Глава 15

Подготовка к приезду Кандервудов была очень похожа на приготовление к большой битве. По крайней мере Прескотт подходил к этому именно так. Но поскольку он никогда не вступал в битвы, которые не имели для него ни малейшего интереса, то и в подготовке к этой старался держаться в стороне от всех, особенно от своей экономки.

Взяв на себя руководство уборкой, миссис Свит привела в замок всех свободных женщин, которых смогла найти в деревне, чтобы помочь немногочисленной прислуге вычистить, выдраить, подмести, вымыть и отполировать каждый дюйм пола, стен, потолков и мебели, которые попадались на их пути. Пустующие спальни западного крыла, не видевшие дневного света уже долгие годы, были подготовлены к приезду родственников его светлости и их друзей. И когда уборка западного крыла была закончена, армия миссис Свит энергично взялась за дело в восточном крыле. Вот тогда-то Прескотт запротестовал.

— Ну уж это переходит всякие границы, — сказал он Люсинде, когда они осматривали одну из свободных спален в восточном крыле. — Мне, возможно, и придется проводить дни с этими людьми, для того, чтобы не казаться хамом, но будь я проклят, если соглашусь проводить рядом с ними еще и свои ночи.

— Будьте благоразумны, Прескотт. Все, что нам надо, — это еще две спальни, и единственные оставшиеся пригодными для этих целей комнаты находятся здесь, в восточном крыле.

— Мне все равно. Всех этих гостей расположите в западном крыле и держите их подальше от меня.

— А как?

— Потесните их!

— И как же нам это сделать?!

— Легко. Положите их спать по два или по три человека на одну кровать. Или, еще лучше, постелите им на полу.

— Мы не можем этого сделать. Это… это негостеприимно.

Он бросил на нее недовольный взгляд.

— Как раз под стать Кандервудам.

— О ради Бога, они же ваша семья.

— Я знаю, — простонал он. — Не напоминайте мне об этом.

Люсинда глубоко вздохнула и решила попытаться подойти к этому вопросу с другой стороны.

— А нужно ли мне напоминать вам, что они пробудут здесь только две недели?

— Это вы так думаете. Я знаю своих родственничков лучше вас. Они все как на подбор — все до одного. Они могут сказать, что собираются пробыть здесь только несколько дней, но я поставлю вам доллар против десяти центов, что они найдут способ остаться здесь на месяц или даже больше, — он на мгновение замолчал и задумчиво нахмурился. — Мне придется придумать что-нибудь, чтобы поскорее избавиться от них.

Удивленная ожесточенностью, которой она никогда не замечала в нем раньше, Люсинда в ответ только покачала головой.

— Ваши родственники еще даже не приехали сюда, а вы уже строите планы, как избавиться от них.

— Да, это называется самозащитой, дорогая.

— Действительно, самозащита. Я полагаю, что если они предъявят слишком большие претензии на ваше драгоценное личное время, то вы бросите их в темницу вместе с Гариком.

— Эй, а ведь это неплохая идея! Однако нет, это не пойдет.

— Конечно, нет.

— Темница не настолько большая, чтобы вместить целую свору этих людей. И к тому же стены и цепи в ней уже недостаточно крепки.

— О, вы невыносимы, Прескотт Трефаро!

— Нет, дорогая, я просто в отчаянии. А между этими понятиями есть разница. Я никогда не чувствовал себя таким загнанным в угол, как сейчас. Кандервуды… — словом, они не такие, как вы и я. Собственно говоря, они не похожи ни на кого из тех, кого мы знаем. К дьяволу, что я буду делать?

Озабоченность, звучавшая в голосе Прескотта, подсказала Люсинде, что он не просто расстроен надвигающимся приездом родственников, а ужасно обеспокоен. И, кажется, она знала причину. Хотя он рассказал ей совсем немного о своей жизни до приезда в Англию, Люсинда узнала достаточно, чтобы понять, что Кандервуды очень плохо относились к его отцу и матери, а позднее и к брату-близнецу Пайну. Они были холодными, высокомерными, осуждающими всех и всякого людьми, которые считали, что всегда правы только они, а все другие заблуждаются и поэтому недостойны их драгоценного внимания, не говоря уже о любви. Прескотт же был одним из самых великодушных и заботливых людей, которых она когда-либо знала. И поэтому как он мог притворяться и любезничать даже короткое время с теми людьми, которые были такими жестокими с членами его семьи, так глубоко любимыми им? Конечно, он просто не мог изменить самому себе — в этом-то и была проблема.

Если бы Прескотт не позволил им приехать в Рейвенс Лэйер, он поступил бы ничуть не лучше их самих. Но с другой стороны, не будучи лицемером, он не мог принимать их с распростертыми объятиями.

— Вы сделаете все, что нужно сделать, — сказала она, очень желая хоть как-то развеять его тревогу. — Я знаю, вам ужасно не нравится это, но ведь вы не можете отвернуться от своих родственников.

— И это вы говорите мне! Они такие, что при случае попытаются зарезать меня!

— О, чепуха! Они никогда не сделают ничего подобного. В крайнем случае, просто поменьше общайтесь с ними! Пусть они сами развлекают себя во время визита.

— Да, я думаю, что так и сделаю.

— К конце концов, вы — граф Сент Кеверна, и этот титул накладывает на вас определенные обязанности, которые вы должны выполнять ежедневно.

— Действительно? Да конечно, это так и есть.

— Естественно, я не говорю, что вы должны всегда избегать их общества. Вам придется проводить с ними час или два в день. Ведь у них каникулы, и они приедут за столько километров сюда из Лондона, только чтобы навестить вас.

— Занимательные это будут каникулы, — пробурчал Прескотт. — Приглашают родственников, которых сами даже не знают.

Слово «каникулы» все вертелось в голове у Прескотта, дав толчок мыслям, как принять неожиданных гостей.

— Кандервуды приезжают первого июля. Будь я проклят, дорогая, придумал!

— Что?

Его радостная улыбка, казалось, осветила всю комнату, и сердце Люсинды затрепетало от любви.

— Мы устроим этим людям во время каникул самый большой и, черт побери, лучший праздник, который у них когда-либо был в жизни.

Ее черные ресницы заморгали в недоумении.

— Правда?

Прескотт приблизился к ней.

— Конечно. Это будут такие каникулы, которые они не забудут никогда!

Сияя от возбуждения, он схватил ее за плечи и хотел уже было по-дружески обнять, как вдруг, ощутив ее тело, поддался охватившему его чувству. И прежде чем рассудок смог взять верх над его желанием, он наклонил голову и овладел ее губами.

Прескотт хотел только поцеловать ее в знак благодарности за то, что она подала идею решения проблемы. Но в тот момент, когда он коснулся губами ее губ, почувствовав их опьяняющую сладость, его благодарность развилась в нечто большее, и прорвались те чувства и желания, которые он уже давно хранил глубоко в своей душе. Теплота разлилась по всему его телу, теплота, которая постепенно начала перерастать в бушующее пламя.

Неожиданность этого страстного поцелуя Прескотта и то всепоглощающее желание, что чувствовалось за ним, застали Люсинду врасплох. Она ощутила легкое головокружение, слабость в ногах и позволила себе растаять в его объятиях. То, что она испытала вслед за этим, дало ей возможность понять, что они прекрасно, идеально подходят друг другу. Их души и тела, казалось, были созданы, чтобы быть вместе. Ей хотелось полностью слиться с ним, чтобы их плоть и кровь стала единой, и никто и никогда не смог уже разлучить.

Но тут Прескотт опомнился и осознал, что с ними случилось.

Тяжело дыша, он медленно отстранился и посмотрел вниз на закрытые глаза Люсинды. Ее губы, пылающие от поцелуя, были еще приоткрыты и продолжали призывно манить его, прося возобновить прерванное наслаждение.

Но голос разума подсказал ему проигнорировать этот призыв.

— Вот это да, — сказал он. — Черт возьми, что здесь только что произошло?

Люсинда открыла глаза и постаралась сосредоточить на нем свой взгляд.

— А?

— Давайте-ка, дорогая, придите в себя. Не то если будете продолжать смотреть на меня, как сейчас, то соблазните меня сделать такое, о чем мы с вами потом можем сильно пожалеть.

Люсинда глотнула и заморгала ресницами, глубоко дыша, наполняя воздухом легкие в надежде, что эти движения помогут восстановить ее самообладание.

— Я… я не знаю, что вы имеете в виду.

— Не думаю. Ведь вы тоже это почувствовали, не правда ли?

— Почувствовала что?

— Поцелуй, который мы только что с вами… О, это был не просто поцелуй! К черту, дорогая, это был… — он ломал себе голову в поисках подходящего слова, — поцелуй!

— Да, но…

— И часто вы так целуете мужчин?

Люсинда окончательно очнулась от состояния сладострастной летаргии, и чувство негодования охватило ее. Она резко выпрямилась и отошла от Прескотта на порядочное расстояние.

— Как вы осмеливаетесь думать такое обо мне? Если вы хотите знать, то я не целую мужчин вообще. Случилось так, что вы первый.

— Это хорошо. Целуйтесь вы так все время, я не удивился бы, если половина мужчин в этой стране поубивали бы друг друга только за то, чтобы вы один раз чмокнули их в щеку.

— О нет! Послушайте, Прескотт, это был просто дружеский поцелуй между кузенами, ничего большего.

— Ха! В этом поцелуе не было ничего такого, что относилось к нашим родственным связям. Вы это знаете, и я знаю, потому что мы оба это чувствовали.

— Я ничего не знаю, и откуда вам известно, что я чувствовала?

— Потому что я ощущал, что вы испытывали, дорогая.

Некоторое время она не могла найти подходящих слов и издавала какие-то короткие невнятные звуки, пока к ней, наконец, не вернулся дар речи.

— Вы делаете из мухи слона.

— Я-то нет, это как раз сделали вы, поцеловав меня таким образом. Если бы мы не остановились… В общем, очень хорошо, что мы все-таки остановились. Мужчина в моем состоянии не сможет долго довольствоваться этим без того, чтобы сейчас же не захотеть гораздо большего.

— Я не понимаю, о чем идет речь.

— Я знаю, что вы порядочная молодая девушка, дорогая, но вы не настолько неопытны.

— В некоторых вещах у меня действительно нет большого опыта. А именно, в понимании загадок, подобных вашим.

— Загадок?

— Да, загадок. Сначала мы разговариваем о чувствах, в частности о моих чувствах, затем о мухах и слонах, а потом про то, что вы мужчина в каком-то особенном состоянии. Я просто не… — она внезапно замолчала, когда ответ пришел ей в голову. И прежде чем она смогла остановить себя, Люсинда взглянула вниз, на брюки Прескотта, где теперь находилась выпуклость, которую она не замечала раньше. В то же мгновение краска залила ее лицо, и она тут же подняла свой взгляд и встретилась с ним глазами.

— О Боже!

— Так вы знаете, о чем я говорю?

— О Боже мой, да!

— Но однако вам совсем не следует волноваться из-за этого, дорогая.

— Я буду волноваться настолько, насколько пожелаю. Я… я этого не делала.

Прескотт засмеялся.

— Нет, я согласен, что это большей частью сделал я, вы мне немного помогли.

— Я ничего такого не делала.

— Послушайте, не пугайтесь. Это естественное состояние любого мужчины. И оно совсем безвредно. По крайней мере, в большинстве случаев.

— Но это непристойно. Заставьте его уйти.

— Он уйдет. Вам только придется дать ему некоторое время.

Не зная, что делать, или как ускорить исчезновение «его состояния», она повернулась и направилась к окну спальни.

— Сейчас нам бы следовало сменить тему разговора, как вы считаете?

— Да, это, возможно, поможет.

Однако в глубине души Прескотт знал, что не может этого гарантировать. Его «состояние», казалось, уже не зависело от него. Вместо того, чтобы ослабевать, оно продолжало становиться все сильнее.

— Хорошо.

— Так о чем мы поговорим?

Она посмотрела на драпировку окон.

— Об этих шторах. Я думаю, их следует снять и хорошенько постирать, как вы считаете?

С охотой включившись в ее игру, потому что он просто не знал, что еще делать, Прескотт подошел к ней сзади, взглянул на старые выцветшие полотна, потрогал их рукой, подняв целое облако пыли.

— Я не знаю. По моему, они выглядят так, как будто готовы развалиться при первом же прикосновении во время стирки.

— Ну тогда, возможно, нам следует заменить их.

Прескотт глубоко вздохнул и только потом осознал, что ему вовсе не следовало этого делать. Он не только вдохнул в себя пыль, до сих пор еще кружившуюся в воздухе комнаты и неприятно защекотавшую у него в носу, но и вместе с этим он почувствовал опьяняющий чистый цветочный аромат, исходящий от Люсинды. Это только еще больше взбудоражило его и привело к тому, что сделало его состояние еще более невыносимым.

— О черт, — простонал он и обхватил ее за плечи, развернув лицом к себе. — Это была хорошая попытка, дорогая, но нам лучше посмотреть правде в глаза. Мы обречены.

Полностью идя на поводу у своего желания, он наклонил голову, и его губы снова овладели ее губами. Из ее горла послышался тихий звук, как будто она хотела сказать что-то в знак протеста, но через мгновение она опять оказалась под властью его чарующих ласк и растаяла в его объятиях. Потребность в том, чтобы он снова держал и целовал ее, была настолько сильна, что она не могла больше противиться.

«Очевидно, он прав», с изумлением думала Люсинда. Они были обречены. Разум подсказывал ей, что она была создана для Прескотта и будет его — так что лучше безропотно отдаться воле судьбы. Знает Бог, ее сердце и душа уже давно принадлежали ему, а когда в его власти окажется и ее тело — было только делом времени.

Их губы сомкнулись в поцелуе, и языки начали лихорадочно исследовать укромные уголки ртов. Руки медленно искали спрятанные под одеждой интимные места, находя те точки, которые посылали трепет возбуждения по всему телу и вызывали тихие стоны наслаждения. Желание становилось все сильнее.

Но опять восторжествовал здравый смысл.

Несмотря на то, что у него бешено рвалось из груди сердце, Прескотт отстранился от нее и нежно обнял за плечи.

— Значит, решено. Мы с тобой поженимся.

— Что?

— Ты слышала меня. Я сказал, мы поженимся.

— Поженимся…

— Вот именно. Мы не можем так продолжать и делать вид, что ничего с нами не происходит. Вернее я не могу продолжать так и наблюдать, как ты делаешь вид, что с тобой ничего не случилось.

— Но я не могу выйти за тебя замуж.

— Черт побери, почему?

Боль внезапно вытеснила радость из сердца Люсинды. Все это было так прекрасно, так правильно, когда они держали друг друга в объятиях и целовались до головокружения, но он разрушил все своим нелепым предложением.

— Не могу и все тут.

— О нет. Тебе придется выставить более вескую причину, чем эта.

— Я не знаю, что сказать.

— Тебе ничего не надо говорить. Я знаю. Все из-за того, что мы с тобой кузены, не так ли?

— Отчасти да.

— Но ведь мы троюродные кузены, дорогая. Или четвероюродные? Я забыл. К черту, все равно это не имеет совершенно никакого значения. Мы не настолько близки по крови. И никто нам ничего не скажет.

— А вот в этом вы как раз ошибаетесь. Будет много разговоров, разве вы этого не понимаете?

— Не понимаю чего? Мы с тобой только два человека, которые не могут жить друг без друга. И то, что мы — кузены, не должно помешать нам соединиться. Кроме того, свадьбы между кузенами были обычным делом во все времена.

— Но не такими кузенами, как мы с вами, — Люсинда отвернулась, не желая, чтобы Прескотт видел слезы, которые навертывались ей на глаза. — Вы забыли, Прескотт. Вы граф.

— Ну и что?

— Вы граф, а я незаконнорожденная.

Схватив ее за плечи, он резко развернул лицом к себе.

— Черт побери, не смей этого говорить. Я уже говорил тебе раньше, что не смирюсь с тем, что ты так себя называешь.

— Даже если это факт, на который ни один из нас не может закрыть глаза?

— Я не пытаюсь закрыть на него глаза. Он просто не имеет для меня никакого значения, вот и все.

— Однако он имеет большое значение для меня. И я могу вас заверить, что он будет иметь значение и для всех остальных.

— Да, но ведь я женюсь не на ком-то другом, дорогая, я женюсь на тебе.

— Нет, вы не женитесь. Я не могу позволить вам разрушить свою жизнь, и я не позволю вам сделать это.

Слезы ручьями хлынули по ее щекам, и Люсинда бросилась из спальни.

Мгновение Прескотт стоял пораженный, что она была так озабочена тем, что подумают люди. Ему-то было совершенно все равно, кто и что подумает. Он любил ее и хотел быть с ней. Он хотел разделить с ней свою жизнь, видеть, как она состарится в окружении их детей, внуков, и, если на то будет воля Бога, то и правнуков.

— Черт побери, — он повернулся и бросился вслед за ней.

Глава 16

Люсинда быстро бежала вниз по лестнице, но Прескотт догнал ее прежде, чем она смогла достигнуть площадки второго этажа. Он не имел ни малейшего понятия, куда она бежала, и это ему было совершенно безразлично. Он схватил Люсинду за руку и повел в направлении своей комнаты.

— Пожалуйста, Прескотт, отпустите меня.

— Нет. Нам с вами нужно немного поговорить, дорогая.

— Мы уже все обговорили.

— Черт возьми, это вы так думаете.

Когда они подошли к входной двери, внезапно неизвестно откуда появилась Миранда, и Прескотт остановился.

— Дети сейчас спят? — спросил он.

Краска смущения залила лицо молоденькой горничной, и она опустилась в быстром реверансе.

— Да, милорд.

— Хорошо, пусть спят, но когда они проснутся, вы присмотрите за ними.

— Присмотреть за ними, милорд?

— Да, присмотрите за ними.

— Но ведь я не няня, милорд. И не гувернантка.

— Все, что от вас требуется, мисс Миранда, это просто присмотреть за детьми. Поиграйте с ними, почитайте им сказку, сделайте все, что, по вашему мнению, хотя бы на некоторое время поможет этим трем маленьким девочкам побыть счастливыми.

«Счастливыми, занятыми и подальше от меня», — добавил он про себя.

— Милорд?

— Идите и выполняйте приказание, мисс Миранда.

— Д-да, милорд.

Войдя в свои апартаменты, Прескотт провел Люсинду в гостиную.

— Так вот, вся эта чепуха, о которой ты мне говорила, это…

— Нам удалось зашить ту дыру на брюках Вашей светлости, — сказал Харгривс, появившись с угрюмым лицом из двери спальни.

— Проклятие! — Прескотт не мог скрыть своего раздражения. Дьявол, кто следующий заявится в его комнату? Мисс Эсмеральда? Боже, помоги ему, спаси от греха, если на пороге действительно появится эта бедная старая дама..

— В будущем мы будем вам очень признательны, если вы станете оповещать нас о любой дыре или разрыве на ваших одеждах. Как хорошо известно Вашей светлости, чем быстрее мы починим их, тем лучше. Ведь гардероб Вашей светлости далеко не безграничен.

. Держа Люсинду за руку одной рукой, Прескотт другой указал на дверь.

— Мне вполне довольно и того, что есть. Но я, безусловно, приму к сведению все, что ты сказал. А сейчас не мог бы ты оставить меня и мисс Люсинду наедине на некоторое время? У нас появилось очень важное семейное дело, которое необходимо обсудить.

— Да, милорд, — Харгривс уже направился к двери, но остановился и, обернувшись, опять взглянул на своего хозяина и его даму, заметив, что глаза молодой женщины красноваты от слез.

— Ваша светлость и мисс Люсинда желают принять свой второй завтрак здесь или в столовой?

— В столовой, Харгривс, — сказал Люсинда, стараясь говорить спокойно, но голос ее все же дрожал.

— Сегодня мы не будем завтракать вообще, — сказал Прескотт, — если не закончим наш разговор.

— Не говорите глупостей, Прескотт. Нам не о чем с вами разговаривать, и вы это прекрасно знаете.

Харгривс не мог не заметить, какие свирепые взгляды метал Прескотт на свою младшую кузину.

Его челюсти были сжаты с такой силой, что выступили желваки на скулах, и на виске появилась пульсирующая вена. Судя по этому, Харгривс мог поклясться, что близкие дружеские отношения между кузенами стали очень напряженными. И, пожалуй, настолько напряженными, что похоже, они были на грани разрыва.

— Я знаю только то, что приходится иметь дело с одной из самых твердолобых женщин, которых когда-либо встречал в своей жизни!

— Я — твердолобая? Посмотрите на себя! Это как раз вы отказываетесь смотреть правде в глаза.

— Какой правде?

— Вы сами прекрасно знаете — какой правде.

Став невольным свидетелем сцены, которая явно для него не предназначалась, Харгривс кашлянул и стал медленно пятиться к двери.

— Мы сообщим миссис Свит, что Ваша светлость желает отложить свой второй завтрак на более позднее время.

Прескотт не обратил на своего камердинера ни малейшего внимания.

— Дорогая, если бы я знал, о какой правде вы говорите, разве стал просить объяснить это мне?

— О, вы не можете быть так слепы, Прескотт. Скорее всего вы упрямы, как осел, а не слепы.

— Мы перенесем на более позднее время и чаепитие, — сказал Харгривс и закрыл за собой дверь.

Услышав, как щелкнула щеколда, Прескотт разжал объятия, чтобы подбежать к двери и повернуть ключ в замке. Он хотел, чтобы их больше никто не прерывал.

— Я, возможно, немного и глуп в некоторых вещах, но меня нельзя назвать упрямым, как осел. И у меня всегда было прекрасное зрение. Это ты ничего не видишь у себя под носом.

— Я? По крайней мере я никогда не совершу поступок, который, как я вижу, ведет к верной трагедии.

— О какой трагедии ты говоришь?

— О нашей, конечно. Если мы будем продолжать в том же духе, Прескотт, это непременно приведет к трагедии. Из этого ничего хорошего не получится. Совсем ничего хорошего.

— Но я люблю тебя.

Слезы опять накатились Люсинде на глаза. Его слова, сказанные так просто, поколебали ее твердую решимость отдалиться от него.

Она боялась, что его стремления, любовь и желания полностью совпадут с ее собственными, и тогда она не сможет больше рассуждать здраво. Услышав как, он сказал, что любит ее, она поняла, что для нее будет проще перестать жить и дышать, чем отрицать свои истинные чувства к нему.

— И я люблю тебя, — сказала она. — Но это все же не изменяет того факта, что я никогда, не смогу выйти за тебя замуж.

— Черт побери, почему же нет?

— О, ради Бога, Прескотт. Почему я все время должна повторять то, что уже много раз сказала? Ты граф, а я…

— Не говори этого. Черт побери, Люсинда, не смей говорить так о себе.

— Но это — правда. И мы не можем закрыть на нее глаза. Ты и я — мы никогда не станем теми, кем ты желаешь нас видеть. Мы никогда не сможем стать мужем и женой. Я — безродная, незаконнорожденная, которая не знает даже имени своего отца, ты же имеешь предков, которые много веков занимали высокое положение в обществе. Подумай, как ты будешь выглядеть в глазах других аристократов, если женишься на такой женщине, как я.