Среди множества способов раскрытия мазохистической патологии в процессе аналитической терапии существуют распространенные варианты ее развертывания в переносе, описанные ниже. Ранняя идеализация аналитика может быть характерна для пациента, фокусирующегося на внешнем, плохом, преследующем объекте, с последующей неспособностью покинуть этот плохой объект или противостоять ему. Типичной является ситуация мужчины, вовлеченного в отношения с женщиной, которую он описывает как хронически фрустрирующую, обесценивающую, провоцирующую, эксгибиционистичную, но которую он не в состоянии оставить, несмотря на очевидные бессознательные корни подобного положения дел. Опыт показывает, что такой пациент рано или поздно начинает сетовать на неспособность аналитика помочь ему или принимается обвинять его в попытках разрушить потенциально хорошие отношения! Таким образом, идеализированный аналитик превращается в преследующий объект.
      Интерпретация такого развития переноса может обнажить значительную мазохистическую патологию, вскрывая бессознательную потребность пациента трансформировать потенциально полезные отношения в плохие по той причине, что для него нестерпимо быть объектом помощи. Это отражает бессознательное чувство вины и мазохистические истоки смещения ненависти от считающегося “абсолютно плохим” объекта на “абсолютно хороший”. Часто на более глубинном уровне такой перенос позволяет исследовать мстительную агрессию по отношению к прошлому “абсолютно хорошему” объекту, в котором пациент нуждался, но который его фрустрировал. Другие черты этого переноса – бессознательная идентификация с агрессором, о которой свидетельствует защита пациентом прошлых объектных отношений, и тайная удовлетворенность чувством морального превосходства, которое доставляет позиция страдающей жертвы.
      Негативные терапевтические реакции, обусловленные бессознательным чувством вины, типичны при терапии пациентов с тяжелым мазохизмом. Например, одна пациентка воспринимала меня как критичного, нетерпеливого и властного именно тогда, когда находилась под угрозой действия собственных пораженческих паттернов поведения, а я пытался интерпретировать ее соблазн разрушить возникшие перед ней перспективные возможности, будучи озабочен саморазрушительными процессами, порождаемыми ею в собственной жизни. Та же самая пациентка воспринимала меня как теплого и понимающего человека, когда она ссылалась на свое саморазрушительное поведение, а я воздерживался от интерпретаций. В конце концов я смог прояснить и интерпретировать ее бессознательные усилия создать такую ситуацию в переносе, когда бы она рассказывала мне об ужасных событиях в своей жизни, а я тепло и эмпатично ее слушал, не будучи в состоянии помочь, таким образом вступая в скрытый сговор с ее саморазрушительностью. При попытке же помочь ей она бы незамедлительно восприняла меня как атакующего врага. В переносе она бессознательно пыталась трансформировать меня в завистливый и садистический материнский интроект.
      Некоторые мазохистические пациенты способны порождать в аналитике яркие фантазии спасения, “соблазняя” его на попытки помочь им только для того, чтобы продемонстрировать, насколько неправильна или бесполезна эта помощь. Как уже упоминалось в главе 8, такие попытки соблазнения могут сексуализироваться и в контрперносе отражаться как фантазии спасения, имеющие мощный эротический компонент.
      Пациенты с мазохистической личностной организацией могут неявно отказываться предоставлять полную информацию о собственном вкладе в свои трудности, защищая таким образом свое мазохистическое отреагирование. В этом случае аналитик также оказывается в позиции, когда он воспринимается пациентом как симпатизирующий ему, до тех пор, пока не пытается объективно оценить ситуацию, – тогда его тут же гневно обвиняют в переходе на сторону врага. Важно донести до пациента в интерпретации тот факт, что он бессознательно ставит аналитика в положение, когда тот обречен фрустрировать его нужды.
      Некоторые мазохистические пациенты настаивают на том, что им становится хуже, что терапия вредит им, но в то же время они отказываются рассмотреть возможность того, что аналитик действительно не в состоянии помочь им, и разумно было бы обратиться за посторонней консультацией или подыскать другого терапевта. Некоторые из таких пациентов упорно твердят, что они согласны на “этого терапевта или никакого”, только на эту терапию или на самоубийство, ясно обнаруживая свою фиксацию на текущем терапевтическом опыте как вредной, хронически травматической ситуации – фиксацию на “абсолютно плохом” внутреннем объекте, спроецированном на аналитика. В контрпереносе аналитик может чувствовать стремление прекратить терапию данного пациента; поэтому крайне важно, чтобы это контртрансферентное желание вылилось в систематический анализ поведения пациента в переносе, направленного на провоцирование аналитика.
      При работе с пациентами с организованной мазохистической перверсией одной из ранних задач терапии является анализ защитных аспектов идеализации ими своего сексуального мазохизма. В бессознательном значении перверсии и ее отражения в переносе мы нередко обнаруживаем псевдоидеализацию как сексуального мазохизма, так и аналитика. Такая псевдоидеализиция на бессознательном уровне отражает замещение генитального пениса анальным, фекальным пенисом, регрессию из эдипова мира объектных отношений в анальный и соответствующий “как бы” (as it) оттенок переноса, обусловленный отрицанием эдиповых конфликтов, описанным Шассге-Смиржель (1948б; 1991). В данной ситуации особое внимание следует обратить на “как бы” аспекты ассоциативного материала и переноса – динамику, в особенности прослеживающуюся у мужчин. У женщин за мазохистическими фантазиями изнасилования мужчинами-садистами мы часто обнаруживаем неосознаваемый образ вторгающейся, фаллической матери. Неудивительно, что женщины с мазохистической личностной организацией склонны поддаваться соблазну вступить в деструктивные сексуальные отношения с неэтичными терапевтами, что еще более осложняет их терапию у последующих терапевтов. Женщины с нарциссической личностной организацией могут стремиться к соблазнению терапевта как свидетельству окончательного триумфа над ним.
      Чувство близости, даже слияния, при взаимодействии с объективно опасным, садистическим объектом в контексте садомазохистического сценария как существенного аспекта сексуальных взаимодействий обычно указывает на тяжелую доэдипову травматизацию и фиксацию на необходимом, но травмирующем объекте. Пациенты с подобной динамикой развивают сильный, относительно мало эротизированный садомазохистический перенос, в противоположность пациентам со значительной эротизацией переноса, чьи садомазохистические фантазии отражают бессознательную реактивацию первичной сцены, соответствующей продвинутой эдиповой стадии. Фантазийная идентификация с обоими родителями в сексуальном акте и мазохистическое искупление вины, связанной с эдиповым триумфом, может соединяться с нарциссической фантазией двуполости, когда нет нужды вступать в пугающие зависимые отношения с каким-либо объектом. Это весьма распространенная динамика у нарциссических пациентов.
      В более ранней работе (1992) я сообщал о своем опыте психоаналитической терапии некоторых пациентов с тяжелым садомазохистическим переносом, которые, казалось, отвергали любые попытки интерпретации в течение многих месяцев. Основной чертой их переноса были постоянные обвинения меня в якобы разочаровывающем, агрессивном, вторгающемся, холодном или обесценивающем поведении по отношению к ним, при отсутствии какой-либо возможности прояснить фантастический или преувеличенный характер этих претензий. Это является выражением тяжелой регрессии в переносе у непограничных или непсихотических в обычной ситуации пациентов. После кропотливого изучения каждого случая, который, в восприятии пациента, оправдывал подобные обвинения, я по-прежнему не в состоянии был что-либо доказать, прежде всего потому, что с очевидностью невозможно было связать эти переживания с их предшественниками в прошлом. Тогда я решил конфронтировать пациентов со своим полным несогласием с их мнением о моем дурном обращении с ними. Одновременно я подчеркивал, что моим намерением было не убедить их в правильности моей позиции, а выявить несовместимость нашего восприятия реальности в определенных точках, чтобы сделать ее объектом аналитического исследования. Такой подход позволил мне постепенно обозначить то, что можно назвать истинной потерей чувства реальности в переносе, “психотическим ядром” переноса, и возвести эту несовместимость наших реальностей к ее генетическим предшественникам. Разумеется, такой путь требует от аналитика в критические моменты терапии тщательного отслеживания своей позиции в контрпереносе.

      Нарциссическая психопатология в парах имеет множество вариаций. Одна пара сознательно стремится поддерживать в глазах окружающих нереалистичный образ своих отношений как картину полного взаимного удовлетворения. Другая пара бессознательно заключает молчаливый договор, в соответствии с которым один партнер безжалостно эксплуатирует другого. Психоаналитическое исследование показывает, что при союзе типичного нарциссического партнера с мазохистическим их поведение не обязательно точно соответствует характеру патологии каждого. В целом можно сказать, что бессознательная идентификация партнера с собственными диссоциированными и спроецированными аспектами в сочетании с взаимной индукцией комплементарных ролей путем проективной идентификации нередко приводит к такому распределению ролей в паре, которое производит ложное впечатление о психопатологии каждого партнера.
      Например, бесцеремонная эгоцентрическая эксплуатация мужем жены может отражать его серьезную нарциссическую психопатологию и стремление быть жертвой своей жены. Однако исследование сознательных и бессознательных взаимодействий пары может раскрыть, что она бессознательно провоцирует его и проецирует на него собственное садистическое Супер-Эго. Глубина и верность своим обязательствам, характеризующие мужа в отношениях с другими, говорят в пользу скорее инфантилизма, чем нарциссической патологии. Таким образом, нам приходится иметь дело с двумя проблемами: нарциссической психопатологией у одного или обоих партнеров и “взаимообменом” личностными аспектами, в результате которого в паре возникают патологические отношения, не соответствующие индивидуальной патологии каждого из партнеров.

      Психоаналитическое исследование любовных отношений нарциссических личностей можно начать со сравнения пар, в которых один или оба партнера страдают нарциссическим личностным расстройством, и пар без таких признаков. Человек с непатологическим нарциссизмом способен влюбиться и поддерживать любовные отношения в течение длительного периода. При наиболее тяжелых случаях нарциссизма индивидуум не способен влюбиться – это патогномонический признак патологического нарциссизма. И даже нарциссическая личность, способная испытывать влюбленность в течение короткого времени, существенно отличается от индивидов с нормальной способностью влюбляться.
      Если нарциссический индивидуум влюблен, идеализация им объекта любви может фокусироваться на физической красоте как предмете восхищения, на власти, богатстве, славе как достойных восхищения и бессознательно инкорпорируемых в собственное Я атрибутах.
      Эдипов резонанс, характерный для всех любовных отношений, побуждает нарциссическую личность вследствие глубокой фрустрации и обиды, идущих из прошлого, бессознательно стремиться к отношениям, управляемым агрессией не в меньшей или даже в большей степени, чем любовью, из-за глубокой фрустрации и гневной обиды в прошлых отношениях. Это прошлое в фантазии должно быть магически преодолено сексуальным удовлетворением от нового объекта. Эдипово соперничество, ревность и небезопасность соединяются с доэдиповой агрессией, смещенной в эдипову сферу. Нарциссические пациенты обнаруживают бессознательный страх перед любовным объектом, обусловленный спроецированной агрессией; кроме того, для них характерен разительный недостаток внутренней свободы, которая позволяла бы интересоваться личностью другого. Их сексуальное возбуждение находится под властью бессознательной зависти к другому полу, глубокой обиды из-за дразнящего отказа в раннем удовлетворении, жадности и ненасытности, надежды присвоить себе то, в чем им было отказано прежде, чтобы избавиться наконец от томительной тяги к этому.
      Для нарциссического партнера жизнь протекает в изоляции. Перспектива зависимости от другого внушает страх, поскольку является признанием одновременно зависти и благодарности за зависимость; соответственно, зависимость замещается преисполненной чувства правоты требовательностью или переживанием фрустрации, когда требования не выполняются. Обиды наращиваются и цементируются, так что их трудно растворить моментами близости; легче разрешить их путем отщепления различных аспектов переживаний друг от друга, поддерживая душевный мир ценой фрагментации отношений. При наихудшем сценарии возникает удушающее чувство несвободы и преследования со стороны другого. Непризнаваемые и неприемлемые аспекты Я проецируются на партнера ради сохранения Я-идеала. Бессознательное провоцирование партнера на то, чтобы вести себя согласно спроецированным на него аспектам Я, находит соответствие в нападках на него и его отрицании – благо, он воспринимается таким искаженном образом.
      Символическая инкорпорация вызывающих восхищение качеств другого нередко служит источником нарциссического удовлетворения (gratification): нарциссическая женщина, вышедшая замуж за уважаемого в обществе человека, может постоянно купаться в лучах его известности, когда они находятся на публике. Однако в приватной обстановке это не помешает ей испытывать невыносимую скуку вдобавок к бессознательным конфликтам, связанным с завистью. Отсутствие совместных ценностей препятствует открытию сферы новых интересов, которые стали бы источником нового взгляда на мир или другие отношения. Отсутствие любопытства по отношению друг к другу и соответствующая ситуация, когда непосредственное поведение каждого должно прежде всего вызывать ответную реакцию, а вовсе не восприниматься как отражение интереса к внутренней реальности другого, является центральной проблемой нарциссизма, обусловленной глубинной диффузией идентичности и недостатком способности к глубокой эмпатии по отношению к другим, и это закрывает путь к пониманию жизни другого. Источники удовлетворения явно недостаточны, вследствие чего доминирующее место занимают скука, невозможность контейнировать возникающий гнев, хроническая фрустрация и переживание отношений как тюрьмы. Все это дополняется неизбежной активизацией бессознательных конфликтов из прошлого, а также прорывом фрустрации и агрессии в интимные отношения пары. В сексуальной сфере бессознательная зависть к другому самым драматичным образом трансформирует идеализацию тела другого в его обесценивание, способствует превращению сексуального удовлетворения в переживание успеха оккупации и инкорпорации другого, уничтожает богатство примитивных объектных отношений, активизируемых в нормальной полиморфной перверзивной сексуальности, и выливается в скуку.
      Может возникнуть вопрос, действительно ли нарциссическая личность способна любить только себя. С моей точки зрения (1984), дилемма состоит не в том, происходит ли вложение в Я– или в объект-репрезентацию, иначе говоря, в Я-репрезентацию как противоположную объект-репрезентации. Вопрос в том, какого рода Я инвестируется – способность интегрировать любовь и ненависть “под управлением любви” или патологическое грандиозное Я. Лапланш (1976), комментируя эссе Фрейда (1914) о нарциссизме, высказал мысль, что аналитическая и нарциссическая любовь предполагает объектные отношения. И, как отметил ван дер Ваалс (1965), дело не в том, что “нарцисс” любит только себя и никого больше, а в том, что он любит себя так же плохо, как и другого.
      Рассмотрим взаимодействие нарциссических и объектно ориентированных аспектов обычных любовных отношений. Иными словами, зададимся вопросом: как в стабильных любовных отношениях удовлетворение Я связано с удовольствием от другого и внутренними обязательствами перед ним? Поскольку выбранный нами партнер отражает наш идеал, наши влюбленность и любовь имеют явно “нарциссический” оттенок. И поскольку присутствует сознательное и бессознательное стремление дополнить себя – начиная восторгом и удовлетворением от того, что другой принимает и даже наслаждается в нас тем, что мы сами в себе не принимали, и заканчивая преодолением ограничений собственного пола в “бисексуальном” единстве с партнером, – это дополнение обслуживает “нарциссические” цели. В то же время, поскольку другой обеспечивает удовлетворение как потребностей в привязанности, так и эдиповых потребностей, и вознаграждает благодарностью за то, что получает сам, любовные отношения, несомненно, являются “объектно-ориентированными”. В них присутствуют альтруистические черты, по-разному соединяющие в себе эгоцентризм и самопожертвование, преданность другому и самоудовлетворение. Можно сделать вывод, что нормальный нарциссизм и объектная ориентированность дополняют друг друга.
      Применительно к клинической практике то, о чем я сказал, предполагает необходимость отдельно рассматривать поведенческий паттерн, в котором стабилизировались или “законсервировались” отношения в паре, и структуру личности каждого партнера. Нарциссическое личностное расстройство у одного из партнеров, без сомнения, накладывает отпечаток на отношения, и в некоторых случаях разрешение глубокого, длительного супружеского конфликта требует модификации личностной структуры одного или обоих партнеров. Чаще, однако, разрешение патологического взаимодействия с помощью психоанализа и психотерапии – либо разделения и развода – обнаруживает, в какой мере то, что выглядело нарциссической патологией у одного или обоих партнеров, было результатом бессознательного взаимного молчаливого согласия на эксплуатацию и выражение агрессии, порожденного другими конфликтами.

      В первом случае речь идет о неярко выраженном, но перманентном конфликте между мужем, имеющим на первый взгляд нарциссическую, а в действительности обсессивно-компульсивную личностную структуру, и женой с депрессивно-мазохистическими личностными чертами. Муж производил впечатление холодного, дистанцированного и безразличного к нуждам жены, она же молча страдала от его чрезмерных ожиданий. Он был сыном гиперопекающей нарциссической матери, чья озабоченность порядком, а также опасностью инфекций и физических заболеваний была доминирующим фактором его детства, и добродушного отца, предоставившего матери вести домашнее хозяйство. Самого пациента очень привлекала теплота и спокойный характер жены, а некоторая беспорядочность ее действий забавляла и успокаивала. Она – дочь властной, но беспорядочной и невнимательной матери и ласкового, но часто отсутствующего отца – была приятно поражена тем, какое внимание уделяет муж порядку и чистоте. Но после нескольких лет брака оказалось, что навязчивая потребность мужа в порядке и чистоте возросла параллельно неряшливости жены. Она резко обвиняла его в том, что он перегружает ее всякими делами, пренебрегая при этом собственными обязанностями, а он ее – в том, что она раздражает своим небрежным отношением к ведению хозяйства.
      Постепенно конфронтация сошла на нет – муж “сдался”. Однако, отстранившись, он бессознательно способствовал безалаберности жены. Постепенно он изолировал от нее свои интересы и свои личные вещи и замкнулся, воспринимая ее при этом как безразличную и невнимательную к нему и одновременно испытывая вину за свое пренебрежение ею. Позднее, в процессе психоаналитической терапии, обнаружилось, что он обижен на нее как на равнодушную мать, одновременно бессознательно идентифицируясь с собственным отцом, который предоставил матери управлять домом. В результате он ограничивал возможности своего влияния и удовлетворенности в том, что во многих отношениях могло бы быть очень удовлетворительным браком. Его жена, в свою очередь, все более воспринимала его как холодного, безразличного и сосредоточенного на себе человека, а себя – как жертву традиционно-патриархального супруга.
      В ходе индивидуальной психоаналитической терапии и исследования супружеского конфликта, проводившегося параллельно другим терапевтом в рамках кратковременной психоаналитической терапии, их бессознательный сговор стал очевиден. Понимание этого скрытого соглашения привело к моментальному исчезновению того, что первоначально казалось тяжелыми нарциссическими отклонениями мужа и выраженными мазохистическими чертами у жены.
      Во втором случае речь идет о ходе психоаналитической терапии у мужчины с тяжелой нарциссической патологией, обратившегося ко мне в связи с тем, что он не мог сохранять отношения с женщинами, удовлетворявшими его как эмоционально, так и сексуально. М-р Л. – преуспевающий архитектор чуть старше сорока лет – трижды был женат и трижды развелся, при этом бывших жен вспоминал как преданных ему, привлекательных и умных. Надо сказать, что со всеми тремя женщинами у него сложились удовлетворительные сексуальные отношения до брака. Женившись, он полностью терял к ним сексуальный интерес. Супружеские отношения превращались в некую братско-сестринскую дружбу, неудовлетворительную для обоих партнеров, что в конце концов приводило к разводу. М-р Л. не хотел детей; он боялся, что они нарушат стиль его жизни и лишат его свободы.
      Благодаря профессиональному положению и административным навыкам м-ра Л. у него оставалось много времени на бесконечные поиски нового опыта с женщинами. Этот опыт был двух родов: сексуальный, получаемый в отношениях интенсивных, но кратковременных в силу быстрой потери интереса к партнерше, и платонические или преимущественно платонические отношения, когда женщина выступала в качестве доверенного лица, или советчицы, или друга.
      На ранней стадии терапии в течение многих месяцев на первом плане оставалась мощная защита м-ра Л. от углубления отношений переноса, лишь постепенно проясненная как защита от бессознательной зависти к аналитику – женатому мужчине, который мог наслаждаться отношениями, удовлетворительными и эмоционально, и сексуально. Во время сессий м-р Л. постоянно насмехался над своими женатыми в течение многих лет друзьями и над тем, что он воспринимал как их нелепые попытки убедить его в счастье их брака. Он с торжеством описывал мне все свои сексуальные подвиги, но лишь для того, чтобы неизменно вновь погрузиться в отчаяние по поводу своей неспособности сохранять сексуальные отношения с женщиной, значимой для него эмоционально. В такие моменты он бывал очень склонен прервать терапию, потому что она не помогала ему разрешить эту проблему. Постепенно он осознал, что, с одной стороны, желал бы, чтобы у меня не было аналогичной проблемы, а с другой – что мысль о моих хороших супружеских отношениях вызывает у него переживания неполноценности и унижения. И тогда он стал более спокойно переносить свое сознательное чувство зависти ко мне.
      Постепенно возраставшее принятие этой зависти приблизило его отношения со мной в переносе к его отношениям с друзьями-мужчинами – “чисто мужским”, честным и преданным, – находившимся в резком контрасте с идеей, лежащей в основе отношений с женщинами: о том, что их нужно использовать сексуально и затем быстро от них ускользнуть, потому что иначе они станут стремиться эксплуатировать и контролировать. Гомосексуальные фантазии в переносе теперь отражали его ощущение, что доверять можно только мужчинам. Возник образ агрессивной и эксплуатирующей женщины. Еще позже возобновившаяся тенденция сравнивать себя со мной приняла форму фантазий, что у меня есть дети, по отношению к которым я являюсь дающим и опекающим отцом, в то время как для него существует опасность никогда не иметь детей.
      Впервые за период терапии он стал эмоционально проживать элементы своего прошлого – воспоминания о постоянной борьбе между родителями, свое ощущение их неизменно подозрительного отношения друг к другу, свои многочисленные и тщетные попытки быть посредником между ними. Две старшие сестры м-ра Л. давно прервали отношения с родителями. Он один продолжал заботиться об их нуждах, пытался разрешать их ссоры, вовлекался в яростные словесные перепалки и обвинения, включавшие всех троих.
      Рассказы м-ра Л. оставляли впечатление, что ни один из родителей никогда не был способен и даже не помышлял проявлять интерес к нему. Его первоначальная позиция бравады и обесценивания людей, занимающихся пустой “психологической болтовней”, теперь сменилась растущим осознанием детской и юношеской фрустрации его потребностей во внимании и уважении. Стало ясно, что он подозревал меня в желании, чтобы он женился и таким образом продемонстрировал мое превосходство как терапевта, что он никогда не верил в то, что целью терапии было помочь ему найти собственные решения.
      В этом контексте стало происходить следующее: м-р Л. чрезвычайно заинтересовался молодой женщиной – архитектором, чье поведение вызывало иронические комментарии в профессиональном кругу. Однако м-р Л. вступил с ней в сексуальные отношения, которые он находил глубоко удовлетворительными. Он описывал мисс Ф. как агрессивную, своевольную, непостоянную в своих ожиданиях и требованиях и столь открыто контролирующую и манипулятивную, что это вызывало у него уверенность: она не пытается его эксплуатировать. В течение последующих нескольких месяцев поведение мисс Ф. по отношению к нему невероятно напоминало позицию матери м-ра Л. в прошлом. М-р Л. утверждал, что не любит мисс Ф., и совершенно открыто сказал ей, что не чувствует по отношению к ней ничего, кроме чрезвычайной удовлетворенности их сексуальными отношениями. Безразличие мисс Ф. к его заявлению вызвало у меня (но не у м-ра Л.) вопрос: не является ли она мазохистичной либо попросту расчетливой? Мои попытки интерпретаций в переносе на тему возможных защит м-ра Л. от подобной же озабоченности по поводу мисс Ф. позволили ему постепенно осознать, насколько сильно он наслаждается садистичностью своих отношений с мисс Ф. и тем, что она принимает это. Он также признал: ощущение, что он полностью контролирует их отношения, сильно возбуждает его – пусть даже она пытается манипулировать им.