В первый момент Хайдманн решил, что это Кеннели или врач. Но затем пелена с его глаз упала, и он увидел, что это не тот и не другой.
      Хайдманн замер, чувствуя, как оборвалось его сердце. Он больше не ощущал ни боли, ни страха. Все его прежние мысли и чувства вмиг испарились. Он как зачарованный смотрел в лицо вошедшего в машину незнакомца и не мог отвести от него глаз.
      — Нет, — шептал он, — нет…
      Незнакомец поднял руку и распростер над Хайдманном ладонь. Раненый начал задыхаться от ужаса и, упираясь обеими руками — здоровой и покалеченной, — стал отползать назад, с трудом волоча нижнюю парализованную часть туловища, как безжизненный придаток. Но глаза Хайдманна были в это время прикованы к глазам незнакомца, он не мог отвести их. Глаза незнакомца были большими, темными и древними, исполненными сокровенного знания, один гран которого, казалось, мог бы дотла сжечь самого Хайдманна. У Хайдманна было такое чувство, что он умрет, если не отведет глаза, но не мог не глядеть на незнакомца. Всхлипывая и скуля от страха, он отполз от него, насколько позволяли носилки. Ладонь незнакомца приблизилась к лицу Хайдманна и слегка коснулась его лба.
      Спину Хайдманна обожгло как огнем. Огонь моментально распространился по всему его телу — и тут же потух. А с ним погасла и боль. И Хайдманн вновь ощутил свои ноги — к парализованной части его тела снова вернулась чувствительность. Все это произошло так быстро и внезапно, что ноги Хайдманна подпрыгнули на полметра над носилками и снова упали на постель. Хайдманн открыл рот от изумления и испуга, а затем сел и, не веря своим глазам, взглянул на ноги. Они дрожали. Он чувствовал, как они дрожат! Он не был больше парализован! Подняв правую руку, Хайдманн увидел, что его рана не только больше не кровоточила, но и уже затянулась кожей. Правда, у этого чуда были свои пределы: фаланга мизинца не выросла, а в его позвоночнике — Хайдманн это явственно ощущал — сидела пуля. Однако он не испытывал никакой боли и мог свободно двигаться.
      Хайдманн поднял голову и огляделся. Он опять был один в машине. Незнакомец исчез столь же беззвучно, как и появился.
      Внезапно Хайдманну пришла в голову мысль, что он находится в коме и бредит. Однако он отогнал ее от себя. Впервые в жизни он ощущал реальность как никогда явно и отчетливо. Прежняя жизнь казалась ему теперь всего лишь фрагментом большого единого целого, которое он до сих пор еще не мог до конца осознать, но предчувствие которого уже возникло у него в душе.
      Не сознавая того, что делает, Хайдманн сел на постель и опустил ноги на пол. И только когда его ступни коснулись холодного металлического пола машины, он понял, что свершилось чудо. Внезапно его охватило чувство благоговения перед жизнью. Впервые он с предельной ясностью осознал, какая это изумительная штука — жизнь. Жизнь, которую он до сих пор воспринимал как нечто само собой разумеющееся. И каким могуществом надо было обладать, чтобы вызвать ее из небытия!
      Впервые в жизни Хайдманн почувствовал и осознал, что Бог существует.
      Он встал, подошел, согнувшись, к двери и, открыв ее, спрыгнул на землю. Его встретили холод, темнота и пронизывающий до костей ледяной ветер. Но несмотря на то, что он дрожал всем телом, а дыхание, вырывавшееся изо рта, тут же превращалось в облако пара, Хайдманн широко улыбался. Он не испытывал неудобства от холода или ветра, а наслаждался ощущением жизни, частью которой были и этот холод, и этот ветер.
      Рядом раздался чей-то крик. Хайдманн повернулся и увидел, что к нему бросился человек в ярко-красной куртке, яростно жестикулируя. Это был врач. Похоже, он не узнал своего пациента и принял его за Кеннели или одного из его сотрудников, потому что на лице доктора застыло выражение праведного гнева. Сжимая кулаки, он подскочил к Хайдманну и так внезапно остановился, будто наткнулся с разбега на невидимую преграду. Теперь его лицо выражало такую растерянность, что Хайдманн невольно засмеялся.
      — Что… — пролепетал доктор, раскрыв глаза от изумления. — Но… но это же…
      — Не беспокойтесь, — сказал Хайдманн улыбаясь, — со мной все в порядке.
      И с этими словами он повернулся и быстро скрылся в ночной темноте. Никто не пытался его задержать.

* * *

      Они всего лишь пять минут находились в этой комнате, куда вынуждены были перебраться из своего номера, а Бреннеру казалось, что прошел уже по крайней мере час. За это время они едва ли перекинулись несколькими фразами. Если Салид сказал правду о тайных разработках оружия массового поражения, то в таком случае у людей, находящихся снаружи, были все основания стремиться к тому, чтобы все трое замолчали навеки.
      Но несмотря на это, вся ситуация казалась Бреннеру совершенно абсурдной. Он даже не знал, в каком городе они находились, хотя это был явно город. Город с тысячами или десятками тысяч жителей. Эти люди не имели никакого права развязывать здесь настоящую войну только для того, чтобы поймать и засадить за решетку одного-единственного человека. Эта мысль была для Бреннера источником надежды. Какой бы властью ни обладали люди, находящиеся там, на улице, каким бы оружием ни располагали, как бы решительно ни были настроены, эта осада не могла продолжаться вечно. И пока не был предпринят решительный штурм здания, пока этот дом не взорвали, с каждой минутой шансы на спасение укрывшихся здесь людей возрастали. Кто-то должен был все же рано или поздно явиться сюда и положить конец этому кошмару.
      Салид встал и, подойдя к окну, выглянул на Улицу. Он уже несколько раз в течение последних пяти минут делал это поочередно с Бреннером. Но как тот, так и другой ничего не видели внизу, кроме глухой каменной стены — ограды внутреннего дворика, в который выходило окно.
      — Не понимаю, куда они подевались, — сказал Йоханнес. — Они давно уже могли ворваться сюда.
      — Не беспокойтесь. Очень скоро они будут здесь, — ответил Салид, не поворачиваясь от окна. Он тихо, невесело засмеялся. — Что бы ни началось, держитесь рядом со мной. Слышите? Что бы ни случилось и что бы я ни делал.
      — А что вы сами намерены делать? — спросил Йоханнес.
      Он уже не первый раз задавал этот вопрос, но так и не получил на него ответа. Наконец Салид повернулся к своим спутникам и окинул взглядом каждого из них, изобразив на лице нечто отдаленно напоминающее улыбку. По-видимому, он хотел вселить уверенность в души Бреннера и Йоханнеса. Патер не стал больше повторять свой вопрос, а Бреннер окончательно убедился в том, что у Салида нет никакого плана. Они попали в ловушку. Возможно, Салид просто делал ставку на везение, а возможно, он всегда действовал без предварительного плана, исходя из сложившейся ситуации. Если бы Бреннер находился с палестинцем один на один, он непременно задал бы ему вопрос на эту тему, но присутствие Йоханнеса мешало ему. Поведение Йоханнеса казалось в некотором смысле более загадочным, чем поведение Салида. Совсем недавно — когда они находились в опасности — патер вел себя так, как будто был опытным бойцом, привыкшим к подобного рода переделкам. А сейчас он вновь разыгрывал из себя человека не от мира сего, мягкосердечного и немного трусливого, — одним словом, изо всех сил пытался доказать им, что он настоящий священник.
      До слуха Бреннера донесся тихий шорох. Он огляделся вокруг, но не мог установить направление, откуда доносился звук. Однако, кроме Бреннера, этот шорох услышал Салид. Склонив голову к плечу, он прислушался, но затем пожал плечами и снова повернулся к окну.
      — Что это такое? — спросил Йоханнес.
      — Ничего, — ответил Бреннер. Шорох не умолкал, но, по всей видимости, ему действительно не стоило придавать особого значения. Дом был старым и ветхим, и в нем постоянно что-то скрипело и потрескивало.
      — Кажется, они приближаются, — внезапно сказал Салид.
      — Вы их видите? — спросил Йоханнес.
      Салид пожал плечами.
      — Я не уверен, — промолвил он, крепко сжимая в руках автомат. Бреннер видел, как его палец нервно поглаживает спуск предохранителя, но все не снимает оружие с него. — Но мне кажется, что я заметил их внизу.
      Он резко отвернулся от окна, подошел к двери и сделал знак своим спутникам, чтобы они оставались на своих местах. Очень осторожно и совершенно бесшумно он приоткрыл дверь в коридор и прислушался, а затем распахнул дверь пошире. Присев на корточки и подняв ствол автомата вверх, он снова прислушался, но поскольку все было спокойно, Салид полностью открыл дверь и выпрямился.
      Увидев, что Салид испуганно вздрогнул и замер, Бреннер тревожно спросил:
      — Что там?!
      Салид поспешно остановил его жестом, приказав молчать, а затем переступил порог, молниеносно повернувшись влево и вправо.
      Бреннер потерял всякое терпение. Не заботясь больше о том, что на это скажет Салид, он встал и вышел за ним в коридор.
      — Что случилось? — спросил он.
      Салид снова остановил его торопливым жестом, заставив замолчать, а затем указал на площадку перед лестницей. Бреннер сразу же понял, что он хотел этим сказать… В прошлый раз он видел на этом месте три человеческих тела. Теперь коридор был пуст.
      Салид приложил предостерегающим жестом указательный палец к губам и мягко, словно кошка, направился к двери, находившейся в противоположном конце коридора. Автомат он зажал в локтевом сгибе, чтобы оружие невзначай не звякнуло. Палестинец исчез на несколько секунд в комнате, но очень скоро вновь появился на пороге, махнув рукой Бреннеру и приказывая ему знаками возвращаться к Йоханнесу. Точно так же ловко и быстро Салид обшарил две другие комнаты, выходившие в коридор. Когда же он скрылся в комнате, находящейся непосредственно напротив лестничной площадки, Бреннер от волнения затаил дыхание. Однако Салид вновь появился через несколько мгновений и быстро пошел назад.
      — Там никого нет, — задумчиво сказал Салид.
      По-видимому, он находился в состоянии замешательства.
      — Но это же невозможно! — воскликнул Йоханнес громче, чем того требовали обстоятельства. Он тоже последовал вслед за своими двумя спутниками и теперь стоял в коридоре, изумленно глядя на то место, где недавно лежали тела напавших на них людей.
      Салид пожал плечами:
      — Должно быть, они пришли в себя, — сказал Салид. — Я только не понимаю, почему они не попытались снова напасть на нас.
      — А… а мертвец? — спросил Бреннер.
      Салид снова пожал плечами.
      — Вероятно, они унесли его с собой. Возможно также, он был всего лишь ранен. Я стрелял в него, но мог просто ранить.
      — Мне это кажется маловероятным, — сказал Бреннер и показал рукой на ту комнату, которую Салид осматривал последней. — Что с человеком, который там находится?
      Салид нахмурился.
      — Там никого нет.
      Бреннера охватило странное чувство. Это не был страх, это было нечто худшее — чувство нереальности всего происходящего, которое давно дремало в его душе. Бреннер ясно видел, как человек, стрелявший в него из автомата, шатаясь отступил назад в ту комнату и рухнул там на пол. Он промолчал.
      Салид несколько секунд задумчиво разглядывал пол, а затем, повернувшись к Бреннеру и Йоханнесу, вытащил пистолет из-за пояса.
      — Умеете обращаться с этим? — спросил он.
      Бреннер взглянул на оружие с таким видом, как будто Салид протягивал ему ядовитую змею.
      — Я никогда не держал оружия в руках, — сказал он.
      — Я не рассчитываю на то, что вы сможете с помощью этой штуковины расчистить себе путь, — серьезным тоном заметил Салид. — Иногда достаточно одного выстрела в воздух.
      Салид решительно протянул ему оружие, но Бреннер отступил на шаг и покачал головой.
      — Не могу, — сказал он. — Нет! Ни за что!
      Салида на мгновение охватил гнев, но он сдержался и, закусив губу, убрал пистолет, снова засунув его за пояс. Затем он нерешительно оглянулся по сторонам, и Бреннер снова подумал о том, что Салид, должно быть, просто не знает, как поступить в этой ситуации. Бреннер был теперь почти уверен в том, что сильной стороной Салила был экспромт — инстинктивная реакция на любую предложенную ситуацию, в результате которой он всегда поступал правильно, выбирая единственно верный путь. Единственным способом поймать знаменитого террориста был как раз этот: заставить его маяться в нерешительности, не предлагая ему никакой ситуации, требующей ответного действия.
      Бреннер нерешительно двинулся к двери. Он боялся переступить порог, хотя знал, что ничего особенного там не увидит. Но именно это и пугало его больше всего. Он знал о схватках преступников с правоохранительными органами только из детективных романов и американских боевиков, но даже он понимал, что оглушенные люди, лежавшие в коридоре, придя в себя, вряд ли упустили бы возможность неожиданно напасть на них. Но если они все же не стали этого делать, то, по-видимому, имели на то веские основания. Какие?
      Подойдя к Салиду, Бреннер уперся ладонью в дверной косяк. И чуть не упал плашмя в коридор. Дерево под его рукой подалось и рассыпалось в труху. На пол вместе с пылью и щепками упала часть доски и тоже рассыпалась в труху. Бреннер потерял точку опоры и начал падать вперед, но Салид среагировал молниеносно, подхватив его на лету. При этом он задел плечом второй косяк, и тот тоже рассыпался в крошево.
      — Не спешите так покинуть эту комнату, — шутливо заметил Салид. — Рано или поздно мы сделаем это вместе.
      Бреннер поблагодарил Салила за помощь кивком головы и, вновь обретя равновесие, недоумевающе взглянул на косяк Дом был старым и находился в запущенном состоянии, но ведь он едва дотронулся…
      Бреннер осторожно ощупал пальцами трухлявый косяк. Ощущение было не из приятных — дерево казалось необычайно мягким, влажным и липким, нечто вроде кашицы. Косяк мог рухнуть от собственной тяжести. На мгновение ему показалось, что под его пальцами шевелится что-то живое Но внимательно вглядевшись, он ничего не заметил.
      — Что там такое? — спросил Йоханнес. Он подошел поближе и с таким же недоумением, как и Бреннер, начал разглядывать рухнувший косяк.
      — Ничего особенного, — ответил Бреннер, а затем, помолчав, добавил, нервно улыбаясь: — Вероятно, хозяйка слишком переоценила надежность и крепость этого строения.
      Салид тоже ощупал неровный край обвалившегося косяка. Он взял задумчиво комочек белой трухи, растер ее пальцами, понюхал и, пожав плечами, вытер пальцы о брюки. Бреннер и Йоханнес вопросительно взглянули на него, но он опять пожал плечами.
      — Если бы мы были сейчас в Америке или Австралии, то я мог бы сослаться на термитов, — сказал он. — Но ведь здесь они не водятся. Вероятно, этот дом просто сильно обветшал, — он тихо засмеялся — Кто знает, может быть, он в ближайшие часы рухнет, и мы успеем скрыться под шумок
      Бреннер засмеялся таким же, как Салид, неестественным, деланным смехом и снова внимательно взглянул на косяк. Лак, покрывавший его поверхность, во многих местах облупился. Но самое странное, этот процесс разложения, казалось, продолжался прямо на глазах. Вероятно, в шутке Салида была доля истины. Если весь дом находился в том же состоянии, что и эта дверь, то вполне возможно, здание действительно могло вот-вот рухнуть. Если по нему будут продолжать стрелять из пулеметов. И все же это был полный абсурд!
      — Пошли! — сказал Салид. — Спустимся вниз.
      Он снял свой автомат с предохранителя и снова вышел в коридор. Салид двигался осторожно, согнувшись, хотя только недавно самым тщательным образом осмотрел весь второй этаж. Все так же не разгибаясь, он подбежал к лестнице и, опустившись на одно колено, долго всматривался в царившую внизу темноту и только затем сделал знак Бреннеру и Йоханнесу следовать за ним.
      Бреннер вышел в коридор, чувствуя, как сильно бьется сердце у него в груди. Хотя он старался двигаться как можно более тихо — правда, это была, на его взгляд, совершенно излишняя мера предосторожности, — он не мог похвастаться ловкостью Салида, плавностью и элегантностью его походки. По сравнению с палестинцем Бреннер двигался так же неловко, как слон в посудной лавке. Салид бросил на него укоризненный взгляд и быстро сделал предостерегающий жест, видя, что Бреннер хочет вслух извиниться за свою неловкость. Затем Салид показал рукой вниз и Бреннер, прислушавшись, понял, что хотел сказать палестинец. Они были не одни в этом доме, снизу доносились какие-то звуки.
      Правда, Бреннер не был уверен, издавали ли эти звуки живые существа или рассохшиеся балки дома. Шум был слишком необычным. Что-то шуршало и шелестело внизу, похрустывало и постукивало совсем тихо, но отчетливо. Трудно было определить источник этого звука и локализовать его в пространстве, шумы доносились отовсюду. Эти звуки были похожи на звук рассыпавшихся горошин, прыгающих вниз по лестнице, такой звук могли издавать также руки ребенка, роющегося в большой пластмассовой миске, наполненной воздушной кукурузой. Казалось, что у подножия лестницы что-то шевелится, но даже если это и не был обман зрения, Бреннер все равно не мог ничего разглядеть в темноте.
      — Что это? — спросил Йоханнес. Он вынырнул из-за спины Бреннера почти бесшумно и точно так же, как Салид, опустился на одно колено у лестницы, напряженно глядя вниз. Патер выглядел на удивление спокойным. Это не могло не броситься в глаза Бреннеру, хотя сам патер вряд ли сознавал перемену, произошедшую в нем. Бреннер не сомневался, что и на этот раз, в отличие от него, Йоханнес отреагирует на ситуацию так, как надо, снова оказавшись на высоте. На секунду он ощутил невольную зависть.
      — Понятия не имею, — ответил Салид на вопрос патера, пожимая плечами и одновременно не сводя глаз с казавшейся ожившей темноты, царящей у подножия лестницы. Салид прищурился, и Бреннер невольно подумал, что палестинец, возможно, действительно видит там больше, чем они.
      — Это американцы? — спросил Йоханнес.
      Салид пожал плечами, задумался на мгновение, а затем покачал головой:
      — Нет, это что-то… другое.
      Бреннер внутренне содрогнулся от этих слов. “Что-то”. Салид сказал “что-то”, а не “кто-то”.
      Салид сделал знак своим спутникам замереть на месте, а сам встал и, не разгибаясь, начал очень медленно и осторожно спускаться по лестнице. Однако на этот раз он не смог избежать Шума. Ветхие ступени скрипели под тяжестью его веса, а один раз доска под его ногой с треском сломалась Салид начал быстрее двигаться по лестнице, чтобы уменьшить силу давления своего тела на ступени. Оказавшись на середине лестничного марша, он кивнул своим спутникам, приказывая им следовать за собой.
      Бреннер жестом попросил Йоханнеса повременить и первым начал спускаться вслед за Салидом. Он сделал это не из храбрости, а как раз наоборот, из боязни, что за его спиной будет не Йоханнес, а темнота, наполненная непонятными шорохами. И только сформулировав эту мысль, Бреннер понял, насколько точно она соответствовала действительности. В этом доме уже давно не было тихо. После перестрелки, адского грохота вертолета и их взволнованных разговоров, дом мог показаться тихим, но тишины как таковой в нем не было. Напротив, Бреннер теперь отчетливо слышал звуки, наполнявшие окружавшую его со всех сторон темноту. Шорохи, шелест и похрустывание действительно доносились с первого этажа, но к этим уже знакомым звукам примешивались теперь и другие, казавшиеся жуткими — шепот далеких детских голосов, доносимых сюда ветром, легкий топот бесчисленных крохотных ножек каких-то существ, шмыгающих по полу, поскрипывания, похрустывания, чавканье и хрустящие звуки пережевывания, потрескивания разваливающегося дома и другие трудно определимые шумы. У Бреннера было такое чувство, как будто весь дом ожил.

* * *

      — Что значит “он исчез”? — Кеннели еле сдерживался, чтобы не раскричаться. Ему это удалось только потому, что несмотря на свое превосходное произношение, он с большим трудом изъяснялся на чужом языке. Строй этого языка казался ему ужасно сложным, а правила просто вычурными.
      В данный момент Кеннели, однако, не был настроен рассуждать над грамматическими сложностями немецкого языка. Он собрал всю свою волю в кулак, чтобы не сорваться с места и не схватить этого идиота за шиворот. С каким наслаждением он вытряс бы из него душу.
      — Но это действительно так! — оправдывался врач, стоявший напротив него.
      — Я сам не понимаю, но он… когда я возвращался к машине, вышел мне навстречу! Просто встал и вышел из машины!
      — Просто, вы говорите? — кипятился Кеннели. — А почему вы не попытались задержать его?
      — Задержать? — врач недоумевающе заморгал глазами. — Но зачем?
      — К-как это з-зачем? — заикаясь переспросил Кеннели и открыл рот от изумления. На его лице отразился неподдельный ужас. На этот раз ему понадобилось несколько секунд для того, чтобы снова взять себя в руки. — Послушайте, мистер, еще пять минут назад вы мне сами рассказывали, что этот человек опасно ранен в грудь. Вы утверждали также, что он парализован! А сейчас вы говорите, что он встал и пошел как ни в чем не бывало!
      — Я понимаю, что это звучит довольно странно, — ответил врач. — Но так все оно и было на самом деле! Я… я сам ничего не понимаю!
      В его голосе звучало страдание, и если бы Кеннели не был так взбешен, он, возможно, почувствовал бы к этому человеку жалость. Доктор выглядел не просто растерянным, а ошеломленным, потрясенным до глубины души. Но раздосадованный Кеннеди не имел ни малейшего желания приглядываться к врачу. Он был настроен агрессивно и решительно.
      — Мне кажется, вы во многих вопросах просто некомпетентны, — сказал он, сознательно стараясь оскорбить доктора. — Вы не профессионал, доктор!
      Выражение растерянности в глазах врача скорой помощи сменилось изумлением, а затем в них отразилось возмущение. Но Кеннеди не дал ему возможность возразить, он резко повернулся и зашагал прочь, не говоря ни слова. Он слишком ценил свое время, чтобы тратить его на пустые разговоры и ненужные споры. Кроме того, он добился того, чего хотел — сорвал зло и раздражение на этом бедном парне, который ничего не знал обо всем этом деле. Кеннели понимал, что это был дешевый триумф, который шел ему скорее во вред, чем на пользу.
      Он направился энергичным шагом к машине скорой помощи, которая стояла на другой стороне улицы, но на полпути к нему подошел один из его людей. Он выглядел очень взволнованным и обеспокоенным. Кеннели сразу же догадался о причине его волнения.
      — Телефон уже накалился добела от бесконечных звонков, сэр, — без предисловий начал агент. — Нам нужно принимать какое-то решение. Немецкие власти не желают больше оставаться в стороне.
      “Немецкие власти могут идти в задницу”, — подумал Кеннели, а вслух сказал:
      — Успокойте их как-нибудь. Черт возьми, вас же учили, как поступать в подобных ситуациях. Или нет?
      “Никак нет”, — ответил ему взгляд молодого человека. И это было чистой правдой. Агентов ЦРУ обучали действовать в различных ситуациях — более того, во всех мыслимых ситуациях, за исключением той, при которой в густонаселенном городе на территории дружественной страны велись боевые действия. Молодой агент был достаточно умен и не стал высказывать вслух свои возражения, он только покачал головой и продолжал:
      — Не знаю, как долго еще мне удастся сдерживать их. Начальник полиции угрожает снять наше оцепление с городских улиц силой, если мы не будем пропускать на место событий его людей.
      “Это все из-за вертолета, — подумал Кеннели. — Ах, этот чертов вертолет! Смиту не следовало настаивать на его использовании”.
      Кеннели легко мог представить себе, что сейчас происходило в местных полицейских участках. Они, конечно, слышали выстрелы — более того, черт возьми, они слышали автоматные очереди! — а если этого было недостаточно, чтобы до смерти перепугать их, дело довершил боевой вертолет! Смит, должно быть, совершенно спятил, если позволил применить боевой вертолет для обстрела жилого дома посреди города! Но Смит мертв и, как видно, отдуваться за все придется ему, Кеннели. Вся ситуация грозила вот-вот выйти из-под его контроля. Если и дальше она будет развиваться по тому же сценарию, то, пожалуй, завтра же утром его спросят, как могло получиться, что немецкие полицейские и агенты ЦРУ стреляли друг в друга, а не действовали в этой операции сообща.
      Этого нельзя было допустить.
      — Ну хорошо, — сказал Кеннели, — я сам поговорю с ними. Задержите их еще на пять минут. Скажите, что я сам свяжусь с ними, а до тех пор мы, мол, ничего не будем здесь предпринимать. Или еще что-нибудь в этом роде. Мне необходимы эти пять минут.
      Похоже, слова Кеннели так и не убедили агента, но он не стал возражать, повернулся и быстро скрылся в том направлении, откуда пришел.
      Кеннели задумчиво посмотрел ему вслед, но его взгляд был рассеянным. Он, не видя, глядел в пространство перед собой. И, судя по выражению лица, агента сейчас одолевали тяжелые мысли. Наконец он на мгновение закрыл глаза, глубоко вздохнул и его рука скользнула в карман куртки. Кеннели достал оттуда маленький радиотелефон. Сделав несколько шагов в сторону от припаркованных у обочин машин, он набрал очень длинный номер. Набирая его — а в последние дни он делал это все чаще, что само по себе было показательно и не могло не вызывать беспокойства, — Кеннели чувствовал, как в его душе растет тревога. Ему стало не по себе. Движения Кеннели заметно замедлились по мере того, как он приближался к последней цифре номера. Перед последней цифрой он замер на мгновение.
      Ему ответили на том конце провода прежде, чем он успел снять палец с кнопки телефона. Это еще больше встревожило его. Раньше все было иначе. Он порой довольно долго ждал, прежде чем на том конце провода брали трубку, а иногда и вообще не отвечали. Сейчас же человек, которому он звонил, так быстро ответил ему, что объяснение этому могло быть только одно: он ждал звонка Кеннели, положив руку на телефонную трубку.
      — Да?
      — Смит мертв, — сказал Кеннели без предисловий.
      Секундная пауза.
      — Как это случилось?
      — Не знаю, — ответил Кеннели. Внезапно ему в голову пришла мысль о том, что он должен рассказать своему собеседнику о полученной им от Хайдманна информации, но Кеннели тут же отказался от этой мысли. Иначе ему пришлось бы рассказать и о странном исчезновении Хайдманна. И хотя Кеннели отлично знал, что это происшествие вызовет большой интерес у его собеседника, он все же решил умолчать о нем. У него и без этого было здесь множество серьезных проблем. И похоже, что главные трудности и — осложнения ждали его впереди. Поэтому Кеннели коротко сообщил:
      — Меня при этом не было рядом. Но он действительно мертв. И люди, которые были с ним, тоже.
      Говоря это, Кеннели невольно понизил голос, хотя в этом не было никакой необходимости. Эту линию никто не мог прослушивать. А если даже кому-нибудь и удалось бы подслушать их разговор, этот человек ничего не понял бы. Под номером, который набрал Кеннели, в телефонных книгах значился номер большого виноградарского хозяйства в Тоскане, владелец которого даже не подозревал о существовании Кеннели, не говоря уже о том человеке, с которым говорил агент ЦРУ.
      — А остальные?
      — Салид еще в доме, — ответил Кеннели. — Мы все вокруг оцепили. Он не сможет уйти.
      Три, четыре, пять… наконец, десять бесконечно долгих минут длилось молчание на том конце провода. Затем тот же спокойный, лишенный всяких эмоций голос, произнес:
      — Убейте его. И обоих его спутников.
      Кеннели был скорее испуган этими словами, нежели удивлен ими. Он подозревал, что получит именно это указание. Более того, он боялся,что получит его
      — Это… не так просто, — помолчав, сказал он. — Боюсь, что не смогу это выполнить.
      — Вы должны это сделать. Поверьте мне, это очень важно.
      — Конечно, — поспешил согласиться с ним Кеннели. — Но, к сожалению, ситуация очень сложна. Мы ведь действуем не одни. Местные власти уже рвут и мечут. Смит…
      — Вы должныэто сделать, — перебил его голос в трубке. — Это архиважно. Обязательно убейте этих троих. Даже если их уничтожение повлечет за собой гибель невинных. Мне безразлична цена, не в ней дело. На карту поставлено больше, чем вы себе можете это вообразить.
      Кеннели был в шоке — и прежде всего не тем, что сказал его собеседник, а тем, какон это сказал. Кеннели впервые связался по телефону с этим человеком, которого знал только по голосу, пятнадцать лет назад И этот голос в трубке телефона всегда звучал спокойно, доброжелательно и твердо, но вместе с тем как-то невыразительно, как будто говорила машина. Но теперь собеседник Кеннели говорил очень эмоционально, и главной эмоцией, звучавшей в его голосе, был страх.
      — Как скажете, — промолвил он.
      На том конце провода, не прощаясь, дали сигнал отбоя, и Кеннели сложил радиотелефон. Несколько секунд он стоял, тупо глядя на него, а затем снова раскрыл и набрал номер — на этот раз короткий. Ему ответил агент, с которым Кеннели разговаривал несколько минут назад.
      — Говорит Кеннели. Как у вас дела?
      Нервный голос агента свидетельствовал об его состоянии больше, чем слова:
      — Я сумел успокоить их, сэр. Но боюсь, что ненадолго. Начальник полиции города направляется сейчас сюда. Он очень решительно настроен. Если будет произведен еще хотя бы один выстрел, он грозится силой снять наше оцепление и всех нас арестовать У нас осталось всего лишь пять минут.
      — Этого будет достаточно, — ответил Кеннели — Пошлите спецгруппу на штурм дома.
      — Но, сэр…
      — Вы меня поняли? — перебил его Кеннели не громко, но очень резко. — Немедленно начинайте штурм дома. Я беру на себя всю ответственность за эту акцию.
      Две или три секунды на том конце провода царило молчание, и Кеннели уже решил, что агент откажется выполнять приказ. Если рассуждать здраво, он не мог не отказаться. Сам Кеннели на его месте точно так бы и поступил — не имея той информации, которой располагало начальство. Он молился про себя о том, чтобы его авторитет помог агенту преодолеть свои сомнения и согласиться выполнить приказ.
      — Как прикажете, сэр, — наконец сказал агент. — Но осмелюсь вас попросить повторить ваш приказ при свидетелях.
      Кеннели посмотрел на машину, в которой сейчас сидел разговаривающий с ним по телефону агент Автомобиль стоял всего в пятидесяти метрах, и вся ситуация выглядела совершенно абсурдной. Кеннели следовало пойти туда и повторить свой приказ, но он не тронулся с места.