Так я, последний из прибывших на остров, стал, как и все остальные, ожидать следующего прихода шхуны. Теперь, сидя на вершине холма в совершенном безделье, я расскажу историю своего прибытия - не так, как я ее знаю, но в том виде, в каком она представлялась людям на берегу, в частности глазам одной девушки, вся жизнь которой странным образом изменилась под влиянием этого случайного события. Правильно будет начать рассказ о ней в этом месте, а начав, я должен буду довести его до конца, хотя это и заставит нас перескочить далеко вперед в нашей повести. Итак, начнем со дня моего приезда на остров.
      V. ЗОЛУШКА
      Июль в Игдлорсуите - ни одна душа ничего не делает.
      Женщины не заняты домашней работой - ее нет.
      Мужчины не охотятся - охотиться не на что.
      Дети не в школе - каникулы.
      И все на открытом воздухе.
      Безветренный, пронизанный солнечным светом день. "Боже, что за день!" - сказали бы мы. Но они ничего не говорят. Они просто дышат его красотой, впивают ее, как можно делать или как делают в раю; как делают люди в течение многих веков летом на севере, где ничего не случается. Внезапный отдаленный пронзительный крик:
      У-ми-ат-си-ар-тор-пок!
      Рев сотен голосов, подхватывающих его, рвет тишину.
      К холму над гаванью беспорядочной толпой бегут все: старые и молодые. До вершины холма далеко, длинный, крутой подъем. Жители карабкаются наверх. Там, откуда их глазам открывается мир Гренландии, море и далекие горные хребты, они стоят и смотрят. И на этой спокойной, залитой солнцем водной глади они видят вдали крохотную, еле заметную точку. Лодка! Нужно жить на севере, чтобы понять, что это значит.
      Что это за лодка? Кто едет? Хорошие вести, конечно, но какие?
      Какое напряженное драматическое ожидание! Как медленно приближается это маленькое суденышко, и нет ничего, что бы позволило судить о его продвижении! Незаметно оно растет: оно возникает из ничего! Наконец становится слышно равномерное та-та-та - шум мотора! Как будто этот стук, похожий на тиканье часов в тихой комнате, существовал всегда. И вдруг внезапно с шумом от разбегающейся носовой волны лодка надвигается на людей, проходит мимо. Все поворачивают и бегут с холма следом за ней, вдоль берега; толпа сопровождает ее, как свита. И когда маленькая лодка бросает якорь напротив поселка, на берегу стоит, приветствуя ее, уставившись на нее, все население.
      Прибытие чужого человека, белого, в отдаленный гренландский поселок, конечно, событие потрясающего местного значения. По какой-то непонятной причине оно заставляет прикованных к постели встать, калек бежать, слепых видеть, глухих слышать, а девушек прихорашиваться и умываться. Но мне никогда не забыть чувства удовлетворения, чистого глубокого наслаждения, которое охватило меня, когда, появившись на палубе, я увидел, с каким удовольствием глядят на мое лицо и на мою манеру держаться все жители вообще, а в особенности многочисленные ярко разодетые восхитительные девушки. О, принц Уэльский, у нас тоже бывают гордые, незабвенные мгновения!
      Судьба благоприятствовала мне в тот день. В переполненной лодке негде было сесть. Меня доставляют на берег на веслах. Лодку вытаскивают из воды. Ступаю на сушу, не замочив подошв. С величественным видом, лишь изредка украдкой бросая взгляды направо и налево, прохожу сквозь ряды пораженных жителей к дому начальника торгового пункта - моему жилищу на две недели. То, что последовало за этим, я узнал лишь спустя несколько месяцев.
      В одном из самых маленьких, самых ветхих и самых грязных домиков во всем поселке жил знаменитый охотник, почтенный человек и один из виднейших граждан, Абрахам. Вместе с ним жили его жена, четверо детей, приемный сын и бедная родственница - племянница по имени Юстина. В этом однокомнатном доме размером не больше чем десять на десять футов и высотой едва в человеческий рост ютилась вся семья. Ели они из одного горшка и спали, тесно прижавшись друг к другу, - так теплее и уютнее, на одной большой постели, на нарах. Здесь были зачаты и рождены все дети, здесь со временем умрут родители. Жизнь гренландцев проходит на общей постели.
      В этом неряшливом хозяйстве было мало домашней работы: полы мыли редко, одежду почти не стирали. Так они жили, беззаботно пренебрегая хозяйством по обычаю своего племени, сложившемуся издревле по необходимости. Тем не менее Юстина, таскавшая ведра из отдаленного грязного ручья, снабжавшего поселок водой для стирки, носившая с берега глыбы льда, из которого получали питьевую воду, ходившая за морской водой, в которой варили тюленьи ребрышки, а главное ухаживавшая за самым младшим ребенком, вытирая за ним лужи, расстилая на солнце перину, промоченную младенцем, носившая на руках ребят и забавлявшая их, чтобы они не плакали, Юстина, исполнявшая всю эту работу, была на вид такая же домашняя прислуга, как Золушка, такая же забитая и грязная и, как показали события, столь же счастливая.
      Юстина - скромная, державшаяся в тени девушка, так ревностно выполнявшая свои обязанности, что ее редко можно было встретить на берегу, где гуляли жители. Во всяком случае, ее редко можно было заметить, потому что детская нежность ее лица, тонкие восточные черты, белые безукоризненные зубы не в силах были преодолеть покров запущенности. Одежда на Юстине грязная, под цвет той почвы, из которой эта грязь образовалась.
      Но, как это ни покажется невероятным, Юстина в шестнадцать лет не имела даже теоретического понятия о тех сторонах жизни, которые практически были известны нормальным юношам и девушкам ее возраста. В умственном отношении Юстина была ребенком, и все порочное отскакивало от нее просто потому, что она была неспособна его постигнуть. Недостаток разума оказывался добродетелью и в сочетании с рано пробудившимся чувством материнской любви придавал Юстине в противоположность ее распущенным подружкам характер непритворной святости и душевной чистоты. Ее мысли и чувства, проистекавшие из неправильного понимания действительности, не были глубокими, но они облагораживались теми усилиями, которые прилагал ее слабый ум, - их можно было прочесть на болезненно морщившемся лбу.
      Юстина жаждала любви - бог знает, как она ее себе представляла! Она жаждала любви - мужчины пугали ее.
      - Тасса! - говорила она. - Этого не надо!
      Она отталкивала мужчин и уносилась к мечтам об аистах (если бы она знала, что это такое), о младенцах, о друге-герое, об уютном собственном домике. Никто не мог знать мысли Юстины, можно было только догадываться о них по нежности, которую они придавали ей.
      Девственнице Эльзе Брабантской герой ее мечтаний явился, когда она в нем больше всего нуждалась. Красота, благородство, сила - он был подобен гирлянде, сплетенной из цветов Асгарда. Так Юстине в Игдлорсуите, быть может, в тот самый час, когда кто-нибудь покушался на ее пугливую невинность, явилась лебединая ладья ее рыцаря. В июльский день ушей ее достиг крик: "Лодка!", она вместе со всеми вскочила на ноги и побежала смотреть.
      Лебединая ладья приблизилась; с бьющимся сердцем девушка услышала "та-та-та" двигателя, последовав за лодкой, увидела, как лодка стала на якорь. Юстина вместе со всеми стояла на берегу и смотрела не отрываясь. Из лебединой ладьи вышел я. Неважно, что думали все остальные в этой толпе. Что нам до всех этих нарядных девушек в ярко-красных сапожках и пестрых ситцах! Неописуемая Юстина, серенькая, оборванная, грязная, взглянула лишь раз. Взглянула - и почувствовала, что никогда, ни разу в жизни и ни в одном из снов она не созерцала такой красоты. Юстина взглянула и - полюбила. Для Юстины началась жизнь.
      Обо всем этом, как уже говорилось, я узнал несколько месяцев спустя. Вспоминая прошлое, тот июльский день, когда я прибыл на остров, мне хотелось бы узнать, чем объясняется сокрушительное впечатление, произведенное моим появлением на Юстину. Конечно, она, я это понимаю, была глупенькая. Многое объясняется этим. Кроме того, все гренландцы путаются в определении возраста белых по их виду. Мы совсем не похожи на них. Например, лысина. Что думают о лысых эти люди с густой гривой? Юстине моя голова могла показаться похожей на головки очень, очень маленьких детей. Хотел бы я знать, почему прекрасная Юстина полюбила меня?
      Но она полюбила меня и ничуть этого не скрывала. Она говорила об этом каждому. Говорила и показывала всем своим видом. Оповестила об этом весь поселок. Как они смеялись! Как жестоко издевались над ней! Какие шансы были у нее против всех остальных! И правда, какие? Весь день на месте гуляний днем и ночью на широкой прибрежной полосе, на их "бульваре", прохаживались яркие фигуры: яркие платья, яркие лица, завлекательные взгляды, смех, песни. Смотр юности. И серенькая Юстина, время от времени проходящая тяжелыми шагами с полными ведрами: бедная, забитая служанка!
      Но вот я приступил к постройке своего дома, моего однокомнатного деревянного дворца. Событие! Зрелище для всего поселка. Все бездельники толпятся на участке, сидят, смотрят, греются на солнышке, курят, сплетничают, смеются, помогают мне. Я знакомлюсь постепенно со всеми. Со всеми, кроме Юстины.
      В поселке есть человек с большим весом по имени Рудольф. Он бондарь и работает круглый год, получает тридцать семь центов в день. Жена его Маргрета, как и полагается, содержит в чистоте аккуратный домик и хорошо одевается. Однажды к дверям их дома подошла бедная Юстина. Вошла, прикрыла дверь и остановилась, смущенная, опустив голову.
      - Ну, что, Юстина? - спрашивает Маргрета.
      Юстина бормочет что-то невразумительное.
      - Ну, в чем дело? - снова спрашивает Маргрета.
      Юстина пробует ответить. Она поднимает раскрасневшееся лицо и говорит, теперь уже вполне ясно:
      - Не можете ли вы одолжить мне ваши серьги?
      Маргрета смеется.
      - Ты влюблена? - спрашивает она.
      Юстина улыбается, улыбкой, проступающей, кажется, откуда-то из глубины.
      - В кого?
      Юстина отвечает со вздохом, как будто очнувшись ото сна:
      - В Кинте.
      Несколько минут спустя Юстина торопливо возвращается домой, крепко зажав в руке подарок - не пару серег, конечно (кто ей одолжит пару!), а одну-единственную, стеклянную, собственную серьгу.
      Насчет зеркал в доме Юстины не богато, есть только один осколок. Она прислоняет его к переплету окна и, поймав в зеркале отражение части своего лица, начинает наводить красоту. Грязь! Она немного стирает ее грязной тряпочкой, поправляет выбившиеся волосы, туже сворачивает узел. Розовые мочки ушей чуть видны, так и надо.
      Юстина берет в руку серьгу, держит ее, колеблется. Она думает, решается. В левое. Укрепляет серьгу в мочке. Затем, взяв два пустых ведра, уходит.
      Тропинка от жилища Юстины проходит не вблизи моего дома. Мой дом расположен вверху на горе, тропинка же от дома Юстины ведет вниз. Но, как я уже сказал, Юстина вступила в жизнь. Дорожки, по которым ходят другие, уже не для нее. Она поднимается в гору, в сторону моего дома, приближается к нему, поворачивает и проходит прямо мимо дома, который оказывается у нее догадайтесь! - слева.
      Юстина ушибает пальцы на каменистом горном склоне. Равнение налево! Глупый ребенок! Опять ушибает ногу. Ах, если бы он только взглянул на меня, молит она. Стеклянная сережка сверкает на солнце.
      А в это время я работаю прямо на виду у нее, прибиваю стропила к балке. Забив четырехдюймовый гвоздь, я каждый раз выпрямляюсь, чтобы насладиться видом, порадовать глаз зрелищем гор, ледников, моря и льда, чтобы созерцать лик божий, обогатиться, облагородиться общением с ним. А богу на меня наплевать.
      И Юстина проходит мимо незамеченная.
      Около углубления, откуда набирают воду, Юстина ставит ведра на землю. Опустившись на колени, она черпает воду кружкой, наполняет ведра. Готово! Она вынимает драгоценность из левого уха, любовно разглядывает ее, держа сверкающую вещицу на ладони. Хватит! Юстина подносит драгоценность обратно к уху, прикрепляет ее. Нет, на этот раз не в левое, в правое. Вода в луже успокоилась. Девушка наклоняется, смотрит в темную поверхность. Оттуда на Юстину глядит ее собственное лицо, позолоченное отраженным солнечным светом. Если бог вообще видит что-нибудь, то он не может не заметить ее.
      Но только один бог. Лишь по протоптанной тропинке, появившейся со временем ниже моего дома, я узнал, что у некоторых жителей существует странная привычка пользоваться этим кружным путем.
      Когда мой дом наконец был закончен, я начал жить: знакомиться с людьми, принимать гостей, ходить к другим в гости. У меня появились друзья. Как-то незадолго до рождества я сидел со своей милой домоправительницей Саламиной* (именем которой названа эта книга) в доме наших друзей Рудольфа и Маргреты. Какие это были приятные вечера! Рудольф играл на губной гармонике, я на флейте, и тем, кому наша игра нравилась, было приятно слушать. Саламина и Маргрета болтали.
      [Саламина - согласно древнегреческой мифологии дочь речного бога Асопа. Сын ее от Посейдона стал первым царем острова Саламин. (Прим. выполнившего форматирование.)]
      - Кто эта Юстина, о которой вы говорите? - спросил я, опуская флейту.
      - Как, - воскликнули обе, - вы ее не знаете? Да ведь она влюблена в вас, - и расхохотались.
      Тут-то они мне и рассказали историю Юстины примерно так, как я пересказал.
      - А теперь мы ее позовем сюда! - И они начали снова смеяться. Рудольф пошел за Юстиной.
      Ух, грязна же она была, когда вошла в этот вылизанный чистый дом. Что за одежда - лохмотья! Бедняжка! И как она переносила все эти насмешки, хохот. Она привыкла к ним. Смущалась ли она? Да. Но держалась со странным самообладанием, как будто, даже находясь среди других людей, она сохраняла связь с внутренним миром, принадлежащим только ей одной.
      Мы смеялись, она улыбалась нам в ответ. У нее было только отдаленное подозрение, что мы смеемся над нею. Ее заставили проделать все номера.
      - Кого ты любишь? - спросили у нее.
      Она пробормотала:
      - Кинте.
      - Ну-ка считай, мы послушаем.
      Юстина получила ограниченное образование: в математике она не пошла дальше счета до двадцати.
      - Раз, два, три, четыре, пять, - считала девушка (как считают у них) по пальцам руки. - Шесть, семь, восемь, девять, десять, - продолжала она по пальцам другой руки и остановилась.
      - Дальше! - настаивали хозяева дома и Саламина.
      Здесь-то и начиналось самое смешное.
      - Нагга, - пробормотала Юстина, качая головой. - Нет, нет.
      - Дальше, дальше!
      Девушка уступает со вздохом. Крепко наступив на задник правого сапога, вытаскивает из него ногу; затем наступает на задник левого сапога и вытаскивает другую. С обнаженными до бедер ногами она стоит перед нами и считает по пальцам ног дальше, до двадцати.
      У Юстины, оказывается, было полкроны - примерно десять центов. Она рассказала нам, что купит себе к рождеству кило кофе, кило сахару, кило сухарей, кило шоколаду, кило инжиру, кило рису, кило того, кило этого - по кило всего на свете... и сигару!
      "Бедная девочка, - подумал я, приняв быстрое решение. - Ты получишь все это на рождество, даже если это обойдется мне в целых два доллара".
      К моему удивлению, Саламина охотно приняла участие в игре "Веселое рождество для Юстины". Купив все, что перечислила Юстина, мы стали покупать еще. А когда уже нечего было больше купить в лавке, обратились к запасу сокровищ, который преданная жена закупила для меня, упаковала и снабдила надписью: "Приманка для женщин". Что за запас! Бусы, брошки, браслеты, серьги, ожерелья, ленты, ситцы - самое отборное из того, что можно найти в универсальных магазинах дешевых стандартных цен. Мы отобрали самые шикарные вещи для Юстины. Мало того, у меня оказался кусок шелка. Саламина сшила из него рубашку для Юстины (как вам это нравится: шелковая рубашка на эскимоске?) И этого мало: мы заказываем лучшему в поселке сапожнику сапоги для Юстины и уговариваемся, чтобы он держал это в секрете. Рубашка, анорак из яркого ситца с шелковым поясом, сапоги, серьги, ожерелье и так далее. Что еще? Ах, да - штаны! Ну, штаны сошьет Саламина. Наконец все готово.
      Сочельник.
      В десять часов вечера, когда большинство жителей уже легли спать (в Гренландии в это время полярная ночь), Саламина идет за Юстиной.
      - Входи, Юстина, закрывай дверь!
      В доме за задернутыми занавесками тепло, уютно. На плите стоят большие кастрюли с кипящей водой. На полу лохань.
      - Ну-ка, Юстина, раздевайся!
      Юстина знает жизнь и приличия не лучше математики. Собственно, даже хуже. В жизни она добралась только до шестнадцати. Не проходит и минуты, как вся одежда снята. А за это время мы наполнили лохань. Девушка стоит в лохани, а Саламина и я, каждый вооружившись щеткой, принимаемся за работу. Начинаем сверху и идем книзу. Когда добираемся до воды, то видим, что в нее перешло с Юстины все, что вода может вместить: это насыщенный раствор Юстины.
      - Выходи из лохани, Юстина, вот сюда, за печь!
      С трудом вытаскиваем большую лохань и выливаем ее.
      Лохань наполнена чистой водой. На этот раз Юстина сидит, и я намыливаю ей голову. Занятно! Длинные, густые черные волосы все в пене от мыльной пасты для бритья.
      - Зажмурь глаза. Так!
      Я выливаю на нее ведро воды.
      - Теперь встань!
      Снова трем с головы до ног. И знаете - получилось отлично! Мы закутали девушку в мохнатые полотенца, усадили у самой печки сушить волосы, напоили горячим кофе со сдобным пирогом. И тогда, тогда - дали ей ее новое платье.
      Триумф Юстины в церкви рождественским утром был лишь прелюдией к триумфу за обедом. В этот день мы кормили весь поселок, по двенадцати человек зараз, мужчин, женщин, ребят, сменами в течение всего дня. Мы варили пиво, пекли и готовили в течение десяти суток перед этим. Гороховый суп с овощами, с тюленьим и китовым мясом и с маленькими кубиками матака сочной шкурой белухи! У нас была бочка супу. Гороховый суп, хлеб с маслом, джем, пироги и пиво, чтобы было чем промочить горло во время еды. И рядом с местом каждого гостя лежала груда аккуратно завернутых рождественских подарков. Да, это выглядело забавно.
      Когда обедала Юстина, за столом собрались все сливки высшего общества Игдлорсуита: Рудольф и Маргрета, Абрахам с женой Луизой, брат Рудольфа Гендрик со своей Софьей и... словом, все лучшие и виднейшие жители поселка. А во главе стола - Юстина.
      Рядом со всеми этими важными гражданами и нашими добрыми друзьями лежали груды хороших подарков, но рядом с Юстиной их было по крайней мере столько, сколько у всех остальных, вместе взятых. Так много, что пришлось поставить кругом стулья, чтобы груда не рассыпалась.
      В эту смену гости собрались рано, так как все знали о сюрпризе, ожидавшем Юстину. Она же, главное действующее лицо, пришла последней. Как она была мила! Мы провели ее к месту:
      - Вот, Юстина, это тебе!
      У нее перехватило дыхание. Было слышно, как она быстро глотнула воздух. Затем стала спокойной. Снова приняла такой вид, будто принадлежит к далекому от нас миру, в котором мой приезд и это рождество не были неожиданными. Девушка начала по одному осторожно разворачивать свои подарки. И каждый подарок снова заворачивала, аккуратно откладывая в сторону. Казалось, этими движениями она овладевает вещью, делает ее своей нераздельно.
      На этом можно было бы кончить рассказ о Юстине. Но у него есть продолжение. Все, что произошло на рождество, продолжает теперь жить в Юстине. Увереннее, чем раньше, она идет своим путем, тихая, довольная. Мы сказали ей: соблюдай чистоту! И в грязном доме, где она жила, она стала мыться: это вошло у нее в обычай. Когда у нас бывали гости, мы приглашали ее.
      - Заходи, Юстина. Ты мылась?
      Девушка кивала головой.
      - Вся целиком?
      - Да.
      - Ну-ка покажись.
      Она подходила и поднимала рубашку, чтобы показать свой чисто вымытый живот.
      - Умница.
      И Юстина улыбалась с самодовольной гордостью.
      Чистая, трудолюбивая, работящая девушка. Когда в июне в Игдлорсуит приехала из Уманака старшая сестра детской больницы, я рассказал ей о Юстине, о том, какая она чистоплотная, как любит детей и возится с ними.
      - Покажите-ка ее, - сказала сестра.
      Юстина пришла. Остановилась в дверях, одетая в свое лучшее платье, такая яркая, чистая, сверкающая серьгами, брошками, ожерельями, всякими украшениями. А как блеснули ее зубы, когда она улыбнулась!
      Старшая сестра рассмеялась.
      - Я возьму ее.
      Сейчас, я пишу это в 1934 году, Юстина работает в большой Уманакской больнице, хорошо живет, хорошо работает, заслуженно получает свою заработную плату. За деньги она может покупать нарядные платья, а в нарядном платье ходит гулять, но не очень часто. Со временем, приобретя опыт в ведении домашнего хозяйства и уходе за детьми, Юстина выйдет замуж за охотника, поселится в собственном доме, народит кучу детей и будет жить счастливо. Дай ей бог!
      VI. ДОМА
      А время шло. Собственно, я рассказал об одном только годе, но предсказал, что будет на годы вперед. Пришла ли наконец шхуна? Да, с опозданием на две недели, то есть двумя неделями позже, чем было обещано. С ней прибыли мои ящики, мешки, корзины, тюки. Народ дивился всему. Я сложил весь груз в пустом доме, владелец которого был в летнем лагере. Шхуна доставила пиленый лес, казалось, в огромном количестве, цемент, печку, трубы для нее, толь, двери и окна, цементные блоки для печной трубы - кучу всякого материала. Все нужное для постройки дома полностью было прислано из Дании. "Прибыло все", - подумал я. Шхуна разгрузилась и отплыла. Теперь за работу!
      Снова моя пестрая бригада грузчиков мужчин и женщин копошится на горе. Похоже на карнавал. Работа оживила поселок, словно жителям были нужны доски для игры, как детям кирпичики. Они играли, но как-то понемногу двигалась и работа. К тому времени, когда я кончил укладывать бетон в опалубки фундамента, пиленый лес уже лежал рядом, рассортированный и сложенный в штабеля. Теперь за каркас!
      Угольник, пила, молоток, доски, гвозди. Где гвозди? Мы перерываем в поисках все, открываем все ящики, перебираем все мое имущество: гвоздей нет. Их оставили в Уманаке.
      Было бы нечестно писать о Гренландии, о ее величественных фьордах и горах, о бесконечных летних днях, спокойном море, синем небе, цветущих лугах, зорях и звездах, о красоте весны-полузимы, о доброте гренландцев, о широком гостеприимстве гренландских датчан, о благотворительном характере этого датского предприятия и не сказать - раз это правда - о том, что зимой днем темно, что на море бушуют жестокие штормы, что морозы здесь сильные, цветущие луга часто заболочены, а в летние дни бывает нашествие мошки, что люди грязны, часто завшивлены и не всегда хорошие, а датчане, хотя и добры, но слишком часто ленивы и неумелы. Я надеюсь, что еще буду с восторгом описывать восхищавшие меня вещи, поэтому позволю себе излить здесь свою злобу на неумение и глупость. То, что они существуют в Гренландии, не секрет и для самих датчан; то, что они вызывают раздражение, я могу засвидетельствовать. Тем, кто скажет мне, и вполне резонно, в ответ на обиженное нытье по поводу гвоздей: "А вы кто такой, что власти должны беспокоиться о ваших нуждах?", я могу только ответить: "Я ничего особенного собой не представляю", и в этом все дело. Власти не хотели причинить вред мне лично, никаких дурных намерений у них не было. Они забывали не только о моих гвоздях, но о гвоздях любого другого. И не только о гвоздях, но и об овсяной муке, хлебе, патоке, шоколаде, пиленом лесе, скобяных изделиях, спичках, один год забывали одно, другой год - другое.
      Хотя у меня и не было гвоздей, но на несколько дней дела хватило. Дом мой, должен заметить, был датской конструкции. Я сделал эскиз и, не зная размеров датского пиленого леса, отослал рисунок в Данию талантливому молодому архитектору, да прославится его имя, который по нему сделал чертежи и составил подробнейшую спецификацию. В точном соответствии с последней Гренландское управление в Копенгагене аккуратно отправило - как я потом выяснил - все до последней палки, болта, гайки и гвоздя, конечно, вместе со спецификацией, которая застряла в Уманаке. Я видел ее одним глазом, когда был там, и попросил отдать мне. "А мы ее вам пришлем", сказали мне. Я много раз писал и говорил о ней потом, но так ее больше и не увидел.
      Итак, передо мной было огромное количество пиленого леса непривычных размеров. Задача состояла в том, чтобы узнать, что куда идет. Если мой дом в его теперешнем виде не совсем то, что предполагалось, тем не менее он хорошее, прочное, плотно сбитое, основательное маленькое здание, которое простоит долго, пока как-нибудь весной его не накроет обвал. Это произойдет. А гвозди? Через некоторое время прибыла арендованная мной моторная лодка. Я отправился в Уманак и получил их. Гвозди, которыми сшит мой дом, обошлись дорого.
      Строительство здания было интересной работой, вызывавшей подъем. Таково вообще строительство дома, особенно собственного. Если бы я писал о работе в умеренном поясе, то сказал бы, что трудился с рассвета до темна. Так как не было темноты, чтобы ограничивать меня, то работал я неумеренно, сколько мог. Рабочий день ничем не лимитировался, только постоянно возникали помехи, притом самого раздражающего свойства, в виде непрошеной помощи. Природа мудро дала нам две руки: этого вполне достаточно. Часто это даже больше, чем нужно, - вот почему появились карманы. Оказаться наделенным сразу дюжиной рук, из которых вы распоряжаетесь только двумя, в то время как лишний десяток не хочет оставаться в карманах, - это сбивает вас с толку хуже всего на свете. Вы протягиваете руку за доской - еще десять одновременно с вами хватаются за нее. Вы беретесь за пилу, ее тянут ненужные руки. Хуже того: руки эти соединены с телами на медлительных ногах. Вы стиснуты со всех сторон толпой людей. Вы пихаете их локтями, спотыкаетесь о них, когда двигаетесь, вы продираетесь сквозь них. Хуже того: они пялят на вас глаза.
      Никогда не забуду, как я навешивал внутреннюю дверь. Сплошная стена лиц в проеме наружной двери, в четырех футах от меня, заполняла весь проход и заслоняла свет. Начиная с лиц малышей, глазевших на меня через порог, они шли ярусами, на манер масок, развешанных на стене. Чтобы заглянуть внутрь, люди становились на ящики, стояли и глазели, следя за каждым моим малейшим движением, не говоря ни слова. Я готов был под конец кричать от бешеного раздражения. Лучшим временем для работы был вечер, конечно, при дневном свете, но после ужина. Жители шабашили, как будто профсоюз установил для них девятичасовой день глазения, и отправлялись гулять. В это время я мог по-настоящему работать, продвигать стройку, видеть, что дело идет, заканчивать начатое. Построить дом, въехать в него! Я отчаянно стремился к тому, чтоб переехать от Троллемана.
      Мой хозяин - я был гостем Троллемана - вел себя чрезвычайно любезно. Когда он восклицал: "Садитесь, ничего не говорите, будьте как у себя дома!" - он говорил искренно.
      Еда, питье, удобная постель - как хозяин, он просто рассыпался предо мной. Он говорил не переставая, его разговоры стали для меня мучением. Изобразим для примера вечернюю сцену перед сном.
      Полночь. Столовая Троллемана. В углу диван, покрытый периной (моя постель). В комнату, пересекая ее, вливается сноп солнечного света.
      Кент (зевая, потягиваясь, подчеркнуто устало вздыхая, говорит в третий раз). Что ж, мистер Троллеман, уже поздно. Пожалуй, я лягу спать. Мне завтра рано вставать.
      Троллеман. Да, мистер Кент, мне тоже. Рано вставать, в этом все дело. Все нужно делать вовремя, я этого придерживаюсь. Да, мистер Кент, вовремя. Все должно делаться вовремя. Я никогда ждать не буду. Когда-то, мистер Кент, я собирался жениться. Ну, я не могу сказать, чтобы мы были по-настоящему обручены. Обручены? Кажется, это так называется? Видите ли, дело было так. Мы познакомились на вечеринке в одном доме в Копенгагене, да, это можно назвать вечеринкой. Там собралось, пожалуй, с полдюжины гостей. Нет! Соврал, мистер Кент. Нас было только пятеро, и среди нас одна девочка. Собственно говоря, ее не совсем можно назвать девочкой, это была уже, конечно, взрослая девица. Она работала на... как эта улица называется? Вы знаете старый город в Копенгагене? Ну, неважно. И там был один мой друг. Собственно, мистер Кент, я не могу сказать, что он был моим другом, скорее другом моего брата, но мы часто виделись. Это было... Позвольте! Я как раз вернулся из Гренландии, из Восточной Гренландии, знаете, из той поездки - я вам о ней рассказывал. Еще в ту поездку я снялся с бородой, это было, когда угробили "Тедди". Да, можно сказать, что его по-настоящему угробили. У них были большие затруднения...
      Стой, читатель! Не уходи. Я скоро кончу, если кто-нибудь хочет знать конец. История любопытная. Троллеману, оказывается, эта девушка нравилась, и они уговорились провести вместе вечер.
      - Мы встретимся, - сказал Троллеман, - в центре площади перед вокзалом в восемь.
      Наступил вечер. Без двух минут восемь Троллеман стоял на середине площади и глядел на часы. Девушки не было. Он ждал, минутная стрелка подвигалась. В тот момент, когда стрелки показывали восемь, Троллеман увидел девушку, бегущую к нему из выхода с платформы. Он повернулся кругом и пошел в обратную сторону; шел быстро, удаляясь от вокзала через сквер. Торопливо шагал все дальше и дальше. Наконец он услышал, как девушка, задыхаясь, нагнала его, но продолжал шагать. Она догнала его, схватила за руку.
      - В чем дело? - воскликнула она, - я ведь пришла.
      - Разве? - спросил Троллеман. - Вы были на середине площади в восемь часов?
      - Нет, не совсем, но...
      - В таком случае у нас с вами все кончено, - сказал он.
      Троллеман расстался с ней и никогда больше не видел ее. Любопытная история, в самом деле. В том виде, как он ее рассказывал, она была еще любопытнее.
      Я жаждал закончить свой дом, въехать в него. Это случилось через восемь дней после укладки нижних балок на фундамент. Около полуночи я закончил все, подмел и привел помещение в порядок. Тогда я отправился в домик, где лежало все мое добро, и взял там постельные принадлежности. Вернувшись, разостлал свои одеяла, закрыл дверь и сел. У меня был дом в Гренландии. Это произошло четырнадцатого августа.
      VII. НА СЦЕНЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ САЛАМИНА