* * *

      В самом начале весны неожиданно вернулась зима. Ночь напролет шел дождь. Казалось, что в природе начинается новый потоп. А как только в ночном сгустившемся сумраке появились первые проблески рассвета — если, конечно, можно было назвать рассветом серо-свинцовые размывы на затянутом облаками небе, похожие на чернильные пятна на размокшей потемневшей промокательной бумаге, — дождь стал еще холоднее. С неба вперемешку с ледяными каплями сыпался теперь колючий снег. А когда взошло солнце — размытое тусклое пятно, пошел настоящий снег. Жидкая слякоть на дорогах превратилась в вязкую трясину, в которой поблескивала ледяная крупка, похожая на толченое рассыпанное стекло.
      Салид ненавидел эту страну. Или, скорее, не саму страну, а зиму. Да, он ненавидел зиму с ее холодами, затруднявшими передвижение, и сыростью, когда у человека возникало странное ощущение, что он дышит под водой. Страна сама по себе была ему совершенно безразлична. Ему не было до нее никакого дела, точно так же, как и до других стран и населяющих их людей в этом холодном сыром регионе мира. Салид убил тридцать или даже пятьдесят — да, скорее всего именно пятьдесят — жителей этого континента, не испытывая к своим жертвам никакой ненависти. Многих из них он даже не знал. Ненависть лишает человека силы, ослабляет его. Ненависть — деструктивное, ущербное чувство, оно очень часто разрушает не только тех, против кого направлено, но и того, в чьей душе вспыхивает.
      Салид ибн Юсуф, больше известный под именем Абу эль-Мот, под которым он прославился во многих странах Западной Европы, войдя в десятку наиболее кровавых террористов, разыскиваемых полицией всего мира, действительно не знал, что такое настоящая ненависть. Он никогда не испытывал этого чувства, и это было хорошо. Ненависть сродни пламени, моментально вспыхивающему, не только неизбежно пожирающему самое себя, но и затуманивающему взор, застящему реальность. Салид повидал на своем веку немало хороших людей, которые умирали во имя целей, не стоящих того. Сам он действовал из убеждений, а убеждения — великая сила, сила, поддерживающая человека в жизни и придающая ему энергию, а не ослабляющая его. Салид убивал, потому что должен так поступать. При этом он руководствовался тем же расчетом и теми же побудительными мотивами, которые заставляли шахматиста передвигать фигуры на доске во время шахматной партии и иногда жертвовать ими. Салиду нравилось рассматривать то, что он делал, как своего рода игру — шахматную партию, разыгрываемую на доске огромных размеров. В ней было, конечно, задействовано фигур намного больше чем тридцать две, и игра проходила не на поле из шестидесяти четырех клеточек, а на куда более обширном пространстве, однако правила ходов и контрходов, атак и контратак, действия и противодействия были общими. Салид оказался неплохим шахматистом, он, правда, не хватал звезд с неба, но играл вполне сносно. Кроме того, на его стороне всегда было огромное преимущество: хотя Салид вынужденно придерживался некоторых правил, он мог также эти правила определять — и навязывать своим противникам. Может быть, именно по этой причине он до сих пор действовал так успешно, или, по крайней мере, именно это являлось причиной того, что Салид был опасен. Он убивал не под влиянием эмоций, а как машина — действуя методично, безжалостно и равнодушно.
      При этом Салид вовсе не был типичным террористом — насколько вообще можно говорить о типичности среди представителей этого рода занятий. Он был одним из трех сыновей зажиточного палестинского торговца, которого, впрочем, нельзя назвать по-настоящему богатым. В детстве и юности Салид не знал нужды и не страдал от несправедливости и бесправия — по крайней мере, он не испытывал их на самом себе, поскольку его отец умел ладить со всеми втянутыми в конфликт сторонами: и с израильтянами, и с бойцами движения освобождения Палестины. Отцу Салида нельзя было отказать в изрядной ловкости, свойственной, пожалуй, только арабским торговцам — он умело лавировал вместе со своей семьей, обходя всевозможные опасности, связанные с родовыми, религиозными, политическими, мировоззренческими и другими столь же принципиальными противоречиями, которые человеку, не принадлежащему к исламскому миру, просто непонятны. И при этом он успешно вел свои дела. Причем — и что самое удивительное! — он ни разу не навлек на себя гнев ни одной из враждующих сторон.
      У Салида была счастливая юность, ему позавидовали бы девяносто девять процентов его земляков сверстников. Деньги, женщины, путешествия — нельзя сказать, чтобы все это сыпалось на Салила как из рога изобилия, но он ни в чем не нуждался. Но вместе с тем в его душе царила пустота.
      Однажды утром он проснулся в дешевом гостиничном номере в Тель-Авиве, взглянул на спящую рядом с ним дешевую проститутку, ощущая во рту неприятный привкус от выпитого вчера дешевого виски, и спросил себя: неужели это все, что он хочет иметь от жизни? Неужели единственной целью для него является получать все радости жизни по дешевке и тем довольствоваться? И теперь, когда Салид иногда задумывался над тем, в какой момент так резко изменилась его жизнь и пошла по совсем другому руслу, чем жизнь его двух братьев и друзей юности, ему казалось, что решение было принято именно тем утром. Хотя еще долго внешне все оставалось по-старому — если быть точнее, несколько лет. Но именно в то утро с вершины сорвался первый камешек — такой маленький, что никто из окружающих даже не услышал звука его падения, однако этого камешка было достаточно для того, чтобы вызвать лавину.
      Салид вытер левой рукой, одетой в перчатку, лицо и поморщился, почувствовав, что его борода заиндевела на жутком холоде. Салид был — по крайней мере, по среднеевропейским меркам — обаятельным мужчиной и умело этим пользовался уже не раз. Его друзья утверждали, что он похож на молодого Омара Шарифа. Враги не оспаривали это утверждение, но никогда не упускали возможность прибавить, что ему недостает обаяния Шарифа и его светских манер, зато взгляд Салида, по их мнению, был коварен, как у крысы. Ну что ж, крыса так крыса, сейчас Салид ощущал себя чертовски замерзшей крысой.
      Хотя, с другой стороны, внезапная перемена погоды играла на руку ему и пятерым его соратникам, которые сидели здесь со вчерашнего вечера и дрожали от пронизывающего холода. Дождь и холод разогнали редких в этой безлюдной местности пешеходов, и, пожалуй, не стоило опасаться того, что сюда в ближайшее время хоть кто-нибудь забредет или заедет. Единственная дорога протяженностью в два с половиной километра, ведущая к военной базе, окруженной колючей проволокой, была опасна и трудно проходима даже в хорошую погоду, а сейчас ее так размыло, что надо было обладать отвагой, граничащей с безрассудством, для того чтобы осмелиться свернуть на нее — если, конечно, твой автомобиль не снабжен воздушной подушкой или приспособлением сродни тем, которые используются на канатных дорогах.
      Салид и пятеро членов его террористической группы пришли сюда пешком двенадцать часов назад. Возвращаться им придется по другой дороге, потому что они заминировали подъездной путь на тот случай, если кто-нибудь все же отважится подвергнуть испытанию тормоза и амортизаторы своего автомобиля, свернув на эту лесную дорогу. Этому смельчаку несладко придется, хотя, с другой стороны, он не будет долго мучиться.
      Сейчас все шесть террористов имели жалкий вид. Их подбитые мехом парки потемнели и отяжелели от сырости, а осунувшиеся лица были багровыми от холода. Никому из них в прошедшую ночь не удалось уснуть больше чем на час. Их брюки, сшитые из военной пятнистой камуфляжной ткани, покрылись коркой льда и так задубели, что при каждом движении похрустывали, словно фольга. Но несмотря на это Салид был доволен: дождь смыл все следы, а снег, который валил крупными хлопьями уже полчаса, укрыл золу и угли маленького костерка, разведенного ими пару часов назад. Теперь все было шито-крыто, и ничего не выдавало их присутствия здесь.
      Оружие у террористов было в полном порядке — четыре русских автомата Калашникова, американский М-16 и снайперская винтовка немецкого производства, хорошо пристрелянная Салидом и снабженная им дополнительно высокоэффективным глушителем и прибором ночного видения. Эту винтовку с оптическим прицелом Салид выбрал неспроста. Дело в том, что он взял себе за правило расправляться со своими жертвами их же собственным оружием — эта привычка была одной из немногих слабостей, которые он позволял себе. Если оружие, произведенное в стране его очередной жертвы, было с точки зрения Салида несовершенно, он обычно усовершенствовал его. Салид — единственный из всех — не надел сейчас капюшон своей парки, несмотря на пронизывающий холод, хотя, может быть, в большей степени, чем его приятели, страдал от стужи. Он не делал ни малейшего усилия для того, чтобы спрятать лицо от обжигающего ветра.
      — Они приближаются.
      Салид встрепенулся и взглянул покрасневшими воспаленными глазами в южном направлении. Затем он потянулся за портативным радиопередатчиком, лежавшим на толстом суку дерева рядом с ним, но руки Салида занемели от холода, и передатчик упал прямо в слякоть. Салид негромко выругался на родном языке и стащил зубами рукавицу с правой руки, под ней была надета кожаная перчатка. Нагнувшись, Салид вытащил передатчик за антенну из вязкой слякоти. Тщательно вытерев его о свою куртку, он нажал кнопку вызова.
      — Свора вызывает гончего пса. Повторите!
      У Салида был голос под стать его внешности один раз встретившись с этим человеком, невозможно было забыть ни то, ни другое. Он так чисто говорил по-немецки, как будто вырос в этой стране, но точно так же свободно он владел и полудюжиной других иностранных языков.
      — Они приближаются, — повторил все тот же голос по рации. — На полчаса раньше, чем мы рассчитывали, но все же это именно они. Они только что проехали мимо меня. Едут довольно быстро.
      Салид нахмурился. Он терпеть не мог, когда кто-нибудь не соблюдал правил игры, — а в соответствии с ними машина должна была появиться здесь получасом позже. Если же учесть неблагоприятные погодные условия, то столь раннее прибытие ожидаемой машины выглядело еще более подозрительным. Несколько секунд Салид не сводил сердитого взгляда с рации. Затем он кивнул, встал и сказал:
      — Хорошо. Оставайся там, где ты сейчас находишься, и смотри в оба.
      Он выключил рацию и сунул ее в карман куртки. Остальные террористы с уважением поглядывали на Салида: он пользовался у них непререкаемым авторитетом. И хотя они слышали его разговор по рации и поняли, в чем дело, никто из боевиков не тронулся с места до тех пор, пока их главарь не махнул рукой и не сказал:
      — Начинаем.
      Террористы немедленно отреагировали на это слово, показав тем самым то, что за плечами у них многолетняя военная служба — каждый из боевиков прошел нелегкую школу муштры и военной выучки. Быстро, без лишних слов они разобрали свое оружие, загасили о снег сигареты и спрятали окурки в карманы. Их движения были стремительны, но слегка неловки. Ночь, проведенная на холоде, дорого стоила им, руки и ноги у террористов затекли, и мышцы утратили обычную эластичность. Но Салид знал, что, когда начнется операция, его ребята будут действовать как хорошо отлаженные смертоносные машины. Впрочем, в его глазах они и являлись таковыми — никак не больше.
      Тихо, почти бесшумно они покинули место, где провели эту ночь, не оставив после себя следов, кроме угасшего костерка и затоптанного кое-где, превратившегося в грязную кашицу снега. Но непрекращающийся дождь со снегом позаботится о том, чтобы стереть и эти немногие свидетельства пребывания здесь террористической группы.
      Они пошли по заснеженному лесу метров сто, прежде чем Салид, который возглавлял шествие, вышел на дорогу и остановился. Он вынул из кармана небольшую коробочку, на которой виднелась одна-единственная красная кнопка и горела маленькая сигнальная лампочка. Салид нажал на кнопку, и красный огонек сменился зеленым. Мина с дистанционным управлением была обезврежена на время. Прищурившись, Салид взглянул на бегущую вниз горную дорогу, по обочинам которой тянулись густые заросли деревьев. Мокрый снег налип на сучья и ветви, отяжелевшие от него и образовавшие над неширокой лесной дорогой зеленовато-белый купол. Сквозь сомкнувшиеся кроны почти не проникал свет пасмурного утра. В лесу было очень тихо, как это обычно бывает после сильного снегопада, и до слуха притаившихся террористов отчетливо доносился шум мотора приближающегося грузового автомобиля, хотя он был еще довольно далеко от ближайшего поворота дороги.
      Салид снял свою винтовку с предохранителя и опустился на одно колено. Он подвигал левой ногой, пока его колено не достигло твердой почвы, утонув в неглубоком слое холодного снега и разрыв мягкий мох. Затем Салид навел винтовку на то место, где с минуты на минуту должен появиться грузовик. Он целился с руки без упора, хотя винтовка вместе со всеми приспособлениями весила больше двадцати фунтов. Салид поудобнее перехватил винтовку, добиваясь того, чтобы ствол, на дуло которого был надет массивный глушитель, не перетягивал и не дрожал.
      Шум мотора медленно приближался. Прошла минута, за ней другая… и вот наконец из-за поворота показалась машина — тяжелый военный грузовик, кузов которого был выкрашен в цвета НАТО, а пятнистый тент из камуфляжной ткани потемнел, набряк от воды и прогнулся. Хотя дворники работали быстро и равномерно, убирая влагу с лобового стекла, трудно было рассмотреть обоих мужчин, сидевших в кабине. Даже двойные покрышки машины с трудом справлялись на раскисшей лесной дороге. Грузовик качало из стороны в сторону, порой колеса буксовали и из-под них летели комья грязи. Мотор протестующе ревел, поскольку шофер вел машину на первой или второй скорости. Из радиатора поднимался белый пар, похожий на дыхание состарившегося дракона, который, пыхтя и задыхаясь, с трудом идет по своему заколдованному царству.
      Винтовка слегка дрогнула в руках Салида, и его палец лег на курок, но Салид все еще выжидал. И только когда грузовик оказался в десяти метрах от него, он выстрелил два раза подряд. Рев мотора полностью заглушил звук выстрелов.
      В течение последующих двух или трех секунд казалось, что ничего не произошло. Грузовик продолжал медленно продвигаться, буксуя в раскисшей слякоти, словно больное стонущее чудовище, которое никто в мире не может остановить. Но тут его внезапно занесло и он остановился, чуть не перевернувшись. Мотор пронзительно взревел и затих, негромко работая на холостом ходу. Из-под капота и сквозь проржавевшую решетку радиатора повалил густой пар, он медленно стелился вдоль дороги.
      Салид снова вскинул оружие, прицелившись в смутно видневшегося за ветровым стеклом человека. Тот зашевелился, яростно выругался по-английски и, открыв дверцу, спрыгнул на землю. Человек был одет в темно-зеленую военную форму, он сразу же утонул по щиколотку в грязи. Все еще яростно чертыхаясь и с трудом продвигаясь по трясине, в которой вязли ноги, человек устремился к передним колесам. Он нагнулся, опираясь левой рукой на радиатор, и тут же снова громко выругался, увидев, что обе передние покрышки лопнули. Сердито сопя, человек в военной форме встал на колени и, взявшись обеими руками за колесо, попытался сжать его, хотя это было совершенно бессмысленно.
      В этот момент снова раздался тихий приглушенный выстрел, и на лобовом стекле грузовика появилось пулевое отверстие, окруженное сеточкой мельчайших трещин. Сидевший в кабине человек смешно подпрыгнул и обмяк на сиденье. Все это произошло так быстро и тихо, что солдат, возившийся с колесом, ничего не заметил.
      Вскоре, однако, настала и его очередь. Дуло винтовки повернулось в его сторону, замерло на мгновение, и снова — в четвертый раз — раздался тихий звук смертоносного выстрела. Солдат, сидевший на корточках, начал падать вперед, ударился лицом о колесо и повалился на бок.
      Все четыре выстрела были сделаны в течение всего лишь одной минуты.
      Салид выпрямился, подошел к дверце водителя и рывком распахнул ее, держа винтовку наперевес. Но стрелять ему больше не потребовалось. Шофер — совсем молодой парнишка, которому едва ли исполнилось двадцать лет, — лежал, наклонившись вперед, уронив голову на руль. На его повернутом в сторону Салида лице застыло удивление. Из маленького круглого отверстия на лбу между глаз едва сочилась кровь, но зато у парня практически отсутствовал затылок — на его месте в черепной коробке зияла огромная рана величиной с кулак, из которой в холодном воздухе подымался парок.
      Салид забросил винтовку на сиденье пассажира, вытащил труп из кабины и быстро обыскал карманы. Найдя маленькое удостоверение в пластиковой обложке, он спрятал его в свой карман. Два других террориста подхватили труп и оттащили его подальше в лес так, чтобы убитого не было видно с дороги. Впрочем, не было никакой необходимости прятать трупы. Террористам требовалось полчаса для того, чтобы скрыться с места преступления.
      Операция завершилась быстро, отлаженно и четко — боевики были хорошо обучены. Пока двое из них прятали трупы, вторая пара принесла большие, напоминающие огнетушители, металлические баллоны, в которых находилось сжатое под большим давлением быстро сохнущее пенистое вещество, способное прочно заклеить резину простреленных покрышек. И хотя те были довольно плохо надуты, грузовик все же мог преодолеть короткую дистанцию. Баллоны закинули в кузов, и один из террористов, прежде чем сесть за руль, сломал дворник над простреленным лобовым стеклом.
      Мотор грузовика взревел, и машина тяжело тронулась с места, покачиваясь и буксуя. Выбравшись на нетронутый белоснежный участок дороги, она снова замерла.
      С того момента, когда прозвучал первый выстрел, прошло ровно две минуты.
      Пока приятели Салила ликвидировали следы нападения и убийства, сам он быстро снял парку и брюки из камуфляжной ткани и оказался в темно-синей военной форме сержанта ВВС США. Сев за руль старого “форда” и положив на колени винтовку, Салид нажал на педаль сцепления и газа и провел ладонью по лицу, вытирая влажный лоб и бороду, в которой поблескивал лед. Сильно прищурившись, он напряженно смотрел на дорогу, хотя мало что мог разглядеть сквозь простреленное лобовое стекло грузовика. Кроме того, снегопад усилился, а щеточка на дворнике была сломана, и только его стержень, словно издеваясь, быстро ходил из стороны в сторону. Салид занервничал. Все вроде бы шло точно по плану, и у него не было никаких причин нервничать, однако он нервничал — и это само по себе уже тревожило и раздражало его. Что-то все же было не так. Салид не знал, в чем тут дело, он даже представить себе не мог причины своей нервозности, но у него было отчетливое ощущение того, что надвигалась беда.

* * *

      Машина скатилась еще на десять—двенадцать метров по обледеневшей скользкой дороге, идущей под гору, и ее начало заносить на обочину. Бреннер нажал на тормоз. На протяжении следующих пяти или шести метров спуск довольно пологий, и это расстояние можно было бы преодолеть на машине, но риск свалиться в кювет с обледеневшей обочины представлялся Бреннеру слишком большим, и он предпочел остановить свой “мицубиси” здесь. Эти пять—шесть лишних метров, которые придется теперь пройти пешком, ужасно злили его, хотя он убеждал себя в том, что все равно предстоит долгий пеший переход в пять или шесть километров — и это в лучшем случае. Если не повезет, то его прогулка может растянуться на все десять километров. И это в сильный снегопад, на холодном ветру, в летних туфлях, брюках и легкой куртке. Бреннер с тоской думал о теплом пальто и перчатках, забытых им в гостиничном номере во Франкфурте. Собственно говоря, он вовсе не забылих, а оставил лежать в своей комнате совершенно сознательно. Однако уже по дороге в подземный гараж он вспомнил о том, что в последние дни сильно похолодало и, казалось, вернулась зима, но главной чертой его характера была неимоверная лень — в этом-то все и дело! Он просто поленился еще раз подняться в лифте в свой номер за теплой одеждой. В конце концов, решил он, в его машине прекрасно работает отопительное устройство. Хотя, с другой стороны, бензобак его “мицубиси” был почти пустым… Одним словом, Бреннер, которому предстояло проехать всего лишь сто километров, положился на Бога и свою кредитную карточку, действующую в странах Евросообщества, и в шесть часов утра отправился в путь.
      Но его надежды не оправдались. Бреннер слишком поздно понял, что, избежав такого незначительного неудобства, как подъем в лифте в свой номер за пальто, он навлек на себя куда более существенные неприятности. И теперь ему предстояла многочасовая прогулка по заснеженным Тавнским горам. Кроме того, в карманах оставленного пальто находился бумажник с документами, чековой книжкой и большой суммой наличных денег. В маленьком портмоне, которое всегда лежало в кармане сиденья, Бреннер обнаружил лишь свою золотистую кредитную карточку и семь марок наличными.
      Пять марок он уже истратил на сигареты, что же касается кредитной карточки… то она сама по себе не стоила того пластика, на котором была напечатана. На первой автозаправке, которая встретилась Бреннеру на пути, автомат выдачи наличных денег по кредитным карточкам был сломан. На второй подобный автомат еще не успели установить. А тем временем стрелка прибора, показывающего расход горючего, неумолимо продолжала падать. В конце концов Бреннер съехал с шоссе, надеясь найти автозаправку, на которой можно было бы расплатиться с помощью кредитной карточки, или банк, на худой конец какое-нибудь почтовое отделение, где бы ему выдали при предъявлении этого дерьмового кусочка пластика наличные деньги.
      Но его мытарства только еще начинались. Бреннер не нашел подходящей автозаправки. Он не нашел ни банка, ни даже почтового отделения. Точнее говоря, он не обнаружил в округе ни деревушки, ни городка. Свернув с шоссе, Бреннер оказался в незнакомой, а главное совершенно безлюдной местности, где он не встретил ни одного щита или вывески. У Бреннера было такое чувство, как будто он внезапно попал в другое измерение — в параллельный мир, где существовали деревья, дороги, снег, но не было людей. И бензина. Бензобак был пуст, все, баста. Стрелка уже добрых пять минут находилась ниже отметки “0”. Но несмотря на это Бреннер вновь повернул ключ зажигания, пытаясь завести двигатель. Результат был таким, какого и ожидал водитель: стартер делал свое дело, но двигатель упорно молчал. В бензобаке тем временем, должно быть, образовался вакуум.
      — Чего ты добиваешься? — спросила Астрид, наморщив лобик.
      Бреннер тут же послушно выключил зажигание, преодолевая сильное искушение взглянуть на темноволосую девушку, сидевшую рядом с ним в машине. Второй роковой ошибкой, совершенной им сегодня, было то, что он изменил своим правилам и взял проголосовавшую на дороге пассажирку. Ему просто стало очень жаль эту девушку, одиноко стоявшую на обочине и дрожавшую от холода. Пальцы на руке, которой она голосовала, были такими же синими, как и ее губы, а большие темные глаза напоминали глаза испуганной лани. Но теперь взгляд сузившихся глаз Астрид был жестким и недоверчивым. Время от времени она опускала свою правую руку в карман куртки и что-то там нащупывала. По предположению Бреннера, у нее там был баллончик со слезоточивым газом, нож или какая-нибудь подобная глупость. Глупая телка. Впрочем, Бреннер мог ее понять: такая юная, привлекательная девушка, путешествующая автостопом, несомненно подвергает себя огромному риску. И все же в глазах Бреннера она была глупой телкой.
      — Похоже, кончилось горючее, — вяло сказал он.
      — Да, похоже на то, — кивнула Астрид и крепче сжала в руке то, что находилось у нее в кармане.
      — Бензобак моей машины действительно пуст, — раздраженно сказал Бреннер. Однако Астрид, по-видимому, не понимала того, что он сейчас находился в самом скверном расположении духа и готов был на ком угодно сорвать зло. — Что ты, собственно, воображаешь себе?
      У девушки хватило ума ничего не отвечать на этот вопрос, но ее взгляд был многозначительным. Бреннер в ярости вырвал резким движением ключ зажигания и сунул его в карман своей куртки. Он давно уже выключил дворники, и переднее стекло покрылось до половины ледяной коркой, льдинки крошились, падая на капот и прочеркивая на стекле извилистые линии, которые тут же затягивались тонкой пленкой. В тот момент, когда Бреннер вынул ключ зажигания, отопление перестало работать, и Бреннеру показалось, что он уже ощущает поток холодного воздуха, проникающего в салон автомобиля, хотя этого просто не могло быть при плотно закрытых окнах и дверцах.
      — Похоже, дальше нам следует продолжить наш путь пешком, — заметил он.
      — Нам? — переспросила Астрид и вынула правую руку из кармана. Бреннер окаменел на долю секунды, но тут же пришел в себя. Какой же он был идиот! Астрид достала всего лишь пачку “Мальборо” и зажигалку. Закурив, она предложила ему сигареты и пожала плечами, когда он отказался.
      — Почему — нам?
      — Я понятия не имею, сколько времени мне понадобится для того, чтобы добраться до ближайшей автозаправки, — ответил Бреннер. — Может быть, несколько часов. Если ты останешься в машине, ты просто замерзнешь. На улице сейчас чертовски холодно.
      Астрид зажгла свою зажигалку и глубоко затянулась. Дым ел глаза, и они слезились.
      — А почему бы нам просто не подождать здесь? — спросила девушка, сдерживая кашель и протирая слезящиеся глаза. — Рано или поздно мимо проедет какая-нибудь машина, и мы сможем ее остановить.
      — Ты в этом уверена? — спросил Бреннер, указывая рукой на нетронутый снежный покров, устилавший дорогу перед ними. Трудно было различить, где кончалась проезжая часть и начиналась узкая обочина, вдоль которой тянулся лес. — Похоже, что местность здесь не особенно густо населена.
      С этими словами Бреннер тряхнул головой, сжал зубы и решительно открыл дверцу машины. Хотя мороз был не таким ужасающим, каким он себе его представлял, но все же холод пробирал до костей. В такую стужу легко замерзнуть.
      Стараясь не задумываться над тем, что он делает, Бреннер опустил левую ногу на землю — вернее, прямо в лужу ледяной воды, у которой, как нарочно, остановилась его машина. Вода тут же хлынула в полуботинок, она была такой обжигающе-холодной, что Бреннеру стало больно. Бреннер еще сильнее сжал зубы, преодолевая сильнейшее искушение отдернуть ногу и снова сесть в машину. Вместо этого он попытался найти для правой ноги место посуше. Изогнувшись в смешной позе, он выбрался из машины и заковылял к багажнику.
      Как этого и следовало ожидать, запасной канистры — подобно пальто, перчаткам и бумажнику — тоже не было в наличии. Прекрасно. По крайней мере, ему не придется тащить эту штуковину до автозаправки.
      Астрид тоже вышла из машины и теперь рылась в своем рюкзаке, сшитом из джинсовой ткани, поставив его на крыло автомобиля. Бреннер еле удержался от того, чтобы сказать своей попутчице, что металлические застежки ее рюкзака могут поцарапать лак на его машине. Вместо этого он закрыл все дверцы и запер машину. Астрид следила за ним боковым зрением, пряча усмешку, а затем достала из рюкзака что-то серое и бесформенное.
      — Неужели ты боишься, что кто-нибудь придет сюда с канистрой бензина и угонит твою машину? — спросила она.
      — У меня в машине хороший радиоприемник, — проворчал Бреннер и спросил: — Что ты делаешь?
      Бесформенная серая масса оказалась шерстяным вязаным пуловером, в котором Астрид могла утонуть, как в большой ночной рубашке, и который самому Бреннеру — если судить на глазок, — был велик размеров на восемь. Астрид рывком вытащила наконец весь объемистый свитер из рюкзака, и при этом из него на капот и прямо в снег посыпалось все содержимое. Теперь уже Бреннер не сомневался в том, что лак на его машине будет поцарапан.
      — На вот. Надень это, — сказала девушка и начала собирать в рюкзак рассыпавшиеся предметы.
      Бреннер заколебался. Очень уж безобразно выглядел этот пуловер, но, с другой стороны, ресурсы тепла его собственного организма были уже исчерпаны. Стоя перед выбором: надеть ли этот нелепый свитер и стать посмешищем в глазах окружающих, или получить воспаление легких, Бреннер остановился на первом, решив, что переживет как-нибудь возможные насмешки.
      Он облачился в пуловер и помог девушке упаковать ее рюкзак — при этом капоту его машины снова был нанесен ощутимый ущерб. Наконец оба тронулись в путь. Еще целых сто метров — вплоть до следующего поворота — горная дорога была довольно пологой, а затем начался подъем, который нельзя было назвать крутым. Дорога была извилистой, за спуском следовал новый подъем, и казалось, что ей не будет конца.
      — Куда, черт возьми, ведет эта проклятая дорога? — не выдержала Астрид уже через полчаса. — В Сибирь?
      В ее голосе все еще слышались агрессивные нотки, которые начали раздражать Бреннера уже через десять минут после их знакомства, а на одиннадцатой вывели его из себя. Если Бреннер по своему возрасту и не годился ей в отцы, то, во всяком случае, был достаточно взрослым для того, чтобы на дух не переносить заносчивое поведение этой шестнадцатилетней, только что вступившей в пору половой зрелости девицы, которая, по-видимому, искренне изумлялась, почему никто в целом мире не желает замечать, что только она одна знает истину в последней инстанции.
      — Понятия не имею, — ответил Бреннер после небольшой паузы. У него болела нога, и он не имел ни малейшего желания разговаривать, а холод тем временем стал совершенно нестерпимым. Без пуловера Бреннер уже давно бы замерз. Но несмотря на это, он продолжал задавать себе один и тот же вопрос: зачем он взял с собой эту девицу?
      — У тебя нет случайно карты? — спросила Астрид, подливая масла в огонь.
      — Конечно, есть, — ответил Бреннер, закипая. — И притом превосходная. Дорожный атлас, изданный Всеобщим германским автоклубом. Последнее издание.
      — В багажничке для перчаток?
      — Я держу его в боковом кармане водительского кресла, чтобы всегда был под рукой, — ответил Бреннер.
      Астрид засмеялась. И хотя ее вопрос разозлил Бреннера — вернее, его разозлила необходимость признания того, что он допустил еще один промах, не взяв с собой дорожный атлас, — этот смех разрядил возникшее между ними напряжение. Но тут Астрид снова заговорила:
      — В конце концов, где-то же должен быть хоть какой-нибудь городок. Или по крайней мере указатель. Ты знаешь, хотя бы приблизительно, где мы сейчас находимся?
      — Не имею ни малейшего понятия, — признался Бреннер. — Я свернул с шоссе на первом попавшемся повороте, — он поморщился. — Кто-то говорил мне, что стоит только съехать с шоссе, как сразу же встретишь автозаправку.
      — Сразу же? — с сомнением переспросила Астрид. Она закурила на ходу, и на этот раз Бреннер не стал отказываться от предложенной сигареты. Астрид дала ему прикурить.
      — У тебя нет денег? — внезапно спросила девушка.
      Бреннер нес ее рюкзак, который с каждым шагом казался ему все тяжелее и тяжелее. Он перебросил его на другое плечо и спросил между затяжками:
      — С чего ты взяла?
      — Я просто задала тебе вопрос: почему ты свернул, имея почти пустой бак, с оживленного шоссе, на котором можно купить столько бензина, сколько захочешь?
      Бреннер рассказал девушке о своем забытом в гостиничном номере пальто и о том, какие неожиданные последствия имело это обстоятельство. Во время его рассказа Астрид понимающе кивала головой.
      — Ах эта дерьмовая пластиковая карточка! — горячо воскликнула она. — Эта штука однажды разорит и погубит нас всех!
      — Какая интересная мысль, — заметил Бреннер. — Где ты ее вычитала?
      Астрид растерянно взглянула на него, и Бреннер продолжал:
      — Я хочу, чтобы ты мне объяснила, как ты это себе представляешь. Каким образом “эта дерьмовая карточка” может разорить и погубить всех нас?
      Астрид бросила на Бреннера сердитый взгляд:
      — Да катись ты!
      — Не могу. Слишком холодно, — ответил он.
      — Кто ты такой, собственно говоря? — спросила девушка. Похоже, она колебалась, не зная, как быть: приходить в ярость или нет. — Вшивый банкир или кто-нибудь в этом роде?
      — Я хотел бы быть банкиром, — ответил Бреннер. — Но, к сожалению, я не банкир. Я всего лишь ничтожный страховой агент, который старается навязать людям ненужные полисы, — он рассмеялся. — Кстати, он делает это в частности и для того, чтобы иметь возможность купить себе дерьмовую буржуазную машину, на которой он сможет подвозить таких пассажирок, как ты.
      — Должно быть, твои дела идут плоховато, — заявила Астрид. — Иначе ты захватил бы с собой пару лишних марок для того, чтобы заправить бак, — она бросила окурок в снег на обочину узкой дороги и тут же снова полезла в карман за другой сигаретой. — Неужели ты действительно обиваешь людские пороги?
      — Нет, конечно, — с наигранной обидой в голосе сказал Бреннер. — Я региональный инспектор страховой…
      — Ну хорошо, хорошо, я тебе верю, — Астрид поморщилась и убрала привычным жестом с лица прядь своих темных волос, подстриженных до плеч.
      “Если бы эти волосы были немного ухоженней, — подумал Бреннер, — а еще лучше, если бы они были модно подстрижены, да к тому же, если бы заменить очками в модной оправе эти круглые проволочные очки в духе Джона Леннона, то девица была бы очень даже ничего”.
      — Такой напыщенный вздор несут только агенты, обивающие чужие пороги, — добавила девушка.
      — Зачем ты это делаешь? — не выдержал Бреннер.
      — Что именно?
      — Почему ты так себя ведешь.? Я понимаю, ты злишься на меня за то, что из-за меня попала в такой переплет. Но ведь дело не в этом, не так ли? Ты была сердита уже в тот момент, когда садилась в машину.
      — Когда-когда?
      — Я не упрекаю тебя. Я просто задаю себе вопрос: почему юная девушка бродит одна по безлюдной, Богом забытой местности посреди зимы и наезжает на каждого, кто решается подвезти ее. У тебя был горький опыт?
      — Возможно, — Астрид избегала его взгляда, и пропасть между ними заметно увеличилась.
      — Ты не хочешь рассказать мне об этом?
      — Это еще зачем?
      — Да так, просто у нас много свободного времени, — отозвался Бреннер и показал рукой вдаль. Дорога вновь шла под уклон, но это был прямой, как стрела, участок пути протяженностью в три или четыре километра. Перед глазами путников расстилался нетронутый снежный покров. По всей видимости, их ожидала чертовски долгая прогулка. Было очень холодно.

* * *

      При нормальных обстоятельствах, пожалуй, ничего на свете не могло расстроить желудок Маккормака, если не учитывать, конечно, хороший свинг на боксерском ринге или другую подобную атаку. Но когда садишься вместе со Стайпером в какое-нибудь транспортное средство, снабженное двигателем, невольно совершаешь отчаянно дерзкий поступок. А если это средство передвижения еще и летает, то твой героический поступок граничит с безрассудством. Поэтому Маккормак, сидевший в вертолете “Апач” вместе со Стайпером, никак не мог назвать нынешние обстоятельства нормальными.
      Желудок Маккормака только-только начал успокаиваться, как вдруг Стайпер без всякого предупреждения послал вертолет в штопор — намереваясь, по всей видимости, просто сделать правый поворот, — и издал такой восторженный вопль, которому позавидовал бы любой индеец. У Маккормака перехватило дыхание от ужаса, и он закашлялся, чувствуя, как ремни сиденья впились в его тело, а желудок переместился к самому горлу.
      — Стайпер! — прохрипел он. — Вы что, с ума сошли?
      — Капитан? — Стайпер так широко улыбнулся, что уголки его рта исчезли за краями большого шлема. И тут же вертолет накренился в другую сторону и совершил еще один маневр, который Маккормак квалифицировал как тройную петлю Мебиуса.
      — Лейтенант Стайпер! Сейчас же прекратите свои глупости! — простонал он.
      Маккормак с удовольствием накричал бы сейчас на Стайпера, но он не отваживался на такое из боязни, что весь его завтрак при этом окажется на приборной панели.
      — Сейчас же остановите вертолет! — потребовал он.
      — Слушаюсь, сэр.
      Маккормак слишком поздно понял, что опять совершил ошибку. Еще пять минут назад он отдал бы свою правую руку на отсечение, споря о том, что транспортное средство, подчиняющееся общим законам аэродинамики, нельзя затормозить на полном ходу, как какой-нибудь бешено мчащийся автомобиль с пронзительно взвизгивающими при резком торможении колесами. Но Стайпер доказал обратное.
      Двигатель “Апача” взревел, его передняя часть накренилась вниз, и вертолет целую секунду, показавшуюся Маккормаку вечностью, почти вертикально висел в воздухе, а затем — когда Маккормак уже не сомневался, что они в следующую долю секунды полетят камнем вниз, — машина рывком заняла прежнее горизонтальное положение.
      — Приказ выполнен, сэр, — усмехнулся Стайпер. — Я остановил вертолет.
      Маккормак со стоном схватился за голову и сглотнул слюну, имевшую неприятный кислый привкус. Ему удалось обуздать свой гнев. В конце концов, его ведь предупреждали. Однако он не придал значения не только этим предостережениям, но и сочувственным взглядам других офицеров утром накануне вылета. О Стайпере уже давно шла дурная слава, все считали его совершенно чокнутым — если мягко выражаться. Перечень жалоб и взысканий, в рапортах о которых, поданных за два последних года на имя военного коменданта Рамштайна, упоминалась его фамилия, был не намного короче, чем телефонный справочник Нью-Йорка. Если бы Стайпер не был к тому же — по чистой случайности — одним из лучших вертолетчиков ВВС США, то его, по всей видимости, уже давно бы расстреляли, арестовали и заперли в сумасшедший дом — причем именно в такой последовательности. По мнению Маккормака, этот парень ничего другого и не заслуживал.
      — Это просто фантастическая машина, сэр, — продолжал Стайпер, видя, что Маккормак молчит. — Я летал на многих типах вертолетов, но этот — моя любимая игрушка.
      Его глаза сияли, как у ребенка, мечтающего о новой игрушечной железной дороге. “Все, что о нем говорили, сущая правда, — решил Маккормак. — Парень действительно с большим приветом”.
      — Разрешите напомнить вам, лейтенант, — резко сказал он, — что эта игрушка является собственностью Соединенных Штатов Америки и стоит двадцать миллионов долларов…
      — Почти двадцать восемь, сэр, — поправил его Стайпер, но Маккормак пропустил его замечание мимо ушей и продолжал:
      — Кроме того, мы нарушили в воздушном пространстве дружественного нам государства по меньшей мере дюжину законов и предписаний. Вы представляете, лейтенант, что могут подумать о нас, американцах, находящиеся внизу люди, наблюдающие за вашими фокусами?
      — Ничего, сэр, — отозвался Стайпер. — Там внизу никто не живет. Кроме нескольких крестьян да лесников.
      Из застекленной кабины неподвижно зависшего над землей вертолета был хорошо виден гористый массив. Вихри снега вздымались вокруг машины, находящейся в центре эллипса диаметром приблизительно в тридцать метров, — летчики могли хорошо рассмотреть только это пространство, остальная местность терялась за белесой пеленой. Маккормак подумал сердито, что Стайпер прав. Они находились над лесом на высоте четырехсот метров, и если даже там, внизу, кто-нибудь жил, то он вряд ли мог видеть вертолет. Но от этой мысли Маккормаку не стало легче.
      — У меня жена и дети, лейтенант, — поморщившись сказал он. — И моя семья ждет меня сегодня вечером домой целого и невредимого. Вы меня поняли?
      — Так точно, сэр, — ответил Стайпер. Глуповатая ухмылка исчезла с его лица, но в глазах светилась насмешка. Маккормак спросил себя, станет ли этот Стайпер хоть когда-нибудь взрослым человеком. Вероятно, этого не произойдет никогда.
      — Кроме того, — продолжал он, — мы здесь не ради собственного удовольствия. Мы должны выполнить задание. Поэтому оставьте ваши дурацкие шуточки и выводите этот ящик на положенный курс, — сказав это, Маккормак тут же испуганно спохватился и торопливо прибавил: — Но только медленно. У нас еще есть время.
      Стайпер и не подумал скрывать свое разочарование. Однако повиновался приказу. “Апач” мягко тронулся с места и взял курс на восток.
      Маккормак не спускал глаз со Стайпера — тем более что кроме свинцово-серого неба и тянущихся внизу на протяжении полумили однообразных заснеженных лесов и полей, ему больше нечего было рассматривать. “Еще пару дней такого снегопада, — подумал Маккормак, — и вся территория Средней Германии утонет по пояс в глубоком снегу”. От этой мысли он даже поежился. Маккормак был техасцем и за все двенадцать лет службы здесь, в Рамштайне, не мог припомнить дня, когда бы не тосковал по родным местам. Конечно, и на его родине зимой выпадал снег, но зимы там были совсем другие — холодные, сухие и короткие. Как, впрочем, совсем другим было и лето — жарким, продолжительным и тоже сухим. Там и в помине не было подобной слякотной погоды, когда, кажется, природа девять месяцев в году сама не знает, чего хочет. И вот этот вылет явится, вероятнее всего, его последним вылетом над территорией Германии. Еще одиннадцать дней, считая сегодняшний, и срок его службы подойдет к концу. Не пройдет и двух недель, как он вместе со своей женой усядется на террасе маленького ранчо в Техасе, которое они купили за деньги, доставшиеся ему в наследство, и насладятся полным покоем. Прощай, старая добрая Германия! Прощай, армия! Прощайте и вы все, мерзавцы, подобные этому Стайперу! Хотя Маккормак скорее всего соскучится по ним уже через три месяца.
      — Вы действительно прекрасный пилот, — сказал Маккормак после продолжительного молчания, при этом ему самому остались непонятны побудительные мотивы подобной похвалы. Вероятнее всего, он хотел сгладить резкость своих предыдущих высказываний.
      — Благодарю вас, сэр, — кивнул Стайпер — Однако должен признаться, что летать на подобной игрушке не составляет большого труда. Ей надо только сказать, чего вы хотите, и она практически все сделает сама.
      Взгляд Маккормака скользнул по приборной панели “Апача”. Он в этом совершенно ничего не смыслил. Хотя Маккормак и прослужил целых двенадцать лет на военном аэродроме, он так и не научился разбираться в технике, усвоив за это время только одно: вертолет — это маленький самолет без крыльев. Маккормак состарился во внутренней службе и не имел ни малейшего желания узнавать в оставшиеся ему до отставки одиннадцать дней то, что он не успел узнать в течение одиннадцати лет и одиннадцати месяцев. Для него оставалось загадкой то, почему его послали на это задание. После первой же выходки Стайпера он начал подозревать, что причиной этого был сам Стайпер: друзья — если их после этого можно было так называть — решили напоследок сыграть с Маккормаком злую шутку, уговорив командира послать его в этот полет.
      Из вежливости Маккормак продолжал поддерживать разговор:
      — Говорят, что эти вертолеты способны творить настоящие чудеса. Это правда?
      — Люди склонны преувеличивать, — отозвался Стайпер таким тоном, что Маккормак не без основания начал опасаться, что опять совершил ошибку. Вероятно, ему не следовало кидаться такими словами, способными снова раззадорить пилота. — Хотя, если понадобится, я один на такой игрушке смогу выиграть войну. Вы знаете о том, что именно “Апачи” первыми дали Хуссейну под задни… — он осекся. — Простите, сэр. Я хотел сказать, знаете ли вы о том, что военные действия в Персидском заливе начали боевые вертолеты “Апачи”?
      — Нет, — ответил Маккормак. — Я до сих пор считал, что эту войну начали иракцы, — он искоса глянул на Стайпера, ожидая его реакции на свои слова. Но лицо пилота хранило бесстрастное выражение, и Маккормак продолжал: — Вы когда-нибудь участвовали в боевой операции, лейтенант?
      — Нет, сэр, — ответил Стайпер. — А вы?
      Маккормак покачал головой:
      — Слава Богу, нет. И вероятнее всего, уже не успею принять участия в подобном деле. Через две недели я распрощаюсь с армией.
      — Ваши слова да Богу в уши, сэр, — сказал Стайпер. Он произнес это таким тоном, что Маккормак невольно насторожился.
      — Что вы хотите этим сказать?
      Стайпер пожал плечами, держа руки на штурвале. Его ладони дрогнули, и вертолет сразу же отреагировал на это движение — машину слегка тряхнуло.
      — Да так, ничего особенного, — ответил пилот. — В чем состоит наше сегодняшнее задание, сэр?
      — Вы это знаете не хуже меня, — раздраженно сказал Маккормак. — Мы должны сопровождать вплоть до нашего аэродрома второй вертолет, на борту которого находится генерал военно-морского флота. А почему, собственно, вы спрашиваете меня об этом? Разве вы не читали приказ?
      Стайпер не сразу ответил, и это не укрылось от внимания Маккормака.
      — Читал, конечно, — наконец ответил он. — Просто я постоянно спрашиваю себя, что еще находится на борту этого вертолета.
      — Что вы хотите этим сказать? — резко спросил Маккормак.
      — Ничего, все это только предположения, — уклончиво сказал пилот.
      Маккормак шумно вздохнул.
      — В таком случае, будьте так добры, лейтенант, поделитесь со мной своими предположениями.
      — Вы видите вон те штуковины? — Стайпер кивнул головой, указывая на несущие плоскости вертолета, похожие на обрубки; под каждой из них виднелся объемистый цилиндр, передняя часть которого чем-то походила на улей. Это были оруженосители вертолета.
      — Ну и что? — нетерпеливо спросил Маккормак.
      — Они заряжены, — ответил Стайпер. — А под брюхом у нас висит пара пушек еще большего калибра.
      Смысл сказанного Стайпером не сразу дошел до сознания Маккормака.
      — Подождите, — пробормотал он растерянно. — Вы хотите сказать, что у нас на борту боевое оружие?
      — Так точно, сэр, — подтвердил Стайпер. — Вот я и спрашиваю себя: если речь действительно идет о каком-то генерале военно-морских сил, которого мы должны будто бы сопровождать до аэродрома, то почему, черт возьми, нас вооружили до зубов?

* * *

      Мимо, за окнами грузовика, медленно и однообразно тянулись заснеженные деревья, и Салиду на мгновение показалось, что движется не машина, а сам лес, справа и слева от него, как в старом голливудском кинофильме, в котором актера сажали на деревянную лошадку, а мимо, чтобы создать иллюзию движения, тянули декорации с изображением какого-либо ландшафта. Как бы ни старался Салид, что бы он ни делал, старый грузовой “форд” не откликался на его усилия и не увеличивал скорости. Если он нажимал на газ, колеса буксовали в трясине, если тормозил на спусках, машина все равно катила дальше, грозя перевернуться.
      Казалось, грузовик не желал слушаться его. Конечно, Салид умом понимал, что все это — отчасти плод его воображения. Дело вовсе не в машине и не в лесе, а в нем самом. С ним самим что-то было не так. Он слишком сильно нервничал. Но Салид не испытывал страха, он твердо знал, что с этого момента все должно пойти как по маслу. Назад дороги не было. Малейшая ошибка, и никто из них не выйдет из этого леса живым. На такой случай у каждого террориста в кармане лежали таблетки цианистого калия. А если кто-нибудь из группы начнет колебаться, винтовка Салида не даст осечки. Хотя сам Салид сомневался, что ему придется прибегать к силе оружия. Его план, как и все прежние планы его операций, был тщательно разработан вплоть до мельчайших деталей. Одной из причин того, что все террористические акты Салида заканчивались неизменным успехом, была его исключительная предусмотрительность, он всегда старался учитывать самые невероятные обстоятельства и возможности и был совершенно прав. Потому что не верил в счастливый случай и благоприятное стечение обстоятельств С другой стороны, Салид исключал неудачу, провал, он не допускал даже мысли о них, и поэтому беда обходила его стороной. Но если все же… Пять человек, отправившихся вместе с ним на дело, хорошо знали, на что шли. Они были готовы умереть за свои убеждения. Они не были отрядом смертников — Салид всегда с недоверием относился к пропаганде идеи самоубийства ради высоких идеалов, — но его люди не исключали возможности собственной гибели во время операции и приняли бы смерть без колебаний.
      И все же: что-то сегодня не так, как всегда. Салида мучили дурные предчувствия. Но он был человеком, не дававшим воли своим чувствам и не привыкшим прислушиваться к ним, и это, возможно, заставляло его еще больше нервничать.
      Медленно продвигаясь вперед, они приблизились к просеке, которая была конечной целью их маршрута. Дорога сделала крутой поворот, за которым внезапно открылся пологий склон, тщательно очищенный от деревьев, кустарника и пней. За открытым пространством протяженностью в пятьдесят метров возвышался двойной ряд колючей проволоки, над которой виднелись погашенные сейчас прожекторы и работающие, внимательно следящие за окрестностями видеокамеры. За забором из колючей проволоки стояли под все еще падающим снегом три длинных приземистых барака и массивный бетонный бункер, у входа в который мерзли, переминаясь с ноги на ногу, два охранника. Из-за бетонной постройки виднелась застекленная кабина стоявшего там военного вертолета, готового к отлету — снег с кабины и лопастей был уже тщательно убран.
      Большие въездные ворота, ведущие на огражденную колючей проволокой территорию, были закрыты, но небольшая калитка рядом с караульной будкой настежь распахнута, в ее проеме стоял человек в черной блестящей дождевой накидке и с видимым нетерпением глядел на приближающийся грузовик.
      Рука Салида опустилась на винтовку, лежавшую у него на коленях, но затем, как будто передумав, он снова взялся обеими руками за руль и выжал газ, чтобы быстрее преодолеть последние метры. Караульный вышел за пределы территории и сделал несколько шагов навстречу подъезжающей машине. Вопросительное выражение на его лице сменилось злорадной улыбкой, когда он увидел сломанный дворник и понял, почему на лобовом стекле лежит толстый слой льда, грязи и снега. Пулевое отверстие на стекле нельзя было рассмотреть, даже вплотную подойдя к машине.
      Солдат обернулся и махнул кому-то находящемуся внутри караульного помещения, затем отступил на полшага в сторону, чтобы грязь, летящая из-под колес грузовика, не забрызгала его. Грузовик остановился с включенным, громко работающим двигателем менее чем в пяти метрах от ворот. Салид не убирал ноги с педали газа, чтобы рев мотора заглушал все остальные звуки. Солдат подошел ближе.
      — Что случилось? — спросил он по-английски, ехидно ухмыляясь. — Вы задержались в пути и…
      Салид нажал на курок, винтовка дернулась у него на коленях. Пуля пробила дверь со стороны водителя и попала солдату в шею. Он рухнул на землю. Салид тут же выжал газ до отказа и “форд” рывком тронулся с места. Машина врезалась бампером в фанерную стену караульной будки, и вся постройка тут же рассыпалась, словно карточный домик В следующий момент грузовик протаранил ворота, сорвав их с петель. Посыпались фонтаны искр, громко зашипело электричество, и на долю секунды вокруг радиатора “форда” заиграло голубое пламя. Обе заклеенные покрышки лопнули, часть брезента над кузовом занялась огнем, простреленное лобовое стекло треснуло и рассыпалось, его осколки упали на руки и колени Салида. Но грузовик уже миновал проволочное ограждение и, сильно раскачиваясь из стороны в сторону, устремился к баракам, волоча за собой створку снесенных ворот.
      Завыла сирена, послышались крики, и в окнах бараков начал зажигаться свет. В тот же момент оба охранника, дожидавшихся конца своего дежурства у входа в бункер, встрепенулись и молниеносно исчезли внутри. Они не сделали ни малейшей попытки воспользоваться своим оружием, поскольку на этот счет у них были другие указания. И прежде чем грузовик успел проехать двадцать метров по территории базы, тяжелая бронированная дверь бункера захлопнулась с громким скрежетом. Теперь, чтобы ее снова открыть, потребовалось бы тяжелое артиллерийское орудие.
      По движущемуся грузовику начали стрелять из ближайшего барака, стрельба велась из пистолета, пули выбивали искры из металла, но не причиняли никакого существенного вреда. Грузовик продолжал продвигаться беспрепятственно дальше, к среднему бараку, потеряв по дороге зацепившуюся за кузов створку ворот.
      Полог брезентового покрытия взлетел вверх, и из кузова на землю спрыгнули четыре человека, тут же начавшие стрелять. Стрекот автоматов Калашникова, звон разбитого стекла, пронзительные крики заглушили звук сирены. В дверном проеме одного из бараков показался солдат, упал, попытался встать и тут же рухнул навзничь, сраженный автоматной очередью. Что-то маленькое и темное пролетело над ним и исчезло внутри барака. Сразу же раздался чей-то пронзительный крик, затем приглушенный стук, щелчок, снова крик, и через несколько секунд из барака донесся мучительный надрывный кашель десятка солдат.
      Четыре террориста поливали огнем своих автоматов бараки, находящиеся слева и справа от грузовика, двигаясь в то же время зигзагами по двору. Грузовик внезапно тяжело подался назад и с оглушительным ревом устремился на третий барак. Мощная тяжелая машина протаранила дверь деревянного здания, разнеся ее в щепки, повредила стену и остановилась, застыв, словно пробка, вошедшая в узкое горло бутылки.
      Салид схватил обеими руками винтовку, толкнул плечом дверцу машины и вывалился наружу. Раздались выстрелы, и тут же разлетелась вторая половина лобового стекла. Кто-то истошно закричал, и Салид увидел смутный силуэт человека, пытающегося убежать из-под огня. Со двора доносились автоматные очереди, глухо разорвалась вторая граната с газом.
      Салид вскочил на ноги, боковым зрением увидел чей-то движущийся силуэт и выстрелил не целясь. Раздался пронзительный крик, затем глухой звук выпавшего из рук оружия, и наконец чье-то тяжелое, уже безжизненное тело рухнуло на пол. По-видимому, в этом помещении больше никого не осталось в живых, кроме двух ворвавшихся сюда террористов. Оба они торопливо пересекли комнату, и напарник Салида полоснул автоматной очередью по двери, ведущей в соседнее помещение, — она разлетелась в щепки. И тут же Салид выстрелом в упор уложил человека, появившегося в дверном проеме с оружием в руках, нацеленным на бандитов. Внезапно стены барака дрогнули от мощного оглушительного взрыва, зазвенело разбитое стекло, и хмурое утро осветила яркая вспышка огня.
      Салид в мощном прыжке влетел через выбитое теперь внутреннее окно, расположенное в перегородке, разделяющей два смежных помещения, в следующую комнату, перекувырнулся через голову и снова вскочил на ноги, не выпуская винтовку из рук. Оба террориста, ведя беспорядочную стрельбу, ринулись дальше в глубь здания. Достигнув следующей двери, они взорвали ее гранатой.
      В этом помещении были люди. Большую часть комнаты занимал огромный письменный стол, рядом стоял другой стол — меньших размеров и довольно обшарпанный — с установкой радиосвязи, за ним сидел совсем зеленый парнишка, который, казалось, обезумел от страха. Салид застрелил его, затем выстрелил в радиостанцию и направил дуло своей винтовки на двух других военных, находившихся в помещении. В руках одного из них был пистолет, но он замер, так и не подняв оружия на террористов, когда увидел дуло наведенной на него винтовки.
      Второй военный даже не пошевелился, он не сводил с ворвавшихся в комнату бандитов пристального взгляда, выражавшего ненависть и холодное презрение. Этот человек, с поредевшими, посеребренными сединой волосами, которому можно было дать на вид лет пятьдесят, был одет в мундир со знаками отличия, свидетельствующими о том, что он является генералом военно-морского флота. На стене за его спиной висел звездно-полосатый флаг. Он выглядел беспомощным, однако в нем не чувствовалось ни тени страха.
      — Хорошо, что вы не оказали никакого сопротивления, генерал, — произнес Салид. Он говорил по-английски со странным, как будто наигранным акцентом, производившим такое впечатление, словно он был придуман много лет назад и усвоен Салидом в процессе длительной тренировки. — Мне бы очень не хотелось убивать вас и вашего друга.
      Генерал прищурился, и его глаза превратились в узкие щелочки.
      — Чего вы хотите? — заговорил он. — Вы, должно быть, сумасшедший, если надеетесь подобным способом чего-нибудь добиться. Через десять минут — и это в лучшем случае — вы будете уже мертвы.
      Салид холодно усмехнулся.
      — Возможно. Поэтому не будем терять время, — сказал он и указал дулом винтовки на обитую сталью дверь, расположенную в стене рядом со звездно-полосатым флагом. — Нас интересует содержимое вашего сейфа, генерал. Будьте так добры, откройте дверь.
      — Пошел ты в задницу, — спокойно сказал генерал, не повышая голоса.
      Салид нажал на курок, раздался глухой выстрел, и на синем мундире генерала, там, где билось его сердце, появились маленькие черные отверстия, расположенные на одной прямой, из которых медленно выступила темно-красная кровь. Долю секунды генерал все еще смотрел на своего убийцу широко раскрытыми глазами, а затем повалился на письменный стол, глухо стукнувшись головой о столешницу, обтянутую зеленой кожей, и забрызгав ее кровью.
      — Итак, приятель? — голос Салида звучал почти весело, а дуло его винтовки было направлено на еще одного молодого солдата, находившегося в комнате. — Может быть, ты порадуешь нас и откроешь эту дверь?
      Солдат колебался. В правой руке он все еще сжимал револьвер, который выхватил из кобуры в тот момент, когда террористы ворвались в комнату. На лице молодого человека так ясно отражались все обуревавшие его мысли, что Салид без труда читал их. Солдат понимал, что у него нет шансов оказать достойное сопротивление. Черты его лица исказил страх.
      — Стреляйте! Вы можете меня застрелить, но вам все равно не выбраться отсюда, — произнес он дрожащим голосом.
      Салид молча наблюдал за ним несколько секунд, а затем быстро обошел стол, схватил молодого человека за шиворот, поднял со стула и припер к стене.
      — Открывай! — произнес он. Солдат замотал головой.
      — Я не могу это сделать. Только гене…
      Раздался выстрел, солдат завопил, упал, скорчился и схватился обеими руками за свою простреленную коленную чашечку. Салид холодно усмехнулся, перевернул ногой раненого на спину и приставил дуло винтовки к другому колену молодого человека.
      — Что скажешь, приятель? — спросил он. — Или ты хочешь, чтобы я снова нажал на курок?
      — Не надо, прошу вас, — застонал солдат. Его лицо посерело от боли. Он начал всхлипывать. — Пожалуйста, не надо…
      — В таком случае открывай!
      Салид держал теперь винтовку в одной руке, а другой ухватился за отвороты военной формы раненого и рывком поднял его на ноги. Получив сильный толчок в спину, солдат отлетел к стене, ударился головой о дверь стенного сейфа и закричал от боли. Но он тут же покорно поднял руки и начал дрожащими пальцами набирать нужную комбинацию цифр на замке сейфа. Раздался тихий щелчок, и стальная дверь распахнулась.
      — Ну вот видишь, — добродушно сказал Салид. — Оказывается, вести себя разумно — дело выгодное.
      В глазах молодого солдата, страдавшего от невыносимой боли, мелькнула тень надежды. Салид подождал, давая возможность искре этой надежды разгореться в пламя, а затем нажал на курок.
      — Мне жаль, малыш, — сказал он, равнодушно глядя на убитого, — но ты слишком уж доверчив.
      Краешком глаза Салид заметил, что его напарник бросил на него при этих словах удивленный взгляд. Это разозлило Салида, хотя он хорошо понимал своего приятеля. Пошлые высказывания подобного рода были обычно не в его стиле. Одной из причин успеха в этом кровавом ремесле являлась не только методичность в выполнении задания, но и исключительное хладнокровие Салида, с которым он действовал словно машина, убивающая потому, что она запрограммирована на убийство, а не потому, что убийство доставляет удовольствие или вызывает отвращение. Кроме того, Салид не выносил глупость в любом ее обличье, а подобные сентенции иначе чем глупыми нельзя назвать. Они как будто были взяты из плохих бестселлеров или второсортных детективных фильмов, а не из суровой реальности.
      Салид удивлялся самому себе. И тревожился. Каким бы ничтожным ни был в глазах террориста промах его главаря, подобное поведение все же выходило за рамки нормы, а все невписывающееся в эти рамки беспокоило и нервировало Салида.
      Следующей ошибкой, которую отметил про себя Салид, было то, что он вот уже целых пять секунд стоял перед открытым сейфом, смотрел в него и ничего не видел. Проклятье! Что с ним происходит?
      Салид тряхнул головой и попробовал сосредоточиться на содержимом встроенного в стену сейфа. В нем лежало то, что обычно находится в подобных сейфах на территориях подобных баз: два скоросшивателя с документами, которые Салид не тронул, небольшая сумма наличных денег — Салид тоже не прикоснулся к ним — и папка из темно-красной кожи с бумагами, которые террорист тут же схватил и быстро перелистал Это были четыре страницы машинописного текста, каждая из которых аккуратно вложена в прозрачную пластиковую обложку и сверху помечена бледно-красным грифом “СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО”.
      Салид застегнул замочек на папке, снова заглянул в сейф и извлек из него видеокассету, а также небольшую, но поразительно тяжелую капсулу из хромированного металла. Обе эти находки он не задумываясь сунул в карман своей куртки. Следуя абсурдной в данной ситуации потребности соблюдать порядок, Салид аккуратно закрыл сейф и обернулся к своему приятелю.
      — Пошли! — бросил он.
      — И это… все? — спросил его напарник.
      И тут Салид снова поступил против своих правил: вместо того чтобы проигнорировать вопрос, он ответил на него.
      — А чего ты, собственно, ждал, браток? — насмешливо сказал он. — Атомную бомбу?
      Террорист еле заметно поежился. Вероятно, он воспринял непривычные насмешливые нотки в голосе Салида как знак того, что тот на что-то сердится. Парень молчал, но в его глазах отражался вопрос, который он не осмеливался задать вслух: “И ради этого мы рисковали своей жизнью?”.
      Салид привел террориста в еще большее замешательство тем, что вслух ответил на его немой вопрос.
      — Ты прав, браток, это всего лишь бумажки, но когда они попадут в нужные руки, то, возможно, станут опаснее бомбы. По крайней мере, для наших врагов, — он спрятал папку под куртку и указал на дверь: — А теперь нам надо как можно быстрее убраться отсюда.
      На этот раз второй террорист не стал возражать. Никто не осмелился бы возразить Салиду во второй раз.

* * *

      Впервые за время их пешего перехода — с тех пор как они бросили машину на дороге — в голову Бреннера пришла мысль, что эта прогулка может кончиться действительно очень плачевно. Мороз усиливался. Небо начало приобретать мрачный грязно-серый цвет, который ясно говорил о том, что потепления не предвидится, а это означало, что путникам грозит переохлаждение, обморожение пальцев на ногах, воспаление легких и сильный жар.
      Бреннер поморщился. Их положение было и без того серьезным, поэтому ему не следовало пугать себя возможными последствиями, впадая в панику. Они шли уже двадцать минут. Какое расстояние может пройти человек за двадцать минут? Один километр? Или, может быть, два? Во всяком случае, не больше. А между тем дорога, простиравшаяся перед ними, была все такой же пустынной и сверкала безупречно белым снежным по кровом. Нигде не было видно ни одного указателя, ни одного перекрестка, ни малейшего признака человеческого жилья.
      Он обернулся на ходу и бросил взгляд назад: деревья, снег, и опять деревья и снег. Очень мило. Такой пейзаж выглядел бы вполне романтично на почтовой открытке или на настенном календаре. Но когда шагаешь с мокрыми ногами по холодному снегу, проваливаясь в нем по щиколотку, то начинаешь воспринимать красоты природы совсем по-другому. Теперь, по крайней мере, снег не набивался ему в туфли — они уже были полны до краев.
      Бреннер окинул взглядом две цепочки следов, оставленных им и Астрид. Они выглядели довольно странно. Его собственные следы тянулись прямой ровной линией вдоль обочины, в полуметре от нее. А цепочка следов Астрид была похожа на прочерченную в снегу синусоиду — на некоторых участках она шла параллельно его следам, затем внезапно отклонялась к середине дороги — это когда Астрид вдруг приходило в голову, что она должна подальше держаться от своего заклятого врага, взрослого человека — и наконец постепенно вновь сближалась с тропкой, протоптанной в снегу Бреннером. Это была траектория спутника, тщетно пытавшегося преодолеть силу притяжения более крупного небесного тела.
      Это сравнение настроило Бреннера на философский лад, он задумался над тем, не являются ли их цепочки следов глубоко символичными. Следы девушки выражают характерную для нее нерешительность, тягу к разрыву и постоянное возвращение на крути своя, а в характере его собственных следов видна целеустремленность и — несколько скучная — прямота его жизненного пути. Что касается Астрид, то Бреннер еще плохо знал ее и не мог с уверенностью судить об ее характере и привычках. Но кое о чем он догадывался, потому что сам когда-то был юным, шестнадцатилетним, как и она. Хотя в юности Бреннер не отличался такой строптивостью, как Астрид, он был все же упрямым и непослушным. Прошло какое-то время, прежде чем он понял, что его бунт против условностей и окаменевших правил влечет за собой необходимость соблюдения других условностей и правил и является их следствием. Поведение всех этих юных Астрид было по существу столь же закономерно и предсказуемо, как и поведение Бреннеров всего мира.
      Что же касается скучной прямоты его жизненного пути… ну что ж, он ничего не имеет против однообразия и скуки, коль скоро они кажутся ему вполне удобными и обеспечивают его материальное благополучие.
      — Чего ты ждешь? — спросила его Астрид. — Того, что с неба спустится ангел спасения?
      — Один из тех, кто разъезжает в желтом автомобиле с мюнхенскими номерами? Да, это было бы неплохо, — усмехнулся Бреннер. — Может быть, тебя интересует страховой полис Всеобщего германского автоклуба? Я мог бы тебе его организовать на выгодных условиях. У каждого должен быть такой полис. Без ангелов на желтых машинах в этом мире можно запросто пропасть, поверь мне.
      Астрид непонимающе взглянула на него.
      — Сейчас я подумал о том, что когда-нибудь буду рассказывать всю эту историю своим внукам, понимаешь? — продолжал Бреннер, видя, что девушка вновь приближается к нему, и стараясь не вспугнуть ее. — Я буду качать их на коленях, сидя у пылающего камина, и рассказывать о самом большом приключении, пережитом мной в жизни.
      В глазах Астрид по-прежнему отражалось полное непонимание.
      — Если мы в скором времени не доберемся туда, где тепло, — внезапно сказала она, — то у тебя никогда не будет внуков, потому что ты просто отморозишь яйца.
      Всю эту фразу она произнесла, без сомнения, только ради того, чтобы употребить в своей речи слово “яйца”. Однако у Бреннера не было также никакого сомнения в том, что девушка по существу права. Они шли уже больше двадцати минут, одно это было для Бреннера в данных погодных условиях подвигом. Внезапно он с полной ясностью осознал, что они действительно находятся в опасности. Возможно, эта опасность не была смертельной, но она представлялась теперь Бреннеру вполне реальной. Причем эта опасность была из ряда вон выходящей, такой, какую Бреннер себе раньше и представить не мог. В своей прежней жизни он сталкивался со многими опасностями, с которыми люди, подобные ему, вынуждены считаться — инфаркт сердца, повышение налогов, рак легких или, например, автокатастрофа. Но в число этих конкретных опасностей не входила опасность замерзнуть в снегу на дороге в двадцати километрах от ближайшего человеческого жилья. Подобного рода опасности встречаются только в книгах и видеофильмах, наводя ужас на читателей или зрителей, которые, однако, сами находятся в полной безопасности и испытывают от этого ни с чем не сравнимое удовольствие.
      И вообще, когда в этой стране в последний раз замерз человек? Во время последней мировой войны? Двадцать лет назад? Или, может быть, десять? Бреннер не имел об этом никакого понятия, но был уверен, что подобного в здешних краях уже давно не случалось. Сообщение об этом невозможно было пропустить при нынешнем уровне развития средств массовой информации.
      Возможно, мрачно думал Бреннер, уже завтра весь мир облетит новое сенсационное сообщение. Или это случится следующей весной, когда растает снег и обнаружатся их замерзшие тела. Перед мысленным взором Бреннера возникли заголовки газет: В ТАВНСКИХ ГОРАХ ОБНАРУЖЕН СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК. ВОЗМОЖНО, ОН БЫЛ ЗАСТИГНУТ ЛЕДНИКОВЫМ ПЕРИОДОМ В ТОТ МОМЕНТ, КОГДА УБЕГАЛ СО СВОЕЙ САМОЧКОЙ ОТ СТАДА МАМОНТОВ.
      Эта глупая мысль показалась Бреннеру столь нелепой и смешной, что он неожиданно широко улыбнулся. Но тут голос Астрид вновь вернул его к реальности.
      — А твоя компания может предложить страховку от глупости?
      — Да, но лично я не успел еще внести последний взнос, — ответил он. — Ты это хотела услышать?
      Бреннер сам удивился резкости своего тона. По всей видимости, холод самым пагубным образом сказывался на нем и его характере. Он становился не в меру капризным и вспыльчивым. Но в этом не было ничего удивительного. Он страдал от жуткого холода, не чувствуя уже своих занемевших ступней, и это отсутствие чувствительности и боли в нижних конечностях больше всего беспокоило его. Может быть, процесс обморожения уже начался?
      Астрид, похоже, пришла в полное замешательство. Однако жесткость, которая на мгновение исчезла из глубины ее карих глаз, вскоре вновь вернулась. Бреннер слишком поздно понял, что с помощью своих колкостей и шокирующих откровений девушка хотела установить с ним контакт, проникнуться к нему, взрослому человеку, доверием. Он своим поведением обрек ее попытку на неудачу и, возможно, надолго отбил у нее охоту сблизиться с ним. Хотя, с другой стороны, какое ему до этого было дело?
      Но тут Астрид, к полному изумлению Бреннера, остановилась, вытащила из кармана окоченевшими от холода пальцами пачку “Мальборо” и протянула ее ему. В пачке оставалось всего лишь две сигареты.
      Бреннер решил, что она предлагает ему заключить мир. И хотя он не был таким уж заядлым курильщиком, Бреннер не захотел во второй раз оттолкнуть протянутую ему руку дружбы, поэтому вынул из пачки негнущимися пальцами одну сигарету, зажал ее между онемевшими от холода губами и прикурил от поданной девушкой зажигалки. Но губы и гортань Бреннера так замерзли, что он даже не почувствовал вкуса сигареты. Однако, несмотря на это, он попытался изобразить на своем лице подобие улыбки.
      — Спасибо, — произнес он.
      Астрид глубоко затянулась и выпустила дым через нос. Бреннер заметил, что она с трудом подавила кашель. Девушка помахала рукой, разгоняя дым, который ел ее глаза.
      — Ты только недавно начала курить, я прав? — спросил Бреннер. Астрид молча взглянула на него, и он добавил: — Ты должна бросить это дело.
      — А я разве спрашивала твое мнение на этот счет? — сказала Астрид и закашлялась.
      — Я просто хотел дать тебе дружеский совет, — промолвил Бреннер. Хотя, конечно, совета у него она тоже не просила. Ну и пусть.
      Они молча пошли дальше. Когда оба докурили свои сигареты и почти одновременно бросили окурки в снег, Астрид внезапно сказала:
      — Там впереди перекресток.
      Бреннер взглянул в том направлении, куда показывала Астрид, но так и не увидел никакого просвета между деревьями. Они ускорили шаг и вскоре оказались у перекрестка.
      Перед ними была дорога — если ее так можно было назвать — шириною менее двух метров, сворачивающая под острым углом в лес. Кроны деревьев переплелись над нею, образовав своеобразную кровлю, задержавшую снег, поэтому Бреннер хорошо мог разглядеть, что это, собственно, была не дорога, проложенная строителями, а одна-единственная бегущая через лес колея, образовавшаяся здесь от колес проехавшего транспорта в течение нескольких лет или десятилетий. Подлесок тут был тщательно вырублен, а большие деревья переплели свои корни, выступающие из земли. Летом, должно быть, эта дорога зарастала сорными травами. Вообще-то это ответвление дороги, убегающей в лес под таким острым утлом, нелегко было разглядеть, однако Астрид удалось это сделать. Она заметила, что на кустарнике, росшем на стыке дорог, сбит снег.
      — Хозяйственная дорога, — сказал Бреннер. — Пошли дальше.
      — Возможно, она ведет на какой-нибудь хутор или к какому-нибудь замку, — возразила Астрид. — Мы должны проверить это. А вдруг нам повезет?
      — Все может быть, — отозвался Бреннер. — Но, возможно, она выведет нас к штабелю заготовленных дров или к кормушке для лесных животных. Или через двадцать километров мы выйдем на другую дорогу, — он покачал головой. — Было бы безумием с нашей стороны сворачивать сюда Сейчас мы, по крайней мере, знаем, где находимся.
      — Неужели? — промолвила Астрид. — И где же мы сейчас находимся?
      — Рано или поздно мы выйдем к какому-нибудь населенному пункту, — сердито сказал Бреннер — Или, по крайней мере, к какому-нибудь дому.
      — Кто-то совсем недавно проехал здесь на машине, — не сдавалась Астрид.
      Девушка указала на землю, и Бреннер вынужден был признать, что она обладала большей зоркостью и наблюдательностью, чем он. Бреннер не заметил свежие следы колес, хотя стоял прямо на них Присыпанные тонким слоем снега, они все же были вполне различимы.
      — Возможно, машина проехала здесь еще вчера, — сказал Бреннер вопреки здравому смыслу. Хотя он и не обладал даром индейца безошибочно читать следы и отпечатки, но даже ему было совершенно ясно, что машина проехала здесь всего лишь несколько часов назад. И все же он продолжал упорствовать: — Кроме того, кто тебе сказал, что эти следы ведут в лес? Они с таким же успехом могут, напротив, вести из леса на эту дорогу. Астрид, за неимением аргументов на последнее замечание, решила просто проигнорировать его. Решив изменить тактику, она начала упрашивать Бреннера.
      — Ну давай хотя бы сделаем попытку проследить, куда ведет эта дорога, — сказала она. — Иначе мы просто замерзнем, а я не хочу умирать, — она сделала паузу, напрасно ожидая, что он даст ответ или, вернее, наконец согласится, а затем пошла на уступку: — Дойдем до первого поворота; если за ним ничего не будет, то мы сразу же вернемся назад.
      Бреннер взглянул на узкую лесную дорогу, но она терялась из виду через несколько метров, под сенью заснеженного леса, окутывавшего ее, словно туман.
      Возможно, уже там она делала поворот, но об этом было трудно судить с того места, где стоял Бреннер. Во всяком случае, он не собирался это проверять.
      — Мы просто заблудимся, — сказал он. — Давай лучше не будем терять время.
      С таким же успехом он мог бы обратиться с этими словами к какому-нибудь дереву. Наверное, ему следовало именно так поступить — дерево, по крайней мере, не стало бы возражать ему.
      — Наша бесцельная прогулка может продолжаться еще несколько часов. Сколько километров предстоит нам пройти? У меня нет ни малейшего желания отморозить себе пальцы на ногах. Там, на этой лесной тропе, под пологом деревьев будет, по крайней мере, теплее.
      — Прошу тебя, будь разумной. Мы ведь…
      По-видимому, он не нашел нужных слов для того, чтобы убедить ее. Астрид не стала больше утруждать себя, бросая на Бреннера упрямые взоры и возражая ему. Она решительным шагом сошла с дороги, по которой они до этого шли, и начала углубляться в лес.
      В первый момент Бреннера охватила настоящая ярость. И он уже был близок к тому, чтобы бросить эту строптивую девчонку на произвол судьбы и продолжать свой путь. В конце концов, это не его дочь, он не несет за нее никакой ответственности. Если ей так хочется попасть в беду, пусть себе идет с Богом! Но у Бреннера было отходчивое сердце. Конечно, он не мог бросить девчонку одну. Крепко — однако не громко — выругавшись в сердцах, он последовал под заснеженный полог леса.
      — Эй, черт возьми, подожди меня! — крикнул он.
      Астрид послушно остановилась и оглянулась, поджидая его. Бреннер неуклюже ковылял к ней на своих потерявших чувствительность ногах. Здесь, где из-под неглубокого снега выпирали корявые корни деревьев, ему очень трудно было идти, он еле удерживал равновесие, нелепо размахивая руками и боясь растянуться во весь рост. Бреннер понимал, какой жалкий и смешной у него сейчас вид, и от сознания этого еще больше злился на упрямую девчонку. Мало того, что от нее были одни неприятности, она еще выставляла его сейчас полным идиотом. Да уж, эта малышка была настоящим подарком судьбы!
      — Ну хорошо, — произнес он, демонстративно глядя на наручные часы. — Даю тебе пять минут. Если мы за это время не отыщем заколдованный замок Спящей Красавицы, то вернемся назад.
      — Ты сегодня просто в ударе, все остришь и остришь, — парировала она без тени улыбки, так и не высказавшись по поводу его замечания. И пошла дальше.
      — Скажи мне, — вскипел Бреннер, — ты сама ушла из дома или это родители выгнали тебя на улицу?
      Астрид пожала плечами и ответила, не глядя на него:
      — Я ушла прежде, чем у них появился предлог выгнать меня из дома. А ты?
      Бреннер не понял ее вопроса.
      — Я имею в виду: как было у тебя? Ты остался дома, окончил школу, получил профессию, а затем, когда ты женился, родители купили и обставили тебе хорошенькую квартирку?
      — Я не был женат, — ответил Бреннер машинально. — В остальном ты права, все примерно так и было. Ну и что из этого?
      — Да, примерно так я себе и представляла твои молодые годы, — вздохнула Астрид. Она замолчала, но теперь это было молчание совсем другого рода, не похожее на то, которое устанавливалось между ними раньше.
      Бреннер растерялся. Эта девчонка раздражала его, потому что ее поведение и реакции были не такими уж предсказуемыми, как он это себе до сих пор представлял, — особенно для человека, который всю свою сознательную жизнь занимался статистическими отчетами, цифрами, расчетами прогнозов на будущее и попытками избежать в делах ненужного риска. Но одновременно Бреннер ощущал в своей душе смешанное, совершенно абсурдное чувство жалости к Астрид и ответственности за ее жизнь. Ведь он — вольно или невольно — был виноват в том, что она попала в столь трудное положение.
      Никто не заставлял его останавливаться и брать пассажирку тем более что у него полупустой бензобак и он об этом отлично знал. Хотя, конечно, никто не заставлял девушку садиться именно в его машину. — И все же, все же… Если бы не он сам, Астрид не попала бы в столь затруднительное положение и не находилась бы сейчас здесь, посреди заснеженного леса.
      Но кроме того, Бреннер явственно ощущал, что с девушкой что-то происходит. У нее какие-то проблемы, причем серьезные проблемы. Ее ершистость и агрессивность были не чем иным, как защитной реакцией, стеной, которую она сама воздвигла между собой и остальным миром.
      Молча пробираясь по лесу, который становился все более дремучим, Бреннер бросал украдкой взгляды на Астрид, стараясь получше рассмотреть ее лицо, но так, чтобы она этого не заметила. Только теперь он понял, как сильно она замерзла — наверное, намного сильнее, чем даже он сам. Астрид так съежилась, как будто пыталась идти с затаенным дыханием, стараясь не терять остатки тепла. Она все чаще перекидывала рюкзак с одного плеча на другое. Еще раньше, когда она только садилась в машину, Бреннер заметил, что у нее очень бледное лицо, сейчас оно приобрело неопределенный болезненный серо-желтый оттенок. Время от времени ее губы кривились, как будто она разговаривала сама с собой или морщилась от боли.
      Бреннер поостерегся задавать ей прямой вопрос о том, что с ней такое. Она все равно отделается каким-нибудь язвительным ответом или просто промолчит. Однако мысленно он попросил у нее прощения за то неприятное, что успел наговорить ей и — главное — подумать о ней. Хотя, конечно, он раскаивался далеко не во всем.

* * *

      — Здесь что-то не так, — произнес испуганно Стайпер и прижал левой рукой шлем к уху — там, где был вмонтирован наушник радиосвязи. На секунду, пока он слушал, его лицо окаменело и утратило всякое выражение, как это бывает в минуты глубокой сосредоточенности. Затем он опустил руку и громко выразительно произнес: — Вот дерьмо!
      — Что случилось? — спросил Маккормак и машинально потянулся к кабелю связи, который так и не подключил еще к наушникам своего шлема, нарушив тем самым инструкцию. Но капитан искренне полагал, что во время столь заурядного полета ему это не понадобится.
      — По всей видимости, они сами этого точно не знают, — ответил Стайпер прежде, чем Маккормак успел подключиться к радиосвязи. — Похоже, однако, что на базу Коннор кто-то совершил нападение.
      Маккормак изумленно уставился на пилота. Он не успел задать следующий вопрос, поскольку Стайпер внезапно увеличил скорость, и Маккормака вдавило в кресло. Вертолет, словно стальная стрела, на предельной скорости мчался на восток.

* * *

      В одном Астрид оказалась права — под пологом леса было действительно теплее, чем на открытом пространстве дороги. Причем существенно теплее. Конечно, температура воздуха и здесь была ниже нуля, но зато не дул ледяной пронизывающий ветер, пробиравший Бреннера до костей и забиравший все тепло, которое успевал произвести его организм в процессе ходьбы. Кроме того, привыкнув к лесной почве, Бреннер заметил, к своему полному удивлению, что ему стало намного легче идти. Он сделал открытие, которое часто делают люди, обитающие в каменных джунглях городов и садящиеся за руль автомобиля каждый раз, когда им надо преодолеть более ста метров, — оказывается, по земле ходить легче, чем по асфальтовому покрытию.
      Дойдя до первого поворота, они и не подумали возвращаться назад. Что, впрочем, было вполне естественно. Бреннер при этом просто промолчал, а Астрид, не замедляя шаг, пошла дальше. Бреннер решил смириться с неизбежным и покорно последовал за девушкой. У него отпала всякая охота спорить и ссориться с ней. Странная усталость охватила его — все его тело от холода как будто налилось свинцом, парализовав волю и способность мыслить, ему было сейчас не до бесполезных словесных поединков с шестнадцатилетней девчонкой. Зачем все это?
      Тропа сделала еще один поворот, на этот раз почти под утлом в девяносто градусов — и Бреннер замер от неожиданности, чуть не врезавшись лбом в кованые железные ворота, перегораживающие путь. Он стоял всего лишь в десяти сантиметрах от ржавых прутьев высокой ограды. От изумления Бреннер несколько секунд не мог сообразить, что именно находится перед ним.
      — Ну? — произнесла Астрид у него за спиной, даже не пытаясь скрыть свое торжество. — Ты все еще продолжаешь думать, что эта дорога ведет к штабелю дров?
      Бреннер давно уже так не думал, однако не хотел в этом признаваться. Кроме того, он считал, что Астрид рано торжествует. Чем дольше он вглядывался в ограду и в то, что находилось за нею, тем увереннее становился в своей правоте. Им не следовало сворачивать на эту дорогу.
      Перед ними были тяжелые, очень массивные ворота старой — или, даже скорее, древней — ограды. Но, несмотря на свою древность, она была очень прочной Не имея ключа, нечего было и думать проникнуть за ворота. Влево и вправо от них тянулась решетчатая двухметровая ограда с заостренными вверху прутьями, теряясь в глубине леса. Участки решетки перемежались массивными каменными столбами.
      — Ну что же ты, — нетерпеливо промолвила Астрид. — Открывай ворота.
      Бреннер заколебался. Внезапно его охватили дурные предчувствия…
      — Знаешь, мне кажется, нам лучше убраться отсюда, — пробормотал он.
      — Ты что, с ума сошел? — Астрид с изумлением взглянула на него. — Здесь живут люди, это же сразу видно. Или ты хочешь продолжить прогулку по лесу?
      Нет, Бреннер этого не хотел. Теперь он и сам видел, что они действительно набрели на место, где жили люди. Возможно, здесь был замок или большой усадебный дом, спрятанный в чаще леса. И все же Бреннер колебался. Его профессия развила в нем шестое чувство, безошибочно подсказывавшее ему, стоит ли пренебрегать надписью на табличке “ВХОД ВОСПРЕЩЕН”.
      И хотя на этих кованых воротах не висела подобная табличка, Бреннер чувствовал, что им запрещено сюда входить Он еще раз внимательно осмотрел ворота. Отдельные прутья достигали толщины большого пальца и были значительно выше двух метров Замок напоминал на первый взгляд бесформенный сгусток ржавчины, который, казалось, мог рассыпаться в прах от одного пристального взгляда.
      Но, внимательно присмотревшись, Бреннер понял, что это впечатление обманчиво Ему понадобилось несколько секунд для того, чтобы обнаружить тонкий, еле заметный кабель, покрытый красновато-коричневой защитной оболочкой, который вился по одному из прутьев решетки и вел к замку на воротах, исчезая в нем Еще раз внимательно присмотревшись, Бреннер заметил также на сером фоне каменного столба справа от дороги еще один тоненький проводок, выступавший над оградой на ширину ладони Обычно он был, по-видимому, незаметен, но сейчас покрылся корочкой льда и бросался в глаза.
      — Ты видишь это? — спросил Бреннер, показывая на проводок. Астрид кивнула, но по ней было видно, что она не понимает, в чем дело.
      — Это контактная проводка, — сказал Бреннер многозначительно. — Вероятно, здесь установлена система охранной сигнализации Стоит только прикоснуться к ограде, как тут же взревет сирена тревоги. А теперь посмотри туда, — разглядывая проводку, Бреннер еще кое-что обнаружил и обратил на это внимание девушки. — Видишь темное пятно справа у большого дуба?
      Астрид сильно прищурилась, внимательно вглядываясь.
      — Что это? Видеокамера? — растерянно пробормотала она.
      — Причем одна из новейших конструкций, — подтвердил Бреннер. — Кто-то приложил немало стараний для того, чтобы уберечь свой участок земли от проникновения незваных гостей. Не знаю, стоит ли нам входить на территорию усадьбы.
      — Неужели ты думаешь, что там живет какой-нибудь монстр, современный Франкенштейн? — сердито спросила Астрид.
      Бреннер даже не улыбнулся в ответ на этот вопрос. Предположение девушки не показалось ему смешным. Жизненный опыт научил его, что обычно люди, прилагающие столько усилий для того, чтобы оградить себя от окружающего мира, имеют на это свои причины. Или, по крайней мере, думают, что имеют. Во всяком случае, человеку, игнорирующему все их предостережения, может не поздоровиться. Кроме того, Бреннер не видел реальной возможности проникнуть на территорию усадьбы. Ворота были заперты, и на них не было видно ни ручки, ни звонка. Бреннер взялся за прутья ворот и попытался их потрясти — только для того, чтобы еще раз убедиться в полной бесполезности попыток открыть их. Ворота даже не шелохнулись, они действительно были очень тяжелыми.
      — Давай вернемся, — сказал он.
      — Я не тронусь с этого места, — заявила Астрид таким тоном, что Бреннеру не приходилось сомневаться в серьезности ее намерений. И в подтверждение этого девушка двинулась вдоль ограды, подойдя к видеокамере, которую ей показал Бреннер, и став напротив нее.
      — Эй, вы там, в доме! — крикнула она, махая поднятыми вверх руками. — Если вы нас видите, помогите нам! Мы застряли в лесу с машиной, у которой кончилось горючее!
      Бреннер не знал, на кого ему сердиться — на Астрид за ее упрямство, или на себя самого за то, что он не додумался до того, до чего додумалась эта девчонка. Скорее всего, Астрид переоценивала возможности владельца видеокамеры: он мог и не слышать их, но ее жесты и прежде всего жалкий вид с очевидностью свидетельствовали о том, что прогулка по лесу, которую она совершила, была не из приятных.
      Однако никакой реакции на действия Астрид не последовало. Девушка еще какое-то время беспорядочно махала руками в воздухе, повторяла на разные лады свою просьбу оказать им помощь, присочинив, что вывихнула ногу, но все было тщетно. Ворота так и не распахнулись; электрический замок не издал характерного щелчка; никто не обратился к ним по спрятанному где-то здесь — Бреннер был в этом уверен — громкоговорителю; и уж, конечно, никто не вышел к путникам для того, чтобы оказать им помощь. Или их действительно никто не видел, или владелец усадьбы не желал их видеть.
      — Ну хорошо, — наконец сказала Астрид, — тогда я поступлю иначе.
      Она в бешенстве топнула ногой и стала в этот момент похожа на упрямого капризного ребенка. Затем девушка вплотную подошла к ограде, вцепилась в прутья руками и начала карабкаться вверх по заржавевшей решетке.
      — Эй! Остановись! — испуганно воскликнул Бреннер. — Что ты собираешься делать?
      — Ты отлично это видишь, — ответила Астрид, не оборачиваясь, — не задавай идиотских вопросов, а лучше помоги мне.
      — Но ты не сможешь… — начал было Бреннер и тут же бросился к ней на помощь, видя, что девушка чуть не упала вниз, сделав неловкое движение. Но в последний момент она снова обрела точку опоры, при этом Астрид поранила правую руку, которая стала сильно кровоточить. Бормоча проклятия, девушка снова слезла вниз, зажала поврежденную ладонь под мышкой и поморщилась от боли.
      — И все же я добьюсь своего, — угрюмо заявила она. — А ты можешь оставаться здесь и мерзнуть у ворот. А хочешь, возвращайся назад. Я вызову тебе такси, как только доберусь до первого телефона. Честное слово.
      — Покажи мне руку, — сказал Бреннер. Его удивило то, что Астрид, бросив на него, как всегда, строптивый взгляд, все же послушно протянула свою ладонь. Царапина оказалась очень глубокой. Рану необходимо было обработать и перевязать. Должно быть, девушке было очень больно.
      — Это никуда не годится, — сказал Бреннер. — Дело дрянь.
      — Я это и без тебя знаю, — огрызнулась Астрид. Похоже, она сразу же поняла, что Бреннер, как и она сама, не умеет оказывать первую медицинскую помощь — по крайней мере, в таких условиях, когда нет аптечки или других подручных средств. Астрид отдернула руку и бросила на Бреннера сердитый взгляд. — Это еще одна причина, по которой мы не можем торчать здесь, бездействуя. Надеюсь, теперь ты поможешь мне?
      Бреннер недолго размышлял. Разум подсказывал ему, что было бы полным безумием следовать требованиям этой девчонки. Владелец территории, обнесенной высокой оградой, ясно давал понять, что не желает видеть у себя незваных гостей. Кроме того, видеокамера и охранная сигнализация могли быть не единственными мерами безопасности, принятыми хозяином. А что, если на них набросятся сторожевые псы или вооруженные охранники, которые сначала стреляют, а затем разбираются, кто это и зачем явился сюда? Но Бреннеру мешали здраво рассуждать его окоченевшие ноги, которые превратились в большие куски льда и, казалось, могли примерзнуть к земле, если он хотя бы еще несколько минут простоит здесь, на этом месте, бездействуя. Может быть, у него разыгралось воображение и никакой опасности нет? Ведь они находятся не на Диком Западе. В конце концов, они — не грабители, а люди, которым действительно нужна помощь. И возможно срочная.
      — Ну хорошо, — сказал он. — Но когда мы окажемся по ту сторону ограды, ты будешь делать то, что я скажу, понятно? Никаких возражений, никаких дискуссий. Когда мы встретимся с людьми, живущими там, буду говорить только я, а ты закроешь свою варежку.
      — Хорошо, папочка, — ответила Астрид.
      — Я говорю вполне серьезно, — продолжал Бреннер строгим тоном, — кто-то чертовски здорово потрудился для того, чтобы закрыть доступ людям на принадлежащую ему территорию. Поэтому я не уверен, что он придет в восторг, когда мы постучимся в его дверь.
      — Думаю, что он придет в еще меньший восторг, когда в его дверь постучит полиция, обнаружив у ворот усадьбы два замерзших трупа, — промолвила Астрид, и ее слова прозвучали так же серьезно, как и слова Бреннера.
      Бреннер внезапно подумал о том, какими неловкими были ее попытки вскарабкаться на ограду. Силы девушки были на исходе. Впрочем, его собственные — тоже.
      Бреннер решил первым взобраться на ограду. Это оказалось труднее, чем он ожидал. Его пальцы так окоченели от холода, что он с большим трудом смог уцепиться ими за ржавые прутья. Попробовав подтянуться, он почувствовал, как его руки обожгла жгучая боль, от которой у него на глазах выступили слезы. У Астрид хватило такта промолчать, она просто следила с бесстрастным выражением лица за его действиями, но Бреннер сразу же понял, что его попытки взобраться на ограду выглядели не менее неловкими, чем до этого ее собственные. Высота в два метра, казавшаяся с земли не такой уж значительной, оказалась труднопреодолимой. Бреннера била мелкая дрожь от напряжения, когда он наконец достиг заостренных обледенелых концов прутьев, перекинул одну ногу через них и начал неуклюже нащупывать точку опоры.
      — Осторожно, смотри не повреди свои самые жизненно важные органы, — усмехаясь, крикнула Астрид.
      — Ха-ха, — отозвался Бреннер и начал продвигаться с еще большей осторожностью. Девчонка была права. Если он поскользнется на обледеневшем металле, то может не только повредить определенные части тела, но и просто стать похожим на одну из бабочек, наколотых на иголку в застекленном плоском ящике коллекционера. С предельной осторожностью он поставил ногу на поперечную железную балку, попробовал, устойчива ли она, и лишь затем протянул руку Астрид.
      — Давай я тебе помогу взобраться.
      Астрид начала карабкаться наверх. Бреннер с чувством зависти — совершенно абсурдным в данной ситуации — отметил про себя, что она, несмотря на свою поврежденную руку, на этот раз действовала увереннее, чем он. Вскоре она уже ухватилась за протянутую Бреннером руку, и он — насколько был в силах — постарался помочь ей.
      — Будь осторожна, — сказал он, — Острия прутьев очень опасны.
      Астрид очень осторожно перекинула через ограду сначала одну ногу, а затем другую. При этом она несколько раз задела проводку охранной сигнализации. Если ее до этого не заметили на видеомониторе, то сейчас, должно быть, об их вторжении хозяина усадьбы предупреждала светящаяся лампочка тревоги. “Ну и дела”, — думал Бреннер. Меньше всего на свете он хотел, чтобы его приняли за грабителя.
      Астрид тем временем перелезла через острия прутьев и теперь пыталась спуститься вниз. Но она, должно быть, забыла о ране на руке и очень неловко схватилась ею за ржавый промерзший железный прут. Вскрикнув от боли, девушка выпустила его, потеряла точку опоры, взмахнула в воздухе обеими руками и стала падать вниз. Бреннер попытался поддержать ее, забыв, по-видимому, что сам висит на решетке, а не стоит на твердой земле. И в следующее мгновение оба они уже лежали на снегу.
      К счастью, внизу была полураскисшая слякоть, смягчившая удар при падении. И все же приземление показалось Бреннеру довольно жестким, он на секунду оцепенел, чувствуя, как сильно придавила его Астрид, упавшая сверху. Хотя она весила меньше пятидесяти килограммов, двухметровая высота падения была все же не шуткой. У Бреннера перехватило дыхание. Ему было нехорошо. Нет, им действительно не следовало перелезать через эту ограду.
      Сейчас — пусть всего лишь на несколько мгновений — они находились как никогда близко друг от друга, и Бреннер сразу же заметил паническое выражение в глазах Астрид. Она торопливо отпрянула от него, но тут же поскользнулась и упала в подтаявший, перемешанный с грязью снег рядом с ним. Ее падение нельзя было назвать удачным — девушка перепачкала лицо и волосы.
      — Ты не ушиблась? — спросил Бреннер, который втайне надеялся на это. Нет, он, конечно, не желал ей ничего дурного, но небольшое растяжение связок, вывихнутый мизинец или хороший синяк на мягком месте ей бы, по его мнению, не помешали. Она достаточно досадила ему, и он чувствовал, что имеет право хоть немного позлорадствовать.
      Когда он, встав на колени, протянул ей правую руку, предлагая помощь, Астрид сердито замотала головой, и Бреннер молча встал. Сам он все же получил повреждение при падении — его левое запястье сильно болело. Сжав зубы, Бреннер закатал рукав пуловера и взглянул на ушибленную руку. Он ничего особенного не увидел, но рука продолжала сильно ныть, хотя Бреннер мог свободно двигать ею. Он решил, что у него, должно быть, растяжение связок. Бреннер где-то слышал, что при растяжении человек испытывает больше боли, чем при закрытом переломе.
      Почувствовав на себе взгляд Астрид, Бреннер раздраженно опустил руку и повернулся к видеокамере. Ему вдруг показалось, что она пошевелилась. Не ошибся ли он?
      На всякий случай Бреннер поднял обе руки над головой, помахал ими, а затем показал на себя, на Астрид, на ограду и наконец махнул рукой в сторону дома.
      — Что означают все эти жесты? — осведомилась Астрид.
      — Я делаю это из предосторожности, поскольку не хочу, чтобы нас приняли за грабителей и спустили на нас собак или встретили нас ружейным залпом, — ответил Бреннер.
      — Приняли за грабителей? — рассмеялась Астрид и, сняв очки, попыталась протереть их нижним краем своего пуловера. — Если за нами действительно кто-нибудь все это время наблюдал, то он, наверное, чуть не умер со смеху. И теперь ему, должно быть, интересно, закончили ли мы откалывать свои номера.
      Бреннер даже не улыбнулся, он начал тщательно, с преувеличенной старательностью отряхивать грязь со своей одежды, хотя это было нелегким делом. Астрид удалось все же каким-то образом внушить ему мысль о том, что он один виноват во всех ее бедах. Кроме того, больше всего на свете Бреннеру была отвратительна мысль о том, что он ведет себя как дурак. А между тем именно подобным образом он поступал с тех самых пор, как встретил Астрид. В сотый раз он обругал себя последним лентяем и проклял весь женский род, а также фирмы, распостраняющие кредитные карточки и дающие пустые обещания, на которые он клюнул.
      Приложив немало усилий к тому, чтобы счистить с брюк и пуловера куски налипшей грязи, оставлявшие на его одежде влажные пятна, Бреннер повернулся и пошел вдоль ограды назад к воротам, стараясь не глядеть в сторону Астрид. Дойдя до ворот, он направился по дороге в глубь огороженной территории, не сказав ни слова Он знал, что девушка встала и идет за ним.
      Дорога находилась здесь в значительно лучшем состоянии, чем за оградой. Шагов через десять, за ближайшим поворотом, вместо прежней размытой колеи глазам путников предстала неширокая дорога с асфальтовым покрытием. Слева и справа от нее подлесок был тщательно вырублен и подстрижен. Бреннер заметил на этой дороге участки, которые были совсем недавно отремонтированы. Он не знал, была ли это начинающаяся болезнь — мания преследования — или нет, но его снова охватило предчувствие надвигающейся беды. Им не следовало входить на территорию этой усадьбы. Участок дороги, ведущий к ограде, не случайно находился в плохом состоянии. Кто бы ни был тот человек, который жил здесь, он со всей очевидностью стремился к тому, чтобы его никто не отыскал в чаще леса.
      — Как ты думаешь, что здесь может быть? — спросила Астрид после непродолжительного молчания. — Какой-нибудь замок, монастырь или еще что-нибудь?
      — Понятия не имею, — бросил Бреннер на ходу. — Надеюсь, мы скоро это узнаем.
      И вновь между ними установилось напряженное молчание. Пройдя еще шагов двести, Астрид, не выдержав, нарушила его:
      — Наши отношения складываются не совсем удачно, да?
      Бреннер от изумления застыл на месте и повернулся к ней.
      — Какие еще отношения? — грозно спросил он и, не давая ей возможности ответить, продолжал резким тоном: — Я не понимаю, какие вообще могут быть между нами отношения, детка. Мы попали в довольно неприятное положение, но если нам повезет, то через пару минут все уладится, и каждый из нас отправится своей дорогой. Наши пути разойдутся и, надеюсь, навсегда.
      У Астрид был ошеломленный вид. Она, похоже, не поняла, в чем дело. Бреннер так неожиданно вышел из себя, причем — как нехотя вынужден был он признаться самому себе — без всякого повода.
      — Но… — начала было девушка.
      — И чтобы внести полную ясность, — продолжал он, не слушая ее, все тем же резким тоном, — никто не заставлял тебя в такую мерзкую погоду путешествовать автостопом. Никто не заставлял тебя садиться в мою машину. Поэтому не пытайся нести по этому поводу всякий вздор, о’кей?
      Взгляд Астрид стал внезапно таким холодным и колючим, как сосульки на обледеневших ветвях деревьев.
      — Ты переоцениваешь себя, старик, — промолвила она. — На мгновение мне показалось, что с тобой можно иметь дело. Но ты такой же, как все остальные, такая же задница. И я, конечно, не буду.
      Но тут до их слуха донесся шум приближающегося автомобиля, и Астрид сразу же умолкла. Оба моментально повернулись и увидели свет фар. Значит, кто-то все же сидел у видеомонитора и наблюдал за ними.
      Бреннер торопливо сошел с проезжей части на обочину, не сводя глаз с приближающегося с включенными фарами автомобиля. Сначала из-за бьющего в глаза света ничего невозможно было разглядеть, затем показались очертания мощного корпуса пикапа, имевшего хорошую проходимость и предназначенного для езды по пересеченной местности. Автомобиль мчался на полной скорости прямо на Астрид и остановился в метре от нее. Затем боковое стекло опустилось и в окне показалось бородатое лицо в надвинутом глубоко на глаза капюшоне, подбитом мехом. Мех и борода были почти одного цвета, и поэтому трудно было сказать, где кончался капюшон и начиналось лицо. Из-под меховой опушки посверкивали глаза бородача, выражение которых нельзя было назвать дружелюбным.
      — Привет, — непроизвольно вырвалось у Бреннера, хотя такое приветствие было не совсем вежливым.
      Бородач и не подумал здороваться с ними, он самым внимательным образом оглядел с ног до головы сначала Бреннера, потом Астрид, а затем открыл дверцу своего джипа и вышел из машины. Или скорее не вышел, а с трудом протиснулся в дверь и выбрался на свободу. Джип сам по себе был очень большим, но рядом с верзилой-бородачом выглядел детской игрушкой. Бреннер впервые в жизни видел такого рослого и могучего человека.
      — Кто вы такие? — спросил он. — Вы находитесь на территории частных владений. Разве вы не видели табличку?
      — Какую табличку? — удивился Бреннер. Его опасения оправдывались. Не дай Бог, если с такой же точностью сбудутся все его самые мрачные предчувствия.
      — Ту, на которой написано: “Частные владения. Вход воспрещен”, — ответил бородач подчеркнуто суровым тоном.
      — Там не было никакой таблички, — возразила Астрид. — По крайней мере, мы ничего подобного не заметили.
      Незнакомец нахмурился и грозно взглянул вниз на непрошеных гостей с высоты своего огромного роста, достигавшего, по всей видимости, двух метров десяти сантиметров. Теперь он походил не столько на сказочного великана, сколько на верзилу, находившегося в отвратительном расположении духа.
      — Вероятно, она опять упала, — тяжело вздохнул он. — Я ее уже раз десять прибивал, но она не держится.
      — Деревья тоже каждый раз не те, какими были еще вчера, — вставил Бреннер. Однако если он полагал, что сумеет подобной плоской шуткой поднять настроение незнакомца, то он здорово ошибался. Взгляд карих глаз великана сосредоточился на Бреннере, и теперь в них светилась враждебность.
      — Могу предположить, что ворота и ограда тоже упали, — сказал он, — или, по крайней мере, вы их тоже не заметили.
      — Нам крайне нужна помощь, — ответил Бреннер. — Послушайте, я знаю, что мы находимся на территории частных владений. Мы совершенно не хотим причинять вам беспокойство, но мы…
      — У нас кончилось горючее, — вмешалась Астрид. — И мы вынуждены были бросить машину в четырех или пяти километрах отсюда. Мы отправились на поиски автозаправки и случайно обнаружили эту дорогу. Вы сможете помочь нам?
      Бреннер с удивлением отметил про себя, что Астрид говорила с незнакомцем очень доброжелательным тоном, он, честно говоря, не думал, что у нее может быть такой мягкий голос. Однако на незнакомца это обстоятельство не произвело никакого впечатления.
      — Вам нужен бензин? — переспросил великан. — У следующего населенного пункта, в двух Километрах по дороге, расположена автозаправка.
      В двух километрах? Значит, за следующим холмом, до которого они не дошли, свернув на тропу, ведущую к этой усадьбе. Бреннер подавил в себе сильное желание бросить на девушку гневный взгляд.
      — Не могли бы вы подбросить нас туда? — сказал он. — Я понимаю, что слишком многого требую, но мы… просто выбились из сил. Кроме того, девушка поранилась.
      И Бреннер показал на руку Астрид. Рана уже перестала кровоточить, но теперь была покрыта слоем засохшей грязи, что, конечно, не могло не вызывать беспокойства.
      — Поранилась? А что произошло?
      — Да ничего, — ответила Астрид, бросая на Бреннера испепеляющие взгляды и машинально пряча пораненную ладонь под мышкой. — Это всего лишь царапина.
      — И все же дайте мне взглянуть на вашу руку, — незнакомец схватил руку Астрид и, не обращая внимание на ее сопротивление, начал разглядывать рану с таким видом, что Бреннер сразу же понял: великан знает, что делает.
      — Для царапины это слишком уж глубокая рана, — произнес он, наморщив лоб. — Как это произошло?
      — Я сделала неловкое движение, перелезая через ограду, — ответила Астрид и вырвала свою ладонь из рук великана.
      — Через ограду, говоришь? — тон, каким это было сказано, а также мимолетный взгляд, который великан при этом бросил на Астрид, очень не понравились Бреннеру. — Ну хорошо, как бы то ни было, рану необходимо обработать, причем срочно. Вы поедете со мной.
      — В этом нет необходимости. Нам бы хотелось просто добраться до ближайшей… — начал было Бреннер, но великан тут же перебил его;
      — Думаю, что это не поможет вам. Пока вы найдете в деревне кого-нибудь, кто одолжил бы вам запасную канистру, а затем вернетесь к своей машине, вы успеете подхватить воспаление легких, — и он показал рукой на свой джип, — садитесь. Брат Антоний, пожалуй, захочет меня за это четвертовать, но я не могу бросить вас здесь.
      Астрид залезла в машину, села на заднее сиденье и положила туда же свой рюкзак, чтобы Бреннер не смог сесть рядом с ней. Но он и не думал этого делать. Бреннер перелез через сиденье водителя и высокую ручку переключателя скоростей и устроился, как мог, на жестком переднем сиденье, обтянутом плетеным проводом. Когда великан сел в машину, джип показался тесным и маленьким. У Бреннера было такое ощущение, что он оказался в бассейне, в который вдруг плюхнулся огромный кит. Он забился в угол своего сиденья, как можно дальше отодвинувшись от исполина. Но несмотря на все его старания, плечо водителя касалось его собственного.
      Когда машина тронулась с места, Бреннер понял, почему незнакомец был закутан в теплую куртку, подбитую мехом. В машине было очень холодно, значительно холоднее, чем на улице. Автомобиль не просто внешне производил впечатление старой рухляди, уцелевшей со времен последней мировой войны, он, похоже, был на вооружении войск, действовавших в пустыне, и потому в нем отсутствовала отопительная система. Лобовое стекло постоянно запотевало, и водитель вел машину, одной рукой управляя рулем и переключая скорости, а второй был вынужден беспрерывно протирать стекло, чтобы иметь возможность хоть немного видеть дорогу. Но несмотря на это ему удалось довольно ловко развернуться на узкой дороге, не врезавшись при этом в дерево. Когда же водитель включил первую скорость, раздался страшный скрежет, и Бреннер подумал, что машина сейчас рассыплется и из нее потечет масло. Великан слишком резко тронулся с места, и колеса забуксовали на замерзшей почве. Водитель немного убрал газ, и джип рывками тронулся в путь. Похоже, незнакомец был не очень опытным шофером.
      — Надеюсь, мы не причиним вам слишком много беспокойств, — сказал Бреннер, чтобы просто что-нибудь сказать.
      — Вы уже сделали это, — буркнул незнакомец. Он был, по-видимому, не слишком вежливым человеком, хотя перестал тыкать им. — Но я просто не смог бросить вас посреди дороги. На чем ездит ваша машина?
      — Простите, не понял, — удивился Бреннер подобному вопросу.
      Великан усмехнулся в свою густую бороду:
      — На бензине или на дизельном топливе?
      — На бензине, — ответил Бреннер, — на лучшем, очищенном от примесей свинца. А почему вы спрашиваете?
      — Эта машина ездит на дизельном масле, — сказал бородач. — Я бы мог снабдить вас этим горючим. Мы, к сожалению, не располагаем запасами бензина. Я вынужден буду отвезти вас в деревню.
      — Мне бы только добраться до телефона, — промолвил Бреннер, — я позвоню во Всеобщий германский автоклуб, и они приедут за мной. У меня есть соответствующий страховой полис.
      — Очень рад за вас, — насмешливо произнес великан. У Бреннера создалось такое впечатление, что он понятия не имеет, что такое Всеобщий германский автоклуб. Не говоря уже о значении слов “страховой полис”. — Но, к сожалению, у нас нет телефона. Однако не беспокойтесь, как-нибудь мы все же сможем вам помочь.
      Бреннер ошеломленно уставился на великана. Оказывается, здесь нет телефона! О Господи! Машина времен тридцатилетней войны, настоящее ископаемое за рулем и к тому же нет телефона! Куда же они попали?

* * *

      Когда они снова выбежали из барака, им навстречу ударила автоматная очередь, во дворе стояло зарево пожара. В двух метрах от двери лежал перевернутый джип, которого раньше здесь не было. Одно из его задних колес быстро вращалось, другое горело. В нескольких шагах от джипа лежал убитый солдат, а совсем рядом — труп одного из членов террористической группы Салида. Бой, похоже, подходил к концу. Салид знал, что победа была на их стороне. Он знал это еще до нападения на базу. Салид никогда не брался выполнять задания, которые могли закончиться неудачей.
      База была маленькой, и единственное, на что могли еще рассчитывать солдаты, которых осталось не больше дюжины, было их оружие. Американские морские пехотинцы, которых так боялись повсюду, за десять лет мира стали медлительными и заметно расслабились. Если бы цель нападения состояла в уничтожении живой силы на этой базе, то с солдатами давно было бы уже покончено.
      Салид взглянул на часы. Они укладывались в график операции, несмотря на время, потерянное в бараке. Салид пожертвовал еще одной минутой, чтобы лучше оглядеться. Он бросился одним прыжком за перевернутый джип и увидел за ним еще три трупа, лежащие неподалеку. Все убитые были одеты в американскую форму. Один из бараков занялся огнем, валивший из окон и из-под полуобвалившейся крыши густой дым застилал взор, мешая разглядеть то, что происходило рядом. Но Салид слышал выстрелы. Это не был огонь на поражение или перестрелка двух сторон. Его люди палили для острастки из автоматов, не давая морским пехотинцам возможности поднять головы и оказать вооруженное сопротивление. Салид был доволен действиями своих людей. Он приказал им избегать ненужного кровопролития — хотя и не уточнил, чем “нужное” кровопролитие отличается от ненужного, — поступив так не из человеколюбия или осторожности, а из неприятия всякого рода расточительства: он не любил ничем бросаться попусту, в том числе и человеческими жизнями. Кроме того, эти солдаты не были его врагами, они просто случайно оказались у него на пути.
      Согнувшись, Салид побежал зигзагами к горящему бараку, но, не добежав до него метров десять, бросился в сторону и, выругавшись, упал на землю. Рядом с ним в раскисшей слякоти поднялся фонтанчик брызг от пули, чуть не задевшей его. Выстрел был не прицельным, но случайная пуля может быть такой же смертоносной, как и пуля снайпера. Он должен быть предельно осторожным. Во всем. И прежде всего в своих оценках нынешней ситуации. Потому что, как только Салид поднял голову, его снова окатили брызги снега и грязи. По всей видимости, сделанные в его сторону выстрелы не были случайными.
      Салид сильно прищурился, вглядываясь туда, откуда по нему стреляли, и почти сразу обнаружил стрелка, смутная тень которого мелькала в проеме одного из окон горящего барака. Салид невольно удивился. В здании, охваченном огнем, сейчас, должно быть, было адски жарко. Неужели у этого человека еще хватало сил стрелять в него? Однако чувство изумления не помешало Салиду тут же схватиться за свое оружие и выстрелить в морского пехотинца. Человек молниеносно отпрянул в сторону, и пуля прошла мимо, не задев его. Салид еще раз тщательно прицелился и спустил курок. Пуля попала в деревянную стену рядом с оконной рамой, как раз туда, где должен был стоять американец, и выбила несколько мелких щепок. И в ту же секунду на фоне полыхающего пламени вновь возникла тень. Салид не услышал выстрела, но на этот раз пуля легла так близко, что он ощутил ее горячее дыхание.
      Салид выругался, снова выстрелил и с удовлетворением отметил про себя, что американец опять спрятался за свое укрытие. Тогда он подтянул к себе ствол винтовки, быстрыми движениями открутил глушитель и бросил его в раскисшую грязь. Салид снова отметил про себя, что совершил еще одну ошибку, не сняв глушитель раньше. Он, конечно, был необходим в лесу, но здесь, в перестрелке, мешал, сбивая с прицела и ослабляя пробивную силу пули. Салид снова прицелился и выпустил три пули подряд. На этот раз он отчетливо видел, что его короткая очередь пробила тонкую дощатую стену. Но тень вновь возникла в оконном проеме. Салид прицелился парню в голову, однако не успел спустить курок.
      Человек в оконном проеме замер на секунду, а затем вдруг зашатался и рухнул ничком на подоконник. Автомат выскользнул из его рук и упал в подтаявший снег под окном. Салид увидел, что куртка на спине парня уже начала дымиться от подступившего огня пожара.
      Салид быстро вскочил на ноги и побежал дальше через двор, шагов двадцать он прятался за дымовой завесой, скрывавшей его, а затем ему предстояло преодолеть открытый участок пути. Салид снова побежал зигзагами, пригнувшись, делая прыжки то вправо, то влево, то вперед, то назад — на тот случай, если кто-нибудь из племянников дяди Сэма решит, забыв свои благородные принципы, выстрелить в спину убегающему человеку. Но никто не стал в него стрелять. Салид благополучно добежал до вертолета и взобрался в кабину. Стрекот автоматных очередей и треск пожара теперь едва доносились до слуха террориста. За пультом управления вертолетом сидел молодой человек со смуглым, восточного типа лицом, одетый в камуфляжный костюм. Салид с тревогой отметил про себя, что парень сильно нервничал.
      — Что-то не так? — спросил он.
      — Все нормально, — нервно ответил пилот, — но только… я не знаком с этим типом вертолетов. Не совсем знаком. Приборы и ручки управления расположены по-другому, чем на тех типах машин, на которых мне доводилось летать.
      — Я думаю, ты сможешь поднять в воздух вертолет? — спросил Салид.
      — Конечно, смогу! — обиженно воскликнул пилот и заговорил так торопливо, что его слова вызвали в душе Салида недоверие к парню. — Но я до сих пор летал только на русских машинах, а эти устроены совсем иначе.
      Он протянул руку к приборной панели, намереваясь перевести один из рычагов, но затем передумал и перевел совсем другой. Среди дюжины контрольных лампочек, горевших на приборной панели, загорелась еще одна.
      — Так сможешь ты управлять вертолетом или не сможешь? — спросил Салид спокойным голосом. Он действительно не испытывал гнева. Он разберется с пилотом, как и с тем, кто порекомендовал ему его; но позже. Сейчас главным было убраться отсюда, и как можно скорее. График проведения операции был тщательно разработан, но очень сжат, они были ограничены во времени, нельзя медлить ни минуты. С того момента когда раздался первый выстрел, прошло уже четыре минуты, и, вероятно, на главной военно-воздушной базе “Рейн”, расположённой в тридцати километрах отсюда, уже выла сирена тревоги и мчались экипажи к своим вертолетам.
      Вместо ответа на вопрос Салида пилот переключил еще несколько рычагов. Салид услышал тихое жужжание, которое быстро нарастало. Одновременно над прозрачной кабиной начали вращаться лопасти несущего винта, медленно, но верно убыстряя свое движение. Салид почувствовал некоторое облегчение, но было еще рано радоваться — они все еще находились на земле, а не в воздухе.
      Салид выглянул наружу. Пламя пожара быстро распространялось, барак уже был объят огнем и полыхал, словно огромный костер. Зарево было столь ярким и слепящим, что на глазах Салида выступили слезы. Там, в зоне огня, уже не оставалось живых людей.
      Из клубящегося густого дыма тем временем появились две фигуры, сразу же устремившиеся к вертолету. Оба человека были одеты в камуфляжные костюмы. Один из них внезапно как будто споткнулся и упал на колени, а затем странным замедленным жестом поднес обе руки к лицу. На месте его правого глаза зияла теперь огромная кровоточащая рана Второй террорист, не обращая на раненого никакого внимания, подбежал тем временем к вертолету, обогнул его и протиснулся в кабину на узкое заднее сиденье.
      — Вперед! — скомандовал Салид.
      Пилот, уже оторвавший вертолет от земли, помедлил, не спеша набирать высоту. Они прибыли сюда вшестером, а теперь в вертолете сидели только три человека. Но один-единственный взгляд Салида сразу же заставил пилота вцепиться обеими руками в штурвал и поспешно нажать на педаль.
      Шум вращающегося винта стал сильнее, три его лопасти давно уже слились в один круг над прозрачной кабиной, и от их бешеного движения в большом радиусе вокруг вертолета к небу взметнулись вихри снега. Корпус вертолета сильно задрожал и начал медленно подниматься над землей.
      Салид разрешил себе наконец вздохнуть с облегчением. Их осталось трое из шести. Могло быть и хуже. Трое других хорошо умерли — с сознанием того, что погибают за справедливое дело — своедело, которое именно поэтому они автоматически считали правым. Идиоты. Однако тайна его успеха состояла и в этом. Для того чтобы такие люди, как он сам, могли сохранить свою жизнь, требовались идиоты.
      При мысли об этом на бородатом лице Салида заиграла еле заметная улыбка. Но очень скоро она снова погасла. В этот момент вертолет поднялся уже на двадцать метров и развернулся, взяв курс на запад. Только теперь террористы заметили мчащийся на предельной скорости “Апач”.

* * *

      — Куда же мы все-таки попали?
      О том же самом, о чем сейчас спросил Бреннер, спрашивала десять минут назад Астрид, задавая этот вопрос намеренно громко для того, чтобы их спаситель услышал его. В тот момент она впервые показала свой характер Себастьяну — так представился их спаситель, не рассказавший, правда ничего о том месте, где они находились. Но намеренная бестактность девушки вызвала на бородатом лице великана лишь добродушную усмешку. По мнению Бреннера, великан очень скоро перестанет подобным образом реагировать на выходки Астрид, познакомившись с нею поближе.
      Но при всей злости на девушку за то, что та нарочно вызывала к себе — а значит, и к нему, Бреннеру, — неприязненное отношение, он все же мог отчасти ее понять. Сам он высказывал те же мысли и задавал те же вопросы, что и Астрид, но более дипломатично и не так громко, как она.
      — Может быть, это своего рода монастырь, — высказал предположение Бреннер, как бы с запозданием отвечая на вопрос, который задавали и он, и Астрид Оба они теперь находились в крошечном помещении. — Или это прибежище какой-нибудь секты, забравшейся сюда, чтобы быть подальше от людей
      Астрид встала и начала расхаживать по маленькой комнате, чтобы согреться. Это помещение во всем походило на автомобиль Себастьяна — и не только своей древностью и простотой убранства. Здесь, кроме того, было точно так же холодно, как и в машине И так же неудобно. И дело было не в том, что не работало неисправное отопление. Системы отопления здесь нет и в помине. Не оказалось здесь и печки или какого-нибудь другого приспособления, годного для того, чтобы согреться.
      — Я не видела креста над входом, — заметила Астрид. — Кроме того, я всегда думала, что в любом монастыре людей, которым требуется помощь, встречают с распростертыми объятиями. Что ты на это скажешь?
      — Ты помнишь, Себастьян упомянул какого-то “брата Антония”?
      — Того, который захочет его четвертовать за то, что он не бросил нас замерзать на дороге? — и Астрид поежилась, сделав странное движение, напоминавшее одновременно и кивок головой и пожатие плечами. — Как бы то ни было, но это место не похоже на монастырь. Я нахожу, что оно скорее как замок Франкенштейна.
      Бреннер слабо улыбнулся и подошел к окну.
      — Между одним и другим нет большой разницы, — сказал он. — В Средневековье монастыри часто служили единственным прибежищем от разбойников и вражеских солдат, но особенно много людей приходило туда в лютые зимы. Многие монастыри возводились столь крепкими и массивными, что походили на настоящие горы.
      — Ты много обо всем знаешь, да?
      — Я увлекаюсь историей, — ответил Бреннер, пожимая плечами. Он попытался выглянуть на улицу из узкого, словно бойница, окна, которое не было застеклено, зато имело массивную решетку, но мало что смог разглядеть. Его взору предстали опушка леса, несколько метров дороги и часть деревянного моста, по которому они совсем недавно прогромыхали на джипе. Эта постройка стояла на берегу неширокой речки, которая все еще кое-где была скована льдом. Вот и все, что Бреннер знал о том месте, где они сейчас находились.
      Себастьян, зайдя с ними под арку ворот, тут же ввел их в тесное помещение, не дав возможности Бреннеру разглядеть то, что находилось во внутреннем дворе, обнесенном каменной стеной, похожей на крепостную. Но все замеченное Бреннером только подтверждало его предположения. Свод ворот, в боковой стене которых располагалось помещение, предоставленное незваным гостям, был очень массивным, сложенным из тяжеленных каменных плит, между которыми не заметно слоев цементирующего раствора. С потолка внутренней арки ворот свешивались заостренные концы опускающейся решетки, которая уже давно заржавела и бездействовала, должно быть, пять столетий. Мостик, перекинутый через речку, был не простым, а подъемным мостом. Во внутренних помещениях воротной башни устроены не окна, а узкие бойницы.
      Одним словом, это был скорее не монастырь, а укрепленный замок. Конечно, между первым и вторым существовало больше различий, — чем утверждал Бреннер в разговоре с Астрид, но ему сейчас не хотелось останавливаться на этом, делая доклад об особенностях средневековой архитектуры.
      — Это, должно быть, караульное помещение, — сказал он. — Отсюда можно хорошо видеть опушку леса и мост, оставаясь в то же время невидимым для внешнего наблюдателя и защищенным мощными стенами.
      — Все это очень интересно, — отозвалась Астрид голосом, выражавшим полное безразличие к услышанному. — Но, признаюсь, меня куда больше интересует сейчас наличие ванной комнаты. Я отдала бы целое царство за ванну с горячей водой!
      Бреннер засмеялся, хотя ему было не до смеха. Девушка была права, предлагая столь, на первый взгляд, неравноценный обмен. В этом помещении было так же холодно, как и в лесу, но там они находились в постоянном движении и это помогало им бороться с холодом. А в этой крепостной камере было слишком тесно для того, чтобы двигаться Она была квадратной в плане, и каждая стена насчитывала в длину пять шагов, причем большую часть помещения занимал массивный грубо сколоченный стол и такие же стулья, которых было шесть и на которые Бреннеру и Астрид просто не хотелось садиться. Мебель выглядела очень старой, и, похоже, была ровесницей самого монастыря Однако стол и стулья вовсе не походили на предметы антиквариата, это был просто старый хлам.
      — Они не позволят нам здесь просто так замерзнуть, — сказал Бреннер.
      — Ты в этом уверен? — спросила Астрид, на минуту останавливаясь и склоняя голову к плечу. — Может быть, мы с тобой угодили в одну из тех историй… Ну, ты знаешь: два человека попали в аварию, бросили свой неисправный автомобиль и пошли прямиком через лес, вскоре они набрели на древний замок, в котором сумасшедший ученый ставил опыты над людьми. Он делал им какие-то инъекции, с помощью которых человек превращался в говорящий вилок кочанного салата.
      — А затем их похитили инопланетяне, — подхватил Бреннер, — которым были необходимы гены для того, чтобы сохранить их вырождающийся народ от вымирания. Но ведь ты прекрасно знаешь, чем обычно заканчиваются все подобные истории. В конце концов все злодеи сгорают в адском пламени, а блистающий доблестью герой освобождает прекрасную, как картинка…
      — …и тупую, как бревно…
      — …героиню, оба они обязательно поженятся и проживут вместе остаток жизни, — закончил Бреннер.
      Астрид передернула плечами.
      — Какая ужасная перспектива. Тогда уж лучше пусть их заберут инопланетяне.
      И они оба рассмеялись. Впервые это был настоящий смех. Бреннер еще не видел, чтобы Астрид так искренне смеялась. Теперь она выглядела совсем юной, ей вероятно, не было еще шестнадцати лет или от силы шестнадцать.
      — У тебя остались сигареты? — спросила она.
      Бреннер задрал край пуловера и порылся в карманах своей легкой куртки, которая была надета под ним. Внезапно до его сознания дошло, как глупо он в этот момент выглядел, и Бреннер тут же стащил пуловер через голову и небрежно отбросил его в сторону, а затем достал пачку сигарет, которую он купил по дороге. Он взял одну сигарету из пачки, затем угостил Астрид и подождал, пока та даст ему прикурить, щелкнув своей зажигалкой.
      Руки девушки так сильно дрожали, что Бреннеру так и не удалось прикурить. Он схватил машинально ее руку и сжал пальцы Астрид в своей руке. И только когда горьковатый дым “Кэмела” наполнил его легкие, Бреннер осознал, что сделал нечто невероятное — то, за что Астрид еще час назад выцарапала бы ему глаза. Однако он преодолел искушение испуганно отдернуть руку, это только усугубило бы возникшую неловкость. И поэтому Бреннер оставил свою руку на пальцах Астрид, сжимая их дольше, чем того требовала ситуация. Пальцы девушки казались такими холодными, что он не ощутил того, что касается живой человеческой плоти. Наконец Астрид сама отняла свою руку и спрятала зажигалку в кармане.
      — Спасибо, — промолвила она, выпуская облачко дыма, которое закрыло на мгновение полупрозрачной пеленой ее лицо. — Похоже, все уже позади, не так ли?
      — Да, худшее уже позади, — подтвердил Бреннер. — Поскольку они до сих пор не явились с кандалами и не потащили нас в камеру пыток.
      Над этой шуткой Астрид уже не рассмеялась, да и Бреннеру было не до смеха. Девушка только на мгновение усмехнулась и бросила исполненный упрека взгляд на валяющийся на полу пуловер. Бреннер тут же поднял его и повесил на спинку стула. От этого, правда, вязаный пуловер не стал выглядеть лучше, он все так же походил скорее на половую тряпку, которую не стирали уже целую вечность. И только теперь Бреннер заметил, что от него к тому же исходил отвратительный запах.
      — Послушай, — смущенно начал Бреннер, — все, что я наговорил тебе о том, что ты не должна нести всякий вздор и остальное…
      — Заметано, — сразу же перебила его Астрид. — Тебе жаль и все такое прочее, я знаю. Забудь об этом.
      Но он не был в состоянии это сделать. Напротив, он снова разозлился на Астрид — теперь уже из-за того, что она не дала ему возможности извиниться как следует, обратив, по существу, его слова против него же самого.
      — Что, собственно, с тобой происходит? — спросил он.
      Удивительно, но девушка на этот раз не ответила ему колкостью, она несколько минут смотрела на Бреннера своими огромными глазами, а затем слегка пожала плечами:
      — А что со мной может происходить?
      — Ты об этом прекрасно знаешь, — ответил Бреннер более резким тоном. — Это я не знаю, почему вдруг начал нести разные глупости. Думаю, что мы оба несколько сбились со своей роли. Но ты с первой же минуты нашего знакомства вела себя агрессивно. Неужели ты думаешь, что чего-нибудь добьешься этим? — и Бреннер, видя, что она хочет перебить его, остановил девушку жестом. — На мой взгляд, у тебя есть свои основания так себя вести. Может быть, кто-то обошелся с тобой довольно грубо… Впрочем, я не желаю знать, что именно с тобой произошло. Это меня не касается. Но пойми, тебе не станет лучше, если ты до конца своих дней будешь вести себя подобным образом, набрасываясь на всех, словно злая собака, и кусая каждую протянутую тебе руку, руку, которая, возможно, хочет тебя просто погладить. Мир состоит не только из мерзавцев, которые хотят причинить тебе зло.
      — Может быть, — отозвалась Астрид, — но тогда у меня возникает законный вопрос, почему именно я постоянно сталкиваюсь с ними.
      Бреннер не стал переходить в атаку. В голосе девушки скорее звучало упрямство, чем настоящий гнев. Однако Бреннер не захотел воспользоваться удобным моментом для того, чтобы разрушить стену, отделявшую Астрид от остального мира. Он некоторое время все так же хмуро разглядывал ее, а затем отвернулся и снова отошел к окну, решив не связываться с девчонкой. Зачем? Ведь через полчаса придет Себастьян и отвезет их на ближайшую автозаправку, а еще через час Бреннер доставит девчонку на какой-нибудь вокзал или бросит ее у мотеля, где она сможет поймать другую машину, чтобы начать портить нервы другому водителю. Если, конечно, Астрид захочет продолжить с ним путь до ближайшего вокзала или мотеля, а не отправится своей дорогой прямо из деревушки. Да, спорить сейчас с Астрид Бреннеру не было никакого резона. У него и без того много забот, и ему вовсе не хочется вникать во мнимые или настоящие проблемы шестнадцатилетней девчонки.
      Бреннер так жадно курил, делая глубокие затяжки, что у него на минуту закружилась голова, — приятное чувство, которым он всегда наслаждался, не будучи заядлым курильщиком. Бреннер услышал шорох за спиной и понял, что Астрид подошла к нему, но преодолел искушение обернуться и взглянуть на нее, продолжая все так же упорно глядеть в окно.
      И без того еле брезжущий свет пасмурного дня начал меркнуть, тучи, обложившие небо, налились свинцовой тяжестью. Вероятно, скоро должен был опять пойти снег. А ведь сегодня уже двадцать четвертое марта. “Вот тебе и парниковый эффект”, — насмешливо думал Бреннер.
      — Все дело в моих родителях, — внезапно сказала Астрид. — Я не могла найти с ними общего языка, понимаешь? У нас не было большого скандала или чего-нибудь в этом духе. Просто однажды утром, когда было еще темно, я проснулась в своей комнате, услышала, как мать возится на кухне, и подумала, что, сколько себя помню, она делает это каждое утро. Каждое утро, понимаешь? Она всегда встает на час раньше нас, готовит завтрак и все остальное, чтобы мы с отцом могли, поев, отправиться по своим делам. И тогда я подумала… я подумала, что могу кончить подобным же образом. То есть я тоже буду каждое утро вставать раньше всех в доме и возиться на кухне в халате и с бигуди в волосах. И внезапно я почувствовала, что схожу с ума. Ты понимаешь, о чем я говорю?
      Бреннер повернулся к ней почти против собственной воли. Понимает ли он, о чем она говорит? Он чуть не рассмеялся, однако взял себя в руки и спокойно сказал:
      — Да, понимаю, или во всяком случае, мне так кажется.
      — Вот и все, — тихо промолвила Астрид. Теперь она говорила еле слышно. В ее голосе не слышалось горечи, он звучал невыразительно, и это было самое страшное: — Через две недели я ушла из дому, оставив им записку, в которой просила не беспокоиться. Мой отец убивается на работе из-за своего дерьмового дома с гаражом, а мать три раза в неделю ходит убирать в дом к чужим людям и стирает подштанники каких-то засранцев, делая вид, что ей это не составляет особого труда. Все, что они могут себе позволить, это отдых в Ибице раз в году.
      — Это не так уж плохо, некоторые и этого не имеют, — заметил Бреннер.
      — Но жизнь не может состоять только из работы!
      — Однако именно так и обстоит дело, — ответил Бреннер. Слова девушки навели его на грустные мысли, но она этого не могла понять. Бреннер в юности думал точно так же, как и она, и хорошо помнил, что однажды изложил подобные мысли своему приятелю, причем почти дословно в тех же выражениях, что и Астрид. Правда, он не пришел в результате к тем же выводам, к каким пришла Астрид. Возможно, он был в юности более разумным, чем она. Или более трусливым. Впрочем, есть ли между этими понятиями хоть какая-нибудь разница?
      — А ты пыталась поговорить обо всем этом со своими родителями? — спросил он.
      Астрид кивнула и жадно затянулась.
      — Они даже не поняли, о чем идет речь. Отец сунул мне пятнадцать марок и сказал, чтобы я купила что-нибудь себе.
      — И после этого ты ушла из дому, — заключил Бреннер.
      Девушка не ответила.
      — Ну и как? Теперь тебе лучше?
      — Само собой, — ответила Астрид. — А ты разве не видишь?
      В ее голосе звучала ирония.
      — В таком случае, возвращайся домой, — сказал Бреннер. — Заканчивай учебу в школе и…
      — …и иди учиться дальше или приобретай разумную профессию? — перебила его Астрид. — Кончай ты со всем этим дерьмом. Я этого больше просто не могу слышать.
      — Могу предположить, что тебе уже не раз давали подобные советы, — сказал Бреннер. — А ты знаешь, все дело в том, что люди, советовавшие тебе, были правы.
      — Пошел ты, знаешь куда? — огрызнулась Астрид и, резко отвернувшись от него, уставилась в пол. Бреннер видел, что она с трудом пытается взять себя в руки. Он не сказал ей ничего нового. По всей видимости, Астрид бродяжничала уже несколько недель и, должно быть, давно поняла, что ее бегство из дому ни к чему хорошему не приведет. Нельзя убежать от того, что подстерегает тебя повсюду.
      — Я хочу предложить тебе одну вещь, — тихо и мягко сказал Бреннер, так мягко, как только мог. Астрид насторожилась, а затем с видимой неохотой и внутренним сопротивлением подняла голову и взглянула на него.
      — Ты дашь мне телефон твоих родителей… — Бреннер предостерегающе поднял руку, не давая ей возможности возразить. — И я завтра позвоню им и скажу, что у тебя все в порядке. Только это и больше ничего. Я обещаю тебе, что не назову им своего имени, а также не скажу о том, где встретился с тобой. Я сообщу им только, что с тобой все в порядке и что им не о чем волноваться. Что ты на это скажешь?
      Астрид колебалась. Возможно, ее изумило это неожиданное предложение. Бреннер сам был удивлен своим поступком.
      — Кто ты, собственно, такой? — спросила она. — Добрый самаритянин в свободное от работы время? От них меня уже тошнит! Тошнит, понимаешь?
      — Я всего лишь хотел оказать тебе небольшую услугу, — заявил Бреннер. — Тебе это ничего не будет стоить, а мне даст приятное чувство, что я помог людям.
      — Но откуда я знаю, могу ли я тебе доверять? — спросила Астрид.
      — Конечно, ты не можешь быть до конца во мне уверена, — спокойно сказал он. — Однако если бы я намеревался тебя заложить, я бы начал не с этого. Я бы поступил по-другому. Зачем мне предавать тебя и рассказывать твоим родителям о том, где я тебя встретил? Ведь ты к тому времени будешь уже далеко. А, с другой стороны, что мне мешает переговорить с нашим благодетелем и попросить его вызвать сюда полицию вместо службы Всеобщего германского автоклуба?
      Его откровенность, по-видимому, убедила Астрид.
      — Но ты позвонишь им завтра? — спросила она, чтобы еще раз удостовериться в честности его намерений. — Не раньше?
      — Не раньше, — подтвердил он. — Честное слово.
      Астрид колебалась еще несколько секунд, пристально глядя на Бреннера, а затем подошла к стулу, на котором стоял ее рюкзак, раскрыла его и начала в нем копаться. Через несколько мгновений она достала оттуда шариковую ручку и потрепанную книгу в мягком переплете. Аккуратно оторвав краешек одной из страниц, она нацарапала на нем номер своего домашнего телефона и протянула записочку величиной с почтовую марку Бреннеру. Бреннер бросил на нее беглый взгляд, чтобы убедиться, что номер написан четко и понятно. Почерк Астрид был довольно разборчивым. Бреннер почти бессознательно отметил про себя, что это был кельнский номер, судя по первым цифрам Значит, девчонка не так уж далеко зашла
      — Если ты позвонишь около трех или пяти часов дня, то не застанешь моего старика дома, — сообщила Астрид. — Может быть, это и к лучшему. Ты в таком случае поговоришь только с моей матерью.
      Бреннер сложил записочку и убрал ее в свой бумажник, положив рядом с кредитной карточкой, золотой обрез которой сверкнул, как будто насмехаясь над ним.
      — Ты хочешь, чтобы я им что-нибудь передал?
      — Нет, — ответила Астрид таким голосом, словно она чего-то испугалась И Бреннер насторожился — если он сделает еще один неверный шаг, то навсегда потеряет ее доверие.
      Однако он не успел ничего предпринять, потому что в этот момент отворилась дверь и вошел Себастьян. К изумлению Бреннера и Астрид, великан был одет в коричневую рясу, единственным украшением которой служил деревянный крест, висевший на его бедре на тонкой опоясывающей Себастьяна веревке. Несмотря на пробирающий до костей холод, великан снял свою подбитую мехом куртку, теплые брюки и зимние сапоги, теперь он был обут в сандалии на шнурках — такие, какие носили римские легионеры. Судя по их виду, они, должно быть, дошли до наших дней из тех отдаленных времен. “Одна загадка, по крайней мере, разрешилась, — подумал Бреннер. — Мы действительно находимся в монастыре”.
      Себастьян пришел не с пустыми руками. Он с трудом удерживал в руках огромный — даже для его собственных размеров — поднос, на котором стояли деревянная лохань с горячей водой, глиняный кувшин с двумя кружками, сделанными из того же материала, а также лежали белоснежные полотенца и перевязочные бинты. Бреннер сделал шаг ему навстречу, чтобы помочь великану поставить поднос на стол, но тот замотал головой и, прикрыв ногой дверь, сам водрузил свою ношу на деревянный, грубо сколоченный стол в центре тесной комнаты.
      — Прошу прощения за то, что заставил вас так долго ждать, — сказал он, — но я должен был нагреть воды Думаю, что вам не помешает сейчас выпить чего-нибудь теплого, — и Себастьян с громким стуком поставил на стол тяжелый кувшин и две кружки, после чего налил в них дымящийся напиток. Сильный незнакомый запах ударил Бреннеру в нос, он не показался ему неприятным, но был очень необычен.
      — Фруктовый чай, — сообщил Себастьян в ответ на немой вопрос.
      Бреннер был несколько разочарован Он, пожалуй, пожертвовал бы своей правой рукой ради того, чтобы получить сейчас чашку горячего крепкого кофе. Но чего еще можно было ожидать от Себастьяна после того, как он переоделся в рясу? Бреннер постарался скрыть свои истинные чувства.
      Астрид, в отличие от него, проявила меньше такта. Схватив обеими руками кружку, она осторожно пригубила ее содержимое и поморщилась.
      — Это ужасно, — заявила она, — неужели вы действительно пьете эту дрянь?
      Себастьян усмехнулся.
      — Иногда, — сказал он. — Но обычно мы пьем воду У нас есть свой источник. Я знаю, что обыкновенная вода вышла нынче из моды, но ты не поверишь, какой изысканный вкус бывает у свежей ключевой воды. Однако этот чай помогает согреться, он пробуждает в организме жизненные силы.
      Выражение лица Астрид ясно свидетельствовало о том, что она думает на этот счет. Однако, несмотря на это, она сделала второй глоток и снова поморщилась, но на этот раз сказала более мягко:
      — Да, по крайней мере, этот чай горячий. Спасибо.
      Она крепче сжала пальцы, обнимавшие туло-во кружки, не имевшей ручки, для того, чтобы согреть их исходившим от горячего напитка теплом.
      По лицу Себастьяна пробежала тень недовольства. Бреннер не сразу понял, в чем дело. По всей видимости, великана раздражала сигарета, зажатая между указательным и средним пальцем правой руки девушки. Догадавшись об этом, Бреннер поспешил к Астрид и, нагнувшись, взял у нее почти полностью докуренный окурок “Кэмела”, после чего, подойдя к окну, выбросил его вместе со своим. Астрид удивленно посмотрела на него, но ничего не сказала.
      — Спасибо, — промолвил Себастьян, — я не хотел показаться невежливым, но…
      — Здесь не курят, — продолжил за него Бреннер.
      — Действительно, в этих помещениях, насколько я знаю, никто никогда не курил, — согласился Себастьян. — Запах держится очень долго И он очень неприятен для тех, кто к нему не привык.
      — Конечно, — сказал Бреннер. — Мы просим прощения.
      Он заметил недобрый блеск в глазах Астрид и почти умоляюще посмотрел на нее К его полному удивлению, это на нее подействовало и она снова подавила в себе желание ответить Себастьяну колкостью, которая уже вертелась у нее на языке.
      — Вы живете здесь очень уединенно, — заметил Бреннер.
      — И очень просто, — добавила Астрид.
      — У нас есть все, что нам надо, — ответил Себастьян. — Мы ни во что не ставим богатства земные и роскошь. Все это, на наш взгляд, ненужный балласт, который больше создает проблем, чем решает их, — и Себастьян протянул свою руку: — Дай мне взглянуть на твою ладонь.
      Астрид поставила кружку на стол.
      — Это, действительно, всего лишь царапина, — сказала она. — Рука уже почти не болит.
      Девушка протянула уже было свою ладонь, но тут же отдернула ее, нервно скользнув взглядом по перевязочному материалу, лежащему на огромном подносе. Бреннер только теперь заметил, что среди множества марлевых бинтов и пластырей здесь были ножницы, пинцет, а также изогнутая игла, находившаяся в прозрачном пластиковом футляре.
      — Не беспокойся, — произнес Себастьян и понимающе улыбнулся: от него не ускользнул опасливый взгляд девушки. — Я хочу только одного — помочь тебе. Нельзя вести себя легкомысленно, когда получаешь подобные раны. Ты ведь не хочешь, чтобы у тебя на коже остался уродливый шрам? Ты еще так молода.
      Астрид довольно нерешительно снова протянула ему руку. Она терпеливо ждала, пока Себастьян осмотрит и прочистит ее рану. Бреннер видел, как осторожно действует великан. И все же уголки рта Астрид несколько раз подозрительно начинали дрожать, и она еще больше побледнела.
      — Рана довольно глубокая, — заметил Себастьян. — Я не уверен, что она заживет без шва. Я должен наложить его. Не бойся, я умею это делать. Мы всегда сами врачуем здесь незначительные травмы и повреждения.
      — Наложить швы? — переспросила Астрид и еще больше побледнела, впившись взглядом в прозрачный футляр с иглой.
      — Тебе будет немного больно, — сказал Себастьян. — Но не очень, терпимо. Если мы этого сейчас не сделаем, ты будешь вынуждена обратиться к врачу. Хочешь ты этого или не хочешь.
      “Довольно странное высказывание, — подумал Бреннер. — Если учесть, что этот великан ничего не знает о проблемах Астрид”. Девушка вновь удивила его тем, что, проведя свободной рукой по лицу, сказала:
      — Хорошо. Но только делайте это поскорей, пока я не передумала.
      Себастьян действительно работал очень быстро, но тщательно и ловко, несмотря на то, что, казалось, его руки были скорее предназначены для работы кувалдой, а не пинцетом и операционной иглой. Он старался причинять Астрид по возможности меньше боли, однако ее смертельно бледное лицо все равно искажала гримаса страдания. Наконец Себастьян, наложивший на рану пять стежков, перерезал нитку маленькими ножницами.
      — Все уже позади, — сказал он. — Подожди еще одно мгновение, я только наложу мазь, которая уменьшит боль.
      Астрид во время всей этой довольно болезненной процедуры не издала ни звука, но сейчас внезапно покачнулась на стуле и сказала:
      — Мне плохо. Где у вас здесь…
      — Туалет? — Себастьян указал рукой на дверь: — На другой стороне. Тебе нужна помощь?
      Девушка встала, опершись здоровой рукой о край стола, постояла несколько секунд, а затем пошла к выходу неуверенными семенящими шагами. Она дышала медленно и глубоко.
      — Какая еще помощь? Меня сейчас вывернет наизнанку, — сказала она. — Я как-нибудь справлюсь с этим сама.
      Бреннер невольно усмехнулся, видя смущение Себастьяна. Сам он все же не спускал с девушки тревожного взгляда, внимательно следя за ней. Он был готов броситься ей на помощь в случае необходимости. Астрид теперь учащенно дышала и судорожно сглатывала слюну, стараясь преодолеть приступ тошноты и боясь, что ее вырвет прямо здесь, в комнате.
      Он проводил ее до двери и быстро прикрыл ее за девушкой, видя, что та опрометью побежала во двор. Бреннер в этот момент испытывал смешанное чувство сострадания к ней и восхищения ее мужеством. Сам он больше всего на свете боялся боли.
      Снова обернувшись к Себастьяну, Бреннер встретился с ним глазами. Взгляд великана, устремленный на него, был очень странным. Бреннеру показалось, что он воочию видит роящиеся внутри черепной коробки великана мысли. Он внезапно припомнил другой, тоже странный и неприятный взгляд Себастьяна, которым тот окинул их при первой встрече в лесу. У Бреннера было такое чувство, как будто он должен был в чем-то оправдаться перед великаном.
      — Думаю, что я должен вам объяснить… — начал было он.
      — То, что вы сделали, было очень любезно с вашей стороны, — перебил его Себастьян.
      Бреннер не понял, что тот имел в виду.
      — Я слышал обрывок вашего разговора с девушкой, — продолжал Себастьян, отвечая на немой вопрос Бреннера, и показал рукой сначала на поднос, а затем на дверь: — Мне было очень трудно сразу открыть дверь, и я невольно подслушал то, о чем вы говорили. Вообще-то такое несвойственно мне, но в данном случае я об этом не жалею. Вы произвели на меня несколько другое впечатление при первой встрече. Теперь я понимаю, что оно было обманчивым, — он выглядел смущенным, произнося эти слова.
      — Она слишком молода для меня, — сказал Бреннер. Слова Себастьяна тоже смутили его. — Кроме того, мой поступок был не таким уж бескорыстным, как вам это кажется.
      — Неужели?
      — Мне просто стало искренне жаль девчонку, понимаете? — Бреннер сознавал, что это безумие, но ничего не мог поделать с собой: он чувствовал необходимость оправдываться только потому, что испытал на минуту к девушке дружеское участие. Но почему, черт возьми? — И потом, мне было приятно сознавать, что я могу сделать доброе дело, потратив всего одну монетку, брошенную в телефон-автомат.
      — Вы охотно творите добро? — поинтересовался Себастьян.
      Бреннер совершенно смутился. При любых других обстоятельствах и в любом другом месте этот разговор показался бы ему высокопарным и глупым, но здесь подобного впечатления не возникало. Может быть, все дело было в том, что Себастьян сменил свой костюм лесоруба на монашеское одеяние — ряса многое значила даже для такого агностика, каким считал себя Бреннер. Ведь подобное одеяние обычно носили люди, с которыми традиционно связывали такие понятия, как доверие, понимание и самоотвержение. Как и любой другой человек на его месте, попади он в такую ситуацию, Бреннер внезапно ощутил робость.
      — Почему бы и нет, — уклончиво ответил он. — Ну да. Думаю, что это действительно так.
      — В таком случае вы должны знать, что никто из творящих людям добро не поступает в ущерб себе, — сказал Себастьян. — Ведь это всегда сделка. Вы делаете доброе дело и получаете что-нибудь взамен — благодарность, признательность или просто внутреннее сознание того, что совершили хороший поступок. Но это не умаляет сделанного вами добра.
      Бреннер никогда еще не смотрел на эту проблему с подобной точки зрения. Он не был полностью уверен в справедливости высказанной великаном мысли. Если эти представления Себастьяна распространялись также на сущность евангельского учения, то такое понимание христовой заповеди, надо сказать, было чересчур упрощенным. С другой стороны, не были ли все великие истины просты?
      Бреннеру не понравился ход собственных мыслей. Он резко сдвинулся со своего места у двери, подошел к окну и стал так, что ему были одновременно видны и Себастьян, и часть зимнего пейзажа в оконном проеме.
      — Если уж мы завели об этом речь, — сказал он, не глядя на Себастьяна, — то я должен заметить, что до сих пор еще не поблагодарил вас за оказанную нам помощь. Надеюсь, из-за нас у вас не будет никаких неприятностей.
      — С братом Антонием? — Себастьян, по-видимому, помнил каждое свое слово. — Честно говоря, я еще до сих пор не сообщил ему о вас. Но он вряд ли оторвет мне за это голову.
      — Хотите, я сам с ним поговорю? — предложил Бреннер.
      Себастьян усмехнулся. По всей видимости, Бреннер, сам не понимая того, предложил что-то необычайно глупое.
      — Вряд ли в этом будет какая-нибудь необходимость, — сказал великан. — К тому же я не уверен, что из этого что-нибудь получится. Брат Антоний очень редко принимает посетителей.
      — У вас здесь, по-видимому, вообще чрезвычайно редки гости, да? — спросил Бреннер, вновь бросая пристальный взгляд на Себастьяна. Если тому и не понравилось любопытство Бреннера, то он умело скрыл свое недовольство.
      — Собственно говоря, их никогда не бывает, — признался он. — Мы живем здесь очень уединенно. Мы полностью отрезаны от мира, из которого вы с девушкой явились к нам. Иногда чувствуешь себя здесь очень одиноким, но это одиночество необходимо для того, чтобы иметь возможность сосредоточиться на нашей задаче.
      Бреннер не осмелился спросить, о какой задаче идет речь. У него не было ни малейшего желания пускаться с Себастьяном в теологическую дискуссию. Он попросту опасался нечаянно проговориться о том, что он сам в действительности думает обо всем этом маскараде. Хотя тема “добрых дел и вознаграждений за них” уже прозвучала, и Бреннер как-то очень неловко поблагодарил своего спасителя за помощь.
      — Вы сдержите свое слово? — внезапно спросил Себастьян.
      Вопрос озадачил Бреннера.
      — Вы имеете в виду слово, данное Астрид? Не сообщать ее родителям ее местонахождение? — переспросил он и задумался, не зная, что ответить. Он не принял еще по этому поводу никакого решения. Да и какое тут могло быть решение? У Бреннера не было никакой причины нарушать данное им слово. Наконец он пожал плечами и сказал: — Думаю, что если я нарушу слово, это не принесет никому из нас пользы. Хотя, вероятно, именно это и нужно было бы сделать. Бродяжничество — небезопасное дело для такой девушки, как Астрид.
      — Вы должны быть очень осторожны, — сказал Себастьян. — Она вам доверяет. Если вы обманете ее доверие, это принесет больше вреда, чем пользы.
      Как будто Бреннер сам об этом не знал! Однако, несмотря на это, он сказал великану:
      — Мне кажется, что вы действительно слишком далеки от реального мира. Вы представляете себе, что может случиться с шестнадцатилетней девочкой, которая в полном одиночестве бродит по свету?
      — Она вовсе не в полном одиночестве, — сказал Себастьян. — Рядом с нею Бог.
      Убежденность, звучавшая в словах Себастьяна, почему-то разозлила Бреннера. Он попытался несколько сдержать свой цинизм, всегда прорывавшийся в его высказываниях, когда он говорил о религии, но это ему не совсем удалось.
      — В таком случае, я надеюсь, что он будет рядом с ней и в тот момент, когда она попадет в руки какого-нибудь бессовестного парня, который сначала приучит ее к наркотикам, а потом пошлет на панель зарабатывать на них. Простите, я вовсе не хочу вас обидеть, но боюсь, что…
      — …что я понятия не имею, как в действительности обстоят дела в вашем мире? — закончил за него Себастьян и покачал головой. Он, по-видимому, был задет за живое, но не сердился на своего собеседника. — Жить вдали от мира не значит быть совершенно чуждым ему, мой друг. Или быть круглым дураком. Я знаю все те опасности, о которых вы говорите. Знаю даже слишком хорошо. Я даже согласен с вами в том, что было бы разумнее нарушить данное вами слово и вернуть девушку домой. Если хотите, я сейчас же извещу соответствующие органы. Но не забывайте при этом, какой вред мы нанесем душе этой девушки.
      — Ее душе? — переспросил Бреннер голосом, в котором звучала неприкрытая насмешка. Ему было жаль, что их разговор пошел по этому руслу, но он винил в этом скорее Себастьяна, чем себя С чего все это началось? У Бреннера и в мыслях не было закладывать Астрид Так зачем же он всего лишь одной фразой представил дело так, будто собирается нарушить свое слово?
      Взгляд Себастьяна между тем стал жестче и непреклонней.
      — Если вы не приемлете слово “душа”, то скажем по-другому: ее вере в то, что в этом мире еще существуют честные люди, — сказал он. — Эта вера была бы навеки разрушена.
      — Значит, вы хотите сказать, что какое бы решение я в этой ситуации ни принял, оно будет неправильным?
      — Иногда мы вынуждены поступать неправильно, для того чтобы избежать еще большего вреда, — заметил Себастьян. — И иногда мы не можем с уверенностью сказать, какое из двух решений более неправильное.
      — Мне кажется… что я вас не совсем понимаю, — озадаченно сказал Бреннер.
      — Возможно, наступит такой день, когда вы наконец поймете, — произнес Себастьян и встал. — А теперь прошу прощения, я должен идти, наступает время нашей совместной молитвы Обещайте мне не покидать этого помещения до тех пор, пока я не вернусь. Мое отсутствие продлится недолго. Возможно, я вернусь уже через полчаса, и тогда я сразу отвезу вас и девушку в деревню.
      — А там есть банк? — спросил Бреннер. Себастьян, уже подошедший к двери, на минуту остановился.
      — Там есть почта. Почему вас это интересует?
      — Потому что у меня не только кончился бензин, но и наличные деньги, — признался Бреннер. — Боюсь, что без денег мне нечего будет делать на автозаправке.
      И поскольку Себастьян продолжал все так же вопросительно глядеть на него, Бреннер коротко рассказал великану о том, как он и девушка попали в это затруднительное положение.
      — Вы совершенно правы, по крайней мере в одном, — закончил он свой рассказ, — в том, что проклинаете прогресс. Если бы не эти современные пластиковые кредитные карточки, мы не попали бы в беду.
      — И сейчас вы хотели бы иметь хотя бы немного добрых старых бумажных денег, — сказал Себастьян, усмехаясь.
      — Только в том случае, если автозаправка не принимает оплату по кредитным карточкам, — смущенно ответил Бреннер. После всего пережитого сегодня он был почти уверен в том, что ему в деревне не пригодится этот дерьмовый кусочек пластика. Поэтому не было никакого смысла отправляться туда с Себастьяном. — Само собой разумеется, что я верну вам деньги. И, конечно, с процентами.
      — Ну это уж как водится, — насмешливо сказал Себастьян. — Я постараюсь что-нибудь сделать для вас. Так или иначе, но мы найдем выход из положения. А теперь я должен идти. Если я опоздаю на молитву, брат Антоний не на шутку разгневается.

* * *

      При виде приближающегося вертолета Салид замер, как громом пораженный. Должно быть, впервые с тех пор, как его жизнь начала подчиняться правилам игры, включавшим в себя такие понятия, как нападение, отход, оборона и бегство, Салид не знал, что делать Его замешательство длилось всего лишь одно мгновение, но оно показалось террористу вечностью. Он неподвижно сидел в кабине и с ужасом глядел на мчащийся к ним черный огромный вертолет. Салид чувствовал, как лихорадочно работает его мозг, однако он не мог принять никакого разумного решения, он был не в состоянии даже до конца осознать грозящую ему опасность.
      Первым среагировал не Салид, а пилот Он так резко развернул вертолет и набрал высоту, что Салид чуть не вылетел из своего кресла. Горящая база быстро удалилась от них, став, казалось, размером с ладонь, словно детский игрушечный коврик. Машину качало из стороны в сторону, пилот не совсем справлялся с ее управлением, а спешка и чувство грозящей опасности сделали его действия еще более неуверенными. На мгновение Салиду даже показалось, что парень окончательно утратил контроль над ситуацией.
      Что касается самого Салида, то в нем продолжал работать тот уголок сознания, который прежде регистрировал каждую совершенную им ошибку Салид теперь видел, что “Апач”, оказавшийся в этот момент далеко над ними, сбросил скорость и пошел на снижение. А это значило, что террористы получили крохотный шанс на спасение. Салид понимал, что произошло: военный вертолет прилетел сюда не для того, чтобы уничтожить их. Все случившееся на базе было для пилота “Апача” полной неожиданностью, и он помчится в погоню за вертолетом с террористами только тогда, когда придет в себя и поймет, кто именно находится сейчас в машине, поднявшейся в воздух с территории горящей базы, словно птица-феникс.
      Но пилот “Апача” до сих пор еще ни о чем не догадывался. Террористы сидели в вертолете, имевшем те же опознавательные знаки, что и “Апач”. Их машина тоже была вооружена, и если бы они первыми открыли огонь, то имели бы хороший шанс сбить “Апач” или, по крайней мере, причинить ему серьезные повреждения и избежать преследования. Эта мысль, а также сознание того, что уже слишком поздно что-либо предпринимать, пришли к Салиду одновременно. Судьба подарила им еще три или четыре секунды, а они не сумели воспользоваться ими. Парень, сидевший за штурвалом “Апача”, был далеко не дурак. Да и не мог быть дураком, раз сидел в кабине подобного вертолета. Как бы ни презирал Салид американцев, он никогда не считал их идиотами.
      Салид с трудом выпрямился в своем кресле и повернулся лицом к молодому пилоту. И тут же понял, что совершил новую ошибку. Оказывается, не он один увидел представившийся им шанс Но, в отличие от него, молодой террорист не понял, что этот шанс был мимолетен — столь мимолетен, что пожалуй, следовало говорить скорее не о подарке, а о злой насмешке судьбы.
      — Нет! — закричал Салид — Не делай этого!
      Но было уже поздно. Вертолет сделал полный разворот и так внезапно увеличил скорость, что Салид замолк и закашлялся, чувствуя, что его вдавило в кресло. В этот же момент пилот нажал большим пальцем на кнопку огня, вмонтированную в штурвал. Громкий стрекот винта слился с оглушительной трескотней пулемета. Одновременно из оруженосителя, где располагалась реактивная установка, была выпущена ракета, похожая на маленькое раскаленное до бела солнце.
      Пулемет бил очередями точно по цели. От бронированного корпуса “Апача” летели искры. И Салид на долю секунды вопреки всякой очевидности в отчаянии ухватился за надежду на то, что ракета тоже попадет прямо в цель.
      Возможно, так бы все и произошло, если бы пилот “Апача” не оказался действительно прекрасным летчиком, чего так опасался Салид.
      С такого расстояния трудно было судить о том, причинили ли вред вертолету пулеметные очереди. Но если повреждения и были нанесены, то очень незначительные. Что же касается ракеты, то “Апач” в самый последний момент резко отклонился в сторону, и снаряд чуть-чуть не зацепил вертолет, пройдя так близко, что его огненный шлейф опалил лак на обшивке корпуса. Ракета взорвалась внизу, устремив к небу огненный столб.
      — Мимо! — взревел Салид. — Черт возьми, мы промазали!
      Возможно, это была последняя в его жизни ошибка. Вертолет террористов снова сблизился с “Апачем”, и на этот раз у молодого пилота появилась возможность послать вторую ракету прямо в цель.
      Но парень был совершенно сбит с толку криком Салида. Он замешкался всего лишь на секунду, но противнику хватило этого времени для того, чтобы открыть огонь. Оранжево-красные трассирующие очереди прочертили расстояние, отделявшее “Апач” от вертолета с террористами. Салид услышал громкий частый сухой стук пуль, бьющих по обшивке их машины, он был похож на барабанящий по рифленой жестяной крыше град. На прозрачном своде кабины появились маленькие сквозные отверстия, окруженные сеточками тончайших трещин. В них сразу же задул ледяной ветер. Молодой террорист, сидевший рядом с Салидом, вскрикнул и обмяк в своем кресле. Кабина наполнилась запахами свежей крови и горячего масла.
      Какими бы разрушительными ни были последствия этого обстрела, все же первая пулеметная очередь помогла вертолету Салила избежать катастрофы. Сила удара пуль отклонила машину от прежнего курса, и посланные вдогонку с борта “Апача” снаряды прошли мимо цели. Вертолет болтало в воздухе, он начал падать по спирали вниз, но почти у самой земли пилот пришел в себя, схватил штурвал и вновь вернул машину в горизонтальное положение.
      — Бери курс на восток! — закричал Салид. — Быстрее!
      Он внезапно вспомнил маленький населенный пункт, через который они проезжали прошлой ночью. Это была крохотная деревушка, насчитывавшая не больше дюжины дворов. Она находилась всего лишь в пяти или шести километрах отсюда. Если им повезет и они успеют добраться туда прежде, чем их машина окончательно испустит дух, пилот “Апача” не отважится открывать огонь над населенным пунктом.
      Молодой террорист начал жалобно причитать, крепко сжимая в руках штурвал, который, видимо, время от времени переставал его слушаться.
      — Почему ты не позволил мне стрелять? Я бы попал в него! Я в этом уверен! Он был у меня на прицеле!
      Возможно, он был прав, но Салид не хотел признаваться в совершенной им ошибке, не хотел просить за нее прощения, хотя сам себе не собирался ее прощать. Но сейчас не время было об этом говорить и думать.
      Их вертолет летел низко над заснеженными вершинами деревьев, держа курс на восток. Салид повернулся вместе с вращающимся креслом и взглянул назад. Третий террорист, сидевший на заднем сиденье, был мертв. Его грудь и стенку за ним прошила пулеметная очередь. Сквозь большую, размером с кулак дыру в стенке Салид хорошо видел развороченные внутренности вертолета. Один из оборванных кабелей сильно искрил, и в кабину оттуда шла тонкая струйка дыма, распространявшая запах масла или горючего топлива. То, что вертолет до сих пор не рухнул на землю, было просто чудом.
      Но Салид знал, что долго им не протянуть.

* * *

      — Тебе не следовало привозить их сюда, — сказал брат Антоний. Ему оставалось жить всего девять минут, но он, конечно, не знал об этом. А если бы даже и знал, то это вряд ли сказалось бы на его нынешнем настроении. Он, пожалуй, произнес бы те же слова и испытал бы те же чувства, глядя в сокрушенное и в то же время выражавшее упрямство лицо стоявшего напротив него человека.
      Антоний был самым старшим из девяти Стражей, входивших в эту общину, и его представление о смерти и отношение к ней сильно отличались от представлений других людей, причем не только в силу его почтенного возраста — Антоний был стариком уже к тому времени, когда по этой земле прокатилась последняя кровавая война, — но и по той причине, что он и восемь других Стражей знали о смерти и о том, что следует за ней, немного больше всех остальных.
      Брату Себастьяну, к которому были обращены слова старца, оставалось жить на пять секунд дольше последнего. Он должен был принять столь же ужасную смерть, что и остальные братья, но позже всех, и в этом, наверное, заключалась кара судьбы за его проступок. Если бы Себастьян знал об этом, его ответ был бы другим, поскольку из всех братьев общины он имел самое светское отношение к жизни, не чуждаясь ее радостей. Брат Антоний знал это и беспокоился сейчас за брата Себастьяна, как беспокоился за него всегда с того самого дня, как его приняли в орден Стражей. В этом не было вины самого брата Себастьяна. Он всегда старательно исполнял все поручения. Дело было не в том, что говорил Себастьян или что он делал, брат Антоний питал недоверие не к его словам и поступкам, и не из-за них относился к Себастьяну с излишней строгостью. Дело заключалось в самом Себастьяне, в том, кем он был.
      Себастьян являлся тем необходимым, хотя и нежелательным, связующим звеном, которое соединяло общину с внешним миром. Великан не договаривал, утверждая, что община вела несколько замкнутый образ жизни. На самом деле на всем белом свете людей, знавших о существовании этого монастыря, можно было перечесть по пальцам. Причем только двое или трое из них — кстати, не имеющих никакого отношения к Ватикану — действительно знали, что представляет собой этот орден.
      И это было не случайно. Антоний и его предшественники затратили немало сил и энергии для того, чтобы мир ничего не узнал об их существовании. Насельники монастыря кормились дарами леса и возделывали небольшой огород, поставлявший на их стол достаточное количество продуктов. Тем более что запросы братьев были очень скромны. Река давала им питьевую воду и электроэнергию — после того как десять лет назад в подвале замка была установлена маленькая электростанция, хотя Антоний испытывал чувство внутреннего сопротивления при ее строительстве. Рядом с литой металлической оградой, окруженной зарослями колючего кустарника, существовала еще одна стена, созданная вокруг монастыря и его обитателей, — стена молчания и забвения, являвшаяся более надежной защитой, чем решетчатый забор и лес.
      Брат Себастьян был пробоиной в этой стене. Община существовала в мире, от которого невозможно быть полностью независимым. Ведение натурального хозяйства требует определенных масштабов, а орден был очень маленьким и не имел достаточных ресурсов. И время от времени возникали такие ситуации, когда братья вынуждены были входить в контакт с внешним миром. Иногда им требовалась медицинская помощь. Возникала необходимость достать предметы повседневного обихода, медикаменты или — хотя и очень редко, раз в несколько лет — отправить какое-нибудь письмо. Община вынуждена была иметь человека, который поддерживал бы контакты с внешним миром, хотя это очень не нравилось брату Антонию. Этим человеком и являлся брат Себастьян. Будучи простым смертным, он, конечно, подвержен тем многочисленным соблазнам, которыми антихрист искушает людей мира сего. Некоторым из них он не мог противостоять. Да и никто из смертных не мог бы противостоять им. Брат Антоний знал о слабостях брата Себастьяна, и именно по этой причине ни он сам, ни семь других братьев общины ни разу не выходили за ворота железной ограды.
      Брат Антоний, погруженный в эти мысли, которым он, впрочем, предавался уже не раз, внезапно вышел из задумчивости, вспомнив, что брат Себастьян так до сих пор ему ничего и не ответил. Он повторил свои слова и продолжал:
      — Тебе не следовало привозить их сюда, брат. Ты же знаешь наши правила. Никто не должен входить на нашу территорию до тех пор, пока не даст обет. Они дали обет?
      Вопрос был чисто риторическим. Брат Антоний порой позволял себе подобные колкости, за которые потом налагал на себя суровые наказания — стоя часами на молитве и занимаясь самобичеванием.
      — Нет, — ответил Себастьян. — Боюсь даже, что мужчина некрещеный. Во всяком случае, он сам так считает. Эти люди еще ничего не успели разглядеть у нас, и нам нечего их опасаться. Они были смертельно усталыми и обрадовались, что я им помог.
      У Себастьяна на языке вертелся вопрос: неужели он должен был оставить этих полузамерзших людей в лесу? Но великан не стал задавать его. Однако брат Антоний прочитал этот немой вопрос в глазах Себастьяна. Себастьян все чаще проявлял непослушание. Антоний думал об этом с грустью, без всякого гнева — это чувство было чуждо ему. Да, община вынуждена будет вскоре расстаться с Себастьяном. Яд, которым он дышал во время своих контактов с внешним миром, начал оказывать свое злотворное воздействие.
      — Я отвезу их в деревню, — продолжал Себастьян. — Через полчаса их здесь уже не будет. А еще через час они о нас забудут, у них и без того хватает проблем.
      Брат Антоний молча поднял брови. Брат Себастьян выдал себя, признавшись, что знает о проблемах этих людей. Значит, он обременяет себя вмешательством в дела, которые его вовсе не касаются. Миссия ордена была слишком значительна и важна для того, чтобы вникать в судьбы отдельных представителей рода человеческого. Себастьян, должно быть, сразу же понял свою оплошность, потому что он прикусил нижнюю губу и потупил взор. Однако он был достаточно умен и не стал больше ничего говорить, а тем более оправдываться.
      Седовласый настоятель монастыря долго глядел на него взглядом, исполненным грусти. Да, они вынуждены будут расстаться с братом Себастьяном. И очень скоро. Может быть, даже раньше, чем он это планировал. Раньше, чем орден расстался с предшественником Себастьяна, который, в свою очередь, поддался соблазнам мира сего раньше, чем его предшественник. Похоже, что яд становился все более сильнодействующим, или люди стали слабее.
      Взгляд Себастьяна ясно говорил о том, что великан все это знал и понимал, и оттого на душе у Антония становилось еще грустнее. Не проронив больше ни слова, старец повернулся и отошел к огромному деревянному распятию, занимавшему всю восточную стену помещения для молитв.
      Антонию оставалось жить еще четыре минуты.

* * *

      — В это просто трудно поверить! — сказала только что вернувшаяся Астрид и несколько раз озадаченно покачала головой. От нее исходил неприятный кисловатый запах. По всей видимости, ее здорово прихватило, и она это хорошо понимала, стараясь не подходить к Бреннеру слишком близко. Однако, несмотря на это, она говорила сейчас веселым приподнятым тоном:
      — Этого просто не может быть! Однако я все это видела собственными глазами!
      — Что именно ты видела? — спросил Бреннер.
      — У них здесь настоящий дощатый туалет с выгребной ямой, — сказала Астрид, указывая большим пальцем через плечо за спину, в том направлении, откуда пришла.
      — А чего ты ожидала? — спросил Бреннер. — Ванную комнату с новейшим сантехническим оборудованием и сауной?
      — Конечно, нет, но то, что я увидела… — похоже, Астрид была просто ошеломлена. — Я не знала, что они ведут столь примитивный образ жизни. Я даже не нашла там, где включается электрический свет.
      — Сомневаюсь, что у них вообще есть электричество, — заметил Бреннер. Собственно говоря, он был совершенно уверен по крайней мере в том, что здесь не существовало электрического света.
      — Возможно, ты прав, — сказала Астрид. — Но это же… просто безумие, — она вновь подошла к двери и открыла ее. — Эта древняя стена, должно быть, была возведена еще в каменном веке. Интересно, чем они, собственно, здесь занимаются.
      Бреннер уже давно задавал себе тот же вопрос и чувствовал, как у него в душе растет тревога. Теперь он, по крайней мере, был уверен в том, что это — вовсе не обычный монастырь, а… Он не знал, что именно. Однако Бреннер не стал бы рисковать, задавая подобный вопрос брату Себастьяну. Он чувствовал, что этого не следовало делать.
      — Думаю, что они занимаются здесь молитвами и богослужением, — наконец произнес он. — И тому подобными делами, которым посвящают свои дни благочестивые мужи.
      Этот ответ, по всей видимости, не удовлетворил Астрид. Она поморщилась, шире распахнула дверь и поставила одну ногу на порог.
      — Прекрати, — одернул ее Бреннер. — Мы обещали Себастьяну ждать его здесь.
      — Если говорить точнее, это ты ему обещал, — возразила Астрид. — Кроме того, что ты себе воображаешь? Я не собираюсь ничего здесь красть, я просто хочу оглядеться, вот и все.
      — Пожалуйста, не делай этого, — еще раз обратился к ней Бреннер. — Я дал ему слово — и за себя и за тебя.
      С таким же успехом он мог обратиться с подобной просьбой к дверному косяку. Впрочем, собственно говоря, именно к нему Бреннер и обращался, потому что Астрид уже успела выйти за порог и свернуть направо, исчезнув из виду. Со смешанным чувством покорности и остывающего гнева Бреннер поплелся за девушкой. Что он мог сделать? Не останавливать же ее силой.
      Когда Бреннер нагнал ее, Астрид уже подошла к проходу, ведущему во внутренний двор. Бреннер собрался уже было остановить ее силой. Но в этот момент, когда он хотел поднять руку и схватить девушку за плечо, она внезапно сама остановилась.
      Возможно, она сделала это из-за того, что впереди не было ничего интересного. За аркой ворот простирался прямоугольный внутренний двор, который, благодаря своей строгой простоте, выглядел почти величественно, хотя Астрид, должно быть, он показался скучным. Двор не был большим, и его ограничивала стена здания, сложенного из огромных тесаных камней. В стене располагалось три или четыре двери. В узких, прорезанных в толще стен окнах Бреннер, как ему показалось, заметил движение. Двор был мощен булыжником, тщательно обтесанным и отполированным временем, крыша крыта тяжелым шифером, который прошедшие века посеребрили легкой патиной. Здание казалось очень громоздким и тяжеловесным. Хотя для строительства подобного сооружения в девятом или в десятом веке — а именно тогда был воздвигнут этот полузамок-полукрепость, по мнению Бреннера, хорошо разбиравшегося в архитектуре, — не было никаких причин, поскольку в ту эпоху еще не существовало грозных пушек и мортир, от которых людям следовало бы прятаться за мощными стенами. Сколько же сил необходимо было потратить на то, чтобы доставить сюда сотни тонн каменных глыб, если при этом учесть, что строительный материал — и это совершенно очевидно — был привозным, а не местным.
      — Пошли, — сказал Бреннер, — нам надо вернуться назад. Здесь нет ничего интересного.
      Астрид, как всегда из чистого упрямства и духа противоречия, не сразу послушалась его. В конце концов она кивнула, тяжело вздохнув, и, покорно повернувшись, внезапно замерла, подняв голову вверх.
      — Что это?
      — Что ты имеешь в виду? — переспросил Бреннер, тщетно прислушиваясь и ничего не слыша. Но через несколько мгновений он тоже уловил какой-то отдаленный, мерный шум, который звучал как будто знакомо — словно кто-то вдалеке готовил в огромной машине попкорн, воздушную кукурузу. Астрид быстрым шагом прошла мимо Бреннера, вновь скрывшись под аркой ворот. Странный шум слышался еще в течение нескольких секунд, а затем стих.
      — Подожди! — крикнул Бреннер и бросился вслед за Астрид. Девушка уже вышла из ворот и вступила на мостик, ведущий через реку. Себастьян вряд ли будет иметь что-нибудь против их желания осмотреть опушку леса.
      На подъемном мостике они снова остановились. Тревожный взгляд Астрид скользил по окрестностям и пасмурному небу. Она выглядела очень настороженной.
      — Что это было? — промолвила девушка. — Мне все это страшно не нравится.
      Бреннер молчал, ему нечего было ответить ей. Он никак не мог вспомнить, где он слышал подобный странный звук. Но он точно где-то уже слышал его. И сознание этого наполняло душу Бреннера тревогой. Это был… это был звук, который Бреннер раньше слышал множество раз. Но не в жизни, а в кино, по телевидению, в видеофильмах. Это было сухое стаккато пулеметной очереди.
      Но этого просто не могло быть! Это было невозможно!
      — Посмотри туда, — внезапно сказала Астрид, показав рукой в южном направлении.
      Бреннер проследил взглядом за ее жестом и то, что он увидел, заставило его на секунду засомневаться в здравости собственного рассудка. К ним быстро приближался вертолет, двигаясь низко над вершинами деревьев, с которых его вращающиеся лопасти поднимали вихри снега. Двигатель ревел пронзительно и натужно, а сама машина летела не совсем прямо, чуть покачиваясь в воздухе, словно огромная пьяная стрекоза.
      Через секунду на горизонте появился второй вертолет, тоже летевший низко над лесом и — это было совершенно очевидно — преследовавший первый. Похоже, что обе машины горели, потому что за ними тянулся шлейф из дыма.
      — Что это такое? — пробормотала Астрид растерянно. И Бреннер не сразу понял, что она имела в виду не происходящее, а один из вертолетов. — Эта штука похожа на американский “Голубой Гром”.
      — Это “Апач”, — машинально ответил Бреннер, хотя ему показалось очень странным то, что они вдруг вспомнили один из американских фильмов и ведут о нем разговор. — Эта машина послужила прототипом для вертолета, показанного в кинофильме. Но это… это же боевой вертолет! Какого черта…
      Из носовой части вертолета выбивалось ярко-оранжевое пламя. Внезапно раздался пронзительный вой, скорее похожий на звук фанфар, нежели на звук выстрела, и первый вертолет отнесло, словно невесомую бабочку, в сторону, как будто чья-то большая ладонь отбросила ее в полете.
      — О Боже! — прошептал Бреннер. — Они… они стреляют друг в друга…
      Ему даже в голову не пришло, что он и девушка находятся в опасности, хотя обе машины летели прямо туда, где находился монастырь. Сейчас они находились еще на расстоянии двух или трех километров от него, но быстро приближались.
      — Может быть, это съемки какого-нибудь фильма? — пробормотала Астрид и, не замечая этого, прижалась спиной к груди Бреннера. Она дрожала.
      Следующая пулеметная очередь, выпущенная “Апачем” по пытающемуся скрыться вертолету, развеяла последние сомнения Бреннера. Стрельба была на поражение. Пули, не достигшие цели, с громким треском снесли несколько верхушек деревьев и отдельные сучья, а также посыпались стальным дождем на деревянный мостик, впиваясь в древесину и раскалывая тонкий лед на реке.
      — О Господи! — воскликнул Бреннер. — Прочь отсюда!
      Он резко повернулся и, схватив девушку за руку, увлек ее за собой под защиту арки ворот. Астрид кричала и пыталась, дико размахивая руками, вырваться, словно утопающая, которая тащит под воду своего спасителя, но Бреннер, проявив на этот раз настойчивость и употребив силу, не выпускал девушку из своих рук. Рев двигателей становился все громче и громче, а затем вновь прозвучал резкий стрекочущий звук пулеметной очереди.
      Обернувшись на бегу, Бреннер увидел, что преследуемый вертолет начал терять скорость и высоту, грозя рухнуть на мост. Возможно, пилот этой машины надеялся, что “Апач” не станет в него стрелять здесь, над зданием, где живут люди.
      Пустые надежды! Бреннер знал, что они должны сейчас умереть, но не испытывал ни малейшего страха. Под градом пуль, разрывов, рикошетов острых осколков камня, сыплющихся на них, Астрид и Бреннер бегом устремились к противоположному выходу из этого небольшого туннеля, зная, что не имеют ни малейшего шанса выбраться отсюда.
      Бреннер почувствовал, что ранен.

* * *

      Ему не было больно. И, возможно, именно это обстоятельство начало внушать ему сильное беспокойство, потому что Маккормак действительно ничего не чувствовал, он не ощущал даже липкой влажной теплоты, которая алым потоком текла между его пальцами и капала на брюки и сиденье, обтянутое искусственной кожей. Половина его тела полностью утратила чувствительность.
      Маккормак знал, что означала эта потеря чувствительности, но мысль о том, что он парализован, почему-то не внушала ему ужаса. Она не доходила до его сознания, как, впрочем, и мысль о том, что ему не долго осталось жить с перебитым позвоночником — поскольку он истекал кровью.
      У Маккормака было удивительное чувство легкости, свободы и даже веселья; такое же чувство он испытывал после нескольких затяжек “травки”, которые он изредка позволял себе. Нет, все же нынешнее состояние Маккормака было куда более приятное, так как в нем отсутствовали угрызения совести и чувство вины. То, что с ним случилось, было столь абсурдно, что он мог лишь посмеяться надо всем этим. Улыбаясь, он рассматривал крохотное круглое отверстие в окне напротив. Бронированный корпус с честью выдержал испытание, и ни одной пулеметной очереди не удалось его пробить. Но бронированное стекло из примерно пятидесяти пуль все же пропустило одну, которая попала прямо в живот Маккормака. Она прошла сквозь его тело, раздробив позвоночник, и вышла наружу, пробив спинку сиденья, после чего наконец застряла в полу. Маккормак ощущал, как из него теплой липкой струйкой выходит жизнь. Он мог бы быть уже давно мертв, если бы убрал с живота руки, которыми зажимал рану, — в этом случае его внутренности просто выпали бы ему на колени. Маккормак знал, что подобная пуля способна сделать с человеческим организмом, попав в живот. Он хотел избавить Стайпера от ужасного зрелища. Кроме того, если бы он не зажимал рану, она еще больше кровоточила бы, а Маккормак и без того потерял уже много крови. Он просто боялся, что всю кабину вертолета зальет кровью, и они утонут в ней. “Это настоящая истерика”, — отметил он краешком сознания, способным еще ясно воспринимать события. С ним все кончено. А он даже не знает, кто эти люди, убившие его!
      Маккормак с трудом поднял голову. Он никак не мог решиться, куда ему смотреть: налево или прямо — на Стайпера или на вражеский вертолет. Маккормак решил взглянуть на вертолет.
      Он был примерно в двухстах метрах от их “Апача”. Маккормак слышал, что Стайпер дважды или трижды стрелял по вертолету и по крайней мере один раз попал — поскольку за ним тянулось грязно-серое облако дыма, а сама машина противника заметно замедляла ход. Впереди под ними темнело что-то, не похожее на лес, над которым они летели. Только через несколько мгновений Маккормак рассмотрел, что же это было. Он увидел постройку, похожую на монастырь или небольшую крепость. Пилот вертолета, напавшего на них, держал курс прямо туда. По-видимому, он рассчитывал на то, что Стайпер не осмелится стрелять по нему вблизи жилого здания.
      Маккормак знал, что парень сильно просчитался. Стайпер открыл бы огонь по этому вертолету даже в том случае, если бы на пути пуль и снарядов стояла его собственная мать. С первого дня своей службы в ВВС он жил ожиданием той минуты, когда сможет применить в условиях настоящего боя оружие этой чудо-машины.
      Вертолет, который обстреливал “Апач”, падал теперь под острым углом прямо на монастырь. Маккормак увидел две крошечные фигурки, стоявшие под аркой ворот, а затем вдруг ринувшиеся внутрь крепости.
      Стайпер открыл огонь. Маккормак заметил, что он попал в цель, и вертолет отбросило в сторону. От его прозрачной кабины посыпались осколки, и Маккормаку показалось, что изнутри в реку упало что-то большое и темное. Внезапно он почувствовал колющую боль в ногах. Маккормак знал, что это невозможно, но боль не утихала, она охватила все его тело и становилась все невыносимей. Последней мыслью Маккормака была мысль о том, что во всех историях о чистилище и вечном проклятии все же что-то было.
      Стайпер выпустил ракету по вертолету, почти сблизясь с ним, но она прошла мимо цели и исчезла, словно огненный луч, в арке ворот.
      Но к этому времени Маккормак был уже мертв.

* * *

      Бреннер почувствовал удар такой силы, что он бросил его далеко вперед, а затем швырнул на землю. Однако Бреннер не почувствовал боли. У него только занемело плечо и верхняя часть правой руки, а по спине побежали теплые липкие струйки. Но боли не было, если не считать саднящих ладоней, содранных при падении, и сильно поцарапанной правой щеки — Бреннер внезапно почувствовал горьковатый привкус крови во рту. Боковым зрением он увидел, что Астрид тоже лежит на земле недалеко от него. Возможно, это он при падении увлек ее за собой и с девушкой ничего серьезного не случилось. Бреннер повернулся на бок, привстал и тяжело прислонился к каменной стене свода, у него пошли круги перед глазами. Целую секунду он ничего не видел и, сидя совершенно неподвижно, затаив дыхание, ждал смерти.
      Но смерть не приходила. Тогда Бреннер открыл глаза и оглянулся. Он увидел мчащееся, раскаленное добела, ревущее пламя, наполнявшее весь сводчатый проход ярким слепящим светом, невообразимым шумом и адским жаром. Это ревущее чудовище было похоже на Цербера, стерегущего ворота в ад и внезапно сорвавшегося с цепи. Это была… ракета!
      Поняв это, Бреннер судорожными движениями закрыл голову руками и упал ничком. Мысль о том, что он сделал это слишком поздно, обожгла его Волна нестерпимого жара на долю секунды накрыла его, пройдя над головой. За столь короткое время она не успела причинить ему серьезных повреждений, но боль, пронзившая все тело Бреннера, была просто адской. Он громко закричал и услышал сквозь рев удаляющегося снаряда крик Астрид. Огненный демон мчался вперед, и Бреннер понял, что произойдет дальше. Он знал это за секунду до того, как ракета внезапно изменила траекторию своего полета и под углом в тридцать градусов устремилась вверх, войдя в окно, расположенное на втором этаже, с такой точностью, словно именно туда была нацелена. Услышав звон разбитого стекла, Бреннер машинально втянул голову в плечи.
      Почему-то прозвучали два взрыва с промежутком в четыре или пять секунд. Возможно, произошли какие-то функциональные нарушения в системе ракеты, и прежде взорвалось горючее носителя, а затем уже последовал взрыв боеголовки. От первого взрыва, блеснувшего, словно раскаленная молния, вылетели стекла на фасаде и разрушилась часть стены. Вместе с каменными блоками и стеклами наружу вылетело совершенно обуглившееся тело человека, опаленного пламенем, но все еще живого. Он судорожно размахивал в воздухе руками и ногами и пронзительно кричал нечеловеческим голосом. Прежде чем этот несчастный упал на землю и его крики прекратились, раздался второй взрыв. Он был намного мощнее, чем первый. Стены задрожали и прогнулись наружу, словно это огромное здание было обыкновенным раскрашенным воздушным шариком, накачанным воздухом до такой степени, что его оболочка готова была лопнуть. Взрыв, должно быть, уничтожил межэтажные перекрытия, и из окон первого этажа внезапно вырвалось пламя. Листы шифера с крыши взмыли вверх и закружились над двором, словно обуглившиеся кусочки сожженной бумаги, поднятые ветром из пепельницы.
      В следующую секунду фасад здания рухнул. На землю посыпался дождь из камней и огня с таким ревом и грохотом, что все это напоминало картину гибели мира из Апокалипсиса.
      Там, где была комната для молитв, полыхало красно-оранжевое пламя, а в центре был отчетливо виден охваченный ярким огнем огромный пяти— или шестиметровый крест, разбрызгивающий вокруг себя жаркие язычки трепещущего пламени, которые то гасли, то вспыхивали с новой силой. Вторая волна обжигающего жара накатила на Бреннера, и он снова закричал от боли, с ужасом глядя на свои руки, на которых вспухали большие водянистые волдыри. Бреннер чувствовал, что то же самое происходит с его лицом.
      Внезапно Бреннера кто-то схватил и поднял на ноги. Ничего не видя, он отпихнул незнакомца и, только услышав крик Астрид, понял, что это была она.
      Но прежде чем Бреннер ясно осознал, что происходит, третий мощный взрыв, словно оглушительный раскат грома, потряс монастырь. Астрид увлекла Бреннера за собой, а за ними устремился огненный поток бушующего пламени.

* * *

      Вода смягчила падение, но она была такой холодной, что Салид чуть не умер, оказавшись в ее обжигающей ледяной глубине. Ледяной покров был таким тонким, что его можно было проломить одним пальцем. Разбив его при падении тяжестью своего тела, словно оконное стекло, Салид почувствовал, что его тело тут же онемело от жуткого холода, а сердце так заныло, как будто его пронзили острой иглой.
      Салид опустился на самое дно маленькой речки и попытался выплыть на поверхность, но руки не слушались его. Он как будто окоченел, чувствуя жжение в легких. С момента его падения из кабины вертолета прошло, наверное, секунды две, но у Салида не было времени набрать побольше воздуха в легкие, и теперь недостаток кислорода давал себя знать. Холод парализовал его. Тело все еще отказывалось повиноваться ему, а одежда пропиталась водой и отяжелела, еще больше затрудняя движения Салида.
      Однако, несмотря на это, он мог видеть все, что происходило над ним. Вода неглубокой речки была прозрачной как стекло. Салид видел расплывчатые очертания вертолета, который под градом пуль и снарядов ходил из стороны в сторону, словно проигрывающий боксер под точными ударами своего невидимого соперника. Единственная выпущенная по нему ракета прошла мимо, словно яркая комета с огненным хвостом, и исчезла под аркой ворот. Затем Салид заметил очертания второго вертолета, который явно шел на сближение с первым. Через секунду раздался взрыв ракеты где-то на территории монастыря. Салид увидел сквозь створ арки ворот полыхающее пламя и сразу же вспомнил о замеченных им раньше двух фигурках людей. У них не было ни малейшего шанса остаться в живых.
      Наконец Салиду удалось пошевелиться, и он снова попробовал всплыть. Поверхность воды и очертания обоих вертолетов стали ближе, и Салид, собравшись с последними силами, сделал рывок, борясь за свою жизнь. Вынырнув на поверхность, он начал лихорадочно хватать ртом воздух.
      Легкие Салида наполнились долгожданным кислородом, и стальной обруч, сжимавший его грудь и грозивший раздавить ее, лопнул.
      Вертолет террористов тем временем прошила вторая пулеметная очередь “Апача”. Разлетевшаяся на куски кабина упала в воду в двадцати метрах от Салида, а корпус врезался в крепостную стену и взорвался.
      Поднявшиеся волны накрыли Салида с головой, но на этот раз он успел набрать в легкие побольше воздуха. Он не старался преодолеть сильное, словно кулак невидимого исполина, давление воды, прижавшее его к илистому дну реки. Напротив того, Салид начал делать энергичные быстрые движения, пытаясь подольше оставаться под водой, чтобы избежать грозящей опасности — падающих в воду тяжелых каменных обломков стены. Он продвигался вдоль дна, хотя это было очень трудно: Салид оказался в центре втягивающей его в себя воронки, словно легкая щепка, сброшенная водопадом. Сжав зубы, он плыл до тех пор, пока у него хватало воздуха в легких.
      Когда Салид вновь вынырнул на поверхность, река дымилась, словно горячий источник. Надрывно кашляя, Салид втянул в себя воздух и почувствовал, что он горячий. Окинув взглядом реку, он сразу же понял, в чем дело.
      На него вместе с течением надвигалось горящее пятно растекшегося по поверхности масла или жидкого топлива. Салид молниеносно оценил свои шансы на спасение и, быстро набрав в легкие как можно больше воздуха, нырнул в воду. У него над головой сразу же запылало огненное пламя, и он с ужасом отметил про себя, что пятно было намного больше, чем он предполагал. Но Салид запретил себе испытывать такое чувство, как страх, который мог замедлить его реакцию в решающую минуту, и быстро поплыл под водой. Он плыл до тех пор, пока не почувствовал, что его легкие вот-вот разорвутся, но все равно, прежде чем вынырнуть, он проплыл еще несколько метров.
      Пламя сразу же опалило его лицо, поскольку горящее масляное пятно находилось всего лишь в десяти сантиметрах от него. Салид застонал от боли, чувствуя, как кожа на его лице в течение одной секунды высохла, утратила присущую ей влажность и начала лопаться и сходить лоскутами Чтобы спасти глаза, он крепко сжал веки, и, закинув голову назад, снова погрузился в воду, стараясь отплыть против течения как можно дальше от горящего пятна.
      Внезапно он услышал пронзительный рев двигателя и, открыв глаза, увидел в небе “Апач”. Он кружился над горящими останками рухнувшего на землю вертолета, словно хищная птица, которая хочет убедиться в том, что ее поверженная жертва действительно мертва. Сначала Салид не поверил своим глазам, но потом до его сознания дошло, что с момента его падения в реку прошло всего несколько секунд, а сам вертолет, по существу, только что рухнул на землю. По всей видимости, опасность для Салида еще не миновала. Люди, сидевшие в “Апаче”, наверняка заметили его.
      И как будто прочитав мысли Салида, “Апач” развернулся и направился в его сторону! Но с вертолетом, по-видимому, было не все в порядке, его кидало из стороны в сторону, а вой двигателей становился все натужнее и резче. Вместо клубов белого дыма из зияющей в корпусе пробоины вырывался теперь черный чадящий дым. Вертолет так близко подлетел к Салиду, что тот мог разглядеть теперь сидевших в его кабине людей. Их было двое, один из них не подавал признаков жизни, свесившись вперед на ремнях, которыми был пристегнут к креслу. Значит, их первая атака оказалась не такой уж бесполезной. Салид подумал со смешанным чувством грусти и покорности судьбе о том, что его молодой пилот был все-таки прав, а сам он — нет. Они действительно могли бы сбить “Апач”, если бы Салид не помешал пилоту выстрелить во второй раз. Подстреленная стальная птица долго бы не протянула, однако Салид дал ей возможность преследовать свой вертолет и убить себя, прежде чем она сама погибнет от смертельных ран.
      “Апач” приближался. Салиду на одно мгновение показалось, что вертолет сейчас упадет на него, чтобы воздать ему по заслугам, как о том и говорится в Библии. Но тут “Апач” опрокинулся прямо над рекой, пролетев так низко над водой, что его винт чуть не задел ее гладь, а затем вновь принял горизонтальное положение. Покачиваясь из стороны в сторону, машина приблизилась к берегу и устремилась прямо к замку, набирая при этом высоту.
      Пилот почти справился со своей задачей и выправил положение. Вертолет, достигнув здания монастыря, круто взмыл вверх, его шасси задели крышу и сорвали с нее шиферные плиты и деревянные перекрытия. Машина задела задний фасад здания, неповрежденный взрывом. Правда, он уже треснул, и из образовавшейся расщелины валил дым, но после сильного толчка “Апача” из нее вырвалось ярко-красное пламя и посыпались искры. Лопасти на хвостовой части были сломаны, и вертолет начал кружить на одном месте. Его полозья во второй раз врезались в крышу, разрушили ее конек, и Салид заметил на этот раз, как от машины что-то отделилось и упало. А затем “Апач” кувыркнулся, словно всадник, выпавший из седла брыкающейся лошади, и упал с конька крыши внутрь развороченного здания.
      Почти сразу же за этим последовал взрыв. Вспышка была столь яркой, что на мгновение затмила солнечный свет. Салид отчетливо видел, как все массивное здание как будто подпрыгнуло вверх, а затем с треском и грохотом вновь встало на свое место, а к небу взмыл огромный столб огня.
      Салид нырнул, спасаясь от взрывной волны, и поплыл к берегу из последних сил. А вверху над ним под оглушительный грохот, казалось, рушился мир.

* * *

      В этот момент Бреннер отчетливо осознал тот факт, что выражение “Хуже не могло бы и быть” является ложью. Что бы с тобой ни произошло, ты должен помнить, что может быть намного хуже, — более того, что по какому-то неисповедимому закону природы не просто может, а должно быть хуже. Привычный, обжитой мир Бреннера разбился и распался в какую-то долю секунды при ослепительной вспышке взрыва. Его жизнь, состоявшая из работы и вечных цифр, из скуки и однообразия, прерываемого приключениями, пережитыми при чтении книг или просмотре видеофильмов, вдруг превратилась в хаос, возникший из огня и грохота, и этот хаос увлек его в своем водовороте на самое дно. Бреннер больше не понимал, что с ним происходит. У него порой даже возникало желание умереть — чтобы только покончить со всем этим.
      Мощный толчок в бок швырнул его прямо об стену, и Бреннер неожиданно вновь пришел в себя, вернувшись к действительности. Он снова ощутил сильный жар и почувствовал, как у него под ногами трясется каменный пол. Он буквально ходил ходуном, то вздымаясь, то вновь опадая и как будто вскрикивая от боли. Бреннер отчетливо слышал страшный скрежет и треск, это содрогались каменные стены, казавшиеся дотоле нерушимыми и незыблемыми, а теперь они колыхались, словно театральные кулисы. Бреннер машинально ковылял дальше и, только повернув голову, вдруг окончательно понял, чья именно рука спасла его, подняв на ноги.
      Вид Астрид поверг его в шок. Он просто не узнавал ее. Почти все ее волосы превратились в одну клочковатую массу. А лицо девушки было перепачкано кровью и сажей. Ее куртка тлела и дымилась, а руки, которыми она мертвой хваткой вцепилась в Бреннера, были влажными и липкими. Бреннер совершенно инстинктивно отшатнулся от нее, но Астрид не выпустила его из своих рук, продемонстрировав неожиданную силу. Бреннер невольно отметил про себя, что повязка, наложенная на руку девушки Себастьяном, стала совершенно черной. Более того, ее рука, должно быть, была опалена огнем. И только теперь Бреннер явственно осознал, что это именно ее тело прикрывало его, словно живой щит, от опаляющего жара пронесшейся над ними ракеты.
      — Бежим! — крикнула Астрид. — Быстро! Опасность еще не миновала!
      И тут же она сильно толкнула его, так что Бреннер на полном ходу влетел в царящий во дворе хаос из полыхающего пламени и падающих раскаленных камней. У Бреннера не было времени, чтобы понять, что происходит. Значение ее слов не доходило до него, в этот момент он был не в состоянии задуматься над вопросом, откуда эта девчонка черпала силы и как могла она знать, в каком именно направлении им необходимо было двигаться. А главное, откуда она знала, что еще могло вскоре произойти. Все эти вопросы начали одолевать Бреннера много позже, но и тогда он не мог найти удовлетворительных ответов на них. Он ковылял рядом с ней, почти нехотя, по горящему двору, направляясь прямо к охваченному пламенем пожара зданию монастыря, из окон и Дверей которого полыхали языки огня. Жар становился все более нестерпимым, но Астрид неумолимо тащила его вперед с такой силой, которая непременно изумила бы его, будь он в этот момент в состоянии ясно воспринимать происходящее.
      Но он не способен был сделать это. А если бы он мог трезво взглянуть на вещи в этот момент, он, наверное, сразу же остановился и умер на месте. Астрид, немилосердно вцепившись в него своими обожженными руками, тащила Бреннера вперед. Он спотыкался, падал, но девушка вновь поднимала его на ноги. Падая на раскаленные камни мостовой, Бреннер не успевал почувствовать жгучей боли в ладонях, прикасавшихся к булыжникам. С большим трудом он добрался — вернее, Астрид дотащила его — до почерневшей от огня каменной стены здания. На сохранившейся части фасада была небольшая, но очень массивная дверь с тяжелым замком, которая, как ни странно, уцелела при взрыве. Астрид толкнула его к стене рядом с этой дверью и, выпустив наконец из своих рук его плечо, дотронулась до нее. Бреннер не мог разглядеть, что она делала, но он знал, что у девушки нет ключа. Однако дверь внезапно распахнулась, и Бреннер увидел, что за нею была каменная сводчатая площадка длиною в два шага, которая заканчивалась лестницей с потертыми ступенями, круто спускавшейся вниз.
      — Бежим! — крикнула Астрид. — Быстрее!
      Она тут же снова вцепилась ему в плечо, развернула его лицом к входу — причем, по-видимому, без особых усилий — и так сильно толкнула Бреннера в спину, что он чуть кубарем не скатился по лестнице. В последний момент ему удалось остановиться на верхней ступени, уперев руку в шершавую каменную стену и еле-еле сохраняя равновесие. Лестница уходила куда-то вниз и терялась в непроглядной тьме. Бреннер чувствовал, что она ведет в очень глубокое подземелье.
      — Беги! — крикнула ему девушка. — Спаси свою жизнь! Ведь ты ни в чем не виноват!
      Необычность этих слов заставила Бреннера на минуту выйти из оцепенения, но он не побегал вниз по лестнице, а обернулся к Астрид и взглянул на нее. Он был в этот момент не способен не только задавать вопросы или вообще что-нибудь делать, но даже понять, что происходит. Ведь все произошло в считанные секунды, и только теперь Бреннер — как это бывает в минуты смертельной опасности — вдруг с особой остротой и ясностью стал воспринимать все звуки и картины окружающего мира.
      Он отчетливо видел Астрид, стоявшую перед ним в дверном проеме с широко раскинутыми, словно для объятия, обожженными руками. Девушка была сильно изранена, но на ее лице не было заметно выражение боли или страха. Бреннер видел также в небе за спиной Астрид кружащийся над противоположным фасадом монастырского здания, расположенного буквой “П” и окружавшего тремя своими стенами внутренний дворик, вертолет. Он упал, словно пылающая звезда, на крышу, перевернулся и взорвался.
      Последнее, что увидел Томас Бреннер, был огненный вал, накатывающий на них с неба с жутким ревом. Фигура девушки в дверном проеме исчезла в пламени, а его самого отбросило взрывной волной назад, и он скатился по лестнице в глубину подземелья.

* * *

      Салид сам не знал, каким образом он в конце концов достиг берега. Может быть, это было чистой случайностью. А может быть, он должен благодарить за спасение свой инстинкт пловца, который заставил его плыть в правильном направлении. Одним словом, снова случилось чудо — одно из бесчисленного множества чудес, происходивших с ним в жизни. Хватаясь сведенными судорогой пальцами за илистое дно, Салид, напрягая последние силы, выбрался на пологий берег и застыл в неподвижности. Его ноги все еще оставались в воде, но у Салида больше не было сил двигаться. По крайней мере, он теперь мог не опасаться, что утонет.
      Отчаянные усилия Салида не потерять сознание — что в его положении означало смерть — наверняка не увенчались бы успехом, если бы его невольным союзником не оказалась новая смертельная опасность, подстерегавшая его. Вода становилась все холодней, и он почувствовал, как его йоги начали покалывать острые иголки, а все тело — от пальцев ног до пояса — оцепенело, теряя чувствительность. Лежа на берегу в полубессознательном состоянии, Салид вдруг явственно представил себе, как найдут его тело здесь после того, как все кончится, его ноги по бедра врастут в лед реки, и его труп придется вырубать из него — как вырубали скелет найденного пару лет назад в Альпах человека каменного века. И почему-то именно эти нелепые мысли придали ему сил. Он сумел наконец выбраться на берег и перевернулся на спину. Ноги окоченели и не слушались его, поэтому Салид мог рассчитывать только на свои руки. Когда он переворачивался на спину, то почувствовал страшную боль в бедре. Салид задохнулся от боли и крепко сжал зубы, чтобы не закричать, а затем осторожно взглянул на верхнюю часть своей ноги. Снег рядом с ней был розоватого цвета. Там, где на его длинной куртке был карман, теперь зияла огромная дыра, и сквозь нее виднелась порванная мышечная ткань. Сначала Салид решил, что получил эту рану в реке, но затем вспомнил тот сильный удар, от которого он вылетел из кабины вертолета. Одна из пулеметных очередей попала в машину и прошила ее корпус Салид в тот момент не почувствовал, что ранен, боль пришла только теперь.
      И Салид знал, что это лишь начало. От холода его рана занемела, и боль дала ему краткосрочную передышку. Тем дороже придется заплатить за нее. Рана почти не кровоточила, но Салид видел в ней осколки раздробленных костей.
      Внезапно он с ясностью осознал, что с ним все кончено. Даже если он не умрет в ближайший час, даже если ему вообще удастся выжить — что само по себе невероятно — он никогда уже не будет тем, кем был. Салид получил тяжелое ранение и теперь не сможет свободно и самостоятельно ходить, как прежде. Его лицо было в ожогах. Салид много раз видел ожоги и знал, что у него на всю жизнь останутся рубцы и шрамы. Какие еще ранения и травмы получил он сегодня? Салид не знал, но был уверен, что ожогами и раной бедра дело не обошлось. Чувствуя, как отступает сковывающий все его тело холод, Салид одновременно ощущал, как нарастает боль. Казалось, что болело все его тело. Чудом было уже то, что он все еще двигался Из Абу эль-Мота, Отца Смерти, Салид превратился в инвалида, в калеку с испещренным шрамами лицом. И все это произошло в считанные секунды из-за неопытности пилота и его собственного легкомыслия Он должен был прислушаться к своему внутреннему голосу, предостерегавшему его
      Любой другой человек на его месте, наверное, уже сдался бы в такой ситуации. Но Салид не чувствовал отчаяния, он испытывал в этот момент глубокое спокойствие, которое придавало ему силы Он не думал о том, что может еще победить, или даже просто выжить. Абу эль-Мот провел свой последний бой и потерпел поражение. Он жил как воин и умер как воин на поле битвы.
      Но ему не хотелось, чтобы люди нашли его здесь в таком состоянии — дрожащего от боли и холода человека, который, возможно, когда страдания станут нестерпимыми, начнет кричать, плакать и молить о пощаде. Если он обречен на смерть, то должен умереть как мужчина — в полном одиночестве и без единого стона. Во всяком случае, никто не должен слышать его стенаний и крика.
      Крепко сжав зубы, Салид сел, преодолевая приступ тошноты и головокружения. Он с изумлением отметил, что ему вдруг стало очень легко. Его организм, похоже, теперь, когда он перестал надеяться на спасение, черпал силы из запаса жизненной энергии, предназначенной на долгие десятилетия.
      Салид оглянулся на монастырь. Здание было полностью разрушено, хотя сама коробка стен сохранилась. Но Салид видел, как на монастырь упал “Апач” и взорвался. При таком взрыве никто не сумел бы уцелеть. Крыша рухнула вниз и теперь горела. Окна превратились в черные закопченные раны, из которых валил дым, а порой вырывалось пламя. В небе над монастырем поднималось кроваво-красное зарево от пожара, который все еще бушевал во внутреннем дворике. Салид содрогнулся. Когда “Апач” рухнул внутрь здания, то прежде еще, чем он достиг земли, взорвались все его боеприпасы и горючее топливо. Неужели то, что он, Салид, уцелел, спасся буквально в ту секунду, когда рухнул его вертолет, было чистой случайностью? Неужели все это произошло только ради того, чтобы он принял более мучительную смерть?
      Салид отогнал от себя эти мысли. Его мучения не будут долгими. Течение реки отнесло его на некоторое расстояние от горящего здания и обломков вертолета, но не так далеко, как полагал Салид сначала. Сейчас он находился примерно в тридцати метрах от ворот и в сорока метрах от обломков врезавшегося в каменную ограду вертолета. Он должен был добраться туда. При падении в реку Салид выпустил свою винтовку из рук, и она утонула в воде. Ему предстояло преодолеть довольно значительное пространство, но он должен был справиться с этим, даже если бы пришлось проползти это расстояние.
      Попытавшись стронуться с места, Салид вскрикнул от боли и снова упал в раскисший снег, смешанный с грязью. А ведь он сделал всего лишь очень робкую попытку опереться на раненую ногу. У Салида было такое ощущение, словно раскаленное копье вошло в его подошву, пронзило все тело и вышло из плеча.
      Боль была такой оглушительной и невыносимой, что Салида начало рвать, а затем он погрузился во мрак, лишившись чувств и на пороге гаснущего сознания понимая, что этот мрак сменится другим, более глубоким и окончательным.

* * *

      СВОБОДЕН ПОСЛЕ СТОЛЬКИХ ЛЕТ ЗАТОЧЕНИЯ. НАКОНЕЦ-ТО СВОБОДЕН!
      Он очнулся, испытывая чувство невыразимой горечи. Он долго пробыл без сознания, но это состояние не было похоже на бесчувствие, на падение в бездонную черную шахту. Скорее, он пребывал все это долгое время в самом эпицентре источника страданий, бурлящего жгучим огнем и исполненного ослепительным светом. В нем роились воспоминания, видения и образы безумия и сомнения. Но все же он был жив. Ад поглотил его и снова исторг из себя, как будто ни один черт не хотел заняться им, взять себе его душу.
      Салид попробовал пошевелиться, но не смог этого сделать. Его ноги онемели. Он лежал, уткнувшись лицом в собственную блевотину. И сознание этого вызвало в его душе такое отвращение, что его, пожалуй, снова начало бы рвать, если на это нашлись бы силы.
      То, что он остался в живых, Салид не мог назвать милостью судьбы. Внезапно он понял, что смерть не пощадила его, а просто посмеялась над ним. Это была та кара, которую Всевышний уготовил ему. Он не умрет смертью воина, а вынужден будет вести жизнь проклятого, влачить жалкое существование калеки, которого окружающие даже презирать не могут, а только жалеют. Жизнь, которая ожидала Салида, была сущим адом.
      Тянулись бесконечные минуты. Салид лежал все так же неподвижно, пока вдруг не услышал странные звуки, похожие на отдаленный то замирающий, то вновь возобновляющийся вой или плач. Сначала Салид решил, что это какая-то сирена. А может быть, это был гул мотора или шум голосов? И вновь в душе Салида шевельнулось чувство, похожее на упрямство и непокорность судьбе. Он больше не задумывался над тем, сможет или нет добраться до обломков вертолета и достать оружие Салид вцепился руками в землю и попробовал подтянуться, проползти хотя бы несколько сантиметров Однако у него ничего не получилось. Он ощутил приступ такой жестокой боли в бедре, что невольно закричал. Несколько мгновений обе его ноги были будто охвачены огнем.
      А затем Салид почувствовал, что рядом кто-то стоит Он с трудом разомкнул веки, поднял грязное лицо и взглянул на того, кто стоял рядом с ним.
      И сразу все понял…
      — Нет! — захрипел Салид. — Нет! Нет! Пожалуйста, пожалуйста, не надо!
      Тот, кто стоял рядом, все так же молчал, не реагируя ни на слова Салида, ни на отчаянную мольбу в его глазах, ни на дикий ужас, охвативший раненого. Он просто смотрел на Салида своим проницательным взором, от которого, казалось, ничто не могло укрыться. Взгляд его древних, как мир, глаз проникал в самые тайные уголки души Салида, читал его самые сокровенные мысли. В мгновение ока он увидел всю жизнь Салида и разглядел то, о чем тот сам не знал или не желал знать.
      Салид начал плакать.
      — Шайтан, — всхлипывал он, — шайтан…
      Он все повторял и повторял это слово. Салид попытался отвести в сторону глаза, чтобы не видеть этот страшный образ, но не смог этого сделать. Сама близость этого порождения преисподней сковала его. Он больше не мог ни пошевелиться, ни перевести дыхание, ни о чем-нибудь подумать.
      Медленно, без всякой суеты Князь Мира Сего наклонился и — коснулся рукой раны на бедре Салида. И сразу же боль утихла, а вместе с нею исчез и страх. Вместо ужаса и паники Салид внезапно ощутил в своей душе пустоту. Вопреки собственной воле он поднял голову и взглянул в лицо стоявшего рядом с ним ужасного существа. Но ужас, испытываемый Салидом, тут же испарился.
      Князь Мира Сего усмехнулся и произнес
      — Встань и иди
      И человек по имени Абу эль-Мот, Отец Смерти, тут же поднялся на ноги и торопливыми шагами направился в сторону заснеженного леса

* * *

      С солнцем что-то было не так. Его свет казался таким ослепительно ярким, что болели глаза, даже если человек не смотрел в упор на раскаленный добела шар, стоявший в небе. Однако, несмотря на это, оно не освещало землю. Все вокруг выглядело серым и тусклым, а тени больше не походили на настоящие тени: поскольку нигде не было по-настоящему светло, то нигде не было и по-настоящему темно. День и ночь стали похожими друг на друга, и создавалось такое впечатление, словно мир начал бледнеть и стираться. Возможно, вскоре день и ночь сольются в одно, в какой-нибудь воображаемой точке между Светом и Тьмой, и мир станет еще более серым и пасмурным, превратившись в огромную пустыню, в которой все потеряет значение, в которой исчезнут различия, в которой свет сольется с тьмой, добро со злом, радость со страданием. Возможно, именно таким и был настоящий ад, пугающий Бреннера своими видениями.
      Это был не первый кошмар, привидевшийся Бреннеру. За три дня, проведенные здесь, он видел много жутких снов, каждый из которых был страшнее предыдущего. Чаще всего ему снился ад, конец света, Апокалипсис, Армагеддон, последняя битва между Добром и Злом. Но самое странное заключалось в том, что во время сновидения он понимал, что видит сон. И от сознания этого ему не становилось легче. Напротив, это придавало сну какой-то особый смысл, делало его более реальным. Сны были сами по себе совершенно абсурдными, лишенными всякой логики, но они казались предвестниками чего-то страшного, что должно было произойти.
      Меркнущий, тускнеющий мир, по которому бродил Бреннер во сне, не был пуст. Он был населен. Хотя в нем не существовало зданий, улиц, дорог и рек, гор и лесов. В нем даже не было обыкновенного горизонта. Бреннер слышал глухой рокот, крики, шум. Он видел людей, убегающих от чего-то, некоторые из них падали на землю и корчились в предсмертных судорогах, закрывая голову руками. Что-то страшное надвигалось на них. В первый момент Бреннер не мог понять, что это было.
      Но затем Бреннер разглядел: это были насекомые, полчища отвратительных ползущих тварей величиной с мизинец ребенка, однако выглядели они воинственно — словно боевые лошади средневековых рыцарей, закованные в броню, оснащенные острыми шипами и зубами. Они нападали на человека, впиваясь в свою жертву крохотными зубами, кололи ее шипами, расположенными на кончиках их искривленных хвостиков, вспарывали кожу и мышцы человека своими жесткими и острыми, как лезвие, крылышками, превращая человеческое тело в кровавое месиво.
      Бреннер снова услышал страшный, грохочущий звук и обернулся. По земле, на которой корчились умирающие, стонущие люди, в его сторону во весь опор скакала конница. Бреннер не мог разглядеть всадников, но он знал, что их вид устрашил бы его, если бы он воочию их увидел. Сами лошади походили скорее на огромных черных чудовищ с львиными головами, из их ноздрей выбивалось пламя. От топота их копыт дрожала и стонала земля. А того, кто оказывался на их пути, они беспощадно затаптывали. Кони мчались прямо на него, и Бреннер знал, что это не случайно. В этом призрачном блекнущем мире он был всего лишь зритель: ни люди, ни саранча, похожая скорее на скорпионов и изводящая людей, не замечали его Но всадники явились именно по его душу. Если они его настигнут, он погибнет.
      Они не настигли его. Бреннер наконец проснулся и оказался в мире, не многим отличавшемся от его сна. Здесь не было шума, криков, топота копыт, шелеста жестких чешуйчатых крыльев полчищ насекомых, однако этот мир тоже состоял из одних серых, тусклых тонов и был по-своему таким же пугающе отвратительным, как мир его сновидений, потому что от кошмара реальности не было избавления.
      Врачи объяснили ему, что с ним происходит. Бреннер понял, откуда взялись все его страхи — а с ними и сны, в которые эти страхи воплощались.
      Понимание этого, по мнению врачей, должно было помочь ему выздороветь. Но и в этом отношении действительность очень походила на те видения, которые мучали его в течение последних трех дней. Как в сновидениях сознание того, что все это снится, не помогало ему справиться со своим страхом и проснуться — точно так же понимание причин страха не помогало ему преодолеть его. Боли оставили его, но мрак не хотел отступать.
      Бреннер попытался осторожно сесть. Движение до сих пор причиняло ему боль. Он сжал зубы и мужественно продолжал прилагать усилия для того, чтобы привстать и принять сидячее положение, опираясь на один локоть. Это все, что он мог себе позволить, поскольку ощущал себя гусеницей в коконе из бесчисленных проводов, шлангов, трубочек и бинтов, связывающих его по рукам и ногам. Но что касается спины, то она не причиняла ему беспокойства. То, что у него не было никаких переломов, врачи называли чудом — однако, когда Бреннер шевелился и чувствовал нестерпимую боль во всем теле, он начинал сомневаться в диагнозе докторов. У него было ранено плечо, но, упав с крутой лестницы, ведущей в подземелье, он остался цел — такому трюку позавидовал бы любой каскадер. Однако все его тело болело от ушибов, и казалось, что каждая связка получила растяжение. Он не просто был весь в синяках и кровоподтеках — его тело представляло собой один сплошной синяк
      Во всяком случае, у Бреннера было такое ощущение.
      Бреннер замер на несколько секунд, отдыхая, а затем медленно повернул голову налево — туда, где было окно. Он не мог разглядеть его и видел лишь более светлый прямоугольник на фоне вездесущих чуть брезжущих сумерек. Бреннера вновь охватила паника, но он постарался преодолеть свой страх. И это удалось ему — правда, на короткое время. То, что он не видел окна, могло происходить по ряду причин. Например, на улице могло уже стемнеть, или в этой комнате были опущены жалюзи. Кроме того, сегодня — в отличие от вчерашнего дня — он кое-что все же видел. Вчера он не мог разглядеть даже смутно белеющего прямоугольника. Значит, все происходило так, как и предсказывали врачи: зрение возвращалось к нему. Пусть медленно, но все же оно восстанавливалось. Пройдет еще несколько дней или, может быть, даже мучительных недель, и он опять обретет способность нормально видеть. Во всяком случае, Бреннер очень надеялся на это.
      Должно быть, его попытка переменить позу всполошила медицинских работников, потому что через несколько секунд дверь с негромким скрипом открылась, и через мгновение сумерки, в которых он теперь постоянно пребывал, осветились смутным мерцанием — в них возникло белое размытое пятно.
      — Господи, что вы опять здесь устраиваете? Вам же нельзя вставать! А вы знаете, который теперь час? — это был голос медицинской сестры, дежурившей по ночам. Бреннер до сих пор ее еще ни разу не видел. И у него вызывало удивление то, как быстро все остальные чувства начали компенсировать утраченную функцию зрения. В часы бодрствования потерявший зрение Бреннер с особой “полнотой, непредставляемой им раньше, воспринимал звуки, с наслаждением осязал предметы.
      Но особенно полно и явственно он ощущал боль.
      — Нет, я этого не знаю, — ответил он. — Мне трудновато следить за временем по часам. Мои часы со светящимся циферблатом, по всей видимости, испортились.
      — Вы очень остроумно шутите, — заметила дежурная медсестра и, подойдя к больному быстрым твердым шагом, вновь бесцеремонно уложила его на постель, так что голова Бреннера утонула в прежней вмятине на подушке, оставленной ею. — Если вы хотите знать, сколько сейчас времени, то я вам скажу: сейчас начало четвертого утра. То есть, по существу, еще три часа! Три часа утра. Почему бы вам еще немного не поспать?
      Бреннер хотел ответить что-нибудь в ироническом духе, но не нашелся что сказать. Он чувствовал себя очень усталым, однако Бреннер хорошо понимал, что не сможет уснуть. Господи, неужели он действительно находится здесь всего три дня? Ему казалось, что он лежит в этой палате уже три месяца.
      — Вам скучно, да? — спросила сестра. Бреннер не был уверен, действительно ли в ее голосе было сочувствие или ему это показалось, потому что он хотел это услышать. — Я могу это понять. Иногда для меня время тоже тянется слишком долго. Очень плохо, когда ничего не видишь. Нельзя ни почитать, ни посмотреть телевизор…
      — Вы могли бы мне, по крайней мере, принести радио, — заметил Бреннер.
      — Вы имеете что-то против установленного в нашей больнице распорядка?
      — Я ничего не имею против, — недовольно проворчал Бреннер. — Просто в таком случае я мог бы подпевать певцам, поющим по радио.
      На этот раз медсестра или не нашла шутку остроумной, или ей требовалось время для того, чтобы понять остроту. И все же в конце концов, хотя и с опозданием, женщина рассмеялась. Правда, не совсем искренне.
      — Мне очень жаль, но это технически неосуществимо. Кабель еще не подключен.
      — А как насчет транзистора? — спросил Бреннер. — Какого-нибудь маленького дешевого радиоприемника с антенной? Вы знаете, есть такие штуковины, которые очень просты в употреблении, но правда, быстро выходят из строя.
      — К сожалению, руководство больницы не разрешает больным держать в палатах личные вещи, в том числе приборы и радиоприемники, — ответила сестра. — Кроме того, даже если бы такой транзистор и был у вас, от него все равно не было бы никакого толку. Мы находимся в зоне своеобразной черной дыры, куда не доходят радиоволны. Поэтому вы не услышали бы по приемнику ничего, кроме радиопомех.
      — Я люблю слушать радиопомехи, — заявил Бреннер и довольно неприязненно взглянул туда, где смутно белело лицо медсестры. Он спрашивал себя, сколько примерно лет дежурной сестре. Ее голос казался Бреннеру молодым, но шаги были слишком твердыми и тяжеловатыми для молодой женщины. Кроме того, во всех ее действиях и реакциях ощущалась приверженность рутине. Но, с другой стороны, у этой женщины были очень мягкие, нежные руки.
      — Где-то в шкафу должен лежать мой бумажник, — продолжал Бреннер. — Я выпишу вам чек, а вы пойдете и купите мне радиоприемник, хорошо?
      — Но я же вам сказала, что…
      — Я знаю, — перебил ее Бреннер. — Но я не шутил, когда говорил, что люблю слушать радиопомехи. Особенно по стереофоническому приемнику!
      На этот раз прошло несколько секунд, прежде чем медсестра ответила несколько изменившимся голосом.
      — Очень жаль, — сказала она, — но я не могу этого сделать. Однако знаете что? Сегодня довольно спокойная ночь, я сейчас отправлюсь проведать двух других пациентов, и если не случилось ничего непредвиденного, то я вернусь и составлю вам компанию. Я могу вам, например, почитать что-нибудь вслух.
      — Какую-нибудь газету?
      — Боюсь, что у меня вряд ли найдется хотя бы одна газета. Я не интересуюсь политикой. А что вы скажете, если мы с вами почитаем Библию?
      Бреннер намеренно выдержал паузу, прежде чем ответить. Он никогда в жизни не интересовался религией и не брал в руки Библию.
      Но Бреннер чувствовал, что медсестра задала свой вопрос с лучшими намерениями, и поэтому не хотел ее обижать. Он не стал язвить в ответ, хотя колкая острота вертелась у него на языке. Вместо этого Бреннер сказал:
      — Сейчас мне… не до столь тяжелых вещей.
      — У меня есть карманное издание, — заметила сестра. — Оно совсем не тяжелое.
      Бреннер засмеялся ее игре слов.
      — Как бы то ни было, я благодарю вас за ваше предложение. Возможно, позже мы вернемся к этому. А сейчас… сейчас, может быть, мне все же удастся уснуть хотя бы ненадолго.
      — Прекрасная мысль, — поддержала его медсестра — Часа через три меня сменят, и тогда вас разбудят самым безжалостным образом.
      Бреннер услышал, как она начала возиться у аппаратов, к которым он был подключен, а затем медсестра продолжала:
      — Вы идете на поправку. Надеюсь, вы вели себя хорошо и принимали все лекарства?
      — А разве у меня был выбор? — Бреннер поднял правую руку, но не очень высоко — с тыльной стороны ладони в ней торчала игла, от которой отходила трубочка. Через эту тончайшую трубочку ему не только вводили внутривенно раствор, но и большую часть лекарств. Кроме того, эта рука немилосердно болела.
      — Нет, у вас его не было, — подтвердила сестра веселым тоном. — И это хорошо. Если вам что-нибудь понадобится, вызовите меня звонком.
      Она направилась к двери, и вскоре шаги медсестры затихли в коридоре. Бреннер остался один. То есть он был один в комнате, но за ним постоянно наблюдала, по крайней мере, одна пара глаз. Он понял это в тот момент, когда в его палату вошла медсестра. Она появилась здесь не случайно именно тогда, когда он пытался привстать. Даже если за ним наблюдала не она лично, то все его движения контролировали многочисленные приборы и аппараты, к которым он был подключен. Бреннер сразу же понял, что находится не в обычной больничной палате, хотя врачи отрицали это, — наверное, они не хотели волновать его по этому поводу. Вероятно, он находился в реанимационной палате и, скорее всего, в какой-то специальной клинике.
      “Но почему?” — задавал себе Бреннер один и тот же вопрос.
      Кроме потери зрения, у него в общем-то не было слишком серьезных проблем со здоровьем. Конечно, все его тело ныло и болело, и Бреннеру сделали за эти дни столько уколов, что он ощущал себя подушечкой, утыканной иглами, однако он не тяжело раненый. Это было совершенно ясно. Во всяком случае, полученные им ушибы и ранения не заслуживали столь тщательного ухода. Может быть, все же врачи обманывали его, утверждая, что зрение вернется? А что, если оно не только не вернется, но он утратит и последнюю способность что-то видеть? Или ему суждено жить до конца своих дней в этом тусклом смутном мире?
      Бреннер отогнал от себя такие мысли, чувствуя их опасность для своего душевного состояния. В последние дни он несколько раз находился на грани паники — а один или два раза даже переступил эту грань, — но понял, что паника ему не поможет, это пустая трата сил. Паническое чувство не было конструктивным. Испытав его, Бреннер не ощущал живительного воздействия очистительной и освежающей грозы. Более того, выйдя из этого душевного состояния, Бреннер чувствовал себя еще более несчастным, обездоленным и выжатым, как лимон.
      Он поднял левую руку, которая была свободна от трубочек и проводов, и неловко нащупал висевший вверху на длинном проводе радионаушник. Качество звука было отвратительное, впрочем, как и качество транслируемой по нему программы. Переключатель программ расположен высоко на стене. Чтобы дотянуться до него, Бреннеру нужно вывернуть руку. Однако пользы от этого было бы мало. Из шести предусмотренных каналов работали всего два — и оба канала передавались местной больничной радиостанцией, причем включали только музыку. Бреннер уже наизусть выучил последовательность программ на обоих каналах с их пошловатой поп-музыкой, однако это было лучше, чем ничего.
      Он приложил наушник к уху и поморщился, узнав звучавшую мелодию. В довершение всех своих неприятностей он, оказывается, включил гот канал, на котором часто звучала классическая музыка Теперь Бреннер стоял перед выбором: он мог или позвать медсестру или, изогнувшись самым немыслимым образом, постараться дотянуться до переключателя каналов на стене. В последнем случае ему все равно не избежать нового прихода медсестры Впрочем, он мог выбрать и третий вариант: продолжать слушать исполняемую каким-то неумелым пианистом сонату для фортепиано Дебюсси — или Бог знает кого — с пленки, которую тут, по-видимому, крутили месяцами.
      Бреннер поднял левую руку, изогнулся и потянулся вдоль пластикового провода к стене. Однако вместо стены кончики его пальцев коснулись чьей-то головы.
      — Подождите, я вам сейчас помогу, — сказал незнакомый голос.
      Бреннер так испуганно вздрогнул, что задрожала его больничная койка.
      — Кто это? — спросил он. Бреннер не слышал, чтобы кто-нибудь входил в палату. Не было ни звука шагов, ни шума открывающейся двери. Правда, в серых туманных сумерках, окружавших его, двигались какие-то тени, но он не мог с уверенностью сказать, были они реальными или нет.
      — Простите, я не хотел пугать вас. Вы собирались послушать музыку?
      Бреннер поспешно отбросил наушник в сторону и сел на кровати. При этом по крайней мере два аппарата — его электронные ангелы-хранители — тревожно запикали, но Бреннер не обратил на них никакого внимания.
      — Кто вы? — спросил он еще раз. — И откуда вы, черт возьми, взялись?
      — О, только не оттуда, куда вы меня посылаете, — тихо засмеялся незнакомец. И Бреннеру наконец удалось определить направление, откуда доносился этот голос. — Прошу простить меня. Я действительно не хотел вас пугать. Сестра сказала мне, что вы проснулись и, возможно, будете рады поговорить с кем-нибудь. Меня зовут Йоханнес. Патер Йоханнес из общины Иисуса. Но вы можете не принимать этого в расчет. Люди часто зовут меня просто Йоханнес.
      — Патер? — переспросил Бреннер, склонив голову к плечу и напряженно вглядываясь туда, откуда доносился голос. Через несколько секунд ему действительно удалось разглядеть чью-то тень — первую тень за все время пребывания здесь, в больнице. Все остальные призрачные, туманные фигуры людей, которые с ним разговаривали, были белыми размытыми пятнами, а эта темнела на сером фоне. — Вы служите здесь тюремным священником?
      Йоханнес засмеялся — негромко, но очень тепло и сердечно. Судя по голосу, этот человек был старше дежурной медсестры, но не старше самого Бреннера.
      — В чем-то вы правы, — наконец сказал он. — Но не надо нервничать и раздражаться по этому поводу. Кроме того, я здесь не по долгу службы.
      — Это хорошо, — заметил Бреннер. — Поскольку мне пока не нужен исповедник. Я ведь еще не собираюсь умирать.
      На этот раз Йоханнес не стал смеяться. А самого Бреннера удивили скрытые едкие нотки в собственном голосе. Он уже справился со своей растерянностью и замешательством и теперь испытывал все нарастающее чувство враждебности к незнакомцу, которое он сам не мог объяснить.
      — Я ведь сказал уже, что я здесь не по долгу службы, — повторил Йоханнес, немного помолчав — Я уже собирался уходить домой, когда встретил в коридоре дежурную медсестру. Она предложила мне заглянуть к вам и поболтать немного, чтобы скрасить ваше одиночество. Но если вы не хотите этого, то я сейчас же уйду.
      — Нет, — поспешно ответил Бреннер. — Прошу вас, не уходите Простите меня, патер. Я не хотел обижать вас.
      Судя по звуку шагов, Йоханнес обогнул кровать и, придвинув к самой постели стул, сел на него.
      — Ну хорошо, — промолвил он. — После того как мы принесли друг другу взаимные извинения, думаю, мы можем немного поговорить. Если вы, конечно, этого хотите.
      Собственно говоря, Бреннеру вовсе не хотелось этого. Он все еще испытывал к священнику необъяснимое и беспричинное чувство сильного недоверия. Почему?
      В конце концов Бреннера начали мучить угрызения совести — ведь этот человек не сделал ему ничего плохого, напротив, он вел себя по отношению к больному дружелюбно и предупредительно. Патер пожертвовал ради него своим свободным временем — а это, возможно, была самая настоящая жертва, потому что, по мнению Бреннера, вряд ли священники больницы имеют много свободного времени.
      — Хорошо, давайте поговорим, — поколебавшись, сказал Бреннер. — Но боюсь, что… что я не очень силен в Священном Писании.
      Йоханнес вздохнул:
      — Почему все на свете думают, что мы, священнослужители, способны вести беседы только о Библии и смысле жизни? Должно быть, это проклятие всех, кто носит сутану.
      — А вы ее носите? — спросил Бреннер.
      — Нет, у нас это не принято. Видите… — Йоханнес запнулся, помолчал несколько секунд, а затем продолжал смущенным тоном: — Простите. Я совсем выпустил из виду, что вы потеряли зрение.
      — Ничего страшного, — солгал Бреннер, хотя его ответ прозвучал не совсем убедительно, да он и не старался придать своим словам вескость.
      — К этому привыкаешь, вы меня понимаете? Кроме того, это ведь ненадолго. Сегодня я уже вижу лучше, чем вчера. А вчера видел лучше, чем позавчера, — это утверждение Бреннера звучало еще менее уверенно. Йоханнес ничего не ответил, и что-то в его молчании сильно раздражало Бреннера, который через несколько секунд прибавил: — Через пару дней со мной будет все в порядке. Во всяком случае, я на это надеюсь.
      — Ваши слова звучат очень неубедительно, — прямо сказал Йоханнес. “Этот священник довольно своеобразно выполняет свой долг”, — подумал Бреннер. Однако ему понравилась прямота патера. До сего дня Бреннер упрямо отказывался беседовать со священнослужителем, хотя это было первое, что ему предложили в больнице после того, как он несколько пришел в себя. Кроме того, ему сообщили, что эта больница находится в ведении церковной общины.
      — Вы пришли сюда для того, чтобы развеять мои мрачные мысли или для того, чтобы укрепить меня в них? — спросил Бреннер, улыбаясь. — Нет, не беспокойтесь, я знаю, что зрение вновь вернется ко мне. Но только… не так быстро, как мне бы этого хотелось. Когда ничего не видишь, чувствуешь себя таким беспомощным. И в голову лезут очень странные мысли.
      — Странные мысли?
      — Да, хотя и очень неопределенные, — уклончиво ответил Бреннер. Он сразу же пожалел, что заговорил на эту тему. — Когда ты прикован к постели, целыми днями лежишь и умираешь от скуки, то в голову невольно приходит всякая бессмыслица.
      — А вас здесь разве никто не посещает?
      — А кто меня может посещать? — поспешно ответил Бреннер вопросом на вопрос. Вопреки его желанию, в его голосе слышались боль и сожаление.
      — Разве у вас нет ни родственников, ни друзей… ни даже коллег?
      — Есть, конечно, — поспешно сказал Бреннер, как будто оправдываясь. — Но я не хотел бы, чтобы им сообщали о моей болезни.
      — А почему вы этого не хотите?
      — Моей матери скоро исполнится семьдесят лет, и последние десять лет она страдает от болезни сердца, — ответил Бреннер. — Я не хотел бы, чтобы ее волновали по пустякам. Что же касается моего отца, то он давно уже в могиле.
      Йоханнес уловил тон, которым это было сказано, и не стал расспрашивать Бреннера о его друзьях и коллегах. На некоторое время в комнате воцарилась тишина, в ней ощущалось что-то недоброе, грозящее неведомой опасностью. Казалось, что темнота сгустилась и начала наползать на Бреннера. Йоханнес, не желая того, открыл запретную дверь, ведущую в воспоминания Бреннера, которые он сам от себя пытался скрыть. Бреннер не любил вспоминать ни о своей семье, ни о своих друзьях — которых у него, по существу, не было — ни тем более о своих коллегах по работе, с которыми он был вынужден вести мирное сосуществование, скрепя сердце. Но он, конечно, в эти дни волей-неволей вспоминал о них, как и о несчастном случае, произошедшем с ним, о пожаре, взрывах и смерти… Когда ты лежишь и тебе нечего делать, то роешься в своей памяти, думаешь и понимаешь, что три дня — это очень долгий срок.
      — Может быть, вы хотите об этом поговорить? — спросил Йоханнес, прерывая молчание.
      — О моей семье?
      Бреннеру показалось, что он слышит, как патер качает головой.
      — Нет, о том несчастном случае, который с вами произошел. Иногда рассказ облегчает душу.
      “Значит, патер все же решил исполнить свой долг, — подумал Бреннер. — Ему никуда от себя не деться. Забота о душе ближнего остается его заботой даже тогда, когда он по пути домой случайно заглядывает в палату, чтобы навестить пациента и немного поболтать с ним”. Эти мысли почему-то успокаивающим образом подействовали на Бреннера.
      — У меня почти не сохранилось воспоминаний об этом, — начал он. — Все происшедшее, должно быть, было ужасно, но… — он попробовал подыскать подходящие слова, однако в конце концов лишь пожал плечами. — По существу, я ничего не знаю о том, что случилось, кроме тех сведений, которые сообщила мне полиция.
      Это далеко не было правдой. У него в памяти сохранилось множество воспоминаний, но Бреннер не мог бы с уверенностью сказать, какие из них истинные, а какие являются плодом его воображения и бреда. Во всяком случае, некоторые из встающих в его памяти картин были столь причудливыми, что он не мог не сомневаться в их реальности. С его памятью дело обстояло точно так же, как и со зрением — врачи сказали, что она вернется к нему, но возвращение памяти — длительный и довольно мучительный процесс. Однако, в отличие от желания вновь, как можно быстрее, обрести зрение, Бреннер не очень стремился вернуть свои воспоминания о произошедшем с ним несчастье. Скорее наоборот.
      — Надо сказать, что вам крупно повезло, — заметил Йоханнес. Ему была присуща, по крайней мере, одна человеческая слабость — любопытство.
      Бреннер невольно усмехнулся.
      — Да уж, конечно, мне позавидовал бы любой каскадер, если бы узнал, что я пропахал, падая вниз головой, тридцать пять ступенек крутой каменной лестницы и при этом не получил ни одного перелома, — сказал он.
      — Вы не помните, как это было? — поинтересовался патер.
      Бреннер покачал головой, поморщился и добавил, нарочно изображая на лице страдание:
      — Нет, но все это несомненно правда. Более того, я готов поклясться, что ступеней было не тридцать пять, а, по крайней мере, четыре тысячи… и каждую из них я пересчитал собственным телом. А некоторые из них, пожалуй, даже дважды.
      Йоханнес засмеялся, но как-то неискренне — скорее по обязанности. И Бреннер явственно услышал в его голосе некоторую натянутость.
      — Так что, собственно, с вами произошло? — спросил патер. — То есть я имею в виду не только с вами, а вообще? Я слышал о каком-то пожаре и о взрыве…
      Бреннер хотел было ответить, но внезапно замер, молча глядя туда, где маячила смутная фигура Йоханнеса. Вопрос патера все еще звучал у него в голове, но Бреннер не находил на него удовлетворительного ответа.
      Так что же, собственно говоря, произошло в действительности?
      Бреннер не знал этого. В его памяти сохранились картины, звуки, воспоминания о чувствах, владевших им тогда… все это сливалось в какую-то сумятицу, бессмысленную неразбериху образов. Но не это было самое страшное. Когда он Прежде мысленно возвращался к тем странным роковым событиям — самостоятельно или по просьбе врача, — Бреннер делал это, испытывая своего рода покорность судьбе и тому обстоятельству, что он не может восстановить в памяти цельную картину происшедшего. Теперь же он впервые честно задал себе вопрос: так все-таки он не может или не хочетвспомнить все, что с ним произошло?
      Эти мысли испугали его. Бреннер не был профессиональным психологом, но все же не раз видел подобные ситуации в фильмах и читал о них в книгах и знал, что означают слова “вытеснение в подсознание”. Неужели то, что с ним произошло, было столь ужасно, что у него были веские причины не вспоминать об этом, или…
      — Я задал какой-то бестактный вопрос? — голос Йоханнеса явился той спасительной соломинкой, за которую ухватился Бреннер, чтобы вновь вернуться к реальности, оставив свои тяжелые мысли. — Я не собирался огорчать вас.
      — Вы вовсе не огорчили меня, — заверил его Бреннер. “Я сам себя огорчил”, — мысленно прибавил он. — Но боюсь, я не смогу ничего вспомнить. Все так… запутано.
      — Частичная амнезия, — сказал Йоханнес, и Бреннер услышал шорох его одежды, когда патер кивнул. Должно быть, это был шелк. — В этом нет ничего необычного. И уж, конечно, у вас нет ни малейших причин пугаться своего состояния. В большинстве случаев память возвращается уже через несколько дней.
      “Точно так же, как зрение?” — хотел спросить Бреннер, но вместо этого задал другой вопрос:
      — В большинстве случаев, вы сказали?
      — Почти всегда, — поспешно поправился Йоханнес, а затем, помолчав несколько секунд, сказал: — Всегда.
      — Осторожно, господин священник, — насмешливо заметил Бреннер. — Ведь среди заповедей Господних есть одна, запрещающая ложь, не так ли?
      Йоханнес засмеялся. На этот раз его смех звучал искренне.
      — Вы должны называть меня патером, — сказал он весело. — Что же касается подобной заповеди, то она действительно существует… — он вздохнул. — Я, к сожалению, слишком поздно понял, что мне, по-видимому, не следовало приходить к вам. Я, похоже, принес вам больше вреда, чем пользы. Может быть, мне лучше уйти?
      — Нет, — поспешно сказал Бреннер. — Я просто немного раздражен. Это ведь… мало приятное занятие — целыми днями лежать в постели и к тому же ничего вокруг не видеть. У вас нет случайно какого-нибудь паршивенького транзисторного радиоприемника?
      — Здесь — нет. Но я посмотрю у себя дома. Если я найду что-нибудь подходящее, то зайду к вам завтра. В отношении информации вас здесь держат на голодном пайке, не так ли?
      — Да. Но они компенсируют это неудобство тем, что не допускают ко мне журналистов.
      — Вам надо только радоваться этому, — убежденно сказал Йоханнес. — Сейчас волна интереса к вам немного спала, а первое время это была настоящая осада больницы. Репортеры залезали даже на деревья и часами дежурили там, пытаясь сделать снимки хотя бы вашей палаты, именно потому, кстати, вам занавесили окно.
      Это сообщение должно было успокоить Бреннера, но вместо этого оно разозлило его. Неудивительно, что он даже днем не мог разглядеть окна. Если бы он знал, почему оконный проем постоянно остается темным, он был бы избавлен от множества переживаний.
      — Если все обстоит так, как вы говорите, то, вероятно, вы знаете о том, что в действительности произошло, намного больше, чем я, — заявил он.
      — Вряд ли, — отозвался Йоханнес тоном, в котором слышалось сожаление. — Газеты выдвигают самые дикие и невероятные версии, но никто ничего не знает наверняка, кроме того, что произошел какой-то взрыв, а за ним последовал грандиозный пожар. Полиция оцепила всю местность и никого даже близко не подпускает.
      Словно вспышка молнии, в памяти Бреннера внезапно возникло видение: черный призрак, скачущий верхом на огненной струе, несущийся на него с оглушительным воем. Видение тут же потухло, прежде чем он успел понять, что же все это было и было ли оно в действительности. Сможет ли он хоть когда-нибудь восстановить подлинную картину случившегося с ним?
      — Это было… что-то вроде монастыря, не так ли?
      Бреннер пожал плечами:
      — Думаю, что среди нас двоих вы намного лучше разбираетесь в монастырях и церквях, чем я.
      — Да, — согласился с ним Йоханнес. — Вы ведь страховой агент?
      — Ну и что?
      — И вы знаете все агентства, существующие в городе? Или, скажем, в стране?
      — Вы меня сразили наповал, — сдался Бреннер — Да, мне кажется, что это был своего рода монастырь. Мы застряли в дороге с машиной, у которой кончилось горючее, и хотели оттуда позвонить.
      — Мы? — переспросил Йоханнес.
      — Да, эта девушка и я.
      — Какая девушка?
      И снова в мозгу Бреннера вспыхнула картина, на этот раз более отчетливая, хотя вспышка, озарившая ее, очень скоро погасла: обрамленное темной копной волос узкое девичье лицо с глазами, в которых таилось глубоко укоренившееся недоверие к жизни; возможно, это были последствия давней душевной раны, которая так и не зарубцевалась со временем. Бреннер на этот раз был уверен, что увиденный им образ девушки был реальным. Она существовала в действительности. Бреннер попытался удержать в памяти мелькнувшее видение, но оно уже погасло.
      — Мне кажется, это была просто попутчица, — неуверенно произнес он. — Я, наверное, подобрал ее где-то по дороге.
      У Бреннера было странное чувство, что воспоминания возвращаются к нему по мере того, как он произносит соответствующие слова, то есть не воспоминания вызывали поток слов, а наоборот, вслед за произнесенными словами возвращалась память о реальных событиях. Неожиданно он сильно разволновался. Он, должно быть, случайно толкнул все же нужную дверь и теперь ему следует шаг за шагом идти по этой дороге воспоминаний.
      — А как ее звали? — поинтересовался Йоханнес.
      — Я не знаю, — сказал Бреннер. — Мы очень недолго пробыли вместе, проехав небольшую часть дороги. А затем… затем кончился бензин. И дальше мы вынуждены были идти пешком. Было очень холодно, и когда мы отыскали дорогу…
      — Дорогу к монастырю?
      Внезапно волшебная картинка поблекла, Бреннер видел теперь только заснеженную дорогу и две цепочки следов. Дорога тянулась в лес и исчезала в его глубине. Слова больше не хотели помогать ему распутывать узел образов и видений.
      — Возможно, — наконец ответил он, — но я точно не помню.
      — А вы можете назвать хотя бы имя этой девушки или сказать, как она выглядела? — судя по голосу, Йоханнес, похоже, сгорал от любопытства.
      — Я…
      В этот момент внезапно распахнулась дверь и раздался громкий гневный голос:
      — Что здесь, черт возьми, происходит?
      Послышался шум отодвигаемого стула, энергичные шаги, и все тот же сердитый голос — по которому Бреннер узнал одного из врачей — произнес:
      — Кто вы такой? Что вы тут делаете?
      — Я…
      — Немедленно покиньте палату!
      — Прошу вас, господин доктор, — послышался голос Йоханнеса, пытавшегося успокоить врача, — у вас нет никаких причин волноваться. Я пришел сюда только для того, чтобы…
      Бреннер различил шелест белого халата врача, отличавшийся от шелеста одежды Йоханнеса. Доктор не дал договорить патеру, оборвав поток его слов энергичным жестом.
      — То, зачем вы оказались здесь, мы сейчас выясним — но за дверью палаты, в присутствии полиции А теперь выйдите из комнаты. Пациенту требуется абсолютный покой. То, что вы здесь устроили, является не только незаконным вторжением на территорию больницы, но и просто безответственностью.
      — Прошу вас… — начал было опять Йоханнес, но врач не дал ему больше вымолвить ни слова.
      — Нет, это я прошу вас! Я в последний раз прошу вас покинуть эту палату. Если вы немедленно не уйдете отсюда, я вызову полицию!
      Бреннер сначала молча, с растущим беспокойством слушал эту перепалку, а затем выпрямился, сидя на постели, и обратился к врачу:
      — Что случилось? Я, конечно, не просил прислать ко мне священника, но все же, думаю, нет никаких причин…
      — Священника? — врач невесело рассмеялся. — Так он представился вам священнослужителем?
      — А этот человек — разве не патер? — растерянно спросил Бреннер и взглянул направо, однако на этот раз он не увидел там очертания фигуры Йоханнеса. Видимый Бреннером мир был очень ограничен. Стоило человеку, находящемуся в поле его зрения, отойти на шаг в сторону, и из призрака он превращался для больного в бесплотный голос. — Я думал, что он — священник больницы.
      — Во всяком случае, не нашей, — сказал врач. И Бреннер услышал, как он снова повернулся к Йоханнесу. — Вы все еще здесь?
      — Прошу вас, господин доктор! — заговорил тот. — Я понимаю вашу озабоченность, но я непременно должен…
      — Сестра Аннегрет, вызовите полицию, — холодно сказал врач.
      Йоханнес шумно вздохнул.
      — В этом вовсе нет никакой необходимости, — тоном смирения сказал он. — Я ухожу. Прошу простить меня за бесцеремонное вторжение. И… господин Бреннер, попытайтесь, пожалуйста, вспомнить эту девушку. Это очень важно.
      Бреннер услышал торопливые шаги Йоханнеса, который обогнул кровать и вышел из палаты. Женский голос, который он слышал впервые, спросил:
      — Может быть, все же следует вызвать полицию, господин профессор?
      — Нет, — ответил доктор после короткого размышления. Бреннер вспомнил наконец, как его звали: Шнайдер. Профессор Шнайдер. — Этот тип больше не явится сюда. Поэтому не будем делать из мухи слона.
      Он повернулся к Бреннеру и подошел к его койке, вновь превратившись из бесплотного голоса в белеющий в сумраке расплывчатый призрак, лица которого не удается разглядеть. Когда врач заговорил, то Бреннеру сначала показалось, что тот обращается непосредственно к нему, но затем он увидел, как белые отростки призрачного пятна начали что-то шарить вверху: доктор возился с трубочками аппаратов, к которым был подключен Бреннер.
      — Надеюсь, этот парень не слишком побеспокоил вас. Я за это намылю шею вахтерам, дежурящим на входе… Обещаю вам, что подобного больше никогда не произойдет.
      — Я… я так и не понял, что произошло, — растерянно промолвил Бреннер. — Так этот человек не был патером?
      Профессор хмыкнул:
      — Понятия не имею, кто этот парень на самом деле, однако у меня есть на этот счет свои предположения.
      — И кто же он, по-вашему? — поинтересовался Бреннер.
      — Скорее всего репортер, — ответил Шнайдер. — Вы не поверите, на какие только ухищрения не пускаются эти парни, когда хотят раздобыть сенсационный материал. Для них абсолютно нет ничего святого. Что вы ему успели рассказать?
      — Ничего, — ответил Бреннер. — Честно говоря, в основном говорил он, а не я.
      — В таком случае, мы вовремя успели прийти к вам на выручку, — доктор перестал возиться с аппаратурой и склонился над Бреннером. — А как мы себя сегодня чувствуем?
      С языка Бреннера чуть не слетела довольно плоская острота: “Я — хорошо, а вы, господин доктор?”. Но он сдержался и, пожав плечами, сказал:
      — Не намного лучше, чем вчера, если уж говорить честно. Я все еще ничего не вижу.
      — Да, я об этом уже слышал. Врач-окулист не работает, а послезавтра, обещаю вам, я с ним обязательно поговорю.
      Бреннер испугался: ему предстояло еще по крайней мере два дня пробыть в этом мире туманных призраков и неопределенности.
      — А это… необходимо? — запинаясь спросил он.
      Должно быть, в его голосе слышался страх — хотя Бреннер и не хотел показывать, что испугался, — потому что врач тут же поспешил успокоить его.
      — Не бойтесь, вы снова будете видеть. Окулист заверил меня, что ваши зрительные нервы серьезно не пострадали. Но вы должны еще немного потерпеть.
      — А что вы подразумеваете под словом “немного”? — спросил Бреннер. — Три дня? Три недели? Три месяца?
      На секунду — которая для Бреннера, находящегося в призрачном мире, показалась необычно долгой — в комнате установилась давящая тишина, а затем прозвучал звонкий, но от этого не ставший более убедительным смех Шнайдера.
      — С каких это пор от врачей стали требовать точных сроков выздоровления? — спросил он.
      — Иногда все же случаются чудеса и даются знамения.
      — Возможно, но для этого скорее нужен тот господин, который только что ушел отсюда… Если говорить серьезно, то я не специалист в этой области и не хочу опережать своего коллегу, но думаю, что в ближайшие дни у вас должно произойти ощутимое улучшение состояния. А теперь после пережитых треволнений постарайтесь заснуть.
      Бреннер ничего не ответил. За эти три дня он хорошо усвоил одно: бессмысленно дискутировать о чем-либо с врачами. Поэтому он тут же откинулся на подушки и закрыл глаза, и прежде чем затихли удаляющиеся шаги медсестры и профессора, Бреннер неожиданно для самого себя действительно крепко уснул.
      Ему снова привиделся кошмарный сон, но на этот раз Бреннеру снились не скорпионы, выползающие из расщелин тусклого меркнущего мира для того, чтобы мучить людей, а девушка, у которой не было лица. По крайней мере, сначала.

* * *

      Теперь ему было удивительно легко. Слишком легко. Если бы Салид оставался все тем же человеком, который не так давно приехал в эту страну, то вероятнее всего он ощутил бы по этому поводу сильное разочарование. Потому как то, что он прежде считал величайшим вызовом своей жизни, оказалось детской игрой.
      Салид любил, когда жизнь бросала ему вызовы. Более того, он испытывал в них такую же необходимость, как наркоман в регулярных и все увеличивающихся дозах наркотика. Все это — как и у наркомана — могло иметь самый непредсказуемый конец.
      Салид взялся уже было за ручку дверцы, но помедлил, решив бросить последний взгляд вокруг. Подобные правила поведения и осмотрительность вошли уже в его плоть и кровь — хотя в данном конкретном случае все это было излишне. Он остановил машину напротив клиники. Это было идеальное место, выбранное им накануне — со стоянки просматривалась дорога во всех направлениях. Причем оттуда можно было удобно наблюдать за всем происходящим, не привлекая внимания. Улица была залита ярким светом фонарей, стоявших вдоль тротуара двойными рядами, но густая тень посаженных тоже рядами платанов скрывала машину от взглядов прохожих. Эта улица была идеальна и еще в одном отношении: кроме здания клиники, вдоль нее стояли небольшие частные дома, окруженные ухоженными палисадниками и огороженные живой изгородью. Они стояли друг от друга на порядочном расстоянии, и между ними имелись проходы, которые Салид рассматривал как удобные пути для бегства.
      Хотя вряд ли они ему нужны.
      То, что ему сейчас предстояло сделать, было, пожалуй, самым трудным из всех заданий, выполненных им за свою жизнь. И Салид до сих пор не имел ни малейшего понятия, каким образом он приступит к делу. Но он ясно понимал одно: ему следовало действовать по непривычным правилам игры.
      Но, как бы то ни было, Салид не мог изменить своей натуре. Он целых пять секунд внимательно наблюдал за улицей и лишь потом вышел из машины и быстро перешел на другую сторону. На Салиде была одежда темных тонов, но не черная — это могло бы привлечь внимание. Он шел быстро, как прохожий, который спешит, но спешит не так, что это может броситься в глаза и запомниться невольным свидетелям. Вряд ли кто-нибудь из жителей этого района, выглянув в столь неурочный час из окна своего дома, вспомнит впоследствии одинокого прохожего в темных фланелевых брюках и синей куртке. Впрочем, эта предосторожность тоже была излишней и даже бессмысленной в данных обстоятельствах. Его никто не будет преследовать. Противнику, с которым Салид на этот раз имеет дело, не надо преследовать свои жертвы. Ему достаточно подождать, пока они сами явятся к нему.
      Пересекая проезжую часть дороги и направляясь к больничному корпусу, Салид взглянул на часы. Он не опасался, что его заметит вахтер, сидевший в своей залитой ярким светом дежурной комнате. Что касается видеокамер, которые Салид обнаружил днем во время разведки, то они внушали ему куда больше беспокойства, чем дежурный вахтер. Хотя Салид был уверен, что справится и с этой проблемой. Скорее всего, они не были постоянно включены или, во всяком случае, У них не было записывающего устройства. Зачем кто-то будет снимать на пленку безобидного ночного прохожего?
      Приблизившись ко входу, Салид остановился в тени кустов. Вахтер смотрел как раз в его направлении, но Салид знал, что он не мог его видеть: свет в дежурной комнате был слишком ярок, в то время как уличные фонари в этом месте служили скорее декорацией. И все же, несмотря на это, Салид замер на мгновение и не двигался до тех пор, пока вахтер снова не опустил взгляд и не погрузился в чтение журнала.
      Салид выжидал. У него не было никакого конкретного плана. Ему ничего не стоило проникнуть в больницу. Но он не знал ни того, где находится интересующий его человек, ни того, в каком он состоянии. Салид надеялся только на собственную удачную импровизацию.
      До его слуха донесся приглушенный звонок телефона. Салид увидел, как вахтер поднял трубку и несколько секунд внимательно слушал человека, находящегося на другом конце провода, а затем начал сильно жестикулировать, выражая тем самым свое недовольство. Наконец дежурный повесил трубку, встал и вышел из помещения. Салид заметил, что он сильно хромает — это давало Салиду преимущество, так как означало, что вахтер не сможет быстро передвигаться. Похоже, Салиду пока везло. Кажется, одна из его проблем разрешилась сама собой.
      Подождав, пока вахтер скроется из виду, Салид посчитал мысленно до пяти и вошел в здание больницы. Как и предполагал Салид, вахтер самым легкомысленным образом оставил дверь в помещение дежурной комнаты открытой. Салид быстро подошел к письменному столу и убедился — не испытав при этом особого разочарования, — что списка пациентов на нем не было. На столе лежал только раскрытый журнал для автолюбителей и стояла пепельница, наполненная до половины окурками. На маленьком столике в углу стоял компьютер с выключенным монитором. Салид умел обращаться с компьютерами, ему ничего не стоило запустить эту систему и узнать, в какой палате находится интересующий его человек. И тем не менее Салид медлил. Он не знал, куда ушел вахтер и когда придет обратно. Поэтому слишком велика была опасность того, что вахтер неожиданно вернется и застанет его у компьютера. Салиду не хотелось убивать этого хромого пожилого человека.
      Салид уже хотел повернуться и выйти из дежурного помещения, но в этот момент боковым зрением уловил какое-то движение за темным окном Кто-то подходил к зданию больницы. Мимо окна промелькнула тень крадущегося вдоль фасада человека, он пригибался к земле и пытался прятаться за бетонные вазоны с цветами, стоявшие у крыльца. Незнакомец был довольно неловок в своих попытках укрыться от взора такого опытного наблюдателя, как Салид, но двигался со своеобразной грацией. Менее внимательный человек мог бы его и не заметить.
      Большинство людей на месте Салида в этот момент, наверное, испуганно вздрогнули бы и поспешили бы куда-нибудь укрыться. Но Салид и не подумал прятаться за письменный стол. Он застыл, как будто окаменев. Тот, кто подкрадывался сейчас к зданию больницы, без сомнения, так же внимательно, как до этого сам Салид, наблюдал за дежурным помещением. Если Салид сейчас пошевелится, незнакомец тут же заметит его, а если нет — то у Салида появится хороший шанс остаться незамеченным, став тенью среди других теней. Человеческий глаз, словно глаз охотящегося зверя, скорее реагирует на движение, чем на неподвижную картину того, что он видит. Салид затаил дыхание, напряженно следя боковые зрением за тенью крадущегося человека.
      Через несколько мгновений он изменил свое мнение о незнакомце: тот был не просто неловок, но вопиюще неуклюж. Даже вахтер, которого — как было совершенно очевидно — больше интересовало чтение журнала, чем выполнение своих непосредственных служебных обязанностей, несомненно заметил бы его. Не говоря уже о видеокамере, висевшей над входом.
      По мере того как незнакомец приближался ко входу, он двигался все медленнее и медленнее. Салид мог теперь его разглядеть: человек был одет в темное, слишком просторное для него пальто. Он время от времени останавливался, нагибался, снова выпрямлялся во весь рост, двигался то влево, то вправо — одним словом, его действия походили на действия человека, делавшего что-то против своей воли. Салид видел, что перед ним дилетант. Но что он здесь делает, зачем пришел сюда? На этот вопрос у Салида не было ответа.
      Незнакомец тем временем подошел еще ближе и, выпрямившись во весь рост, взглянул прямо туда, где стоял Салид. Тусклый свет мерцал в его черных зрачках, которые как будто буравили Салида. Но неподвижность Салида, а также темнота, царившая в дежурном помещении, — вахтер, уходя, выключил свет — сделали свое дело. Салид превратился в настоящую тень Впрочем, большую часть своей жизни он был тенью. Его расчеты оправдались, незнакомец не заметил его: он не вздрогнул, не сбился с шага, не повернул назад. Ничего. Никакой реакции. Человек в пальто быстро взошел на крыльцо, проскользнул в стеклянные двери и, окинув пристальным взглядом вестибюль и до половины застекленное дежурное помещение, двинулся дальше.
      Салид начал заметно нервничать Он не знал, куда ушел вахтер. Однако тот не мог отлучиться надолго, оставив открытой дверь в дежурное помещение Однако, несмотря на это, Салид выждал еще пять секунд, оставаясь в полной неподвижности и лишь затем повернулся и направился вслед за незнакомцем.

* * *

      Профессор Шнайдер повесил трубку и несколько секунд с еле сдерживаемой яростью глядел на телефон, а затем перевел взгляд на человека, стоявшего напротив него. В его глазах тоже полыхал гнев, а на губах больше не играла улыбочка, с которой он до этого на все реагировал. Именно эта деланная улыбочка больше всего раздражала Шнайдера и провоцировала его на грубость. Этот странный человек — нет, “странный” было неподходящим определением для него, странным он показался Шнайдеру только сначала, а затем Шнайдер склонен был скорее называть его про себя страшным человеком — так вот, этот страшный человек с поредевшими седыми волосами и маленьким шрамом на левой брови сделал то, что профессору еще три дня назад казалось просто невозможным. Шнайдер никогда не был жестоким грубым человеком, но сейчас ему ужасно хотелось схватить этого старика за грудки и вытрясти из него всю душу, заставив наконец сказать, что здесь, собственно, происходит.
      — Могу предположить, что вы разузнали все, что хотели? — сказал Александр, кивнув головой в сторону телефона. Хотя этот человек и представился доктору Шнайдеру как Александр, профессор не знал, являлось ли это именем или фамилией, не говоря уже о том, было ли это имя настоящим.
      — Я узнал только то, что знаю в данный момент все, что должен знать, и что мне нет никакой необходимости знать что-нибудь сверх мне уже известного, — отчеканил доктор. Его собеседник усмехнулся над этой заковыристой фразой. Но на сей раз, несмотря на его обычную усмешку, глаза Александра оставались такими же серьезными. Во время этого телефонного разговора Шнайдеру удалось несколько раз вставить “да” и “нет” и начать несколько фраз, прерванных на полуслове, но такому внимательному наблюдателю, как Александр, не составляло большого труда сделать по обрывкам разговора далеко идущие выводы.
      — Я могу понять вашу злость и досаду, господин доктор, — сказал Александр после небольшой паузы, — Но поверьте мне…
      — Я не просто раздосадован, — перебил его доктор. — Я просто в ярости! Я не привык к такому обращению!
      — Вы рассержены, — сказал Александр, понимающе кивая головой. — Мне нетрудно это понять, господин доктор, но прошу, поверьте мне…
      — Я очень сомневаюсь в том, что вы меня понимаете, — снова перебил своего собеседника Шнайдер, ударяя ладонью по письменному столу в такт своим словам. Удары казались в ночной тишине, воцарившейся в кабинете Шнайдера, такими же резкими и громкими, как пистолетные выстрелы, но Александр даже бровью не повел. — Я ничего не имею против собственных внутренних убеждений!
      — А у вас есть еще и внешние? — насмешливо спросил Александр.
      Шнайдер пропустил это замечание мимо ушей, он не хотел сейчас пускаться в дискуссии на различные риторические темы.
      — Называйте это совестью, если вам угодно. Или клятвой Гиппократа. Это безразлично. Я дал клятву лечить людей. Лечить, а не калечить их.
      На мгновение улыбка исчезла с лица Александра. Шнайдеру показалось — хотя он не мог быть полностью уверен в этом, — что ему удалось поколебать спокойствие и самоуверенность этого человека
      — Разрешите мне напомнить вам, профессор, о том, — сказал Александр довольно резким тоном, — что вы, кроме всего прочего, поклялись в служении Богу, поклялись безоговорочно слушаться своих духовных наставников и беспрекословно выполнять все, что они от вас потребуют.
      — Да, иначе бы вас давно уже здесь не было, — проворчал Шнайдер сердитым тоном. Он действительно принес подобную клятву много лет назад, будучи выходцем из религиозной семьи консервативного толка и в расчете на те преимущества, которые сулила ему связь с религиозными кругами. Однако Шнайдер уже тогда не был до конца убежден, правильно ли он поступает. И вот три дня назад к нему явился этот седовласый старик, чтобы напомнить о данной им клятве. Судя по манере поведения, этот человек вполне мог быть из какой-нибудь секретной службы или, например, из ЦРУ.
      Между тем Александр снова взял себя в руки.
      — Скорее всего, своими действиями вы спасете жизнь этому пациенту, — заявил он. — И, возможно, тем самым многим другим людям.
      — Ах, перестаньте! — сердито отмахнулся Шнайдер, задев при этом рукой телефон и чуть не сбросив его со стола. Он сразу же спохватился и водрузил аппарат на прежнее место. Однако этим жестом Шнайдер снова выдал себя с головой, показав собеседнику всю глубину своего гнева и возмущения. Должно быть, он выглядел сейчас просто смешным. Стараясь не обращать на это внимания, профессор продолжал: — Этот парень совершенно здоров! У него всего лишь несколько ушибов и рана плеча, о которой и говорить не стоит. Нет никакой угрозы его жизни. Ему не требуется больничный режим, не говоря уже об интенсивной терапии или реанимации!
      — С медицинской точки зрения это безусловно так, — снова усмехнулся Александр, — но ведь есть еще…
      — “…и в небе и в земле сокрыто больше, чем снится школьной мудрости, Горацио”, — процитировал Шнайдер довольно легкомысленным тоном.
      — Вот именно, — кивнул Александр. — Лично я выразил бы это по-другому, но все равно суть проблемы схвачена вами.
      Шнайдер целых пять секунд пристально разглядывал старика совершенно молча, с выражением лютой ненависти на лице. Однако в конце концов самообладание вернулось к нему, и он подавил в себе гнев, хотя тяжелое чувство надолго осталось у него в душе. Его самолюбию была нанесена незаживающая рана.
      — Я не намерен чинить вам; препятствия, монсеньор, — начал Шнайдер, идя на уступки. Он намеренно назвал Александра “монсеньором”, не спуская с него глаз и следя за его реакцией. Поскольку профессор до сих пор — а ведь прошло уже три дня, черт возьми! — не знал, с кем он, собственно, имеет дело, он опускал прямое обращение к своему собеседнику до поры до времени. Но затем он начал обращаться к Александру, каждый раз именуя его на новый лад: ваше преподобие, ваше превосходительство, отец… Но Александр никак не реагировал на эти обращения, не выдавая себя. На этот раз его глаза зажглись весельем: ему, наверное, казалось забавным предположение Шнайдера о том, что тот может чинить ему хоть какие-то препятствия. — Но мне было бы легче оказывать вам помощь, если бы я знал, в чем, собственно, дело.
      — Этого я вам не могу объяснить, — ответил Александр. — Поймите меня, пожалуйста, правильно. Это не значит, что я не хочу вам все объяснить Я не могу.Но уверяю вас, что речь идет о делах, входящих в сферу церковной компетенции Причем эти дела могут иметь далеко идущие последствия.
      Шнайдер решил перейти к атаке:
      — Ваше преподобие, простите меня, но хочу вам напомнить, что здесь больница. Мы заботимся здесь прежде всего о физическом благополучии человечества, а не о духовном.
      — Одно подчас очень трудно отделить от другого, — перебил его Александр, но Шнайдер не обратил внимания на его довод.
      — Возможно. Но я отказываюсь впредь терпеть и молча, бездействуя, наблюдать за тем, что вы делаете с этим человеком. Вы же причиняете ему непоправимый вред, а затем говорите о каком-то духовном здоровье! Надеюсь, вы сознаете, какой вред мы наносим его психике?
      — Конечно, — спокойно ответил Александр, и Шнайдер внутренне содрогнулся от подобного цинизма. — И если вам от этого станет легче, то считайте, что я взял всю вину на себя. На этот раз на карту поставлено больше, чем благополучие одного человека.
      Шнайдер не совсем понял, о чьем благополучии идет речь — о его собственном или благополучии Бреннера; да это было и неважно.
      — Я отказываюсь принимать участие в подобной игре, — заявил он. — Это циничные расчеты. Вы хотите принести в жертву одну человеческую жизнь, чтобы спасти сто человек? Или, может быть, пожертвовать тысячей людей, чтобы спасти миллион человеческих жизней? Или, может быть, вы хотите уничтожить миллион, чтобы спасти десять миллиардов? В таком случае, давайте прямо сейчас сбросим водородную бомбу на Нью-Дели и уничтожим очаг чумы, которая там свирепствует. Если смотреть в перспективе, то эта акция уменьшит число смертельных случаев от данной болезни.
      Взгляд Александра ясно давал понять, что он не намерен вести дискуссию на эту тему. Подобные споры возникали между ними постоянно. Все эти три дня их разговоры, похоже, вращались по замкнутому кругу.
      Но тут зазвонил телефон и избавил Шнайдера от необходимости продолжать этот неприятный разговор, в ходе которого ему волей-неволей приходилось нести сущую чушь. Он поднял трубку, несколько секунд молча слушал, а затем спросил:
      — Вы уверены в этом? Тот же самый человек?
      Александр вопросительно взглянул на доктора, но тот сделал вид, что не замечает его. Шнайдер не стал нажимать на кнопку телефонного аппарата, давая возможность Александру слушать голос человека, говорившего на том конце провода.
      — Ну хорошо, — сказал доктор, выслушав своего собеседника, — ничего сами не предпринимайте, но вызовите полицию.
      — Подождите, — сказал Александр.
      — Минуточку, — Шнайдер опустил трубку и, зажав ладонью микрофон телефона, обратился к Александру намеренно недовольным тоном: — Да?
      — Опять этот патер? — спросил Александр непривычно деловым тоном.
      — Во всяком случае, этот человек утверждает, что является им, — ответил Шнайдер. — Пусть этим займется полиция.
      — Нет, — заявил Александр и встал, сделав властный жест. С ним внезапно произошла удивительная перемена. Теперь он не был похож на постоянно улыбающегося, добродушного старика. Осанка и тон Александра выдавали в нем человека, облеченного властью. — Никакой полиции! Я сам займусь этим человеком.
      И не давая возможности Шнайдеру что-нибудь возразить, Александр стремительным шагом покинул кабинет, даже не потрудившись закрыть за собой дверь.
      Шнайдер снова приложил к уху телефонную трубку, одновременно вставая со своего стула.
      — Не надо вызывать полицию, — сказал он. — Поднимайтесь наверх в реанимационное отделение. И… и приведите с собой дежурного санитара.

* * *

      Бреннер выплыл из душного, сладковато-теплого, обволакивающего тумана сновидения и провалился в новый кошмар. Ему стало жарко, и он ощутил смолистый запах горящей древесины, который совершенно не вписывался в картину этого сна. Всю сцену освещал мерцающий темно-красный свет, напоминающий чем-то огонь зажженных факелов — может быть, именно по ассоциации с ними Бреннер чувствовал этот странный запах. Бреннер лежал на спине и, хотя был как парализованный и не мог пошевелиться, он все же чувствовал, что связан по рукам и ногам. Кто и зачем связал его?
      Он попытался открыть глаза. В первый момент ему показалось, что он не сможет этого сделать, но затем он почувствовал, как его веки послушно приподнялись, однако он видел очень смутно. Красноватое мерцание, которое пробивалось сквозь его опущенные веки, не стало светлее. С его зрением что-то было не в порядке. Или он находился в совершенно темном помещении Откуда-то доносились посторонние звуки: шелест дорогой тяжелой ткани, может быть, бархатной одежды, тяжелого плаща или мантии, шлейф которой волочился по полу, голоса, переговаривающиеся шепотом. Бреннер не мог разобрать слов. Было жарко.
      Хотя этот сон несомненно так или иначе должен был напутать его, он тем не менее внушал Бреннеру не только страх, но и чувство защищенности и ощущение тепла. Может быть, это происходило потому, что состояние, в котором сейчас находился Бреннер, чем-то напоминало его самые первые воспоминания: сознание полной безопасности и защищенности в красноватой теплой оболочке, похожей на заботливые объятия.
      Но это чувство могло оказаться обманчивым. За пеленой этих приятных воспоминаний таилось что-то темное, устрашающее, что не имело формы, однако сущность этого явления постепенно прояснялась. Это было некое событие. Событие, произошедшее очень давно с Бреннером и явившееся для него подлинным потрясением.
      Сознание этого — хотя Бреннер и пытался сопротивляться ему — позволило раненому продвинуться дальше за грань между сном и бодрствованием. Сознание защищенности и обволакивающее тепло накатывали на Бреннера, словно волны теплого прибоя, а берег между тем был усыпан острыми камнями и осколками. Руки и ноги Бреннера болели — сначала эта боль была ноющей, а затем стала усиливаться и наконец превратилась в просто невыносимую пытку. При этом голоса начали звучать все отчетливей. Теперь уже Бреннер мог различать слова.
      — Рано или поздно, мы все равно должны это сделать. Мы не можем держать его здесь в вечном заточении.
      — Но ведь все это в целях его же личной безопасности!
      — Безопасности? А что ему здесь угрожает? Это просто смешно!
      — Возможно, он сам для себя представляет смертельную угрозу.
      Эти слова не имели для Бреннера никакого смысла. Однако, несмотря на это, он ощущал в них какую-то скрытую угрозу. В них крылась истина, которую он не мог никак постичь, но смысл которой уже начал предощущать. При этом он предчувствовал не само событие — которое уже произошло или могло произойти, — а его значение Возможно, чернота, скрывавшая за собой его воспоминания, символизировала не прошлое, а будущее
      — Он проснулся. Не говорите ничего лишнего.
      Шуршащие звуки становились все громче. Шаги приблизились к Бреннеру, и в красноватых сумерках появился чей-то силуэт, заполнивший собой все поле зрения больного. В первый момент, решив, что перед ним друг, Бреннер почувствовал облегчение, но когда он получше вгляделся в лицо склонившегося над ним человека и увидел выражение его глаз, он все понял и закричал…

* * *

      Трупы наконец были снесены, но от сознания этого не становилось легче. Последняя машина отъехала час — самое большое полтора часа — назад, и он уже потерял всякое ощущение времени, поминутно глядя на часы. Его субъективное чувство времени, должно быть, дало серьезный сбой: с одной стороны, он считал секунды до конца своего дежурства, а с другой — не мог бы сказать, что произошло полчаса или даже три или десять минут назад. Этот кошмар длился уже два дня. За это время Вайкслер пережил, пожалуй, все возможные ужасы. Он и представить себе не мог раньше ничего подобного.
      При этом Вайкслер был вовсе не робкого десятка и никто не считал его неженкой. Впрочем, как и остальных ребят, служивших вместе с Вайкслером в подразделении особого назначения. До того момента, когда Вайкслер — а это было два дня тому назад — спрыгнул из кузова грузовика, привезшего их сюда, на землю и увидел то, что их ожидало, он страшно гордился своей службой. Но с тех пор много воды утекло. И Вайкслер изменил свое отношение не только к смерти, но и к жизни.
      Самым страшным, однако, был вовсе не вид обезображенных трупов. К этому он привык еще несколько лет назад. Ужас в душе Вайкслера вызывали мешки. Черные мешки с пластмассовой молнией. Мешки, изготовленные из материала, который был очень неприятным на ощупь и выглядел влажным из-за своего блеска. Отвратительными были прежде всего звуки.
      Вайкслер зажег дрожащими руками спичку и прикурил, хотя это было запрещено, однако никто из ребят не обращал на запрет никакого внимания. Он глубоко затянулся, так что у него пошла кругом голова. Дым был обжигающе горячим и оставлял во рту неприятный вкус. Вайкслер поморщился, испытывая отвращение, но преодолел искушение бросить сигарету на землю. Дело было вовсе не в сигарете. В последние два дня всякая пища, всякое питье вызывали у него отвращение.
      Вайкслер снова взглянул на часы. Было три минуты пятого. Еще два часа, и его сменят. Вайкслер поморщился. Вероятно, он и сегодня не сможет заснуть.
      За его спиной раздался шорох. Хотя нет, этот звук был скорее всего похож не на шорох, а на шуршание фольги, которую мнут в руках, — или на шуршание мешка для упаковки трупов, когда в нем кто-нибудь шевелится…
      Первым желанием Вайкслера было желание сорваться с места и убежать, но он подавил его, крепко сжав в руке свой автоматический пистолет. А затем он намеренно медленно повернулся в ту сторону, откуда доносился шорох. Часть его сознания подсказывала ему, что у этого шороха были свои объяснения, но кроме рациональной части в нем все это время не умолкал голос подсознания. И этот голос высказывал совсем другие догадки.
      Шуршание внезапно прекратилось. Хотя это уже не имело никакого значения, потому что Вайкслер на минуту остолбенел, увидев вдруг повсюду призрачные тени, расстегивающиеся замки — “молнии” на мешках с трупами и тянущиеся из них обезображенные судорогой руки с синюшно-серой иссохшей кожей. Мертвецы пытались выбраться наружу и…
      — Спокойно!
      Вайкслер не узнал собственного голоса, а эхо, отозвавшееся в огромном, пустом, едва освещенном спортивном зале показалось ему исполненным скрытой угрозы, как будто это не были его же собственные слова, вернувшиеся отзвуком к нему… как будто в этом эхе звучал теперь чужой враждебный голос… Но несмотря на это, прозвучавший голос успокоил его. Вайкслер давно уже привык повиноваться приказам, даже если эти приказы исходили от него самого.
      Вайкслер еще раз глубоко затянулся и, выпустив большой клуб отвратительно пахнущего дыма, загасил сигарету. Только после этого он пошел торопливым шагом вдоль поставленных в ряд походных кроватей. Их было очень много, Вайкслер даже не знал точно, сколько именно. В день своего приезда он насчитал триста коек, а затем сбился и прекратил это занятие. Сейчас их уже, возможно, было пятьсот или даже больше — это, впрочем, не имело никакого значения. Вайкслер знал только одно: коек было очень много.
      Он снова услышал подозрительный шум. Но на этот раз Вайкслер понял, что это были не звуки, издаваемые выбирающимся из пластикового кокона ожившим зомби, а совсем другие звуки, которых он по-настоящему боялся. Снаружи подъехал грузовик, захлопали дверцы, затем раздался характерный лязг откидываемого борта кузова. Вайкслер слишком рано расслабился, для него еще не все кончилось. Они снова привезли трупы. Вайкслер опять поморщился, повернулся и пошел к двери.
      Но не успел он сделать и нескольких шагов по направлению к ней, как она распахнулась, и Вайкслера на мгновение ослепил яркий свет. Фары грузовика были направлены прямо на дверной проем. Вайкслер торопливо подошел к двери и включил в помещении свет, а затем повернулся к человеку, появившемуся на пороге.
      Даже в нынешнем довольно растерянном состоянии солдат в Вайкслере оказался сильнее просто человека — он сначала разглядел знаки различия вновь прибывшего, а затем уже его лицо. Это был старший лейтенант Нериг. Как нарочно. Из всех офицеров их подразделения Вайкслер менее всего хотел бы встретиться с ним. Впрочем, чувство антипатии было у них взаимным.
      Нериг, по-видимому, не сразу сумел сориентироваться, потому что несколько мгновений молчал, раздраженно щурясь от яркого, бьющего в глаза неонового света. А затем, кивнув Вайкслеру и небрежно отдав ему честь, махнул кому-то находившемуся во дворе. Только после этого Нериг наконец-то переступил порог.
      — У вас все в порядке, лейтенант Вайкслер?
      “А что может быть не в порядке? — сердито подумал Вайкслер. — Или ты думаешь, что жмурики встанут и убегут, если я за ними не буду присматривать?” Само собой разумеется, Вайкслер не стал говорить об этом вслух — хотя скорее не из-за уважения к вышестоящему чину, а из боязни произносить подобные слова в этом странном месте, где они — кто знает? — могут внезапно воплотиться в жизнь. Поэтому Вайкслер просто коротко кивнул — точно так же, как до этого Нериг, — и сказал:
      — Разрешите доложить. Все в порядке, господин старший лейтенант.
      Этот доклад по всей форме почему-то привел Нерига в полное замешательство. Он несколько секунд пристально глядел на Вайкслера, а затем рассмеялся — что было для него в высшей степени необычно.
      — Хорошо, оставим эти формальности, — сказал он. — Что тут слышно?
      — Ничего, — покачал головой Вайкслер. — Все спокойно.
      — И, должно быть, смертельно скучно, — добавил Нериг. — Мы привезли вам еще пару постояльцев. У нас есть еще свободные места?
      — Два или три, — и Вайкслер махнул рукой куда-то в сторону рядов походных коек. — Там, в последнем ряду.
      — Этого вполне хватит, — Нериг вновь махнул кому-то, находящемуся снаружи. — Несите их сюда.
      Вайкслер отступил на шаг в сторону, чтобы дать дорогу солдатам, которые, выполняя приказ Нерига, внесли в бывший школьный спортивный зал черный мешок. За этой парой вошли еще двое военных, которые внесли очевидно более легкий мешок. “Очень худенькая женщина, — решил Вайкслер. — Или ребенок”.
      — Несите туда, — распорядился Нериг. — В последний ряд.
      Пока четверо солдат устраивали свой страшный груз на указанных койках, Нериг, хмурясь, молча смотрел на то место рядом с дверью, на котором в течение нескольких последних часов стоял Вайкслер, охраняя неизвестное число собранных здесь трупов. На выкрашенном зеленой краской бетонном полу лежало штук пятнадцать растоптанных окурков. Вайкслер решил, что Нериг мучительно обдумывает формулировку взыскания за подобное нарушение служебных предписаний.
      Но тут Вайкслера вновь поразило необычное поведение старшего лейтенанта: вместо того чтобы начать распекать Вайкслера, Нериг внезапно вытащил из кармана куртки свою пачку “Уэста” и протянул ее ошарашенному лейтенанту. Вайкслер несколько оправился от изумления и, наклонясь, прикурил от зажигалки Нерига. Ствол его пистолета-автомата с легким стуком ударился о косяк двери. Нериг взглянул на оружие лейтенанта и вновь недовольно нахмурился. Автомат Вайкслера висел не через плечо, а на боку — для того, чтобы в любой момент иметь его под рукой. Однако Нериг так ничего и не сказал по этому поводу. Вайкслер довольно суетливо перекинул свое оружие через плечо, а Нериг тем временем прикурил и глубоко с наслаждением затянулся. Вайкслер внезапно ощутил зависть к своему начальнику — совершенно абсурдное в данной ситуации чувство. Однако Вайкслер не мог не завидовать тому, что Нериг не чувствовал отвратительного вкуса сигареты, в то время как сам Вайкслер никак не мог избавиться от чувства гадливости.
      — Когда вы заступили на дежурство? — спросил Нериг, не глядя в это время на Вайкслера, а внимательно наблюдая за солдатами.
      — Вы имеете в виду — сегодня ночью? — Вайкслер зачем-то взглянул на часы. — В полночь.
      — Время злых духов и привидений, да? — усмехнулся Нериг. Вайкслеру это замечание вовсе не показалось смешным. И Нериг, вероятно, понял это по виду лейтенанта, потому что повернувшись к нему, сразу же перестал улыбаться и сказал: — Дерьмовая работенка, правда?
      — Да так себе, — уклончиво ответил Вайкслер.
      — Там у нас это выглядит еще хуже, — признался ему Нериг. И хотя Вайкслер, как бы соглашаясь с ним, кивнул, он все же не поверил старшему лейтенанту. Два дня назад он сам радовался тому, что его откомандировали сюда, а не в одну из групп, прочесывающих окрестности в поисках трупов. Но с тех пор много воды утекло. У Вайкслера было время поразмыслить, — он проводил его вместе с молчаливыми трупами, разложенными в спортзале, а также в одной из классных комнат, переоборудованных в спальную, где ему постоянно снились какие-то кошмары. Да, у него решительно было слишком много времени для невеселых мыслей. Конечно, полученное группами поисковиков задание прочесывать близлежащие населенные пункты дом за домом, этаж за этажом, комната за комнатой было само по себе ужасным. Но люди, выполнявшие это задание, были по крайней мере постоянно чем-то заняты, и Вайкслеру, прикованному к одному и тому же месту, казалось, что лучше заниматься чем угодно, лишь бы не торчать в этом холодном спортивном зале, где гуляли сквозняки, в ожидании, когда же наступит день. Мертвые вовсе не были немыми. Они издавали звуки и шорохи, и если он простоит здесь на часах хотя бы еще два дня, то непременно начнет различать их голоса.
      — Эти двое, которых мы привезли, — последние, — сказал Нериг, помолчав. — Не думаю, что нам удастся еще хоть кого-то найти. Даст Бог, эта дерьмовая работенка продлится недолго.
      — А сколько их всего? — неожиданно для себя задал вопрос Вайкслер и испугался. Зачем он спросил об этом? Ведь он не хотел этого знать! Но несмотря на это, Вайкслер все же подождал ответа, вопросительно глядя на Нерига.
      — В общей сложности? — переспросил старший лейтенант, вынимая сигарету изо рта. — Тысяча двести семнадцать — вместе с этими двумя, которых мы привезли последними.
      — О Господи! — прошептал Вайкслер. Он знал, что цифрам, приводимым средствами массовой информации, нельзя доверять. Но подобное количество жертв потрясло его.
      — Да, очень много, не правда ли? — Нериг выпятил губы и добавил совсем другим, жестким тоном: — И все же одного недостает. Эту свинью до сих пор еще не нашли. Его или распылило на атомы, или он еще жив.
      Вайкслеру не понравился тон, которым все это было сказано. Хотя он должен был понять озлобленность Нерига: человек, о котором говорил старший лейтенант, был повинен в гибели тысячи двухсот мужчин, женщин и детей. Но Вайкслер два последних дня слишком близко находился от смерти и потому глядел на эту проблему несколько иначе.
      — Рано или поздно они нападут на его след, — ответил он. — Если он еще жив, его непременно найдут. Никому еще не удавалось ускользнуть, выкинув что-нибудь подобное.
      Нериг засопел.
      — Если бы так! Но разве этим бездарям справиться с такой задачей? Разве вы забыли, что официально весь этот инцидент уже назван несчастным случаем? Преступник мертв, американцы хранят молчание, правительство выделяет оставшимся в живых большую компенсацию, а парочка высокопоставленных скотов, сидящих в Бонне, со своей стороны, готова ублажить общественность, чтобы никто из ее представителей не вздумал поднять головы. Вот так обстоят дела.
      Вайкслер не стал возражать Неригу, не желая пускаться с ним в споры на политические темы. Однако то, что старший лейтенант говорил об этом террористе, о Салиде, было верно. Никому не удалось бы выпутаться, выкинув нечто подобное. Ни американцам. Ни любому правительству.
      Солдаты наконец отделались от своего груза и вернулись к выходу. Они шли торопливой походкой и молчали. Вглядевшись в их лица, Вайкслер заметил на них одно и то же выражение: своего рода тупую ожесточенность. Он даже засомневался в том, что на его долю досталась самая трудная работенка. Хотя подобный вопрос был совершенно праздным: любая работа сразу же становится самой тяжелой, как только ты за нее возьмешься.
      Солдаты не проронили ни слова и лишь вопросительно взглянули на Нерига. Нериг точно так же молча махнул им в сторону грузовика, и они вышли. Вайкслер проводил их взглядом, пока они не скрылись за пеленой мрака и дождя, царивших за порогом. Кроме выражения ужаса, застывшего на их лицах, все четверо имели еще кое-что общее: все они были очень молоды. По мнению Вайкслера, каждому из них было не более двадцати лет. Должно быть, это были призывники. Забудут ли эти парни когда-нибудь то, что им довелось здесь пережить? Хотя этот вопрос тоже можно было отнести к праздным. Ведь если бы кто-нибудь спросил: забудет ли когда-нибудь сам Вайкслер то, что пережил здесь, ответ был бы один: нет, никогда.
      Прошло несколько секунд, прежде чем Вайкслер с удивлением заметил, что Нериг не спешит уходить. Он стоял, удобно прислонившись спиной к стене рядом с дверью, и жевал свою сигарету. В ярком белом неоновом свете, который почти не отбрасывал теней, его лицо было похоже на лицо восставшего из могилы зомби. Его кожа казалась неестественно бледной и имела голубовато-зеленоватый оттенок. Лишь глаза на этом лице казались живыми. Взгляд Нерига почти безостановочно блуждал по комнате, останавливаясь ненадолго на отдельных предметах, как будто старший лейтенант что-то выискивал или кого-то боялся.
      Вайкслер отогнал от себя эти неприятные мысли. Нериг просто устал, он был физически и морально измотан, как и сам Вайкслер; да и все военные, выполнявшие это задание, тоже были крайне утомлены. И это было самое страшное.
      — Жутковато здесь, да? — неожиданно сказал Нериг и нервно засмеялся, выпустив клуб дыма и отталкиваясь от стены. — Вам еще не приходилось видеть здесь привидения?
      На секунду Вайкслер всерьез задумался над тем, что Нериг этим вопросом на что-то намекал. Или нет? Во всяком случае..
      — Нет, — ответил Вайкслер, — здесь просто очень скучно и холодно.
      — Да, здесь как в холодильнике, — согласился Нериг. — Но боюсь, что подобный режим здесь просто необходим. Если мы включим отопление, то от наших друзей может пойти сильная вонь. А это вам вряд ли понравится.
      Вайкслер подавил в себе желание ответить колкостью, которая вертелась у него на языке. Нериг говорил о мертвых без всякого пиетета, и Вайкслера злила пошлость его слов. Но лейтенант сдержал свой гнев и только спросил:
      — Почему их не увозят отсюда?
      Этот вопрос он задавал себе постоянно в течение последних двух дней,
      — С каких это пор военный человек начал вдруг обсуждать приказы? — спросил Нериг вместо ответа и ухмыльнулся, однако его глаза оставались серьезными, Через секунду ухмылка исчезла с его лица и он продолжал: — Все уже организовано для отправки трупов. Она начнется завтра вечером. А до тех пор вам придется стоять здесь на часах и внимательно следить за тем, чтобы никто из ваших постояльцев не встал и не убежал, ясно?
      Последнее замечание Нерига не показалось Вайкслеру забавным, он был все так же серьезен. Более того, новая волна ужаса накатила на лейтенанта.
      — На что вы намекаете? — напрямик спросил он Нерига.
      Шорохи, шуршание черных пластиковых мешков, посторонние шумы — все это наводило на мысль о том, что трупы шевелятся, меняют позы, пытаются выбраться наружу. Ему, конечно, объясняли причины этих странных звуков: они возникали из-за происходивших в трупах процессов гниения и разложения, из них выходили газы, и могло возникнуть впечатление, что мертвецы, пролежавшие здесь уже несколько дней, шевелятся. Но все это было научным объяснением, а оно в данный момент не удовлетворяло Вайкслера. Его все равно тревожили эти посторонние звуки, они слышались и сейчас, хотя Вайкслер старался к ним не прислушиваться.
      — Не понял, — сказал Нериг, однако его голосу не хватало убедительности.
      — Вы действительно опасаетесь, что подобное может произойти? — спросил Вайкслер. — То есть что мертвые могут встать и уйти отсюда?
      На этот раз Нериг уставился на лейтенанта с неподдельным изумлением, а затем начал смеяться. Через несколько секунд Вайкслер присоединился к нему, однако его смех был похож на песню, которую горланит человек, идущий ночью по кладбищу и пытающийся развеять свой страх. Однако очень скоро их смех оборвался.
      — И все же давайте говорить всерьез, — продолжал Нериг. — Вы должны смотреть в оба. Всего лишь час назад мы задержали поблизости отсюда двух репортеров, которым каким-то образом удалось пробраться сквозь заградительный кордон. Поэтому будьте бдительны и сразу же докладывайте обо всем, что покажется вам необычным.
      Это замечание старшего лейтенанта, по мнению Вайкслера, было совершенно излишним. У него и без того был приказ докладывать об обстановке каждые полчаса на командный пост, который находился в пятидесяти метрах отсюда, на другой стороне школьного двора. И Вайкслер неукоснительно выполнял этот приказ.
      — А что я должен делать, если здесь вдруг появится журналист? — спросил он. — Расстрелять его на месте?
      — Просто будьте бдительны. Этого достаточно. Спокойной ночи, — ответил Нериг. Он загасил окурок, наступив на него каблуком своего сапога, и вышел.
      Вайкслер прикрыл за ним дверь, но не плотно. Сквозь узкую щель, из которой ему в лицо дул ледяной ветер, Вайкслер наблюдал за тем, как Нериг, согнувшись, быстро пробежал под дождем к одному из двух грузовиков, стоявших напротив спортивного зала с работающими двигателями.
      Вся эта сцена показалась лейтенанту очень странной. Казалось, эти громоздкие грузовики не вписывались в окружающий призрачный мир. Это был самый глухой час ночи, тьма, словно черное покрывало, опустилась над землей. За сплошной пеленой проливного дождя не было видно даже светящихся окон школьного здания. Единственным источником света были фары грузовиков, сейчас медленно тронувшихся с места задним ходом, чтобы затем развернуться на школьном дворе, который, впрочем, был очень просторным. Громоздкие машины с массивными покрышками и с заляпанными грязью прямоугольными ветровыми стеклами походили на древних, давно вымерших ископаемых животных. Когда оба грузовика исчезли из вида за пеленой дождя, Вайкслеру показалось, будто бы за ними захлопнулись ворота времени, отделив их навсегда от этого мира.
      Что за безумные мысли! И все же в них не было ничего смешного или забавного. Более того, они по-настоящему испугали Вайкслера, в чем он, впрочем, не хотел себе признаваться. Эти мысли всколыхнули всю его душу, затронув в ней тайный уголок, где обитала неведомая ему самому доселе истина.
      Вайкслер готов был уже отогнать от себя эти мысли и хотел отвернуться от двери, но тут его внимание привлекло какое-то движение: ему показалось, что во дворе мелькнула чья-то тень. Хотя он не мог быть до конца уверен в этом. Видимость была слишком плохой. И все же Вайкслер не мог отделаться от впечатления, что он только что видел за пеленой дождя человека — очень рослого, стройного, одетого в какой-то странный наряд. Незнакомец целое мгновение смотрел на Вайкслера, но лейтенант моргнул — и видение тут же исчезло.
      “Нет, — думал Вайкслер, — вряд ли найдется такой сумасшедший, который вздумает гулять под проливным дождем. Даже репортер в погоне за сенсацией не станет красться ко мне в такую непогоду”. По всей видимости, у него уже начинались галлюцинации — что, было неудивительно после проведенных в этом спортивном зале двух предыдущих ночей.
      Вайкслер понял, что если он немедленно не закроет дверь, то сильно простудится, и, щелкнув замком, обернулся. Кожа на его лице занемела от холода, а левый глаз сильно слезился. Лейтенант протянул руку к выключателю, но, так и не дотронувшись до него, тут же отдернул ее. Часть своего дежурства — до приезда Нерига — он провел при скудном свете лампы аварийного освещения, но теперь Вайкслер не хотел сидеть впотьмах и решил оставить зажженными лампы неонового света, хотя и терпеть их не мог за слепящую резкость.
      Затем Вайкслер достал из кармана свою предпоследнюю сигарету и закурил. На этот раз привкус дыма показался ему еще отвратительнее, чем прежде, однако Вайкслер так глубоко затянулся, что у него даже закружилась голова.
      И тут внезапно он понял, что означало выражение лица Нерига. Вайкслер принимал его за выражение крайней усталости, однако это было не так.
      Лицо Нерига выражало страх.

* * *

      Бреннер проснулся с тяжелым чувством того, что его вновь ожидает кошмар наяву. Однако уже через секунду он понял: в его жизни произошли кардинальные изменения. Зрение снова вернулось к нему!
      Правда, он видел не очень хорошо, но все же он мог видеть! Эта новость сразу же заставила его забыть свой ночной кошмар — на этот раз ему приснилась какая-то запутанная история о незнакомой девушке и пожаре, в огне которого мелькало лицо бородатого мужчины, и до слуха Бреннера в том сне постоянно доносился чей-то тревожный шепот. Бреннер оторвал голову от подушки и тут же вспомнил, что любое резкое движение может отсоединить его от медицинских приборов, к которым он был подключен, и те, словно бдительные электронные сторожа, тут же подадут соответствующий сигнал тревоги. В этот момент у перепуганного Бреннера, широко раскрывшего глаза, был очень смешной и нелепый вид, однако в палате, как всегда, никого не было.
      Как и раньше, в момент своего пробуждения Бреннер находился совершенно один. Но все же что-то переменилось — он больше не воспринимал одиночество и тишину как нечто угрожающее ему. Напротив, он чувствовал себя в полной безопасности, хотя, с другой стороны, эта безопасность и защищенность была сродни той, в которой находится заключенный. Если выражаться точнее, Бреннер испытывал сейчас облегчение, похожее на чувство облегчения подвергаемого пыткам узника, которого его палачи оставили на время в одиночестве, и именно это одиночество воспринимается несчастным как самая надежная защита. Это было чувство временной защищенности от заплечных дел мастеров, которые, однако, рано или поздно придут и снова начнут его мучить.
      Бреннер осторожно приподнялся — он научился так двигаться, что высоко поднятая над полом сетка его кровати не скрипела — и постарался избавиться от этого странного чувства, но вместо этого только укрепился в нем. Это было совершенно абсурдное чувство, такое нелепое, что Бреннер, наверное, посмеялся бы над ним, если бы оно одновременно не было и пугающим. Все эти приборы и аппараты, весь больничный режим и мощное оборудование с его машинами, операционными, рентгеновскими установками, компьютерами и датчиками, и, наконец, все врачи, санитары и медсестры были призваны защищать его, оберегать и лечить. Но, несмотря на это, Бреннер чувствовал себя скованным по рукам и ногам и ощущал грозящую ему опасность.
      Может быть, это состояние было связано с недавним сновидением? Он попытался припомнить его, но ничего, кроме сильно бьющегося сердца и неприятного привкуса во рту в момент пробуждения, вспомнить не мог. В его памяти вставали какие-то разрозненные образы, но они не хотели соединяться в законченную картину. Вероятно, это происходило потому, что такой картины вообще не существовало. По всей видимости, ему и сегодня снова пригрезилась какая-то сумятица, как и в предыдущие ночи, и впечатление от этого сумбурного сна он перенес в действительность.
      Очень медленно и осторожно Бреннер продолжал приподниматься, пока не оперся на локти. Теперь он мог окинуть взглядом большую часть комнаты. Он все еще видел перед собой серую пелену тумана, но она уже поредела. Бреннер мог теперь различить мебель, стоявшую в комнате: Дешевый стол, три пластмассовых стула и черный прямоугольник над ним — окно с затемнением, из-за которого он так долго сходил с ума. Рядом было расположено размытое пятно меньших размеров и более светлых тонов — вероятно, здесь висела картина, какая-нибудь дешевая гравюра, как это обычно бывает во второразрядных больничных палатах.
      Бреннера охватили противоречивые чувства и мысли. Чувство, что он находится в своего рода заточении, все еще не покидало его, но одновременно он испытывал облегчение, граничащее с эйфорией, и почти истерическую радость жизни, которую он привык за тридцать лет существования на этом свете воспринимать как нечто само собой разумеющееся. Он так явственно и отчетливо, как никогда, воспринимал свое тело — каждый квадратный сантиметр своей кожи, каждый волосок, каждый электрод подключенного прибора, каждую введенную в него иглу, каждый наложенный бинт. И в этот момент Бреннер понял, сколько болевых точек в нем гнездится до сих пор. Но даже эта боль в некотором смысле была приятна, потому что давала ему ощущение жизни, свидетельствуя о том, что он все еще существует на этом свете. Боль — это, конечно, — зло, но куда большее зло для человека — вообще ничего не чувствовать. Бреннер, кроме того, замечал теперь то, чего три дня назад не заметил бы, даже если бы его ткнули в это носом: он различал каждую мельчайшую пылинку на прикроватном столике, тончайшие царапинки на хромированной поверхности спинки кровати, каждое отдельное волокно на своих бинтах.
      Конечно, о полном восстановлении функции зрения еще не могло быть и речи. Зона видимого Бреннером пространства расширилась всего лишь с четырех метров до пяти. Но врач был прав: зрение постепенно возвращалось к нему.
      Он очень осторожно повернул голову и взглянул направо. В этом направлении видимый им мир тоже расширился на один метр, и теперь Бреннер вместо пелены серого тумана явственно различил стену, оклеенную белыми обоями, и стоявший рядом с ней медицинский столик из хромированного металла.
      Вид этой просто обставленной палаты подействовал на Бреннера отрезвляюще. Технические медицинские средства, используемые для его лечения, были не столь впечатляющими, как ему казалось. На столике стояли три прибора размером с коробку из-под обуви, которые были соединены проводами между собой и подключены к нему. Один из приборов выглядел очень старым и потертым. Бреннер даже был слегка разочарован. После всего, что он пережил, Бреннер, по его мнению, заслуживал все же большего внимания. Хотя, с другой стороны, мог ли он ожидать лучшего ухода, будучи обыкновенным пациентом, не имеющим туго набитого кошелька?
      Приободрившись, он сделал еще одно усилие для того, чтобы сесть на постели. Один из хромированных аппаратов на столике тут же сердито запикал, и несколько контрольных красных лампочек лихорадочно замигали. Однако это, по всей видимости, вовсе не был сигнал тревоги, поскольку реакции медперсонала на показания медицинских приборов не последовало. Или приборы вышли из строя, или Бреннер в эти дни навоображал себе невесть что — придумав какие-то фантастические аппараты, к которым он якобы был подключен, но которых, как оказалось, вовсе не существовало в природе. Бреннер медленно подтянул ноги, сел поудобнее и попробовал поднять руки. Левое плечо Бреннера страшно болело, а в тыльной стороне правой ладони торчала игла, которая затрудняла каждое движение больного, так что при попытках шевельнуть рукой у Бреннера на глазах навертывались слезы. Он никогда не умел мужественно переносить боль.
      И все же Бреннер сжал зубы и, превозмогая жгучую боль в левом плече, попытался вытащить иглу из руки. Но его попытка не увенчалась успехом. Боль была такой сильной, что даже не столь отъявленный трус, как Бреннер, не смог бы ее вытерпеть.
      Оставив иглу в покое, Бреннер после секундного размышления вырвал из капельницы тонкую пластмассовую трубочку, крепившуюся иглой к его руке. Из нее на простыни полилась струйка бесцветной жидкости.
      Бреннер несколько мгновений наблюдал за этим, а потом, будучи человеком, любящим порядок, завязал на конце трубки узел, чтобы из нее не капала жидкость. Бросив взгляд на приборы, он убедился, что мерцание красных огоньков прекратилось.
      Возможно, сигнал тревоги до сих пор звучал где-нибудь в помещении для санитаров, расположенном в другом конце коридора, но оттуда никто не явился.
      Бреннер осторожно отбросил в сторону край одеяла, опустил ноги и поморщился, когда его голые подошвы коснулись ледяного пола. Пальцы ног Бреннера свела судорога, так что он вынужден был оторвать на секунду ступни от пола и затем опереться лишь на пятки. Поколебавшись несколько секунд, он довольно неловко сорвал левой рукой датчики, прикрепленные пластырем к груди в области сердца и к правому виску.
      Теперь уже непременно приборы должны были забить тревогу, но хромированные ящики, стоявшие рядом с его кроватью, оставались все такими же безучастными. Вот вам и чудеса техники!
      У Бреннера слегка кружилась голова, но это было неудивительно, ведь он три дня пролежал без движения и впервые за это время сел на кровати. Бреннер два раза сделал глубокий вдох и выдох, а затем снова храбро поставил свои ступни на ледяной пол и попробовал встать.
      Кто осмелится утверждать, что на свете больше не существует чудес? Бреннер, оказывается, мог не только совершенно самостоятельно стоять, но и чувствовал себя способным совершить небольшую прогулку, на которую он сразу же и отправился. Судорога перестала сводить пальцы его ног Результат предпринятых им усилий был потрясающим — он дошел до окна и при этом совершенно не устал. Более того, он чувствовал себя более бодрым. Теперь он мысленно сравнивал свой организм с машиной, которая работала на холостом ходу до тех пор, пока не получила небольшой толчок, после чего легко тронулась с места. Может быть, его вообще зря отправили в больницу? Может быть, его скорее следовало отправить в авторемонтную мастерскую?
      Его мысли все еще путались, вращаясь по замкнутому кругу нелепых сравнений и ассоциаций, как у шизофреника. Однако сквозь них все слышнее становились другие голоса, свидетельствующие о серьезных сдвигах его сознания. Эти голоса вели между собой замысловатые разговоры, смысл которых не всегда был приятен Бреннеру.
      Так, например, один голос внушал ему, что у него в голове настоящая каша, и вообще он, пожалуй, скоро получит еще пару ушибов, и ему из-за этого придется задержаться в больнице. Другой же голос настаивал на том, что он находится вовсе не в больнице, а в заточении, хотя этот голос умалчивал, где именно, у кого и по какой причине.
      Бреннер поморщился, приказывая нестройному хору голосов, одолевавших его, молчать, и сосредоточился на окне. Оно было закрыто черным экраном, поставленным здесь, по-видимому, совсем недавно и в страшной спешке. Это были, по существу, дешевые бумажные жалюзи, которые поднимались при помощи обыкновенной веревки. Бреннер попытался поднять их, но это было не так-то просто сделать одной рукой. Экран перекашивался, но ни йоту не приподнимался. Однако в конце концов Бреннеру удалось сделать небольшую щелку внизу, сквозь которую он, пригнувшись, мог выглянуть во двор.
      Но то, что он увидел, вызвало у него разочарование. За окном до сих пор царила зимняя непроглядная тьма. Даже здоровые глаза не могли бы в ней рассмотреть ничего, кроме теней и каких-то смутных очертаний. Однако в этой мгле Бреннер уловил отличие земли от неба: темнота вверху была не такой насыщенной, как внизу, и ему даже удалось разглядеть несколько звезд. Хотя, впрочем, они горели не на небе, а внизу. Это были уличные фонари. Фантастика! Еще вчера он, пожалуй, не смог бы увидеть горящий уличный фонарь, даже если бы наткнулся на него. Как видно, ему все же не понадобится тратиться на собаку-поводыря.
      Бреннер стоял несколько секунд у окна, наслаждаясь открывающимся из него видом — хотя последнего по существу не было — и чувствовал прилив сил. До сих пор в больнице не была поднята тревога, и к нему в палату не сбежались ни медсестры, ни санитары в белых спортивных тапочках и со смирительными рубахами в руках. Наверное, все же диагностический компьютер — или как там назывался прибор, стоявший рядом с его кроватью, — действительно вышел из строя.
      И, возможно, именно в этом заключалась причина того, что он себя так хорошо чувствовал.
      Эта мысль застряла у него в мозгу, и он никак не мог от нее избавиться. В больницах лечат людей, а не делают из них больных. Это Бреннер помнил, несмотря на весь сумбур, царящий у него в голове.
      Осторожно — опершись левой рукой о подоконник так, словно боялся потерять точку опоры и внезапно лишиться сил, — Бреннер снова повернулся к кровати и сделал по направлению к ней несколько шагов. Однако силы и не думали его покидать, а напротив, все прибывали. Поэтому Бреннер на полпути резко изменил маршрут своего движения и повернул к двери. То, что он сейчас переживал, было сродни чуду. Совсем недавно, когда он в последний раз, открыв глаза и пробудившись от очередного кошмарного сна, пробовал поднять руку, он был так слаб, что не мог выполнить это простое движение. А сейчас он чувствовал себя в состоянии без посторонней помощи покинуть комнату и нанести дежурной сестре неожиданный визит. Она наверняка сделает большие глаза от изумления!
      Однако его прогулка за пределы палаты чуть не сорвалась. Дверь, хоть и не была заперта на ключ, оказалась очень тугой, и у Бреннера сначала не хватило сил ее открыть. Но это неожиданное препятствие пробудило в нем прежнее упрямство Бреннер изо всех сил толкнул дверь здоровым плечом, она подалась, и он вышел наконец в коридор.
      Коридор был пустым и таким темным, что Бреннеру на секунду показалось, что он стоит в мрачном туннеле. Однако вскоре ему стало ясно, что глаза вновь подвели его: очевидно, в коридоре было включено ночное освещение, которое ему представлялось непроглядной тьмой с плавающими в ней размытыми пятнами огней. Бреннер застыл на несколько мгновений. Вероятно, было бы умней не ходить дальше. Мало того, что его силы, восстановившиеся внезапно столь чудесным образом, вновь начали сдавать, Бреннер к тому же подвергал себя серьезному риску получить травму, наткнувшись в темноте на какое-нибудь препятствие. Неожиданное улучшение состояния заставило его переоценить свои силы.
      Но у Бреннера не было ни малейшего желания вести себя разумно и осмотрительно. Он прислушался. Здесь царила гробовая тишина, не похожая на тишину больницы, если даже учесть столь ранний час. Бреннер слышал только собственное дыхание и приглушенные голоса, чье монотонное звучание свидетельствовало о том, что они доносились из радиоприемника — одного из тех, которые будто бы были запрещены здесь. Бреннер отпустил ручку двери, которую все еще сжимал в левой руке, подумал еще мгновение и свернул налево. Одно из пятен света было больше, чем остальные — там находился пост дежурной медсестры. Именно оттуда доносились звуки радио.
      Бреннер начал пробираться туда на ощупь, шаря левой рукой вдоль стены, а правую держа несколько на отлете, чтобы случайно не повредить ее, задев что-нибудь на своем пути. Но несмотря на все эти предосторожности, он чуть не упал. Внезапно стена кончилась, и его рука схватилась за воздух. Бреннер неловко покачнулся, чуть не потеряв равновесие, и влетел в комнату, дверь которой оказалась распахнутой настежь. Его нога наткнулась на какой-то предмет, который с громким стуком откатился.
      Бреннер машинально пробормотал извинение, но тут же понял, что никаких извинений с его стороны не требовалось. Комната была пуста. Хотя он мог видеть лишь белеющий в темноте прямоугольник окна да размытые очертания мебели, Бреннер судил об отсутствии в комнате людей по царящей здесь тишине: его слух за эти дни чрезвычайно обострился.
      Бреннер вновь выбрался в коридор, идя на ощупь и действуя на этот раз более осмотрительно. Следующая дверь тоже была распахнута настежь, и Бреннер почувствовал, что эта комната пуста, прежде чем переступил порог. Третья комната ничем не отличалась от двух предыдущих. По всей видимости, вся больница пустовала. Почему-то эта мысль сильно встревожила Бреннера.
      Он двинулся дальше по коридору, даже не заходя в следующие две комнаты. Звуки радио стали громче, и Бреннер увидел вдруг голубое сияние, смешивающееся с ярким электрическим светом. Это был телевизор. Разве сестра не пыталась его убедить, что телевизоры запрещены в их клинике?
      — Тут есть кто-нибудь?
      Бреннера испугал собственный голос. Он звучал здесь совершенно иначе, чем в палате. Он звучал здесь гулко, словно в пустом помещении — пустом коридоре совершенно пустой больницы…
      Что за чушь!
      Чтобы доказать себе, что он паникует по пустякам, Бреннер еще пару раз крикнул в пустоту, но так и не получил никакого ответа. Если освещенное помещение за стеклянной дверью, которую ощупывали его пальцы, действительно являлось комнатой дежурной медсестры, то и эта комната была совершенно пуста.
      Внезапно перед глазами Бреннера поплыли круги, и его на долю секунды охватил панический ужас. Но прежде чем он перерос в настоящую панику, Бреннер вновь пришел в себя, туман перед его глазами рассеялся, и он стал видеть еще лучше, чем секунду назад. По-видимому, зрение возвращалось к нему не просто постепенно, но и поэтапно.
      Это действительно был пост дежурной медсестры. За стеклянной перегородкой стоял письменный стол, а на нем — чашка с кофе, термос, полная окурков пепельница и переносной телевизор. Медсестры на месте не было. Голоса, которые слышал Бреннер, доносились из телевизора.
      Бреннер несколько мгновений колебался, думая, не продолжить ли ему свое исследование больничных помещений? Он бросил взгляд через плечо и убедился, что коридор действительно пуст. Никто не мог помешать ему осуществить свои намерения. Коридор был не просто пустым, а абсолютно пустым, что делало его непохожим на больничный коридор — здесь не было ни выставленных больничных коек, ни каталок, ни другого больничного инвентаря. В конце этого прохода располагалась двустворчатая дверь из стекла молочного цвета, на которой было написано: “Реанимационная. Посторонним вход воспрещен”.
      Наверное, ему все же не стоило идти дальше. Но Бреннер не слышал голоса рассудка, ему не хотелось возвращаться в свою палату. Бреннер вошел в помещение поста дежурной сестры, обогнул стол и подошел к телевизору.
      Но, к сожалению, он почти ничего не увидел. Его зрение еще не окрепло, и на экране, диагональ которого составляла всего тридцать сантиметров, он различил только мерцающие, словно снежинки, пятна и бесформенные очертания людей и предметов. Разочарованный Бреннер собирался уже отвернуться от экрана, но в этот момент что-то привлекло его внимание. Он услышал голос невидимого комментатора.
      — …число жертв достигло тем временем трехсот двенадцати. Во всяком случае, на этой цифре настаивают официальные источники. Независимые же эксперты считают эту цифру сильно заниженной
      Триста жертв? Как видно, жизнь за эти три дня, проведенные им в больнице, не стояла на месте и люди продолжали умирать. Бреннер не относился к людям, падким на сенсации. Глазеть на несчастья других было для него отвратительно Но по прошествии трех дней одиночного заточения, после всех своих кошмарных сновидений и страданий, вызванных слепотой, Бреннер просто изголодался по новостям, по тем событиям, которые происходили в мире.
      — Вся местность оцеплена плотным кольцом, поэтому мы вам до сих пор не можем показать кадры, снятые на месте катастрофы, — продолжал голос, доносившийся из телевизора. — Однако наша съемочная группа побывала недалеко от места происшествия, и вы сейчас сможете увидеть группы спасателей, которые только сегодня утром вышли из оцепленной зоны.
      Что могло произойти? Бреннер мучительно размышлял над этим вопросом. Авиакатастрофа? Он был не на шутку встревожен. Бреннер все еще ничего не мог разобрать на экране телевизора, но в его душу вкралось подозрение, что на этот раз речь идет не о химической катастрофе в Бангладеш или в каком-нибудь другом отдаленном уголке земли, а о чем-то, происходящем очень близко. Бреннер склонился к экрану телевизора и напряженно вгляделся в изображение… и внезапно мерцающие белые и черные точки слились в одну картину. И хотя изображение было одновременно очень тусклым и имело яркие, режущие глаза контуры — такое невероятное сочетание было очень странным, — все же Бреннер явственно видел осмысленную картину.
      Теперь он понял, что верно истолковал тон комментатора. На этот раз несчастье действительно коснулось не бедняков где-нибудь в Мексике или в высокогорьях Анд, а соотечественников Бреннера. Он видел на экране месиво из людей, машин и зданий. Причем на машинах были немецкие номера. Люди, по крайней мере их большая часть — были одеты так, как одевались три дня назад, он встречал таких людей на улицах немецких городов. А вышедшие из оцепленной зоны спасатели говорили не на непонятной тарабарщине, а на чистом немецком языке и его гессенском диалекте. Катастрофа произошла здесь — может быть, всего лишь в ста километрах от него. Ничего удивительного не было в том, что журналисты осаждали больницу, в которой находился Бреннер. Он вызывал у них куда больший интерес, чем человек, просто упавший с крутой лестницы.
      Огнестрельная рана от пулеметной очереди, задевшей его плечо, взрыв огромного монастыря, дуэль двух вертолетов и обстрел ракетами.
      Все это моментально вспыхнуло в памяти Бреннера. Но он не зафиксировал эти воспоминания, поскольку все его внимание было в этот момент приковано к экрану телевизора
      На людной улице теснилась не только съемочная группа этого канала, Бреннер узнал по эмблемам еще две—три частные телерадиокомпании, снимавшие здесь и бравшие интервью. На тротуарах и на площадках перед домами было много народу. Два громоздких фургона с телеаппаратурой Второго канала немецкого телевидения стояли на проезжей части. Людей сдерживали ряды оцепления, в котором стояли, по-видимому, какие-то специальные подразделения полиции, одетые в униформу зеленого цвета.
      Комментатор тем временем продолжал рассказывать о катастрофе, но из его слов Бреннер так и не понял, что же произошло. Бреннер с грустью думал, что, должно быть, эта тема уже в течение многих часов держала в напряжении всю общественность и средства массовой информации, и только, наверное, один он в целой стране не знал, что же случилось. Из сообщений комментатора он понял, что оцеплены, по крайней мере, два больших населенных пункта вместе с улицами, проселочными дорогами и полями. В кольце оцепления стояли подразделения не только полиции, но и пограничные части. Если речь все же шла об авиакатастрофе — как все еще полагал Бреннер, — то что же находилось на борту? Мощная атомная бомба?
      Бреннер уже собирался отправиться в реанимационную или вернуться в свою палату — он еще не решил, — как вдруг на экране массы людей пришли в движение. Сначала он ничего не понял, все мелькало у него перед глазами. Но затем, сосредоточившись, он сконцентрировал все свое внимание на экране.
      Кольцо оцепления на улице разомкнулось и пропустило колонну грузовиков. Бреннер насчитал четыре автомашины с опознавательными знаками НАТО. Содержимое их кузовов было скрыто под брезентовыми тентами из пятнистой камуфляжной ткани. Но полог последнего грузовика был неплотно задернут, и камера на мгновение заглянула туда. Там сидели люди, одетые вовсе не в военную форму — как ожидал Бреннер, — а в белые комбинезоны, переходящие в белые бахилы и белые перчатки, а вверху — в массивный, глубоко надвинутый на лоб шлем. Их лица были закрыты темными стеклами. На этих людях были защитные костюмы, надевавшиеся для работы в радиоактивных зонах.
      Нет, тут, по-видимому, была не атомная бомба. Но местность, откуда приехали эти люди, все же была чем-то заражена, и это имело для людей, населявших ее, самые трагические последствия.
      Все увиденное так захватило Бреннера, что он едва слышал голос комментатора. С замиранием сердца он, как зачарованный, смотрел на колонну грузовиков, очень медленно продвигавшуюся сквозь плотную толпу. Несколько раз машины останавливались, и полиция вынуждена была принять меры для того, чтобы сдержать натиск толпы. Людей снова оттеснили на тротуары. Бреннер тщетно пытался разобраться во всем увиденном. Люди на тротуарах выглядели очень возбужденными, но не возмущенными. На экране происходило что-то действительно очень странное, необычное, кажущееся нереальным.
      Бреннер заморгал, потер тыльной стороной ладони воспаленные глаза и снова взглянул на экран. Колонна грузовиков тем временем окончательно остановилась, взятая в кольцо десятков людей, которые что-то кричали водителям и сидящим в кузове военным. Бреннер все еще никак не мог осознать ту истину, что все это происходит в реальности. На мгновение он даже засомневался: в здравом ли он уме? Увиденная им сцена была такой выразительной и подлинной, что именно это вызывало у него подозрения. Ведь реальная жизнь обычно очень не похожа на игровой фильм. А эта сцена отвечала всем законам кинодраматургии.
      Так вот оно в чем дело! В баварских лесах, оказывается, не происходило никакого мощного взрыва. Просто Бреннер, слишком уставший, перевозбужденный и изголодавшийся по информации, принял за сводку новостей игровой фильм катастроф, демонстрирующийся по одному из частных каналов. Эту версию можно было легко проверить — Бреннеру нужно было всего лишь переключить телевизор на другую программу.
      Однако сделать это он, оказывается, не мог. По всей видимости, медсестра захватила с собой дистанционный переключатель каналов. Но все же Бреннер был доволен найденным им объяснением. Это кинофильм. Всего лишь выдумка, чья-то фантазия.
      Бреннер облегченно вздохнул и отошел на шаг от стола. И тут… Если бы ему вылили в этот момент на голову ведро ледяной воды, он, пожалуй, был бы меньше шокирован. Одна из женских фигур на экране неожиданно повернулась лицом к кинокамере и взглянула прямо в ее объектив. Хотя это только так выглядело. На самом деле она взглянула прямо в глаза Бреннеру. Он был в этом так же уверен, как был уверен в том, что узнал это лицо.
      Это была Астрид.
      Бреннер зашатался. Он вспомнил не только имя. Вместе с именем в его памяти всплыли все воспоминания о пережитой им катастрофе. И эти воспоминания придавили его своей тяжестью.
      Астрид. Девушка из его сегодняшнего сновидения. Девушка, о которой его спрашивал патер. Девушка, которая сгорела на его глазах и превратилась в горстку пепла. Это было невероятно! Это была галлюцинация, ведь Астрид мертва! И все же она стояла перед объективом кинокамеры и смотрела прямо на него, Бреннера Он явственно ощущал, что Астрид знает, что смотрит сейчас именно на него. Она точно знает, где он сейчас находится — в отличие от самого Бреннера, — и знает, что он в этот момент смотрит на экран.
      Бреннер ощутил, как к его горлу подкатывает комок, мысли начали путаться в голове, сердце бешено заколотилось в груди, и все его тело покрыла липкая испарина. Он напрасно ждал, что сквозь черты девушки из его сна, девушки, которую он считал мертвой, проступят другие черты — незнакомой девушки, и все окажется наваждением, порожденным его еще болезненным воображением. Но этого не происходило. Это было лицо Астрид. Мало того, она полностью развернулась лицом к камере, улыбнулась и помахала левой рукой. Для миллионов телезрителей это была обыкновенная девушка, возомнившая себя на секунду кинозвездой — на нее можно было сердиться, ее можно было презирать, а можно было просто улыбнуться вместе с нею, но Бреннер знал, в чем дело. Ее улыбка была обращена к нему одному и ни к кому другому. А взмах рукой был знаком, говорившим: “Я — настоящая. Ты не ошибаешься. Я здесь и жду тебя”.
      Бреннер крепко зажмурился, так что пестрые точки заплясали в его глазах. Когда же он снова взглянул на экран, то увидел, что кадр не изменился В объективе все еще было улыбающееся лицо Астрид, причем ее улыбка выглядела теперь насмешливой, как будто она видела его в этот момент и потешалась над тем, что он так испуган. А почему бы и нет? Это блуждающее из сна в реальность порождение кошмара имеет полное право радоваться тому, что ей удалось внушить ему наконец-то такой ужас.
      Вероятно, именно эта мысль окончательно вернула Бреннера к действительности. Он был просто склонен к истерике. Часть его сознания охватила паника, и он начал видеть то, чего не существовало в реальности. Эта девушка была не на экране, а в его сознании. Он видел ее до сих пор только потому, что хотел видеть. Возможно, этого идиотского кинофильма вообще не существовало, и — кто знает, — может быть, он сам не стоял сейчас здесь, а лежал на койке в своей палате и бредил.
      Эти рассуждения помогли ему. Соответствовали они действительности или нет, но Бреннер, по крайней мере, перестал паниковать Ведь когда осознаешь истоки паники, она сама отступает, теряя над человеком власть. Бреннер упорно внушал себе, что не было никакой девушки, не было никакого фильма, не было, возможно, и его самого, а потому не было и не могло быть никаких воспоминаний.
      Однако, несмотря на все самовнушения Бреннера, лицо Астрид все еще светилось с телеэкрана. Но как бы в подтверждение последней версии Бреннера лицо девушки изменило свое выражение Теперь Астрид не улыбалась, а выглядела немного растерянной и сердитой, как будто она читала мысли Бреннера.
      — Нет, — сказал он вслух, — так просто я не сдамся.
      Конечно, Бреннер знал, что она не могла услышать его слов, но он должен был сейчас хоть с кем-нибудь поговорить — по той же причине, по которой он, будучи ребенком, всегда, когда спускался в подвал, насвистывал какую-нибудь песенку. И эта фраза, произнесенная им вслух, действительно помогла ему, по крайней мере отчасти. Лицо Астрид все еще не исчезало с экрана, она все так же укоризненно глядела на него, но Бреннер больше не испытывал страха. Во всяком случае, пока. Потому что в глубине его души зарождался новый страх — страх того, что он сходит с ума. Но он не давал мысли об этом завладеть собой. Этого нельзя было допустить. По крайней мере, сейчас. Бросив последний взгляд на экран, Бреннер вышел из дежурного помещения и ощупью направился по коридору к своей палате.
      Он тщетно надеялся подавить свой страх, тот снова вырвался наружу. Бреннер вновь услышал голоса, твердящие о неведомой опасности так громко, что у него звенело в ушах. Он боялся теперь взглянуть в настежь распахнутые двери комнат, мимо которых проходил, хотя отлично знал, что там никого не было. Но он слишком ясно видел теперь эту пустоту, и она пугала его. Если он видел то, чего не существовало в действительности, то возможно, от его взгляда ускользало то, что в действительности находилось в этих комнатах? Бреннеру казалось, что он просто не перенесет вида спящего на койке пациента, если вдруг взглянет в одну из комнат и увидит подобную сцену.
      До его палаты было всего лишь несколько шагов, но Бреннер шел очень медленно, и поэтому добрался до своей двери только через минуту, показавшуюся ему целым годом. Еще десять минут назад он не поверил бы, что испытает такое облегчение, оказавшись снова в своей палате, которую три последних дня считал настоящей тюрьмой. Нет, это была не тюрьма, это было его убежище. Он не воспринимал больше темноту как враждебную силу, она спасала его от безумия, которая таилась за нею. Мерцающие сигнальными огоньками приборы, стоявшие рядом с его кроватью, были его верными стражами, а игла, все еще торчавшая в тыльной стороне его ладони, которая давала о себе знать ноющей болью, была его единственным оружием. Он находился здесь в безопасности. Ему не следовало вставать, а уж тем более — покидать свою палату.
      Бреннер плотно закрыл дверь за собой, подошел к своей постели и осторожно сел на ее краешек. Но вместо того, чтобы лечь и натянуть на голову одеяло, как это бывало в детстве, — а ему все это очень хотелось сделать, — Бреннер застыл в задумчивости, глядя невидящим взглядом в пространство. Он все еще видел лицо девушки, и ему не помогало сознание того, что все это — всего лишь плод его больного воображения. Бреннер стоял перед дилеммой. Он хотел верить, что все случившееся с ним было правдой. Но это означало, что он упал с лестницы, состоявшей более чем из тридцати пяти ступеней, причем не в подвал, а в какую-то пропасть, в которой не существовало таких понятий, как реальность и логика. Конечно, он мог вновь заставить себя поверить в то, что падение в эту пропасть — тоже плод его больной фантазии. Но подобное объяснение казалось Бреннеру ничем не лучше самого факта падения. Действительно, что лучше — оказаться в другом пространстве или потерять рассудок?
      Бреннер стремился к определенности. Но как достичь ее? Он не был уверен даже в том, существовала ли эта девушка в реальности, и не только она… Произошла ли в действительности с ним, Томасом Бреннером, вся эта безумная история, которая внезапно всплыла в его памяти, как только он увидел на экране телевизора лицо девушки? Священник, приходивший к нему в палату, утверждал, что девушка была, и что эта деталь являлась очень важной. Но, может быть, этот человек просто обманывал его, пытаясь вытянуть из Бреннера побольше информации? Скорее всего, это был журналист, выдававший себя за священнослужителя, он говорил о какой-то девушке, которую не мог знать. Все это звучало не совсем убедительно.
      Вопрос: каким образом можно установить, происходило ли данное событие в действительности или нет, если не имеешь никакой точки отсчета или возможности произвести сравнительный анализ?
      Ответ: никаким.
      Эта мысль скорее отрезвила, чем испугала Бреннера. И все же он обманывал сам себя. У него была возможность узнать правду, обратившись к внезапно вспыхнувшим в его памяти воспоминаниям. Однако Бреннер не был уверен, хочет ли он этого.
      Посидев еще несколько мгновений неподвижно на койке, он встал и пошел, шаркая ногами, к двери, у которой находился встроенный в стену шкаф. Ему казалось, что его ноги налиты свинцом. Его силы вновь начали стремительно иссякать, что было неудивительно после предпринятой им утомительной прогулки.
      Бреннер открыл дрожащими пальцами дверцу шкафа и замер, разглядывая собственную одежду, висевшую там. В другой ситуации он, пожалуй, сильно удивился бы и задал бы себе вопрос: а зачем, собственно, кто-то утруждал себя и вешал это тряпье в шкаф? Это действительно было настоящее тряпье. Брюки и куртка были изорваны и так перепачканы грязью, что невозможно установить их первоначальный цвет. Кроме того, в куртке и рубашке, воротник которой виднелся из-под нее, зияла большая дыра с опаленными краями от пули, попавшей в плечо Бреннера. С трудом верилось в то, что хозяин этой одежды был еще жив. И еще труднее было представить, что этим человеком был именно он, Томас Бреннер. Но больше всего его тревожило то обстоятельство, что одежда являлась подтверждением его самых смелых предположений.
      Руки Бреннера заметно дрожали. Еще секунду назад его мучило чувство неизвестности, неопределенности, и он думал, что не перенесет его. А теперь он не был уверен в том, что сможет перенести чувство полной определенности. Почему бы ему не улечься сейчас снова в постель и не закрыть глаза в надежде на то, что, когда он их снова откроет, наваждение рассеется? А если он действительно сошел с ума, то не имеет никакого значения, найдет ли он этому подтверждение часом раньше или часом позже.
      Но подтверждение или опровержение он мог найти прямо сейчас, порывшись в своем бумажнике. Тот находился почти в таком же жалком состоянии, как и вся одежда Бреннера. Кожа была опалена и, должно быть, пролежала какое-то время в воде, потому что бумажник был на ощупь очень жестким и его матовая поверхность потрескалась. Почти все его содержимое превратилось в одну слипшуюся бесформенную массу. И только кредитная карточка — словно в насмешку — пострадала меньше всего, а ведь именно она была в конечном счете причиной случившегося с Бреннером несчастья. Кто станет после этого отрицать, что судьба обладает чувством юмора и любит подшутить над человеком? Да, юмор у судьбы был, причем довольно черный.
      Сжав зубы, Бреннер попробовал взять раскрытый бумажник в правую руку так, чтобы не вогнать еще глубже в тыльную сторону ладони торчавшую в ней иглу, а левой вынуть из него слипшиеся бумаги. Все они безвозвратно пропали, но Бреннер решил, что как-нибудь переживет эту утрату. Несколько квитанций, пара записок, чек с автозаправки… и на измятом клочке бумаги номер телефона родителей Астрид. Он тоже размок, как и все остальное. Однако влага, размывшая чернила, пасту шариковой ручки и записи, сделанные карандашом, не причинила никакого вреда каракулям, выдавленным на бумаге на пронизывающем холоде. Номер телефона читался так же четко, как и в ту минуту, когда он был написан. Он не размок и не стерся и теперь как будто издевательски усмехался над Бреннером.
      Бреннер уставился на эти десять цифр, чувствуя, что сейчас произойдет. Но он не мог помешать этому. У него сильно закружилась голова, комната поплыла сначала влево, потом вправо, а затем свет померк в его глазах. В конце концов судьба все же сжалилась над Бреннером, и он лишился чувств.

* * *

      Салид чуть не стал жертвой собственной осторожности. С этой больницей что-то было не так. И чтобы это понять, вовсе не надо быть профессиональным террористом, находящимся в розыске. Уже на лестнице его поразила необычная тишина. Конечно, в больницах — особенно в четыре часа утра — бывает не так шумно, как на рыбных базарах, однако, поднявшись вслед за незнакомцем на третий этаж, Салид не мог не изумиться царившей здесь мертвой тишине.
      Салид абсолютно ничего не слышал: ни единого звука, ни единого шороха. Человек, тайком вошедший в здание больницы — это был молодой парень с очень светлой кожей и белокурыми коротко подстриженными волосами, одетый не по погоде легко, — не взял лифт, решив подняться по лестнице. Чтобы не выдать себя, Салид вынужден был отстать от него на приличное расстояние и чуть-чуть сам не попался. Это была старая история — преследователя чуть не застали врасплох. В то время как незнакомец следовал, очевидно, за вахтером — может быть, для того только, чтобы не обнаружить себя, — Салид следовал за ним самим и слишком поздно понял, что в этой игре есть еще один участник. Едва Салид закрыл дверь на лестничной площадке, как услышал шаги за своей спиной и на рифленом матовом стекле двери появилась чья-то тень. Салид торопливо свернул направо и спустился на несколько ступеней вниз, а затем, затаив дыхание, прижался спиной к стене.
      Практически в тот же момент дверь распахнулась и на лестничную площадку вышли два человека. В тусклом свете, падавшем из коридора, Салид разглядел, что оба они были одеты в белые брюки и светлые блузы с короткими рукавами. Врачи или санитары, во всяком случае, это были работавшие здесь, в больнице, люди, решившие почему-то подняться по лестнице, вместо того чтобы воспользоваться находившимся рядом лифтом.
      Салид зло выругался про себя. Как только эти люди включат свет, они тотчас же заметят его. Конечно, ему ничего не стоит прикончить их обоих, но тем самым он создаст себе массу проблем. Сердце бешено колотилось в груди Салида, а его глаза напряженно следили за силуэтами двух мужчин, находившихся всего лишь в двух метрах от него, на площадке лестницы.
      Салиду не пришлось их убивать. Люди из персонала больницы не стали включать свет. Один из них с предельной осторожностью закрыл за собой дверь, стараясь не шуметь, а другой в это время напряженно прислушивался, поглядывая наверх. Значит, они решили воспользоваться лестницей не из соображений профилактики здоровья и вовсе не потому, что не хотели ждать лифт. Они сделали это по той же самой причине, что и сам Салид.
      Но почувствовавший облегчение Салид вновь призадумался: значит, он не единственный, кто знал о приходе в клинику незваного гостя. Следует ли из этого то, что хозяева охотятся за проникшим сюда молодым человеком, а не за ним, Салидом? Но откуда у него такая уверенность? Ведь оба они практически одновременно вошли в это здание. Можно ли быть до конца уверенным в том, что медперсонал заметил только светловолосого незнакомца, а не их обоих? Возможно, хромой вахтер вовсе не был простофилей и точно знал, что делает, расставляя им ловушку, в которую они в конце концов и попали?
      Профессионализм Салида не позволял ему терять драгоценное время, раздумывая обо всем этом и злясь на свою неосмотрительность Прежде всего ему было необходимо, следуя своему обыкновению, принять к сведению худший из всех возможных вариантов, поскольку он вполне мог оказаться правильным Одновременно Салид отметил про себя, что становится слишком небрежным и решил позже вернуться к этой мысли и сделать выводы.
      Оба медика тем временем поспешили вверх по лестнице твердой мужской походкой. Они шли уверенно в темноте, поскольку, по-видимому, хорошо знали обстановку. И хотя они не произнесли ни слова, Салид слышал, как парни помедлили у двери следующего этажа, а затем осторожно открыли ее и вошли Они явно охотились за белокурым незнакомцем.
      Салид подождал, пока за ними закроется дверь, затем выждал еще секунду и стремительно и почти беззвучно взбежал вверх по лестнице Его сердце вновь билось ровно, пульс нормализовался. Все произошедшее с ним тем утром в лесу изменило, конечно, Салида самым кардинальным образом, однако все его инстинкты и рефлексы остались прежними. Он чувствовал себя заведенным боевым механизмом, подбегая к двери следующего этажа и прикладывая к ее холодному стеклу чуткое ухо, улавливающее малейшие шорохи. Если бы в этот момент кто-нибудь открыл дверь изнутри, то наверняка поплатился бы за это жизнью.
      Салид так ничего и не услышал. И хотя парни из персонала больницы опережали его всего лишь на десять секунд, их шагов уже не было слышно. Они двигались или слишком быстро, или слишком тихо
      Салид нажал на ручку двери, толкнув при этом другой ладонью матовое стекло и стараясь не шуметь. Дверь слегка приоткрылась. Взглянув в узкую щелку, Салид увидел коридор, который тоже был пуст, но более ярко освещен, чем лестничная площадка. Медиков нигде не было видно, но распахнув пошире дверь и переступив порог, Салид понял, куда они скрылись: коридор тянулся вправо метров на двадцать или двадцать пять, а налево делал резкий поворот. Салид быстро дошел до угла
      — Эй, вы! Стоять и не двигаться!
      Салид молниеносно обернулся, приготовившись к отражению атаки. Левой ладонью он прикрывал горло, а правую, растопырив пальцы, рывком вынес вперед, чтобы поразить глаза, горло или ударить в грудь противника. Но за его спиной никого не было. Голос доносился из другого конца коридора. Проклятье! Он, оказывается находился в слишком большом напряжении и это помешало ему правильно оценить обстановку. Он не учел еще одну возможность — возможность того, что совершит ошибку…
      — Стоять и не двигаться! Это же бессмысленно! — голос звучал теперь более резко и требовательно. Затем послышались семенящие шаги и шум возни, похожей на короткую схватку. Салид осторожно выглянул из-за угла.
      Увиденная им сцена была столь комична, что Салид чуть не рассмеялся. Молодой человек, за которым шел Салид, метался из стороны в сторону по больничному коридору, словно перепуганная курица, а за ним неуклюже ковылял хромой старик, одетый в серую форму вахтера. Он тщетно пытался схватить парня за рукав. Однако положение парня было почти безвыходным. Коридор заканчивался двустворчатой закрытой дверью из армированного стекла. А путь назад преграждали два человека — люди из медперсонала, которые чуть не застали Салида врасплох. Эти работники больницы открыто потешались над молодым человеком и вахтером, стоя в отдалении и наблюдая за всем происходящим. Они и не думали прийти на помощь старику.
      — Остановитесь же наконец! Ваше сопротивление бессмысленно! — прохрипел запыхавшийся старик. Хотя он двигался не быстрее, чем двигается обычно средний пешеход, он задыхался так, как будто пробежал стометровку, а на его щеках выступили багровые пятна.
      — Черт возьми, вы что… вы что, хотите, чтобы у меня произошел инфаркт?
      Этот вопрос показался Салиду совершенно абсурдным, но молодой человек, к удивлению террориста, действительно остановился и испуганно поглядел на старика. Однако он поспешно отступил на шаг назад, когда вахтер хотел приблизиться к нему. Взгляд парня лихорадочно бегал, а пальцы сильно дрожали. Он, судорожно дергая головой, оглянулся по сторонам и отступил еще на шаг назад, упершись спиной в стену. Его явно охватила паника.
      Салид спрашивал себя, почему этот парень ведет себя так странно. Но окинув беднягу пристальным взглядом, он понял, что перед ним вовсе не преступник. Если, конечно, преступники в этой стране не начали рядиться в одежду священников.
      Внезапно дверь из армированного стекла распахнулась и в коридор ворвался человек в белом халате. Он имел интеллигентную внешность, довольно жидкие волосы и носил элегантные очки в тонкой золотой оправе. Однако разъяренное выражение лица не соответствовало внешности этого доктора.
      — Что здесь происходит? — повелительным тоном воскликнул он. — Что это за шум? Мы находимся в больнице или на вокзале?
      Его взгляд скользнул по лицам обоих санитаров и вахтера и остановился на человеке в одежде священника. У него на переносице появились три глубокие морщины, и он сразу же стал похож на рассерженную таксу.
      — Однако вы, оказывается, очень упрямый человек! — сказал доктор.
      — Я же вам уже сказал, — начал незнакомец, — что…
      — А я вам сказал, — перебил его разгневанный доктор, — что я вас здесь не желаю больше видеть. Я думал, что выразился вполне ясно. Ваше проникновение сюда незаконно. И вас можно привлечь за это к судебной ответственности.
      — Хотите, я вызову полицию? — вмешался вахтер.
      Доктор сделал вид, что задумался на мгновение, но Салид видел по выражению его глаз, что этот вопрос для него давно решен.
      — Нет, — наконец ответил он. — По крайней мере, не сейчас. Вы можете возвращаться на свой пост.
      Доктор подождал, пока старик повернется и сделает несколько шагов по направлению к лестничной площадке, на полпути к которой стоял Салид, прячась за угол, а затем негромко добавил ледяным тоном:
      — Вы меня крайне обяжете, если будете впредь более добросовестно относиться к своей работе. Как видно, в последнее время сюда может беспрепятственно войти каждый, кому это заблагорассудится.
      Вахтер втянул голову в плечи и благоразумно промолчал. Салид быстро выскользнул на лестничную площадку, бесшумно взбежал наверх и затаился. На этот раз он был уверен, что хромой старик не станет спускаться по лестнице, а воспользуется лифтом.
      Расчеты террориста оправдались. Через несколько секунд за дверью послышались шаркающие шаги и на матовую гладь стекла легла тень. Вскоре до слуха Салида донеслись звуки открывающейся двери лифта. Террорист вновь вернулся в коридор, но не свернул сразу налево, а — наученный горьким опытом — сначала внимательно огляделся по сторонам.
      За свою жизнь Салид побывал во многих больницах мира, и поэтому отлично ориентировался в них — ведь все они очень походили одна на другую. Вот и теперь он сразу же нашел то, что искал. Он, бесшумно двигаясь по коридору, подошел к бельевой и, открыв дверь, проскользнул туда, не зажигая света.
      Но на этот раз ему не повезло. На полках стопками, доходившими до потолка, лежали свернутые одеяла, полотенца и постельное белье. Но не было ни одного халата. После непродолжительных поисков, однако, Салиду удалось отыскать небрежно смятый голубой халат — но не медицинский, а скорее халат, предназначенный для пациента, — который кто-то бросил на одну из полок и забыл там. Салид быстро снял куртку, натянул халат и взъерошил всей пятерней волосы. Конечно, это была слабая маскировка, но ничего лучшего он не мог придумать. Так, по крайней мере, террорист мог сойти за убежавшего из своей палаты пациента.
      Тщательно проверив карманы своей кожаной куртки, чтобы не оставить в них ничего такого, что могло бы помочь установить его личность, Салид скомкал ее и забросил на верхнюю полку, а затем направился к двери. Отсюда он не мог видеть то, что происходило за поворотом, который делал коридор, но до его слуха донесся голос врача:
      — …если бы это зависело только от меня, то вы давно бы уже сидели в полицейском участке и объяснялись бы с представителями правоохранительных органов.
      — Так, значит, это не от вас зависит? — спросил незнакомец.
      — В принципе это зависит от меня. Но в данном конкретном случае вам крупно повезло.
      — Так я могу поговорить с вашим пациентом?
      — С Бреннером? — Салид понял, что врач покачал головой. — Нет. Но если вы пришли сюда для того, чтобы поговорить, то я могу пригласить вас для разговора со мной. Я только не уверен, понравится ли вам такой разговор… Что скажете? Будете ли вы вести себя благоразумно или мне и дальше придется отвлекать санитаров от их непосредственных обязанностей, чтобы они стерегли вас?
      — Думаю, что этого не требуется.
      — Мне тоже хотелось бы на это надеяться. Мое терпение имеет пределы. И оно, надо сказать, уже почти исчерпано. Итак, господа, вы можете идти. Но будьте, пожалуйста, наготове и ждите моего сигнала в дежурной комнате. Это на случай, если наш гость передумает и перестанет вести себя благоразумно.
      Салид прикрыл дверь, но не щелкнул замком, опасаясь, что тот издаст слишком громкий звук и выдаст его. Шаги санитаров приблизились, миновали дверь в бельевую и начали затихать вдали, до слуха Салида донеслись приглушенные голоса. Он не мог разобрать слов, глухо и неясно доносившихся через деревянную перегородку. Салид с нетерпением ждал характерных звуков работающего лифта, но их не последовало.
      Салид выругался про себя. Прошла уже целая минута, а он не мог двинуться с места, все еще слыша отдаленные голоса санитаров, разговаривавших друг с другом. Парни, скорее всего, стояли у лифта и ждали, когда придет кабина. Левая рука Салида, которой он все это время держал, прилагая усилия, ручку двери, повернув ее вниз, занемела. На секунду он ощутил странное чувство, как будто время замедлило свой ход.
      Кроме того, что-то начало беспокоить Салида. Это беспокойство с каждым мгновением нарастало, и внезапно Салиду показалось, что он не один в бельевой комнате. Эта мысль была совершенно абсурдной, но террорист не мог отделаться от нее.
      Здесь еще кто-то был. Кто-то находился рядом с Салидом.
      Сердце Салида застучало тяжело, с перебоями. Металлическая дверная ручка, которую он сжимал в своей руке, показалась ему вдруг обледеневшей и потому обжигающей кожу, словно огонь. Кто-то в упор смотрел на него. Салид физически ощущал на себе этот взгляд. Ощущение чужого присутствия было таким сильным, что он почувствовал, как его пронзила боль.
      Это был он.
      Преследователь не стал ждать, когда Салид явится к нему, — на что Салид рассчитывал и в чем себя убеждал. Он был здесь и, вероятно, давно уже находился поблизости от Салида, наблюдая за ним, словно невидимая тень. Возможно, он даже все это время присутствовал в его мыслях, безмолвно следя за их ходом и зная наперед все решения, которые примет Салид. Неужели Салид всерьез думал, что сможет победить его? Это было просто смешно. Что он мог сделать с подобным существом?
      Тихо застонав, Салид закрыл глаза, но ему не удалось таким образом укрыться от темноты. Темнота окружала его со всех сторон. В этот момент Салид совершенно не испытывал страха. Чутье подсказывало ему, что существо, незримо стоявшее сейчас за его спиной, явилось не для того, чтобы убить его. Оно уже давно могло бы это сделать: еще три дня назад, там, в лесу, в то роковое утро, а после этого — в любую следующую секунду. Нет, это существо явилось сюда не для того, чтобы убить Салида, а для того, чтобы причинить еще большее зло — продемонстрировать ему его бессилие. Все, что Салид делал, все, что он планировал и намечал, — все было обречено на провал Он вмешался в дела, в которые не должен был вмешиваться человек, это было все равно что пытаться остановить голыми руками бурный поток горной речки. И безмолвная тень явилась сюда именно для того, чтобы внушить ему эту мысль У Салида был выход: сдаться, выйти из этого помещения и предстать перед санитарами, стоявшими в коридоре.
      Но Салид не был бы Салидом, если бы сдался Вместо того чтобы сделать то, что ему нашептывал внутренний голос, он повернулся и вгляделся широко раскрытыми глазами в темноту за спиной.
      Салид был один, никого рядом с собой он не увидел, но явственное ощущение присутствия впомещении чего-то зловещего и черного только усилилось Чья-то тень таилась здесь вместе с ним в темноте. Салид так напряженно всматривался, что у него начали слезиться глаза. Он пытался проникнуть взглядом в густую тьму. Но это ему не удалось, ему не удалось проникнуть за завесу тьмы — за грань, отделяющую реальный мир от мира непостижимого. Однако, благодаря тому, что он сосредоточился, ему удалось взять себя в руки.
      У Салида было такое чувство, словно он очнулся от сна Он был весь в поту и чувствовал во рту горьковатый привкус, как будто съел какой-то недоброкачественный продукт, однако ощущение присутствия здесь кого-то постороннего прошло Внезапно Салид понял, какого именно врага встретил здесь, в темноте.
      Это был Страх.
      Салид полагал себя знающим, что такое страх. Но, как оказалось, он заблуждался. Конечно, он был знаком с различными разновидностями страха — со страхом за свою жизнь, со страхом попасть в руки к своим противникам, со страхом не справиться с заданием, со страхом боли и страхом заболеть и тысячами других страхов. Но лишь теперь он понял, что есть одна разновидность страха, граничащего с паническим ужасом. Это — страх без причин, страх, от которого нет избавления. Не страх чего-то, а просто страх в чистом виде, от которого никуда не спрячешься. И он узнал это здесь, в темной бельевой — самом, может быть, неподходящем месте для таких откровений.
      Салид знал, что теперь этот страх будет постоянно с ним — где бы он ни находился на свету или в темноте, в бельевой или в коридоре, среди тысяч людей или в полном одиночестве. Тем роковым утром в лесу он прикоснулся к чему-то непостижимому, что отравило часть его человеческого существа и переродило его самого. И это останется с ним до конца его дней. И именно это одержит над ним в конце концов верх.

* * *

      Последние тридцать минут Вайкслер ни разу не взглянул на часы, но точно знал, сколько сейчас времени. Количество окурков на полу у его ног выросло до пяти, и он с удовольствием закурил бы сейчас еще одну сигарету, если бы его пачка не опустела. Впрочем, Вайкслер не жалел об этом. Он курил только для того, чтобы занять хоть чем-нибудь свои пальцы и немного отвлечься. Мистический страх, который он ощутил во время разговора с Неригом, не прошел, а, напротив, лишь усилился. От неумеренного потребления никотина Вайкслер чувствовал неприятный привкус на языке и легкое головокружение.
      Он с удовольствием вышел бы сейчас на улицу, чтобы подышать свежим воздухом, но его удерживало воспоминание о странном видении — чьей-то тени, мелькнувшей на школьном дворе, а также шум непрекращающегося дождя, шелестящего по крыше. Кроме того, внутри вовсе не было накурено. Чтобы задымить такой огромный спортивный зал, Вайкслеру, пожалуй, понадобилось бы выкурить несколько ящиков сигарет.
      Существовала еще одна причина, по которой он не мог покинуть это помещение. У Вайкслера был строгий приказ оставаться безотлучно на своем посту и следить за тем, чтобы никто не выкрал трупы. Дня два назад он, пожалуй, посмеялся бы над подобной формулировкой, но теперь ему было не до смеха. Вайкслер воспринимал полученный им приказ с полной серьезностью. Но даже если бы он и был любителем черного юмора, посещение Нерига развеяло последние следы веселости. Вайкслер чувствовал себя просто отвратительно, и ему хотелось убежать прочь — прочь из этого спортивного зала, прочь из этого городка, превратившегося в город призраков, прочь из этого подразделения. Но прежде всего, конечно, прочь из этого зала
      Но до окончания дежурства оставалось еще полтора часа. Целая вечность для того, кто томится в ожидании конца этого отрезка времени. Однако, с другой стороны, это был вполне обозримый срок. Вайкслер старался скоротать это время, считая секунды, потом начал прохаживаться по помещению, подсчитывая, сколько раз надо пройтись туда и назад до тех пор, пока не явится его смена. Он мог придумать еще уйму подобных занятий — все они были одинаково бессмысленны и бесполезны, потому что помогали ему забыться лишь на короткое время. Полтора часа — это полтора часа, и они тянутся намного дольше для того, кто находится один в промерзшем неотапливаемом спортивном зале, заполненном трупами.
      Вайкслер вновь взглянул на часы и убедился, что с тех пор, как он затушил свою последнюю сигарету, прошло всего лишь пять минут. Пожалуй, ему следовало еще немного покружить по залу, чтобы разогнать застоявшуюся кровь. Несмотря на теплые зимние сапоги, его ноги были ледяными, а несколько пальцев он почти не чувствовал. То обстоятельство, что было холодно не по сезону, тоже, казалось, являлось одной из деталей этого кошмара. Если верить календарю, через пару дней должна была начаться весна, но, похоже, время потекло в обратном направлении, потому что с каждым днем становилось все холоднее.
      Вайкслер несколько раз притопнул на месте, поправил на плече оружие и снова начал медленно кружить по спортивному залу. Его взгляд скользил по ровным рядам походных кроватей, но хотя Вайкслер проводил здесь уже третью ночь, это зрелище все еще производило на него жуткое впечатление. Не только кровати были все одинаковыми, одинаковыми казались ему и черные пластиковые мешки, лежавшие на них. По крайней мере, большинство их ничем не отличались друг от друга.
      Те два мешка, которые привез Нериг со своими людьми, выглядели совсем иначе. Правда, это отличие бросалось в глаза не сразу. Вайкслер остановился в самом конце своего маршрута — в глубине спортивного зала — и внимательно вгляделся в новые мешки. Они были изготовлены из более светлого и, по всей видимости, более тонкого материала. Очертания трупов явственно проступали сквозь серовато-синий пластик.
      Вайкслер нервно провел рукой по подбородку. Он не мог бы сказать почему, но эти два мешка вызывали у него больше беспокойства, чем остальные триста, привезенные до них. Может быть, потому что он надеялся, будто все уже в прошлом, но эти два доставленные последними трупа свидетельствовали о том, что солдаты до сих пор продолжали находить мертвых. А может быть, причина крылась в том, что, глядя на другие пластиковые мешки, он мог внушить себе: их содержимым могла быть бумага, пустые банки, тряпки, сено, мусор — Бог знает что, но только не трупы. Но эти уловки Вайкслера не срабатывали, когда он смотрел на два последних мешка. Так, например, он ясно видел, что в одном из них лежала женщина.
      Раздался громкий удар в дверь. Вайкслер в ужасе обернулся, одновременно срывая с плеча и вскидывая свое оружие. При этом он потерял равновесие и, зашатавшись, навалился на ту кровать, где лежал труп женщины. Он тут же упал на колени, ухватился, чтобы удержаться, за край легкой койки и перевернул ее. Пластиковый мешок с трупом скатился на пол и стукнулся о ножки другой кровати, которая накренилась.
      На долю секунды Вайкслеру показалось, что легкие походные кровати, стоявшие в ряд, валятся словно костяшки домино, и триста лежащих на них трупов с глухим стуком падают на пол. Но этого, конечно, не произошло. Даже следующая в ряду кровать не перевернулась, а лишь накренилась, а лежавший на ней покойник сдвинулся чуть-чуть вправо, словно спящий, решивший во сне слегка сменить положение и устроиться поудобнее.
      Однако то, что случилось, все равно было ужасно. Кровать, за край которой Вайкслер уцепился, сначала подалась на него, а затем упала на скатившийся с нее труп, придавив последний. Одна из ножек сломалась, и острый край обломка вспорол тонкий искусственный материал, из которого был сделан мешок. Сквозь разрыв виднелся край синей джинсовой куртки. Вайкслер мысленно обругал себя последними словами за свою неловкость. Но когда он взглянул на свое оружие, то обомлел, лицо лейтенанта залила мертвенная бледность. Падая, он схватил свой автомат самым неосторожным из всех возможных образом: за курок. Если бы автомат не стоял на предохранителе, то Вайкслер прострелил бы себе колено.
      В этот момент опять раздался тот же стук в дверь, и Вайкслер снова испуганно вздрогнул. Он поспешно встал на ноги, перехватил автомат и снял его с предохранителя. Только затем Вайкслер поспешил к выходу. Взявшись за ручку двери, открывавшейся внутрь, Вайкслер заметил, что его руки дрожали. Но едва он опустил ручку, как створку двери подхватил мощный порыв ветра и рывком распахнул ее настежь. Вайкслер, шатаясь и теряя равновесие, отпрянул на пару шагов назад.
      Непогода с воем, словно стая волков, ворвалась внутрь помещения. Ветер швырял в лицо Вайкслеру пригоршни ледяного дождя, так что лейтенант почти ничего не видел, хотя и прикрывал рукой глаза. Температура воздуха так резко упала, что Вайкслер ощутил жгучую боль от стужи, коснувшейся его лица и ладоней.
      Вайкслер вновь обрел равновесие и, выругавшись, попытался подойти к двери, от которой был отброшен порывом ветра. Наклонившись вперед и пряча лицо от обжигающего холода, он напряг все свои силы в борьбе со штормовым ветром. И действительно, казалось, что начался настоящий ураган. Дождь теперь хлестал прямо в лицо, и за его пеленой не были видны даже освещенные окна школьного здания, расположенного неподалеку. Теперь Вайкслер понимал, что именно стучало в его дверь. Это ураганный ветер швырял в нее с силой пушечного ядра все, что подхватывал на школьном дворе.
      Вайкслер с трудом добрался до двери и попытался ее закрыть, но ветер вновь рывком распахнул ее. И только когда лейтенант навалился на створку двери плечом и приложил все свои силы, чтобы закрыть ее, дверь поддалась. Завывания ураганного ветра стали немного тише
      Вайкслер прислонился спиной к двери, закрыл на мгновение глаза и глубоко вздохнул Его лицо горело от холода, а куртка насквозь промокла, хотя он пробыл под ледяными струями дождя всего несколько секунд Одно успокаивало его: теперь он мог быть уверен в том, что в такую непогоду сюда никто не забредет — ни журналисты, ни злоумышленники Нериг зря волновался по этому поводу Даже если кто-нибудь и отважится отправиться сюда, то по дороге он захлебнется дождем и не сможет добраться до этого школьного двора.
      Вайкслер положил автомат у стены рядом с дверью, предварительно вновь поставив его на предохранитель, пригладил ладонью влажные растрепавшиеся волосы и, качая головой, огляделся вокруг Дверь стояла открытой всего несколько секунд, но за это время на полу перед ней образовалась огромная лужа, ручьи от которой растекались далеко, теряясь в глубине зала. Окурков на полу уже не было, а первые ряды черных пластиковых мешков блестели от влаги. Вайкслеру следовало благодарить Бога за то, что ураганные порывы ветра не опрокинули легкие и шаткие походные кровати, на которых лежали трупы. Вайкслер сам недавно убедился в том, насколько непрочны и неустойчивы эти раскладные койки. Внезапно он подумал о том, что ему, пожалуй, следует устранить следы погрома, учиненного ураганом. Лужу перед дверью он еще как-то сможет объяснить, но вот опрокинутую кровать и валяющийся на полу женский труп объяснить будет трудней. Вайкслер представил себе комментарий Нерига по этому поводу. Нет, необходимо отремонтировать раскладную кровать, приделав отломанную ножку, и положить разорванный мешок так, чтобы не было видно разрыва материала на нем.
      Повесив автомат через плечо и убедившись в том, что дверь хорошо закрыта и новый порыв ветра не распахнет ее, Вайкслер направился в глубину спортивного зала, шлепая сапогами по воде, стоявшей на полу. Судя по этой огромной луже, образовавшейся буквально за несколько секунд, в мире начался второй мировой потоп.
      Внезапно Вайкслер замер на полпути. Перед ним на бетонном полу поблескивали чьи-то влажные следы. Они не совсем походили на отпечатки человеческих ног и не имели четких очертаний, но это были именно следы прошедшего здесь существа — расположенные цепочкой, равномерно повторявшие свой рисунок. Следы вели от лужи вглубь рядов стоявших здесь коек. Кто-то вошел в дверь, миновал лужу и спрятался где-то в зале.
      Когда это открытие дошло до сознания Вайкслера, у него на голове волосы встали дыбом. Лужа на полу появилась только в тот момент, когда лейтенант открыл дверь, а это означало, что этот “кто-то” прошел мимо Вайкслера, что было просто невозможно!
      Вайкслер закрыл глаза, досчитал про себя до пяти и снова взглянул на бетонный пол. Следы были на своем прежнем месте. Кто-то находился здесь, внутри этого помещения.
      В конце концов, было совершенно неважно, каким образом незнакомец проник сюда. У Вайкслера на этот случай был конкретный приказ.
      Лейтенант вскинул оружие, снял его с предохранителя и повернулся вокруг своей оси. Он никого не заметил — впрочем, Вайкслер этого и ожидал. Проникший сюда негодяй, по всей видимости, прятался сейчас, сидя на корточках, за одной из кроватей и умирал со смеху, наблюдая за Вайкслером, который совсем растерялся. Но больше всего этого мерзавца, наверное, забавлял тот страх, который он нагнал на лейтенанта.
      Вайкслер не стал обременять себя поиском нарушителя спокойствия в этом огромном спортивном зале, не стал окликать его и требовать, чтобы он вышел из своего укрытия. Вместо этого Вайкслер достал из-под ремня портативную рацию, нажал кнопку вызова и сказал:
      — Говорит Вайкслер. Вызываю командный пункт, прошу явиться сюда.
      Ответом ему была тишина. Или, вернее, шорох радиоэфира. Вайкслер три раза повторил свой вызов, он включал и выключал рацию, два раза менял канал и, в конце концов придя в отчаянье, начал нажимать на все кнопки без разбора. Однако все было безрезультатно. Рация упорно молчала: или она была неисправна, или все дело было в погоде, которая делала радиосвязь в данных условиях невозможной. Однако последнее казалось Вайкслеру невероятным. Он плохо разбирался в радиосвязи и рациях, однако штабное помещение их подразделения находилось всего лишь в пятидесяти метрах отсюда. Скорее всего, все же в его рации какая-то поломка — закон подлости срабатывает, как известно, всегда в самый неподходящий момент. Вайкслер снова засунул рацию за ремень, взял в руки свой автомат и опять повернулся кругом, внимательно оглядываясь Зал был, казалось, все так же пуст, однако это еще ничего не значило. Среди трех сотен походных коек можно было запросто спрятать целую армию.
      — Ну хорошо! — крикнул он, стараясь говорить как можно более твердым голосом. — Позабавились, и хватит! А теперь выходи!
      Ничто в зале не шелохнулось. Вайкслер, конечно, вовсе не рассчитывал на то, что негодяй, пробравшийся сюда, сразу же ответит ему, однако он на всякий случай снова обратился к нему:
      — Это бессмысленно! Ты себе же сделаешь хуже! Выходи, и мы обсудим твои проблемы! Кто знает, может быть, я тебя просто отпущу. Мне, собственно говоря, совсем не хочется докладывать о тебе начальству, а потом заполнять кучу бумаг.
      Ответа не было, но Вайкслеру показалось, что впереди в темноте что-то шелохнулось. Его охватило неприятное чувство, у него возникло такое ощущение, как будто на него в упор из темноты глядит кто-то настроенный к нему отнюдь не дружественно. Вайкслер крепче вцепился в свой автомат, но не ощутил знакомого чувства уверенности и безопасности. Напротив, его охватило оцепенение, и внезапно до его сознания дошла вся нереальность положения, в котором он оказался. Хотя спортивный зал был ярко освещен, он вдруг наполнился черными насыщенными бездонными тенями, среди которых легко было укрыться, чтобы подкараулить свою добычу. Шелест дождя давно уже превратился в гулкий барабанящий по крыше грохот, который заглушал даже вой ветра. Тем временем стало еще холоднее. Вайкслер видел, как у него изо рта вместе с дыханием вырывается пар. Неудивительно, что он весь продрог.
      Вайкслер уже в третий раз подошел к оставшимся на бетоне следам и внимательнее вгляделся в них. Теперь он совсем не был уверен в том, что перед ним на самом деле отпечатки чьих-то ног. Да, они действительно смахивали на следы, но только на первый взгляд. Скорее всего, все же это были просто пятна влаги, которые по какой-то причине расположились довольно упорядоченным образом. Тем более если смотреть на возможность подобного проникновения в зал с позиции логики, то такого просто не могло быть. Никто не смог бы проскользнуть в дверь мимо Вайкслера, оставшись незамеченным.
      Вообще-то ему следовало незамедлительно отправиться в здание школы и доложить, что у него вышла из строя рация, а в помещение спортивного зала кто-то пробрался. Однако для этого необходимо выходить под дождь на улице, где все сильнее бушевал ураган. А кроме того, если сюда явится дюжина солдат и, перевернув все кверху дном, ничего не найдет… Нет уж, спасибо! У Вайкслера не было ни малейшего желания после того, что он пережил, стать в конце концов еще и посмешищем всего подразделения.
      Вайкслер решил пойти на компромисс с самим собой Хотя ему почти удалось убедить себя в том, что он стал жертвой самообмана из-за того, что его нервная система была все это время сильно перенапряжена, он все же подошел к двери, тщательно запер ее, а затем начал обыскивать спортивный зал. Он два раза прошел вдоль каждого ряда, время от времени неожиданно оборачиваясь или приседая на корточки и окидывая взглядом линии деревянных шатких коек, на которых лежали черные пластиковые пакеты. Никакого признака движения, кроме движения собственной тени, Вайкслер так и не заметил.
      Наконец он понял, что ведет себя просто нелепо. Слава Богу, что здесь, кроме него, никого не было, иначе он выставил бы себя на посмешище Но теперь Вайкслер понимал, что правильно сделал, решив не поднимать тревогу.
      Но несмотря на это, он методично довел свой осмотр спортивного зала до конца, а затем проверил, хорошо ли закрыты две другие двери, которые имелись в этом помещении помимо главного входа. Одна из них вела в небольшую комнату, где хранились маты, мячи и другой спортивный инвентарь. В начале своего дежурства Вайкслер проверил это помещение, а затем запер его на ключ, который сейчас находился у него в кармане. Вторая дверь вела в раздевалки и туалеты. Вайкслер самым тщательным образом все осмотрел, заглянув даже в каждый шкафчик раздевалок. Закончив с обыском, Вайкслер взглянул на часы и увидел, что до конца его дежурства оставалось всего двадцать минут. Теперь он, по крайней мере, был уверен в том, что кроме него в этом спортивном зале не было ни одной живой души.
      Никого, если не считать человека, который стоял слева от двери во втором ряду, склонившись над одним из трупов.
      Это было страшным потрясением для Вайкслера. Он остановился как громом пораженный, не в силах отвести взгляд от фигуры человека и не в силах постичь то, что видел. Однако вскоре он сумел вновь овладеть собой — сказалась многолетняя военная подготовка — и, все еще находясь отчасти в шоке, сорвал с плеча привычным движением автомат и направил дуло оружия на незнакомца.
      — Не двигаться! Одно движение, и я стреляю!
      Незнакомец не сделал ни единого движения, но у Вайкслера было такое впечатление, что на того вряд ли подействовали его слова, скорее человек, тайком проникший в это помещение, был слишком сосредоточен на своем занятии. Вайкслер говорил очень громко, почти кричал; но незнакомец, похоже, его не слышал.
      — Эй, вы! Отойдите от койки! Назад! И повернитесь кругом — только медленно!
      На этот раз Вайкслер выкрикнул свой приказ, но парень не шелохнулся. Вайкслер чувствовал, как у него начинает дрожать каждый нерв. Указательный палец его правой руки застыл на курке — еще немного, и курок будет спущен. Но что делать, если парень просто проигнорирует его слова? Не может же Вайкслер взять и расстрелять его на месте!
      И все же Вайкслер именно так бы и поступил, если бы не произошло чуда. У лейтенанта было ощущение, что неотвратимо надвигается одна из тех катастроф, приближение которых обычно явственно видишь, но не можешь остановить, хотя отлично знаешь, как это сделать. Еще одна секунда, и он нажал бы на курок… Но именно в этот момент незнакомец выпрямился, отошел на полшага от койки и повернулся.
      Вайкслер сделал большие глаза от удивления. Теперь он мог хорошо разглядеть незнакомца, а до этого видел всего лишь его силуэт. Это был человек неопределенного возраста — ему можно дать лет тридцать, сорок пять и даже больше. Его внешность производила… странное впечатление. Другого слова Вайкслер не мог подобрать.
      — Кто вы такой? — нервно спросил лейтенант. — Как вы сюда вошли и что вы здесь делаете?
      И хотя Вайкслер задал незнакомцу сразу три вопроса, он не дал ему возможности ответить ни на один из них, а, подойдя ближе, махнул в сторону повелительным жестом.
      — А ну назад! Отойдите от кровати! И без резких телодвижений! Я хочу видеть ваши руки.
      Незнакомец даже не пошевелился. Он пристально, но без малейшей боязни, а тем более страха, смотрел на Вайкслера. Его глаза тоже производили странное впечатление: они были темными и самым неожиданным образом яркими, хотя чуть затуманенными, как будто затянутыми легкой поволокой. У Вайкслера сложилось такое впечатление, что этот человек видел мир совсем иначе, чем он сам, но одновременно он разучился воспринимать вещи такими, какие они были в действительности.
      Кто он такой, этот парень? Какой-нибудь чокнутый кришнаит?
      — Черт возьми, ты слышал, что должен отойти на шаг назад? — снова потребовал Вайкслер. — Я вижу, что ты страшно устал от жизни, но здесь — закрытая зона, контролируемая войсками, тебе это ясно? Мы, черт возьми, выполняем приказ!
      Он подчеркивал вескость каждого своего слова угрожающими движениями автомата в сторону нарушителя. И на этот раз он добился реакции незнакомца, правда, не той, на какую рассчитывал.
      Взгляд темных, вызывающих в душе Вайкслера тревогу глаз незнакомца проследил за движениями автомата и сконцентрировался на оружии. Но он, как и прежде, не производил впечатления испуганного человека, а скорее казался заинтересованным тем, что увидел. Этот парень или не принимал лейтенанта всерьез, или просто впервые в жизни видел оружие.
      Но тут Вайкслер увидел такое, что сразу же забыл все на свете. Пластиковый мешок, над которым до этого стоял склонившись незнакомец, был раскрыт, замок-молния полностью расстегнута, и Вайкслер мог хорошо видеть лицо и плечи лежавшего там трупа.
      — Какого черта… — начал он и, снова повернувшись к незнакомцу, направил дуло своего автомата ему в лицо. Вайкслер весь кипел, охваченный яростью, и еле сдержал себя, чуть не ударив прикладом парня в лицо.
      — Что это значит? — спросил он дрожащим от бешенства голосом. — Кем ты себя воображаешь? Ты хочешь показать, что не питаешь уважения к останкам погибших?
      Вайкслер снова не получил никакого ответа, но в глазах незнакомца зажегся какой-то огонек, который можно было счесть за насмешку — или за нечто другое, диаметрально противоположное.
      А затем незнакомец исчез.
      Он не убежал, не растворился постепенно в воздухе, не исчез в столбе дыма и огня. Он просто пропал — бесшумно, без дешевых эффектов, моментально пропал и все. Именно это и ошеломило Вайкслера.
      Вайкслер уставился на то место, где только что стоял незнакомец, и битых полминуты разглядывал его. Наконец он растерянно заморгал. Он не был даже особенно напуган.
      И совсем не удивился, когда, обернувшись, увидел, что “молния” на черном пластиковом мешке наглухо застегнута.

* * *

      Он, должно быть, где-то здорово ударился головой, потому что, проснувшись, почувствовал сильную головную боль. Следующее ощущение было ему хорошо знакомо — хотя он уже и не надеялся его снова испытать: в вене на тыльной стороне левой ладони торчала игла, и это место жгло как огнем. Затем он услышал голос медицинской сестры:
      — Мне кажется, он просыпается.
      — Вы ошибаетесь. Он уже проснулся и только притворяется спящим.
      Иглу из вены Бреннера тут же вытащили — причем, по его мнению, слишком грубо — и он, невольно открыв глаза, увидел перед собой лицо склонившегося над ним врача.
      — Бессмысленно пытаться обмануть этих ребят, — продолжал врач, указывая жестом на столик с медицинскими приборами и невесело улыбаясь. — Надеюсь, вы это хорошо поняли? Как вы себя чувствуете?
      — У меня болит голова, — ответил Бреннер.
      — Понятно. Судя по шишке на вашем виске, она должна просто раскалываться.
      — Что верно, то верно, — выдавил Бреннер сквозь сжатые зубы. — Благодарю вас за сочувствие, доктор.
      — С чего вы взяли, что я испытываю к вам сочувствие? — недовольным тоном спросил Шнайдер. — Почему-то все ждут от нас, медиков, понимания и сочувствия. В данном случае я считаю, что вы получили то, что заслужили. Надеюсь, теперь вы понимаете, как легкомысленно вы поступили?
      — Но я всего лишь хотел…
      — …встать и немного прогуляться. Я знаю, — перебил его Шнайдер. — И при этом по возможности уничтожить все те положительные результаты, которых мы добились за последние дни.
      Глаза Шнайдера сердито поблескивали. Его гнев был вполне искренним и, возможно, вполне естественным, с его точки зрения. Однако он показался Бреннеру чрезмерным.
      — Мне очень жаль, — сказал он. — Я, действительно, не хотел вас огорчать, господин профессор.
      — Если так, то вам не следовало вставать и разгуливать здесь. Вы что, считаете себя молодым богом? — сказал Шнайдер все еще осуждающим, но уже примирительным тоном. Врачи, конечно, не святые, которые все понимают и прощают, но они, по всей видимости, привыкли к огорчениям и неожиданным заботам. Шнайдер взглянул на Бреннера осуждающе, а затем прибавил: — А теперь давайте поговорим серьезно: о чем вы, собственно, думали, когда решились на столь безрассудный поступок? Неужели вы не понимали, что с вами может случиться беда?
      — Боюсь, что я действительно этого не понимал, — сокрушенно признался Бреннер. — Мне очень жаль, поверьте. Но я почувствовал себя достаточно окрепшим для того, чтобы…
      — Еще бы вы этого не почувствовали! — снова перебил его Шнайдер. — Вас же по завязку напичкали лекарствами! — и он снова показал на приборы, стоявшие возле кровати. — Эти штуковины не только следят за вашим состоянием, но и избавляют вас от сильных болей и других неприятных ощущений.
      У Бреннера слишком болела голова, и он не смог проследить за жестом Шнайдера, но чувствовал, что его во время обморока снова подключили к медицинским приборам, стоявшим у его кровати. Эта мысль вселила в его душу тревогу. Ведь в течение этих последних дней он никогда не чувствовал себя так хорошо, как в тот момент, когда отсоединил провода и датчики, с помощью которых был подключен к этим аппаратам, а также выдернул трубочку, по которой через иглу ему в вену вливали черт знает что.
      — Я могу видеть, — сказал он ни с того ни с сего.
      — Что вы сказали? — удивленно заморгал Шнайдер.
      — Мои глаза стали лучше видеть, — ответил Бреннер. — И хотя зрение вернулось ко мне еще не в полной мере, все же я вижу намного лучше, чем вчера. Это произошло внезапно: я проснулся и понял, что снова стал видеть. Поэтому я и встал.
      Реакция Шнайдера привела его в замешательство. Врач несколько секунд пристально глядел на Бреннера — причем впервые не просто в лицо, а прямо в глаза, — а затем стремительно отошел на шаг назад, поднял руку и спросил:
      — Сколько пальцев вы видите?
      — Четыре, — ответил Бреннер. Честно говоря, он сказал это почти наугад. Рука Шнайдера находилась на границе того пространства, которое он мог видеть своим еще неокрепшим зрением, и поэтому Бреннер затруднялся ответить, показывал ли ему доктор два, три или четыре пальца. Однако тридцать процентов было за то, что он попадет в точку. Шнайдер, по всей видимости, был поражен. Бреннеру не надо было видеть его лицо для того, чтобы почувствовать изумление врача. Ошеломленный Шнайдер не стал повторять свой эксперимент, а подошел ближе к пациенту и снова несколько секунд молча разглядывал его. Бреннер прочел в глазах доктора всю возможную гамму чувств: изумление, растерянность, профессиональное любопытство и отчасти сомнение, которое свойственно людям, подобным Шнайдеру. В его глазах не было только одного — радости.
      — Похоже, вы не очень-то рады моему сообщению, — заметил Бреннер. — Во всяком случае, вы довольно сдержанно реагируете на него.
      Шнайдер еле заметно вздрогнул и изобразил на своем лице неестественную улыбку.
      — Нет, нет, — поспешно сказал он. — Вы несправедливы ко мне. Я всегда искренне радуюсь, видя, что моя работа увенчалась успехом. Просто все произошло… слишком неожиданно.
      — Правда? — в свою очередь удивился Бреннер. Он заметил, как доктор и медсестра обменялись многозначительными взглядами. — А мне показалось, что подобное улучшение вы сами предсказали всего несколько часов назад.
      — Да, конечно, — поспешно сказал Шнайдер. Его улыбка стала еще более натянутой. — Порой сам поражаешься, когда твои предсказания вдруг сбываются. Так вы говорите, что это произошло внезапно?
      Бреннер хотел кивнуть, но вовремя одумался и не стал делать этого — иначе его голова просто разорвалась бы от боли.
      — Я открыл глаза и понял, что вижу. Но так ведь это и должно было произойти, не правда ли?
      Теперь уже Бреннер окончательно понял, что Шнайдер чувствует не облегчение, а крайнюю озабоченность, если не сказать страх.
      — Да, конечно. Но, на мой взгляд, радоваться еще рановато. Вы можете столь же внезапно пережить рецидив болезни. Сестра, что случилось с этим прибором?
      Бреннер задумался, а затем, сжав зубы, попробовал повернуть голову, утонувшую в подушках. Боль была не такой сильной, как он ожидал, но то, что он увидел, не понравилось ему. Возможно, у доктора были свои причины реагировать тем или иным образом на его сообщение, но в глазах сестры Бреннер увидел все то же замешательство, причем она не пыталась даже его скрыть. Услышав замечание доктора, она поспешно склонилась над столиком с приборами и начала довольно беспорядочно — Бреннер был в этом уверен — нажимать на кнопки и клавиши. Наконец она вновь повернулась лицом к Шнайдеру и слишком наигранно пожала плечами.
      — Все приборы работают безупречно, господин профессор.
      На лице доктора ясно отобразилось все, что он думает о способностях дежурной сестры разобраться в сложной медицинской технике, однако он не стал делать ей обидных замечаний.
      — Хорошо, сестра, — сказал он. — А теперь, прошу вас, позаботьтесь о наших гостях. Я не хочу, чтобы они долго оставались в одиночестве.
      Сестра ушла, но Шнайдер, похоже, и не собирался следовать за ней. Он все так же пристально и молча глядел на Бреннера. В конце концов поведение доктора начало страшно раздражать больного. Во всем этом было что-то очень странное.
      — А вы… ощущаете еще какие-нибудь изменения? — наконец спросил Шнайдер.
      — А я должен их ощущать?
      — Терпеть не могу, когда мне на вопрос отвечают вопросом, — заявил Шнайдер довольно резким тоном, хотя в его голосе все еще слышалась нервозность.
      — Я не совсем уверен, — ответил Бреннер, — но мне кажется, я начинаю кое-что вспоминать.
      — Что именно?
      — Я сам пока не знаю, — признался Бреннер. — Еще вчера я поклялся бы, что все это лишь кошмарные сновидения, но теперь… — он пожал плечами, лежа на высоких подушках, и при этом почувствовал такую боль, что решил такого больше не делать. — Что, собственно, произошло на самом деле? Я помню только взрыв и пожар… и потом всякую чушь.
      — Я знаю не больше вашего, — ответил Шнайдер таким тоном, что было совершенно ясно: он лжет. До его сознания, по-видимому, наконец дошло то, что Бреннер действительно начал видеть, и он теперь избегал глядеть больному в глаза. — Могу вам лишь сообщить то, о чем пишут в газетах. Похоже, что вы и та девушка попали в переделку, став свидетелями схватки, разгоревшейся между Абу эль-Мотом и одним из подразделений ЦРУ.
      — А кто такой этот Абу эль-Мот?
      — Террорист, — ответил Шнайдер. — Его настоящее имя Салим или Салид… что-то в этом роде. Похоже, что парни из ЦРУ гонялись за ним по свету целых десять лет, и вам с этой девушкой крупно не повезло: вы оказались как раз там, где они устроили ему засаду.
      — Подождите, — возразил Бреннер, — насколько я помню, половина монастыря взлетела на воздух…
      — Весь монастырь был взорван, — поправил его Шнайдер. — В живых не осталось никого, кроме вас. И вы сами выжили лишь благодаря тому, что находились в этот момент в подземелье глубиной в десять метров.
      — Но ведь такого не бывает в действительности, — промолвил Бреннер. Это замечание вырвалось у него против собственной воли, он видел, что Шнайдер говорит сейчас правду. — Я хочу сказать, что подобное происходит только в фильмах.
      — Правильно, — отозвался Шнайдер. — Обычно такие события происходят только во второсортных американских фильмах. Но на этот раз все произошло на самом деле.
      — Вертолет ЦРУ и всемирно известный террорист, на которого объявлен розыск, ведут над заколдованным замком воздушный бой, а я ничего об этом не помню. Это нечестно.
      Лицо Шнайдера на секунду осветилось улыбкой.
      — Уверен, что вы еще вспомните все это, — сказал он. — Бьюсь об заклад, что вы заработаете кучу денег, когда наконец выйдете отсюда и продадите свой рассказ журналистам, которые сразу же устроят на вас охоту. Однако боюсь, что прежде вам придется ответить на массу вопросов.
      — Вы имеете в виду ЦРУ?
      Шнайдер покачал головой:
      — Я ведь уже сказал, что обычно такие события происходят во второсортных фильмах, а не в действительности, и уж, по крайней мере, не в Федеративной Республике Германии. Если я правильно понял то, о чем писали газеты, американцы сейчас втянули головы в плечи и ведут себя тише воды, ниже травы. Общественность не в восторге от подобного рода акции в духе лучших образцов Дикого Запада. А пресса тем временем расписывает эту историю на все лады. В течение этих трех дней сюда уже трижды приходили представители прокуратуры, не говоря уже о полиции. Я не пускал их к вам до сих пор. Но, боюсь, что больше не смогу сдерживать их натиск.
      — Я не смогу им сообщить слишком много, — сказал Бреннер.
      — И слава Богу. Вы должны радоваться этому, — сказал Шнайдер. — Хотите, я дам вам совет? Стойте на том, что ничего не помните. Кто бы вас ни стал расспрашивать. И о чем бы ни шла речь.
      Странно, но у Бреннера сложилось впечатление, что Шнайдер ходит вокруг да около, боясь заговорить о главном. Бреннер нечасто в своей жизни встречал таких прямых и откровенных людей, как этот доктор, однако сейчас он мялся как школьник. Бреннер решил прийти ему на помощь.
      — Скажите, а эту девушку, которая была со мной… попутчицу, севшую в мою машину, ее нашли?
      — Нет, — ответил Шнайдер. — Даже ее труп не удалось найти. Она, наверное, сгорела в огне пожара.
      Но откуда в таком случае Шнайдер знает о ней? Если из обитателей монастыря никого не осталось в живых, то никто, кроме него, Бреннера, не знает, что с ним была какая-то девушка. Все это могло означать только одно: Шнайдер лгал. Но зачем?
      — А разве такое возможно, чтобы человек сгорел, не оставив никаких следов? — спросил Бреннер.
      — А почему бы нет? — пожал плечами Шнайдер. — От человека может остаться всего лишь горстка пепла. По крайней мере, чисто теоретически возможно.
      — А практически?
      — Понятия не имею, — признался Шнайдер. — Меня там не было. Я знаю только то, что мне сказали. А это очень немного.
      — Из этого делают тайну, не так ли?
      — А вас это удивляет? — спросил Шнайдер. — Фигурально выражаясь, общественность стоит на ушах. Перестрелка вертолетов ракетами — это сцена из кино, а не из жизни. Такое не может происходить в Тавнских горах. Да к тому же этот странный монастырь…
      Напряженный тон, которым все это было сказано, не укрылся даже от самого доктора, поэтому, помолчав секунду, он прибавил:
      — Так все же, что это был за монастырь? Я живу здесь уже двадцать лет, но ни разу не слышал о нем, хотя, как оказалось, он был расположен всего в двадцати километрах отсюда.
      Это была первая ценная информация, которую Бреннер получил здесь, в этой странной больнице, от медперсонала. Однако во время разговора с доктором Бреннер узнал также и о том, что Шнайдер остался в палате не для того, чтобы что-то сообщить своему пациенту, а чтобы самому выведать у него какую-то информацию.
      — Я не могу вам точно сказать, — начал Бреннер, и его слова звучали вполне правдоподобно, — но мне показалось, что в том монастыре не было даже электрического тока. И насельники этого монастыря были, похоже, отнюдь не в восторге, когда увидели нас.
      — А больше вам ничего не запомнилось, ничего не бросилось в глаза? — спросил Шнайдер напрямик.
      — Ничего, насколько я могу сейчас вспомнить, — ответил Бреннер. — А почему вы задали этот вопрос?
      — Да так, просто мне любопытно, — ответил Шнайдер.
      “Врешь ты, братец”, — заметил про себя Бреннер. Теперь он это ясно видел. Дурные предчувствия, которые мучили его с момента пробуждения, внезапно обрели черты конкретной мысли: он действительно здесь не только пациент, но и заключенный.
      — Возможно, в будущем мне удастся еще что-нибудь вспомнить, — сказал он. — По всей видимости, ваш прогноз сбывается. Мало-помалу я прихожу в прежнее состояние, и память возвращается ко мне.
      Шнайдер не скрывал, что крайне разочарован, но не стал дальше давить на Бреннера.
      — Возможно, вы правы, — сказал он. — Позже мы снова можем вернуться к этому разговору, в более подходящее время. Могу я оставить вас одного, не опасаясь, что вы вновь отправитесь на прогулку?
      Бреннер молча поднял свободную руку и указал ею на свою голову, не прикасаясь, впрочем, к ней.
      — Вы можете быть спокойны, — сказал он. — Но я хотел бы попросить вас об одной услуге. Подмешайте, пожалуйста, лекарства от головной боли в тот коктейль из химикатов, который вливает в меня одна из ваших машин.
      — Не беспокойтесь, все, что вам надо, в растворе уже присутствует.
      “И даже более того, что мне в действительности надо”, — добавил про себя Бреннер. Ему казалось, что он чувствует, как по тоненькой трубочке и игле в его вены втекает забвение. Память не вернется к Бреннеру до тех пор, пока он подключен к этим аппаратам.
      Шнайдер пробыл в палате еще какое-то время, а затем вышел, не попрощавшись и не выключив свет.

* * *

      В конце концов Салиду стало ясно, что он провел в бельевой не более пяти минут, однако время для него не только остановилось, но, казалось, потекло вспять. Он все еще не мог набраться храбрости для того, чтобы повернуться, хотя знал, что все равно ничего не увидит. Здесь не было никаких чудищ из его детства, которые якобы должны прийти и исполнить свою старую страшную клятву. От этого монстра Салид не мог убежать, потому что носил его в себе. До поры до времени. Салид проклял все на свете, дожидаясь того момента, когда прибудет наконец лифт, и он сможет покинуть свое укрытие, в котором, казалось, проторчал битый час.
      Но дождавшись, когда кабина лифта с санитарами уйдет, он выждал еще несколько секунд, прежде чем вышел в коридор и внимательно осмотрелся вокруг. Лифт уже доставил пассажиров на нужный этаж, и на нем горел зеленый огонек, указывающий на то, что кабина свободна. Салид задумался над тем, не блокировать ли ему лифт для того, чтобы защитить свои тылы от неожиданного появления медперсонала. Но он все же решил не делать это, поскольку в общем-то находился в обычной больнице, если не брать в расчет этот довольно странный безлюдный этаж, и ему не следовало нарушать естественный, привычный здесь режим работы. Поэтому он подошел к двери, за которой исчезли доктор и его незваные гости.
      Этот конец коридора тоже был совершенно пуст, но дверь доставила Салиду больше хлопот, чем он предполагал. Сам замок был не очень сложным, он срабатывал, когда дверь захлопывалась. Но каким бы умелым специалистом по замкам ни был Салид, он все же стоял сейчас у запертой двери с пустыми руками и, повозившись немного, отошел от нее, надеясь найти какой-нибудь подходящий инструмент.
      В карманах его куртки лежали различные приспособления, с помощью которых можно было бы открыть замок, однако сама куртка находилась сейчас в бельевой, а Салид не отваживался переступать порог этого помещения. Поэтому ему пришлось потерять много времени, обшаривая комнаты на этаже в поисках куска проволоки или чего-нибудь подобного. Найдя то, что искал, Салид в одно мгновение открыл нужную дверь, вошел и бесшумно защелкнул замок.
      За дверью продолжался все тот же коридор, он был таким же безлюдным, но сюда доносились различные звуки: приглушенные голоса, тихое жужжание и пощелкивание, а также обрывки какой-то радиопередачи. Коридор не был большим — на левой и правой стороне располагалось по две двери, а весь проход заканчивался еще одной дверью из матового стекла, надпись на которой свидетельствовала о том, что за ней находились реанимационные помещения. Бросив беглый взгляд вокруг, Салид моментально отметил про себя, что двери в коридоре были слишком узки, через них невозможно пронести кровать, а стало быть, они представляли собой служебные помещения для медперсонала, а не палаты. Вся эта информация врезалась в подсознание Салида, и в нужный момент он сумеет воспользоваться ею. Теперь он вроде бы не был киллером, но действовал прежними методами, и его рефлексы работали отлично, как раньше.
      Секунды две он прислушивался, стараясь определить, откуда доносятся голоса. Одна из дверей по правой стороне коридора была прикрыта не плотно. Сквозь щель пробивался белый неоновый свет, не отбрасывающий никаких теней. Тот, кто находился в комнате, по-видимому, не двигался, но он говорил и говорил не особенно тихо и довольно взволнованным тоном. И хотя Салид не мог разобрать слов, он понял, что это был, без сомнения, какой-то спор.
      Он бесшумно приблизился к двери, заглянул в щель шириной с палец и начал напряженно ловить слова. Но хотя голоса стали теперь громче, речь спорящих была все такой же неразборчивой. То, что удалось увидеть Салиду сквозь щель, тоже ни о чем особенном не говорило. По всей видимости, это был обыкновенный кабинет: с искусственным ковровым покрытием, с серым металлическим письменным столом, на котором стоял компьютер, и со шкафом для деловых бумаг, где царил образцовый порядок… И тут Салид понял, что это приемная доктора, а голоса доносились из смежного помещения, где, собственно, и располагался его кабинет.
      Входить было крайне рискованно. Салид еще раз внимательно огляделся вокруг, открыл дверь и проскользнул в приемную. Как он и предполагал, в этом помещении никого не было, но из него вела дверь в кабинет Шнайдера.
      Убедившись в том, что отбрасываемая им тень не выдаст его, Салид подошел к распахнутой настежь двери и осторожно заглянул в нее. Кабинет доктора был значительно больше приемной и походил скорее на заводской цех — обставлен с такой же рациональностью. Самого доктора, которого Салид видел в коридоре, в кабинете не было, там находились двое мужчин. Один из них — пожилой и седоволосый — сидел за письменным столом в массивном кожаном кресле, а другой, моложе своего собеседника, возбужденно прохаживался перед столом.
      Странно, но даже стоя у распахнутой двери, Салид не мог разобрать слов, хотя оба собеседника не старались понизить свой голос, и только когда он взглянул на них, из звуков начали складываться слова.
      — Я всегда считал вас более разумным человеком, брат Йоханнес, — произнес седовласый строгим тоном, в котором слышались нотки осуждения. Причем его голос был похож не на голос любящего отца, распекающего своего оступившегося сына, а скорее на голос школьного учителя, отчитывающего ученика, которому, будь его воля, он лучше бы открутил голову. — Неужели вы сами не замечаете, как нелепо звучит все, что вы мне сейчас сказали?
      Йоханнес замер на полпути к столу и пристально взглянул на своего собеседника.
      — Не называйте меня братом, — гневно бросил он. — Я вам не брат, Александр, или как вас там зовут!
      Человек, назвавшийся Александром, в знак примирения поднял над головой обе руки, но этот жест, как и вымученная улыбка, выглядел очень неестественно.
      — Как я уже сказал, вы ведете себя по-детски. Должен признаться, что вы меня немного разочаровали.
      — Разочаровал? Чем именно? Тем, что я не довольствуюсь красивыми словами и осмеливаюсь плыть против течения? Тем, что я не даю себя запугать, как этот так называемый доктор?
      — Профессор Шнайдер — человек, не лишенный способностей, — заявил Александр. — Что вы против него имеете?
      — Ничего, кроме, пожалуй, одного обстоятельства: он нарушил клятву. Он делает из этого бедняги больного вместо того, чтобы помочь ему.
      Александр, по-видимому, хотел что-то резко возразить, но сдержался и, качая головой, откинулся в кресле.
      — Послушали бы вы сами себя со стороны, Йоханнес, — сказал он довольно мягким тоном. — То, что вы говорите, сильно смахивает на паранойю, вы это понимаете?
      — Вы имеете в виду манию преследования? — Йоханнес невесело рассмеялся. — Кто знает? Возможно, вы и правы. Если речь заходит о конце света, то паранойя, может быть, вполне оправданна.
      Услышав это, Салид чуть не выдал себя. Он уже собирался идти, оставив этих двоих продолжать начатый спор, но последнее замечание Йоханнеса заставило его застыть на месте. Неужели кто-то еще, кроме него, Салида, знает, что в действительности произошло? Но это же совершенно невозможно! Кроме него, никого не осталось в живых — кроме него и страхового агента, который лежал где-то в одной из палат за матовой стеклянной дверью и за которым Салид явился сюда!
      — Вы сказали “конец света”? — Александр наклонился вперед. Казалось, его заинтересовали слова собеседника. — Вы, молодой человек, как видно, склонны драматизировать события.
      — Перестаньте водить меня за нос, — презрительно бросил Йоханнес. — Вы знаете не хуже меня, о чем именно идет речь. Вы знаете это даже лучше меня.
      — Почему вы так думаете?
      — Потому что вы видите признаки этого так же ясно, как вижу их я, — заявил Йоханнес. — Зачем вы разыгрываете из себя простачка, Александр? Вы, черт возьми, прекрасно знаете, что творится там, за стенами больницы.
      — Знаете, на кого вы сейчас похожи? — смеясь, спросил Александр.
      — Мне это совершенно безразлично! — Йоханнес сжал кулаки, чувствуя свою полную беспомощность. — Я, по-вашему, сумасшедший, да?
      — Я бы не стал выражаться так прямо… но…
      — Но именно на это вы все время намекаете! — перебил его Йоханнес, выходя из себя. И, оперевшись руками о стол, он склонился над ним, так что Александр инстинктивно отпрянул от него. — Однако, если я действительно сошел с ума, если все это всего лишь плод моего больного воображения, то тогда скажите мне прямо, что вы здесь ищете? Почему вы явились сюда? И зачем вы и ваши братья, употребив всю имеющуюся в ваших руках власть, прячете этого беднягу от общественности?
      Александр помолчал; а когда он снова заговорил, то, казалось, отвечал Йоханнесу без прежней сдержанности, как будто его собеседник, сам не сознавая того, своими последними словами облегчил его задачу.
      — На этот вопрос я могу вам ответить, мой друг, — сказал он — Не надо забывать, что во время этой ужасной катастрофы погибли двенадцать наших братьев, и, по всей видимости, господин Бреннер является единственным свидетелем этой трагедии, оставшимся в живых. И мы, естественно, хотим знать, что же в действительности произошло. А что касается моей власти… если бы я действительно имел в своих руках так много власти, как вы полагаете, то вас бы давно уже здесь не было, это вы понимаете?
      — Прекратите! — воскликнул Йоханнес. — Вы прекрасно знаете, что самое страшное уже началось! Вы только не хотите этого признавать, потому что в таком случае надо бы сообщить всему миру, чем был на самом деле этот так называемый монастырь! И кого вы выпустили на свободу!
      — Вы действительно верите в то, что говорите? — мягко спросил Александр. — Ваши слова ранят мне душу, мой друг.
      Салид наконец принял решение. Из услышанного он понял, что в Йоханнесе он имел потенциального союзника, а в Александре — заклятого врага. Но это усложняло всю ситуацию. Салид намеревался в соответствии со своим первоначальным планом выкрасть Бреннера из клиники и поселить его в снятый для этой цели гостиничный номер Но теперь ему предстояло заняться не одним человеком, а сразу двумя. Салид не мог взять с собой обоих, но он не хотел бросать Йоханнеса на произвол судьбы — это был слишком ценный человек, и он мог пригодиться в будущем. Поэтому он решил действовать не по плану, а импровизировать — это у него всегда хорошо получалось. Бреннер от него не уйдет, об этом позаботились сами врачи — слова Йоханнеса только подтвердили то, о чем подозревал Салид. Вместо Бреннера Салид решил захватить с собой Йоханнеса.
      В тот момент, когда Салид обдумывал, каким образом он сможет лучше всего осуществить свой новый план так, чтобы не наделать много шума и не привлечь к себе внимания, чутье подсказало ему, что надвигается какая-то опасность. Кто-то шел сюда. Щелкнул замок какой-то двери, и в коридоре раздались шаги, они приближались.
      У Салида не оставалось времени спрятаться, да и прятаться здесь было негде. И поэтому он прибег к другому средству самозащиты — к мимикрии. Он повернулся к двери, ведущей в коридор, при этом его плечи безвольно опустились, спина ссутулилась, а все тело расслабилось. Лицо утратило выражение напряженной сосредоточенности, с которым он следил за разговором в кабинете Даже его глаза казались теперь какими-то заспанными. Когда дежурная сестра вошла в приемную, перед ней стоял не Салид Абу эль-Мот, а пациент клиники, сбежавший из своей палаты, — и дело было вовсе не в надетом на нем махровом синем халате.
      — Что такое? — сестра широко раскрыла глаза от удивления, остолбенела на мгновение, а затем снова заговорила резким изменившимся тоном: — Что вы здесь делаете? Кто вы такой и зачем сюда пришли?
      Она говорила чересчур громко, громче, чем того требовали обстоятельства.
      — Я хочу поговорить с доктором, — ответил Салид. — Ведь это — его кабинет? Я хочу с ним поговорить.
      — С доктором? С каким… — сестра снова запнулась Когда она через секунду заговорила, в ее голосе не осталось и следа доброжелательности. — Кто вас сюда впустил?
      — Впустил? Никто, — ответил Салид вызывающим тоном. — Дверь была открыта. Меня никто не впускал. Здесь с больными никто не желает разговаривать. Я хочу поговорить с доктором. Я уже целую неделю добиваюсь от медперсонала, чтобы мне сказали, что со мной. И теперь я хочу сам узнать это у доктора!
      Трюк Салида удался. Лицо сестры смягчилось, выражение недоверия и гнева сменилось выражением покорности судьбе, хотя она вовсе не собиралась уступать упрямому пациенту.
      — Послушайте, — сказала сестра, — вы зашли не в то отделение, которое вам нужно.
      — Но ведь именно здесь расположены кабинеты руководства и администрации больницы? — не сдавался “пациент”.
      — Да, но…
      — Ах вот оно что! — в голосе Салида теперь слышалось ликование. — Вот я и хочу в этом разобраться! Я требую немедленно…
      — Вы не можете здесь ничего требовать! — перебила его сестра. — Вы обращаетесь не по адресу, поймите вы это! Скажите мне, в каком отделении вы лежите, и я велю отвести вас туда. А завтра утром я обещаю вам лично позаботиться о том, чтобы один из наших врачей переговорил с вами. Даю вам слово.
      — Мне это обещают уже целую неделю, — пробурчал Салид.
      Разговор в соседней комнате тем временем прекратился. Салид услышал за своей спиной шаги, а затем увидел выходящих из кабинета Александра и молодого священника. Выражение их лиц было примечательным: Йоханнес выглядел крайне недовольным и раздраженным, а Александр был само недоверие. Салид сразу же определил, что из них двоих именно последний был самым опасным.
      — Это вы — доктор? — спросил Салид. — Если это так, то…
      — Это вовсе не профессор Шнайдер, — быстро сказала дежурная сестра и, повернувшись к Александру, добавила: — Прошу прощения за причиненное вам беспокойство. Я сейчас же все улажу.
      — Кто этот человек? — спросил Александр, прищурив глаза. Этот колючий взгляд предупредил Салида об опасности. Он насторожился, стараясь не показать вида, что готов к внезапному нападению.
      — Наш пациент, — ответила сестра. — Как я уже сказала, произошло недоразумение. Я немедленно…
      — Этот человек — не пациент, — сказал Александр. Он говорил очень спокойно, в его голосе не слышалось ни тени упрека или возмущения, но в нем звучала непоколебимая уверенность.
      — Не пациент? Так кто…
      И тут Салид словно взорвался. Он молниеносно обернулся к сестре и швырнул ее о стену с такой силой, что она потеряла сознание, ударившись о косяк двери. Одновременно он выбросил вытянутую ногу назад и отбросил точно рассчитанным ударом Александра к двери в кабинет, тот закачался и рухнул на пол, издав тяжелый вздох. Все это произошло за долю секунды. И прежде чем сестра и Александр успели упасть на пол, Салид уже подбежал к Йоханнесу.
      — Боже милостивый, нет! — прохрипел Йоханнес. — Что… что вы от меня хотите?
      Он отступил на полшага назад и неловким жестом насмерть перепутанного человека прикрыл руками лицо.
      — Не бойтесь, — быстро сказал ему Салид. — Я вам не сделаю ничего плохого.
      Он поднял руки, демонстрируя свои добрые намерения, но Йоханнес истолковал его жест совсем иначе. Выражение страха в его взгляде сменилось настоящей паникой. Он отступил еще на полшага назад, споткнулся о распростертое на полу тело Александра и чуть не упал в дверной проем.
      — Прошу вас! Вы не должны меня бояться! Я не враг вам! — поспешил заверить его Салид. Он снова опустил руки и отступил на шаг назад Это подействовало на священника. Он перестал паниковать, но выражение страха в его глазах все еще не исчезало.
      — Послушайте, — сказал Салид. — Я не могу вам сейчас все объяснить, но я не враг вам. Напротив, я целиком и полностью на вашей стороне.
      За его спиной раздался негромкий стон. Салид быстро обернулся, подошел к сестре и присел на корточки. Женщина пошевелилась. Она приподняла голову, снова застонала и открыла глаза, но ее взгляд был затуманен. Салид не дал ей возможности полностью прийти в себя, он нащупал рукой хорошо ему известную точку на затылке и сильно нажал на нее. Карие глаза сестры тут же потухли.
      — Всемогущий Боже! — испуганно прохрипел Йоханнес. — Что вы делаете? Вы же… вы убили ее!
      — Не беспокойтесь, она жива, — заверил его Салид и встал, с улыбкой глядя на Йоханнеса. Он пытался успокоить его, но добился этим противоположного эффекта. Впрочем, это не имело сейчас никакого значения. По всей видимости, Йоханнеса нельзя было в данный момент ничем успокоить.
      — Послушайте, — заговорил Салид громко и в быстром темпе, стараясь, чтобы его тон не казался угрожающим. — Сейчас я не могу вам всего объяснить, но я — ваш союзник. Я пришел сюда из-за Бреннера, по той же самой причине, что и вы. Впрочем, он тоже здесь по той же причине, — Салид показал на Александра. — Прошу вас, доверьтесь мне. Я вам все объясню, как только мы выберемся отсюда. А теперь я должен разыскать Бреннера. Вы знаете, где он?
      Йоханнес машинально кивнул, хотя Салид сомневался в том, что священник понял смысл его слов.
      — Так где же он?
      — За… за дверью, — пролепетал Йоханнес. — Третья… третья палата по правой стороне. Я так думаю
      — Хорошо, — Салид направился к двери, но на полпути снова остановился и, обернувшись, взглянул на Йоханнеса. — Вы хотите остаться здесь? Могу ли я рассчитывать на то, что вы не выкинете никакой глупости? Как только я вернусь, я вам все объясню.
      — Но что именно вы хотите мне объяснить? — растерянно спросил Йоханнес.
      Салид знал, что дорога каждая секунда. Он не испытывал страха. Он даже не нервничал. Но он уже много раз попадал в такие ситуации и знал, что опаснее всего — потерять драгоценное время. Однако молодой священник находился в таком состоянии, в котором его поведение могло стать совершенно непредсказуемым.
      — Вы правы, Йоханнес, — произнес Салид. — Все, что вы сказали Александру, чистая правда. Положение очень серьезное. Более того, оно просто катастрофическое.

* * *

      Конечно, здесь никого не было и не могло быть — ни в раздевалках, ни в душевых, ни в помещении спортивного зала. Не было даже признаков присутствия постороннего — следов или тени. Единственная движущаяся тень в спортивном зале была его собственной. Все страхи являлись плодом его воображения. Все, хватит, с него более чем достаточно всех этих ужасов.
      Вайкслер довольно быстро справился со своей паникой и нашел приемлемое объяснение всему случившемуся. Он убедил себя в том, что все это увидел во сне В тот момент, когда незнакомец стоял перед ним, он готов был дать правую руку на отсечение, поклявшись в том, что все это происходило в реальности. Вайкслер слышал голос этого человека. Он глядел в его глаза. Все это была наиреальнейшая реальность. И все же всего этого просто не могло быть. Это была обыкновенная галлюцинация. А галлюцинации, как известно, кажутся реальными, иначе они не наводили бы такой ужас на людей. После трехдневного пребывания в этом сумасшедшем доме Вайкслер тоже имел право на небольшие проявления собственного безумия.
      В глубине души Вайкслер понимал, что его объяснение хромает, но он боялся додумывать эту мысль до конца. Истина пугала, и он в ужасе отшатывался от нее.
      Кроме того, у него в данную минуту нашлось более важное занятие, чем обдумывание причин появления здесь странных существ, растворяющихся затем в воздухе. Впервые за эти три дня, когда каждая минута превратилась для Вайкслера, казалось, в личного врага, у него не было свободного времени. Через десять минут кончалось его дежурство, и он должен был за это время успеть убрать хотя бы те следы учиненного здесь разгрома, которые бросались в глаза.
      Вайкслер отказался от первоначального намерения починить походную кровать — у него не было для этого ни времени, ни необходимых инструментов. Он решил положить труп женщины на койку и постараться поставить койку так, чтобы она упала только тогда, когда его уже не будет в этом проклятом спортивном зале. Ему потребовалось все его самообладание, чтобы поднять труп, находившийся в пластиковом мешке, с пола и положить его на сломанную кровать. Труп на ощупь был просто отвратителен, шуршащий пластиковый мешок казался вовсе не холодным и гладким — каким должен был в общем-то быть — а мягким, теплым… как будто в нем лежал не труп, а живой человек. Живой и слегка шевелившийся…
      Вайкслер постарался отогнать эти неуместные мысли. У него просто расшалились нервы, в этом-то и заключалось все дело. Он осторожно положил мешок на застеленную зеленым бельем кровать и подавил в себе сильное желание резко выпрямиться и вытереть руки об одежду. Вместо этого он самым тщательным образом уложил свою страшную ношу, готовый в любой момент — если сломанная койка потеряет равновесие и начнет крениться — подхватить труп.
      Но койка выдержала груз, она, правда, зашаталась и чуть не потеряла равновесие, грозя опрокинуться, однако затем вновь встала на свои три ноги Вайкслер не спеша выпрямился и облегченно улыбнулся. Но улыбка тут же застыла на его лице.
      Мешок с трупом шевелился.
      У Вайкслера не было в этом никаких сомнений. Он действительно шевелился, об обмане зрения не могло быть и речи. И, конечно же, шевелился не сам мешок, а то, что в нем находилось.
      Первой мыслью, мелькнувшей в голове Вайкслера, было то, что зашевелившийся труп хочет выбраться наружу. Мозг, пронзенный этой мыслью, казалось, сразу же вышел из строя. Вайкслер испытывал все те чувства, которые испытал бы на его месте каждый: ужас, панику, отчаянье. Однако дальше чувств дело не шло. Он был не способен действовать. Паника и ужас бушевали у него в душе, словно дикие звери, но эти звери находились в надежно запертых клетках. Вайкслера била нервная дрожь, но он не мог сдвинуться с места. Самой разумной реакцией сейчас, возможно, было бы повернуться и без оглядки убежать. Однако Вайкслер был словно парализованный.
      Блестящий черный пластик продолжал шевелиться, выгибался, морщился и снова разглаживался. То, что находилось в нем, безостановочно двигалось. Это были руки, которые хотели выбраться наружу. Ногти царапали пластик. Вайкслер почувствовал, как к его горлу подкатил комок, но сам он все еще не мог сдвинуться с места. Он стоял не дыша и смотрел на шевелящийся мешок.
      Койка дрожала и ходила ходуном, кренясь из стороны в сторону, словно корабль, попавший в качку Мешок сползал то на один бок, то на другой, пока не оказался в самом центре. И тут Вайкслер, не веря своим глазам, увидел, что труп пытается сесть, однако у него это не получилось и, потеряв равновесие, он с глухим звуком плюхнулся на пол.
      Звук падения вывел наконец Вайкслера из оцепенения. Он сглотнул комок, стоявший у него в горле, и из его груди вырвался крик, скорее похожий на хрип Вайкслер отпрянул назад и натолкнулся на соседнюю койку. Кровь ударила ему в голову, и все в его глазах окрасилось в красный цвет — цвет ужаса. Сердце бешено стучало в груди, грозя выскочить из нее. Вайкслер наконец-то снова смог сделать вдох, но вместо воздуха, как ему показалось, он набрал в легкие толченого стекла. Все это продолжалось всего лишь несколько секунд, и Вайкслер, может быть, спас бы свою жизнь, если бы поступил так, Как подсказывал ему его внутренний голос — бежал бы отсюда без оглядки.
      Но он этого не сделал.
      Возможно, охвативший его ужас был непреодолимым; возможно, то, что происходило на его глазах, выглядело слишком нереальным и странным Даже если бы он убежал и тем самым спасся, все равно воспоминания о пережитом ужасе всю оставшуюся жизнь преследовали бы Вайкслера.
      Того, что он видел, просто не могло было быть. Этого не должно быть. Он должен доказать себе, что все это происходит не на самом деле, а в его воображении Он должен был это сделать, иначе потерял бы рассудок.
      Двигаясь словно робот, очень медленно на одеревенелых ногах, Вайкслер вплотную приблизился к кровати и присел на корточки С большим трудом, преодолевая сопротивление своих напряженных мышц, он протянул руки к мешку, повернул труп на спину, нащупал “молнию” и попытался ее расстегнуть. Но замок не открывался, его заело Или, может быть, все дело было в его онемевших, неловко действующих пальцах. Но он должен был увидеть эту мертвую женщину. Он должен убедиться своими собственными глазами в том, что она действительно мертва!
      Вайкслер бросил возиться с “молнией” и вместо этого нащупал один из разрывов, образовавшихся на мешке во время падения трупа с койки. Вайкслер взялся обеими руками за края разрыва и изо всех сил потянул тонкий искусственный материал в разные стороны. Однако мешок оказался достаточно прочным, и ему с большим трудом удалось лишь слегка увеличить разрыв, находившийся у бедра трупа. Черный искусственный материал растягивался, изменяя свой цвет на грязно-серый и покрываясь черно-серыми полосами, но не рвался.
      Постепенно Вайкслер впал в отчаянье. Он одним рывком положил труп снова на спину и опять попытался расстегнуть “молнию”. Ему это не удалось. Тогда он вспомнил о своем ноже. Вайкслер был так неловок, что порезался и его большой палец начал кровоточить. Однако он не заметил этого.
      Собираясь уже вспороть ножом мешок, Вайкслер бросил случайно взгляд на лицо мертвой женщины. Оно хорошо просматривалось сквозь тонкий полупрозрачный пластик. Вайкслер мог видеть его во всех деталях: каждую черточку, каждую морщинку, каждое пятнышко на коже, каждую ресничку. Вайкслер видел тонкие слегка изогнутые брови, высокие скулы, придававшие всему лицу что-то азиатское, прямой нос, губы, которые были слегка приоткрыты. Черная полупрозрачная пленка здесь двигалась — вздымалась и опадала. Женщина дышала.
      Вайкслер должен был найти всему увиденному объяснение, если не хотел лишиться рассудка — хотя, возможно, это уже произошло и он действительно тронулся умом. Итак, труп дышал. Но трупы не дышат. Значит, женщина была жива. Вот и все.
      Это вполне логичное объяснение вновь заставило Вайкслера испугаться: значит, ребята, работавшие в населенном пункте, сделали Ошибку. Эта молодая женщина вовсе не была мертва.
      — О Боже… — прошептал Вайкслер, чувствуя, как у него в голове путаются мысли.
      Пленка у губ женщины продолжала шевелиться, а затем дрогнули ее ресницы. Мнимая мертвая пыталась открыть глаза.
      — Подождите! — сказал Вайкслер. — Не тратьте напрасно сил! Я вам сейчас помогу!
      Вот идиоты! Они привезли сюда живого человека. Эта женщина была, возможно, единственным свидетелем, уцелевшим в этой катастрофе. А ее взяли и положили среди трупов. Эти проклятые идиоты упаковали ее, словно мусор, в пластиковый пакет и бросили в кузов машины, даже не потрудившись пощупать у нее пульс!
      — Секундочку! — пробормотал Вайкслер. — Я вам помогу! Подождите…
      О, эти проклятые идиоты! Эти недоумки! Зажав в перепачканной кровью руке нож, Вайкслер провел лезвием по пластиковому мешку, сделав на удивление прямой разрез — от бедра до плеча.
      — Подождите! Сейчас будет готово! Еще одну секунду, и вы сможете свободно дышать. Я вас выну из мешка.
      Теперь девушка по мере своих сил помогала ему. Из дыры в мешке появилась перепачканная грязью и запекшейся кровью рука, а затем вторая. Вайкслеру бросилось в глаза, что почти все ногти на пальцах были обломаны и из-под них выступала розовая чувствительная плоть. Вайкслер не мог также не заметить того, что от этого пластикового мешка исходил сильный приторно-сладковатый запах, который все эти три дня стоял в спортивном зале. Но сейчас этот запах был куда сильнее. Сама же девушка, должно быть, пережила настоящий кошмар. Ее заживо похоронили, и вот она очнулась в мире мертвых.
      — О Боже… — бормотал Вайкслер, заикаясь, — о Боже, о Боже…
      Его руки дрожали, помогая девушке разрывать пленку. При этом его пальцы дотронулись до щеки девушки, и Вайкслера вновь охватил ужас. Ее кожа была такой холодной, рыхлой и скользкой, как у трупа. Это была не живая плоть, а скорее какая-то пенистая резина. Эта женщина прошла через ад. Вайкслер сорвал с ее лица прилипшую пленку, которая мешала женщине дышать. На долю секунды ему показалось, что вместе с пленкой он сорвал кожу с лица женщины. Потому что то, что предстало взору Вайкслера, не было похоже на лицо живого человека.
      Вайкслер закричал. На этот раз оцепенение не сковало его, и его крик не был похож на придушенный хрип. Вопль Вайкслера был таким пронзительным, что у него самого заболела голова. Лицо девушки было серым и опухшим, перепачканным запекшейся кровью и засохшей грязью.
      Вайкслер моментально вспомнил о том, что слышал о воздействии этого отравляющего вещества на человеческий организм: оно убивало быстро и всех без разбора, никто не имел ни малейшего шанса спастись. Кроме того, оно не только разрушало нервную систему и самым пагубным образом влияло на систему кровообращения, но и приводило к тому, что отравленный им организм выделял фермент, довольно распространенный в природе, но не свойственный млекопитающим — этот фермент чем-то напоминал вещество, которое пауки впрыскивали в свою жертву для разжижения ее плоти. И хотя эта цель полностью не достигалась, само воздействие фермента на организм было смертельным, мышцы теряли свой тонус и упругость, тело становилось дряблым и рыхлым.
      Теперь Вайкслер мог воочию наблюдать действие этого отравляющего вещества.
      На левой щеке девушки зияла дыра размером с монету в пять марок — вырванный из нее кусок плоти приклеился к внутренней стороне отодранной Вайкслером пленки. В образовавшейся ране можно было рассмотреть белую кость и мышцу. Рот мертвой женщины был все еще полуоткрыт, и Вайкслер увидел полувыпавшие из своих гнезд зубы, торчавшие вкривь и вкось. Но самым страшным на этом лице были глаза. Если бы это были просто пустые глазницы, то Вайкслер еще как-нибудь перенес бы это зрелище, но весь ужас заключался в том, что труп глядел на него в упор большими, оставшимися совершенно неповрежденными глазами, цвет которых был неестественным. Казалось, что глаза состоят из одних зрачков темно-фиолетового цвета, подернутых молочной пеленой — пеленой смерти. И все же в этом теле теплилась жизнь, или, во всяком случае, ее подобие. И эти противоестественные признаки жизни — жизни, закончившейся для девушки три дня назад, были вновь навязаны ее организму чьей-то злой волей против всех законов — божеских и человеческих.
      Вайкслер стряхнул с себя остатки оцепенения, опрокинулся на спину и начал отползать, помогая себе руками и ногами, назад от этого Нечто, выглядывающего из своего черного кокона. При этом он натолкнулся на соседнюю кровать и перевернул ее, но даже не заметил этого. Скуля, словно насмерть перепуганная собака, он отползал все дальше, переворачивая одну койку за другой, пока наконец не уперся спиной в стену.
      А тем временем мертвая женщина почти полностью освободилась от мешка и попыталась встать на ноги. Похоже, ее тело плохо повиновалось ей — как будто трех дней хватило для того, чтобы разучиться всему тому, чему она научилась за двадцать лет своей жизни. Ее взгляд все так же был устремлен на Вайкслера, и он опять почувствовал, что в ее глазах таилось что-то ужасное. В них не было угрозы, а только мольба, немой крик о помощи.
      Возможно, Вайкслер в этот момент уже осознал, что именно означал этот взгляд, однако тут произошло то, от чего сразу же помутился его разум, и он окончательно лишился способности ясно мыслить.
      Шевелилась не только эта мертвая девушка, но и трупы рядом с ней, за ней и даже те, что были вдали от нее… Как будто от камня, брошенного в озеро, по его глади пошли круговые волны. Пластиковые мешки шуршали и шелестели, слышался треск разорванной пленки, и все эти звуки сливались с воем бурана, бушевавшего за порогом спортивного зала, время от времени заглушая даже шум непогоды. Один за другим, начиная от определенного центра, расположенного недалеко от Вайкслера, мертвые освобождались от своих шуршащих оболочек и вставали с коек!
      Вайкслер вскочил на ноги. Что-то коснулось его ступни и уцепилось за нее. Вайкслер завопил от ужаса и боли, он попытался выдернуть свою ногу и почувствовал, что теряет равновесие. Вайкслер зашатался, но устоял на ногах. Теперь он не воспринимал все происходящее вокруг него в деталях, он видел все в нереальном свете, словно на средневековой картине, изображавшей ад. Вокруг него поднимались силуэты людей, к нему тянулись руки восставших мертвых. Желеобразные выпученные глаза смотрели на него со всех сторон. Вайкслер сорвал с плеча свой автомат и нажал на курок.
      Треск автоматной очереди, казалось, должен был оглушить Вайкслера, но его восприятие реальной картины происходящего было нарушено, и поэтому звук открытой им стрельбы казался не громче ударов мягких ватных шариков о стеклянную поверхность. И в то же время он явственно слышал те ужасные звуки, которые издавали пули, попадая в цель. Они были похожи на стук града, падавшего в вязкую слякоть.
      Вайкслер, не переставая стрелять, побежал по залу. Пули рикошетом отлетали от стен, слышался звон разбитого стекла и треск отлетавших от деревянных панелей щепок. Вайкслер бежал, не разбирая дороги, ломая попадавшиеся на его пути легкие непрочные койки и расстреливая в упор мертвецов, мешавших ему продвигаться вперед. Но упавшие на землю трупы, простреленные автоматными очередями, снова вставали, смерть потеряла над ними свою власть. Вайкслер расстрелял всю обойму, опустошив магазин автомата, но продолжал нажимать на гашетку, хотя его оружие давно уже перестало извергать из себя огонь и свинец.
      Для того чтобы добраться до двери, он должен был пробежать весь зал. Патроны кончились прежде, чем он миновал половину этого пути, однако выпущенные им очереди расчистили ему дорогу. Но одному зомби все же удалось встать на его пути. Мертвец тянул к Вайкслеру свои руки, и тому невозможно было избежать, как он ни старался, его прикосновения. Вайкслер с разбегу натолкнулся на стоявший перед ним труп, и оба упали на пол. Пальцы мертвеца скользнули по лицу Вайкслера, а затем впились в него.
      Нельзя сказать, чтобы Вайкслеру было очень больно, но ничего более ужасного ему никогда в жизни не приходилось испытывать. Неровно обломанные ногти мертвеца расцарапывали его кожу в кровь, оставляя на ней глубокие борозды. Вайкслер чувствовал, как какая-то вязкая холодная жидкость смешивается с его кровью. Несколько секунд Вайкслер бился в истерике на полу, издавая дикие вопли. Затем ему каким-то образом удалось вырваться из рук мертвеца и оттолкнуть его от себя. Вайкслер больше не кричал, так как у него пресеклось дыхание. Вскочив на ноги, он пошатываясь направился к двери, всхлипывая, как испуганный ребенок. Его лицо заливали слезы, он почти ничего не видел и врезался лбом в стену рядом с дверью, нанеся себе еще одну кровоточащую рану. Он начал лихорадочно на ощупь искать дверную ручку, распахнул дверь и шатаясь вышел за порог.
      На улице бушевал настоящий ураган, холодный ветер накинулся на него, словно чудовище, грозя изрезать кожу Вайкслера невидимыми острыми ножами. При обычных обстоятельствах уже первый порыв ураганного ветра сбил бы Вайкслера с ног и швырнул бы его о стену, но паника и охватившее его безумие придавали Вайкслеру силы. Вокруг него с диким воем неистовствовал вихрь, застя взор колючим снегом, но где-то там за его стеной находилось школьное здание, где горел свет и было тепло, где были сейчас люди, а значит, безопасность. Вайкслер сорвался с места и побежал.
      За его спиной порыв ураганного ветра с бешеным воем распахнул дверь и сорвал ее с петель. Но как бы велика ни была его мощь, казалось, что даже он не может войти и надолго задержаться в спортивном зале с его страшными обитателями.

* * *

      На этот раз Бреннер не стал завязывать узлом конец трубки, которую он выдернул из иглы, торчавшей в тыльной стороне его ладони, и темное пятно растекающейся жидкости начало быстро расползаться по его постели. Это обстоятельство не вызвало ни малейшего сожаления в душе Бреннера, напротив того, он ощутил чувство удовлетворения, видя это. Это была своего рода месть.
      Подозрения Бреннера превратились теперь в твердую уверенность. Он окончательно убедился, что стоило ему выдернуть трубку из иглы и прекратить доступ в кровь жидкости, которую в него вливали, как он сразу же начал чувствовать себя намного лучше. Силы вновь возвращались к нему.
      Однако, в отличие от физических сил, способность Бреннера четко и ясно мыслить восстанавливалась не так быстро. Он никак не мог нащупать логическую причинно-следственную связь между событиями. Его мысли начали путаться еще во время разговора со Шнайдером. После ухода доктора Бреннер решил в целях предосторожности еще по крайней мере минут пять не предпринимать ничего. И за это время легкий туман в его голове — как это обычно бывает, когда выпьешь три кружки пива, — превратился в непроглядную мглу сильного опьянения. Бреннер испытывал одно-единственное желание — упасть на постель и забыться в теплых объятиях сна.
      И все же у него из головы не выходила мысль вытащить иглу из руки.
      Ему не удалось это сделать. Боль была слишком сильной.
      И лишь через десять минут непроглядная мгла в его голове начала понемногу рассеиваться. Только сейчас Бреннер понял, что он сделал, однако способность ясно мыслить все еще не восстанавливалась. Хотя в тумане, царящем в его мозгу, время от времени возникали просветы. Итак, он был здесь узником. А люди, выдававшие себя за друзей, были его врагами. Ему необходимо было бежать отсюда. И найти ту мертвую девушку. Все эти мысли были не связаны друг с другом, хотя, выстроившись в ряд, они походили на логическую цепочку, связывавшуюся в рассказ, которому, впрочем, не хватало правдоподобия. Но несмотря на это, мысли казались Бреннеру важными и значительными. Они были важнее и значительнее самой жизни, и Бреннер не задавал вопросов, почему все было именно так. Он твердо знал лишь одно: он — узник; все, выдававшие себя за друзей, — его враги; он должен бежать отсюда и разыскать ту девушку.
      Прошло немало времени, прежде чем Бреннер, собравшись с силами, сел на кровати и повернул голову вправо. Его зрение вновь сильно ухудшилось, но это не удивило и даже не испугало его. Не отдавая себе в этом отчета, Бреннер знал, что так оно и будет. Более того, у него было странное чувство, что если бы он вдруг ясно увидел окружавшие его предметы, а не серый туман и размытые очертания, то был бы сильно разочарован. Однако даже не видя стоявшие на столике приборы, он знал, что электронный сторож чутко наблюдает за ним. Но Бреннер знал, каким образом он сможет его перехитрить.
      Сначала он просто хотел отсоединить датчики, прикрепленные к его грудной клетке и вискам, однако понимал, что в дежурной комнате сейчас же раздастся сигнал тревоги. Вместо этого Бреннер осторожно оперся на правый локоть, сжав зубы от боли, и потянулся левой рукой к прибору Его пальцы нашарили полированную металлическую поверхность, а затем, проведя по ней рукой, он нащупал шнур, подключавший прибор к электросети Бреннеру было очень больно. Он никак не мог удобно схватить шнур, потому что при каждом движении игла, торчавшая у него между указательным и средним пальцами, все глубже и глубже впивалась в плоть. В конце концов Бреннер все же с третьей попытки выдернул шнур из розетки, зажав его между безымянным пальцем и мизинцем. На глазах Бреннера навернулись слезы, но теперь он, по крайней мере, мог не опасаться немедленной расплаты за свое самоуправство.
      Бреннер снова сел на постели, спустил ноги на пол и замер так, подождав три минуты, пока стихнет боль в плече и руке. Боль не стихала. Ему необходимо было вынуть иглу из вены, однако это означало бы открытый бунт с его стороны. Ведь если бы теперь его снова застали врасплох медсестра и доктор, то он не смог бы уже отговориться тем, что отсоединил трубочку по ошибке, по неосторожности. И все же Бреннер, превозмогая сильную боль, вытащил иглу из кровоточащей руки и бросил ее на пол. Но еще долго после этого у него было такое чувство, что игла продолжала находиться в тыльной стороне его ладони.
      Следующий этап был менее болезненным, но требовал больших усилий. Бреннер, который все еще почти ничего не видел, подошел на ощупь к шкафу, чтобы взять оттуда свою одежду, но это ему не удалось. Сил Бреннера хватило лишь на то, чтобы открыть дверцу шкафа, но он не смог даже снять одежду с вешалки. В этот момент отворилась дверь в палату и кто-то вошел.
      Бреннер с трудом обернулся и постарался разглядеть вошедшего сквозь пелену тумана, застилавшего ему взор. Теперь он понимал, что его зрение очень сильно ухудшилось даже по сравнению со вчерашним днем. Единственное, что он видел, это очертания человека, стоявшего в дверном проеме. Бреннер не мог разобрать, кто это был.
      — Вы — Бреннер? — спросил вошедший. Это был совершенно незнакомый голос, он не принадлежал никому из медперсонала больницы. В первый момент Бреннер решил, что это — вернувшийся Йоханнес.
      — Вы — Бреннер, правильно?
      Нет, это был не Йоханнес. Хотя незнакомец говорил без акцента, все же чувствовалось, что немецкий не был его родным языком.
      — Кто вы? — спросил Бреннер. — И… чего вы хотите?
      Силуэт незнакомца приблизился. На нем был старомодный халат из голубой махровой ткани, слишком тесный для этого человека. Судя по лицу, которое Бреннеру теперь удалось разглядеть, он действительно был иностранцем. Вошедший был смугл и имел арабские черты лица. Во всяком случае, это южанин. Бреннер невольно насторожился, хотя пока еще не мог найти причину своей настороженности.
      — Итак, вы — Бреннер, — человек в голубом махровом халате подошел вплотную к Бреннеру и так энергично вцепился ему в локоть, что тому стало больно. — Как дела? Как ваше самочувствие? Вы можете быстро ходить?
      Бреннер попытался вырвать у него свою руку, но ему это не удалось, хотя незнакомец не делал усилий, чтобы удержать ее. По-видимому, он даже не заметил робких попыток Бреннера оказать сопротивление.
      — Чего вы хотите? — снова спросил Бреннер, который внезапно испугался, догадавшись, кто перед ним стоит. — Вы… вы тот самый террорист, — прохрипел он, чувствуя, как у него перехватило горло. — О Боже! Вы тот самый Салим! Это вы взорвали монастырь! Чего вы от меня хотите?
      — Меня зовут Салид, — ответил вошедший, стараясь скрыть свое изумление. По-видимому, он совсем не ожидал, что Бреннер узнает его. — У меня нет времени сейчас все объяснять вам, но заклинаю вас, доверьтесь мне Я пришел сюда не затем, чтобы причинять вам какой-нибудь вред.
      Бреннер удивлялся сам себе Он не испытывал паники и страха, стоя сейчас перед террористом, человеком, который всю свою жизнь убивал людей. Однако, возможно, все же паника охватила его, потому что Бреннер заметил, как дрожит у него голос, когда он начал отвечать.
      — Чего вы от меня хотите? Зачем вы здесь?
      — Я хочу вывести вас отсюда, Бреннер, — ответил Салид, отпуская наконец руку Бреннера. — Я знаю, что мои слова прозвучат странно, но должен вам сказать, что вас держат здесь не в качестве пациента, а в качестве заключенного, — он помолчал еще несколько секунд, внимательно разглядывая Бреннера, а затем добавил: — Но я вижу, что вы это уже поняли. Итак, я помогу вам выбраться отсюда.
      Наблюдательность палестинца изумила Бреннера.
      — Но зачем? — спросил он. — Для того чтобы убить меня?
      — Если бы я этого хотел, вы были бы уже давно мертвы, — ответил Салид так просто и буднично, что его слова подействовали на Бреннера больше, чем какая-нибудь угроза. — Боюсь, что в противном случае вам недолго останется жить. Как, впрочем, и всем нам.
      — Вы сумасшедший, если всерьез думаете, что я пойду с вами! — Бреннер попытался отступить на шаг назад и чуть не упал, натолкнувшись на что-то.
      — Я могу заставить вас силой идти со мной, — ответил Салид, — я так и поступлю, если у меня не останется другого выхода, но было бы лучше, если бы вы сделали это добровольно. Это упростило бы мою задачу. Вернее, нашу общую задачу.
      Да, без сомнения Бреннер был охвачен паникой. Ему только казалось, что он спокоен и не испытывает страха. Это было своего рода вытеснение чувств в подсознание.
      — Я закричу.
      — А кто вас сможет услышать? — Салид пренебрежительно махнул рукой. — Вероятно, вы не знаете того, что являетесь единственным пациентом на этом этаже, кроме того, — голос Салида стал заметно жестче, — вы сами должны были уже давно понять, что здесь не все в порядке. Что с вашими глазами?
      — Ничего. С ними полный порядок.
      — Неправда. Вы очень плохо видите.
      — Откуда вы…
      — Это сразу видно, — перебил его Салид и, взглянув на часы, продолжал: — Последствия несчастного случая?
      “Несчастный случай? Довольно странное определение для катастрофы, повлекшей за собой множество смертей”, — подумал Бреннер.
      — Да, — ответил он. — Или… нет. Я не знаю.
      — В любом случае вы теперь — полуслепой и не сможете самостоятельно выбраться отсюда, — заметил Салид. — А вы ведь именно этого хотите, не правда ли?
      — Да, я хочу выбраться отсюда, но не вместе с вами, — Бреннер постарался, чтобы его голос звучал твердо и даже вызывающе, но он сам почувствовал, что ему это не удалось. — Если вы хотите забрать меня отсюда с собой, вам придется ударить меня так сильно, чтобы я потерял сознание.
      — Как скажете, — вздохнул Салид.
      Бреннер весь напрягся, ожидая, что сейчас последует удар. Он молил про себя Бога, чтобы хотя бы половина из того, что он видел в боевиках, оказалась действительностью. А именно: чтобы он не почувствовал боли и сразу же отключился бы.
      Но Салид так и не ударил его. Вместо этого он сказал:
      — Я знаю, где девушка.

* * *

      Профессор Шнайдер взглянул на часы, опустил закатанные рукава своего халата и решительным шагом направился к лифту. Он пробыл у Бреннера минут пятнадцать. Александру должно было хватить этого времени для того, чтобы сказать их непрошеному гостю все, что нужно. Самому Шнайдеру этого времени вполне хватило, чтобы принять твердое решение положить конец этому фарсу. И немедленно.
      Войдя в кабину лифта, он нажал на кнопку, нетерпеливо ожидая, когда закроются двери и лифт начнет свой подъем. Покинув палату Бреннера, Шнайдер не сразу направился в свой кабинет, а сначала спустился на первый этаж, чтобы еще раз переговорить с вахтером и убедиться, что все в порядке. Однако это был всего лишь предлог. На самом деле Шнайдер хотел выкурить сигарету. В клинике строжайше запрещалось курить — хотя, впрочем, этот запрет не соблюдала даже старшая сестра. Сам Шнайдер имел обыкновение один или два раза за ночь выходить на улицу, чтобы предаться там своему пороку. На этот раз сигарета не доставила ему никакого удовольствия, а лютый холод заставил побыстрее вернуться в здание больницы. Однако даже этой короткой паузы ему хватило на то, чтобы прийти к твердому решению, которое, возможно, изменит всю его жизнь.
      Шнайдер решил подняться наверх и потребовать от этого Александра, чтобы тот выложил ему всю правду. Доктор не желал больше терпеть отговорок и не хотел мириться с полуправдой, находясь под давлением неизвестно кого. “Надо прежде всего слушаться Бога и собственную совесть, а потом уже людей”, — сказал он самому себе. Он презирал и ненавидел себя за то, что был беспомощен, оказавшись втянутым в эту грязную игру.
      Кабина лифта остановилась. Шнайдер протиснулся сквозь слишком медленно раскрывающиеся двери, стремительно повернул налево и пошел по коридору, на ходу доставая из кармана связку ключей. Он почти бежал. Шнайдер слишком хорошо знал себя и понимал, что сейчас была дорога каждая секунда В данный момент он был решительно настроен вывести Александра на чистую воду Если же он промедлит, то, пожалуй, начнет задумываться о последствиях подобного шага. О последствиях для него самого, для клиники и для Бреннера.
      Шнайдер открыл двери, ведущие в ту часть клиники, которую он вынужден был три дня назад освободить для нового пациента. Это произошло после короткого, но жаркого телефонного спора с начальством Захлопнув за собою дверь, Шнайдер пошел дальше, обдумывая те слова, с которыми обратится к Александру. Важно было правильно начать подобный разговор. Александр умел мастерски вести спор, уходя от ответа. Из всех словесных дуэлей, которые он провел до этого со Шнайдером, священнослужитель всегда выходил победителем. Если Шнайдер оплошает в самом начале разговора, то может и не продолжать его.
      Открыв энергичным движением дверь, ведущую в приемную, Шнайдер переступил порог и… остановился как вкопанный.
      В первую минуту он просто не поверил своим глазам, до того чудовищным показалось ему зрелище, представшее его взору. В приемной его кабинета разыгралась, по-видимому, одна из сцен, обычных для американских боевиков.
      Уходя, Шнайдер оставил Йоханнеса и Александра в своем кабинете, но теперь оба они находились здесь, в приемной. Йоханнес стоял на коленях на полу в довольно комичной позе, судорожно сжимая в руке свой золотой наперсный крест, а левой рукой, сжатой в кулак, он закрывал рот. Александр лежал перед ним на спине, распростершись на полу, его глаза были широко раскрыты, а взгляд, лишенный всякого выражения, устремлен к потолку. Шея Александра была так неестественно выгнута, что Шнайдеру вовсе не надо было изучать медицину целых четырнадцать семестров, чтобы заключить, что у человека, лежащего на полу, перелом шейных позвонков. Рядом с дверью на полу неподвижно лежала сестра Марианна.
      Шнайдер взял наконец себя в руки и вспомнил, что он — врач. Быстро опустившись на колени рядом с неподвижно распростертой на полу медсестрой, он склонился над ней.
      — Он… он убил его, — пролепетал Йоханнес — Он просто взял и убил его!
      — Кто? Кто это сделал? — спросил Шнайдер. Его пальцы нашли сонную артерию на шее Марианны и нащупали слабый пульс. Слава Богу, она была жива.
      — Он его просто убил, — пробормотал Йоханнес. — Все произошло так быстро. Я… я ничего не мог сделать! Он его просто убил! Взял и убил…
      Шнайдер тем временем осторожно приоткрыл веки Марианны, внимательно посмотрел на ее зрачки, а затем ощупал череп. Однако он не обнаружил никаких повреждений, кроме большой шишки на затылке. Конечно, его это не могло успокоить. Самыми серьезными травмами чаще всего являются те, которые так просто не увидишь. Но, по крайней мере, череп сестры не был проломлен. Шнайдер стремительно встал, подошел к распростертому Александру и опустился рядом с ним на колени. Осматривать его было совершенно бесполезно, однако доктор все же бегло сделал это. Что, конечно, ничего не изменило. Старик, которого он так боялся, был мертв. Шнайдер вскинул голову и взглянул на Йоханнеса. Лицо священника казалось застывшим и приобрело серо-землистый цвет. Он глядел, как зачарованный, на выпученные глаза Александра.
      — Что здесь произошло? — спросил Шнайдер.
      — Он убил его, — продолжал все так же бессвязно бормотать Йоханнес. — Просто взял и убил. Без всяких причин и…
      — Кто это был? — перебил его Шнайдер и, видя, что Йоханнес не собирается отвечать на его вопрос, схватил священника за плечи и начал так сильно трясти, что у того залязгали зубы. — Кто?
      — Один… один человек, — заикаясь ответил Йоханнес, который все еще продолжал упорно глядеть на Александра, несмотря на то, что Шнайдер тряс его за плечи.
      — Человек? Какой человек? Что здесь произошло? — Шнайдер ни на секунду не усомнился в том, что Йоханнес не причастен к этому преступлению. Хотя, конечно, с другой стороны, доктор не знал этого молодого человека. И если тот на самом деле вовсе не был священнослужителем, то вполне мог оказаться бессовестным убийцей.
      — Я… я не знаю, — запинаясь, ответил молодой человек. — Он так неожиданно появился здесь и… и убил его. Но почему он это сделал? О Боже, я не могу понять, почему он это сделал!
      Шнайдер начал подозревать, что ему так и не удастся получить вразумительный ответ от Йоханнеса. То, что здесь произошло, совершенно выбило молодого священнослужителя из колеи. Но кое-какие сведения Шнайдеру все же удалось у него получить.
      — Этот человек все еще здесь? — спросил врач, тут же испугавшись того, что Йоханнес сейчас кивнет и покажет на дверь в кабинет. Но несмотря на это, ответ священника не удивил Шнайдера.
      — Он… он пошел к Бреннеру.
      Бреннер… Шнайдеру показалось, что именно это он и ожидал услышать. Ему трудно было сложить всю эту разрозненную информацию в одну целостную картину, однако он о многом начал догадываться.
      Шнайдер встал, подошел к столу и снял телефонную трубку, чтобы набрать номер полиции.

* * *

      Порывистый ветер подгонял Вайкслера в спину. Пробираясь сквозь снежный буран, он был твердо убежден в том, что эта завывающая вокруг него вьюга будет последним, что он увидит и услышит в своей жизни. Вайкслер не испытывал страха при такой мысли. Смерть казалась ему избавлением от ужаса, пережитого им в спортивном зале. Вероятнее всего, ему не придется долго мучиться — ведь смерть от переохлаждения считалась легкой смертью. А температура воздуха тем временем продолжала стремительно падать. Вайкслеру казалось, что его дыхание превращается в лед еще прежде, чем воздух вырвется из его губ. Ледяной ветер пробирал его до костей так, словно на нем и не было теплой куртки. Вайкслер окоченел, у него не было больше сил держать в руках оружие, и он потерял свой автомат где-то по дороге.
      Но он так и не умер. Судьба не захотела обойтись с ним милосердно. Снежная буря поиграла с ним немного, покрутила его в своем водовороте, но не убила, а вынесла к освещенному школьному зданию, расположенному на другом конце двора. На первом этаже этого дома находился временный командный пункт. Самое странное заключалось в том, что здесь как будто и не было снежной бури. Взору Вайкслера предстала мирная картина: сквозь большие застекленные окна падал неоновый свет, который, несмотря на свой холодный оттенок, вселял в душу уверенность и обещал тепло. Жизнь там, за окнами, казалось, самым решительным образом отличалась от бушующей на дворе непогоды, поглотившей Вайкслера и вновь извергнувшей его. На стенах висели яркие детские рисунки, наглядные пособия и таблички с отдельными печатными буквами. На стеклах были наклеены узоры из прозрачной разноцветной бумаги, отбрасывавшей цветные тени на снег. В эту мирную обстановку совершенно не вписывались двигавшиеся за стеклами люди, одетые в пятнистую камуфляжную форму, а также массивный радиопередатчик, стоявший на учительском столе, и карта местности, висевшая на школьной доске. Однако все эти инородные детали не могли разрушить того мирного впечатления, которое оставляла эта картина.
      Может быть, самым верным словом для обозначения всего этого было слово “сюрреализм”. Состояние, в котором находился Вайкслер, не позволяло ему проанализировать все увиденное и воспринять его. Однако он не мог не заметить, что поднявшийся на дворе буран вовсе не был обычной снежной бурей. В его душе вновь начал подниматься страх. Ветер и снег неистово бушевали на крохотном, строго ограниченном участке двора. Теперь же Вайкслер снова отчетливо видел небо над своей головой. Оно было совершенно ясным, как и сама ночь, царящая здесь. Похоже, что вьюга бушевала лишь вокруг здания спортивного зала. И ее вой лишь едва доносился сюда. В то же время Вайкслер хорошо различал голоса своих товарищей, находившихся в школе. Они вели, как это бывает, разговоры ни о чем и смеялись. Никто из них даже не заметил то, что происходило на улице.
      Вайкслер, пошатываясь, поднялся по ступеням крыльца, но не смог открыть массивную дубовую дверь. Его пальцы окоченели от холода и сильно болели. Лишившись последних сил, Вайкслер опустился на землю рядом с дверью и, прислонившись к ней спиной, взглянул в ту сторону, откуда пришел. Снежный буран продолжал бушевать с прежним неистовством. Ветер, казалось, даже усилился. Но в самом эпицентре вихря теперь что-то чернело. То, что Вайкслер принял за бешеную пляску ледяных колючих снежинок, имело свою субстанцию. Ужасное порождение тьмы, исчадие ада не собиралось оставаться в спортивном зале, оно последовало за Вайкслером. Мертвецы шли за ним по пятам, и Вайкслер знал, что ему никогда не избавиться от них. Он прикоснулся к оборотной, темной стороне мира, принадлежавшей мертвым, и поэтому мертвые устремились за ним, чтобы забрать его к себе, потому что он теперь тоже принадлежал им. Однако Вайкслер все еще не сдавался. То, что он не боялся смерти, совсем не означало, что он не боялся умереть.
      Пальцы все еще не слушались его, и тогда Вайкслер нажал на медную ручку двери локтем, одновременно толкая створку плечом. К его удивлению, ему сразу же удалось открыть дверь. Шатаясь, он переступил порог и, свернув налево, миновал полсотни висящих на низеньких вешалках, предназначенных для первоклашек, пятнистых курток.
      Дежурное помещение находилось сразу же за первой дверью. Кроме двух дежурных офицеров, здесь в этот момент были трое солдат: двое из них сидели развалясь у столика, на котором стояла кофеварка, и тихо переговаривались, а третий пытался надеть свою куртку, никак не попадая рукой в левый рукав, причем на его правом плече уже висел автомат, и все это выглядело довольно комично. Это был сменщик Вайкслера, который готовился заступить на пост.
      Когда Вайкслер переступил порог дежурного помещения, все голоса в комнате сразу же смолкли. Один из солдат, сидевших у кофеварки, поперхнулся кофе и чуть не выронил из рук бумажный стаканчик, а другой все еще продолжал улыбаться, но улыбка его теперь была скорее похожа на застывшую гримасу. Сменщик Вайкслера застыл на месте в нелепой позе. И лишь самый молодой из двух дежурных офицеров прореагировал так, как предписывали инструкции. Он не стал тратить время на испуг и растерянность, а сразу вскочил с места, одновременно призывая жестом всех находящихся в дежурке к спокойствию.
      — Вайкслер? Что случилось?
      Вайкслер попытался ответить, но ему это не удалось. Его губы онемели от холода, а сердце так сильно билось в груди, что у него перехватило дыхание.
      — …терять времени… — выдавил он из себя. — Они… сейчас будут здесь!
      — Ха-ха! Я отлично знаю, что немного задержался, но это еще не значит, что сразу же надо паниковать! — сменщик Вайкслера попытался разрядить атмосферу, но никто не засмеялся. Похоже, никто даже не слышал этих слов, кроме одного из дежурных офицеров, который бросил на солдата гневный взгляд.
      — Итак, Вайкслер, что случилось? Сделайте глубокий вздох и рассказывайте!
      Глядя в окно, Вайкслер действительно последовал совету офицера и втянул в легкие побольше воздуха. Это было невероятно, но отсюда буран казался легкой поземкой. Ни о какой вьюге не могло быть и речи. Завывание ветра, похожее на вой тысячи спущенных с цепи собак, казалось теперь далеким шумом, а снежный буран выглядел отсюда довольно привлекательно, словно легкий вихрь кружащихся в воздухе снежинок. Что-то страшное надвигалось на людей.
      — Итак? Мы слушаем!
      — М-мертвецы, — выдавил из себя Вайкслер. — Они… они… ожили и встали.
      Последние слова он произнес с такой дрожью в голосе, что они прозвучали совершенно неправдоподобно.
      Но никто даже не улыбнулся.
      — Я не понял, что вы сказали? — дежурный офицер сделал большие глаза от изумления. — Что все это значит? Что, черт возьми, вы хотите этим сказать? Немедленно отвечайте!
      — Они ожили! — повторил Вайкслер срывающимся голосом. — Мы должны уносить отсюда ноги! Они скоро будут здесь! Неужели вы не понимаете?
      Конечно, его никто не понимал. Да и кто мог бы понять его в этой ситуации? Но у Вайкслера не было времени на объяснения. Мертвые шли за ним по пятам, и он чувствовал, что они уже близко. Совсем близко.
      Внезапно что-то с глухим стуком упало на пол, и внимание всех присутствующих обратилось к солдату, стоявшему рядом с кофеваркой. Он все-таки выронил свой стаканчик из рук и стоял теперь в луже дымящегося черного кофе. В его лице не было ни кровинки.
      — О Боже! Взгляните на его ногу! Что это? — простонал он.
      Вайкслер тоже взглянул на свою ногу и вспомнил, как в спортивном зале что-то уцепилось за нее, а затем он вырвал ступню, преодолев сопротивление. Оказывается, что в его правую лодыжку до сих пор впивались серые пальцы мертвой руки, оторванной по запястье.
      Сменщик Вайкслера издал дикий вопль и, зажав рукой рот, быстро отвернулся. Один из солдат у столика чуть не перевернул кофеварку. Даже молодой дежурный офицер, который до сих пор сохранял хладнокровие, на мгновение потерял над собой контроль: он издал приглушенный хрип и отпрянул назад, натолкнувшись на своего вскочившего с места сослуживца.
      — О Боже! Вайкслер, что… что вы наделали? — прохрипел он.
      Вайкслер не успел ему ответить. Снежный вихрь швырнул что-то в большое окно, и стекло со звоном разбилось. И сразу же буря полноправной хозяйкой вошла в дежурное помещение — с завывающим ледяным ветром и снежной колючей крупой, перемешанной с осколками стекла. Испуганные и изумленные крики людей заглушил яростный, дикий, первобытный рев, похожий скорее на рык мифического дракона, а вовсе не на завывание снежного бурана. Столб ураганного вихря в одно мгновение преодолел расстояние от спортивного зала до школьного здания и влетел в разбитое окно. А за ним явились и ожившие мертвецы.
      Среди снежной кутерьмы показалось что-то белое — такое же белое, как снег. Только Вайкслер заметил это. Может быть, этот вихрь был нереален? Однако руки, тянущиеся к окну, были совершенно реальны. Вайкслер с ужасом наблюдал, как длинный, острый, словно игла, осколок стекла проткнул одну из ладоней и сломался. Но эти существа больше не испытывали боли. Одно из них очень медленно, делая странные разбалансированные движения, влезло на подоконник, а затем сквозь разбитое окно в классную комнату. За его спиной уже маячили смутные очертания второго мертвеца.
      Вой ураганного ветра заглушал все другие звуки, раздававшиеся в комнате. Трое солдат метались в дикой панике, но молодой дежурный офицер до сих пор сохранял хладнокровие. Возможно, это был всего лишь хорошо выработанный рефлекс. Однако, как бы то ни было, только он продолжал действовать осмысленно и целенаправленно. Прикрывая левой рукой лицо от ураганного ветра, этот офицер подбежал к окну и вытолкал мертвеца, стремящегося взобраться в комнату, наружу. Однако при этом молодой человек не рассчитал силы удара — его нога встретила меньшее сопротивление, чем он ожидал, и офицер, потеряв равновесие и зашатавшись, чуть не выпал из окна. В последний момент ему удалось ухватиться за осколки разбитого стекла и удержаться на подоконнике, но при этом он поранил руку до крови.
      — Вайкслер! Что все это значит? — закричал он. — Что здесь происходит?
      Ураган заглушил его слова, но Вайкслер читал их по движению его губ. Он хотел ответить, но не смог этого сделать. Из глубины снежного вихря вышла целая толпа мертвецов и приникла к разбитому окну. Их пустые глаза умоляюще смотрели на живых людей, дрожащие руки тянулись к офицеру, стоявшему на подоконнике. Мертвецы двигались как бы в замедленном темпе, и молодой человек вполне мог опередить их, но на этот раз скорость его реакции почему-то подвела его. Офицер стоял как вкопанный на подоконнике и смотрел на ожившие трупы, стремящиеся взобраться в помещение на первом этаже, он упустил время, а когда спохватился, было уже слишком поздно. Дюжина рук тянулась к нему, ногти мертвецов впивались в его руки, холодные пальцы хватали его за запястье и шею. В самый последний момент он как будто очнулся, скинул с себя оцепенение и отшатнулся назад. Несколько рук выпустили его из своих смертоносных объятий, но место этих мертвецов заняли другие. Холодные пальцы шарили по лицу молодого офицера, ощупывали его рот, глаза, виски…
      Эта сцена выглядела совершенно нереально. Она напоминала один из многочисленных фильмов ужасов И даже для такого фильма все выглядело слишком неестественно. Чего-то недоставало. Вайкслер не успел додумать эту мысль до конца. Внезапно среди завываний снежной бури послышался треск автоматной очереди. Один из мертвецов опрокинулся навзничь и исчез за снежной пеленой, но его место тут же заняли другие. Они наступали на дежурного офицера, оттесняя его вглубь помещения. Мертвецы окружали молодого человека, грозя поглотить его. Он все еще отчаянно цеплялся за оконную раму своими кровоточащими руками. Он все еще был жив.
      И теперь уже он не мог умереть. Ожившие трупы вовсе не хотели его смерти точно так же, как они не хотели смерти Вайкслера.
      Внезапно Вайкслера осенила догадка. Теперь он наконец понял, что означала мольба, выражавшаяся в глазах оживших мертвецов.
      — Не стреляйте! Прекратите стрелять! — прохрипел он.
      Его слова потонули в треске автоматной очереди. Придя в отчаянье, Вайкслер повернулся и попробовал вырвать автомат у стоявшего рядом с ним человека. Но солдат так сильно ударил его в грудь, что Вайкслер отлетел назад и снова оказался в коридоре. Но прежде чем он опять обрел равновесие, солдат вновь начал стрелять, делая одиночные выстрелы и выпуская целые очереди.
      — Не надо! — кричал Вайкслер. — Не стреляйте! Они просят нас о помощи!
      Звуки стрельбы не прекращались, заглушая вой бури. От оконной рамы во все стороны летели куски штукатурки и щепки. Несколько мертвецов были разорваны автоматными очередями на куски, а на спине и бедрах дежурного офицера появились темно-красные быстро расплывающиеся пятна.
      Вайкслер, не переставая кричать, устремился вперед и попытался вырвать у стрелявшего солдата оружие. Но и на этот раз он не сумел это сделать, хотя ему удалось повернуть автомат дулом вниз, и солдат расстрелял весь запас патронов в пол.
      — Черт бы тебя побрал, ты что, с ума сошел?
      Вайкслер получил сильнейший удар в челюсть. Он почувствовал, как распухает его нижняя губа. Один из зубов начал сильно шататься. Однако Вайкслер не выпустил своего противника, а напротив, еще крепче вцепился в его оружие.
      Но несмотря на все усилия, он не смог бы предотвратить катастрофу. Трое других военных тем временем тоже вскинули свое оружие и начали стрелять в мертвецов. Вайкслер видел, как их тени шатаются и падают на землю. Автоматные очереди раздирали мертвецов в клочья, отрывали им руки и ноги, превращали их тела в бесформенное месиво.
      Солдат, с которым боролся Вайкслер, внезапно выпустил из рук свое оружие. Вайкслер, потеряв равновесие, неловко упал на колени, а солдат, воспользовавшись этим, нанес ему сильный удар кулаком в висок.
      Вайкслер не потерял сознание, но тут же упал на бок и в течение нескольких секунд не мог пошевелиться. Когда он вновь пришел в себя, все автоматчики уже расстреляли свои патроны. В комнате бушевал ветер, было очень холодно, и по помещению кружились снежинки. Никаких признаков мертвецов не было видно. Лишь один труп молодого офицера, прошитый автоматными очередями, неподвижно лежал на подоконнике.
      Вайкслер, постанывая, попытался встать, но солдат, у которого он только что хотел отобрать оружие, ткнул его в бок. Вайкслер почти не почувствовал боли. Ему было совершенно все равно, что с ним происходит. Неужели эти люди не понимают, что они натворили?
      Вайкслер скосил глаза и увидел, что солдат снова собирается пнуть его сапогом в бок. Но в последний момент его остановил кто-то из военных.
      — Оставь это! Мы должны поднять тревогу! Кто знает, сколько их еще там, снаружи.
      Вайкслер хорошо это знал. Их было около трех сотен. За вычетом тех, кого он сам расстрелял из своего автомата. Но он не мог произнести ни слова. Он просто лишился дара речи, руки и ноги тоже отказывались повиноваться ему. Он чувствовал, что теряет сознание, но ничего не мог с этим поделать.

* * *

      Когда они проходили мимо дежурной комнаты, телевизор все еще работал, но теперь уже шел не репортаж с места катастрофы, а рекламная передача. Бреннер отметил про себя, что в помещении все еще никого не было, хотя он различал только очертания предметов и видел не очень ясно. Несмотря на то, что зрение постепенно возвращалось к нему, слух Бреннера был все таким же обостренным. Это удивляло его самого, поскольку он полагал, что начнет хуже слышать по мере того, как зрение будет возвращаться к нему. Вероятно, однако, все было совсем не так, как он ожидал, и способность восприятия не была равномерно поделена между всеми сферами чувств, и когда одна из них отказывала, другая начинала работать с двойной нагрузкой, беря на себя как бы ее функции. Нет, скорее все же дело заключалось в том, что человеческая нервная система обладала огромными резервами, которые включались по мере необходимости. В задачу таких людей, как Шнайдер и его коллеги, входило отыскать эти резервы и помочь им включиться. Эта задача была, во всяком случае, более разумной и благородной, чем калечить здоровых людей, делая из них больных.
      Впрочем, это были совершенно неподходящие мысли в данной конкретной ситуации. Бреннер понял, что находится на грани истерики. Он не стал возражать Салиду и мешать ему, когда тот начал без разбора выбрасывать из шкафа одежду — по всей видимости, отделение реанимации в спешном порядке было освобождено для особого пациента, и пожитки прежних обитателей палат не успели вынести отсюда. Салид выбрал для Бреннера одежду, и тот впервые за эти три дня облачился вместо надоевшей ему пижамы в настоящие брюки и куртку и почувствовал себя уже за одно это благодарным арабу. Салид тоже подыскал себе вместо голубого махрового халата какой-то вязаный жакет. Хотя Бреннер плохо видел, он все же понимал, что террорист — а все террористы по представлениям рядового обывателя всегда высоки и широкоплечи — являет собой жалкое зрелище в этом измятом жакете со слишком короткими рукавами.
      Все эти мысли и впечатления занимали его больше, чем вопрос о том, что находится за соседней дверью и что ждет их на улице, если им, конечно, удастся выбраться отсюда. Те лекарственные вещества, которыми Шнайдер пытался парализовать работу организма Бреннера, все еще продолжали действовать в его крови: он уже был в состоянии сконцентрироваться на какой-нибудь мысли, но не мог думать ни о чем серьезном.
      — Подождите здесь, — внезапно сказал Салид, — и ни звука.
      Бреннер услышал, как араб открыл дверь и быстро закрыл ее за собою. Внезапно Бреннера охватила паника, хотя причину ее иначе как нелепой нельзя было назвать. Он испугался, что Салид бросил его! Бреннеру было безразлично, кто именно находился рядом с ним — пусть даже сам черт! — он боялся только одного палача, палача, который мучил его в течение всех последних дней: одиночества.
      Кое-как ему удалось все же взять себя в руки и подавить свой страх, но эта победа не была полной. Руки и колени Бреннера дрожали, он учащенно дышал. Физически он чувствовал себя неплохо, но разум его был явно переутомлен. Именно этим прежде всего объяснялось то, что он безропотно последовал за Салидом. В таком состоянии он никому не смог бы возражать или сопротивляться. Даже подобному убийце и террористу.
      Салид вернулся и вытянул руку, чтобы взять Бреннера за локоть и повести его дальше, как он вел его до сих пор, но внезапно застыл на месте, изумленно разглядывая Бреннера.
      — Что с вами? — наконец спросил террорист. — Вы побелели как мел. Вам дурно?
      Бреннер не понял, звучало в голосе террориста недоверие или озабоченность, и если озабоченность, то чем именно?
      — Нет, все в порядке, — ответил он, качая головой. — Минутная слабость.
      — Это пройдет, — заявил Салид. — Это побочное действие тех лекарств, которыми вас все время пичкали. Вы сумеете спуститься на первый этаж?
      — Запросто, — солгал Бреннер. На самом же деле он вовсе не был в этом уверен. Чувство страха все еще не отпускало его. Напротив того, казалось, что оно усиливается. У Бреннера было такое ощущение, как будто его силы возвращаются с каждой секундой, по мере того как кровь очищается от введенных в нее препаратов, однако эти силы так и не превращались в энергию, исчезая где-то на полпути.
      — Хорошо, — сказал Салид довольно неуверенно. — Соберите в кулак все свои силы. Это недалеко. Позже вы сможете расслабиться и отдохнуть.
      Бреннер снова почувствовал нечто вроде благодарности к Салиду, когда тот взял его под локоть и подтолкнул к двери впереди себя. Но ему с каждым разом становилось все труднее и труднее передвигать ноги. Бреннер понял, что ошибся: у него иссякали не физические силы, а сила воли.
      Вторая половина коридора была такой же пустой и тихой, как и первая. Пройдя всего лишь несколько шагов, Салид остановился и снова попросил Бреннера подождать. Бреннер, видевший очень смутно, догадался, что Салид открыл какую-то дверь и исчез в помещении. В следующий момент послышался громкий голос Салида, который выругался на незнакомом Бреннеру языке. Когда араб снова появился в поле зрения Бреннера, тот понял, что Салид сильно нервничает.
      — Что случилось? — спросил Бреннер.
      — Ничего, — ответил Салид. — Я совершил ошибку. Вот и все. А теперь нам следует действовать как можно быстрее!
      Они пошли дальше торопливым шагом, Салид открыл дверь, вытолкал Бреннера, а затем шагов через десять молча затолкнул его в кабину лифта.
      — Вы различаете эти кнопки? — спросил он.
      Бреннер сильно прищурился, напряженно присматриваясь, но смог разглядеть только панель. Салид вздохнул, взял руку Бреннера и положил его указательный палец на одну из кнопок.
      — Сосчитайте мысленно до тридцати, — сказал он. — Двадцать один… двадцать два… двадцать три. Понятно ?А затем нажмите на кнопку.
      Бреннер кивнул. Похоже, Салид хотел еще что-то сказать, но передумал, повернулся и молча ушел. Бреннер слышал, как где-то близко открылась и закрылась дверь. Он начал послушно считать, не имея никакого представления, зачем он это делает Однако Бреннер был сейчас в таком состоянии, что не задавал себе никаких вопросов о целесообразности своих действий. Он, пожалуй, подчинился бы приказу любого человека, а не только Салида. У Бреннера путались мысли, и ему трудно было принять хоть какое-нибудь решение — даже решение ничего не предпринимать и оставить все, как есть.
      Он досчитал мысленно в очень медленном темпе до двадцати пяти, а затем еще до пяти и сильно надавил на кнопку. Двери лифта закрылись, и кабина устремилась вниз.
      Однако очень скоро она снова остановилась. Бреннер, продолжавший мысленно считать, не успел дойти и до сорока. Только он хотел произнести про себя “сорок один”, как двери лифта распахнулись и в кабину влетело что-то огромное и белое, швырнув Бреннера о стену с такой силой, что у того перехватило дыхание. Он сильно ударился головой о хромированную металлическую облицовку кабины, и перед его глазами замелькали серебряные искры, к горлу Бреннера подкатил ком. Ему стало нечем дышать.
      — Прекратите! Это не он! — послышался чей-то голос. Человек, сжимавший горло Бреннера своими железными пальцами, ослабил хватку, второй рукой он вывернул правую руку Бреннера за спину, подражая, наверное, манерам полицейских из какого-нибудь американского боевика.
      — Прекратите немедленно, черт бы вас побрал! Отпустите его!
      Несмотря на то, что он был крайне перепуган, Бреннер все же узнал голос Шнайдера. Но прошла еще целая секунда, прежде чем напавший на Бреннера человек отпустил его, причем он сделал это с явным сожалением и неохотой. Бреннер захрипел и начал ловить воздух ртом, стараясь одновременно справиться с выступившими на глазах слезами. Его рука снова кровоточила. Парень слишком сильно сдавил ее, и Бреннер вряд ли бы удивился, если бы оказалось, что у него переломаны кости кисти.
      Бреннеру не нужно было объяснять, что этот грубиян был санитаром в больнице — одним из тех редких, но все же порой встречающихся экземпляров, для которых прелесть их профессии заключалась в том, что им приходилось иногда усмирять слишком строптивых пациентов. Санитар, пятясь, вышел из кабины лифта, уступая свое место Шнайдеру, за спиной которого Бреннер заметил еще несколько человек. Теперь он понимал, почему Салид сам не воспользовался лифтом. По всей видимости, он догадался о том, что им уготован теплый прием.
      Шнайдер почти вплотную подошел к Бреннеру и зачем-то оглянулся по сторонам, как будто желал еще раз убедиться, что в этой тесной кабине рядом с Бреннером действительно никого нет.
      — Где он? — спросил доктор.
      — Кто? — сдавленным голосом прохрипел Бреннер. Он до сих пор не мог вдохнуть воздух полной грудью и так растерялся от неожиданности, что действительно не понимал, о ком идет речь.
      — Вы это сами отлично знаете! — ответил Шнайдер. — Тот парень, который вывел вас из палаты. Ваш сообщник!
      — Сообщник? Я не знаю, кого вы… — Бреннер уперся здоровой рукой в стену кабины, чтобы устоять на ногах. Его ребра сильно болели. Он два раза глубоко вздохнул, прежде чем снова заговорил. — Я не знаю, кого вы имеете в виду. Я не знаю этого человека.
      Шнайдер повел себя не так, как ожидал Бреннер, чем сильно удивил последнего. Бреннер полагал, что доктор накричит на него, но тот молча вытолкал его из лифта на площадку и гневно произнес:
      — Ладно! Не хотите говорить со мной, будете говорить с полицией. Полицейские уже выехали сюда.
      Предположение Бреннера оказалось верным: на площадке перед лифтом было несколько человек. Бреннер видел, по крайней мере, троих из них. Остальные находились вне поля его ограниченного зрения. Площадка была очень просторной и гулкой. Вероятно, это был вестибюль клиники.
      — Чего вы от меня хотите? — пробормотал Бреннер. — Я не знаю, кто этот человек. Он заставил меня силой идти с ним…
      — Я уже сказал, что все это вы объясните полиции, — перебил его Шнайдер. Его голос дрожал. По-видимому, ему стоило огромных усилий сдерживать себя.
      — Полиции? Но почему? — Бреннера внезапно охватило упрямство. — С каких это пор запрещается покидать больницу?
      — С таких, — огрызнулся Шнайдер. — Тем более если при этом совершаешь убийство. Итак, спрашиваю последний раз: где этот парень?
      — Убийство? — Бреннер вздрогнул, как от электрического разряда. Оказывается, кроме физической боли, усталость с человека в секунду могло снять эмоциональное потрясение. — Что… что все это значит?
      Конечно, Бреннер и сам знал, что все это означало. Он не мог пока, правда, предположить, кого именно убил Салид и за что, но он внезапно вспомнил слова Салида, сказавшего: “Я совершил ошибку, вот и все”. О Боже, неужели этот безумец мог назвать убийство человека так коротко — “ошибкой”? Однако Бреннер понимал, что сейчас бессмысленно задавать себе подобные вопросы.
      — Думаю, он говорит правду, — произнес чей-то голос, и хотя Бреннер всего лишь один раз слышал его, он сразу же узнал по нему Йоханнеса, проникшего вчера ночью в его палату и представившегося Бреннеру священником этой больницы.
      — Что вы хотите этим сказать? — резко бросил ему Шнайдер.
      Бреннер повернул голову в том направлении, откуда донесся голос, и с изумлением заметил, что видит намного лучше, чем всего лишь минуту назад. Препарат, который ему вливали в вену, вероятно, очень быстро терял силу своего воздействия. Или, может быть, здесь просто было светлее.
      — У меня сложилось такое впечатление, что тот человек не был знаком с Бреннером, — ответил Йоханнес.
      — Кто знает, возможно, вы и правы, — заметил Шнайдер. — Лично я начинаю задавать себе вопрос: а не могло ли так случиться, что вы, патер, были знакомы с убийцей?
      У двери, ведущей на лестничную площадку, послышалось тихое царапанье, однако его услышал не только Бреннер. Шнайдер сразу же умолк на полуслове, а оба санитара удивленно повернули головы в ту сторону. Через секунду тот же шум повторился, и на этот раз Бреннер понял, что кто-то скребет ногтем по рифленой поверхности армированного стекла. Шнайдер, вероятно, тоже сразу же догадался о природе этих звуков и, сделав знак остальным молчать, указал на закрытую дверь. Один из санитаров — парень со зверским выражением лица, тот, который чуть не придушил Бреннера в кабине лифта, — устремился к двери и взялся за ручку. Должно быть, Салид задумал не совсем удачный трюк. Хотя, с другой стороны, Бреннер с трудом представлял себе, как может такой человек, как Салид, допустить подобную оплошность.
      В тот же момент к двери подошел второй санитар и стал рядом со своим коллегой, приготовившись к атаке. Но когда дверь распахнулась, Бреннер понял, что ошибку совершил вовсе не Салид.
      Дверная створка, обшитая по краю металлическими полосами, распахнулась так стремительно и с такой силой, что со всего размаха ударила санитара в лоб, и он, отлетев, упал на пол. А затем дверь откинула далеко в сторону и второго санитара, который еле удержался на ногах. Практически в ту же секунду в дверном проеме появился Салид, он устремился ко второму санитару и молниеносным ударом сбил его с ног. Санитар упал на пол, с удивительной ловкостью повернулся на спину и вскочил на колени, собираясь снова подняться на ноги. Но тут Салид вскинул правую руку и направил на санитара ладонь, словно оружие. Тот окаменел, превратившись в соляной столб. Это было довольно странное и смешное зрелище. Хотя, с другой стороны, жест действительно выглядел очень угрожающим, и у всех присутствующих создалось такое впечатление, как будто Салид и вправду держал в руке оружие.
      — Ради всего святого, что вы… — начал было Шнайдер.
      Салид резко повернулся к нему, и Шнайдер тут же замолчал. А затем террорист кивнул Бреннеру.
      — Прекрасная работа, — похвалил он. — А теперь нам надо уносить отсюда ноги. Боюсь, что эти ребята уже вызвали полицию.
      — Можете быть в этом уверены! — подтвердил Шнайдер. Если бы Бреннер не остолбенел в изумлении от слов Салила, он поразился бы мужеству доктора, так смело говорившего с террористом.
      — А теперь — вперед! И как можно быстрее! — и Салид сорвался с места, стараясь увлечь за собой Йоханнеса, но священнослужитель вырвался из его рук и отбежал в сторону.
      — Нет! — крикнул он в ужасе.
      Салид, похоже, действительно был ошеломлен подобной реакцией.
      — Но я полагал, что мы с вами союзники.
      — Я не заключаю соглашений с убийцами.
      — Убийцами? О чем вы говорите? Я никого…
      — Вы убили Александра, — заявил Йоханнес, не дав Салиду договорить.
      — Убил? Так, значит, он мертв? — растерянно спросил Салид, а затем пожал плечами. — Я не хотел его убивать. Мне очень жаль.
      — Да, это сразу бросается в глаза, — съязвил Шнайдер, но Салид не удостоил его взглядом.
      Две или три секунды террорист, качая головой, с выражением искреннего сожаления смотрел на Йоханнеса, а затем отступил на полшага назад и опустил правую руку в карман своего жакета.
      — Жаль, — сказал он, — но если иначе не выходит, то…
      Жест, знакомый по тысячам детективных фильмов, произвел на Йоханнеса соответствующее впечатление. Он вздрогнул и, должно быть, побледнел, однако Бреннеру было трудно разглядеть его лицо. Но несмотря на свой испуг, священнослужитель через мгновение снова покачал головой.
      — Вы не выстрелите в меня, — заявил он, однако его голос так сильно дрожал, что эффекта, на который рассчитывал Йоханнес, явно не получилось. — Я нужен вам живой, а не мертвый.
      Салид, не вынимая руки из кармана, пошевелил ею так, что тонкая вязаная ткань заметно оттопырилась.
      — Вы хотите поспорить со мной, поставив на кон свою жизнь?
      Бреннер знал, что у Салида нет оружия: на нем был жакет с чужого плеча. Бреннер отлично видел, как террорист бросил махровый халат на пол, ничего не переложив из его карманов в карман надетой им верхней одежды. Нет, у него не было оружия.
      Однако Йоханнес не мог знать об этом. Он помолчал еще несколько мгновений — поскольку сразу же сдаться ему мешала гордость — и затем наконец кивнул.
      — Ну хорошо, я подчиняюсь грубой силе. Но все равно я должен высказать вам протест. Ваши действия я квалифицирую как похищение!
      — Согласен, — смиренно произнес Салид. — Но это мы обсудим позже. Если останемся живы. Похоже, нам предстоит пережить серьезную перестрелку, — и Салид указал свободной рукой в сторону выхода. — Вы слышите? Это полиция, она уже здесь.
      Бреннер тоже услышал приближающийся вой сирены. Он был еле слышен, но быстро нарастал. Похоже, Салид обладал столь же тонким и чутким слухом, как и сам Бреннер. Да к тому же он прекрасно видел.
      Салид нетерпеливо махнул свободной рукой и направил воображаемое оружие, которое он будто бы держал в кармане, на Бреннера. Бреннер отлично знал, что у Салида нет оружия. У него не могло быть оружия! Но, с другой стороны… Салид некоторое время отсутствовал и мог достать себе какой-нибудь пистолет или что-нибудь в этом роде. Почему бы нет? Хотя вряд ли… Шанс на то, что в кармане его жакета находилось оружие, а не пустая рука, был слишком ничтожен. Хотя все же сохранялся один процент из ста. И Бреннер, не подчинившись террористу, мог запросто погибнуть. Ведь тому уже нечего терять.
      Когда они выбежали из клиники и свернули направо, вой полицейской сирены был уже хорошо слышен.

* * *

      Когда Вайкслер снова очнулся, он почувствовал, что прошло полчаса — не меньше. Его внутренние часы продолжали отсчитывать время. Вокруг царила жуткая звенящая тишина. На мгновение Вайкслеру показалось, что он просто оглох. Но тут он пошевелился и услышал тихие шорохи, которые производило его тело при движении. Он открыл глаза, повернулся на бок и сел.
      Электрический свет погас, и Вайкслер не многое мог разглядеть в серых густых сумерках, струящихся в комнату сквозь разбитое окно и смутно отражавшихся в осколках стекла, валявшихся на полу, и в насыпавшемся тонким слоем снегу. Вьюга уже утихла. Сквозь разбитое стекло в помещение уже не летели снежинки, и это тоже играло на руку мертвой звенящей тишине, установившейся вокруг. Возможно, эта тишина казалась Вайкслеру странной и жуткой еще и потому, что в его ушах до сих пор стоял оглушительный вой бурана.
      Вайкслер старался не оборачиваться к окну, потому что, кроме воспоминаний о снежном буране, в его памяти сохранились воспоминания о мертвом дежурном офицере, перевесившемся через подоконник. Вайкслер подозревал, что это был не единственный труп, лежащий поблизости. Он осторожно подошел к двери и, нашарив выключатель, щелкнул им, однако свет не зажегся. Возможно, автоматные очереди разбили лампы, но вероятнее всего сгорели пробки. В коридоре тоже было совершенно темно.
      Вайкслер боялся переступить порог и шагнут в эту непроглядную тьму. И, как оказалось, его страх был совершенно оправданным. В школьном коридоре царила такая же мертвая тишина, как и в классной комнате и — вероятно — во всем здании. Однако Вайкслер, несмотря на темноту, сразу же понял, что в коридоре полно трупов. Первый из них лежал в нескольких шагах слева от двери, второй непосредственно напротив него. А дальше этот страшный след смерти тянулся вплоть до лестницы, ступени которой тоже были завалены неподвижными телами. Их было двадцать, тридцать или даже больше… Классные комнаты на втором этаже были переоборудованы под казармы, вмещавшие одновременно до пятидесяти солдат. Должно быть, здесь произошла настоящая битва.
      И хотя Вайкслер не хотел восстанавливать в своем воображении разыгравшуюся здесь трагедию, он невольно представлял себе то, что могло случиться: шум и выстрелы в дежурном помещении на первом этаже разбудили спящих солдат, и первое, что они увидели, когда, перепуганные и полусонные, вышли на лестницу, была толпа оживших мертвецов. Вероятнее всего, военные тут же открыли огонь.
      Поднимаясь наверх по заваленной трупами лестнице, Вайкслер ощущал горьковатый привкус во рту. Ему приходилось в буквальном смысле идти по трупам. Добравшись до второго этажа, он увидел, что и этот коридор был завален убитыми солдатами. Некоторые из них успели впопыхах надеть пятнистую форму, другие были полуодеты. Почти все сжимали в руках оружие, обороняясь от врага, который не хотел делать им ничего плохого. Вайкслер пару раз остановился у трупов своих бывших сослуживцев и, нагнувшись, осмотрел их. Как он и предполагал, все эти люди были застрелены, причем в спину. Не ожившие мертвецы убили их, а живые люди, стрелявшие автоматическими очередями. Но не всегда ли именно так и случается?
      Вайкслер обошел все пять классных комнат на втором этаже, приспособленных под казармы, и всюду было одно и то же: настежь открытые двери и горы мертвых. Почти все окна были разбиты. Вероятно, солдаты, отчаявшись, отказались от мысли пробиться на улицу через первый этаж и бежали через окна.
      Но это было бессмысленно. Более того, это было преступно: ведь они явились свидетелями настоящего чуда — может быть, единственного настоящего чуда за всю историю человечества. Мертвые восстали. А солдаты прореагировали на это так, как всегда и везде реагировали все люди на непонятные им явления.
      Вайкслер попробовал определить количество трупов, но сбился со счета — он сейчас не был способен ни на какие логические действия, рассудок его помутился, мысли путались. В душе он был твердо уверен, что ожившие трупы, пришедшие сюда из спортивного зала, больше не существуют. Он боялся поверить в это и одновременно опасался, что это не так. Вайкслеру была невыносима мысль, что люди уничтожили это чудо, но одновременно он боялся, что мертвые все еще “живы”. О таких жизненных ситуациях он раньше только читал в книгах: любой из возможных вариантов был плох.
      Войдя в последнюю классную комнату, он подошел к окну и выглянул во двор. Снежный буран прошел, словно его и не было, снова стало тепло, хотя до этого царил жуткий холод. Не было видно и следов снега, а голый асфальт влажно поблескивал. Двор был пустым, лишь под самым окном неподвижно лежало тело солдата, одетого в пятнистые камуфляжные брюки. Он был обнаженным по пояс.
      Вайкслер отвернулся от окна и направился к двери, все еще испытывая то же сложное смешанное чувство надежды и опасения. Теперь он не ощущал ни страха, ни ужаса, мучившего его еще совсем недавно, а только облегчение от того, что все уже произошло и было позади. Он не мог себе, конечно, представить, что является здесь единственным оставшимся в живых и что сможет продолжать жить дальше так, как будто ничего и не случилось.
      Выходя из классной комнаты, он случайно бросил взгляд на мертвую женщину, тело которой лежало поперек прохода. Входя сюда, он переступил через него, не обратив на труп никакого внимания. Но теперь он увидел лицо женщины и сразу же узнал ее. Собственно говоря, это не так-то просто было сделать, потому что женщина за это время сильно переменилась. Когда Вайкслер впервые увидел это лицо, на нем лежала печать смерти и разложения, кожа была серой и дряблой, темно-фиолетовые глаза были безжизненными и выражали отчаянную мольбу. Если судьба действительно является не абстрактным понятием, а руководящей человеком силой, то ей несомненно присущ поистине черный юмор. Вайкслер видел девушку, которая ожила на его глазах, но теперь ее лицо не было искажено гримасой смерти.
      Вайкслер целую минуту стоял над трупом и глядел на него, не в силах додумать свою мысль до конца. Он не мог четко сформулировать эту мысль, потому что она была слишком пугающей и приводила к таким выводам, от которых Вайкслеру становилось не по себе. Но понимание всего произошедшего уже брезжило в сознании Вайкслера. Мертвые не просто восстали, они были излечены от всех признаков смерти. Это были не зомби, а братья и сестры Лазаря. Чудо, вернувшее их к жизни, уничтожило все следы смерти.
      Вайкслер опустился на колени рядом с мертвой девушкой и протянул ладонь к ее лицу, но не осмелился дотронуться. Раньше ее лицо носило знак смерти, как у зомби, а теперь оно было прекрасно, исполнено очарования, которое, казалось, может разрушить одно-единственное прикосновение Вайкслер провел кончиками пальцев в воздухе в сантиметре над кожей девушки вдоль всего тела, как бы очертив ее контуры. Он задержал ладонь над двумя большими кровавыми пятнами на груди девушки. Ее вторая смерть была окончательнее и бесповоротнее первой. И, во всяком случае, милосерднее — поскольку была мгновенной. Вайкслер ошибался, полагая, что только его сослуживцы явились жертвами современного оружия, несущего смерть. Он ошибался также, недооценивая разрушительную силу этого оружия — оружия, обходиться с которым его и его сослуживцев обучали на протяжении нескольких лет. Он знал, конечно, что оно может лишить человека жизни. Но не предполагал, что оно окажется могущественнее настоящего чуда. Эта мысль скорее изумила его, чем испугала.
      Вайкслер встал и обследовал еще два или три подобных трупа. Причина смерти была одна и та же. смертельные огнестрельные ранения от автоматных очередей.
      Вайкслер снова пересек классную комнату и подошел к окну. На другом конце школьного двора он увидел одинокий неподвижный силуэт человека, который смотрел прямо на него. Тот находился на значительном расстоянии, и Вайкслер не мог разглядеть его лица, но кожей чувствовал взгляд темных глаз, словно прикосновение теплой сильной руки. И хотя в глазах незнакомца не было ни угрозы, ни гнева, ни даже упрека, Вайкслера жег этот взгляд сильнее, чем в первый раз там, в спортивном зале, когда они в упор смотрели друг на друга. Вайкслер ощущал теперь в этом взгляде что-то вроде приговора, еще не вынесенного, не высказанного, но неумолимого и окончательного.
      И опять — который уже раз в эту ночь! — Вайкслер испытал чувство окончательности и бесповоротности. Но теперь он знал, что это означает. Он отошел от окна, еще раз взглянул на мертвую девушку, лежащую у двери, а затем достал пистолет и пустил себе пулю в лоб.

* * *

      Едва они отошли от клиники на десять шагов, как к вою полицейской сирены прибавился похожий звук, доносившийся с противоположного направления. Бреннер думал, что теперь-то Салид побежит со всех ног, но Салид даже не прибавил шага, он только махнул рукой и сказал, обращаясь прежде всего к Йоханнесу, который вздрогнул и хотел оглянуться назад:
      — Спокойно. Без паники. Продолжайте идти в том же темпе.
      Судя по выражению лица Йоханнеса — а Бреннер мог его теперь разглядеть, несмотря на то, что на улице было темнее, чем в ярко освещенной больнице, — он был действительно охвачен паникой. Вероятно, священнослужитель в первую очередь боялся самого Салида, хотя Бреннер просто не мог себе этого представить. Хотя, конечно, то, что Йоханнес был священником, еще не означало, что он не имел права испытывать страх за свою жизнь Сам Бреннер тоже постоянно боролся с искушением обернуться назад. Хотя он вряд ли сумел бы многое увидеть.
      Несмотря на то, что вой сирен, доносившихся с двух противоположных направлений, нарастал, все трое все еще двигались хотя и в быстром, но не в стремительном темпе, чтобы не привлекать к себе внимания. Бреннер спрашивал себя, неужели у Салида действительно такие крепкие нервы, или, может быть, он просто устал от жизни, ему была безразлична его участь? Сирена полицейской машины звучала теперь совсем близко. Машина свернула на дорогу, по которой они шли, и быстро приближалась. Бреннер подумал, что теперь-то уже пора бежать. Но вместо этого Салид остановился, быстро оглянулся по сторонам и показал на угол здания больницы, от которой они отошли на пять или шесть метров. Вокруг больницы рос небольшой парк, окруженный высокой двухметровой каменной оградой, выкрашенной белой краской.
      — Вы сможете взобраться на нее?
      Вопрос был обращен к Бреннеру, который энергично замотал головой. Единственным видом спорта, которым он занимался в последние пять или шесть лет, были компьютерные шахматы. Хотя, конечно, при нормальных обстоятельствах он отважился бы преодолеть это препятствие, однако его нынешние обстоятельства никак нельзя было назвать нормальными: он все еще плохо видел и его физические силы были на пределе. Без посторонней помощи Бреннер мог, пожалуй, разве что переступить порог, и то несказанно радовался по этому поводу.
      — В таком случае, вам самое время испытать себя, — сказал Салид.
      — Но…
      Салид не стал слушать его возражений и сильно толкнул Бреннера по направлению к ограде. Бреннер налетел на стену, инстинктивно выставив вперед руки, при этом его правую ладонь, кожу на которой он содрал о шершавый цемент, обожгло огнем. Но Салид был уже рядом с Бреннером, он в мгновение ока обхватил Бреннера за бедра и с удивительной легкостью поднял его вверх. Бреннер инстинктивно ухватился за верхний край стены, а Салид изловчился и снова сильно толкнул его, так что Бреннер перелетел через ограду. Если бы не мягкий газон парка, Бреннер наверняка получил бы серьезную травму. В следующее мгновение рядом с ним приземлился Йоханнес, совершив не менее элегантный трюк. И почти одновременно со священником на газон спрыгнул сам Салид. Не говоря ни слова, он нагнулся к Бреннеру и поднял его на ноги.
      — Ну как, все в порядке? — наконец спросил он.
      Ошеломленный Бреннер молча кивнул головой, хотя, честно говоря, не был уверен, что сможет сделать хотя бы еще один шаг.
      — Вы, должно быть, сумасшедший, если думаете, что они клюнут на вашу хитрость, — заявил Йоханнес. — Любой ребенок сразу же разгадает ваши намерения. Машина, на который вы собираетесь уехать, стоит напротив больницы, не так ли?
      — Кроме того, когда мы перелезали через эту ограду, за нами вероятно, наблюдали, — весело поддержал его Салид. — Что же касается моей машины, то надеюсь, что она скоро придет, — и Салид махнул рукой, — пошли!
      Бреннер даже не пытался понять смысл его слов. Он давно уже понял, что Салид был очень умен, опасен и одновременно совершенно безумен.
      Салид безжалостно гнал их дальше. Бреннер совсем выбился из сил. Они быстро удалялись от здания больницы, но двигались вдоль ограды, не теряя ее из виду. Они прошли уже метров двадцать, когда сквозь решетку ворот увидели голубой мигающий огонек проехавшей мимо полицейской машины. Салид указал рукой на ворота, а затем подбежал к ним. Бреннер не видел, что делает палестинец, но когда он и Йоханнес подошли к воротам, замок на них был уже открыт.
      — Посмотрите, — сказал Салид, указывая рукой на улицу, — вон там идет наша машина.
      Йоханнес широко открыл глаза от изумления.
      — Вы что, с ума сошли? — спросил он.
      — Конечно, — подтвердил Салид. — И это ключ к моему успеху. Иначе меня давно бы уже не было в живых, — внезапно он вновь заговорил совершенно серьезно: — Подождите здесь, пока я не подам вам знак. Если вы попытаетесь убежать, я вас убью.
      По мнению Бреннера, Салид, который называл себя их союзником, слишком уж часто прибегал к подобным угрозам. И хотя Бреннер не очень-то верил в их серьезность, он все же беспрекословно подчинялся террористу. Возможно, он, как и Йоханнес, испытывал страх не перед конкретной угрозой Салида, а перед тем, на что человек вообще был способен. И к этому страху примешивалось еще одно чувство: Бреннер не хотел признаваться себе, его пугала эта мысль, и все же правда заключалась в том, что Салид притягивал его к себе. На Бреннера производило сильное впечатление не то, что Салид делал, а то обстоятельство, что он обладал мужеством, силой или, скорее, наглостью делать все эти вещи. Нет, Салид не будил в душе Бреннера отвращение, страх или гнев праведный — те чувства, которые люди должны питать к подобному типу, он скорее затрагивал какие-то темные первобытные глубины, существующие в душе каждого человека. Зверь, дремавший в Бреннере, узнавал в звере, каким по существу являлся Салид, своего брата.
      Эта мысль испугала Бреннера, но он не мог отделаться от нее. Он хорошо знал, что Салид — убийца, негодяй, человек, лишенный совести, человек, для которого существует только право силы. Сам Бреннер никогда бы не совершил тех преступлений, которые содеял этот террорист, но он иногда мечтал о чем-то подобном… Нет, он, конечно, не хотел творить злодеяния на самом деле, он только хотел чувствовать себя способным на такие поступки. Но он не ощущал себя способным на них. И вот Бреннер поймал себя на мысли о том, что завидует Салиду.
      Вой полицейской машины затих. По всей видимости, она подъехала к клинике и остановилась. Но вторая полицейская машина только приближалась, а издали слышался звук сирены еще одного автомобиля, спешащего на место преступления. Своим звонком Шнайдер, похоже, переполошил полицию, чего, наверное, сам не ожидал. Однако, Салид, по всей видимости, не испытывал никакого беспокойства по этому поводу. Он молча ждал с присущим ему хладнокровием у ворот ограды, пока звук сирены приблизится, а затем, рванув, распахнул створку ворот и выбежал на тротуар, размахивая, как безумный, руками. Бреннер с недоумением наблюдал за ним. Вот Салид вступил на проезжую часть и упал на колени, но тут же снова вскочил и опять дико замахал руками. Его фигуру выхватил из темноты свет фар подъезжающей машины. Салид, как бы защищаясь от слепящего света, прикрыл левой рукой лицо и сделал еще несколько шагов навстречу полицейскому автомобилю.
      — Он здесь! — крикнул Салид. — Быстрее! Он здесь!
      Завизжали тормоза. На долю секунды Бреннеру показалось, что машина обязательно собьет Салида, но шофер среагировал в последний момент. Бело-зеленый автомобиль занесло, и он остановился поперек проезжей части, едва не задев палестинца.
      — Он здесь! — снова закричал Салид. — В парке! Быстрее!
      Дверцы машины одновременно распахнулись, и из них выпрыгнули полицейские, доставая на ходу оружие.
      — Вам что, жить надоело? — крикнул один из них Салиду. — Что случилось?
      Салид заковылял к полицейскому, нагнувшись вперед и все еще прикрывая рукой лицо, как будто свет фар слепил ему глаза. На самом деле он просто не хотел, чтобы его узнали.
      — Он в парке! — прохрипел палестинец. — Будьте осторожны! Он вооружен и уже застрелил одного священника!
      Второй полицейский тем временем уже обошел машину и направился к Салиду. Увидев, что Салид показывает на решетку ворот, полицейский нацелил туда свой пистолет. До сознания Бреннера дошло, что полицейские хорошо видят его силуэт за прутьями решетки и несомненно принимают его за убийцу, которого преследуют.
      Их заблуждение длилось, возможно, не больше секунды, но и этого времени Салиду хватило для того, чтобы осуществить свой план. Он молниеносно выпрямился, выбил у одного из полицейских оружие из рук, а другого ударил по горлу ребром ладони. Полицейский захрипел и упал на колени, схватившись руками за шею и судорожно ловя воздух ртом. Его коллега хотел наброситься на Салида, но у него не было ни малейшего шанса одержать верх над террористом. Салид выставил локти, защищаясь от удара, а затем, отпрыгнув в сторону, ударил кулаком в лицо полицейского, так что тот упал на капот машины. Салид тут же молниеносно ринулся к нему, приподнял беднягу и нанес второй мощный удар. Полицейский обмяк в его руках, и Салид небрежно бросил его на землю.
      — Живо сюда! — крикнул он, повернувшись лицом к воротам.
      Если бы Бреннеру нужны были еще доказательства того, будто что-то в его душе заставляло его самого безропотно подчиняться террористу, то эти доказательства теперь были налицо. Ноги сами понесли Бреннера к машине, хотя внутренний голос говорил ему, что его поведение не просто граничит с безумием, но уже перешло эту границу. У Бреннера был шанс убежать. За те несколько секунд, на которые Салид оставил их одних, Бреннер и Йоханнес могли бы скрыться в темноте парка. Почему же они этого не сделали? Почему?
      На этот вопрос, вероятно, не существовало ясного ответа. Или, по крайней мере, такого, какой удовлетворил бы Бреннера. Власть Салида над ним была совершенно очевидна Эта власть распространялась и на Йоханнеса — теперь в этом не было сомнений. Ведь он тоже — после секундной заминки — сорвался с места и побежал к машине.
      Салид рывком распахнул заднюю дверцу автомобиля и без лишних слов затолкал туда Бреннера Затем он обернулся к Йоханнесу.
      — Вы умеете водить машину, отец?
      — Не очень хорошо, — ответил Йоханнес. — И не называйте меня…
      — В таком случае настало время учиться, — перебил его Салид и, бесцеремонно подталкивая его в спину, усадил Йоханнеса за руль. Затем он быстро обогнул машину, наклонившись по дороге над полицейским, находившимся без сознания, подобрал его оружие и сел на переднее сиденье. Йоханнес уставился на оружие в руках Салида с таким выражением лица, которое при других обстоятельствах можно было бы назвать комичным.
      Салид, во всяком случае, широко ухмыльнулся, переложил пистолет в левую руку, а правую спрятал в карман своего жакета. Затем он снова вынул ее — она была совершенно пуста — и вытянул указательный палец, словно дуло пистолета, в сторону Йоханнеса.
      — Пиф-паф, — сказал он.
      — Так, значит, у вас не было никакого оружия, — сказал Йоханнес.
      “Верно, — ответил ему взгляд Салида, — но несмотря на это, я убил бы тебя быстрее, чем ты успел бы моргнуть”.
      — Вы слишком легковерны, мой друг, — сказал террорист. — А теперь поехали!
      Йоханнес бросил на Салида гневный взгляд, но не стал ему перечить — по-видимому, он понял немой ответ террориста. Поэтому священник включил зажигание, и автомобиль плавно тронулся с места. Салид протянул руку и быстро выключил сирену и мигалку.
      Добром все это не кончится — Бреннер знал это. Он попал в какую-то безумную историю, в которой происходили невероятные события. Время работало против них, а также все законы теории вероятностей и логики. С того мгновения, когда Салид остановил полицейскую машину и отправил в нокаут обоих полицейских, прошло всего лишь несколько секунд, хотя Бреннеру они показались вечностью. Однако Шнайдеру и другим работникам больницы тоже понадобятся всего лишь считанные секунды для того, чтобы показать полицейским направление, в котором скрылись Салид, Йоханнес и он, Бреннер. Бреннер невольно затаил дыхание, когда они проезжали мимо крыльца больницы. Вторая полицейская машина стояла поперек тротуара и была совершенно пуста.
      И все же Бреннер был уверен: добром все это не кончится.
      Однако он оказался не прав, и все обошлось. Они благополучно миновали здание больницы и, слыша, как с другой стороны приближается вой сирены третьей полицейской машины, доехали до конца улицы и свернули направо.

* * *

      На гардинном карнизе сидел паук. Он был не особенно большой и вел себя отнюдь не вызывающе, стараясь не бросаться в глаза. Он застыл и не шевелился уже, по крайней мере, полчаса, словно чувствовал, что за ним наблюдают, и потому не подавал признаков жизни.
      Но ему это, конечно, не поможет. Шарлотта со своей врожденной тягой к чистоте уже давно заприметила его. И паук был еще жив только потому, что у нее не было времени взять веник и смахнуть его. К тому же ей надо было подыскать для этого лесенку или подходящий стул, а затем взгромоздить на него свои девяносто килограммов — при таком весе рост Шарлотты был всего лишь сто шестьдесят три сантиметра.
      Но все же Шарлотта в конце концов нашла время для того, чтобы сходить в подвал за стремянкой, и поэтому сейчас ей необходимо было перевести дыхание, а это в свою очередь продлило жизнь отвратительного насекомого, сидевшего на карнизе. В последнее время Шарлотте становилось все труднее подниматься по лестницам. И дело было не только в том, что она слишком много курила — как утверждали ее доброжелатели, но и в том прежде всего, что через несколько дней она должна была отпраздновать свое шестидесятилетие. Одним словом, она была не в том возрасте, чтобы бегать по крутым лестницам вверх и вниз, да еще с тяжелой ношей на руках. У нее болело все тело после такой прогулки, а завтра будет ломить еще сильнее.
      Но что сделано, то сделано.
      При этом в глубине души Шарлотта ничего не имела против пауков. Впрочем, как и против крыс, мышей, клопов, собак, тараканов, кошек или другой живности — до тех пор, правда, пока она держится подальше от гостиницы. Держать домашних животных здесь не разрешалось, и этот запрет распространялся на любую живность вне зависимости от того, сколько у нее было ног и какие она имела размеры и внешний вид. Шарлотта содержала эту гостиницу уже сорок лет и гордилась тем, что за все эти годы ни один из ее постояльцев не пожаловался на наличие вредных насекомых в комнатах.
      Возможно, однако, все дело было в том, что для Шарлотты не существовало большого различия между постояльцами и тем, что она обозначала словами “вредные насекомые”. Это различие было очень незначительным и заключалось прежде всего в размерах, а также в количестве конечностей..
      Шарлотта хотела начать уборку, но сердце все еще бешено колотилось у нее в груди, и она только теперь по-настоящему поняла, каких сил стоила ей прогулка в подвал. Ее колени дрожали, дыхание было трудным и прерывистым, она ощущала неприятный привкус во рту — привкус крови. Шарлотта смерила паука, сидевшего на гардинном карнизе, недоверчивым взглядом и пришла к заключению, что он вряд ли тронется с места в ближайшие две минуты. Поэтому она разложила стремянку, решив посидеть и отдохнуть еще немного. Ей необходимо было отдышаться. Порой она чувствовала, как ей мешает избыточный вес, да и годы уже брали свое. В последнее время эти мысли приходили в голову Шарлотты все чаще, и она не старалась обмануть себя, твердо зная, что ей недолго осталось жить. Мысль о близкой, смерти не пугала ее. Шарлотта не страдала каким-нибудь определенным заболеванием, но она слишком много курила, слишком мало спала, постоянно переедала, следствием чего был ее избыточный вес. Дважды в год она проходила основательное медицинское обследование. И каждый раз ее врач, просматривая результаты анализов, невольно качал головой. Дело было не в болезнях, а в нездоровом образе жизни. “Учитывая ваш образ жизни, — говорил ей врач, — вы просто подозрительно здоровы”.
      Срок жизни, отпущенный Шарлотте, истекал, и она это понимала. Ей было — или, во всяком случае, скоро исполнится — шестьдесят лет, и основной отрезок жизни уже позади. Сколько ей осталось? Может быть, десять лет. Или даже пятнадцать, но вряд ли больше. И в этом не было никакой трагедии. Шарлотта не хотела превращаться в девяностолетнюю развалину и заканчивать свои дни в инвалидной коляске. Она прожила неплохую жизнь — если говорить по большому счету — и не хотела жаловаться. Да и кому? Между тем Шарлотта отдышалась и решила двинуться дальше. Она снова сложила стремянку, взяла ее под правую руку, но тут раздался звонок, и она застыла на месте, удивленная и почему-то обеспокоенная. Сейчас было около четырех часов — время, необычное даже для самой Шарлотты. Хотя, с другой стороны, чему ей удивляться или пугаться? Прошли те времена, когда постояльцы заранее заказывали номера в ее гостинице и извещали о сроках отъезда. Нынешние клиенты не заботятся о таких мелочах, многие из них не имеют даже багажа и останавливаются в гостинице на два-три часа или на одну ночь.
      И все же Шарлотта была обеспокоена и даже встревожена этим звонком в неурочное время. Возможно, все дело было в вое полицейских сирен, который она слышала недавно, спускаясь в подвал. Сирен было необычно много, правда, они доносились издалека.
      В дверь снова позвонили, и Шарлотта напомнила себе, что этот ночной звонок сулил ей потенциального клиента — а для нее сейчас каждый пфенниг был крайне важен. Клиенты в ее гостиницу забредали теперь все реже и реже.
      Шарлотта снова бросила выразительный взгляд на паука, как бы говоря ему, что дело откладывается, а затем вышла из комнаты. Пока она шла по коридору к застекленной до половины входной двери, звонок прозвенел уже в третий раз и на теперь он, казалось, выражал нетерпение стоявшего у двери человека. Звонивший, по всей видимости, сильно спешил. Взглянув в дверной глазок, Шарлотта увидела высокого человека, который в этот момент снова поднял руку для того, чтобы нажать на кнопку звонка в четвертый раз.
      — Иду, иду! — крикнула Шарлотта. — Вы перебудите весь дом!
      Сквозь цветное стекло она увидела, что стоявший на крыльце человек тут же опустил руку и замер. По всей видимости, этот ночной гость ничего не слышал о правилах вежливости — и в частности о том, что воспитанные люди отступают на полшага от двери. Шарлотта покачала головой. Она не стала сразу открывать дверь, а открыла сначала маленькое окошечко в форме птички, расположенное в центре стеклянной филенки.
      — Я слушаю вас, черт возьми. Чего вы хотите? — спросила Шарлотта, сама удивляясь резкости своего тона. Подобная манера разговаривать с клиентами была вообще-то ей несвойственна, даже если эти клиенты появлялись в столь неурочный час. Но раньше, когда в дверь звонили в четыре часа утра, она никогда не испытывала страха.
      Перед ней стоял высокий темноволосый человек, лица которого Шарлотта не могла разглядеть при тусклом лунном свете, хотя незнакомец стоял так близко у двери, что хозяйка гостиницы могла дотронуться до него рукой. И все же, приглядевшись, Шарлотта заметила резкие черты лица и решила, что этот человек вероятнее всего иностранец. Конечно, Шарлотта ничего не имела против иностранцев — точно так же, как и против пауков, кошек и собак, — во всяком случае, до тех пор, пока те сидели у себя дома и не мешали ей.
      Речь незнакомца подтвердила догадку Шарлотты. Он прекрасно говорил по-немецки, быстро, четко и совершенно без акцента — именно это и настораживало. Во всяком случае, сразу же было видно, что этот человек говорит не на своем родном языке.
      — Прошу прощения за столь позднее вторжение, — начал он. — Но мы увидели вашу вывеску и заметили, что на первом этаже еще горит свет.
      Незнакомец все-таки отступил на шаг назад и показал рукой сначала на маленькую светящуюся рядом с дверью табличку “Сдаются комнаты”, потом на окно, в котором горел свет, а затем на фигуру человека, стоявшего поодаль. Силуэт этого человека показался Шарлотте очень странным.
      — А вы знаете, который теперь час? — недовольным тоном спросила Шарлотта.
      Иностранец кивнул и изобразил на лице улыбку, которая была такой фальшивой, что Шарлотта на мгновение испугалась.
      — Да, я еще раз прошу прощения за беспокойство. Мы не хотели вас будить. Но сегодня ночью мы не можем ехать дальше, и мы совершенно не знаем этого города.
      Шарлотта махнула рукой. Она пыталась, по возможности незаметно, разглядеть стоявшего в отдалении человека. Спутник иностранца производил странное впечатление. Он был слишком… широким. Однако при таком скудном освещении трудно было судить с уверенностью о внешнем виде этого человека. Небо вновь затянули тучи, а второй незнакомец держался в тени, подальше от падавшего из окна света. Шарлотта не знала, делал ли он это намеренно.
      — Вы не разбудили меня, — сказала она. — Вы можете снять здесь комнату. Это будет стоить сто двадцать марок за ночь. Но вы должны уплатить за всю ночь.
      — Не беспокойтесь, — сказал незнакомец. — Нам это нетрудно.
      — И вы должны будете оплатить свой номер вперед, — добавила Шарлотта, — кладя руку на дверную ручку, но все еще не открывая дверь. Она ждала, пока незнакомец вытащит из кармана своего жакета бумажник.
      По всей видимости, это движение было сигналом для спутника иностранца приблизиться к двери Внезапно его большая тень распалась на две более стройные, державшиеся близко друг от друга. Шарлотта поспешно отдернула руку от дверной ручки, как будто та раскалилась докрасна. Это были два человека — один из них поддерживал другого.
      — Эй, что это…
      — Это не то, что вы подумали, — поспешно перебил ее иностранец. И хотя он говорил совершенно спокойно, Шарлотта поняла, что дело нечисто. — Наш друг плохо себя чувствует, он болен. Именно поэтому мы не можем сегодня ехать дальше.
      — Болен, вы сказали?
      — Не беспокойтесь, его болезнь не заразна, — на лице незнакомца появилась еще более фальшивая улыбка, он открыл бумажник и достал оттуда две банкноты по сто марок. — Само собой разумеется, что мы заплатим вам сверх счета. Ведь нас, в конце концов, трое, а не двое.
      Шарлотта все еще не решалась взять протянутые ей в окошечко деньги. Конечно, ей бы очень пригодились эти двести марок, и эти гомосеки были не первым трио, снимавшим на пару часов комнату в ее гостинице. Но в голосе незнакомца было что-то, что встревожило Шарлотту. В нем как будто прозвучала скрытая угроза… Нет, скорее не угроза, а возможность угрозы. То есть незнакомец производил такое впечатление, как будто он привык угрожать и изо всех сил сейчас старался не делать этого. Внутренний голос подсказывал Шарлотте, что будет лучше, если она не пустит на порог этих людей.
      — Здесь поблизости есть больница, всего в двух кварталах отсюда, — помолчав, сказала Шарлотта. — Если ваш друг действительно болен, вам лучше отвезти его туда. Кроме того, это обойдется вам намного дешевле.
      — В этом нет необходимости, — произнес незнакомец, и между его средним и указательным пальцами, как по волшебству, появилась еще одна сотенная купюра. — Мы сами знаем, что ему нужно. И прежде всего ему требуется сон. Несколько часов сна, и все будет в порядке.
      Шарлотта не могла отвести взгляд от денег, затем она перевела его на двух спутников иностранца, стоявших за его спиной, и алчность в ее душе одержала победу над осторожностью. Она взяла деньги, открыла дверь и отступила в сторону Иностранец подошел к своим спутникам и обхватил больного товарища за плечи. Больной не шевелился, его тело безжизненно обмякло. В одном незнакомец все же не обманывал Шарлотту: один из его спутников не просто был болен, он, по-видимому, находился в бессознательном состоянии. Даже при скудном освещении Шарлотта заметила, что его лицо белее мела.
      — Вы уверены, что вашему другу не нужен врач? — спросила она.
      — Совершенно уверен, — ответил иностранец и повторил: — Несколько часов сна, и с ним все будет в полном порядке.
      Он открыто взглянул в лицо Шарлотты, а вот его спутник торопливо опустил глаза. Очевидно, он не хотел, чтобы его узнали. От Шарлотты не укрылась его нервозность. Вдали снова послышался звук полицейской сирены. Шарлотта спросила себя, не связано ли появление здесь этих троих парней с тревогой, поднявшей на ноги всю полицию. Но если даже это так, то ее, Шарлотту, это не касается. Пожав плечами, она отступила вглубь коридора, пропуская вперед новых постояльцев.
      — Вы можете занять любую комнату на втором этаже. Все двери открыты.
      Иностранец не выдал своего удивления по этому поводу. Он только кивнул и постарался побыстрее пройти мимо хозяйки гостиницы. Его спутник едва поспевал за ним, а безжизненное тело больного парня при этом чуть не упало на пол. Шарлотта только сейчас заметила, что жакет иностранца мал ему по крайней мере на два размера. А парень, находившийся в бессознательном состоянии, выглядел так, как будто его одела Армия спасения. У Шарлотты был наметан глаз на подобные вещи.
      — Завтрака не будет, — крикнула она вслед своим новым постояльцам. — Но в номере стоит кофеварка. Отсчет новых суток начинается в одиннадцать часов утра. Если вы задержитесь дольше, вы должны будете доплатить.
      — Хорошо, все будет в порядке. Долго мы здесь не задержимся.
      Шарлотта проводила взглядом эту троицу до лестницы, чувствуя полную растерянность. И страх. Хотя она не понимала причин своей тревоги. В сущности, она не боялась этих троих мужчин — несмотря на их странную одежду, похоже, с чужого плеча, и жутковатую манеру говорить, присущую иностранцу. Нет, не сами постояльцы пугали ее. У Шарлотты был опыт общения с подозрительными клиентами. Эти трое, во всяком случае, не выглядели такими уж опасными. Но что-то в них настораживало ее. Новые постояльцы были совершенно не похожи на ее прежних клиентов.
      Шарлотта закрыла дверь, но маленькое окошечко в форме птички оставалось открытым, и она взглянула при падающем в него лунном свете на купюры, которые все еще держала в руках. Три сотни марок за одну ночь — это хорошие деньги. Тем более что эти парни скорее всего задержатся здесь на два или три часа. Собственно говоря, это слишком большая сумма даже для гомосексуального трио, ищущего тайного пристанища. Но Шарлотта давно уже поняла, что перед нею не голубые. И прежде всего ее сейчас интересовал следующий вопрос: не готов ли тот, кто платит такие сумасшедшие деньги только за то, чтобы его впустили и не задавали лишних вопросов, заплатить еще больше?
      Все возможно. В частности, возможно и то, что такой человек ради сохранения своего инкогнито готов не только платить… Поэтому, чтобы не искушать судьбу, Шарлотта отказалась от мысли последовать за тремя новыми постояльцами и потребовать у них дополнительную плату. Вместо этого она торопливо спрятала деньги в карман своего халата. По своему опыту она знала, что клиенты готовы смириться в определенной мере с проявлениями алчности, но здесь важно не перегнуть палку Надо соблюдать меру, иначе все это может привести к нежелательным последствиям.
      Кроме того, Шарлотта умела экономно обходиться с деньгами, и трехсот марок ей хватит до конца недели. Она решит все свои финансовые проблемы. Шарлотта захлопнула дверное оконце и тщательно заперла дверь. Ее не касалось то, чем эти трое занимаются там, наверху, и кто они такие. Ее не должно было это интересовать.
      Но в глубине души Шарлотта сгорала от любопытства. И, в конце концов, не могла не признаться себе в этом. Она невольно покачала головой, довольно мрачно улыбнулась и постаралась отогнать неприятную мысль, однако у нее ничего не получилось. Более того, вслед за этой мыслью в ее душе шевельнулась другая, еще более досадная. Вот уже десять или двадцать лет Шарлотта пыталась спрятаться от этой мысли, но сейчас внезапно пелена упала с ее глаз, и она как бы заново оглянулась вокруг: ее гостиница уже давно не была гостиницей, а настоящей ночлежкой с сомнительной репутацией, куда клиенты приходили на несколько часов. Прежний блеск ее заведения давно уже поблек, и оно было жалким и убогим.
      Шарлотта растерянно заморгала. Она вдруг ощутила себя чужой в этом доме, где жила вот уже сорок лет, но ни разу не видела окружающую ее обстановку с такой безжалостной ясностью. Она чувствовала себя сейчас внезапно прозревшей и потерявшей ориентацию в такой знакомой, казалось бы, обстановке. Все вокруг такое убогое, дешевое и, главное, фальшивое!
      Так было не всегда, но Шарлотта не могла вспомнить, когда именно этот дом перестал быть настоящим домом и превратился в могилу ее грез, в тюрьму, где томилась ее совесть. Случилось это десять или двадцать лет назад? Или, может быть, это произошло сразу же, как только она наследовала этот дом после смерти родителей? Шарлотта была тогда еще совсем ребенком и даже не подозревала, какой вред он нанесет ее душе.
      Шарлотта сделала шаг и снова остановилась, озираясь вокруг широко раскрытыми от изумления глазами, выражение которых — если бы только она могла его видеть — испугало бы ее. И хотя на первом этаже три маленькие комнатки, в которых она жила, сверкали чистотой, Шарлотта все равно не могла избавиться от ощущения, что утопает в грязи. Когда все это началось? Когда ее перестало волновать все, что ее не касалось, когда она начала верить в ту ложь, которой жила все эти годы?
      Шарлотта не знала этого, и это, наверное, было самое главное. В этом заключалось основное зло. Она не могла сказать, когда именно она предала саму себя. Она…
      Внезапно пелена, упавшая у нее с глаз, вновь застлала ей взор, и в ту же секунду собственные мысли показались Шарлотте странными и глупыми.
      Что за вздор!
      Она сильно тряхнула головой, нервно усмехнулась и бросила взгляд в сторону лестницы, по которой поднялись ее новые постояльцы. Что это с ней происходит? Неужели это первые симптомы старческого слабоумия? Ведь ей действительно глубоко безразлично, чем сейчас занимаются эти люди, остановившиеся у нее в гостинице. Да ей просто плевать на это! Каждый имеет право на свою личную жизнь и может делать все, что ему захочется. Если бы она не сдала им комнату, они могли бы заняться тем же самым на заднем сиденье автомобиля или в каком-нибудь парке. Это ничего не меняет. И это ее совершенно не касается.
      Шарлотта пожала плечами, повернулась и пошла на кухню. Там у нее были дела — необходимо расправиться с отвратительным пауком, сидевшим на гардинном карнизе.

* * *

      Совершенно неожиданно для себя самого Бреннер заснул еще в машине. Должно быть, это запоздалая реакция на какое-то лекарственное средство, которыми его пичкали в больнице. Возможно, однако, что и совершенно естественная защитная реакция его организма на стресс и пережитый им страх. Но скорее всего он, как истеричная старая дева, просто упал в обморок. Одним словом, когда Бреннер пришел в себя, он не мог вспомнить, каким образом оказался здесь. Он снова лежал на кровати, у него снова болела голова и было мучительное чувство, что ему только что приснился какой-то кошмар.
      Но на этом сходство того положения, в котором он оказался сейчас, с тем, в каком он находился все три дня, проведенные в больнице, кончалось.
      Потолок у него над головой был не белым, а грязноватым с расплывами и ржавыми пятнами от воды. Похоже, что когда-то на нем была лепнина, но теперь лепной узор был обломан. В комнате стоял тяжелый запах въевшегося в стены табачного дыма, постельного белья, которое слишком долго не меняли, и ароматов еды. Постель, на которой лежал Бреннер, была жесткой. Казалось, что он ощущал спиной пружины продавленного матраса. Кроме того, постель была очень холодной.
      Бреннер знал, что он не один в комнате. Вместо тихого жужжания приборов он слышал голоса, хотя не мог разобрать слов. Однако Бреннер понял, что речь в разговоре идет о нем. Он медленно повернул голову, переводя взгляд с грязного потолка на такую же стену, оклеенную дешевыми обоями, и двух мужчин, сидевших напротив него за маленьким столиком. Они вели спор, выразительно жестикулируя. Похоже, что этот спор готов был вот-вот перейти в ссору.
      Внезапно до сознания Бреннера дошел тот факт, что он ясно видит окружающую обстановку. Его взор больше не застилал серый туман. Еще какие-то темные пятна временами мелькали у него перед глазами, но это были, скорее всего, последствия крайней усталости, от которой он никак не мог оправиться. Зрение почти полностью вернулось к нему.
      Мужчины, сидевшие за столом, заметили, что Бреннер зашевелился. Они прервали разговор и повернулись в его сторону. Как только Бреннер увидел их лица, он сразу же все вспомнил. Нельзя сказать, что эти воспоминания были ему приятны…
      — Вы проснулись, — сказал Салид. — Это хорошо.
      — Как вы себя чувствуете? — спросил Йоханнес.
      — Гм, — хмыкнул Бреннер, считая, что дал исчерпывающий ответ на обе реплики.
      Тем более что он не видел ничего хорошего в факте своего пробуждения. И сам еще не понял, как себя чувствует.
      — Что случилось? — спросил он. — Где мы?
      — В безопасности, — ответил Салид. — Но боюсь, что ненадолго.
      Йоханнес молча встал и пересек маленькую комнату, подойдя к умывальнику, расположенному рядом с дверью. Бреннер услышал, как он налил стакан воды, и этот звук пробудил в Бреннере жажду. Теперь он догадался, где они находятся; жесткая постель, дешевый шкаф, старые обои, которые не меняли лет десять, обязательный умывальник на стене рядом с дверью… Бреннер повидал на своем веку много таких гостиничных номеров. Правда, в последнее время он мог себе позволить более комфортабельные номера в хороших отелях, но и подобные гостиницы он отлично знал.
      — Неужели вы считаете, что умно поступили? — спросил он, осторожно усаживаясь на постели. Он ожидал, что у него закружится голова, как это недавно бывало, но, оказывается его самочувствие намного улучшилось.
      — Что вы сказали? — переспросил Салид.
      — Это ведь гостиница, не так ли? — Бреннер обвел рукой помещение и продолжал, не дожидаясь того, что скажет Салид. — Именно здесь они и будут искать нас в первую очередь.
      Бреннер удивлялся самому себе: зачем он, собственно, все это говорит? Похоже, сейчас его интересовало только одно: найдут их или нет. Йоханнес подошел к кровати и протянул Бреннеру стакан воды и две маленькие таблетки. Бреннер с благодарностью взял стакан с водой, но на лекарство бросил подозрительный взгляд.
      — Что это такое?
      Йоханнес улыбнулся.
      — Аспирин, — ответил он. — Честное слово. Я просто подумал, что он придется вам очень кстати.
      Священник был совершенно прав: у Бреннера раскалывалась голова. Он взял дрожащими пальцами таблетки, положил на язык и запил их большим глотком воды. Таблетки были безвкусными, а вот тепловатая вода имела отвратительный привкус: она пахла ржавчиной.
      — Как ваше самочувствие? — снова спросил Йоханнес, забирая из рук Бреннера стакан и ставя его на пол у своих ног. — Как ваши глаза?
      Глаза Бреннера слипались, он все еще чувствовал сильное утомление, но то возбужденное состояние, в котором он находился, мешало ему заснуть, если бы у него даже были условия и время для сна.
      — Ничего, — ответил Бреннер. — Я снова хорошо вижу. Кстати, вы что, носите рыжий парик?
      Йоханнес секунду озадаченно смотрел да Бреннера, а затем действительно поднес ладонь к голове, но тут же рассмеялся. Хотя смех его прозвучал несколько неестественно. И в этом не было ничего удивительного: Бреннер выбрал неудачное время для шуток.
      — У меня действительно полностью восстановилось зрение, — снова сказал Бреннер. — Те лекарства, которые мне давали, по-видимому, перестали действовать.
      Бреннер ожидал услышать еще какой-нибудь вопрос Йоханнеса, готовясь дать на него ответ, но ни священник, ни Салид больше ничего не сказали. Подняв глаза, Бреннер заметил, что оба они обменялись многозначительным взглядом. И Бреннеру это очень, не понравилось.
      — Ну хорошо, — сказал он. — Думаю, что теперь настало время для объяснений.
      Он бросил взгляд на Салила, потом на Йоханнеса и снова на Салида. Бреннер опять почувствовал, что этих двоих связывает что-то общее, и это еще сильнее обеспокоило его. Несмотря на все свои утверждения, Бреннер не мог бы назвать свое самочувствие нормальным. Напротив, он чувствовал себя по уши в дерьме — и это еще мягко сказано. Все его тело ломило и болело, а в голове стоял туман, так что он не мог и двух мыслей связать. И все же он находился не в таком уж жалком состоянии, чтобы не заметить тесную связь, возникшую между двумя его спутниками. Чтобы этого не заметить, надо, пожалуй, быть совершенно слепым.
      — Боюсь, что это в настоящий момент… — начал Йоханнес, но Салид перебил его:
      — У нас действительно вполне достаточно времени. И, возможно, впоследствии подобного случая больше не представится.
      Йоханнес нахмурился, но не стал ничего возражать. Не говоря больше ни слова, он отступил на шаг назад и скрестил руки на груди — при этом, несмотря на свой значительный рост и стать, он стал похож на упрямого капризного ребенка. В первый раз Бреннер обратил внимание на то, что священнослужитель является, в сущности, очень молодым человеком. Это, конечно, в первую очередь объяснялось тем, что теперь Бреннер мог рассмотреть Йоханнеса, раньше же он видел лишь размытый силуэт последнего. Йоханнесу, по-видимому, едва исполнилось тридцать лет.
      — С вами все в порядке? — внезапно спросил Салид.
      Бреннер вопросительно взглянул на него, не понимая, в чем дело. Салид повторил свой вопрос, подкрепив его соответствующим жестом.
      — Очень важно, чтобы вы поняли то, что я вам сейчас скажу. Вы… в состоянии выслушать меня?
      — Пока я понимаю только одно — что нахожусь в компании с двумя сумасшедшими, — сердито сказал Бреннер. — И еще я понимаю, что меня похитили и меня, вероятно, разыскивает вся полиция города. Больше я пока ничего не понимаю. Так что же я должен от вас услышать?
      Бреннер сам удивлялся своему агрессивному тону, и собственное настроение пугало его, ведь он хорошо помнил, с кем именно разговаривает. Но Салид отреагировал на его слова иначе, чем он ожидал. Террорист не рассердился и не засмеялся, он не сделал попытки поставить Бреннера на место, а лишь смерил его долгим оценивающим взглядом. Затем Салид — совершенно неожиданно для Бреннера — сунул руку в карман, достал пистолет, который он забрал у полицейского, и снял с предохранителя. После этого Салид выразительным жестом положил оружие на стол.
      — Что все это значит? — спросил Бреннер, чувствуя, как бешено забилось сердце у него в груди.
      — Я хочу, чтобы вы знали: я веду честную игру, — ответил Салид. — Патеру Йоханнесу я сделал то же самое предложение. Сами спросите у него, если хотите.
      — Какое еще предложение? — недоверчиво поинтересовался Бреннер.
      — Вы можете уйти, — ответил Салид и, сделав паузу, продолжал: — Я говорю совершенно серьезно. Вы можете встать и уйти отсюда, если хотите. Я не буду вас удерживать. Я не требую от вас ничего, кроме одного: выслушайте меня. И если после всего, что я вам скажу, вы все равно не захотите оставаться здесь, ну что ж, в таком случае, вы сможете свободно покинуть эту комнату. Если вы не верите мне, возьмите оружие.
      Бреннер даже не прикоснулся к пистолету. Во-первых, предложение Салида было слишком театральным и совершенно излишним — ведь Бреннер сам только что настойчиво потребовал, чтобы ему объяснили, что здесь происходит; во-вторых, не было никакой разницы, в чьих именно руках будет оружие. Если Салид захочет помешать ему выйти из этой комнаты, то он сделает это и без оружия.
      Салид истолковал молчание Бреннера как знак согласия. Кроме того, он, наверное, прочитал по глазам мысли Бреннера, потому что снова взял пистолет, поставил его на предохранитель и спрятал в карман.
      — Вы верите в вашего Бога? — как бы между прочим спросил Салид.
      Этот вопрос, да к тому же еще так странно сформулированный, озадачил Бреннера, однако он ни на минуту не усомнился в том, что Салид именно так и хотел сформулировать его — это не была речевая ошибка иностранца, говорящего на чужом языке.
      — Что вы имеете в виду? — переспросил Бреннер.
      — Ответьте на мой вопрос, — настаивал Салид. — Только честно.
      Бреннеру не так-то легко было это сделать.
      — Нет, — наконец ответил он и, пожав плечами, бросил на Йоханнеса почти умоляющий взгляд, как бы призывая его на помощь, но тот проигнорировал немой призыв. Тогда Бреннер постарался несколько смягчить свой категоричный ответ. — Хотя, может быть, это и не так. Я… я не знаю.
      Что, черт возьми, все это могло означать? Какая разница — верующий он человек или нет?
      — Вы никогда по-настоящему не задумывались над этим вопросом, не правда ли? — спросил Салид.
      — Когда мне было задумываться? — вопросом на вопрос ответил Бреннер. — Да и какое значение имеет…
      — Самое непосредственное, — перебил его Салид. — И даже решающее. Или, может быть, действительно это не имеет никакого значения. Я сам не знаю. Просто, я думаю, мне было бы легче вести с вами разговор, будь вы верующим человеком.
      — Ага, — сказал Бреннер, выражая тем самым всю гамму противоречивых чувств, обуревавших его. Разговор постепенно становился не просто странным, а прямо-таки сюрреалистическим. Бреннер не мог бы сказать, чего именно он, собственно говоря, ожидал, однако точно не этого. С появлением Салила в его больничной палате события начали развиваться так стремительно, что Бреннер знал: Салид, по всей видимости, виновен в смерти многих невинных людей, этого террориста разыскивает полиция всего мира, и он, вероятнее всего, просто сумасшедший. Поэтому Бреннер никак не ожидал встретить в нем религиозного фанатика.
      Салид невесело усмехнулся.
      — Я понимаю, что вы принимаете меня сейчас за сумасшедшего, — сказал он. — Скажу вам больше: я, пожалуй, хотел бы действительно быть им. Но боюсь, что судьба уготовила мне более тяжелую участь. Еще пару дней назад…
      На мгновение он потерял нить разговора и контроль за выражением своего лица. Взгляд Салида стал совершенно беспомощным и скользил теперь по лицу Бреннера, как будто в поисках поддержки. Опасный террорист был похож теперь на редкостного зверя, боящегося дневного света и отчаянно ищущего укрытия.
      Бреннер, который, казалось, мог испытывать к Салиду только такие чувства, как ненависть, страх или отвращение, внезапно ощутил в своей душе жалость к этому человеку, по всей видимости, сильно страдающему.
      — Чего же вы хотите? Чего добиваетесь? — пришел он на помощь палестинцу, задавая наводящие вопросы.
      — Если бы я это знал, — пробормотал Салид. — Все так внезапно переменилось. Еще пару дней назад я бы мог ответить на ваш вопрос, но сейчас…
      — Вы хотите сказать, что сами не знаете, зачем увели меня из больницы? — спросил Бреннер и, помолчав, кивнул в Сторону Йоханнеса: — И его тоже?
      Бреннер не был теперь полностью уверен в том, что Салид действительно силой увел Йоханнеса, именно поэтому он сделал паузу, прежде чем прямо спросить об этом.
      — Что значит “знаю или не знаю”? — на губах Салила снова появилась странная горькая улыбка, которая на этот раз показалась Бреннеру жуткой. Уж слишком она была похожа на улыбку безумного человека. — Что значит “знать”? Большинство людей путают понятия “знать” и “верить”, вы меня понимаете? — и Салид указал сначала на Йоханнеса, потом на себя: — Взгляните на него и на меня. Еще пару дней назад я увидел бы в этом человеке только своего заклятого врага, олицетворяющего все, что я ненавижу и к чему питаю отвращение. Христианина.
      — При этом мы молимся одному и тому же Богу, — заметил Йоханнес.
      — Только за одно это замечание я убил бы вас прямо на месте, — добавил Салид.
      — Вы слишком много говорите об убийстве, — сказал Йоханнес, стараясь выражаться спокойно, но ему это не совсем удалось.
      — Это единственное, что я умею хорошо делать, — тихо ответил Салид. — И это причина того, почему мы сейчас здесь.
      Бреннер слегка вздрогнул и заметил боковым зрением, что Йоханнес при этих словах тоже утратил свое напускное хладнокровие. Какое бы предложение Салид ни сделал Йоханнесу, пока Бреннер был без сознания, эти двое все же не успели обо всем договориться и прийти к единому мнению.
      Две—три секунды в комнате царила полная тишина, и Бреннер заметил, что с Салидом вновь произошла перемена — он сумел обуздать свои чувства и снова взял себя в руки. Его взгляд был теперь вновь энергичным и исполненным пугающей силы, он несколько смущенно взглянул на Бреннера и Йоханнеса, как бы только сейчас заметив, какое впечатление произвели на собеседников его последние слова.
      — Нет, нет, — сказал он. — Вы заблуждаетесь. Я здесь вовсе не для того, чтобы убить вас. Наоборот!
      И он полез в карман жакета — по твердому убеждению Бреннера, только за тем, чтобы вытащить свой пистолет и положить конец этой затянувшейся комедии. Но вместо этого Салид вытащил пачку сигарет и зажег спичку. Его руки все еще еле заметно дрожали.
      Бреннер и Йоханнес обменялись взглядами. Бреннер при этом подумал, что, возможно, ошибался в Йоханнесе, и тот вовсе не имеет никакого отношения к террористу. Он видел, что патер тоже ничего не понимает, на его лице отобразились полная растерянность и гложущий его душу, глубоко укоренившийся страх, причем причина этого страха была пока неизвестна Бреннеру.
      — Почему бы вам не рассказать просто и ясно, зачем мы находимся здесь? — спросил Йоханнес.
      Салид выпустил через нос облачко дыма, провел ладонью по лицу и сказал:
      — Вы находитесь здесь потому, что мне нужна ваша помощь.
      Бреннера не удивило это признание — его, по всей видимости, уже ничего не могло удивить, что бы ни сказал или ни сделал Салид.
      — Помощь в каком именно деле?
      — В том единственном, на которое я способен, — ответил Салид. — Я должен кое-кого убить.
      — И именно для этого вам нужна наша помощь? — Бреннер недоверчиво взглянул на Салида. — Но с чего вы взяли, что мы сможем помочь вам? Или захотим?
      — Это связано с монастырем, — ответил Салид. — Или вернее с тем, что я там обнаружил. Я объясню вам все, но сначала ответьте мне на несколько вопросов. Что вы там делали? Как вы и та девушка попали туда?
      — Откуда вы знаете о девушке? — резко спросил Бреннер. Ему почему-то было неприятно, что Салид заговорил об Астрид. Тем самым Салид пробудил в его душе воспоминания, которые Бреннер старался забыть.
      — Я знаю о ней, — отозвался Салид. — Откуда, не имеет значения. Как вы туда попали?
      — Если вы хорошо обо всем осведомлены, то должны знать это, — ответил Бреннер враждебным тоном. — Мы попали туда совершенно случайно.
      — Я давно уже не верю в случайности.
      — Но все произошло именно так, как я сказал, — начал оправдываться Бреннер. — Мы даже не знали о существовании этого монастыря. Я проезжал поблизости на машине, в которой кончился бензин, и мы вышли из нее, чтобы найти телефон и связаться с соответствующей службой. Вот и все.
      — А вы? — Салид резко повернулся к Йоханнесу, который инстинктивно отшатнулся. Их разговор внезапно принял совсем другой характер. Ни Бреннер, ни Йоханнес даже не заметили, как это произошло. Они ждали от Салида объяснений, но вместо этого он устроил им допрос, требуя от них ответов.
      — Я знаю обо всем этом еще меньше, — сказал патер. — О существовании монастыря я узнал из сообщений средств массовой информации.
      — В это я еще могу поверить, — сказал Салид. — Но я никогда не поверю в то, что вы знаете обо всем этом меньше, чем Бреннер. Человек, с которым вы беседовали…
      — Александр? — переспросил — Йоханнес. — Тот, которого вы убили?
      Салид замер, пристально глядя на патера, несколько секунд он молчал, а затем продолжал тем же тоном:
      — Кто это был? Он имел какое-то отношение к тому монастырю, не так ли?
      — Нет, — ответил Йоханнес. — Из его обитателей никого не осталось в живых.
      — Расскажите мне об этом Александре. Кем он был?
      Йоханнес помолчал, но по выражению его лица было видно, что воспоминания об этом человеке неприятны ему.
      — Ну хорошо, — сказал Салид, — я облегчу вам вашу задачу. Я буду говорить то, что сам знаю, а вы будете отвечать “да” или “нет”, согласны?
      Он сделал последнюю затяжку, оглянулся по сторонам в поисках пепельницы и, не найдя ее, недолго думая, затушил окурок о стол. Судя по темным пятнам на столешнице, он был не первым постояльцем, поступившим подобным образом.
      — Я догадываюсь, что в вашей Церкви существует своего рода тайный союз. Он, конечно, называется как-то иначе, но суть не в этом. В него входит небольшая группа седовласых, престарелых священнослужителей, которые строго хранят одну страшную тайну и обладают удивительной властью. Правильно?
      — Откуда вы все это знаете? — растерянно спросил Йоханнес.
      Салид усмехнулся.
      — Потому что нечто подобное существует повсюду, в каждой религии, — ответил он. — В том числе и у нас. О них знают, о них шепчутся и стараются держаться подальше. Но, по сути, никто их не воспринимает слишком серьезно Сколько подобных организаций существует внутри вашей христианской Церкви? Двадцать? Пятьдесят?
      — Вероятно, больше, — ответил Йоханнес, — но люди Александра…
      — …совсем другие, — закончил за него Салид. — Они коренным образом отличаются от всех остальных. Они действуют более скрытно, более незаметно. Они не носятся со своей тайной, не кичатся ею, стараясь, чтобы весь мир так или иначе узнал о том, что у них действительно есть своя тайна И кроме того, эта организация существует очень давно. Несколько столетий.
      — Откуда вы все это знаете? — снова спросил пораженный такой осведомленностью Йоханнес, и Бреннер увидел, как кровь отхлынула от лица патера. Он никак не мог понять, почему тот так сильно испугался, ведь в словах Салида не было ничего сенсационного.
      — Потому что я знаю их тайну, — ответил Салид. — И думаю, что вы оба тоже знаете ее.
      Йоханнес не проронил ни слова, но Бреннер сразу же заговорил голосом, в котором звучала твердая убежденность:
      — Я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите. Что… что вообще означает весь этот бред? Неужели вы похитили нас из больницы только для того, чтобы рассказать о каких-то тайных союзах?
      — Я веду речь о том самом монастыре, Бреннер, — ответил Салид очень серьезным тоном. — И о том, что они держали там под замком. Причем очень долго, в течение многих столетий.
      — Держали под замком? — Бреннер попытался улыбнуться, но не смог. — Но там никто ничего не держал под замком…
      — Держали, — спокойно сказал Салид. — Но теперь он вырвался на свободу. Я его видел.
      Салид обращался к обоим собеседникам, но при этом не спускал глаз с Йоханнеса. Бреннер проследил за его взглядом и, когда всмотрелся в глаза патера, то у него по спине побежали мурашки.
      На лице Йоханнеса не было ни изумления, ни растерянности, ни недоверия. Оно выражало дикий панический ужас, который нельзя описать словами. Бреннер с большим трудом оторвал взгляд от этого искаженного гримасой ужаса лица и перевел его на Салида, чувствуя, что его начинает бить нервная дрожь.
      — О чем… или о ком вы говорите? — запинаясь, спросил он.
      — Замолчите! — прохрипел Йоханнес. — Ни слова больше! Это… это — богохульство!
      Салид печально взглянул на патера, в его глазах появилось теперь новое выражение — в них таился тот же невыразимый ужас, что и в глазах Йоханнеса, но к нему примешивалось чувство решимости и силы, — и это пугало Бреннера не меньше, чем паника, которой был охвачен патер.
      — И все же, Бреннер, они держали там кое-кого под замком, — тихо произнес Салид. — Я видел его так же ясно, как вижу сейчас вас, — Салид снова сунул руку в карман и на этот раз действительно извлек пистолет. Но Бреннер понимал, что это вовсе не угроза. Просто пистолет являлся для Салида в тот момент не оружием, а чем-то единственным оставшимся в этом мире родным и близким, за что он мог сейчас ухватиться. — И я нахожусь здесь для того, чтобы его убить. Я, вы и он.
      — Но о ком вы говорите? — снова воскликнул Бреннер.
      — Нет, — прохрипел Йоханнес сдавленным голосом. — Прекратите! Не надо! Ни слова больше! Я запрещаю вам это!
      — У него много имен, — тихо продолжал Салид с такой серьезностью, что Бреннер просто не мог поставить под сомнение его слова. — Но думаю, самое известное из них — то, под которым вы тоже знаете его, — Сатана.

* * *

      Паук сидел на прежнем месте, но теперь он казался Шарлотте поменьше и не таким отвратительным, как раньше. Конечно, все это был совершенный вздор — насекомое за это время никак не могло уменьшиться в размерах или стать привлекательнее. Однако это новое впечатление подействовало на Шарлотту с такой силой, что она, совсем растерявшись, замерла на пороге кухни, не сводя глаз с черного пятнышка над окном.
      Но тут ее охватил гнев. Момент ясности и просветления миновал, и теперь она понимала, что неприятные переживания странным образом связаны с появлением в ее доме троих постояльцев.
      — Мразь! — пробормотала она, не зная, кого имеет в виду — вероятно все же это крохотное насекомое, сидящее на гардинном карнизе на высоте двух метров и наблюдающее за нею своими блестящими глазками.
      Шарлотта решительно взялась за стремянку, все еще стоявшую у двери, разложила ее и, сделав два энергичных шага, поднесла к окну, не сводя ни на мгновение взгляд с отвратительного создания, сидевшего там, наверху. Весь ее гнев внезапно обратился на эту крохотную тварь, и не потому что та была уродливой и мерзкой, а потому что являлась нарушителем спокойствия, вторгшимся в ее дом. Шарлотта должна была защитить свое жилище от этой твари и могла это сделать.
      Кряхтя, она поднялась на три ступеньки стремянки, стараясь удержать равновесие на рифленой металлической поверхности верхней из них, а затем протянула руку к пауку. При мысли, что она должна взять своими пальцами паука и раздавить его, Шарлотта испытывала легкое чувство отвращения, но старалась не обращать на него внимания. При других обстоятельствах она, пожалуй, воспользовалась бы бумажной салфеткой или каким-нибудь другим подручным средством, подходящим для этой цели, но сейчас у нее не было времени Сейчас ей казалось очень важным как можно быстрее уничтожить эту тварь.
      На улице взвыла полицейская сирена, да так неожиданно и близко, что Шарлотта вздрогнула от испуга и, так и не дотянувшись до паука, поспешно уцепилась за штору, стараясь сохранить равновесие и не упасть с лестницы. Несколько мгновений она балансировала в полуметре от пола, будучи совершенно уверенной, что вот-вот упадет и разобьется — конечно, высота, с которой ей предстояло падать, была смехотворной, но ее старые кости могли рассыпаться и от такого падения. Однако она сумела устоять на месте. Старая ветхая ткань шторы затрещала от сильного натяжения, но выдержала это испытание. В следующий момент Шарлотта вновь обрела равновесие и облегченно вздохнула.
      Звук полицейской сирены тем временем стал громче, и, выглянув в щелку, образовавшуюся между шторами, Шарлотта увидела пульсирующий свет синей мигалки. Охваченная любопытством, она наклонилась чуть-чуть в сторону, чтобы лучше видеть то, что происходит на улице. Полицейская машина, мчавшаяся на предельной скорости, внезапно затормозила. Шарлотта уже решила, что полицейские хотят остановиться напротив ее дома, но тут водитель снова нажал на газ, и автомобиль сорвался с места. Вдали послышались звуки еще нескольких сирен.
      Шарлотта некоторое время продолжала смотреть на улицу, хотя полицейская машина давно уже скрылась из виду, и смотреть, собственно говоря, было просто не на что. Она уже хотела снова плотно задернуть шторы, но тут вдруг заметила какое-то движение на тротуаре.
      Это была чья-то тень, фигура человека, похожая при тусклом, свете луны на призрак. Тень медленно приближалась к дому Шарлотты. Еще один клиент? После того что произошло этой ночью, Шарлотта уже ничему не способна была удивляться. На секунду ей показалось, что фигура движется прямо на нее. Более того, у Шарлотты появилось жуткое чувство, что незнакомец пристально разглядывает ее. Ощущение было таким сильным и неприятным, что Шарлотта нервно передернула плечами — ей показалось, что незнакомец дотронулся до нее рукой, а не просто скользнул по ней взглядом. А затем бесследно исчез, будто его и не было.
      Шарлотта плотно задернула шторы. В ее голову лезли разные мысли. Поблизости на улице что-то произошло, причем это была явно не дорожная авария. Ей не следовало впускать в свой дом эту подозрительную троицу У нее будут крупные неприятности, если окажется, что ее постояльцы замешаны в том деле, из-за которого поднята на ноги вся полиция. Шарлотта вот уже несколько десятилетий жила с правоохранительными органами в состоянии длительного перемирия — если так можно выразиться. Полиция закрывала глаза на ее “дом свиданий” только до тех пор, пока она остерегалась принимать у себя торговцев наркотиками и других сомнительных типов. Но Шарлотта отлично понимала, насколько непрочными являются условия подобной договоренности. Если ее ночные гости вовсе не гомосексуалисты, а опасные преступники, из-за которых в округе поднята тревога, то ей лучше предупредить полицию об их местонахождении, прежде чем полицейские сами явятся сюда и перевернут все кверху дном.
      Такое решение нелегко далось Шарлотте. Возможно, это был самый трудный выбор за последние десять лет ее жизни. Но теперь она понимала, что ей нужно спуститься с этой лесенки и набрать 110, даже если это и был не совсем разумный шаг. Ведь она вполне могла напороться на грубость какого-нибудь раздраженного дежурного, который объяснил бы ей, что поблизости просто произошел несчастный случай, и ей, хозяйке гостиницы, следовало бы беспокоиться о своих клиентах, а не названивать в полицию по пустякам. Однако, с другой стороны, ее опасения могут оказаться вполне обоснованными, и тогда ей необходимо немедленно позвонить в полицию. Да, именно так она и должна поступить…
      Но, несмотря на твердо принятое решение, Шарлотта медлила. Спуститься со стремянки и позвонить в полицию значило бы не только поступить логично и правильно, это значило бы также нарушить одно из своих незыблемых и железных правил. И этого Шарлотта боялась даже больше, чем иностранца и двух его спутников.
      Конечно, в конце концов она сделает это. Но сначала она должна уничтожить этого проклятого паука. Нельзя ведь допустить, чтобы ворвавшееся в ее дом целое отделение полиции увидело здесь это отвратительное насекомое! Пусть о ней за глаза говорят, что хотят, но ее чистоплотность должна быть безукоризненной, вне зависимости от того, сдает ли она свои комнаты убийцам или нет! Тем более что несколько секунд ничего не решают. Шарлотта решительно выпрямилась и во второй раз протянула руку к пауку.
      Отвратительное насекомое, казалось, следило за каждым ее движением. Теперь Шарлотта действительно могла разглядеть крохотные, микроскопические глаза-бусинки, прятавшиеся среди черных ворсинок. Однако паук даже не пошевелился. Даже если он и понимал, что что-то приближается к нему, его рефлекс не срабатывал.
      И вдруг Шарлотта поняла, что эта тварь вовсе не собиралась спасаться бегством. Ее пальцы, находившиеся в десяти сантиметрах от насекомого, внезапно наткнулись на что-то невидимое и очень холодное. Шарлотта чувствовала, как холодок пробежал по ее ладони, поднялся по руке и достиг плеча. Что такое с ней происходило?!
      Шарлотта теперь видела, что паук был вовсе не так неподвижен, как ей казалось. Он двигался, время от времени поднимая лапку, вытягивая ее и опять подбирая под себя. Это было похоже на поведение человека, долго пробывшего в неподвижности и разминавшего затекшие конечности.
      Однако что за вздор лезет ей в голову! Шарлотта на мгновение закрыла глаза, сжала руку в кулак и снова разжала ее. Она убеждала себя, что все это лишь игра ее воображения, и когда она снова откроет глаза, паука уже не будет на карнизе. Его, без сомнения, вспугнут ее резкие движения, и он убежит. Иначе и быть не может!
      Но когда она снова открыла глаза, паук был на прежнем месте. И на этот раз у Шарлотты не было никакого сомнения в том, что он пристально наблюдает за ней. Крохотные глазки насекомого были направлены на Шарлотту, и та, к своему ужасу, заметила в них выражение внимания и понимания. Возможно, эта тварь понимала вещи совсем не так, как Шарлотта, но все же паука, сидевшего на карнизе, нельзя было назвать лишенным разума созданием. Он жил, и он думал.И в данный момент он думал о ней, о Шарлотте.
      Это не сразу дошло до сознания Шарлотты, а — капля за каплей, словно яд, поступающий в кровь. Когда же наконец все стало ясно, она пронзительно вскрикнула и с такой силой и поспешностью отдернула руку, что сразу же потеряла равновесие и тяжело упала с полуметровой высоты на пол.
      Падение было ужасным. Шарлотта явственно слышала, как хрустнула ее левая бедренная кость. Все, что читала Шарлотта о подобных несчастных случаях, оказалось ложью: она отлично понимала, что с ней происходит, и испытывала сильную боль.
      Шарлотта понимала, что эта крошечная черная тварь явилась сюда для того, чтобы отомстить ей за все зло, которое Шарлотта причинила за истекшие десятилетия сородичам этого паука, и что месть в полной мере еще не свершилась. Что же касается боли, то она была просто ужасной. Шарлотта не испытывала в своей жизни ничего подобного, поскольку не переносила тяжелых заболеваний и не имела серьезных травм. Она не могла кричать, потому что при падении у нее перехватило дыхание, и теперь она еле-еле дышала.
      С большим трудом она открыла глаза и сейчас же почувствовала еще более острую боль в бедре, как будто усилие, которое она потратила на то, чтобы приподнять веки, заставило ее нервную систему острее воспринимать боль. Шарлотта потеряла контроль над своим мочевым пузырем, и липкая кровь, стекавшая по ее бедру, смешалась с другой теплой жидкостью, вытекавшей из ее тела. Шарлотта начала тихо всхлипывать. Она плакала не от боли — а от стыда, унижения и отвращения к себе самой.
      Некоторое время, все так же тихо всхлипывая, она неподвижно лежала с закрытыми глазами в луже крови и мочи. Неприятный запах бил ей в нос, и Шарлотта молилась лишь об одном: ей хотелось потерять сознание, чтобы отдохнуть немного, а затем подползти к кухонному шкафу, взять половую тряпку и подтереть за собой пол, прежде чем позвонить в больницу. Иначе, ей казалось, она умрет от стыда. Ей не хотелось, чтобы ее нашли в таком беспомощном состоянии, да еще в такой грязи. Конечно, она ни в чем не была виновата, ведь это был несчастный случай. Любой человек заверит ее в том, что ей нечего стыдиться. И все же Шарлотта была готова лучше умереть, чем предстать перед людьми в таком неопрятном виде, ведь она всю свою жизнь вела непримиримую борьбу с грязью, мусором и вредными насекомыми.
      Но молитвы Шарлотты не были услышаны. Она не потеряла сознание, силы постепенно оставляли ее, а боль усиливалась. А когда она снова открыла глаза, то сразу же увидела паука. Он сидел на полу в десяти сантиметрах от ее лица и пристально глядел на нее. Выражение его крохотных глазок было все таким же пугающим; кроме понимания, в них теперь светился триумф… Нет, скорее не триумф, а удовлетворенность тем, что он натворил. Эта тварь явилась сюда для того, чтобы убить ее, Шарлотту, и уже почти добилась своего.
      — Исчезни, — с трудом выдавила из себя Шарлотта, все еще продолжая жалобно всхлипывать. Она скорее подумала, чем произнесла это слово, но внезапно получила ответ.
      “Зачем ты это делаешь?”
      Глаза Шарлотты вылезли из орбит от ужаса, ее сердце бешено забилось в груди. Кровь прихлынула к голове, и Шарлотта почувствовала легкое головокружение. В этот момент боль как бы отступила, но ногу начало подергивать. Это не было большим облегчением для Шарлотты, просто она на время как будто утратила чувство реальности. Паук заговорил с ней. Это было просто невозможно, немыслимо, Шарлотта это хорошо сознавала, и все же она слышала слова, произнесенные пауком. Отвечать в такой ситуации было бы просто безумием, но несмотря на это, Шарлотта ответила.
      — Чего… чего ты от меня хочешь? — пролепетала она. — Уходи! Оставь меня в покое!
      Однако паук, напротив, подполз еще ближе и замер на таком расстоянии, чтобы Шарлотта не могла дотянуться до него. Хотя это была излишняя предосторожность — он ползал так быстро, что Шарлотта просто не смогла бы поймать его, если бы даже захотела. Но Шарлотте было не до этого, боль парализовала ее, у нее, казалось, отнялись руки и ноги.
      “Зачем ты причиняешь нам столько зла? — снова спросил паук. — За эти годы ты убила так много моих собратьев! Но ты пытаешься убить вовсе не их”.
      Теперь Шарлотта видела, что говорил вовсе не паук. Его крохотные челюсти безостановочно двигались, но голос исходил не оттуда. В комнате еще кто-то был. Кто-то чуждый и враждебный. Это была Истина, явившаяся к ней в дом вместе с тремя ночными постояльцами. Шарлотта уже ощутила ее дыхание, когда стояла в коридоре и по-новому оглядывала окружавшую обстановку. Она просто переносила слова на это крохотное создание, имевшее восемь лапок, но с таким же успехом эти слова могли “произносить” ножка стола, пол или просто воздух. Вероятнее всего, это звучал ее собственный внутренний голос. Но несмотря на это, слова произносились от имени паука, и Шарлотта отвечала именно ему, а не какой-нибудь другой воображаемой точке в пространстве.
      “Ты убила уже тысячи моих собратьев. Но убивая их, ты стремилась убить саму себя. Ты борешься с нами, потому что у тебя не хватает смелости взглянуть правде в глаза и обратить свою ненависть на саму себя”.
      — Нет! — визгливо вскрикнула Шарлотта. — Неправда. Я не сделала вам ничего плохого. Вам не в чем меня упрекнуть! Я просто защищала свой дом!
      “Но ты уже давно потерпела поражение в этой борьбе. Это случилось двадцать лет назад”.
      — Нет! — сдавленным голосом возразила Шарлотта. — Перестань! Это неправда! Я содержу мой дом в чистоте!
      “А ты разве не помнишь тот день, когда к тебе явилась юная пара? У тебя были тогда проблемы, финансовые трудности. Гостиница давно уже не приносила дохода, на который можно было бы жить. Ты боялась, что тебе придется ее продать”.
      — Замолчи! — задыхаясь, воскликнула Шарлотта. Ей ничего не надо было вспоминать, потому что она до сих пор ничего не забыла. Она просто убедила себя в том, что не помнит тот момент, когда все это началось.
      “Тогда еще в твоей гостинице все было по-другому, не так, как сегодня. Сюда не приходили подозрительные типы и парочки для того, чтобы заниматься неизвестно чем. Ты чувствовала ответственность за чистоту в своем доме. Это был твой долг. А парочка была слишком юной”.
      Да, и она истратила потом все вырученные деньги, все до последнего пфеннига. А эти двое, действительно, были очень юными. Слишком юными. Парню было лет двадцать, а девушке не больше шестнадцати. Судя по выражению их лиц, они очень нервничали. Чувствовалось, что их совесть нечиста. Ей не следовало пускать в свой дом этих детей. Но ей нужны были деньги. И именно в тот поворотный момент все началось. Конечно, на первый взгляд ее поступок был мелочью, но он явился первым шагом в неправильном направлении. А за ним последовали все остальные…
      Паук отбежал в сторону, и Шарлотта увидела второго паука, он был более светлым и большим, чем первый, и имел совсем другое строение тельца. Это второе насекомое неизвестно откуда появилось в поле зрения Шарлотты, которая не могла даже пошевелить головой. Она была уверена, что это не единственные насекомые в этой комнате. Краешком глаза Шарлотта заметила еще какое-то движение на полу, и что-то поползло по ее неповрежденной, но парализованной ноге.
      “В тот день ты предала саму себя, — продолжал тем временем паук. — Ты согрешила. Согрешила против всего, во что верила. И поэтому теперь ты убиваешь нас, но на самом деле ты стремишься убить себя”.
      — Это неправда! — простонала Шарлотта. Конечно, ей казалось абсурдным то, что она лежит на полу и спорит с каким-то пауком, который был размером с ноготь. Однако она отдавала себе отчет в том, что на самом деле говорит сама с собой — с той частью собственного “я”, которую она все эти двадцать лет держала взаперти. Она думала, что ключ от темницы, где таятся эти мысли, давно потерян, но вот дверь сама собой распахнулась, и они вырвались на свободу.
      — Это неправда! — еще раз повторила Шарлотта. — Я действительно слежу за чистотой в своем доме и не выношу насекомых. Не выношу грязи. Все остальное меня просто не касается.
      Рядом с двумя пауками появилось еще одно насекомое, оно было более значительных размеров и походило на маленького броненосца. Это был таракан.
      “Ты не права, — продолжал паук, — это тебя очень даже касается. Ты ведь знаешь, чем именно эти люди занимаются в твоих комнатах. Ты представляешь себе все эти сцены. Каждую секунду. Каждое мгновение. Ты знаешь, что там происходит, чем занимаются все эти гомосеки, извращенцы и нарушители супружеской верности. Ты знаешь это и страдаешь от этого. Все это не может не касаться тебя, потому что ты не выносишь грязи. Ты борешься с нею, борешься с насекомыми, но сама живешь по уши в грязи”.
      К первому таракану подполз второй, третий, а затем Шарлотта сбилась со счета. Их было очень много. Насекомые надвигались целыми колоннами, словно военные, и останавливались напротив Шарлотты. Армия маленьких чудовищ в блестящих панцирях выстроилась у ее лица, как будто ожидая сигнала ринуться в атаку.
      “Ты убила тысячи наших собратьев, но этим ты так и не добилась чистоты и порядка, которые хотела навести. Ты уничтожала саму жизнь для того, чтобы крепче стояла твоя ложь. Но ты потерпела поражение”.
      И это было правдой. Всю свою жизнь она верила в такие ценности, как честь, порядочность, мораль и нравственность. Эти ценности отчасти вышли сейчас из моды, однако для Шарлотты они были очень важны. Возможно, ее не касалось то, чем, когда и с кем занимаются другие люди, но ее не могло не волновать то, что происходило под крышей ее собственного дома. Она позволила своему дому превратиться в притон — в то, что больше всего ненавидела в этом мире. Причем она не только допустила это, но и извлекала из своего позора выгоду. Теперь Шарлотта слышала вокруг себя неумолкающие шорохи, похожие на звуки падения на пол воздушной кукурузы в соседней комнате. Она ощущала, как по всему ее телу ползают бесчисленные крохотные твари, перебирая своими лапками, шевеля усиками и касаясь ее кожи, с тихим шелестом задевая своими жесткими хитиновыми крылышками ее одежду. Вся комната кишела насекомыми. Сюда явились все, кого она когда-то уничтожила. Странно, но Шарлотта не испытывала никакого страха. Возможно, это происходило из-за того, что в глубине души она твердо знала: все это ей только кажется. В действительности здесь не было никаких пауков, тараканов, клопов, жуков и блох.
      Рано или поздно этот кошмар должен был кончиться. Шарлотта понимала, что ей нельзя сдаваться. Каждый сам должен принимать решения, и никто не имеет ни малейшего права вмешиваться в чужую жизнь. Если война Шарлотты с грязью и насекомыми действительно является войной с самой собою, то это ее личное дело. И она продолжит эту войну завтра же утром, как только встанет на ноги.
      Но сначала ей надо избавиться от этого кошмара.
      — Мне… мне очень жаль, — солгала она. — Я искуплю свою вину.
      “О да, — ответил паук с глубоким вздохом и выражением печали. — Ты искупишь ее”.
      И внезапно паук прыгнул прямо в лицо Шарлотте, а за ним на бедную женщину двинулась вся остальная армия насекомых. Шарлотта слишком поздно поняла, что этот кошмар не был галлюцинацией. Эти твари были живыми, они существовали в действительности. Они пришли, чтобы отомстить ей за все Насекомые заползали ей в волосы, уши, рот и нос, они копошились по всему ее телу, стараясь забраться под одежду, чтобы ужалить, укусить, расцарапать ей кожу. Шарлотта почти не чувствовала их укусов. Но лишь в первый момент. Ей казалось, что по ее коже слегка проводят наждачной бумагой, никаких неприятных ощущений она при этом не испытывала.
      Но это было лишь до поры до времени. Двадцать лет она губила невинные существа, и вот они явились к ней.
      Все без исключения.

* * *

      — Это просто… смешно, — заявил Йоханнес. Но он сказал это так негромко и нервно, что в его голосе не слышалось убежденности Казалось, что его взгляд был устремлен на Салида, но на самом деле он разглядывал какую-то точку в пространстве, расположенную в сантиметрах пяти от лица террориста.
      Что касается Бреннера, то он не испытывал никаких особенных чувств. Слова Салида были слишком фантастичны. Все, что он сказал, было полным безумием. Однако Бреннер не испытывал даже удивления. Он был похож на зрителя, сидящего в удобном кресле в кинотеатре и наблюдающего за развитием событий на киноэкране без особого интереса, поскольку сам он находится как бы в стороне и не участвует в действии. Он посмотрел поочередно на Салида и Йоханнеса, и ему бросилось в глаза неестественное выражение их лиц. Оба спутника Бреннера, казалось, изо всех сил пытались сохранить самообладание и хладнокровие, но им это не удавалось.
      Где-то вдалеке завыла полицейская сирена, и этот звук вернул Бреннера к действительности. Хотя Салид и утверждал совсем недавно, что они находятся в полной безопасности, он вздрогнул, встал и подошел к окну. Раздвинув двумя пальцами шторы, он выглянул на улицу. Звук полицейской сирены приблизился и стал на тон выше. Машина затормозила у дома, и на лице Салида заиграли блики пульсирующей мигалки. Салид даже не пошевелился. Бреннер понял, что ошибся, неправильно истолковав выражение лица террориста несколько секунд назад. Салид полностью сохранил свое самообладание, хотя раздражающий вой сирены и синий пульсирующий свет могли вывести из себя кого угодно.
      — На чью защиту он надеется? — удивлялся Бреннер.
      Звук сирены начал удаляться, постепенно затихая вдали, и голубые блики исчезли с лица Салида. Но палестинец продолжал стоять у окна, глядя напряженно и пристально на улицу. При этом выражение его лица оставалось неизменным. Почему он так странно себя вел? Бреннер плохо знал этого человека, но судя по тому, что он о нем слышал, Салид последние десять лет своей жизни жил как загнанный зверь: он постоянно находился в бегах, постоянно был настороже, ежеминутно готовясь к отражению атаки, нападению или бегству Поэтому он так странно вел себя, он просто не мог иначе Знает ли вообще этот человек, что означает слово “безопасность” или понятие “не испытывать страха”? Бреннер был склонен отрицательно ответить на этот вопрос.
      — Вы тоже находите это смешным? — спросил Салид после продолжительного молчания, не сводя глаз с улицы. Бреннер только через секунду понял, что эти слова обращены к нему.
      Бреннер хотел ответить, но не смог этого сделать. Прямой вопрос Салида навел его на мысль о том, что он просто избегает задумываться над сутью проблемы. Бреннер чувствовал себя совершенно беспомощным. “Конечно!” — было вполне логичным ответом, может быть, даже единственно правильным ответом, но Бреннер не мог вымолвить это слово Он врал себе, притворяясь, что слова Салида не возбудили в его душе никаких чувств. Отупение, охватившее его, было естественной защитной реакцией сознания, которое не хотело заниматься столь опасной, пугающей проблемой, не хотело углубляться в ее суть.
      Салид наконец отвернулся от окна и в упор взглянул на Бреннера. Он не стал повторять свой вопрос, но его буравящий взгляд был таким настойчивым, что Бреннер не выдержал его и отвел глаза в сторону.
      — Я не верю… в подобные вещи, — наконец промолвил он.
      Салид, наклонил голову, вопросительно взглянул на него.
      — Я не верю в черта, — невольно добавил Бреннер. Взгляд Салида стал еще более жестким и требовательным, и Бреннер услышал свой голос как бы со стороны: — Или в Бога.
      Как ни удивительно, но это признание далось ему с большим трудом. Бреннер никогда не принадлежал к числу активных атеистов, которые проповедуют свои взгляды по любому поводу и без повода и являются по существу такими же фанатиками, как и те, чью веру они якобы не разделяют. Бреннер как-то однажды задумался над вопросом, правит ли Вселенной закон высшей справедливости, и пришел к однозначному выводу, что высшей справедливости не существует. Как, впрочем, и судьбы. Жизнь — это нагромождение случайностей, хотя она протекает по естественнонаучным законам, которые не имеют ничего общего с Божественной справедливостью или чьей-то высшей Волей. Бреннер до сих пор придерживался этих взглядов, но никогда не высказывал их и не собирался отстаивать их в публичных дискуссиях. Бреннер понимал, что это признание далось ему так трудно еще и потому, что было сделано в присутствии священнослужителя. На мгновение он ощутил в душе сильную неприязнь к Салиду за то, что тот заставил его сделать такое признание в присутствии Йоханнеса.
      — Я об этом вас не спрашивал, — сказал Салид.
      — Но это мой ответ на ваш вопрос, — отозвался Бреннер. Он слышал, что в его голосе звучит глупое упрямство, но все же продолжал: — Ведь нельзя серьезно верить в черта, не веря в Бога, или я не прав?
      Он взглянул на Йоханнеса, как бы призывая его на помощь. Но на лице молодого патера все еще были видны следы пережитого им ужаса. По-видимому, ему слишком часто приходилось слышать нечто подобное, поэтому он уже не возмущался и не считал нужным с миссионерским пылом отстаивать свои взгляды, поскольку в мире еще не существовало достаточное число правоверных католиков. У патера наверняка было заготовлено штук сто прекрасно отшлифованных ответов, каждый из которых мог заставить замолчать такого еретика, каким являлся Бреннер. Но Йоханнес только молча печально улыбнулся, продолжая смотреть куда-то в пространство перед собой.
      Салид насмешливо приподнял брови и, скрестив на груди руки, прислонился к окну.
      — Среди нас есть еретик, патер, — промолвил он, обращаясь к Йоханнесу, но при этом не спуская глаз с Бреннера. — Человек, который верит в то, что он не верит. Но лично я не верю в это.
      — Прекратите молоть чепуху, — сердито сказал Бреннер. — Не существует никакого черта с рогами, копытами и хвостом…
      — …как и Бога с седыми волосами и длинной бородой, восседающего на облаке в окружении ангелов, которых он учит играть на арфе, — закончил за него Салид и усмехнулся. Но тон, которым были сказаны эти слова, был жестким и холодным, как оконное стекло, к которому он прислонялся. — й я веду речь вовсе не об этом. Я говорю о Зле, я говорю о силах разрушения и хаоса, о темной стороне души, которая имеется в каждом из нас. Вы в это не верите? Не смешите меня! Вы прекрасно знаете, что все это существует.
      Салид всего лишь слегка повысил голос, но Бреннер сразу же оробел. Этот разговор заставил его на минуту забыть, кто такой Салид. Но теперь он опомнился: как можно было вести беседу о Добре и Зле, Боге и черте с помешанным убийцей? Бреннер сразу же замолчал.
      — А вы, патер? Вы тоже не верите в черта? — спросил Салид.
      — Как в такового, принявшего определенный облик? — Йоханнес усмехнулся. — Нет.
      — Значит, вы не верите и в воплощенного Бога. Во что же вы тогда верите? В Бога как идею? Как мыслеобраз? Или в Бога-принцип?
      — Скорее всего в Бога как надежду, — ответил Йоханнес.
      — Или, вероятнее всего, вообще в Него не верите.
      — Это же… — резко взорвался Йоханнес возмущенно.
      — Что? — резко перебил его Салид, слегка повышая голос, и уже это одно заставило Йоханнеса моментально умолкнуть. — Что — это? Правда? Это ваша сокровенная тайна, патер? Величайший грех вашей жизни?
      Йоханнес застыл на месте, не сводя глаз с Салида. Его губы дрожали, а в глазах появилось выражение глубокого страдания, однако он не произнес ни слова. Бреннеру стало страшно жаль его. Внезапно он понял, в чем заключался дар Салида и его величайшая тайна, обеспечивающая ему успех в его кровавом ремесле и внушавшая людям бессознательный ужас. Салид инстинктивно чувствовал людские слабости. Возможно, стоило ему лишь взглянуть на собеседника, и он уже явственно видел его “ахиллесову пяту”, его больное место, которое так или иначе имеет каждый человек.
      — Вот в чем дело, не правда ли? — продолжал тем временем Салид. — Вы священнослужитель и посвятили всю свою жизнь одной цели — проповеди вашего вероучения. Однако глубоко в душе вас грызет червь сомнения. Вы не знаете, есть ли Бог.
      — Прекратите! — резко оборвал Бреннер Салида. — Оставьте патера в покое!
      Салид изумленно заморгал:
      — О, что я слышу! Неужели вы испытываете к нему сочувствие? Но почему? Если на свете не существует ничего, во что бы вы верили, Бреннер, и ничего, чего бы вы по-настоящему боялись, то тогда почему вас заботит судьба других людей?
      Сам по себе такой вопрос казался уместным, но он был неправильно сформулирован. Неверие в Бога или в закон какой-нибудь другой высшей справедливости вовсе не означало для Бреннера того, что он не должен обращать внимание на чувства других людей и считаться с ними.
      — Оставьте патера в покое, — еще раз сказал он.
      Лицо Салида исказила презрительная гримаса, но, к удивлению Бреннера, он, действительно, оставил эту тему, хотя, по всей видимости, ему доставляло удовольствие мучить патера.
      — Простите, — сказал он, — я, кажется, несколько утратил контроль над собой.
      Бреннер заметил про себя, что здесь речь могла идти скорее не о контроле, а о разуме, который потерял Салид. Однако он проявил осмотрительность и не стал говорить об этом вслух. Бреннер долго и пристально разглядывал палестинца, а затем встал и направился осторожным скользящим шагом к умывальнику. Его мучила жажда, а лицо горело, хотя у Бреннера не было температуры. Вопреки его опасениям, он двигался довольно легко. Его организм с поразительной быстротой оправился от действия лекарств, которые поступали в его кровь в течение трех последних дней. В другой ситуации Бреннер, пожалуй, назвал бы это “чудом”, но теперь он избегал этого слова.
      В тот момент, когда он ополаскивал лицо холодной водой, где-то в глубине дома раздался глухой стук. Он не был особенно громким и походил на звук падения мешка с мукой с большой высоты на бетонный или каменный пол. Салид сразу же выпрямился и плавно, по-кошачьи подойдя к двери, слегка приоткрыл ее. Заметив, что Бреннер хочет о чем-то спросить, Салид повелительным жестом левой руки призвал его к молчанию и, приложив ухо к щели, прислушался.
      Бреннер тоже затаил дыхание. Он испугался — не столько этот шум, сколько реакция Салида насторожила его, дав понять, что они вовсе не находятся здесь в полной безопасности, как в этом пытался уверить их палестинец.
      Стук больше не повторился, но через несколько секунд с первого этажа до них донесся придушенный крик. Салид несколько мгновений напряженно вслушивался в него, а затем — по-видимому успокоившись, — закрыл дверь и повернулся к своим спутникам.
      — Это хозяйка гостиницы, — сказал он, — вероятно, она повздорила с одним из клиентов.
      По мнению Бреннера, Салид слишком легкомысленно взглянул на всю эту ситуацию, если учесть, что вся полиция в радиусе трехсот километров отсюда занималась их розыском. Но Салид не дал Бреннеру возможности что-нибудь возразить, он решительно махнул рукой, как бы прекращая этот разговор, и обратился к Йоханнесу.
      — Расскажите нам о том монастыре.
      — Я ничего о нем не знаю, — заявил Йоханнес. Причем даже Бреннер сразу же понял, что это неправда. Йоханнес не умел врать. Салид в ответ на эту ложь только улыбнулся, заставляя этой молчаливой улыбкой священника говорить дальше все, что тот найдет нужным. И Йоханнес действительно вынужден был снова заговорить, не глядя на своих собеседников. Причем у Бреннера было такое чувство, будто Йоханнес не просто рассматривает какую-то воображаемую точку в пространстве, а видит что-то такое, что было недоступно им.
      — Я действительно почти ничего не знаю об этом монастыре, — сказал патер. — Никто не может похвастаться, что многое знает о нем. Думаю, что вообще об его существовании известно всего лишь горстке людей в целом мире.
      — Но вы принадлежите к числу этих людей, — сказал Салид. — Почему?
      — Это к делу не относится, — резко бросил Йоханнес, но тут же снова заговорил все тем же несколько задумчивым и слегка испуганным тоном. — Я знаю, что он существует очень давно. Самыми древними документами, относящимися к нему, являются найденные мною документы, датированные одиннадцатым веком. Но я считаю, что монастырь возник еще раньше.
      — Но никто не знал о его существовании, — заметил Салид.
      Йоханнес кивнул.
      — Как бы то ни было, о нем старались молчать, и это продолжалось довольно долго. Я десять лет проработал в городских и церковных архивах, и мне удалось собрать лишь очень скупые сведения об этом монастыре, подтверждающие факт его существования. Но и найденные мною упоминания были столь расплывчаты, что я так и не сумел установить его подлинное местонахождение.
      — Десять лет, вы говорите? — Бреннер с сомнением покачал головой. — Когда вы начали свои изыскания, вы были почти ребенком.
      Йоханнес проигнорировал его реплику. Он не хотел говорить о причинах, заставивших его заинтересоваться историей этого таинственного монастыря. Его собеседники не стали настаивать на выяснении этого.
      — Я не знаю, кто были те люди, которые создали этот монастырь, — продолжал Йоханнес, — но я думаю, что орден — ровесник самой католической Церкви или даже старше ее.
      Йоханнес, должно быть, сам испугался своих последних слов, понимая, какое впечатление они могут произвести на Бреннера и Салида, поэтому патер оторвал свой взгляд от воображаемой точки в пространстве — или в прошедшем? — и вызывающе взглянул на Салида.
      — У того монастыря действительно есть своя тайна, но я решительно отказываюсь верить в то, что там держали под замком черта.
      — В таком случае почему вы сейчас находитесь здесь? — спросил Салид.
      — Потому что вы меня силой заставили прийти сюда, — ответил Йоханнес. Но видя, что Салид и не думает возражать ему, он несколько успокоился и продолжал: — Я не знаю точно, в чем именно заключалась эта тайна. Могу предположить, что за стенами монастыря его тайну знали всего лишь два или три человека. А возможно, только один — и вы его убили.
      — Это была досадная случайность, — сказал Салид. — Я не хотел. Мне искренне жаль.
      Бреннер был поражен этими словами. По его представлениям, на совести Салида было множество человеческих жизней и еще одно убийство для него ничего не значило. Во всяком случае, было очень непривычно слышать оправдания такого человека.
      Однако слова Салида не произвели никакого впечатления на Йоханнеса. Он просто пропустил его реплику мимо ушей, продолжая свой рассказ:
      — Я не знаю тайну монастыря, но думаю, что я знаю, с чем она была связана. Я знаю, к чему готовились эти люди.
      — К чему же? — заинтересовался Бреннер.
      Йоханнес взглянул ему прямо в глаза, и Бреннер увидел, что страх все еще тлеет в глубине души патера, готовый вспыхнуть с новой силой.
      — Даже не будучи христианином, как вы утверждаете, вы несомненно знаете Библию, не так ли? Откровение от Иоанна.
      Бреннер задумался на мгновение.
      — Откровение от Иоанна? — переспросил он. — Имеете в виду Страшный суд и конец света?
      — Да, Апокалипсис, — подтвердил Йоханнес совершенно серьезно.
      Бреннер несколько секунд смотрел на патера, ничего не понимая, а затем разразился звонким смехом, звучащим несколько неестественно.
      — С ума можно сойти! — заявил он. — Вы оба тронутые! Сначала он, — Бреннер указал на Салида, — всерьез утверждает, что в этом монастыре держали под замком самого сатану, а потом вы рассказываете нам о предстоящем конце света!
      — Нет, — спокойно возразил Йоханнес, — конец света не предстоит, конец света уже начался.

* * *

      В салоне машины было тихо. Слышалось только потрескивание включенной рации да клацанье оружия, которым нервно поигрывал сидевший рядом с Хайдманном молодой полицейский. Хайдманн уже раз десять бросал взгляд в его сторону — причем каждый раз убеждался, что автомат стоит на предохранителе, — и парень на время прекращал теребить оружие, но ненадолго. Хайдманн понимал его. Молодой полицейский — ему было, на взгляд Хайдманна, от силы двадцать два, двадцать три года, и он, по всей видимости, выехал сегодня на свое первое настоящее задание — был не единственным участником операции, нервничающим сейчас и даже испытывающим страх. Кроме него, Хайдманна и двух специалистов по прослушиванию, в закрытом со всех сторон фургоне, стоявшем в пятидесяти метрах от маленькой гостиницы прямо на тротуаре, сидели еще пятеро полицейских, и все они сильно нервничали и были так или иначе охвачены страхом. Но среди всех сидевших в этом “форде” больше всех переживал и тревожился сам Хайдманн, потому что хорошо знал, к чему это все могло привести, чем кончиться. К несчастью, он был руководителем этой оперативной группы и не имел права показывать подчиненным свой страх, но Хайдманн надеялся, что сможет выдать его за осторожность и осмотрительность.
      — Вот они.
      Хайдманн бросил сердитый взгляд на человека, сидевшего за рулем, и лишь затем проследил за его рукой, показывающей что-то в темноте. Ему потребовалось несколько мгновений для того, чтобы разглядеть фигуры двух человек, одетых в темную одежду, которые подходили к машине. Эти люди даже и не думали красться или стараться быть незаметными на пустынной улице. Однако цвет их одежды помогал им почти слиться с темнотой ночи. Хайдманн встал и, пригнувшись, прошел по фургону к задней двустворчатой дверце. Он успел распахнуть одну створку как раз в тот момент, когда один из подошедших уже взялся за ее ручку.
      — Комиссар Хайдманн? — незнакомец говорил с явным американским акцентом. Если бы даже он не произнес ни слова, Хайдманн все равно с первого взгляда узнал бы в нем агента ЦРУ, потому что его внешность соответствовала определенному шаблону. Создавалось впечатление, будто его специально подобрали для службы в этом ведомстве: он был ростом под метр девяносто и имел соответствующий размах плеч, кулаки и лицо, как у чемпиона по боксу, и светлые волосы, подстриженные “ежиком”. Поднимаясь в фургон, он волей-неволей сильно нагнулся, чтобы не удариться головой в потолок.
      Его спутник был его полной противоположностью: худощавый парень маленького роста в мятом костюме, однако та же самая прическа — стрижка “ежиком” — неуловимым образом делала его страшно похожим на первого.
      Хайдманн впустил обоих парней в фургон, захлопнул за ними дверцу и намеренно медленно повернулся к ним лицом. При этом его взгляд скользнул по лицам полицейских, сидевших на жесткой скамье по правому борту. Хайдманн заметил одно и то же выражение — на лицах запечатлелось смешанное чувство настороженности, напряженности и нервозности. Кроме того, двое или трое полицейских испытывали при этом восторг — нездоровое чувство, если учесть те обстоятельства, в которых все они находились.
      — Я комиссар Хайдманн, — зачем-то еще раз сказал Хайдманн, невольно обращаясь к высокому парню, который первым заговорил с ним. — А вы…
      — Смит, агент ЦРУ, — ответил светловолосый гигант, не обращая внимания на протянутую руку Хайдманна. Однако он довольно дружелюбно улыбнулся комиссару, а затем кивнул головой в сторону своего спутника: — А это агент Кеннели. И, предваряя ваш следующий вопрос, хочу сразу же сказать: меня действительно зовут Смит.
      Хайдманн рассмеялся, но Смит тут же снова посерьезнел и вопросительно взглянул на людей, сидевших по левому борту фургона. Вместо привычной скамьи там стоял маленький столик, на котором теснился десяток электронных приборов. Возле них сидели два человека. Один, надев наушники, что-то напряженно слушал и при этом сосредоточенно глядел на портативный магнитофон, на котором медленно вращались большие круглые кассеты. Второй специалист по прослушиванию тоже был в наушниках, но при этом он освободил левое ухо так, чтобы можно было слышать, о чем говорят окружающие.
      — Как дела? — спросил светловолосый.
      Прежде чем ответить, сотрудник бросил вопросительный взгляд на Хайдманна и, когда тот утвердительно кивнул, сказал:
      — Без сомнения, это они.
      Смит и Кеннели многозначительно переглянулись. А затем светловолосый гигант, вынув из кармана портативную рацию, которая была размером с пачку сигарет, обратился к Хайдманну:
      — Вы ничего не пытались предпринять?
      Хайдманн не сразу понял, что в этом вопросе скрывалось своего рода оскорбление, поскольку комиссар получил четкие и однозначные приказы ничего не предпринимать самостоятельно. Похоже, что Смит истолковал его молчание как утвердительный ответ и, нажав кнопку на своей портативной рации, начал так быстро говорить что-то на своем родном языке, что Хайдманн не мог разобрать ни слова, хотя считал, что хорошо знает английский. В конце концов он, однако, понял, что Смит давал указания своим людям находиться в состоянии готовности.
      Хайдманн невольно задал себе вопрос, сколько еще агентов ЦРУ стоят сейчас в темноте на улице. Судя по тому, что комиссар слышал об этом Салиде, здесь, пожалуй, собралась добрая половина разведывательного управления США. Да плюс полицейские всей округи в радиусе двадцати километров, вне зависимости от того, были они в этот час на дежурстве или нет. Абу эль-Моту принадлежала сейчас сомнительная слава всемирно известного преступника, которого разыскивают правоохранительные органы всего мира.
      Смит снова спрятал рацию в карман и спросил человека, сидевшего у магнитофона:
      — О чем они говорят?
      Сотрудник снял наушники и растерянно взглянул на агента.
      — О… о Боге, — ответил он.
      — Как вы сказали? — переспросил Хайдманн.
      — О Боге и Страшном суде, — сказал сотрудник.
      — С ним там священник, — заметил Кеннели.
      — Иезуит, которого он заставил уйти с собой из больницы, — добавил Хайдманн.
      — Это еще неизвестно, — возразил Кеннели. — Но даже если он увел патера силой, этот человек стал теперь тоже опасным. Вы уверены, что они ничего не заподозрили?
      Сотрудник, сидевший у магнитофона, убежденно покачал головой и, ласково поглаживая свои приборы, сказал:
      — Мы старались не приближаться к этому дому. Впрочем, в этом не было никакой необходимости, мы и без того можем отчетливо слышать каждое слово, которое они произносят, сидя в пятидесяти метрах от нас за закрытым окном. Причем мы слышим все так явственно, как будто они находятся в одной комнате с нами.
      И он снова погладил аппаратуру, посматривая на Кеннели, как будто ожидал дальнейших вопросов, чтобы рассказать о достоинствах своей чудо-техники. Но поскольку агент ЦРУ промолчал, специалист, явно разочарованный этим обстоятельством, вернулся к своим прямым обязанностям.
      — Отлично, — сказал Смит, обращаясь непосредственно к Хайдманну, — это была хорошая работа, господин комиссар. С этого момента мы берем все на себя.
      И агент направился к дверце, чтобы покинуть фургон, но Хайдманн схватил его за руку.
      — Минуточку, — сказал он.
      Смит хмуро взглянул на руку Хайдманна, лежащую на его руке, и тот почти сразу же поспешно отдернул ее. Однако, несмотря на это, комиссар заметил спокойным голосом:
      — У меня на этот счет совершенно другие указания, агент Смит.
      Смит даже глазом не моргнул, глядя в упор на Хайдманна.
      — И каковы же эти указания? — спросил он.
      — Я должен оказывать вам всестороннюю помощь, — ответил Хайдманн. — Но это не значит, что сам я должен устраниться от выполнения задания и наблюдать за всей операцией со стороны.
      — Ваша помощь будет заключаться уже в одном том, что вы позволите нам заниматься своей непосредственной работой, — сказал Смит. — Салид — это наша проблема, мы идем по его следу уже много лет.
      — Он был вашей проблемой, но теперь он интересует также и нас, — ответил Хайдманн. — Он убил несколько сот граждан нашей страны, мистер Смит. Мы должны вместе провести эту операцию. Хотя глаза Смита были холодны и, казалось, ничего не выражали, Хайдманн видел, что в голове агента ЦРУ идет лихорадочная работа.
      — Будьте разумны, господин комиссар, — промолвил он. — Это ведь…
      — Я говорю вполне разумно, — перебил его Хайдманн, повысив голос. — Я только выполняю свой долг.
      — Я могу заставить вас выполнять требования.
      — Попробуйте, — спокойно сказал Хайдманн. — Но до тех пор, пока мое начальство не изменит свой приказ, я буду делать то, за чем меня сюда послали: оказывать вам содействие в задержании этого террориста.
      “И заботиться о том, чтобы его не убили хотя бы этой ночью”, — закончил про себя комиссар. Возможно, он был несправедлив по отношению к Смиту и его коллеге, но у Хайдманна было такое чувство, что задание, полученное этими агентами ЦРУ, не исключало такого варианта, как убийство террориста Абу эль-Мота на месте.
      — Мы сражаемся с вами на одной стороне, агент Смит, — продолжал комиссар.
      Смит какое-то время сердито глядел на него, а затем пожал своими мощными плечами и сказал:
      — Ну что же, как хотите.
      Хайдманн не услышал в его тоне ни угрозы, ни лукавства и мысленно обозвал себя дураком. Должно быть, он насмотрелся плохих детективных фильмов, а Смит просто испытывал его и убедился, что они действительно стоят по одну сторону барьера и только проиграют, если начнут спорить по пустякам.
      — Каким образом надеетесь попасть туда? — спросил он.
      Смит кивнул — но не в сторону гостиницы, а в сторону задней дверцы фургона.
      — Я послал одну оперативную группу к черному ходу, а другую — на крышу. Как только мои люди займут свои позиции, они начнут действовать, — он немного помолчал, внимательно наблюдая за специалистами по прослушиванию, а затем продолжал: — Было бы очень неплохо, если бы мы точно знали, сколько еще людей находится в этом доме. Можете вы это установить?
      — Да, если только они достаточно громко храпят, — ответил человек, сидевший у магнитофона. Хайдманн строго взглянул на него, высоко вскинув бровь, и тот смущенно поправился: — Я постараюсь это сделать.
      — Хорошо, — Смит хлопнул ладонью по столу, — в таком случае, как только узнаете, известите меня об этом, — и он опять повернулся к Хайдманну: — Вы и ваши люди будете подстраховывать нас у главного входа в дом. Но ничего не предпринимайте без моей команды.
      У Хайдманна на языке вертелось замечание, что никто не уполномачивал этого американца командовать в предстоящей операции. Кстати, Смит, должно быть, уступил ему именно по этой причине, решив поменять тактику. Однако комиссар тут же вспомнил собственные слова о том, что оба они находятся по одну сторону баррикады и не должны спорить друг с другом.
      Смит, похоже, прочитал его мысли. Он долго и пристально всматривался в Хайдманна, а затем сказал ему тихо, но очень убедительным тоном:
      — Вы ни в коем случае не должны недооценивать этого человека, комиссар Хайдманн. Он очень опасен, намного опаснее, чем вы можете это себе представить.
      — Я знаю, — сказал Хайдманн, но Смит покачал головой.
      — Нет, вы не знаете этого, — заявил он, — Салид не человек. Он настоящая машина, машина, предназначенная для того, чтобы истреблять людей, и не испытывающая при этом ни малейших угрызений совести. Вы должны постоянно помнить об этом. Он ускользал из наших рук при обстоятельствах, которые были для него куда более неблагоприятными, чем эти. И каждый раз за ним тянулся кровавый след. Он убивал всех подряд — и моих и своих людей, а также случайных свидетелей, оказавшихся у него на пути. Убить для Салида означает то же самое, что для вас открыть дверь или включить зажигание в машине. Никогда не забывайте об этом!
      Если бы Смит сам не замолчал в этот момент, Хайдманн наверняка перебил бы его. От слов Смита — какие бы преувеличения ни содержались в них, — по спине Хайдманна побежали мурашки. Но еще более сильное впечатление они, без сомнения, произвели на людей, сидевших в машине. Хайдманн был рад тому, что Смит наконец-то повернулся и открыл дверцу фургона. И все же комиссар не выдержал и задал еще один вопрос:
      — Сколько времени вы уже охотитесь за ним?
      — За Салидом? — переспросил Смит, и его лицо помрачнело, а в глазах зажегся нехороший огонек. — Слишком долго.
      Агенты ушли, оставив на душе Хайдманна неприятный осадок. Тяжелые мысли одолевали его. Выражение глаз американца испугало комиссара. Он понял, что Смит — вовсе не рядовой агент ЦРУ, который преследует террориста, а Салид для него больше, чем обычный преступник, которого Смит старается упрятать за решетку. Хайдманн не знал, что именно произошло между этими двумя людьми, но в тот момент он с предельной ясностью понял одно: что бы ни случилось сегодня, какие бы усилия он сам ни предпринимал, между Смитом и Салидом состоится смертельный поединок, и один из них не доживет до утра.

* * *

      — Это просто смешно, — сказал Бреннер, крепко держась левой рукой за умывальник, а другой показывая на Салида. — От него еще я мог ожидать чего-нибудь подобного, но вас, Йоханнес, я считал более разумным человеком. Конец света? Апокалипсис сегодня? Не обижайтесь, Йоханнес, но это просто глупо.
      — Но по всем приметам именно это и происходит! — возразил Йоханнес. — Разве вы ничего не видите? Неужели вы слепы? Все это записано в Откровении от Иоанна, и теперь все предсказания сбываются, одно за другим! Мир со страшной скоростью несется к краю пропасти!
      — Это длится уже лет пятьдесят, — заметил Бреннер.
      — Но не так явно! — Йоханнес поднял руку, как будто хотел сжать ее в кулак и ударить им по столу, но передумал и опустил ладонь. — Неужели вы не понимаете? Все, что записано в Библии, — чистая правда. Откровения Иоанна сбываются на наших глазах! Перечитайте, и вам сразу же все станет ясно! “И упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источник вод… и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки”. Ангелы уже начали ломать семь печатей. Только что начали. Александр и его братья знали об этом. Они готовились к этому в течение многих столетий.
      — Похоже, однако, что им это не помогло, — заметил Бреннер.
      Йоханнес не обратил на его реплику никакого внимания.
      — Конечно, я не могу вас убедить в том, чему вы не хотите верить, — сказал он. — Но если бы вы были честны сами с собой, вы признали бы мою правоту. Раскройте глаза! Перечислите мне те явления и события, которые происходят сейчас в мире, и я найду соответствующее место в Откровении от Иоанна, описывающее это. Причем слово в слово.
      — Я не знаю Библию так же хорошо, как вы, — ответил Бреннер, — но могу предположить, что для каждой ситуации там можно найти соответствующее предсказание.
      Йоханнес был, похоже, разочарован подобным ответом и одновременно рассержен им.
      — Что с вами, Бреннер? — спросил он. — Вы боитесь, что я все же смогу вас переубедить или…
      — Прекратите! — остановил их Салид. Хотя он произнес это слово негромко, однако Бреннер и Йоханнес тут же замолчали. Бреннер повернул голову в сторону Салида и заметил, что тот вновь немного приоткрыл дверь в коридор и стал напряженно прислушиваться.
      — Что случилось? — спросил Бреннер.
      Салид резко махнул рукой, заставляя его замолчать, и, простояв так две—три секунды, снова осторожно прикрыл дверь. Он быстро пересек комнату и, подойдя к окну, опять слегка раздвинул шторы.
      — Что с вами? — снова спросил Бреннер. — Что-то не так?
      Салид бросил внимательный взгляд сквозь щель в шторах на улицу, однако выражение его лица было все таким же бесстрастным. Через несколько мгновений он снова повернулся лицом к собеседникам.
      — Ничего, — сказал он. — Похоже, я ошибся, все спокойно.
      Однако выражение его лица и жесты свидетельствовали об обратном. Он выразительно покачал головой, приложил указательный палец к губам и показал рукой через плечо на окно. Озадаченный Бреннер собирался уже задать новый вопрос, но Салид поспешно сделал ему знак молчать и продолжал:
      — Я просто нервничаю и потому вижу призраки. Но в этом нет ничего удивительного.
      Говоря все это, он подошел к столу, вынул из кармана листок бумаги и шариковую авторучку и начал торопливо писать большими буквами:
      “Они здесь. На улице стоит машина. Возможно, не одна”.
      Бреннер с шумом втянул в себя воздух, что снова заставило Салида прибегнуть к языку жестов.
      — Давайте поспим пару часов, — сказал он. — Нам надо отдохнуть. Как только рассветет, я достану машину, и мы покинем этот город.
      Одновременно Салид написал на листке:
      “Возможно, они подслушивают. Будьте осторожны”.
      — И куда мы направимся? — спросил Бреннер, изумляясь самому себе. Его слова удивили даже Салида. Бреннер сам не мог бы сказать, почему он задал этот вопрос. Он явно подыгрывал Салиду, и именно это изумило его.
      — Я решу это, как только мы покинем пределы города, — произнес Салид, продолжая тем временем писать:
      “Двое или трое на крыше! Идите со мной! Только тихо!”
      — Ложитесь спать, — продолжал он вслух. — Я подежурю час, а затем разбужу одного из вас.
      Салид снова выпрямился, медленно подошел к двери и показал знаками Йоханнесу и Бреннеру, чтобы они следовали за ним. Нажимая дверную ручку вниз, он сказал:
      — Я спущусь на минутку вниз. Возможно, мне удастся выпросить у нашей хозяйки чашку кофе. Никого не впускайте. Я постучу три раза.
      Салид открыл дверь, ступил за порог, одновременно вытаскивая свое оружие, и тут же превратился в совершенно другого человека. И эта внезапная перемена испугала Бреннера больше, чем все, что Салид сказал и написал им на листке бумаги. Бреннер не мог видеть лица Салида, но сразу же почувствовал, что тот превратился из усталого человека, одетого в слишком тесный жакет и достойного жалости, в человека, которого знает и боится весь мир. Дрожь пробежала по телу Бреннера, когда он увидел, как стремительно двигается террорист и какую силу излучают все его движения. Только теперь Бреннер окончательно понял, что никогда не встречал более опасного человека, чем этот палестинец. При побеге из больницы он еще слишком плохо видел и не мог осознать, какой опасности подвергались врач и санитары. Ведь Салид убил бы их, не задумываясь! Именно в этот момент Бреннер впервые по-настоящему испугался Салида.
      Салид снова приложил палец к губам, а другой рукой махнул своим спутникам, приказывая им следовать за собой. Йоханнес послушно встал, но Бреннер замешкался. Он лихорадочно обдумывал ситуацию. Ему сейчас представлялся шанс выйти из игры. Салид не станет стрелять Бреннер вполне мог бы остаться в комнате, оставив этого сумасшедшего священника на произвол судьбы. С другой стороны, если он последует за этими двумя безумцами, его запросто могут застрелить при выходе из гостиницы. Поэтому у Бреннера, в общем-то, не было выбора. Он должен был остаться, если хотел уцелеть в этой заварухе.
      И все же — вопреки здравому смыслу — Бреннер двинулся к двери. Его колени подгибались — теперь уже скорее от страха, чем от слабости, — сердце гулко билось в груди, так что ему казалось, будто все в доме слышали этот стук. Салид уже сделал по коридору три шага и снова остановился. При скудном свете он выглядел еще более угрожающе и походил на темную страшную тень. Положив руку на перила, Салид напряженно прислушивался к звукам, доносившимся с первого этажа, одновременно нацелив свой пистолет на лестницу, идущую вверх к чердаку.
      — Ни звука, — шепнул Салид. — Когда мы окажемся на улице, бегите за мной. Что бы ни произошло, вы должны бежать.
      Йоханнес нервно кивнул. Бреннер ощущал исходивший от священника страх так же явственно, как он ощущал исходившую от Салида угрозу. Однако этот страх был совершенно другого рода, чем тот, который он сам испытывал. Бреннер боялся за свою жизнь, он боялся, что его ранят или убьют. Йоханнес, без сомнения, опасался того же, но к этому чувству примешивалось совсем другое. Патер испытывал страх перед надвигающейся катастрофой, размеров которой Бреннер себе даже представить не мог. Вне зависимости от того, был священник безумцем или нет, он искренне верил в то, о чем недавно говорил.
      Салид осторожно поднял ногу, чтобы взойти по лестнице на чердак, и в этот момент раздался придушенный, резко оборвавшийся крик, доносившийся с первого этажа. Салид остолбенел, держа ногу на весу. Его правая рука направила пистолет в ту сторону, откуда донесся этот крик. И сразу же с чердака прыгнула какая-то тень, раздался выстрел.
      Салид повалился, ухватившись рукой за перила, чтобы не скатиться вниз, и снова повернул дуло своего пистолета в дальний угол коридора. Затем он выстрелил, перевернулся на другой бок и опять послал пулю в темноту, одновременно делая рывок всем телом, чтобы в прыжке вскочить на ноги.
      Тень человека, появившегося в коридоре, отшатнулась назад и впечаталась в стену. Но прежде чем этот человек, сраженный пулей Салида, сполз по стене на пол, с чердака на второй этаж спрыгнули еще двое или трое.
      Салид что-то закричал, но оглушительное стаккато автоматной очереди заглушило его слова. Все это произошло очень быстро, так что Бреннер даже не понял, что случилось, не говоря уже о том, что он не успел среагировать на произошедшее. Он стоял и смотрел, как трассирующие автоматные очереди прорезают темноту, и пули ложатся в нескольких сантиметрах от Салида, выбивая щепки из деревянного пола. А затем он, как в замедленной съемке, увидел, что огненный поток пуль с фантастической скоростью приближается к нему.

* * *

      — Здесь что-то не так, — сказал Хайдманн и, приподняв манжету своей куртки, взглянул на часы. Они уже пять минут назад передали Смиту о том, что в гостинице нет постояльцев, — во всяком случае, их прослушивающая аппаратура не смогла их выявить, — а от агента ЦРУ и его людей не поступало никаких известий.
      Молчал и радиоэфир. Хайдманн начал уже подозревать, что его ловко провели: Смит и не собирался подключать комиссара и его людей к активному участию в этой операции.
      — Может быть, мне еще раз попытаться вызвать их на связь? — спросил радист.
      Хайдманн секунду задумчиво глядел на него, а затем покачал головой.
      — Нет, — наконец сказал он. — Мы выходим из машины. Вы, вы и вы, — он указал поочередно на трех из пяти полицейских, одетых в форму, которые сидели на скамейке у стенки фургона. При этом комиссар сознательно не стал брать с собой юного полицейского, нервно поигрывающего своим оружием. — Вы пойдете со мной. Остальные останутся здесь и будут ждать дальнейших указаний.
      Открыв заднюю дверцу и спрыгнув на землю, Хайдманн вытащил свое оружие, испытав при этом довольно неприятное чувство. За все время двадцатипятилетней службы Хайдманну пришлось всего лишь три раза доставать свой пистолет и из них только один раз для того, чтобы действительно выстрелить. И хотя он тогда не попал, все же это был самый ужасный момент в его жизни, и Хайдманну не хотелось бы еще раз пережить что-нибудь подобное. И он возненавидел Смита уже за одно то, что из-за него вынужден был браться за оружие, а возможно, и стрелять в человека.
      Вслед за ним из фургона вышли три полицейских и тоже сняли с предохранителей свои автоматы. Они явно нервничали. Это не нравилось Хайдманну. И в этом он тоже обвинял Смита: тот своими словами, звучавшими как предостережение, еще больше напутал его людей.
      Хайдманн внимательно огляделся. До рассвета оставался еще целый час, но ночной мрак уже начал редеть. Небо окрасилось в серый цвет, и как это всегда бывает в густых сумерках, стало намного хуже видно, чем даже в полной темноте. Здание гостиницы мрачно выделялось на противоположной стороне улицы на фоне неба. Отсюда оно казалось более массивным и угрюмым, чем из машины. Свет горел только в двух окнах: в окне на втором этаже, на которое были направлены видеокамеры и микрофоны дистанционного прослушивания, и в маленьком окошке на первом этаже, расположенном около самой двери. С помощью аппаратуры и сбора информации в округе было установлено, что там, на первом этаже, жила сама хозяйка гостиницы. Хайдманн надеялся, что она крепко спит. Он был совершенно уверен в том, что сегодняшняя ночь не обойдется без жертв.
      Хайдманн заранее проинструктировал своих людей, так что им не требовалось никаких дополнительных приказов. Они прошли значительное расстояние в противоположную от гостиницы и фургона сторону и только затем перешли дорогу и снова приблизились к дому. Угол обзора из окна второго этажа был невелик, и они надеялись, что Салид не сможет обнаружить их приближение, если вдруг случайно выглянет на улицу.
      Хайдманна удивил холод, царящий на улице. Нынешняя весна вообще была необычайно холодной. И даже учитывая это, ветер, бивший сейчас им в лицо, был по-зимнему ледяным, за этот час, пока они сидели в фургоне, он значительно усилился. И хотя правая сторона улицы не была застроена и там росли еще по-зимнему голые кусты, ветер, словно стая голодных волков, завывал у фасада здания гостиницы, обрушивая на него всю свою мощь.
      Хайдманн на ходу лихорадочно обдумывал сложившуюся ситуацию. Теперь он был убежден в том, что Смит даже и не собирался честно сотрудничать с ним, а его мнимая уступка требованиям Хайдманна служила вполне конкретной цели — избежать ненужного скандала и успокоить комиссара на время. Вероятно, люди из ЦРУ уже давно заняли ключевые позиции и готовятся начать операцию по захвату террориста.
      Но все это были лишь предположения Хайдманна, и он вполне мог ошибаться. А что, если он вмешается в ход событий слишком рано и тем самым сорвет всю операцию?..
      Нет, об этом лучше не думать. Инстинкт, который за последние четверть века очень редко подводил Хайдманна, подсказывал ему, что он прав.
      Наконец они подошли к гостинице. Хайдманн с учащенно бьющимся сердцем подошел к двери и попытался что-нибудь увидеть сквозь разноцветное мозаичное стекло маленького окошечка, сделанного в форме птички. Но он ничего не увидел, кроме искаженного отражения собственного лица. Прижав ухо к двери, он прислушался, но ничего не услышал. За дверью царила тишина.
      Его рука скользнула в карман, и он вытащил портативную рацию.
      — Американцы вышли на связь? — спросил он без предисловий, не называя себя.
      — Нет, — прогремело в ответ из радиопередатчика. Хайдманн испуганно вздрогнул и сейчас же убавил громкость. — Может быть, мне снова попытаться вызвать их?
      — Нет, — мрачно бросил Хайдманн, но тут же спохватился: — Впрочем, пожалуй, попробуй снова связаться с ними. Но доложите мне о результатах только в том случае, если они объявятся.
      И комиссар дал отбой, снова сунул рацию в карман и нервно осмотрелся вокруг. На улице не было ни души, она выглядела такой пустынной, какой может быть только улица в районе, оцепленном полицией. Нигде не заметно никакого движения. Даже ветер внезапно стих, и хотя небо начало зримо светлеть, вокруг, казалось, еще больше сгустилась тьма. Но у Хайдманна было такое чувство, будто что-то живое скрывалось где-то здесь, совсем рядом. Живое и недоброе.
      — Что за чепуха, — пробормотал комиссар, слишком поздно заметив, что произнес эти слова вслух. Двое из троих полицейских, стоявших за его спиной, взглянули на него вопросительно, ничего не понимая, а третий тем временем не сводил отчаянного взгляда с двери. Хорошо, что Хайдманн вовремя опомнился и не стал заглаживать неловкость смущенной улыбкой или какой-нибудь подходящей репликой. Это только окончательно испортило бы положение. Надо было на что-то решаться, но Хайдманн не знал, что предпринять дальше. Возможно, он сделал ошибку, отправившись сюда. Но теперь, взяв на себя инициативу, он не должен был отступать — во всяком случае, без серьезных на то причин.
      Хайдманн запрокинул голову и взглянул вверх. Небо было цвета расплавленного свинца. Хайдманн снова ощутил чье-то близкое присутствие. Этот неведомый “кто-то” казался враждебным и исполненным зла.
      На этот раз комиссар сдержался и не стал высказывать свои мысли вслух. Переложив пистолет из правой руки в левую, он взялся за дверную ручку и попытался открыть дверь, но не сумел этого сделать. Сначала он почувствовал облегчение, но затем его снова начали мучить сомнения. Значит, они не смогут проникнуть в дом незаметно — им необходимо будет или позвонить, или вообще высадить дверь. И то и другое не может де встревожить этого безумного убийцу. Теперь Хайдманн понимал, что совершил ошибку, явившись сюда. Но где же сейчас Смит?
      Полуобернувшись, он обыскал взглядом пустынную улицу. Машина американцев стояла в тридцати или сорока метрах отсюда. Рассвет начнется только через полчаса, а до тех пор вокруг будет царить непроглядная всепоглощающая тьма. Хайдманн смог рассмотреть лишь размытые очертания машины. Рядом с ней что-то зашевелилось. Неужели это был Смит?
      Хайдманн прищурился. Движение стало еще более явственным. Но это не были движения человека или движения другого материального существа. Это было просто движение в чистом виде, движение вне тела, которое его производит. Это было поразительное, жуткое зрелище. На мгновение Хайдманну показалось, что он разглядел во тьме чей-то силуэт. Но нет, этого не могло быть, он просто принимал желаемое за действительное. Хайдманн на секунду закрыл глаза, а когда их снова открыл, силуэт действительно исчез. Но движение все еще сосредотачивалось вокруг машины, как будто сама ночь роилась и клубилась, став вдруг живым существом. Это было похоже на волну серой мглы, накатывающую на автомобиль и грозившую его поглотить.
      Хайдманн так крепко зажмурился, что у него в глазах зарябило от разноцветных светящихся точек. А когда он снова открыл глаза, бесплотные тени, клубящиеся вокруг автомобиля, исчезли, как будто их и не было. Скорее всего, это была лишь игра воображения, просто у Хайдманна нервы расшалились.
      Он повернулся и только взялся опять за дверную ручку, как в то же мгновение произошло одновременно три события: из рации, лежавшей в его кармане, донеслось сухое потрескивание; темнота вокруг них самым невероятным образом превратилась в какое-то вещество и заключила их в себя, словно замуровав в каменную стену; где-то в глубине дома раздался выстрел, затем послышался крик и что-то упало с глухим стуком на пол.
      Хайдманн выругался вслух и, собрав все свои силы, ринулся к двери, но тут же выругался еще громче, потому что его сильно отбросило назад, так что он едва сохранил равновесие. От боли на глазах выступили слезы. Ему показалось, что у него сломано плечо, а дверь тем временем даже не дрогнула. Это была очень старая и массивная дверь, которая, казалось, могла выдержать штурм двух или трех человек, решившихся вышибить ее.
      В то время когда Хайдманн приходил в себя, морщась от боли и потирая ушибленное плечо, в доме снова прогремели выстрелы. На этот раз это была автоматная очередь, с ней слился чей-то вопль ужаса, резко оборвавшийся, — и эта внезапная тишина могла обозначать только одно: смерть.

* * *

      Выпущенная из автомата очередь летела прямо в него. Конечно, при обычных обстоятельствах Бреннер даже не успел бы среагировать, не успел бы принять решение и отскочить в сторону. Но сейчас у Бреннера было такое чувство, как будто время остановилось. Он ощущал, как мозг отдает свои команды, однако мышцы и сухожилия не выполняли их. Бреннер стоял как вкопанный, рассматривая дымящиеся маленькие кратеры у своих ног от пуль, не попавших в него, и ожидая, что рано или поздно одна из них врежется ему в лодыжку, а вторая вопьется в грудь. Однако внезапно выстрелы прекратились.
      Бреннер даже не заметил, что время вновь потекло с прежней скоростью. Он стоял, затаив дыхание, и ждал, когда его пронзит боль. Но автомат молчал. Вместо новой очереди раздался грохот, а затем какой-то жуткий звук рвущейся материи — подобного звука Бреннер в жизни своей не слышал и поэтому весь затрепетал. Казалось, что с таким звуком отрывают живую плоть от костей.
      — Осторожно, Бреннер! — услышал он окрик Салила. А затем Йоханнес с силой оттолкнул Бреннера в сторону. Все эти события произошли почти одновременно, и толчок Йоханнеса, конечно, не смог бы спасти жизнь Бреннера, однако удар о стену привел его в себя. Бреннер стряхнул оцепенение. Пытаясь удержаться на ногах, он одновременно окинул взглядом коридор и увидел странную картину.
      Человек, стрелявший в него, выронил свое оружие. Это и был тот грохот, который услышал Бреннер. Он сразу же понял, что это Салид выстрелил в автоматчика и тем самым спас ему, Бреннеру, жизнь. Сам Салид катался сейчас по полу в обнимку с двумя другими нападавшими, а его пистолет отлетел в сторону и лежал в метре от него. Раненый автоматчик стоял в проеме двери, ведущей в комнату, и потому на светлом фоне был виден только его силуэт, но Бреннер разглядел, что человек закрывает лицо руками. Бреннер снова услышал тот же страшный треск, похожий на звук, издаваемый рвущейся материей. Внезапно тот, кто стоял в дверном проеме, захрипел и пошатываясь отступил спиной вперед за дверь. Но прежде чем он окончательно скрылся из виду, Бреннер заметил нечто ужасное. Зрелище, увиденное им, казалось, не имело никакого смысла, и все же Бреннер почему-то связывал его с тем страшным звуком, похожим на звук разрываемой ткани. С руками автоматчика что-то происходило. Они окрасились, начиная от запястий вплоть до кончиков пальцев, в коричневый цвет, а затем почернели. Но за долю секунды до того, как человек исчез в дверном проеме, чернота начала сползать в обратном порядке — теперь уже начиная от кончиков пальцев, — и казалось, что вместе с темной краской в рукава одежды стекает сама плоть, превратившаяся в вязкую жидкость. Бреннер видел все это лишь одно мгновение и потому не мог быть уверен в истинности увиденного. И он не мог бы поклясться, что действительно видел голый череп с оскалом и закрывающие его кости кистей рук.
      — Бреннер, назад, назад! Черт возьми, вы что, хотите, чтобы вас убили?
      Но Бреннер был так поражен всем увиденным, что не прореагировал на эти слова. Он растерянно стоял в полный рост посреди коридора и не сводил глаз с дверного проема, за которым исчез скелет. И ему все еще мерещилось это жуткое зрелище. Он убеждал себя, что увиденное им — всего лишь галлюцинация, но не находил в такой мысли никакого утешения. Он снова услышал, как Йоханнес окликает его, но не мог справиться со своим оцепенением. В конце концов Йоханнес схватил его без лишних церемоний за руку и снова втащил в ту комнату, которую они только что покинули. Сильно толкнув Бреннера в спину, так что тот отлетел на кровать, патер тут же захлопнул за собой дверь.
      Бреннер с трудом поднялся на ноги, перед его глазами все поплыло, и он вынужден был поспешно ухватиться руками за край кровати, чтобы не упасть на пол. Он не знал, являлись ли причиной этого нового приступа головокружения последствия приема лекарств или что-нибудь более серьезное. Ужасная сцена все еще стояла перед его мысленным взором, как будто впечаталась в его мозг, навечно запечатлевшись на сетчатке глаза. Но ведь все это был только плод его воображения!
      — О Боже! — пробормотал Йоханнес. — Что мы такое делаем? Что… что здесь вообще происходит?
      Бреннер взглянул на мертвенно-бледное испуганное лицо молодого иезуита. Йоханнес прислонился, тяжело дыша, к двери, как будто пытался закрыть своим телом дверной проем. Он не брал в расчет то, что пуля могла запросто пронзить тонкую фанерную дверь, которая была такой же плохой защитой, как и костюм самого патера. Вероятно, ему это было все равно. И действительно, какая разница, убьют ли тебя пулей, посланной в дверь, или войдут в комнату, чтобы застрелить в упор. Бреннер внезапно понял, что смутная тревога, одолевавшая его все это время, была совершенно оправданна. Само близкое присутствие Салила являлось для них смертным приговором. И все же он сказал устало, обращаясь к Йоханнесу:
      — Отойдите оттуда.
      Йоханнес недоуменно взглянул на него, а затем испуганно вздрогнул и быстро отошел от двери. В его глазах светился все тот же безотчетный страх, который Бреннер уже однажды заметил и причину которого не понимал. Был ли это страх смерти или страх перед чем-то более ужасным? Бреннер не знал.
      — Они… они в вас стреляли, — пролепетал Йоханнес. — О Боже, они вас чуть не убили!
      — Вы неверно выразились, — возразил Бреннер спокойным тоном. — Они в насстреляли, Йоханнес, — он выпрямился, ожидая нового приступа головокружения. — И вовсе не по ошибке.
      — Не по ошибке?.. — Йоханнес сделал большие глаза от удивления. — Что вы имеете в виду?
      Услышав подобный наивный лепет, Бреннер не стал ставить под сомнение умственные способности Йоханнеса. Патер, по-видимому, просто не хотел смотреть правде в глаза. Бреннер направился к двери мимо изумленного Йоханнеса, протянул руку к дверной ручке, но не нашел в себе мужества открыть дверь.
      — Эти люди пришли сюда не для того, чтобы нас арестовать, — сказал он. — Вы хотите, чтобы я выразился еще определеннее?
      Но Йоханнес не успел ответить. Дверь внезапно распахнулась, и в комнату влетел Салид. Похоже, он не получил в схватке серьезных ранений, хотя на лбу у него была большая кровоточащая рана, а на лице — синяки. Он уже успел подобрать свой пистолет, и тот торчал у него за поясом. В руках был автомат, который выронил человек, стрелявший в Бреннера. Салид неплотно прикрыл за собой дверь, так что Бреннер мог хорошо видеть коридор вплоть до лестницы. На полу лежали три неподвижных тела. Двери всех комнат были распахнуты настежь. Вероятно, Салид, прежде чем вернуться к своим спутникам, проверил их.
      — Это было круто, — сказал он. — Кто-нибудь из вас ранен?
      Бреннер и Йоханнес одновременно отрицательно покачали головами, и Йоханнес спросил:
      — А что с этими полицейскими?
      — Это не полицейские, — ответил Салид.
      — Вы убили их, — заявил Йоханнес. Странно, но у Бреннера было такое чувство, что Йоханнес притворяется: он не испытывает по этому поводу возмущения, скорее всего, он уже привык к подобному исходу дела.
      — Только одного, того, кто стрелял, — помолчав, сказал Салид. — Во всяком случае, я так думаю. Остальные без сознания. У нас мало времени, — он быстро огляделся вокруг. На его лице не было заметно ни тени тревоги, хотя он лучше других знал, в каком безвыходном положении они находились.
      — Так чего же мы ждем? — спросил Йоханнес. — Мы должны бежать отсюда!
      — Прекрасная мысль, Ваше преподобие, — насмешливо отозвался Салид. — Если бы вы еще нам подсказали, каким именно образом… — он кивнул головой в сторону окна. — Там, должно быть, полно снайперов.
      В этот момент послышался страшный звук, доносившийся снаружи и быстро набиравший силу. Салид сразу же замолчал. Бреннер нахмурился и, повернувшись, несколько мгновений смотрел на окно, затем молча прошел мимо Йоханнеса и отдернул штору. Звук тем временем набрал такую силу, что заглушал голоса в комнате. Бреннер понял, что это такое, прежде чем увидел на фоне светлеющего неба прямоугольную тень. Вертолет! Они пустили в ход против них “тяжелую артиллерию”. Очевидно, полиция — или какая-то другая служба — была очень решительно настроена и не хотела, чтобы Салид вновь ускользнул от нее.
      — Отойдите от окна! — закричал Салид сквозь грохот вертолета. Бреннер хотел уже выполнить распоряжение террориста, но в этот момент под корпусом вертолета зажегся яркий луч прожектора, который, однако, был направлен вовсе не на окно. Бреннер наклонился и, прижавшись лбом к оконному стеклу, взглянул вниз. Он увидел, что прожектор освещал вход в гостиницу.

* * *

      — Взломать дверь! — приказал Хайдманн.
      Один из трех полицейских собрался было повторить неудачный опыт своего командира и попытаться вышибить дверь плечом. Но товарищи остановили его. Один из них прицелился с расстояния одного метра и послал в замок три пули подряд. Посыпались искры и щепки. Но сама дверь каким-то чудом устояла. Тогда второй полицейский выбил ее ударом ноги. Створка с треском распахнулась, ударившись о стену.
      Внутри царила почти полная темнота. Однако обостренный слух Хайдманна и его фантазия позволили ему воссоздать картину происходящих в этом доме событий. Со второго этажа гостиницы доносились выстрелы, крики, шум борьбы, однако где-то совсем рядом что-то шелестело, шуршало и слышались звуки, похожие на звук сыплющегося на мраморную поверхность зерна. Сквозь тихий шум, похожий на шум далеких голосов, доносимых ветром, прозвучал чей-то стон. Казалось, что такие тихие звуки должны были потонуть в грохоте и адском шуме схватки, происходившей наверху, однако Хайдманн слышал их очень отчетливо. Может быть, даже отчетливее, чем треск выстрелов и крики дерущихся не на жизнь, а на смерть людей.
      Один из полицейских хотел переступить порог, но Хайдманн остановил его жестом.
      — Подождите! — сказал он. Хайдманн осторожно сделал шаг вперед, присел на корточки у самого порога и пристально вгляделся в темноту. Он почти ничего не увидел — лишь какие-то неясные тени и смутные очертания. Но, главное, он сразу же заметил то же жуткое явление, которое видел несколько минут назад на улице: темнота внутри этого дома была живой. Пол, стены, потолок и сама темнота двигались.
      Что с ним происходило? К этому времени Хайдманн уже уверил себя, что не видел ничего особенного возле автомобиля американцев, что у него просто расшалились нервы. Но все же дело было не в этом. За двадцать пять лет службы в полиции Хайдманн не раз попадал в переделки, связанные со смертельной опасностью — или, во всяком случае, ему так казалось — и он знал, что такое страх и нервозность во всех их проявлениях. Но те чувства, которые он переживал сейчас, были ему совершенно незнакомы. Он никогда не впадал в панику. А сейчас Хайдманн был близок к этому — и только потому, что увидел какие-то тени, которые толком и разглядеть-то не мог.
      Перестрелка на втором этаже не прекращалась. Там, наверху, казалось, шел настоящий бой Внезапно до сознания Хайдманна дошло, что он уже несколько секунд сидит неподвижно на корточках и тупо смотрит в темноту, и что за ним сейчас наблюдают не только сопровождающие его полицейские, но и те, которые сидят в фургоне. Он встал и, держа руку с пистолетом перед собой, словно слепой свою трость, шагнул за порог. Под его ногами что-то захрустело. У Хайдманна было такое чувство, будто он раздавил рассыпанный здесь горох или воздушную кукурузу.
      — Смит! — громко крикнул он. — Вы здесь?
      Никакого ответа. Грохот стрельбы на втором этаже на мгновение стих, а затем возобновился с удвоенной силой. Глаза Хайдманна постепенно привыкли к темноте, теперь он мог разглядеть окружающую его обстановку хотя бы в общих чертах Хайдманн увидел узкий коридор, ведущий к такой же узкой крутой лестнице. В коридоре было три двери, одна из которых стояла открытой настежь В комнате горел свет, который странным образом освещал только дверной проем, но не падал в коридор Однако Хайдманн был не в состоянии задумываться над подобными феноменами. Он бросил взгляд на лестницу и пришел к выводу, что было бы самоубийством подниматься сейчас на второй этаж. В подобном случае вопрос будет заключаться не в том, застрелят ли его вообще, а только в том, с какой стороны это сделают.
      Хайдманн молча сделал знак рукой своим людям, чтобы они следовали за ним, а затем указал им на две закрытые и одну открытую дверь. Полицейские тут же кинулись выполнять его молчаливую команду. Двое из них, вскинув оружие, открыли двери и исчезли за ними. А третий подошел к Хайдманну.
      С сильно бьющимся сердцем Хайдманн подошел к освещенной изнутри двери. Он увидел часть небольшой убогой кухни, обставленной дешевой мебелью и оклеенной старыми обоями, узор которых поплыл у него перед глазами. На полу кухни лежал изношенный коричневый коврик.
      Внутренний голос подсказывал Хайдманну, что ему лучше не входить в это помещение. Чувство опасности было таким явным, что Хайдманн на секунду замешкался, не решаясь переступить порог кухни. Если бы он был один, то скорее всего не стал бы этого делать.
      — Смит! — крикнул он. — Смит, вы здесь? Кеннели!
      Никакого ответа. Шагнув в комнату, Хайдманн убедился, что внутреннее чутье не обмануло его: на полу неподвижно лежали два тела. Он сразу же понял, что это — трупы, и догадался, кто это был. Рядом с перевернутой алюминиевой стремянкой у окна лежала седоволосая женщина пятидесяти или шестидесяти лет, одетая в изношенный халат. Это, вероятно, была хозяйка гостиницы. Неподалеку, у самой двери, Хайдманн увидел труп Смита. Агент лежал на спине, и его широко открытые глаза глядели в потолок. С его лицом произошло что-то странное, но Хайдманн, отметив это про себя, не стал сначала задумываться над причинами внезапной перемены.
      Он быстро переступил через труп американца и огляделся вокруг. Оружие, которое он сжимал в руках, держа палец на курке, придавало ему уверенность. Несмотря на одолевавшие его пару минут назад сомнения, теперь Хайдманн не задумываясь выстрелил бы в убийцу Смита.
      Но в кухне больше никого не было. Преступник не мог спрятаться здесь и не мог незаметно покинуть кухню, потому что запасного выхода не было.
      Хайдманн облегченно вздохнул, опустил пистолет и повернулся к неподвижному телу Смита. При этом взгляд комиссара скользнул по лицу сопровождавшего его полицейского. Парень стоял на пороге, замерев в нелепой позе, и не сводил глаз со Смита. В его лице не было ни кровинки, а глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит от ужаса. Он дрожал всем телом.
      Даже в этой скверной ситуации подобное поведение показалось Хайдманну необычным. Конечно, настоящие полицейские, не в пример копам из американских сериалов, не каждый день видели трупы, однако они все же частенько видели их. Причем большинство жертв несчастных случаев представляли более кошмарное зрелище, чем жертвы убийств.
      Хайдманн хотел что-то сказать по этому поводу, но тут его взгляд упал на распростертое тело Смита, и он сразу понял причину ужаса, охватившего его подчиненного. Все дело было в лице Смита. То, что увидел Хайдманн, не было лицом, хотя оно передавало все грубоватые черты агента ЦРУ. В третий раз у Хайдманна было чувство, что он видит движение в чистом виде, не связанное с каким-либо конкретным материальным телом. Но все это длилось всего лишь долю секунды. Вглядевшись, Хайдманн наконец понял, что именно двигалось.
      Лицо Смита ходило ходуном, вздымалось и волновалось, словно океан. Казалось, что все его клеточки жили своей обособленной отдельной жизнью, и то распадались на составные части, то вновь собирались в одно целое. То, что Хайдманн принимал за лицо Смита, не было человеческим лицом. Это были насекомые, кишевшие на нем. Несметные тысячи крохотных насекомых, принявших с помощью мимикрии различные формы и окрасившихся так, что они превратились в одно целое — точную копию лица агента ЦРУ Смита. Принявшие соответствующую окраску хитиновые спинки одних насекомых образовали кожу и губы, более темные спинки больших жуков — глаза. Микроскопические щупальца образовали подобие ресниц и бровей. Язык, видневшийся между приоткрытых губ, был клубком розовых червей.
      Хайдманн хотел закричать, но не смог. На мгновение он совершенно утратил контроль за своим телом. Он застыл на месте и молча созерцал свой собственный бред, как ему казалось, — потому что все это, на его взгляд, не могло происходить на самом деле. Он цеплялся за эту мысль, не желая верить в реальность происходящего, потому что она была ужасна и невероятна!
      Но тут полицейский, стоявший на пороге, повернулся, шатаясь вышел в коридор и его начало рвать. И эти звуки разрушили иллюзию Хайдманна. Он сбросил с себя оцепенение, поняв, что ошибался: это видение не было галлюцинацией и не было запредельным ужасом — поскольку зрелище могло стать (и действительно становилось на глазах) все более ужасным. Хайдманн теперь наблюдал, как лицо Смита начало растворяться. Черты лица расплывались, так как насекомые, имитировавшие их, как по команде начали вдруг расползаться в разные стороны. Постепенно становился виден голый череп с пустыми глазницами, такой гладкий и белый, как будто он был изготовлен из пластмассы. Сквозь глазницы было видно, что внутри него тоже копошатся насекомые.
      То, что происходило с головой, происходило и со всем телом. Кисти рук Смита внезапно распались, и Хайдманн увидел кости пальцев, которые тут же рассыпались на отдельные составные части. Одежда агента начала опадать как надувной шар, из которого уходит воздух, и из рукавов, брюк и ворота хлынули потоки насекомых. Все это ужасное представление длилось не более пяти секунд. Хайдманн стоял перед костюмом, надетым на чисто объеденный скелет, а вокруг него во все стороны разбегались насекомые. Они покидали кухню, вместе с ними исчез и коричневый ковер. Хайдманн понял, что это был вовсе не ковер, а сантиметровый слой насекомых на полу. Узор на обоях тоже был не узор, а пятнами, образованными жучками и паучками. Комиссар догадался, что именно хрустело у него под ногами, когда он вошел в коридор этого дома. Теперь Хайдманн отдавал себе отчет в том, что его “галлюцинации” были вполне реальны. Не было никакого движения в чистом виде, двигалось живое вещество — миллиарды крошечных насекомых. И осознав это, Хайдманн понял, что находится в опасности. Причем у него не было ни малейших средств защитить себя. Страх Хайдманна постепенно перерос в панику.
      Он был уже покойником. Правда, волна насекомых отхлынула от него, и он вместе со скелетом Смита находился сейчас в центре все увеличивавшегося круга освобожденного от насекомых пола. Но все равно миллиарды этих крохотных смертоносных существ покрывали каждый квадратный сантиметр помещения. Несмотря на свои микроскопические размеры, эти твари вместе составляли безжалостную машину, способную пожрать все живое на своем пути. И Хайдманн, по существу, уже находился в желудке этой машины. Он видел, что они сделали со Смитом. Причем они сделали это, по-видимому, так быстро, что американец даже опомниться не успел, он не успел выхватить свое оружие и выстрелить. Полицейские наверняка услышали бы его выстрел.
      Хайдманн в отчаянии оглянулся, пытаясь найти путь к спасению. Насекомые были повсюду — на полу, на стенах, на потолке. Они образовывали подвижный узор на обоях. Они покрывали сплошным покровом всю мебель, шуршали и шевелились на оконном стекле, гроздьями свешивались с потолка. Должно быть, в коридоре было то же самое. Рвота у полицейского, который сопровождал Хайдманна, прекратилась, но он не подавал признаков жизни. Возможно, он был уже мертв.
      Чувствуя свою полную беспомощность, Хайдманн поднял пистолет и прицелился в середину кишащей, волнующейся, словно поверхность океана, массы, окружавшей его со всех сторон. Но затем опустил руку. Теперь оружие, которое он держал в руке, не придавало ему ни малейшего ощущения уверенности, напротив, оно заставляло его в полной мере почувствовать полную безысходность. Однако Хайдманн все еще не хотел убирать пистолет в кобуру. Он снова медленно повернулся вокруг своей оси, нечаянно ударив пяткой в висок Смита. Череп агента, словно уродливая кегля, откатился в сторону, туда, где кишели насекомые, волна которых замерла на месте и больше не отступала. Десятки крошечных созданий были тут же раздавлены черепом, но уже через мгновение он исчез под их толстым слоем. Теперь это был всего лишь нарост посреди ровного ковра насекомых, которые внезапно пришли в движение.
      Зрелище было столь омерзительным, что Хайдманн отпрянул на шаг назад, но тут ему в голову пришла мысль, что тем самым он приблизился к насекомым, находившимся за его спиной, и может разделить участь черепа. Комиссар испуганно замер на месте и повернулся на каблуках назад.
      Нет, он не стал ближе к черте насекомых. Их волна отступала от него на то же расстояние, на какое он приближался к ней. Хайдманн ошарашенно оглянулся назад. Насекомые придвинулись на то расстояние, на которое он отошел от них. Таким образом, он находился в центре окружности диаметром в два метра. Хайдманн нерешительно сделал шаг, и окружность сместилась так, что он вновь находился в ее центре. Хайдманн замер на мгновение, а затем, собрав всю свою волю в кулак, отступил еще на один шаг, однако насекомые на этот раз не двинулись вслед за ним. И лишь когда комиссар шагнул по направлению к двери, насекомые вновь возобновили свое движение.
      Хайдманн понял, чего от него хотели, и на мгновение забыл свой страх, тупо уставившись на волнующуюся вокруг него массу. Насекомые давали ему возможность уйти! Но подобное поведение лишенных разума тварей было просто абсурдно!
      Этого не могло быть. Насекомые не были способны делать абстрактные умозаключения. Они или нападали на свои жертвы, или не обращали на них внимания. Но насекомые были не в состоянии сознательно контролировать направление движения вторгшегося на их территорию существа.
      Однако, если рассуждать здраво, насекомые не нападали в такой массе на людей, не убивали их, не имитировали их плоть и не пожирали ее с такой быстротой…
      Хайдманн продолжал продвигаться к двери с предельной осторожностью. Он боялся, что чудо вот-вот кончится и он каким-нибудь необдуманным движением спровоцирует насекомых напасть на него. Но его жуткий эскорт держался от него все на таком же почтительном расстоянии. Окружность реагировала на каждое движение Хайдманна, волна насекомых нахлынула на скелет Смита, скрыв его под собой, а затем последовала за комиссаром в коридор.
      Полицейских, сопровождавших Хайдманна, не было видно. Но комиссар не обнаружил также ни их скелетов, ни клочков их формы. Зато он увидел здесь то, что привело его в ужас. В коридоре по какой-то непонятной причине стало намного светлее, и комиссар понял, что пол, потолок и стены кишели здесь мириадами насекомых, покрывавших все толстым слоем, причем количество этих отвратительных тварей на глазах прибывало.
      Хайдманн почувствовал легкое прикосновение к своей ступне. Оно было еле ощутимым, и при обычных обстоятельствах он бы этого просто не заметил. Однако сейчас нервы были настолько напряжены, что его восприятие сильно обострилось: казалось, что он видел, слышал и осязал в десять раз лучше, чем обычно. Он бросил испуганный взгляд вниз и в страхе отшатнулся, издав придушенный крик.
      Дело в том, что выйдя из комнаты, ставшей могилой Смита, Хайдманн остановился, но волна насекомых продолжала двигаться — медленно, но неуклонно. Значение этого движения могло быть только одно: УХОДИ! Хайдманн так явственно это осознал, что ему показалось: он слышит это слово.
      Хайдманн резко повернулся и с криком устремился к выходу. Живой ковер разомкнулся перед ним, уступая ему дорогу, но Хайдманн бежал так быстро, что насекомые не успевали разбегаться из-под его ног, и он давил их сотнями. Их толстый копошащийся слой превращался под его подошвами в хлипкую грязь, и Хайдманн боялся поскользнуться и упасть посреди коридора. Добравшись с горем пополам до двери, он сначала налетел на нее, не в силах сразу сориентироваться и открыть, а затем все же со второй попытки распахнул ее.
      Но когда он выбежал на улицу, его ослепил яркий луч прожектора. Голос по громкоговорителю что-то надрывно кричал, но Хайдманн не мог разобрать слов, потому что прямо над домом кружил вертолет, и грохот его вращающихся лопастей перекрывал все другие звуки. Свет был таким ослепительным, что Хайдманн невольно остановился и закрыл руками лицо, пытаясь защитить глаза. При этом он совсем забыл, что все еще сжимал в правой руке пистолет.
      Раздалась автоматная очередь: хотя треск ее заглушал шум вертолета, однако темноту прочертили трассирующие пули. Стреляли из кустов, расположенных на противоположной стороне улицы. Практически одновременно с этим рядом с Хайдманном со звоном разбилось окно, а из стен дома посыпались искры.

* * *

      Оконное стекло внезапно содрогнулось и в нем — рядом с лицом Бреннера — появилась круглая дыра, окаймленная сеточкой мельчайших белых трещинок. Затем стекло со звоном разбилось, и в лицо Бреннеру ударил ледяной ветер. Бреннер не слышал ни первого, ни второго выстрела, но кожей почувствовал пролетевшую мимо его виска пулю, чуть не задевшую его и вошедшую в противоположную стену комнаты. Салид снова громким криком предостерег его, но Бреннер стоял как парализованный. Точно так же, как там, в коридоре, он явственно осознал, что умрет, если не сдвинется с места. Но он не мог этого сделать.
      Может быть, это было и к лучшему, иначе бы ни он, ни Салид не увидели ту сцену, которая в это мгновение разыгралась внизу. Салид подскочил к Бреннеру, чтобы оттащить его от окна, и в тот же момент внизу распахнулась дверь и на улицу шатаясь выбежал человек в светлом плаще, сразу же попавший под луч прожектора. Человек проковылял, ничего не видя, еще пару шагов и закрыл лицо руками.
      Из кустов на противоположной стороне улицы полыхнуло яркое пламя выстрелов. Пули попали в цель, и человека отбросило назад. Одновременно и Бреннер был сбит сильным ударом на пол, так что у него перехватило дыхание. Это Салид отшвырнул его от окна, в которое стреляли снайперы, пули выбивали щепки из деревянных рам.
      — Не поднимайте головы! — распорядился Салид и бесцеремонно поволок Бреннера, ухватив его за плечи, вглубь комнаты. И только когда они оказались за кроватью, Салид поднялся на четвереньки и разрешил Бреннеру сесть.
      — Вы что, с ума сошли? — набросился он на Бреннера. — Как это расценивать? Или вы хотите умереть?
      — Они… они его просто расстреляли, — пролепетал Бреннер. — Он же был одним из них. А они даже не захотели разобраться, кто он такой!
      Неожиданно всю комнату осветила яркая вспышка света, и сразу же сквозь разбитое окно ворвался вихрь, похожий на ураган. Вертолет низко завис над домом, готовясь к штурму.
      — Уходим отсюда! — закричал Салид.
      Бреннер прочитал эти слова по движению его губ, шум винтов заглушал теперь все звуки. Внезапно он увидел, как стена, находившаяся напротив окна, исчезла в облаке густого дыма и поднявшейся пыли от штукатурки, испещренной следами от пуль. Кровать вздрогнула и подпрыгнула, как будто от удара гигантского кулака, в воздухе закружился вихрь белых перьев. Салид сильно толкнул Бреннера по направлению к коридору, а сам прыгнул, согнувшись, словно щука, вперед, приземлился на руки и колени в коридоре, прокатился по инерции по гладкому полу до последней двери и только там встал во весь рост, делая знаки Бреннеру и Йоханнесу следовать за ним. Бреннер устремился к нему, бросив через плечо прощальный взгляд на разрушения в комнате — умывальник был разбит вдребезги, как кровать и другая мебель. Взрыв следовал за взрывом. Как ни была абсурдна эта мысль, но Бреннер мог придумать одно-единственное объяснение всему случившемуся: в окно комнаты стреляли из пулемета, и стрельба, по-видимому, велась с борта вертолета.
      Салид, на этот раз не говоря ни слова, снова схватил Бреннера за руку и увлек за собой в одну из комнат, после чего захлопнул дверь. Быстро подойдя к окну, он убедился, что с этой стороны им не грозит непосредственная опасность, и, повернувшись к своим спутникам, задумчиво оглядел их с ног до головы, качая головой.
      — Слушайте меня внимательно, — сказал он. — Я выведу вас отсюда, но только в том случае, если вы будете делать то, что я вам скажу. Никаких вопросов и никаких выходок! Парни, которые находятся снаружи, не думают шутить!
      У Бреннера было неприятное чувство, что слова Салида относятся исключительно к нему одному. Но тут заговорил Йоханнес:
      — Но это же… безумие! Они не могут в нас стрелять — просто так, ни с того ни с сего. Мы ведь ничего не сделали!
      — Боюсь, что тех парней этот вопрос не интересует, — серьезным тоном возразил Салид.
      — Но этого не может быть! — сказал Йоханнес дрожащим голосом. Он был близок к панике. — Мы ведь здесь ни при чем! Мы только…
      — Посторонние? — Салид засмеялся. — Невиновные? Но именно вы должны знать, что не существует такого понятия, как невиновность.
      — Прекратите! — хриплым голосом сказал Йоханнес. Он устремился к Салиду, подняв руки, как будто хотел напасть на него. — Дело не в нас! Они преследуют вас, а не нас с Бреннером!
      — Вы в этом уверены? — тихо спросил Салид.
      Йоханнес изумленно уставился на него:
      — Что… что вы хотите этим сказать?
      — То, что, возможно, мы все трое слишком много знаем, — ответил Салид. Он помолчал несколько секунд, а когда снова заговорил, его голос был еле слышен: — Простите меня. Я, вероятно, несу чепуху. Мне очень жаль, что я втянул вас в эту историю. Я думал, что спасаю вас и Бреннера, но боюсь, что все это бесполезно, — он махнул рукой в сторону двери. — Вы сами видели, что произошло.
      Губы Йоханнеса задрожали. Его глаза потемнели от страха.
      — Вы хотите сказать…
      — Он хочет сказать, что ребята снаружи заняты тем, чтобы никого не выпустить живым из этого дома, — перебил его Бреннер, не глядя на Йоханнеса. Бреннер понял по выражению глаз Салида, что был недалек от истины.
      — Но почему они так ведут себя? — спросил Бреннер, обращаясь к Салиду.
      Салид некоторое время глядел на него строго и печально, а затем, обернувшись к окну, бросил взгляд на улицу, чтобы убедиться, что им ничего не угрожает. Только после этого он ответил:
      — Этих людей натравил на нас один американский агент ЦРУ. Он давно уже охотится за мной, но я даже не знаю его имени.
      — Что за ерунда! — воскликнул Бреннер. — Что там происходит, Салид? Кто эти люди? Скажите правду, почему они вас преследуют?
      — Вы что, не слышали последних новостей по радио и телевидению? — спросил Салид. — Оказывается, именно я виновен в той катастрофе, которая произошла три дня назад По крайней мере, такова официальная версия.
      — А что это было на самом деле?
      — Безобидная стеклянная пробирка с бесцветной жидкостью, которую держали якобы во вполне надежном сейфе одной из тайных американских авиабаз, — заявил Салид. — Но капсула, в которой находилась эта пробирка, была взорвана вместе с монастырем. Американцы теперь отказываются, что она принадлежала им.
      — Но это еще не причина для того, чтобы развязывать здесь настоящую войну, — заявил Бреннер. — Боже мой, мы же не на диком Западе! Они стреляют из пулеметов! Они… они атакуют нас с вертолета, и это посреди густо населенного города!
      Неожиданно Салид расхохотался, повергнув в изумление Бреннера.
      — Я вас понимаю, — сказал он. — Вы считаете, что ЦРУ не осмелилось бы устроить нечто подобное Неужели вы думаете, что оно испугалось бы дипломатических осложнений?
      Перестав смеяться, Салид положил на кровать автомат и вынул из внутреннего кармана куртки три листка машинописного текста, которые, вероятно, вырваны из скоросшивателя, поскольку их левый край был неровным. Бреннеру бросился в глаза яркий штамп с надписью “Совершенно секретно”, выполненной краской.
      — Они поставили бы на карту не только сохранение хороших дипломатических отношений для того, чтобы воспрепятствовать утечке информации, которая может стать известной широкой общественности, — сказал Салид.
      — Что вы имеете в виду? — спросил Йоханнес, потянувшись за документами, но Салид быстро убрал их снова во внутренний карман куртки и вытащил оттуда зажигалку.
      — Хотите доказательств? — спросил он. — Именно из-за этих документов я и приехал в вашу холодную страну. Поверьте мне, этих трех таких безобидных листков было бы достаточно, чтобы развязать войну.
      — Что там написано? — спросил Йоханнес.
      Салид покачал головой.
      — Будет лучше, если вы об этом не узнаете, — и с этими словами он щелкнул зажигалкой, вынул листки из кармана и поднес их к язычку пламени. Бумага начала быстро чернеть, занявшись огнем.
      — Зачем вы это делаете? — удивленно спросил Бреннер.
      Салид помахал в воздухе горящими листками бумаги для того, чтобы они сильнее разгорелись. От них распространялся едкий запах, наполнявший всю комнату.
      — Потому что теперь это не имеет никакого значения, — сказал Салид. — Теперь ничего не имеет никакого значения и не будет иметь, если мы не остановим того, кто убежал из монастыря.
      Он дождался, пока бумага догорит и, когда пламя почти опалило его пальцы, подошел к умывальнику и загасил огонь водой, выбросив оставшиеся клочки бумаги. Вонь от сгоревшего пластика, в который были оправлены листки бумаги, оказалась такой невыносимой, что Бреннер закашлялся.
      — Теперь это бесполезно, — тихо сказал Бреннер, имея в виду поступок Салида. — Если эти бумаги действительно так важны и секретны, как вы утверждаете, то тогда…
      — …достаточно всего лишь заподозрить, что вы знаете содержание этих документов, и вас тут же уничтожат, — закончил за него Салид. — Я это знаю. И мне очень жаль. Но я ничего не могу изменить. Я могу только попытаться вывести вас отсюда.
      — Вывести нас отсюда? — почти закричал Йоханнес. — На улице нас ждут вооруженные до зубов люди. Вы же сами видели, что произошло. Они стреляют в своих же людей! Нам не выйти отсюда живыми!
      — Я это знаю, — ответил Салид. — Но я не думал делать что-нибудь в этом роде.
      — То есть? — озадаченно спросил Йоханнес.
      Салид взял свой автомат, лежавший на кровати, привычным жестом вынул магазин, проверил наличие патронов и снова поставил его на место.
      — Мы будем ждать их здесь, — сказал он.

* * *

      Хайдманн очнулся, когда носилки ставили в машину скорой помощи. Он испытывал страшные боли. Первым его чувством был ужас от мысли, что он снова вернулся из милосердных объятий забытья в мир адской, раздирающей все его тело боли. Казалось, каждый нерв его организма был воспален. Но тело горело в огне адской муки лишь от головы до области сердца, а дальше боль резко прекращалась.
      Хайдманн сразу же понял, что это означало.
      И хотя он страшно страдал, его мозг работал с необычайной ясностью. Хайдманн помнил, что в него попали две пули: первая выбила из руки оружие, оторвав при этом фалангу мизинца, а вторая прошила грудь сразу под сердцем и застряла в позвоночнике. Он прекрасно помнил, вплоть до мельчайших подробностей, все случившееся в доме, и непоколебимо уверился в том, что это не было галлюцинацией, а все происходило на самом деле.
      Хайдманн открыл глаза, его взор застилал кровавый туман, начинающий постепенно рассеиваться, и сквозь него стали проступать смутные очертания предметов. Хайдманн увидел бледное лицо с прядями черных волос, налипших на потный лоб. Человек низко склонился над ним. Его ярко-красная куртка и умелые действия свидетельствовали о том, что этот человек — врач. Похоже, что он испугался, когда Хайдманн открыл глаза, но испуг на его лице уступил место выражению облегчения.
      — Вы очнулись, это хорошо, — сказал он. — Вам нельзя шевелиться, вы меня поняли?
      Хайдманн хотел ему ответить, но врач предостерегающе поднял руку.
      — Не пытайтесь ничего говорить. Если вы хотите утвердительно ответить на мой вопрос, опустите на мгновение веки.
      Хайдманн опустил веки, и на лице врача появилась слабая улыбка.
      — Вы чувствуете боль? — спросил он.
      Хайдманн закрыл и тут же открыл глаза. Врач повернул голову и сказал что-то человеку, находившемуся вне поля зрения Хайдманна. Затем он повернулся к раненому и начал разрезать ножницами плащ и рукава пиджака Хайдманна.
      — Я дам вам обезболивающее средство, — сказал он. — Но очень важно, чтобы вы все это время находились в сознании и не спали. Вам ни в коем случае нельзя двигаться. Вы меня поняли?
      Хайдманн снова ответил ему движением век. Он еще никогда в жизни не был серьезно болен и не имел тяжелых ранений. Но он часто бывал свидетелем подобных ситуаций и знал, что в таких случаях следует выполнять предписания врача. Однако дело сейчас было не в самом Хайдманне. Он непременно должен был рассказать людям о том, что происходит в этом доме. Но попытка напрячь голосовые связки и что-нибудь произнести закончилась приступом новой невыносимой боли.
      Врач ввел ему иглу в вену и выпустил лекарство из шприца — все это Хайдманн ощутил в сто раз обостреннее, чем обычно. Однако уже через мгновение от руки по всему телу начало распространяться благодатное оцепенение, укрощающее боль, которая, хотя и не исчезла совсем, стала все-таки терпимой.
      — Это самое сильное обезболивающее средство, которое я могу вам предложить, — сказал врач голосом, в котором слышалось сожаление. — Не волнуйтесь, думаю, вам удастся выкарабкаться!
      Если бы это было главным! В тот момент Хайдманн не думал о себе. Нет, он никогда не был героем, и никогда не считал себя способным рисковать собственной жизнью ради спасения других людей. Но сейчас ему совершенно безразлична собственная участь. Он должен предупредить людей о грозящей им опасности. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь переступил порог этого дома. Опасность, подстерегающая там людей, страшнее смерти. Хайдманн снова попытался что-либо сказать, но его попытка опять закончилась неудачей. Боль постепенно успокаивалась. Возможно, он сможет заговорить, когда введенное ему в кровь лекарство окажет на его организм свое полное воздействие.
      Врач сделал раненому еще одну инъекцию, бросил на него долгий озабоченный взгляд, затем выпрямился.
      — Что там случилось? — крикнул он резким голосом. — Почему мы стоим? Этого человека нужно срочно доставить в больницу.
      Ответа не последовало. Но в следующее мгновение заднюю двустворчатую дверцу бесцеремонно распахнули. Хайдманн услышал возбужденные голоса, которые спорили о чем-то между собой. Затем кто-то поднялся в машину и приблизился к носилкам, на которых лежал раненый.
      — В чем дело? — сердито спросил врач. — Чего вы хотите? Неужели вы не видите, что этот человек тяжело ранен? Вам здесь совершенно нечего делать!
      — Мне очень жаль, господин доктор, — сказал вошедший, — но я должен переговорить с вашим пациентом.
      — Об этом не может быть и речи! — гневно возразил врач. — Этот человек ни с кем не будет говорить. Его нужно срочно доставить в больницу.
      — Прошу вас, господин доктор, не усложняйте мою задачу. Разговор не будет слишком долгим, но он очень важен для нас.
      Хайдманн уже слышал где-то этот голос, но он не мог вспомнить имя человека, которому он принадлежал. Внезапно в его памяти всплыло это имя: Кеннели! Он почувствовал смешанное чувство облегчения и удивления. Хайдманн почему-то уже заранее решил, что судьба Смита постигла и второго агента ЦРУ.
      Врач хотел еще что-то возразить, но Кеннели повелительным жестом оборвал его на полуслове. Более того, агент ленивым движением взял врача за запястье и оттащил к дверце машины, у которой стояли два человека в штатском. Не обращая внимания на громкие протесты и сопротивление доктора, они взяли его под руки и вытащили из машины.
      Кеннели сел на табуретку, на которой только что сидел врач, и задумчиво взглянул на Хайдманна. Он не сводил глаз с лица раненого в течение нескольких секунд, и от этого долгого пристального взгляда Хайдманн внутренне содрогнулся Он не рассчитывал на такую холодную враждебность со стороны Кеннели. Выражение глаз агента походило сейчас на выражение холодных крохотных глазок насекомых, которых Хайдманн видел в доме.
      — Вы понимаете меня? — спросил он.
      Хайдманн ответил движением век, как учил его доктор Кеннели нахмурился
      — Что там произошло? — спросил агент. — Где Смит и остальные люди?
      — Они мертвы, — ответил Хайдманн. Обезболивающее средство возымело наконец свое действие, и Хайдманн смог заговорить.
      — Их убил Салид, — высказал предположение Кеннели, но Хайдманн с трудом покачал головой.
      — Вам нельзя… туда входить, — запинаясь сказал он. — Никого больше… не посылайте туда.
      Кеннели нахмурился:
      — Что это значит?
      — Это не… Салид, — с трудом вымолвил Хайдманн. Оцепенение начало уступать свое место сильной усталости. Теперь он изо всех сил старался не потерять сознание. — Жуки… это они всех убили…
      — Жуки? — на лице Кеннели впервые появилось выражение изумления — обычного человеческого чувства. — Что вы имеете в виду?
      — Насекомых, — прошептал Хайдманн еле слышно. — Жуки… повсюду. Они… сожрали Смита и… женщину…
      — Черт возьми, что этот идиот-врач впрыснул вам? — раздраженно спросил Кеннели.
      — Нет! — простонал Хайдманн. — Все это… правда. Не ходите… туда.
      Кеннели еще несколько мгновений сердито разглядывал его, а затем так резко встал, что табуретка отлетела в сторону и перевернулась. Не удостоив Хайдманна прощальным взглядом, он отвернулся и начал пробираться к двери.
      — Нет, — захрипел Хайдманн, — останьтесь, не уходите! Все это правда. Вам нельзя… нельзя входить туда.
      Но Кеннели больше не слушал его. Он давно уже вышел из машины. Хайдманн слышал, как агент разговаривает с кем-то на улице по-английски. Отчаяние охватило Хайдманна. Людям нельзя входить в тот дом. Насекомые разрешили ему уйти только для того, чтобы он предупредил людей. Больше они не потерпят чужаков на своей территории.
      Мысль о том, что, возможно, именно в этот момент люди по приказу Кеннели готовятся штурмовать дом, населенный насекомыми, привела Хайдманна в такой ужас, что он собрал все свои силы и попробовал привстать на постели. Его организм ответил на это новым приступом адской боли, но Хайдманн сжал зубы и продолжал свои усилия. Его взор снова заволокла кровавая пелена. Хайдманна сильно затошнило, но он справился с этим чувством и сел на постели, опершись на левую неповрежденную руку. Застонав, он приподнял голову и снова открыл глаза. Он был не один. Кто-то незаметно вошел в машину скорой помощи и теперь стоял над ним, наклонившись, чтобы не задеть головой низкий потолок.
      В первый момент Хайдманн решил, что это Кеннели или врач. Но затем пелена с его глаз упала, и он увидел, что это не тот и не другой.
      Хайдманн замер, чувствуя, как оборвалось его сердце. Он больше не ощущал ни боли, ни страха. Все его прежние мысли и чувства вмиг испарились. Он как зачарованный смотрел в лицо вошедшего в машину незнакомца и не мог отвести от него глаз.
      — Нет, — шептал он, — нет…
      Незнакомец поднял руку и распростер над Хайдманном ладонь. Раненый начал задыхаться от ужаса и, упираясь обеими руками — здоровой и покалеченной, — стал отползать назад, с трудом волоча нижнюю парализованную часть туловища, как безжизненный придаток. Но глаза Хайдманна были в это время прикованы к глазам незнакомца, он не мог отвести их. Глаза незнакомца были большими, темными и древними, исполненными сокровенного знания, один гран которого, казалось, мог бы дотла сжечь самого Хайдманна. У Хайдманна было такое чувство, что он умрет, если не отведет глаза, но не мог не глядеть на незнакомца. Всхлипывая и скуля от страха, он отполз от него, насколько позволяли носилки. Ладонь незнакомца приблизилась к лицу Хайдманна и слегка коснулась его лба.
      Спину Хайдманна обожгло как огнем. Огонь моментально распространился по всему его телу — и тут же потух. А с ним погасла и боль. И Хайдманн вновь ощутил свои ноги — к парализованной части его тела снова вернулась чувствительность. Все это произошло так быстро и внезапно, что ноги Хайдманна подпрыгнули на полметра над носилками и снова упали на постель. Хайдманн открыл рот от изумления и испуга, а затем сел и, не веря своим глазам, взглянул на ноги. Они дрожали. Он чувствовал, как они дрожат! Он не был больше парализован! Подняв правую руку, Хайдманн увидел, что его рана не только больше не кровоточила, но и уже затянулась кожей. Правда, у этого чуда были свои пределы: фаланга мизинца не выросла, а в его позвоночнике — Хайдманн это явственно ощущал — сидела пуля. Однако он не испытывал никакой боли и мог свободно двигаться.
      Хайдманн поднял голову и огляделся. Он опять был один в машине. Незнакомец исчез столь же беззвучно, как и появился.
      Внезапно Хайдманну пришла в голову мысль, что он находится в коме и бредит. Однако он отогнал ее от себя. Впервые в жизни он ощущал реальность как никогда явно и отчетливо. Прежняя жизнь казалась ему теперь всего лишь фрагментом большого единого целого, которое он до сих пор еще не мог до конца осознать, но предчувствие которого уже возникло у него в душе.
      Не сознавая того, что делает, Хайдманн сел на постель и опустил ноги на пол. И только когда его ступни коснулись холодного металлического пола машины, он понял, что свершилось чудо. Внезапно его охватило чувство благоговения перед жизнью. Впервые он с предельной ясностью осознал, какая это изумительная штука — жизнь. Жизнь, которую он до сих пор воспринимал как нечто само собой разумеющееся. И каким могуществом надо было обладать, чтобы вызвать ее из небытия!
      Впервые в жизни Хайдманн почувствовал и осознал, что Бог существует.
      Он встал, подошел, согнувшись, к двери и, открыв ее, спрыгнул на землю. Его встретили холод, темнота и пронизывающий до костей ледяной ветер. Но несмотря на то, что он дрожал всем телом, а дыхание, вырывавшееся изо рта, тут же превращалось в облако пара, Хайдманн широко улыбался. Он не испытывал неудобства от холода или ветра, а наслаждался ощущением жизни, частью которой были и этот холод, и этот ветер.
      Рядом раздался чей-то крик. Хайдманн повернулся и увидел, что к нему бросился человек в ярко-красной куртке, яростно жестикулируя. Это был врач. Похоже, он не узнал своего пациента и принял его за Кеннели или одного из его сотрудников, потому что на лице доктора застыло выражение праведного гнева. Сжимая кулаки, он подскочил к Хайдманну и так внезапно остановился, будто наткнулся с разбега на невидимую преграду. Теперь его лицо выражало такую растерянность, что Хайдманн невольно засмеялся.
      — Что… — пролепетал доктор, раскрыв глаза от изумления. — Но… но это же…
      — Не беспокойтесь, — сказал Хайдманн улыбаясь, — со мной все в порядке.
      И с этими словами он повернулся и быстро скрылся в ночной темноте. Никто не пытался его задержать.

* * *

      Они всего лишь пять минут находились в этой комнате, куда вынуждены были перебраться из своего номера, а Бреннеру казалось, что прошел уже по крайней мере час. За это время они едва ли перекинулись несколькими фразами. Если Салид сказал правду о тайных разработках оружия массового поражения, то в таком случае у людей, находящихся снаружи, были все основания стремиться к тому, чтобы все трое замолчали навеки.
      Но несмотря на это, вся ситуация казалась Бреннеру совершенно абсурдной. Он даже не знал, в каком городе они находились, хотя это был явно город. Город с тысячами или десятками тысяч жителей. Эти люди не имели никакого права развязывать здесь настоящую войну только для того, чтобы поймать и засадить за решетку одного-единственного человека. Эта мысль была для Бреннера источником надежды. Какой бы властью ни обладали люди, находящиеся там, на улице, каким бы оружием ни располагали, как бы решительно ни были настроены, эта осада не могла продолжаться вечно. И пока не был предпринят решительный штурм здания, пока этот дом не взорвали, с каждой минутой шансы на спасение укрывшихся здесь людей возрастали. Кто-то должен был все же рано или поздно явиться сюда и положить конец этому кошмару.
      Салид встал и, подойдя к окну, выглянул на Улицу. Он уже несколько раз в течение последних пяти минут делал это поочередно с Бреннером. Но как тот, так и другой ничего не видели внизу, кроме глухой каменной стены — ограды внутреннего дворика, в который выходило окно.
      — Не понимаю, куда они подевались, — сказал Йоханнес. — Они давно уже могли ворваться сюда.
      — Не беспокойтесь. Очень скоро они будут здесь, — ответил Салид, не поворачиваясь от окна. Он тихо, невесело засмеялся. — Что бы ни началось, держитесь рядом со мной. Слышите? Что бы ни случилось и что бы я ни делал.
      — А что вы сами намерены делать? — спросил Йоханнес.
      Он уже не первый раз задавал этот вопрос, но так и не получил на него ответа. Наконец Салид повернулся к своим спутникам и окинул взглядом каждого из них, изобразив на лице нечто отдаленно напоминающее улыбку. По-видимому, он хотел вселить уверенность в души Бреннера и Йоханнеса. Патер не стал больше повторять свой вопрос, а Бреннер окончательно убедился в том, что у Салида нет никакого плана. Они попали в ловушку. Возможно, Салид просто делал ставку на везение, а возможно, он всегда действовал без предварительного плана, исходя из сложившейся ситуации. Если бы Бреннер находился с палестинцем один на один, он непременно задал бы ему вопрос на эту тему, но присутствие Йоханнеса мешало ему. Поведение Йоханнеса казалось в некотором смысле более загадочным, чем поведение Салида. Совсем недавно — когда они находились в опасности — патер вел себя так, как будто был опытным бойцом, привыкшим к подобного рода переделкам. А сейчас он вновь разыгрывал из себя человека не от мира сего, мягкосердечного и немного трусливого, — одним словом, изо всех сил пытался доказать им, что он настоящий священник.
      До слуха Бреннера донесся тихий шорох. Он огляделся вокруг, но не мог установить направление, откуда доносился звук. Однако, кроме Бреннера, этот шорох услышал Салид. Склонив голову к плечу, он прислушался, но затем пожал плечами и снова повернулся к окну.
      — Что это такое? — спросил Йоханнес.
      — Ничего, — ответил Бреннер. Шорох не умолкал, но, по всей видимости, ему действительно не стоило придавать особого значения. Дом был старым и ветхим, и в нем постоянно что-то скрипело и потрескивало.
      — Кажется, они приближаются, — внезапно сказал Салид.
      — Вы их видите? — спросил Йоханнес.
      Салид пожал плечами.
      — Я не уверен, — промолвил он, крепко сжимая в руках автомат. Бреннер видел, как его палец нервно поглаживает спуск предохранителя, но все не снимает оружие с него. — Но мне кажется, что я заметил их внизу.
      Он резко отвернулся от окна, подошел к двери и сделал знак своим спутникам, чтобы они оставались на своих местах. Очень осторожно и совершенно бесшумно он приоткрыл дверь в коридор и прислушался, а затем распахнул дверь пошире. Присев на корточки и подняв ствол автомата вверх, он снова прислушался, но поскольку все было спокойно, Салид полностью открыл дверь и выпрямился.
      Увидев, что Салид испуганно вздрогнул и замер, Бреннер тревожно спросил:
      — Что там?!
      Салид поспешно остановил его жестом, приказав молчать, а затем переступил порог, молниеносно повернувшись влево и вправо.
      Бреннер потерял всякое терпение. Не заботясь больше о том, что на это скажет Салид, он встал и вышел за ним в коридор.
      — Что случилось? — спросил он.
      Салид снова остановил его торопливым жестом, заставив замолчать, а затем указал на площадку перед лестницей. Бреннер сразу же понял, что он хотел этим сказать… В прошлый раз он видел на этом месте три человеческих тела. Теперь коридор был пуст.
      Салид приложил предостерегающим жестом указательный палец к губам и мягко, словно кошка, направился к двери, находившейся в противоположном конце коридора. Автомат он зажал в локтевом сгибе, чтобы оружие невзначай не звякнуло. Палестинец исчез на несколько секунд в комнате, но очень скоро вновь появился на пороге, махнув рукой Бреннеру и приказывая ему знаками возвращаться к Йоханнесу. Точно так же ловко и быстро Салид обшарил две другие комнаты, выходившие в коридор. Когда же он скрылся в комнате, находящейся непосредственно напротив лестничной площадки, Бреннер от волнения затаил дыхание. Однако Салид вновь появился через несколько мгновений и быстро пошел назад.
      — Там никого нет, — задумчиво сказал Салид.
      По-видимому, он находился в состоянии замешательства.
      — Но это же невозможно! — воскликнул Йоханнес громче, чем того требовали обстоятельства. Он тоже последовал вслед за своими двумя спутниками и теперь стоял в коридоре, изумленно глядя на то место, где недавно лежали тела напавших на них людей.
      Салид пожал плечами:
      — Должно быть, они пришли в себя, — сказал Салид. — Я только не понимаю, почему они не попытались снова напасть на нас.
      — А… а мертвец? — спросил Бреннер.
      Салид снова пожал плечами.
      — Вероятно, они унесли его с собой. Возможно также, он был всего лишь ранен. Я стрелял в него, но мог просто ранить.
      — Мне это кажется маловероятным, — сказал Бреннер и показал рукой на ту комнату, которую Салид осматривал последней. — Что с человеком, который там находится?
      Салид нахмурился.
      — Там никого нет.
      Бреннера охватило странное чувство. Это не был страх, это было нечто худшее — чувство нереальности всего происходящего, которое давно дремало в его душе. Бреннер ясно видел, как человек, стрелявший в него из автомата, шатаясь отступил назад в ту комнату и рухнул там на пол. Он промолчал.
      Салид несколько секунд задумчиво разглядывал пол, а затем, повернувшись к Бреннеру и Йоханнесу, вытащил пистолет из-за пояса.
      — Умеете обращаться с этим? — спросил он.
      Бреннер взглянул на оружие с таким видом, как будто Салид протягивал ему ядовитую змею.
      — Я никогда не держал оружия в руках, — сказал он.
      — Я не рассчитываю на то, что вы сможете с помощью этой штуковины расчистить себе путь, — серьезным тоном заметил Салид. — Иногда достаточно одного выстрела в воздух.
      Салид решительно протянул ему оружие, но Бреннер отступил на шаг и покачал головой.
      — Не могу, — сказал он. — Нет! Ни за что!
      Салида на мгновение охватил гнев, но он сдержался и, закусив губу, убрал пистолет, снова засунув его за пояс. Затем он нерешительно оглянулся по сторонам, и Бреннер снова подумал о том, что Салид, должно быть, просто не знает, как поступить в этой ситуации. Бреннер был теперь почти уверен в том, что сильной стороной Салила был экспромт — инстинктивная реакция на любую предложенную ситуацию, в результате которой он всегда поступал правильно, выбирая единственно верный путь. Единственным способом поймать знаменитого террориста был как раз этот: заставить его маяться в нерешительности, не предлагая ему никакой ситуации, требующей ответного действия.
      Бреннер нерешительно двинулся к двери. Он боялся переступить порог, хотя знал, что ничего особенного там не увидит. Но именно это и пугало его больше всего. Он знал о схватках преступников с правоохранительными органами только из детективных романов и американских боевиков, но даже он понимал, что оглушенные люди, лежавшие в коридоре, придя в себя, вряд ли упустили бы возможность неожиданно напасть на них. Но если они все же не стали этого делать, то, по-видимому, имели на то веские основания. Какие?
      Подойдя к Салиду, Бреннер уперся ладонью в дверной косяк. И чуть не упал плашмя в коридор. Дерево под его рукой подалось и рассыпалось в труху. На пол вместе с пылью и щепками упала часть доски и тоже рассыпалась в труху. Бреннер потерял точку опоры и начал падать вперед, но Салид среагировал молниеносно, подхватив его на лету. При этом он задел плечом второй косяк, и тот тоже рассыпался в крошево.
      — Не спешите так покинуть эту комнату, — шутливо заметил Салид. — Рано или поздно мы сделаем это вместе.
      Бреннер поблагодарил Салила за помощь кивком головы и, вновь обретя равновесие, недоумевающе взглянул на косяк Дом был старым и находился в запущенном состоянии, но ведь он едва дотронулся…
      Бреннер осторожно ощупал пальцами трухлявый косяк. Ощущение было не из приятных — дерево казалось необычайно мягким, влажным и липким, нечто вроде кашицы. Косяк мог рухнуть от собственной тяжести. На мгновение ему показалось, что под его пальцами шевелится что-то живое Но внимательно вглядевшись, он ничего не заметил.
      — Что там такое? — спросил Йоханнес. Он подошел поближе и с таким же недоумением, как и Бреннер, начал разглядывать рухнувший косяк.
      — Ничего особенного, — ответил Бреннер, а затем, помолчав, добавил, нервно улыбаясь: — Вероятно, хозяйка слишком переоценила надежность и крепость этого строения.
      Салид тоже ощупал неровный край обвалившегося косяка. Он взял задумчиво комочек белой трухи, растер ее пальцами, понюхал и, пожав плечами, вытер пальцы о брюки. Бреннер и Йоханнес вопросительно взглянули на него, но он опять пожал плечами.
      — Если бы мы были сейчас в Америке или Австралии, то я мог бы сослаться на термитов, — сказал он. — Но ведь здесь они не водятся. Вероятно, этот дом просто сильно обветшал, — он тихо засмеялся — Кто знает, может быть, он в ближайшие часы рухнет, и мы успеем скрыться под шумок
      Бреннер засмеялся таким же, как Салид, неестественным, деланным смехом и снова внимательно взглянул на косяк. Лак, покрывавший его поверхность, во многих местах облупился. Но самое странное, этот процесс разложения, казалось, продолжался прямо на глазах. Вероятно, в шутке Салида была доля истины. Если весь дом находился в том же состоянии, что и эта дверь, то вполне возможно, здание действительно могло вот-вот рухнуть. Если по нему будут продолжать стрелять из пулеметов. И все же это был полный абсурд!
      — Пошли! — сказал Салид. — Спустимся вниз.
      Он снял свой автомат с предохранителя и снова вышел в коридор. Салид двигался осторожно, согнувшись, хотя только недавно самым тщательным образом осмотрел весь второй этаж. Все так же не разгибаясь, он подбежал к лестнице и, опустившись на одно колено, долго всматривался в царившую внизу темноту и только затем сделал знак Бреннеру и Йоханнесу следовать за ним.
      Бреннер вышел в коридор, чувствуя, как сильно бьется сердце у него в груди. Хотя он старался двигаться как можно более тихо — правда, это была, на его взгляд, совершенно излишняя мера предосторожности, — он не мог похвастаться ловкостью Салида, плавностью и элегантностью его походки. По сравнению с палестинцем Бреннер двигался так же неловко, как слон в посудной лавке. Салид бросил на него укоризненный взгляд и быстро сделал предостерегающий жест, видя, что Бреннер хочет вслух извиниться за свою неловкость. Затем Салид показал рукой вниз и Бреннер, прислушавшись, понял, что хотел сказать палестинец. Они были не одни в этом доме, снизу доносились какие-то звуки.
      Правда, Бреннер не был уверен, издавали ли эти звуки живые существа или рассохшиеся балки дома. Шум был слишком необычным. Что-то шуршало и шелестело внизу, похрустывало и постукивало совсем тихо, но отчетливо. Трудно было определить источник этого звука и локализовать его в пространстве, шумы доносились отовсюду. Эти звуки были похожи на звук рассыпавшихся горошин, прыгающих вниз по лестнице, такой звук могли издавать также руки ребенка, роющегося в большой пластмассовой миске, наполненной воздушной кукурузой. Казалось, что у подножия лестницы что-то шевелится, но даже если это и не был обман зрения, Бреннер все равно не мог ничего разглядеть в темноте.
      — Что это? — спросил Йоханнес. Он вынырнул из-за спины Бреннера почти бесшумно и точно так же, как Салид, опустился на одно колено у лестницы, напряженно глядя вниз. Патер выглядел на удивление спокойным. Это не могло не броситься в глаза Бреннеру, хотя сам патер вряд ли сознавал перемену, произошедшую в нем. Бреннер не сомневался, что и на этот раз, в отличие от него, Йоханнес отреагирует на ситуацию так, как надо, снова оказавшись на высоте. На секунду он ощутил невольную зависть.
      — Понятия не имею, — ответил Салид на вопрос патера, пожимая плечами и одновременно не сводя глаз с казавшейся ожившей темноты, царящей у подножия лестницы. Салид прищурился, и Бреннер невольно подумал, что палестинец, возможно, действительно видит там больше, чем они.
      — Это американцы? — спросил Йоханнес.
      Салид пожал плечами, задумался на мгновение, а затем покачал головой:
      — Нет, это что-то… другое.
      Бреннер внутренне содрогнулся от этих слов. “Что-то”. Салид сказал “что-то”, а не “кто-то”.
      Салид сделал знак своим спутникам замереть на месте, а сам встал и, не разгибаясь, начал очень медленно и осторожно спускаться по лестнице. Однако на этот раз он не смог избежать Шума. Ветхие ступени скрипели под тяжестью его веса, а один раз доска под его ногой с треском сломалась Салид начал быстрее двигаться по лестнице, чтобы уменьшить силу давления своего тела на ступени. Оказавшись на середине лестничного марша, он кивнул своим спутникам, приказывая им следовать за собой.
      Бреннер жестом попросил Йоханнеса повременить и первым начал спускаться вслед за Салидом. Он сделал это не из храбрости, а как раз наоборот, из боязни, что за его спиной будет не Йоханнес, а темнота, наполненная непонятными шорохами. И только сформулировав эту мысль, Бреннер понял, насколько точно она соответствовала действительности. В этом доме уже давно не было тихо. После перестрелки, адского грохота вертолета и их взволнованных разговоров, дом мог показаться тихим, но тишины как таковой в нем не было. Напротив, Бреннер теперь отчетливо слышал звуки, наполнявшие окружавшую его со всех сторон темноту. Шорохи, шелест и похрустывание действительно доносились с первого этажа, но к этим уже знакомым звукам примешивались теперь и другие, казавшиеся жуткими — шепот далеких детских голосов, доносимых сюда ветром, легкий топот бесчисленных крохотных ножек каких-то существ, шмыгающих по полу, поскрипывания, похрустывания, чавканье и хрустящие звуки пережевывания, потрескивания разваливающегося дома и другие трудно определимые шумы. У Бреннера было такое чувство, как будто весь дом ожил.

* * *

      — Что значит “он исчез”? — Кеннели еле сдерживался, чтобы не раскричаться. Ему это удалось только потому, что несмотря на свое превосходное произношение, он с большим трудом изъяснялся на чужом языке. Строй этого языка казался ему ужасно сложным, а правила просто вычурными.
      В данный момент Кеннели, однако, не был настроен рассуждать над грамматическими сложностями немецкого языка. Он собрал всю свою волю в кулак, чтобы не сорваться с места и не схватить этого идиота за шиворот. С каким наслаждением он вытряс бы из него душу.
      — Но это действительно так! — оправдывался врач, стоявший напротив него.
      — Я сам не понимаю, но он… когда я возвращался к машине, вышел мне навстречу! Просто встал и вышел из машины!
      — Просто, вы говорите? — кипятился Кеннели. — А почему вы не попытались задержать его?
      — Задержать? — врач недоумевающе заморгал глазами. — Но зачем?
      — К-как это з-зачем? — заикаясь переспросил Кеннели и открыл рот от изумления. На его лице отразился неподдельный ужас. На этот раз ему понадобилось несколько секунд для того, чтобы снова взять себя в руки. — Послушайте, мистер, еще пять минут назад вы мне сами рассказывали, что этот человек опасно ранен в грудь. Вы утверждали также, что он парализован! А сейчас вы говорите, что он встал и пошел как ни в чем не бывало!
      — Я понимаю, что это звучит довольно странно, — ответил врач. — Но так все оно и было на самом деле! Я… я сам ничего не понимаю!
      В его голосе звучало страдание, и если бы Кеннели не был так взбешен, он, возможно, почувствовал бы к этому человеку жалость. Доктор выглядел не просто растерянным, а ошеломленным, потрясенным до глубины души. Но раздосадованный Кеннеди не имел ни малейшего желания приглядываться к врачу. Он был настроен агрессивно и решительно.
      — Мне кажется, вы во многих вопросах просто некомпетентны, — сказал он, сознательно стараясь оскорбить доктора. — Вы не профессионал, доктор!
      Выражение растерянности в глазах врача скорой помощи сменилось изумлением, а затем в них отразилось возмущение. Но Кеннеди не дал ему возможность возразить, он резко повернулся и зашагал прочь, не говоря ни слова. Он слишком ценил свое время, чтобы тратить его на пустые разговоры и ненужные споры. Кроме того, он добился того, чего хотел — сорвал зло и раздражение на этом бедном парне, который ничего не знал обо всем этом деле. Кеннели понимал, что это был дешевый триумф, который шел ему скорее во вред, чем на пользу.
      Он направился энергичным шагом к машине скорой помощи, которая стояла на другой стороне улицы, но на полпути к нему подошел один из его людей. Он выглядел очень взволнованным и обеспокоенным. Кеннели сразу же догадался о причине его волнения.
      — Телефон уже накалился добела от бесконечных звонков, сэр, — без предисловий начал агент. — Нам нужно принимать какое-то решение. Немецкие власти не желают больше оставаться в стороне.
      “Немецкие власти могут идти в задницу”, — подумал Кеннели, а вслух сказал:
      — Успокойте их как-нибудь. Черт возьми, вас же учили, как поступать в подобных ситуациях. Или нет?
      “Никак нет”, — ответил ему взгляд молодого человека. И это было чистой правдой. Агентов ЦРУ обучали действовать в различных ситуациях — более того, во всех мыслимых ситуациях, за исключением той, при которой в густонаселенном городе на территории дружественной страны велись боевые действия. Молодой агент был достаточно умен и не стал высказывать вслух свои возражения, он только покачал головой и продолжал:
      — Не знаю, как долго еще мне удастся сдерживать их. Начальник полиции угрожает снять наше оцепление с городских улиц силой, если мы не будем пропускать на место событий его людей.
      “Это все из-за вертолета, — подумал Кеннели. — Ах, этот чертов вертолет! Смиту не следовало настаивать на его использовании”.
      Кеннели легко мог представить себе, что сейчас происходило в местных полицейских участках. Они, конечно, слышали выстрелы — более того, черт возьми, они слышали автоматные очереди! — а если этого было недостаточно, чтобы до смерти перепугать их, дело довершил боевой вертолет! Смит, должно быть, совершенно спятил, если позволил применить боевой вертолет для обстрела жилого дома посреди города! Но Смит мертв и, как видно, отдуваться за все придется ему, Кеннели. Вся ситуация грозила вот-вот выйти из-под его контроля. Если и дальше она будет развиваться по тому же сценарию, то, пожалуй, завтра же утром его спросят, как могло получиться, что немецкие полицейские и агенты ЦРУ стреляли друг в друга, а не действовали в этой операции сообща.
      Этого нельзя было допустить.
      — Ну хорошо, — сказал Кеннели, — я сам поговорю с ними. Задержите их еще на пять минут. Скажите, что я сам свяжусь с ними, а до тех пор мы, мол, ничего не будем здесь предпринимать. Или еще что-нибудь в этом роде. Мне необходимы эти пять минут.
      Похоже, слова Кеннели так и не убедили агента, но он не стал возражать, повернулся и быстро скрылся в том направлении, откуда пришел.
      Кеннели задумчиво посмотрел ему вслед, но его взгляд был рассеянным. Он, не видя, глядел в пространство перед собой. И, судя по выражению лица, агента сейчас одолевали тяжелые мысли. Наконец он на мгновение закрыл глаза, глубоко вздохнул и его рука скользнула в карман куртки. Кеннели достал оттуда маленький радиотелефон. Сделав несколько шагов в сторону от припаркованных у обочин машин, он набрал очень длинный номер. Набирая его — а в последние дни он делал это все чаще, что само по себе было показательно и не могло не вызывать беспокойства, — Кеннели чувствовал, как в его душе растет тревога. Ему стало не по себе. Движения Кеннели заметно замедлились по мере того, как он приближался к последней цифре номера. Перед последней цифрой он замер на мгновение.
      Ему ответили на том конце провода прежде, чем он успел снять палец с кнопки телефона. Это еще больше встревожило его. Раньше все было иначе. Он порой довольно долго ждал, прежде чем на том конце провода брали трубку, а иногда и вообще не отвечали. Сейчас же человек, которому он звонил, так быстро ответил ему, что объяснение этому могло быть только одно: он ждал звонка Кеннели, положив руку на телефонную трубку.
      — Да?
      — Смит мертв, — сказал Кеннели без предисловий.
      Секундная пауза.
      — Как это случилось?
      — Не знаю, — ответил Кеннели. Внезапно ему в голову пришла мысль о том, что он должен рассказать своему собеседнику о полученной им от Хайдманна информации, но Кеннели тут же отказался от этой мысли. Иначе ему пришлось бы рассказать и о странном исчезновении Хайдманна. И хотя Кеннели отлично знал, что это происшествие вызовет большой интерес у его собеседника, он все же решил умолчать о нем. У него и без этого было здесь множество серьезных проблем. И похоже, что главные трудности и — осложнения ждали его впереди. Поэтому Кеннели коротко сообщил:
      — Меня при этом не было рядом. Но он действительно мертв. И люди, которые были с ним, тоже.
      Говоря это, Кеннели невольно понизил голос, хотя в этом не было никакой необходимости. Эту линию никто не мог прослушивать. А если даже кому-нибудь и удалось бы подслушать их разговор, этот человек ничего не понял бы. Под номером, который набрал Кеннели, в телефонных книгах значился номер большого виноградарского хозяйства в Тоскане, владелец которого даже не подозревал о существовании Кеннели, не говоря уже о том человеке, с которым говорил агент ЦРУ.
      — А остальные?
      — Салид еще в доме, — ответил Кеннели. — Мы все вокруг оцепили. Он не сможет уйти.
      Три, четыре, пять… наконец, десять бесконечно долгих минут длилось молчание на том конце провода. Затем тот же спокойный, лишенный всяких эмоций голос, произнес:
      — Убейте его. И обоих его спутников.
      Кеннели был скорее испуган этими словами, нежели удивлен ими. Он подозревал, что получит именно это указание. Более того, он боялся,что получит его
      — Это… не так просто, — помолчав, сказал он. — Боюсь, что не смогу это выполнить.
      — Вы должны это сделать. Поверьте мне, это очень важно.
      — Конечно, — поспешил согласиться с ним Кеннели. — Но, к сожалению, ситуация очень сложна. Мы ведь действуем не одни. Местные власти уже рвут и мечут. Смит…
      — Вы должныэто сделать, — перебил его голос в трубке. — Это архиважно. Обязательно убейте этих троих. Даже если их уничтожение повлечет за собой гибель невинных. Мне безразлична цена, не в ней дело. На карту поставлено больше, чем вы себе можете это вообразить.
      Кеннели был в шоке — и прежде всего не тем, что сказал его собеседник, а тем, какон это сказал. Кеннели впервые связался по телефону с этим человеком, которого знал только по голосу, пятнадцать лет назад И этот голос в трубке телефона всегда звучал спокойно, доброжелательно и твердо, но вместе с тем как-то невыразительно, как будто говорила машина. Но теперь собеседник Кеннели говорил очень эмоционально, и главной эмоцией, звучавшей в его голосе, был страх.
      — Как скажете, — промолвил он.
      На том конце провода, не прощаясь, дали сигнал отбоя, и Кеннели сложил радиотелефон. Несколько секунд он стоял, тупо глядя на него, а затем снова раскрыл и набрал номер — на этот раз короткий. Ему ответил агент, с которым Кеннели разговаривал несколько минут назад.
      — Говорит Кеннели. Как у вас дела?
      Нервный голос агента свидетельствовал об его состоянии больше, чем слова:
      — Я сумел успокоить их, сэр. Но боюсь, что ненадолго. Начальник полиции города направляется сейчас сюда. Он очень решительно настроен. Если будет произведен еще хотя бы один выстрел, он грозится силой снять наше оцепление и всех нас арестовать У нас осталось всего лишь пять минут.
      — Этого будет достаточно, — ответил Кеннели — Пошлите спецгруппу на штурм дома.
      — Но, сэр…
      — Вы меня поняли? — перебил его Кеннели не громко, но очень резко. — Немедленно начинайте штурм дома. Я беру на себя всю ответственность за эту акцию.
      Две или три секунды на том конце провода царило молчание, и Кеннели уже решил, что агент откажется выполнять приказ. Если рассуждать здраво, он не мог не отказаться. Сам Кеннели на его месте точно так бы и поступил — не имея той информации, которой располагало начальство. Он молился про себя о том, чтобы его авторитет помог агенту преодолеть свои сомнения и согласиться выполнить приказ.
      — Как прикажете, сэр, — наконец сказал агент. — Но осмелюсь вас попросить повторить ваш приказ при свидетелях.
      Кеннели посмотрел на машину, в которой сейчас сидел разговаривающий с ним по телефону агент Автомобиль стоял всего в пятидесяти метрах, и вся ситуация выглядела совершенно абсурдной. Кеннели следовало пойти туда и повторить свой приказ, но он не тронулся с места.
      — Я приказываю вам начать штурм дома. Я беру на себя всю полноту ответственности за эту акцию. И я не хочу, чтобы хоть кто-нибудь из находящихся в здании остался в живых.
      — Но, сэр!!
      — Вы меня поняли? — переспросил Кеннели. Его голос звучал теперь хрипло, а во рту ощущался привкус горечи. Он еле ворочал языком. — Уничтожьте Салида и его спутников, даже если они сдадутся. Это приказ.

* * *

      Не только Бреннер услышал эти звуки. Йоханнес тоже внезапно замер и начал нервно оглядываться. А Салид заметно насторожился.
      — Какой ужас, — пробормотал Йоханнес.
      Салид сердитым жестом приказал ему молчать. Стоило только шагнуть на ступеньку лестницы, как вся она начинала дрожать и шататься. В следующий момент все трое услышали страшный глухой звук, а затем все строение пришло в движение, сильно задрожав.
      Бреннер машинально потянулся к перилам, чтобы ухватиться за них, но в последний момент вспомнил, что случилось с дверным косяком, о который он хотел опереться. Поэтому Бреннер лишь слегка дотронулся до перил, но и этого было достаточно, чтобы перила под его пальцами превратились во влажную клейкую массу. На этот раз он отчетливо видел, как из-под его руки что-то быстро поползло прочь и скрылось в темноте. Но Бреннер успел разглядеть, что это было совсем крохотное существо со множеством лапок и блестящими глазками. А также острым жалом.
      Испытав сильное отвращение, Бреннер отступил от перил к противоположной стороне. Он хотел вытереть руку об обои, но дотронувшись до стены ладонью, почувствовал, что стена вибрирует. Что-то шевелилось и ползало под обоями. И не только под ними. Внезапно Бреннер понял, что это движение, шевеление, вибрация были повсюду. На полу, на стенах, за растрескавшейся деревянной обшивкой, на ступенях лестницы и даже в темноте, поглотившей подножие лестницы.
      — Что-то здесь не так, — пробормотал он. — Там что-то движется.
      Неожиданно для себя Бреннер произнес это слишком громко, но, к его удивлению, Салид не приказал ему повелительным жестом молчать, как делал это раньше. Палестинец несколько мгновений смотрел на пол задумчиво — и, казалось, немного испуганно, — а затем повернулся и снова начал спускаться вниз.
      В этот момент оглушительным взрывом выбило входную дверь. Вспышка света была такой яркой, что Бреннер закричал от боли в глазах и потерял равновесие. Он зашатался, натолкнулся на стену, а затем упал, закрывая лицо руками. Он снова ничего не видел. Перед его глазами плыли крути. Грохот взрыва был таким оглушительным, что на секунду у Бреннера заложило уши и он потерял способность воспринимать звуки.
      Взрывы не прекращались, за первым последовал второй, еще более мощный и разрушительный. Даже сквозь закрытые веки Бреннер видел его вспышку. Затем до его восстановившегося слуха донеслись выстрелы, стрекот короткой автоматной очереди, одиночный пистолетный выстрел и снова отрывистая очередь, выпущенная из автомата… Стены дома дрожали от выстрелов и снарядов. Пули барабанили в стены, попадали в пол и выбивали щепки из лестницы… Ослепший Бреннер ждал, что к нему кто-нибудь подойдет и отведет его в безопасное место.
      Но никто так и не пришел.
      Салид в это время лежал у подножия лестницы и стрелял по дверному проему, хотя ничего не видел, кроме смутных теней за завесой из густого дыма и языков пламени.
      Но несмотря на это, его выстрелы, должно быть, были точны, потому что сквозь невообразимый шум до слуха Бреннера донесся пронзительный крик. И на одно мгновение стрельба прекратилась. Этого времени Салиду было достаточно для того, чтобы вскочить на ноги и подняться на три ступени. Через секунду со стороны завесы из дыма и огня, закрывавшей дверной проем, вспыхнул новый оранжево-белый сноп автоматной очереди. Пули не задели Салида, который молниеносно пригнулся и сломал на ходу большой участок перил. Салид чертыхнулся и пополз дальше на четвереньках вверх по лестнице, стреляя не целясь через плечо по двери. Когда патроны кончились, Салид отшвырнул в сторону ставший ненужным автомат и, тяжело дыша, присел на ступеньку рядом с Бреннером.
      — Подымайтесь наверх! — крикнул он. — Чего вы ждете?
      Но Бреннер все еще был как парализованный. Он слышал слова Салида и понимал, что тот прав. Он погибнет, если еще хоть на несколько секунд задержится здесь. Но Бреннер не мог тронуться с места.
      Салид выругался и схватил Бреннера за плечо, собираясь поставить его на ноги и подтолкнуть вверх по лестнице. Но в этот момент внизу появилась тень рослого человека в черном. Несмотря на свое оцепенение, Бреннер криком предостерег Салида об опасности. Однако тот, еще прежде чем Бреннер успел открыть рот, уже среагировал — заметив, должно быть, ужас на лице Бреннера. Он выпустил из рук его плечо и молниеносно повернулся на сто восемьдесят градусов, упав тут же на одно колено и выхватывая пистолет из-за пояса.
      Но как бы стремительно он ни действовал, выстрел все же прогремел, и Салид повалился на бок, падая на перила, которые под его тяжестью окончательно развалились на куски. Оружие палестинца отлетело в сторону. С громким криком он рухнул вниз на выложенный плиткой пол вестибюля.
      Казалось, что время остановилось. Такое состояние Бреннер уже пережил недавно, но теперь ему было намного хуже. Как в замедленной съемке он увидел, что человек, стоявший у подножия лестницы, поднял руку и прицелился в него. Дуло было направлено прямо в лицо Бреннера. Он видел также, как указательный палец человека медленно — миллиметр за миллиметром — вдавливает курок. И как бы это ни казалось абсурдным, Бреннер был уверен, что увидит вылетающую из дула пулю. Наблюдая все это, он до сих пор был не в состоянии пошевелиться.
      Внезапно вверху раздался грохот. Это Йоханнес, спускаясь по лестнице, неожиданно потерял равновесие и упал. Он катился вниз по ступенькам, причем ему каким-то образом удалось на ходу подобрать валявшийся пистолет Салила. На долю секунды это отвлекло внимание человека, стоявшего у подножия лестницы, от Бреннера Возможно, он растерялся при виде катящегося вниз по ступеням Йоханнеса, а возможно, он не мог решить, в кого ему стрелять.
      Йоханнес все быстрее катился вниз, на ходу чудом перевернувшись на спину, и теперь он сжимал в обеих руках пистолет. Еще в движении патер выстрелил четыре раза подряд, а докатившись до конца лестницы, с такой силой упал на пол, что пистолет снова отлетел в сторону.
      Однако все четыре его выстрела попали в цель.

* * *

      На этот раз это был не сон, а видение, которое внезапно захватило его и вырвало из потока реальности — подобно тому, как пистолетные выстрелы сбили с ног и отбросили на пол. человека, стоявшего внизу лестницы.
      Без всякого перехода Бреннер увидел себя на том месте, которое часто снилось ему. Но на этот раз он знал, что это было больше чем сон. Он находился здесь в качестве наблюдателя, гостя — пусть и незваного. И был бесплотным духом. Красные отсветы факелов, падавшие ему на лицо, освещали, однако, не его черты, точно так же как и тело, тяжесть которого он ощущал, было не его телом. Он чувствовал боль в руках и ногах и ужасную жажду.
      — Ты понимаешь меня?
      Это опять был тот бородатый седовласый старик, которого Бреннер уже видел. Однако на этот раз остальные голоса умолкли, и старик был один. Бреннер чувствовал это, несмотря на то, что в помещении было темно, и свет мерцающих факелов не мог рассеять густые тени. По выражению глаз старца, взгляд которых хотя и был исполнен суровой решимости, казался, однако, добрым и приветливым, Бреннер понял, что старик хочет поговорить с ним о чем-то таком, что касалось лишь их обоих.
      — Ты понимаешь меня, — промолвил снова его собеседник.
      Бреннер ничего не ответил. Он хотел ответить, но не мог заставить чужое тело, в котором он сейчас пребывал, подчиняться своей воле. Он был лишен всякой инициативы. Скорее всего, он был не столько гостем, сколько пленником чужого тела. А сам хозяин, по-видимому, не желал отвечать Хотя мог бы это сделать, несмотря на ужасные раны, полученные им Он, по-видимому, обладал недюжинными силами, превосходящими силы простых смертных.
      Осознав то обстоятельство, что он является всего лишь наблюдателем в замкнутой области чужого сознания, Бреннер начал мало-помалу понимать истинную суть хозяина этого тела. У него было такое чувство, как будто стены, окружавшие его, немного разомкнулись впереди. Правда, Бреннер до сих пор не мог бы сказать, кто именно был хозяин этого тела, какова была его истинная природа и почему он находился здесь. Бреннер не имел доступа к его мыслям и воспоминаниям. Но он чувствовал, что существо, в которое он вселился, было древним, могущественным и всезнающим. Поэтому оно вряд ли действительно находилось здесь в качестве пленника. Поэтому стены, возведенные вокруг этого существа, скорее являлись защитой от него, поскольку одно прикосновение к его пылающему духу могло бы спалить любого человека, как пламя — мотылька.
      И еще Бреннер ощущал разочарование, которое было очень глубоким и неподдельным. Кем бы ни было это существо, оно вело непримиримую борьбу не на жизнь, а на смерть, борьбу такую же древнюю, как и сама жизнь на Земле, — и потерпело поражение в этой борьбе.
      — Я знаю, что ты меня понимаешь, — промолвил бородатый старик, немного помолчав. Он улыбнулся, но его улыбка была очень жесткой — Ты отлично знаешь, что тебе никогда не удавалось обмануть меня своим притворством. Других — да, а меня — нет.
      Он переложил горящий факел из правой руки в левую, и кроваво-красный отсвет упал на другую половину лица старика. Эффект был поразительным. Бреннеру показалось, что это было совсем другое лицо, лишенное малейшего сходства с прежним. Перед Бреннером стоял другой человек. Даже голос старика изменился.
      — Ты это знал, не правда ли? Именно по этой причине ты никогда не принимал меня всерьез. Ты только терпел меня, причем против собственной воли. И я догадываюсь, почему именно ты питал ко мне такие чувства. Ты знал, что в конце концов я одержу над тобой верх. Я, а не кто-нибудь другой. Перед остальными ты не испытывал никакого страха. Ты не боялся их оружия, их легионов и полков, их мечей и военной амуниции. Ты прекрасно знал, что они не смогут причинить тебе никакого вреда.
      Теперь в голосе старика звучал триумф — злобный, почти издевательский. Бреннер сразу же ощутил, как разочарование существа, в которое он вселился, сменилось ясным пониманием и ужасом, а затем в его душе закипел неудержимый гнев, который, казалось, мог разрушить миры. Израненный незнакомец напряг все свои силы и начал рваться из невидимых цепей, которые его, однако, крепко сковывали, и он снова упал на свое ложе. Те цепи, которые сдерживали его, были такими же древними и крепкими, как и он сам. Может быть, они были сильнее его.
      — Спокойнее, — сказал старик. — Сопротивляйся, сколько тебе будет угодно. Расходуй попусту свои силы. Тебе ничего не поможет. Я знаю твою тайну. Я знаю, кто ты на самом деле. Я знаю, зачем ты послан. Именно поэтому я смог одержать победу над тобой.
      Он снова наклонился, приблизив свой факел к лицу израненного незнакомца, Бреннер ощутил жар пламени на своей коже. Пламя становилось все ближе и ближе. Бреннеру стало больно от нестерпимого жжения, его глаза наполнились слезами. А старик все ближе подносил свой факел, пока острая боль не обожгла щеку Бреннера. Бреннер закричал, откинул голову назад и… и увидел перед собой бородатое лицо. Однако оно снова не было похоже на прежнее лицо старика. Бреннер все еще чувствовал нестерпимое жжение, но факел исчез, а глаза человека, с озабоченностью глядевшего на него, были черными, а не серыми.
      — С вами все в порядке? — спросил Салид.
      Бреннеру понадобилась целая секунда для того, чтобы прийти в себя и понять, что он видит сейчас лицо Салида, а не бородатого незнакомца из своего сна. Переход от видения к действительности был таким быстрым, что Бреннер не заметил его. Вместо темной пещеры он опять находился в доме и лежал не на твердом камне, а на ступенях лестницы, ребра которых больно впивались в его спину. Щеку жгло от пощечины, которую залепил Салид, пытавшийся привести Бреннера в чувство.
      — Все… в порядке, — с трудом ответил Бреннер. Он попытался встать, но снова упал на ступени и, только сделав вторую попытку, выпрямился и поднялся на ноги. Со смешанным чувством ужаса и растерянности он огляделся вокруг.
      Несколько секунд они помолчали. В доме было тихо, похоже, их на время оставили в покое. Входная дверь и косяк были в огне, но нападавшие отступили. Возможно, они были поражены таким ожесточенным сопротивлением. А возможно, не стали захватывать дом по какой-то другой причине.
      — Что с ним? — спросил Бреннер, указывая на Йоханнеса, который сидел смешно скорчившись на полу у подножия лестницы и тупо глядел перед собой в пространство.
      Салид пожал плечами, однако Бреннер понял по выражению его лица, что он прекрасно знал причину подобного поведения патера. Бреннер тоже догадывался, но гнал от себя эти мысли. Он хотел подойти к Йоханнесу, но Салид не дал ему это сделать.
      — С вами действительно все в порядке? — спросил палестинец.
      — Почему вы все время спрашиваете меня об этом?
      — Это не ответ, — сказал Салид. Он протянул руку, чтобы дотронуться до плеча Бреннера, но Бреннер оттолкнул ее с такой решительностью и силой, которая поразила его самого, впрочем, как и Салида.
      — Не беспокойтесь обо мне, — резко сказал он. — Лучше скажите, что здесь происходит? Почему эти люди отступили?
      Салид выглядел раздраженным, однако сдержался и, обведя рукой вокруг, показал на дверь.
      — Не беспокойтесь, они снова скоро придут, — насмешливо сказал он. — Вероятно даже скорее, чем бы вам этого хотелось. Мы должны уносить отсюда ноги.
      Бреннер понимал, что Салид опять не ответил на его вопрос, однако он уже достаточно хорошо знал палестинца и не стал настаивать. Кроме того, тот был совершенно прав: чудо, благодаря которому они обрели на время спасение, не могло длиться вечно. Рано или поздно их везение должно кончиться. Справедливости ради надо признать, что судьба и так слишком долго была благосклонна к ним.
      Внезапно Бреннер качнулся в сторону Салида и неловко попытался ударить его. Палестинец изумленно взглянул на Бреннера, пожал плечами и быстро подошел к Йоханнесу. Он сказал ему что-то, но Йоханнес никак не отреагировал на его слова.
      — Что с ним? — снова спросил Бреннер.
      Салид хотел ответить, но внезапно замер и прислушался.
      — Они возвращаются, — сказал он.
      Бреннер тоже прислушался, но не услышал ничего, кроме треска огня, гулкого стука собственного сердца и странных шорохов и похрустываний — звуков, которые он не мог объяснить и которые ни на минуту не умолкали.
      — Позаботьтесь о нем, — сказал Салид. Он наклонился, чтобы поднять с пола какой-то предмет — Бреннер решил, что это было оружие, — и устремился к двери. На фоне ярко-оранжевого пламени Салид выглядел темной тенью, бесплотным призраком, сгустком тьмы.
      Бреннер с трудом отогнал от себя опасные мысли. Он начал мифологизировать образ Салида. А ведь этот человек был его подлинным врагом Он уничтожил всю его прошлую жизнь и теперь мог каждую минуту вообще оборвать ее. Бреннер не понимал теперь сам себя.
      Он осторожно опустился на колени рядом с Йоханнесом и дотронулся до руки патера. Йоханнес не прореагировал на его прикосновение, однако Бреннеру удалось встретиться с ним взглядом. То, что он увидел, потрясло его до глубины души.
      На Йоханнесе в буквальном смысле не было лица. В глазах его не отражалось ни страха, ни страдания, хотя вся его кожа, в том числе и на руках, была в мелких царапинах и точечных ранах. Глаза же Йоханнеса были пустыми и мертвыми.
      — Ради бога, скажите, что с вами? — спросил Бреннер. — Что случилось? Вы ранены?
      Но Йоханнес, похоже, не слышал его слов. Что-то в нем как будто погасло.
      — Они уже близко, — сказал Салид. — Черт возьми, там целая армия. Нам нужно уходить! — он обернулся, подбежал к Бреннеру и замахал руками: — Подымайтесь наверх!
      — Наверх? Но ведь мы только что…
      Что-то стукнулось в дверь, и прогремел взрыв, разнесший в щепки все, что еще осталось от нее. Коридор наполнился дымом и огнем, а шум был таким неописуемым, что Бреннер вскрикнул от боли в ушах и закрыл их ладонями. На него и Йоханнеса посыпался град обломков. Взрывная волна отбросила Салида в сторону, но он не упал, а только зашатался. Чтобы устоять на ногах, Салид ухватился за перила лестницы, однако его пальцы смяли трухлявое дерево словно размокшее папье-маше. От изумления и неожиданности Салид сделал еще один неловкий шаг и потерял равновесие. Но в падении он выхватил свое оружие и выпустил короткую очередь по стене огня. Бреннеру показалось, что он услышал крик. Значит, еще одна человеческая жизнь была совершенно бессмысленно уничтожена.
      — Бегите! — закричал Салид. — Я задержу их!
      Бреннер повиновался приказу Салида не задумываясь — такова была власть палестинца над ним. Он подчинялся этому человеку против собственной воли. Испытывая полное отчаяние, Бреннер поднял Йоханнеса на ноги и, помогая ему, двинулся вместе с патером вверх по лестнице. Салид поливал огнем из своего автомата дверной проем. С улицы тем временем здание обстреливали из крупнокалиберного оружия. Слева и справа от двери раздались взрывы, и в воздух поднялись фонтаны пыли, осколков кирпичей и щепок.
      — Выходите на крышу! — кричал Салид — На крышу! Может быть, они не станут стрелять по вам при свидетелях!
      Йоханнес пробовал слабо сопротивляться, но Бреннер не придавал этому никакого значения. В дом снова попал снаряд, и на этот раз стены здания содрогнулись. Бреннер чувствовал, как накренилась под ним лестница, словно палуба корабля во время шторма. А затем она рухнула. Ноги Бреннера провалились сквозь доски так, словно те совершенно сгнили и утратили свою прочность, превратившись в мягкую труху. Одновременно с этим ступени начали самым невероятным образом расплываться и терять свои очертания. Остатки перил упали на пол и рассыпались на мелкие куски. В одну секунду вся лестница превратилась в груду бесформенных обломков. Бреннер с криком упал на нее, ожидая удара о жесткие осколки, однако его встретила мягкая вязкая масса. На мгновение он ослеп. Мельчайшие ошметки, словно пыль, посыпались на него сверху, застилая взор. Бреннер, задыхаясь, начал хватать воздух ртом. Он слышал, как где-то рядом закричал Йоханнес, затем снова раздались выстрелы — стреляли поблизости от них, а затем снаружи у дома. Пол под Бреннером все еще содрогался, а жуткие звуки, похрустывание и странные шорохи становились все громче.
      Бреннер с трудом приподнялся — это было непросто сделать, потому что пол под ним провалился и прогнившее дерево смягчило удар при падении, именно это спасло ему жизнь.. Ничего не видя, Бреннер шарил вокруг себя руками, пытаясь обрести точку опоры. Но с ним происходило то же, что до этого произошло с Салидом: все, чего касались его пальцы, сразу же распадалось в прах, как засохшая на солнце грязь. Мельчайшие пылинки проникали под одежду, и у Бреннера было такое чувство, как будто по его коже ползают миллионы насекомых.
      Наконец ему удалось — или почти удалось — сесть. Он отер с лица пыль и труху, моргнул пару раз и в первый момент ничего не увидел, кроме смутных теней и отблесков пламени.
      Салид продолжал стрелять. Бреннер видел, как из-за языка пламени в районе двери появилась чья-то тень и тут же была отброшена назад, как будто в нее ударил невидимый кулак. Затем звук стрельбы изменился: автомат Салила работал вхолостую, патроны кончились. Салид выругался, отшвырнул в сторону автомат и попытался высоко подпрыгнуть, но с ним случилось то же, что до этого произошло с Бреннером и Йоханнесом: прогнившие доски пола рухнули под тяжестью его тела. Салид провалился по колено, он беспомощно упал на живот и попытался за что-нибудь ухватиться, но в результате его руки ушли по запястья в пол. На лице палестинца отразилось выражение недоумения и растерянности, а затем оно вдруг сменилось выражением крайнего ужаса.
      В это время через полыхавшую завесу огня в коридор прыгнули два человека. На этот раз Салид не успел бы защитить себя, даже если бы имел оружие. Один из ворвавшихся молниеносно упал на бок, открыв одновременно огонь по Салиду; а второй опустился на колено и прицелился в Бреннера.
      Через секунду эти двое исчезли.
      Все произошло так быстро, что Бреннер даже не успел испугаться: человек, прицелившийся в Бреннера, внезапно издал пронзительный крик и провалился под пол, который рухнул под тяжестью его тела. Внизу, по-видимому, находился подвал. Второй же докатился до стены и был поглощен ею.
      Это выглядело просто невероятным. Стена оставалась на своем месте как ни в чем не бывало. Однако после всего, что видел, Бреннер перестал чему-либо удивляться. Хотя, конечно, все это было уже слишком: стена действительно поглотила человека. Массивная каменная кладка вдруг открыла метровую пасть, и из нее вылилась какая-то черная блестящая зернистая масса прямо на человека. Он не успел даже вскрикнуть. Черная волна накатила на него, подбросила вверх и вобрала в стену.
      Бреннер понимал, что это не игра воображения. Человек, который только что исчез, существовал, Бреннер хорошо разглядел его. Одновременно он осознал, что по его коже действительно ползает бесчисленное множество каких-то насекомых… Внезапно Бреннер взглянул правде в глаза: он давно уже понял, что здесь происходит, но не хотел в этом признаться себе.
      Весь дом ожил, он кишел живыми существами — черными жесткокрылыми существами со множеством лапок и с блестящими глазами. Это были крохотные снующие повсюду жучки с лапками, покрытыми ворсинками, с чуткими усиками. Эти насекомые сожрали лестницу, проточили стены и пол, они повсюду ползали, всюду скреблись и все пожирали…
      Бреннер закричал. Его вопль не походил на человеческий крик, это был скорее пронзительный визг, исполненный непередаваемого ужаса. Он подпрыгнул вверх, подскочил к стене, мягкой как резина, теплой и живой, и начал как обезумевший бить в нее кулаками. Он визжал, орал, вопил, ревел, бешено размахивая руками в воздухе, расцарапывая себе лицо и стараясь раздавить крохотных насекомых, ползающих по его телу. Его охватило чувство отвращения.
      Бреннер пришел в себя лишь после того, как чья-то рука ударила его по лицу. Он прекратил свою истерику. Из его носа пошла кровь, и на минуту Бреннер почувствовал головокружение. Салид ударил так сильно, что он наверняка потерял бы сознание, если бы его нервы в этот момент не были бы напряжены до предела. Лицо палестинца расплылось перед его глазами и казалось асимметричным. Салид провел ладонью по своему лицу, и Бреннер увидел, как с его пальцев на пол начало стекать что-то темное и тягучее.
      — Бреннер, вы меня слышите?
      Дело было не в глазах Бреннера, а в лице Салида: оно двигалось, ходило ходуном. На нем кишели пауки, жуки, кузнечики и тараканы, — мириады крохотных насекомых с жесткими цепкими лапками, которые…
      В этот момент Салид залепил ему вторую пощечину. Она хоть и не была сильнее первой, однако окончательно привела Бреннера в себя.
      — Все в порядке? — спросил Салид, бросая на Бреннера крайне озабоченный взгляд. Бреннер напрасно искал в этом взгляде страх и безысходность. Неужели Салид не понимал, что здесь происходит? Неужели он этого не видел?!
      — Что… что это? — пролепетал Бреннер. — Что это, Салид? Что…
      В последний момент Бреннер понял, что у него снова начинается истерика, и сумел взять себя в руки. Его дыхание так участилось, что снова закружилась голова.
      — Я не знаю, — сказал Салид. — Но это не имеет никакого значения. Возможно, у нас есть шанс на спасение. Пойдемте!
      Салид не стал ждать реакции Бреннера на свои слова, он просто схватил его за руку и потащил за собой к выходу. На полпути он нагнулся, заставил Йоханнеса встать с пола и что-то сказал ему, но молодой патер все еще находился в прострации. Его взгляд ничего не выражал и казался потухшим. “Возможно, его Бог проявил к нему милосердие, — подумал Бреннер, — и отключил его сознание, чтобы патер не видел больше всех тех ужасов, которые творятся вокруг”.
      Они приблизились к выходу. Салид отпустил Бреннера и Йоханнеса и велел им остановиться.
      — Как вы, еще держитесь? — спросил он.
      Бреннер кивнул, хотя не был уверен в том, что сохранил самообладание. Он пытался уговорить себя, пытался преодолеть свой невыразимый ужас, но не мог до конца справиться с ним. В настоящий момент его охватило своего рода оцепенение, за которым могла последовать любая реакция.
      Должно быть, Салид все это прочитал по лицу Бреннера, потому что внезапно его взгляд стал более озабоченным. Однако палестинец ничего не сказал и, пригнувшись, направился к двери. Огонь почти потух, но время от времени еще вспыхивали язычки пламени. Бреннер наблюдал за тем, как бесстрашно действует Салид. Он видел, что огонь лижет ноги палестинца, но тот, все так же пригнувшись, все же достиг двери. Бреннер не мог разглядеть то, что палестинец увидел на улице, но его реакция была достаточно красноречивой. Салид остолбенел и стоял несколько секунд совершенно открыто, не прячась от возможных пуль. Он представлял собой отличную мишень, однако выстрела не последовало.
      Именно в этот момент Бреннер обратил внимание на необычную тишину.
      Жуткие шорохи и похрустывания, источник которых Бреннер теперь знал, все еще наполняли дом. Мало того, они стали громче и звучали более угрожающе. Дом вздрагивал и шатался, что свидетельствовало о том, что он вот-вот рухнет. Но Бреннера удивило другое: умолкли звуки стрельбы. Никто больше не стрелял по дому. Не слышны были крики, команды, рев сирен и другой шум, производимый подразделением. Вокруг дома царила жуткая тишина.
      Бреннер с бешено бьющимся сердцем направился к двери. Он ощущал жар от языков огня, опалявших его, но эта боль от ожогов казалась ему какой-то нереальной. Физическая боль была частью мира, которому он, похоже, больше не принадлежал. И хотя на его глазах выступили слезы, он не пошел быстрее, а, напротив, замедлил шаг, обходя дыру в полу на том месте, где провалился ворвавшийся в дом человек. Бреннер невольно бросил взгляд в глубину подвала. Упавшего туда человека не было видно. В подвале кишела коричнево-черная масса. Бреннер быстро отошел от края ямы.
      Подойдя к Салиду, Бреннер собрал в кулак все свое мужество и встал рядом с ним на открытом месте. Ему было безразлично, убьют его сейчас или нет. Возможно, в глубине души он даже жаждал смерти.
      Но никто не стал в него стрелять. Глаза Бреннера широко раскрылись от ужаса. Это было невероятно! Еще секунду назад Бреннер думал, что не способен уже ничему удивляться и испытывать ужас, но теперь он понял, что ошибался. Ужасу не было предела.
      — О Боже! — прошептал он. — Что это?

* * *

      Машина, взвизгнув тормозами, остановилась, врезавшись передним бампером в дверцу полицейского автомобиля, перегораживавшего проезжую часть улицы, и оставила в ней заметную вмятину. Удар был не слишком сильным, но несмотря на это, Кеннели бросило на лобовое стекло, так что его удержали только ремни безопасности. Он больно прикусил язык и почувствовал во рту привкус крови. Переднее стекло со звоном разбилось.
      Кеннели распахнул дверцу машины и выпрыгнул из нее, бранясь и тряся левой рукой. Он ощущал страшную боль в запястье, как будто там был перелом. Но это сейчас, похоже, не имело никакого значения. Сам он только что пережил настоящий кошмар. Все его люди погибли, а сам он так и не понял, что произошло.
      — Остановитесь!
      В глаза ему ударил яркий свет, и он услышал шум: крики, вой сирены, топот чьих-то ног. Где-то в отдалении, но все же очень отчетливо, гремел громкоговоритель по-немецки. Кеннели не мог разобрать слов. Вдалеке слышались многочисленные сирены Кеннели шатаясь сделал еще один шаг в сторону, а затем остановился. Когда же окрик прозвучал в третий раз, ему пришло в голову, что он должен поднять руки.
      Возможно, именно это спасло ему жизнь. Ослепительный свет все еще бил в глаза, и они слезились Однако, несмотря на это, Кеннели смутно видел, что он окружен дюжиной немецких полицейских, держащих свое оружие наготове. Многие из них сильно нервничали, и потому могли спустить курок при каждом его неосторожном движении. Кеннели вознес к небу молитву о том, чтобы эти люди оказались столь же дисциплинированными, как те, которыми командовал он и Смит. Командовали еще так недавно…
      Очень осторожно Кеннели опустил руки и сделал еще один шаг вперед. Прожектор чутко следовал за каждым его движением, но теперь свет не был направлен прямо в лицо Кеннели. Он медленно поднял руку и осторожно вытер тыльной стороной ладони слезы, выступившие на глазах.
      К Кеннели приблизился человек в сером плаще, он лихорадочно размахивал руками. Причем его жесты относились как к полицейским, так и к самому Кеннели. Кеннели не мог еще разглядеть лицо этого человека, но уже инстинктивно чувствовал овладевшее им возбуждение. Кеннели умел говорить с людьми в подобной ситуации. Он решительно подошел к человеку в сером плаще:
      — Кто вы такой, черт возьми? Что все это означает? Мы…
      Он просчитался. Его наглый тон не произвел на незнакомца никакого впечатления. Человек в плаще одним-единственным движением руки заставил замолчать Кеннели.
      — Я являюсь заместителем бургомистра этого города, — чеканя каждое слово, заявил он, — точнее сказать, того, что осталось от этого города. Моя фамилия — Деслер. А кто вы такой? Второй ваш вопрос я переадресую вам: что все это означает? Где Хайдманн и его люди?
      — Они мертвы, — ответил Кеннели и, помолчав, добавил: — Во всяком случае, я так думаю. Точно так же, как и агент Смит и большинство моих людей.
      Лицо Деслера сильно побледнело.
      — Мертвы?
      Кеннели пожал плечами:
      — Я так полагаю. Было бы удивительно, если бы они выжили при этом. Я радуюсь, что мне удалось унести ноги.
      — При этом? — Деслер бросил взгляд на Кеннели. — Что значит “при этом”?
      В его глазах появилось выражение недоверия, и Кеннели внутренне насторожился. Ему не следовало недооценивать этого человека. Лед, по которому шел Кеннели, был и без того тонок. Он не должен был допустить ошибки.
      Но даже если бы он и хотел, он не смог ответить на вопрос Деслера, потому что сам не знал, что в действительности произошло. Из того проклятого дома внезапно что-то хлынуло наружу, это не были проделки Салида. В голове Кеннели путались мысли и образы, он не мог сложить их в четкую и ясную картину. Хлынувшая из дверей дома масса была темной и зернистой, она с невероятной скоростью преследовала людей и накрывала их с головой, а потом… Кеннели по существу больше ничего не помнил. Все происходило как во сне. Кто-то схватил его и втащил в машину, которая тут же сорвалась с места. Вот и все, что он помнил. Или то, о чем он разрешал себе помнить.
      — Не имею ни малейшего понятия, что там произошло, — сказал он. — Я считаю, что ваши люди наделали много глупостей.
      — Наши? — Деслер прищурил глаза и взглянул в темноту за спиной Кеннели. Он сильно нервничал, однако в его поведении не чувствовалось неуверенности или беспомощности. — Что это значит? “Наши люди”?
      — Это вы передали мне информацию о том, что Салид вместе с двумя заложниками засел в номере гостиницы, — ответил Кеннели, стараясь придать своему голосу агрессивный тон. — Причем вы сообщили мне, что он не вооружен или, по крайней мере, не вооружен серьезно, — Кеннели горько засмеялся. — Я не знаю, что у него было, но, по-моему, он вооружился хорошим армейским автоматом. Больше десятка моих людей погибли, и боюсь, что при этом были убиты многие ваши полицейские.
      — Но это… это… — в конце концов Кеннели удалось вывести самоуверенного господина из себя. Теперь он явно находился в замешательстве. Однако долго ли продлится такое его состояние? — Это невозможно! У нас были очень надежные источники информации. Десяток полицейских видели его.
      — Я не знаю, что они видели, — резко бросил Кеннели. — Я знаю только то, что натворил этот парень, — Кеннели намеренно сделал паузу, а затем заговорил более примирительным, но все таким же озабоченным тоном: — Послушайте, мистер Деслер, я не хочу обижать вас и ваших людей, но в данном случае мы имеем дело с таким дерьмом, какое вы себе и представить не можете. Этот парень — не простой преступник. Он — вовсе не обыкновенный убийца. У него на совести — если, конечно, она у него есть — десятки человеческих жизней. Он действует всегда непредсказуемо. Черт возьми, я бы не удивился, если бы узнал, что где-нибудь в левом ботинке этого парня спрятано тактическое атомное оружие.
      В глазах Деслера появилось выражение ужаса, но именно к этому и стремился Кеннели. Хотя, с другой стороны, он ничего не преувеличивал.
      — Я должен позвонить, — продолжал он. — Где я могу…
      С этими словами Кеннели полез в карман, намереваясь достать свой радиотелефон. Но он не успел этого сделать. Трое полицейских заклацали своим оружием и наставили на него дула автоматов. Деслер жестом успокоил их.
      — Вы не сможете позвонить, — решительно сказал он.
      Кеннели возмутился:
      — Что это значит?
      — Это значит, что вы арестованы, господин Кеннели. Вы не сможете связаться теперь ни с кем по телефону или предпринять какой-нибудь другой шаг. С этого момента мы берем всю операцию на себя. Честно говоря, мы должны были сделать это с самого начала.
      — Вы просто не знаете, за что беретесь, — сказал Кеннели. — Этот парень…
      — Довольно! — Кеннели понял по голосу Деслера, что ему действительно лучше замолчать. Этот человек с внешностью провинциального бургомистра обладал завидным мужеством. — Я не намерен больше бездействовать и сложа руки наблюдать со стороны, как вы играете здесь в войну. Где сейчас ваш проклятый вертолет?
      Кеннели пожал плечами.
      — Понятия не имею, — сказал он. И это было правдой. После того как он убежал с места событий, он потерял всякую связь с вертолетом. Кеннели, сильно нервничая, повернулся на месте и несколько секунд сосредоточенно вглядывался в темноту, а затем снова обернулся лицом к Деслеру.
      — Послушайте, господин бургомистр, — сказал Кеннели, взвешивая каждое слово. — Можете арестовывать меня и моих людей — мне это безразлично. Более того, в таком случае я буду уверен, что по крайней мере доживу до утра. Но прошу вас, будьте разумны: отдайте вашим людям приказ стрелять на поражение.
      — В Салида?
      Кеннели энергично покачал головой:
      — Не только в Салида. Необходимо вести огонь по всему, что движется. Я не знаю, что там происходит, но в одном уверен: в этом доме таится неведомая опасность. Все, что из него исходит, враждебно нам, враждебно каждому человеку.
      Деслер засмеялся, но его смех прозвучал фальшиво.
      — Вы с ума сошли, — сказал он. — Правильно говорят об американцах: вы смотрите слишком много второсортных фильмов.
      — Я бы очень хотел, чтобы вы оказались правы, — ответил Кеннели, горько улыбнувшись, сделал шаг по направлению к Деслеру и протянул ему свои руки. — Прошу вас, арестовывайте меня!
      Деслер взглянул на его запястья с таким видом, как будто не знал, что ему теперь предпринять. Кеннели на это и расчитывал. Однако Деслер в конце концов отступил в сторону и махнул рукой одному из полицейских.
      — Задержите этого человека. И других тоже.
      Полицейский подошел к Кеннели, доставая на ходу наручники. Мысли путались в голове агента. Сначала он хотел силой вырваться из кольца окружения и бежать, но сразу же отогнал эту мысль. Он понимал, что окружен людьми, чей жизненный опыт исчерпывался преследованием мелких мошенников в маленьком провинциальном городке, но тем опаснее они были. Кеннели вряд ли сможет выполнить свое задание, если один из этих слишком старательных и слишком нервничающих полицейских выстрелит ему в голову.
      Наручники с лязгом защелкнулись на его запястьях. Этого звука Кеннели хватило для того, чтобы понять механизм их устройства, который он запросто сможет открыть без ключа. Пока один из полицейских вел Кеннели по улице, вцепившись в его предплечье, агент впервые по-настоящему внимательно огляделся вокруг. То, что он увидел, вселило в него надежду. Ему предстояло справиться всего лишь с дюжиной полицейских и кучкой людей в штатском, которых было раза в три больше и число которых постоянно росло. Эти люди стояли за ограждением — тремя полицейскими машинами, поставленными поперек улицы — и с любопытством наблюдали за всем происходящим. Неподалеку стояла пожарная машина с включенной мигалкой и машина скорой помощи. Если Кеннели повезет, он сможет легко бежать отсюда, ему понадобится для этого всего лишь десять секунд.
      — Прежде чем вы решитесь на какой-нибудь необдуманный поступок, — прозвучал голос Дес-лера у него за спиной, — должен вас предупредить: мои люди получили приказ стрелять. В том числе и в вас.
      Кеннели на ходу оглянулся Деслер шел за ним следом и выглядел таким потерянным и несчастным, каким Кеннели рассчитывал его увидеть в начале их разговора. Его последнее утверждение было ложью и звучало совершенно неправдоподобно.
      Кеннели остановился и внимательно вгляделся в этого человека с серым лицом. На сей раз бургомистр показался ему внешне невзрачным и внутренне незначительным человеком. Кеннели снова изменил свое мнение о нем. И теперь был недалек от правды. Деслер очевидно принадлежал к тем людям, которые в стрессовых ситуациях превосходили самих себя. При этом он хватался за любую соломинку. В данном случае такой соломинкой был для него Кеннели.
      — Вы не знаете, за что беретесь, — еще раз сказал агент. И сейчас Деслер не стал отмахиваться от его слов.
      — В таком случае, объясните мне, черт возьми, в чем там дело? — воскликнул бургомистр.
      — Я сам хотел бы это знать, но не знаю, — ответил Кеннеди. Он помнил только черную зернистую массу, хлынувшую из дома, и знал только одно: она приближается сюда. — Могу сказать вам только, что вашим людям следует стрелять без предупреждения, что бы они ни увидели.
      “Если только это поможет”, — добавил он про себя.
      — Вы всерьез так полагаете? — спросил Деслер. — Я имею в виду, вы… вы действительно верите, что мы находимся здесь в такой же ситуации, как герои какого-нибудь американского боевика с их бесконечными перестрелками? Да вы просто с ума сошли! Иначе вы бы не явились сюда, чтобы играть посреди города в войну! Вы…
      В этот момент раздался чей-то крик. Затем прозвучал одиночный пистолетный выстрел. И хотя оба звука не были слишком громкими, они подействовали на всех как катализатор. На секунду установилась жуткая тишина. Казалось, что даже неумолкающие сирены на мгновение затихли.
      А затем вокруг разразилась настоящая паника. Кеннели не стал больше ждать. Ему понадобилось две секунды, чтобы вырваться из рук полицейского, и еще пять для того, чтобы снять с себя наручники.

* * *

      Бреннеру казалось, что он видит черно-белое кино, старое, еще не звуковое. Возможно, зрелище именно поэтому выглядело таким реальным.
      Улица исчезла. То, что Бреннер в первую секунду принял за сгустившуюся тьму, было черной чернильной массой, беззвучно струившейся с неба и закрывающей собой все остальное полотно мироздания. И, казалось, щупальца этой тьмы проникли в его собственную душу и начали ее разрушать — медленно, постепенно и безболезненно для Бреннера.
      — Что… что это? — прошептал Бреннер.
      На этот раз он получил ответ. Правда, не от Салида, а от Йоханнеса.
      — Пустыня, — прошептал молодой патер. — Отец Небесный! Это… это уже началось.
      Бреннер увидел боковым зрением, что Йоханнес перекрестился и сделал движение, как будто хотел упасть на колени. Но в последний момент передумал. Поведение патера было похоже на движение марионетки, действующей по воле кукловода, который в последний момент вдруг решил сыграть совсем другую пьесу. Почему Бреннеру в голову пришло именно такое сравнение?
      — Что началось? — спросил Салид. Бреннер все еще не мог оторвать взгляд от пугающей тьмы, царящей за порогом и растворяющей все в себе, однако он заметил, что Салид обернулся и бросил на Йоханнеса пристальный взор.
      — Апокалипсис, — ответил Йоханнес. — Конец света. Неужели вы этого не понимаете? Вы что, ослепли? Взгляните на это!
      — Я ничего не вижу, — ответил Салид. — За исключением того факта, что у нас, возможно, появился хороший шанс скрыться отсюда, — Салид обернулся к Бреннеру: — Что с вами? Вы в порядке?
      Бреннер чувствовал, как его снова начинает разбирать истерический смех. В порядке ли он?
      — Это самый смешной вопрос, который я слышал сегодня, — ответил он.
      Салид кивнул.
      — В таком случае вы действительно в полном порядке, — заявил он. — А теперь вперед! Там, на другой стороне улицы, нас ждет машина. Бегите туда, а я скоро догоню вас!
      Бреннер против своей воли все еще ощущал таинственную власть Салида над собой. Сейчас он заметил, как его тело, вопреки собственной воле Бреннера, сразу же подчинилось приказу Салида. Не ожидая указаний последнего, Бреннер внезапно схватил Йоханнеса за руку и увлек патера за собой. Они сбежали по ступеням крыльца и устремились к противоположному тротуару. Там стояла не одна машина. Что-то здесь было не так, но Бреннер не мог бы сказать, что именно. Возможно, дело заключалось в нем самом. Или в них: в Йоханнесе, Салиде и Бреннере. Может быть, они остались единственными живыми существами в этом фантастическом закулисном мире. Они были такими же затерянными в нем. и такими же обреченными на гибель, как эти дома, которые проглатывали людей, и люди, чьи лица растворялись, превращаясь в ничто. У Бреннера было такое чувство, что он вошел в чужой причудливый антимир.
      С каждым шагом, по мере того как они удалялись от дома, становилось все хуже. Казалось, что кто-то вылил на этот мир огромное ведро расплавленной смолы. Все было окрашено в один цвет — черный. Небо было пустым, и Бреннер не видел ни облачка, ни звезды. Это была такая же черная поверхность, как и поверхность самой земли, а между ними были натянуты мглистые нити тьмы.
      В темноте Бреннер задел ногой какой-то металлический предмет, и тот с лязгом отлетел в сторону. Бреннер посмотрел ему вслед. У него было такое чувство, как будто он узнал эту металлическую вещицу, но ему потребовалось несколько секунд, чтобы до его сознания дошло: это была пряжка от ремня. Самого кожаного ремня не было. Как и деревянного приклада снайперской винтовки, ствол, спусковой механизм и казенная часть которой валялись неподалеку. Бреннер обнаружил также ручные часы без ремешка, каску без ремня, металлический корпус рации… На улице валялись остатки оружия, части амуниции, различные предметы повседневного обихода, которые имели при себе люди, штурмовавшие дом. Но сохранилось только то, что было изготовлено из металла и стекла. Сознание этого, казалось, помогло Бреннеру прозреть: он понял, что происходило с зелеными насаждениями, росшими вдоль тротуара. Деревья превратились в скелеты — голые обглоданные стволы с такими же сучьями. А газон между ними обратился в мертвую черную застывшую лаву. Все живое было здесь уничтожено. Адская черная беспощадная масса уничтожила не только дом и ворвавшихся в него людей, но и поглотила все вокруг, превратив улицу в безжизненную пустыню.
      Осознав все это, Бреннер снова почувствовал, как его охватывает паника. Он стоял, дико озираясь вокруг, и не знал, чего ищет своим взглядом. На проезжей части валялись какие-то обломки, по виду которых трудно было догадаться об их происхождении. Но Бреннер так и не увидел ни трупов, ни клочков одежды, если не считать остатками одежды ту металлическую пряжку, которую он случайно задел ногой. Здесь попадались очки и другие подобные предметы, которые люди могли потерять при бегстве, сильно испугавшись кого-нибудь. Или чего-нибудь.
      — Что вы, черт возьми, тут делаете? — Салид в три прыжка догнал их и набросился на Бреннера, бешено размахивая руками. Палестинец теперь вновь был вооружен, и Бреннер понял, зачем он снова возвращался в дом, хотя здание грозило вот-вот рухнуть. Салид держал в руках автомат и три или четыре запасные обоймы к нему.
      — Бегите дальше! Черт бы вас побрал! — он толкнул Йоханнеса в спину, и тот шатаясь устремился вперед. Бреннер, спотыкаясь, сам пошел дальше, преодолевая чувство сильной тошноты. У него под ногами хрустело раздавленное стекло и различные металлические предметы. Он продолжал слышать тихий шорох, шелест и жуткие звуки, похожие на перешептывание.
      Салид первым добежал до машины, рванул дверцу и отшатнулся, выругавшись. На него хлынула черная волна грязи и расплескалась по асфальту вокруг его ног. Насекомые начали быстро разбегаться в разные стороны. Салид издал хриплый вопль и отпрыгнул еще на шаг назад. А Бреннер и Йоханнес снова остановились.
      Машина превратилась в скелет из металла и стекла, она стояла на голых, чисто объеденных колесных ободах, словно корабль на вечном приколе. Приборной доски не было, и наружу проступали металлические проводки, изоляция их тоже объедена. Рулевое колесо и сиденья вообще отсутствовали. Машина походила на выгоревший автомобиль, — один их тех, которые Бреннер в качестве страхового агента осматривал в своей прежней жизни. Однако эта машина не была сожжена.
      На лице Салида появилась гримаса отвращения, и он начал давить ногами разбегавшихся во все стороны насекомых. Они хрустели у него под ногами и издавали странные отчетливые звуки. Безудержная фантазия Бреннера внезапно заставила его подумать о том, что эти странные звуки были воплями страдания и требованиями возмездия, с которыми насекомые обращались к своим собратьям.
      Однако эти твари не нападали на Салида. Тот, кто их послал — если их, конечно, вообще кто-то послал сюда, — не хотел, чтобы насекомые уничтожали их сейчас. Салид тем временем, как обезумевший, продолжал давить разбегавшихся тварей. Его подошвы вдавливали насекомых в землю с такой силой, как будто он уничтожал не крохотные существа, а огромное чудовище, которое могло вонзить свои когти в его тело и сразу же убить его. При этом Салид все еще издавал хриплые крики, не переставая мять землю подошвами и тогда, когда под ним уже никого не было. Наконец Бреннер подошел к нему и дотронулся до плеча.
      — Все хорошо, — сказал он. — Прекратите, Салид. Все уже прошло.
      Конечно, ничего не прошло, и оба они прекрасно об этом знали. Но Салид, должно быть, почувствовавший прикосновение руки Бреннера, пришел в себя. Он резко обернулся и с силой оттолкнул Бреннера, так что тот чуть не потерял равновесие, чувствуя сильную боль в плече. Но заглянув в глаза Салида, он увидел, что огонек безумия в них погас. Теперь Салид испытывал только страх.
      — Все прошло, — снова повторил Бреннер. Салид шумно вздохнул и нервно облизал кончиком языка пересохшие губы.
      — Я… мне очень жаль.
      — За что вы извиняетесь? — спросил Бреннер. — За то, что проявили подлинное человеческое чувство?
      — Я утратил контроль над собой, — сказал Салид. — Простите меня, — он помолчал немного, а затем добавил: — Я терпеть не могу пауков. Это глупо, но… Этого никогда больше не повторится.
      Бреннер молчал. Конечно, дело было вовсе не в пауках. Или не только в них. Ведь в доме их были мириады. Но там Салид не реагировал подобным образом и не демонстрировал своего патологического отвращения к насекомым.
      Бреннер сразу же догадался, в чем дело. Палестинец боялся пауков не больше, чем автоматных очередей, боевых вертолетов или любых других опасностей этого мира. Единственное, чего он по-настоящему боялся, был сам страх, и на минуту страх охватил его. Он потерял контроль — над ситуацией, над ходом событий и прежде всего над самим собой. Именно это вызвало у него страх.
      Но через секунду Салид снова стал прежним Салидом. Он резко повернулся к машине, бросил на ее корпус быстрый взгляд, в котором читалось отвращение, а затем ногой пнул дверцу и захлопнул ее.
      — Эта рухлядь теперь нам совершенно бесполезна, — сердито сказал он. Несколько секунд Салид смотрел в пустоту невидящим взором, а затем настороженно огляделся по сторонам. Бреннер видел, что палестинец лихорадочно ищет выход из создавшегося положения. Самообладание мало-помалу вернулось к нему. Как это ни казалось невероятным, но Бреннер был уверен, что Салид приветствовал создавшееся положение. Это был вызов ему, задача, которую он должен решить, препятствие, которое должен преодолеть.
      Наконец Салид снова обернулся и указал на дорогу, тянувшуюся в западном направлении.
      — Нам надо идти туда. Вы справитесь с этим?
      Бреннер кивнул, но не тронулся с места. Дорога терялась в непроглядной темноте. Лишь теперь он заметил, что отсутствовали не только уличные фонари, но и вообще всякие источники света. Бреннер был убежден, что в этой кромешной тьме их поджидала страшная опасность. Люди, которые хотели их убить. Или что-нибудь другое, еще более ужасное.
      — А почему бы нам не пойти туда? — спросил Бреннер, указывая на деревья. Там, должно быть, расположен парк или небольшой садик. Возможно, эта территория принадлежала больнице. Ведь Салид говорил, что они находились всего лишь на расстоянии одного квартала от нее.
      — Потому что именно там нас и поджидают, — ответил Салид. — У меня нет никакого желания попасть под прицел дюжины снайперов.
      После всего, что они видели в последние минуты, это замечание Салида казалось, по крайней мере, смешным, но Бреннер не стал возражать. В глубине души он давно уже смирился. Дело было не в гипнозе Салида, заставлявшего его якобы делать то, чего он не хотел. Дело было в самом Бреннере, в его безволии. Совсем недавно он сравнил Йоханнеса с марионеткой, но теперь Бреннер понимал, что и сам был куклой, приводившейся в движение невидимыми нитями.
      Некоторое время они шли по дороге, храня молчание. Салид при этом постоянно нервно оглядывался и поигрывал своим оружием, которое держал в правой руке. Их все еще окружала темнота, но она стала уже не такой непроглядной, как в самом начале. Бреннер изо всех сил старался не глядеть на дома, мимо которых они проходили. Он боялся увидеть пустые оконные рамы, коробки без дверей, лестничных маршей, дома без признаков жизни. Но его опасения оказались напрасными. В конце концов, против своей воли, он все же бросил взгляд на фасад здания, расположенного по левой стороне. Оно выглядело совершенно обычно: это был дом без света, но целый и невредимый. Беда обошла стороной эти здания, не тронув их, хотя опустошила всю проезжую часть улицы и тротуары.
      Внезапно Салид остановился и поднял руку предостерегающим жестом.
      — Осторожно! Там, впереди, опасность! — прошептал он.
      Впереди кромешная тьма начинала заметно рассеиваться. Бреннеру казалось, что они находятся внутри черного мглистого облака, которое кончалось в нескольких шагах от них. За этой границей мигали красные и голубые огни и слышались обычные звуки. До слуха Бреннера доносились голоса, крики, сирены, людской шум. Там было очень много возбужденных людей, которые суетились вокруг. Как и свет, звуки казались несколько приглушенными, они с трудом проникали к ним сквозь пелену тумана.
      — Оставайтесь здесь! — приказал Салид и пригнувшись бросился вперед.
      Но на этот раз Бреннер не послушал его. Мысль о том, что он должен был оставаться в этом мертвом мире, казалась ему невыносимой. И по сравнению с ней его меньше пугали опасности, ожидавшие впереди. Салид бросил взгляд через плечо и недовольно нахмурил лоб, но не стал останавливать Бреннера.
      Стена темноты заканчивалась на границе улицы. Салид предостерегающе махнул рукой — на этот раз Бреннер подчинился его приказу и остановился, — прижался спиной к углу дома на перекрестке и осторожно опустился на корточки. Медленно продвигаясь, он выглянул из-за угла. Бреннер сделал то же самое, стараясь в точности повторять все движения Салида.
      То, что он увидел, было похоже на еще одну сцену из американского боевика: в пятнадцати или двадцати метрах от перекрестка проезжая часть улицы была перегорожена тремя полицейскими машинами с работающими синими мигалками. За ними виднелись включенные мигалки пожарной машины и машины скорой помощи. Бреннер разглядел более десятка полицейских и толпу зевак, готовых в любой момент прорвать оцепление. Вдалеке слышались приближающиеся звуки включенных сирен, и Бреннеру на мгновение показалось, что он слышит шум вертолета, правда, Бреннер не совсем был в этом уверен.
      Салид обратил его внимание на противоположную часть улицы. Сначала Бреннер решил, что Салид показывает ему машину, стоявшую у обочины. Но затем он понял, что именно имел в виду Салид: рядом с полицейскими машинами стояли пять или шесть полицейских, нацелив дула своих автоматов на двух людей в штатском. Все эти люди находились слишком далеко, и их голосов не было слышно. Но их жесты были красноречивы. Бреннер понял, в чем дело. По-видимому, легковая машина хотела прорвать кольцо оцепления. Это была большая американская машина. Странно, но Бреннер в это мгновение почувствовал облегчение: значит, кто-то из нападавших на них людей все же остался жив.
      — Они слишком увлечены, — прошептал Салид — У нас есть шанс прорваться. — Он задумался на несколько секунд, а затем кивнул головой в сторону толпы: — Многовато зевак, не правда ли?
      — Что вы имеете в виду? — спросил Бреннер. Ему не понравились слова Салида.
      — Зеваки — это настоящая чума. По крайней мере, для полицейских, — ответил Салид довольно весело.
      Бреннер вопросительно взглянул на него. Салид поднял автомат, проверил магазин и ухмыльнулся.
      — Хотя с другой стороны…
      — Что вы хотите делать?
      Салид успокоил его жестом, все еще продолжая ухмыляться.
      — Не бойтесь. Я не хочу причинять никому никакого вреда. Я просто выпущу очередь по одной из этих милых голубых мигалок. И сразу же начнется паника.
      — И вы думаете, что при этом никто не пострадает?
      Салид пожал плечами:
      — При нынешних обстоятельствах пострадать могут очень многие, вы согласны со мной?
      Бреннер ничего не ответил. Да и что он мог сказать? Салид был совершенно прав, тем более что Бреннер был уверен: что бы он ни сказал, что бы он ни сделал, это не окажет на палестинца никакого воздействия и не переубедит его в своей правоте,
      Салид опустился на левое колено, уперся локтем в бедро и прицелился. Взволнованный Бреннер наблюдал за ним. Образ действий Салида все больше не нравился ему. Конечно, пятнадцать метров не были серьезным расстоянием для такого стрелка, каким являлся Салид, но ведь на той стороне находилось так много людей, что даже малейший промах мог привести к катастрофе. Бреннер плохо разбирался в оружии, однако он догадывался, что из автомата нельзя стрелять с предельной точностью.
      Салид немного приподнял дуло автомата, тщательно прицелился и… Но Бреннер тут же положил ему руку на плечо.
      — Подождите!
      Впереди, на пространстве, которое отделяло их от заграждения, что-то шевелилось. Бреннер не мог определить, что это было. Что-то вздымалось, как огромная чернильная волна, тут же растворяющаяся в движущемся потоке. Бреннер вновь различил странные шорохи и похрустывания, но теперь они более походили на отдаленные голоса, доносимые сюда ветром. Это были вопли погибших душ.
      Салид опустил дуло автомата и повернул его направо. Там надвигалась та же самая волна, казавшаяся из-за ее удаленности еще более жуткой. У него было впечатление, как будто улица ожила.
      Бреннер почувствовал чье-то легкое прикосновение к своей ноге. И хотя это ощущение было очень смутным, он вздрогнул всем телом, увидев, как крошечные твари ползут по его ноге. Он поспешно стряхнул их с носка своего ботинка и начал инстинктивно давить их, как до этого Салид.
      Но внезапно он остолбенел. Здесь были не десятки насекомых, а миллионы, они кишели повсюду. Черная волна, заполонившая всю улицу, нахлынула из тьмы, завеса которой окружала их. Насекомые были повсюду: на земле, на стенах, под ногами, на обуви, они ползли по брюкам, карабкались, мельтешили и представляли собой бесчисленные полчища.
      У Бреннера закружилась голова. Его сердце начало бешено биться, и он ощутил, как по всему его телу выступил холодный пот. На мгновение его охватила безумная паника. Его колени так сильно дрожали, что он вынужден был опереться о стену. Но тут же поспешно отдернул руку, чувствуя, как что-то крохотное и жесткое коснулось его пальцев.
      По каменной стене теперь тоже ползли насекомые. Но это не были пауки, которых якобы боялся Салид. Это не были жуки или муравьи или другие крошечные создания, которых Бреннер раньше видел. У этих насекомых был очень странный вид, такой странный, что Бреннер, на мгновение позабыв свой страх, нагнулся и внимательнее всмотрелся в них.
      Они напоминали уменьшенный вариант саранчи, однако их лапки были более развиты, а тельце снабжено более прочным панцырем. Череп имел треугольную форму, и расположенные на нем глаза были слишком большими и слишком всезнающими. Странное впечатление производили также слишком сильно развитые челюсти, а задняя часть корпуса была сильно приподнята вверх и заканчивалась острым шипом, что придавало этой твари схожесть со скорпионом.
      — Посмотрите туда! — Салид указал вперед. — Вы видите это?
      Бреннер с трудом оторвал взгляд от стены и посмотрел в том направлении, куда показывал Салид. Волна ожившей темноты приблизилась к ограждению, и люди, находившиеся по ту сторону, по-видимому, заметили это. Несколько полицейских не спеша двинулись навстречу ей, однако тут же в растерянности остановились.
      Но полчища насекомых двигались все с той же неумолимостью. Причем их скорость, казалось, даже возросла Бреннер видел, как один из полицейских вздрогнул и бросился прочь, а другой вскрикнул и попятился.
      — О Боже, нет! — прошептал Бреннер. — Прошу тебя, не надо!
      Его последнее слово потонуло в треске автоматной стрельбы. Один из полицейских открыл огонь по наступавшим полчищам насекомых. Пули выбивали искры из асфальта, не причиняя крохотным тварям никакого вреда. Черная масса обступила полицейских со всех сторон, и сердце Бреннера дрогнуло. Он вспомнил страшную картину: лицо, растворяющееся в ничто, руки, превращающиеся в обглоданные кости. Все это повторялось вновь! На глазах Бреннера разворачивалось все то же безжалостное действо. Неужели он снова увидит это страшное зрелище?!
      Но тут темнота отступила. Кошмар, которого ждал Бреннер, не воплотился в действительность. Люди завопили от— страха и отвращения. По другую сторону ограждения мгновенно разразилась паника, но полчища насекомых явились на этот раз не для того, чтобы убивать. Бреннер видел, как один из полицейских поскользнулся и, бешено размахивая руками, рухнул в живую шевелящую массу заполонивших весь асфальт насекомых, но их волна не сомкнулась над ним, как это было с ворвавшимися в дом людьми. Полицейский снова вскочил на ноги и шатаясь бросился прочь.
      — Вперед! — закричал Салид. — Бежим!
      Он мгновенно выпрямился и сорвался с места, Бреннер и Йоханнес не отставали от него ни на шаг. Бреннер задыхался от омерзения, чувствуя, что давит подошвами бесчисленное множество крохотных созданий. Насекомые даже и не пытались убежать от них. То, что казалось Бреннеру асфальтом, в действительности было сплошной массой насекомых, в которой ноги проваливались по щиколотку. Она накатывала волнами на заграждения и гналась вдогонку за разбегающейся толпой. Но насекомые не трогали ни Йоханнеса, ни Салида, ни Бреннера. Лучше бы они сделали это! Мысль о том, что эти отвратительные твари нападут на него, ужасала Бреннера, но еще более его путала мысль, что эти омерзительные создания помогают им — почему они это делают?
      — Машины! — закричал Салид. — Бегите к машинам!
      Очевидно, Салид намеревался угнать одну из полицейских машин, водитель которой в панике бежал сломя голову вместе с толпой. Но черная волна накатила на автомобили, и тут же разыгралась страшная сцена. За одну секунду вибрирующая масса облепила машины, а когда волна схлынула, взглядам людей предстали только голые металлические корпуса — без шин, без сидений и внутренней обивки салона, без приборных досок и даже без лака. Металлические каркасы были матовыми, как будто запорошенными мелким песком. Задние и передние стекла у них вывалились на улицу и разбились, так как резиновая прокладка была съедена насекомыми.
      — Черт возьми! — Салид в ярости остановился и лихорадочно огляделся вокруг. Волна насекомых обтекала его ступни, словно вода но теперь он не обращал на них никакого внимания. Это было еще одним доказательством того, что он вовсе не испытывал патологического страха к насекомым. Он отошел в сторону и медленно повернулся вокруг своей оси, стараясь найти выход из создавшегося положения. Бреннер испугался, увидев искаженное лицо Салида. Внезапно тот снова сорвался с места, обогнул полицейскую машину, стоявшую поперек дороги, и нетерпеливо махнул рукой Бреннеру и Йоханнесу, веля им следовать за собой. Бреннер побежал, но Йоханнес не тронулся с места. Он стоял и тупо смотрел в пространство пустыми глазами.
      — Черт возьми, чего вы ждете? — набросился на него Салид. — Вы…
      Но Бреннер жестом остановил его. Взглянув в лицо Йоханнеса, он испугался. Собственно говоря, Бреннер впервые внимательно взглянул на патера с тех пор, как они покинули дом. Глаза Йоханнеса не только поражали своей пустотой, в них таилось еще что-то трудно определимое. Как мог быть Бреннер таким слепым? Неужели он действительно верил, что на его долю выпало самое ужасное? Может быть, он по сравнению с молодым патером был просто везунчиком. Конечно, жизнь Бреннера разбилась вдребезги и никакая сила в мире не сможет снова сложить ее осколки. Но по сравнению с переживаниями Йоханнеса все это были мелочи. Ведь Йоханнес убил человека. При этом не играло никакой роли то, что он убил его в целях самообороны. Он уничтожил человеческую жизнь, а это для человека духовного звания было не просто преступлением, а страшным злодеянием.
      — Чего вы ждете? — еще раз спросил Салид голосом, в котором звучали нетерпение и неуверенность. Хотя он и не понимал, что происходило с Йоханнесом, он все же не был слеп и видел, в каком тот состоянии.
      Бреннер снова остановил палестинца предостерегающим жестом, обернулся к Йоханнесу и протянул ему руку. Прошла целая секунда, прежде чем патер отреагировал на его движение. Он заморгал, взглянул на протянутую Бреннером руку и покачал головой.
      — Пойдемте, — тихо сказал Бреннер. — Я помогу вам.
      Йоханнес и теперь не сразу откликнулся на его слова. Бреннер не удивился бы, если бы патер снова покачал головой или вообще убежал, но тот, немного помедлив, все же взял Бреннера за руку, сделав это послушно и равнодушно, как человек, утративший волю. Он перелез через капот машины с помощью Бреннера, и все трое продолжили свой путь.
      Хотя весь эпизод не занял много времени, вид улицы за эти несколько секунд совершенно изменился. Перед ними стояли еще две металлические развалины на колесных ободах — пожарная машина и машина скорой помощи. Вокруг в радиусе тридцати или сорока метров не было видно ни одного человека. Улицу заполонили насекомые, уничтожавшие все живое и пощадившие только Салида, Йоханнеса и Бреннера.
      Салид хотел что-то сказать, но не издал ни звука.
      Темнота следовала за ними по пятам, они так и не смогли убежать от нее. Вокруг снова не было видно ни одного источника света.

* * *

      Свет погас, а кромешная тьма, царившая за окнами дома, свидетельствовала о том, что дело было не в перегоревшей лампочке. Кеннели подошел к окну и выглянул на улицу.
      Он почти ничего не увидел. Улица внизу превратилась в черную пропасть, а весь город — в огромную пустыню, лишенную света. Это не могло не встревожить Кеннели. Он находился сейчас на четвертом этаже, и по дороге сюда внимательно оглядывался, чтобы запомнить местность. Противоположная часть улицы была ограничена тянущейся вдоль нее двухметровой бетонной оградой, за которой располагалась территория больницы. Само больничное здание находилось посредине просторного парка, и из него открывался вид на весь город. Кеннели мог объяснить воцаришуюся вдруг темноту только одной причиной — тем, что произошла авария на электростанции и в город прекратилась подача электроэнергии.
      За спиной Кеннели раздался тихий шорох, выведший его из задумчивости. Агент молниеносно повернулся от окна, сунув руку в карман, но там лежал только радиотелефон. Только теперь он подумал о том, что полицейские отобрали у него оружие. Но у него был еще один револьвер.
      Шорох больше не повторился, но Кеннели не был простаком и знал, что дело вовсе не в его воображении. Услышанный им звук не был случайностью. Пристально вглядываясь в темноту, он медленно опустился на корточки и достал спрятанный под брючиной у левой щиколотки пистолет. Кеннели взвел курок, и этот звук разорвал ночную тишину, словно пистолетный выстрел. Кеннели несколько успокоился, чувствуя в руке тяжесть оружия, хотя втайне надеялся, что ему не понадобится применять его.
      — Здесь кто-нибудь есть? — спросил он сначала по-немецки, предполагая, что кто-нибудь из обитателей дома, услышавших шум, вышел в коридор из своей квартиры. Не получив ответа, Кеннели задал тот же вопрос по-английски. Но ему снова никто не ответил. Он был здесь совершенно один. Глаза Кеннели постепенно привыкли к темноте, и он смог смутно разглядеть коридор. Кеннели видел обои с геометрическим узором. Человек здесь не мог бы спрятаться. Хотя агента охватило на мгновение странное чувство, что за ним кто-то пристально наблюдает. Он был почти уверен в этом, поскольку привык полагаться на свое внутреннее чутье. Но, возможно, на этот раз у него просто расшалились нервы.
      Кеннели пожал плечами, он хотел уже положить револьвер в карман, но передумал и переложил его из правой руки в левую. Подойдя снова к окну, он взял в правую руку радиотелефон. И тут же снова с особой остротой ощутил, что за ним кто-то наблюдает. У Кеннели было чувство, как будто кто-то дотронулся до его спины между лопаток. Но когда он обернулся, коридор был все так же пуст.
      И вообще, в доме царила жуткая тишина. Конечно, он давно уже заметил это, но только сейчас ясно все осознал. Было удивительно тихо. И это после всего, что случилось на улице. Ведь завывание сирен, крики, шум моторов, выстрелы и гул вертолета в небе не могли не разбудить обитателей квартир этого дома. Они, пожалуй, должны были бы высыпать в коридор и приникнуть к окнам, ведь всего в квартале от них велись настоящие боевые действия.
      Но ничего подобного не случилось. Дом казался вымершим. Возможно, все его обитатели разбежались, или местные власти проявили предусмотрительность и эвакуировали жителей близлежащих кварталов. Но внутренний голос подсказывал Кеннели, что дело вовсе не в этом. Однако он боялся задуматься над действительной причиной подобной гробовой тишины.
      Кеннели не давала также покоя царящая за окнами темнота, она как будто поглотила весь город. Даже если на электростанции и случилась авария, отключение электроэнергии не могло стать причиной такой непроглядной тьмы. Дело было в другом. На небе не светилось ни одной звезды, и это при том, что ночь — насколько помнил Кеннели — была ясной и безоблачной. Кроме того, уже должен начаться рассвет.
      Кеннели отдернул манжету и взглянул на часы, но не смог разглядеть положение стрелок на циферблате. Но несмотря на это, он был уверен, что сейчас должно бы уже всходить солнце. Тучи, затянувшие небо, по всей видимости, слишком плотны. Хотя, может быть, в этом и нет ничего удивительного, ведь погода в последние дни была чересчур капризной.
      Кеннели снова услышал тихий шорох за своей спиной, но на этот раз преодолел сильное искушение обернуться. Он знал, что находится здесь один. Кеннели набрал большим пальцем многозначный номер на радиотелефоне — тот самый, который уже набирал сегодня ночью. Спутниковая связь тут же сработала, Кеннеди даже не успел убрать палец с последней кнопки. На этот раз он был уверен, что его абонент ждал звонка, сидя у телефона и положив руку на трубку.
      — Все кончилось? — собеседник Кеннели не потрудился даже поздороваться с ним или соблюсти какие-нибудь другие формальности этикета. Кеннели явственно слышал напряженность в его голосе. Человек на том конце провода даже не пытался ее скрыть.
      Кеннели не сразу ответил, он помолчал несколько секунд. И эта пауза была красноречивее слов.
      — Нет. Возникли кое-какие трудности.
      — Значит, они еще живы.
      — Да, — ответил Кеннели.
      — Вы не оправдали доверие, — в голосе собеседника Кеннели не было упрека, он звучал скорее устало, как будто человек на том конце провода смирился с поражением.
      Тем не менее Кеннели начал оправдываться.
      — Я в этом не виноват! — заявил он. — Вы не предупредили меня о том, с чем именно мне придется иметь дело. Полдюжины моих лучших парней мертвы, а я… я так и не понял, что именно произошло.
      — А что произошло?
      — Черт возьми, я не знаю! — повторил Кеннели. И это было правдой. Что-то в нем противилось и восставало против воспоминаний о пережитом. Ведь он ясно видел все, что произошло перед домом, но не мог выразить это словами. Он не мог даже вызвать в памяти картины произошедшего.
      — Что-то хлынуло из дома. Но это не были проделки Салида или какого-нибудь другого человека… — попытался объяснить Кеннели.
      — Итак, эти трое все еще живы и находятся на свободе. Вы должны их убить.
      — Я не могу это сделать, — ответил Кеннели.
      — Вы должны. Вы даже представить себе не можете, о чем идет речь.
      — Так объясните мне это! — требовательно сказал Кеннели. — Черт возьми, я же сильно рискую! И не только карьерой, но, возможно, и самой жизнью. А вы ничего не хотите мне объяснить, почему?
      — На объяснение просто нет времени, — послышался голос из радиотелефона. — Вы можете мне поверить, что ни ваша карьера, ни ваша жизнь не имеют ни малейшего значения по сравнению с важностью полученного вами задания. Если вам не удастся задержать этих людей, то можете проститься и с тем и с другим. Вы должны убить их или, по крайней мере, одного из них.
      — Одного? — изумленно переспросил Кеннели. — Значит, вам безразлично, кого именно?
      Если раньше во всем этом деле Кеннели и усматривал какой-то смысл, то сейчас оно показалось ему совершенно абсурдным. Он мог понять, что кто-то сильно желает смерти Салида… Возможно, на то имелись веские основания. Кеннели мог также представить, что необходимо было заодно убрать и свидетелей: безобидного патера и незадачливого страхового агента. Но приказ убить одного из этих троих, причем все равно кого, не мог не казаться совершенно бессмысленным.
      — Я вас правильно понял? — решил еще раз удостовериться Кеннели. — Мне следует убить одного из троих по собственному выбору?
      — Если вам это удастся, убейте всех троих, — ответил голос на том конце провода. Собеседник Кеннели, по-видимому, потерял всякое самообладание, его охватила паника. — Если же это невозможно, постарайтесь, по-крайней мере, задержать одного из них. Возможно, этого будет достаточно.
      — Достаточно — для чего? — спросил Кеннели.
      На этот раз он не получил ответа. Помолчав, собеседник Кеннели снова заговорил — но уже более спокойно:
      — Где вы сейчас находитесь? Дайте свои точные координаты.
      Кеннели назвал их и некоторое время слушал только шорохи — помехи спутниковой связи. А затем по радиотелефону вновь зазвучал голос человека, приказы которого Кеннели беспрекословно исполнял вот уже полтора десятка лет.
      — Хорошо. Я смогу добраться до вас примерно через полтора часа. Есть ли поблизости площадка для вертолета?
      — Его можно будет посадить на крышу больницы, — ответил Кеннели, слегка удивившись. Даже самый скоростной вертолет не сможет преодолеть за полтора часа расстояние в более чем пятьсот миль, а Кеннели всегда почему-то полагал, что его таинственный собеседник находится где-то далеко от него — вне зависимости от того, из какого района земного шара он связывался с ним по радиотелефону.
      — В таком случае ждите меня там, — и человек на том конце провода, не говоря больше ни слова, дал отбой. Кеннели был в полном замешательстве. Он тупо глядел на радиотелефон и задавал себе — быть может впервые в своей жизни — вопрос, правильно ли он поступает. Раньше он никогда не сомневался, хотя приказы, полученные им по телефону, казались порой бессмысленными, а раза два, по его мнению, — и просто ошибочными. Но теперь Кеннели терзали сомнения. Однако одновременно он чувствовал, что уже поздно хоть что-нибудь менять. Кеннеди давно уже сделал свой выбор и теперь должен заплатить за него — какова бы ни была цена.
      Он сложил телефон, постоял еще несколько секунд неподвижно у черного окна, в стекле которого смутно отражались очертания его фигуры, а затем вновь открыл крышку радиотелефона.
      Номер, который он набрал на этот раз, был ненамного короче. Собственно говоря, это не был обычный номер телефона. Связь шла через несколько спутников, прежде чем достигла абонента. Об этой связи знало только непосредственное начальство Кеннеди, она была включена в радиосеть американской армии. Вместо гудков Кеннеди услышал шорохи радиоэфира, а затем ему ответили с борта вертолета, который недавно обстреливал гостиницу. Кеннели тут же перебил ответившего ему летчика, не дав ему договорить:
      — Говорит Кеннели. Где вы сейчас находитесь?
      Летчик назвал ему соответствующие координаты и Кеннели, задумавшись на мгновение, решил, что вертолет находится не так уж далеко отсюда. И если он будет лететь с максимальной скоростью, то появится здесь минуты через две или три.
      — Я должен отдать вам новый приказ, — сказал он. — Разворачивайтесь и возвращайтесь сюда как можно скорее.
      — Но, сэр! — несмотря на плохую слышимость, Кеннели уловил в голосе летчика нотки изумления. — Две минуты назад с нами связался генерал Мартин. Мы получили приказ…
      — Он отменяется, — перебил его Кеннели. — Мой код Альфа—Рот—Чарли. Прошу подтвердить.
      Ему ответили не сразу. Должно быть, даже вымуштрованным офицерам, находящимся на борту вертолета, требовалось время для того, чтобы справиться со своим изумлением. А возможно, они проявили осторожность и распечатали секретный пакет, находившийся на борту вертолета, чтобы убедиться в правильности названного кода.
      Кеннели молился про себя, чтобы код совпал. Сам он еще день назад не имел никакого представления о существовании этого кода. Его знал ограниченный круг лиц: президент Соединенных Штатов, генерал Мартин, командующий военно-воздушными силами США в Европе, и таинственный собеседник Кеннели, с которым тот совсем недавно говорил по телефону.
      — Код подтверждаю, — наконец произнес летчик и Кеннели облегченно вздохнул. — Приказывайте, сэр.
      — После нашего разговора храните полное молчание в радиоэфире, — сказал Кеннели. — Вы возвращаетесь сюда и поражаете те цели, которые я назову. Любой ценой. Не берите в расчет жертвы со стороны мирного населения.
      — Сэр?
      Кеннели охватил гнев. Он всегда придерживался мнения, что солдаты не должны обсуждать полученные ими команды или сомневаться в целесообразности отданных приказов. Кроме того, Кеннели не был настроен спорить сейчас и что-то доказывать летчикам. С другой стороны, он отдал уже четкий приказ стрелять по женщинам и детям в случае необходимости, а подобный приказ трудно воспринять человеку, каким бы исполнительным он ни был. Поэтому Кеннели подавил в себе раздражение и постарался говорить как можно более спокойно.
      — Вероятно, это вовсе не понадобится. Постарайтесь принести как можно меньше вреда городу и горожанам. Но вы должны уничтожить цель, о которой идет речь. Вы же знаете, что произошло в двадцати милях отсюда. Салид до сих пор носит с собой это адское средство. По нашим сведениям, он намерен отравить городской водопровод. Если ему это удастся, то появятся десятки тысяч новых жертв. Вы должны остановить его любой ценой.
      — Слушаюсь, сэр.
      — Хорошо, — сказал Кеннели. — С этого момента храните полное молчание в радиоэфире. Конец связи.

* * *

      Свет гас не мгновенно, а постепенно. Создавалось такое впечатление, как будто волна темноты медленно и беззвучно накатывала на город. Мрак не стоял на месте, он неумолимо распространялся вокруг. Бреннер с ужасом отметил про себя, что свет в окнах жилых домов тоже гас, и здания превращались в черные громады, исчадия ночи. Сначала гасло уличное освещение, затем свет в окнах домов и другие огни, а потом начало меркнуть небо на западе.
      — Началось, — прошептал Йоханнес. — Армагеддон. Последняя битва.
      Салид круто повернулся и гневно взглянул на Бреннера.
      — Черт возьми, заставьте же его наконец замолчать, или я сам это сделаю! — пригрозил он. Повернувшись к Йоханнесу, он заорал ему в лицо: — Это обыкновенная авария на электростанции, и ничего больше!
      Йоханнес взглянул на него, но ничего не сказал. Бреннер тоже предпочел промолчать. Салид не хуже их обоих знал, что это была вовсе не авария на электростанции. Что угодно, но только не авария. Однако палестинец все еще отказывался взглянуть правде в глаза и признать правду Йоханнеса.
      — Но вы же не слепы, — снова промолвил Йоханнес. — Вы должны…
      — Прошу вас, — Бреннер успокаивающим жестом положил руку на плечо патера. — Будет лучше, если вы замолчите.
      Йоханнес бросил на него растерянный взгляд и покорно замолчал.
      — Нам следовало бы бросить здесь этого фантазера, — проворчал Салид. — Черт возьми, у меня путаются мысли. Мы должны… нам нужна машина. Хоть какая-нибудь машина! Пошли!
      На этот раз Бреннер не сразу отреагировал на команду Салида. Возможно, он уже начал забывать, кем на самом деле был палестинец. Бреннер находился в такой прострации, что даже не ощущал боли, когда потерявший терпение Салид ткнул его в бок стволом своего автомата. У Бреннера на глазах выступили слезы, он заковылял дальше, продолжая машинально вести за собой Йоханнеса.
      Они давно уже миновали заграждение из полицейских машин, превратившихся в металлический лом. Вокруг простиралась голая безжизненная земля. Хотя Бреннер не мог ее разглядеть, потому что она до сих пор была покрыта толстым слоем насекомых. Бреннер старался не смотреть на эту колышущуюся массу, но все равно он видел ее повсюду. Насекомые разбегались из-под их ног, но тут же смыкали свои ряды.
      Впереди, на другой стороне перекрестка, проезжая часть улицы выглядела более светлой. Может быть, полчища насекомых опустошали только эту улицу для того, чтобы очистить трем беглецам путь? Бреннер разглядел стоявшие у обочины автомобили, которые, издалека казалось, были в полной целостности и сохранности.
      — “И отворился кладезь бездны”, — прошептал Йоханнес, — “и вышел дым из кладезя. И из дыма вышла саранча на землю”.
      — Мы прекрасно знаем, патер, что вы хорошо знакомы с Библией, — сердито бросил ему Салид.
      Йоханнес не обратил внимания на его слова. Тихим дрожащим и одновременно постепенно крепнущим голосом он продолжал:
      — “На ней были брони, как бы брони железные; у ней были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах ее были жала”.
      Салид внезапно остановился. Бреннер видел, как напрягся каждый мускул его тела, палестинец о чем-то лихорадочно размышлял.
      — Прекратите, — сказал он негромко, но с угрозой в голосе.
      — “И дана была ей власть делать вред людям, которые не имеют печати Божией на челах своих”, — продолжал Йоханнес. Он был очень бледен, но выдержал тяжелый взгляд Салида. Выражение страха на его лице не было страхом перед палестинцем. — Неужели вы до сих пор ничего не понимаете? Неужели вы не понимаете, что здесь происходит? Что…
      Салид сбил его сильным ударом с ног. Все произошло так быстро, что Бреннер даже не успел заметить удара, иезуит тоже, должно быть, не ожидал его. Молниеносное движение — и Йоханнес рухнул на землю, скорчившись.
      — Вы что, с ума сошли? — задохнулся от негодования Бреннер Он поспешно опустился на колени рядом с патером и предложил ему свою помощь, но тот покачал головой. Ему трудно было дышать, и все же Йоханнес, напрягая все свои силы, самостоятельно поднялся на ноги.
      — Все в порядке, — хрипло произнес он. — Я сам во всем виноват.
      — Какой уж тут порядок! — сердито ответил Бреннер и сверкнул глазами в сторону Салида Внутренний голос посоветовал ему вести себя осторожнее. Террорист был на пределе своих физических и психологических сил, он запросто мог ударить Бреннера точно так же, как и Йоханнеса, или даже сильнее. Но Бреннеру это было безразлично.
      — Вы что, с ума сошли? — снова спросил он. — Что с вами стряслось?
      Салида начала бить мелкая дрожь. Он сжал кулаки и подступил к Бреннеру. Бреннер был уверен, что палестинец сейчас ударит его, но тот внезапно успокоился.
      — Простите, — пробормотал Салид. — Я… я утратил самоконтроль.
      Уже во второй раз! Бреннер отметил это, но не стал высказывать свои мысли вслух. Однако, казалось, все трое одновременно подумали об одном и том же. В первый раз Салид стал давить насекомых. А сейчас он сбил с ног Йоханнеса. Что произойдет в следующий раз? Может быть, он убьет кого-нибудь из них?
      — Прошу простить меня, — еще раз сказал Салид. — Я… должен взять себя в руки. Придет время, когда мы покончим со всем этим кошмаром.
      — Покончим? — Бреннер чуть снова не разразился истерическим смехом. Йоханнес был прав: Салид ничего не хотел видеть вокруг, он был слеп.
      — Как мы можем покончить с этим? — промолвил Бреннер. — Оглянитесь вокруг! — он махнул рукой в сторону Йоханнеса. — Патер прав! Неужели вы не видите, с какими силами мы имеем дело! Неужели вы и вправду верите, что можете остановить все это с помощью вашего дурацкого оружия?
      — Я не знаю, — тихо ответил Салид, — но я видел это существо. Оно живое. А все живое можно убить.
      — Да, и это вам доставляет истинное удовольствие, не правда ли? — с горечью спросил Бреннер.
      Салид несколько секунд пристально смотрел на него, и Бреннер тут же пожалел о сказанных им словах. Ему почему-то очень не хотелось обижать этого человека. Однако Салид так ничего и не сказал.
      Внезапно в небе появилось огромное черное чудовище. Оно камнем падало на землю, возникнув как будто из ничего. Уши Бреннера заложило от оглушительного гула и воя. И прежде чем все трое успели среагировать, их бросило волной воздуха на землю. Это падение спасло им жизнь. Темноту прочертили искры, что-то взорвалось в сантиметре от лица Бреннера, попав в асфальт. Его обдало градом мельчайших острых осколков. Он почувствовал дуновение раскаленного воздуха. Бреннер инстинктивно перекатился на другой бок и закрыл руками голову. А чудище все кружилось над ними с оглушительным шумом и извергало на них снопы огня. Салид что-то кричал, но грохот и треск разрывов заглушал его слова.
      Бреннер снова перевернулся на другой бок и осторожно взглянул из-под руки. На лбу над левой бровью он почувствовал жгучую боль и понял, что его задело, однако это не мешало ему быстро соображать и ориентироваться в создавшейся ситуации. Он с трудом приподнялся на руках, убедился, что лежащий на земле рядом с ним Йоханнес тоже жив и поискал взглядом Салида.
      Палестинец в одном прыжке отскочил далеко в сторону за укрытие, но теперь вновь появился на открытом месте и, стоя на коленях, целился из своего автомата в чудовище, поливавшее их огнем.
      Бреннер понял, что это был вертолет. С момента его внезапного появления над их головами прошла всего лишь секунда, а машина успела уже достичь конца улицы и быстро набирала высоту, чтобы не врезаться в стоявшие там высотные дома. С борта вертолета перестали стрелять по ним, по обеим сторонам улицы вздымались столбы пыли от разорвавшихся здесь снарядов. Бреннер не мог понять, почему они не заметили приближения вертолета, который возник над ними совершенно внезапно, словно библейский ангел мести.
      — Бегите! — орал Салид. — Убегайте отсюда! Может быть, им нужен только я!
      Его команда была такой же нелепой, как и попытка сбить вертолет автоматными очередями Салид снова дал длинную очередь, но вертолет давно уже исчез над крышами домов и готовился к новой атаке. Даже если бы Салид попал, он не причинил бы вреда машине. Бреннер узнал этот вертолет — это он обстреливал гостиницу, и его экипаж, очевидно, получил приказ стрелять на поражение и не брать пленных.
      — Убегайте же! — кричал Салид. — Разбегайтесь в разных направлениях! Тогда они убьют только одного из нас!
      Это было разумным предложением. Однако Йоханнес и Бреннер поднялись вместе, как будто по команде, и побежали в одном направлении, держась поближе друг к другу. Салид выругался, пригнулся и начал стрелять короткими очередями по вертолету, стремительно идущему на снижение.
      Бреннер бежал теперь зигзагом, бросая на ходу взгляды в сторону Салида и падающего с неба вертолета Салид стрелял с удивительным хладнокровием и точностью. Пули выбивали из корпуса вертолета искры, и некоторые из них, по-видимому, попали в прозрачную кабину и пробили ее. Но ощутимого вреда вертолет не получил и продолжал поливать землю огнем. Из-под его корпуса вырывалось яркое пламя, улица исчезла, превратившись в сплошное море огня, над которым вздымались клубы дыма и пыли. Огненный поток стремительно приближался к Салиду.
      Однако стрелок снова промахнулся. Целый и невредимый Салид продолжал стоять на одном колене, а вертолет с грохотом промчался, оставляя после себя огненный след. Это было удивительно и совершенно невероятно. Осколки снарядов, рвавшихся совсем рядом с Салидом, даже не задели его! Вертолет замедлил скорость и начал разворачиваться. Его пулеметы молчали, но Бреннер не сомневался, что стрелок просто экономит боеприпасы. Огонь возобновится, как только люди, сидящие в простреленной кабине, снова увидят свою цель.
      Вертолет промчался так низко над их головами, что вихрь воздуха от бешено вращавшихся винтов на мгновение оторвал их от земли. Бреннер с трудом восстановил равновесие, размахивая руками и шатаясь. Он инстинктивно бросился влево в противоположную от движения вертолета сторону. Йоханнес последовал за ним, но он двигался как-то машинально, словно робот, а не живой человек, хотя речь шла о спасении его жизни. Бреннер был уверен, что если патеру приказать остановиться, то он тут же остановится и будет покорно ждать своей смерти.
      — Быстрее! — крикнул Бреннер и сам прибавил шагу, увидев, что вертолет уже успел развернуться.
      Машина сильно накренилась от резкого разворота, словно стремительно несущийся катер на воде, и поэтому первая выпущенная из пулемета очередь была неприцельной, она прошла мимо Йоханнеса и Бреннера, выбив в метре от них камни из фасада здания. Но пилот уже справился со своей машиной, вертолет на секунду завис в воздухе, а затем устремился вслед за Йоханнесом и Бреннером. Расположенный под брюхом пулемет, ствол которого походил на тупой хоботок гигантского металлического насекомого, начал извергать с раздирающим душу воем огонь. След огня и разрывов, тянущийся за вертолетом по земле, стремительно настигал Йоханнеса и Бреннера. Всего лишь в трех или четырех шагах от них находилось крыльцо, ведущее к парадной двери дома Если им удастся скрыться в подъезде, то, возможно, у них появится шанс на спасение. Бреннер сильно толкнул Йоханнеса в спину, а сам на бегу бросил взгляд через плечо и закричал от ужаса, видя, что пулеметная очередь вот-вот настигнет их. Напрягая все свои силы, Бреннер бросился вперед, в одном прыжке преодолел ступени невысокого крыльца и, раскинув руки, втолкнул Йоханнеса в подъезд, а затем упал вместе с ним на пол.
      В следующее мгновение мир вокруг них с грохотом взорвался. Пули оставляли глубокие, размером с кулак дыры в стенах, дверном косяке и на ступенях лестницы, выбивая искры и щепки. Дверь разнесло на мелкие части, воздух наполнился клубами дыма, пылью и едкой пороховой вонью. Что-то обожгло спину Бреннера, и он вскрикнул от боли, начав корчиться на полу, словно разрубленный червяк. Раскаленные добела осколки камней и тлеющие щепки посыпались на него дождем. Бреннер ничего не видел, вокруг был только дым, за пеленой которого время от времени появлялись новые вспышки.
      А затем все прекратилось. Грохот пулемета умолк, и после адского шума Бреннер как будто оглох от внезапной тишины — он не слышал ни потрескивания пламени, ни звуков падающих из отверстий в стенах кусков штукатурки, ни шороха оседающей пыли.
      Бреннер сделал неуверенное движение, чтобы подняться. Он был убежден, что не сможет опереться на руки, потому что наверняка был сильно ранен. Он знал, что в первый момент человек из-за шока не чувствует сильной боли. Бреннер не удивился бы, если бы увидел нижнюю часть своего тела изрешеченной пулями. Но ничего подобного не было. Он ощущал только сильное жжение на спине между лопатками — там, где его кожу задела пуля, а также саднящую боль на ладонях и лице о! многочисленных царапин и синяков. Бреннер в полном замешательстве взглянул на нижнюю часть своего тела. Он недоумевал. Это было невероятно! Ни одна пуля не попала в них.
      Бреннер медленно повернулся и увидел, что пыль и дым рассеиваются. Сквозь взорванную дверь и часть рухнувшей стены Бреннер увидел вертолет, зависший над улицей. Его пулемет молчал. С расстояния пятнадцати или двадцати метров Бреннер смог разглядеть выражение лица ошеломленного пилота, который не мог понять, каким образом этим двум людям — Йоханнесу и Бреннеру — удалось уцелеть в таком аду.
      Клубы поднятой пыли и дыма вдоль трассы обстрела теперь почему-то не рассеивались. Они изменяли свои очертания, поднимаясь к небу и темнея на глазах, дым уплотнялся, становясь похожим на какое-то тягучее вещество. Улица, находящаяся в пяти метрах под днищем вертолета, начала вибрировать, с поверхности асфальта отделилось плотное зернистое облачко и начало подниматься вверх. Вертолет качнуло в сторону, как будто взрывной волной. Возможно, пилот на мгновение утратил контроль над машиной, а возможно, автоматные очереди Салила причинили машине больше вреда, чем это сначала показалось Бреннеру. Пилот справился с управлением, но вертолет уже изменил свое положение в воздухе и, вероятно, это произошло не случайно. Теперь дуло пулемета, расположенного под днищем, было направлено прямо на Салида, находящегося в тридцати метрах отсюда. Он все еще держал под прицелом зависшую в воздухе машину. Но палестинец почему-то не стрелял — наверное, это объяснялось очень просто: у него просто кончились патроны, а может, дело было совсем в другом. Происходило что-то странное. Нечто невероятное разыгрывалось прямо на их глазах, и Салид, должно быть, так же явственно ощущал это, как Бреннер и Йоханнес. Наверняка люди, сидевшие в вертолете, тоже осознавали это.
      Бреннер, затаив дыхание, наблюдал, как ствол пулемета еще немного сместился в сторону Салида. Но пилот не открывал огонь. Вся сцена выглядела довольно странно: противники располагались лицом к лицу, словно герои какого-нибудь вестерна или дуэлянты, встретившиеся в утренних сумерках, чтобы защитить свою честь и окончательно выяснить отношения. Хотя, конечно, это сравнение сильно хромало: ведь один из противников был человеком с автоматом в руках, который вряд ли мог его защитить в этой ситуации, а его соперником в смертельном поединке являлась одна из самых грозных боевых машин в мире, чудище из стали и искусственных материалов, разрушительной силы которой хватило бы для того, чтобы уничтожить целый город. Бреннер сразу же понял глубокий символизм этой сцены — она была классической. Поединок с драконом — воля человека, сражающаяся с первобытной силой разрушения. Эти обе противоборствующие силы вели на земле извечный спор, изменяя тем самым мир.
      Наконец пилот решил перейти к действию и нажал на гашетку. Пулемет загрохотал, и асфальт вокруг Салида взорвался. Однако пули снова не задели палестинца.
      Чудо, спасшее Бреннера и Йоханнеса, повторилось. Столбы пламени взмывали к небу справа, слева, впереди и позади Салида, но сам он оставался целым и невредимым, как будто его оберегала от смерти какая-то незримая сила, присутствие которой Бреннер с каждой минутой ощущал все отчетливей. Может быть, эта борьба, в которую они были втянуты против своей воли, была не такой уж безнадежной для них, как это прежде казалось Бреннеру. Они были не одни, им кто-то помогал.
      Пламя вокруг Салида погасло, но вновь повторилось прежнее явление: клубы дыма, поднимавшиеся к небу, не рассеивались, несмотря на бешено вращавшиеся винты вертолета, создававшие такие воздушные вихри, что потоки воздуха прижимали Бреннера и Йоханнеса к стене. Клубящийся дым не затронул их. Возможно потому, что это был вовсе не дым…
      Это были насекомые, живой ковер которых покрывал всю улицу. Сотни тысяч, миллионы крохотных созданий с жесткими крылышками бесшумно поднялись в воздух. Это были смерчи из саранчи, возникавшие там, куда упали пули и снаряды. Зернистое черное облачко под днищем вертолета еще более уплотнилось, превратившись в черный компактный островок. Пилот тоже заметил это странное явление и, возможно, он увидел даже больше, чем могли разглядеть Бреннер и Йоханнес. Двигатель вертолета внезапно пронзительно взревел, и машина рванулась вперед и вверх, оказавшись над головой Салида, где она начала бешено вращаться вокруг своей оси, увеличивая скорость. Пилот выжимал все что мог из своей машины, но скорость была недостаточно высока, смерчи насекомых действовали быстрее. Они сбились в одну массу и вихрем устремились к вертолету. Машину начало кидать из стороны в сторону. Она все еще старалась набрать высоту и даже увеличила скорость, но ее вертикальный подъем не был плавным, он происходил толчками, вертолет сильно болтало в воздухе, а его двигатель надрывно ревел. Бреннер теперь едва мог разглядеть вертолет, его окружал вихрь мельтешащих, кружащихся теней. Полчища крылатых воинов бились о корпус, застилали обзор, налипая на прозрачные стекла кабины, мешали работать винтам, забивали всасывающие отверстия турбины, тысячами сгорали в выхлопных газах.
      Бреннер так и не смог рассмотреть, что же в конце концов произошло. Возможно, саранче удалось проникнуть в кабину и напасть на экипаж — как бы там ни было, через несколько секунд двигатель начал давать сбои и его рев стал пронзительным и еще более надрывным. Вертолет замер на мгновение в воздухе, закружился все быстрее и быстрее вокруг своей оси, а затем гул двигателя внезапно умолк.
      Раздался ужасный звук разрываемой стали, и через секунду вертолет начал камнем падать вниз. Он рухнул за бетонную ограду, огораживающую территорию больницы. Пятидесятиметровый столб огня взвился в небо, приняв через несколько секунд очертания гриба. Раздался оглушительный взрыв, и на землю обрушился град горящих обломков.
      Бреннер на мгновение прикрыл глаза. В его ушах все еще стоял грохот взрыва, а вспышка была такой яркой, что он видел ее даже сквозь закрытые веки, как будто она навечно запечатлелась на сетчатке его глаз. Он услышал, как Йоханнес начал что-то бормотать рядом с ним — судя по его монотонному голосу, это была молитва, но Бреннер не мог разобрать слов. И не потому, что Йоханнес говорил невнятно — просто на секунду Бреннер как будто бы разучился понимать человеческую речь. Яркая вспышка и оглушительный грохот взрыва лишили его на мгновение чувства реальности, и, казалось, еще немного и его психика навсегда погрузится во мрак, рухнет в ту пропасть, на краю которой он стоял в течение последних часов.
      Но Бреннер сумел взять себя в руки, его сознание снова прояснилось, и он понял; что сидит на корточках, сжавшись в комок, рядом с Йоханнесом, скорчившимся в три погибели и закрывающим руками голову. Должно быть, Бреннер находился в бессознательном состоянии несколько секунд, потому что грохот взрыва уже отзвучал и смолк. Над ним стоял Салид с озабоченным лицом и что-то говорил ему.
      — Что с вами? — разобрал Бреннер слова палестинца. — Черт возьми, Бреннер, отвечайте же наконец!
      Бреннер осторожно приподнял голову и взглянул на Салида, все еще не разгибая спины. Должно быть, его осанка и все движения выдавали страх: он боялся, что Салид ударит его. Палестинец понял это и сказал, пытаясь успокоить Бреннера:
      — Я вам ничего не сделаю. Не бойтесь. Все уже позади.
      Дрожа всем телом, Бреннер выпрямился. Салид вынужден был его поддержать, и Бреннер вцепился в палестинца с такой силой, что тому стало больно. Но Салид убрал свою руку только после того, как убедился, что Бреннер может самостоятельно стоять на ногах.
      — Мы должны двигаться дальше, — сказал он.
      Бреннер кивнул и послушно пошел вслед за палестинцем, однако слова Салида показались ему нелепыми. Что значит “дальше”? Это понятие казалось ему теперь пустым и бессмысленным. Никакого “дальше” больше не было. О Боже, и это все случилось за одну ночь! Неужели действительно он проснулся всего лишь несколько часов назад? Да, именно с тех пор начался весь этот кошмар… В эти несколько часов он каждую минуту попадал из одной безумной ситуации в другую, ему казалось, что нет хуже того положения, в котором он в данный момент находился, но с каждой минутой он убеждался, что это не так — всякий раз его ожидало еще более тяжелое испытание.
      Но самое страшное в этой ситуации было то, что Салид тоже не знал, куда идти дальше — в глубине души Бреннер был твердо в этом убежден. Они вступили в борьбу, потерпев поражение в тот самый момент, когда начали ее, — и быть может, именно потому, что начали. Они давно уже не знали, с кем, собственно, борются и по каким правилам. События давно уже вышли из-под их контроля.
      Бреннер ковылял вслед за Салидом, не разбирая дороги, и даже не заметил, что тот остановился, пока Салид не задержал его довольно бесцеремонно, вытянув руку, на которую Бреннер налетел впотьмах. Только тогда Бреннер заметил, что к ним приближается машина, медленно, но с зажженными фарами и громко работающим двигателем. Ее слегка заносило, водитель, должно быть, был ранен или пьян, или не имел опыта вождения. Бреннеру показалось нелепым то, что он еще способен отмечать подобные детали, но его мировосприятие за эти последние часы сильно изменилось.
      Машина тем временем еще более сбросила скорость, хотя двигатель гудел все так же натужно. Бреннер заметил боковым зрением, что Салид поднял дуло своего автомата, хотя у него не осталось уже патронов и этот жест был совершенно ненужным. Машина — это был “мерседес” или “форд”, Бреннер не мог разобрать — вильнула в сторону, приблизившись к ним вплотную, и неуклюже повернулась на девяносто градусов. Мотор затих. Бреннер думал, что сейчас из машины кто-нибудь выйдет, однако им пришлось ждать по крайней мере полминуты. И только тогда распахнулась двустворчатая задняя дверца и в проеме показалась стройная фигура человека в светлом плаще. Он махал им руками.
      — Садитесь! Быстрее!
      После всех пережитых абсурдных, лишенных всякой логики событий Бреннеру вовсе не показалось странным, что они без лишних слов, сразу же послушались незнакомца. Салид быстро преодолел расстояние, отделявшее их от фургона, и прыгнул в него, а затем повернулся, чтобы помочь Йоханнесу и Бреннеру подняться в машину. Он закрыл дверцу за Бреннером, убедился, что она хорошо захлопнулась, и только тогда обратился к таинственному спасителю:
      — Кто вы?
      — Это не имеет никакого значения, — человек в плаще повернулся и начал пробираться к сиденью водителя. Бреннер только теперь, приглядевшись, понял, что плащ незнакомца не просто сильно выпачкан, он весь разорван и прожжен А темные пятна, которые он принял за грязь, были пятнами запекшейся крови.
      — Держитесь покрепче. Я вынужден буду вести машину на предельной скорости. Возможно, нас преследуют.
      Бреннер машинально повиновался ему, впрочем, как и Йоханнес и даже — к изумлению Бреннера — Салид, хотя последний сделал это не сразу. Все трое устроились на узкой жесткой скамье, стоявшей у правой стены фургона. У противоположного борта стоял массивный металлический стол с электронной аппаратурой — здесь были магнитофоны, мониторы, микрофоны и другие приборы.
      Незнакомец тем временем сел за руль и включил зажигание. Двигатель завелся только с третьей или четвертой попытки, он гудел очень натужно, особенно когда водитель нажимал на газ. Бреннер решил, что был прав, предположив, что их водитель довольно неопытен: машина тронулась с места рывком, так что он и Йоханнес чуть не упали со скамьи. Салид держался крепче, но и он закатил глаза, положил свой автомат на пол и, пригнувшись, двинулся к водительскому креслу, расставив руки, чтобы сохранить равновесие.
      — Может быть, будет лучше, если за руль сяду я? — предложил он водителю.
      — Может быть, — ответил человек за рулем, не двинувшись с места.
      Он не убирал ноги с педали газа, прибавив скорость. Двигатель протестующе взревел, и фургон, раскачиваясь из стороны в сторону, сделал такой резкий поворот, что Салид поспешно ухватился за спинку переднего пассажирского кресла.
      — Вы должны были переключить на первую скорость, — сказал он, — иначе двигатель может выйти из строя, кроме того, мы привлекаем к себе слишком много внимания, разъезжая по городу с таким шумом.
      Водитель сделал то, что ему посоветовал Салид.
      — Вы не очень опытный водитель, да? — спросил Салид.
      — У меня даже нет водительских прав, — признался незнакомец. — Но несмотря на это, за рулем останусь я. Так будет лучше на тот случай, если нас остановят.
      Говоря это, он взглянул снизу вверх на Салида, и Бреннер впервые смог разглядеть лицо незнакомца, хотя и при неверном зеленоватом свете, который отбрасывали приборы со щитка. Бреннер испугался, он был поражен до глубины души. Лицо незнакомца тоже покрыто пятнами запекшейся крови. В его левой щеке зияла огромная, продолжавшая кровоточить рана, а участки кожи, видневшиеся между пятен и ссадин, были мертвенно бледны. Бреннер поспешно отвел глаза в сторону. Он не хотел знать тайну этого человека. Он даже не хотел знать причину того, почему незнакомец помог им.
      Салид тоже помолчал несколько секунд после того, как увидел лицо незнакомца. А когда он снова заговорил, его голос слегка дрожал, и Бреннер заметил, что палестинец судорожно вцепился пальцами в спинку кресла.
      — Куда мы направляемся? — спросил он.
      — В монастырь, — ответил незнакомец.

* * *

      Грохот взрыва давно уже смолк, а оконное стекло все еще продолжало дрожать под пальцами Кеннели, и в его ушах все еще стоял звон. Это взорвался вертолет, превратившись в столб огня, как только рухнул на землю. Кеннели казалось, что он ощущает жар раскаленного пламени, полыхнувшего за бетонной оградой на противоположной стороне улицы. Чувство было таким реальным и сильным, что у Кеннели заболели ладони, которые он прижимал к оконному стеклу. Но он был не в состоянии убрать их. Он, казалось, вообще был неспособен сейчас что-нибудь делать. Мысли Кеннели путались. Его охватил ужас. На этот раз он отчетливо видел все, что произошло, и не мог отрицать очевидного. Темнота на его глазах вдруг ожила и скинула вертолет на землю, точно так же, как до этого смела его людей с улицы. Это она убила агентов, посланных им в гостиницу. Но его люди знали, на что шли. Они осознавали смертельный риск, хотя и не понимали, какому именно противнику они противостоят. Однако у них не было сомнения, что враг смертельно опасен, коварен и необычайно силен. В конце концов, не имело никакого значения, убил ли их палестинский террорист или некая мистическая сила.
      Но пилоты, управляющие вертолетом, совершенно ни о чем не догадывались. Они были полностью уверены в непобедимой мощи своей боевой машины и даже не предполагали того, что их ожидает. Если бы они знали, что именно делают, то бы не стали выполнять приказ Кеннели, а, пожалуй, взяли бы его под прицел своего грозного оружия, как тех трех беглецов на улице. Кеннели обманул пилотов. Он послал их на верную смерть. С таким же успехом он мог бы достать свой пистолет и расстрелять их в упор.
      Странно, но до этого случая Кеннели никогда не задумывался о тех людях, которым он отдавал приказы и которых заведомо посылал на верную смерть. Как и многие его коллеги, Кеннели давно уже превратился в законченного циника, для которого человеческая жизнь не имела особой ценности, так что ею можно было располагать по своему усмотрению. Конечно, в каждого человека были вложены деньги, истраченные на его образование, экипировку и различные нужды, многие из которых Кеннели расценивал как человеческие слабости. И вот впервые в своей жизни Кеннели почувствовал, что преступил какую-то черту, обременив свою совесть виной в смерти двух пилотов. Он ощущал неимоверную тяжесть этого бремени, с которым, казалось, вряд ли сможет справиться.
      Что происходило с ним? Почему ему в голову лезли подобные мысли? Кеннели на мгновение закрыл глаза и прижался лбом к прохладному стеклу. В его голове бушевал настоящий хаос из незнакомых мыслей, пугающих ощущений и образов, которые казались невыносимыми. Но от них нельзя было избавиться, просто закрыв глаза. Неужели он постепенно сходил с ума?
      “Нет. Ты просто научился по-настоящему видеть”.
      Кеннели не услышал этот голос, а внутренне воспринял его, эти слова возникли у него в мозгу посреди вихря противоречивых эмоций и образов. В этих словах он ощущал что-то бесконечно чуждое себе и в то же время родное и близкое — и это больше всего пугало его. Кеннели снова открыл глаза. Он сделал это невольно, как будто по чьей-то команде.
      Теперь у него было совершенно явственное чувство, что он не один в этом коридоре. Он знал, что за его спиной кто-то стоит. Кеннели увидел тень, отражающуюся на оконном стекле, освещенном всполохами яркого пламени. Очертания были смутными, но Кеннели сразу же понял, кто это.
      — Чего ты хочешь? — простонал он. — Уходи Оставь меня в покое! Уходи!
      Силуэт Смита начал приближаться, и теперь его отражение на стекле стало более отчетливым. Но этого не могло быть! Кеннели больше не мог вынести охватившего его ужаса. Он резко обернулся к Смиту, направив на него дуло своего пистолета. Неважно, каким образом Смиту удалось перехитрить смерть и в кого он превратился — в зомби или в мифического демона, — Кеннели может по крайней мере попробовать его…
      Но Кеннели так и не сумел додумать эту мысль и выполнить свое намерение
      Он вообще не был способен действовать. Кеннели остолбенел. Смит вовсе не превратился в зомби, он не был ожившим трупом из какого-нибудь фильма ужасов. Смит представлял собой вибрирующую массу, кишащую тысячами тысяч крошечных существ с блестящими глазками, уставившимися сейчас на Кеннели. Все части тела Смита были составлены из этих крошечных созданий, и сквозь дыры в его одежде виднелись руки и ноги, постоянно менявшие свои очертания и размеры. Так, на его руках менялось число пальцев: то их вообще не было, то появлялось два пальца, а то — целая дюжина. Под одеждой Смита в его груди, казалось, билось двенадцать сердец, и каждое в своем ритме. Сгустки отвратительной массы постоянно падали на пол, но насекомые тут же вновь спешили на своих микроскопических ножках назад, чтобы снова занять место в этом кошмарном образовании. Только лицо не изменяло свою форму, но от этого зрелище было еще более ужасным. Кеннели чувствовал, что его сердце готово вырваться из груди. Мурашки побежали по его спине, а голову сдавила чья-то ледяная рука. Кеннели было трудно дышать. Он понял, что сошел с ума. Он потерял рассудок, и теперь у него начались кошмарные галлюцинации.
      “Нет, ты не сошел с ума”.
      Но Кеннели не хотел слушать этот голос. Как ни странно, мысль о том, что он сошел с ума, успокаивала его и помогала в действительности сохранить свой рассудок. Кеннели стоял лицом к лицу с человеком, который вовсе не был человеком, а являлся леденящей душу карикатурой на человека, состоящей из крошечных насекомых. Все это могло быть только одним — галлюцинацией! Кеннели отступил на шаг назад и уперся спиной в оконное стекло. Он снова поднял правую руку, в которой был зажат пистолет, и прицелился в лицо Смита.
      — Чего ты хочешь? — спросил он. Ему не казалось странным то, что он разговаривает с призраком. Напротив, ему легче было пережить весь этот кошмар, разыгрывая из себя сумасшедшего, разговаривающего с собственными видениями. Но мысль о том, что все это происходит в действительности, была ему совершенно невыносима.
      “Я пришел, чтобы предупредить тебя. Еще не слишком поздно”.
      — Не слишком поздно? Для чего именно?
      Призрак приблизился, но движения его были очень странными. Смит не шагал, а его фигура как бы плавно перетекала из одной точки пространства в другую, как будто все его тело состояло из текучей протоплазмы, облеченной тонким и мягким кожным покровом. Кеннели хотел попятиться, но за его спиной было окно. Стекло хрустнуло и растрескалось под давлением его тела, еще немного, и оно могло бы разбиться.
      “Тебе нельзя идти этой дорогой дальше, — нашептывал ему голос, — еще не слишком поздно. Посмотри, какую цену я заплатил”.
      — Ты не Смит, — убежденно сказал Кеннели тоном, в котором слышались истерические нотки. Кеннели сам испугался своего голоса. — Смит никогда не стал бы предостерегать меня. Никогда и ни от чего.
      “Я никогда не был твоим другом, — признался призрак Смита. — Но теперь все изменилось. Весь мир изменился, Кеннели. Время лжи миновало. Я сам предрешил свою гибель, это произошло давно. И я за все заплатил дорогой ценой. Моя жизнь была смертью, а наказанием то, как я жил. Посмотри!”
      Призрак снова приблизился, и Кеннели больше не мог вынести этого. Он закричал и шесть раз подряд выстрелил из своего пистолета. Он стрелял, пока у него не кончились патроны. Выстрелы гремели в гулком коридоре, словно канонада. Все пули поразили цель. Смит стоял слишком близко, и Кеннели просто не мог промахнуться. Пули вошли в его лицо и поразили сотни крохотных существ, составляющих его.
      Меняющие свои очертания руки Смита медленно поднялись и закрыли простреленное лицо. Ладони и голова слились в одну дрожащую бесформенную массу, а затем руки снова опустились, и Кеннели увидел все то же лицо в целости и сохранности. Насекомых было слишком много, может быть, миллионы.
      Что имел в виду Смит, говоря о расплате за свою жизнь? Может быть, этой расплатой являлось то, что он должен был теперь пережить смерть сто тысяч раз?
      “Не делай этого, измени ход своей жизни, не ходи туда, — продолжал Смит. — Ты заплатишь за все свои дела, и даже за то, чего ты не сделал. Ты не представляешь себе, что такое смерть. Прошло не только время лжи, но и время пощады и прощения. Тебе нельзя больше преследовать Са-лида и его спутников, иначе твоя участь будет в миллион раз хуже моей. Оставь их в покое!”
      — Но почему? — воскликнул (или скорее прохрипел) Кеннели. Казалось, что сердце сейчас разорвется у него в груди. Он ощутил странную тяжесть в висках. Жизнь была для него невыносимой, почему он до сих пор не умер?
      “Потому что Салид — тот, кто будет судить тебя”, — ответил Смит. Он повернулся и начал медленно удаляться. Через пару метров его поглотила темнота, царившая в глубине коридора. Кеннели еще долго стоял и тупо смотрел в том направлении, где исчезло это ужасное видение.
      Наконец он бросил взгляд на пол, туда, где стоял призрак Смита. Там валялись десятки насекомых с оторванными лапками, искалеченными хитиновыми спинками и крылышками. Но одно из этих крохотных созданий еще было живо, оно судорожно сучило передними лапками, а его микроскопические челюсти лихорадочно открывались и закрывались. Кеннели подошел и раздавил насекомое, топнув ногой с такой силой, на которую был только способен.
      Этим он помог Смиту искупить еще одну стотысячную часть его вины.

* * *

      В конце концов их водителю все же удалось справиться с управлением машины, и хотя фургон подрагивал, он все же двигался довольно плавно, а мотор больше не ревел, как раненый зверь. Салид успел переговорить с шофером, но так тихо, что Бреннер не разобрал слов. Хотя, впрочем, он не особенно вслушивался в их разговор. Бреннер и Йоханнес сидели на неудобной скамье в одинаковой позе — чуть нагнувшись вперед, опустив головы и плечи и уперевшись локтями в колени. Каждый из них был погружен в свои мысли.
      Ритмичное покачивание фургона начало навевать на Бреннера сон. Его веки отяжелели, и ему стоило больших усилий не закрыть глаза и не задремать. Но соблазн погрузиться в темные волны сна с каждой секундой становился сильнее.
      В глубине души Бреннер не мог не удивляться, что в такой ответственный момент его тянет в сон. Бреннер тряхнул головой, быстро заморгал глазами, чтобы прогнать сонливость, и медленно глубоко вздохнул. В машине было очень холодно, и ледяной воздух помог ему сосредоточиться. Бреннер начал яснее и логичнее мыслить, но толку от этого оказалось мало. В голове у него кружилось слишком много мыслей, и их трудно было упорядочить.
      — Даю пенни за ваши мысли, — внезапно сказал Салид. Бреннер изумленно взглянул на него. Салид засмеялся.
      — Что вы сказали?
      Салид небрежно махнул рукой:
      — Это американская поговорка, означает примерно следующее: о чем вы задумались? — ответил он.
      — Я знаю, — сказал Бреннер. — Я просто удивился, что именно вы употребляете в своей речи американизмы.
      — По привычке, — заметил Салид, пожал плечами и снова улыбнулся. Но улыбка его была скорее гримасой. — Возможно, именно поэтому я так ненавижу американцев.
      — Из-за того, что вы употребляете в речи их выражения и поговорки?
      — Из-за того, что они пытаются подчинить себе весь мир, — ответил Салид. Теперь он говорил громче и резче, хотя в его голосе не было ни враждебности, ни злости. В его глазах появился недобрый огонь. Если бы в машине было достаточно места, Бреннер непременно пересел бы куда-нибудь подальше от палестинца. Он снова вспомнил, с кем именно имеет дело.
      — Я… не понимаю, — произнес Бреннер.
      — Не понимаете? — насмешливо переспросил Салид. — Действительно не понимаете или не хотите понимать?
      Бреннер промолчал, он уже пожалел, что заговорил на эту тему. Сейчас было уже поздно. Салида что-то задело за живое, и он продолжал говорить, не обращая никакого внимания на молчание Бреннера. Казалось, он высказывал бы мысли и в том случае, если бы даже Бреннер встал и ушел.
      — Раскройте шире свои глаза! Оглянитесь вокруг! Вслушайтесь в свою речь! Они завладели нашим языком. Они завладели нашим образом мысли. Их продукция наводнила наш рынок, на экранах телевизоров идут только их сериалы. Их образ жизни стал…
      — …нашим образом жизни, — перебил его Бреннер. — Но никто же не принуждает вас или кого бы то ни было следовать этому образу жизни.
      — Но все равно мы делаем это, — горячо возразил Салид. — Эта нация — настоящий бич для всего мира. К чему бы они ни прикоснулись, они сразу же стремятся утвердиться в этой области жизни. Так было с их кока-колой. С их автомобилями. С их американским образом жизни.
      Бреннер покачал головой.
      — Вы опоздали на тридцать лет, Салид, — сказал он.
      — Возможно, — отозвался Салид. — Может быть, во всем этом нет вины самих американцев. Может быть, вы правы, и это мы сами позволили навязать себе их образ жизни.
      — А вы уверены, что мы действительно позволили сделать это? — спросил Бреннер, хотя ответ лежал на поверхности. Салид был по-своему прав. Но одновременно он страшно ошибался — однако странным образом одно не противоречило другому.
      — Да! — горячо заявил Салид. — Во всяком случае, большинство из нас. Но не я. Я отказываюсь жить так, как мне не хочется!
      В этот момент Бреннер наконец понял, почему Салид стал тем, кем он стал.
      — Никто не принуждает вас жить так, как вам не хочется, — промолвил он, хотя знал, что его слова бесполезны. Бреннер на минуту забыл, с кем имеет дело, но он призвал себя к осторожности и осмотрительности и внутренне собрался. Подобная небрежность в данных обстоятельствах могла закончиться для него трагически. Теперь он знал тайну Салида. Она была столь же простой, сколь и чудовищной, и ее последствия были ужасны: Салид просто искал кого-нибудь, с кем он мог вести смертельную борьбу. Если бы он родился в Германии, он скорее всего стал бы членом организации “Красные бригады” или какой-нибудь подобной террористической группы. В Ирландии он, вероятно, вошел бы в руководство Ирландской республиканской армии, а в Соединенных Штатах он, возможно, вступил бы в ку-клукс-клан. Для Салида не имело никакого значения, с кем бороться, именно поэтому, может быть, в данной ситуации требовался такой человек, как он, для того, чтобы вести борьбу не на жизнь, а на смерть, борьбу безнадежную, без всяких шансов на победу. Бреннер теперь понимал роль Салида в нынешней ситуации. Но он спрашивал себя, какая же роль отведена в этой истории ему самому, Томасу Бреннеру.
      Не желая больше вести разговор, Бреннер встал и, нагнувшись, прошел мимо Салида и Йоханнеса вперед. Человек, сидевший за рулем, мельком взглянул на него и кивнул на переднее пассажирское кресло. Вероятно, он слышал разговор Салида с Бреннером, а также видел то возбужденное состояние, в котором сейчас находился Бреннер.
      Бреннер кивком головы поблагодарил водителя за приглашение и воспользовался им. Несколько минут они сидели молча, а затем незнакомец внезапно сказал:
      — Он тяжелый человек.
      Бреннер, который вновь погрузился в свои мысли, не сразу понял, о ком идет речь. Затем он —кивнул, преодолевая искушение оглянуться на Салида.
      — Вы имеете в виду… Салида?
      — Он террорист, не так ли?
      При других обстоятельствах Бреннеру показался бы совершенно невероятным тот факт, что спасший им жизнь человек даже не знает, кто они такие. Но сейчас Бреннеру все это показалось вполне логичным. Не отвечая на вопрос незнакомца, он спросил:
      — Как вас зовут?
      — Моя фамилия Хайдманн, — ответил незнакомец. — Но это не имеет никакого значения. Я был когда-то полицейским… Очень давно.
      Бреннер подумал про себя, что это было, наверное, час тому назад, или и того меньше.
      — А кто вы сейчас? — снова спросил он.
      Водитель пожал плечами и неловко повернул руль, машина вильнула влево, а затем ее сильно занесло вправо. В конце концов, однако, Хайдманн справился с управлением.
      — Плохой водитель, вот кто я сейчас, — улыбаясь ответил он.
      Но Бреннер оставался все таким же серьезным.
      — Почему вы помогаете нам? — спросил он.
      Хайдманн не сразу ответил, некоторое время он смотрел куда-то в пространство невидящим взором. Бреннер понял, что он просто высматривает дорогу сквозь начавшуюся вдруг метель.
      — Думаю, это случилось оттого, что я сделал свой выбор. Я выбрал жизнь и стал на ее сторону, — наконец сказал он.
      По мнению Бреннера, это был довольно странный ответ, в нем чувствовалась какая-то тайна. Особенно если учесть, что эти слова произнесли уста человека, который по всем канонам медицины должен был быть мертв. Бреннер внимательно пригляделся к Хайдманну, лицо которого освещалось зеленоватыми отблесками, падавшими с приборного щитка. Причем Бреннер делал это отнюдь не тайно, а прямо глядя в лицо водителя. Если тот и чувствовал себя неловко под его взглядом, то умело скрывал это.
      Лицо Хайдманна не было похоже на лицо зомби, это было лицо живого человека. На его щеке виднелась ужасная открытая рана, но ведь она не была опасной для жизни. Однако сквозь разошедшиеся полы плаща Бреннер теперь хорошо видел темное пятно на рубашке незнакомца. В центре этого пятна была круглая дыра размером с большую монету, заполненная запекшейся кровью. На спине Хайдманна — с противоположной стороны — виднелось другое отверстие, больших размеров. Сам плащ почернел от крови и был прожжен во многих местах. Этот человек, казалось, не имел никакого права оставаться в живых. И все же он был жив.
      — Вы не должны бояться меня, — внезапно сказал Хайдманн. Он не отрываясь смотрел вперед, но его слова свидетельствовали о том, что он заметил пытливый взгляд Бреннера. В конце концов Бреннеру стало неприятно разглядывать его.
      — Но ведь вы должны были давно умереть!
      — Возможно, именно это я и сделал, — улыбаясь ответил Хайдманн. — Может быть, мы должны изменить наши воззрения на смерть и жизнь и дать этим понятиям новые определения, — он снова пожал плечами, но на сей раз еле заметно, так что это не отразилось на движении машины, которая мчалась теперь сквозь настоящую пургу. — Впрочем, это не имеет никакого значения. Не беспокойтесь обо мне.
      Таким образом незнакомец так и не ответил на вопрос Бреннера. По всей видимости, он сделал это сознательно. Бреннер еще какое-то время задумчиво глядел на него, а затем повернулся и уставился на дорогу, глядя на бушующую за окном вьюгу. На лобовом стекле уже налипла ледяная корка, поэтому было очень плохо видно. Снегопад усиливался, а ветер становился все более порывистым, он швырял пригоршни снега прямо в лобовое стекло. Хайдманн включил фары, но все равно видимость составляла не более тридцати метров. Они давно уже выехали за пределы города и теперь мчались по безлюдному шоссе. По обе стороны заасфальтированной трассы тянулись высокие сугробы. Похоже, их машина была первой, проезжавшей по этому шоссе с момента начала снегопада. Снежный покров, устилавший дорогу, был совершенно нетронутым, и у Бреннера было такое чувство, как будто это шоссе вело в никуда. Он с удивлением спрашивал себя, каким образом удается Хайдманну в такой обстановке так уверенно вести машину. Сам бы он, пожалуй, не справился с этой задачей.
      — Уже давно должен был бы начаться рассвет, — промолвил Салид за их спиной. Бреннер повернул голову и только сейчас заметил, что палестинец встал и подошел вплотную к их креслам. Он стоял за их спинами, опершись обеими руками о спинки их сидений и, сильно прищурившись, смотрел на дорогу сквозь занесенное снегом окно. Он смотрел куда-то вверх, туда, где должно было быть небо, но где вместо него клубилась какая-то серая масса. Возможно, это были снеговые тучи, а возможно, что-то совсем другое.
      — Который теперь час? — спросил Бреннер.
      Салид пожал плечами и ответил, не потрудившись даже взглянуть на часы:
      — Понятия не имею. Мои часы остановились.
      — Нам осталось недалеко ехать, — произнес вдруг Хайдманн. — Вы должны пересесть назад.
      — Почему?
      Бывший полицейский кивнул головой куда-то в сторону, туда, где кружилась белая вьюга.
      — Скоро мы доедем до зоны оцепления. Там впереди будет пост, было бы лучше, если бы вас никто не заметил.
      — Блок-пост? — Салид внутренне напрягся, но Хайдманн небрежно махнул рукой, как бы успокаивая его. Бреннер немного занервничал, когда Хайдманн, сняв левую руку с руля, полез в карман плаща. Но судьба на этот раз была благосклонна к ним: машина не начала вилять из стороны в сторону и не врезалась в сугроб.
      — Не беспокойтесь. Никто не станет задавать глупых вопросов, — сказал Хайдманн и достал из кармана удостоверение, оправленное в прозрачную пластиковую оболочку. Он протянул документ Салиду, Бреннер увидел, как Салид изумленно нахмурил лоб, как бы не веря своим глазам. Но палестинец так ничего и не сказал, молча отдав через несколько секунд удостоверение полицейского его владельцу. Не говоря ни слова, он повернулся и пошел на свое место, а затем покорно сел рядом с Йоханнесом. Бреннер слышал, как Салид заговорил тихо о чем-то с патером, но не мог разобрать, о чем идет речь.
      — А вы знаете, он ведь убьет вас, если окажется, что впереди нас ждет ловушка, — тихо сказал Бреннер Хайдманну.
      Хайдманн только улыбнулся, и в тот же момент Бреннеру стало ясно, как нелепо звучали его слова. Хайдманн не принадлежал больше к числу людей, которым можно было пригрозить смертью.
      — Простите, — пробормотал Бреннер.
      — Да ладно уж. От старых привычек с трудом отвыкаешь, не правда ли? — и Хайдманн кивком головы указал назад на скамью, где сидели Салид и Йоханнес. — Вам тоже лучше пересесть назад. Нам очень недолго осталось ехать до блок-поста.
      Бреннер не сразу встал. Он с удовольствием продолжил бы свою беседу с Хайдманном, но, пересаживаясь от него, он в то же время чувствовал своего рода облегчение. Ему было жутко разговаривать с мертвецом. Но, наверное, ему следовало привыкать к этому. Что там сказал по этому поводу Хайдманн? “Возможно, мы должны изменить свои воззрения на жизнь и смерть и дать этим понятиям новые определения”.

* * *

      Вертолет приземлился точно в назначенное время. По крайней мере, так решил Кеннели — его наручные часы остановились. Правда, он не знал, может ли еще доверять своим внутренним часам, которые подсказывали ему, что с момента разговора по телефону прошло полтора часа. И вот уже вертолет садился на крышу здания больницы.
      Кеннели эти полтора часа показались полутора веками. Теперь он очень смутно помнил, каким образом вышел из высотного здания, расположенного на другой стороне улицы, и добрался сюда. Его вел инстинкт самосохранения, который уже помог ему сегодня избежать самого страшного в момент осады дома. Он запрещал ему думать об ужасных сценах, разыгравшихся на его глазах, в том числе и о встрече с призраком Смита. Все это казалось ему теперь нереальным. Кеннели убедил себя в том, что это были галлюцинации. Он старался не задумываться о том, что именно должны означать эти видения.
      Кеннели стоял на лестнице с подветренной стороны и следил за снижающимся вертолетом, отмечая про себя все особенности этой машины. Он много слышал о подобных вертолетах, но еще ни разу не видел их: это была совершенно бесшумно двигающая машина, которую не могли засечь никакие радары. Насколько знал Кеннели, в мире существовало всего лишь несколько таких вертолетов, они участвовали прежде всего в секретных операциях ЦРУ и ВВС США. То обстоятельство, что таинственный собеседник Кеннели летал на одной из таких машин, красноречиво свидетельствовало о его ранге.
      Кеннели направился к вертолету и увидел, что его боковые дверцы распахнулись. Кеннели остановился, втянув голову в плечи — снег внезапно сменился колючим градом, который ветер швырял ему в лицо. На глазах Кеннели появились слезы, и он просто не мог сдвинуться с места, так как ничего не видел перед собой. Вращающиеся винты работали совершенно бесшумно, но поднимали вокруг себя вихрь, который сбивал Кеннели с ног. Это приводило еще и к тому, что потоки воздуха сметали слой снега с обледеневшей крыши, и по ее скользкой поверхности невозможно было сделать и несколько шагов. Кеннели попробовал продвинуться дальше, но тут же остановился, не упав только каким-то чудом.
      Однако в конце концов кое-как преодолел расстояние и, дойдя до вертолета, увидел протянутую ему руку. Кеннели с благодарностью ухватился за нее. Другой рукой он оперся о край, подтянулся, напрягая силы, и влез в кабину. При этом в последнюю секунду он потерял равновесие и упал, разбив колено, поскольку пилот тут же поднял вертолет вверх, не дав Кеннели возможность сесть.
      Кеннели неловко прополз на четвереньках в глубину кабины, а человек, подавший ему руку, тут же захлопнул дверцу. Кеннеди увидел, выглянув наружу, как быстро вертолет набирает высоту. Бесшумность, с которой работала эта машина, была просто жуткой.
      Кеннели хотел выпрямиться, но вскрикнул, тут же упал и схватился за левое ушибленное колено. От острой боли у него на глазах выступили слезы. Кеннели помедлил несколько секунд, а затем, сжав зубы, приподнялся и плюхнулся на сиденье. Его левую ногу жгло как огнем. Боль была такой пронизывающей, что Кеннели на секунду стало дурно. Одновременно ему в голову пришла нелепая мысль: неужели он пережил этой ночью столько ужасов только ради того, чтобы при посадке в вертолет сломать себе ногу?
      — Все в порядке?
      Кеннели кивнул и обхватил обеими руками свое колено, только затем поднял голову и взглянул на человека, сидящего напротив него. Кеннели был поражен. Он узнал голос своего таинственного собеседника, но лицо никак не подходило к этому голосу. Жизнь Кеннели уже пятнадцать лет определялась этим голосом, отдававшим ему приказы, и поэтому агент представлял себе по-своему человека, находящегося на том конце провода. Судя по голосу, исполненному достоинства, это был пожилой седовласый мужчина, наделенный властными полномочиями, с сильным тренированным телом. Но то, что он увидел, было полной противоположностью сложившемуся в его представлении образу. Человеку, сидевшему напротив Кеннели, было не больше тридцати пяти лет. Темноволосый, стройный, он казался очень нервным — это Кеннели сразу же почувствовал, хотя молодой человек сидел совершенно неподвижно и молча наблюдал за агентом. Незнакомец выглядел утомленным, как человек, не спавший всю ночь, и хотя его ладони неподвижно лежали на коленях, казалось, что они чуть заметно дрожали.
      — Итак, вы — Кеннели.
      Кеннели снова кивнул. Он все еще не мог произнести ни слова, ему требовалось время для того, чтобы усвоить всю эту новую информацию. Кеннели всю жизнь думал, что служит власти в лице ее убеленного сединами представителя, и вот оказалось… Когда Кеннели впервые разговаривал с этим парнем, он был тогда совсем зеленым юнцом!
      — Думаю, что вы должны дать мне некоторые пояснения, — произнес наконец он подчеркнуто суровым тоном, хотя его голос дрожал. У него немилосердно болело колено, наверное, все же он сломал себе ногу. И мысль об этом приводила Кеннели в бешенство. Сидящий напротив Кеннели человек, должно быть, думал, что агент просто находится в растерянности. Возможно, он был недалек от истины.
      К удивлению Кеннели, молодой человек ответил ему самым серьезным тоном:
      — Конечно, вы обо всем узнаете. Но сначала ответьте мне на один вопрос: каким образом ему удалось уйти?
      — Откуда вы знаете, что он ушел?
      — Если бы вы выполнили задание, вас бы уже не было в живых, — ответил молодой человек голосом, в котором не было ни упрека, ни сожаления. В нем слышалось только смирение. Затем он понизил голос и добавил, как будто обращаясь в первую очередь к самому себе: — Кроме того, с самого начала у вас не было ни малейшего шанса выполнить это задание.
      — Но если вы это знали…
      — Прошу вас! — и человек, имя которого Кеннели до сих пор не знал, поднял обе руки, как бы успокаивая его. Кеннели заметил, что руки незнакомца действительно дрожали. Его ладони выглядели очень мягкими, ухоженными и изящными, как и лицо. Это были руки изнеженного человека.
      — Я вам все объясню, как только наступит время. Боюсь, что у нас осталось его совсем немного — меньше, чем необходимо, чтобы ответить на все ваши вопросы.
      Кеннели все больше выходил из себя, и виной тому не в последнюю очередь была усиливающаяся боль в ноге.
      — И все же вы должны найти для этого время, — резко сказал он. — Вы же хотите, чтобы я убил человека. Не обижайтесь… но я считаю, что вы должны по крайней мере сказать мне, почему я должен это сделать!
      — Вы, конечно, совершенно правы, — промолвил молодой человек. — Но все дело в том, что у нас остается очень мало времени, — он взглянул на наручные часы, нахмурил лоб и снова опустил рукав, многозначительно пожав плечами. — Всего лишь пять минут, если не меньше.
      — Пять минут до чего? — спросил Кеннели.
      — Через пять минут мы долетим до монастыря, — ответил его собеседник. — Это наша цель.
      — Монастырь?
      — Именно там все началось. И… все должно кончиться, — мгновение он смотрел в пустоту перед собой, а затем перевел взгляд на Кеннели, но тот мог поклясться, что молодой человек видит сейчас не его, а какой-то другой образ. Впрочем, Кеннели было безразлично, какие именно картины встают сейчас перед мысленным взором его собеседника.
      — Я об этом ничего не знаю, — заявил Кеннели, хотя его слова прозвучали не совсем убедительно. А затем он взорвался: — Какая, черт возьми, существует связь между всем этим и Смитом? Кто вы, собственно говоря, такой? Я… я даже не знаю, как вас зовут!
      Молодой человек улыбнулся и, как ни странно, стал выглядеть немного старше, хотя обычно улыбка делает человека моложе.
      — Как меня зовут? Это к делу не относится… Во всяком случае, больше не относится. Но вы, если хотите, можете называть меня Адрианом.
      — Адрианом? Что это за имя?
      — Это имя одного из моих учителей. Оно мне вполне подходит и, во всяком случае, оно не хуже любого другого. Тем более что наше знакомство долго не продлится. Вы видели, как умер Смит?
      — Нет! — почти закричал Кеннели.
      — Меня не интересует, что именно вы видели, — заявил Адриан. — Но, что бы вы ни видели, это может служить ответом на все ваши вопросы, Кеннели. Мы имеем дело не с террористом или каким-нибудь преступником, за которым вы привыкли охотиться. Возможно, в ваших руках находится сейчас судьба всего мира. У вас есть оружие?
      Кеннели машинально полез в карман и достал свой пистолет, однако тут же снова сунул его назад и сердито взглянул на Адриана. По лицу Адриана пробежала тень, он встал и открыл металлическую дверцу, расположенную над головой Кеннели. Кеннели бросил взгляд на этот сейф: там были ручные пулеметы, а также личное оружие — пистолеты и револьверы. Адриан не спеша взял массивный пулемет, а также короткоствольный автомат с двумя магазинами и положил все на сиденье рядом с Кеннели.
      — Этого вполне будет достаточно, — сказал он.
      — Для чего? — Кеннели недоверчиво посмотрел на оружие, протянул руку к автомату, но все же, подумав, взял пулемет. Движением опытного стрелка он вынул магазин и проверил наличие патронов, а затем, вытащив пальцами один из них, нахмурился. Крупнокалиберный патрон поблескивал у него на ладони, его вершина имела крестообразную форму. Кеннели, конечно, знал о таких патронах, но ни разу ими не пользовался. Он боялся. Такие пули не пробивали цель насквозь, а разносили ее в мелкие куски. Подобным оружием не просто выводили противника из строя, а убивали. Кеннели с недовольным видом вставил патрон в магазин.
      — Что это значит? — спросил он, стараясь подавить закипающий в нем гнев. — За кого вы меня принимаете? Подобным оружием пользуются такие люди, как Салид, но не я!
      Адриан снова сел на свое место. Он бросил взгляд на свои наручные часы, которые больше не показывали время, а затем посмотрел на Кеннели с таким видом, как будто хотел спросить его, в чем именно состоит разница между людьми, подобными Салиду, и людьми, подобными ему, Кеннели. Однако Адриан проявил мудрость и не стал высказывать эту мысль вслух.
      — Сейчас не время говорить об этике или о благовидности или неблаговидности поступков, — заявил он. — Вы должны обезвредить Салида и его спутников, и при этом не имеет никакого значения, каким образом вы выполните это задание.
      — Но почему я должен выполнять это задание? — спросил Кеннели. И видя, что Адриан не собирается ему отвечать, добавил: — Кто вы такой, Адриан?
      Конечно, Кеннели не расчитывал, что его собеседник ответит на вопрос, и действительно, прошло несколько секунд, прежде чем Адриан заговорил. От его голоса по спине Кеннели побежали мурашки, хотя Адриан говорил довольно тихо.
      — Мы — я и еще несколько человек — своего рода… стражи.
      — Еще несколько человек? Что это за люди? — Кеннели наклонился вперед. — Смит тоже принадлежал к их числу?
      — Смит? — Адриан покачал головой. Похоже, это предположение позабавило его. — Нет, Смит знал обо всем этом еще меньше, чем вы, Кеннели. Нас… нас немного. Всего лишь горстка людей. Но на нас работают очень многие, а на тех, кто нам служит, работает в свою очередь еще больше народу. Наша миссия имеет чрезвычайную важность, — Адриан помолчал несколько секунд, а затем заговорил еще более тихим голосом, глядя куда-то перед собой в пространство: — Вы действительно хотите знать правду, Кеннели?
      Кеннели еще больше наклонился вперед и чуть не потерял равновесие.
      — Да, — сказал он, принимая прежнюю позу.
      — Предупреждаю вас, что эта правда может вам не понравиться.
      — Но еще больше мне не нравятся банальности и общие места, — сердито бросил Кеннели и показал рукой на лежащее рядом с ним оружие. — Вы хотите, чтобы я убил человека? Мне это не может нравиться. Тем более что я не знаю, зачем я это должен сделать.
      Он выбрал неправильную тактику. Правда, Адриан на секунду поник головой и сбросил свою личину. Кеннели увидел то, что за ней скрывалось — слабого, смертельно напуганного человека, который нуждается в помощи. Но он не любил, чтобы на него оказывали давление.
      — Только не рассказывайте мне, что вы этого никогда не делали, — холодно сказал он. — Сколько человек в своей жизни вы убили, Кеннели? Десять? Сто?
      — Ни одного, — сердито бросил Кеннели.
      — Возможно, вы делали это чужими руками, — продолжал Адриан. — Но на вашей совести есть убитые. Сколько их?
      — Это… это совсем другое, — начал защищаться Кеннели. Конечно, это было одно и то же, и Адриан даже не стал настаивать на своем. Всем и без того было ясно, что не существовало различия между убийством, совершенным собственными руками, и убийством, совершенным по твоему приказу. Возможно, последнее было даже более страшным преступлением. Именно это, наверное, заставляло Кеннели злиться: он впервые на своей шкуре испытал, каково было получать подобные приказы. — Я никогда не делал этого без особых на то оснований, — продолжал оправдываться он. — Я всегда знал, почему отдаю такие приказы.
      — И вы всегда верили в свою непогрешимость? — спросил Адриан. — Будьте до конца честны, Кеннели, хотя бы один раз в жизни. Неужели вы никогда не испытывали сомнений, отдавая приказы идти на смерть?
      Каким же наивным был Кеннели, полагая, что загнал Адриана в угол. Адриан тяжело вздохнул. Казалось, он совсем обессилел. Он погрузился в себя и надолго задумался.
      — Мы были глубоко убеждены в том, что правильно поступаем, — наконец снова заговорил он, переходя на шепот. — Мы знали это! Поймите меня правильно, Кеннели, дело не в наших догадках или домыслах, или смутных предположениях. Мы действительно всегда знали, что это когда-нибудь произойдет, но мы не имели точных сведений, когда и где. Однако мы думали, что хорошо подготовились к этому.
      Он помолчал, и на сей раз Кеннели не стал прерывать его молчание. Похоже, Адриан хотел высказаться. Его знания были так важны, что он чувствовал себя обязанным хоть с кем-нибудь поделиться ими.
      — Да, мы думали, что хорошо подготовились. Ведь мы так долго готовились к этому… Но мы не справились со своей миссией. Возможно, мы и не могли справиться с ней. Вы никогда не думали, Кеннели, что существуют явления, которые обречены на провал с самого начала?
      Кеннели тупо кивнул. Внезапно он подумал, что не хочет больше знать секретов Адриана и не желает слушать его рассказ.
      — Вы хотите знать суть этого дела, — продолжал Адриан, который уже успел взять себя в руки. Правда, не совсем, но достаточно для того, чтобы снова расправить плечи и спокойно глядеть на Кеннели, не отводя своего взора. — Да, я думаю, что вы имеете право все знать. Вы должны убить этих людей, Кеннели. По возможности всех троих. Прежде чем одна из их печатей будет сломана.
      Кеннели встрепенулся и насторожился. Эти слова показались ему очень странными, но, по всей видимости, Адриан вовсе не оговорился.
      — Но зачем я должен их убить? — спросил он. — Что они вам сделали?
      Адриан грустно улыбнулся.
      — Жизнь и поступки этих людей не имеют к делу никакого отношения, Кеннели, — сказал он. — Видите ли, мой приказ — это та цена, которую я должен заплатить. Я приказываю вам уничтожить трех невинных человек, причем вся ответственность ляжет на меня. Вина упадет на меня, а не на вас. Что бы нас ни ожидало потом… когда все это будет позади, не беспокойтесь: я встану перед Судьей, а не вы.
      Кеннели не был уверен, правильно ли он понимает слова Адриана, но если речь его собеседника о вине, расплате и Страшном Суде была не случайна, то в этом крылся какой-то глубокий религиозный смысл. Это было совершенно очевидно. Хотя, конечно, сам Кеннели не верил в Бога. Он родился в семье убежденных атеистов и перенял у родителей их убеждения.
      — А если я все же откажусь? — спросил он. — Вы же сами сказали: эти трое ни в чем не виноваты. Хотя все это совершеннейшая чепуха, по крайней мере, Салида никак не назовешь невинной овечкой. У этого мерзавца на совести слишком много человеческих жизней, — и, видя, что Адриан хочет что-то возразить, Кеннели остановил его жестом и продолжал: — Итак, что будет, если я откажусь выполнить задание? Возможно, вы правы в том, что я действительно убивал людей, но я не делал это просто так, без всяких оснований.
      — У нас есть веское основание, — серьезно ответил Адриан. — Но дело здесь не в Салиде, а в монастыре, Кеннели. Вернее, в том, кто был заключен в нем. И кто теперь на свободе.
      — И кто же это? — спросил Кеннели. — О ком вы говорите, Адриан?
      Адриан целую минуту молча глядел на него пристальным взглядом, а затем ответил на вопрос Кеннели.

* * *

      Наконец они доехали до блок-поста, о котором говорил Хайдманн. Но их никто не задержал, и опасения Бреннера по поводу того, что внешность бывшего полицейского привлечет к себе внимание, не оправдались. Оба грузовика, поставленные поперек проезжей части, как, впрочем, и импровизированный лагерь, находившийся поблизости, оказались покинутыми. Посреди лагеря стояла пустая канистра из-под бензина, вокруг которой образовалось большое пятно растаявшего снега, в воздухе до сих пор пахло горелым. Салид, вышедший из фургона, чтобы осмотреться, вернулся со снайперской винтовкой и запасом патронов. Когда фургон тронулся с места и покатил дальше по дороге, Бреннер увидел валявшиеся на обочине в снегу вещи, брошенные людьми. Очевидно, военные оставили этот блок-пост в страшной спешке, если не сказать, что они просто бежали отсюда сломя голову. Чего испугались люди? Бреннер не хотел задаваться этим вопросом… Он предпочитал оставаться в неведении.
      Они сидели в машине, храня молчание. Каждый был погружен в свои невеселые мысли. Салид клацал оружием, проверяя работоспособность его механизма и состояние отдельных частей. Йохан-нес смотрел перед собой в пространство невидящим взором. Совсем недавно — перед тем, как они встретились с Хайдманном, — Бреннер думал, что Йоханнес выйдет из своего подавленного состояния, но похоже, психике патера был нанесен непоправимый ущерб. Ад разверзся перед ним, он был проклят. Он сделал самое страшное из того, что мог сделать человек, и должен был теперь расплачиваться за это дорогой ценой. Сейчас, а не когда-нибудь после, на Страшном Суде.
      Через некоторое время Бреннеру вновь показалось невыносимым бездействие. Он встал и, пройдя вперед, остановился за спиной Хайдманна, опершись обеими руками о спинку его кресла и наклонившись вперед. Бреннер бросил взгляд сквозь запотевшее стекло на небо. Он не знал, сколько времени они уже были в пути и насколько он мог доверять своему внутреннему чувству времени, но ему казалось, что с тех пор, как он покинул стены больницы, прошло уже несколько часов. Давно должно было светать.
      — Очень скоро будем на месте, — сказал Хайдманн. — Вон там я остановлю машину.
      Бреннер проследил взглядом за кивком его головы и изумился. Он узнал эту дорогу — поворот, идущий под уклон, заснеженную опушку леса и еле заметное среди кустов ответвление, отходящее от главного шоссе. Где-то здесь он с Астрид бросил свою машину. Это была лесная дорога, ведущая к монастырю.
      — Я не могу сопровождать вас дальше, — сказал Хайдманн.
      — Я знаю, — ответил Бреннер. Дорога, ведущая через лес, была труднопроходимой, и машина не могла бы проехать по ней, однако Хайдманн имел в виду совсем не это. Просто его миссия была исполнена. Он не стал бы сопровождать их дальше даже и в том случае, если бы впереди ждала широкая автострада.
      — Но вы так и не ответили на мой вопрос.
      Хайдманн вопросительно взглянул на Бреннера.
      — Без вашей помощи нам бы не удалось выбраться из города, — сказал Бреннер. — Почему вы это сделали?
      — Потому что я ваш должник, — ответил Хайдманн. Больше он ничего не сказал. В его голосе не было патетики. Он произнес эти слова без улыбки, не делая ни одного лишнего жеста. Бреннер хорошо понял его. Возможно, это был единственно приемлемый ответ на его вопрос. Бреннер вернулся назад к Салиду и Йоханнесу. Палестинец оторвал взгляд от своего оружия и взглянул на него:
      — Мы уже приехали?
      Бреннер кивнул.
      — Дальше мы пойдем пешком, — сказал он и показал на Йоханнеса. — Что с ним? Он дойдет?
      Салид пожал плечами, но когда он встал, Йоханнес тоже поднялся и пошел за ним. Глаза патера были по-прежнему пусты, а его движения казались какими-то неестественными, как будто он был не живым человеком, а роботом.
      Бреннер подумал, что было бы лучше оставить его здесь. Лучше и для самого Йоханнеса и — главное — для них. Он был убежден, что Салида одолевают те же мысли. Но ни он, ни Салид не обмолвились об этом ни словом. Они отправились в трудный путь втроем и вместе должны добраться до цели.
      Салид распахнул заднюю дверцу фургона и спрыгнул на землю. В эту секунду он был похож на прежнего Салида — уверенного в себе, ловко стоящего на широко расставленных ногах и сжимавшего в руках оружие. Но во всей его фигуре не чувствовалось больше угрозы, он казался Бреннеру скорее ребенком, играющим в войну.
      — Все в порядке, — крикнул он. — Можете выходить.
      Бреннер усмехнулся. Салид действительно был ребенком, игравшим в войну. Бреннер спрыгнул на землю и машинально подал руку патеру, чтобы помочь ему выйти из машины, но Йоханнес предпочел сделать это самостоятельно. Фургон тронулся с места прежде, чем Бреннер успел захлопнуть дверцу. Колеса сначала забуксовали на обледенелой дороге, так как Хайдманн слишком сильно нажал на газ, а затем машину начало заносить в сторону, она встала поперек дороги и только потом рывком дернулась с места и двинулась обратно по направлению к городу.
      — Надеюсь, что он доберется домой живым, — сказал Салид, качая головой. — До города ведь еще далеко.
      Бреннер был уверен, что Хайдманн не врежется в дерево где-нибудь по дороге. Но он сомневался, удастся ли их спасителю добраться до города, ведь сам город к моменту возвращения Хайдманна мог исчезнуть.
      Бреннер подождал, пока фургон скроется за пеленой все еще непрекращавшегося снегопада, а затем кивнул головой в сторону излучины дороги, терявшейся в лесу. Отсюда тропа была еле заметна за заснеженными деревьями. Салид нахмурился и с сомнением покачал головой.
      — Вы уверены, что это именно та дорога, которая нам нужна?
      — Я думал, что вы уже один раз были здесь.
      — Я добирался сюда совсем другой дорогой, — ответил Салид. Помедлив, он шагнул вперед и удовлетворенно кивнул: — Действительно, эта тропа. Превосходно! Кто бы ни проложил этот путь, он прекрасно знал, что делает.
      Все трое углубились в лес. Йоханнес шел посередине. Бреннер ожидал, что им придется идти в полной темноте, однако ошибся. Хотя густые ветви и сплетались над головой, образуя нечто вроде крыши, здесь было, пожалуй, светлее, чем на шоссе. Земля укрыта снегом, который добавлял света, а падающие с неба снежные хлопья не застилали взор.
      И все же Бреннеру становилось все больше не по себе. Возможно, дело было в неестественном освещении: свет здесь был какой-то серый, брезжущий, казавшийся почти живой субстанцией. За ним как будто что-то таилось, подкрадываясь к людям исподтишка и готовясь напасть на них в удобный момент. Бреннер отогнал от себя неприятную мысль. По обочинам тропы сгустились непроглядные тени. Но что могло прятаться за ними? Единственными демонами, подстерегавшими их в этом лесу, были порождения их собственного воображения. Сила, в противоборство с которой они вступили, могла действовать открыто, ей не было необходимости таиться и скрываться от людей.
      Дорога показалась Бреннеру намного длиннее той, по которой они шли с Астрид три дня назад. А что, если они заблудились? Возможно, в этот заколдованный лес вела не одна, а несколько дорог. Или какая-нибудь спасательная команда, одна из тех, которые наводнили местность в последние дни, проложила новую тропу в чаще леса, и Бреннер со своими спутниками свернули в неверном направлении. Неужели они преодолели столько трудностей только ради того, чтобы, находясь у самой цели, заблудиться и замерзнуть в снегу? Все трое были легко, не по погоде одеты. При этой мысли Бреннер чуть не разразился громким смехом. Но она вовсе не была нелепой: довольно много людей кончали свою жизнь самым абсурдным образом, это не редкость.
      — Не понимаю, почему здесь никого нет? — внезапно промолвил Салид. Его голос был таким же глухим и нереальным, как брезжущий свет. От слов палестинца у Бреннера по спине забегали мурашки. Он снова вспомнил покинутый блок-пост и то, что они на всем пути не встретили ни одной машины.
      — Здесь должны быть войска и полиция, — продолжал Салид. В его голосе, казалось, звучало разочарование.
      — Может, они получили другой приказ?
      — Приказ прекратить преследовать меня? — Салид хмыкнул. — Не хочу вас обижать, Бреннер, но вы мне кажетесь слишком наивным. Неужели вы не убедились за последние несколько часов в том, что они готовы заполучить меня любой ценой?
      — Но мы оказались им не по зубам, — возразил Бреннер.
      — Чепуха!
      Конечно, это была совершеннейшая чепуха. Бреннер не сомневался, что люди, штурмовавшие гостиницу, не остановились бы ни перед чем. Они разбомбили бы весь этот лес, если бы знали, что Салид со своими спутниками находится здесь.
      — Вероятно, они не подозревают, что мы находимся в этой местности, — продолжал он. Его последнее предположение звучало не более убедительно, чем первое. И Бреннер чувствовал это. Но, к его удивлению, Салид не стал возражать ему. Возможно, в первую очередь потому, что истинное объяснение этого обстоятельства было слишком страшным.
      Дорога сделала новый поворот, и за ним открылись ворота ограды. Они возникли так неожиданно, что Бреннер чуть не врезался лбом в решетку и испуганно отпрянул. Салид хотел дотронуться рукой до кованых железных прутьев, но Бреннер торопливо предостерег его.
      — Подождите, — сказал он. — Эта ограда может быть под током высокого напряжения.
      Салид с сомнением взглянул на него, но все же отступил на полшага назад, внимательно оглядевшись по сторонам. Наконец он пожал плечами и ударил в ворота прикладом своей винтовки.
      — Видите? — спросил он. — Нет здесь никакого тока. Вероятно, он вообще отключен во всей округе.
      Бреннер понимал, что Салид прав. Однако он старался не дотрагиваться до решетки, когда входил в ворота, открытые Салидом. Он осторожно вел за собой Йоханнеса и вздохнул с облегчением только тогда, когда все трое отошли от ограды на значительное расстояние.
      Лес на огороженной территории ничем не отличался от того участка, по которому они только что шли Бреннер постарался припомнить, далеко ли еще до монастыря, но не мог этого сделать, потому что он и Астрид проехали эту часть пути на машине, за рулем которой сидел монах. Из-за плохого состояния дороги водитель вел машину очень медленно, однако даже медленную езду на машине нельзя было сравнивать со скоростью пешехода. Пять минут езды могли обернуться целым часом пешей ходьбы, а Бреннер сильно сомневался, что они выдержат такую продолжительную прогулку. Становилось все холоднее. Бреннер старался не замечать холода, но он пробирал до костей. Руки и ноги занемели, а изо рта валил пар, похожий на тягучее расплавленное стекло. С Салидом и Йоханнесом происходило то же самое. Губы Йоханнеса посинели, а лицо приобрело восковой оттенок. Бреннер не был уверен, что они смогут продержаться больше пятнадцати минут.
      Внезапно Салид поднял руку, склонил голову к плечу и бросил шепотом своим спутникам:
      — Тихо! Замерли!
      Йоханнес и Бреннер послушно остановились. Бреннер тоже прислушался, но не уловил ничего, кроме собственного тяжелого дыхания и шороха леса.
      — В чем дело? — спросил он.
      Салид напряженно вслушивался еще несколько секунд, а затем расслабился и взглянул на Бреннера.
      — Ничего, — ответил он, пожав плечами. — Мне показалось, что я слышу какой-то посторонний звук, но я, должно быть, ошибся.
      Но он не ошибся. Внезапно Бреннер тоже услышал нечто странное. Это был топот копыт. Бреннер не верил своим ушам, но звук был, хотя и тихим, однако очень отчетливым. Это было цоканье железных подков по камню. И этот звук приближался.
      — Вы тоже слышите, не так ли? — спросил Салид.
      Бреннер кивнул. Он обернулся, внимательно взглянул в темноту за своей спиной, а затем снова повернулся вперед. Звук стал отчетливее, но не громче, что было само по себе странно. Создавалось такое впечатление, что число скачущих лошадей увеличилось, но расстояние между ними и людьми не сократилось. Теперь было совершенно ясно, что скакала не одна лошадь, их было много, очень много.
      — Вы правы, — сказал Бреннер. — Я тоже ничего не слышу.
      Должно быть, Бреннер произнес эти слова громче, чем намеревался. Салид с сомнением взглянул на него, но ничего не сказал, а только пожал плечами и повернулся, чтобы пойти дальше. Однако Бреннер остановил его.
      — Салид!
      Террорист замер в странной позе, а затем снова повернулся к Бреннеру.
      — Да?
      — Вы мне не ответили на один вопрос, — сказал Бреннер. Честно говоря, он еще не задавал этого вопроса, однако слова постоянно вертелись у него на языке: — Каким образом вы хотите уничтожить то, что мы, возможно, обнаружим в монастыре…
      Бреннер почему-то не осмелился называть вещи своими именами. Салид ничего не ответил, и Бреннер кивком головы указал на полуавтоматическую винтовку, которую палестинец держал на сгибе локтя.
      — Вы намерены сделать это с помощью оружия?
      Бреннер хотел, чтобы его слова прозвучали насмешливо, но голос выдал его, в нем слышались истерические нотки, и это свело на нет желаемый эффект. Салид целую минуту пристально глядел на него.
      — Почему бы и нет? — наконец спросил Салид.
      — С помощью вот этой самой винтовки? — голос Бреннера сорвался. — Я правильно вас понял, да? Вы… вы думаете, что там, впереди, нас ждет абсолютное Зло. Черт во плоти. Шайтан, как вы его называете. И вы хотите взять и застрелить его?
      — Если у вас есть лучшее предложение… — Салид как-то странно усмехнулся, взглянул на свою винтовку, а затем кивнул головой в сторону Йоханнеса. — Кто знает… Может быть, наше оружие — это он. А может быть, все обстоит совсем по-другому… Неужели вы хотите повернуть назад?
      Этот вопрос поразил Бреннера, хотя он должен был признаться себе, что сам спровоцировал его. Он не сразу ответил. Бреннер не мог отрицательно покачать головой — это был бы слишком банальный и лживый ответ. Так отреагировал бы на подобный вопрос герой какого-нибудь боевика или детективного романа. Сам Бреннер не мог сейчас лгать. Он действительно не хотел бы находиться здесь. Он хотел бы вернуться назад. Но разве он сможет это сделать?
      — Да, — наконец ответил он. — Но боюсь, что дело вовсе не в моих желаниях.
      И он пошел дальше по дороге, прежде чем Салид успел возразить ему. Холод, ставший совершенно невыносимым, подгонял Бреннера. Его руки и ноги вновь обрели чувствительность и теперь страшно болели. Ему казалось, что он вдыхал острые осколки стекла. У Бреннера было такое чувство, как будто он начинает леденеть изнутри. Снег поскрипывал под его ногами, а в ушах стоял все тот же топот копыт. Возможно, это был стук его собственного сердца.
      Но это не был ни пульс Бреннера, ни конский топот. Когда они снова повернули на извилистой тропе, бежавшей между деревьями, Бреннер понял, что напрасно опасался, — дорога оказалась не такой уж длинной. Черная громада монастыря стояла прямо перед ними метрах в ста. Бреннер плохо помнил очертания этого здания, однако ему почему-то показалось, что силуэт монастыря изменился. Это больше не была геометрическая постройка, возведенная руками человека, монастырь походил скорее на большую гору, которую разъяренный великан разрубил своим огромным топором. Взрыв произвел сильные разрушения.
      Кроме того, Бреннер сразу же понял, что являлось источником странных звуков, которые слышали он и Салид. И сознание этого наполнило его душу ужасом. Да, это не был топот копыт, это был звук летящего вертолета. Он, словно мифическое чудище, внезапно появился на горизонте из-за руин монастыря и начал быстро приближаться, держа курс прямо на Салида, Йоханнеса и Бреннера.

* * *

      Когда тихий шум мотора умолк, в кабине вертолета воцарилась жуткая тишина. Кеннели чувствовал себя парализованным. То, что он услышал, было совершенно абсурдным, просто смешным. Ничего более смешного он в жизни своей не слышал, однако Кеннели было не до смеха. Его душу наполнила тоска, похожая на черный засасывающий омут, в который, словно в глубокую бездну, канули все его чувства и ощущения.
      — Так вы сделаете то, что я вам приказывал? — наконец спросил Адриан.
      Они приземлились пять минут назад, хотя Кеннели не мог утверждать этого: его чувство времени начало подводить. Возможно, с момента приземления прошел уже час, а возможно, всего лишь несколько секунд. Но вероятнее всего, такого понятия, как время, теперь вообще не существовало. Уже давно должен начаться рассвет, но край неба на востоке был все таким же непроглядно черным, как будто кто-то укрыл весь небосвод покрывалом, которое не пропускало свет.
      Кеннели молчал, поглаживая кончиками пальцев оружие, лежавшее у него на коленях, но не ощущал его гладкой прохладной металлической поверхности. Слова Адриана плохо доходили до его сознания.
      — Это… это просто чудовищно, — прошептал он Их разговор был лишен всякой логики: между вопросом и ответом прошло пять минут. — То, что вы только что рассказали…
      Кеннели внезапно умолк. Спустя минуту Адриан сказал:
      — Возможно, вы правы, Кеннели, но это уже произошло. И все было правильно. Нас бы всех здесь не было, если бы его тогда не посадили под замок.
      — Но что нам теперь делать? — спросил Кеннели, находившийся все еще в оцепенении. Он еле шевелил языком. У него была парализована не только воля, но, казалось, и тело. — Он нас всех просто уничтожит. Чем я могу остановить его? Вот этим?
      Он поднял с колен оружие и потряс им в воздухе, так что Адриан инстинктивно отодвинулся от него подальше. Кеннели самого удивила собственная реакция, он не понимал сам себя. Ведь он не поверил в рассказ Адриана. Бог и черт, Иисус и Вельзевул — все это была религиозная чепуха, суеверие. Пережиток прошлого, точно такой же, каким казался” ему теперь и сам Адриан.
      Но тем не менее Кеннели ни на мгновение не усомнился в том, что все это правда.
      — Я вам не могу обещать, что это удастся сделать, — сказал Адриан, — и не обещал этого никогда. Я не могу гарантировать также, что вы останетесь в живых. Но мы должны попытаться. Ведь нам однажды уже удалось остановить его.
      — И что вы таким образом приобрели? — спросил Кеннели.
      — Время, — серьезно ответил Адриан. — Две тысячи лет, мистер Кеннели. Для нас. Для всех нас. Возможно, нам удастся снова добиться отсрочки. Во всяком случае, мы должны попробовать это сделать.
      Кеннели покачал головой.
      — Вы постоянно говорите “мы”, это просто очаровательно, — пробормотал он.
      — Я бы сам сделал это, — отозвался Адриан. — Но я не умею стрелять.
      Это было столь простое объяснение, что Кеннели сразу же принял его. Кроме того, ему больше ничего не хотелось возражать. Он вообще не хотел больше ничего говорить. Слова казались ему теперь совершенно бессмысленными. Он положил свою автоматическую винтовку снова на колени, продолжая поглаживать ее ствол пальцами.
      Время шло, и хотя часы стояли, казалось, что было слышно, как проносятся мимо секунды, сменяя друг друга. Срок, о котором говорил Адриан, должно быть, уже давно истек. Вероятно, они опоздали. Возможно, Салид со своими спутниками уже добрались до цели, и события, которые хотел остановить Адриан, давно начались.
      Раздался тихий зуммер. Адриан поспешно вынул из кармана маленькое переговорное устройство и включил его. Послушав несколько мгновений, он сказал:
      — Все в порядке. Приступайте к началу операции.
      — Они уже здесь? — спросил Кеннели.
      — Они на подходе, — ответил Адриан и кивнул на винтовку, лежавшую на коленях Кеннели. — Приготовьтесь. У вас будет мало времени.
      У него была масса времени. Кеннели был отличным стрелком. Он знал, что ему не составит труда уложить из летящего вертолета человека, тем более что он был вооружен прекрасной полуавтоматической винтовкой. Хотя, с другой стороны, Кеннели не мог забыть слов, сказанных ему призраком Смита: “Салид — это человек, который будет тебя судить”. Кеннели знал, что не убьет Салида. Наоборот, Салид убьет его самого. Ведь именно об этом сказал призрак.
      Но несмотря на это, он встал, подошел к дверце кабины и распахнул ее. Вверху вращались лопасти, и вся машина слегка подпрыгивала. Вертолет начал набирать высоту, но у Кеннели не было чувства, что он находится в летательном аппарате. Скорее, ему казалось, что это земля летит куда-то вниз, в пропасть, в которой исчезает и тень сожженного монастыря. Кеннели медленно опустился на правое колено, уперся локтем в бедро и вскинул винтовку на плечо.
      — Я молюсь за вас, — сказал Адриан. Эти слова были верхом бессмыслицы, однако они подействовали на Кеннели успокаивающе. Все в этой истории было поставлено с ног на голову и превращалось в свою противоположность. Убежденный атеист Кеннели внезапно стал воином последней библейской битвы. Позже — если это “позже” для него наступит — он от души посмеется над подобной злой шуткой судьбы.
      Кеннели включил прибор ночного видения, которым была снабжена оптическая система винтовки, и прижал левый глаз к прицелу. Вертолет тем временем, развернувшись в воздухе на девяносто градусов, поднялся в воздух. Сверху была хорошо видна опушка леса Сквозь прицел заснеженный лес казался Кеннели зеленоватым и представлял собой фантастическую картину. Он прекрасно видел три человеческие фигуры, двигавшиеся по тропе, бегущей через лес. Казалось, что они были совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.
      — Вперед! — воскликнул Кеннели.
      Адриан, должно быть, передал дальше его команду, или пилот слышал все их разговоры и сам понял, как нужно действовать. Одним словом, вертолет рванулся по направлению к трем бредущим по заснеженной дороге людям, развив при этом невероятную скорость. Кеннели поправил прицел и сместил немного ствол винтовки, он целился в человека, идущего на шаг впереди двух остальных. Он был вооружен, и потому Кеннели принял его за Салида. За человека, который будет его судить. Автомат ожил в его руках, выпустив очередь из десяти или пятнадцати выстрелов. Кеннели хорошо прицелился, но не учел сумасшедшей скорости вертолета, и потому промазал. Пули легли у самых ног Салида, подняв вокруг него фонтан снежной пыли.
      Как и ожидал Кеннели, террорист среагировал молниеносно: он мгновенно прыгнул в сторону и, сгруппировавшись в воздухе, упал в снег, откатившись к деревьям. Одновременно Салид взял на изготовку свое оружие, чтобы выстрелить в противника. Кеннели не обратил бы внимания на действия Салида, поскольку палестинец находился в таком положении, из которого практически невозможно попасть в несущийся на полной скорости вертолет, но в последние часы агент пережил слишком много невероятных событий. Кроме того, в его ушах до сих пор звучал голос Смита: “Человек, который будет судить тебя. Человек, который будет судить тебя. Человек, который…”. Эти слова стучали в висках Кеннели так громко, что он в страхе отпрянул, ожидая, что в него вот-вот попадет пуля. Но ничего подобного не произошло.
      Вертолет снижался над тремя одинокими фигурами людей, черневшими средь заснеженного леса. Салид лежал в снегу на животе и возился со своей винтовкой, которая, по-видимому, была неисправна. Двое его спутников просто стояли и смотрели на приближающуюся смертоносную машину, не двигаясь. Кеннели выругался про себя. У него оставалось две или три секунды на то, чтобы снова выстрелить. А затем вертолет уже будет далеко, миновав то место, где стояли эти люди. Пилоту понадобится развернуться в воздухе, чтобы подготовиться к новой атаке. А Салид тем временем получит время и возможность подготовиться к ней. Кеннели не стал на этот раз целиться в Салида, он взял на мушку одного из его спутников и спустил курок.
      Должно быть, что-то действительно случилось со временем. За долю секунды до того, как раздалась вторая очередь, двигатель вертолета заглох. Машина затряслась в воздухе, и пули вновь прошли мимо своей цели, сбив несколько веток на лесной опушке в метре от человека, в которого стрелял Кеннели. Вертолет, словно пущенный из пращи камень, пролетел по инерции еще какое-то расстояние над головами Салида и его спутников. Кеннели успел лишь снять с плеча свой автомат и обернуться к Адриану. Вертолет в этот момент снова начал подчиняться законам физики и устремился к земле. Адриан закрыл глаза и перекрестился. У него не оставалось времени на то, чтобы сложить руки и помолиться.
      В последнюю секунду своей жизни Кеннели еще успел ощутить мощный толчок при падении вертолета на землю, а затем раздался взрыв, и вертолет превратился в столб огня.

* * *

      Кто-то бил его по щекам. Это был садистский, но довольно эффективный метод приводить человека в чувство, и он, надо признаться, снова сработал. Бреннер застонал и открыл глаза. Несмотря на это, Салид еще пару раз ударил его по лицу — не сильно, но болезненно. И эта боль помешала Бреннеру вновь впасть в бессознательное состояние. Он ясно помнил то, что произошло, он помнил свой ужас, фонтаны снежной пыли, вздымавшейся вокруг от выстрелов, и треск стрельбы. Но он смотрел на все происходящее как бы со стороны, словно сторонний наблюдатель. Возможно, за эти часы он исчерпал все свои силы и был уже не в состоянии действовать. Бреннер даже не вздрогнул, когда увидел, как человек в проеме двери летящего над ними вертолета прицелился прямо в него. Он знал, что следующий выстрел поразит его, что стрелок больше не промахнется.
      Но тут двигатель вертолета заглох…
      В лесу все еще слышалось эхо от оглушительного грохота взрыва. Взрывной волной Бреннера отбросило в сторону, и он потерял сознание. Теперь Бреннер чувствовал холодный снег, набившийся ему за ворот и в рукава куртки и начавший таять.
      Бреннер заморгал и с трудом поднял правую руку, стараясь защититься от оплеух. Но, к своему полному изумлению, он увидел, что его бил по лицу вовсе не Салид. Это был Йоханнес, очень бледный, дрожавший всем телом, однако с прояснившимся взглядом.
      — С вами все в порядке? — спросил патер.
      Бреннер не отважился кивнуть головой ему было дурно, в висках стучала кровь. Однако Бреннер утвердительно ответил на вопрос патера, опустив на мгновение веки. Йоханнес облегченно вздохнул и поднялся на ноги.
      Должно быть, Бреннер не долго был без сознания. Салид тоже уже поднялся на ноги и прихрамывая направлялся к своим спутникам. Бреннер был уверен, что пули не задели палестинца. Вероятно, он повредил ногу, падая на землю.
      — Кто-нибудь из вас ранен? — спросил Салид.
      — Нет, — ответил Бреннер и крепко сжал зубы. Он очень осторожно приподнял голову, ожидая, что сейчас его череп расколется от страшной боли, но этого не произошло, и Бреннер облегченно вздохнул. Более того, боль начала быстро отступать. Это обстоятельство ободрило Бреннера, и он сел на земле, а затем оперся на руку Йоханнеса, чтобы подняться на ноги.
      Салид удивленно наблюдал за ними, но ничего не сказал, а только испытующе взглянул на Йоханнеса. Затем он резко повернулся и махнул рукой в сторону руин монастыря.
      — Пойдемте!
      Не было произнесено ни слова о том, что произошло. Никто из них даже не посмотрел в сторону рухнувшего на землю вертолета, который вовсю продолжал гореть в кустах в двадцати метрах от них. Все случившееся уже случилось, и не стоило тратить по этому поводу слов. Очевидно, Салид осознал, что на их стороне сражаются высшие силы. Или он просто боялся давать ответы на слишком откровенные вопросы.
      — Вы сумеете дойти? — спросил Бреннер Йоханнеса, хотя именно патер только что помог ему встать на ноги. Йоханнеса все еще била мелкая дрожь, причиной которой, возможно, был адский холод. С каждой минутой становилось все холоднее, несмотря на потоки горячего воздуха, распространявшиеся от пожарища.
      Бреннера испугал мрачный огонь, горевший в глубине глаз Йоханнеса. Патер вышел из оцепенения, по-видимому, на что-то решившись, Бреннер боялся задавать ему вопросы. Они приблизились к монастырю, совершенно выбившись из сил. Им понадобилось минут десять для того, чтобы войти под арку ворот. Бреннер чувствовал себя таким утомленным, что сразу же прислонился спиной к каменной стене и закрыл глаза.
      Салид тоже присел рядом с ним на корточки, шумно переводя дыхание. Его руки так сильно дрожали, что он выронил свою винтовку на землю, но тут же поспешно схватил ее, прижав к своей груди. Бреннеру, соскользнувшему по стене и севшему рядом с террористом, стало на мгновение смешно: сжавшийся в комок Салид, прижавший к груди автомат, очень походил на карлика, нашедшего наконец свое сокровище.
      Бреннер посчитал в уме до двадцати пяти — стараясь собраться с силами и в то же время боясь упустить драгоценное время. Когда он снова открыл глаза, Салид уже приободрился и сидел, расправив плечи. Рядом с ним стоял Йоханнес и озирался по сторонам. Неужели он что-нибудь мог разглядеть в полной темноте, царившей под аркой ворот? Бреннер ничего не видел, кроме призрачных очертаний Салида и Йоханнеса на фоне противоположной арки, за которой стояла непроглядная тьма мироздания. А быть может, самого небытия.
      — Куда теперь? — спросил Салид.
      Бреннер уже хотел ответить на этот вопрос, но тут же понял, что он был адресован не ему, а Йоханнесу. Иезуит недоуменно взглянул на палестинца:
      — Почему вы спрашиваете меня об этом?
      Салид растерянно заморгал. Он выглядел озадаченным и недовольным.
      — Я думал, что вы сможете сориентироваться здесь, — резко бросил он патеру.
      — Но я никогда прежде не бывал в этом монастыре.
      — Но вы же сказали, что знаете тайну этого монастыря, — Салид рывком поднялся на ноги и начал угрожающе наступать на Йоханнеса.
      — Я знаю тайну этого монастыря, но я не знаю сам монастырь, — ответил Йоханнес. — Я никогда здесь не был.
      — Постойте-ка, — сказал Салид. — Вы хотите сказать, что…
      — Ладно, — тихо промолвил Бреннер. — Оставьте его в покое. Я знаю дорогу.
      Бреннер не знал дорогу, но был убежден, что сумеет отыскать ее. Какая-то сила привела их сюда, и она не оставит их в беде. Салида, по всей видимости, не успокоили его слова Он сделал еще один шаг по направлению к Йоханнесу, и Бреннеру на мгновение показалось, что он вновь видит перед собой прежнего Салида — безжалостного убийцу, лишенного всякой совести преступника, которому убить человека столь же легко, как затушить окурок.
      — Нет, так не пойдет, — резко сказал террорист. — Этот парень утверждал, что все знает. Черт возьми, поверив ему на слово, я рисковал своей жизнью! А теперь он говорит, что никогда здесь прежде не был.
      — Но он никогда не убеждал вас в обратном, — напомнил Бреннер. — А теперь, черт возьми, послушайте меня! Мы пришли сюда не для того, чтобы ссориться и скандалить друг с другом.
      Бреннер подумал, что сейчас весь гнев Салида обратится на него. Но внезапно палестинец успокоился и от его бешенства не осталось и следа.
      — Ну хорошо, — пробормотал он. — В таком случае, показывайте нам путь. Я хочу побыстрее закончить это дело.
      Бреннер растерялся, теперь он признался себе, что не имеет ни малейшего понятия, куда им идти. Он даже не знал, что именно они ищут. Он совсем не понимал, с какой целью они явились сюда, поскольку все еще сомневался в словах Салида и Йоханнеса, уж слишком они были абсурдны. И слишком ужасны. Есть вещи, о которых не следует задумываться, и это была одна из них.
      Чувствуя, что пауза затягивается и это может вызвать новый взрыв недовольства Салида, Бреннер повернулся и двинулся в противоположную арку ворот. Йоханнес молча пошел рядом с ним, а Салид замыкал шествие. Бреннер слышал, как палестинец снял с предохранителя свое оружие. Как будто все можно было решить стрельбой! Какая глупость!
      — Вы действительно ни разу не были здесь? — спросил Бреннер Йоханнеса, стоя в пустынном внутреннем дворике и озираясь вокруг. Боковым зрением он заметил, как Йоханнес отрицательно покачал головой.
      Бреннера охватило чувство нереальности. Он был здесь всего лишь четыре дня назад, но вид монастыря коренным образом изменился, так что Бреннеру казалось, что он впервые видит его. Вокруг них находились руины полностью выгоревшего здания, утратившего свои очертания. По существу, перед ними была груда обломков, обугленных балок и кирпичей. Основное здание монастыря было взорвано, а остальные его постройки тоже находились в жалком состоянии. Похоже, нетронутой оставалась только арка ворот, через которую они пришли сюда. Только взрыв вертолета — пусть даже и начиненного боеприпасами — не мог бы произвести таких ужасных разрушений. Здесь свирепствовала еще какая-то сила.
      — Нет, я здесь впервые, — ответил Йоханнес после продолжительной паузы. — Но я очень хотел побывать в этом монастыре. Я мечтал об этом всю свою жизнь.
      Салид хотел что-то сказать, но Бреннер не дал ему это сделать, призвав поспешным жестом к молчанию. Йоханнес как будто говорил сам с собой, а вовсе не отвечал на вопрос Бреннера.
      — Это была единственная причина того, что я вступил в орден, — продолжал Йоханнес. — Они… они убили моего отца. Он напал на их след. Почти все те сведения, которыми я располагаю, получены мной от отца. Он был журналистом, понимаете? Он охотился за ними всю свою жизнь, но в конце концов они выследили и убили его. И тогда я поклялся уничтожить их.
      Патер взглянул на Бреннера, мрачный огонь все еще горел в его глазах, но они подернулись пеленой слез.
      — Вы спрашивали меня о моей тайне, — пробормотал он. — Теперь вы ее знаете. Я стал иезуитом не по убеждению. Мне приходилось постоянно лгать. Моей целью была месть.
      — И все же вы обрели свою веру, — высказал предположение Салид. Эти слова, услышанные из уст террориста, изумили Бреннера, возможно еще и потому, что он сам намеревался произнести их, пусть даже только из-за сочувствия к Йоханнесу. Бреннер до этого момента считал, что Салид вообще не способен на подобные чувства.
      — Да, позже я уверовал, — сказал Йоханнес. — Но от этого мне не стало легче.
      — Но это же все меняет, — горячо возразил ему Салид. — Ведь вы…
      — Я убил человека, — перебил его Йоханнес и поднял свои ладони вверх. — Вот этими руками, Салид. Я лишил человека жизни. Я проклят. Это наказание за мою ложь, за то, что я сделал.
      Йоханнес снова начал погружаться в оцепенение. Бреннер явственно чувствовал это. Патер вернулся к ним на некоторое время из того ада отчаяния, в который был ввергнут, но теперь он вновь погружался в него, и на этот раз, скорее всего, безвозвратно. Должно быть, непомерная тяжесть вины тянула Йоханнеса в пропасть.
      — Салид совершенно прав, — поспешно сказал Бреннер. Он чувствовал себя беспомощным, и его слова тоже звучали беспомощно и были исполнены отчаяния. Ему и Салиду был необходим Йоханнес. Правда, Бреннер не знал зачем, но был твердо убежден, что у каждого из них здесь своя задача, и Йоханнес еще не выполнил свою миссию до конца.
      — Прошу вас, Йоханнес, не сдавайтесь! Не уходите от нас! Вы… вы нужны нам!
      — Зачем? — спросил Йоханнес с грустной улыбкой. — Для того, чтобы убивать людей? Чтобы еще кого-нибудь лишить жизни? — он покачал головой. — Нет, я больше этого не допущу.
      — Если мы здесь будем стоять и болтать попусту, то вообще ничего не успеем сделать, — вмешался Салид. — Вы говорили, Бреннер, что знаете дорогу. Так ведите нас!
      Бреннер действительно знал дорогу. Он уже однажды проделал этот путь, это знание было почти осязаемым, Бреннеру казалось, что стоит ему только протянуть руку, и его воспоминания станут реальностью. Они были уже совсем близко от цели. Бреннер вспомнил, как стоял здесь с Астрид, девушкой, которую он обманул. Он обещал ей полную безопасность, но вместо этого обрек ее на верную гибель. Она сгорела дотла прямо на его глазах. Это случилось у двери, за которой была лестница, ведущая в подвал.
      Бреннер резко повернулся на каблуках и указал на арку ворот.
      — Это там, — произнес он. — Видите дверь слева от арки?
      Салид первым устремился к углублению в стене и подбежал к двери. Она была обугленной. Верхний слой дерева превратился в серый пепел, и все же дверь выдержала адское пламя, бушевавшее здесь Когда Бреннер подошел к Салиду и хотел взяться за ручку двери, палестинец остановил его предостерегающим жестом и махнул рукой в сторону, приказывая Бреннеру отойти на шаг. Сам он переложил автомат в правую руку — на локтевой сгиб, — а указательный палец положил на курок, и только после этого Салид протянул руку к двери, чтобы открыть ее.
      Сердце Бреннера учащенно забилось. Ему захотелось остановить Салида и убежать отсюда без оглядки. Он был убежден, что если кто-нибудь откроет эту дверь, произойдет что-то ужасное.
      Салид отодвинул черный от копоти засов, он рассыпался в его пальцах, а дверь отворилась. Мерцающий красный свет упал на лицо и руки Салила, отбрасывая на них кроваво-красные блики.
      Но ничего особенного не произошло. Демоны ада не устремились толпой на Салида, чтобы увлечь его в свое мрачное царство, и в дверном проеме не появился сатана во плоти. За обуглившейся дверью открывалась лестница, ступени которой были, очевидно, вырублены в скале. Она была освещена мерцающим светом факела, горевшего где-то внизу, в подвале.
      — Вот видите, — сказал Салид, изображая на лице улыбку, которая, однако, казалась фальшивой. — Ничего не произошло.
      Он опустил ружье и расслабился, и в этот момент прозвучал выстрел.

* * *

      Его одежда обгорела. От страшного жара его волосы превратились в пепел, а кожа на руках покрылась огромными волдырями. Его ладони выглядели так, как будто на них были надеты влажные резиновые перчатки…
      Кеннели думал, что его лицо выглядит не лучше. Ему трудно было дышать, каждый выдох и вдох причинял ему неимоверные страдания. Он надышался горячим воздухом, который распирал его легкие, словно тысячи острых стрел. Но, несмотря на невыносимую боль, он все еще был жив.
      Кеннели не мог бы сказать, каким образом он выбрался из вертолета. В его памяти сохранились какие-то воспоминания об этом, но, казалось, эти воспоминания принадлежали кому-то другому. Потому что подобные воспоминания не могли принадлежать ему самому. Предположить такое значило предположить, что он, Кеннели, выбрался из огненного столба, словно демон из глубины пламенеющего ада, и шагнул по расплавленному металлу прочь из эпицентра пожара, будучи сам сродни стихии огня, дыша обжигающим воздухом, словно существо, в жилах которого пульсировала раскаленная лава. Конечно, этого просто не могло быть. Кеннели испытал очередную галлюцинацию, это было видение, образы которого перекликались с пережитыми им в эту ночь сценами смерти и человеческих страданий. Кеннели объяснял свое чудесное спасение тем, что при взрыве его отбросило далеко в сторону, и он был избавлен от ужасных последствий самого взрыва и огня. Впрочем, его не волновали все эти объяснения — главное, он жив.
      Кеннели не строил иллюзий. Он был достаточно опытным человеком для того, чтобы понять, что получил смертельное ранение. Он знал, что умрет. А если и выживет, то проведет остаток своей жизни в полной неподвижности, сидя в инвалидном кресле. Но сейчас он не испытывал никакой боли, находясь, по-видимому, в шоке. Его организм выделял адреналин в кровь, и это избавляло его от страданий. Кеннели знал, что подобное состояние продлится недолго. Люди со смертельными ранениями и оторванными конечностями продолжают участвовать в схватках лишь в мире легенд. Ему оставались считанные минуты. Однако, возможно, этого времени хватит, чтобы выполнить задание, полученное им, и застрелить Салида или одного из его спутников. А затем — если найдутся силы — он убьет самого себя.
      Ему казалось, что руины монастыря находятся очень далеко от него. Вертолет преодолел это расстояние в считанные секунды, но каждый шаг причинял Кеннели боль и стоил ему огромных усилий. Он оставлял за собой кровавый след на снегу и чувствовал, как жизнь капля за каплей выходит из него — медленно, но неумолимо. Возможно, судьба решила сыграть с ним под занавес злую шутку — в последний момент он мог увидеть перед собой Салида, но не иметь больше сил выстрелить в него. Эта мысль была невыносима для Кеннели.
      Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он достиг арки ворот. Кеннели тем временем превратился в механизм, преодолевающий расстояние шаг за шагом уже почти машинально, он даже не видел, куда идет, просто упрямо шагал, не разбирая дороги. Пройдя арку ворот, он наткнулся на стену и издал беззвучный крик, замерев в неестественной позе, словно беспомощная черепаха, перевернувшаяся на спину. Кеннели больше не понимал ничего — ни то, кем он был, ни то, что он должен сделать.
      Так неужели же это конец? Нет. Его ждал Салид. Человек, который должен был его судить. Кеннели обязан убить Салида, хотя уже не понимал, кем был этот Салид, что он собой представлял, не говоря уже о том, почему ему, Кеннели, необходимо убить этого Салида. Кеннели помнил одно: это было очень важно. Важно для него самого. Если ему это не удастся сделать, тогда все, в чем состояла его жизнь, окажется ложным.
      Кеннели рухнул на землю и, собрав всю свою волю в кулак, попытался привстать на четвереньки. Его обожженные ладони, на которые он опирался всем своим телом, страшно болели. У него было чувство, как будто в них впились сотни острых стеклянных осколков. Несмотря на это, Кеннели вновь встал на ноги и заковылял дальше, почти ничего не видя. Но все же он мог слышать. Он слышал шорохи, тихое дуновение ветра, шум леса. Шаги. И голоса. Голоса? Неужели это голос Салида?
      Сознание этого придало ему силы. Однако одновременно он понимал, что был на пределе, что исчерпал почти всю жизненную энергию и расходует на движение, мысли и поступки последние силы. Каждый вдох, который он делал сейчас, стоил одного года жизни. Но ему и не требовалось много времени. Ему необходимы были всего лишь несколько секунд — для того, чтобы поднять свою полуавтоматическую винтовку и спустить курок.
      Внезапно Кеннели стал немного лучше видеть, и его мысли несколько прояснились. Салид со своими спутниками стоял всего лишь в нескольких шагах от него. Кеннели узнал Салида по тому же признаку: палестинец был единственным человеком, который имел оружие.
      “Человек, который будет тебя судить”? Нет. Кеннели больше не верил в эту чушь. Все это было сплошным суеверием. В подобный вздор верили лишь примитивные народы и простодушные люди, но не он, человек, искушенный в вопросах жизни и смерти. Кеннели решил, что он должен доказать этому призраку, составленному из массы насекомых, его неправоту. Пусть Кеннели умрет, но он умрет не от руки Салида.
      Кеннели поднял свою винтовку, прицелился и нажал курок.

* * *

      Салид задохнулся, упал на стену и схватился обеими руками за горло. Сквозь его пальцы заструились пульсирующим потоком алые ручьи крови. Задыхаясь, он упал на землю и начал кататься по ней, а затем внезапно замер. Это произошло так внезапно, как будто Салид был машиной, у которой отключили блок питания.
      Эта пуля могла попасть и в Бреннера, на мгновение он даже почувствовал ту боль, которая пронзила тело Салида, и оцепенел. Бреннер даже не испугался, у него было такое чувство, как будто его запас эмоций исчерпался. Йоханнес, стоявший рядом с ним, в ужасе закрыл лицо руками и приглушенно зарыдал. Но Бреннер оставался все таким же безучастным. Единственный вопрос, который мучил его, был вопрос “Почему?”. Этот вопрос он задавал себе с холодным любопытством, словно исследователь, стоявший в стороне от событий. Вся эта история казалась ему бессмысленной. Почему они пришли сюда? Неужели только для того, чтобы Салид погиб на этом месте?
      Бреннер услышал шорох и, оглянувшись, увидел силуэт человека, ковылявшего к ним. В сумерках этот человек казался призраком, и его жуткий образ еще больше воспалял фантазию Бреннера, рождая в его душе страхи.
      Человек, приближавшийся к ним, был похож на труп, сгоревший в огне. Его одежда превратилась в пепел и спресовалась в угольную пыль, которая въелась в плоть живого мертвеца. Лицо, вся голова и руки превратились в одну сплошную рану, из которой бежала кровь, Бреннер не думал, что этот сгоревший в огне человек мог хотя бы что-нибудь видеть. На месте его глаз образовались огромные волдыри, а губы были растянуты в неестественную улыбку. Человек сильно прихрамывал, как будто у него была сломана нога, и оставлял за собой кровавые следы, четко отпечатывавшиеся на снегу. Казалось, что это был оживший труп, он просто не мог двигаться! Однако он двигался, приближаясь к Бреннеру и Йоханнесу. Более того, этот человек волочил за собой свою искореженную винтовку. Если он действительно произвел из нее выстрел, то это настоящее чудо. Эта винтовка по всем законам должна была взорваться у него в руках.
      Однако Бреннер все еще не испытывал никакого страха, хотя такое чувство вполне было бы оправданным. Этот живой труп походил на демона — демона, который таился вовсе не за дверью, ведущей в подвал, а в опустившейся над миром вечной ночи. Этот демон вышел из тьмы и убил Салида, а затем он убьет Йоханнеса, а также его самого, Бреннера. Бреннер, конечно, мог бы убежать от этого призрака, смешно ковыляющего к ним, волоча свои ноги. Но куда он мог убежать? И зачем? В мире больше не существовало места, где бы он мог укрыться. Кроме того, Бреннеру надоело убегать от опасности. Всю свою жизнь он только и делал это — он убегал от чего-нибудь или от кого-нибудь, причем чаще всего от себя самого. Но теперь он устал и больше не хотел ни от кого убегать.
      Но этот кошмарный призрак явился сюда, по-видимому, не для того, чтобы уничтожить их. Он подходил с трудом, касаясь плечом каменной стены и оставляя на ней кровавый след. Когда человек приблизился, Бреннер почувствовал запах горелого мяса и раскаленного металла. Бреннер не тронулся с места, но и живой труп не предпринял ничего. Казалось, он не хотел причинять вреда ни ему, ни Йоханнесу. Сильно прихрамывая, он подошел к трупу Салида, остановился над ним и снова поднял свою винтовку. Дуло было направлено прямо в голову палестинца, но пальцы не слушались обожженного человека, и он никак не мог спустить курок. Он вынужден был снова опустить свое оружие, и его пальцы разжались, и винтовка упала на землю. Он сделал пару неуверенных шагов, из его груди вырвался странный клокочущий звук, как будто он пытался что-то сказать, а затем он протянул руку в сторону Бреннера. В этом жесте не было ничего угрожающего, скорее он походил на мольбу о помощи.
      На этот раз Бреннер все-таки отступил на шаг назад, содрогаясь от отвращения. Слишком ужасной выглядела искалеченная рука живого трупа, от которой распространялся приторный удушающий запах. Человек опустил руку, бросил умоляющий взгляд на Йоханнеса и наконец обернулся к распахнутой двери. На его красное от ожогов лицо упал мерцающий свет факела, и в этот момент незнакомец еще больше стал похож на демона. Шатаясь, он приблизился к дверному проему, шагнул за порог и остановился на краю верхней ступени лестницы, стараясь сохранить равновесие.
      Салид зашевелился. Бреннер заметил его движение боковым зрением, но не придал этому сначала значения, думая, что ему это только показалось. Ведь Салид был мертв, мертв окончательно и бесповоротно! Пуля буквально разорвала его горло, и палестинец лежал в огромной луже крови. И все же, несмотря на это, он шевелился. Жизнь и смерть изменили свое содержание, это были уже не те понятия, к которым привык Бреннер.
      Салид медленно, с трудом приподнялся и потянулся за своей винтовкой. Пуля, должно быть, пробила не только его мышцы и сухожилия, но и раздробила кости, так что голова Салида болталась из стороны в сторону, но его руки тем не менее крепко сжимали оружие. Громкий звук, с которым палестинец передернул затвор, был похож на пушечный залп, его эхо разнеслось под аркой толстых каменных стен.
      Обожженный человек повернулся и уставился на Салида. Несмотря на его сгоревшее лицо, Бреннер уловил выражение безграничного страха на нем.
      — И все же это свершилось, — прошептал человек.
      Но в этот момент раздался пронзительный крик Йоханнеса, такой ужасный, как будто в него тоже попала пуля.
      — Нет! — кричал патер. — Нет! Не надо больше! Я больше этого не допущу! Не надо!
      Он бросился вперед, не обращая внимания на то, что тем самым оказался на линии огня, встав между обожженным человеком и Салидом. В отчаянии патер вцепился в Салида, стараясь вырвать из его рук оружие, но было уже поздно. Возможно, Йоханнес сам способствовал тому, что Салид нажал на курок.
      Раздался глухой звук выстрела. Йоханнес опять закричал, но на этот раз от боли, однако он не выпускал Салида из своих рук, еще крепче вцепившись в него.
      Салид снова выстрелил. Выстрел отбросил Йоханнеса назад, но патер не выпустил плечо Салида из своих цепких пальцев, увлекая палестинца за собой. Оба кубарем покатились в дверной проем и, сбив обожженного незнакомца с лестницы, рухнули вслед за ним в глубину подвала.
      Бреннер опрометью бросился к лестнице, но он не мог помочь скатившимся по крутым ступеням в глубину подвала людям Все трое достигли уже подножия лестницы, прежде чем Бреннер успел преодолеть лишь половину ступеней. Но, несмотря на это, Бреннер продолжал прыгать со ступеньки на ступеньку, а последний участок лестницы преодолел одним прыжком, упал на колени и вскрикнул от страшной боли, пронзившей его коленную чашечку. И все же, превозмогая боль, Бреннер стал на четвереньки и пополз к неподвижно лежавшим на площадке людям, только что скатившимся сверху.
      Он уже ничем не мог помочь им, было слишком поздно. Салид лежал с широко раскрытыми глазами в огромной, быстро растекавшейся луже крови. Обожженный человек находился чуть поодаль и тоже лежал совершенно неподвижно, по-видимому, он был мертв. На крутой лестнице, состоявшей из тридцати пяти ступенек, легко было сломать себе шею. Сам Бреннер четыре дня назад проделал уже этот путь, но его спасла какая-то неведомая сила, сразиться с которой они явились сюда. Бреннер взглянул на обожженного человека лишь мельком и тут же подполз к Йоханнесу. Перевернув патера на спину, он убедился, что тот мертв. На его груди и животе зияли огромные раны, но лицо молодого иезуита хранило выражение мира и покоя. Мрачный огонек в его глазах потух, но они не были похожи на глаза мертвого человека. Бреннеру показалось, что эти глаза хотят ему что-то сказать, успокоить его. Йоханнес обрел наконец покой. Где бы ни находилась сейчас его душа, она чувствовала облегчение после ада, пережитого Йоханнесом здесь.
      — Но почему? — еле слышно прошептал Бреннер, хотя ему хотелось кричать от отчаяния. Он хотел найти объяснение всем этим бессмысленным смертям.
      Внезапно он услышал ответ на свой вопрос.
      — Потому что это было необходимо. Для них самих и для всего человечества.
      Голос доносился сверху, и еще прежде, чем он поднял голову, чтобы взглянуть на лестницу, Бреннер догадался, кого сейчас увидит. Это было точное повторение сцены, пережитой им четыре дня назад. Девушка стояла в той же позе, в какой она стояла в тот момент, когда он рухнул вниз с лестницы и потерял сознание. В этой точке пространства время как будто остановилось на четыре дня, а теперь снова пошло вперед.
      Бреннер ничего не сказал. Он неподвижно сидел у подножия лестницы, положив себе на колени голову Йоханнеса и закрыв правой рукой глаза, как будто хотел защититься от этой страшной картины — от явления ангела, ставшего вдруг чертом, пришедшим за ним, Бреннером. Бреннер не боялся смерти. Он хотел только, чтобы все это быстрее кончилось.
      Астрид спустилась к нему в подвал и остановилась в двух шагах от Бреннера. Она долго и печально глядела на труп Салида, а затем отвернулась от него. Во взгляде девушки было что-то пугающее, и Бреннер не мог долго выдержать его без содрогания.
      — Зачем весь этот жестокий спектакль? — снова спросил он. — Неужели кому-то доставляет удовольствие мучить нас? Почему вы просто не убили нас сразу же, на месте?
      Голос Бреннера сорвался на крик.
      — Потому что все должно было случиться так, как это было предопределено, — ответила Астрид, а затем показала на Салида и Йоханнеса. — Они должны были привести тебя сюда и оберегать в дороге.
      “В таком случае, он не справился со своей миссией”, — подумал Бреннер, но тут понял, что Астрид показывала вовсе не на Салида, а на обожженного незнакомца.
      — Я ждала тебя, — сказала Астрид. — Ты добирался сюда слишком долго, но должно быть, так было нужно.
      Астрид махнула куда-то в темноту — туда, где терялся темный сводчатый коридор. Бреннеру показалось, что там в темноте происходит какое-то движение, но, возможно, зрение просто обманывало его.
      — Пойдем, — сказала Астрид. — ОН ждет тебя.
      Бреннер осторожно положил голову Йоханнеса на пол, закрыл ему глаза и подошел к девушке. Астрид повернулась и пошла впереди него по коридору.
      Идти им пришлось недолго. Красноватый свет, который Бреннер видел, еще стоя у двери, ведущей в подвал, исходил от сильно коптящих факелов, горевших вдоль стен сводчатого коридора. Коридор привел их к массивной двери, которая была не выше полутора метров и запиралась на тяжелый дубовый засов. Засов был единственным запором на этой двери, здесь не было ни современных замков, ни задвижек для подстраховки засова, но именно простота конструкции последнего вселяла уверенность в его надежности, все эти высококачественные хитрые современные замки можно очень быстро взломать, обладая определенной ловкостью рук, а простой дубовый запор, казалось, сделан на века. На уровне груди в двери было проделано квадратное оконце, зарешеченное ржавыми железными прутьями. Это была дверь, ведущая в тюремную камеру.
      Астрид открыла ее и, нагнувшись, вошла в камеру, махнув рукой Бреннеру, чтобы тот следовал за ней. У Бреннера сильно забилось сердце, и он поспешно переступил порог, слишком рано выпрямившись и больно ударившись головой о каменную притолоку. Бреннер поморщился — не в меру часто ему в последнее время доводилось испытывать боль. Он не стал менее чувствителен к ней, несмотря на то, что ему, как оказалось, выпало играть одну из главных ролей на поле последней битвы между Добром и Злом.
      Бреннер внимательно огляделся вокруг. Это действительно была тюремная камера очень маленьких размеров — пять шагов в каждую сторону. Потолок был таким низким, что Бреннер едва мог стоять здесь, выпрямившись во весь рост, хотя он вовсе не был великаном. Эта камера, как, впрочем, и коридор, ведущий к ней, была вырублена в скале. В камере находились тоже вырубленные из скальной породы двухметровое ложе и рядом с ним алтарный камень, служивший, по-видимому, столом. Стены черны от копоти, слой которой достигал двух сантиметров, в камере стояла страшная духота и спертый запах дыма, воска, пищи и пота того, кто томился здесь две тысячи лет.
      Обитателя этой тюремной камеры нигде не было видно, но в дальней стене имелся еще один невысокий дверной проем. Астрид показала на него и снова махнула Бреннеру рукой, приказывая следовать туда. Интуитивно Бреннер понял, что должен отправиться один. Возможно, миссия Астрид заключалась только в том, чтобы привести его сюда.
      Бреннер вошел в смежное помещение. На сей раз он сделал это осторожно. Его сердце гулко стучало в груди, а руки покрылись холодным потом. Бреннер дрожал всем телом от страшного, пронизывающего до костей холода. ОН был здесь. Совсем рядом. Бреннер ощущал его присутствие, хотя и не видел никого до тех пор, пока не выпрямился и не обернулся. Бреннер ощущал на себе пылающий взгляд, который притягивал его, словно мотылька пламя и, казалось, мог испепелить на месте. Бреннер опустил веки, собираясь с силами. Ему понадобилось все его мужество для того, чтобы снова открыть глаза и вглядеться в НЕГО.
      Они все жестоко ошибались — и Салид, и Йоханнес, и обожженный незнакомец, и сам Бреннер. Они зря боялись Князя Тьмы. Это был вовсе не он, не Враг рода человеческого.
      Вместо сатаны, вместо черта с хвостом, копытами, рогами и огненным дыханием перед Бреннером стоял стройный молодой человек. Он был немного выше Бреннера, а его одежда доходила до лодыжек. За последние две тысячи лет она вышла из моды. Его грудь была перепоясана золотым поясом. Раны на его руках и ногах давно зарубцевались и превратились в тонкие красноватые шрамы, которые были намного меньше, чем ожидал Бреннер.
      Больше всего Бреннера поразила его молодость. Человек, стоявший напротив него, был не старше тридцати лет, и это впечатление не могли изменить ни седая борода, ни длинные белоснежные волосы, достигавшие плеч и отросшие за время заключения. Но его лицо оставалось лицом тридцатилетнего человека, человека, который тщетно старался выглядеть старше. Правда, его глаза производили совсем другое впечатление. Они не были молодыми, но они не были и старыми. Эти глаза жили вне времени. Это были глаза существа, для которого миллионы лет длились словно один день, а секунда казалась вечностью. Кем бы ни было это существо, явившееся перед Бреннером в образе молодого человека со шрамами на руках и ногах и крохотными красными царапинами, испещрявшими лоб, оно было величественнее человека и обладало всемогуществом. Его гнев, как и его милость, были безграничными.
      Человек в белом одеянии поднял руку и указал ею на Бреннера.
      И в тот же момент Бреннер прозрел. Он познал наконец Истину.

* * *

      — Я этого никогда не делал. Я пришел к вам как друг, а не как судья.
      — Ты лжешь, — заявил Иуда. — Ты послан сюда для того, чтобы судить нас и выносить нам приговоры. Но я не допущу этого. Я раскусил тебя. Ты можешь дурачить кого угодно, но тебе не удастся меня обмануть. Я знаю, почему ты здесь. И я знаю, кто ты такой на самом деле.
      — И поэтому ты хочешь меня убить, — сказал он.
      Иуда показал ему свою ладонь, которую прятал в складках одеяния. Она была пуста.
      — О, как бы я хотел это сделать, — прошептал он. — Если бы только я имел достаточно сил для этого! Но я не могу убить тебя.
      За его спиной появились тени, они приближались, их было много… У людей, подходивших к нему, не было факелов, и поэтому в темноте мелькали лишь их размытые силуэты. Однако он прекрасно знал всех своих учеников и узнавал их даже в темноте. Он попытался выпрямиться, но веревки, которыми он был связан, мешали ему сделать это. Он мог только повернуть голову в сторону приближавшихся фигур, возникших за спиной Иуды из темноты.
      — Значит, и вы тоже хотите этого? — промолвил он. — И ты, Симон? И ты, Иоанн? Вы все против меня? Вы тоже ненавидите меня?
      — Никто из нас не испытывает к тебе ненависти, Господи, — рыбак вышел из тени, и на его лицо упал свет горящего факела, который Иуда держал в своих руках. Но Симон, казалось, не чувствовал опаляющего жара пламени. — Мы все любим тебя, Господи. Больше, чем ты можешь себе это представить. Даже он любит тебя, — рыбак положил ладонь на плечо Иуды и улыбнулся, но Иуда отступил на шаг в сторону, и рука Симона соскользнула вниз.
      — Не сердись на него. Он просто не в себе и ищет виновного в тех поступках, которые сам совершил. Он бы не сделал тебе ничего дурного. Никто из нас не причинил бы тебе вреда. Мы все с радостью отдали бы свои жизни за тебя.
      — В таком случае освободите меня, — потребовал связанный.
      Симон потупил взор, по его лицу побежали слезы, но, когда он заговорил, его голос был тверд:
      — Мы не можем этого сделать, Господи. Они бы убили тебя, если бы знали, что ты еще жив.
      — Никто не может убить меня, — ответил он. — Меня может убить только тот, кто послал меня сюда. Неужели вы действительно думаете, что можете сопротивляться ЕГО воле?
      Симон, которого он называл Камнем, ничего не сказал, но его ответ был написан на лице. Симон не верил этому. Он знал, что люди не смогут убить Господа, но, несмотря на это, они попытались убить его.
      — Зачем вы все это делаете? — спросил Учитель. — Неужели вы так и не поняли того, чему я вас учил? Неужели все было напрасно?
      — Нет! — почти крикнул Симон, и на его лице отразилась невыносимая мука. — Ты учил нас не напрасно, Господи. С твоей стороны все было правильно, даже слишком правильно. Дело не в тебе, а в нас. Это мы совершаем неправильные поступки, это мы виноваты во всем, Господи. Только мы. Иуда прав. Мы слишком слабы. У нас слишком много недостатков и пороков, Зло легко заманивает нас в свои ловушки. А ты, Господи, слишком требователен к нам. Наш мир еще не готов к твоей справедливости.
      — Это не моя справедливость, — напомнил он. — Я тоже всего лишь орудие.
      — Но мы еще не готовы, — возразил Симон, стоя на своем. — Они попытались убить тебя, потому что испугались тебя. Потому что почувствовали, что ты несешь им гибель. Мир еще не готов, он не созрел для твоего учения. Мы должны защитить мир от тебя. И тебя от мира.
      — И на что же вы решились? — спросил он.
      Симон долго медлил с ответом. Он не смел взглянуть в глаза Учителю. Рядом с Симоном стоял только Иуда Искариот, а все остальные ученики находились поодаль, оставаясь в тени, вдали от крута света, отбрасываемого факелом.
      — Они считают, что ты мертв, и мы хотим сохранить истину втайне, — сказал наконец Симон — Ты останешься здесь или в каком-нибудь другом, более надежном месте, которое мы найдем для тебя.
      — Ты имеешь в виду тюрьму.
      — Я не хотел бы, чтобы ты называл это подобным словом, — прошептал Симон. — Но возможно, ты прав. Да. Ты прав. Это тюрьма. Но мы должны запереть тебя в ней, пойми нас! Мы еще не готовы встать перед твоим судом! Мы… мы только дети, которым требуется время для того, чтобы многому научиться! Умоляю тебя, Господи, дай нам это время! Наш народ, может быть, еще не совершенен, но… но он заслуживает отсрочки твоего суда.
      Человечеству уже была дарована эта отсрочка, и этой отсрочкой стал он сам, Учитель, последний шанс этого мира на спасение.
      Симон думал, что хорошо знает своего Учителя, и по-своему был прав, но несмотря на это, он бы очень удивился, если бы узнал, как велики долготерпение и снисходительность того, кто послал Учителя на землю.
      Учитель не проронил ни слова, но он знал, что Симон прочитал правду по его глазам. Симон в этом смысле сильно отличался от всех остальных учеников: Учителю никогда не удавалось скрыть от него правду.
      — Ты не оставляешь нам никакого выбора, — печально сказал Симон. — Я молюсь о том, чтобы мы смогли жить с этой виной. Во всяком случае, мы постараемся это сделать. Мы сделаем это ради наших детей и ради тысячи тысяч других людей, живущих на земле.
      — Так что же вы хотите сделать? — спросил он. — Убить меня? — учитель усмехнулся. — Даже если бы вы сумели это сделать, моя смерть ничего бы не изменила. Вместо меня в мир явился бы другой посланец. По сравнению с тем, кто меня послал сюда, я так же беспомощен, как и вы. Я всего лишь орудие.
      — Точно так же, как и все мы, — пробормотал Симон. Он сделал над собой усилие, расправил плечи и продолжал более громким уверенным голосом:
      — Мы продолжим твое дело, Господи. Мы пойдем в мир, чтобы распространять твое учение. Мы будем стараться направить людей на путь истинный, который ты нам указал. Обещаю тебе, что каждый из нас посвятит этому всю свою жизнь без остатка. Мы будем черпать свои силы в твоей смерти, и она послужит фундаментом нашего вероучения. Мы доведем до конца то, что ты начал. Но мы не можем выпустить тебя в мир, потому что мир еще не готов Ему требуется время, много времени, больше, чем ты можешь ему дать.
      — Я всего лишь исполняю волю пославшего меня, — печально повторил он. — Неужели вы всерьез думаете, что сможете связать меня и держать в заточении, применив силу?
      — Да, — твердым голосом ответил Симон. — Ты многому научил нас, Господи, мы были прилежными учениками. У нас достаточно сил для того, чтобы сделать это.
      Неужели эти дурни всерьез думали, что смогут обратить против него его же собственное могущество? На мгновение в душе Учителя вспыхнул гнев, чувство, которое было ему совершенно не свойственно до тех пор, пока он не явился в этот мир и не узнал людей Это были слабые и одновременно странным образом очень сильные создания, которых он должен был судить последним окончательным судом. Учитель мог бы сейчас встать, легко разорвав опутывавшие его веревки, и показать, на чьей стороне действительно были сила и власть и кому эти люди бросили свой вызов.
      Но он не стал этого делать. Его гнев прошел, но он не ощущал теперь и прежней печали. Внезапно он понял Симона и других своих учеников, а вместе с пониманием он ощущал незнакомое прежде чувство, которое заставило его оцепенеть. Он испытывал восхищение! Восхищение мужеством этих людей, ведь они осмелились действовать вопреки его воле, воле Бога. Возможно, он действительно был Богом, за которого они его принимали, а возможно и нет. Но он обладал всемогуществом, сравнимым только со всемогуществом Бога. Он мог создавать миры и разрушать их мановением своей руки или силой мысли.
      Но все-таки эти удивительные ничтожные создания осмелились возражать ему, противиться его воле. Более того, они осмелились бросить вызов судьбе и даже тому, кто послал его сюда, и лишь потому, что считали, будто их народ должен получить шанс на спасение, так как он заслужил это Эти люди не умоляли его о даровании такого шанса, они предъявляли ему жесткие требования. Так, может быть, человечество действительно заслужило, проявив подобную отвагу, этот шанс, самый последний шанс на спасение?
      Он не стал разрывать сковывавшие его узы, решив действительно дать человечеству последнюю отсрочку.
      Но это была всего лишь отсрочка.

* * *

      Небо над лесом было все таким же черным, когда Бреннер покидал территорию монастыря, и мысль об этом стала, пожалуй, его первой сознательной мыслью с тех пор, как он вышел из стен тюремной камеры День Страшного Суда был вовсе не днем, а ночью. Утром, в которое не наступил рассвет над миром. Этот мир был совершенно не похож на тот, какой Бреннер знал прежде.
      Итак, конец света — это вовсе не исчезновение мира, а его радикальное изменение, такое, которое человек себе и представить не может.
      Бреннер последним покинул руины монастыря. Трое других уже ждали его на опушке леса. И хотя время не имело больше никакого значения — скорее всего, оно вообще больше не существовало, — Бреннер все же осознавал, что заставил своих спутников довольно долго ждать. В тюремной камере он снова погрузился в видения, что нередко случалось с ним в последнее время. Он не просто переживал все события, он как будто припоминал их — мгновенно, во всей полноте и последовательности. Когда же он снова вернулся к реальности, то понял, что находится совершенно один в пустом подвале. Огромность того, что он только что узнал, заслоняла собой все другие чувства и мысли. Бреннера не мучали больше сомнения, он уже не задавался вопросом “почему” и “зачем”. Не было никакого “почему”. Не существовало причины того, что выбор пал именно на него. Он был избран потому, что был избран, и эта причина казалась ему теперь самодостаточной.
      На улице становилось все холоднее и холоднее. Ледяной ветер приветствовал Бреннера своим воем, когда он вышел из-под арки ворот. Бреннер продрог до костей в своей легкой куртке. Какая бы важная миссия ни была возложена на него неведомой силой, Бреннер оставался все таким же обычным человеком, способным чувствовать боль, холод, страх и страдание. Хотя он не смог бы объяснить, что такое смерть и существует ли она, впрочем, так же, как и жизнь…
      У него под ногами скрипел снег, а сквозь вой ветра доносились другие звуки: фырканье лошадей, нетерпеливо бьющих копытами землю, перестук копыт, шорох тяжелых влажных кожаных седел, звяканье стали.
      Первый конь был белым, и тот, кто на нем сидел, оставил все свои сомнения. Йоханнес победил в борьбе с самим собой.
      Второй конь был красным, огненно-рыжим, словно лиса, и на нем сидел обожженный человек, их преследователь. Но теперь он был в полном здравии и не имел на себе печати порока, потому что прошел сквозь огонь и очистился от скверны.
      На третьем коне, вороном, черном словно ночь, сидел тот, кого прежде называли Отцом Смерти. Но Салид больше никогда не станет убивать. Он познал цену жизни и смерти и тем самым попрал собственную смерть.
      Четвертый конь — буланый — стоял в сумеречном свете, нетерпеливо перебирая копытами.
      Приблизившись к своим спутникам, Бреннер остановился и снова оглянулся на руины монастыря, окруженного густым лесом. Его взгляд скользнул по черному беззвездному небу, а затем остановился снова на лошадях. На них была густая косматая шерсть, а из ноздрей животных вырывались клубы серого дыма, как будто они дышали огнем, словно мифические драконы. Кони нервничали.
      Время поджимало. Бреннер взялся за луку седла последнего, четвертого, коня и сел на него. И как только он это сделал, его охватил глубокий покой. Теперь он знал, что должен был сделать и как все это произойдет.
      Сроки исполнились. Человечеству был дан последний шанс на спасение, и теперь Бреннер с тремя своими спутниками будет решать, сумело оно воспользоваться этим шансом или нет.
      Небо разорвала яркая вспышка молнии, и где-то далеко над лесом послышался оглушительный раскат грома. На землю посыпался ледяной дождь со снегом. Вой ветра звучал теперь словно стон, как будто все творение содрогалось при мысли о том, что сейчас могло произойти.

* * *

      Четыре всадника повернули своих коней и поскакали к людям, возвещая о конце света.