— Ты должен лучше следить за своими бумагами, — сказал я. — А то у тебя могут быть неприятности, если ты их потеряешь.
      — Это… верно, — согласился Говард. Его пальцы открыли наконец страницу, где были записаны его личные данные. Я заметил, как в последний момент он подавил вздох облегчения, когда его взгляд упал на дату рождения.
      Он поспешно захлопнул паспорт и сунул его в карман брюк.
      — Я положу его в свой чемодан, — сказал он. — И лучше всего прямо сейчас, пока я снова не забыл.
      Он хотел встать, но я быстрым жестом остановил его.
      — Подожди, — сказал я. — Ты… потерял еще кое-что. Вот это.
      С этими словами я вытащил из ящика второй паспорт, положил его на стол между нами и сделал приглашающий жест.
      Говард побледнел. Его губы задрожали. Сигара чуть было не выпала у него изо рта. Он недоверчиво посмотрел на паспорт в своих руках, потом на второй, который лежал между нами. Потом его взгляд впился в мои глаза.
      — Ты… ты шарил…
      — Я нигде не шарил, — перебил я его. — Подкладка твоего сюртука действительно разорвалась. Вот этот… — я указал кивком головы на второй паспорт — …выпал, когда я хотел засунуть в карман другой паспорт.
      Говард сделал несколько судорожных глотательных движений. Его кадык беспокойно задвигался вверх-вниз. Потом он быстрым движением схватил паспорт и прижал его к груди как сокровище.
      — Я заглянул в него, — тихо сказал я.
      — И?.. — упрямо спросил Говард. — У меня фальшивый паспорт. Это тебя удивляет? Ты хочешь донести на меня в полицию? — Смех, которым он сопроводил эти слова, прозвучал неестественно и нервно. — Внизу в моем чемодане лежат еще три или четыре паспорта. Иногда бывают такие ситуации, что лучше путешествовать под другой фамилией.
      — Или как человек, который еще даже и не родился? — спокойно спросил я.
      На этот раз мне пришлось довольно долго ждать ответа. Некоторое время он лишь молча смотрел на меня, но вспышки гнева, которую я ожидал, не было. В его взгляде скорее было выражение печали. Или смущения.
      И разочарования.
      Наконец он раскрыл паспорт, положил его перед собой на стол и вытащил из кармана второй, чтобы положить его рядом.
      — Я мог бы сказать, что… речь идет о досадной ошибке, — сказал он. — Об ошибке, которую совершил фальсификатор.
      — Ты мог бы, — подтвердил я. Глаза Говарда сверкнули.
      — Но ты бы мне не поверил.
      — Нет, — ответил я. — Я бы этому не поверил, Говард. Какой из этих двух паспортов настоящий?
      Я наклонился вперед и прикоснулся ко второму паспорту, к паспорту с невозможной датой рождения. Рука Говарда испуганно дернулась, словно он собирался вырвать его из рук. Но он сумел овладеть собой.
      — Этот настоящий, — заявил я. — Но с ним ты вряд ли сможешь заявиться в какое-нибудь учреждение, не так ли? Как человек, который родится только через пять лет.
      — А если бы это было так? — пробормотал Говард.
      — Кто ты? — спросил я. Изо всех сил я старался говорить спокойно, но сам слышал, как искаженно и незнакомо прозвучал мой голос. — Кто ты, Говард?
      Он смог выдержать мой взгляд одну бесконечно долгую секунду, потом опустил голову, откинулся на стуле и с усталым вздохом потер подбородок. Я никогда не видел его таким растерянным и выбитым из колеи, как в этот момент. Но он продолжал молчать.
      — Мне следовало знать это, — пробормотал я, когда увидел, что Говард не собирается отвечать на мой вопрос. — Я был дураком, Говард. И ты обращался со мной так, как я этого заслуживал. Как с идиотом.
      — Чепуха, — пробормотал Говард.
      — Нет, это совсем не чепуха. Доказательства были совершенно очевидными. Ты помнишь нашу встречу с Лиссой?
      Говард не ответил, да это и не требовалось. Никто из нас не забыл этой сцены. И слова, сказанные Говардом ведьме, вселившейся в тело Присциллы.
      — “Ты не изменилась со времен Салема”, — по памяти процитировал я его слова. — Салема, Говард. Тогда я посчитал это риторикой, простым образным выражением. Но все было буквально так, как ты сказал. Ты встречал эту женщину в Салеме. В городе, который был разрушен двести лет тому назад! — Внезапно мой голос зазвучал громче; я почти кричал, хотя и не хотел этого. Возбуждение просто овладело мной.
      — Ты всего-навсего друг моего отца. И больше никто. Только лишь…
      — Я самый обычный человек, — перебил меня Говард. Его голос был совершенно спокойным, лишенным всякого чувства. Он звучал холодно.
      Он резко встал, снял со спинки стула свой сюртук и сунул оба паспорта во внутренний карман. Они провалились за подкладку и снова упали на пол. Говард в ярости сжал губы, наклонился за паспортами и ударился головой о край стола, когда хотел снова выпрямиться.
      — Действительно хватит, Роберт, — сказал он сдавленным голосом. — Я позаботился о тебе, когда ты появился здесь, хотя мы раньше никогда не встречались. Я сделал это, так как твой отец и я были друзьями, и я надеялся, что мы с тобой тоже когда-нибудь подружимся. — Он горько рассмеялся. — Некоторое время я действительно считал, что мы уже стали друзьями. Я думал, что снова нашел своего друга Родерика в тебе. Но я ошибся.
      — Пожалуйста, Говард, — сказал я. — Ты прекрасно знаешь…
      Говард раздраженным жестом оборвал меня и надел свой сюртук.
      — Я ничего не знаю, — сказал он. — Я лишь знаю, что ты меня разочаровал, Роберт. Я полагал, что все пережитое нами вместе позволит тебе убедиться в моей лояльности. Но единственное, что я вижу, это недоверие.
      У меня стало нехорошо на душе. Я знал, что его слова родились в гневе, и было естественно, что он в свою очередь перешел в нападение, как зверь, загнанный в угол, у которого не было возможности бежать.
      И несмотря на это, его слова значили больше. В них была правда, о которой я до сих пор даже и не подозревал. И которая причиняла боль. Страшную боль.
      — Мне… очень жаль, Говард, — сказал я.
      Говард улыбнулся, едва заметно и очень горько. Он избегал смотреть на меня.
      — Мне тоже, Роберт, — тихо сказал он. — Мне тоже.

* * *

      Дом находился на окраине Лондона, в районе, где город начал строиться еще десятки лет тому назад, но потом по непонятным причинам это строительство было прекращено. Несколько улиц, пересекавших этот пришедший в упадок квартал, вели в никуда: фрагменты плана новостройки, которая так и не была закончена.
      Было размечено несколько земельных участков, выкопаны подвалы и заложены фундаменты, но дома здесь так и не возвели. Сейчас там, где должны были возникнуть шикарные виллы и пятиэтажные многоквартирные дома, в земле зиял целый ряд огромных ям; эти котлованы, похожие на странные четырехугольные кратеры, уже давно заполнились водой, превратившись в маленькие озера, берега в которых заросли кустарником и сорной травой.
      Дом тоже был заброшен. После его возведения в нем некоторое время жили люди, которые однако вскоре покинули его. Как и многие другие здания в этом районе, он пустовал, приходя в упадок и медленно разрушаясь.
      Но несмотря на это, в нем имелись признаки жизни. Природа, которая уже успела отвоевать земельные участки и котлованы, обосновалась и здесь в виде мха, лишайников и тонких корешков; на стенах дома выросли грибы, а кое-где в пазах уже укоренились мелкие кустики и сорняки и начали медленно разрушать кирпичную кладку. Этот процесс займет десятилетие. Когда-нибудь в нем примут участие лед и вода и разорвут обветшавшие кирпичные стены изнутри.
      Уже сейчас над забитой гвоздями дверью висела табличка, запрещавшая входить в дом. Кто-то краской написал на ней “Угроза обвала”. Правда, местами краска уже облетела и поблекла от ветра и непогоды. Но никто и так не входил в этот дом, так как от него веяло чем-то жутким, что невозможно было выразить словами, но что ясно ощущалось при первом же взгляде на него. Люди, путь которых пролегал мимо этого дома, делали большой крюк вокруг руин даже днем.
      Его пустынные оконные глазницы, которые как выколотые глаза смотрели на улицу, нагоняли на них страх, а провалившийся каркас с голыми, полусгнившими балками напоминал скелет огромного доисторического чудовища, которое пережило миллионы лет, чтобы умереть здесь.
      Высоко под этой обвалившейся крышей, в одном из темных, сырых углов под гнилыми балками гнездилась моль.
      В этих насекомых не было ничего необычного. Даже по сравнению с другими подобными насекомыми они не отличались ничем особенным: были маленькие, менее сантиметра в длину, неприметные и какие-то белесые. Их крылья всегда казались немного помятыми и имели такой вид, словно были посыпаны липкой серой пылью.
      Единственной примечательной чертой в них было то, как они жили. В отличие от обычной моли эти насекомые гнездились в большом, похожем на пчелиный улей клубке, который висел на сломанной балке и представлял собой некоторое подобие шара из крошечных волокон, отходов, гнили и пережеванных частиц растений. Внутри этот шар пронизывал лабиринт из тысячи мелких ходов и каверн, в которых двигались и развивались слепые серые личинки, пока они не вырастали до нужного размера и не окукливались, чтобы вскоре после этого выползти на свет в виде неприметных мотыльков.
      Они были совершенно безобидны, эти пасынки природы. Безобразные, маленькие чудовища, которые никому не могли причинить вреда и которых убивали, где бы они ни попадались. Каприз природы, лишенный способности выжить в беспощадной борьбе эволюции.
      Но только до этого момента.
      Мужчина прибыл в нанятом экипаже, но он отпустил его задолго до того, как добрался до этого квартала, чтобы пройти последние несколько сотен шагов пешком.
      Когда он расплатился десятифунтовой банкнотой и ушел, не дожидаясь сдачи, кучер бросил на него удивленный взгляд и сразу же уехал, обрадованный возможностью покинуть общество этого странного, молчаливого человека, от которого, казалось, исходила зловещая, смертельно опасная аура.
      Никто не видел незнакомца, когда он шел сюда. Он беззвучно переходил от одного развалившегося строения к другому, сам не зная, как же этодолжно выглядеть, но он был уверен, что сразу же узнает это,как только найдет.
      Наконец он вошел в дом. После того как он обыскал комнату за комнатой, он попал сюда, наверх, на развалившийся чердак.
      Здесь он обнаружил моль.
      Долго, час за часом, он стоял, оцепенев, словно статуя, пока, казалось, сам не стал частью этого пыльного, запущенного дома.
      И все-таки он что-то делал.
      Что-то темное и зловещее происходило с этими маленькими, безобидными насекомыми. Сами они это совершенно не чувствовали, а их примитивная нервная система даже не осознавала это изменение. У них не было ничего, что могло бы сравниться с мозгом или что было бы в состоянии мыслить.
      Но когда это изменение закончилось, они уже не были безобидными маленькими вредителями.
      Они превратились в убийц.
      Незнакомец ушел, прежде чем солнце опустилось за горизонт и снова насекомые не обратили на него никакого внимания, так как он принадлежал к миру, который навсегда останется странным, чужим и непонятным для примитивных органов чувств маленьких насекомых. Мужчина вернется сюда этим вечером и на следующий, но они и этого не заметят.
      Для моли ничего не изменилось. Мир был таким же, как всегда: большим, непонятным, и полным опасности и добычи.
      И все же насекомые стали другими…
      Когда в следующий раз на город опустились сумерки и из дома вылетел рой крошечных, безобразных мошек, чтобы обследовать ближайшие окрестности в поисках пищи, от основного роя отделилась небольшая часть насекомых и беззвучно полетела на запад.
      Вместе с ними летела смерть.

* * *

      С сумерками на город опустилась тишина и темнота, такая темнота, которая действовала угнетающе, и такая тишина, которая напоминала мне тишину в каменном мавзолее.
      Я продолжал корить себя. Говард покинул библиотеку и ушел в свою комнату, и с тех пор я его больше не видел; он не вышел даже к ужину.
      Чарльз, мой новый мажордом и — пока я еще не нанял достаточно персонала — в одном лице также кучер, дворецкий и помощник по кухне, много раз стучал в его дверь и звал на ужин, но он так и не пришел.
      А сейчас я сам стоял перед дверью комнаты для гостей, в которой проживали Рольф и Говард; но я стоял здесь уже давно, пять, а может быть, и десять минут, и никак не мог набраться мужества, чтобы постучать.
      После того как Говард ушел, до меня постепенно дошло, как сильно его обидели мои слова.
      Если уж Говард не был моим другом, то тогда я не знаю, что же можно назвать дружбой. Он не раз рисковал жизнью, чтобы спасти меня. Если бы он не заботился обо мне — о чужом человеке, с которым его связывало только то, что тот случайно оказался внебрачным сыном его умершего друга, — то, вероятно, и сегодня он мог бы спокойно сидеть в своем маленьком пансионе на севере Лондона и ни о чем не беспокоиться.
      Но он поступил иначе, он принял меня с распростертыми объятиями, как родного сына. Он сменил свое обеспеченное существование и свою жизнь замкнутого чудака, над которым, возможно, потешаются, но которому не желают зла, на жизнь вечно гонимого.
      И я отблагодарил его за это своим недоверием! Какой же я идиот!
      Я решительно поднял руку и постучал. Я не получил ответа, но я на него и не рассчитывал. Постучал еще раз, подождал несколько секунд и нажал на ручку.
      Она со скрипом опустилась и отломалась.
      Я удивленно уставился на оцинкованный кусок металла в моей руке. Его поверхность была вся в пятнах и трещинах, а из сломанного болта посыпалась мелкая бурая ржавчина, напоминавшая засохшую кровь.
      У дверной ручки был такой вид, как будто она пролежала сто лет в сырой земле.
      Я испуганно вздрогнул, когда дверь резко распахнулась и из нее выглянул Говард. В полутьме, которая царила здесь в коридоре, я не мог рассмотреть выражение его лица, но его голос звучал холодно и отчужденно.
      — Почему ты не входишь, а начинаешь ломать дверь? — спросил он.
      Я нервно улыбнулся, прошел мимо него в комнату и повертел в руках сломавшуюся ручку.
      Говард аккуратно прикрыл за собой дверь, но из предосторожности не стал запирать ее на замок. С этой стороны двери ручка тоже выпала; нам было бы трудно выбраться из помещения, если бы замок защелкнулся.
      — Почему ты ломаешь замки? — спросил Говард. — Тебе разонравился дом? — При этих словах его лицо оставалось абсолютно бесстрастным — их шутливое звучание было обманчивым.
      — Я… не понимаю… — пробормотал я. — Я как обычно прикоснулся к ручке, даже не нажимал на нее.
      — Это старый дом, — сказал Говард, пожимая плечами. — Может быть, тебе лучше вызвать слесаря и привести все в порядок. Что ты хочешь?
      Я посмотрел ему в глаза, положил сломанную ручку на каминную полку и опустил голову.
      — Извиниться, — сказал я. — То, что я сказал, было довольно глупо. Я сожалею об этом.
      Говард кивнул.
      — Я верю тебе, Роберт. Не принимай это близко к сердцу, я тоже реагировал не слишком интеллигентно. — Внезапно он улыбнулся, и на этот раз улыбка была искренней. — В сущности, в этом моя вина. Было довольно глупо с моей стороны таскать с собой этот паспорт. Я должен был бы поблагодарить тебя вместо того, чтобы набрасываться с упреками. Паспорт мог бы попасть в руки к кому-нибудь другому.
      Я облегченно вздохнул, повернулся и хотел ответить.
      Но не сделал этого. Мой взгляд упал на кровать Говарда, и слова, которые я с таким трудом подобрал, застряли у меня в горле.
      На неубранной постели лежал чемодан Говарда. Его крышка была откинута, а на постели в беспорядке были разбросаны личные вещи и одежда Говарда.
      — Ты… собираешь чемодан? — спросил я, запинаясь.
      — Как видишь. — Говард поспешил мимо меня к кровати, запихнул скомканную рубашку в чемодан и захлопнул крышку. — Я уезжаю завтра утром, — сказал он. — Первым поездом в Дувр.
      — Но ты…
      Я в смятении запнулся, лихорадочно ища подходящие слова. В моем желудке снова возник ледяной комок. Я был близок к отчаянию.
      — Пожалуйста, Говард, — тихо сказал я. — Мне очень жаль. Я… не хотел этого говорить. Я не хотел.
      — Мой отъезд не связан с тем, что произошло у нас, — перебил меня Говард. Его голос звучал совершенно бесстрастно, так холодно, словно он разговаривал с чужим ему человеком, которого он к тому же не очень-то и жаловал.
      Он был холодно вежлив.
      — Но тогда почему? Почему такой поспешный отъезд?
      — Он не поспешный, — спокойно сказал Говард. — Ты переоцениваешь свою значимость, Роберт. Я уехал бы в любом случае. — Он пожал плечами. — Может быть, на день—два позже. Но я должен уехать.
      Его слова задевали меня как пощечины.
      — И почему? — спросил я.
      — Это не связано с тобой. Это дело касается только меня одного. Оно связано с Ван дер Гроотом и теми людьми, которые его послали.
      — Ван дер Гроот? Что с ним? Я считал, что полиция…
      — Арестовала его, — перебил меня Говард. Взгляд, которым он меня измерил, однозначно показал мне, что, по его мнению, это дело меня совершенно не касалось. Особенно сейчас. — Но дело не в нем. Ван дер Гроот слишком мелкая сошка. Опасны люди, которые стоят за ним. Это дело совершенно не связано с тобой, Роберт. Это… старые счеты, с которыми мне уже давно надо было разобраться.
      — Могу ли я… как-то искупить свою вину? — тихо спросил я. — Я совершил ошибку. И очень сожалею об этом. Больше я ничего не могу сказать.
      — В этом нет никакой необходимости, — возразил Говард. — А что касается ошибок, то нам не в чем себя упрекнуть. Мне следовало лучше все взвесить. Такой человек как я не должен вообще иметь друзей.
      — Говард, я…
      — Я имею в виду не то, о чем ты сейчас подумал, — быстро сказал он. — Когда-нибудь ты это сам поймешь, Роберт. Не сейчас. — Он улыбнулся, вытащил сигару из кармана жилетки и повертел ее в руках, но не стал зажигать. Потом резко сменил тему.
      — Что с письмом, которое я тебе передал? — спросил он. — На нем, кажется, был официальный штамп. Если тебе нужна моя помощь или помощь доктора Грея…
      Несколько секунд я озадаченно смотрел на него, не понимая, что он вообще имел в виду. После неприятного инцидента между нами я сунул письмо в карман и забыл о нем думать.
      Я вытащил письмо, бросил быстрый взгляд на печать и вскрыл конверт.
      — Повестка? В суд? — Говард удивленно сдвинул брови. — С каких это пор английское правосудие действует так оперативно?
      — Это не связано с нападением на дом или со смертью Торнхилла, — ответил я. — Это повестка из морского суда. Речь идет о Баннермане.
      — Ты должен будешь явиться в суд, — сказал Говард, прочитав повестку. — Грей сможет сопровождать тебя.
      — Мне хотелось бы, чтобы и ты… был с нами, — сказал я, запинаясь.
      — В понедельник? — Он покачал головой. — Это невозможно, Роберт. В понедельник я буду уже в Париже. Во всяком случае, я на это надеюсь.
      Я мог бы еще многое сказать ему. Но понимал, что это бесполезно. Поэтому я промолчал. Повернувшись, я быстро вышел из комнаты.
      Я чувствовал себя совершенно разбитым, оглушенным, словно после кошмарного сна. Неужели действительно несколько необдуманно брошенных слов могли разрушить все, что было создано за месяцы нашего знакомства?
      Тут совершенно неожиданно мне пришли на ум слова Некрона, и впервые с тех пор, как он их произнес, мне показалось, что я сумел распознать в них гораздо больше, чем просто проклятие умирающего.
      “Я проклинаю тебя, Роберт Крейвен, — сказал он. — Ты никогда не обретешь покой. Ты будешь вести жизнь гонимого, вечно преследуемого. Все, что ты любишь, должно разбиться, а все, что ты делаешь, должно приносить зло. Смерть и страдания должны стать твоими братьями”.
      “Может быть, это время уже пришло, — мрачно подумал я. — Может быть, все это было проклятием Некрона, которое начало исполняться”.
      Мои глаза нестерпимо жгло, когда я помчался по лестнице вверх в библиотеку.

* * *

      — Дом на той стороне. — Кучер кивнул головой в сторону громадного трехэтажного здания, которое мрачной громадой выделялось на потемневшем небе.
      — С вас два шиллинга шесть пенсов, мэм.
      Глория Мартин сунула руку в маленький кошелек ручной вязки, отсчитала необходимую сумму и вручила ее кучеру. Тот, не считая, сунул деньги в карман, снял дорожную сумку Глории с козлов и осторожно поставил ее на тротуар.
      — И это… действительно правильный адрес? — переспросила Глория. Ее взгляд неуверенно скользил по огромному дому за забором из кованого железа.
      — Астон Плейс, 9, — подтвердил кучер. — Я же вам говорил, это один из самых престижных адресов в городе.
      Он улыбнулся, показал на сумку и спросил:
      — Отнести мне ее в дом, мэм?
      Глория поспешно отказалась.
      — Спасибо. Она… не очень тяжелая.
      Кучер пожал плечами.
      — Как хотите. Если вам надо еще что-нибудь… — Он смущенно улыбнулся, когда заметил взгляд Глории. — Сегодня все равно неудачный день, — сказал он. — Никакой выручки. Если хотите, я подожду вас здесь.
      Какое-то время Глория всерьез обдумывала его предложение. По пути от вокзала до этого дома она разговорилась с кучером и рассказала ему, что прибыла сюда по газетному объявлению, чтобы попытаться занять место экономки. И она сразу почувствовала, что этот мужчина проявил к ней больше, чем чисто формальный интерес. А почему бы и нет? Ей было двадцать шесть лет, и она не была уродливой, а он… если представить его без слишком широкого плаща и без этого ужасного цилиндра, выглядел очень даже неплохо.
      Но потом она отогнала от себя эту мысль. Нет, так не пойдет. Она приехала сюда в Лондон, чтобы выбиться в люди и найти достойное место в лучшем обществе. Экономкой, а может быть, даже компаньонкой какой-нибудь богатой старой дамы, вот кем хотела она стать.
      Сначала. А потом посмотрим… В лондонском обществе было достаточно одиноких молодых мужчин. Нет. Кучер ей не подходит. Даже если он так прекрасно выглядит.
      Она покачала головой, взяла свою сумку и, кокетливо вильнув бедрами, повернулась. Но кучер еще раз задержал ее. Глория даже едва заметно вздрогнула, когда почувствовала, как крепко он держал ее за плечо.
      — Может быть, мне все-таки подождать? — спросил он, заметно смущаясь и не глядя ей в глаза. — Меня это, конечно, не касается, но я бы не вошел в этот дом.
      Глория сбросила его руку с плеча.
      — Почему не вошли бы? — спросила она. — Вы же сами сказали, что это один из самых престижных адресов в городе, разве нет?
      — Об этом доме рассказывают довольно странные вещи, — продолжал кучер, словно он и не слышал ее вопроса. — Долгое время он пустовал, и людей, которые сейчас там живут, никто здесь не знает. А несколько дней тому назад, говорят, здесь была страшная стрельба.
      “И что из этого? — подумала Глория. — Тот, кто может позволить себе такой дом, должен быть богатым. Не состоятельным, а именно богатым”. Она несколько раз мысленно повторила это слово, наслаждаясь его волнующим звучанием.
      — Я подожду здесь, — продолжал кучер, неверно истолковавший ее молчание. — Если через час вы не вернетесь, я уеду, и вы можете забыть меня.
      — Но не ждите, что я оплачу вам простой, — насмешливо сказала Глория. — Я не против, можете подождать… э…
      — Рональд, — сказал кучер. — Для друзей просто Рон.
      Глория кивнула.
      — Хорошо, Рон. Один час.
      Кучер улыбнулся, ловко вскочил на козлы и щелкнул поводьями. Глория смотрела ему вслед, пока экипаж не отъехал немного вниз по улице и снова не остановился достаточно далеко, чтобы его не было видно из дома, но так, чтобы кучер мог видеть ворота и часть сада за ними.
      “Почему бы и нет? — подумала она. — Если не удастся получить здесь место, то Рон, вероятно, был не самым худшим вариантом, чтобы провести с ним время. Пока я не найду себе что-либо получше”.
      Она подняла свою сумку, открыла ворота и решительным шагом направилась к дому. Дом и сад — или, скорее уж, маленький парк — были темными, только за одним окном высоко вверху на третьем этаже светился одинокий огонек.
      Глория шла медленно и при этом внимательно осматривалась по сторонам. Дом казался старым, как Рон и говорил, но он был — также, как и сад — очень ухожен. Чувствовалось, что здесь водились деньги. Очень много денег. Это ей понравилось.
      Что-то коснулось ее лица.
      Глория резко остановилась, испуганно огляделась по сторонам и подняла руку к щеке, к тому месту, где она почувствовала прикосновение. Оно было едва заметным, как мимолетное дуновение ветерка. Может быть, это насекомое, которое в темноте потеряло ориентировку и ударилось о ее щеку.
      Девушка нахмурилась, покрепче ухватила свою сумку и двинулась дальше.
      Через несколько секунд она почувствовала еще одно прикосновение, немного более сильное, чем в первый раз, и кроме того, ей показалось, что она что-то увидела: маленькую, размытую тень, которая порхала у нее перед лицом и которая мгновенно исчезла, как только она подняла руку и ударила по ней.
      Ее сердце забилось чуть-чуть быстрее. На мгновение ее охватил страх, но она тут же подавила его, мысленно обругала себя глупой коровой и, прищурившись, стала всматриваться в темноту. Глорию можно было упрекнуть во многих недостатках, но только не в трусости.
      Где-то между нею и тщательно подстриженным кустом рододендрона справа от дорожки что-то двигалось; игра беспокойных маленьких теней, которые беспорядочно метались вверх и вниз.
      “Что это было? — подумала она. — Мошки?” Но мошки не толкутся в темноте. Кроме того, она бы их услышала.
      Не обращая внимания на предостерегающий внутренний голос, она поставила свою дорожную сумку и осторожно приблизилась к кусту. Тени стали отчетливее, превратились в маленьких серых насекомых, которые толклись как сумасшедшие. Одно из них метнулось в ее сторону, но тут же поспешно отлетело назад, когда она подняла руку и помахала ей. И тут Глория узнала, кто же это.
      Моль. Просто рой маленьких, неприметных серых насекомых.
      Девушка улыбнулась, покачала головой, удивляясь собственному любопытству и глупости, и пошла назад к тому месту, где оставила свою сумку.
      Когда она нагнулась за сумкой, что-то коснулось ее руки. И на этот раз прикосновение причинило ей боль.
      Вскрикнув, Глория выпрямилась, увидела порхающее около ее руки серое Нечто и вслепую ударила по нему. Она попала. Маленькое насекомое, кувыркаясь, упало на дорожку.
      Глория раздавила его.
      Гравий под ее ногой заскрипел, когда она повернула ногу над крошечным насекомым, как будто перемалывая кости.
      Ее рука все еще болела. Глория поднесла руку ближе к глазам и попыталась в слабом лунном свете рассмотреть место, куда ее укусила моль, так как это мог быть только укус. Но единственное, что она увидела, это маленькое серое пятнышко на коже, как пыль.
      Она с отвращением вытерла руку о юбку, взяла свою сумку и пошла дальше.
      К ней подлетела моль, в миллиметре от ее лица свернула в сторону и слегка коснулась ее лба кончиками крыльев.
      Глория испуганно вскрикнула, ударила по насекомому и поскользнулась на гравии. Она беспомощно взмахнула руками, потеряла равновесие и упала. Ее сумка лопнула и содержимое высыпалось на дорожку.
      И внезапно отовсюду появились насекомые. Казалось, что маленькие серые точки в один миг заполнили все пространство вокруг нее. Ее окружал целый рой беззвучно порхавших насекомых, которые снова и снова прикасались к ее лицу, рукам, к голой коже ног и к шее.
      От страха Глория закричала. Обезумев от паники, она била вокруг себя руками, давила их десятками и скрючилась от ужаса, когда целя туча уродливых серых мотыльков села на ее лицо.
      В первое мгновение их прикосновение было легким, почти нежным, как поглаживание. Но потом появилась боль. Непереносимая боль.
      Над нею в доме вспыхнул свет. Раздались взволнованные голоса, потом распахнулась дверь и послышались быстрые приближающиеся шаги.
      Но Глория уже ничего не слышала! Внезапно боль исчезла, так же быстро, как и появилась. Девушка чувствовала лишь усталость.
      Такую смертельную усталость.

* * *

      В библиотеке кто-то был. Кто-то выключил большой свет и зажег маленькую керосиновую лампу на письменном столе, и огонь в камине пылал вовсю. В кресле с высокой спинкой перед камином сидела широкоплечая фигура в шелковом халате.
      — Рольф! — удивленно воскликнул я. — Что… — Я запнулся, захлопнул дверь и поспешил к нему, но на полпути остановился. На его широком лице было такое выражение, которое я никак не мог распознать. Что-то между печалью и упреком.
      — Ты… не внизу? — осторожно спросил я.
      — Говард и сам справится с багажом. Но он тоже считает, что я в своей комнате и сплю. Он не знает, что я сейчас нахожусь здесь, да и ему незачем об этом знать. Я должен поговорить с тобой, — сказал Рольф. Его голос звучал иначе, чем обычно. Очень серьезно. — Если, конечно, у тебя есть на это время.
      — Разумеется, есть. — Я повернулся к маленькому чайному столику рядом с дверью, на котором стояли стаканы и бутылки. — Выпьешь? — спросил я. Рольф кивнул, и я смешал для нас двоих крепкое виски. Мои руки дрожали так сильно, что кубики льда звенели как маленькие колокольчики, когда я со стаканами в руках шел к Рольфу.
      Он взял у меня из рук один из них, пригубил его и смотрел, как я нервно опустился в кресло и одним глотком осушил полстакана. При этом я поперхнулся и закашлялся.
      Но ироничного смеха, которого я ожидал от него, не последовало. А сейчас задним числом мне бросилось в глаза еще вот что: диалект Рольфа исчез. Он говорил на чистейшем оксфордском английском, который я слышал впервые в жизни. До сих пор он только однажды забыл при мне свой диалект, на котором обычно говорил и который развил до совершенства.
      В тот раз его жизни угрожала серьезная опасность.
      — Итак? — спросил я, немного отдышавшись. — В чем дело?
      — Ты разговаривал с Говардом?
      Я кивнул. Мое лицо помрачнело. Он пришел, чтобы упрекать меня?
      — Он пакует вещи, — пробормотал я. — Но это ты и сам знаешь.
      — Да, — ответил Рольф. — Поэтому я и должен поговорить с тобой. Может быть, он прислушается к тебе. Мне он не дал сказать даже слова.