Бреннер кивнул. Похоже, Салид хотел еще что-то сказать, но передумал, повернулся и молча ушел. Бреннер слышал, как где-то близко открылась и закрылась дверь. Он начал послушно считать, не имея никакого представления, зачем он это делает Однако Бреннер был сейчас в таком состоянии, что не задавал себе никаких вопросов о целесообразности своих действий. Он, пожалуй, подчинился бы приказу любого человека, а не только Салида. У Бреннера путались мысли, и ему трудно было принять хоть какое-нибудь решение — даже решение ничего не предпринимать и оставить все, как есть.
      Он досчитал мысленно в очень медленном темпе до двадцати пяти, а затем еще до пяти и сильно надавил на кнопку. Двери лифта закрылись, и кабина устремилась вниз.
      Однако очень скоро она снова остановилась. Бреннер, продолжавший мысленно считать, не успел дойти и до сорока. Только он хотел произнести про себя “сорок один”, как двери лифта распахнулись и в кабину влетело что-то огромное и белое, швырнув Бреннера о стену с такой силой, что у того перехватило дыхание. Он сильно ударился головой о хромированную металлическую облицовку кабины, и перед его глазами замелькали серебряные искры, к горлу Бреннера подкатил ком. Ему стало нечем дышать.
      — Прекратите! Это не он! — послышался чей-то голос. Человек, сжимавший горло Бреннера своими железными пальцами, ослабил хватку, второй рукой он вывернул правую руку Бреннера за спину, подражая, наверное, манерам полицейских из какого-нибудь американского боевика.
      — Прекратите немедленно, черт бы вас побрал! Отпустите его!
      Несмотря на то, что он был крайне перепуган, Бреннер все же узнал голос Шнайдера. Но прошла еще целая секунда, прежде чем напавший на Бреннера человек отпустил его, причем он сделал это с явным сожалением и неохотой. Бреннер захрипел и начал ловить воздух ртом, стараясь одновременно справиться с выступившими на глазах слезами. Его рука снова кровоточила. Парень слишком сильно сдавил ее, и Бреннер вряд ли бы удивился, если бы оказалось, что у него переломаны кости кисти.
      Бреннеру не нужно было объяснять, что этот грубиян был санитаром в больнице — одним из тех редких, но все же порой встречающихся экземпляров, для которых прелесть их профессии заключалась в том, что им приходилось иногда усмирять слишком строптивых пациентов. Санитар, пятясь, вышел из кабины лифта, уступая свое место Шнайдеру, за спиной которого Бреннер заметил еще несколько человек. Теперь он понимал, почему Салид сам не воспользовался лифтом. По всей видимости, он догадался о том, что им уготован теплый прием.
      Шнайдер почти вплотную подошел к Бреннеру и зачем-то оглянулся по сторонам, как будто желал еще раз убедиться, что в этой тесной кабине рядом с Бреннером действительно никого нет.
      — Где он? — спросил доктор.
      — Кто? — сдавленным голосом прохрипел Бреннер. Он до сих пор не мог вдохнуть воздух полной грудью и так растерялся от неожиданности, что действительно не понимал, о ком идет речь.
      — Вы это сами отлично знаете! — ответил Шнайдер. — Тот парень, который вывел вас из палаты. Ваш сообщник!
      — Сообщник? Я не знаю, кого вы… — Бреннер уперся здоровой рукой в стену кабины, чтобы устоять на ногах. Его ребра сильно болели. Он два раза глубоко вздохнул, прежде чем снова заговорил. — Я не знаю, кого вы имеете в виду. Я не знаю этого человека.
      Шнайдер повел себя не так, как ожидал Бреннер, чем сильно удивил последнего. Бреннер полагал, что доктор накричит на него, но тот молча вытолкал его из лифта на площадку и гневно произнес:
      — Ладно! Не хотите говорить со мной, будете говорить с полицией. Полицейские уже выехали сюда.
      Предположение Бреннера оказалось верным: на площадке перед лифтом было несколько человек. Бреннер видел, по крайней мере, троих из них. Остальные находились вне поля его ограниченного зрения. Площадка была очень просторной и гулкой. Вероятно, это был вестибюль клиники.
      — Чего вы от меня хотите? — пробормотал Бреннер. — Я не знаю, кто этот человек. Он заставил меня силой идти с ним…
      — Я уже сказал, что все это вы объясните полиции, — перебил его Шнайдер. Его голос дрожал. По-видимому, ему стоило огромных усилий сдерживать себя.
      — Полиции? Но почему? — Бреннера внезапно охватило упрямство. — С каких это пор запрещается покидать больницу?
      — С таких, — огрызнулся Шнайдер. — Тем более если при этом совершаешь убийство. Итак, спрашиваю последний раз: где этот парень?
      — Убийство? — Бреннер вздрогнул, как от электрического разряда. Оказывается, кроме физической боли, усталость с человека в секунду могло снять эмоциональное потрясение. — Что… что все это значит?
      Конечно, Бреннер и сам знал, что все это означало. Он не мог пока, правда, предположить, кого именно убил Салид и за что, но он внезапно вспомнил слова Салида, сказавшего: “Я совершил ошибку, вот и все”. О Боже, неужели этот безумец мог назвать убийство человека так коротко — “ошибкой”? Однако Бреннер понимал, что сейчас бессмысленно задавать себе подобные вопросы.
      — Думаю, он говорит правду, — произнес чей-то голос, и хотя Бреннер всего лишь один раз слышал его, он сразу же узнал по нему Йоханнеса, проникшего вчера ночью в его палату и представившегося Бреннеру священником этой больницы.
      — Что вы хотите этим сказать? — резко бросил ему Шнайдер.
      Бреннер повернул голову в том направлении, откуда донесся голос, и с изумлением заметил, что видит намного лучше, чем всего лишь минуту назад. Препарат, который ему вливали в вену, вероятно, очень быстро терял силу своего воздействия. Или, может быть, здесь просто было светлее.
      — У меня сложилось такое впечатление, что тот человек не был знаком с Бреннером, — ответил Йоханнес.
      — Кто знает, возможно, вы и правы, — заметил Шнайдер. — Лично я начинаю задавать себе вопрос: а не могло ли так случиться, что вы, патер, были знакомы с убийцей?
      У двери, ведущей на лестничную площадку, послышалось тихое царапанье, однако его услышал не только Бреннер. Шнайдер сразу же умолк на полуслове, а оба санитара удивленно повернули головы в ту сторону. Через секунду тот же шум повторился, и на этот раз Бреннер понял, что кто-то скребет ногтем по рифленой поверхности армированного стекла. Шнайдер, вероятно, тоже сразу же догадался о природе этих звуков и, сделав знак остальным молчать, указал на закрытую дверь. Один из санитаров — парень со зверским выражением лица, тот, который чуть не придушил Бреннера в кабине лифта, — устремился к двери и взялся за ручку. Должно быть, Салид задумал не совсем удачный трюк. Хотя, с другой стороны, Бреннер с трудом представлял себе, как может такой человек, как Салид, допустить подобную оплошность.
      В тот же момент к двери подошел второй санитар и стал рядом со своим коллегой, приготовившись к атаке. Но когда дверь распахнулась, Бреннер понял, что ошибку совершил вовсе не Салид.
      Дверная створка, обшитая по краю металлическими полосами, распахнулась так стремительно и с такой силой, что со всего размаха ударила санитара в лоб, и он, отлетев, упал на пол. А затем дверь откинула далеко в сторону и второго санитара, который еле удержался на ногах. Практически в ту же секунду в дверном проеме появился Салид, он устремился ко второму санитару и молниеносным ударом сбил его с ног. Санитар упал на пол, с удивительной ловкостью повернулся на спину и вскочил на колени, собираясь снова подняться на ноги. Но тут Салид вскинул правую руку и направил на санитара ладонь, словно оружие. Тот окаменел, превратившись в соляной столб. Это было довольно странное и смешное зрелище. Хотя, с другой стороны, жест действительно выглядел очень угрожающим, и у всех присутствующих создалось такое впечатление, как будто Салид и вправду держал в руке оружие.
      — Ради всего святого, что вы… — начал было Шнайдер.
      Салид резко повернулся к нему, и Шнайдер тут же замолчал. А затем террорист кивнул Бреннеру.
      — Прекрасная работа, — похвалил он. — А теперь нам надо уносить отсюда ноги. Боюсь, что эти ребята уже вызвали полицию.
      — Можете быть в этом уверены! — подтвердил Шнайдер. Если бы Бреннер не остолбенел в изумлении от слов Салила, он поразился бы мужеству доктора, так смело говорившего с террористом.
      — А теперь — вперед! И как можно быстрее! — и Салид сорвался с места, стараясь увлечь за собой Йоханнеса, но священнослужитель вырвался из его рук и отбежал в сторону.
      — Нет! — крикнул он в ужасе.
      Салид, похоже, действительно был ошеломлен подобной реакцией.
      — Но я полагал, что мы с вами союзники.
      — Я не заключаю соглашений с убийцами.
      — Убийцами? О чем вы говорите? Я никого…
      — Вы убили Александра, — заявил Йоханнес, не дав Салиду договорить.
      — Убил? Так, значит, он мертв? — растерянно спросил Салид, а затем пожал плечами. — Я не хотел его убивать. Мне очень жаль.
      — Да, это сразу бросается в глаза, — съязвил Шнайдер, но Салид не удостоил его взглядом.
      Две или три секунды террорист, качая головой, с выражением искреннего сожаления смотрел на Йоханнеса, а затем отступил на полшага назад и опустил правую руку в карман своего жакета.
      — Жаль, — сказал он, — но если иначе не выходит, то…
      Жест, знакомый по тысячам детективных фильмов, произвел на Йоханнеса соответствующее впечатление. Он вздрогнул и, должно быть, побледнел, однако Бреннеру было трудно разглядеть его лицо. Но несмотря на свой испуг, священнослужитель через мгновение снова покачал головой.
      — Вы не выстрелите в меня, — заявил он, однако его голос так сильно дрожал, что эффекта, на который рассчитывал Йоханнес, явно не получилось. — Я нужен вам живой, а не мертвый.
      Салид, не вынимая руки из кармана, пошевелил ею так, что тонкая вязаная ткань заметно оттопырилась.
      — Вы хотите поспорить со мной, поставив на кон свою жизнь?
      Бреннер знал, что у Салида нет оружия: на нем был жакет с чужого плеча. Бреннер отлично видел, как террорист бросил махровый халат на пол, ничего не переложив из его карманов в карман надетой им верхней одежды. Нет, у него не было оружия.
      Однако Йоханнес не мог знать об этом. Он помолчал еще несколько мгновений — поскольку сразу же сдаться ему мешала гордость — и затем наконец кивнул.
      — Ну хорошо, я подчиняюсь грубой силе. Но все равно я должен высказать вам протест. Ваши действия я квалифицирую как похищение!
      — Согласен, — смиренно произнес Салид. — Но это мы обсудим позже. Если останемся живы. Похоже, нам предстоит пережить серьезную перестрелку, — и Салид указал свободной рукой в сторону выхода. — Вы слышите? Это полиция, она уже здесь.
      Бреннер тоже услышал приближающийся вой сирены. Он был еле слышен, но быстро нарастал. Похоже, Салид обладал столь же тонким и чутким слухом, как и сам Бреннер. Да к тому же он прекрасно видел.
      Салид нетерпеливо махнул свободной рукой и направил воображаемое оружие, которое он будто бы держал в кармане, на Бреннера. Бреннер отлично знал, что у Салида нет оружия. У него не могло быть оружия! Но, с другой стороны… Салид некоторое время отсутствовал и мог достать себе какой-нибудь пистолет или что-нибудь в этом роде. Почему бы нет? Хотя вряд ли… Шанс на то, что в кармане его жакета находилось оружие, а не пустая рука, был слишком ничтожен. Хотя все же сохранялся один процент из ста. И Бреннер, не подчинившись террористу, мог запросто погибнуть. Ведь тому уже нечего терять.
      Когда они выбежали из клиники и свернули направо, вой полицейской сирены был уже хорошо слышен.

* * *

      Когда Вайкслер снова очнулся, он почувствовал, что прошло полчаса — не меньше. Его внутренние часы продолжали отсчитывать время. Вокруг царила жуткая звенящая тишина. На мгновение Вайкслеру показалось, что он просто оглох. Но тут он пошевелился и услышал тихие шорохи, которые производило его тело при движении. Он открыл глаза, повернулся на бок и сел.
      Электрический свет погас, и Вайкслер не многое мог разглядеть в серых густых сумерках, струящихся в комнату сквозь разбитое окно и смутно отражавшихся в осколках стекла, валявшихся на полу, и в насыпавшемся тонким слоем снегу. Вьюга уже утихла. Сквозь разбитое стекло в помещение уже не летели снежинки, и это тоже играло на руку мертвой звенящей тишине, установившейся вокруг. Возможно, эта тишина казалась Вайкслеру странной и жуткой еще и потому, что в его ушах до сих пор стоял оглушительный вой бурана.
      Вайкслер старался не оборачиваться к окну, потому что, кроме воспоминаний о снежном буране, в его памяти сохранились воспоминания о мертвом дежурном офицере, перевесившемся через подоконник. Вайкслер подозревал, что это был не единственный труп, лежащий поблизости. Он осторожно подошел к двери и, нашарив выключатель, щелкнул им, однако свет не зажегся. Возможно, автоматные очереди разбили лампы, но вероятнее всего сгорели пробки. В коридоре тоже было совершенно темно.
      Вайкслер боялся переступить порог и шагнут в эту непроглядную тьму. И, как оказалось, его страх был совершенно оправданным. В школьном коридоре царила такая же мертвая тишина, как и в классной комнате и — вероятно — во всем здании. Однако Вайкслер, несмотря на темноту, сразу же понял, что в коридоре полно трупов. Первый из них лежал в нескольких шагах слева от двери, второй непосредственно напротив него. А дальше этот страшный след смерти тянулся вплоть до лестницы, ступени которой тоже были завалены неподвижными телами. Их было двадцать, тридцать или даже больше… Классные комнаты на втором этаже были переоборудованы под казармы, вмещавшие одновременно до пятидесяти солдат. Должно быть, здесь произошла настоящая битва.
      И хотя Вайкслер не хотел восстанавливать в своем воображении разыгравшуюся здесь трагедию, он невольно представлял себе то, что могло случиться: шум и выстрелы в дежурном помещении на первом этаже разбудили спящих солдат, и первое, что они увидели, когда, перепуганные и полусонные, вышли на лестницу, была толпа оживших мертвецов. Вероятнее всего, военные тут же открыли огонь.
      Поднимаясь наверх по заваленной трупами лестнице, Вайкслер ощущал горьковатый привкус во рту. Ему приходилось в буквальном смысле идти по трупам. Добравшись до второго этажа, он увидел, что и этот коридор был завален убитыми солдатами. Некоторые из них успели впопыхах надеть пятнистую форму, другие были полуодеты. Почти все сжимали в руках оружие, обороняясь от врага, который не хотел делать им ничего плохого. Вайкслер пару раз остановился у трупов своих бывших сослуживцев и, нагнувшись, осмотрел их. Как он и предполагал, все эти люди были застрелены, причем в спину. Не ожившие мертвецы убили их, а живые люди, стрелявшие автоматическими очередями. Но не всегда ли именно так и случается?
      Вайкслер обошел все пять классных комнат на втором этаже, приспособленных под казармы, и всюду было одно и то же: настежь открытые двери и горы мертвых. Почти все окна были разбиты. Вероятно, солдаты, отчаявшись, отказались от мысли пробиться на улицу через первый этаж и бежали через окна.
      Но это было бессмысленно. Более того, это было преступно: ведь они явились свидетелями настоящего чуда — может быть, единственного настоящего чуда за всю историю человечества. Мертвые восстали. А солдаты прореагировали на это так, как всегда и везде реагировали все люди на непонятные им явления.
      Вайкслер попробовал определить количество трупов, но сбился со счета — он сейчас не был способен ни на какие логические действия, рассудок его помутился, мысли путались. В душе он был твердо уверен, что ожившие трупы, пришедшие сюда из спортивного зала, больше не существуют. Он боялся поверить в это и одновременно опасался, что это не так. Вайкслеру была невыносима мысль, что люди уничтожили это чудо, но одновременно он боялся, что мертвые все еще “живы”. О таких жизненных ситуациях он раньше только читал в книгах: любой из возможных вариантов был плох.
      Войдя в последнюю классную комнату, он подошел к окну и выглянул во двор. Снежный буран прошел, словно его и не было, снова стало тепло, хотя до этого царил жуткий холод. Не было видно и следов снега, а голый асфальт влажно поблескивал. Двор был пустым, лишь под самым окном неподвижно лежало тело солдата, одетого в пятнистые камуфляжные брюки. Он был обнаженным по пояс.
      Вайкслер отвернулся от окна и направился к двери, все еще испытывая то же сложное смешанное чувство надежды и опасения. Теперь он не ощущал ни страха, ни ужаса, мучившего его еще совсем недавно, а только облегчение от того, что все уже произошло и было позади. Он не мог себе, конечно, представить, что является здесь единственным оставшимся в живых и что сможет продолжать жить дальше так, как будто ничего и не случилось.
      Выходя из классной комнаты, он случайно бросил взгляд на мертвую женщину, тело которой лежало поперек прохода. Входя сюда, он переступил через него, не обратив на труп никакого внимания. Но теперь он увидел лицо женщины и сразу же узнал ее. Собственно говоря, это не так-то просто было сделать, потому что женщина за это время сильно переменилась. Когда Вайкслер впервые увидел это лицо, на нем лежала печать смерти и разложения, кожа была серой и дряблой, темно-фиолетовые глаза были безжизненными и выражали отчаянную мольбу. Если судьба действительно является не абстрактным понятием, а руководящей человеком силой, то ей несомненно присущ поистине черный юмор. Вайкслер видел девушку, которая ожила на его глазах, но теперь ее лицо не было искажено гримасой смерти.
      Вайкслер целую минуту стоял над трупом и глядел на него, не в силах додумать свою мысль до конца. Он не мог четко сформулировать эту мысль, потому что она была слишком пугающей и приводила к таким выводам, от которых Вайкслеру становилось не по себе. Но понимание всего произошедшего уже брезжило в сознании Вайкслера. Мертвые не просто восстали, они были излечены от всех признаков смерти. Это были не зомби, а братья и сестры Лазаря. Чудо, вернувшее их к жизни, уничтожило все следы смерти.
      Вайкслер опустился на колени рядом с мертвой девушкой и протянул ладонь к ее лицу, но не осмелился дотронуться. Раньше ее лицо носило знак смерти, как у зомби, а теперь оно было прекрасно, исполнено очарования, которое, казалось, может разрушить одно-единственное прикосновение Вайкслер провел кончиками пальцев в воздухе в сантиметре над кожей девушки вдоль всего тела, как бы очертив ее контуры. Он задержал ладонь над двумя большими кровавыми пятнами на груди девушки. Ее вторая смерть была окончательнее и бесповоротнее первой. И, во всяком случае, милосерднее — поскольку была мгновенной. Вайкслер ошибался, полагая, что только его сослуживцы явились жертвами современного оружия, несущего смерть. Он ошибался также, недооценивая разрушительную силу этого оружия — оружия, обходиться с которым его и его сослуживцев обучали на протяжении нескольких лет. Он знал, конечно, что оно может лишить человека жизни. Но не предполагал, что оно окажется могущественнее настоящего чуда. Эта мысль скорее изумила его, чем испугала.
      Вайкслер встал и обследовал еще два или три подобных трупа. Причина смерти была одна и та же. смертельные огнестрельные ранения от автоматных очередей.
      Вайкслер снова пересек классную комнату и подошел к окну. На другом конце школьного двора он увидел одинокий неподвижный силуэт человека, который смотрел прямо на него. Тот находился на значительном расстоянии, и Вайкслер не мог разглядеть его лица, но кожей чувствовал взгляд темных глаз, словно прикосновение теплой сильной руки. И хотя в глазах незнакомца не было ни угрозы, ни гнева, ни даже упрека, Вайкслера жег этот взгляд сильнее, чем в первый раз там, в спортивном зале, когда они в упор смотрели друг на друга. Вайкслер ощущал теперь в этом взгляде что-то вроде приговора, еще не вынесенного, не высказанного, но неумолимого и окончательного.
      И опять — который уже раз в эту ночь! — Вайкслер испытал чувство окончательности и бесповоротности. Но теперь он знал, что это означает. Он отошел от окна, еще раз взглянул на мертвую девушку, лежащую у двери, а затем достал пистолет и пустил себе пулю в лоб.

* * *

      Едва они отошли от клиники на десять шагов, как к вою полицейской сирены прибавился похожий звук, доносившийся с противоположного направления. Бреннер думал, что теперь-то Салид побежит со всех ног, но Салид даже не прибавил шага, он только махнул рукой и сказал, обращаясь прежде всего к Йоханнесу, который вздрогнул и хотел оглянуться назад:
      — Спокойно. Без паники. Продолжайте идти в том же темпе.
      Судя по выражению лица Йоханнеса — а Бреннер мог его теперь разглядеть, несмотря на то, что на улице было темнее, чем в ярко освещенной больнице, — он был действительно охвачен паникой. Вероятно, священнослужитель в первую очередь боялся самого Салида, хотя Бреннер просто не мог себе этого представить. Хотя, конечно, то, что Йоханнес был священником, еще не означало, что он не имел права испытывать страх за свою жизнь Сам Бреннер тоже постоянно боролся с искушением обернуться назад. Хотя он вряд ли сумел бы многое увидеть.
      Несмотря на то, что вой сирен, доносившихся с двух противоположных направлений, нарастал, все трое все еще двигались хотя и в быстром, но не в стремительном темпе, чтобы не привлекать к себе внимания. Бреннер спрашивал себя, неужели у Салида действительно такие крепкие нервы, или, может быть, он просто устал от жизни, ему была безразлична его участь? Сирена полицейской машины звучала теперь совсем близко. Машина свернула на дорогу, по которой они шли, и быстро приближалась. Бреннер подумал, что теперь-то уже пора бежать. Но вместо этого Салид остановился, быстро оглянулся по сторонам и показал на угол здания больницы, от которой они отошли на пять или шесть метров. Вокруг больницы рос небольшой парк, окруженный высокой двухметровой каменной оградой, выкрашенной белой краской.
      — Вы сможете взобраться на нее?
      Вопрос был обращен к Бреннеру, который энергично замотал головой. Единственным видом спорта, которым он занимался в последние пять или шесть лет, были компьютерные шахматы. Хотя, конечно, при нормальных обстоятельствах он отважился бы преодолеть это препятствие, однако его нынешние обстоятельства никак нельзя было назвать нормальными: он все еще плохо видел и его физические силы были на пределе. Без посторонней помощи Бреннер мог, пожалуй, разве что переступить порог, и то несказанно радовался по этому поводу.
      — В таком случае, вам самое время испытать себя, — сказал Салид.
      — Но…
      Салид не стал слушать его возражений и сильно толкнул Бреннера по направлению к ограде. Бреннер налетел на стену, инстинктивно выставив вперед руки, при этом его правую ладонь, кожу на которой он содрал о шершавый цемент, обожгло огнем. Но Салид был уже рядом с Бреннером, он в мгновение ока обхватил Бреннера за бедра и с удивительной легкостью поднял его вверх. Бреннер инстинктивно ухватился за верхний край стены, а Салид изловчился и снова сильно толкнул его, так что Бреннер перелетел через ограду. Если бы не мягкий газон парка, Бреннер наверняка получил бы серьезную травму. В следующее мгновение рядом с ним приземлился Йоханнес, совершив не менее элегантный трюк. И почти одновременно со священником на газон спрыгнул сам Салид. Не говоря ни слова, он нагнулся к Бреннеру и поднял его на ноги.
      — Ну как, все в порядке? — наконец спросил он.
      Ошеломленный Бреннер молча кивнул головой, хотя, честно говоря, не был уверен, что сможет сделать хотя бы еще один шаг.
      — Вы, должно быть, сумасшедший, если думаете, что они клюнут на вашу хитрость, — заявил Йоханнес. — Любой ребенок сразу же разгадает ваши намерения. Машина, на который вы собираетесь уехать, стоит напротив больницы, не так ли?
      — Кроме того, когда мы перелезали через эту ограду, за нами вероятно, наблюдали, — весело поддержал его Салид. — Что же касается моей машины, то надеюсь, что она скоро придет, — и Салид махнул рукой, — пошли!
      Бреннер даже не пытался понять смысл его слов. Он давно уже понял, что Салид был очень умен, опасен и одновременно совершенно безумен.
      Салид безжалостно гнал их дальше. Бреннер совсем выбился из сил. Они быстро удалялись от здания больницы, но двигались вдоль ограды, не теряя ее из виду. Они прошли уже метров двадцать, когда сквозь решетку ворот увидели голубой мигающий огонек проехавшей мимо полицейской машины. Салид указал рукой на ворота, а затем подбежал к ним. Бреннер не видел, что делает палестинец, но когда он и Йоханнес подошли к воротам, замок на них был уже открыт.
      — Посмотрите, — сказал Салид, указывая рукой на улицу, — вон там идет наша машина.
      Йоханнес широко открыл глаза от изумления.
      — Вы что, с ума сошли? — спросил он.
      — Конечно, — подтвердил Салид. — И это ключ к моему успеху. Иначе меня давно бы уже не было в живых, — внезапно он вновь заговорил совершенно серьезно: — Подождите здесь, пока я не подам вам знак. Если вы попытаетесь убежать, я вас убью.
      По мнению Бреннера, Салид, который называл себя их союзником, слишком уж часто прибегал к подобным угрозам. И хотя Бреннер не очень-то верил в их серьезность, он все же беспрекословно подчинялся террористу. Возможно, он, как и Йоханнес, испытывал страх не перед конкретной угрозой Салида, а перед тем, на что человек вообще был способен. И к этому страху примешивалось еще одно чувство: Бреннер не хотел признаваться себе, его пугала эта мысль, и все же правда заключалась в том, что Салид притягивал его к себе. На Бреннера производило сильное впечатление не то, что Салид делал, а то обстоятельство, что он обладал мужеством, силой или, скорее, наглостью делать все эти вещи. Нет, Салид не будил в душе Бреннера отвращение, страх или гнев праведный — те чувства, которые люди должны питать к подобному типу, он скорее затрагивал какие-то темные первобытные глубины, существующие в душе каждого человека. Зверь, дремавший в Бреннере, узнавал в звере, каким по существу являлся Салид, своего брата.
      Эта мысль испугала Бреннера, но он не мог отделаться от нее. Он хорошо знал, что Салид — убийца, негодяй, человек, лишенный совести, человек, для которого существует только право силы. Сам Бреннер никогда бы не совершил тех преступлений, которые содеял этот террорист, но он иногда мечтал о чем-то подобном… Нет, он, конечно, не хотел творить злодеяния на самом деле, он только хотел чувствовать себя способным на такие поступки. Но он не ощущал себя способным на них. И вот Бреннер поймал себя на мысли о том, что завидует Салиду.
      Вой полицейской машины затих. По всей видимости, она подъехала к клинике и остановилась. Но вторая полицейская машина только приближалась, а издали слышался звук сирены еще одного автомобиля, спешащего на место преступления. Своим звонком Шнайдер, похоже, переполошил полицию, чего, наверное, сам не ожидал. Однако, Салид, по всей видимости, не испытывал никакого беспокойства по этому поводу. Он молча ждал с присущим ему хладнокровием у ворот ограды, пока звук сирены приблизится, а затем, рванув, распахнул створку ворот и выбежал на тротуар, размахивая, как безумный, руками. Бреннер с недоумением наблюдал за ним. Вот Салид вступил на проезжую часть и упал на колени, но тут же снова вскочил и опять дико замахал руками. Его фигуру выхватил из темноты свет фар подъезжающей машины. Салид, как бы защищаясь от слепящего света, прикрыл левой рукой лицо и сделал еще несколько шагов навстречу полицейскому автомобилю.
      — Он здесь! — крикнул Салид. — Быстрее! Он здесь!
      Завизжали тормоза. На долю секунды Бреннеру показалось, что машина обязательно собьет Салида, но шофер среагировал в последний момент. Бело-зеленый автомобиль занесло, и он остановился поперек проезжей части, едва не задев палестинца.
      — Он здесь! — снова закричал Салид. — В парке! Быстрее!
      Дверцы машины одновременно распахнулись, и из них выпрыгнули полицейские, доставая на ходу оружие.
      — Вам что, жить надоело? — крикнул один из них Салиду. — Что случилось?
      Салид заковылял к полицейскому, нагнувшись вперед и все еще прикрывая рукой лицо, как будто свет фар слепил ему глаза. На самом деле он просто не хотел, чтобы его узнали.
      — Он в парке! — прохрипел палестинец. — Будьте осторожны! Он вооружен и уже застрелил одного священника!
      Второй полицейский тем временем уже обошел машину и направился к Салиду. Увидев, что Салид показывает на решетку ворот, полицейский нацелил туда свой пистолет. До сознания Бреннера дошло, что полицейские хорошо видят его силуэт за прутьями решетки и несомненно принимают его за убийцу, которого преследуют.
      Их заблуждение длилось, возможно, не больше секунды, но и этого времени Салиду хватило для того, чтобы осуществить свой план. Он молниеносно выпрямился, выбил у одного из полицейских оружие из рук, а другого ударил по горлу ребром ладони. Полицейский захрипел и упал на колени, схватившись руками за шею и судорожно ловя воздух ртом. Его коллега хотел наброситься на Салида, но у него не было ни малейшего шанса одержать верх над террористом. Салид выставил локти, защищаясь от удара, а затем, отпрыгнув в сторону, ударил кулаком в лицо полицейского, так что тот упал на капот машины. Салид тут же молниеносно ринулся к нему, приподнял беднягу и нанес второй мощный удар. Полицейский обмяк в его руках, и Салид небрежно бросил его на землю.
      — Живо сюда! — крикнул он, повернувшись лицом к воротам.
      Если бы Бреннеру нужны были еще доказательства того, будто что-то в его душе заставляло его самого безропотно подчиняться террористу, то эти доказательства теперь были налицо. Ноги сами понесли Бреннера к машине, хотя внутренний голос говорил ему, что его поведение не просто граничит с безумием, но уже перешло эту границу. У Бреннера был шанс убежать. За те несколько секунд, на которые Салид оставил их одних, Бреннер и Йоханнес могли бы скрыться в темноте парка. Почему же они этого не сделали? Почему?
      На этот вопрос, вероятно, не существовало ясного ответа. Или, по крайней мере, такого, какой удовлетворил бы Бреннера. Власть Салида над ним была совершенно очевидна Эта власть распространялась и на Йоханнеса — теперь в этом не было сомнений. Ведь он тоже — после секундной заминки — сорвался с места и побежал к машине.
      Салид рывком распахнул заднюю дверцу автомобиля и без лишних слов затолкал туда Бреннера Затем он обернулся к Йоханнесу.
      — Вы умеете водить машину, отец?
      — Не очень хорошо, — ответил Йоханнес. — И не называйте меня…