Роуленд заверил меня, что с радостью помог бы в моём расследовании, но, к сожалению, завтра уезжает в Израиль. На три недели. Он пообещал, что по возвращении непременно пороется в архивах.
      Итак, мне опять придётся шуровать в подвалах и на чердаках! Такова уж, видно, моя судьба. Меня расстроило, что всё откладывается на три недели, но я взяла себя в руки и вежливо пожелала Роуленду счастливого пути, заверив, что обязательно приглашу его на обед, как только он вернётся со Святой Земли.
      Викарий, скорее всего, будет первым и последним нашим гостем в Мерлин-корте, думала я, уныло шагая к дому.

* * *

      Судя по тому, как складывались обстоятельства, близилась минута, когда мы упакуем чемоданы и попрощаемся с домом. Впереди маячила очередная унылая квартирка, где не будет никого кроме меня и Тобиаса. Бен вернётся в объятия заждавшейся невесты. Когда он впервые упомянул о ней, я, честно говоря, не поверила в существование этого образца долготерпения. Сочла её мальчишеской выдумкой, созданное Беном под влиянием минуты, дабы я не лелеяла несбыточных надежд. Но теперь мою душу точил червь сомнения. С недавних пор Бен то и дело поминал имя невесты всуе. Сьюзен (или Сью, это уж как вам больше нравится) была воплощённым чудом природы – истинное совершенство, у которого всё содержалось в идеальном порядке, включая чековую книжку.
      – Придётся ей научиться ловчить, а то она вас обоих не прокормит, – буркнула я как-то в приступе дурного настроения.
      Приступ последовал за трёхдневным отсутствием вдохновения у великого литератора, в чём он, разумеется, обвинил меня. Я, видите ли, напеваю, расхаживая по дому. Ладно, пусть у меня не оперное сопрано, но совсем не обязательно сравнивать мои вокальные данные с положенным на музыку коклюшем.
      – В отличие от тебя, Сьюзен считает меня совершенством, – холодно сообщил мне Бен, прежде чем повернуться на каблуках и гордо удалиться.
      Я, честно говоря, не рассчитывала, что он услышит мой последний выпад:
      – Это потому, что она не живёт с тобой под одной крышей!
      Бен обернулся.
      – Ты так считаешь?
      Он криво улыбнулся, раздражённо дёрнул бровью и ушёл.

* * *

      Лопата Доркас сиротливо стояла, прислонённая к ограде. Саму Доркас я нашла в прачечной, где она счищала с рук прилипшую землю и напевала, чудовищно фальшивя (даже я не могла конкурировать с ней по этой части): «Вперёд, о воинство Христово».
      Я кинула ей полотенце.
      – У тебя сегодня довольный вид.
      – Ещё бы! Хорошо, что ты вернулась, – рукой в мыльной пене Доркас ухватила меня за запястье. – Случилось нечто примечательное! Трудилась я себе в огороде. Солнце жарило нещадно, даже верблюжий горб на таком пекле пошёл бы волдырями. Подбадривала себя пением, поскольку ничто не поддерживает лучше торжественного гимна…
      – Ты нашла клад! – прошептала я едва слышно.
      – Не совсем, но… – Доркас разжала свободную руку.
      На её ладони лежал овальный медальон на тонкой золотой цепочке. Медальон был чёрный от грязи, но, судя по обильной мыльной пене, Доркас всерьёз вознамерилась его отчистить.
      – Милая вещица, – я произнесла это без особого восторга, поскольку перед моими глазами всё ещё маячил массивный деревянный сундук, доверху набитый драгоценностями, перед которыми поблекли бы сокровища царя Соломона. А это дешёвое украшение могло бы принадлежать и мне самой, и тётушке Сибил… хотя нет, старушка предпочитала броши размером с дверные ручки.
      Я подняла взгляд на Доркас, и сердце моё внезапно зашлось в буйной пляске.
      Она кивнула.
      – Ты права! Эта вещь принадлежала Абигайль Грантэм. Смотри! – подковырнув медальон грязным ногтём, Доркас вскрыла его, словно раковину, в которой прячется несчастный моллюск.
      Я ожидала увидеть внутри миниатюрную фотографию или локон каштановых волос, но медальон был пуст. Мне не хотелось выглядеть расстроенной, но…
      – Смотри же! – Доркас пальцем ткнула в изящную гравировку.
       «Абигайль от М.»
      Подарок Мерлина? Это представлялось довольно разумным объяснением, но все другие гипотезы и предположения заводили в глухие дебри. Сознательно ли Абигайль закопала медальон в огороде, и если да, то почему? Или она потеряла его, копаясь на грядках? Я предпочитала не думать о том, что медальон может оказаться ещё одной подсказкой. Если уж приходится выкапывать подсказки из земли, то шансов наткнуться на клад у нас почти нет… Если бы не Доркас, никто бы и не подумал возиться с огородом. У меня по горло дел в доме, что же касается Бена, то я испытывала большие сомнения, способен ли он отличить укроп от одуванчика.
      Этот проклятый писака оказался лёгок на помине. Притащился в огород собственной персоной, дабы объявить, что второй завтрак сервирован на свежем воздухе, под большим буком в саду. Бен бросил на медальон быстрый взгляд, прищурился и сообщил, что, будучи подростком, работал в ломбарде у дяди Эйба, а потому кое-что понимает в ювелирном деле. Эта безделица стоит если и не совсем гроши, то, во всяком случае, не больше двух фунтов. Я ожидала, что Бен, как всегда, скажет «впрочем, это не моё дело», но он вернул мне медальон со словами:
      – Не горячись. Эта безделушка останется прекрасным воспоминанием о продолжительном отпуске у моря, если, конечно, твои родственники согласятся продать его тебе.
      Бен всё утро экспериментировал с новой плитой в полностью отделанной кухне и приготовил восхитительное яство в виде тушённого в вине омара, приправленного домашним майонезом и украшенного каперсами. Джонас отказался присоединиться к трапезе, с достоинством сообщив Бену, что считает принятие пищи вне дома языческим сумасбродством. На лужайке, в тени бука, мы расстелили покрывало.
      – Должна тебя поздравить, Бен, – сказала Доркас, когда тот накладывал мне салат из шпината, – просто пальчики оближешь. Булочки – высший класс! Прости, но я не в силах удержаться, возьму ещё одну.
      Бен передал мне тарелку. Лесть явно обладает лечебными свойствами, ибо в эту минуту он выглядел почти весёлым, чего давно уже не случалось. Как бы невзначай Бен заметил, что секрет булочек заключается в капельке патоки, добавленной в дрожжевое тесто.
      – А ещё я считаю, – добавил он, – что салат, сдобренный лимоном и вермутом, который явно не оценили по достоинству, служит прекрасным фоном для омара – не слишком острым и в то же время не пресным.
      – Прекрати! – я разлеглась на тёплой траве, нежась на солнышке. – Так говорят только зануды, решившие попробовать свои силы в виноделии, – подняв бокал сидра, я пробасила, скосив глаза к переносице: – Терпкое, но не грубое, ароматное, но не навязчивое. Нежное, но пьянящее…
      – Ладно, я тебя понял, – Бен через силу улыбнулся. – Признаю, я в какой-то степени превратился в маньяка по части готовки, – он повернул ко мне голову. – А ты точно так же свихнулась на своей Абигайль.
      – Прежде чем ты сделаешь ещё пару замечаний, – глубокомысленно изрекла я, – согласись, что ты тоже без ума от этой дамы. Разве твой хвалёный омар приготовлен не по рецепту Абигайль Грантэм?
      Бен произнёс одно из тех слов, к которым питал отвращение дядюшка Мерлин, правда тут же извинился. Перед Доркас, ясное дело.
      – Не стоит, в школьных туалетах я слышала и не такое, – Доркас решительно отодвинула в сторону Тобиаса, который жадно взирал на омара, и намазала маслом ещё одну булочку. – Жаль, что сейчас не публикую рецептов, где все овощи и зелень надо брать со своего огорода, а не из консервных банок и пакетиков. Это, конечно, требует времени, зато и польза несомненная! И питательных веществ больше, и не в пример вкуснее.
      Бен медленно привстал. Солнечные лучи, проникающие сквозь листву, придавали его физиономии приятный зеленоватый оттенок. Глаза Бена были полны изумления. В эту минуту он напомнил мне Лазаря, восстающего из мёртвых.
      – Кулинарная книга эдвардианской дамы, – пробормотал Бен.
      Несколько раз повтори эту загадочную фразу, он внезапно вскочил на ноги, опрокинув блюдо с омаром. Тобиас с пронзительным воплем вонзил когти в колени Доркас и огромными прыжками пересёк лужайку, распушив хвост, словно метёлку для пыли. Бен не обратил ни малейшего внимания ни на несчастье, постигшее Доркас, ни на поспешное бегство Тобиаса. Глаза закрыты, ладони сжимают виски – ни дать ни взять страстотерпец, поджидающий откровения свыше. Судя по всему, он его получил. Продемонстрировав нам собственный вариант боевого танца индейцев, Бен истошно проорал:
      – К дьяволу Мэри Грейс!
      Прежде чем мы успели спросить, что, чёрт побери, он имеет в виду, литератор исчез в доме.
      – Надо же, – Доркас удивлённо посмотрела на меня. – И что я сказала такого?
      – Если не ошибаюсь, ты подала Бену отличную мысль. С романом покончено. Наш литературный гений собирается написать кулинарную книгу. Почему бы и нет? Дядюшка Мерлин не указал, что труд обязательно должен быть художественным произведением. Удивляюсь, почему Бену раньше не пришла в голову мысль выбрать ту область, где он является специалистом!
      Я оказалась права. Когда мы с Доркас, нагруженные грязной посудой, вошли в дом, нас встретила прекрасная музыка – не ипохондрическое клацание пишущей машинки, к которому мы успели привыкнуть за последние недели, а лихорадочный стук. Гонка началась.
      Теперь, когда Бен вновь превратился в человека, обременённого важной миссией, я надеялась, что он как-нибудь на досуге внимательно посмотрит на меня и поймёт, что в его обширном меню появилось новое изысканное блюдо – я. Но Бен продолжал относиться ко мне с подчёркнутой холодностью. Правда, однажды, когда я с восхищением наблюдала за его трудовой деятельностью, он небрежно заметил, что между рецептами вставляет юмористические истории и даже написал письмо своему лондонскому приятелю, чтобы тот сделала карандашные рисунки в стиле эдвардианской эпохи. Но в целом его отношение ко мне довольно точно передавалось фразой «Не приставай!»
      Тем не менее меня восхищала его решимость дождаться неминуемого и горького конца. Бен дал слово провести в Мерлин-корте полгода и держал сего, хотя вёл себя так, будто я содеяла нечто невыразимо подлое. И вот в один прекрасный день меня осенило: я поняла, чем может быть вызвана эта демонстративная холодность. Я ведь так и не поблагодарила Бена за прелестную серебряную рамку! Не обращая внимания на сигнал «Вход воспрещён», явственно исходивший от закрытой двери его комнаты, я переступила порог, собираясь извиниться.
      После всех этих неприятностей с конфетами и твоей книгой, – пробормотала я, понурив голову, – всё остальное напрочь вылетело у меня из голову, но на самом деле твой подарок мне очень понравился. Фотография Абигайль прекрасно смотрится в твоей рамке. Чем больше я узнаю об этой женщине, тем необыкновеннее она мне кажется. Она не была красивой, но…
      – О Боже! – рявкнул Бен, не поднимая головы, – с каких это пор ты стала обращать вниманием на внешний вид? Я начинаю сомневаться, стоило ли тебя сажать на диету. Ты превращаешься в безмозглую Нарциссиху, которая смотрится в каждое зеркало, что попадается на пути. Что случилось с твоей системой ценностей?
      – И это говоришь ты? – мне каким-то чудом удалось выдавить из себя правдоподобный смешок, и я смерила писателя гневным взглядом. – Так тебя не волнует физическая привлекательность? Лицемер! Да ты, как только увидел Ванессу, не переставал плотоядно облизывался. Окажись мы с ней в одной комнате, ты бы на меня даже не взглянул, и не говори мне, что тебя поразил её глубокий ум.
      – Мне казалось, мы обсуждаем Абигайль, – Бен вставил в машинку новый лист. – Кстати, помнишь, я сказал, что она мне кого-то напоминает? Поначалу я никак не мог понять кого… Затем подумал о Доркас, наверное, всё дело в рыжих волосах. Но как-то вечером, когда мы с тобой болтали в гостиной, я внезапно понял, что Абигайль Грантэм напоминает мне тебя. Да не вздрагивай ты, не наружностью, нет.
      – Меня? – мне пришлось опуститься на первый попавшийся стул, на котором громоздилась изрядная стопка бумаги.
      Сказать, что я похожа на Абигайль, было всё равно, что подарить мне цветок… особенно если эти слова принадлежат Бену Хаскеллу. Быть такой же сильной и утончённой, доброй и жизнерадостной – о большем я не смела и мечтать.
      – Вспомни, мы тога рассматривали портрет при тусклом газовом освещении, – Бен вновь навалился на клавиши. – И кто знает, может, именно поэтому она показалась нам такой симпатичной.
      И тут я его возненавидела. Я возненавидела и его взъерошенные тёмные волосы, и его выцветший свитер, и его тонкие ловкие пальцы. Да чтоб им навеки застрять между клавиш и их пришлось бы ампутировать! Что я сделала такого?! Откуда эта враждебность? Почему он злобно шипит на меня, словно Тобиас, которому по ошибке навалили полную миску солёных огурцов?
      – Интересно, почему ты не обращаешься в бегство, как поступила бы на твоём месте всякая порядочная девушка? – ехидно вопросил Бен. – Можешь отправляться к своему драгоценном викарию, думаю, старина Ролли будет рад тебя видеть, если, конечно, не умчался ещё в далёкие края. Да, совсем забыл! Он вчера звонил, хотел ещё раз с тобой попрощаться. Насколько я понимаю, он уже имел возможность сделать это лично. Прости, что забыл тебе передать.

* * *

      К следующей неделе мы вновь получили возможность пользоваться столовой, и Бен незамедлительно устроил из террасы кабинет. Там громоздилась беспорядочно сваленная мебель, перекатывались пустые банки из-под краски, пол был усеян обрывками обоев, но Бен, презрев хаос, установил на маленький столик пишущую машинку и с ледяной вежливостью попросил ему не мешать. Закрытая дверь говорила не менее красноречиво, чем письмена на стене.
      Как-то вечером мы с Доркас решили поужинать в деревне, отчасти потому, что из-за усердия Бена вечерняя готовка лежала на мне – хотя у меня кулинарное творчество протекало успешнее, чем у Доркас, Бун успел нас настолько избаловать, что блюда в моём исполнении казались нам форменной отравой. Но в большей степени наша вылазка объяснялась тем, что мне требовался подходящий повод, чтобы надеть роскошное голубое платье, которое я недавно купила. Почти все мои наряды уже несколько недель висела на мне, словно халат для беременных дамочек, но из суеверия я ничего нового не покупала. Меня до сих пор не покидал страх, что стоит мне упаковать всю старую одежду и отправить её в Армию Спасения, как я в одночасье наберу утерянные два стоуна. Но в этот вечер я решила сжечь корабли, а заодно и мосты. То ли из-за приглушённого света в комнате (одна из лампочек перегорела), то ли благодаря сапфировому оттенку платья, но мои глаза в этот вечер сделались на два размера больше, а всё остальное на два размера меньше. А может, всему виной волосы, уложенные на затылке тугим узлом? Как бы там ни было, на моём лице отчётливо выделялись скулы, о наличии которых я до сих пор не подозревала. Сказать по правде, взглянув в зеркало, я осталась довольна увиденным.
      – А знаешь, крошка, – я старательно разгладила пальцем бровь, – ты выглядишь совсем недурно.
      На гребне обретённой уверенности в себе я слетела вниз по ступеням, пронеслась через холл, постучала в дверь террасы и, едва дождавшись разрешения войти, данного с явной неохотой, распахнула дверь.
      Писатель сидел ко мне спиной? Не поворачивая головы, но нечленораздельно пробормотал:
      – Чтотамтакое?
      Медленно приблизившись, я встала прямо за его спиной, отчаянно желая, чтобы колени не бились в знакомой нервной дрожи. Опасаясь, что голос мой объявит забастовку, я сделала глубокий вдох.
      – Если это вопрос не национальной важности, я попросил бы тебя зайти попозже.
      Бен провёл рукой по волосам, вытащил карандаш из рта и принялся что-то быстро записывать на клочке бумаги.
      – Я не принимаю это на свой счёт. Если у тебя нет глаз на затылке, ты не можешь знать, я это или Доркас…
      – Не говори глупостей, Элли, для этого вполне хватает ушей. Ты всегда топаешь, как сержант, осматривающий строй на плацу.
      Так вот как ему представляется моя изящная плавная походка! Ладно, переживём. Ничто лучше не способствует этому, чем незамысловатая шутка.
      – Всё потому, что я потеряла хрустальные башмачки, вот и пришлось надеть ботинки одной из моих уродин-сестёр. Это же твой любимый сказочный персонаж – Золушка. А за дверью стоит Доркас в облике Доброй Феи. Но вот кто будет сопровождать меня на бал? Что скажешь, приятель?
      Бен повернулся на стуле. Он медленно окинул меня взглядом, впитывая, казалось, каждый дюйм голубого шёлкового платья, прозрачные нейлоновые чулки без единой морщинки и тёмно-синие туфли на высоких каблуках. Наконец, вернувшись к моему лицу, он долго и пристально смотрел, будто перед ним стояла незнакомка, а потом холодно и решительно произнёс:
      – Извини, Элли, я больше не работаю в «Сопровождении».

Глава тринадцатая