледжа в Лоуэлле – В конце концов я попадаю на «Кухню», где мы как «новички» должны будем понемногу готовить все лето – Огромные каменные очаги и каменные же плиты, протухшие и склизские после оргии месячной давности , «Банкета Хищников», множество так и не приготовленных цыплят валяются на полу среди мусора и бутылок – Повсюду протухшая слизь, никто никогда ее не чистил и даже не знает, как это делается, и все это размерами с гараж – Я выхожу, толкая перед собой какой-то вонючий, в пятнах пищи поднос, спешу выбраться из этой великой зловонной пустоты и жути – Жирные золотистые цыплята громоздятся на замусоренных каменных плитах – Я бегу из этой невиданной мною доселе грязищи. Тем временем я узнаю, что два моих товарища изучают содержимое корзины, наполненной едою Хищников и предназначенной для нас, один из них проницательно говорит: «В нашем сахаре волдыри», имея в виду тот факт, что Хищники подложили свои волдыри в наш сахар, чтобы мы «умерли», только вместо того, чтобы умереть по-настоящему, мы будем отправлены в Подземные Грязи, где по горло в дерьме будем толкать огромные стонущие колеса (а вокруг маленькие двухголовые змейки), чтобы дьявол с длинными ушами мог добыть свой «Лилово-Алый Квадратный Камень», секрет всего Царства – Заканчивается все стонами и попытками пробиться сквозь человеческие трупы, в том числе и твоих родных, плавающие в липкой грязи – Если тебе это удалось, думаю, становишься одутловатым Хищником и похабно медленно совокупляешься на свалке наверху, или дьявол просто выдумывает Хищников и все остальное, что существует вне подземного Ада – «Кому фасоли?», слышу я свой голос, превращающийся в звук удара! Я проснулся – В этот момент Эллиот ударил ножкой по крыльцу! – Я-то просмотрел! – Он это нарочно делает, он знает все, что происходит! – Господи, зачем же я привез сюда этих людей и почему именно в эту ночь с этой луной этой луной этой луной?
      Я вновь встаю и брожу туда-сюда, и пью воду из ручья, грузные тела Дейва с Романой неподвижны в лунном свете, как будто притворяются, «Сволочь, занял мое единственное спальное место» – Я хватаюсь за голову, я так здесь одинок – В страхе возвращаюсь в хижину к зажженной лампе, изыскивая способ обрести контроль над собой, курю, пытаюсь вытряхнуть последнюю красную каплю из протухшей бутылки, где был портвейн, безрезультатно – Теперь когда Билли спит, и так спокойна, и так тиха, я подумываю о том, не смогу ли я уснуть, если лягу рядом и обниму ее – Так и делаю, влезая прямо в одежде, которую надел, боясь сойти с ума голышом или потерять возможность сбежать отсюда в любой момент, в обуви, она чуть всхлипывает во сне, но не просыпается, когда я обнимаю ее со своим бессонным возбужденным взглядом – Ее светлая плоть в лунном сиянии, бедные светлые волосики так аккуратно вымыты и расчесаны, женственное маленькое тело, не менее тяжелое «в нтске» , чем мое, но, как тростник, тоненькое; со слезами на глазах смотрю я на ее плечики – Я готов разбудить ее и все рассказать, но ведь только напугаю – Я сотворил непоправимое зло («Небобродимое дно!», выкрикивает ручей) – Все мои собственные слова вдруг оказываются бормотанием, так что невозможно уцепиться за смысл ни на минуту, вернее ни на секунду, для того чтобы увенчались успехом мои попытки взять себя в руки, контролировать себя, дребезги миллионов ментальных взрывов разбивают каждую мою мысль на миллионы частичек, и ведь это казалось мне таким прекрасным, когда я впервые ощутил это под действием пейотля и мескалина, я сказал тогда (все еще невинно играя в слова): «О проявление множественности, это на самом деле можно наблюдать, это не просто слова», но сейчас это: «Ах кезеламаройот ты рот» – И к рассвету мое сознание все из потока взрывов, которые становятся все громче, а частицы все «множественней», а порой звук и цвет просто сливаются в оркестровых и радужных взрывах.
      Кроме того, на рассвете я трижды почти что забывался сном, но мешала потливость ( и это воспоминание заставляет меня понять, что и сейчас я не знаю толком, что со мной было в Биг Сюре), мальчишка умудрился стукнуть ногой в самый момент приближения сна, чтобы мгновенно разбудить меня, и вновь бессонница, вновь ужас, который в конечном итоге суть порождение слов, чертовски хорошо демонстрирующих мне, чтo я заслужил своими прежними радужными книжными разглагольствованиями о страданиях других.
      Книги, раскниги, эта болезнь породила во мне желание, в случае если выкарабкаюсь, стать веселым мельником и навсегда заткнуть свой большой рот.
 
      38
      Рассвет ужаснее всего с этими внезапными выкриками сов, которые возникают и пропадают в туманном лунном логовище – А еще хуже, чем рассвет, утро, яркое солнце лишь СЛЕПИТ мою боль, делая ее ярче, горячей безумнее, нервотрепочней – Я даже отправляюсь беспомощно бродить по долине солнечным воскресным утром со спальником под мышкой в поисках местечка, где можно было бы поспать – Отыскав такое в траве у тропинки, я понимаю, что здесь нельзя лечь, иначе могут пойти туристы и увидеть меня – Обнаружив полянку у ручья, понимаю, что здесь слишком уж мрачно, как в самой мрачной части хемингуэевского болота, где «рыбы были бы еще трагичней» – Все местечки и полянки населены особыми злыми духами, которые гонят меня прочь – И вот так я брожу по всему каньону со спальником под мышкой, стеная: «Да что же это со мной? И разве так бывает?»
      Я что не человек? Я что хуже других? Я же никогда не пытался обидеть кого-либо или цинично ругать Небеса? – Слова, что я выучил за всю свою жизнь, вдруг явились мне во всей своей явной и нешуточной смертельности, никогда мне больше не быть «веселым поэтом», «поющим» «о смерти» и тому подобной романтике: «Так вперед, пылинка, со своими миллиардолетними наносами сна, миллиарды пылинок ждут тебя, вытряхни их из своего шейкера» – И вся зеленая природа каньона извивается этим утром, как жестокое дурацкое собрание.
      Возвращаюсь к спящим и смотрю на них безумными глазами, как мой брат однажды смотрел на меня, подойдя в темноте к моей кроватке, смотрю не просто завистливо, но изнывая от своей нечеловеческой изоляции от этих спящих – «Да они все как мертвые!», мучаюсь я в каньоне, «Сон есть смерть, все – смерть!»
      Жуткая кульминация наступает, когда в конце концов просыпаются все остальные и затевают беспокойный завтрак, и я сообщаю Дейву, что не могу оставаться здесь ни минуты, он должен отвезти нас обратно в Сити, «Хорошо, но наверное мы можем остаться здесь на недельку, как того хочет Романа» – «Ну отвези меня и возвращайся» – «Не знаю, понравится ли Монсанто, что мы тут уже все замусорили, на самом деле нужно бы вырыть яму и закопать мусор» – Билли вызывается вырыть мусорную яму, но на деле получается аккуратная могилка под гробик – Даже Дейву Вейну становится плохо при виде этого – Размерами как раз для того, чтобы уложить туда мертвого Эллиота, судя по тому, как Дейв взглянул на меня, он подумал о том же – Мы все достаточно подробно читали Фрейда, чтобы понять, в чем тут дело – И кроме того, малыш Эллиот все утро плакал и получил две затрещины, каждая из которых заканчивалась рыданиями и заявлениями о том, что она больше не может так жить и покончит с собой –
      Романа тоже обращает на это внимание: отличная аккуратная могилка три фута на четыре, словно уже готовая принять в себя маленький гроб – Это так меня пугает, что я беру лопату и опускаюсь, чтобы свалить туда мусор и как-то разрушить образ, но малыш Эллиот поднимает крик и цепляется за лопату и запрещает мне подходить к яме – Билли вынуждена сама подойти и начать заполнять ее мусором, но потом обращает ко мне многозначительный взгляд (иногда мне и впрямь кажется, что она взялась свести меня с ума) : «Не хочешь ли сам закончить?» – «Что ты имеешь в виду?» – «Забросать землей, исполнить все обязанности?» – «Какие еще обязанности?» – «Ну я же сказала, что вырою для мусора яму и сделала это, разве ты не должен довести дело до конца?» – Дейв Вейн завороженно смотрит, он тоже видит в этом что-то замороченное, что-то холодное и пугающее – «Хорошо», говорю я, «набросаю сверху земли и утрамбую», но как только я подхожу, Эллиот кричит: «НЕТ нет нет нет нет!» («Господи, там в могиле рыбьи кости», соображаю я) – «В чем дело, почему он не подпускает меня к яме! Зачем ты вырыла ее в форме могилы?», в конце концов срываюсь я – Но Билли только тихо и медленно улыбается, над могилой с лопатой в руке, ребенок с плачем дергает за лопату, бежит, чтобы преградить мне дорогу, пытается удержать меня своими ручонками – Когда я берусь за лопату, он вскрикивает, как будто я Билли собираюсь похоронить или еще кого или, может быть, его самого – «Да что с этим ребенком, он что идиот?», ору я.
      Все с той же тихой медленной улыбкой Билли отвечает: «Ах ты какой ебаный невротик!»
      Я просто в бешенство прихожу и забрасываю мусор землей и утрамбовываю ногами, приговаривая: «Черт бы побрал все это безумие!»
      В бешенстве вбегаю на крыльцо и бросаюсь на матерчатый стул и закрываю глаза – Дейв Вейн сообщает, что намерен пройтись по дороге, чтобы немного исследовать каньон, а к тому моменту, когда вернется, девочки закончат паковать вещи, и мы все поедем – Дейв уходит, девочки начинают все скрести и чистить, малыш засыпает, и вдруг, безнадежно и абсолютно замученный, я сажусь там на ярком солнышке и закрываю глаза: золотой роящийся покой Рая в моих зрачках – Уверенно нисходит нежная благодать, большая, как сам Благодетель, то есть бесконечная – Я засыпаю.
      Засыпаю я странным образом, сложив руки за голову, словно я все еще сижу и размышляю, но я сплю, а когда просыпаюсь, уже через минуту понимаю, что они обе в абсолютом молчании сидят за моей спиной – Когда я сел, они мыли пол, а теперь сидят на корточках у меня за спиной, лицом друг к другу, в молчании – Я оборачиваюсь и вижу их – С той самой минуту благословенное исцеление нисходит на меня – Я снова совершенно нормален – Дейв Вейн разглядывает на дороге поля и цветы – Я сижу на солнышке и улыбаюсь, снова птицы поют, снова все хорошо.
      До сих пор не понимаю.
      И менее всего объяснимо волшебство молчания девушек и спящего мальчика и Дейва Вейна на лугу – Золотая волна добродетели распространилась повсюду, в том числе по моему телу и сознанию – Все муки мрака позади – Я знаю, что теперь смогу уехать отсюда, мы вернемся в Сити, я отведу Билли домой, попрощаюсь с ней по-хорошему, она не станет себя убивать и ничего не натворит, она забудет меня, ее жизнь пойдет дальше, пойдет дальше жизнь Романы, старина Дейв как-нибудь справится, я прощу их и найду всему объяснения (чем сейчас и занимаюсь) – А Коди, и Джордж Басо, и хищный МакЛиар, и великолепный звездный Фаган, все они так или иначе пройдут один путь – Я несколько дней побуду у Монсанто, и он будет улыбаться и демонстрировать мне, как можно немного побыть счастливым, мы будем пить сухое вино, вместо сладкого крепленого и проводить тихие вечера дома – Придет Артур Ма и будет тихонько рисовать рядом со мной – Монсанто скажет: «Вот все и кончилось, не парься, все в порядке, не принимай все слишком серьезно, это не очень-то хорошо, если не погружаться в изучение воображаемых концепций, как ты сам и говорил» – Я куплю билет и попрощаюсь с цветущим днем и оставлю позади Сан-Франциско и через всю осеннюю Америку вернусь домой, и все будет как в самом начале – Просто золотая все и вся благословляющая вечность – Ничего не было – И даже этого – Так или иначе, и дальше будет золотиться Св. Каролина у моря – Мальчик вырастет и станет мужчиной – Будут прощания и улыбки – Мама радостно будет ждать меня – Угол, где похоронен Тайк, станет новой и благоуханной святыней, делая дом еще более дорогим сердцу – Нежными весенними ночами я буду стоять во дворе под звездами – Все отзовется добром – И будет таким же золотым и вечным – И больше нет нужды что-либо говорить.