– А ты отписала мне Мерлин-корт в завещании?

– Конечно, нет.

– Тогда спасибо, не надо и приглашать. Как я уже кому-то говорила… кажется, преподобному Фоксворту… у Бена и Элли всего десятка два спален, зачем же их стеснять.

Закусив телефонный шнур, я вонзила в воздух когти, надеясь поразить невидимую противницу.

– Значит, на Рождество ты не сможешь к нам приехать?

– Дай-ка проверю у себя в календарике… Нет, милочка, у меня другие планы.

Отлично! Приглашу Роуленда и мисс Шип.

Оба с большим сожалением отказались прийти: они еще раньше приняли другие приглашения. Отец Бена, разумеется, отмечать праздник неверных не собирался. По телефону он объяснил мне, что для него это самое суматошное время – елочная распродажа.

– Как, даже в само Рождество?!

– Множество людей делает покупки в последний момент.

– А от миссис… от Мамули нет никаких новостей?

– Третьего дня Марсель получил от нее очередную открытку.

Свекровь пропала больше месяца назад и до сих пор не прислала ни словечка Бену. Вот в чем весь ужас. Но стоило мне начать его утешать, как он огрызался, заявляя, что Мамуля просто-напросто не хочет впутывать его в свои распри с Папулей. Интересно, во что может впутать почтовая открытка?

Кстати, о письмах. Наш чикагский корреспондент Доркас сообщает:

«Привет от старых штиблет, дорогуша Элли!

Лучше всего к нашему здешнему жилищу подходит определение: „высоченное и холодное“. Дыхание замерзает на губах. Но туземцы – симпатяги. Бомбардируют меня вопросами: есть ли в Англии водопровод и горячая вода?

А удобства у нас во дворе? Не могу сосчитать, сколтко раз здешний народ восторгался, как хорошо для иностранки я владею английским. Наша денежная система их завораживает. Все хотят знать, как выглядят шестипенсовик, шиллинг и фартинг, а потом испытывают ужасное разочарование, когда я сообщаю, что старинные монеты давно вышли из обращения вместе с кринолинами. Элли, насчет Джонаса не беспокойся, разве что у тебя аллергия на кепки-бейсболки и замороженные готовые обеды – никакую другую пищу парень есть не желает. Могу тебе поклясться, что не выпущу его из квартиры, пока не кончится зима. С удовольствием прочитала в твоем последнем письме обо всех новостях. Как обстоят дела с домработницей?»

Ах да. В последние дни декабря в ответ на наше объявление в рубрике «Требуется помощь по хозяйству» мы получили массу откликов. Первая кандидатура, миссис Филлипс, оказалась дряхлой старушкой. Ну как я посмею оставить ее одну, без сиделки, не говоря уже о том, что ей и ведро воды не поднять без одышки! Я усадила старушку в качалку, угостила чаем с печеньем и выслушала душераздирающую повесть, как она подрабатывает, чтобы скопить на вязальную машинку, о которой давно мечтает.

На следующий день я анонимно отправила ей по почте машинку и пригласила на собеседование следующую претендентку, миссис Ходжкинс. Это оказалась вполне моложавая и крепкая особа, но она ни на минуту не расставалась со своим бультерьером Альфредом. Лично я ничего не имею против собак, но Тобиас полон глупейших предрассудков.

После этих не внушающих оптимизма перипетий двадцать седьмого января в дверь постучала небезызвестная миссис Рокси Мэллой (Рождество прошло очень мило, но ничем особенным не запомнилось). Я не смогла ответить, что место уже занято.

– Ну что, миссис X., так и оставите торчать меня на пороге, как забытую бутылку с молоком?

Время – великий лекарь. Рана, нанесенная равнодушием миссис Мэллой к попытке Фредди прыгнуть с башенки, успела зарубцеваться.

Это не означало, что я тут же прижала миссис Мэллой к груди и принялась ползать на коленях, умоляя не покидать нас до самой пенсии. Рокси втащила за собой огромную сумку.

– Мои запасы, мэм! – объявила она.

Сброшенное пальто явило миру вечерний костюм из черной с бронзой тафты, провисший сзади на три дюйма ниже, чем спереди. На ногах миссис Мэллой красовались замшевые туфли на высоченных шпильках, а на руках – столько колец, что пальцы почти не гнулись. Пока я пристраивала ее пальто, она шмякнула сумку на стол, сбросила туфли и пренебрежительным взглядом смерила синюю газовую плиту, обои в пшеничный снопик и любимые медные сковородки Бена.

– Супружник-то дома?

– На работе.

– Ши-ик-карный домишко… – Икота придала весомость замечанию и подтвердила мои подозрения, что за завтраком миссис Мэллой разбавляет апельсиновый сок джином. – Да и местечко ничего, но мы-то с вами знаем, что работы тут по горло. – Изнемогая от этой мысли, миссис Мэллой упала в кресло и раскурила сигаретку.

– По горло? – Я изумленно огляделась. Кухня так и сияла. Еще бы – я часами вылизывала все углы, чтобы соблазнить кандидаток в домработницы.

– У вас тьма-тьмущая пылесборников, – миссис Мэллой махнула окольцованной рукой в сторону полки, где стояли миски викторианской эпохи, гордость Бена. – Но если уж Рокси Мэллой решит взять вас в клиентки, для жалоб повода не будет.

Деревянной ложкой я прихлопнула воображаемую муху.

– Миссис Мэллой, я счастлива обсудить с вами условия работы, но полагаю, что придут другие кандидатки…

– Что-то я не вижу очереди к вашим дверям… Как хотите, миссис X. – Она с усилием поднялась на ноги и затушила окурок в цветочном горшке. – Помощницу с такими рекомендациями, как у меня, еще поискать. Два раза в неделю по утрам я мою туалеты ответственных сотрудников в «Оратор дейли».

– В «Оратор дейли»? А вы случайно не знаете Добрую Надежду?

Миссис Мэллой почмокала малиновыми губами.

– Встречались в ходе моей работы… Сказать больше означало бы нарушить профессиональную этику. Три вечера в неделю я убираю офис «Шельмуса, Хитроу и Джонса», со всеми их бумажонками, а это говорит о том, что глаза у меня не завидущие, а руки не загребущие. Хотя в этих бумагах сам черт ногу сломит и солдат со шпагой не пройдет… Несчастная леди Эдем! Но эти нынешние машинистки-стенографистки и латынь знают, и все такое… А уж эта старая дева от него точно млеет!

– Кто от кого млеет? – спросила я, сгорая от стыда за свое любопытство.

– Да леди Эдем от этого греческого бога, Лайонела Шельмуса. Но я сомневаюсь, что ей повезет. Он ведь женат на этой белобрысой хористке – если они вообще женаты, в наших краях кое-кто в этом крепко сомневается. – Миссис Мэллой тяжело вздохнула. – Кстати, о мужчинах. Надеюсь, ваш муженек ведет себя пристойно? Не путается с утра до вечера под ногами у честной женщины?

Ну вот, у меня появился шанс ее выпроводить, Я испустила горестный вздох.

– К сожалению, миссис Мэллой, вы коснулись одного из недостатков нашей семьи. Иногда мой муж днями напролет сидит дома. Стряпает. – Я постаралась произнести последнее слово как можно более зловеще.

– Миссис X., вы не улавливаете. – Рокси Мэллой поправила «бриллиантовую» застежку своего «жемчужного» колье. – Мне чихать на то, какой там клейстер разведет из муки ваш благоверный, лишь бы прибрал за собой. Правда, будь я его женой… – она цапнула с полки старинную миску и пристально оглядела, – мне бы казалось, что он высосал мою женственность, если не позволяет и банку горошка открыть. Но меня интересует одно – склонен или не склонен мистер Хаскелл к похотливым приставаниям. Схоронив трех мужей, я решила поставить крест на всех мужчинах разом. Ненадежный народец. – Она взглядом пригвоздила меня к стенке. – Так что говорите как на духу, миссис X.: можете вы поручиться за муженька?

– Мой муж совершенно безобиден, – слова вылетели, как пули.

– Я так и думала. Женщины не его епархия… – Ресницы миссис Мэллой затрепетали. – Правда, мне случалось будить зверя в мужчинах, за которых и епископ поручился бы. Но я выложила свои карты на стол. И принимаю вас с месячным испытательным сроком. Честная сделка. Возражений нет?

– Э-э-э…

– Вам повезло – если бы одна из моих клиенток не загремела в психушку, так бы и куковали без помощницы!

Так в нашей счастливой семье появилась Рокси Мэллой.

Хотя Рокси заявлялась дважды в неделю, забот у меня все равно хватало.

Каждый четверг по вечерам я отплясывала под присмотром Наяды Шельмус. Она позвонила сразу же после нашего сорвавшегося ленча, чтобы заарканить меня в качестве ученицы. Когда я заикнулась, что моему темпераменту больше соответствует Исторический кружок, Наяда с чувством вскричала:

– Эти мумии?! Да их эксгумировали при рождении! И заправляет там миссис Джоппинс!

Последнее магическое заклятие сработало.

Тремя годами ранее я попыталась протиснуться в мир, где царствует зарядка, но моя наглость закончилась весьма плачевно – неделю я просидела на больничном, а чувство вины перед собственным телом не оставило меня и поныне. Однако грядущий год, по моему твердому убеждению, должен был перевернуть мою жизнь. Если я научусь подпрыгивать и приседать в унисон с остальными и перестану заезжать пяткой в челюсть соседке по ряду всякий раз, когда звучит команда «мах ногой!», я стану вполне приличной и – самое главное! – незаметной ученицей. Наяда оказалась вдохновенной учительницей. Класс с завидной легкостью дергался в такт ее вскрикам, на меня же ее ноги, взлетавшие к потолку, действовали угнетающе. Мне требовалась самая малость: там подтянуть, здесь укрепить, и с одной-единственной целью: чтобы я могла хоть чуточку больше есть и Бен не смотрел бы на меня обиженными глазами, когда я пытаюсь замаскировать картошку веточками петрушки.

Все ученицы Наяды должны были принять участие в бурлеске, который она собиралась поставить в середине мая, а выручка предназначалась молодежному союзу прихода Святого Ансельма. Мне дали главную роль, прелесть которой состояла в том, что я не появлялась на сцене до эпизода «Холостяцкой пирушки», где должна была с воплем: «Ку-ку!» – выскочить из торта, по сценарию, якобы испеченного Беном. Бесплатная реклама мужу, от которой хорошая жена не откажется.

Еще один плюс: я лучше узнала Анну Делакорт, заведовавшую костюмами и декорациями для всех постановок в нашем приходе. Она обожала театр, что в данном случае смягчало ее непонятную нелюбовь к Наяде Шельмус.

У Анны, как оказалось, была всего одна приятельница, Киттис Порридж, кошкоподобная дама, которая ехала вместе с Амелией Джоппинс в поезде. Хотя никто не мог заменить Доркас в ее роли исповедницы, мне все равно нужна была подруга, чтобы хоть иногда отводить душу.

Учебники по счастливому браку почему-то сосредоточились на очевидных вещах, а мне уже хватало ума и опыта не ложиться в постель с клубничной маской на лице или в бигуди и не есть лук тарелками, невзирая на то что он малокалорийный и выгодно отличается от пресных листиков салата. Если бы учебники могли сказать мне, как быть с открытием, что через пару месяцев после свадьбы Бен уже не думает обо мне все двадцать четыре часа в сутки… Столь же опечалило меня собственное растущее равнодушие. Оказалось, я больше не лезу на стенку от злости, если Бен иногда заходит с Фредди в «Темную лошадку» опрокинуть стаканчик-другой. В те вечера, когда он скрывался в кабинете со своей коллекцией рецептов, я была вполне счастлива наедине с книгой или альбомом для набросков, пока не наступит время принять пенную ванну с запахом орхидей. Неужели за четыре месяца наш брак успел растолстеть и состариться?

Ничего этого я Анне не рассказывала, не признавалась ей в своем беспокойстве за свекровь, не делилась тем, что Бен всякий раз замыкался в себе, стоило мне заговорить о размолвке между его родителями. Скорее уж Анна поверяла мне свои переживания, отвлекая меня от собственных горестей и позволяя с надеждой смотреть в будущее. По четвергам, после занятий аэробикой, она составляла мне компанию в охоте за всякими мелочами для «Абигайль». Обычно мы разъезжали на ее прелестном бутылочно-зеленом мини-«моррисе», потому что мне никак не удавалось убедить Бена похоронить «хайнц» и купить новую машину. Но в один прекрасный апрельский день пришлось вспомнить о нашем драндулете, потому что бутылочный красавчик Анны оказался на ремонте.

– Нам бы только доковылять до деревни, – заверяла я Анну, когда мы, подскакивая на ухабах, выезжали через церковные ворота, – тогда все будет в порядке. Если наша рухлядь ломается, то исключительно на первых пятистах ярдах.

– Ах, какое чудо – автомобиль с откидным верхом! – Анна надела темные очки и подняла воротник отороченного бобром жакета.

Всегдашняя любезность Анны. Она прекрасно знала, что брезентовый верх «хайнца» откинулся раз и навсегда. Идеальное приспособление для страдающих клаустрофобией.

– Элли, разве вам не нужно заехать в «Абигайль», чтобы взять у Бена образчик кафеля для дамского туалета?

– Не нужно, – я сбавила скорость. – Бен запретил… То есть вчера вечером мы пришли к согласию, что надо поискать более спокойный цвет.

Прикусив губу, я уставилась на дорогу. Если говорить начистоту, то прошлым вечером мы с Беном едва не разругались в пух и прах. Мне так и не удалось внушить ему, что посетительницы ресторана заглядывают в туалет вовсе не затем, чтобы соснуть там часок-другой. Дошло до того, что я повысила голос (правда, куда уж громче). Увы, к этому времени санузлы стали для нас ареной священной войны. Только за эту неделю я дважды поймала Бена на том, что он снимал с батареи мои еще мокрые колготки, а один раз застукала, когда он запихивал их в мой бельевой ящик!

– Я просто старался тебе помочь, дорогая, – сказал он с подозрительно невинным видом.

– Ты бы мне невероятно помог, если бы оставил их сохнуть… дорогой.

Бен поцеловал меня в затылок – там, где поцелуя не слышно и не видно.

– Элли, ты же знаешь, я не выношу беспорядка. Меня воспитали очень аккуратным.

– А меня воспитали так, что я терпеть не могу тухлятину в бельевых ящиках!

«Хайнц» выписал «восьмерку». Ослабив хватку на руле, я повернулась к Анне:

– Кстати, насчет Бена. Вы не будете возражать, если мы заскочим к мистеру Шельмусу? Бен хочет, чтобы он проверил кое-какие пункты в договоре об аренде «Абигайль».

Мы грохотали вниз по Скалистой дороге. Море под нами было темным, как солодовое пиво, белые барашки переливались, словно пена через край кружки.

– Конечно, нет, Элли!

Что-то в ее голосе заставило меня взглянуть на нее, но на лице Анны за темными очками ничего нельзя было прочесть.

– Я могу съездить и завтра…

– Ни в коем случае. Я знаю, как вы с Беном нервничаете из-за ресторана.

Когда мы вошли в контору «Шельмус, Хитроу и Джонс», Тедди Эдем, прикусив от напряжения губу, с фантастической скоростью лупила по клавишам машинки. В углу приемной, уставленной книжными полками от пола до потолка, вышагивал в клетке роскошный багряно-изумрудный попугай.

– Король приветствует вас! – самодовольно проорала птица.

Перестав печатать, Тедди поднялась, одернула бежевую кофту и покрепче заколола гребень в воронье гнездо, которое считалось у нее прической. Она церемонно представила нас попугаю с чудесным имечком Заноза. В самый разгар приветственных любезностей вошел Лайонел Шельмус. Некоторые мужчины умеют подать себя. Даже я, счастливая замужняя женщина, готова это признать. Он пожал мне кончики пальцев и поблагодарил за визит. Деловитость, бархатистый голос, статная фигура, жесткие волосы, серебрившиеся в отсвете настольной лампы, слегка заворожили меня, но – стоит ли пояснять? – точно так же меня могла бы заворожить красивая мебель. Я попыталась представить себе первую встречу Лайонела Шельмуса с Наядой: перегнувшись через ограждение, он понимает, что не может жить без во-он той, второй слева, хористки, у которой ноги растут из плеч. Отведя свой жгучий темный взор, мистер Шельмус выпустил мою руку и сказал, что непременно разберется с путаницей в договоре. Тедди вытащила из картотеки желтую папку. Она начала что-то говорить Анне насчет погоды, но та вдруг стала медленно сползать на стул, лицо ее приобрело оттенок лунного грунта. Уронив папку, Тедди подскочила к Анне. Лайонел бросился к ним, тревога сделала его еще более привлекательным.

– Миссис Делакорт, позвольте принести вам бренди или пригласить врача!

– Ничего страшного, – прошептала Анна, умудрившись побледнеть еще больше.

В моем мозгу зашевелились кое-какие мыслишки. Неужели тут кроется нечто большее, чем кажется на первый взгляд? В «Темной лошадке» я уже почувствовала скрытую враждебность между Наядой и Анной. Может быть, Шельмус занимался каким-то делом Делакортов и напортачил? Или (я оценила на глаз его дорогой костюм) прислал им грабительский счет за услуги?

Хотите верьте, хотите нет, но Анна обвинила в своем полуобмороке попугая Занозу:

– Очень глупо с моей стороны, – слабым голосом произнесла она, – но мне показалось, что он вот-вот клюнет меня через прутья клетки.

Я предложила немедленно отвезти ее домой, но Анна настояла на том, что нуждается в бодрящем морском воздухе. Мы попрощались и поехали вдоль побережья через Пеблвелл в Снарсби. В городке мы вышли из машины и тотчас наткнулись на неприметный магазинчик, торгующий фарфоровыми дверными ручками. Я нашла одну, расписанную колокольчиками. Идеально подойдет для гостиной на первом этаже в «Абигайль». Потом я уговорила Анну заглянуть в кафе по соседству и выпить чаю. Прихлебывая чай, я с напускным безразличием заговорила о недавнем происшествии.

– Мистер Шельмус тут совершенно ни при чем! – категорично заявила Анна, Даже слишком категорично. – Помните, Элли, – она заелозила чашкой по блюдцу, – как я рассказывала вам, что мне не раз намекали, будто бы у Чарльза интрижка на стороне?

– Но вы же мне сами сказали, что не верите этому.

– Я и не верила, но сегодня утром получила письмо, подписанное «Друг», где сообщалось, что мой муж крутит шашни за моей спиной.

– На официальном бланке с печатью?

– Думаете, именно так выглядят анонимки? – слабо улыбнулась Анна.

– Разумеется! – воскликнула я с легким сердцем. Вообразить, будто Чарльз Делакорт оттаял настолько, чтобы завести интрижку, было выше моих сил.

Анна пристально рассматривала свои ногти.

– Мы с Чарльзом… Он никогда не проявлял особого интереса… вы понимаете… – Она нервно крутила в пальцах ожерелье. – Он говорит, что секс негигиеничен.

Я покраснела.

– Понятно.

– Вероятно, бывает хуже. – Анна попыталась улыбнуться. – В записке могло быть сказано «Ваш муж изменяет вам с другим мужчиной». – Теперь уже она старалась не смотреть мне в глаза.

Может, я чего-то не поняла? Я устремила взгляд на мужчину с пышной черной шевелюрой, который сидел за угловым столиком. Мистер Шиззи? Но как он изменился! Бледный, оливковые глаза потускнели, щеки ввалились. Или в нем просто-напросто угас коммивояжерский пыл? Мистер Шиззи заметил, что я на него смотрю, но вместо того, чтобы вскочить со стула и накинуться на меня в своей лучшей торгашеской манере, он отпрянул! Вот, значит, как он стал со мной обходиться за то, что я отказалась продать Мерлин-корт! Прошла целая минута, прежде чем он решился подойти к нашему столику.

– Здравствуйте, здравствуйте, милые дамы! Забавно вас встретить здесь. Случайно не меня ищете? – вопросил он с натужной улыбкой.

– Боюсь, что нет, – виновато ответила я.

– И отлично, и отлично. В последнее время меня не оставляет странное ощущение, будто за мной следят… словно стая волкодавов гонится по пятам… – Он вытер пот со лба. – Глупости, разумеется. Надо сходить к доктору, пусть пропишет мне укрепляющее. Вот вам моя визитная карточка… – Он уронил картонку мне в ладонь, как горячую картошку, и выскочил за дверь, словно за ним и в самом деле гналось чудище.

Мы были уже на окраине Пеблвелла, когда на стекло машины упали первые капли дождя. Через несколько секунд ливень стеной обрушился на нас, на коленях весело заплескались лужи. Мало того, дорога все сужалась и сужалась, пока не стала похожа на струйку дыма, выпущенную курильщиком. Взглянув влево, за идиотски низкое ограждение, я увидела далеко внизу волны, взбитые ветром в грозную пену, и поняла, что надо возвращаться домой. Через несколько минут видимость стала проблемой номер один. «Хайнц» царапнул ограждение, которое теперь почему-то оказалось справа. Ноги у нас были по щиколотку в воде, и я наконец согласилась с Анной, что лучше съехать на обочину и переждать потоп. Но куда съезжать? Вправо – врежешься в скалу, влево – рухнешь в море. Словом, настал час молитвы.

И чудо свершилось, Ветер сдул с лица мокрые пряди, и сквозь пелену ливня передо мной замаячили два столба. На одном красовался дорожный указатель. Но главное – между ними вверх вилась крутая дорожка, стежка, козья тропка… неважно.

– Вы не возражаете, если я остановлюсь здесь? – спросила я.

Анна сняла шляпу, стряхнула с нее воду и ответила:

– Я бы возражала, если бы вы не остановились! Опасаясь, что «хайнц» не устоит на склоне, я решила въехать чуть выше. Мы оказались на подъездной аллее, где было совсем темно из-за переплетенных над нами ветвей деревьев. Дождь барабанил по стеклу. Выключив мотор, я вытерла лицо насквозь промокшим рукавом и извинилась перед Анной за то, что втянула ее в такое приключение.

– Ну что вы, Элли… Хоть какое-то разнообразие при моей скучной жизни. – Она безмятежно улыбнулась, но я не могла разглядеть ее глаз за темными очками, забрызганными дождем.

– Интересно, где мы?

Анна подняла очки на лоб, потом снова опустила их, – даже не оглядевшись по сторонам.

– Простите, Элли, я совершенно беспомощна, когда речь заходит об ориентировании на местности.

Я огляделась вокруг. Наверное, в другое время аллею можно было бы назвать живописной, но не сейчас, когда под боком зловеще и глухо рычало море.

Ничего страшного, сейчас мы отсюда выберемся! К моей великой радости, капли дождя, падавшие на мою подставленную ладонь, становились все реже и реже. Я подбодрила Анну какой-то шуткой, повернула ключ в зажигании, нажала на газ… Никакого эффекта.

«Это все Бен виноват», – подумала я. Уверенные в себе жены подобных мыслей не допускают.

– Вам кажется… – начала Анна.

– Увы.

Мы сидели и слушали, как с деревьев падают капли дождя. Анна протерла стеклышко часиков и подняла воротник жакета.

– Не волнуйтесь, Элли, все будет в порядке.

Ей-то легко говорить. Апрель, а она в бобрах разгуливает!

Будучи не совсем пустоголовой, я сообразила, что в конце туннеля… то есть аллеи… обычно бывает свет. Прошлепав по грязи, мы вылезли из цепкой темноты в холодный полумрак, где небо сливалось с землей, и через несколько минут стояли на краю полукруглой лужайки, украшенной замшелыми статуями и плоско выстриженными кустами, которые от дождя казались зеленовато-черными. Позади лужайки высился огромный мрачный особняк, облицованный гранитом. Окна с частыми переплетами казались зарешеченными. Двустворчатые двери вели на террасу с колоннами. Анна тронула меня за плечо.

– Элли, это, наверное, «Эдем».

– Выглядит мрачновато. Теперь понятно, почему леди Теодозия не скорбит о его потере…

Массивные двери со скрипом приоткрылись, и показалась женщина, одетая в форму сиделки. Две собаки, белая и черная (тщедушные телом, но с гигантскими зубастыми головами, словно пересаженными от пришельцев из ночного кошмара), выскочили из-за спины женщины и свирепо залаяли.

Анна толкнула меня локтем и попятилась, наступив мне на ногу.

– Не люблю собак…

А я не люблю таких вот сестриц милосердия. Сиделка быстро отступила в глубь дома и захлопнула дверь. Я схватила Анну за плечо и велела говорить потише. Собаки перестали носиться по террасе и застыли. Вытянув шеи и задрав морды, они принюхивались к серебристому туману. Мрачность этого места и волглый туман словно липли к коже. Особенно настораживало, что собаки упорно не смотрели в нашу сторону.

То есть пока Анна не наткнулась на дерево. Она застонала, схватилась за голову, развернулась и, прежде чем я успела схватить ее, помчалась прочь.

Собаки пулей слетели с террасы.

– Анна, стойте! Вы только дразните их! Они хотят поиграть!.. – Я догнала приятельницу, когда она, стеная, пыталась вскарабкаться на живую изгородь. Совсем рехнулась: скорее уж подошла бы корабельная сосна.

– Оставьте меня в покое, Элли! – Она оттолкнула мою руку.

В воздухе пахло бобровым воротником и собачьим дыханием.

– Добряк, к ноге! Злюка, к ноге!

Слова прозвучали спокойно и негромко. В нескольких метрах от нас стоял человек.

Его лицо расплывалось у меня перед глазами. Опасность миновала. Бешено молотя воздух хвостами, собаки с щенячьим восторгом крутились вокруг черных брюк незнакомца.

– Домой!

Анна судорожно обхватила меня за талию и прикрылась мной, как щитом. Я не обиделась. Ноги у меня стали какими-то ватными. Я отчаянно хотела домой, к Бену. Хотелось сидеть у огня, попивая горячее молоко, и писать ответ Доркас и Джонасу.

Из законного супруга, не оправдавшего надежд, Бен вдруг превратился в пылкого возлюбленного, вернувшего меня к жизни.

Анна медленно отлепилась от меня. Темные очки отбрасывали на ее лицо тени, на лбу блестел то ли пот, то ли дождь, но на ногах она держалась твердо.

– Могу я быть вам полезен, леди?

Эти меланхоличные глаза и черные кудри над высоким бледным лбом нельзя было забыть. Вблизи доктор Бордо еще более походил на поэта, терпящего муки ради высокого искусства. Он пожал мне кончики пальцев и отбросил мою руку, словно ампутированную конечность. Я пустилась в сбивчивые объяснения насчет машины. От доктора исходило какое-то липкое очарование. Интересно, сколько правды во всех сплетнях о нем? Может быть, врача лишают права практиковать только в том случае, если угробленные им пациентки пожалуются лично…

Руку Анны доктор Бордо задержал в своей подольше, Щупал пульс?

– Вы знаете, что именно случилось с вашей машиной, миссис Хаскелл?

– Не заводится…

Глаза у него были черные как уголь. Никогда прежде не видела таких. Да, я легко могла представить себе, как он подтыкает больной старушке одеяло и ласково шепчет: «Спите, миссис Джонс, спите… Умереть, уснуть… И видеть сны, быть может?[5]» Призрачная атмосфера «Эдема» явно не способствовала моему душевному здоровью.

– Взгляну на вашу машину. Вдруг да удастся что-нибудь сделать. С удовольствием пригласил бы вас посидеть в приемном покое, но как раз сегодня там, увы, натирают полы.

Ага, а милые собачки при этом бегают туда-сюда… Анна поспешно ответила, что как раз из-за собак предпочла бы подождать на свежем воздухе.

– Мы тут на отшибе. – Доктор Бордо взглянул на массивный дом. – А с Добряком и Злюкой чувствуешь себя поспокойнее. Милые песики так преданы пациентам… иногда даже не отпускают их домой.

Ветер ледяным лезвием пронзил мое мокрое пальтецо. Я от души надеялась, что пребывание миссис Мукбет в «Эдеме» не слишком затянется, будь то из-за болезни или из-за собак.

Доктор Бордо направился к машине.

– Посмотрим на вашу машину, миссис Хаскелл.

– Очень любезно с вашей стороны, – Я взяла Анну под руку, чтобы приободрить ее.

– Вовсе нет, – он согнул и разогнул длинные пальцы, – просто я люблю мастерить. Снимает напряжение.

Какое еще напряжение? Профессиональное или личное? В сгущающихся сумерках статуи на лужайке, казалось, украдкой шевелились. Мне померещилось, что они превратились в людей из поезда. Мужчина с парализованной женщиной на руках, седая заботливая няня. Хрупкая девочка с мышиного цвета косичками подкладывает женщине подушки. Алиса…

– Привет, – произнес детский голосок.

Она стояла между статуями. Ветер трепал косички. Ее слишком взрослые глаза смотрели прямо на меня, как тогда у церкви, когда я бросила ей свой свадебный букет.

– Что вы здесь делаете? – Девочка зябко обхватила руками свои тонкие плечики. Ветер закрутил подол платья в сине-белую клетку. На Анну она даже не взглянула.

Я объяснила насчет машины, все время чувствуя глухое раздражение доктора Бордо… и что-то еще. Почему-то ему очень не нравилась эта встреча.

– А ты, Алиса?

– Я здесь живу.

– Как это?! – Мое удивление отразилось и на лице Анны.

Алиса рассмеялась, и я поняла, что впервые слышу ее смех.

– Не в больнице. Я живу во Вдовьем Флигеле. С мамочкой и нянюшкой. Мама дружила с дядей Симоном, – она бросила взгляд на доктора Бордо, – пока не заболела. Когда нам больше некуда было деваться, он привез нас сюда. Несколько месяцев назад. Хотите познакомиться с мамой и нянюшкой?

– С удовольствием.

– Элли, – Анна сжала мой локоть, – я бы очень хотела присесть и отдохнуть хотя бы несколько минут.

– Алиса, – сурово сказал доктор, – твоя мать отдыхает. – Улыбка придала его словам еще более неприветливый смысл.

– Тогда я ее разбужу. – Девочка выставила вперед остренький подбородок и перекинула косичку через плечо. – Ей нужно видеться с людьми. И мне тоже. После школы я ни с кем не встречаюсь, разве что когда хожу на молодежные собрания или катаюсь на велосипеде.

– А в какую школу ты ходишь? – спросила я.

– В Академию Мириам. На другом конце Снарсби.

– Знаю эту школу! – оживилась я. – Там когда-то работала Доркас, моя подруга.

Если доктор Бордо позволяет Алисе ходить в школу и на занятия при церкви, ее участь, возможно, не так уж горька.

– А где теперь ваша подруга?

– В Америке.

– О-о… А я хотела бы учиться дома, с нянюшкой. Она раньше была маминой гувернанткой. Но потом… – Алиса печально уронила руки. – Вы идете? Вдовий Флигель очень красивый. Семейство Эдем когда-то ссылало сюда всяких старушек – доживать свой век. – Она показала влево, на прогалину между деревьями.

Лицо доктора Бордо было мрачнее пасмурного неба над нашими головами. Какую жизнь вели Алиса и ее семья под игом этого угрюмого человека?