— Мне плевать на то, как я буду выглядеть в их глазах, потому что мне плевать на них и на то, что они обо мне будут думать. И я доверю тебе мало кому известный факт — я вообще никогда не хотел этого титула. А сейчас я хочу его еще меньше, потому что он является единственной преградой, которая стоит на твоем пути, не позволяя стать моей женой. О черт, я уже готов отдать этот проклятый титул назад.

— Ты не можешь этого сделать.

— Посмотришь.

Люсинда перепугалась, услышав непреклонную решимость в его голосе. Она знала, что он говорил это совершенно серьезно и вполне мог отказаться от своего титула исключительно ради того, чтобы получить ее согласие на брак. Но она не могла позволить ему сделать столь необдуманный поступок, последствия которого будут непоправимы.

— Неужели тебе безразлично, что станет с Рейвенс Лэйером?

— Я бы не сказал, что для меня это очень важно, нет. Он в любой момент уже готов развалиться, погребя нас под грудой обломков. Так пусть уж это случится, когда нас здесь не будет.

— А как же люди?

— Что люди?

— Ты должен понять, Прескотт, что их жизни полностью зависят от этого имения — твоего имения. Так было установлено веками. Если ты откажешься от своего титула, то нанесешь им непоправимый вред.

— О черт, тогда я просто раздам земли в их владение. Они работают здесь, и поэтому эти земли должны принадлежать именно им, а не мне.

— Ты забываешь, что Рейвенс Лэйер пожалован вашему роду. И ты не можешь просто так выйти из игры, не назвав наследника, который займет твое место, иначе каждый квадратный дюйм графства Сент Кеверн перейдет к прежнему владельцу — королеве. И я уверена, что в свое время королева Виктория назначит нового графа, но…

— Никаких но. Пусть это все принадлежит королеве. Это меня вполне устраивает.

— Но разве ты не понимаешь, что могут пострадать фермеры, живущие здесь! Новый граф, не задумываясь о последствиях, может отказать им в аренде, и этим людям придется покинуть насиженные места в поисках новых, где они смогут поселиться.

— О, не надо. Ты ведь знаешь не хуже меня, что такого не должно случиться.

— Нет, я не знаю. И утверждать так нельзя. К несчастью, эта история очень часто повторяется. Массовые выселения случались раньше, это, может произойти и теперь.

Чувствуя себя сраженным наповал логикой Люсинды и ее безграничным сочувствием людям Сент Кеверна, Прескотт застонал от досады и подошел к окну.

Он рассеянно посмотрел на зеленые пастбищные луга, которые простирались до самого океана, где белой пеной сверкал прибой.

«Как может эта женщина так беспокоиться о других, совершенно не считаясь со своими интересами? И как могло случиться, что она совершенно не сочувствует ему?!» — задавал он себе вопросы и, не найдя на них ответа, снова повернулся лицом к Люсинде.

— Я знаю только одну вещь, дорогая. Я люблю тебя. Ты знаешь, я уже много чего успел сделать в жизни — и хорошего, и плохого. Мне совсем негоже гордиться некоторыми из своих поступков. Однако сейчас я скажу тебе, что еще никогда раньше не признавался в любви ни одной женщине.

— О, Прескотт!

— Ты знаешь, что я ненавижу ту жизнь, которую мне сейчас навязали обстоятельства, потому что в ней не могу оставаться самим собой. Но как бы я ее ни ненавидел, тебя я люблю настолько, что готов остаться здесь и быть графом, если ты этого желаешь. Клянусь Богом, я сделаю все, что угодно, лишь бы ты была счастлива и любила меня.

— Но разве ты не видишь? Я уже люблю тебя! Мне кажется, я влюбилась в тебя с первого взгляда, с нашей первой встречи, когда ты так неожиданно и стремительно ворвался в мою жизнь на своем коне, спасая соломенную шляпку.

После этого признания Люсинды счастливый Прескотт обнял ее и прижал к себе. Он закрыл глаза, вдыхая чистый и прекрасный запах ее волос.

— Тогда сжалься надо мною, Люсинда, и согласись выйти за меня замуж. Стань моей женой и матерью моих детей. И мы будем счастливо жить и стариться вместе.

Люсинда прекрасно поняла, что наступил решающий момент, и отрицательно ответив Прескотту, она полностью перечеркнет свою любовь к нему. Но сделать этого никак не могла — она полностью принадлежала ему. Он давно овладел ее сердцем, ее разумом, ее душой и если он так этого желает, то овладеет и ее телом.

Она отстранилась от Прескотта, высвободилась из объятий и, взяв его лицо в свои ладони, провела пальцами по густым длинным волосам.

Пристально смотря в его глаза, она ответила:

— Я рожу тебе детей столько, сколько ты захочешь. Я буду рядом с тобой до тех пор, пока буду нужна тебе, — а про себя она добавила: «До тех пор, пока ты будешь хотеть меня».

— Это правда?

— Да.

— Я благодарю Бога за то, что он ниспослал мне такое счастье.

Он быстро наклонился к ней, и их губы слились в сладком поцелуе. В порыве страсти он с силой прижал ее тело к себе, и его язык проник в глубину ее рта через приоткрытые медовые губы.

Те несколько поцелуев, которыми они обменялись раньше, безусловно были по-своему сладостными и головокружительными, но Люсинда почувствовала, что они не шли ни в какое сравнение с этим. Раньше она испытывала только теплые, приятные ощущения, но теперь огонь желания вспыхнул у нее внутри. И она хотела, чтобы это желание длилось вечно. Ей казалось таким естественным находиться в его объятиях, целовать его, чувствовать чистый запах его мужского тела, — потому что она знала, что принадлежит ему, принадлежит вся без остатка.

Но несмотря на то, что в этот момент она была переполнена неудержимой радостью, горькие мысли, затаившиеся где-то в дальнем уголке ее сознания, не позволяли ей полностью отдаться своему счастью. Если бы только все могло быть по-другому! Если бы на ней не лежало это проклятие незаконного рождения!

Она любила Прескотта всем сердцем и знала, что он тоже любит ее. Его признание было таким страстным и искренним, но ей хотелось большего — быть с ним до конца своих дней. Но этого она никак не могла себе позволить.

Достаточно и того, что у нее есть сейчас, — решила она, отбросив эти печальные мысли в сторону, чтобы они уже больше не могли беспокоить ее. И, обвив руками шею Прескотта, она пылко ответила на его страсть. Сейчас они были вместе, и в этот момент только это имело для нее значение.

Почувствовав порыв нежности со стороны Люсинды, Прескотт воспылал еще большей страстью. Не в силах больше ждать ни минуты того удовольствия, которое он разделит с глубоко любимой женщиной, он подхватил ее на руки и понес в свою спальню.

— Останови меня сейчас, Люсинда, — сказал он, нежно опустив ее на кровать. — Если ты не хочешь этого так же сильно, как я. Если ты не хочешь меня настолько, насколько ты нужна мне, тогда, ради Бога, останови меня, пока у тебя на это есть еще время.

Она пристально посмотрела на Прескотта, изучая его лицо, увидела искренность в его глазах. До сих пор она никогда раньше не видела такой откровенной страсти в мужчине. Похоть — да, желание — конечно, но никогда — страсти, настолько сильной, что она, казалось, пульсировала во всем его теле.

В ответ Люсинда просто протянула руки и поманила его к себе.

Со страстью, которую он уже давно не испытывал, Прескотт лег рядом с ней на кровати и опять заключил ее в свои объятия. Желая быть нежным с ней, зная, что она никогда раньше еще не была с мужчиной, он начал медленно руками ласкать ее тело, пока еще скрытое одеждой, одновременно наслаждаясь сладостью ее поцелуев. Он исследовал все изгибы ее тела, начиная с талии и постепенно поднимаясь выше — к ее груди, находя там места, при прикосновении к которым у нее учащалось дыхание, и она издавала тихие стоны наслаждения. Но когда он почувствовал, что поцелуев явно уже недостаточно, когда у него появилось желание ощутить ее тело рядом со своим, он начал расстегивать пуговицы ее блузки, сначала осторожно, но потом, не в силах больше ждать, разрывая тонкую ткань блузки в порыве страсти.

— О черт, дорогая, тебе придется помочь мне в этом. Я никогда не умел обращаться с изящными дамскими вещами.

Ее сердце от возбуждения рвалось из груди. Ее полные губы были приоткрыты, и в бездонных серых глазах светилось неостановимое желание близости с ним. Она расстегнула несколько оставшихся пуговиц на своей блузке и откинула ее в сторону. Затем торопливыми нервными движениями она сорвала с себя верхнюю и нижнюю юбки.

И когда она разделась, Прескотт, как одержимый, начал стягивать одежду с себя, совершенно не заботясь о том, что скажет потом его камердинер, увидев, как неряшливо брошены его рубашка и брюки. Ему это было совершенно безразлично. Быть с Люсиндой, держать ее в своих объятиях — он не мог думать в этот момент уже ни о чем другом.

Лучи полуденного солнца, до этого закрытого облаками, неожиданно ворвались в комнату через распахнутое окно и озарили золотым светом их обнаженные тела. Прескотт почувствовал, что у него перехватило дыхание при первом взгляде на ее идеальную фигуру. Ему довелось повидать много женщин в своей жизни, но такую прекрасную он видел впервые.

Ее кудрявые черные, отливающие синевой, волосы каскадом ниспадали по спине, а одинокий локон, выбившийся из общей массы, придавал ей еще большее очарование. Чудом были упругие, словно из белого мрамора груди с розовыми как кораллы сосками, тонкая изящная талия, округлые бедра и длинные стройные ноги. Он должен сделать что-то действительно замечательное в жизни, чтобы заслужить это божественное создание.

Люсинда знала, что ей следует отвести взгляд от его обнаженного тела, но она была настолько восхищена его бесспорно мужественной фигурой, так охвачена страстью, что даже забыла о своей скромности. Она перевела взгляд на его грудь, где волосы были немного темнее, чем на голове и кудрявились вокруг его плоских мужских сосков, сходясь в центре широкой груди; затем посмотрела вниз от его пупка, где они были еще гуще и темнее вокруг его…

— О Боже!

— Спокойно, дорогая, — почувствовав ее тревогу, он поближе придвинулся к ней на кровати, где она сидела, поджав ноги. — Пусть это тебя не пугает.

— Но, Прескотт, он…

— Это просто я. Вот и все. Это то, что ты делаешь со мной.

— Но ведь я не делала этого. Правда?

— Разве ты до сих пор еще не знаешь, что одно твое присутствие делает это?!

— Нет, я не знала.

— Но не беспокойся. Все будет в порядке.

— Вопрос в том, будешь ли ты в порядке? Разве он не болит?

— Ты пока этого не можешь представить и понять. Это напряжение приятно и со временем пройдет.

Он сел на кровати, поджав под себя ноги, как и она, и протянул к ней руки. Проведя ладонями по роскошным волосам и остановившись на шее, он ощутил хрупкие косточки позвоночника под ее гладкой как атлас кожей. Взглянув на нее, он не мог не заметить любопытства в ее глазах и в то же время таящуюся за ним легкую тень испуга. Он знал только один способ избавить ее от двух этих чувств. Его ладони стали медленно опускаться, пока не достигли кистей ее рук, которые были сжаты от волнения в крепкие кулачки. Он открыл их, медленно разжав каждый палец, и провел своими большими пальцами по ее чувствительным ладоням. Затем он поднес их к своему телу и положил к себе на грудь.

— Видишь? Просто обыкновенная плоть и кровь, дорогая. Это все, что я есть.

Он не был для нее обыкновенным, — подумала Люсинда, внезапно поняв, что она не способна объяснить это простыми словами. Твердость его мускулов, теплота его кожи, которая согревала холодные подушечки ее пальцев, и жесткие завитки волос на его груди абсолютно лишили ее дара речи. Но сильное биение его сердца произвело на нее самый большой эффект. Почувствовав, как стучит у нее в висках, она поняла, что их сердца бьются в унисон.

— Я хочу тебя, — прошептала она. — Но я никогда не делала это раньше. Я не знаю, что делать.

— Я знаю, дорогая, я знаю. Поэтому будем относиться к этому спокойно и без спешки.

Он наклонился к ней и поцеловал ее в губы, желая гораздо большего, но стараясь не торопиться, чтобы не навредить ей. Так как он никогда раньше не занимался любовью с девственницей, Прескотт считал, что они оба были в каком-то роде девственниками в этом особенном акте.

Целуя, он обнял ее и притянул ближе к себе. Ощущение того, что ее груди слегка касаются его груди, и при этом их соски становятся такими же твердыми, как и его, послало трепет возбуждения по всему его телу. «Только бы не сорваться и не напугать ее», — молился он, боясь испортить все поспешностью.

Касаясь своим телом ее обнаженной плоти, он нежно положил ее на спину и лег рядом, продолжая целовать, жаждущие поцелуя, губы. При этом его руки медленно гладили ее трепещущее тело, и туда, где только что были руки, скоро следовали губы и язык, находя и ощущая сладчайшие радости, которые он когда-либо испытывал в жизни.

Следуя примеру Прескотта, Люсинда начала исследовать его. Она еще не знала мужского тела и не догадывалась, что оно могло содержать так много тайн, которые она сейчас открывала для себя. Кожа на его спине была упругой, как мягкая хорошо выделанная шкура животного, натянутая на основу из твердого дерева, мускулы то напрягались, то расслаблялись, когда он наклонялся над ней. Проведя рукой по его бокам, она ощутила их ребристую поверхность, которая сразу напомнила ей стиральную доску, проложенную чем-то мягким. Его бедра были так же упруги и тверды, как и все тело. Позволив своим пытливым рукам опуститься ниже, туда, где внизу его плоского живота росли жесткие вьющиеся волосы, она, наконец, встретила то, что составляло его мужскую гордость.

Прескотт чувствовал, что теряет контроль над собой. Поняв, что он уже не сможет дольше выдержать этой сладкой пытки при столь быстром развитии событий, он с самозабвением отдался их взаимному желанию. Осыпая поцелуями ее лицо, длинную изящную шею, его губы продвинулись вниз к пышной груди и остановились на одном из ее твердых сосков. Прескотт начал нежно ласкать его языком. И, когда из глубины горла Люсинды вырвался тихий стон наслаждения, его рука, скользнув вниз, проникла в шелковое гнездо между ее ног. Почувствовав, как обильная влага омыла его пальцы, он понял, что Люсинда была готова к самому главному.

Он медленно отстранился от нее, нежным движением рук раздвинул ее ноги и, обняв, лег на нее сверху. Его легкое прикосновение к ее лону судорожной дрожью возбуждения отозвалось во всем ее теле. Сердце громко билось у нее в груди, и дыхание становилось все более прерывистым и тяжелым. Она ждала чего-то волшебного, что находилось где-то совсем рядом, в пределах досягаемости, и хотя решительно стремилась ощутить это волшебство, оно все время избегало ее. Теплое тело Прескотта вдавило ее в постель, и его твердая мужская плоть начала проникать через ее девственный барьер. Острая боль пронзила тело Люсин-ды. Она хотела закричать и остановить его, но сдержалась, понимая, что если сделает это, восхитительные ощущения, которые он доставлял ей, то чувство блаженства, которое охватило ее тело и душу, уйдут безвозвратно.

Но крик все же вырвался из ее груди, когда она почувствовала, что эта боль стала настолько сильной, что она, казалось, потеряет сознание.

Ощутив ее боль с такой же силой, как если бы она была его собственной, он поцелуем заглушил ее крик. Его язык проник в сладостные глубины ее рта в то время, как его орудие любви овладело ею. Остатки боли и страха исчезли без следа, когда он, заключив ее в свои сильные объятия, руками вплотную придвинул ее бедра к своим.

Когда их тела слились в единое целое, Люсинда почувствовала возвращение тех божественных ощущений, которые она испытала раньше и отдалась их власти с еще большим желанием. Что-то подсказало ей, что она получит еще большее наслаждение, если станет сочетать свои движения с движениями Прескотта. Сначала нерешительно, она начала встречать каждый его толчок движением навстречу, и вскоре их тела слились в едином движении, совершаемом в вековом ритме. Ее дыхание с каждой минутой становилось прерывистее, а страсть разгоралась все сильнее. Волшебство, которого она ждала, становилось все ближе, все ярче, и затем наступил момент наивысшего блаженства. Самое сильное наслаждение, которое Люсинда когда-либо испытывала в жизни, судорожной волной пробежало по ее телу и чувство глубокого и полного удовлетворения охватило ее. Ощутив, как ее тело изогнулось под ним и услышав тихий стон, вырвавшийся из ее уст, Прескотт позволил себе расслабиться и излился в нее, отдав ей не только свое семя, но сердце и душу.

Несколько мгновений они все еще держали друг друга в объятиях, оба отчаянно желая, чтобы эти божественные ощущения длились вечно, оба мечтая про себя, чтобы им никогда не пришлось расставаться.

Но это было неизбежно, и Прескотт поднялся над ней так, чтобы видеть восторженное выражение ее прекрасного лица.

— Я люблю тебя, — просто сказал он.

— О Боже, я тоже люблю тебя.

Он убрал рукой волосы с ее лица и поцеловал ее в лоб.

— Тогда решено. Мы поженимся, и чем скорее, тем лучше. Я схожу завтра к священнику, или дьякону, или как вы их здесь называете, и скажу ему, что…

Он остановился, увидев, как слезы появились в уголках ее глаз и почувствовав, как ужас наполняет его душу.

— Люсинда, дорогая, не говори этого. Пожалуйста, только не это.

— Разве ты не понимаешь? Мы не можем пожениться. Это разрушит твою жизнь и унизит твое положение при королевском дворе.

— К черту двор! Ты разрушишь мою жизнь, если покинешь меня.

— Но ведь ты не будешь жить без меня. Я буду твоей всегда до тех пор, пока ты будешь этого хотеть.

— Ты просто никогда не станешь моей женой, ведь так?

Люсинда отвела взгляд, и ее сердце пронзила острая боль при мысли о том, что жизнь сделала с ними обоими.

— В Англии быть любовницей — это очень престижное положение. Любовница практически ничем не отличается от жены. И в некоторых случаях ей живется даже лучше жены.

— Ха, любовница? Так ты видишь себя в роли моей любовницы?

— Я уже являюсь ею. И я никогда не смогу стать для тебя чем-то большим.

Прескотт пристально вглядывался в прекрасные черты ее лица, желая увидеть совсем не то, о чем она говорила, но понял, что ему не удастся переубедить эту упрямую несговорчивую женщину, пока она сама не изменит своего решения.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Если ты действительно этого хочешь, дорогая, тогда, я думаю, пусть будет по-твоему. Я согласен.

Неожиданное согласие и слова Прескотта болью отозвались в ее сердце. Спазмы сдавили ее горло тугим кольцом так, что ей стало тяжело дышать, и она почувствовала внезапную пустоту в своей душе.

Что она сделала? Отказавшись дать ему свое согласие на брак и отдав ему взамен свое сердце и тело, она попыталась сохранить его высокое имя и имя всей семьи Трефаро. Но, сделав это, она, возможно, разбила свое собственное сердце. Боже, помоги ей! И что ей делать дальше?