Я послушно стояла на четвереньках, терпеливо поджидая, когда она справится с замком.
– И что мне теперь делать? Оставаться в таком положении навечно? У меня уже колени сводит.
Джилл хихикнула, я с кряхтеньем поднялась и проследовала за ней в квартиру. С несчастным видом стояли мы посреди прихожей, с наших пальто ручьями стекала вода, а извлечённый из-под подушек телефон таращился на нас своими дурацкими кнопками и молчал.
– Звони же, проклятая чёрная жаба! – приказала я, и телефон подчинился.
– Отвечай ты! – Джилл стянула пальто. – И если это опять из лаборатории с просьбой завещать своё тело на исследовательские цели, то скажи, что я подаю только по понедельникам.
– Ривербридж 6890, – произнесла я надтреснутым голосом. И откуда только у двадцатисемилетней женщины эти старческие интонации?
– Элли Саймонс? – донёсся с другого конца укоризненный голос.
– Э-э… а-а… кто это?..
– Бентли Хаскелл. Полдня сижу на телефоне, пытаясь до вас дозвониться. Со слов миссис Швабухер я понял, что это в некотором смысле срочная услуга. Возможно, необходимость в ней отпала, в таком случае я не стану настаивать, но мне хотелось бы определённости.
– Да, конечно! Разумеется, я вас прекрасно понимаю, – от ужаса я уронила телефон, и тот, глухо звякнув, шваркнулся об пол.
Джилл взгромоздилась на табурет, чтобы оглушительно прошипеть мне в левое ухо:
– Перестань пресмыкаться!
– Тише ты! – я вытянула из-под неё провод и заговорила в трубку: – Не волнуйтесь, это упал телефон, а не моя вставная челюсть.
С того конца донёсся нетерпеливый вздох.
– Мисс Саймонс, я выполняю всего пару заказов в месяц. Сопровождение одиноких женщин не является моим постоянным занятием, поэтому я стараюсь загодя составить расписание. Меня интересует, о каком сроке идёт речь. А также дата.
– Дата? – тупо повторила я. – Я думала, мисс Швабухер сообщит… подождите минутку. Прошу прощения, приглашение где-то здесь, у меня в сумочке. Значит, вы хотите знать точное число?
– Мисс Саймонс, вы случайно не страдаете амнезией?
– Как замечательно, мистер э-э!.. – я захихикала, совсем как та засахаренная секретарша с кровавыми ногтями. – Мне всегда нравились люди с чувством юмора. – Прикрыв рукой трубку, я яростным шёпотом спросила у Джилл: – Когда я еду?
Она в изнеможении закатила глаза.
– Может, тебе и чёрные кошки ни о чём не говорят? В пятницу, тринадцатого. И перестань хныкать! Это недостойно.
Джилл была права. Хватит нести чушь! Расправив плечи, я представила себя управляющей банком; в памяти всплыла сцена, когда эта стерва дала мне понять, что может одним росчерком пера аннулировать мои чеки.
– Мистер Хаммонд, вся необходимая информация у меня под рукой. Встреча состоится с тринадцатого по пятнадцатое февраля.
– Хаскелл. Меня зовут Бентли Хас-келл; с двумя «л». Наша общая знакомая мисс Швабухер намекнула, что ваш случай несколько необычен, что вам требуется не просто сопровождающий. Значит, желательно, чтобы я изображал преданного друга?
– Дополнительная услуга? Никаких возражений. Если хотите, можете получить плату наличными.
– Спасибо, и хорошо бы непомеченными купюрами.
Забавный тип. Неужто он презирает свою работу? Похоже, ему не терпится разделаться со всей этой суетой и вернуться к холостяцким развлечениям, которыми до отказа забиты унылые зимние вечера.
– Нам следует встретиться перед поездкой, – холодно сказал он. – Мы могли бы побеседовать и уточнить детали.
– Не думаю, что в этом есть необходимость, – столь же холодно ответила я. Ни за что не позволю этому субъекту увильнуть. Наверняка добрейшая мисс Швабухер приукрасила мою наружность. Я злорадно ухмыльнулась. Что ж, в таком случае его ждёт сюрприз. – Если вы дадите свой адрес, мистер Хаскелл, я вышлю вам подробнейшее расписание. Время отправления, пункт назначения и тому подобное.
– Спасибо, но всю корреспонденцию прошу направлять в агентство. Я не даю клиентам свой домашний адрес.
Неужели он боится, что однажды ненастной тёмной ночью я появлюсь на пороге его уединённого жилища и попытаюсь изнасиловать?
– Отлично! – я нахмурилась. Что уж тут отличного? – Так же, как и вы, мистер Хаскелл, я хочу, чтобы наши отношения носили сугубо деловой характер, – я переливчато рассмеялась, дабы продемонстрировать, сколь забавным мне всё это представляется.
– Я мешаю вам обедать?
– Нет! – Неужели он решил отбросить сдержанный тон и пригласить меня в ресторан?
– Мне показалось, вы поперхнулись.
Но, увы, попытка растопить лёд потерпела крах. Прежде чем он успел повесить трубку, я скороговоркой сообщила о маршруте. Я предполагала отправиться поездом, но, когда он предложил свою машину, не смогла отказаться. Тут же представила, как мы величественно въезжаем в железные ворота обиталища чародея. Мерлин-корт падёт!
– Прекрасно, – надменно сказала я. – Внесите в счёт расходы на бензин.
Он заверил, что непременно так и поступит, и повесил трубку.
Я сидела у телефона, уставясь в потолок и обхватив руками колени. Дробь, выбиваемая моими коленями, могла соперничать лишь с перестуком зубов.
– Как его зовут? – осторожно спросила Джилл.
Я ответила.
– Похоже на название автомобиля.
– Джилл, ты же знаешь, я очень чувствительна к шуткам насчёт имён.
– Прости. Я забыла, что Элли – это сокращение. Как насчёт того, чтобы распить в честь этого события бутылочку винца?
Через четверть час колени перестали трястись, зубы тоже утихомирились, и остаток вечера прошёл превосходно. Проигрывая в памяти разговор, я предавалась опасным иллюзиям по поводу внешности моего платного ухажёра. Мне почему-то казалось, что грубиян Бентли Хаскелл непременно должен оказаться писаным красавцем. Замухрышки держатся куда как обходительнее. Не первых страницах любого готического романа герой поначалу всегда ведёт себя враждебно, но под конец героиня укрощает его. Я нарисовала мысленный портрет мистера Хаскелла – лёгкая, элегантная хромота и шрам через всю щёку, результат несчастного случая на охоте или какого-нибудь иного романтического происшествия.
К третьему бокалу я уже чувствовала себя вполне бодро. Но, проснувшись следующим утром омерзительно трезвой, я сообразила, что героини этих книжонок выглядят как моя кузина Ванесса. Если мне и суждено принять участие в готическом сюжете, то лишь в качестве полногрудой дуэньи, посвятившей свою жизнь бескорыстному служению прекрасным героям. Так уж устроен мир!..
Следующую неделю можно было с полным правом назвать апофеозом смятения и нерешительности. Я извела весь запас писчей бумаги, скопившейся за три года, составляя письмо миссис Швабухер с просьбой отменить заказ. Но черновики один за другим были превращены в мелкие клочья и кремированы в кухонной плите. Тобиас, это бесстрашное дитя кошачьего племени, с опаской наблюдал за мной, не решаясь лишний раз мяукнуть. Джилл тоже не рисковала меня беспокоить. На нервной почве аппетит разыгрался как никогда, и к концу недели я напоминала квашню, из которой безудержно выпирает тесто. Время неслось стремительным галопом. Я написала тётушке Сибил, что прибуду не одна, и отправила в агентство расписание семейных торжество с просьбой передать его мистеру Хаскеллу.
Когда наступил судьбоносный день, мои глаза горели диким огнём, а кожа – единственная моя гордость – стала похожа на соты из-за бесчисленных красных пятен, проступивших от такой нервотрёпки. Минута за минутой яростно отсчитывались, приближая момент материализации мистера Хаскелла. Я всё никак не могла отыскать ключи от своего чемоданчика, а тем временем маска из овсяной каши и яичного белка, которую Джилл силой наложила мне на лицо, застыла и превратилась в бетон. Джилл попыталась содрать своё творение, но тщетно. После непродолжительной борьбы с доморощенным косметическим средством нам начало казаться, что придётся вызвать на подмогу подмастерье с ближайшей бензозаправки, умеющего обращаться с зубилом.
– Жаль, что ты едешь не на маскарад, – вздохнула Джилл. – А то могла бы сыграть роль Каменного Гостя.
Здесь я, к счастью, рассмеялась, и овсяная штукатурка обратилась в прах. Теперь нам предстояла ещё одна рискованная процедура – всунуть меня в новенькие колготки так, чтобы они не лопнули в самый ответственный момент.
Управившись с колготками, Джилл накинула на меня пурпурный балахон.
– Ты уверена, что это подходящий наряд? – спросила я, воюя с жемчужными серьгами.
– Уверена! – Джилл попыталась натянуть на мою левую ногу шёлковую туфлю, которую я не надевала уже много лет. – В наше время можно надеть мешок из-под картошки, и никто не обратит внимания.
– А который час? – я принялась искать маленькие золотые часики. Мои будничные часы размером с Биг-Бен вряд ли подойдут к подобному одеянию. – Он должен подъехать к половине четвёртого.
– Ты выглядишь отлично! Хотя укладывать волосы пучком несколько старомодно, да и перекрасить не мешало бы. В этом году шатенки не в моде, – Джилл занялась моей правой ногой. – Ещё десять минут. – Тут раздался звонок, и подруга едва не лишилась руки, когда я дёрнулась.
Терпеть не могу ранних пташек. Пунктуальность стоит у меня на первом месте в списке непростительных грехов. Звонок не унимался. Джилл отправилась открывать дверь, а я заметалась между спальней и гостиной подобно огромной пурпурной моли.
– Мисс Саймонс? – в голосе слышалось удовлетворение и – как бы это сказать… – облегчение.
– Нет, я Джилл, соседка; Элли вон там.
Раздался барабанный грохот – это мои несчастные коленки принялись за старое. И вот мы наконец очутились лицом к лицу. Он был невысок, смугл и красив. Первые два качества были вполне терпимы. Среднего роста – примерно пять футов девять дюймов, на дюйм выше, чем я на каблуках. Волосы тёмные и вьющиеся, почти чёрные. Оливковый цвет лица. По всем законам, глаза должны были быть карими, но они мерцали пронзительной и переменчивой морской синевой. Он носил очки в проволочной оправе, которые его нисколько не портили (впоследствии выяснилось, что он надевал их, только когда садился за руль), и был худой, худой, худой! Возможно, он и не обладал классической красотой, но был чертовски привлекателен. Я оглядела элегантное пальто, из-под которого виднелись не менее элегантный костюм, белоснежный воротничок рубашки и полосатый шёлковый галстук, и поняла, на кого похожа – на толстую рыночная торговку, вульгарную и нелепую.
Бедняга, не самый приятный способ зарабатывать на жизнь. Надо быть с ним полюбезней. Завтра я вновь надену деловой костюм, а когда всё это кончится, одарю щедрыми чаевыми, чтобы он смог сводить в ресторан свою мать или подружку… или жену. А может, существует закон, по которому «сопровождающие» обязаны быть холостяками?..
Постаравшись изобразить самую милую улыбку, я протянула руку. Рукопожатие было крепким, но в глазах моего кавалера застыл арктический холод. Я возмутилась: его же не на аркане сюда тянули!
Он углядел мой чемодан и, легко оторвав от пола, сказал:
– Я отнесу его в машину, пока вы заканчиваете одеваться.
Я окинула его ледяным взглядом.
– Вы видите перед собой законченный продукт.
Сине-зелёные глаза мистера Идеала вобрали в себя каждый дюйм пурпура; губы его скривились.
– Вы должны меня простить, но женские наряды всегда были выше моего понимания. Я решил, что это банный халат. Так вы готовы?
– Не совсем, – мой голос дал петуха, но мне было уже плевать. – Перед отъездом я хотела бы кое-что объяснить. Мистер Хаскелл, вы выполняете обычную работу, подобно любому другому наёмному работнику. Здесь нет ничего плохого, большинство из нас вынуждены каждодневно зарабатывать себе на хлеб. Мне доводилось работать с людьми, с которыми я не согласилась бы выпить чаю даже на необитаемом острове, но я познала одну очень важную истину.
– Какую же?
– Всегда старайся понравиться клиенту, а то в противном случае могут не заплатить – ни чеком, ни наличными, никак.
Брови его сдвинулись в чёрную линию. На мгновение мне показалось, что он швырнёт в меня чемоданом, а поскольку этот человек, несмотря на всю свою непристойно-божественную худобу, явно обладает недюжинной силой, то чемодан наверняка достигнет цели, то бишь моего носа.
– Желаю приятно провести время! – прощебетала Джилл, энергично встряхивая моё пальто.
И мы отправились в путь.
Глава третья
Поскольку я весь день проторчала дома, да ещё при наглухо задёрнутых шторах, то снег оказался для меня неприятным сюрпризом. В воздухе игриво кружились огромные хлопья. Очевидно, автомобиль Бентли Хаскелла полагал, что сейчас стоит самая что ни на есть курортная пора. Эта обшарпанная колымага с опущенным верхом неопределённой расцветки горделиво красовалась у тротуара. Мистер Хаскелл запихнул чемодан в багажник и распахнул левую дверцу.
– Вам помочь, дорогая? – он криво улыбнулся. – Надо же попрактиковаться.
– Нет. Лучше закройте верх у этого драндулета.
– Боюсь, это невозможно. Петли давным-давно проржавели. Не беспокойтесь, вы не промокнете.
Я была настолько ошарашена, что безропотно позволила усадить себя на мокрое сидень, после чего мой кавалер вручил мне зонтик в ало-белый горошек, щёлкнул кнопкой, и над моей головой расцвёл гигантский мухомор. Внезапно моих ног коснулось что-то тёплое, я испуганно взвизгнула, но это оказалось всего-навсего горячая грелка, заботливо обёрнутая старой полуистлевшей кофтой. Но эта нечаянная радость ничуть меня не успокоила. Ведь я могла бы с комфортом мчаться в уютном купе, предвкушая ту минуту, когда проводник объявит, что вагон-ресторан открылся и ждёт посетителей. На ум приходило только одно разумное объяснение: человек, безмятежно восседающий рядом со мной и разглядывающий дорожную карту, – беглый каторжник или маньяк. Миссис Швабухер следовало прислушаться к совету своего отпрыска Реджинальда и заняться домашним хозяйством.
– Слева от себя вы найдёте пару пледов, – аккуратно сложив карту и спрятав её в кожаный кармашек под приборной доской, мистер Хаскелл завёл мотор.
Монстр отозвался сладострастным стоном, перешедшим в рёв. Мы рванулись вперёд, вихрем пронеслись мимо закутанной в шарф дамы, катившей на велосипеде; взбесившейся черепахой обогнали огромный грузовик и двухэтажный автобус, и устремились прочь из Лондона.
– Удобно, дорогая? – у него было ровные и ослепительно белые зубы.
– Холодно, – буркнула я.
– Подоткните коврик под себя. Лично меня такая погода бодрит. Я забываю, что другие могут не разделять моего восторга.
– Купе для вас, наверное, слишком душное и неприятное место? – желчно спросила я.
– Ужасно душное, – согласился он.
Значит, вот каким образом произойдёт мой въезд в Мерлин-корт… Под сенью этого нелепого мухомора! С волосами, припорошенными снегом, который издали вполне способен сойти за преждевременную седину. Ох уж эти мужчины! Подумать только, а я-то долгие годы мечтала подцепить кого-нибудь…
– Старайтесь больше двигаться, – сказал он, не отрывая взгляда от дороги.
– Отлично! Пожалуй, я сейчас совершу пробежку вокруг заднего сиденья. Если вывалюсь за борт, не обращайте внимания. Предпочитаю быструю и безболезненную смерть медленному замерзанию.
– Я хотел сказать, шевелите пальцами, машите руками… э-э, только не той, в которой зонтик. Видимость ухудшается.
– Вы заметили? – я закрыла глаза, и веки тут же отяжелели. Но виной тому был вовсе не блаженный сон, а мокрый и чертовски тяжёлый снег.
Съёжившись под пледами, я мечтала о шоколадном батончике, который был погребён в моей сумке. Я так и слышала, как он жалобно попискивает в своём саркофаге.
– Вы не знаете, – поинтересовалась я, – у живого человека может наступить трупное окоченение?
Он раздражённо фыркнул, затем, смягчившись, ответил:
– Возможно, беседа поможет вам согреться.
Неужели айсберг начал таять?
– Чтобы выглядеть поубедительнее, – продолжал он, – мне нужно знать, кто есть кто в этом поместье. Это особняк?
– Скорее замок. Не совсем настоящий, конечно, – поспешила добавить я, заметив, как поползли вверх его брови. – Миниатюрная копия, построенная свыше ста лет назад дедом моего дядюшки Мерлина. Согласно семейной легенде, он задумал возвести замок на старости лет. Только человек, окончательно впавший в детство, может обладать столь причудливым воображением. Этот дом словно явился прямиком из сказки: бесчисленные башенки, увитые плющом стены, ров не глубже чем пруд для золотых рыбок и вдобавок крохотная, почти игрушечная решётка перед входом, хотя её держат всё время поднятой.
– Что-то вроде замка Спящей Красавицы?
– В самую точку. У замка даже имеется официальное проклятие. Хотя для разнообразия принадлежит оно не ведьме, а колдуну.
– Попробую угадать. Вашему дядюшке Мерлину?
– Естественно! Его колдовство заключается в том, что он делает с этим местом, а точнее, в том, чего не делает. Мой ненаглядный дядюшка с лёгким сердцем позволяет замку разрушаться. Строго говоря, он мне не дядя, двадцать седьмая вода на киселе, но моя мать, женщина практичная, считала необходимым поддерживать связь с одним из самых состоятельных наших родственников. В детстве меня на каждое Рождество заставляли вязать для дядюшки гигантский чулок, и дважды он приглашал меня погостить. Оба раз меня выпроваживали в течение недели. Милый дядюшка Мерлин уверял, что я объедаю его и что после моего визита ему год придётся сидеть на хлебе и маргарине, дабы возместить ущерб.
– Искренне надеюсь, что в грядущий уик-энд меню будет более разнообразным.
Мы приближались к окраинам Лондона. Я перехватила зонтик другой рукой и глубже погрузилась в кокон из пледов. К несчастью, моему спутнику холод был нипочём.
– С какими ещё очаровательными персонами мне предстоит познакомиться?
– Со всякими, – я поёжилась. – Четвёрка любителей обмениваться жёнами из Ист-энда; знахарь, у которого недавно отобрали лицензию за…
– Если вы расположены к глупым шуткам, – оборвал меня Хаскелл, – то я лучше сосредоточусь на дороге.
После столь умелого укола я превратилась в некое подобие гигантского студня, дрожащего на тарелке. Через минуту айсберг великодушно протянул оливковую ветвь.
– Наверное, самое обычное семейство?
– Там ещё будет дядюшка Морис, – затараторила я, будто декламируя стих на детском утреннике. – Биржевой маклер лет пятидесяти с лишним, невысокий, с брюшком, остаток волос подклеивает ароматизированным клеем. Дядю Мориса можно учуять по всему дому.
– Отличная улика в случае убийства. Полагаю, он не собирается прикончить дворецкого?
– Вряд ли. Если бы у него была хоть малейшая склонность к убийства, он бы давно расправился со своей женой, несравненной тётей Лулу. Она болванка.
– Кто?
– Идиотка. У тёти Лулу можно полностью удалить мозг, а после того, как волосы на голове отрастут, никто ничего не заметит. Часами натирает дома полы, проглаживает туалетную бумагу, прежде чем повесить её в сортире, живёт исключительно ради визитов к парикмахерше, каковые наносит через день. У них с дядей Морисом имеется сынок по имени Фредди. Это нечто! Фредди – воплощённое свободолюбие: никогда не моется, заплетает волосы в косички и лелеет бороду, напоминающую тряпку для мытья посуды, бывшую в употреблении полвека. Классный парень наш Фредди – гоняет по округе на мотоцикле, в ухе серьга, в зубах гигантская самокрутка с травкой.
– Похоже, ваш кузен куда больший конформист, чем его папаша.
Бентли Хаскелл искоса глянул на замаскированный снежными хлопьями указатель, свернул у развилки направо, вылетел на обледеневший участок, резко вывернул руль, и мы вновь устремились вперёд. Я чувствовала себя куском окаменелого мороженого.
Фредди – музыкант, – затараторила я с новой силой, – играет в одной из этих кошмарных групп, где инструментами служат стиральные доски, щипцы для колки орехов и сушилки для волос. В настоящее время он отдыхает. Согласно последнему бюллетеню плохих новостей от тётушки Астрид, наш кукушонок вернулся в родное гнездо, и у мамочки с папочкой не хватает сил выпихнуть его оттуда.
– Тётушка Астрид? – тёмные брови мистера Хаскелла изобразили наивысшую степень сосредоточенности.
Мы въехали в маленький городок Сент-Мартинз-Милл и теперь катили мимо старых домишек, глазевших на нас из сгущающихся сумерек. Снегопад наконец прекратился.
Я сложила зонтик и осторожно разогнула руки.
– Тётушка Астрид – вдова, всегда переодевается к обеду и не появляется на людях без жемчужного ожерелья. Подражает королеве Виктории – каждые три минуты вставляет королевское «мы». Вид у неё, будто она села на раскалённую кочергу. А вот её дочурка Ванесса… – тут я угрюмо замолчала.
Мистер Хаскелл свернул с дороги, что избавило меня от необходимости описывать роковое великолепие Ванессы.
– Пора подзаправиться, – сказал он.
– Едой или бензином?
– Ни тем, ни другим, – безжалостно отрезал Бентли Хаскелл, когда перед моим мысленным взором уже предстала яичница с жареным картофелем. – Я подумал, вы будете благодарны, если я наполню вашу грелку горячей водой.
– Разумеется, – парировала я. – Она уже давно превратилась в могильный камень. Но если глаза меня не обманывают и впереди действительно маячит кафе, то я, пожалуй, загляну туда и отогреюсь огненным бифштексом и котлом дымящегося кофе. А вы можете выбирать: остаться здесь и превратиться в снеговика или присоединиться ко мне.
Несчастный Бентли Хаскелл! Его со всей очевидностью раздирали ярость и искушение. Но человеческая плоть слаба, и мой спутник остановил машину под поскрипывающей на ветру вывеской постоялого двора. Весьма примечательное название – «Приют». Хаскелл выхватил из моих рук грелку и распахнул дверцу со своей стороны.
– Платите, надеюсь, вы! – прорычал он, стряхнул с рукавов снег и резво обежал вокруг машины, чтобы помочь мне выйти.
– Разве у меня есть выбор? Мистер Хаскелл, вы становитесь весьма дорогостоящим удовольствием, – моя надменность дала трещину, так как мне пришлось ухватиться за его руку, чтобы не позволить ногам расстаться с остальным телом. – Моё пальто… – по правде говоря, этой ветоши недавно исполнилось десять лет, – безнадёжно испорчено. Если бы не ваша слишком удачная идея прокатиться с ветерком, мы бы уже сидели в уютном и тёплом Мерлин-корте и поглощали чудесные блюда, приготовленный тётей Сибил.
– Неужто? У меня сложилось впечатление, что нам придётся выуживать дохлых летучих мышей из остывшего лукового супа.
Его слова были недалеки от истины, отчего моя ярость только усилилась. Обмениваясь ненавидящими взглядами, мы наконец доползли до кафе. Оказавшись внутри, демонстративно отвернулись друг от друга и, оставляя за собой лужи, протопали к стойке, за которой торчала нервного вида девица. Мы хором оповестили её, что нам требуется столик на двоих. Прогремевшее над ухом эхо его голоса отозвалось во мне новым всплеском раздражения, но я так и не повернула головы.
Вскоре мы уже сидели у пылающего камина, вокруг сияли начищенные медные сковородки; резные панно, в изобилии украшавшие стены, радовали глаз. В этой чарующей обстановке восемнадцатого века невозможно было не смягчиться, а поэтому я решила всё же не обращаться с мистером Хаскеллом как с червяком, каковым он, несомненно, являлся.
– Не правда ли, уютно?
– Даже чересчур, перестарались они с доброй старой Англией. А почему эта нелепая девица расхаживает в ночной рубашке и в чепце?
– Официантка? Это наряд Нелл Гвин ((1650–1687) – английская актриса и фаворитка короля Карла II). Боитесь, она завалится спать, прежде чем мы сделаем заказ?
Мы заказали мясо и грибы. Отказ от картофеля дался мне нелегко, но я не хотела, чтобы Бентли Хаскелл решил, будто у меня не всё в порядке с железами. На керамической подставке нам принесли шкворчащее мясо.
– Мисс Саймонс, – Хаскелл взял вилку, – я предлагаю прямо сейчас перейти на «ты» и называть друг друга по имени, чтобы случайно не оговориться, когда мы приедем в замок.
Я вонзила вилку в гриб.
– Ваше внимание к деталям впечатляет. Весьма профессионально. Вас всегда называют Бентли, или, может быть, Бенни?
– Бен, – ответил он ледяным голосом, – а Элли – это сокращённое Эллен?
Я отрезала кусочек мяса, повозила его по тарелке, после чего разрезала ещё мельче.
– Значит, не Эллен.
– Поскольку мы считаем близкими друзьями, вы должны знать. Моё полное имя Жизель, – я успела поднять взгляд и увидела, как дёрнулись его губы. Интересно, заметит ли официантка, если я проткну этого человека вилкой и залью кровью белоснежную скатерть? К моему удивлению, лицо его быстро приняло серьёзное выражение, и он успокаивающе коснулся моей руки.
– Родители зачастую ведут себя как малые дети. Все эти полёты фантазии хороши для лепечущих младенцев, но Бутоны и Незабудки рано или поздно вырастают. Имя следует давать с согласия ребёнка, во всяком случае, он должен иметь право поменять его по достижении разумного возраста.
– Спасибо, – хрипло выдохнула я. Всегда чувствую себя неловко, когда люди, а тем более мужчины, проявляют ко мне участие. – Бедная мамочка, у неё были самые благие намерения. Она рассчитывала, что я пойду по её стопам, порхая в розовой балетной пачке.
– Ваша мать танцовщица?
– Была. Правда, дальше кордебалета не продвинулась – пируэты, арабески… А в один прекрасный день она споткнулась, сбегая по лестнице на железнодорожном вокзале. Мама, как и я, вечно опаздывала. Она умерла десять лет назад.
– Прости. А отец?
– Отправился на поиски самого себя. Завёл овцеферму в Новом Южном Уэльсе. Сейчас у него две. Овцы, разумеется, а не фермы, и, если исходить из его везучести, обе твари наверняка бесплодны. Папочка – замечательный человек, через год он запросто может бросить свою ферму и отправится осваивать стезю пожарного или искусство циркового клоуна.
– Что лишь подтверждает мою теорию: какими бы любящими не были родители, они и есть настоящие дети, – Бен отобрал чашку с кофе у официантки, которая, покачивая огромным чепцом, старательно суетилась вокруг него.
Знакомая картина. Пора напомнить платному кавалеру о его профессиональных обязанностях. Я снабдила своего спутника живописными подробностями из истории моей семьи, разумеется, опустив Ванессу. После чего решительно потребовала, чтобы мистер Бентли Хаскелл изложил мне свою автобиографию.
Он начал с того, что родители лишили его наследства и послали ко всем чертям. Падение ещё одного старинного дома! На этот раз им оказалась зеленная лавка в Тоттенхеме.
Я живо представила себе несчастных лавочников с загрубелыми от тяжкого праведного труда руками. Вот они забрасывают блудного сына тщательно очищенной капустой, выставляют нечестивца из дому, запирают дверь на засов и вешают табличку «Закрыто». Но за какие прегрешения?
Оказалось, родители отвернулись от своего детища после того, как выяснилось, что их сын – атеист, и не какой-нибудь там разглагольствующий теоретик, а атеист-практик.
– Практик? – озадаченно переспросила я.
– Я помог организовать митинг у Церкви Возрождения Аллилуйи. Это одна из тех маленьких сект, которые до сих пор считают, что еретиков надо сжигать на кострах. В тот раз они отказались похоронить младенца на освящённой земле. Если подобное благочестие называется религией, то я в ней не нуждаюсь.
– Твои родители очень набожны?
– Чрезвычайно. Отец – ортодоксальный иудей, а мать – ревностная католичка. Надо отдать должное старикам, брак у них получился отменный. Последние сорок лет они, одержимые миссионерским рвением, пытаются обратить друг друга в свою веру. К косяку входной двери у нас прикреплена мезуза (Небольшой свиток с определёнными цитатами из Второзакония, который в еврейских семьях прикрепляют над дверью в качестве свидетельства приверженности иудейскому закону и символа своей веры), а на каминной полке красуется статуэтка Девы Марии. Мать как-то сказала мне, что давным-давно окрестила отца, когда мыла ему голову. А он, в свою очередь, упорно представляет её друзьям как Руфь, хотя мать зовут Магдалиной.
– В таком случае довольно странно, что они так быстро отступились от тебя. Должно быть, имелись более серьёзные причины для твоего изгнания, чем марш против возрождения какой-то там аллилуйи. Какие ещё грехи ты совершил?
Разглядывая официантку, которая в поисках счёта копалась в необъятном кармане своего древнего фартука, Бен произнёс довольно дружеским тоном:
– С чего это тебе взбрело в голову, будто за мной числятся ещё какие-то злодеяния?
Я словно зачарованная следила, как семенит к нему Нелл Гвин, повинуясь едва заметному мановению пальца. С доводящей до безумия неторопливостью девица взяла деньги, которые я положила на столик, и лениво удалилась, повиливая задом.
– Хватит! – воскликнула я. – Неопределённость вызывает у меня несварение желудка. Что ты натворил? Похитил дочь мэра? Забыл вернуть книги в библиотеку?
– Моя первая ошибка состояла в том, что меня угораздило родиться единственным ребёнком. Родители сделали всего лишь одну ставку. Когда я появился на свет, матери было уже под сорок. Она не могла завести других детей.
Испугалась, наверное, бедняжка, глядя на тебя, мелькнула у меня злорадная мыслишка.
– Должно быть, твоя мать уже в летах? – с коварной небрежностью поинтересовалась я.
– Ей скоро семьдесят.
Значит, Бену около тридцати, мой любимый возраст. Разумеется, если речь идёт о других, особенно об одиноких мужчинах.
– Продолжай, – потребовала я.
– Хорошо… Если хочешь знать, я написал книгу, как бы это сказать… весьма натуралистическую, современную, – он помялся. – Словом, крепкую…
– Это прилагательное обычно в ходу у любителей алкоголя и девушек моего сложения. Не лучше сказать просто: порнографическую?
– На мой взгляд, нет, – его тёмные брови вновь высокомерно сдвинулись; романы в мягких обложках обычно характеризуют эту гримасу как основное отличие демонического головореза от главного героя.
Бентли Хаскелл выглядел точно ребёнок, у которого отняли мячик.
