Переход через сам перевал оказался пустяковым. Легкий подъем, красивый вид, когда мы проходили через озеро, один-два коротких крутых склона, и мы снова на маленьком поле морского льда. До Икерасака оставалось еще ровно двадцать две мили. Пейзажи в этот день были замечательные, не хуже, чем в любом другом месте Гренландии. Любуясь ими так, как мы любовались в тот день, - удобно лежа на оленьих шкурах, расстеленных на санях, которые охотно без понукания тащили наши собаки, поглядывая вверх на бегущую мимо панораму огромных мысов и отвесных горных обрывов, - хотелось, чтобы часы езды превратились в дни. Слишком скоро, в четыре, мы прибыли в Икерасак.
      Приятно в этой повести, в которой есть "злодей" Троллеман - датчанин, рассказать о знакомстве и с другим датчанином, тоже торговцем, но таким хорошим человеком, с каким я не прочь встретиться где угодно. Может быть, он ничуть не лучше, чем многие другие начальники отдаленных торговых пунктов на побережье Гренландии. Большинство из них это труженики. Томпсон, начальник торгового пункта в Икерасаке, вялил гренландских палтусов. Они были так вкусны, что равных им не сыщешь во всей Гренландии. Путешественника трогает гостеприимство, с которым его встречают повсюду. Это особенность дальних мест. Гостеприимство необходимо нам всем, но оно больше всего нужно там, где люди живут далеко друг от друга. В пустынных местах гостеприимство находит благодатную почву. У Томпсона оно цвело пышным цветом. Или собиралось цвести. Едва успев поздороваться с нами, он нечаянно, так сказать, протянул мне мою шляпу.
      - "Диско" вышел в рейс, - сказал Томпсон за шнапсом. - Да, кстати, тут по радио передали телеграмму для вас два дня тому назад. На борту "Диско" едет ваш друг.
      Мы покинули Икерасак на следующий день в семь. Приехали на двенадцати собаках, а уехали на десяти. Собака, повредившая накануне ногу, сильно захромала. Другая, не хромавшая, сбежала. Мы не хотели задерживаться, чтобы поймать ее; предстояло в этот день далекое путешествие: пересечь фьорд, подняться вверх по нему, потом по суше в Какертак. Мы взяли с собой проводника, потому что в снежном бездорожье в горах Нугсуак можно легко заблудиться.
      Переход по суше начался с длинного крутого подъема по поверхности замерзшего потока. Часть его шла по голому льду. Люди и собаки с трудом держались на ногах. Время от времени мы проваливались сквозь лед, рискуя упасть в бурный поток. На суше лежал глубокий снег; по глубокому снегу мы поднимались в гору. Шли мы пешком и к двум часам достигли высшей точки перевала. Тут наверху остановились отдохнуть и поесть.
      С высоты около трех тысяч футов смотрели мы на покрытые снегом склоны, тянувшиеся почти до выхода из пролива около Какертака.
      Спуск оказался не таким легким, как мы думали. Этот склон, обращенный к югу, находился весь день на солнце, снег здесь был мокрый и тяжелый. К заходу солнца темные тучи закрыли все небо; назревала буря; начал падать снег. Уже темнело, когда мы достигли фьорда. Но нас увидели или услышали задолго до подхода к поселку. Еще не показались его огни, как нам навстречу по санному пути выбежала целая толпа. Ровно в девять тридцать мы подъехали к дому начальника торгового пункта Нильса Дорфа. Здесь наконец, хорошо накормленный, в тепле, уснув крепким сном в спальном мешке, я закончил двенадцатый день поездки.
      То, что мы узнали в Какертаке, лишило нас всех надежд. Мы рассчитывали проехать вдоль берега залива Диско, но льда не было. Ближайшее к Хольстейнборгу место, до которого мы могли добраться на санях, - Годхавн; там можно было рассчитывать достать моторную лодку, чтобы двигаться дальше на юг. В маршруте до Годхавна не предвиделось никаких трудностей, если не считать переправы по воде через Вайгат. Санный путь сушей почти на всем своем протяжении шел по низменной береговой полосе. Единственная проблема лодка для переправы через Вайгат, но в Какертаке, который лежал на пути, нашлось судно, пригодное именно для этой цели. Я нанял его. Мне пришлось вступить в переговоры и деловые обсуждения, которые удалось закончить, к удовольствию пиратского экипажа судна, только через несколько дней. Затем с его помощью мы добрались до залива Диско. Но там, в Какертаке, на следующий день разбушевалась буря. Это сильно смягчило раздражение, которое вызывала у меня задержка из-за торговли с пиратами.
      Они очень быстро отвергли мое первое предложение платить по установленному для их услуг тарифу, которым меня снабдил начальник торгового пункта. Тариф исходил из затраты времени и, следовательно, обеспечивая уплату за задержки, мог бы, казалось, считаться приемлемым для любого времени года. Но этого, сказали они, недостаточно. Сколько я согласен заплатить? Я повысил цену и добавил премию. Они приняли мое предложение. Но (я установил, сколько буду платить каждому человеку) они хотели, чтобы ехало восемь человек. Я был поражен: столько народу! Ну что ж, я согласился. Назначили отправление на завтра, если прояснится. Выразив свое удовлетворение, они ушли. Вечером были танцы; очень удачный вечер - в Какертаке много славных девушек, и под танцы отведена старая церковь. Но в самый разгар веселья за мной прислали. Меня требуют в дом начальника торгового пункта. Около дома стояла группа людей, весь мой экипаж.
      - Что случилось? - спросил я.
      - Они требуют еще денег, - сказал Нильс Дорф. Нильс - гренландец, честный, дружелюбный, щедрый человек. Он учился арифметике в школе и приобрел приятные манеры в Дании. Характер у него мягкий, бесхребетный.
      - Что мне делать? - спросил я его.
      - Что ж, если они требуют еще, - посоветовал мой адвокат, - мне кажется, им следует заплатить.
      На этот раз они назвали общую сумму за поездку.
      - Хорошо, - сказал я, - эту сумму я плачу. Погода начала проясняться, завтра в шесть отправляемся.
      В шесть часов - утро было тихое и ясное, - когда мы с Давидом укладывали вещи на сани и запрягали наших пятнадцать собак (я купил пять собак у Нильса), ко мне подошел старший экипажа.
      - Пятеро, - сказал он, - не хотят ехать.
      - Господи! Так пусть не едут. Нанимайте других, все равно кого, давайте выезжать!
      Он нашел двух, он знает еще кого-то, кто живет в нескольких милях дальше по берегу и согласится ехать. Мы выезжаем на трех переполненных санях.
      Переехав на материк, на полуостров Нугсуак - ибо Какертак, как показывает само название, остров, - мы едем по суше четыре мили вдоль берега. Тут, высоко на берегу, засыпанная снегом, покоится наша лодка. Принимаемся за работу и каким-то образом ее откапываем. Море у берега в этом месте забито льдинами; лодку спустить на воду негде. Пристраиваем вокруг лодки лямки, запрягаем пятнадцать собак и трогаемся в гору, потом, пройдя полмили, движемся вниз. С высокого ледяного уступа - сейчас отлив спускаем лодку, сталкиваем ее на лед и нагружаем. Собаки бодро бегут рядом с нами, мы толкаем лодку по ледяному припаю и вот она на воде. Давай собак в лодку, влезайте все! Выбираемся, отталкиваясь шестами, из плавучих льдин на чистую воду. Дует легкий попутный ветер с берега, мы поднимаем парус. Пристаем в нескольких милях дальше по берегу, чтобы взять на борт человека; захватив его, поворачиваем на Диско.
      За исключением старшего, рулевого, похожего на мрачного Данте с дурным глазом, экипаж был веселый. Компания с удовольствием бездельничала весь день, позволяя ветру делать за нее всю работу. Она разговаривала, смеялась, курила мои сигареты. Она ела мою провизию, а покончив с ней, каждый вытащил свою и ел ее, ни с кем не делясь.
      Им нравились мои вещи и хотелось получить все, что мне принадлежало: мою трубку, часы, примус. Рулевой ничего не просил, ни над чем не смеялся, ничему не улыбался, ни с кем не разговаривал, мрачно смотрел на всех. Его бледно-зеленые глаза зловеще светились на темном лице.
      Мы предполагали высадиться в удобном месте на острове Диско, проехать на санях вдоль ровного берега острова до поселка Скансен и там переночевать. Но, когда мы приблизились к суше, компания, по-видимому живо заинтересованная в нашем благополучии, стала сокрушаться, что мы делаем попытку высадиться на берег. Снег глубок, говорили компаньоны, местами непроходимые сугробы, никак не добраться до Скансена. Лучше они доставят нас туда на лодке. И мы как дураки пошли на это; Давида - я видел, что он колеблется, - уговорили. Стали торговаться об условиях; договорились. Изменив курс, по чистому летнему морю пошли на веслах в Скансен.
      Однако было не лето, и мы изменили свой план не ради удовольствия, не ради того, чтобы ехать на барке, как фараон по Нилу, и наслаждаться отдыхом. Когда солнце опустилось низко, мы стали страдать от холода, а веселый экипаж время от времени давал нам возможность погреться за веслами. Давид, на котором, конечно, почти ничего не было из одежды, улегся наконец вместе с собаками и накрылся ими.
      Холодно было в конце дня, а ночью еще хуже. Бесконечное неподвижное сидение с ногами в ледяной каше, тогда как нам нужна была грелка. Нет, мы плыли морем не ради забавы, а рассчитывали ускорить путешествие, если даже и не ускорить, то хоть наверняка попасть в Скансен.
      Наконец мы добрались туда, но время было уже далеко за полночь. Пристали к низкому крутому, покрытому гравием берегу. Высадившись, подняли сани наверх, толкая их по расселине (часть экипажа помогала нам), и достигли ровного места. Кругом были рассыпаны темные массы домов, а немного дальше виднелось большое строение - дом начальника торгового пункта. Туда-то мне и нужно было.
      Приблизившись к темному, безмолвному, неприветливому дому, я заколебался.
      - Зовите его, - настаивал мой экипаж, распахивая двери, - зовите его, входите.
      И мы ввалились в дом все сразу. Я громко позвал хозяина. Мне ответил мужской голос. Открылась внутренняя дверь, и показалась высокая, похожая на привидение фигура очень доброго на вид человека в нижнем белье. Чувствовалось, что он добр, об этом же говорил его спокойный низкий голос. Он зажег свечу и повторил свое приглашение. Затем, натянув носки и ботинки - все время разговаривая при этом со мной самым веселым голосом, отправился присмотреть за размещением моих вещей, а его жена, возившаяся около кухонной плиты, несмотря на мои вежливые и неискренние возражения, стала накрывать стол к ужину. Эта гренландская пара, Мозес и его жена, лучшие и добрейшие люди во всей Гренландии. Чтобы убедиться в этом, мне не потребовалось много времени. У нее была хорошая голова, а у него хватало ума понимать это. Она была очень культурная женщина. Об этом говорили хороший вкус, с каким был убран дом, необычайная чистота в нем, превосходное качество хлеба, ее интересы, о которых я узнал из разговора с ней, ее манера принимать гостей.
      Когда через час с лишним мне захотелось приклонить свою голову, Мозес проводил меня в удобную спаленку наверху (там уже был разведен огонь) и показал такую мягкую постель, о какой усталый человек может только мечтать.
      Мой экипаж явился к завтраку. Они требовали денег. Часть платы им полагалось получить, когда они вернутся в Какертак: так было договорено с ними и с начальником торгового пункта Нильсом. Нет, они хотели, чтобы я расплатился с ними полностью сейчас. Я заплатил. Мог ли я знать, что они получат второй раз с Нильса? Они это сделали. И едва мы с Давидом вновь тронулись в путь, как убедились, что их россказни о снежных заносах чистая ложь. Берегись Какертака, о путешественник!
      Расплатившись с пиратами и купив сани, мы занялись ловлей собак: пять собак, приобретенных в Какертаке, сбежали.
      К счастью, недавно выпал снег, и мы скоро отыскали их следы на близлежащих холмах. Следы вели то на гору, то вниз, то по кругу, и наконец мы увидели всех пятерых беглянок вблизи дома. Запрягли собак и выехали в полдень.
      Проводником у нас был человек, о котором я уже рассказывал, - тот самый, который научил жену вести себя как следует, исколотив ее палкой. Это превосходный проводник и лучший каюр в поселке самых лучших, как говорят, каюров в Гренландии.
      Жители Скансена - углекопы. В летнее время на холмах в глубине острова они открытым способом добывают уголь, зимой переправляют его и перевозят дальше в Годхавн на продажу. Санный путь вверх и вниз по склонам холмов острова Диско - тяжелый путь.
      Дорога в этот день была ровная и твердая. Мы ехали гуськом: впереди проводник, потом я, сзади Давид. Ему пришлось немного повозиться со сборной упряжкой собак.
      День прекрасный, я лежал в санях на солнце и дремал. Проснулся я как раз вовремя, чтобы успеть заметить, как проводник, державшийся за стойки саней, исчезает на спуске с очень крутого сугроба, но слишком поздно, чтобы успеть вскочить: я тоже полетел вниз, вверх ногами. Холодный снег окончательно разбудил меня.
      На пути попался крутой спуск. В таких местах собак отводят назад, пропускают постромки под сани. Вы беретесь за стойки, зарываетесь пятками в снег, задираете сани кверху так, что почти садитесь на снег, и спускаетесь с горы. Быстрей, чем могут бежать собаки, вы спускаться не будете.
      Дорога в Годхавн на протяжении двух третей пути идет берегом. Затем там, где на пути возвышается горный отрог, заканчивающийся крутыми скалистыми обрывами, она поворачивает в глубь острова и дальше проходит через высокий перевал. Сначала длинный и утомительный подъем, потом длинный и приятный спуск к Годхавну.
      В окрестностях Годхавна дорога идет по равнине. Здесь задней стороной к холмам и фасадом к морю, расстилающемуся за равниной, одиноко стоит деревянное здание - самый большой жилой дом в Гренландии. Это Датская полярная станция, построенная для обслуживания всех изучающих Гренландию. Исследователи могут читать в библиотеке станции, проводить опыты в ее лаборатории, спать на кроватях станции, питаться в ее гостеприимной столовой, а для своего общего умственного и духовного развития получать советы от директора станции доктора Порсильда. Я пришел на станцию в поисках пищи и крова. Я уехал оттуда спустя две недели, обогащенный всем тем, что станция могла дать. Хотелось бы, чтобы в мире было побольше таких пристанищ.
      Мы выехали на равнину в сумерках и быстро направились к станции. Около нее прогуливались два датчанина; они уставились на нас. Уверенный, что их восхищенные взгляды направлены на меня, я откинулся назад с тем умышленно небрежным видом, который служит признаком умения хорошо править. На следующий день я познакомился с этими датчанами - с управляющим, господином Шульцом, и его женой.
      - Так это были вы! - воскликнули они вместе и рассмеялись. - А мы на вас и не смотрели. Мы глядели на собак. Эти собаки, решили мы, не здешние.
      XLVIII. СТОЛИЦА
      Столица Годхавн, 14 апреля; шестнадцать дней как мы выехали из дому. В нашем распоряжении неделя; езды же до Хольстейнборга на лодке три дня.
      В Годхавне было четыре моторные лодки: губернатора Гренландии, полярной станции, "Краббе", принадлежавшая раньше экспедиции Вегенера, и "Авангнамиок". Моторная лодка губернатора, как и следует, предназначена только для официальных высоких особ; лодку полярной станции в это время нельзя было спустить на воду; "Краббе" и "Авангнамиок", по-видимому, можно было и арендовать и спустить на воду.
      Гренландия - государственная монополия, закрытая для случайных туристов и иностранных предпринимателей. Путешественник попадает здесь в странное положение. Теоретически у него должно быть решительно все свое: крыша над головой, то есть палатка; лодка для передвижения и собственные заправочные станции для ее нужд; пища. Теоретически человек со средствами может здесь умереть с голоду среди изобилия. Он не может ничего требовать, потому что правительство, которому принадлежат дома, лодки и склады, не правительство, выбранное народом, а назначенное править народом, к которому белолицый путешественник не имеет никакого отношения. И хотя, вероятно, ни один начальник торгового пункта, кроме Троллемана, никогда не отказывал постороннему в продаже товаров, права на это посторонние не имеют.
      В Уманаке надо просить, чтобы вам дали разрешение на закупки.
      - Могу ли я, сэр, отнять у вас немного вашего драгоценного времени и попросить быть настолько любезным, чтобы отпереть ваш склад и разрешить мне, если вы будете так добры, купить фунт гвоздей.
      Если случайно вам все время не отвечают на письменные просьбы о каком-нибудь нужном товаре, то нельзя требовать его слишком настойчиво. Это свойственно любому правительственному учреждению, сам принцип организации виноват в этом. А в таких монополиях, как Гренландия, положение спасает только почти неизменная вежливость чиновников.
      Так получилось, что я, не имея никакого права требовать лодку, явился на прием к губернатору и попросил у него ее в виде одолжения. Он принял меня с чрезвычайной любезностью. За рюмкой портвейна, выразив свои надежды и рискнув изложить просьбу, я сразу нашел в нем друга, который, занимая важный пост, видит много трудностей, знает о препятствиях, задержках и возможных случайностях, о чем я в своей опрометчивости не подумал. Ах, если бы мы в молодости получали такие советы! И к ним еще немножко стрихнину, мышьяку или веревку, чтобы при их помощи последовать такому совету. Но он намерен обдумать этот вопрос, а пока что распорядится, чтобы осмотрели лодки и доложили ему об их состоянии. Как прекрасна жизнь! Я ушел от него окрыленный. Оставалось пять дней, нет - семь! Судно, как я уже знал, опаздывало на два дня. Проехать такое расстояние и не попасть вовремя! Нужно быть на пристани в Хольстейнборге, как обещал! Такие мелочи имеют громадное значение; мне казалось, что я живу только для того, чтобы выполнить это обещание. Я побежал на радиостанцию и отправил радиограмму: "Буду встречать".
      На следующий день явился к губернатору, конечно, слишком рано.
      - Еще не выяснено, - сказал он, улыбаясь. - Мы не можем делать все так поспешно. Я займусь этим во второй половине дня.
      - Ну, конечно! - воскликнул я. - Извините меня.
      Видите ли, когда бродишь по свету самостоятельно и делаешь в общем все для себя сам, то как-то перестаешь сознавать, что не всякий задуманный план можно выполнить за одну минуту. Я чувствовал себя немного пристыженным.
      На следующий день явился в полдень: губернатор принял меня очаровательно. У него были для меня приятные новости: он уже послал распоряжение об осмотре лодок.
      - Увидим, что можно сделать, - сказал он.
      Вот хорошо, подумал я, уходя, потому что тем временем успел узнать от гренландцев, что "Авангнамиок" в плохом состоянии, но "Краббе", когда ее вытаскивали на берег на зиму, была в абсолютном порядке и, надо полагать, и сейчас в хорошем состоянии. Итак по глупости я в тот же вечер пришел к губернатору. Он, я думаю, был немного удивлен, но при своей вежливости скрыл, это очень хорошо.
      - Доклад, - сказал он, - уже получен. Мне делают перевод. Он будет готов попозже.
      - Заходите, - сказал губернатор ласково, когда я явился на следующий день, - заходите, садитесь. Мы сейчас это обсудим.
      Ох, я чуял, что дело плохо: губернатор был так ласков и как будто немного грустен. Он налил мне и себе портвейна.
      - Садитесь, - пригласил он. Затем тихонько, нерешительно откашлялся и заговорил.
      - Я прочел доклад, мистер Кент, и должен, к сожалению, сказать, - он кашлянул, - что выводы его неблагоприятны. Видите, ли, мистер Кент, мотор "Краббе" требует ремонта. Боюсь, что он в очень плохом состоянии. Да, так вот неудачно получается.
      - Что же, - воскликнул я, вскочив как дурак с места, - почему бы не взяться за приведение его в порядок. Давайте сразу поставим на это людей.
      - Нет, нет, - сказал губернатор, слегка шокированный, - мы этого не можем сделать. Видите ли, человек, который чинит моторы, кузнец, уехал на шхуне за моржами. Нет, мистер Кент, больше эту работу делать некому.
      Я ушел растерянный.
      Бродя в этот день по поселку, я узнал, что есть два человека, которые смогли бы починить мотор. Надежды мои воскресли; на следующее утро я пришел к губернатору с этой новостью.
      - Нет, мистер Кент, - сказал он, - я этих людей знаю, они не подойдут.
      Все бесполезно! Прошло девятнадцатое число. Я радировал: "В отчаянии, нет лодки".
      Вечером возникла замечательная идея: Христоферсен, датчанин, служащий полярной станции, опытный механик, моторист; всем остальным далеко до него.
      - Конечно, - сказал доктор Порсильд, - он может завтра же приняться за дело.
      Еще есть время! Я примчался как раз к началу рабочего дня в управлении, ворвался, выложил свою новость.
      - Гм, он подойдет, - ответил губернатор.
      - Так ему можно приступить? Немедленно? - воскликнул я.
      - Нет, мистер Кент, у нас так не делается. Нет, постойте. Нет, я хотел бы сначала получить письмо, письмо от доктора Порсильда, в котором он изложил бы свое любезное предложение услуг Христоферсена. Нам, вы понимаете, это нужно для дела.
      Ну, конечно, им нужно! Видимо, я никогда не научусь поступать как надо - и отправился бегом обратно.
      - Губернатор, - сказал я, - приветствует ваше любезное предложение, доктор Порсильд, и он хотел бы, если вы будете так добры, иметь его в письменном виде. Чтобы подшить к делу, вы понимаете. Они обязательно должны...
      - Чепуха! - выпалил доктор сердито, берясь за перо.
      Он настрочил письмо. Держа его в руке, чтобы оно просохло на ветру, я побежал к губернатору.
      - Вот, сэр, - сказал я, задыхаясь, и передал ему бумагу.
      Добрый губернатор дважды прочел письмо.
      - Садитесь, мистер Кент, я должен это обдумать.
      Он прочел письмо, сложил его, положил обратно в конверт и отложил аккуратно в сторону, на определенное местечко.
      - Да, это меня удовлетворяет. Теперь относительно платы механику.
      - А это все улажено, - сказал я поспешно, - я должен уплатить доктору Порсильду за рабочее время Христоферсена.
      Губернатор улыбнулся.
      - Нет, мистер Кент, - возразил он, - все это нужно делать нормальным путем. Наши дела должны быть в порядке. Нет, доктор Порсильд должен представить администрации счет за рабочее время механика, а мы оплатим его доктору Порсильду. Тогда мы сможем включить эту сумму в ваш счет за лодку. Счет будет переслан в Копенгаген в управление и там зарегистрирован. А вы его оплатите, когда прибудете туда после отъезда из Гренландии.
      - Согласен, сэр. И теперь, сэр, мы можем приступить к работе?
      - Да нет же, мистер Кент.
      Видимо, я никогда не научусь тому, как все нужно делать.
      - Нет, я скажу, чтобы приготовили распоряжение, и отошлю его с курьером доктору Порсильду. По получении его доктор Порсильд может дать указание своему механику, чтобы он явился.
      Окрыленный успехом, я взбежал на гору и радировал наконец радостную новость: "Все улажено. Приеду". Затем, дав губернатору время доставить распоряжение, вернулся на полярную станцию. Но я слишком поторопился, распоряжение еще не прибыло. Было уже около десяти часов; до полудня оставалось два часа. Христоферсен ждал тут же разрешения начать работу.
      В двенадцать он ушел на обед. Курьер, подумал я, тоже ушел обедать. В час его еще не было. Христоферсен вернулся и ждал. В половине третьего или в три он ушел, сказав, что у него дома есть дела и что его можно найти дома. Четыре, пять - нет распоряжения. В шесть на дорожке появился человек, направлявшийся к дому; письмо доктору Порсильду. Доктор вскрыл его: это было распоряжение.
      - Мы можем завтра начать? - спросил я.
      - Нет, - сухо ответил доктор, - завтра нерабочий день.
      Вечером мне пришла телеграмма: ""Диско" прибыл в Хольстейнборг".
      XLIX. ВОСХОД СОЛНЦА
      На юге Северной Гренландии находится колония Хольстейнборг. Это оживленный городок. Здесь есть консервный завод, верфь, летом маленькая гавань переполнена моторными лодками рыбаков, которые ловят палтуса. Хольстейнборг - центр этого промысла. В Хольстейнборге люди работают, и это чувствуется. Капитально построенные деревянные домики жителей показывают, что прилежание вознаграждается. Капитанам этот порт очень нравится: грузчики - мужчины и женщины - разгружают здесь суда вдвое быстрее, чем в любом другом гренландском порту.
      Если бы гостеприимство, оказываемое путешественнику в Гренландии, не напоминало постоянно, что есть много добродетелей, уживающихся с ленью и толстокожестью, то он жестоко осудил бы датчан. Неумение и лень: у всех гренландских датчан эти два порока бросаются вам в глаза. Но так прелестна атмосфера игрушечной деревни в этих колониях с их ярко раскрашенными административными зданиями, как в Старом Свете, крохотными домиками гренландцев, "похожими на детей" людьми в красивых костюмах, прогуливающимися повсюду и оживляющими зрелище; добрый управляющий, широкое гостеприимство - все это так трогает сердце, что беспристрастное суждение не выдерживает соблазна.
      В Хольстейнборге пробуждаешься, как от толчка. Здесь вместе с последним ударом часов, бьющих семь, артели выходят на работу, из дому появляется управляющий, с острым взглядом, настороженный. Он начинает свой рабочий день, и все вынуждены также приступить к работе. Быстро шагая, управляющий поспевает всюду: все дела идут с ним в ногу. Он служит примером энергии, и если цель гренландской колониальной системы заключается в том, чтобы побудить местных жителей улучшить свое существование усердной работой, то почему Гренландия не наводнена такими людьми?
      Итак, в 1932 году в Хольстейнборге управляющим был Расмуссен. В то время как в Годхавне рассматривали, обсуждали, инспектировали, докладывали, копировали, писали письма, распоряжения и все это подшивали в трех экземплярах к делу, он, услышав о нескольких радиограммах, сказал себе: "Ясно, что им понадобится лодка", - и спустил лодку на воду. И когда "Диско" бросил якорь, она стояла у пристани с экипажем наготове, заправленная горючим, готовая выйти в море.
      Есть громадная разница между приготовлением к чему-нибудь и готовностью. Это не столько относительные стадии в процессе, сколько качественно противоположные состояния: бытие и небытие. Они несоизмеримы, как нуль и бесконечность, и никакие добавления к одному или убавления от другого ничуть не сблизят их между собой. Во всяком случае, не сблизят те характеры, которые отражаются в этих понятиях: нельзя превратить Гамлета в Дон Кихота (Гамлет, кстати, был принц Датский). Быстрый ум, как вытекает из его определения, "схватывает сразу, подвижен, готов к действию". В ничтожно малое время он постигает молниеносно все события, все стороны их; постигает, отбирает, взвешивает, исключает, заключает и действует. Не будь таких умов на свете, на океанском пароходе "Фредерик IV", отплывшем в конце марта из Нью-Йорка в Копенгаген, было бы одним пассажиром меньше. Можно было бы считать, что одного дня мало, чтобы перехватить пароход, идущий в Гренландию. Казалось бы, что времени слишком мало, море слишком бурно, на севере слишком холодно, все предприятие слишком ненадежно, - игра не стоит свеч. Лучше, пожалуй, сказать, свет не стоит жира. Жир или свет; тупицы или живые души. В Гренландию прибыла живая душа!
      Ни снег, ни дождь,
      Ни лед, ни жар, ни мрак ночной
      Не остановят посланных тобой
      От быстрого свершения для них
      Начертанных путей.
      Шторм ее не остановил; он только задержал ее на один день в Хольстейнборге. На следующий день погода прояснилась, пароход отошел. Шторм налетел снова; они стали на якорь в маленькой бухточке, рядом с этим опасным берегом, и простояли всю ночь. Неприкрытая, неотапливаемая нагота гренландского рыболовного судна; экипаж - три гренландца. Апрель, но погода зимняя; сыро, на борту замерзаешь. Скверная погода на побережье, сильное волнение. Тах, тах, тах - идет моторка.
      Двадцать седьмое апреля в Годхавне - самое прекрасное утро, каким только может начаться день на Севере. Солнце сияет на безоблачном небе так ярко, греет так хорошо. Чувствуешь, что весна наконец наступила и не отступит. Ветер дует как раз с такой силой, что синева моря кажется особенно красивой. Дайте нам ясность, ясные дни и четкие горизонты, чтобы мы знали, что приближается. Спустившись с вершины холма, я обнаруживаю, что работа на лодке почти закончена. Механики разобрали двигатель и уже снова собрали его; они отполировали его медные и стальные части и выкрасили все остальные алюминиевой или красной краской. Он работает. Он и раньше работал, но, может быть, сейчас работает лучше. Христоферсен написал докладную записку; эта записка вместе с распоряжениями, перепиской, счетами и так далее будет внесена в перечень архивного дела. Все будет занесено в дело, кроме того, для чего все эти зарегистрированные бумаги писались, все, кроме поездки в Хольстейнборг. Но, как бы то ни было, сегодня лодка будет у них на плаву, может быть вовремя, чтобы отвезти меня навстречу моторке. Я снова занимаю свой наблюдательный пост на холме.
      Вдали на спокойной синей глади, в которую я всматриваюсь, появляется маленькое пятнышко. Смотрю на него не отрывая глаз, но оно кажется неподвижным. И все же, как ни невероятно было сначала его появление, оно стало более ясным и близким. Совсем как часовая стрелка на моих часах: она стояла на трех, а теперь стоит на четырех. Совсем как моя жизнь, когда я оглядываюсь назад: был день, когда я обнаружил, что существую; потом мне стало шесть лет, потом двенадцать и так далее. Это не рост, а становление. Глядя на лодку, я как будто снова быстро переживаю свою жизнь. Когда лодка появилась, я вновь родился; часы этого дня похожи на десятилетия, прожитые мною. Может быть, я не живу, пока гляжу на лодку: пусть время течет, жизнь моя остановилась. Я опередил свою жизнь и жду, чтобы она меня нагнала. Нескончаемо медленно идет моя жизнь; сидеть и ждать невыносимо. Может быть, лодка спущена, я иду посмотреть.
      Половина гавани - ледяное поле. У края этого льда пришвартована шхуна из Годхавна, вернувшаяся домой с охоты на моржей; из нее выгружают головы и шкуры. Дальше от берега, от того места, где стояла "Краббе", во льду прорубили канал до чистой воды. Из канала выходит своим ходом "Краббе". Я выбегаю на лед, кричу, машу руками, но никто не обращает на меня внимания. Они ушли встречать моторную лодку из Хольстейнборга.