- Почему она не подходит? Где она? Она жива, я знаю.
      Диллон приподнял ему голову, и Ларри, приоткрыв глаза, увидел по-прежнему обнаженную и по-прежнему красивую Герти. Он улыбнулся ей. Она строго на него посмотрела.
      - Я люблю тебя, Герти. Подойди.
      Она даже не шелохнулась.
      - Подойдите же к нему, - сказал ей Мэт. - В таком состоянии он не причинит вам вреда.
      - Вы принесли мое платье? - спросила она.
      - Да. Сделайте то, о чем он просит.
      Она сделала, не скрывая враждебности. Когда она оказалась рядом с ним, Ларри оглядел долгим, полным эстетического восхищения взглядом точеные бедра, изгиб талии и округлость грудей. Затем грустно покачал головой и закрыл глаза. Чуть пошевелился. С трудом засунул руку в штаны. Потом вытащил ее, что-то сжимающую и окровавленную. Глядя на Герти, протянул ей руку и разжал кулак. Герти наклонилась, чтобы рассмотреть.
      - Герти, это предназначалось для тебя, - прошептал он. - Герти, это предназначалось для тебя.
      Он опустил голову, и глаза его на этот раз окончательно закрылись. Рука упала, сжимаемый кусочек плоти выкатился на паркет. Ларри ОТРурки был мертв. Диллон поправил ему голову, встал и перекрестился, хотя, как и любой истинный католик, явно тяготел к атеизму.
      Носком туфельки, небрежно-небрежно, Герти принялась подталкивать окровавленный ошметок человеческого тела, пока тот не исчез в паркетном проломе.
      - Жалкая безделушка, - прошептала она.
      Затем повернулась к куче обломков и схватила коробку.
      - Это мое платье? - спросила она у Мэта.
      - Requiescat in pace, - пробормотал Диллон. - Между нами говоря, он, должно быть, умер в момент совершения смертного греха.
      Диллон сел на сломанный стул и принялся задумчиво скручивать сигарету. Он внимательно разглядывал Герти.
      - Видите ли, - сказал он наконец, - я понял, что с корсетами покончено, но это не значит, что когда-нибудь они не войдут снова в моду в том или ином виде.
      - Вы меня смешите, - сказала Герти.
      - Разумеется, вы очень красивы и в этом эластичном поясе. Который вас совсем не стесняет. Но...
      - Согласитесь, в этом есть что-то строгое, спортивное, классическое, разумное...
      - Да уж, разумное, разумное. Чтобы раздеть женщину, одного разумного недостаточно. Видите ли... - Диллон запнулся. - Вы позволите называть вас Гертрудой?
      - Ой-ой-ой, - заойкал присохший к пулемету Кэллехер, который не упустил из разговора ни одного слова, - какая обходительность.
      - Видите ли, - повторил Мэт Диллон, - я очень хорошо представляю себе возвращение корсетов лет через двадцать - тридцать.
      - Какое отношение это имеет ко мне?
      - Я очень хорошо представляю себе статью в парижской газете того времени, что-нибудь в духе: "Давно забытый корсет - сенсационное появление в начале этого сезона. Придает новую форму женскому телу. Корсет - это оживающая скульптура. Повеления моды еще более категоричны, чем требования высшей философии".
      - Теперь его занесло в провидцы, - сказал Кэллехер, который внимательно наблюдал за действиями экипажа "Яростного". - Перед смертью это бывает.
      - А еще, - продолжал Диллон, - "лифы из розового нейлона, укрепленные китовым усом. Пышные груди отдыхают в своих тюлевых колыбельках". А еще корсет "из эластичного трикотажа, спускающийся до бедер. В верхней части используется другая, более плотная материя, что позволяет выгодно подчеркнуть формы и заузить талию". Статья закончится воскрешением в памяти исчезнувшего после 1916 года корсета, этого великого режиссера-постановщика нового женского силуэта: "выдающиеся груди, декоративно-осиная талия и парижский задник".
      - Браво, - сказал Кэллехер, - ты несешь выдающуюся чушь.
      - Я предпочитаю свою собственную моду, потому что она современна, сказала Герти.
      - Она имеет откровенно мужские тенденции. Зауженные бедра, сглаженные груди, квадратные плечи.
      - Мне кажется, они собираются высаживаться, - сказал Кэллехер. - Они, наверное, думают, что мы все погибли. Я сейчас выпущу по ним очередь, а они нам подкинут еще парочку снарядов.
      - А это кто такой? Я его не знаю, - сказала Герти, как бы открывая для себя существование Кэллехера. - А остальные погибли?
      - Начиная с Кэффри, - хладнокровно ответил Диллон.
      - Черт возьми! - заорал Кэллехер. - Черт побери этот сраный механизм! Пулемет заело. А эти ублюдки приближаются.
      Он засуетился вокруг своего пулемета.
      - Ничего не могу сделать. Не могу понять, в чем дело.
      Он повернулся к своим товарищам по выживанию и увидел Герти. Из ее разговора с Диллоном он не понял ничего, как не понял, при чем здесь платье. Но англичанку оглядел с интересом и даже подошел поближе.
      - Мне пора надевать платье, - мягко произнесла она.
      Она поставила коробку на пол. Диллон перерезал бечевку. Она открыла коробку. Диллон развернул папиросную бумагу. Она посмотрела внутрь.
      - Мое подвенечное платье! - воскликнула она.
      И добавила, обращаясь к Диллону:
      - Как это любезно с вашей стороны.
      Диллон помог ей надеть платье.
      Кэллехер стоял по-прежнему рядом с ними.
      - Пошевеливайтесь. Сейчас спустимся в подвал, постреляем им по ногам, а потом героически подохнем. Живыми они нас не возьмут.
      - Неужели? - спросила Герти с невинным видом.
      - Ну вы-то останетесь в живых. Давайте пошевеливайтесь.
      - А мой лифчик? Я его потеряла.
      - Да и бог с ним, - сказал Мэт, - вам он не нужен.
      - Но это не очень корректно, - сказала Герти.
      - И особенно не трепитесь, когда вас обнаружат около наших трупов.
      - Не трепитесь? Что это значит?
      - Давай же, Мэт, пошевеливайся. Тебе словно доставляет удовольствие ее щупать. Да, малышка, это значит, что тебе придется промолчать.
      - Насчет чего? Почему?
      - Мы - герои, а не мерзавцы. Понимаешь?
      - Может быть.
      - Да все ты прекрасно понимаешь. Без тебя мы бы погибли без всяких заморочек, но из-за того, что ты вздумала отлить в самый ответственный момент нашего повстанчества, теперь на нашу доблесть могут бросить тень грязная сплетня и омерзительная клевета.
      - Как подумаешь, с чего все начинается, - рассеянно объявил Диллон.
      Он отошел на несколько шагов назад, чтобы оценить свою работу.
      - Красиво, правда? - спросил он у Кэллехера.
      - Да. Класс. Еще немного, и ты меня убедишь в том, что и женщины могут быть привлекательными, - ответил тот.
      И добавил, обращаясь к Герти:
      - Ты меня слышишь? Ничего не произошло. Ничего не произошло. Ничего не произошло.
      - Так утверждать может мужчина, - ответила Герти, нескромно улыбаясь. Женщина - дело другое.
      Она бросила на него колючепроволочный взгляд.
      - А вы что, этого не знали? Как понимать то, что вы ему сейчас сказали? Что значит ваше "и женщины могут быть привлекательными"?
      - Довольно. Теперь она предупреждена, и мы можем спуститься в подвал, чтобы дать наш последний бой.
      - Пошли, - по-философски отреагировал Диллон.
      Герти схватила Кэллехера и, удерживая его перед собой, возмущенно потребовала:
      - Отвечайте. Неужели вы не понимаете, что это ваше "ничего не произошло" просто глупость? Или я должна объяснить вам все жестами?
      - Я сказал вам, чтобы вы молчали. Потом, после нашей смерти.
      - Почему? Ради славы вашей Ирландии?
      - Да.
      - Забавно, - сказала Герти.
      - Ты, может быть, не знаешь: она выходит замуж за того типа, который нас бомбит.
      - Да, забавно, - сказал Кэллехер.
      Он вырвался и теперь уже сам схватил ее за руку. И затряс ее изо всех сил:
      - Ты ведь будешь молчать после нашей смерти, да? Кэффри, Кэллинен, Маккормик, ОТРурки - все они были храбрыми и безупречными. Ты ведь не будешь поливать их грязью, нет?
      - Вы думаете, я помню, как их звали? Вас, например, как зовут?
      - Корни Кэллехер, - ответил Мэт Диллон.
      - Заткнись. А зачем надо было нас провоцировать? Наши товарищи были жертвами. Ты бесстыдница. Как ее зовут?
      - Мисс Герти Гердл, - ответил Мэт Диллон.
      - Ты бесстыдница, Герти Гердл, ты - бесстыдница.
      - А ваши героические товарищи, которые меня изнасиловали, они тогда кто?
      - Она начинает меня раздражать, - сказал Кэллехер.
      - Раздражается тот, кто чувствует свою слабость, - сказала Герти.
      - Да отстань ты от нее, - сказал Мэт. - Ты изомнешь ее платье.
      - К черту платье! Я хочу, чтобы она нам пообещала, что будет молчать.
      - Ты сам говорил, что она не осмелится, что для невесты признаваться в таких вещах...
      - Как сказать, - бросила Герти.
      - Для меня ситуация начинает проясняться, - заявил Кэллехер.
      - И так все ясно, - сказала Герти. - Вы разбиты. Вы скоро умрете.
      - Дело не в этом. Дело в вас. Вы еще не все видели.
      - А что ты хочешь ей показать? - спросил Диллон.
      Рассмеявшись, Герти бросилась на Кэллехера.
      - Так что же? - сказала она. - Так что же?
      Ее поцелуй расплющил ему губы и разжал зубы.
      Он начал гладить ее груди и почувствовал, как твердеют ее соски.
      - Она еще не все видела, - с тупым упрямством повторял он. - Она должна молчать. Она еще не все видела.
      Мэт Диллон принялся скручивать очередную сигарету, наблюдая с любопытством за происходящим. Которое активизировалось престранным образом.
      - Они испортят мое платье, - прошептал он.
      Затем происходящее переориентировалось, и Мэт начал понимать намерения Кэллехера. Он даже не знал, как их оценивать, но теперь, посреди этой разрухи, за несколько часов - не больше, это уж точно, может быть, за несколько минут до смерти ему было уже все равно, и потом, он всегда относился к Кэллехеру с превеликой нежностью и превеликим снисхождением.
      - Держи ее, - сказал ему Кэллехер.
      Все разворачивалось согласно предположениям Диллона. Он отбросил щелчком сигарету и схватил Герти с неожиданной для нее силой и сжал ее так, что она даже не могла пошевелиться. Герти, впрочем, не противилась; отдалась безоговорочно и добровольно, поскольку в отличие от Мэта она о намерениях Кэллехера еще пока не догадывалась.
      - Что это вы делаете?! - вскричала она спустя некоторое время. - Вы не понимаете, как это делается. Уверяю вас, с женщинами все происходит по-другому. Какой вы невежда. А еще считаете себя джентльменом. Говорю же вам, не так. Я не хочу. Я не хочу. Я... Я...
      - Мерзавка! - рычал Кэллехер. - Она ничего не расскажет, я заставлю ее молчать, и никто не сможет сказать, что мы не были храбрыми и безупречными героями. Finnegans wake!
      - Finnegans wake! - ответил Мэт Диллон, очень взволнованный происходящим. - Я бы тоже заставил ее помолчать, - робко предложил он.
      Герти, перейдя из одних рук в другие, не переставала оспаривать обоснованность происходящего.
      LXV
      В чем нельзя отказать британцам, так это в чувстве такта. Высадившись у набережной Эден, вооруженные кто винтовкой, кто гранатой матросы с "Яростного" проникли в почтовое отделение незаметно. Они окружили выживших после обстрела, но совершенно не осознающих, что происходит вокруг, мятежников, однако стали действовать только после того, как все закончилось: они не хотели, чтобы девушка краснела при мысли о том, что ее могли застать в такой нескромной позе.
      Наконец ее платье опустилось; она подняла очень красное и очень мокрое от слез лицо; Кэллехер и Диллон торжествующе переглянулись и в этот момент почувствовали, как острие штыка упирается им в спину. Они подняли руки вверх.
      LXVI
      Капитан Картрайт в сопровождении своих лейтенантов сошел на землю. Рискуя запылить ботинки, они проникли в руины почтового отделения на набережной Эден. Матросы уже сложили в углу, выравнивая по росту, все трупы. Два оставшихся в живых мятежника стояли у стены с поднятыми вверх руками.
      Картрайт заметил Герти; та бросилась к нему в объятья.
      - Дарлинг, дарлинг, - шептала она.
      - Моя дорогая, моя дорогая, - отвечал он.
      Его немного удивило лишь то, что при подобных обстоятельствах на ней было подвенечное платье. Но, обладая не меньшим, чем его матросы, чувством такта, капитан промолчал.
      - Извините меня, - сказал он ей, - я должен выполнить еще кое-какие обязательства. Этих двух мятежников мы будем судить. И разумеется, как мятежников вооруженных, мы приговорим их к смертной казни, не правда ли, господа?
      Тэдди Маунткэттен и второй помощник несколько секунд подумали и кивнули головой.
      - Дорогая, простите, что задаю вам этот вопрос, но эти мятежники, ведь они были... как бы это сказать... корректны по отношению к вам, не правда ли?
      Герти посмотрела на Диллона, на Кэллехера, затем на трупы.
      - Нет, - сказала она.
      Картрайт побледнел. Кэллехер и Диллон даже не вздрогнули.
      - Нет, - сказала Герти. - Они хотели приподнять мое красивое белое платье, чтобы посмотреть на мои лодыжки.
      - Мерзавцы, - прорычал Картрайт. - Вот каковы эти республиканцы, подлецы и сладострастники.
      - Простите их, дарлинг, - промяукала Герти. - Простите их.
      - Это невозможно, моя дорогая. Впрочем, они и так уже приговорены к смертной казни, и мы расстреляем их на месте, как того требует закон.
      Он подошел к ним.
      - Вы слышали? Военный трибунал под моим председательством приговорил вас к смертной казни, вы будете расстреляны на месте. Помолитесь напоследок. Матросы, приготовьтесь.
      Матросы выстроились в шеренгу.
      - Я хочу добавить: вопреки тому, что вы думаете, вы не заслуживаете достойного упоминания в том разделе мировой истории, который посвящен героям. Вы обесчестили себя подлым поступком, который моя невеста, несмотря на вполне объяснимую стыдливость, была вынуждена описать. Как вам не стыдно! Приподнять платье девушке, чтобы посмотреть на ее лодыжки! Похотливые проходимцы, вы умрете как собаки, неприкаянными и с запятнанной совестью.
      Кэллехер и Диллон даже не вздрогнули. Герти, выглядывая из-за спины Картрайта, показывала им язык.
      - Что вы можете на это ответить? - спросил у них Картрайт.
      - С ними по-хорошему нельзя, - ответил Кэллехер.
      - Это уж точно, - вздохнул Диллон.
      Несколько секунд спустя прошитые свинцом повстанцы были мертвы.