Пролог

13 июля 1815 г.

Человек, практически сумевший поставить па колени весь мир, чихнул и вытер руку о камзол.

В открытое окно с моря дул сильный холодный ветер. Там, во мраке и тумане, казалось, притаилось что-то зловещее. Далекие огни британского военного судна «Белле рофонт» способен был увидеть лишь тот, кто знал, где их искать: судно укрылось в глубокой тени у дельты реки, словно хищник, подстерегающий добычу.

Наполеон Бонапарт наблюдал за «Беллерофонтом» уже три с лишним часа, с тех пор как тот появился в поле зрения. Лицо его выражало гнев и презрение. Несколько лет назад британский флот нанес его флоту сокрушительное поражение при Трафальгаре, и Бонапарт до сих пор не мог забыть об этом. Маленький рост Бонапарта никак не вязался с его огромной репутацией во всем мире. Он был плотным и коренастым, под белыми лосинами заметно выделялось брюшко. Шелковистые, с медным оттенком волосы эффектно контрастировали с серыми пронзительными глазами. Его взгляд способен был привести в трепет кого угодно. В том числе и шестерых мужчин, напряженно и безмолвно стоящих позади него.

— Сир, начинается дождь. Вам бы следовало отойти от окна, иначе можете простудиться.

— «Корсиканскому чудовищу», как называют меня английские газеты, не страшны никакие простуды. Они обвинили меня в измене и понуждают Бурбона — эту куклу-марионетку — потребовать моей казни. Хотят уничтожить меня, спасителя Франции, который не дал ей захлебнуться собственной кровью и превратил в одну из самых могущественных стран мира. Теперь они жаждут моей казни, причем обязательно публичной. — Бонапарт, сжав кулаки, завел руки за спину, едва сдерживая душившую его ярость, затем повернулся к офицерам. — Кто, вы полагаете, посмеет обнажить меч? Людовик Капет? Он может войти в Париж лишь вслед за тяжелыми орудиями союзных войск. Слабый, напыщенный, трусливый дурак. Такой же, как и его отец.

— Луи не посмеет издать такой приказ, сир, — сказал бывший маршал французской армии Анри-Грасьен Бертран. — Кишка тонка. Он от укола иголки в обморок упадет.

Бонапарт самодовольно кивнул.

— Тогда, может быть, его брат? Крепкий, решительный, готовый натравить на меня армию наемников. Он должен понимать, что не станет преемником ни сейчас, ни потом, не так ли, Кипи?

На тонких губах Франческо Киприани появилось подобие улыбки. За последнюю декаду сорвалось как минимум тридцать покушений на жизнь Бонапарта, спланированных неугомонным графом Д'Артуа. Последний наемник кинул бомбу в карету императора, и карету подбросило на двадцать футов вверх вместе с лошадьми и находившимися в ней людьми. Взрывной волной убийце оторвало ноги, но он прожил еще достаточно долго и успел узнать, что Наполеона в карете не было — он находился за пятьдесят миль от места взрыва.

Суровое выражение не сходило с лиц мужчин. Киприани оказался единственным, способным выдавить улыбку. Одетый как джентльмен, он не был ни солдатом, ни придворным, но в мгновение ока мог превратиться в настоящего охотника. Это Франческо Киприани, мастер шпионажа и опытный убийца, раскрыл заговор союзников, направленный на изгнание Наполеона с Эльбы, он готовил побег с острова для своего императора, чтобы тот мог торжественно вернуться во Францию.

Сто дней Наполеон шествовал через Францию во главе лояльной центру армии, жаждущей мести. После разгрома при Ватерлоо четыре недели назад — битве, которая могла быть выиграна, — ему пришлось ехать ночью верхом по пустынным улицам и открытым всем ветрам полям к маленькому портовому городу Рошфор, а потом искать убежища на крошечном острове Экс, в мрачном каменном доме с окнами, выходящими на устье бухты. Армии четырех стран наступали Бонапарту на пятки, и ему некуда было бежать, нечего оставлять позади, кроме злости и презрения. В данный момент он обратил свой гнев на другого члена группы.

— Вы сохраняете удивительное спокойствие, мой лысый морской ястреб. Что вы можете сказать?

Мужчина стоял, прислонившись широким плечом к стене. На нем был шерстяной камзол с острыми лацканами, расшитый шелком жилет стоимостью в годовое жалованье солдата, а муслиновый шарф повязан с таким шиком, будто его обладатель только что явился из оперы. Он был самым высоким из всех присутствующих, на полторы головы выше приземистого Бонапарта и шире Киприани в плечах. Лицо его находилось в тени, но улыбка сверкнула белизной, когда он отвечал на вопрос императора.

— Что бы вы хотели услышать от меня, сир? Прусская армия через день догонит вас, шведы блокировали пути на север, испанцы охраняют юг. Они только и ждут, когда вы попытаетесь пробиться, поскольку в этом случае отпадет необходимость отдавать приказ о вашей казни, подписанный каким-нибудь королем-марионеткой.

— Монтолон и Лас-Каз, — Наполеон повернул голову к двум офицерам, стоящим рядом с Бертраном, — считают, что мне следовало бы отправиться в Америку. Тамошние борцы за независимость были нашими союзниками во время их войн с Англией, но вряд ли пожелали бы сдаться мне.

— Мудрое решение, сир, но для начала туда надо добраться. — В глазах мужчины на миг отразилось пламя свечи. Они были такими же черными, как и густые волны волос, ниспадающих на воротник. — На «Беллерофонте» семьдесят четыре пушки и та же команда, что учинила настоящий разгром при Трафальгаре. Стража стоит на каждом доке, солдаты в каждой деревне, патрули осматривают каждую милю на побережье. Если бы даже вы оделись в лохмотья и спрятались на каком-нибудь местном рыболовном судне, вас все равно бы нашли. Надеюсь, вы не хотите быть погребенным под грудой рыбных голов? Я содрогаюсь при одной мысли о том, как бы вас в этом случае отделали бездельники, которые пишут листовки.

Наполеон так побледнел, что прядь волос, упавшая на высокий лоб, показалась необычно темной. Он тяжело переживал свой позор.

— Я до недавних пор носил корону императора Франции, господа. И не намерен менять ее на рыбачью кепку. Ни сейчас, ни когда-либо вообще.

— Но, сир, — запротестовал один из офицеров, — вы не можете сидеть здесь до бесконечности. Шпионы британского министерства иностранных дел повсюду. К утру о вашем пребывании на Эксе станет известно всей Европе.

— Я знаю, — спокойно произнес Бонапарт. — Но к утру это не будет иметь никакого значения. Лорду Уэстфорду больше не потребуются легионы его шпионов, которые собирают обо мне сведения, поскольку ему станет известно, где именно я нахожусь. Будьте уверены, — добавил он, — исправить ситуацию, в которой мы оказались, можно, но пока я должен еще раз притвориться послушным ягненком, дрожащим при мысли о бойне. Генерал Монтолон, оповестите нашего храброго соотечественника, который ждет приказа прорвать блокаду, что его услуги не понадобятся. Полковник Бертран, вы отослали официальное сообщение капитану «Беллерофонта» о том, что я готов сложить оружие к его ногам?

— Письмо доставлено час назад.

— Завтра как раз четырнадцатое июля, — продолжил Наполеон. — Тот самый день, когда пала Бастилия, что помогло нам ступить на путь славы. И это будет слава, господа, — прекрасная английская слава, которая хранит нас сейчас. Я заверю британского капитана, что приду к нему с миром, чтобы преклонить колени перед англичанами. Как Фемистокл, афинский полководец, отправленный в ссылку после победы над персами, я ищу убежища от моих врагов и отдаю себя под защиту регента.

— Вы уверены, что они вам поверят? — спросил англичанин.

— А почему бы и нет? Из моих сорока шести лет тридцать пять я провел в сражениях. Вряд ли Веллингтон, мой ровесник, провел в битвах хотя бы половину этого времени. Тем не менее он утверждает, что не прочь поселиться в какой-нибудь английской деревушке. Как видите, он уже создал иллюзию послушания, не так ли?

— Вы тоже хотели бы прикрыться иллюзией? — спросил Киприани у англичанина, растянув губы в злорадной усмешке. — Надеюсь, вы не ждете, что мы откроем вам все наши тайны, капитан? Ведь в этом случае они перестали бы быть тайнами.

Все знали, что Киприани не доверяет английскому наемнику, несмотря на то что сам нанял его корабль, чтобы помочь императору бежать с Эльбы. Англичанин тоже не доверял Киприани и был настроен по отношению к нему враждебно. Всех удивляло, что они до сих пор не сошлись в смертельной схватке. Кто-то их удерживал. И только сейчас стало ясно, кто именно. Бонапарт поднял руку.

— Хватит состязаться в том, кто кого переплюнет, — сказал Бонапарт раздраженно. — А сейчас можете идти. Мне нужно побыть одному, обдумать покаянное письмо британскому капитану. Кипи, вам удалось найти какое-нибудь вино на этом Богом забытом острове?

— Вас устроит бутылка вашего любимого «Констанс»? Бонапарт нетерпеливо махнул рукой и, как только офицеры вышли, взял у Киприани тяжелую зеленую бутыль, — Вы ни разу не обманули моих ожиданий. Не так ли, друг мой? — задумчиво проговорил Наполеон, переходя на корсиканский диалект, на котором они всегда разговаривали, оставаясь наедине.

— И впредь не обману, — пообещал Киприани. — Позвольте мне убить его прямо сейчас. Он нам больше не нужен.

— Э-э… Возможно, он нам еще понадобится. Мне сообщили, что англичане увеличили вознаграждение за его поимку. Они хотят привлечь его к суду, как и меня. Вы полагаете, он в курсе наших планов?

— Мы были бдительны и лишнего при нем не говорили. В своем письме ваш брат не упоминал ничего особенного, хотя не стоило называть некоторые имена. Это могло… — Киприани осекся, уставившись на стол. — Письмо. Вы убрали его, сир?

Бывший император Франции обернулся, оглядел стопки документов и карт, лежащих на столе.

— Нет. Оно, должно быть, где-то здесь. Киприани стал искать среди документов, но его поиски ничего не дали.

— Письмо пропало. Он стоял у двери, когда все вошли, но когда я позвал камердинера, чтобы тот принес ваше вино… — его глаза вновь скользнули по столу. — он стоял здесь. Он мог взять письмо. Он взял его. Я в этом не сомневаюсь.

— О, будет вам. Кипи. В присутствии офицеров? Холодный, суровый взгляд Киприани остановился на хозяине.

— Уверен, он способен украсть у змеи глаза так, что она даже не заметит.

— Тогда лучше убить его, — согласился Бонапарт, сжимая горлышко бутылки. Он едва удержался, чтобы не швырнуть ее о стену. — Убейте его и заберите письмо, так как это не шутки, Кипи. Ведь речь идет о нашей окончательной победе!

Глава 1

Она подумала, что он мертв. Его безжизненное тело слегка покачивалось в мелкой заводи. Мощная спина и плечи были в царапинах и шрамах, а кожа стала желтой, как пергамент. Сквозь тонкие льняные кальсоны до колеи просвечивало тело, и она даже разглядела его ягодицы и впадинки внизу спины.

От созерцания этого мертвого тела на нее нахлынула волна отвращения. На его разомкнувшихся под напором соленой воды лиловых губах выступила пена.

Аннели Фэрчайлд в испуге отпрянула. Она обвела взглядом берег до самой линии гор, опасаясь увидеть по крайней мере еще дюжину трупов среди камней, но вокруг было пусто. Ночной туман постепенно рассеивался под лучами восходящего солнца. Аннели не слышала ни сигнала, который мог бы означать, что какой-то корабль сбился с курса, ни звона церковных колоколов, сзывающих селян.

И все же этот мужчина наверняка с какого-то корабля. За двадцать лет вражды с Францией Торбей стал важным морским портом, прямо за выступом Берри-Хэд. К Торбею примыкали три городка: Бриксгем, Пейнтон и Торки. В прибрежных водах постоянно курсировали суда, и жители деревень рассказывали истории о выброшенных на берег телах.

Но этот был жив.

Аннели снова посмотрела на него. Густые темные волосы упали ему на лицо. Глаза с длинными ресницами были закрыты. Он был великолепно сложен: широкоплечий, мускулистый — именно такие взбирались на высокие мачты кораблей. Одна его рука, побелевшая от влаги, лежала на песке. Вторая, сжатая в кулак, покоилась под головой. Возможно, это и спасло его от гибели.

Если спасло.

Аннели оглянулась. Душа ее снова пришла в смятение. Бухточка была крошечной и глухой. Берег меньше полумили длиной вился вдоль кромки воды, слишком мелкой для якоря и слишком бурной для установки рыболовных сетей. Бухту окружали крутые известняковые утесы, в проемах и трещинах обитали крикливые чайки. Сейчас почти все они белыми облаками кружили в небе, словно хотели узнать — жив он или мертв.

Уиддиком-Хаус находился наверху, на утесе. К нему бежала узкая тропинка, проторенная в скале сильными ветрами и песками еще в незапамятные времена. Даже будь Аннели мужчиной, у нее все равно не хватило бы сил перенести неподвижное тело на вершину утеса. Придется сходить за подмогой, хотя, вернувшись, она вряд ли застанет тело на месте.

Прилив дюйм за дюймом поглощал гравий. Девушке даже пришлось отступить на шаг, чтобы не замочить туфли. Вдали, за бегущими барашками, где небо заволокла дымка, поверхность была гладкой, как простыня, но Аннели знала, что спокойствие это может оказаться обманчивым. Не один корабль, оказавшись в непосредственной близости от берега, разбивался о камни.

Однако надо принимать решение. Аннели вытерла руки о юбку и снова приблизилась к телу. Но тут же отскочила — ее обдало холодной волной. Ей снова стало не по себе, когда она взглянула на неподвижное тело.

— Время, проведенное с двоюродной бабушкой Флоренс, пойдет тебе только на пользу, — пробурчала она, повторив то, что сказала ей мать неделю назад. — Море успокоит тебя, приведет твои мысли в порядок.

Собравшись наконец с духом, Аннели наклонилась и просунула руки мужчине под мышки, пытаясь сдвинуть с места. Она не выглядела хрупкой, но он казался в сравнении с ней гигантом. Три раза пыталась она вытащить его на берег и сама едва не свалилась в воду, прежде чем отказалась от намерения тащить его за руки. В ее туфлях уже хлюпала вода, юбка намокла.

— Дьявол, черт, проклятие! — вырвались у нее три любимых ругательства ее брата.

Держа в поле зрения приближающуюся волну. Аннели обежала тело и стала его толкать, перекатывая с боку на бок, к берегу.

Стараясь отдышаться, она только сейчас заметила шрам чуть выше шеи: вены вздулись, кожа вспухла и стала сине-черной. Казалось, она вот-вот лопнет. Такое мог вызвать только очень сильный удар. Аннели, чувствуя себя совершенно беспомощной, рухнула на колени Она все же нашла в себе силы и медленно приподняла копну его черных волос. Удостоверившись, что кожа не порвана, она снова стала разглядывать его профиль. Лицо было незнакомо. Оно и неудивительно: за девятнадцать лет своей жизни она не гостила в Уиддиком-Хаусе и десяти раз и, уж конечно, не запоминала лица рыбаков и фермеров, которые с любопытством пялились на приезжавших из Лондона девушек в туфлях на каблуках.

Теперь настала очередь Аннели пялиться. Она старалась не думать о том, что перед ней почти голый мужчина и что она касается его тела, в очередной раз пытаясь перекатить с места на место. Ее взгляд скользнул вниз, что было за гранью всяких приличий. Он лежал к ней лицом, его тело было покрыто тонким слоем песка, кальсоны прилипли к промежности. Своими синими, как небо, глазами она разглядывала то, что рельефно выделялось под мокрой материей. Она как-то слышала об этом. Даже видела грубый набросок, который рисовали хихикающие девушки. Но увидеть это собственными глазами… Она подумала, как неудобно ходить с такой тяжестью между ног. Неудивительно, почему мужчины часто испытывают дискомфорт и даже боль.

Всплеск холодной воды у щиколотки вернул ее к реальности. Ей стало жарко, в горле пересохло, но она не успокоилась, пока не оттащила тело подальше от воды, после чего буквально рухнула рядом с ним.

Ей показалось, будто она упала на скалу. Лишь сейчас девушка перевела дух. Раненый стал подавать признаки жизни. Аннели повернула его голову так, чтобы вода выливалась изо рта и из носа. Глаза его все еще оставались закрытыми, но по телу пробегали судороги. Постепенно дыхание его выровнялось, кожа приобрела нормальный цвет.

На мертвенно-желтом теле проступил его естественный бронзовый оттенок. Правда, губы все еще оставались синими. Когда Аннели стряхнула песок с его век, длинные ресницы дрогнули и глаза приоткрылись. Она замерла, заглянув в эти темные бездонные глаза. В них были злость и боль.

— Они должны узнать правду, — с трудом произнес он.

— Ч-что? Что вы сказали?

Он схватил ее за руку своими железными пальцами, едва не сломав ей запястье.

— Они должны узнать правду. Пока не поздно.

— Я… не знаю, о чем вы говорите, сэр, — сказала она, потрясенная железной хваткой его руки, его завораживающим взглядом, который, казалось, проник ей в самую душу. — Какую правду, сэр? Кто должен узнать?

Его губы слегка шевельнулись, но он не в силах был произнести больше ни слова. Железная хватка ослабла, и Аннели высвободила руку. Его веки дрогнули, глаза снова закрылись, и голова бессильно откинулась набок.

Аннели резко поднялась, бросила взгляд на поднимающуюся воду и помчалась по мягкому песку к подножию утеса. Мокрая отяжелевшая юбка мешала бежать, так же как туфли, в которых при каждом шаге хлюпала вода. Добежав до тропинки, она остановилась, чтобы перевести дух, и взобралась на гору так быстро, как только могла.

Взобравшись, снова остановилась, и ее обдало жаром. Странно. Только сейчас она заметила, как далеко находится дом от края утесов. Когда-то красивый, с видом на море, фасад Уиддиком-Хауса потрескался и осыпался вес из-за тех же песков и ветров, что разгуливали вдалеке у скал. Оконные рамы утратили свой первоначальный цвет н облупились, на крыше там и сям зияли дыры.

Но ничего этого Аннели не заметила, когда, приподняв юбки, бежала через волнующееся на ветру зеленое море травы. Она пронеслась мимо сгнившего дерева, где как-то оставила свою шляпку. Аннели не знала, стоит ли идти на конюшню. Может, старик Уиллеркинз уже отправился к своим красавицам. В свои почти восемьдесят он был таким же древним и потертым, как и все остальное в Уиддиком-Хаусе, и вряд ли мог ей чем-то помочь. И Аннели направилась к дому, надеясь застать лодочника. Он прожил полвека и все еще был достаточно бодрым.

Аннели заскочила в дом, но никого не застала. На кухонном столе стояли миска с остывшей кашей и деревянный поднос, усыпанный крошками. Это говорило о том, что недавно здесь кто-то был, но на ее зов никто не откликнулся.

Впрочем, Аннели нисколько не удивилась, потому что ее двоюродная бабушка Флоренс Уиддиком сократила количество слуг до предела. Кроме Уиллеркинза, она держала управляющего, повариху, горничную, сапожника, садовника, лодочника и мальчика на побегушках. Держала также Трокмортона, часовщика, — его единственной обязанностью было заводить часы и следить за тем, чтобы они били три раза в день. Была еще Этель, женщина, буквально покорившая бабушку Флоренс несколько лет назад на ярмарке своим умением зарезать, ощипать и выпотрошить курицу меньше чем за две минуты. Бабушка наняла ее с жалованьем целых три шиллинга в месяц.

Большая часть жителей соседнего Бриксгема по-доброму относились к Флоренс Уиддиком, хотя считали ее чудаковатой. Старая дева за семьдесят, с огромным состоянием, не хотела оплачивать целую армию слуг, способных содержать дом в порядке, хотя тот и разваливался прямо на глазах; не могла она также собирать ренту более одной монеты. И то брала ее всего с десятков семей, работавших на виноградниках и в яблоневых садах, закрепленных за домом. Отец Аннели регулярно посылал за состарившейся тетей своей жены, настаивая, чтобы она жила с ними в Лондоне. Однако посланцы неизменно возвращались одни, с покрасневшими после дегустации вин и сидров тети носами и синяками, поскольку тетя Флоренс имела привычку привлекать к себе внимание своей тростью.

Аннели бежала вверх по лестнице из последних сил, ноги нестерпимо ныли. Она задыхалась, при каждом шаге у нее из туфель лилась вода, капала вода и с юбки. Было начало десятого. Аннели влетела в комнату, где бабушка обычно завтракала.

К счастью, на этот раз Аннели не ждало разочарование.

— Бабушка Лэл… бабушка Лэл…

Флоренс Уиддиком оторвала глаза от яйца, сваренного в мешочек. Она была крошечной, как воробышек, казалось, дунь — и она улетит. Прекрасные пепельные волосы были собраны на макушке в своего рода гнездышко из множества завитушек, которое покрывал изящный кружевной чепчик с завязочками до плеч. Она почти всегда одевалась в черное, и с ее лица не сходило выражение озабоченности, словно она силилась что-то вспомнить и никак не могла.

— Боже, Аннели, дорогая, ты промокла насквозь, Я бы сказала, что рановато еще гулять у океана.

— Бабушка Лэл…

— Поди, поди сюда. Выпей горячего шоколада или еще лучше сладкого сидра. Да, отведай-ка сидра. Утром братья Уилбери принесли еще одну бочку. Пожалуй, такого сидра я еще не пила.

— Мне не хочется ни сидра, ни шоколада. — Аннели отдышалась. — Я нашла мужчину.

Флоренс улыбнулась и помахала тостом.

— Твою маму это обрадует, дорогая. Она наверняка обеспокоена полным отсутствием у тебя интереса к сильному полу.

— Нет, нет, это совсем не то… Я нашла тело мужчины. На берегу. Я было подумала, что он мертв, но теперь он, кажется, дышит. После того как из него вышло много воды, изо рта и из носа.

— О Боже! Это один из наших? Сколько раз я говорила молодому Блистерботтому, чтобы не ловил устриц, когда темно. Он сам едва ли больше ведра, в которое их собирает, и, говоря по правде, те скользкие существа, которых он вылавливает, напоминают… ну, не важно. И вообще я до сих пор не понимаю их вкуса. Но молодой Билли так старается угодить мне, что в конце концов я вынуждена буду есть их тарелками.

— Это не Билли Блистерботтом, — возразила Аннели. — Вообще-то я этого мужчину не знаю. Но он действительно очень плох. Весь в синяках и кровоподтеках, а на голове рана величиной с репу. Я нашла его в воде, он чуть не утонул, но я оттащила его на песок, и, надеюсь, волны не унесли его обратно в воду.

— И никто не пришел за ним? Как же он попал туда?

— На берегу больше никого не было. Думаю, он упал с корабля, потому что он… почти голый.

— Голый? Как это странно. Знаешь, в бухте водятся крабы, и им все равно, чем питаться.

Флоренс, набив полный рот, позвонила в маленький серебряный колокольчик с таким слабым звуком, что вряд ли кто-то мог его услышать, тем более старые, тугие на ухо слуги. Однако через несколько секунд в столовую ввалилась повариха Милдред.

Она присела в реверансе, насколько ей позволяли ее четыреста фунтов, и приветливо улыбнулась Аннели.

— Доброе утро, мисс. Завтракать будете?

— Милдред, — сказала бабушка, — моя внучка говорит, что нашла на берегу голого мужчину. Наверняка какой-нибудь бездельник из города — напился и свалился со скалы. Найди, пожалуйста, Брума и пошли его узнать, кто там лежит на берегу.

Повариха расплылась в улыбке.

— Голый, говорите?

— Раненый. — Аннели перевела раздраженный взгляд, с поварихи на бабушку. — Он чуть было не утонул. Я его спасла.

— Что ж, поделом ему, если он выпил столько, что потерял одежду, а заодно и голову. Кто-то сыграл с ним злую шутку и теперь прячется где-то поблизости. Что скажешь, Милдред?

— Да, миледи. Вы совершенно правы, миледи. Снова присев в реверансе, повариха скрылась за дверью, а Аннели с трудом сдержалась, чтобы не последовать за ней. Почему-то она не верила, что спасенный ею мужчина — местный пьяница и кто-то сыграл с ним злую шутку. Выражение его глаз говорило совсем о другом.

— С тебя капает, дорогая.

— Что?

— У тебя юбка намокла, и с нее капает на пол. Лучше встань на ковер, а то кто-нибудь поскользнется на мокром полу.

Логика у бабушки была странная — ведь персидский ковер стоил целое состояние. Однако Аннели послушно встала на ковер.

— Господи! Да ты вся дрожишь!

— Я… должна была войти в воду, чтобы вытащить его.

— Разумеется. Я-то хвалю тебя за милосердие, а вот твоя мама расстроится, когда увидит тебя простуженную. А теперь ступай переоденься. К тому времени, как ты приведешь себя в божеский вид, Брум доставит жулика сюда и мы сможем хорошенько его разглядеть, прежде чем решим, что с ним делать дальше.

Глава 2

Аннели так торопилась, что на ходу расстегнула жакет, сняла, перебросила через руку и вошла в комнату. Не надеясь застать Клэренс, свою горничную, она все же позвала ее, хотя уже наполовину разделась.

Порванное, промокшее насквозь платье все было в песке. Нижние юбки тоже намокли и теперь вместе с туфлями и чулками валялись в углу. Раздевшись, Аннели быстро растерла ноги полотенцем, прошлась им между пальцами ног, затем села на низкий бархатный стул, надела сорочку и чулки.

После этого она принялась искать среди дюжины платьев то, которое было куплено в Лондоне. Она рассчитывала провести здесь несколько недель, надеясь, что отец и мать наконец поймут, что она уже не маленькая и своих решений не меняет.

— Нет, — произнесла она твердо. — «Нет» было вчера и на прошлой неделе. «Нет» будет завтра и на следующей неделе. Всегда.

— Аннели Марисса София Уиддиком Фэрчайлд, — с закрытыми глазами обратилась к ней мать, назвав все ее пять имен. — Мы с отцом желаем тебе только добра.

Персиваль Фэрчайлд, граф Уитем, не произносил ни слова, лишь шуршал свежей газетой, из-за которой его не было видно.

— Добра? — переспросила Аннели. — А вам не кажется, что в выборе мужа, с которым мне предстоит прожить до конца дней своих, вы должны хоть чуть-чуть считаться со мной?

— Нет, мы не хотим, чтобы над нами потешался весь Лондон, если ты выберешь себе недостойную пару. За два последних года ты получила три предложения! От графского наместника, от барона, а теперь еще и от маркиза, чей дядя-инвалид скоро испустит дух и племянник займет его место, став герцогом Челмсфордом!

Аннели со вздохом закрыла глаза — все это она слышала по меньшей мере раз двадцать только за последнюю неделю.

— Этот графский наместник — пьяница и невежда, вы сами так говорили. А барону не меньше сорока, и от него несет чесноком и луком, которые он постоянно ест в надежде прожить еще сорок.

— Не сомневаюсь, дорогая сестра, тебе ничего не стоило бы отучить его от этой привычки.

Аннели пристально посмотрела на Беатрис. Она была на три года старше, замужем, имела маленького сына, который всегда крепко держался за ее юбку; еще один ребенок был на подходе.

Ее мужем был Альфред, лорд Биллингтон. Она считала, что сделала хороший выбор, и ждала того же от младшей сестры.

— Я не вышла бы за лорда Бэрримора, — заявила Аннели, — будь даже он последним холостяком во всей Англии.

— В таком случае, — ее брат Энтони медленно подошел к камину, — ты можешь осчастливить одного из здоровяков, возвращающихся с войны. Наверняка найдется несколько тысяч солдат, которые целый год, а то и больше не видели представительниц прекрасного пола и охотно откажутся от лука и чеснока, только бы добиться твоего расположения. Интересно, прожила бы ты на десять шиллингов в месяц?.. — Он пожал плечами. — Впрочем, испытания тебя никогда не пугали. Не правда ли?

Аннели бросила на него сердитый взгляд.

— Тебе ли об этом говорить, мой дорогой братец? Десяти шиллингов тебе едва ли хватит на носовой платок. Пылинка на рукаве — и прощай пиджак! Недокрахмаленный галстук — и ты поносишь прачку на всю Бонд-стрит. И вообще — как ты можешь защищать лорда Бэрримора, если не далее как на прошлой неделе назвал его необразованным дикарем?

Энтони Фэрчайлд, виконт Ормонт, изогнул бровь.

— Тс-с. Я сказал это про его сапожника — он не может пришить подошву так, чтобы она тут же не отвалилась.

— Пожалуй, мы не о том говорим, — со вздохом произнесла Беатрис. — Уинстон Перри, маркиз Бэрримор, невероятно хорош собой, очень скоро получит высокий титул и старейшие поместья. Интересно, чем же он не подходит Аннели?

Аннели сложила руки на коленях.

— При нем я чувствую себя не в своей тарелке.

— Вот как? А почему?

— Ну… начать хотя бы с того, что он никогда не смеется. Никогда. Может, он даже улыбаться не способен. Он оскорбительно-груб с теми, кого считает ниже себя, а это чуть ли не каждый, если он не король и не регент. Он придирается к каждому слову, к каждому жесту, а собственных недостатков не видит. На днях столкнул с тротуара продавщицу цветов. Бедняжке пришлось идти по щиколотку в грязи, и она уронила все свои фиалки. А он просто стоял и свирепо смотрел на нее, словно она заслужила подобное унижение.

— Поделом ей, — заявила леди Уитем. — Этим уличным торговкам сказано, чтобы не мешали леди и джентльменам, когда те выходят на прогулку.

— Она и не мешала, мама. Она стояла в стороне. Когда я предложила ей пять шиллингов в качестве компенсации — больше у меня при себе не было, — достопочтенный лорд Бэрримор взглянул на меня так, будто тоже хотел столкнуть в грязь. Будь я его женой или служанкой, он сделал бы это не задумываясь.

— Будет тебе, ты слишком строго его судишь. — Энтони зевнул. — Я знаю его уже лет пять. Да, он суров, но в клубах и вообще в свете приобрел репутацию человека необыкновенного.

— Почему? — сухо спросила Аннели. — Потому что может пить и веселиться всю ночь, а после этого еще переспать с одной из своих многочисленных любовниц?

— Аннели! — Мать схватилась за сердце. — Откуда ты такого набралась?

— Это известно всем, мама. Его нынешняя любовница наставила своему мужу рога, но Бэрримору она вскоре наскучила и он ее бросил. Теперь во всех гостиных только об этом и говорят.

— Не думаешь ли ты, что жена, будь она у него, быстро бы его приручила? — спросила Беатрис.

— Будь у него жена, он не моргнув глазом столкнул бы ее в грязь, как ту цветочницу, и вряд ли изменил бы своим привычкам. А жену сделал бы всеобщим посмешищем. Меня трясет при одной мысли об этом.

— С тобой просто невозможно сегодня разговаривать, — простонала леди Уитем. — Ты хочешь окончательно испортить мне настроение. Даже не знаю, что делать. — Она помахала карточкой с золотым тиснением, которую держала в руке. — С его стороны было так мило распорядиться прислать к восьми вечера ландо, чтобы сопроводить нас в клуб леди Уэрдингем. Заметь, новое ландо. Надеюсь, ты понимаешь, что это значит?

Аннели вздохнула.

— Скорее всего это значит, что он недавно купил огромную дорогую повозку, нелепую до смешного, и теперь хочет порисоваться на публике.

— Ошибаешься. Это говорит о его намерениях, детка! Он восхищен тобой и хочет сделать тебе предложение. Когда нынешним вечером ты сойдешь с экипажа и рука об руку с лордом направишься в клуб леди Уэрдингем, весь Лондон поймет, что ты — будущая герцогиня Челмсфорд!

Аннели сжала кулачки так, что ногти впились в ладони.

— Но я не хочу вводить в заблуждение лондонцев и поэтому никуда не поеду в новом экипаже лорда Бэрримора нынешним вечером. И не только нынешним. Я вообще не собираюсь с ним никуда ехать, и уж тем более не позволю вести меня под руку, выставляя напоказ, будто купленную на аукционе корову-призершу.

— Зато лорд Бэрримор — приз для любой женщины, — заметила Беатрис, прикусив губу.

— Меня не интересуют призы. Во всем виновата мама. Это она всячески старалась привлечь его внимание ко мне.

— Как бы то ни было, тебя будут ждать в клубе…

— Я не поеду.

— Не поедешь?! — вскричала леди Уитем так громко, что отец с кислым выражением лица опять зашуршал газетой. — Да что ты себе позволяешь? Сам регент прибудет туда. И если мы не поедем, нас могут не пригласить на бал-маскарад, который состоится в Карлтон-Хаусе через две недели! Ты же знаешь, что леди Уэрдингем пользуется благосклонным вниманием принца! Стоит ей шепнуть ему несколько слов… Тут пахнет скандалом… — Она с наигранным отчаянием упала в кресло, обмахиваясь рукой, словно веером.

Беатрис отложила рукоделье и посмотрела на Аннели с таким видом, будто та только что вынесла им всем смертный приговор.

— Надеюсь, ты шутишь?

— Нисколько, уверяю тебя.

— Персиваль! Сделай что-нибудь!

Муж перевернул страницу и ответил со вздохом:

— Что я должен сделать, дорогая?

— Скажи дочери, чтобы перестала болтать вздор, отправилась к леди Уэрдингем и пустила там в ход все свое обаяние! А главное, чтобы сделала это с удовольствием.

Отец чуть-чуть опустил газету, так что стали видны его глаза.

— Аннели?

— Я поеду лишь в том случае, если вы меня заставите, и постараюсь пустить в ход все свое обаяние. Но сделаю это без всякого удовольствия. По принуждению.

Леди Уитем всплеснула руками и простонала в отчаянии:

— Теперь ты видишь, какая она упрямая и бессердечная…

— Мама, я только пытаюсь…

— Бессердечная и бесчувственная! Ты просто хочешь свести меня в могилу! Любая девушка почла бы за счастье… Герцогиня Челмсфорд, Господи! Говорят, у него годовой доход двадцать тысяч, и одному Богу известно, сколько он будет иметь, когда унаследует титул! Нет, я этого не допущу! Не допущу! Я не собираюсь ложиться спать с болями в желудке и с сердцебиением. Слишком много мы тебе позволяли. Слишком мягко обходились с тобой! Персиваль!

— Да, дорогая!

— Пошли за экипажем сейчас же. Она отказывается ехать в клуб? Прекрасно. Надо сделать так, чтобы в это время ее просто не было в городе. Беатрис, позови миссис Бишоп. Скажи, что Аннели уезжает на неопределенный срок на море, и вели ей немедленно уложить вещи.

Аннели мгновенно сникла.

— На море?

— Твоя двоюродная бабушка Флоренс стара, как и ее дом. Может, несколько недель в ее компании, где самое интересное занятие, на которое ты можешь рассчитывать, — это скреплять известью кирпичи, убедят тебя, что твоя жизнь в Лондоне не так ужасна, как ты думаешь.

Аннели, которая сидела в кресле, всем телом подалась вперед.

— Я никогда не говорила, что жизнь здесь ужасна! Леди Уитем тоже подалась вперед и посмотрела в глаза своей непокорной дочери.

— Поедешь в клуб?

Аннели напряглась.

— Нет.

— Тогда отправляйся к своей бабушке Флоренс и будешь пребывать там, пока не придешь в чувство. В отчаянии Аннели обратилась к отцу:

— Папа!

— Персиваль… — Голос леди Уитем проскрипел, как ногти по шиферу. — Ты прекрасно знаешь, сколько сил я приложила, чтобы выдать ее замуж за лорда Бэрримора. Это такая блестящая партия! Так что, если скажешь хоть слово в ее защиту, я прикажу миссис Бишоп собрать заодно и твои вещи. Или мои, это не имеет значения. Я под одной крышей с тобой не останусь, если ты вступишься за Аннели.

Персиваль положил газету на колени. Его голубые глаза на мгновение задержались на волевом подбородке жены, прежде чем он бросил недовольный взгляд в сторону дочери.

— Говоришь, он тебе неприятен, потому что не смеется? Моя дорогая девочка, мы прожили с твоей матерью тридцать лет, у нас прекрасная семья, но я не помню, чтобы у меня когда-нибудь появилась причина для смеха. Каждый занимается своим делом, в этом и состоит его жизнь. Пожалуйста, послушайся маму. Перестань нести вздор и пойми: либо ты выйдешь за мистера Балтимора…

— Бэрримора, — уточнил Энтони. — Не имеет значения. Либо ты выйдешь за него, будешь жить в роскоши в одном из его тринадцати поместий и делать что в голову взбредет до конца дней своих, либо начнешь прямо сейчас паковать вещи для поездки в Бриксгем, чтобы через день-другой, когда станет невмоготу, вернуться обратно и помочь маме и сестре подготовиться к твоей свадьбе. Энтони, — он подождал, пока сын повернется к нему, — ты читал утреннюю газету? Веришь ли, в палате опять дебаты по поводу того, что делать с этим пройдохой Бонапартом. Они проявили снисходительность, отправив его в ссылку на Эльбу, и посмотри, что получилось. Сто дней войны и десятки тысяч крепких английских солдат, погибших при Ватерлоо. И за что? За почетную капитуляцию без последующего наказания? Готов поспорить, этот идиот, наш хваленый министр иностранных дел, с глупой улыбкой вымаливал акт милосердия — ведь на той же странице Веллингтон пишет, я цитирую: «Он преступил черту правовых гражданских и общественных отношений, он преступник, он враг человечества». Какие слова! Повесить надо этого подлеца! И как только земля его носит!

Не дожидаясь ответа, Персиваль снова углубился в газету, где высказывались предположения о том, в каком месте причалит английский корабль «Беллерофонт» со сдавшимся корсиканским чудовищем на борту.

Аннели рассеянно слушала обличительную речь отца, лихорадочно думая о том, как бы самой избежать ссылки на ветреное побережье Девоншира. Единственное, что могло ее спасти, — это поездка в клуб с ненавистным ей лордом Бэрримором, но на это Аннели не могла согласиться и предпочла ссылку.

Как долго ей здесь придется пробыть? Неделю? Две? Ведь если она надолго исчезнет из Лондона, пройдет слух, что родители отправили ее куда-то, да еще среди ночи.

Аннели вытерла насухо ноги и посмотрела на свое отражение в зеркале, стоявшем у кровати. Ласковое солнце придало ее слегка растрепавшимся на ветру густым темно-каштановым волосам золотистый оттенок. Щеки горели. Будь она сейчас дома, мать позаботилась бы о том, чтобы горничная сделала ей компресс из молока и огуречного сока, отчего ее лицо снова стало бы нежным и белым. Мать ужаснулась бы, узнай она о прогулках дочери по берегу ранним утром без шляпы с широкими полями, защищающими от солнца. Не говоря уже о том, что ее дочь, благовоспитанная молодая леди, не только видела, но и трогала полуголого моряка. В этом случае Аннели дали бы целую кучу слабительных таблеток и поставили пиявки, чтобы вывести всю эту скверну из организма.

И в то же время ее мать, такая щепетильная, следила за тем, чтобы вырезы на платье Аннели были волнующе-глубокими, а ткань — прозрачной, позволяющей рассмотреть форму ног. Мать порицала женщин, которые подкрашивали соски, и в то же время требовала, чтобы дочь носила легчайшие шали, через которые в холодную погоду соблазнительно проглядывали соски.

Аннели поежилась от холода и тут вспомнила, что она совершенно голая. Она быстро надела платье из плотной хлопчатобумажной ткани, с высокой талией, выгодно подчеркивающее ее стройную и рослую фигуру. Его бледно-зеленый цвет идеально гармонировал с золотистым оттенком ее волос. Нескольких взмахов щеткой было достаточно, чтобы укротить непослушные кудри. Она сунула ноги в сухие туфли и поспешила к лестнице, ведущей на второй этаж.

Бабушка все еще завтракала, держа в своих сухоньких пальцах печенье, которым усердно собирала жир с тарелки. Увидев Аннели, она промокнула губы салфеткой и потянулась за тростью.

— Мне только что доложили, что твой голый мужчина сейчас находится в кухне, — сказала она, поднимаясь. — Он все еще дышит и, по словам Милдред, весьма решительный тип. Пойдем посмотрим?

Аннели предложила руку бабушке, на которой было черное бомбазиновое платье с высоким воротником, расшитым бисером, и такими же манжетами, еще десятка два лет назад вышедшее из моды. Поверх платья была накинута черная кружевная шаль. Массивные кольца с драгоценными камнями украшали чуть ли не каждый палец; некоторые свободно болтались и во время бурных бесед превращались в своего рода оружие.

В детстве Аннели очень боялась бабушку Флоренс. Теперь же бабка выглядела до того немощной, что, казалось, не в силах удержать в руках трость. Сквозь тонкую, как папирусная бумага, кожу проглядывали голубые прожилки.

В свое время Флоренс отказалась выйти за мужчину, которого отец прочил ей в мужья, и Аннели подумала, что родители нарочно отправили ее в Бриксгем, чтобы на примере бабушки она увидела, какая судьба ждет чересчур строптивую девушку.

— Мы пойдем короткой дорогой, — сказала Флоренс, указывая тростью на запасную дверь.

Аннели подогревало любопытство, ей хотелось поскорее попасть на кухню, но приходилось чинно идти рядом с бабушкой.

На одной из лестничных площадок Флоренс остановилась и ткнула тростью в стену, бросив через плечо:

— Вот где я поймала твою мать, когда, совсем еще юная, она тайком ела вишневый пирог. — Бабушка издала тихий скрипучий смешок и снова ткнула тростью в стену. — Она была толстой, как корова. Таскала еду из кладовой и сваливала все на слуг.

Аннели задумчиво уставилась на стену, потом перевела взгляд на бабушку, которая ей приветливо улыбнулась.

— Она меня не очень-то жалует, твоя мать. Должно быть, ты сильно провинилась, раз она отправила тебя ко мне. Она прислала письмо, но ее бесконечные рассуждения чересчур утомительны: на каждое осмысленное слово — сотня бессмысленных, и я просто не в состоянии это читать. Дальше приветствий не пошла. Да и приветствие какое-то дурацкое. Хуже, чем обычно.

Впервые за всю неделю бабушка заговорила о причине появления Аннели в ее доме, и хотя говорить на эту тему на лестничной площадке казалось Аннели неуместным, она все же не удержалась:

— Мама хочет выдать меня замуж.

— Все матери хотят выдать замуж своих дочерей, и дочери обычно не возражают. Потому что сами стремятся к замужеству.

— А ты не захотела выходить, — вырвалось у Аннели. Бабушка вздохнула.

— Нет, не захотела. Это была неслыханная дерзость, должна тебе сказать, поскольку считалось, что женщина способна думать лишь о цвете ленточки на орнаменте.

— С тех пор мало что изменилось, — буркнула Аннели.

— Родители по-прежнему уверены в том, что сами должны выбирать мужей своим дочерям, поскольку дочери не понимают, в чем их счастье?

— Именно так мама и рассуждает.

— А ты не согласна. Ну конечно же, нет, иначе тебя не отправили бы ко мне и тебе не пришлось бы выслушивать мои глупые вопросы.

Негромкий смех бабушки отозвался эхом, и она снова стала спускаться с лестницы. Когда дошли до кухни, она открыла дверь и сообщила о своем прибытии, постучав тростью об пол.

— Ну? Где же он? Что там за рыбку поймала моя внучка? Жив еще, говорите? Господи Боже! Если выяснится, что он пьяный свалился в воду, оставив свои вещички в портовом борделе…

Дверь захлопнулась, заглушив последние слова бабушки, и через несколько секунд, которые понадобились Аннели, чтобы прийти в себя, Флоренс уже стояла у длинного разделочного стола и изучала ничком лежавшее на нем неподвижное тело.

Лодочник, Гарольд Брум, стоял во главе стола, пытаясь выкачать остатки воды из легких мужчины. Из-за его спины выглядывал управляющий Уиллеркинз.

— За дело! — приказала Флоренс, требовательно постучав тростью об пол. — Поверните его.

Брум кивнул и перевернул мужчину на бок, потом на спину. Тело его было в песке, клочок материи, некогда бывший кальсонами, еще не высох. Бабушка Флоренс удивленно вскинула бровь. Помолчала, затем, взмахнув тростью, приказала принести полотенце и накрыть нижнюю часть тела мужчины.

После этого она шагнула к столу.

— Уберите эти волосы! — приказала Флоренс, нахмурившись и тряся тростью.

Брум снова кивнул и широкой ладонью убрал с лица раненого мокрые черные волосы.

По губам Флоренс скользнула улыбка, но тут же исчезла.

— Господи Боже мой, — прошептала она.

— Ты его знаешь? — спросила Аннели. Флоренс склонилась над мужчиной.

— Дай Бог, чтобы я ошиблась, но, по-моему, это брат приходского священника, Эмори Олторп.

— Дворянин? Флоренс выпрямилась.

— О нет, дорогая. Он бродяга, жулик, авантюрист. Я слышала, его разыскивают за измену родине.

— За измену родине?!

— Да. Это он помог Наполеону Бонапарту бежать с Эльбы.

Глава 3

Его преподобию священнику мистеру Стэнли Олторпу тут же послали записку с просьбой как можно скорее пожаловать в Уиддиком-Хаус. За доктором посылать не стали. Уиллеркинз многому научился в армии, мог оказать первую медицинскую помощь, а прошлым летом даже оперировал лошадь. Поэтому Флоренс разрешила ему заняться Эмори, пока не прибудет его брат, мистер Стэнли Олторп.

Пострадавшего перенесли наверх в одну из спален, чтобы смыть с его тела песок и соленую воду, а также обработать линиментом и перевязать ссадины и раны.

Смывая налипший на тело мужчины песок, Уиллеркинз обнаружил на спине и конечностях едва затянувшиеся раны, длинные и глубокие, похожие на ножевые, и пришел к выводу, что две или три недели назад Олторп подвергся зверским пыткам.

Обеспокоенные этой новостью, Аннели и ее бабушка в ожидании священника перешли в другую комнату. Все было намного интереснее, чем кирпичи и известковый раствор, которыми ее пугала мать. Аннели прислушивалась к происходящему, в то время как воображение рисовало ей захватывающие интриги. Человека, разыскиваемого за измену родине, пытали. Кто и зачем? Как он очутился в бухте без сознания и совершенно голый?

Ей никогда не приходилось быть в непосредственной близости от преступника, и она не знала, какова будет его реакция, когда он очнется. Бабушка приказала Бруму оставаться рядом с пострадавшим — на всякий случай. Но по правде говоря, Брум был ненамного храбрее злого щенка. Достаточно громкого крика, чтобы он забился в угол, дрожа от страха. Олторп этого не знал и мог с легкостью убить Брума. Да и всех остальных, чтобы не сдали его властям. Такой, как он, ни перед чем не остановится.

— Тебе жарко, дорогая? Аннели посмотрела на бабушку:

— Простите, что вы сказали?

— У тебя, кажется, щеки горят. Может, сядешь подальше от огня?

— Мне… немного жарко, — согласилась она шепотом. — А сколько понадобится времени, чтобы добраться до священника и вернуться?

— Если поехал Трокмортон — думаю, полдня. Аннели встала и направилась к открытой двери в соседнюю комнату.

— Тебя не тревожит, что он здесь, в доме? Это не… опасно? Может, ему не понравится, когда, очнувшись, он увидит, что у его двери стоит Брум?

— Полагаю, это понравится ему больше, чем если бы он оказался в тюрьме. Ты спрашиваешь, не опасен ли Эмори Олторп? Нет, не опасен. Несмотря на ужасные слухи, которые ходили о нем последние несколько лет, мне он нравился. Еще мальчишкой он приезжал сюда из своего родового поместья Уинзи-Холл и помогал Уиллеркинзу объезжать лошадей. У нас была довольно приличная конюшня, пока не появились военные. Но и после того, как большую часть нашего хозяйства пришлось отдать им, юный Рори продолжал наведываться сюда, видимо, избегая общества своего отца, а также для того, чтобы повидаться со мной. И должна сказать, у Рори были на то основания. Граф Хатерли, его отец, был ужасным человеком, необычайно жестоким. — В голосе Флоренс появились твердые нотки. — Он был уверен, что детей следует воспитывать в строгости и применять к ним телесные наказания. Одного из четырех сыновей, Артура, он постоянно бил по голове, и тот слегка тронулся умом, после чего получил прозвище Бедняга. Эмори убегал из Уинзи-Холла при первой же возможности и под любым предлогом. Он читал мне вслух книги, которые приносил, и мы потом долго и весело их обсуждали. Он был чертовски красив. Некоторые считали его сумасбродным, но мне нравилось это качество в мужчинах. Уж лучше быть сумасбродным, чем франтом, рядящимся в кружева и готовым стенать из-за того, что галстук не так накрахмален, а газеты не высушены утюгом.

Аннели слегка улыбнулась, подумав что эти черты присущи доброй половине мужчин в Англии, в том числе ее отцу и брату.

— Тот, кто крепко стоит на ногах, не боится штормового ветра и готов бросить вызов стихии, сам выбирает свой жизненный путь, преодолевая любые преграды. Именно таким был Эмори, — продолжала Флоренс. — Он сопротивлялся попыткам подогнать его под шаблон. Зная, что дома его ждет порка, он засиживался допоздна в доках и затаив дыхание слушал рассказы бывалых моряков об иностранных портах. Его не интересовал греческий алфавит, который его заставляли учить. И я ничуть не удивилась, когда он однажды покинул дом ради моря: Эмори хотел увидеть, что находится за горизонтом, хотел охотиться на слонов в Африке. Хотел искать золото. А еще он пообещал вырезать для меня трость из слоновой кости. Он хотел… — Затуманенный взгляд Флоренс прояснился, когда она посмотрела на внучку. — Чего только он не хотел. Но больше всего он хотел приключений.

— Вы сказали, что он помог Бонапарту бежать с Эльбы, и это главное, в чем его обвиняют?

Флоренс кивнула.

— Около двух недель назад в Бриксгем приехал проклятый Рэмзи. Кажется, так его зовут. Он утверждает, будто Эмори Олторп несколько месяцев назад ходил на Эльбу и увел негодяя прямо из-под носа английской стражи. Рэмзи заявил, что может доказать это.

— А вы сомневаетесь?

— О нет, Эмори вполне мог это сделать. Не ради денег — деньги он всегда презирал — и, конечно, не из любви к корсиканцу. По правде говоря, несколько лет назад он был офицером британской армии в чине младшего лейтенанта и сражался во флоте адмирала Нельсона. Но это было… десять лет назад. Потом прошел слух, будто он связался с пиратами, добыл где-то корабль и пытался прорваться через блокаду вокруг Франции и Испании. Я точно знаю, что священнику не удалось с ним связаться и привезти его домой.

— Надеюсь, не для того, чтобы сдать властям? Флоренс покачала головой.

— По делам наследства. Так мне кажется. Понимаешь, Эмори — третий сын, и ему полагается лишь ежегодная пенсия начиная с того дня, когда он покинет поместье. Все остальное должно было перейти к старшему сыну, Уильяму, преемнику графа Хатерли. Следующим по старшинству был Бедняга Артур — мы всегда его так называли, — прошептала бабушка, покрутив у виска указательным пальцем. — Он вообразил себя птицей. Пытается летать, взмахивая руками, словно крыльями. В разговоре издает странные каркающие звуки и теребит пальцы, будто это перья. Но в общем он безобидный. Несколько недель в году проводит в лечебнице… Ты только представь: кузены женятся на кузинах… Так что полоумные есть везде. К несчастью, позапрошлой зимой Уильям тяжело заболел и умер. Его жена скончалась от горя несколько месяцев спустя, детей у них не было, и, таким образом, наследником становился Бедняга Артур, человек, мягко выражаясь, не совсем здоровый. Стэнли пришлось обратиться в суд по вопросу опекунства, но решить остальные вопросы, касающиеся поместья, он не мог, не согласовав их с Эмори. Но Эмори в это время мотался по Средиземноморью, и связаться с ним не было никакой возможности. Бедняга Артур не переставал твердить, что перелетит через Ла-Манщ, чтобы привезти брата. И однажды упал с крыши конюшни и сломал обе руки. — Флоренс вздохнула и прищелкнула языком: мол, надо же было прыгнуть с такой высоты. — Стэнли, разумеется, пытается найти выход из создавшегося положения, но его жена, легкомысленная девчонка, только и мечтает о том, чтобы Артура объявили сумасшедшим, а Эмори повесили за измену родине. Тогда Стэнли станет единственным наследником Уинзи, а она — графиней Хатерли.

— Как это бесчеловечно!

— Да. Священник, человек в общем-то разумный и практичный, становится глупым как баран в своем стремлении угодить Люсиль.

— Вы думаете, он может передать родного брата в руки властей? Раненого и беззащитного? Это ужасно! Флоренс вскинула бровь.

— Но ведь минуту назад ты опасалась, как бы этот раненый и беззащитный человек, когда очнется, не пристрелил нас всех, даже не дав нам доесть кашу.

Щеки Аннели зарделись.

— Но вы так тепло о нем говорили, что все мои опасения рассеялись. Вы же не верите, что он способен на насилие.

— Я никогда этого не говорила, дорогая. Он — сын своего отца, в конце концов, и я припоминаю несколько эпизодов, когда его крутой нрав… — Она умолкла и бросила взгляд на дверь. — А-а1 Слышишь? Наверное, это священник.

Аннели подумала было, что бабушке показалось, но в следующий момент услышала шаги в коридоре. Господин в длинном черном сюртуке с белым крахмальным воротником появился в дверях и, поблагодарив сопровождавшего его Уиллеркинза, поклонился Флоренс.

— Госпожа Уиддиком, я приехал, как только получил ваше сообщение.

Священнику было лет двадцать пять; его карие глаза светились добротой, но квадратный подбородок говорил о твердом характере и сильной воле. Он был почти одного роста с Аннели. Таких маленьких священников она еще не видела. В большинстве своем они высокие и представительные. Преподобный отец Олторп больше походил ни банковского служащего.

Он перешел сразу к делу:

— Насколько я понимаю, вы видели моего брата?

— Видели. Причем почти голого, что не очень прилично.

— Вы нашли его на берегу?

— Моя внучка его нашла. Мисс Аннели Фэрчайлд — преподобный отец мистер Стэнли Олторп. — Она взмахнула тростью и со стуком поставила ее на пол. — Аннели приехала из Лондона и совершает по утрам прогулки, чтобы за завтраком не общаться со старой каргой, облаченной в черное.

— Бабушка! Совсем не поэтому!

Его преподобие с интересом взглянул на Флоренс — Мой брат ранен?

— В основном порезы и царапины. Только на затылке рана величиной с яйцо чайки. Он был без сознания, когда Аннели нашла его, и, вероятно, еще не пришел в себя, иначе мне бы доложили.

— Могу я его увидеть?

— Разумеется. Аннели вас проводит. Боюсь, мои старые кости не позволят мне быстро двигаться, но я последую за вами. Уиллеркинз мне поможет.

Преподобный отец снова поклонился и пошел вслед за Аннели по коридору. Пока они поднимались, священник все время молчал, очевидно слишком взволнованный, чтобы заговорить.

В комнате, где сейчас лежал Эмори Олторп, дверь была открыта, а шторы опущены, поэтому там царил полумрак. Обстановка была такая же, как и в комнате Аннели: широкая кровать с балдахином, занимающая чуть ли не всю комнату, ночной столик, зеркало, умывальник, два кресла у камина. Гарольд Брум стоял у дверей с грозным видом, сложив на груди руки. Но, увидев священника, а особенно Аннели, улыбнулся и покраснел.

В комнате пахло мылом и мазью, ярко горели четыре большие свечи: две на столе, две над камином.

Эмори лежал на мягкой перине, по-прежнему неподвижно, но уже не казался таким ужасным, как на берегу.

Священник подошел к кровати. Его затуманенный взгляд прояснился, когда, склонившись над братом, он потрогал его лоб, коснулся щеки, затем пощупал пульс.

— Он так и не приходил в сознание? — обратился священник к Бруму.

Тот отрицательно покачал головой.

Священник продолжал ощупывать шею брата своими длинными мягкими пальцами, и когда обнаружил на черепе рану, лицо его болезненно поморщилось.

Аннели внимательно наблюдала за священником, после чего остановила взгляд на лице Эмори. На нем уже не было следов песка, и Аннели подумала, что бабушка не преувеличила, сказав, что Эмори чертовски красив. Длинные черные ресницы, черные дуги густых бровей. Прямой нос, красиво очерченные губы. Квадратная челюсть, могучая шея, широкие мускулистые плечи.

— Я всегда говорил, что голова у него непробиваемая, — пробормотал священник. — Просто не верится, что от такого удара она не раскололась пополам. Но почему он лежит неподвижно? Ведь прошло уже столько времени!

— На берегу он ненадолго открыл глаза, — сообщила Аннели. — Совсем ненадолго, но все-таки открыл. И даже попытался что-то сказать.

— Ну и что он сказал?

— Я не все разобрала, он говорил очень тихо. Но Несколько слов все же услышала. «Они должны узнать правду». Он произнес это дважды и добавил: «Пока не поздно».

— Поздно? Что он имел в виду?

— Я тоже спросила его об этом. Но он не ответил. В этот момент в дверях появилась Флоренс Уиддиком. Она тяжело дышала, опираясь на руку Уиллеркинза.

— Итак, вы его увидели, — сказала она с порога, — А теперь скажите, что вы намерены с ним делать?

— Что я намерен с ним делать? — Священник выпрямился. — Я… я не знаю, — ответил он в смятении. — Разумеется, я не собираюсь злоупотреблять вашей добротой…

— Так. — Флоренс стукнула тростью, не дав ему договорить. — Вы лучше скажите: правда ли, что есть ордер на его арест?

Священник еще больше растерялся.

— Да. Да, это правда. Мне его показал посланец из Лондона.

— Руперт Рэмзи? Этот грязный льстец?

— Да, из министерства иностранных дел, от самого лорда Уэстфорда.

— Пусть хоть от самого Люцифера, все равно я хочу знать о его намерениях. Никто не смеет входить в церковь во время службы и с подозрением оглядывать прихожан, будто они собираются вытащить монеты из кружки для пожертвований, вместо того чтобы положить их туда.

— Да, на прошлой неделе солдаты несколько раз побывали в моем доме, искали Эмори. Жена до смерти напугана.

— Могу себе представить, — не без ехидства заметила Флоренс. — Но вы, надеюсь, не верите в то, что Рори — бонапартист. Ведь это сущая чепуха, не так ли?

— Верю я или нет, не имеет значения, — уклончиво ответил священник. — Есть свидетель, видевший его в Рошфоре ночью, за день до того, как Бонапарт сдался капитану «Беллерофонта». Поступило также сообщение, что корабль Эмори, «Интрепид», несколько дней спустя прорвал блокаду и ему пришлось идти в Англию.

— Неужели, черт побери, он так глуп, что приехал сюда, в то время как его разыскивает полстраны?

— Рэмзи убежден, что Бонапарта снова попытаются спасти. И что не последнюю роль здесь сыграет Эмори. — Священник умолк и посмотрел на неподвижно лежавшего брата. — Я не видел его три года, — кротко сказал он. — Я даже не знал, где он и как с ним связаться. Поэтому мне не приходилось лгать во время допросов.

Флоренс приподняла бровь, и преподобный отец покраснел.

— Я всегда защищал своих братьев, если даже они совершали не праведные поступки. Но если то, что говорит Рэмзи, правда, если Эмори работал на бонапартистов, это уже не внутрисемейное дело. Обвинения серьезные, есть ордер на арест, и я, посланец Божий на земле и верноподданный королевства, обязан передать Эмори в руки властей. Если он невиновен, суд его оправдает.

— А когда ему предъявят обвинение?

— Если ему предъявят обвинение, я…

— Я не сказала «если». — Флоренс стукнула об пол тростью. — Я сказала «когда». Потому что эти жирные дураки, которые заседают в парламенте, сделают все, чтобы его осудили: им надо найти козла отпущения и вздернуть его вместо Бонапарта.

Аннели с удивлением смотрела на бабушку. Старую, высохшую, немного эксцентричную. Глаза ее светились умом и пылали гневом.

— Эта хваленая палата лордов никогда не подпишет смертный приговор Бонапарту. Вместо него повесят Эмори, который помог корсиканцу бежать из тюрьмы. Лучшего козла отпущения им просто не найти. Устроят публичную казнь, а Эмори оставят поверх земли на несколько месяцев, чтобы все могли плевать в него и всячески осквернять. Такой суд справедливым не назовешь. И сфабрикует все это дело Рэмзи, жалкий, ничтожный тип.

Священник побледнел, руки его задрожали.

— Но если я заберу Эмори к себе, его найдут. Если отвезу его в Уинзи-Ходл, пострадает Артур.

— А разве нельзя оставить его здесь? — спросила Аннели. — Уиддиком-Хаус — последнее место, где будут искать опасного преступника.

Священник и Флоренс удивленно посмотрели на нее.

— Хотя бы на первое время, пока он так беззащитен. — едва слышно произнесла Аннели. Флоренс снова стукнула тростью.

— Моя внучка абсолютно права. Это самое безопасное для него место. Мои люди умеют держать язык за зубами. Мистер Брум будет за ним присматривать, а Уиллеркинз пристрелит, если Эмори вздумает буянить.

Священник покачал головой.

— Я не могу подвергнуть вас такому риску.

— Я сама иду на риск, дорогой мальчик. Я обеими руками за справедливость и преданность, целовала бы стопы короля, если бы Эмори отпустили. В то же время я не допущу, чтобы хорошего человека оклеветали и осудили. Хотелось бы знать, какими они располагают доказательствами против него. Думаю, вам это тоже небезынтересно.

Священник вытащил носовой платок, вытер пот со лба.

— Попробую навести справки. Очень осторожно. Чтобы еще больше не напугать Люсиль. Она умоляла отпустить ее в Лондон. Возможно, сейчас для этого самое время.

— Надеюсь, ее не было в доме, когда Трокмортон приехал за вами?

— Нет, она обедала с леди из Общества защиты сирот. В последнее время Люсиль усиленно занимается благотворительностью. Видимо, общение с Беднягой Артуром помогло ей понять, как необходимы сострадание и доброта в нашем жестоком мире.

— Уверена, что это так, — сухо сказала Флоренс. — И я совершенно с вами согласна, преподобный отец, что надо отослать из дому Люсиль, пока все не прояснится. Для бедной девочки это было бы тяжелым испытанием.

Глава 4

Прошло ровно шестьдесят два часа, но Эмори по-прежнему не подавал никаких признаков жизни, и Аннели стала сомневаться, действительно ли он открывал глаза на берегу. Она пыталась не выказывать особого интереса к больному. Ведь неприлично оставаться в комнате наедине с голым мужчиной, пусть даже он без сознания. Но бабушка, которая предусмотрительно приказала перенести Эмори в пристройку, была не в состоянии одолеть крутую и узкую лестницу. Аннели то и дело поднималась к нему и, видя, что он не приходит в сознание, не на шутку встревожилась.

К концу второго дня беготня вверх-вниз по лестнице так утомила Аннели, что она решила дежурить возле больного, пока Гарольд Брум будет выполнять свои обязанности по дому. На третий день, когда он ушел за водой, Аннели увидела, что Эмори Олторп открыл глаза и устремил на нее взгляд.

Поджав под себя ноги, она сидела на подоконнике и водила пальцем по пыльному оконному стеклу. Ставни были распахнуты, в комнату лились потоки солнечного света, и в их сиянии Аннели с копной густых золотистых волос, в платье из белоснежного муслина казалась прекрасным, неземным созданием. Только сейчас Аннели осознала, что взгляд жгуче-черных глаз Эмори прикован к ней.

В течение минуты они смотрели друг на друга. Аннели почувствовала, как кровь отхлынула от лица, и ощутила слабость во всем теле. Ее сковал ледяной холод, она не могла пошевелиться. Даже перестала дышать.

— Я мертв? — спросил он резким шепотом. — Это конец? Аннели бросила взгляд на дверь. Брум почему-то еще не вернулся, хотя отсутствовал уже больше часа. Аннели оставалась наедине с опасным преступником, на расстоянии трех лестничных пролетов от слуг, которые были слишком глухи, чтобы услышать ее крики, и слишком стары, чтобы броситься ей на помощь.

— Нет. — Голос ее прозвучал неожиданно громко. — Нет, сэр, вы живы.

Длинные черные ресницы метнулись вниз, потом вверх. Он несколько раз моргнул, будто желая удостовериться, что это прелестное создание ему не приснилось. Он попытался повернуть голову, но лицо его так исказилось от боли, что Аннели невольно спрыгнула с подоконника.

— Вам не следует двигаться, сэр, пока ваши раны не заживут.

— Раны? — Он медленно поднял руку и пощупал затылок. При этом лицо его снова исказилось от боли.

— Ч-что со мной произошло?

— Вы чуть не утонули. Вас нашли на берегу. Моя бабушка, госпожа Флоренс Уиддиком, приказала перенести вас в дом. Почти три дня вы лежали без сознания. Мы уже заволновались. Думали, вы никогда не очнетесь. Ваш брат навешал вас два раза в день. Он очень за вас переживает.

— Мой брат?

— Священник. Преподобный Олторп. С-стэнли. — Она запнулась, не зная, может ли так его называть. Он опять сдвинул брови.

— И долго я пролежал?

— Мы нашли вас ранним утром в понедельник, а сегодня среда, почти полдень. Разумеется, мы не знаем, сколько вы пролежали на берегу, или в воде, или… — она начала нести чушь, когда он снова посмотрел на нее, — упали с корабля в Ла-Манше, а может быть, со скалы…

Она умолкла, когда он отвел взгляд, стиснул зубы и, казалось, собрал всю свою волю в кулак, чтобы стерпеть боль. Он осмотрел голые стены, лампу, висящую на длинной цепи. Его взгляд остановился на открытой двери, скользнул по креслу, умывальнику, раскрашенному фарфоровому кувшину, связке полотенец на крючке. Эмори нахмурился, увидев склянку с мазью и еще одну, с настойкой опия.

— Вы сказали, что меня принесли сюда… А могу я узнать, куда именно?

— В Уиддиком-Хаус. — Теперь нахмурилась Аннели. — Моя бабушка вас хорошо знает. В свое время вы здесь бывали не раз. Она очень хотела поговорить с вами, как и священник. Вообще-то… — Аннели метнулась к двери, — она велела доложить ей, как только вы придете в себя.

— Подождите, пожалуйста!

Нотки страха в его голосе остановили ее.

— Пожалуйста, мисс… Уиддиком?

— Фэрчайлд, — прошептала она.

— Пожалуйста, мисс Фэрчайлд…

— Мой отец — граф Уитем, моя мать — дочь Сомерсета Комптона и племянница леди Уиддиком. — В лучшем случае это было неуместным и претенциозным представлением, но по какой-то причине Аннели сочла необходимым сообщить о своем знатном происхождении, чтобы он не принял ее за какую-нибудь дальнюю родственницу или просто бабушкину компаньонку и относился к ней с должным уважением.

— Мисс Фэрчайлд, — сказал он, облизнув пересохшие губы, — не могли бы вы ответить мне еще на один вопрос? Кто я такой, черт побери?

— Кто вы такой? А вы не знаете?

— Моя голова… — Он запнулся. — Моя голова пуста. Только какой-то мерзавец сидит там внутри и колотит железным молотом по черепу.

По телу его пробежала судорога.

— Пожалуйста, — взмолился он сквозь стиснутые зубы, — расскажите мне хоть что-нибудь, что навело бы меня на какую-то мысль или вызвало воспоминание.. Я не хочу вас пугать, надеюсь, явление это временное, но…

— Вы вообще ничего не помните? Ни откуда приплыли, ни как оказались на берегу?

— Ничего. Абсолютно ничего. Пожалуй, воду. Много воды и жаркое солнце. Вот и все.

Его била дрожь, взгляд был каким-то безумным, и Аннели, забыв об осторожности, поспешила к кровати. Ей пришлось положить руки на его голые плечи, чтобы удержать от попытки сесть.

— Мистер Олторп, пожалуйста… Вы не должны перенапрягаться. Уверена, к вам вернется память. Это последствия удара по голове. Только не напрягайтесь. Не пытайтесь сделать невозможное.

Он в полном изнеможении упал на подушки, — Олторп?

Аннели потрогала его лоб — он был холодным.

— Эмори Олторп. Это ваше имя, не так ли?

— Не знаю… наверное…

У него застучали зубы. В глазах застыл страх затравленного зверя.

— Вас зовут Эмори Олторп, сэр. У вас есть два брата: преподобный отец мистер Стэнли Олторп, который, кажется, на пять лет моложе вас, и еще старший… — Она потянулась за бутылкой с опием, смешала его с водой и налила в стакан. — Его зовут Артур, бабушка сказала, что ему тридцать один год, а может, тридцать два. Был еще четвертый брат, Уильям, но он умер. Ваши родители тоже умерли. Ваш отец, Эдгар Олторп, был графом Хатерли, — добавила она, припоминая, что еще рассказывала ее бабушка об этой семье. — Вашу маму звали Юджиния. Сестер у вас нет, зато есть невестка — Люсиль, жена священника. Ваше поместье называется Уинзи-Холл и находится в пяти милях к северо-востоку от Торки. Его глаза были плотно закрыты.

— Эти имена и названия мне ни о чем не говорят. Я даже не могу вспомнить собственное имя.

— Вот, — сказала она, наклонившись к нему, — глотните воды. Вас, наверное, мучает жажда. Я добавила немного опия, это облегчит боль.

Он потянулся за стаканом, но не мог удержать его из-за дрожи « руках. Аннели просунула руку ему под спину и поддерживала его, пока он с жадностью пил. Выпив все до капельки, он рухнул на подушки, а она, не успев вытащить руку, едва не упала ему на грудь и ее нос оказался буквально в дюйме от его лица.

Глаза его были закрыты, и она наблюдала за струйкой воды, сбегающей по его подбородку. Рука, которую он положил поверх ее руки, когда она поила его водой, соскользнула на ее запястье; она была теплой, но по телу Аннели побежали мурашки. Рука у него была огромной, это Аннели заметила еще на берегу. И вообще она чувствовала себя совсем крохотной по сравнению с ним.

— Мне правда следует позвать бабушку, — прошептала Аннели. — Она знает, что делать.

— Еще один вопрос…

— Сэр, бабушка и в самом деле знает гораздо больше меня. Ведь я приехала из Лондона и пробыла здесь всего неделю.

— Пожалуйста, — сказал он. Дрожь пробрала Аннели — столько нежности было в его голосе. — Вы сказали, что я лежал на берегу. А кто меня нашел?

— Так получилось, что я… Я нашла вас. Он не открывал глаз, за что Аннели была ему благодарна. Она никак не могла высвободить руку из-под его спины и буквально сгорала от стыда, вспоминая о том, что видела его голым, невольно нарушив правила приличия. Она чувствовала, как его мускулистая, гладкая рука скользит по ее руке, и испытывала какое-то смутное волнение.

Его лицо было так близко, что она могла сосчитать волоски у него на подбородке. Длинным, густым ресницам позавидовала бы любая женщина. Брови — черные, шелковистые; левую бровь пересекает маленький шрам. Густые вьющиеся волосы казались еще чернее бровей и были слишком длинными и неухоженными по лондонским меркам. Впрочем, подумала Аннели, авантюристы вряд ли интересовались модой Бо Браммела. Его рот был вызывающе-чувственным, и Аннели представила себе, какой завораживающей должна быть у него улыбка.

— Хотелось бы знать, каким образом я очутился на берегу.

— Что? — Она все еще рассматривала его рот, когда заметила, что глаза его открыты. Она рывком высвободила руку и выпрямилась. — Понятия не имею. Мы надеялись. что вы нам об этом расскажете. Вы ведь были… не совсем одеты…

— Не совсем? Как это?

Аннели еще гуще покраснела. Она не могла сказать Эмори, в каком он был виде, и довольно изящно вышла из положения, объяснив:

— В том, что на вас было надето, на публике не появляются.

— Понимаю, — сказал он, хотя Аннели трудно было в это поверить. — Сожалею, что доставил вам столько неудобств.

— Какие еще неудобства, если вы все время спали? Бабушка, как я уже говорила, очень хорошо к вам относится, несмотря на то что… — она чуть было не сказала «несмотря на то что вы помогли Бонапарту бежать», но вовремя спохватилась и закончила:

— несмотря на то что вы замочили ее ковры соленой водой.

Он промолчал. Возможно, понял, что она совсем не это собиралась сказать. Эмори смотрел на нее, изучая ее лицо, черту за чертой, так же как она несколько минут назад изучала его лицо.

— Когда я увидел вас сидящей на подоконнике… я подумал, что умер и что вы — ангел, прилетевший за мной с небес.

Аннели улыбнулась.

— Мою семью позабавило бы, что меня приняли за ангела. В моем представлении, ангел должен быть в длинном одеянии, с крыльями, с золотыми волосами, каскадом ниспадающими до самых колен.

Он мечтательно улыбнулся.

— Теперь я знаю, что бывают ангелы и с темными волосами и с глазами цвета штормящего моря.

Аннели потрогала каштановую прядь, упавшую на плечо. Ей часто делали комплименты, но этот, прозвучавший из его уст, почему-то взволновал ее.

— Пойду позову, бабушку, — прошептала она.

— Пожалуйста… — Он протянул к ней руку. — Посидите со мной еще немного! — В его голосе звучала мольба. Глаза выражали отчаяние.

«Да, — подумала Аннели. — Ангелов можно себе представить. А вот каково очутиться на берегу, в незнакомом месте, со множеством ранений, потеряв память? Забыв даже собственное имя?»

Она посмотрела на его дрожащую руку. Он боялся, что она сейчас уйдет и оставит его одного. Аннели положила свою прохладную руку на его руку, горячую и сухую. И снова почувствовала трепет во всем теле. Нарушив все мыслимые и немыслимые приличия, она в довершение всего села на край кровати.

— Вы сказали, что это дом вашей бабушки?

— Да, двоюродной бабушки, Флоренс Уиддиком.

— И… вы здесь гостите уже неделю? Он, казалось, был рад, что вспомнил пусть даже такую мелочь. Он улыбнулась.

— Да, я выехала из Лондона восемь дней назад.

— Одна?

— Да, — ответила она. — Одна.

— А ваша семья с вами не приехала?

Она хотела было возразить, что раз приехала одна — значит, без семьи. Но тут заметила, что он отвернулся и разглядывает солнечный луч, пробивающийся через оконное стекло, и поняла, что ему все равно, приехала она с семьей или одна. Просто ему хотелось слышать ее голос, чтобы хоть ненадолго отвлечься от своих мыслей.

Воспользовавшись тем, что он отвернулся, она смотрела на его мощную шею, упавшую на лицо шелковистую прядь волос, покрытую мягкими черными волосами грудь. На руках волосы были более редкими и сквозь них просвечивали вены. Он нежно сжимал ее пальцы.

О чем ей было с ним разговаривать? Не могла же она сказать ему, что он беглец, что его обвиняют в государственной измене. Что дороги патрулируются солдатами, которые обыскивают трактиры и таверны на берегу, следят за домом священника, за церковью, расспрашивают сиделок Бедняги Артура, не навещал ли его брат.

— Сейчас моя семья живет в Лондоне, — сказала она, слегка откашлявшись. — Лето мы проводим в Эксетере. У меня есть сестра Беатрис и брат Энтони. Оба старше меня. Беатрис замужем. Энтони не женат. Я… я помолвлена. — Она сама удивилась, зачем соврала.

— А я женат? — спросил он, нахмурившись.

— Не знаю, — прошептала она. — Бабушка говорит, что вас не было здесь несколько лет и не известно, что вы делали все это время.

С лестницы донеслись шаркающие шаги. Аннели вскочила и отошла от кровати.

— Это, наверное, Брум, — сказала она. — Он присматривал за вами, когда вы спали.

— Присматривал?

— Да, на… на случай, если бы вы проснулись. Теперь я пойду найду бабушку. Она сразу пошлет за священником, вашим братом, и они наверняка смогут ответить на все ваши вопросы.

— Вы вернетесь потом?

— Потом?

— Потом, — повторил он с некоторым напряжением в голосе, — когда сможете сказать мне то, что так боитесь сказать сейчас.

Она не успела ответить. Брум уже входил в дверь и, сняв свою потертую шляпу, кланялся Аннели.

— Мистер Олторп очнулся, — сказала она. — Пойду позову бабушку.

— О да, мисс. Она внизу, мисс, с гостями.

— Гостями?

— Да. Их целая толпа. Сначала приехали два господина в большой черной упряжке о четырех вороных! — Человека, который измеряет богатство, упряжками, это впечатляло. — Едва они разместились в гостиной, как приехал полковник Рэмзи и два красных мундира.

Глава 5

Аннели мысли не допускала, что преподобный Стэнли Олторп передумал и сообщил властям о местонахождении брата. Спустившись с чердака на третий этаж и идя по коридору, она размышляла об этом, но ничем другим не могла объяснить появление солдат в доме. Энтони частенько ее донимал, а с Беатрис она, бывало, чуть ли не дралась, но, попади они в беду, Аннели грудью встала бы на их защиту.

Когда она добежала до гостиной, ее щеки пылали от негодования, на лбу выступил пот и она стиснула зубы, приготовившись к битве.

У дверей стояли два солдата в красных мундирах и Уиллеркинз. Затем она увидела Рэмзи, которого встречала в церкви на воскресной службе. Полковник Руперт Рэмзи уволился из армии из-за ранения руки, позже присоединился к гарнизону в Берри-Хэд и руководил демобилизацией. Он был невысокий и жилистый, и форма на нем болталась как на вешалке. Его узкое, заостренное лицо и густая кудрявая шевелюра делали его похожим на барана.

Аннели поискала взглядом бабушку и увидела ее возле камина, где сидели двое мужчин с чашками в руках. При виде Аннели они отставили чашки в сторону, чтобы поклониться ей.

— Энтони! — выдохнула Аннели и, к своему ужасу, узнала в другом джентльмене лорда Бэрримора. Мужчины поклонились.

Первым заговорил брат:

— Умница, что пришла! Старому Уиллеркинзу по крайней мере не придется гоняться за тобой по всему дому.

— Что вы здесь делаете? — только и могла спросить Аннели.

Ее брат покашлял в кулак.

— Довольно холодное приветствие, должен тебе сказать. Что ж, в тон тебе отвечу: мы приехали за тобой.

Одет Энтони был безукоризненно, как обычно: черный жилет, зеленый полосатый камзол и жемчужно-серые брюки. Уинстон Перри, маркиз Бэрримор, выглядел довольно мрачно в своем черном одеянии. Хорошо еще, что воротничок и галстук были белыми. Он был примерно на дюйм выше Энтони; Его красивое лицо, обрамленное густыми вьющимися волосами каштанового цвета, было напряженным. В зеленых глазах, устремленных на Аннели, застыло холодное выражение. Лорд не без любопытства разглядывал ее слегка растрепанные волосы и простое муслиновое платье.

— Входи, дорогая, — пригласила ее бабушка. — Выпей с нами чаю. Помнишь полковника Рэмзи? При всей своей занятости он нашел время заехать к нам и предупредить о возможной опасности.

— Опасности? — с наигранным удивлением переспросила Аннели.

— Да. Ты никого постороннего не видела, дорогая? Не ответив на вопрос, Аннели обратилась к полковнику:

— Что-нибудь случилось, сэр? Рэмзи, с трудом оторвав взгляд от изящной фигурки Аннели, посмотрел ей в лицо, — У нас есть все основания полагать, что надвигается гроза — Бонапарт может прибыть в наш порт в любой день.

— Сюда? В Торбей?

— Почему нет? — сказал Энтони, усаживаясь так, чтобы не помять фрак. — Поступили сведения, что «Беллерофонт» прибудет меньше чем через неделю. Плимут не примет его, Лондон тоже не хочет осложнений. Поэтому решено держать его как можно дальше от населения. Бонапарта даже не переправят на сушу — оставят на борту корабля, что вполне справедливо.

— Но какое отношение это имеет к нам? — спросила Аннели.

— Непосредственного отношения, конечно, не имеет, — осторожно сказал Рэмзи.

— Кажется, внучка, — заметила Флоренс, — они ищут какого-то опасного преступника. Джентльмена по имени Олторн.

— Какой же он джентльмен, миледи, если совершил бесчисленное количество преступлений, за каждое из которых его следовало бы повесить?

— Я помню этого мальчика, — сказала Флоренс, тряся своей тростью, — и мне казалось, что он давно умер от неизлечимой болезни где-то на Борнео. Как бы то ни было, вы сказали, что за его поимку обещано вознаграждение?

— Пятьсот фунтов, — кивнул Рэмзи. — Обещано самим лордом Уэстфордом, что, несомненно, может подтвердить лорд Бэрримор.

Аннели взглянула на маркиза с еще большим удивлением.

— Вы знаете этого человека? Этого опасного преступника?

— Личных встреч у нас не было, но его имя упоминалось в документах министерства иностранных дел. Он капер, что значит наемник; скорее всего его завербовали несколько лет назад для получения сведений о передвижениях французских морских сил. Судя по предъявленным ему обвинениям, он переметнулся к французам и за большие деньги стал работать на них, изменив своим принципам. — За пятьсот фунтов, предложенных за его поимку, я бы тоже изменила своим принципам, — заявила Флоренс.

— К нам несколько раз поступали ложные сведения, — заметил Рэмзи. — Один рыбак, например, утверждает, что видел человека, похожего на Эмори Олторпа, дрейфующим по направлению к берегу на деревянном предмете.

— В таком случае расскажите, пожалуйста, моей внучке, как выглядит этот мерзавец, чтобы она была осторожна во время прогулок по берегу.

— Это случилось несколько дней назад, правда, немного южнее, но мы не хотим рисковать — составили его портрет и расклеили во всех людных местах.

Рэмзи хлопнул по плечу одного из солдат, и тот вынул несколько листов бумаги из полевой сумки. Один лист дал Флоренс, второй — Энтони. Бэрримор мельком взглянул на портрет, нахмурился и, пренебрежительно помахав им, отдал Аннели. Несмотря на то что это был грубый набросок чернилами, изображение очень напоминало лицо человека, который лежал наверху. Только волосы были слишком лохматыми, как у пиратов, которых описывают в романах. Глаза близко поставленные, злые. Шрам на брови, совсем небольшой, на портрете доходил до виска.

Но это был он. Эмори Олторп. Под портретом — подпись жирными буквами: «Этот человек разыскивается за государственную измену! Подстрекательство! Пиратство! Убийство!»

Аннели посмотрела на Флоренс — та рассматривала портрет с таким видом, словно это было вечернее меню.

— Вы не видели никого, кто был бы на него похож, когда гуляли у моря? — спросил Рэмзи. — Солдаты Дилберри и Уорд могут вам его описать, поскольку в свое время были знакомы с этим мерзавцем.

Один из солдат, поправив пряжку, сказал:

— О да. Знал я такого. Он огромный, около семи футов ростом, с хитрыми глазами и широченными плечами. — Он развел руки, показав, какими именно, и добавил:

— Даже шире.

— По правде говоря, — сказала Аннели, обращаясь к Рэмзи, — я не видела никого, кто хотя бы отдаленно напоминал этот портрет.

— Да и не могла она его видеть, — сухо заметил лорд Бэрримор, — поскольку он вряд ли жив. В рапорте, полученном в министерстве иностранных дел, говорится, что в гавани Рошфора возникли неприятности сразу же после сдачи Бонапарта и что Олторпа убил один из сторонников корсиканца.

Полковник Рэмзи покачал головой.

— Его и до этого считали мертвым, а он, как ночной кошмар, появлялся снова и снова. До тех пор, пока не увижу его труп, не поверю, что он мертв.

— Вы говорите так, будто ищете его уже несколько месяцев, — сказала Флоренс.

— Я следил за ним последние три года, а то и больше. — заметил Рэмзи. — Он испаряется как дым, найти его очень сложно.

— Тогда удачи вам в его поимке, полковник. Такие странные типы никогда мне не импонировали.

— Уж слишком они коварные, бабушка, — согласился Энтони, кладя на стол портрет. — Особенно если их считают умершими месяц назад.

— Что-нибудь еще, сэр? Есть ли еще какие-нибудь мерзавцы, которых нам следует опасаться? — спросила Флоренс.

— Не буду больше отрывать вас от дел, — сказал Рэмзи не без иронии. — И учтите, отныне дороги вдоль берега и ведущие в город будут строжайшим образом патрулироваться. Так что, если хотите вернуться в Лондон, сделайте это как можно скорее.

Он поклонился Флоренс и Аннели и вместе со своими солдатами покинул комнату, следуя по коридору за Уиллеркинзом.

— Какой неприятный мужчина, — сказала Флоренс, как только он вышел. — Но неужели он сказал правду? Неужели этот узурпатор направляется в Торбей?

— Об этом писали во всех газетах, бабушка, — заметил Энтони. — Но, я понимаю, вам их неинтересно читать. Только, пожалуйста, не волнуйтесь. Бэрримор говорит, что в его экипаже достаточно места и вы можете отправиться с нами в Лондон. Это будет своего рода приключение, не так ли? — Он положил руку на колено Флоренс. — Захватывающая поездка в Лондон.

Флоренс хотелось огреть его тростью, но вместо этого она мило улыбнулась.

— Как ты заботишься обо мне, дорогой внучек! Но я редко выезжаю из дома. Кости у меня старые, хрупкие. Боюсь, как бы в дороге мой позвоночник не разломался. Очень мило с твоей стороны побеспокоиться о моей безопасности, но, к сожалению, я не могу принять твое предложение.

— Нельзя быть такой беспечной. Вы же слышали, что сказал Рэмзи. На поиски Бонапарта брошены все силы. Но ведь не исключено, что преступник находится где-то рядом.

— Тс-с Я знала Эмори Олторпа совсем мальчишкой. И если у него осталась хоть капля здравого смысла, Бриксгем будет последним местом, куда он приедет. Здесь все его знают. А за его поимку назначена награда, в двадцать раз превышающая сумму, которую моряк может заработать за всю свою жизнь?

— И все же, — возразил Энтони, — у меня душа будет не на месте, если вы останетесь здесь. Эти старые слуги не в силах вам помочь, если, не дай Бог, случится беда.

— Я в порядке. Мы все в полном порядке. В доме есть молодой парень, Блистерботтом, он бегает с быстротой ветра. А Уиллеркинз? Ведь он состоял в свое время в королевской гвардии, и до сих пор сил у него хоть отбавляй. Только полевые мыши его не боятся.

Энтони продолжал настаивать:

— Мама будет недовольна, если мы приедем без вас.

— Уверена, твоя мама как-нибудь это переживет.

— Я тоже не поеду. — заявила Аннели.

— Что? — Энтони не успел донести чашку до рта. — Что ты сказала?

— Я сказала, что не поеду. Останусь с бабушкой Флоренс.

Энтони так посмотрел на нее, что в другой ситуации она не сдержала бы смеха. Но сейчас ей было не до шуток. Она ни за что не оставит Флоренс в доме одну с этим преступником. Тем более что ее отношение к Уинстону Перри, лорду Бэрримору не изменилось. Стоит ей сейчас уехать в Лондон — и участь ее будет решена: помолвка и спустя некоторое время свадьба.

— Не поедешь? — Энтони ушам своим не верил — Что за чушь ты несешь?

— Я… я не могу уехать, — стояла она на своем — Я нужна бабушке. — Аннели быстро подошла к Флоренс и села рядом с ней, утонув в кружевах своего муслинового платья. Она взяла сухонькую руку бабушки в свою и слегка пожала, чтобы подбодрить. — Я знаю, вы хотите показать моему брату и лорду Бэрримору, что ничего не боитесь, но я не смогла бы спокойно жить, если бы оставила вас одну, зная, как вы болеете — Вы больны? — нахмурился Энтони. — Вы больны, бабушка Флоренс?

— Больна? — Флоренс вздохнула, когда пальцы Аннели впились ей в руку. — Да, быть может, это не очень заметно, но я нездорова.

— Вот видишь, — сказала Аннели, взглянув на брата. — Я не хотела тебе говорить, но наша дорогая бабушка едва доходит от одного стула до другого без посторонней помощи. Ноги ее не держат. Этим утром она упала. И если бы меня не было рядом, скатилась бы с лестницы!

— Дитя мое, ты преувеличиваешь. — Флоренс хитро прищурила свои голубые глаза. — Последний раз я прогуливалась по улице неделю назад. Боль не такая уж сильная, и ноги меня еще носят.

— Доктор не велел вам утомляться.

— А я и не утомляюсь. Ты все время мне помогаешь, порхаешь вокруг, как бабочка, исполняешь каждую мою прихоть. Но я не могу злоупотреблять твоей добротой, дорогое дитя. Твоя мама хочет, чтобы ты вернулась.

— Но она сама прислала меня сюда, чтобы я вам помогала. И я буду здесь находиться так долго, как это потребуется.

— Аннели, — запротестовал Энтони. — Матушка так страдает.

— Она точно так же страдала, когда ей приспичило отправить меня сюда, — парировала Аннели, чувствуя, что Бэрримор сверлит взглядом ее спину. Интересно, как ему, объяснили ее поспешный отъезд из города? Наверняка не сказали правду. Поэтому Аннели могла объяснить свое нежелание уехать нездоровьем Флоренс. — Ты разве не видишь, что я ей нужна? Думаешь, я настолько жестока, что брошу бабушку, беспомощную, больную?

— У меня есть Уиллеркинз, — сказала Флоренс. — И Этель. Хотя от нее постоянно несет курицей.

— Я все равно вас не оставлю.

— Я ни для кого не хочу быть обузой, даже в последние годы жизни. — Флоренс промокнула уголки глаз кружевным платочком. — Доктора говорят, что будет чудом, если я доживу до дня Святого Михаила, это меньше двух месяцев. Они лечат меня пиявками, когда я бываю парализована, но это приносит только временное облегчение.

— Парализована? — с тревогой спросил Энтони.

— Да, — печально кивнула Флоренс. — И я тогда совсем плохо соображаю. Это случается в самый неожиданный момент.

— Понимаю. Ну, маме я могу отправить сообщение и объяснить сложившуюся ситуацию. — Он осмотрел комнату, ветхую мебель, темные стены и вздрогнул. — Естественно, — добавил он, не пытаясь скрыть отвращение, — я тоже останусь и помогу чем смогу.

Флоренс опять заулыбалась.

— Конечно, оставайся. Здесь не меньше дюжины комнат, которые вот уже несколько лет пустуют. Ту, где ты поселишься, можно хорошенько убрать, и она будет в полном порядке. Дождей сейчас нет, и вам, джентльмены, здесь будет удобно. Летучие мыши, как выяснила моя внучка, не проблема, если держать шторы закрытыми и стелить коврики на подоконники. А вы, сэр, извините, запамятовала ваше имя?..

— Бэрримор, — подсказал маркиз, придя от услышанного в еще больший ужас, чем Энтони.

— Я знала одного Бэрримора. Не то мясника, не то мусорщика. Он таскал апельсины из детских рождественских корзин. Это было так давно, что даже лицо его стерлось из памяти. Он был, разумеется, старше вас — пожалуй, ровесником вашего прадеда. А ваш прадед наверняка не был мусорщиком, не так ли?

— Нет, мадам, он не был мусорщиком. Не хочу злоупотреблять вашим гостеприимством в такое смутное время. Фэрчайлд, можно тебя на минуту? — обратился он к Энтони.

Энтони вскочил с места.

— Конечно. Дамы, вы нас простите?

Он слегка поклонился, и они с Барримором отошли к окну.

Аннели наклонила голову и едва слышно произнесла:

— Извините, бабушка, но ничего другого я не могла придумать.

— Все ясно, — так же тихо ответила Флоренс. — Насколько я понимаю, этого Бэрримора мама и прочит тебе в мужья?

Аннели вскинула голову. Ее огромные синие глаза блестели.

— Она уверяет, что он для меня блестящая партия.

— М-м. Он, несомненно, богат, знатен, красив. И она полагает, что ты должна быть благодарна судьбе за то, что он обратил на тебя внимание?

— Это она мне говорила тысячу раз, — мрачно сказала Аннели.

— А ты тысячу раз отказывалась… Поэтому она и прислала тебя сюда? В наказание? — Флоренс сжала ее руку. — Только скажи — и я прикажу Уиллеркинзу принести охотничье ружье.

— Мне… нужно время, чтобы подумать, — ответила Аннели.

— Подумай и прими мудрое решение. Все предусмотрено. — Флоренс подмигнула ей, явно наслаждаясь конспирацией. — Этот старый дурак однажды чуть было не прострелил себе ногу, пытаясь почистить пистолет Брума.

Аннели, взволнованная создавшимся положением, не забывала и о другом «госте».

— Мистер Олторп очнулся, бабушка, — тихо сказала она. — Мы успели немного поговорить, и… — она бросила взгляд через плечо, желая убедиться, что мужчины их не слышат, — и он сказал, что ничего не помнит.

— Даже то, как очутился на берегу?

— Вообще ничего. Ни где он находится, ни кто он; не помнит, чем занимался перед тем, как его выбросило на берег.

— Как странно. Никогда о таком не слышала. Нет, вообще-то слышала: как-то один моряк сказал, что потерял память после тяжелой лихорадки в море. Но я думаю, это случилось из-за того, что его жена в Плимуте узнала о его другой жене, в Портсмуте. Значит, он ничего не помнит?

— Ничего. Даже своего имени.

— Очень странно, — пробормотала Флоренс, откинувшись в кресле, когда мужчины вновь присоединились к ним.

— Бэрримор предложил блестящий вариант, который должен всех устроить, — сообщил Энтони. — Он говорит, что в Торки, где он часто бывал по делам, есть отличная вилла с видом на бухту, всего в пяти милях отсюда. Мы можем там поселиться. Если понадобится, успеем прийти вам на помощь, но не будем докучать своим присутствием. А я немедленно отправлю маме письмо, объясню ситуацию и попрошу подождать еще несколько дней.

Флоренс ответила радушной улыбкой.

— Вам ведь не нужно уезжать прямо сейчас? Вы останетесь на обед, не так ли? Поскольку у меня почти не осталось зубов, я могу есть только пюре из репы и суп. Но Милдред может поймать ржанку и приготовить на обед.

— Ах… — Энтони поймал взгляд Бэрримора. — Нет. Нет, спасибо, бабушка. Мы довольно плотно позавтракали. И нам еще нужно заехать на почту отправить маме письмо.

Флоренс протянула Энтони руку для поцелуя и улыбнулась лорду Бэрримору.

— Было очень приятно познакомиться с вами, милорд. Надеюсь, мы еще встретимся.

Он взял ее руку, но целовать не стал.

— Буду ждать с нетерпением, мадам.

— Аннели, не будешь ли ты любезна проводить нас к выходу? — попросил Энтони.

Аннели поднялась. Мужчины поклонились Флоренс и вместе с Аннели спустились по парадной лестнице.

— Надеюсь, ты понимаешь, что свое недовольство мама выместит на мне, — сказал Энтони. — Кстати, что ты слышала об этой истории с Олторпом?

— То же, что и ты. Разыскивается злодей, ростом в семь футов!, ее шрамом над глазом.

— В предательстве, мисс Фэрчайлд, нет ничего смешного, — с каменным выражением лица заметил Бэрримор. — Впрочем, как и в остальных его преступлениях.

— А разве я сказала, что это смешно? — вскинулась Аннели, повернувшись к Бэрримору. Только сейчас она заметила, какие холодные и прозрачные у него глаза. Она давно хотела узнать, умеет ли он смеяться, а сейчас подумала, что он и улыбаться-то вряд ли умеет. Она представить себе не могла, что Бэрримор дрожит от прикосновения ее руки или улыбается, рассказывая ей о том, что в его воображении ангелы — это красавицы с темными волосами и глазами цвета штормового моря.

Поглощенная мыслями об Эмори Олторпе, Аннели не слышала, о чем спросил ее брат, и попросила повторить вопрос.

— Ты уверена, что с тобой ничего не случится? А то мне как-то не по себе, что я оставляю тебя одну.

— Пока причин для беспокойства нет, но, если хочешь, оставайся. Бабушка будет рада.

— В грязи и с летучими мышами? Нет уж, спасибо. Просто не понимаю, как ты все это терпишь.

— У меня хорошая комната, и я ни в чем не нуждаюсь.

— Нет. — Энтони покачал головой. — Эта обстановка не для меня, и я вряд ли переварил бы пюре из репы.

Аннели улыбнулась. Впервые за время пребывания здесь Энтони и лорда Бэрримора.

— Ты еще не видел Этель, от которой всегда пахнет курами. Или повариху Милдред, уверенную, что в кухне поселилось привидение, пробует ее стряпню и говорит, что надо в нее добавить — соли или сахара. Ты не встречался с Брумом, огромным, словно гора, который носит в кармане ручную мышь. И с Трокмортоном…

— Хватит! — взмолился Энтони, остановив ее жестом. — А то, чего доброго, заколдуешь меня и я останусь.

Подошел Уиллеркинз, держа наготове шляпы и перчатки.

— Со мной ничего не случится, — заверила брата Аннели, чмокнув его в щеку. — И с остальными тоже Ты не хуже меня знаешь, что папа и сам охотно приехал бы сюда посмотреть на прибытие Наполеона в порт. Представь, в какой восторг придут лондонские дамы, узнав, что ты был на причале в тот момент, когда «Беллерофонт» бросил якорь.

Энтони немного повеселел, зато Бэрримор стал еще мрачнее.

— Неужели вам не любопытно увидеть самого Бонапарта в качестве заключенного? — обратилась Аннели к Бэрримору.

— Лучше бы я находился сейчас в парламенте, помогая довести это дело до конца, — недовольным тоном ответил Бэрримор.

— Жаль, что я доставляю столько хлопот, — пробормотала Аннели, краснея.

— Надо поторопиться, если мы хотим успеть к утренней почте, — сказал лорд, обращаясь к Энтони, и повернулся к Аннели:

— Не могли бы мы поговорить с вами, мисс Фэрчайлд, немного позднее? Не обязательно сегодня, можно и завтра. Речь пойдет о личном деле, которое мы уже обсудили с вашим отцом и которое я хотел бы решить до возвращения в Лондон.

Все ясно. Он собирается сделать ей предложение. Но какой сухой и официальный у него тон! Ни капли романтизма. Впрочем, ничего другого Аннели и не ждала от Бэрримора. Оказывается, он уже все обсудил с ее отцом! Аннели была потрясена.

Она посмотрела на лорда и встретила его холодный взгляд.

— Да, конечно, ты можешь заехать к Аннели, — сказал Энтони. — А сейчас поспешим, пока французские паломники не заняли все комнаты в Торки.

— Я пришлю свою карточку, — сказал Бэрримор, кланяясь.

Аннели стояла под портиком, пока сверкающий черный экипаж не скрылся из виду и не затих стук колес. Она смотрела в сторону отливающего синевой моря. Оно было таким широким, бескрайним… Вдруг она почувствовала, что ей не хватает воздуха.

— Мисс Аннели?

Она обернулась и увидела Уиллеркинза.

— Миледи велела передать вам, что собирается нанести визит еще одному нашему гостю — Спасибо, Уиллеркинз. Пойду помогу ей.

— Нет необходимости, мисс. Она бегает не хуже зайца.

Глава 6

Кошмар не отступал. Все его тело было в поту. К неприятному специфическому запаху гавани примешивался еще какой-то, не то кислый, не то сладковатый. В кромешной тьме ничего нельзя было разглядеть, кроме сверкающего ножа с резной рукояткой. И каждый раз, как лезвие касалось тела, холод пронизывал его, после чего кожу словно обжигало огнем. Рука, орудующая ножом, была явно натренированной. Она резала таким образом, чтобы боль была долгой, невыносимой.

Эмори Олторп рванулся вперед, пытаясь освободиться от веревок. Широко открыв глаза, он бился на кровати, судорожно комкая одеяло. Из горла вырвался низкий гортанный звук, хотя он поклялся себе не кричать, как бы глубоко ни врезался нож в тело. И все же он выругался, чем крайне смутил стоявших у кровати женщин.

Пожилую, в длинном черном платье из бомбазина, с кожей, желтой, как пергамент, глубокими морщинами и седыми волосами под кружевным чепцом, стянутыми в узел, и молодую, можно сказать — юную. Очнувшись, он сразу узнал эти темно-каштановые волосы и бездонные синие глаза.

Это был его ангел-хранитель. Он помнил, что у нее прохладные ладони и мягкий голос, что она сидела рядом с ним и улыбалась, а он хотел утонуть в ее глазах.

— В следующий раз, — сказала пожилая дама, — не стану тебя будить. Я не хотела, извини. Но надо было узнать, не поднялся ли у тебя жар.

Сердце у Эмори стало биться ровнее, дыхание успокоилось, ночной кошмар отступил, унося с собой воспоминания о невыносимой боли.

— Мне, наверное, что-то приснилось, — сказал Эмори.

— Наверное, — заметила пожилая дама, указывая на скомканное одеяло.

И тут он увидел, что одеяло сползло ниже пояса.

— Простите, — пробормотал он, натянув его до самого подбородка.

— За что? — усмехнулась дама. — Ты превратился в прекрасного мужчину, Эмори Олторп. Когда я видела тебя в последний раз, ты был тощим щенком и понятия не имел, как пользоваться бритвой.

— Вы, должно быть, Флоренс. — Он посмотрел на своего ангела, но девушка стояла, опустив глаза.

— Ты звал меня тетушкой Лэл, но Флоренс тоже сойдет. Тебе лучше, Рори, дорогой? Аннели вчера сказала, что у тебя что-то с памятью.

— Вчера? — Эмори сдвинул брови. — А разве не сегодня утром?

— Видимо, она перестаралась с опием, — сухо произнесла Флоренс. — Мы просидели весь день в надежде, что ты очнешься, но, увы, ты проспал всю ночь. И это очень расстроило твоего брата, который накануне вечером надеялся увидеть тебя в полном здравии.

— Мой брат… — Эмори бросил взгляд на своего темноволосого ангела. Девушка ни разу на него не взглянула. — Стэнли?

— Да, — просияла Флоренс. — Ты вспомнил?

— Нет. Ничего, кроме имени.

— О Боже! Я так надеялась, что, отдохнув за ночь, ты хоть что-нибудь вспомнишь, что даже не сказала ему о твоих осложнениях.

— У меня в памяти ничего не осталось, как на доске, с которой все стерли. Какие-то расплывчатые образы, обрывки картин. Но я не могу все это связать воедино.

— А ты не голоден? — заботливо спросила Флоренс. — Ты пролежал больше трех дней без еды, только пил воду, которой тебя поила Аннели.

«Аннели», — подумал он. Она сказала ему свое имя вчера и почему-то была перепугана.

— Я бы чего-нибудь съел. — Он слегка улыбнулся.

— У тебя хватит сил подойти к столу или принести тебе еду в постель?

— Попробую встать, — сказал он. — Если вы мне дадите какую-нибудь одежду…

Она указала тростью на стул:

— Вот рубашка, бриджи, носки. Ты был в одних кальсонах. А это мы собрали тебе с миру по нитке; каждый дал что мог. Мы с Аннели выйдем, а ты пока оденься. Потом мы вернемся и выпьем чаю, а ты подкрепишься.

Флоренс, держа за руку Аннели и стуча тростью, направилась к двери. Эмори поймал быстрый взгляд неземных синих глаз, но не успел на него ответить — дверь за дамами уже закрылась. Она не сказала ни слова, даже головы не подняла. Поправляя постель, Эмори думал о ночном кошмаре.

Потратив немало времени на то, чтобы утихомирить демона, стучащего железным молотом внутри головы, он ощупал затвердение чуть выше шеи. Боль все еще была острой, но он уже мог ее контролировать. Перед глазами проносились какие-то лица, предметы, места. Он силился что-нибудь вспомнить, но не удавалось. Эмори не знал, был ли ночной кошмар отражением каких-то реальных событий в его жизни или все это ему просто привиделось. А если не привиделось, то почему он оказался привязанным за руки к трубе и почему кто-то наносил ему ножевые ранения? Проснувшись третьего дня, он помнил только воду. Нынешней же ночью явственно ощутил боль. Только не знал, откуда она и была ли вообще в его жизни.

Эмори потрогал плечи — кожа была гладкая. А вот на спине он нащупал тонкие рубцы. Он снял повязки, продолжая ощупывать и осматривать тело. Все на месте, недаром скромная молодая девушка так краснела. Порезы на руках, ногах, животе и ребрах, а также многочисленные шрамы появились, вероятно, в результате насилия. На бедре был застарелый рубец — вероятно, от удара саблей. На руке и на ягодице тоже были шрамы. Но где и когда он получил все эти ранения, Эмори не помнил.

Кожа его была загорелой и грубой — видимо, он привык к жаркому солнцу и морскому ветру. Его руки и ноги были сильными и мускулистыми. Все это говорило о том, что он не вел праздную жизнь, веселясь и танцуя.

Чувствуя, что с головой снова что-то неладно, он, поборов страх, ухватился за деревянный столбик кровати и осторожно поднялся на ноги. Перед глазами все поплыло, но он, шатаясь, продолжал стоять, придерживаясь лишь кончиками пальцев за столбик.

От этой маленькой победы его бросило в жар, и ему стало хорошо при мысли, что все в его теле не только присутствует, но и функционирует. Он осмотрел пол возле кровати и, найдя горшок, облегчился. Затем принялся разглядывать одежду, сложенную на стуле.

Эмори натянул на себя длинную белую рубашку из грубой домотканой материи. Она была на несколько размеров больше, чем ему нужно, и доходила до ягодиц — он догадался, что ее пожертвовал огромный мужчина, стороживший его, словно пес. Бриджи, наоборот, доходили до колен и едва на него налезли. Еще он увидел носки и кожаные туфли на тонкой деревянной подошве. На умывальнике нашел щетку и причесал свои непокорные волосы. Бритвы не обнаружил. Потер подбородок — он оказался гладким. Кто-то его побрил, то ли опасаясь, как бы он не порезался, то ли боясь доверить ему лезвие. Он пожал плечами и перевязал волосы черной лентой.

Рассмотрев серебряных лебедей, украшавших повернутое к нему обратной стороной овальное зеркало, он пробежался по ним пальцами, минуты две смотрел на них, затем наконец решился повернуть зеркало к себе, И тут увидел свое отражение. Ощущение было странное. Из зеркала на него смотрел совершенно незнакомый мужчина с высоким лбом, гладкими темными бровями, квадратным подбородком, прямым носом и карими глазами, почти такими же темными, как обрамлявшие их ресницы. В панике Эмори Крепко сжал металлическую ручку и с криком, вырвавшимся из самой глубины души, швырнул зеркало в противоположный конец комнаты, где оно разлетелось на блестящие осколки.

Аннели между тем, стоя в коридоре, пыталась стереть из памяти образ Эмори, с которого сползло одеяло. Сползи оно еще на дюйм или два, и ей открылось бы то, что она всеми силами пыталась забыть с того самого дня, как нашла его на берегу. И теперь она не могла смотреть ему в глаза, опасаясь, что он заметит ее смущение, все поймет и сочтет ее бесстыжей. Впрочем, он скорее мог подумать, что для Аннели он самый привлекательный мужчина из всех, кого ей довелось видеть за всю свою жизнь. Красивый, опасный и, как сказала бы ее сестра Беатрис, способный погубить любую женщину, поддавшуюся его чарам.

У Аннели буквально подкосились ноги, когда она услышала донесшийся из-за двери душераздирающий крик и звон разбитого стекла. Флоренс, привыкшая к ударам в гонг в самое неожиданное время, отвернулась от окна и подняла бровь.

— Господи Боже мой! Может, ему не понравился завтрак, который мы приготовили?

— Бабушка, подожди, не ходи туда, — сказала Аннели, увидев, что Флоренс уже собирается открыть дверь. — Давай лучше позовем Брума!

— Почему, дитя мое? Из-за разбитой тарелки? Аннели прикусила губу. Флоренс решительно открыла дверь, Аннели последовала за ней. Не оставлять же бабушку один на один с этим ужасным человеком. У двери лежали осколки зеркала. Эмори Олторп стоял у умывальника, уперевшись руками в стену и опустив голову.

— Кажется, ты встретил еще одного незнакомца? — мягко спросила Флоренс.

— Это была проверка?

— Проверка?

— Да. Проверка. Вы хотели узнать, действительно ли я потерял память или же притворяюсь. Не знаю только, зачем вам это понадобилось.

Когда он повернулся к ним, обе заметили, как изменилось выражение его лица. Смущение и растерянность уступили место недоверию и злобе.

— Никакая это не проверка, Рори, — осторожно сказала Флоренс. — Просто я хотела помочь тебе вернуть память.

Холод и недоверие в его глазах стали постепенно таять, как свеча от пламени. Он расслабил плечи, опустил руки, напряжение спало.

— Я л, я сожалею, я просто не… не могу…

— Сядь и поешь, — сказала Флоренс, перебив его. — Когда в желудке пусто, голова плохо работает. Поешь, и потом поговорим, попробуем как-нибудь выбраться из этого лабиринта.

Он развел руками.

— Наверное, у меня скверный характер.

— Ты просто не любишь дураков и дурацких поступков, — заметила Флоренс. — Можно сказать, с самого детства. Ну а теперь поешь.

Бабушка дважды стукнула тростью об пол. В комнате было всего два стула. Эмори пододвинул их Аннели и Флоренс, а сам сел на подоконник, рядом с которым стоял стол. Сел спиной к солнцу, и волосы его теперь блестели как вороново крыло, а сквозь рубашку просвечивал мощный торс.

Аннели не знала, как избавиться от этого наваждения. Она сидела напротив Эмори, скромно сложив руки на коленях, не поднимая глаз, чтобы не видеть его широкой груди, видневшейся из-под расстегнутой рубашки. В то же время она не могла не заметить, что он то и дело останавливал на ней взгляд. Лицо у нее горело, во рту пересохло, и она нервно облизывала губы. То в одной, то в другой части тела у нее возникали какие-то странные ощущения. Соски затвердели, внизу живота заныло. Аннели даже боялась дышать.

Флоренс постучала тростью по ножке стола.

— Что будем пить, чай или сидр? Лучше сидр, я думаю. Он бодрят, согласны?

Аннели, по-прежнему не поднимая глаз, почти на ощупь взяла кувшин и наполнила три стакана сладким яблочным сидром, которым славился Уиддиком-Хаус. Флоренс тем временем уговаривала Олторпа отведать холодных закусок: тонко нарезанной ветчины, баранины и сыра. Сначала он отказывался, поскольку на столе стоял только один прибор, но после того, как отведал нежной розовой ветчины, буквально набросился на еду и съел все до последней крошки.

Пока он ел, Флоренс рассказывала ему о членах его семьи, о поместье в Уинзи, о годах, которые он провел в Торбее. Аннели тоже внимательно слушала, стараясь не смотреть на Эмори. При каждом движении его волосы перевивались, озаренные солнечным светом, и Аннели не могла не залюбоваться его сильной шеей и благородным профилем. Глядя на его руки с длинными сильными пальцами, Аннели вспомнила, какими они были теплыми, когда, она поила его водой, и по телу побежали мурашки.

В этот момент на нее упал солнечный луч, она невольно подняла голову, и сердце ее взволнованно забилось. Флоренс что-то ему сказала, он рассмеялся, и Аннели уже не могла оторвать глаз от его губ, вызвавших у нее грешные мысли. Она заметила, что опускает глаза все реже и реже и подолгу задерживает на нем взгляд. В конце концов Аннели до того осмелела, что даже улыбнулась Эмори в ответ на его улыбку.

В то же время Аннели не могла не думать о том, что над ее головой сгущаются тучи.

— Священник, — говорила Флоренс, — очень хочет поговорить с тобой.

— Так хочет, — сказал Олторп, — что оставил меня здесь, на вашем попечении, вместо того чтобы забрать домой?

— Когда мы нашли тебя на берегу, мы не знали, в каком ты состоянии, и решили, что не стоит перевозить тебя в другое место, что тебе лучше какое-то время спокойно полежать.

— И это единственная причина?

Лицо Флоренс оставалось невозмутимым.

— Что ты имеешь в виду?

Эмори выпил четвертый стакан сидра, отодвинул его и сказал:

— Память я потерял. Но я не потерял способности видеть и соображать. Вы и ваша внучка сидите как на иголках. Боитесь, как бы я не задал неудобный для вас вопрос или не заговорил на неудобную для вас тему. И потом — эта комната. Она ведь в пристройке, не так ли? Неужели у вас не нашлось в доме другой? Ведь вы говорите, что я — друг семьи. К тому же возле моей двери постоянно дежурит охранник, — Брум? Нет, Брума нельзя…

— Полагаю, его приставили ко мне либо для того, чтобы я не мог выйти, либо чтобы сюда никто не вошел. Скорее всего первое. Поскольку парень он крепкий и носит за поясом пистолет.

— Ты не прав, Эмори. Никто тебя здесь не держит. Можешь выходить, когда пожелаешь.

Он пристально смотрел на Флоренс, желая понять, правду ли она говорит, затем перевел взгляд на Аннели. Она не умела уклоняться от прямых ответов, как это делала бабушка, не умела лавировать и, не успев отвести глаза, почувствовала, что краснеет. Аннели попала в умело расставленную им ловушку и уже ничего не могла сделать. Он словно прочел ее мысли и снова повернулся к Флоренс.

— Поскольку я волен уходить, когда пожелаю, то первым дело, что мне хотелось бы отправиться в Уинзи — разумеется, если вы дадите мне лошадь. Может быть, дом, в котором я когда-то жил, вызовет у меня хоть какие-нибудь воспоминания. Поездка в Бриксгем, Пейнтон или Торки тоже пошли бы мне на пользу. Если, как вы говорите, я проводил много времени на причале и в гавани, там наверняка кто-нибудь знает, что со мной случилось три дня па-зад. Я мог бы заплатить за полученные сведения.

Флоренс скривила губы и вскинула бровь.

— Ты все продумал, — выдохнула она, — однако мудрым твое решение не назовешь. Не думаю, что ты можешь заплатить за нужные тебе сведения больше, чем королевские судьи за сведения о твоем местонахождении.

Он смотрел на нее несколько долгих минут, потом медленно скрестил руки на груди и прислонился к окну.

— Я совершил преступление?

— Не знаю, но именно в этом тебя обвиняют, — сказала Флоренс. — Правда, доказательств пока нет никаких, а без доказательств я не поверю ни одному обвинению, выдвинутому против тебя.

— Ни одному? — тихо спросил он. — Вы хотите сказать, что их много?

Флоренс раздраженно махнула рукой, и с одного пальца у нее свалилось кольцо.

— Эти обвинения, как выяснил твой брат, не имеют под собой никакой почвы. Все они построены, можно сказать, на песке. Тебя обвиняют в заговоре с врагом, в измене родине, даже в том, что ты помог Наполеону бежать с острова Эльба.

Эмори наклонился, чтобы поднять кольцо, но При упоминании имени Бонапарта замер, обхватив голову руками. Какие-то неясные картины поплыли перед глазами.

Вот он подносит к пушке запал, раздается выстрел. Пушка откатывается назад, и в воздух поднимается густое облако белого едкого дыма. Он затыкает уши, как и все остальные. Земля содрогается под ногами, и после дюжины выстрелов он чувствует сильное головокружение. Мужчины закатывают пушку обратно на борт. Он дает команду, и опять все начинается сначала: один чистит дуло, другой загружает порох в холщовых мешках, третий забивает заряд, в то время как четвертый закатывает в жерло ядро весом в тридцать два фунта. И так не меньше сотни раз: надо научиться выпускать два смертоносных шара за минуту.

— В чем дело, Эмори? — прорвался сквозь дым и туман взволнованный голос Флоренс. — Что случилось?

Эмори открыл глаза. Он обнаружил, что стоит на коленях, а Аннели держит его за плечи, чтобы он не упал на пол. Ее лицо было так близко! Он взял его в ладони, не в силах оторвать взгляд от ее синих глаз, от нежных, чувственных губ.

— Эмори? — снова прозвучал голос Флоренс. Но Эмори продолжал смотреть на своего темноволосого ангела. Аннели была единственной ниточкой, связывавшей его с реальностью.

— Оружие, — прохрипел он. — Я видел пушки на борту корабля. Мы стреляли из них. У меня были обнажены руки, ладони в мозолях. Вокруг было много мужчин, они кричали, лиц я не мог разглядеть из-за дыма. Я видел пламя. Нам нанесли ответный удар, ядро попало в порох, и раздался взрыв.

Он осекся, не в силах рассказать о том, как рядом с ним замертво упал человек. Моряк из команды на его корабле. И он занял его место у пушки. Моряка звали Шеймас.

— Шеймас?

Озадаченный, Эмори посмотрел в ясные синие глаза Аннели.

— Что вы сказали?

— Вы произнесли имя… Шеймас.

Запах пороха уже не бил в нос, улетучился, и крики стихли. Он повернул голову, пытаясь удержать образ, прежде чем тот растворится, но не успел. Все исчезло. Яркая вспышка света смешалась с мраком. Кто-то невидимый снова стучал молотом у него в голове.

— Что, черт возьми, происходит? — прошептал Эмори.

— Наверное, я сказала что-то такое, что вызвало у тебя воспоминания, — предположила Флоренс.

— Вы сказали, я помог Бонапарту бежать? — Он надеялся, что на него снова нахлынут воспоминания, но этого не произошло.

— Ты знаешь, кто такой Бонапарт?

— Бонапарт был императором Франции, — пробормотал он. — Герцог Веллингтон одержал над ним победу под Ватерлоо.

— Как странно, — задумчиво произнесла Флоренс — Такие подробности ты помнишь, а собственное имя забыл.

Эмори неохотно отнял ладони от лица Аннели, только сейчас заметив ее смятение… Он и сам, черт возьми, был в смятении.

— Я сожалею… я… — Голос его дрогнул, но тут ему на помощь снова пришли ее глаза. Они притягивали его, словно магнит, успокаивали, как прикосновение к горячему лбу прохладной ладони. В какой-то момент ему до боли захотелось привлечь ее к себе, обнять и не отпускать до тех пор, пока обоих снова не охватит смятение.

— Позвольте, я помогу вам встать, — пробормотала она. Чувствуя себя беспомощным, как ребенок, он был благодарен Аннели за участие. Она помогла ему подняться на ноги и отошла в сторону. Но даже на расстоянии Аннели ощущала жар его тела, запах его кожи, его дыхание. Она вся напряглась и на какой-то миг почувствовала себя столь же беззащитной, как Эмори, когда он стоял на коленях. На этот раз он не смог прочесть ее мысли. Зато она поняла, что он потерял сам себя и как утопающий хватается за соломинку, пытаясь выбраться на берег…

Глава 7

До чего же глупо с ее стороны краснеть при мужчине, которого она, по сути, не знает, что, возможно, для нее лучше, по крайней мере безопаснее. Но вопреки доводам разума она все еще чувствовала прикосновение его рук к своему лицу. В тот момент щеки ее пылали, коленки дрожали. Хорошо, Флоренс была рядом; страшно подумать, что могло случиться, останься они с Эмори наедине.

— Ты уже достаточно окреп, чтобы спуститься в зал? — спросила Флоренс.

— Будь у меня ботинки и лошадь, — тихо ответил Олторп, — я покинул бы Уиддиком-Хаус, чтобы не навлекать на вас неприятности.

— Сомневаюсь, что в таком состоянии ты сможешь проехать больше мили. А о неприятностях больше ни слова. Здесь ты в полной безопасности. Аннели, дорогая, если твои ноги не вросли в пол, проводи меня в спальню. Я хотела бы прилечь на часок.

— Вам нездоровится?

— Дорогое дитя, мне семьдесят семь. Я страдаю бессонницей и непременно должна вздремнуть днем, чтобы не свалиться к ужину. А ты пока ознакомь Рори с домом. Ведь он наверняка все забыл, хотя и бывал здесь не раз.

Аннели прикусила губу, стараясь не смотреть на Олторпа.

— С удовольствием, раз вы считаете, что это поможет нашему гостю вернуть память.

— Никто не знает, что ему поможет. Но в этой комнате ему не очень удобно. Поговорю с Уиллеркинзом, пусть переселит его в комнату попросторнее. Та, что напротив твоей, вполне подойдет. Она побольше, и там нет летучих мышей.

Аннели хотела проводить бабушку до спальни и помочь ей лечь, но та запротестовала, сказав, что вполне справится сама, и Аннели осталась наедине с Эмори. Пока они спускались к спальне Флоренс, Эмори молчал. И сейчас, когда шли по парадной лестнице на второй этаж, тоже не произнес ни слова. На стенах висели огромные, во весь рост портреты предков в позолоченных рамах. Аннели казалось, что предки смотрят на них с удивлением и, если бы могли говорить, упрекнули бы ее в том, что она общается с бандитом.

— Полагаю, вам не обязательно осматривать кухни и кладовые или же большую столовую, не так ли?

— Разумеется, не обязательно, раз вы так считаете. Она уловила в его тоне легкую иронию, но подумала, что не стоит показывать ему первый этаж, где комнаты выглядели не самым лучшим образом. Они пустовали уже более полувека.

— Может быть, вы вспомните библиотеку? — сказала она очень серьезно, ведя его к двойным дубовым дверям. — Бабушка сказала, что вы проводили здесь много времени.

Она распахнула двери и отошла в сторону, пропуская Олторпа. Сквозь тяжелые бархатные шторы на наглухо закрытых окнах в комнату не проникали воздух и свет. На стенах высотой в двадцать один фут от пола до потолка висели полки, уставленные двумя рядами фолиантов в сафьяновых переплетах. Они придавали комнате еще более мрачный вид. Стулья и диванчики в полумраке можно было принять за привидения. Камин много лет не разжигали, дрова и решетка покрылись паутиной. В углу стояли стол, стул и пюпитр.

Олторп дошел до середины комнаты и, медленно повернувшись, посмотрел на Аннели. Его взгляд говорил о том, что он ничего не вспомнил.

Эмори уже хотел покинуть библиотеку, как вдруг что-то привлекло его внимание. Заметив это, Аннели прошла внутрь» Сердце ее замерло.

В сундуке, запертом на замок в виде двух грифонов, под стеклянной крышкой, украшенной крестом, лежали мушкеты и револьверы. Во рту одного из грифов торчал ключ.

Когда Эмори открыл крышку, Аннели промолчала, не зная что и думать. Он достал один из кремневых пистолетов и положил на руку, пробуя его на вес, проверил, в порядке ли он. Причем сделал это очень четко: посмотрел, на месте ли кремень, есть ли порох. Спустил курок, затем нажал на спусковой крючок. Аннели ахнула, услышав щелчок. Ее отец и брат были страстными охотниками, и она знала, как заряжают ружье. И уж конечно, ей не понравилось, что Эмори Олторп так умело обращается с оружием. Не понравилось, как он посмотрел на нее, когда она ахнула.

— Они не заряжены, — заверил он ее, — но в прекрасном состоянии. В отличие от всего остального на этих полках. — Он поднес пистолет к носу, понюхал. — Видимо, его регулярно чистят.

— Уиллеркинз, — сказала она, проглотив подступивший к горлу комок. — Он отличный стрелок и охотник.

Аннели показалось, что Олторп ей подмигнул. Он вернул пистолет на место, закрыл крышку на ключ, вытащил его из замка и отдал Аннели.

— Не следует оставлять ключ в замке.

Эмори непринужденно поклонился, дав ей понять, что можно продолжить экскурсию, и, когда выпрямился, еще долго смотрел ей в глаза.

— Вы еще что-то вспомнили, не так ли?

— Возможно, — сказал он, пожав плечами. — Это похоже на вспышки молнии в беспросветном мраке. Он продекламировал стихотворную строку. Она удивленно подняла глаза.

— Ведь это Шекспир!

— Шекспир?

— «Ромео и Джульетта». Я читала это тысячу раз.

— Тысячу раз? — улыбнулся он. — Вам нравятся книги о трагической любви?

— Они стали жертвами жестоких обстоятельств, — прошептала она.

Он стоял так близко, что почти касался ее. Будь позади стена, она прислонилась бы к ней, чтобы не упасть прямо к его ногам.

Олторп все понимал, но не собирался идти на уступки. Напротив. Устремил взгляд на ее губы. Она как раз облизнула их, но, догадавшись о его намерении, быстро спрятала язык.

Он снова заглянул ей в глаза, словно пытаясь прочесть ее мысли.

— Пойдемте теперь в другую комнату? — спросила она. Он снова поклонился и немного отступил, пропуская ее вперед. Аннели готова была бежать, но сдержалась и медленно направилась к очередным дубовым дверям, которые вели в огромную гостиную. Гостиная тоже была погружена во мрак и предана забвению. Аннели не помнила, чтобы сюда когда-нибудь водили гостей. Мебель, хоть и не была покрыта пылью, выглядела так же, как во времена ее прадедушки. Пистолетов здесь не было, солнечный свет сюда не проникал. Здесь пахло стариной, но Олторп этого не оценил и безразлично пожал плечами.

Теперь оставалось посетить зимний сад. Он тоже был в запустении, но Аннели, когда она была маленькой, казался самым прекрасным местом на свете. Витражи и потолок с позолотой и изображениями купидонов и фей делали эту комнату сказочно красивой. Пол был выложен мраморными плитами. От проникавшего сквозь витражи лунного света все вокруг казалось нереальным.

Высокие французские двери выходили на широкую террасу. С нее был виден откос, ведущий к утесам. Олторп пошел на террасу, но Аннели не сразу последовала за ним, а, стоя в дверях, следила за его реакцией.

Издалека доносились шум прибоя и крики чаек. Дул прохладный ветер, пахло морем и влажным песком. По краю террасы шла балюстрада с лестницами, ведущими вниз, к тропинкам и маленьким садикам. Здесь тоже все заросло плющом и сорняком.

Олторп подошел к краю террасы и облокотился о стальные перила.

— Когда-то, наверное, здесь было необычайно красиво, а сейчас такой беспорядок.

Поняв, что он не торопится обратно в душные комнаты, Аннели прошла в глубь террасы.

— Что-то я не припомню, сэр, чтобы Уиддиком когда-нибудь выглядел по-другому. Он всегда был большим и безлюдным. В детстве я верила, что здесь живут привидения. Брат частенько прятался в моей спальне, ждал, пока я начну засыпать, и принимался шевелить шторы и выть страшным голосом.

— Надеюсь, он хороший человек.

— Иногда у меня появлялось желание отравить его. — призналась Аннели.

Олторп слегка повернул голову и улыбнулся.

У Аннели мурашки побежали по телу. Его профиль напомнил ей профиль статуи римского центуриона. Пряди его волос выбились из-под ленты, и Аннели захотелось их потрогать, чтобы узнать, такие ли они мягкие, какими кажутся.

Прогнав эти мысли, она стала смотреть на море. Солнце висело бесцветным шаром посреди неба.

— Надвигается шторм, — сказал Эмори. — Скоро хлынет дождь.

Аннели устремила взгляд на горизонт, но не увидела ни облачка. Она повернулась, чтобы сказать ему об этом, однако слова застряли в горле. Он смотрел на нее. Не просто смотрел, а так, будто видел впервые. Его взгляд скользнул по ее волосам, затем по лицу, остановившись на губах и подбородке, и, наконец, дошел до груди. Вдруг он, заметил на ее плече локон и, глядя на него, дважды вздохнул. Затем снова посмотрел ей в глаза. Ни объятия, ни поцелуй не способны были вызвать столь сильного, всепоглощающего чувства, как этот его взгляд.

— Я сильно вас напугал, мисс Фэрчайлд?

— Вы меня нисколько не напугали, — прошептала Аннели. — Разве что чуть-чуть. Я не должна вас бояться?

— Нет, — сказал он с улыбкой, — если умеете громко кричать и отважитесь пойти со мной к скалам.

— К скалам?

— Да. Я хотел бы посмотреть, где именно вы меня нашли, если это не очень дерзко с моей стороны.

Аннели подумала, что он снова иронизирует, поскольку с берега даже стрельба не была бы слышна, не то что ее крики. Ей снова придется нарушить приличия. Девушке не положено отправляться на прогулку с мужчиной без сопровождения матери или другой женщины.

Впрочем, о каких приличиях может идти речь в ситуации с Эмори Олторпом? Мужчиной, который ничего не помнит, который пытается вновь обрести себя. Надо сделать все, чтобы помочь ему, а не беспокоиться о том, что подумают слуги, увидев ее прогуливающейся с мужчиной без служанки и даже без зонтика.

— Мы можем пройти здесь. — Она указала на одну из широких лестниц.

Эмори зашагал рядом, стараясь идти с ней в ногу. Оба молчали. Яркое солнце заливало луга и тропинки, которыми Аннели ходила по утрам к морю. Она так и не отважилась пойти туда после того, как нашла на берегу Олторпа. И ей стало не по себе, когда они дошли до конца тропинки и увидели откос.

— Там, — сказала она, указывая на скалы посреди щебня. — Там я нашла вас. По ту сторону этих каменных глыб. Он кивнул.

— Подождите меня здесь несколько минут.

— Вы там ничего не найдете, — заверила его она. — Брум тщательно обыскал всю бухту.

— Дело не в том, найду или не найду. Главное — что я почувствую.

Аннели смотрела, как он спускается по крутой тропинке, потом не выдержала и последовала за ним, упрекая себя в том, что могла себе такое позволить.

Добравшись до берега, Олторп направился к скалам, рассматривая по пути высохшие водоросли, оставшиеся на песке после прилива. Аннели с трудом шла за ним по песку, негодуя по поводу его упрямства и полуденной жары.

Естественно, она не надела ни шляпки, ни перчаток, ни шали — ничего, что могло бы защитить ее от палящего солнца, накинула лишь маленький кружевной платок на плечи и подоткнула его под корсет. Наблюдая за Олторпом, Аннели отошла в тень у подножия скалы.

Эмори не меньше полудюжины раз прошел туда и обратно, опускался на колени, отковыривал камни носком ботинка, но так ничего и не нашел. За три дня и три ночи приливы, несомненно, смыли все, чего мог не заметить Брум, однако Олторп продолжал поиски. Он взобрался на вершину самой большой скалы и, балансируя на водорослях и валунах, старался удержать равновесие, обеими руками загораживая от солнца глаза. Аннели уже начала терять терпение и хотела вернуться, как вдруг увидела, что Эмори вошел в воду.

Волны были больше, чем в тот день, когда она его нашла, и ему пришлось подождать, пока отхлынет волна, прежде чем поднять что-то. Он стоял в бурлящей воде и вертел в руках какой-то предмет.

Любопытство заставило Аннели подойти к Эмори.

— Вы что-то нашли?

Он не ответил, повернулся и пошел к берегу. Вдруг тело его содрогнулось, и он прикрыл глаза… Страшная картина предстала его взору.

Перед ним улица. Узкая. Темная. По водостокам бежит вода, недавно прошел дождь, и миллионы дождевых червей вылезли из сырой земли.

Эмори стоит в тени, прислонившись окровавленной растерзанной спиной к мокрым кирпичам. Он прислушивается к звукам вокруг. В любую минуту может грянуть выстрел. Ему чудом удалось бежать. Что-то случилось с глазами. Все представляется ему в каком-то искаженном виде. Последнюю сотню ярдов, похоже, придется лезть в гору.

Ждать больше нельзя. Не известно, был ли там Шеймас: он либо ждал его, либо подумал, что Эмори умер, и надо вывести корабль из порта, чтобы спасти остальных членов экипажа.

Эмори набрал в легкие побольше воздуха и подумал, что, возможно, это его последний вдох. Вряд ли ему удастся избежать пули. Интересно, что чувствует человек, когда пуля, пройдя сквозь сердце, взрывается в груди? По крайней мере это конец всему. Конец безумной, невыносимой боли.

Оторвавшись от стены, Эмори побежал. Как древний старик, согнувшись пополам, передвигая ноги так, будто к ним были привязаны железные шары. Он увидел вспышку в тени слева, и тут же раздался выстрел. Пуля просвистела возле его уха, т не попала в цель — он успел упасть ничком на выложенную булыжником мостовую. Воздух вырвался из легких, и он увидел тень, которая направлялась к нему. Человек промелькнул под фонарем, и Эмори успел разглядеть его лицо, вытянутое и острое, как у гончей. Это был Ле Куто, он злорадно ухмылялся. И все же Эмори надеялся, что это еще не конец.

Он со стоном перекатился к верфи и вдруг увидел, что держит в руке что-то блестящее. Это был ключ ко всему, ко всем секретам, правде и лжи…

— Мистер Олторп! Мистер Олторп! Эмори… пожалуйста! Эмори с трудом открыл глаза. Кто-то звал его по имени.

— Эмори! — Он поднял голову и увидел Аннели. Она смотрела на него своими синими, широко открытыми глазами. — Эмори! — воскликнула она. — Вы в порядке?

Он поморгал и несколько раз судорожно сглотнул, стараясь преодолеть приступ тошноты. Боль в голове и в животе постепенно затихла, и он медленно выпрямился, — Да, — выдохнул он, — кажется, в порядке.

Его голос прозвучал непривычно грубо. Наконец он поднялся. Аннели взяла его за руку и повела к ближайшей скале.

Она сняла с себя платок, намочила в воде и вытерла Эмори пот со лба. Он с благодарностью пожал ей руку.

— Никогда не знаешь, что может случиться, — сказал он как-то смущенно.

— Еще одна вспышка молнии?

— Не только. Еще и удар грома.

Он наклонился вперед, не осознавая, что уперся лбом в ее грудь. Аннели стояла затаив дыхание, выронив мокрый платок. Затем положила ему на голову сначала одну руку, затем другую и стала ласково теребить его блестящие черные кудри.

— Вы опять были на корабле?

— Нет, нет. Я… я был у верфи. Было темно, но я слышал плеск воды, и совсем близко на якоре стояли корабли.

— Вы думаете, это было здесь, в Торбее?

— Нет, — уверенно ответил он, подняв голову. — Это был французский порт. Я определил это по запаху.

Пальцы Аннели перестали теребить его волосы. Эмори обнял ее за талию, и она почувствовала жар его тела. Их руки двигались сами по себе. Эмори исследовал изгибы ее талии и позволил себе положить большие пальцы на то место, где сходились корсет и пышная юбка.

— Почему вы думаете, что это был французский порт? Одного запаха мало.

— Не могу объяснить. Знаю же я откуда-то, что Наполеон — французский император. — Он нахмурился и перевел взгляд на ее губы. — Мне кажется, я бывал в том порту сотню раз. И пытался вернуться туда.

— Пытались? Зачем?

Он снова покачал головой, потом вдруг убрал с ее талии руку, в которой держал золотую цепочку. Когда он поднял ее, она засверкала в солнечных лучах, контрастируя с висевшим на ней простым железным ключом.

Эмори выпрямился и сдвинул брови, вертя цепь в руке, а Аннели, не зная, что делать со своими руками, осторожно опустила их и сложила за спиной.

— Вы вспомнили эту цепочку с ключом.

— Это ключ от сейфа. У капитана любого корабля есть сейф.

— Этот ключ — ваш?

Эмори покачал головой.

— Не знаю. Я заметил, как что-то блеснуло под водой, и… — Он глубоко вдохнул. — Не знаю. Может быть, мой. А может быть, он там лежит уже пару месяцев, а то и лет.

— Вряд ли, — возразила Аннели. — Однажды ночью я оставила шпильку на подоконнике, и к утру она полностью заржавела. Находись этот ключ в море дольше чем пару дней, на нем было бы намного больше ржавчины. К тому же молодой Блистерботтом каждый день приходит сюда в поисках мидий и моллюсков. Он давно нашел бы эту цепь.

Олторп нехотя кивнул.

— Последнее, что я увидел, прежде чем упасть в воду, был ключ. Может быть, этот.

— Вы упали в воду?

— Я скатился с края верфи, — сказал он. — Намеренно. Прятался от тога, кто изрезал мне спину…

Он вскинул голову и вопросительно посмотрел на нее.

— Я видела шрамы, — сказала она. — Уиллеркинз считает, что кто-то хотел причинить вам сильную боль.

Он не знал, что ответить, лишь чертыхнулся и поднял к небу глаза, которые из черных стали янтарно-коричневыми, когда в них заиграли яркие лучи солнца. И Аннели пожалела, что у нее не хватило смелости обнять его, прижать к груди и ласкать, пока с его лица не исчезнет страдание.

— Я хочу вас кое о чем спросить. Обещайте, что ответите честно.

Она подумала, облизнула губы.

— Если смогу, отвечу.

— Вы верите, что я совершил все те преступления, в которых меня обвиняют?

— Бабушка не верит. Это я точно знаю.

— Я спросил, верите ли вы.

— Я слишком мало знаю вас, сэр; чтобы судить об этом, — призналась она. — За последние несколько дней я только успела узнать, насколько справедливы суждения бабушки. Я всегда думала… — Она спохватилась, что может наговорить лишнего, но, встретив его удивленный взгляд, продолжила с улыбкой:

— Меня всегда уверяли, что она с причудами.

— А теперь что вы о ней думаете?

— Теперь… Думаю, она эксцентрична и своенравна. Ее забавляет то, что все думают, будто она плохо соображает, хотя это далеко не так. Она целеустремленная, упрямая, настойчивая. С чужим мнением не считается, думает и делает то, что хочет.

— В вашем голосе звучит зависть.

— Я завидую ее мужеству. И се независимости. Она не похожа на других.

Он поднял с песка ее кружевной платок.

— У каждого есть выбор, мисс Фэрчайлд. Каждый волен поступать, как считает нужным.

— Это скорее относится к мужчине, чем к женщине, сэр.

— Но ваша бабушка — женщина, — возразил Эмори.

— Моя бабушка очень богата и никогда ни от кого не зависела. Ей все равно, что о ней думают. К тому же она необычайно умна.

В голосе Аннели звучало столько нежности, что Эмори не сдержал легкой улыбки. Аннели покраснела.

— Нам пора возвращаться, — сказала она, беря у него платок.

Он не сразу отдал его. Лишь после того, как коснулся ее руки и плеча.

Она невольно посмотрела ему в глаза.

— Возможно, будет надежнее, если вы станете хранительницей обоих ключей, — пробормотал он, набросив золотую цепочку ей на шею, которая скользнула между ее грудей. Его теплые длинные пальцы нежно высвободили ее волосы из-под цепочки. Он провел большим пальцем по ее подбородку, и она подняла голову.

Аннели затаила дыхание. Он не сводил с нее глаз, его губы слегка приоткрылись. Как это было в библиотеке, когда она думала, что он поцелует ее. Об этом нетрудно было догадаться по выражению его лица и едва уловимому наклону вперед.

Она не знала, что остановило его. Он склонился к ней и тут же отпрянул. А она уже готова была к поцелую и вся дрожала, прикрыв глаза. А когда открыла их, он, сняв башмаки, вытряхивал из них воду.

Она была благодарна ему за то, что он притворился, будто не замечает, как она покраснела. Пока он вытряхивал из башмаков воду, Аннели уже была на полпути к откосу. Он дал ей убежать довольно далеко и теперь пытался догнать.

Взобравшись наверх, Аннели остановилась, чтобы отдышаться. Ветер поймал ее волосы и бросил ей в лицо. Она все еще находилась под впечатлением случившегося, душа пела. Появился Эмори. Он стал извиняться перед Аннели, но это было так неуместно, что лишь расстроило ее.

В этот момент к дому подкатил блестящий черный экипаж. Из него выскочил форейтор в ливрее, открыл дверцу, и через секунду Аннели увидела Уинстона Перри, маркиза Бэрримора.

Глава 8

— Господи Боже мой! — прошептала она и быстро отвернулась. — Я совсем забыла. Этим утром он прислал свою карточку, сообщив, что заедет вскоре после полудня.

Эмори повернулся в сторону дома и увидел возле экипажа высокого мужчину с бледным аристократическим лицом, который смотрел на них. Он, должно быть, заметил, как промелькнуло белое муслиновое платье Аннели.

— Это ваш друг?

— Его зовут Бэрримор, Лорд Бэрримор. Он приехал в Бриксгем с моим братом, чтобы увезти меня домой. По крайней мере они собирались это сделать, но я отказалась ехать. Они сняли комнаты в Торки и…. — Она украдкой оглянулась. — О Господи! Он нас заметил и идет сюда. Что мне надо сделать, чтобы он понял, что я не хочу за него замуж? Он ведь из-за этого приехал, я знаю, — Замуж? Но вы сказали, что помолвлены? Аннели тряхнула головой и вздохнула.

— Так считают моя мама, отец, брат и сестра. Не сомневаюсь, что его светлость тоже. Хотя я никогда не давала ему ни малейшего повода. По правде говоря, я всегда была с ним груба и не могу понять, почему он хочет жениться на женщине, которая всячески этому противится.

Олторп опешил. Он не ожидал от нее такой вспышки гнева. Он думал, она вообще не умеет сердиться. Но оказалось, эту черту своего характера она просто скрывала.

— Признаться, — невозмутимо заметил Эмори, — насколько я могу судить с такого расстояния, он выглядит довольно крепким парнем. Несомненно, он богат. Уверенная походка; Я не берусь судить, но мне кажется, он не из тех, кто примет просто «нет».

Бэрримор был ярдах в трехстах от них и на время скрылся за деревьями. Аннели в изумлении посмотрела на Олторпа.

— Просто «нет»? Об этом не может быть и речи! Последние полгода мама только и делала, что готовила его к нашей помолвке. К тому же он друг и доверенное лицо самого регента и бог знает кого еще из правительства и в конце концов станет одним из влиятельнейших графов Англии. Я не могла просто так сказать «нет» маркизу Бэрримору, как вы не смогли бы сказать «да» тому, кто захотел бы передать вас властям.

Выслушав ее, Олторп так улыбнулся, что она тут же пожалела о сказанном, но было уже поздно.

Спрятаться было негде. Они стояли на краю утеса, над ними было небо, внизу — бескрайнее море. Она стояла рядом с человеком, потерявшим память, убежденным, что каждый волен поступать по-своему, не считаясь с мнением других.

— Пожалуй, — пробормотал он, — я пойду к берегу и оставлю вас наедине.

— Нет! — воскликнула она. — Не уходите! — И уже более спокойно добавила:

— Нет, он уже видел вас, и ему может показаться подозрительным, что вы вдруг исчезли.

Тут у нее появилась еще одна мысль, ужаснее первой. Как только Бэрримор увидит Олторпа вблизи, он может вспомнить набросок портрета, который показывал полковник Рэмзи за день до этого.

— Господи милостивый, — чуть слышно произнесла она. — Ради нас обоих, сэр, я… я думаю, вы должны меня поцеловать.

Его темные глаза округлились.

— Простите?

— Пожалуйста, поцелуйте меня! И сделайте это как можно быстрее, пока он не догадался, что мы его заметили.

Эмори хотел спросить, что она задумала, но вместо этого залюбовался ее роскошными волосами, развевающимися на ветру. Затем посмотрел ей в глаза, наклонился и нежно поцеловал.

Аннели ожидала совсем другого поцелуя, страстного, неистового, от которого дух захватывает, хотя никто еще ее так не целовал. Тайком взглянув на тропинку, она увидела, как Бэрримор появился из-за деревьев и стал медленно приближаться к ним. Он явно был ошарашен. Наверное, видел, как Эмори ее поцеловал.

Настроенная весьма решительно, Аннели обняла Эмори.

— Это все, на что вы способны, сэр?

— Мисс Фэрчайлд. Не знаю, что за игру вы затеяли, но…

— Поверьте, никакой игры здесь нет, сэр. Не далее как вчера лорд Бэрримор видел ваш портрет. Это во-первых. Во-вторых, он вряд ли станет преследовать женщину, которую видел в объятиях другого мужчины.

— Мой портрет?

— Есть ордер на ваш арест с вашим портретом. Полковник Рэмзи показывал его бабушке. Так что, пожалуйста, поцелуйте меня, хотя бы ради себя самого. И постарайтесь сделать это как можно естественнее. Потеря памяти никак не должна была отразиться на этих ваших способностях.

До чего же злой у нее язык! Она сама не знала, чего хочет больше: чтобы Эмори избежал опасности или чтобы поцеловал ее со всей страстью, на какую только способен. Его глаза стали еще темнее, руки скользнули по ее талии.

— Вот на что я способен, — произнес он, привлекая ее к себе.

Такого напора Аннели не ожидала. Он так сильно прижал ее к себе, что даже оторвал от земли, и прильнул к ее губам своими горячими губами. Его язык раздвинул ее губы, проник в рот и стал там хозяйничать. Она судорожно сглотнула.

Аннели попробовала было отстраниться, но одной рукой он обнимал ее, а другой обхватил за голову. Аннели стало жарко, таким горячим было его тело. Она снова попыталась вырваться, но он все крепче прижимал ее к себе, возбуждая ласками, пока она не стала тихонько стонать, млея от блаженства.

Аннели больше не сопротивлялась, отдав свое тело в полное распоряжение Эмори. Она не могла оторвать губы от его пылающих губ, ласкала своими тонкими пальцами его мускулистую грудь. Она вся дрожала от страсти. Эмори попытался было разжать объятия, но Аннели не отпускала ею, продолжая постанывать, потом услышала, как застонал Эмори, ощутив на щеке его горячее дыхание. Она желала его, безумно, неистово, и он почувствовал это. Его рука скользнула к ее груди, слегка сжала сосок. Аннели затрепетала от этой ласки. Эмори стоило огромных усилий не переступить границу дозволенного.

Наконец Аннели оторвала губы от его губ и посмотрела в его черные, затуманенные страстью глаза. Эмори не выпускал ее из объятий. Аннели казалось, что еще немного, и она не выдержит, сойдет с ума от нахлынувших, до сих пор незнакомых ей ощущений. Вдруг она вспомнила о Бэрриморе и посмотрела на тропинку. Но лорда там уже не было. Она лишь успела заметить, как он сел в экипаж, запряженный четверкой лошадей, и как экипаж тронулся с места.

Она закрыла глаза и положила голову на горячую грудь Олторпа. Дело сделано, пути назад нет. Однако Аннели не испытывала ни тревоги, ни страха. Ей было так спокойно в объятиях Эмори. Хотя лучше бы ей, наверно, умереть после того, что произошло.

Она жаждала его ласк, никак не могла ими насытиться. Но он не стал больше ее целовать и слегка отстранился.

— Кажется, ваш план сработал, — тихо произнес Эмори.

Аннели дотронулась пальцами до своих губ. Они слегка припухли. Эмори улыбнулся. Эта улыбка повергла ее в смятение, и она бросилась бежать вниз по тропинке. Волосы ее развевались на ветру.

Она бежала, пока боль в боку не заставила ее замедлить шаг. Сердце бешено колотилось, ноги подкашивались, но не только усталость была тому причиной.

Аннели услышала позади шаги и побежала быстрее, чтобы не видеть его насмешливой улыбки, не слышать ироничного тона. Лучше бы она не говорила ему, что женщина не вольна в своих поступках в отличие от мужчины.

Ее мечты разбились о жестокую действительность. Своим поступком она спасла Олторпа, но какой ценой! Бэрримор, возможно, на время оставит ее в покое, но не известно, что он предпримет после того, как увидел свою невесту в объятиях другого мужчины, явно не аристократа.

Аннели вернулась домой той же дорогой, которой ходила к морю, — через зимний сад. В туфлях хлюпала вода, и Аннели решила подняться к себе в спальню, где охотно просидела бы взаперти до конца жизни, если бы в холле перед ней внезапно не вырос Уиллеркинз.

— Наконец-то я нашел вас, мисс. Миледи требует вас к себе сию же минуту.

— Передайте бабушке, что я приду, как только смогу. Она хотела обойти старика, но тот преградил ей путь.

— Она сказала «сию же минуту», мисс.

Он наклонился и потер голень, по которой Флоренс частенько ударяла его тростью, выражая таким образом свое неудовольствие.

Аннели отбросила с лица волосы и направилась к гостиной. При мысли о том, что бабушка могла видеть из окна ту же картину, что и Бэрримор, она почувствовала, что последние силы покидают ее.

Но она тут же вспомнила, что окна гостиной выходят на юг и восток, скалы из них не видны. Только дорога. Так что бабушка могла видеть лишь, как приехал и уехал Бэрримор, так и не зайдя в дом по неизвестной причине.

Втянув голову в плечи, Аннели вслед за Уиллеркинзом вошла в гостиную, краем глаза заметив, как Олторп зашел в зимний сад и закрыл за собой двери.

Флоренс действительно стояла у окна, и это еще больше встревожило Аннели. Ее бросило в жар, когда бабушка повернулась к ней и подняла бровь.

— Господи, дитя мое, где ты была? С минуты на минуту к нам пожалуют гости. Экипаж уже в пути.

— Боже мой, — прошептала Аннели, схватившись за живот. — Он вернулся.

— Кто вернулся?

— Лорд Бэрримор. Маркиз. Я… он… он, наверное, взбешен и решил высказать свое возмущение.

— Взбешен? Ты чем-то разозлила его?

Аннели, не в силах произнести ни слова, лишь замахала рукой.

В этот момент в дверях появился Олторп, скользнул взглядом по Аннели и обратился к Флоренс:

— Это я во всем виноват. Попросил мисс Фэрчайлд показать, где она меня нашла. Погода была прекрасной, но на обратном пути поднялся ветер. Похоже, надвигается буря.

— Здесь сейчас тоже разразится бура, если вы немедленно не исчезнете и не перестанете пачкать мои полы. И не показывайтесь мне на глаза, пока буря не стихнет. Уиллеркинз уже пошел открывать дверь. Вас увидят до того, как вы дойдете до лестницы. Так что вам лучше пройти здесь. — Флоренс потянула за резной орнамент на стене, и широкая панель бесшумно отодвинулась в сторону. — Все комнаты в доме соединены секретными ходами и нишами, — не без гордости объяснила Флоренс. — Думаю, это разумно. Наверняка кто-то из наших предков не любил сюрпризов. А теперь идите. И смотрите под ноги, там очень темно.

Аннели протиснулась в узкий проход, находившийся, как ей показалось, между двумя комнатами. С одной стороны деревянная лестница вела на третий этаж, с другой — на первый.

— Черт возьми, — пробормотал Олторп, следовавший за Аннели, — ничего не видно.

— Не шумите, — предупредила Флоренс, и не успели они опомниться, как панель легко задвинулась и они остались в кромешной тьме.

Когда глаза привыкли к темноте, Аннели увидела, что стены, покрытые плесенью, пропускают свет. Видимо, обветшали от времени. Сверху донесся слабый шорох. Скорее всего в этих узких проходах завелись какие-то твари.

— Ненавижу мышей, — проворчал Эмори, словно угадав ее мысли. — Змеи и то лучше.

Аннели хотела что-то сказать, но он прикосновением руки остановил ее.

Она тоже услышала голоса, как и он. По крайней мере два голоса, из них один женский, который горячо приветствовал Флоренс:

— Госпожа Уиддиком! Как я рада вас видеть. Я как раз говорила своему дорогому мужу…

Значит, это не Бэрримор! Он не вернулся, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. Чтобы вызвать на дуэль Эмори Олторпа или опозорить ее перед обществом.

Она едва удержалась на ногах и, когда Эмори взял ее за плечи, буквально рухнула на него.

— Простите меня, — прошептал он. — Здесь так тесно.

— Что? Что вы делаете?

— Пытаюсь поменяться с вами местами, но что-то мешает… — Она услышала звук рвущейся материи и очень удивилась, когда он, дотянувшись до того места в стене, откуда проникал тоненький лучик света, большим пальцем расширил высверленное в стене отверстие, приник к нему, после чего дал ей возможность посмотреть.

— Они вам знакомы? — прошептал он ей в самое ухо.

Аннели кивнула, но тут же подумала, что в темноте он не видел ее кивка, и повернула голову, чтобы ответить ему тоже шепотом, однако вместо уха наткнулась на его губы и, отпрянув, сильно ударилась затылком о стену, Она не успела вскрикнуть — Эмори среагировал моментально, зажав ей рот рукой, и повернул ее голову к своему уху.

— Это ваш брат Стэнли, — прошептала Аннели. — И его жена Люсиль.

Эмори снова посмотрел в щель, после чего ликвидировал ее и нашел потайную дверь, о которой говорила Флоренс. Отодвинул панель и, взяв Аннели за руку, вместе с ней вошел в библиотеку.

Задвинув панель, на обратной стороне которой были полки, он смахнул пыль с платья Аннели. Ленту, стягивавшую его волосы, он потерял, когда они ходили к скалам, и теперь кудри его рассыпались по плечам. На рукаве рубашки была огромная дыра. Когда они шли сюда в темноте, Эмори зацепился за гвоздь. Если прибавить к этому пятна от морской воды на бриджах и промокшие башмаки, выглядел Эмори не лучшим образом и вряд ли хотел предстать перед братом после долгой разлуки в подобном виде.

Эмори пытался привести в порядок непокорные волосы, когда Аннели вдруг спросила:

— Откуда вы узнали про отверстие в стене?

Олторп сдвинул брови.

— Понятия не имею. Просто я знал, что оно там есть, вот и все. — Он слегка улыбнулся. Аннели бросила взгляд на дверь.

— Полагаю, мне следует пойти сейчас к бабушке. А вам не стоит этого делать. Ваш брат не хотел, чтобы его жена узнала о том, что вы в Бриксгеме, и если до сих пор не изменил своего мнения, вам лучше не появляться им на глаза.

Олторп как-то неохотно кивнул, но Аннели его понимала. Возможно, брат помог бы ему хотя бы частично восстановить память.

— Оставайтесь пока здесь. Если все в порядке, я вернусь за вами.

Он снова кивнул и поймал ее руку, когда она уже собиралась уйти.

— Извините.

— За что? — шепотом спросила Аннели.

— Хотя бы за то, что меня выбросило на ваш берег, не говоря уже об остальном.

После ее ухода Эмори облегченно вздохнул.

Он посмотрел на ларец с оружием. Утром он отдал Аннели ключ от него, и она опустила его в карман. Эмори не составило никакого труда вытащить его, когда они менялись местами в узком проходе в кромешной тьме. Но зачем ему это понадобилось?

Следовало ли ему сомневаться в преданности брата? Опасаться, что тот передаст его властям? Более мучительным был вопрос о маркизе Бэрриморе. Кто он такой, черт побери? И почему Эмори охватил леденящий страх, когда Аннели рассказала о нем? Эмори его не узнал, его появление не вызвало у него никаких особых ассоциаций, но это не значит, что они не возникли у маркиза. Аннели бросилась в объятия Эмори, чтобы Бэрримор оставил ее в покое, но что, если, несмотря на все их старания, Бэрримор узнал его и помчался за констеблями?

Вряд ли Бэрримор заподозрил свою невесту в связи с преступником, преследуемым законом. Вряд ли у него были основания подозревать ее в неверности. Скорее всего он был до того ошеломлен увиденным, что оказался не в состоянии оценить ситуацию.

Эмори окончательно потерял покой. На губах до сих пор был вкус поцелуев Аннели.

Открыв ларец с оружием, он снова проверил пистолеты и положил их обратно.

Действительно ли он предатель? Совершал ли преступления против своей страны, против короля? А если совершал, то как долго может скрываться в Уиддиком-Хаусе?

Глава 9

— Поверьте, я тоже в ужасе от одной лишь мысли, что Стэнли ходит к больным чумой. Я всячески помогаю ему спасать человеческие души, прежде чем они покинут этот мир, но общаться с чумными — это уже слишком.

— Люсиль, дорогая, в Бриксгеме нет чумы. Миниатюрная белокурая красавица посмотрела на мужа, — Но я хорошо слышала, как ты сказал, что у кого-то лихорадка и кровотечение.

— Только у двух прихожан, которые просто заболели желудком, съев несвежее мясо.

— Мясо? — Она вздохнула и обратилась к Флоренс:

— Теперь вы понимаете, почему я приехала вместе с ним? Он совершенно не заботится ни о своем, ни о моем здоровье.

Преподобный отец перевел взгляд на Флоренс.

— Моя милая женушка не оставит меня в покое, пока я не отпущу ее в Лондон. Вчера твердила о вторжении французской армии, которая намерена спасти Наполеона, и о том, что в этом краю Британии небезопасно. Сегодня заговорила о кровотечениях.

— Но здесь и вправду небезопасно. — стояла на своем Люсиль. — Везде полно солдат. Дороги кишат ворами и убийцами, они надеются, что с наплывом людей в деревни им будет чем поживиться. И все это еще до официального подтверждения, что он прибудет именно сюда. Я удивлена, мисс Фэрчайлд, — обратилась она к Аннели. — что вы не захотели вернуться в Лондон.

— В Лондоне в десять раз больше людей, — возразила Аннели. — А о ворах и говорить нечего.

— Да, но там вы в полной безопасности, под защитой вашего брата, виконта Ормонта, и маркиза Бэрримора. Последний слывет одним из опаснейших дуэлянтов Англии, владеет и пистолетом, и шпагой. Так что только глупец отважился бы причинить вам зло.

— Люсиль познакомилась с обоими джентльменами вчера, — объяснил священник.

— Могу поклясться, что минут пять назад мы проехали мимо его экипажа. Дело в том, что вчера я имела удовольствие прокатиться в нем.

Аннели удивленно подняла брови.

— Маркиз, как обычно, остановился в Норт-Форте по правительственным делам, — продолжал объяснять священник, — где обедала моя жена вместе с другими леди из Общества защиты сирот.

— Да, помню, вы что-то говорили об этом, — кивнула Флоренс.

— Действительно, — подхватила Люсиль. — Нас пригласил полковой командир, полковник Хаксли, на парад пехоты и кавалерии. Ваш брат и маркиз, — обратилась она к Аннели, — прибыли в тот момент, когда одна из дам попросила, чтобы солдаты пальнули из большой пушки. Но полковник отказал ей в ее просьбе, и, как мне показалось, в довольно грубой форме, заявив, что заряды нельзя тратить на развлечения.

— Я имею несчастье знать полковника Хаксли вот уже тридцать лет. — сухо заметила Флоренс, — и ничего хорошего о нем сказать не могу.

— Вряд ли кому-то из нас нравится, что Наполеон намерен высадиться в нашем районе, — добавила Люсиль, — Не сомневаюсь, именно поэтому маркиз решил лично проверить все оборонительные сооружения и средства. Он, кажется, связан с министерством иностранных дел, не так ли?

Аннели через силу улыбнулась.

— Кажется, он сотрудничает с лордом Уэстфордом из министерства иностранных дел.

— Значит, он занимается шпионами? Как интересно! Неудивительно, что он был так взволнован и хотел поговорить с полковником Рэмзи, — Он опять встречался с полковником Рэмзи? — Да, они довольно долго беседовали, но так тихо, что ни единого слова не было слышно. И знаете, он просто очаровательный! И настоящий джентльмен. Когда я сказала, что давно не видела такого красивого экипажа, он настоял, чтобы я поехала вместе с ним в Бриксгем. Уверена, это он проехал мимо нашего дома утром, и недавно мы опять его видели. Как жаль, опоздали всего на пять минут.

Люсиль разочарованно надула губки, и Аннели, подумала, что она сейчас очень похожа на тех женщин, которые носят платья с очень глубокими вырезами и кокетливые шляпки, чтобы завлечь маркиза. Но по-настоящему ее встревожила новость о том, что Бэрримор вчера не сразу отправился в Торки, а поехал в гарнизон за полковником Рэмзи и потом «долго беседовал с ним.

Флоренс, как и Люсиль, не понимала, почему маркиз так поспешно уехал, и сверлила взглядом Аннели.

— Я так сожалею, что не застала его здесь, — сказала Люсиль.

— Он пробыл здесь совсем недолго, — пробормотала Аннели. — Очень торопился в город.

— Ну ладно, как-нибудь в другой раз. — Люсиль теребила кружевную манжету, явно раздосадованная тем, что зря сюда спешила. — Все равно я не отпустила бы Стэнли одного.

Флоренс улыбнулась.

— Гости — всегда приятный сюрприз, уверяю вас. — Она устремила взгляд на дверь и пробормотала:

— Хотя, полагаю, сегодня этот сюрприз не последний.

Стэнли Олторп проследил за ее взглядом и увидел своего брата. Силы оставили его, но он заставил себя встать.

— Слава Богу, — прошептал он, — ты жив! Эмори улыбнулся:

— Боюсь, что Бог тут ни при чем. Это леди Уиддиком спасла меня.

Священник с улыбкой бросился к брату.

— Слава Богу! Слава Богу! В прошлый раз ты был похож на покойника. Я и не надеялся, что ты выздоровеешь. А сейчас ты такой, каким я тебя помню.

Эмори осторожно высвободился из объятий Стэнли.

— Я еще не совсем здоров, — сказал он и посмотрел на Флоренс. — Вы не сказали?

— Не успела. Речь шла о чуме в деревне и убийцах на дорогах.

Выражение счастья не сходило с лица священника.

— Что вы должны были мне сказать? — спросил он. — Ты выглядишь совершенно здоровым.

— Он потерял память. — Флоренс постучала пальцами по лбу. — Это не так-то легко заметить.

— Память? — Священник нахмурил брови. — Ты хочешь сказать, что не помнишь, как попал на берег?

— Он хочет сказать, — вздохнула Флоренс, — что вообще ничего не помнит. Он не знает, кто он такой, кто я, кто моя внучка. Правда, ее он не может знать, поскольку они раньше никогда не встречались. Видимо, удар по голове был таким сильным, что повредил мозг. Иногда он что-то вспоминает, перед глазами мелькают какие-то картины, отдельные эпизоды, но соединить их в одно целое он не может.

— Но ведь это абсурд! — выдохнул Стэнли. — Как можно не знать, кто ты такой?

— Я клянусь, что не знаю, — сказал Эмори. — И для меня эта мысль вдвойне абсурдна. Я битый час ходил по дому, в котором, как мне сказали, бывал тысячу раз, ну а теперь вряд ли найду дорогу до главного входа.

— Ты и меня не помнишь? — прошептал Стэнли. Эмори не ответил, но взгляд его был достаточно красноречив. Брат стиснул зубы от отчаяния, Аннели заметила между братьями явное сходство: резко очерченный подбородок, правильной формы нос, красивые шелковистые брови. Только Эмори выглядел более зрелым и сильным, его жизнь, полная испытаний, оставила на нем след. Стэнли был полной противоположностью Эмори: немного субтильный, без малейшего намека на грубость, и все же в нем нет-нет да и проглядывала суровость.

— Мы должны сделать все возможное, чтобы узнать друг друга, — заявил Стэнли.

Люсиль, сидевшая на диване, кашлянула.

— Ты, я смотрю, совсем забыл обо мне. Или ты тоже потерял память?

Стэнли посмотрел на жену.

— Прости меня. Я, кажется, забыл о приличиях. Люсиль, дорогая. — Он подошел к ней. — Я счастлив представить тебе моего брата Эмори Джеймса Олторпа. Его не было в Англии целых шесть лет, и вот наконец он вернулся. Эмори хотел поклониться Люсиль, но она вскинула брови.

— Эмори Олторп? Тот самый предатель? В комнате воцарилась гробовая тишина, и когда Флоренс постучала тростью по ножке стола, это произвело такой же эффект, как если бы грянул выстрел.

— Его вина пока не доказана, — заявила Флоренс. — Он брат вашего мужа и мой друг, и я прошу относиться к нему с уважением. Во всяком случае, в моем доме.

Люсиль вжалась в спинку дивана, опасаясь, что Флоренс снова ударит тростью по ножке стола, и взяла мужа за руку.

Стэнли сжал ее нежные дрожащие пальчики.

— Люсиль, не надо так говорить, — взмолился он. — Особенно сейчас.

— Ничего страшного, — сказал Эмори. — Я знаю, что меня считают персоной нон грата.

— Нон грата? — взвизгнула Люсиль. — Солдатам приказано в вас стрелять, как только вы появитесь!

Флоренс так стукнула тростью по ножке стола, что подскочили не только лампа и две фарфоровые статуэтки, но и все находившиеся в комнате.

— Но это правда! — настаивала Люсиль. — Солдаты патрулируют улицы, к тому же награда за его поимку живым или мертвым увеличена до тысячи фунтов!

Флоренс взглянула на Стэнли.

— Боюсь, что это так. Полковник Рэмзи снова расспрашивал того рыбака и показал ему набросок портрета. Он уверен, что человек, изображенный на портрете, и тот, которого видел рыбак, — одно лицо. Более того, он утверждает, что когда «Беллерофонт» придет в порт, Наполеона попытаются спасти… — он умолк и посмотрел на брата, и главным в этом заговоре будет Эмори.

— Пресвятая Дева Мария, Матерь Божья, — пробормотала Флоренс. — Делать ему, что ли, больше нечего, как плести интриги? Неужели ему здесь не хватает женщин, чтобы развлечься?

— Погодите. — Эмори потер висок. — Этот человек взят под стражу на английском военном корабле, в английском порту и под мощной охраной английских солдат. Как же я мог совершить такое чудо?

— А как ты сделал это на Эльбе? — с горечью спросил Стэнли. — Его охраняли три тысячи английских солдат, но говорят, что ты каким-то образом вытащил его оттуда.

— Вина Рори не доказана, — напомнила ему Флоренс.

— Рэмзи утверждает, что есть свидетели, они клянутся, что преследовали именно «Интрепид» и подошли к нему достаточно близко, чтобы завязать бой, но потом из-за плохой погоды потеряли этот корабль из виду.

Эмори нахмурился.

— «Интрепид»?

— Твой корабль, будь он неладен. Твой проклятый корабль! Судно, на котором ты совершал кругосветные путешествия в поисках приключений, вместо того чтобы находиться дома и заниматься делами семьи!

Он умолк, заметив удивление на лицах Флоренс и Аннели, в то время как Люсиль торжествовала.

— О Господи, Эмори, зачем я это сказал? Я не вправе винить тебя за поступки, о которых ты, может быть, и не слышал, находясь за тысячу миль от того места. И уж тем более сейчас, когда ты даже имя свое забыл. — В голосе Стэнли звучало искреннее раскаяние.

Аннели показалось, что Эмори пошатнулся. Она вскочила и бросилась к нему, опасаясь, как бы ему не стало плохо.

— Нет, — резко сказал он, стиснув зубы и через силу улыбаясь. — Я в полном порядке. — Он накрыл ладонью холодные пальцы Аннели и посмотрел на Стэнли. — Не нужно извиняться. Если я подлец, то лучше услышать об этом сначала от своей семьи.

— Вы хотя бы сядьте, — сказала Аннели. — Может, выпьете вина или бренди?

Флоренс привычным движением махнула тростью и попала прямо в колокольчик, висящий на стене.

— Прекрасная идея. Мы все могли бы выпить чего-нибудь покрепче чая. Когда успокоимся, обсудим ситуацию без всяких глупостей и сцен. Стэнли, вы принесли одежду?. Позвольте заметить, что бриджи, которые надеты на вашем брате, были бы впору подростку. Он даже не может в них сидеть.

— Я… да, — кивнул Стэнли. — Я привез несколько пар ботинок и одежду. Они в сундучке в нашем экипаже — Ты знал? — спросила Люсиль, сверля его взглядом. — Знал, что он здесь, и ничего не сказал?

— Я узнал только в понедельник, когда госпожа Уиддиком послала за мной. А ничего не сказал потому лишь, что не хотел волновать тебя, моя драгоценная. Я ведь знаю, какая ты чувствительная. Это могло тебя расстроить, тем более что полковник Рэмзи бывает у нас чуть ли не каждый день и рассказывает всякие страшные вещи.

Флоренс фыркнула, и ее пергаментные щеки слегка покраснели.

— Полковник Рэмзи — настоящий джентльмен, — запротестовала Люсиль. — Он совсем не назойливый, и надеюсь, вы не думаете, что я могу причинить зло нашей семье.

— Нет, конечно, нет, дорогая. Я бы никогда…

— Прежде всего я верна тебе, Стэнли. И если расстроена, то лишь потому, что ты мне не доверяешь. И конечно же, я удивлена, что вполне естественно. Госпожа Уиддиком слишком строга ко мне. — Она прикусила губу, желая, видимо, показать, как ей сейчас тяжело. — Я не глупа. Просто я беспокоюсь. И о тебе, и о твоем брате.

— Конечно, дорогая, — простонал Стэнли, опустившись перед ней на колено. — У меня и в мыслях не было не доверять тебе. Просто я хотел уберечь тебя от ненужных волнений.

Немного успокоившись, Люсиль обратилась к Эмори:

— Дорогой Эмори, я не хотела тебя обидеть, надеюсь, ты простишь мне мою необдуманную жестокость. Поверь, я безмерно рада познакомиться с тобой. И если бы это было возможно, мы увезли бы тебя домой прямо сейчас.

Флоренс подняла трость, чтобы снова позвонить в колокольчик, но в этот момент в дверях появился Уиллеркинз.

— Слава Богу. Я думала, ты не услышал звонка.

— Я услышал трость, миледи.

— Будь так любезен, принеси из экипажа преподобного отца сундучок. И пожалуйста, скажи Милдред, чтобы приготовила еды на пятерых — вы ведь останетесь ужинать, не так ли?

Стэнли не посмел отказаться, к великой досаде Люсиль, которая вцепилась в его руку, дав ему понять, что хочет немедленно уехать домой.

Уиллеркинз поклонился.

— Что-нибудь еще, миледи?

— Вообще-то да. Насколько я помню, старый негодник Дюпре оставил нам бочонок прекрасного французского бренди в последний раз, когда я позволила ему спрятаться от таможенных судов в моей бухте. Бутылочка бренди нам сейчас не помешала бы. И немного пирожных, пока не готова курица.

После ухода Уиллеркинза Флоренс, положив руки на трость, обвела всех собравшихся взглядом и сказала:

— Еще до войны я полюбила французское кружево и целых двадцать лет использовала его. Сомневаюсь, что на всем Корнуолле найдется дом, где кладовка не была бы набита контрабандными товарами. И я не поверю, если вы скажете, что исследовали пещеры под Берри-Хэдом и не нашли там никаких следов сделок между солдатами. Потому что я помню… Ладно, не важно, что я помню. Гораздо важнее, что помнит Рори. Сегодня он выглядит намного лучше, чем вчера, а завтра будет чувствовать себя еще лучше, если мы поможем ему вспомнить радостные события.

Аннели ни на шаг не отходила от Эмори. Взгляды их встретились. Лицо Эмори было совершенно бесстрастным. Однако Аннели поняла, о чем он думает, когда заглянула в его темные бездонные глаза. Завтра его здесь не будет. В этом нет никакого сомнения. Она не знала, почему эта мысль пришла ей в голову, но была уверена, что не ошибается. Он покинет Уиддиком-Хаус при первой же возможности. Независимо от того, вернется к нему память или нет.

Аннели опустила глаза, не сумев скрыть разочарования. Ей так не хотелось расставаться с Эмори. Но ему следовало уехать до того, как еще кто-нибудь узнает о том, что он здесь. Аннели не верила Люсиль Олторп. Такие женщины заполняют бальные залы и клубы в Лондоне, и любая из них, прикрывшись веером, откроет тайну первому встречному, лишь бы произвести впечатление. А Люсиль, как говорит бабушка, мечтает стать графиней Хатерли и охотно шепнет пару слов кому нужно, устранив таким образом препятствия со своего пути.

Глава 10

Буря разразилась через два часа. Хлынул ливень. От порывов ветра дрожали стекла, сгибались пополам деревья. Уиллеркинзу ведено было принести дополнительно свечи и лампы в гостиную и спальни, расставить ведра и разложить тряпки там, где вода, просачиваясь через потолок, текла по стенам.

Стэнли говорил без умолку, уверенный в том, что поможет Эмори восстановить память. Аннели слушала его с увлечением. Это была история о попусту растраченной молодости третьего сына, взбалмошного и непокорного, не желавшего изучать философию и заучивать наизусть латинские тексты.

Флоренс как-то рассказывала, что Эмори не ладил с отцом, что отец его бил, особенно когда тот заступался за Беднягу Артура, которого отец буквально истязал даже тогда, когда тот уже был болен. Стэнли был уверен, что только из-за Артура Эмори не сбежал задолго до своего шестнадцатилетия.

В тот год граф умер от кровоизлияния в мозг, и главой семьи стал Уильям. Теперь за Артура можно было не беспокоиться, и через неделю после похорон отца Рори уже был на индийском корабле. Следующие шесть лет он провел в плаваниях по малоизвестным странам и вернулся в Уинзи-Холл с сундуками, набитыми экзотическими шелками и специями, о которых никто никогда не слышал. Он побывал в американских колониях, в Мексике и Перу. Плавал на Восток, прошел вдоль Великой китайской стены. Привез тигровые шкуры, китайский фарфор и чудесный резной меч, купленный у одного из известных самураев.

Артуру он привез большую золотую клетку с маленькими желтыми птичками. От их сладкого пения у Артура слезы выступали на глазах.

Несмотря на то что Уильям был рад Эмори, тот не смог прожить в тихом захолустье и месяца и присоединился к войскам, воюющим против Франции. Эмори служил лейтенантом на флоте Нельсона, но после победы под Трафальгаром занялся торговыми сделками, давшими ему возможность приобрести «Интрепид». Как раз в то время Стэнли и стал священником. Тринадцать месяцев назад скоропостижно скончался Уильям Олторп, и Артур, как следующий по старшинству сын, должен был унаследовать титулы и поместья.

Аннели внимательно наблюдала за реакцией Эмори. Он слушал брата с безучастным видом, словно все это совершенно его не касалось, словно речь шла о чьей-то чужой запутанной жизни.

Аннели устала за ним наблюдать, и мысли ее приняли совсем другой оборот. Она теперь только и думала о том, что произошло между ней и Эмори на вершине скалы. Ей легче было бы броситься под колеса экипажа, чем посмотреть ему в глаза после того, что случилось. Ведь это она сама спровоцировала его, требуя показать, на что он способен. Вот он и показал. И теперь она таяла от каждого его взгляда, от каждой улыбки.

Когда Уиллеркинз принес сундучок, привезенный Стэнли, Эмори взял его и пошел переодеваться. В сундучке лежала его одежда. Она хранилась на чердаке. Но он уже не был тем тощим подростком, который оставил дом и отправился на поиски приключений. Не был он и тем офицером-патриотом, который ушел на войну. Он раздался в плечах, и когда натягивал на себя синюю бархатную куртку, она буквально трещала по швам; Высокий белый воротничок сдавил горло, а пуговицы на кремовом шелковом камзоле грозили порвать вышитые петли. Бриджи сидели немного лучше, чем те, что были на нем, но облегали слишком плотно, почти как кальсоны, в которых Аннели нашла его на берегу и о которых хотела забыть.

Сейчас он выглядел точь-в-точь как пират с длинными черными волосами и мускулистым телом. Аннели представила его себе стоящим на палубе корабля, у штурвала, со злорадной ухмылкой на губах, под развевающимся на ветру флагом с изображением черепа и костей.

И все же Аннели отказывалась верить в то, что Эмори предатель, что он подлый, вероломный, коварный. Будь он хладнокровным убийцей, это проявилось бы как-то в его взгляде, в манерах. И уж конечно, он не остался бы равнодушным, когда Люсиль задавала ему провокационные вопросы о его жизни на корабле, а потом обвинила в предательстве.

В шесть часов, когда буря была в самом разгаре, Уиллеркинз доложил, что экипаж священника поставили в конюшню, чтобы его не унесло в море, и он позволил себе приказать, чтобы приготовили еще одну спальню. Люсиль ужасала мысль о том, что придется заночевать в Уиддиком-Хаусе, но, когда завыл ветер и дождь забарабанил по стеклу, ее опасения сменились хныканьем.

Ужин подали рано, в восемь часов: вареную курицу, пирог с бараниной и тушеные почки. Аннели не притрагивалась к еде, просто водила вилкой по тарелке, переводя взгляд с окна, за которым сверкала молния, на Эмори, Время от времени посматривала на Стэнли, который счел своим долгом заметить, что Эмори с детства не любил почки, маринованных угрей и терпеть не мог капусту, от которой пучит живот. Люсиль чем дальше, тем больше действовала Аннели на нервы, она то и дело заливалась визгливым хохотом, перебивала Стэнли, чтобы рассказать какую-нибудь пошлую историю.

После ужина все вернулись в гостиную, куда Уиллеркинз принес на подносе бренди и сигары в коробке из тикового дерева. Открыв коробку, он, прежде чем подойти к мужчинам, предложил сигару Флоренс. Та взяла ее, откусила кончик и выплюнула.

Увидев это, Люсиль потеряла дар речи, особенно после того, как Эмори зажег сигару для Флоренс, после чего вернулся на свое место и зажег еще одну — для себя.

Ни отец, ни брат Аннели никогда не отказывали себе в удовольствии выкурить сигару. Но она ни разу не видела, чтобы курила женщина, только слышала, что королева любит выкурить сигару после обеда. В высшем обществе Лондона мужчины не курили при дамах, это считалось верхом неприличия. В Девоншире, в доме на вершине холма, со всех сторон атакуемого буйной стихией, все эти приличия казались неуместными и смешными.

Аннели тоже захотелось взять сигару, но тут Люсиль захлопала в ладоши, сказала, что все это очень забавно, и, несмотря на протесты мужа, попросила Эмори зажечь и для нее сигару, после чего закашлялась так, что слезы выступили на глазах.

Флоренс и мужчины с удовольствием потягивали бренди, не обращая внимания на вой ветра за окном.

— Думаю, на завтрак нам снова подадут почки. — заметила Флоренс, докуривая сигару. — Милдред не станет выбрасывать добро. Стоит приподнять корочку пирога за ужином, чтобы увидеть там мясо, оставшееся от обеда. Обычно она маскирует остатки горчицей и фенхелем. Не помню, чтобы ей приходилось готовить больше чем для одного гостя, поэтому утром на столе еды будет либо на десятерых, либо с трудом хватит на одного.

— Вы и так слишком щедры, госпожа Уиддиком. Жаль, что обстоятельства вынуждают нас пользоваться вашей добротой еще какое-то время.

— Что за вздор, преподобный отец! Не каждый день в моем доме бывают такие замечательные мужчины. Что ж, уже поздно. Пожалуй, я вас покину. Не буду больше вам докучать.

Эмори помог ей встать, и она направилась к двери.

— Уиллеркинз покажет вам вашу комнату, преподобный отец. Он говорит, что приготовил для вас самую лучшую спальню. Рори, дорогой, тебя мы тоже переселяем с чердака в комнату с туалетом и ванной. Надеюсь, ты их не перепутаешь, — добавила она, подмигнув Эмори. — Аннели, проводи меня до лестницы, а когда вернешься, будешь за хозяйку. Пожалуйста, оставайтесь здесь, сколько пожелаете. Сомневаюсь, что мне удастся уснуть в такую грозу, с громом и молнией, но я выпила тройной бренди и с помощью Уиллеркинза как-нибудь доберусь до кровати.

Пожелав всем спокойной ночи, Флоренс в сопровождении Аннели, которая несла канделябр с тремя свечами, пошла по холлу.

— Ну? — Флоренс перешла на шепот. — Что скажешь?

— Думаю, преподобный Олторп искренне обрадовался брату и пытается помочь ему хоть что-то восстановить в памяти. Что же касается Люсиль…

Флоренс фыркнула.

— Если наша милая Люсиль будет так пялиться на Эмори, то наверняка прожжет дырку у него на бриджах.

— Бабушка!

— Да, бабушка. Но я не так стара, чтобы не замечать мужских достоинств. И нечего строить из себя невинную овечку, дорогая. Это не мой язык резвился во рту у Эмори сегодня на скале.

Аннели буквально приросла к полу.

— Вы нас видели? — спросила она после паузы.

— Господи, я вижу только то, что у меня под носом. Этель вас видела. Сказала Милдред, Милдред — Уиллеркинзу, Уиллеркинз — мне. Я все новости узнаю от него. Я и сама догадывалась, что с тобой что-то произошло. Лицо у тебя весь вечер горело. Кстати, тебе это идет. Жаль, что я не видела, — Уиллеркинз говорит, что твоему жениху открылась весьма впечатляющая картина.

— О, бабушка… Я все это нарочно сделала. Олторп тут ни при чем. Я его уговорила. Надо же мне было как-то избавиться от лорда Бэрримора, и это было единственное, что пришло мне в голову в тот момент…

— Броситься в объятия другого мужчины? Разумеется, Рори пришлось согласиться. Как это мило с его стороны! Я бы даже сказала — галантно. — Флоренс, вытянула губы трубочкой. — Думаю, ты преуспела в своей затее. Этель говорит, что лорд готов был провалиться сквозь землю от подобного унижения и как ошпаренный бросился к своему экипажу. Странно, что он не явился сегодня вызывать соперника на дуэль. Видимо, из-за бури. Сам Бог нам ее послал. Не удивлюсь, если сюда заявится твой брат, чтобы увезти тебя из этого развратного дома.

Аннели тихонько застонала. Меньше всего ей хотелось огорчать бабушку. Канделябр вдруг показался чрезмерно тяжелым. Он наклонился, и с него капал воск. Аннели уронила бы его, не появись в этот момент Эмори. Он неслышно подошел к ним, и при свете свечей видно было, как пляшут в его глазах озорные огоньки.

— Часть вины за случившееся лежит на мне, дорогие дамы. Для подобного зрелища нужны два человека.

Глаза у Аннели округлились, когда он, передав канделябр Уиллеркинзу, подошел к Флоренс. Ее морщинистое лицо расплылось в улыбке, и она потрепала щеку Эмори.

— Вы такая красивая пара, — прошептала она. — Будь я лет на шестьдесят помоложе, даже на сорок… Эмори поймал ее руку и прижал к губам. — Я бы, наверное, с вами не справился. Улыбка исчезла с ее лица, и она тяжело вздохнула, — Как ни печально, но скоро мы лишимся твоего общества. Не так ли? Надеюсь, ты не покинешь нас, не попрощавшись?

— Ни в коем случае. Я даже не знаю, какими словами отблагодарить вас за то, что вы для меня сделали. Флоренс усмехнулась.

— Вот этого я тебе никогда не скажу.

Она взяла под руку Уиллеркинза и повернулась к лестнице, чтобы подняться к себе. Эмори остался у балюстрады, наблюдая за тем, как играют на стенах тени от канделябра.

На белом платье Аннели тоже играли тени. Она была настолько бледна, что румянец на щеках казался неестественным.

— Вы действительно могли уйти, не попрощавшись? — тихо спросила Аннели.

— Будь у меня хоть капля разума, я ушел бы прямо сейчас, ведь буря для меня спасение!

— Спасение? А промокшая одежда, простуда и жар — тоже спасение?

— Я рискую только собственным здоровьем, никому не причиняя вреда.

Голос его прозвучал удивительно нежно и мягко. Аннели старалась не замечать, что его взгляд скользит по ее шее, плечам, глубокому вырезу на платье. Перед ужином она по глупости сменила платье с высоким воротом на шелковое, более открытое, из которого виднелась грудь.

— И куда бы вы отправились, не зная, кто друг, кто враг? Вы же ничего не помните и рискуете попасть в ловушку.

Он подошел ближе.

— Я тронут вашей заботой, мисс Фэрчайлд.

— Забота тут ни при чем, — мягко возразила она. — Я… я просто пытаюсь реально смотреть на вещи. Вы не находите, что в вашем нынешнем положении нелепо покидать единственное надежное место?

— Это так же нелепо, как опозорить себя в глазах всего общества, вместо того чтобы просто отвергнуть предложение руки и сердца мужчины, которого вы не любите.

В этот момент грянул гром, и пол содрогнулся у них под ногами. По телу Аннели побежали мурашки.

— Джентльмен сделал бы вид, что забыл о том случае. Он взял прядь ее темных волос и пропустил между пальцев.

— Вы слышали, что .мой брат рассказывал обо мне? Так что вряд ли меня можно считать джентльменом в полном смысле этого слова. А что касается инцидента… — его пальцы продолжали играть ее локоном, — я хотел его повторения, стоило мне только взглянуть на вас.

— Это легко исправить, — выдохнула она. — Просто не смотрите на меня, и все.

— Это все равно что предложить человеку, просидевшему долгое время в темнице, не смотреть на солнце.

Он улыбнулся, и Аннели показалось, что почва уходит у нее из-под ног.

Его глаза, полные нераскрытых тайн, притягивали ее, словно магнит. За ужином она сидела, стараясь не смотреть на Эмори всякий раз, как он останавливал на ней взгляд. Позднее, в гостиной, старалась переключить внимание на что-нибудь другое — на пелену дождя за окном, на голубые и оранжевые языки пламени в камине, ни два дюйма пепла на бабушкиной сигаре, — но каждый раз ее взгляд возвращался к камину, где сидел Эмори. Он находился в десяти футах от нее — на другом конце комнаты. Но у нее было такое чувство, будто он сидит рядом, касаясь бедром ее бедра, обнимая ее за плечи; лаская ее шею.

Теперь он стоял совсем близко, и в душе Аннели, как и за окном, бушевала буря, и одно прикосновение, как вспышка молнии, могло сжечь их обоих, превратив в кучку пепла.

Словно угадав ее мысли, он с улыбкой привлек ее к себе и прильнул к губам. На этот раз он не обжег ее своими поцелуями. Они были такими нежными, что теплая волна захлестнула Аннели и она растворилась в его объятиях. Ее губы приоткрылись, впустив настойчивый язык Эмори, и из груди вырвался стон.

Они не заметили, как из гостиной вышел Стэнли и наткнулся прямо на них. За ним следовала Люсиль.

— Стэнли, ну что ты остановился? — недовольно спросила Люсиль и разинула рот не веря своим глазам. — Только два дня назад пришел в себя, а еще через два придется сыграть свадьбу?

Аннели бросилась бежать по коридору, даже не оглянувшись, когда Эмори окликнул ее. Сердце ее бешено колотилось. В коридоре было почти темно, она могла зацепиться за край ковра или, поскользнуться, но, слава Богу, благополучно добралась до своей комнаты и захлопнула за собой тяжелую дверь.

Глава 11

Она подумала., что ей померещилось, когда спустя некоторое время услышала тихий стук в дверь. Прошло почти два часа с тех пор, как Аннели заперлась у себя в комнате. Ей не хотелось никого видеть, и она решила проигнорировать стук в дверь. Но он повторялся снова и снова, тихий и нерешительный.

Тогда Аннели как была босиком подошла к двери и прошептала:

— Уходите. Я сплю.

— Простите, что побеспокоил, мне нужно с вами поговорить.

Аннели выпрямилась и уставилась на дверь.

— Мне не о чем с вами говорить, и вообще мне не хочется видеть вас, сэр.

— Пожалуйста, на одну минуту.

— Пожалуйста, уходите!

— Мне очень нужно с вами поговорить, — настаивал Эмори.

— Мы уже разговариваем, разве нет?

— Вообще-то нет. Я разговариваю с дверью.

— О Господи! — воскликнула она, резко повернув ручку. — Как вы можете! — Она приоткрыла дверь на ширину ладони и посмотрела на Олторпа. — Как вы смеете беспокоить меня? Неужели так трудно понять, что я сейчас никого не хочу видеть? И вас меньше всех? Даже тупой вонючий фермер понял бы это.

Эмори отступил на шаг, опасаясь, как бы она не запустила в него каким-нибудь тяжелым предметом. Но в этот момент дверь захлопнулась.

— А теперь, прошу вас, уходите!

Для вящей убедительности Аннели повернула ключ и с шумом вытащила его из замка, давая понять, что разговор закончен. Она подождала, прислушалась, уверенная в том, что он вновь постучит, как и в том, что ни за что ему не откроет, но стука не последовало. Аннели отвернулась и наткнулась прямо на Эмори Олторпа, который стоял перед ней.

Он обхватил ее за талию, прежде чем она успела прижаться спиной к двери.

— Ради Бога, простите меня! Я не хотел ставить вас в неловкое положение.

— Как вы прошли сюда? К-как? — Аннели вспомнила, что бабушка рассказывала о потайных ходах, и оглядела комнату в поисках какой-нибудь открытой панели. — Как вы сюда попали?

— Ваша комната соединяется с соседней через гардеробную, — спокойно ответил он.

— Вы вошли через гардеробную?

— На улице слишком сыро, чтобы забираться сюда по иве.

— Мистер Олторп, я очень устала. И хочу остаться одна. Разве вы до сих пор этого не поняли?

— Но зачем? Чтобы всю ночь, меряя комнату шагами, думать о том, что скажет или сделает жена моего брата утром?

— Едва ли я упала в ее глазах ниже, чем в глазах лорда Бэрримора, — сказала Аннели со вздохом. — Но конечно, если вы считаете своим долгом сделать мне предложение после того, что произошло, делайте. Я откажу вам, и приличия будут соблюдены.

— Предложение?

— Вы ведь сказали, что вам надо срочно со мной поговорить.

— Да-да… Но уверяю вас, это не имеет никакого отношения к замужеству.

Он выглядел настолько растерянным, что Аннели удалось быстро выйти из положения.

— Ах, — произнесла она насмешливо, — значит, чуда не произошло, памяти у вас по-прежнему нет, так же как и совести. Что же тогда привело вас в мою комнату посреди ночи?

— Я хотел узнать, как вы себя чувствуете.

— Как видите, я в порядке. Не бросилась из окна, не поставила себе клеймо распутной женщины на щеку. Но такое желание может у меня возникнуть после того, что я себе позволила. Впрочем, из-за каких-то двух поцелуев я не собираюсь лезть из кожи вон, чтобы искупить свою вину.

— Рад слышать это, — промолвил он.

— Я довольна, что вы рады. А теперь не могли бы вы убраться отсюда, пока кто-нибудь не увидел или не услышал нас, поскольку в этом случае вам действительно пришлось бы сделать мне предложение, а я должна была бы его принять и мы до конца жизни были бы несчастны?

Налетел ветер, и из окна в гардеробной повеяло холодом. Порыв ветра был настолько сильным, что погасил свечу на столике. Теперь комнату освещали лишь отблески огня в камине. Комната была крохотная, и Аннели с трудом протиснулась к окну, чтобы зажечь свечу.

Эмори не отрываясь смотрел на нее. Она была неотразима в своем длинном легком халате, с рассыпавшимися по плечам волосами. Когда Аннели проходила мимо камина, пламя высветило под тонким шелком безупречные линии ее тела.

— Вообще-то я пришел попрощаться. Ваша бабушка встает с петухами, и я увижу ее, прежде чем покинуть ваш дом. Но я не знал, когда просыпаетесь вы, и не хотел уйти, не поблагодарив вас за все, что вы для меня сделали.

Аннели смотрела в окно.

— Я не сделала ничего особенного, сэр.

— Ничего особенного? Вы нашли меня, когда я уже тонул, вытащили на берег, короче — вы спасли мне жизнь.

— Любой на моем месте сделал бы то же самое. — Она пожала плечами. — И не надо упрекать себя в неблагодарности.

На столике стоял графин с вином и стакан кларета, в котором отражалось пламя свечи. Значит, она пила вино. Он почувствовал это по ее дыханию. Ключ от ларца с пистолетами лежал здесь же. Эмори незаметно сунул его Аннели в карман несколькими минутами раньше. На шее у нее висела золотая цепочка с ключом от сейфа. Того самого, что был на его корабле.

— Вы спросили, куда я пойду, когда покину этот лом, и что собираюсь делать дальше. Позвольте задать вам тот же самый вопрос.

— Мне на него нетрудно ответить, сэр. Как только утихнет буря, за мной приедет брат и увезет меня в Лондон. И все будет как прежде. Бесконечные приемы, балы, маскарады, женихи, которым я должна буду улыбаться. Одного из них мама выберет мне в мужья. Конечно же, богатого и влиятельного. И я вынуждена буду подчиниться. Я рожу ему детей и выращу их достойными членами общества.

— Это так… скучно.

Она закрыла глаза.

— Да, скучно, мистер Олторп. Но не могут же все люди быть пиратами и авантюристами. Тем более женщины. Он проглотил эту горькую иронию.

— Вас не волнует, что ваш бывший жених раструбит на весь Лондон, как вы с ним обошлись?

— Я думала об этом. Лорд Бэрримор надменный и самодовольный и вряд ли поставит себя в дурацкое положение. И уж конечно, откажется от своего намерения жениться на мне.

— Значит, одна ваша цель достигнута.

— Да. Пожалуй, — согласилась она.

За окном то и дело вспыхивали молнии, но чаще уже где-то вдали. В их свете тяжелые черные тучи на миг становились багровыми. Вдруг оба заметили, что рассматривают отражения друг друга в оконном стекле.

Аннели следила за каждым движением Эмори. Он нежно погладил ее руку, затем стал массировать ее напряженные плечи и шею под каскадом густых шелковистых волос.

— А что это за тупой вонючий фермер? — спросил он.

— Это… любимое выражение моего брата. Так он ласково называет нашего премьер-министра. Ничего лучшего в тот момент я не могла придумать.

— Что ж, я польщен: вы обдумывали, как бы поласковее меня назвать.

Аннели снова почувствовала, как сильно ее влечет к Эмори. Напрасно она приказывала своему телу не реагировать на него. Его ласки доводили ее до безумия, она парила в облаках, с трудом сдерживая готовый вырваться стон.

— Поверьте, знай я, что все случившееся — просто ночной кошмар, что утром я проснусь и пойму, что я никчемный Прожигатель жизни, — он печально вздохнул, — и не состою в счастливом браке с какой-нибудь черноглазой мегерой, я тотчас предложил бы вам руку и сердце.

Он прильнул губами к ее шее, и от этого горячего прикосновения она вся напряглась.

— А что, если ваша память никогда не восстановится? — прошептала она. — Что, если вас посадят в тюрьму, повесят и вы так никогда и не узнаете, кто вы такой на самом деле?

Он пощекотал языком бархатную мочку ее уха.

— Тогда я буду проклинать себя за то, что упустил свой шанс, не насладился любовью красивой молодой женщины, способной наполнить мою жизнь воспоминаниями, которых хватило бы до конца дней моих.

Аннели вся была во власти чувств, бурных, как бушующая за окном стихия. Она плыла по волнам блаженства. Ноги у нее дрожали, и чтобы не упасть, она прижалась к Эмори, наслаждаясь его поцелуями. Забыв обо всем на свете.

Одним движением руки он развязал пояс на ее халате и замер, увидев под ночной рубашкой два холмика ее грудей. Аннели пришла в смятение и вдруг почувствовала себя совершенно беспомощной. Противиться его ласкам у нее не было сил, если учесть к тому же, что она слегка опьянела от выпитого вина. Воспользоваться ее состоянием мог только подлец. Эмори это понимал, но уже потерял над собой контроль. Зарывшись лицом в ее пышные волосы, он скользил рукой по ее телу все ниже и ниже и все сильнее прижимал ее к себе, пока она не ощутила его возбужденную плоть.

Судорога пробежала по телу Аннели, и она вся сжалась, но не оттолкнула его. Он пощекотал пальцем ее затвердевший сосок и застонал от вожделения. Снять с Аннели корсет не составило никакого труда. Теперь оставалось лишь добраться до ее лона. Эмори проклинал себя. Нежность, которую он испытывал к Аннели, уступила место безумной, всепоглощающей страсти. У нее было чертовски красивое тело. Он погладил ее живот, рука опустилась ниже и нащупала под тонкой рубашкой пушистый бугорок. Затем его пальцы вошли в ее лоно и стали ласкать его, раздвигая два нежных лепестка все больше и больше, пока рубашка не стала влажной. Аннели стонала и вздрагивала, выгибаясь ему навстречу.

Эмори прошептал что-то ей на ухо, но она была слишком возбуждена, чтобы понять смысл сказанного. Она слышала о сексуальном наслаждении, получаемом в результате таких греховных манипуляций, но сама ничего подобного не испытывала. Какой стыд, мелькнула в голове мысль; как она могла допустить, чтобы совершенно посторонний мужчина проделывал с ней такое? Но голос страсти заглушал голос разума. Она на миг открыла глаза и увидела свое отражение в оконном стекле. Халат распахнут, грудь обнажена, губы Эмори прильнули к ее шее, а его пальцы…

Из груди Аннели вырвался крик. Она высвободилась из его рук, схватила бархатное покрывало и, прикрывшись им, забилась в угол, тяжело дыша и с ужасом глядя на Эмори Олторпа.

— Аннели…

— Не подходите ко мне! — крикнула она, сжавшись в комок и натянув покрывало до самого подбородка, когда он сделал шаг по направлению к ней.

Эмори остановился.

— Аннели, простите меня. Я сожалею. Я не хотел вас напугать.

— Нет, вы просто хотели меня изнасиловать! Воспользоваться мной, чтобы потом было что вспомнить.

Ее сарказм ранил его, но ему нечего было возразить.

— Вы правы. Вы абсолютно правы, и мне остается лишь просить прощения. Я скотина, подлец, вы можете презирать меня, проклинать, как последнего мерзавца, но поверьте, я никогда не причинил бы вам зла, не опорочил ваше доброе имя!

— Красиво звучит, — с иронией произнесла Аннели, — особенно после того, как вы только что это сделали.

Эмори запустил пятерню в волосы и заметался по комнате.

Аннели наблюдала за ним, все еще дрожа. Прикоснись он к ней сейчас, и она упала бы в обморок.

— Я признаю, — наконец сказал он, — что это была дерзость с моей стороны.

— Дерзость?

— Ну хорошо, наглость. Но этого недостаточно, чтобы поставить на груди клеймо падшей женщины и стать к позорному столбу.

— По-вашему, может, и недостаточно. Но кто вы такой, чтобы об этом судить? Скотина, подлец, который не помнит, есть ли у него жена, и пытается соблазнить другую женщину в ее спальне.

Он на миг отвел взгляд и, когда снова повернулся, покачал головой.

— Я не женат.

— Вы уверены?

— Я не смог бы поклясться в этом на Библии, но если бы в моей жизни была женщина, которую я любил бы настолько, чтобы жениться на ней, — он перевел дух, — вряд ли я терял бы над собой контроль, находясь рядом с вами.

Как бы то ни было, Аннели не хотела, чтобы он терял контроль над собой. За последнюю неделю она столько всего натворила! Нарушила все мыслимые и немыслимые приличия и правила поведения, обманула брата, солгала представителям власти, укрывала преступника и разрушила свое будущее. И все же она хотела его, «сильно, неистово, каждой клеточкой своего тела. Эмори тоже хотел ее, она это видела и потому еще больше страдала. Страдала и боялась. Он, как и Аннели, боролся со своим желанием, но это нисколько ее не успокаивало. Наоборот, вызывало тревогу. Аннели не в силах была произнести ни слова. Эмори неверно истолковал ее молчание.

— За эти десять минут ничего не изменилось, — сказал он. — Давайте разбудим моего брата.

— Зачем?

— Он священник, не так ли? И может обвенчать нас без обычных формальностей. Если, конечно, вам от этого станет легче и вы покинете наконец свой чертов угол.

— Вы решили сделать мне предложение, чтобы получить то, чего добивались с самого начала? Или хотите загладить свою вину?

Эмори прищурил глаза.

— Мадам, пожелай я взять предмет вашей гордости, тщательно защищенный одеждами, я сделал бы это за считанные секунды. Я хочу жениться на вас не для того, чтобы уложить. Я бы не стал предлагать вам руку у сердце, если бы даже это помогло мне поскорее покинуть эти места.

— Вас ничто здесь не держит, вы можете уйти прямо сейчас, сию секунду, — выдохнула она, покраснев от обиды. Ей хотелось ударить его.

Он еще долго смотрел на нее в темноте, потом вежливо поклонился.

— Еще раз благодарю вас за вашу заботу и приношу свои извинения за то, что ворвался к вам в комнату. Желаю вам всего наилучшего в будущем, как бы оно ни сложилось.

Эмори исчез в гардеробной, и Аннели слышала, как захлопнулась за ним дверь в холле. Эмори ушел, а она осталась со своим бархатным покрывалом и никому не нужной гордостью.

Глава 12

Аннели Нарочно встала позднее обычного и велела приготовить ванну, чтобы избавиться от холодка, поселившегося в ее теле после бесцеремонного отъезда Эмори Олторпа. Она обнаружила пропажу ключа, когда снимала ночную рубашку. Цепочка по-прежнему висела на шее, а ключ она так и не нашла, хотя обшарила всю комнату. Ключ от ящика с оружием, который она вчера положила на столик рядом с графином, тоже пропал.

Когда Брум принес два ведра с горячей водой, она отослала его обратно на кухню, надела простое платье с высокой талией и, причесав волосы, стянула их в узел, заколов шпильками на затылке. Быстро миновав коридор, она спустилась на второй этаж и направилась прямо к библиотеке.

Ключ от ящика с оружием торчал в замке, как и накануне. Но из пяти патронов осталось три. Половина отделений, где лежали кремни, дробь и порох, были пусты. Аннели в панике бросилась к столу из вишневого дерева, где бабушка хранила домашние записи и счета. Она выдвинула верхний ящик и подняла крышку красивой эмалированной шкатулки, в которую Флоренс положила сотню фунтов, полученных за ренту и проданный сидр. Деньги исчезли.

— О Господи, он обокрал нас, — прошептала Аннели.

— Скорее позаимствовал немного денег, — сказала с порога Флоренс. — Он не хотел — я его заставила.

— Бабушка! Он взял пистолеты и…

— Лошадь, седло, сумку с печеньем и холодную курицу, а также компас, который дал ему Уиллеркинз. Брум предоставил ему список таверн и борделей, где пара монет гарантирует анонимность.

— Куда же он поедет? — спросила Аннели.

— Куда угодно, только бы не оставаться здесь. Ночью в гавань прибыл «Беллерофонт» с Наполеоном Бонапартом на борту. И скоро здесь появятся толпы народа. Странно, что этот гнусный, ничтожный тип вызывает такой интерес. Но ничего, скоро ему придет конец. Свинья хоть и знает, как вырывать корешки из земли, все равно остается свиньей. Кстати, о знатных рылах, — добавила Флоренс. — Лорд Бэрримор сейчас беседует в гостиной с твоим братом. Хорошо, что я успела предупредить тебя об этом, чтобы ты случайно не появилась в гостиной.

У Аннели закружилась голова, и она рухнула в кресло. Меньше всего ей хотелось видеть сейчас Бэрримора. Можно представить себе, с каким презрением он будет смотреть на нее, сколько оскорблений ей придется выслушать. От брата она вытерпит все, и упреки, и оскорбления, но только не от Бэрримора. Он одного его вида она может упасть в обморок.

— Можно сказать, что от стыда ты бросилась с обрыва и теперь не готова принимать гостей, — сострила Флоренс. — Но это лишь осложнит дело, потому что рано или поздно тебе не избежать объяснения с ним.

Аннели покачала головой.

— Страшно подумать об этом.

— Священник и его маленькая надоедливая трясогузка, возможно, все еще здесь, и Уиллеркинзу пришлось бы вызвать констеблей, чтобы те арестовали меня по обвинению в убийстве. Я с трудом слушала ее болтовню за завтраком и просто готова была ее прикончить.

Глаза Аннели блестели от слез, когда она подняла голову.

— О, бабушка, как бы я хотела остаться с вами навсегда!

— Я бы тоже этого хотела, дорогая, но… — Флоренс справилась с охватившим ее волнением и улыбнулась:

— Господи, дитя мое, через месяц ты станешь такой же никудышной, как мы все. И все же у нас было приключение, не так ли? И надеюсь, теперь ты знаешь, что я не чудовище и не сумасшедшая, как считает твоя мать.

— Вы милая, добрая и очень щедрая.

Флоренс вздрогнула и опустила глаза, сдерживая слезы.

— Только, пожалуйста, никому больше этого не говори, пусть все думают, что я старая, выжившая из ума наседка. А теперь пойдем. — Она расправила плечи и гордо подняла голову. — Они не посмеют тебя оскорблять в присутствии слабой старой женщины.

Аннели выдохнула и поднялась. Взявшись за руки, они вышли из библиотеки и повернули к гостиной.

— Кстати, вид у него сегодня довольно кислый, — пробормотала Флоренс. — Мне показалось, что мысли его заняты не пистолетами и лошадьми, как обычно, и не развлечениями, а чем-нибудь другим. Милашка Люсиль так сочувствовала ему, так хотела узнать, что же случилось.

— Бабушка Лэл, простите, я…

— Не надо извиняться, дорогая. В другой раз целуйся там, где, кроме меня, тебя никто не увидит. Люсиль, говоря о случившемся, была вне себя, но одно дело слышать, а другое — видеть собственными глазами, не так ли?

Аннели ничего не ответила, поглощенная мыслями о предстоящей встрече с маркизом. Как только они вошли, лорд Бэрримор и Энтони прервали разговор и вежливо поклонились. Оба стояли у камина, Бэрримор, как обычно, во всем черном. Энтони — в зеленой куртке. Он был на — удивление весел.

— Аннели, дорогая! Ты едва не лишила меня возможности выиграть в споре с Бэрримором. — Он показал на часы над камином. — Я был уверен, что ты проспишь до полудня. По правде говоря, меня разбудили шум и крики толпы за окном. На морском воздухе хорошо спится. Солнце проникло сквозь шторы в такую рань! Деревенская жизнь не для меня. Столько понаехало неотесанных мужиков, которые собираются продавать яблоки на берегу моря. Не пойму, почему это место так нравится регенту, ведь он голову не может оторвать от подушки даже далеко за полдень. Он здесь рыбачит, но я не вижу в этом ничего интересного.

— Наверняка он надеется, что морские ванны благотворно повлияют на его здоровье, — объяснил Бэрримор. — Обогатят кровь и прояснят голову.

— Не говоря уже о том, что его привлекают смазливые дочери местных джентльменов, а? — Энтони рассмеялся над собственной шуткой, но холодный взгляд Бэрримора оставался серьезным и был устремлен на Аннели.

— Весьма сожалею, что не смог приехать вчера, мисс Фэрчайлд. Надеюсь, вы получили мое послание, в котором я объяснил, что меня задержали дела.

Аннели, разумеется, не получала никакого послания, но поняла, что маркиз не рассказал о случившемся Энтони и надеется, что она не выставит его на посмешище, а лондонское общество не получит пищи для сплетен.

У Аннели отлегло от сердца, и она подумала, что Бэрримор правильно поступил.

— Полагаю, — сказала она, — вам не стоит беспокоиться по этому поводу. Благодарю вас.

Аннели показалось, что выражение лица маркиза смягчилось — видимо, он не привык находить понимание у людей.

— Думаю, мне пора отправляться в путь. «Беллерофонт» прибыл на два дня раньше, чем ожидалось, и дебаты в парламенте наверняка будут бурные.

Флоренс, нахмурившись, села в кресло.

— Уверена, в гарнизоне Берри-Хэда достаточно солдат, чтобы оказать Бонапарту достойное сопротивление.

Бэрримор перевел взгляд на Флоренс.

— Разумеется, мадам. Я первый выстрелил бы в него. К несчастью, некоторые считают, что его следует снова отправить в, ссылку, чтобы он мучился там до конца жизни мыслью о том, что потерпел поражение.

— Насколько я понимаю, вы не верите, что он согласится на это.

— Однажды он уже бежал из тюрьмы. И может снова это сделать. У него много сообщников.

— Ты имеешь в виду предателя, которого Рэмзи обещал достать хоть из-под земли?. — Энтони поднял бровь, изучая блюдо с сыром, паштетом и треугольными тостами. — А что, может, и достанет. В здешних пещерах, по словам очевидцев, часто появляются призраки.

— В самом деле? А я думал, мне померещилось, когда на этих самых скалах увидел человека, которого давно считают умершим от неизлечимой болезни где-то на Борнео. — Бэрримор пристально посмотрел на Флоренс своими холодными зелеными глазами.

К чести Флоренс, она даже бровью не повела, выдержав взгляд Бэрримора, хотя оба знали, что речь идет об Эмори Олторпе.

— Призраки в этих местах — явление довольно распространенное, — сказала она. — Они приходят и уходят, никому не причиняя вреда.

— Вы полагаете, что этот призрак ушел? — О да. Сомневаюсь, что вы увидите его еще раз. Бэрримор, прищурившись, посмотрел на Аннели.

— Спасибо, одного раза вполне достаточно. Аннели с трудом Сдержалась, чтобы не схватить за руку бабушку. Она не знала, какое полагается наказание за укрывательство изменника родины, да еще такого, как Эмори.

Энтони, сосредоточивший все внимание на бутербродах, хихикнул.

— Помню, как еще детьми мы приехали сюда погостить и я рассказал Аннели, что в доме полно привидений. Так она потом ночью выскакивала из комнаты и кричала от страха. Ты не забыла, Аннели?

— Нет, не забыла, — сказала она.

— Господь милосердный — Он скривился и посмотрел на бабушку. — Чем, черт возьми, вы кормите свою птицу? У этой гусиной печенки вкус болотного мха.

— Мы не держим гусей, внучек, — ответила Флоренс. — Это, наверное, вчерашние почки какой-нибудь старой овцы. Энтони проглотил и вытер платком рот.

— Да, мой вкус явно испортили шеф-повара Лондона. Аннели, дорогая, я так рад, что у бабушки перестала болеть нога. Мы должны уехать в Лондон сегодня же. Мама, надеюсь, уже получила мое письмо, но мы не будем дожидаться ответа. Сюда понаехало столько народу, мы даже не могли купить лошадей. Пришлось воспользоваться экипажем. Бэрримор напомнил мне, что бал-маскарад у регента состоится в ближайшую пятницу, и нас обоих заживо съедят, если мы не будем присутствовать.

Аннели взяла бабушку за руку, ища поддержки. Одно цело избегать холодного взгляда Бэрримора в переполненной гостиной, но совсем другое — терпеть его три дня в тесном экипаже.

— Бал-маскарад, — сказала Флоренс. — Как мило. Да, я думаю, что пора ей возвращаться домой. Я буду скучать по ней, конечно, — она слегка пожала холодную руку Аннели, — но, надеюсь, она сдержит свое обещание и приедет снова.

— Мы рассчитываем уехать еще днем, — сказал Энтони, переведя взгляд с Бэрримора на Аннели. — Собери только необходимое, остальное можно прислать позже.

— Я скажу Уиллеркинзу, чтобы нашел Клэренс и приказал ей упаковать вещи. Если джентльмены еще немного подождут, я принесу то прелестное колечко, которым ты так восхищалась, Аннели, и которое так подходит к твоим тазам. Это пустяк, — добавила она, подмигнув мужчинам, — но оно миленькое, а миленькие девушки должны носить миленькие вещи, вы согласны?

Энтони пожал плечами, в то время как Бэрримор еще сильнее стиснул зубы.

— Помоги мне подняться, дорогая..

Энтони хотел ей помочь, но она слегка ударила его тростью по голени и ухватилась за руку, протянутую ей Аннели. У двери Флоренс остановилась — Пожалуйста, угощайтесь сыром и паштетом. Страшно подумать, что приготовит Милдред, если увидит, что к еде не притронулись.

Они пошли по коридору, и только стук трости Флоренс нарушал тишину. Когда они спустились с лестницы, Аннели хотела что-то сказать, но бабушка велела ей молчать, приложив палец к губам.

— Эти старые коридоры, ты знаешь, тут такое эхо Аннели прикусила губу, но, когда они добрались до верхнего коридора и направились к спальне Флоренс, не выдержала:

— Он знает. Бэрримор знает, что Эмори был здесь — Не знает, а подозревает, — возразила Флоренс. — Он видел, как ты целовалась с мужчиной, похожим на Эмори Олторпа, но сам этот факт ослабил его подозрения не может порядочная девушка целоваться с таким преступником и мерзавцем, каким был Рори.

— Но что, если он все же выскажет эти свои подозрения? Сюда нагрянут полицейские и солдаты, станут обыскивать дом, учинят вам допрос — Пусть обыскивают. Все равно ничего не найдут, кроме ковров и тысячи пауков. Знаешь, однажды меня допрашивал сам граф Камберленд, когда якобинцы призывали французов вновь посадить на трон католического короля. Меня целый месяц продержали в темнице, потому что прошел слушок, что я разрешила контрабандистам выгрузить оружие в моей бухте. Я тогда прикинулась дурочкой, плакала, ломала руки, клянясь своей девственностью, что понятия не имею, кто занимался такими делами.

— А ты знала?

Флоренс криво усмехнулась.

— Я знала одного парня, который лишил меня невинности, когда мне было четырнадцать лет. Что же до контрабандистов, то они мне хорошо заплатили и я смогла купить отличных лошадей в Девоншире. Позже я продала нескольких английской армии и хорошо заработала на них.

Аннели вздохнула.

— Вы сильная женщина. Я никогда такой не стану.

— Станешь, если обстоятельства заставят.

Аннели вытянула вперед руки. Они сильно дрожали.

— По-моему, обстоятельства налицо.

— Ядовитые насмешки самонадеянного джентльмена, чья гордость уязвлена? — Флоренс фыркнула. — Это не больше чем раздражение, дитя мое. Клянусь, этот человек просто болен тобой. Несколько кокетливых взглядов — и он опять на коленях и за одну твою улыбку готов отдать что угодно.

— Но я не хочу, чтобы он стоял передо мной на коленях! — в отчаянии произнесла Аннели. — И уж тем более чтобы сопровождал меня в Лондон, — Придется потерпеть, ничего не поделаешь. А теперь пойдем выберем какую-нибудь безделушку, способную внушить будущему жениху благоговейный трепет.

Они прошли в комнату, набитую старинными вещами, с дубовой кроватью, на которой вполне уместились бы четверо, под балдахином из алого бархата с золотой бахромой. Ковры и шелковые обои были в тех же тонах. Потолок украшали купидоны и херувимы, увитые красными и золотыми листьями. Картины, книги, стулья, сотня статуэток, гобеленовые дорожки, клавесин, заваленный горой потрепанных книг, — все было покрыто пылью.

Аннели ни разу не заходила в бабушкину спальню, провожала ее только до порога, видимо, бабушка не пускала ее туда из-за картины с изображением обнаженной женщины, молодой и красивой, с пышными формами. Женщина лежала на алом диване в соблазнительной позе, с распущенными, разметавшимися по подушке каштановыми волосами. Рука с тонкими изящными пальцами покоилась на пушистом бугорке между бедер, что выглядело весьма двусмысленно.

— Я была примерно в твоем возрасте, когда позировала для этой картины, — не без гордости произнесла Флоренс. — Все жеребцы в округе лезли из кожи вон, добиваясь моего расположения. Помню, один болван пел серенады у меня под окном поздней ночью. Терпение у отца лопнуло, и он приказал слугам вылить на него все ночные горшки.

— А почему вы не вышли замуж? Флоренс вздохнула.

— Я любила мужчину слишком гордого и слишком упрямого. Он служил у нас на конюшне. Потом преуспел в жизни, сделал карьеру, однако считал себя недостойным дочери своего бывшего господина. Что я только не делала! Даже ребенка хотела родить от него, но не получилось. — Флоренс с усмешкой посмотрела на картину. — Я заказала этот портрет и повесила у него в комнате, чтобы, просыпаясь по утрам, он понимал, что теряет.

— Кажется, он тебе очень подходил, — сказала Аннели. — Ты, наверное, любила его без памяти.

— Да, — мечтательно произнесла Флоренс. — Любила. И не променяла бы эту любовь ни на какие ценности и титулы в мире. Ты заслуживаешь того же, Аннели Фэрчайлд, — твердо заявила бабушка. — И не должна соглашаться на меньшее.

— У меня немного другая ситуация.

— Почему? Потому что твоя мать выбрала тебе в мужья Бэрримора, а твой отец только и думает, что о политических амбициях сына, и не понимает, что дочери — такое же сокровище? Грустно, что твоя сестра разделяет взгляды матери и согласилась бы выйти даже за деревянный столб — впрочем, ее муж мало чем отличается от столба. Но ты… У тебя есть свет в глазах, дорогая. Не позволяй им его погасить.

— Как я могу избежать своей участи? Ты слишком хорошего обо мне мнения, бабушка. По правде говоря, я не умнее своей сестры.

— Будь это так, ты и часа не смогла бы провести в моем обществе. Да и я не привязалась бы к тебе. А теперь пойдем, поможешь мне передвинуть эту кучу.

Флоренс повела ее к старому железному сундуку, заваленному книгами и бумагами, попросила переложить их на стоящий рядом ящик, подняла тяжелую крышку сундука и вытащила оттуда белье, корсеты и пожелтевшие от времени чулки. Под этим сундуком стоял еще один, поменьше, из полированного дерева, с медным замком.

— Перенеси его сюда, — сказала Флоренс, указывая на изящный столик времен Людовика XIV. — Я потеряла ключ от этого сундучка примерно сорок лет назад, так что он не заперт. Открой его.

Аннели подняла крышку и стала вытаскивать кольца из паутины золотых цепей. Три кольца с сапфирами, рубинами, бриллиантами и изумрудами бабушка отвергла, взмахнув тростью. Четвертое кольцо, большое, сверкающее, с алмазом величиной с ноготь большого пальца, окруженным дюжиной голубых драгоценных камней, одобрила.

— Вот это тебе подойдет, — сказала Флоренс. — Надень же его, надень!

— Оно прелестно, — с восторгом произнесла Аннели, надевая кольцо. Кольцо шло туговато, и ей пришлось приложить усилие, чтобы продеть в него палец — Никогда не сказала бы, что это безделушка.

— Значит, у тебя хороший вкус, дорогая. Конечно же, это не безделушка. Камни настоящие, уверяю тебя, как и остальные милые вещички в моей сокровищнице.

— Но вы сказали…

— Да, сказала. Не стану же я говорить, что собираюсь подарить тебе кольцо стоимостью в несколько тысяч фунтов. Ведь тогда твоя мать объявит меня сумасшедшей и примчится сюда в поисках остального! А я хочу, чтобы это кольцо принадлежало тебе, — добавила она ворчливо. — Делай с ним что хочешь. Носи, обменяй, продай, наконец, если будет нужда.

— Продать? Никогда в жизни!

— Слово «никогда» надо произносить осторожно. В любом случае кольцо твое.

— Я… не знаю, что и сказать.

— Скажи спасибо и помни, что в этом мире мы гости. Лет через пятьдесят мы все превратимся в пыль, никто не вспомнит наших имен и уж тем более о том, что мы кого-то любили. А теперь беги в свою комнату собирать вещи. Скоро полдень, и Милдред уйдет, если ей снова придется готовить для гостей.

— Спасибо, — прошептала Аннели, обнимая бабушку. Флоренс прослезилась.

— Буду ждать от тебя письма, — сказала она. — Сообщишь, о чем пойдет разговор в экипаже. Может быть, что-нибудь услышишь об этом мошеннике, с которым тебе так нравилось целоваться. Не забудь написать.

— О, бабушка, — прошептала она. — Мы так плохо расстались! Уверена, он никогда больше не захочет меня видеть.

Флоренс взяла Аннели за подбородок.

— Помни, что я тебе сказала про слово «никогда». Думаю, оно редко звучит из уст Эмори Олторпа.

Глава 13

После проливного дождя большой экипаж Бэрримора мог проехать только по одной дороге. Вдоль побережья, где высились известняковые скалы, через Берри-Хэд. Городок Бриксгем, самый маленький из трех в заливе Тор-бей, был расположен частично наверху, откуда как на ладони был виден Ла-Манш, и потому имел важное стратегическое значение. Там находились четыре батареи тяжелых орудий, два гарнизонных форта и военно-морской госпиталь.

От Берри-Хэда до Бриксгема было несколько минут езды. Но сегодня они добирались туда не меньше часа. Не говоря уже о том, что колеса экипажа утопали в грязи, дорога была запружена повозками. Сидевшие в них люди спешили занять удобные для обзора места на скалах, чтобы увидеть, как огромный военный корабль бросит якорь в порту. Узкие улочки городка были запружены повозками. По обе стороны теснились торговцы пирожками и просто пешеходы. Небольшие дома здесь были в основном деревянными и лепились друг к другу. Из распахнутых окон высовывались люди, кричали, свистели, возбужденно обсуждая происходящее.

Люди расступались, пропуская экипаж Бэрримора, запряженный четверкой лошадей, которых подгоняли криками шедшие впереди толпы два форейтора в ливреях; из окон в них летели гнилые фрукты.

Наконец они проехали Бриксгем, затем Пейнтон и достигли Торки, где богачи снимали виллы, чтобы подышать свежим морским воздухом. В порту на волнах покачивались корабли.

Бэрримор и Энтони сняли номера в гостинице с видом на гавань. Чемоданы перенесли в отделение для багажа Аннели устала от поездки по бесконечным изрытым колеями дорогам и соседства Бэрримора, который вес время хранил молчание. Энтони уснул, как только они отъехали от Уиддиком-Хауса, и проснулся, лишь когда остановились у гостиницы. Аннели сидела с закрытыми глазами, но Бэрримор, уверенный, что она не спит, время от времени поглядывал на нее.

Аннели отказалась выпить чаю в маленьком кафе напротив гостиницы и предпочла прогуляться по тенистому парку неподалеку, откуда открывался очень красивый вид на гавань. Все скамейки в парке оказались заняты. Издали заметив красивую лужайку, Аннели сказала брату, что пойдет туда, и свернула на одну из дорожек. С лужайки ан пели увидела «Беллерофонт», бросивший якорь далеко от берега.

Это был трехмачтовый корабль с целой галереей позолоченных окошек на корме и двумя палубами с черными полосами во всю длину корпуса; на палубах стояли орудия. Капитан Фредерик Мэтленд выставил по периметру караул, поскольку в непосредственной близости стояло множество рыбацких суден.

Наполеон Бонапарт, самый грозный генерал Франции, самозваный диктатор, император, хозяин Европейского континента, теперь был неприметной точкой на палубе. Аннели вспомнила истории, которые ее няня рассказывала про «Старого Бони». В представлении детей он был великаном-людоедом с красным глазом во лбу и клыками, которыми он разрывал на кусочки девочек, не желавших учить уроки.

— Вы не хотели бы получше рассмотреть корабль, мисс? Молодой джентльмен, стоявший рядом с Аннели, предложил ей небольшую подзорную трубу, обтянутую кожей. Аннели, поблагодарив, взяла трубу и поднесла к глазам, различив на палубе мужчин, среди которых были также и офицеры.

Аннели опустила трубу, и корабль снова стал величиной с орех.

— Он был на палубе меньше чем два часа назад, мисс, Сам Наполеон, в зеленой форме генерала императорской гвардии и треуголке с трехцветной кокардой.

Аннели снова посмотрела в подзорную трубу и увидела по меньшей мере дюжину мужчин в зеленых мундирах и треуголках, но больше в синих мундирах, отороченных золотом, алых туниках с белыми ремнями крест-накрест, черных и коричневых куртках и белых бриджах, а также сюртуках и панталонах. Однако среди них не было ни одного с горящим глазом или клыками. Она не узнала бы Бонапарта, помаши он ей прямо в трубу.

Вежливо улыбнувшись, Аннели поблагодарила молодого человека и вернула ему трубу. После того как молодой человек откланялся, лицо ее какое-то время еще сохраняло веселое выражение, но тут взгляд ее упал на дерево неподалеку, и сердце замерло, а дыхание остановилось.

Прямо на нее смотрел горящий глаз, только не красный, а карий. Второй глаз скрывала белая повязка. Вот кого Аннели не ожидала увидеть — так это Эмори Олторпа.

Он бросил взгляд на черный экипаж, прежде чем выйти из-за дерева. Полы его пальто развевались на ветру, как крылья летучей мыши, когда он направился к ней. На плече висела сумка. Он не успел запахнуть полу, и Аннели заметила засунутый за пояс пистолет.

Лицо Аннели стало белее полотна, она была близка к обмороку. Эмори схватил се за руку и молча приподнял повязку, чтобы она убедилась в целости и сохранности его глаза.

— Что… — Она задыхалась, прижав руку к груди, словно боялась, что ее сердце сейчас выскочит наружу. — Что вы…

— Мне необходимо было изменить облик, — объяснил он. — На всех столбах вдоль дороги расклеены мои портреты. Вы были правы. Сходство поразительное. Повязка — это единственное, что я смог придумать.

Аннели покачала головой.

— Но… что вы тут делаете? Как вы меня нашли? — с трудом выговорила она.

— Я за вами следил.

— Следили?

Олторп поймал на себе удивленный взгляд одного из прохожих, взял Аннели под руку, и они медленно пошли в сторону аллеи.

— Вообще-то я следовал за экипажем вашего жениха. Это было нетрудно в такой толпе.

— Вы сумасшедший, — сказала Аннели. — Вам следовало бы сейчас находиться за сотню миль отсюда.

— Мне пришлось вернуться, когда я был в двух милях. Аннели с удивлением посмотрела на него.

— Но почему? Почему вам пришлось вернуться?

— Потому что в меня стреляли. Аннели остановилась.

— Стреляли?

Эмори сделал ей знак говорить тише, и они двинулись дальше.

— Стрелял солдат, у него в руке был мой портрет. Я немного покружил, чтобы оторваться от него, держась в тени деревьев и не зная, куда идти, когда вдруг увидел вдали экипаж.

— На что же вы надеялись, следуя за нами? На то, что Бэрримор предложит подвезти вас до Лондона?

Ее шутка заставила Олторпа улыбнуться, но не той соблазнительной, сводящей Аннели с ума улыбкой, а зловещей, как и его взгляд. Гостиницы и экипаж скрылись за деревьями.

— Мне нельзя уходить далеко, брат станет меня искать. Олторп, казалось, не слышал ее слов и продолжал идти.

— Вот еще что. Помните, я как-то говорил вам, что иногда у меня что-то молнией вспыхивает в мозгу и обрывки каких-то картин появляются перед глазами. Или же возникают какие-то ассоциации. Только что вы смотрели в подзорную трубу, и я вспомнил, как выглядела моя, где я ее хранил, золотые инициалы на коробке.

— Значит, к вам возвращается память.

— Не так быстро, как хотелось бы, — удрученно произнес Эмори. — Слишком много остается пробелов-. Некоторые видения меня пугают.

— Пугают? Почему?

— Это трудно объяснить, мисс Фэрчайлд. Иногда мне кажется, что я действительно помог Наполеону бежать с Эльбы и получил за это большие деньги.

— Господи, вы признаете…

— Я ничего не признаю. Помню, что меня пытали, требовали каких-то сведений. Но разве стали бы они так поступать с тем, кто на них работает?

— И что вы думаете?

Он покачал головой.

— Не знаю, но убежден, что это как-то связано с нашим гостем в гавани.

Аннели прикусила губу.

— Генерал Рэмзи уверен, что вы здесь и собираетесь организовать Наполеону еще один побег. Может быть, он узнал, что есть какой-то план по спасению Бонапарта.

— Может быть. Но меня пытали во Франции. Кто-то из окружения Бонапарта.

— Откуда вам это известно, если вы не помните…

— Я помню нож. Он не идет у меня из головы, и я вдруг сообразил, что помню не сам нож, а прозвище Ле Куто[1]. Он наемный убийца, человек по имени Киприани, и если он пытал меня, чтобы получить информацию, значит, я не мог работать на Наполеона Бонапарта.

— На кого же тогда вы работали?

— Если бы я знал!.. Но послушайте… — Он остановился и посмотрел ей в глаза. — Вы сказали, что я что-то бормотал, когда вы нашли меня на берегу.

— Да, вы сказали что-то вроде «Они должны узнать правду, пока еще не поздно».

— Больше ничего?

— Больше ничего.

Эмори уставился на синюю гладь, видневшуюся сквозь деревья. С того момента, как он увидел «Беллерофонт», его не покидала тревога. Но воспоминания, едва появившись, ускользали, как тень, парящие в высоте, недосягаемые. Он пытался удержать их, но тщетно.

— Вы сказали, что вас пытали французы. — значит, вы на них не работали, — в раздумье произнесла Аннели. — И еще это значит.

Эмори до боли сжал ее локоть.

— Что еще это значит?

— Что человеку, который вас пытал, стало известно, что вы работали против них, — быстро проговорила Аннели. — Что, возможно, вы видели или слышали то, что вам не следовало ни слышать, ни видеть, и они хотели узнать, что именно, прежде чем вас убить. Разве не для этого пытают людей?

Эмори вытащил из-под воротника ключ, какое-то время смотрел на него, потом крепко сжал в кулаке.

— Это я увез с Эльбы на своем корабле, — прошептал он взволнованно. — По приказу Уайтхолла.

— Уайтхолла?

— Министерства иностранных дел. — Он вновь посмотрел на гавань. — Уэстфорд.

— Вы хотите сказать, что лорд Джеффри Петерсон, граф Уэстфорд приказал вам помочь Бонапарту бежать с Эльбы? Его щека дернулась.

— Я хочу сказать, что действовал с ведома и полного одобрения кого-то из сотрудников адмиралтейства.

— Вы имеете в виду секретного агента, работающего на наше правительство?

Он услышал скептицизм в ее голосе и, плотно сжав губы, ускорил шаг.

— Почему же в таком случае никто не выступил в вашу защиту? Почему половина Англии ищет вас?

— Знай я это, обратился бы к вам за помощью.

— Разве я могу вам чем-то помочь?

— Мне нужно попасть в Лондон. Там я найду ответ на все свои вопросы.

— Лондон! Вы только что сказали, что и двух миль не проехали, как в вас стреляли!

— Да, но у меня тогда не было козыря, не так ли?

— Козыря? Что вы имеете в виду?

Он не ответил. Аннели оглянулась и увидела, что даже деревья остались позади. Она была так взволнована, что не заметила, как он вывел ее на узкую аллею, уводя все дальше от гостиницы.

— Остановитесь! — вскричала она. — Остановитесь! Куда вы меня ведете?

— Мы почти пришли.

— Куда? — Она попыталась вырвать руку, но он буквально тащил ее за собой. — Я должна вернуться! Энтони и Бэрримор хватятся меня и пойдут искать, — Не сомневаюсь, поэтому буду вам благодарен, если вы поторопитесь.

— Нет, пока не скажете, куда мы идем! — заявила Аннели.

Эмори ничего не ответил, и когда свернул в темную, подозрительную аллею, она уперлась каблуками в землю и не двигалась с места. Ей почти удалось высвободиться, но он вновь схватил ее за руку и втолкнул в маленькую нишу, загородив ее своим мощным торсом, чтобы она не ускользнула.

— Пожалуйста, послушайте меня, — сказал он севшим от волнения голосом. — Я не причиню вам вреда, но вы должны пойти со мной. Обещаю все объяснить, когда доберемся до постоялого двора. Пойдемте же, у нас очень мало времени.

— Какой еще постоялый двор? — с гневом спросила она.

— Пока не знаю. Я должен увидеть его. Поторопитесь, прошу вас.

— Я не сделаю больше ни шага! — Аннели сверкнула глазами. — Вы с ума сошли, сэр? С какой стати я должна сопровождать вас на постоялый двор? Сама мысль об этом абсурдна…

Он наклонился к ней и приподнял повязку. Аннели поразил взгляд его темных глаз.

— Вы можете презирать меня, проклинать, ругать последними словами, возможно, будете правы, но все равно вам придется со мной пойти.

Аннели схватилась за горло.

— Вы намерены похитить меня?

— Просто пользуюсь представившейся возможностью, — сказал он мягко. — Сожалею, но без вашей помощи мне не выбраться из Торки. — Он прищурился. — Не делайте глупостей, мисс Фэрчайлд. По известным всем причинам я прошлой ночью почти не спал, и теперь у меня буквально раскалывается голова. Я голоден, меня мучает жажда, и терпение мое на пределе, так что, если вы не пойдете добровольно, мне придется заткнуть вам рот, взвалить на плечо и понести, как мешок с зерном.

— Вы не посмеете! — воскликнула она, не веря своим ушам.

— Пожалуйста, не испытывайте моего терпения, Аннели.

Какое-то время он еще смотрел на нее, потом натянул на глаз повязку и отошел на тропинку.

Аннели оставалась в нише до тех пор, пока не пришла в себя, потом, вскинув голову, последовала за ним. Резкий звук впереди отвлек Эмори на долю секунды, и Аннели промчалась мимо него, приподняв юбки. Она бежала так быстро, как только могла, и даже не почувствовала, как он ее поймал. Он поднял ее и закинул на плечо так резко, что ей показалось, будто из легких выкачали весь воздух.

Она кричала, колотила его кулаками по спине — все напрасно.

Шляпка слетела у нее с головы, шпильки выпали из прически, волосы растрепались и упали на лицо.

Где-то поблизости раздался громкий смех, и у Аннели появилась надежда, что кто-нибудь ей поможет. Но смех доносился из окна на втором этаже, где сидела женщина в одном корсете. К своему ужасу, Аннели увидела множество окон и в них полураздетых женщин, которые хохотали и показывали на нее пальцем. Стоявшие возле домов мужчины с заросшими лицами отпускали вслед Олторпу шуточки, а один до того обнаглел, что даже предложил ему свою помощь.

— Господи, — выдохнула Аннели. — Где мы находимся?

— В той части города, о которой не надо знать благовоспитанным барышням, — ответил Олторп.

— Пожалуйста, опустите меня на землю! — прошептала она, стуча кулаками по его спине.

— Если пообещаете, что будете себя хорошо вести!

— Нет!

— Тогда приятного вам путешествия.

Он завернул за угол, и у Аннели закружилась голова.

— О, пожалуйста! Мне плохо. Клянусь, что не буду кричать!

Олторп замедлил шаг, остановился и стал медленно опускать ее на землю, в то время как она билась в его руках.

— Как вы смеете? — выдохнула она. — Как вы смеете со мной так обращаться? Вот ваша благодарность! Вот чем вы отплатили моей бабушке за то, что она поверила в вас, что пошла на риск, спасая вам жизнь!

— Аннели, у меня не было другого выхода!

— Не смейте называть меня Аннели! — выкрикнула она чуть не плача и топнула ногой, как делала это в детстве. И потеряла при этом туфлю.

Злость, распиравшая Аннели, постепенно уступила место разочарованию и обиде. Ему не было дела до того, что она потеряла шляпку и туфлю. Что брат будет ее бранить, что бабушка почувствует себя одинокой и преданной. Ему было наплевать, что она всю ночь ворочалась, ощущая вкус его губ, его жаркие ласки. Ему в голову не пришло, что она и без угроз с его стороны готова была ему помочь. Он не только обидел ее, но еще и унизил. — Можете поверить мне, сэр, — мягко сказала она, — что ваше общество было мне намного приятнее, когда вы не помнили, кто вы такой.

Ее слезы нисколько его не тронули. Аннели круто повернулась и зашагала рядом с ним. Сердце ее было разбито. Она не видела, как дрожали его пальцы, когда он сжал их в кулак.

Глава 14

Эмори Олторп снял номера в дешевой гостинице, до того ужасной, что и описать невозможно. Энтони и Бэрримор на противоположном конце города искали Аннели по всему парку. С ними был полковник Рэмзи. Он учинил Бэрримору и Энтони настоящий допрос в присутствии полудюжины вооруженных красных мундиров. Ничего подобного Аннели и представить себе не могла.

Ни Аннели, ни ее бабушка не поверили бы, узнав, с какой скоростью Люсиль Олторп доложила полковнику Рэмзи о том, что брат ее мужа скрывается в Уиддиком-Хаусе. В то утро, как только Стэнли отвез ее домой, она пожаловалась на мигрень и легла в постель. Ночью Стэнли вызвали к умирающему прихожанину, и, как только его экипаж отъехал от дома, Люсиль нацепила шляпку, набросила шаль и через заднюю дверь поспешила на улицу.

Больше часа пробиралась Люсиль к баракам Норт-Форта, где временно обосновался Рэмзи. В приемной своей очереди дожидались еще пятеро мужчин, когда она вошла и назвала адъютанту свое имя. Люсиль уступили место, но она не села, уставившись на адъютанта своими синими, полными слез глазами. Ее тотчас же проводили к полковнику Рэмзи.

Не прошло и десяти минут, как полковник приказал послать в Уиддиком-Хаус вооруженных солдат. В это время с заставы пришло сообщение, что появился человек, похожий на Эмори Олторпа, и произошла перестрелка. Солдаты преследовали его до близлежащей равнины и у побережья и уверены, что он оказался в ловушке где-то между Пейнтоном и Торки. Его портреты раздали всему гарнизону, и теперь солдаты группами прочесывали дороги во всех трех городках.

Рэмзи также сообщили о том, что экипаж лорда Бэрримора видели у Уиддиком-Хауса; в нем находились сам Бэрримор и Энтони Фэрчайлд, виконт Ормонт. Через час экипаж отъехал от дома, и теперь в нем была еще Аннели Фэрчайлд, сестра виконта.

— Это она! — возбужденно говорила Люсиль. — Она бросилась в объятия этого преступника и целовалась с ним — как говорят, не в первый раз! Думаю, она знает, где он сейчас. Возможно даже, они условились встретиться.

— Не хотите же вы сказать, что дочь Персиваля Фэрчайлда, лорда Уитема, каким-то образом связана с бонапартистами?

Люсиль нетерпеливо вздохнула.

— Мой дорогой Рэмзи, я только хочу сказать, что они целовались как настоящие влюбленные, которые не вчера познакомились. Если же этого вам недостаточно и для вас не имеет значения, что во время ужина они обменивались страстными взглядами, могу добавить, что ночью, когда я встала, чтобы выпить стакан молока, то видела, как Эмори Олторп выходил из ее комнаты! Из ее спальни! Почти раздетый и босиком.

Выслушав Люсиль, Рэмзи приказал подать карету и послал вперед стражей задержать экипаж Бэрримора, намереваясь допросить всех троих пассажиров. Но из-за грязи и больших заторов на дорогах экипаж Бэрримора очень долго добирался до гостиницы в Торки. Полковник Рэмзи разглаживал складки на своем мундире как раз в тот момент, когда какой-то высокий парень с повязкой на глазу — это не вызвало никаких подозрений в районе, где находился военный госпиталь, — бежал между деревьями, перекинув через плечо симпатичную дамочку.

— Это все чушь! — заявил Энтони, когда Рэмзи объяснил, почему их задержали. — Аннели ни словом не обмолвилась о том, что в доме преступник. Она просто не стала бы такого терпеть. Могу вас уверить, что она никогда его не видела и уж тем более не имела с ним никаких отношений.

— Мне стало известно из довольно надежного источника, что ваша сестра была чрезвычайно… добра к Олторпу.

— Она даже к бездомным кошкам добра, разве это противозаконно?

— Разумеется, если речь не идет о бродячем коте, изменившем короне и родине, — не моргнув, ответил Рэмзи Рупорт.

— И каким образом он мог это сделать?

— Помочь корсиканскому генералу бежать с Эльбы и отвезти его во Францию, чтобы снова посеять смерть и смуту. А потом, пришвартовавшись здесь, в Торбее, за много дней до прибытия заключенного, во второй раз попытаться освободить этого мерзавца и увезти куда-нибудь в Америку, где он снова начнет войну с целью завоевать весь мир!

Брызжа слюной от ярости, Рэмзи попал на лацкан Энтони. Тот моментально достал платок и брезгливо вытер лацкан.

— Моя сестра просто не может знать человека, занимающегося подобными делами. Но если бы даже случай свел ее с ним, она от страха упала бы в обморок. Она весьма благоразумна, благовоспитанна, образованна — настоящая молодая леди, которой глубоко противны война, политика и всевозможные интриги, о которых вы говорите. Если вы сомневаетесь в этом, можете сами у нее спросить. Она сейчас вышла на прогулку и, так же как Бэрримор, наверняка мечтает поскорее убраться из этого Богом проклятого места, насквозь провонявшего рыбой.

Бэрримор промолчал. Рэмзи тоже. Он предпочел не конфликтовать с Энтони, представителем высшей знати. У него хватило ума не сообщать Энтони о том, что Олторп целовался с невестой Бэрримора и даже побывал ночью у нее в спальне.

— Что ж, — сказал маркиз, хрустя своими длинными пальцами, — давайте спросим мисс Фэрчайлд, известно ли ей что-либо об опасном преступнике, и отправимся в путь.

Служащий гостиницы, посланный в парк на поиски Аннели, вернулся минут через десять — пятнадцать и доложил, что никого похожего на нее не нашел. Энтони тоже ее не нашел, высказав предположение, что она зашла в магазин или заглянула в кафе.

На поиски отправились люди Рэмзи, а Бэрримор с Энтони обшарили весь парк, потом стали расспрашивать прохожих, и один молодой человек с подзорной трубой в руке узнал по описаниям свою недавнюю собеседницу, одетую в синее и стоявшую у ограды. Однако она не долго оставалась одна. Высокий широкоплечий джентльмен в черном пальто — скорее всего раненый, судя по повязке на глазу, — присоединился к ней и повел ее вниз по аллее.

— Повел? — нахмурился Энтони.

— Ну да. Так мне показалось. Насколько я помню, он держал ее под руку.

Рэмзи достал из кармана лист с портретом Эмори и показал молодому джентльмену. Тот, поразмыслив, почесал подбородок и сказал, что это мог быть тот самый мужчина.

Рэмзи смял лист в кулаке и внимательно осмотрелся.

— Он здесь. Богом клянусь, он здесь. Он мой.

— Не забывайте, сэр, что у него моя сестра! — прошипел Энтони.

— Я знаю, сэр. И не исключаю, что эта встреча была заранее спланирована и она добровольно пошла с ним.

— Сэр! Сэр!

К ним подбежали солдаты. Один нес синюю шляпку с длинными лентами и кремовой вуалью. Другой сжимал в руке серую кожаную туфельку. Энтони, побледнев, подтвердил, что эти вещи принадлежат Аннели.

— Мы нашли это в нескольких кварталах отсюда, сэр. Туфля валялась в канаве. А шляпку нам пришлось стянуть с одной шлюхи, которая, нацепив ее, прогуливалась по аллее.

— Ты сказал — шлюхи?

— Ну да. На Гроупкант-лейн. Там полно борделей. Девочки обычно не разговаривают с солдатами, но одна из них напилась и орала, что видела, как какой-то парень тащил на плече хорошенькую девушку, а она кричала, пытаясь вырваться от него. Говорит, у парня была повязка, как у пирата. Наверняка он собирался увезти девушку на корабле, потому что направлялся к верфям.

— Господи Боже мой, он похитил Аннели!

— Вы со мной далеко не уйдете, сэр, — сказала Аннели.

Эмори зажег масляные лампы и поднял глаза: она сидела, прижавшись к стене в темном углу.

— Хочу вас обрадовать: это не входит в мои планы.

Он разместил лампы так, чтобы они освещали как можно больше пространства. Одну оставил на столе, другую отнес к шаткому умывальнику у окна и там постоял некоторое время, глядя на улицу. Солнце уже давно зашло за мыс Берри-Хэд, и фиолетовая дымка заката увеличивалась с каждой минутой. На улице было полно народу. Бордели и таверны с фонарями над дверьми располагались неподалеку от берега. Туда заходили рыбаки, моряки, путешественники, а также воры и жулики выпить кружку-другую пива и поласкать податливую грудь. Этот постоялый двор в числе остальных Эмори порекомендовал Брум. За крохотную убогую комнату в пристройке хозяин потребовал двадцать фунтов.

— Можно узнать, каковы ваши дальнейшие планы? Он отвернулся от окна.

— Думаю переждать часок и под покровом темноты выбраться отсюда.

— И вы хотите взять меня с собой? Опять тащить на плече, как мешок с зерном? Эмори слегка улыбнулся.

— Вообще-то нет. Я хотел оставить вас здесь и даже позаботился о том, чтобы вы не скучали. — Он достал из сумки книгу в кожаном переплете. — К сожалению, я не нашел в библиотеке вашей бабушки «Ромео и Джульетту», но подумал, что «Сон в летнюю ночь» тоже подойдет.

Аннели широко открыла глаза, посмотрела на книгу, потом на Олторпа.

— Вы хотите, чтобы я читала эту проклятую книгу?

— Ай-ай-ай, мисс Фэрчайлд, зачем же так… Да, я хочу, чтобы вы не скучали.

— Но почему книга?

Он снял с головы повязку, поправил волосы.

— Да, почему? — пробормотал он. — А вы можете придумать какое-нибудь более интересное занятие для красивой принцессы в городе, кишащем головорезами и ворами? Уже через два часа все подразделения на расстоянии пяти миль будут сняты с других заданий и бросятся искать вас.

— Как остроумно, — сказала она, уставившись на его широкую спину. — Но почему вы думаете, что я останусь здесь и буду читать Шекспира после вашего ухода? С чего вы взяли, что я не выбегу на улицу и не сообщу констеблям, где вы находитесь?

Он стянул пальто.

— Наверное, я ошибся.

— Я тоже так думаю, — медленно произнесла она и осеклась, когда он бросил пальто на кровать. На рукаве рубашки запеклась кровь.

— Господи, — прошептала она, — что случилось?

— Ничего страшного. Повезло. Пуля едва задела.

— Вы ранены? Надо было мне сказать!

— Я сказал, что охранник заставы в меня стрелял.

— Вы не сказали, что ранены. О Господи! Она вышла из своего убежища, когда он попытался снять рубашку, прилипшую к ране. По его словам, рана была не очень глубокой, но сейчас снова стала кровоточить.

Аннели принялась искать полотенце, но его не было. Хозяин поставил только кадку затхлой воды и обшарпанную миску, видимо, считая, что о туалетных принадлежностях постоялец должен позаботиться сам. Она вытряхнула из дорожной сумки все содержимое и нашла два носовых платка и большую салфетку, в которую было завернуто печенье Милдред. Она указала ему на стул и сняла свой синий жакет.

— Сядьте и дайте мне взглянуть.

— Не стоит…

— О, пожалуйста, замолчите и сядьте, пока я не передумала и не оставила вас истекать кровью.

Эмори нахмурился, но послушно сел на стул и после некоторого колебания снял окровавленную рубашку Аннели в это время наливала воду в миску и, когда она повернулась, пришла в замешательство, увидев его полуголым.

Она не видела его без одежды с тех пор, как он очнулся в Уиддиком-Хаусе, и снова почувствовала возбуждение, столь неуместное в этот момент, когда ей следовало сохранять самообладание.

Аннели попыталась сосредоточиться, опустила салфетку в миску с водой, хорошенько отжала, смыла кровь, стекавшую по руке, и стала осторожно продвигаться к ране. Они не была брезгливой, не боялась вида крови, могла промыть и забинтовать любую, самую глубокую, рану, даже такую, как у их конюха, когда жеребец выбил ему копытам полголени. Но сейчас при виде легкой раны Эмори к горлу подступила тошнота, а когда он поднял руку, чтобы она смыла кровь с ребер, у нее закружилась голова.

Аннели, как ни старалась, не могла не замечать мощные мышцы его тела, особенно шеи, к которой льнули густые шелковистые кудри, и могучей груди. Дюжина шрамов на его спине разрывала ей сердце. Она знала, откуда они, знала, какую боль ему пришлось испытать.

Сполоснув салфетку, Аннели сказала:

— Напрасно вы скрыли от меня, что ранены.

— А что бы это изменило? — спросил он. — Вы были бы более любезны со мной?

— Нет, — призналась она после короткой паузы, — но это объяснило бы вашу агрессивность.

— Агрессивность?

— Вы вели себя грубо и непристойно, сэр. Я не привыкла, чтобы со мной обращались как с падшей женщиной, чтобы мне приказывали. Я не уважаю мужчин, позволяющих себе угрожать женщине.

— Я вас обидел?

— Скажем так — задели за живое.

— Вы имеете в виду вашу гордость? Салфетка упала на рану, и Олторп, стиснув зубы, застонал.

— Вы слишком много о себе возомнили, — сказала Аннели.

— Да, это так.

— Вы проявили неуважение не только ко мне, но и к моей семье. Мой отец — член палаты лордов. Нельзя целовать девушек из благородных семей в публичных местах, как это вы сделали в парке.

— Но я вас не целовал в парке, — удивленно взглянув на нее, пробормотал Эмори.

— Я хотела сказать «похищать». Нельзя похищать девушек из благородных семей! Если бы мой отец узнал, что я ввязалась в такую интригу… — Она умолкла и помахала салфеткой, не зная, что сказать, разве что это отвлекло бы отца от чтения газеты. — Ну а моя мама была бы оскорблена до глубины души.

Аннели встретила сто взгляд и не Стала распространяться на эту тему, поскольку оба знали, как к ней относятся в ее семье.

Он нежно взял ее руку.

— Простите меня! — Голос его прозвучал искренне. — Я понимаю, что выгляжу скорее злодеем, нежели героем, но я очень надеялся, что вы мне хоть чуточку верите.

Она смотрела на его длинные пальцы, лежавшие на ее запястье, и чувствовала, как по телу разливается исходившее от них тепло.

— Но если даже вас я не могу убедить в том, что невиновен, — мягко добавил он, — у меня нет ни единого шанса убедить в этом остальных.

Она медленно подняла глаза, и их взгляды встретились. Ей так хотелось сказать ему, что он ошибается. Что она верит ему, несмотря ни на что, С самого детства ей внушали, что она должна беспрекословно выполнять волю родителей, ни в чем не перечить им, что дочерний долг — превыше всего. Что она должна стать примерной женой и хорошей матерью, и воспитать своих детей достойными членами высшего общества. Но не прошло и недели, как Аннели стала мыслить совсем по-другому. Флоренс Уиддиком самой своей жизнью доказала, что можно нарушать нормы и правила поведения и быть по-настоящему счастливой. Эмори Олторп перевернул все представления Аннели о морали. Он нарушил все правила поведения, все принципы, установленные высшим обществом. Но даже в его нынешнем положении, раненый и беспомощный, потерявший память, он был ей ближе по духу и симпатичнее всех этих чопорных и безжалостных Уинстонов Перри.

Она хотела верить ему. Она верила ему. И именно поэтому так сильно было ее разочарование. Эмори Олторп понимал ее. Видел, что она чувствует себя еще более потерянной и одинокой, чем когда-либо.

Он прищурился, и Аннели, смутившись, отвела глаза. Но не отошла от него, даже когда он встал со стула. Он взял ее за плечи и повернул к себе лицом, в то время как она пыталась справиться со своими чувствами.

— Аннели… — Он взял в ладони ее лицо и долго смотрел во влажную глубину ее синих глаз, потом перевел взгляд на дрожавшие нежные губы. — Аннели, простите меня за все.

— Вы не сделали ничего против моей воли.

— Ax, был бы у меня шанс… — прошептал он. — Еще миг в ту ночь, когда за окном сверкала молния, а внутри у меня полыхало пламя…

Она закрыла глаза, и он смахнул блеснувшие на ее длинных ресницах слезы.

— Еще секунда — и я не стала бы вам мешать. — Голос ее дрогнул.

Он слегка улыбнулся, но его тело тут же отреагировало на дрожь в ее голосе.

— Полагаю, это вам только кажется. Скорее всего вы возненавидели бы меня.

— Нет, мне не кажется. — В глазах ее он прочел решимость. — Я в этом уверена, — добавила она шепотом. — Я…я…

Эмори пробежал кончиками пальцев по ее губам, не дав ей договорить. Пожалуй, он не хотел знать, что она скажет. По крайней мере сейчас. Она вся сгорала от стыда из-за того, что предстала перед ним такой ранимой. Он прижался губами к ее мокрой от слез щеке. Целовал ее глаза, виски, кончик носа. Погрузил руки в море ее темных волос, блестевших при свете лампы, привлек к себе и прильнул губами к ее губам.

Аннели отвечала на его ласки искренне, самозабвенно, полностью отдав себя в его власть, с трудом сдерживая готовые вырваться из груди сладострастные стоны. Она жаждала его поцелуев, все крепче прижимаясь к нему, но он вдруг отпрянул.

— Останови меня! — Из груди его вырвался вздох, в то время как дрожащие пальцы судорожно сжимали ее локоны. — Останови, иначе я за себя не ручаюсь! — Голос его прозвучал почти грубо.

В ответ Аннели запрокинула голову и еще неистовее стала его целовать.

Эмори застонал, его губы становились все требовательнее, все настойчивее. Он ощущал ее упругую грудь, но слишком много было препятствий на пути к ее телу. Шелковые ленты, тесемки, бесконечные складки, туго затянутый корсет. Пришлось затратить немало усилий, чтобы высвободить ее грудь. Проклиная себя, Эмори обхватил губами затвердевший сосок.

Аннели вздохнула, ее пальцы утонули в его волосах, она плыла на волнах блаженства, в то время как язык Эмори хозяйничал у нее во рту. Горячая волна прилила к животу и бедрам, Аннели хотела чего-то большего. Эмори наконец полностью освободил ее от одежды, и она предстала перед ним обнаженная. Теперь ничто не мешало Эмори прильнуть губами к ее атласному животу и дразнить горячим дыханием пушистый треугольник между ног. Он медленно и осторожно развел в стороны ее колени и пощекотал пальцами, а затем языком ее лоно.

Эта ласка привела Аннели в неистовство. Все ее тело пылало и содрогалось, когда язык Эмори вошел в ее гнездышко и стал там хозяйничать. Аннели в этот момент забыла не только о нормах морали и нравственности, она забыла обо всем на свете и словно парила в облаках. Ничего подобного Аннели еще не испытывала, и ей хотелось смеяться от счастья. И совсем не хотелось думать о том, что это ни с чем не сравнимое наслаждение ей доставил великолепный негодяй, преследуемый властями преступник, самый лучший, самый красивый и самый желанный мужчина на свете.

В какой-то момент Аннели показалось, что она больше не выдержит этой сладкой муки. Она выгнулась навстречу Эмори и впилась пальцами в его плечи, затем стола теребить волосы. Вдруг что-то взорвалось у нее внутри, по телу пробежала судорога, и она затихла в полном изнеможении.

Эмори быстро снял ботинки, стянул бриджи, снова лег и раздвинул ей ноги. Он осторожно вошел в нее и стал двигаться медленно, чтобы не испугать ее, такую маленькую и хрупкую, своей непомерно разбухшей плотью, не причинить ей боли. Он не помнил ни одной женщины, с которой был близок, и не знал, то ли его неудержимо влечет именно к Аннели, то ли просто сработал мужской инстинкт и он никак не может удовлетворить свою похоть. Возможно, так было потому, что он входил в нее лишь наполовину, поскольку понял по ее реакции, что она девственница.

Ему стоило огромных усилий оторваться от нее. Да, она девственница. И по его воле лежит на деревянном полу, как девка, с раздвинутыми ногами и широко открытыми глазами.

— Боже мой…

— Что-то не так?

— Ничего, — выдохнул он. — Все в порядке.

— Я тебе сделала больно?

Он посмотрел на нее с недоверием, смешанным с любопытством.

— Я всеми силами стараюсь не выглядеть в твоих глазах полным идиотом, а ты спрашиваешь, не делаешь ли мне больно?

В ее затуманенных глазах он не прочел страха. Они были больше и синее всех океанов, которые ему когда-либо довелось повидать. И лишь когда она медленно убрала руки с его головы, он все понял: она подумала, что причинила ему боль, обхватив руками его раненую голову.

Он рассмеялся и поцеловал ее в губы.

— Нет. Ты не причинила мне боли, ты просто убила меня, — ласково произнес он.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты же девственница, не так ли?

Она густо покраснела, и он снова поцеловал ее.

— Нет, нет. Это не любопытство. Но ты должна знать, почему я остановился на полпути. Я не хотел причинить тебе боль.

Она прикусила губу и задумалась, пытаясь понять, что бы это могло значить. Пламя желания у нее внутри еще не угасло.

— Он… такой большой, — прошептала Аннели. От этого невинного признания у Эмори вырвался стон. Он приподнял ее и так стремительно ворвался в ее гнездышко, что она ахнула и тело ее напряглось.

Боль была мгновенной, и теперь Аннели млела от блаженства, двигаясь в одном ритме с Эмори, все выше поднимая бедра. Она жаждала снова воспарить в облака, и нетерпение ее росло с каждой минутой. Эмори сдерживался, чтобы вместе с ней прийти к финишу, хотя это стоило ему немалых усилий. Он все глубже погружался в ее горячее, влажное лоно. Его руки ласкали ее атласное тело, губы шептали ласковые слова, он двигался все быстрее и быстрее. Еще немного — и наступит оргазм.

— Остановись! — воскликнула она. Эмори замотал головой. Он просто не мог остановиться, это было выше его сил.

— Разве ты не слышишь? — выдохнула Аннели. Эмори, все еще во власти желания, посмотрел на Аннели, не понимая, чего она от него хочет. Он повернул голову, и тут взгляд его упал на окно. Он быстро поднялся, бесшумно ступая, пробрался к лампам и только успел их погасить, как снаружи донесся топот сапог. Эмори подошел к окну.

— Что случилось? — спросила Аннели, став на колени и прикрывшись одеждой.

— Солдаты, — сказал он. — Кажется, целый отряд.

— Солдаты? — одними губами произнесла Аннели. — Что им здесь надо? Не за нами же они пришли!

— Я в этом не уверен.

Он бросился к своему пальто, достал из кармана пистолет и проверил, заряжен ли он.

— Что ты собираешься делать? — леденея от ужаса, спросила Аннели.

— Кажется, они пошли на другой конец улицы и будут здесь лишь через несколько минут.

Аннели стала быстро одеваться. Руки дрожали, и ей никак не удавалось зашнуровать корсет; по той же причине Эмори с трудом застегнул бриджи. Заметил, что Аннели на него смотрит, и, нахмурившись, отвернулся.

— За все надо платить, — тихо произнес Эмори.

За все, подумала Аннели, стараясь унять бившую ее дрожь.

Она заметила у себя на бедрах кровь. Потерянного не вернешь, мелькнула мысль.

На запястьях у нее тоже была кровь. Видимо, рана у Эмори снова стала кровоточить. Аннели принесла два больших носовых платка, которые нашла в его сумке, чтобы перевязать рану.

— Сиди тихо, — приказала она, не давая Эмори встать со стула. — Твоя рубашка безнадежно испорчена, осталась всего одна.

— Мне не до того было, когда я собирал вещи.

— На день-другой хватит, — сказала Аннели, замотав рану Эмори платками. — Не знаю только, как я смогу передвигаться в одной туфле.

— А ты куда-нибудь собралась?

— Я пойду с тобой.

— Даже не думай.

— Непременно пойду.

— Аннели…

— Попробуй только мне помешать — я высунусь из окна и закричу что есть мочи.

— Ты этого не сделаешь.

— Сделаю. У моего отца есть хорошие адвокаты, и если ты невиновен, они это докажут.

Он взял ее за плечи и легонько встряхнул.

— Это не шутки, Аннели. Солдаты вооружены, и им приказано меня убить при первой же возможности, а не предать суду.

— А мы не дадим им такой возможности, не так ли? — сказала она мягко. — К тому же если они кого-нибудь ищут, так это меня. Они уверены, что меня похитил какой-то гнусный разбойник.

— Я не…

— Откуда им знать, что это сделал ты. По крайней мере сейчас, пока они не нашли никого, кто был бы привязан к стулу и ожидал записку о выкупе. Разве не этого ты хотел, рассчитывая, что, пока будут искать похищенную девушку, скроешься незамеченным? Но чтобы обнаружить меня, им понадобится не больше десяти минут. За это время ты успеешь добраться разве что до первого перекрестка. С другой стороны, — она засунула руки в карманы своего жакета, — готова поставить на карту свою жизнь, что мы можем выйти из гостиницы рука об руку, как супружеская пара, и солдаты даже не взглянут на нас.

Аннели выглядела совершенно спокойно, но одному Богу известно, чего это ей стоило. Внутренний голос приказывал ей привязать себя к стулу и тихо сидеть с книгой в руках, если появится такая необходимость.

Эмори, прищурившись, посмотрел на нее.

— Возможно, ты права. Ну а если ошибаешься?

— Если ошибаюсь… тогда тебя застрелят, а меня с позором отправят в Лондон. Так что давай поспешим, иначе беды не миновать.

Он сжал ее плечи.

— Как только мы выберемся из Торки, найдем хорошую гостиницу, и ты останешься там.

— Если все будет благополучно, я отправлю брату записку, сообщу, что никто меня не похищал и что я все объясню при первой же возможности.

— Полагаешь, после этого он прекратит свои поиски? Ведь он может подумать, что это я, угрожая ножом, заставил тебя написать записку.

— Я знаю, как написать, чтобы он так не подумал. Он продолжал пристально смотреть на нее, борясь с самим собой, не зная, какое принять решение, но в этот момент снаружи донесся шум.

— Будь по-твоему, — все еще колеблясь, произнес Эмори. — Только поторопись. Лучше, чтобы они не увидели тебя.

Аннели нахмурилась, и он погладил локон на ее плече.

— Сейчас ты меньше всего похожа на жену, а я не хочу, чтобы тебя приняли за продажную женщину.

Глава 15

Аннели на ходу застегивала жакет, когда они спускались по лестнице к выходу. В пивной было полно народу; при появлении Аннели и Эмори все стали переглядываться и подмигивать друг другу.

От керосиновых ламп и запаха пота здесь нечем было дышать. Выйдя на улицу, Аннели с наслаждением глотнула свежего воздуха и тут увидела солдат, вышедших из соседнего дома, в дюжине шагов от них.

Эмори взял ее под руку, и они зашагали в противоположную сторону. Десять шагов, еще двадцать… Можно было вздохнуть, а Эмори даже рискнул оглянуться. Солдаты не обращали на них внимания, внимательно разглядывая мужчин, которых вывели из таверны. Их было трое. Высокие, темноволосые. У одного черная повязка на глазу. По требованию солдата он приподнял ее и показал отвратительный шрам над пустой глазницей.

Улица была пугающе безлюдной. Все попрятались по своим домам, едва услышав топот сапог, и сейчас можно было встретить лишь пьяных, которым море по колено, либо отчаянных смельчаков.

Услышав цоканье копыт и стук экипажа, Эмори, таща за собой Аннели, вжался в нишу, остававшуюся в тени. Экипаж остановился у одного из борделей, и из него вышли двое мужчин. Они бросили кучеру монету, пообещав еще одну, если он подождет, и забарабанили в дверь.

По пустынной улице пронесся еще один экипаж. Он развернулся и промчался мимо ниши, где стояли Эмори и Аннели. Фонарь на миг осветил их лица. Экипаж остановился в том месте, где солдаты держали под прицелом троих мужчин. Когда дверь открылась, мужчина в темно-синей форме высунулся из кареты и, сверкнув металлическими пуговицами, огляделся по сторонам.

— Кого-нибудь нашли?

Это был голос Руперта Рэмзи. Эмори и Аннели узнали бы его из тысячи других.

— Эти два джентльмена, — сказал один из солдат с явным сарказмом, — пытались улизнуть через заднюю дверь, когда мы вошли. А третий загородил нам путь, когда мы погнались за ними.

Полковник Рэмзи осмотрел задержанных с ног до головы и небрежно махнул рукой.

— Продолжайте поиски. Этот мерзавец где-то здесь, и я найду его. Сюда едут еще сорок солдат, нам на подмогу.

— Сорок солдат? — прошептала Аннели. — Надо выбраться отсюда, прежде чем они прибудут.

Эмори ничего не ответил, лишь слегка пошатнулся.

«О Господи! — взмолилась Аннели. — Только бы ему не стало плохо».

На Эмори вновь нахлынули воспоминания…

— Продолжайте поиски! Этот мерзавец не мог далеко уйти. Если он утонул, я хочу увидеть тело…

Вода была ледяной, соль жалила раны, спина горела. Он попытался крикнуть, когда упал с верфи в воду, но захлебнулся и пошел ко дну. Когда ноги его коснулись ила, он согнул их в коленях и рывком всплыл на поверхность. Набрал в легкие воздуха и снова нырнул. В воде двигаться было легче, чем на суше.

Яркий свет пронзил воду в двадцати футах от него. Они его искали. Наверняка Каприани. Он был взбешен, узнав, что Эмори бежал. Он так хотел вспороть ему живот и выпустить кишки той ночью.

Сказал ли он Большому Ножу, где спрятал письмо? Вряд ли. А если бы и сказал, Шеймас все равно успел бы вывести «Интрепид» из порта. Ирландский мерзавец наверняка что-то знал, и у него хватило ума спасти корабль и команду, прежде чем очутиться в ловушке.

Заглянет ли он в сейф? Сообразит ли, как поступить с тем, что он там найдет?

Нет, нет. Не заглянет. А это означает, что ему самому придется спасать этот проклятый мир. Будь проклят Уэст-форд! Эмори не хотел быть героем, черт возьми! И будь проклят Шеймас за то, что вытряс душу из этого маленького ублюдка. Будь проклят король, будь проклята королева и вся эта страна за то, что обрекли его на мучительную смерть… Если он сдастся, то снова пойдет ко дну. И там наконец обретет покой…

— Эмори! Эмори! Ты слышишь меня? Держись! Ты должен идти.

Эмори что-то промычал и, едва волоча ноги, побрел по улице, обхватив голову руками и содрогаясь от боли. Аннели шла за ним, то и дело оглядываясь в надежде, что солдатам сейчас не до них, а Рэмзи уже в экипаже.

Однако полковник как раз садился в экипаж, поставив ногу на подножку, когда заметил какое-то движение на плохо освещенной улице.

— Черт возьми… Кто там? Что происходит?

Один из солдат пересек улицу и подбежал к Рэмзи.

— Похоже, семейная парочка выясняет отношения. Полковник заслонил рукой глаза от света фонаря на экипаже и присмотрелся.

— Женщина, случайно, не в синем платье? Ладно, все равно ведите их сюда.

Красный мундир, пожав плечами, крикнул:

— Эй вы, двое! Стойте! С вами хочет поговорить полковник.

Аннели снова оглянулась. Солдат направлялся к ним. Она схватила Эмори за воротник и хорошенько встряхнула.

— Пожалуйста, — умоляла она. — Эмори… пожалуйста, скажи что-нибудь!

Он попытался ее оттолкнуть, но она в отчаянии стала бить его по лицу. Он с трудом открыл глаза. Боль не утихала, и ему пришлось опереться на ее плечо, чтобы не упасть.

— Они идут сюда, — тихо сказала Аннели. — Солдаты. Они нас заметили. Что делать?

Он подобрал с земли сумку, которую уронил, взял Аннели за руку и потащил за собой.

— Эй, вы!

Аннели оглянулась и увидела, что солдат снимает с плеча мушкет.

— Не двигаться!

Эмори обхватил Аннели за талию и увлек за собой в узкий проход, который она только сейчас заметила. Выйдя из него, они очутились на другой улице и в этот момент услышали крики и стрельбу. Эмори свернул еще на какую-то улицу. Он почти бежал, и Аннели едва поспевала за ним.

Они повернули налево и пробежали полквартала, прежде чем услышали справа крики и топот солдатских сапог. Слева стеной стояли дома. Они побежали по улице, круто уходившей вверх и освещенной лучше, чем остальные, поэтому солдаты могли в любой момент их увидеть.

Аннели задыхалась, длинное платье мешало двигаться, босая нога кровоточила. Она была в полном изнеможении, к тому же ее мучила мысль о том, что, если бы не она, Эмори давно испарился бы, прежде чем самый быстрый солдат добрался до вершины холма.

— Оставь меня, — выдохнула она. — Беги. Спасайся!

Он посмотрел на нее и еще крепче сжал ее руку.

— Не отставай! Осталось совсем немного! Вдруг они услышали стук колес ехавшего навстречу им экипажа и увидели Рэмзи, который, высунувшись из окна, выкрикивал приказы солдатам и орал на кучера, чтобы тот ехал быстрее.

— Оставь меня! Тебе еще удастся скрыться от них, если ты меня оставишь!

Эмори проворчал что-то и потащил ее в сторону переулка, из которого в этот момент выезжала коляска. С пистолетом в руке Эмори запрыгнул в нее, вышвырнул кучера, усадил Аннели на пассажирское сиденье, взял вожжи и хлестнул лошадь.

Из-за поворота показался экипаж Рэмзи Полковник продолжал отдавать приказы. Быстро взглянул на Эмори, когда свет фонаря скользнул по коляске, и услышал крики кучера:

— Держите вора!

Эмори изо всех сил хлестал лошадь, пока она не понеслась галопом. Солдаты, которые преследовали беглецов пешком, остановились; тех же, что рискнули выйти на дорогу, по которой мчалась коляска, словно ветром сдуло, как только Эмори выстрелил в воздух. Кое-кто из солдат открыл ответный огонь, остальные лишь смотрели вслед быстро удаляющемуся экипажу.

Эмори рукояткой пистолета разбил фонари на коляске.

— Ты в порядке?

— Думаю, да, — выдохнула Аннели. — А ты?

— Через несколько минут все выяснится. Держись за что-нибудь. Кажется, нам предстоит веселая поездка.

На его лице появилась дьявольская ухмылка, и он снова взмахнул хлыстом. Пока тяжелый экипаж Рэмзи развернулся, Эмори успел оторваться от него на триста-четыреста ярдов. Хлестнув лошадь, он повернул на маленькую улочку, с грохотом пронесся мимо плохо освещенных таверн и снова свернул.

Аннели судорожно вцепилась в кожаный ремень, когда коляска, казалось, готова была рассыпаться на ходу. Пешеходы с руганью разбегались, чтобы не попасть под лошадь. Эмори хлестал каждого, кто пытался приблизиться. Он то и дело оглядывался, волосы развевались на ветру, падая ему на лицо. Преследователи открыли стрельбу.

— Держись! — крикнул Эмори, натянул поводья и так резко повернул коляску, что она накренилась. — Ты умеешь заряжать пистолет?

Душа у Аннели ушла в пятки.

— Д-да, умею.

— Порох и картечь в сумке! — крикнул он, передавая ей два кремневых пистолета. — Заряди оба!

— Что ты задумал? Ты ведь не можешь убить их всех!

— Я не собираюсь никого убивать, — сказал он, — просто хочу немного попугать. А теперь держись. Скоро будет еще один поворот.

Аннели стиснула зубы, одной рукой ухватилась за ремень, а второй прижала к коленям пистолет, когда коляска, загрохотав на очередном повороте, вдруг покатилась по ровной дороге. Аннели нащупала на полу сумку, нашла банку с порохом и мешочек с картечью. Зарядила оба пистолета и уже собиралась окликнуть Эмори, когда услышала позади выстрелы.

Эмори обернулся.

— Дай пистолеты!

Но Аннели, стоя на коленях, высунула в окошко дуло пистолета, взвела курок и нажала на спусковой крючок. Отдачей ее отбросило назад.

Эмори дернул ее за платье.

— Глупая! Дай мне второй пистолет!

— Правь лучше лошадьми, черт возьми! — крикнула она, взобравшись на сиденье.

Вытащила второй пистолет, прицелилась и снова выстрелила. Пуля попала в экипаж Рэмзи и угодила прямо в руку солдата, стоявшего на задке экипажа. Бедняга с криком разжал руки, упал и покатился по дороге.

— Мне нужно время, чтобы перезарядить оружие, — выдохнула Аннели.

При других обстоятельствах Эмори посмеялся бы: похищенная девушка, наследница богатых родителей, стреляет в своих спасителей. Но сейчас ему было не до смеха. Он смотрел на ее бледное лицо с большими темными глазами и думал о том, что никогда больше не будет смеяться, если по его вине с ее головы упадет хоть один волосок.

— Сядь на пол, — скомандовал он. — Поближе к сиденью.

— Зачем? Что ты собираешься…

— Делай что говорят!

Увидев выражение его лица, Аннели больше не задавала вопросов и сделала все, как он сказал. Эмори резко свернул с дороги в парк. Комья земли и грязи вылетели из-под колес. Он направил лошадь прямо на цветущие клумбы, устремившись к темной полосе деревьев. Коляска неслась с такой скоростью, что Аннели оставалось лишь молить Бога смилостивиться над ними.

Аннели не видела еще одну полоску, посветлее. Видимо, это была дорожка, ведущая к видневшейся впереди каменной арке. Эмори, заколебавшись, попридержал лошадь, но, оглянувшись, понял, что нельзя медлить ни секунды Экипаж Рэмзи был совсем близко, стрельба велась почт: беспрерывно, и Эмори услышал чей-то победный клич. Видно, кто-то из преследователей догадался, что беглецы вскоре будут зажаты и с другой стороны — деревьями.

Но вслед за победными возгласами послышалась ругань и потом крики, когда кучеру пришлось остановить лошадей. Небольшая карета протиснулась в арку, загородив дорогу экипажу Рэмзи. По его приказу солдаты открыли огонь по удаляющейся карете, продырявив ее в нескольких местах. Эмори не тешил себя надеждой, что это надолго задержит Рэмзи и его солдат. Они могут настигнуть Эмори и объехав парк с другой стороны. Хотя шансы уйти от погони были невелики, Эмори подумал, что надо избавиться от коляски. Лошадь стала выбиваться из сил, одно колесо скоро выйдет из строя.

— Как только прорвемся сквозь эти деревья, — сказал Эмори, — покинем наш корабль. У нас будет всего один шанс, чтобы удачно спрыгнуть.

— Спрыгнуть? — выдохнула Аннели.

Деревья кончались, и Эмори дернул поводья. Коляска въехала во вторые ворота и выкатилась на лужайку. Впереди виднелись улочки с гостиницами и кафе, а немного выше — роскошные виллы. Олторпу показалось, что когда-то он уже это видел, и он постарался сосредоточиться, чтобы образ не ускользнул.

— Держись!

Коляска подпрыгнула, раздался оглушительный треск, и во все стороны полетели листья и ветки. Лошадь протащила коляску еще ярдов двадцать. Эмори накинул поводья на рычаг тормоза, одной рукой схватил сумку, другой — Аннели, бросил сумку на землю и спрыгнул, прижимая Аннели к себе, чтобы смягчить удар. Они покатились по мягкой траве, в последний раз взглянув на коляску. Она стремительно летела вниз, разваливаясь на части.

— Ты не ушиблась?

— Вроде бы нет, — ответила Аннели.

Эмори пощупал ее ноги, но не обнаружил ни ран, ни ушибов, которые она могла не почувствовать из-за шока. Она была в порядке. В полном порядке. Эта хрупкая, нежная женщина не испугалась ни стрельбы, ни погони, вынесла все. Ради него. Ради сумасшедшего Эмори Олторпа. Он с трудом удержался, чтобы не засмеяться и не поцеловать ее.

— Что мы теперь будем делать? — спросила она, оглядываясь по сторонам.

Он указал на гостиницу на вершине холма.

— Насколько я помню, это «Маннингтон-Хаус». Там можно взять напрокат коляску.

— Прекрасная идея, — произнесла она, когда он помог ей встать. — Но куда мы на ней отправимся?

— В безопасное место. Обещаю. Можешь еще немного пройти?

Она отряхнула платье и улыбнулась ему с таким видом, будто он предложил ей прогуляться по Бонд-стрит. Ее щеки пылали, глаза блестели, и он, не сдержавшись, обхватил ладонями ее лицо.

— Я никогда не встречал такой красивой, такой смелой женщины, как вы, Аннели Фэрчайлд, и клянусь, когда все это закончится, я постараюсь вас отблагодарить.

— Посмотрим, выполните ли вы свое обещание, — в тон ему произнесла Аннели, Он предложил ей руку, но она отказалась. Единственная туфля ей мешала, и она сбросила ее. Насколько это возможно без расчески, привела в порядок растрепавшиеся волосы, свои и Эмори.

Спустя пять минут они уже были в «Маннингтон-Хаусе», где взяли напрокат коляску и залезли в нее, погасив горевшие в ней маленькие свечи.

Наступил вечер, и на улицах было оживленно. По дороге сплошным потоком двигались кареты. Некоторые стали давать задний ход, поскольку образовались пробки.

Эмори все время был начеку. В Торки они не могли чувствовать себя в полной безопасности. И все же напряжение спало и сердце билось спокойнее, когда Аннели положила ему голову на плечо и он ее обнял.

Глава 16

Аннели стояла за воротами, где Эмори оставил ее двадцатью минутами раньше, у густых кустов можжевельника. Тишина была такая, что она слышала собственное дыхание. День был на исходе. В бездонном небе зажглись мириады звезд. Порт, в котором бросил якорь «Беллерофонт», светился множеством огней.

Аннели бросила взгляд на силуэт дома, который стоял на самом высоком месте в Торбее среди других, столь же роскошных и элегантных.

Эмори приказал кучеру поставить коляску в сарай, и когда тот вылез, чтобы открыть его, ударил кучера рукояткой пистолета по голове, после чего связал его, затолкал в коляску и оставил в сарае, закрыв дверь.

— Зачем ты это сделал? — с ужасом спросила Аннели.

— Как только полковник обнаружит нашу коляску, он догадается, что мы наняли или украли другую. Мне бы не хотелось, чтобы наш кучер, вернувшись в город, стал рассказывать всем о том, что подвозил двух бродяг к заброшенному дому на холме. Я сунул ему в карман двадцатифунтовую бумажку — это утешит его, когда он очнется.

Эмори оставил Аннели у кустов можжевельника и отправился в дом, где пробыл несколько часов.

Вдруг Аннели услышала слабый шум, потом удар и прижалась к кустам. Уж не померещилось ли ей? Не иначе как она тихо сходит с ума. И Эмори тоже. Ей бы бежать сейчас без оглядки, а она будто приросла к влажной траве. А главное, Эмори уверен, что она с места не сдвинется, сделает все, как он ей велел.

В следующий момент из тени появился Эмори — без пальто и без сумки. Он подошел к ней и сообщил с беспечным видом:

— В доме ни души, как в Сахаре. Вспомни я о нем раньше, привез бы тебя сразу сюда.

— Тебе знакомо это место?

— Вообще-то да. Дом принадлежит мне.

— Правда? — Она нахмурилась, стараясь унять дрожь.

— Кажется, я выиграл его в бильярд. Но никогда в нем не жил, иногда лишь останавливался на несколько дней, так что вряд ли кто-то будет меня здесь искать.

Он предложил ей руку, но она сделала вид, будто не заметила, и пошла следом за ним. Они миновали главный вход, обошли дом и вошли в маленькую дверь с тыльной стороны, скрытую пышно разросшимися кустами.

Эмори зажег свечу и прикрыл ее рукой.

— Пойдем, — сказал он. — Надо соблюдать осторожность. Никто не должен видеть свет в окнах.

Аннели невольно поежилась, так как в доме было холоднее, чем на улице, и пахло плесенью, как в склепе Они поднялись по узкой лестнице, и Аннели обрадовалась, увидев в одной из комнат красноватый свет, исходивши» от камина. Она подошла к камину и стала греть руки, растирая пальцы. Они были в грязи, так же как ее одежда, волосы и рваные чулки. Чего бы она сейчас не отдала за горячую ванну!

— Садись, — сказал Эмори, придвигая к камину стул. — Я натаскал воды из колодца и поставил греть внизу. А сюда принес немного холодной.

Она молча посмотрела на него.

— Как видишь, не такой уж я дикарь, — сказал он мягко. — Позволь теперь мне о тебе позаботиться. Садись же!

Аннели послушно села. Он поднял ее юбку, осмотрел ноги и покачал головой, когда увидел ее чулки и черные or грязи ступни. Чулки он снял и бросил через плечо в камин Они вспыхнули и через минуту превратились в пепел. Эмори поставил таз на огонь, чтобы подогреть воду.

— Что ты собираешься делать?

— Вымыть тебе ноги.

— Только этого не хватало!

— Ты могла поранить их, а дорога грязная. Где мы только не бегали! Нарыв может быть или, не дай Бог, заражение крови.

— Я сама могу вымыть ноги.

— Конечно, — сказал Эмори и потянулся к ее щиколотке. Аннели сидела не двигаясь. Однако стоило Эмори нахмуриться, как она перестала упрямиться и позволила ему заняться ее ногой.

— Мы теряем драгоценное время!

Эмори между тем намочил в воде полотенце..

— Не ты ли говорил, что должен поскорее добраться до Лондона и прояснить ситуацию? А это значит, что надо ехать день и ночь, не останавливаясь.

— Сегодня у нас был трудный день, не так ли? — ласково спросил Эмори.

Вода была почти ледяной, но когда Эмори стал намыливать ей ногу, ее бросило в жар и она почувствовала уже знакомое ей возбуждение, с которым никак не могла справиться.

Эмори продолжал:

— Рэмзи уверен, что мы давно покинули город, особенно если ему донесли, что подозрительная парочка, по описанию похожая на нас, садилась в коляску. Ему в голову не придет, что мы здесь.

Эмори массировал ее ступни, каждый палец отдельно, щиколотки, икры. Она не слышала, что он говорит, видела лишь, как шевелятся его губы; голос его доносился словно издалека. Она не вникала в смысл его слов, поглощенная ощущениями, которые вызывали его руки. И эти ощущения сводили ее с ума.

Вымыв одну ногу, Эмори принялся за вторую. Аннели вцепилась в стул и закрыла глаза, чтобы не упасть в обморок. Все тело ее было в огне.

Но сегодня Эмори почему-то не замечал этого, хотя обычно читал ее мысли. Домыв вторую ногу, Эмори пошел выливать таз. Аннели откинулась на стуле, не зная, смеяться ей, или плакать, или же выброситься из окна, до того была растеряна.

За то время, пока его не было, ей удалось привести свои нервы в порядок. Она закрыла глаза и с удовольствием слушала, как потрескивают в камине дрова. Эмори вернулся, неся в руках небольшой таз и ведро с водой. Он наполнил деревянную ванну на несколько дюймов, взял из камина раскаленные железки и бросил в таз. Вода зашипела. Эмори потрогал ее пальцем.

— Поднимайся.

— Зачем?

— Встань, пожалуйста, если не хочешь, чтобы я купал тебя, как Клеопатру, на диване.

— Купал? — прошептала Аннели.

— Это та малость, которую я могу сделать, так как не позаботился о том, чтобы нанять тебе служанку.

Он улыбнулся, но Аннели ничего не ответила, и это его озадачило.

— Послушай, ты замерзла, дрожишь, одежда твоя промокла и уже не пахнет так хорошо, как раньше. Я нашел кое-что в одном из шкафов — не бог весть что, конечно, но по крайней мере все теплое, сухое и чистое.

Аннели проследила за его взглядом и увидела на спинке стула рубаху и бриджи.

— Прошу прощения, сэр. — Аннели перешла на официальный тон. — После того, что мне пришлось вынести в эту ночь, позволить постороннему мужчине купать меня, а потом еще надеть бриджи — это было бы уж слишком.

— Постороннему мужчине? — Он скривил губы. — И это после того, что между нами было!

— Думайте что хотите. Мне все равно. А то, что произошло между нами, — ошибка. Все эти дни я не ведала, что творила. — Дрожь пробежала по ее телу. — Подумать страшно.

— И теперь ты раскаиваешься?

— Конечно, раскаиваюсь! Похищение, погоня, стрельба, угрозы… Я опозорила бабушку, не говоря уже о моей семье. Я потеряла девственность, легла на деревянном полу в таверне, а теперь вы хотите, чтобы я надела бриджи!

— Смерть филистимлянам! — мягко пробормотал он.

— Что? Что вы сказали?

Эмори поднялся. Ее губы посинели от холода, глаза лихорадочно блестели.

— Как бы то ни было, ты снимешь эту одежду. Аннели попятилась.

— Ни за что!

Он решительно шагнул к ней, но она бросилась к двери. За долю секунды он очутился рядом с ней, обнял и привлек к себе.

— Нет! — закричала она. — Отпустите!

— Я только пытаюсь спасти тебя от простуды.

— Разожгите пожарче камин, и все будет в порядке.

— Боюсь, жара только навредит тебе. Она положила руку ему на плечо.

— Пожалуйста, отпустите меня. Он еще крепче сжал ее в объятиях.

— Пока не успокоишься, не отпущу.

— Я спокойна! Я совершенно спокойна! Так спокойна, что наконец-то опомнилась! Вы никогда не выберетесь из Торки со мной. Нас поймают и посадят в тюрьму. Вы просто сумасшедший, а у меня не хватило ума не ввязываться в эту историю. Я совершила ошибку. Переоценила свои силы. Отпустите меня, прошу вас!

Он развел руки так резко, что она едва не упала.

— Никто не держит тебя. Я разбужу кучера, и он отвезет тебя в «Маннингтон»… или к Бэрримору, мне все равно. Уверен, маркиз примет тебя с распростертыми объятиями.

— Вы это серьезно?

— Почему нет? Насколько я понял, твой лорд Бэрримор охотно продемонстрирует свое благородство. А может быть, именно этого ты и добивалась?

— Н-не понимаю.

— Не понимаешь? Разве спектакль тогда, на скалах, был не для него разыгран? Поцеловать меня, разозлить его. Доказать, что ты не такая, как все богатые маленькие наследницы, которых он уже немало повидал.

Она замотала головой.

— Нет-нет, все совсем не так…

— А сегодня в таверне? Ты разыграла еще одно представление? Оставь я тебя там, оно оказалось бы очень коротким. Ты слишком быстро вернулась бы в лоно семьи. А ты хотела заставить его страдать.

— Вы так не думаете, потому что знаете, чего мне стоило остаться с вами! — Глаза ее сверкнули от гнева.

— Твоя репутация? Твоя потерянная девственность? Поверьте, мадам, вы не первая и не последняя распрощались с невинностью, прежде чем пойти к алтарю, а женихи, кстати, бывают благодарны за то, что их избавили от лишних хлопот.

Аннели замахнулась было, чтобы дать ему пощечину, но он перехватил руку и глаза его угрожающе блеснули.

— Тебе не следует этого делать!

— Почему? Вы меня ударите?

— Нет. Просто я могу не сдержаться и отправить тебя к Бэрримору еще более опытной.

— Вы намерены снова изнасиловать меня? Он поднял бровь.

— Я не знал, что изнасиловал тебя. Конечно, если ты собираешься рассказать такую историю Бэрримору, мы можем предъявить ему вещественные доказательства.

Аннели снова замахнулась на Эмори, но он опять перехватил ее руку, завел за спину и впился в ее губы с такой яростью, что у нее перехватило дыхание. Она тихонько всхлипнула и прижалась к нему. Ярость Эмори уступила место нежности, а нежность переросла в страсть. Эмори понимал, что своими словами ранил ее, и теперь пытался залечить эти раны ласками. Аннели ему не противилась и отвечала так же пылко, забыв все свои обиды. Эмори, не отрываясь от ее губ, блуждал руками по ее телу, податливому и горячему, готовому слиться с его телом. Он коснулся ее груди, тихонько сжал сосок, и Аннели застонала, проникнув языком в его дышащий жаром рот. Рука Эмори скользнула вниз, добралась до гнездышка, сквозь ткань одежды погладила его, а указательный палец проник внутрь и стал там двигаться. Аннели выгнула спину, задышала часто и тяжело, и из груди ее вырвался крик. Не в силах сдерживаться, Эмори резким движением дернул ее жакет, и все пуговицы, как бусы с порвавшейся нитки, разлетелись в разные стороны. За пуговицами последовал изорванный в клочья корсет. Горя от нетерпения, Эмори расстегнул на ней юбку — последнее препятствие, мешавшее ему полностью завладеть ее телом. Они неистово ласкали друг друга, обуреваемые единственным желанием поскорее добраться до вершины блаженства.

Эмори расстегнул бриджи. Его напряженная плоть вырвалась из плена и устремилась к гнездышку Аннели, влажному и горячему, в то время как сама она, обхватив ногами его талию, стала двигаться с ним в одном ритме. Охваченные страстью, они унеслись в заоблачные дали.

В комнате не было ни дивана, ни кровати, куда они могли бы лечь. Тогда Эмори прислонил Аннели к стене и вошел в нее с такой яростью, что оба застонали от удовольствия.

Экстаз, который Аннели испытала в таверне, не шел ни в какое сравнение с нынешним. Аннели казалось, что внутри у нее взорвались тысячи пылающих частиц, что этой восхитительной муке не будет конца. Судорога пробегала по телу Аннели, когда она услышала хриплый стон Эмори у самого своего уха. Они пришли к финишу вместе. Напряжение постепенно стало спадать, но они не разомкнули объятий, не изменили позы, словно не хотели возвращаться с неба на землю.

Первым нарушил молчание Эмори.

— Прости меня, — проговорил он едва слышно. — Прости. Это было… грубо, жестоко и… — Он умолк и посмотрел на Аннели. Она вся дрожала, избегая его взгляда, не в силах сдержать слезы. — Я очень сожалею. Я не хотел тебя обидеть. Сам не знаю, что на меня нашло Самолюбие взыграло. Гордость свою захотел показать. Вот, мол, какой я хороший. А сам в этом обвинял Бэрримора. — Он помолчал и добавил:

— Если хочешь, я отвезу тебя в Уиддиком-Хаус. С самого утра.

— Нет, — прошептала она. — Не этого я хочу, Аннели видела, как напрягся Эмори, как дрожат его руки, и поняла, что не хочет с ним расставаться. Не хочет его терять. Было настоящим безумием, непростительной глупостью следовать за ним. Но иначе она не могла. Встреча с Эмори Олторпом перевернула всю ее жизнь. Она нашла его умирающего на берегу и спасла. И теперь должна идти до конца, чего бы это ей ни стоило.

— Ты однажды спросил, боюсь ли я тебя, — сказала Аннели, ласково проведя рукой по его щеке. — Я ответила «нет», но это была не правда. Я боюсь тебя, потому что ты заставляешь меня бояться саму себя, когда нахожусь рядом с тобой. Я не хотела в этом признаваться. Пожалуйста, — прошептала она и потянулась к его губам, — не прогоняй меня.

Он вздрогнул, и, поскольку все еще был в ней, напряженный и горячий, Аннели попыталась продлить наслаждение и сделала несколько движений. Но Эмори отстранился, снял одежду, и они легли у камина.

Аннели выжала губку и провела ею по животу, смывая остатки мыла. Эмори снова вздрогнул и взял ее за подбородок.

— Это вода, — ласково произнесла Аннели.

— Вода, руки, губы, — пробормотал он. — Все производит один и тот же эффект сегодня ночью.

— Да, я пытаюсь тебя помыть, а ты мне мешаешь. Он улыбнулся.

— Не тебе говорить. Стоит мне коснуться тебя мылом, как ты сразу начинаешь дергаться.

— Мои служанки, — пробормотала она, — никогда не мыли меня так тщательно, как вы, сэр.

— Рад это слышать. Кстати, один мой слуга мыл меня столь усердно, что я выбил ему челюсть и сломал несколько ребер — сработал инстинкт. Но поверь, будь на его месте ты, я не стал бы так поступать.

Уловив игривые нотки в его голосе, она открыла глаза и устремила задумчивый взгляд на их тени на стене. Чего хотел он от нее на этот раз? Она уже не была девственницей, открыла для себя тайну отношений мужчины и женщины, а теперь хотела познать до конца Эмори как мужчину.

В какой-то момент, когда он прикрыл глаза, чтобы вздремнуть, она надела рубашку, которую он дал ей вместо сорочки, а потом пытался снять. В этой рубашке, с виднеющимися из-под нее длинными ногами, с растрепанными волосами, она выглядела еще соблазнительнее, чем совершенно раздетая.

— В свое оправдание, — пробормотал он, приподнимаясь, чтобы погладить ее шею, — я должен сказать, что вряд ли найдется мужчина, способный перед тобой устоять, особенно в моем состоянии.

— В твоем состоянии?

— Умираю от нехватки любви.

Взгляд Аннели упал на сумку, стоявшую на стуле.

— Печенье Милдред, — объявила она.

— Это не то лекарство, в котором я сейчас нуждаюсь, — сказал он нахмурившись.

Она вытащила из сумки печенье, немного сыра, несколько ломтиков ветчины и — чудо из чудес — бутылку бабушкиного яблочного сидра.

Эмори схватил полотенце и растер себя насухо, наблюдая, как Аннели переносит все эти сокровища к камину Пикник с полуобнаженной красавицей, в то время как половина военных сил Торбея брошена на его поиски. Это было единственное, чего он хотел, несмотря на ноющую боль в затылке.

— Стаканы? — спросила Аннели. — У тебя есть стаканы? Он взял у нее бутылку, зубами выдернул пробку, выплюнул ее в огонь и стал пить прямо из горлышка. Затем с улыбкой вернул ее Аннели.

— Я чувствую себя чуть-чуть дикарем, а ты? Ее взгляд скользнул вниз по его телу и остановился на мужском достоинстве, которое он не пытался даже прикрыть.

Она отпила немного.

— Будешь есть? Ты, кажется, жаловался, что голоден. Он уставился на янтарную капельку на ее нижней губе.

— Да, надо утолить голод, пока есть возможность. Она отдала ему бутылку, когда он сел рядом с ней.

— Печенье?

Он покачал головой и уткнулся губами в ее плечо Она лишь укоризненно вздохнула в ответ. Эмори засунул руку ей под рубашку и стал ласкать ее грудь.

— Вы, может быть, и не голодны, сэр, а я хочу есть.

— Каждый утоляет голод по-своему.

— Очень трудно сосредоточиться, когда… — Она вздохнула и отложила кусок сыра, который собиралась разломить на две части.

Эмори потянулся к ее губам, но остановился, увидев неподдельный ужас в ее глазах. Он повернулся и только сейчас вспомнил, что оставил оба пистолета на столе в противоположном углу комнаты.

Подобная опрометчивость, граничащая с глупостью, вызвала смех у стоящего в дверях мужчины, вооруженного собственными пистолетами, нацеленными прямо на Эмори.

Глава 17

— Я человек терпеливый, месье, — сказал незнакомец низким, грубым голосом, — но даже я устал ждать, хотя теперь вижу, что ваше опоздание вполне объяснимо.

Эмори мгновенно вскочил на ноги, прикидывая, успеет ли добежать до двери, прежде чем непрошеный гость продырявит ему грудь. Поняв, что на это нет ни единого шанса, он стал рассматривать незнакомца, острый подбородок, металлический блеск в глазах, змеиная улыбка.

Эмори знал это лицо. Он видел его тысячу раз, когда на миг к нему яркой вспышкой возвращалась память. И нацеленные на него пистолеты он видел раньше, элегантные, изящные, с восьмиугольными стальными дулами, рукоятками из ореха, инкрустированными серебром.

Эти пистолеты Эмори получил в подарок от одного тунисского бея. Эмори бросило в жар, его ослепила яркая вспышка света. С большим трудом он взял себя в руки.

Теперь Эмори больше не сомневался в том, что перед ним Франческо Киприани, и знал, что ему нужно.

— Как ты меня нашел?

— Признаться, это было нелегко, мой друг. Ведь я почти не сомневался, что ты еще под верфью в Рошфоре — Что же тебя заставило усомниться? Киприани пожал плечами.

— У тебя как у кошки — девять жизней, так что я не удивился, когда услышал, что ты все еще жив. Ты очень ловко ушел сегодня от солдат. Они добрались до таверны за несколько мгновений до того, как я сам туда пришел. Это было нетрудно — и даже забавно — присоединиться к погоне и наблюдать за их смехотворными попытками поймать тебя. Мне удалось держать тебя в поле зрения только потому, что я ехал верхом и следовал за тобой через лес, где они не могли проехать. — Он махнул пистолетом в сторону окна. — И это к лучшему, ведь ничто так не волнует вашу английскую благородную кровь, как мысль о беспомощном журавле в руках кровожадных злодеев. Уже утром каждый крепкий мужчина на расстоянии ста миль, вооружившись, будет прочесывать сельскую местность в поисках тебя. Будь я уверен, что они схватят тебя, я бы просто направил их сюда, но ты слишком хитер, мой друг, а я не могу допустить, чтобы ты снова сбежал.

— Как ты узнал, что я в таверне?

— Ах, это была просто удача, месье. Просто везение, должен признаться, но у меня тоже девять жизней. Когда я узнал, что ты здесь, я просто наблюдал за дорогами, за гаванью. Как я уже говорил, я человек терпеливый, и сегодня… кого же это я видел с повязкой на глазу? — Он сделал паузу и пожал плечами. — Какой шанс, месье? Тысяча к одному? Десять тысяч к одному? Или просто судьба?

— А как ты узнал, что я в Торбее? Киприани ухмыльнулся.

— Ну-у… У каждого свои секреты, не так ли? И у каждого свой интерес. Ты поступил плохо, Олторп. Очень плохо. Эмори стиснул зубы.

— Девушка здесь ни при чем, — произнес он тихо. — Отпусти ее.

Глаза из-под тяжелых век блеснули в сторону Аннели, заставив ее сжаться в комок и опустить пониже рубашку.

— Еще как при чем! — Черные брови Киприани взметнулись вверх. — Она помогла тебе сбежать от солдат, и несколько часов кряду вы здесь занимались любовью.

Эмори снова взглянул на стол, где лежали беспечно забытые пистолеты, и услышал, как Киприани фыркнул.

— Нет, мой друг. Не советую тебе поступать столь опрометчиво. Если, конечно, не хочешь перед смертью увидеть, как я продырявлю эту красотку.

— Отпусти ее, и я скажу все, что тебя интересует, — почти шепотом произнес Эмори. Киприани усмехнулся.

— Опять все так красиво, так благородно. Я тебе не рассказывал, где научился искусству мучить людей? Это было в пустыне, в Марокко, где я видел, как мои учителя тренировались на англичанах, и получал от этого огромное удовольствие. С них снимали полосками кожу, после чего клали на песок печься на солнышке, но они лишь выкрикивали проклятия. Добиться от них признания было невозможно. Однако стоило поставить перед ними белокожую красавицу и просто прикоснуться кончиком ножа к ее щеке, руке или груди… и непоколебимые герои рассказывали все, даже больше, чем от них ожидали.

— Отпусти ее, — сказал Эмори. — Ты ведь за мной пришел.

— Мои планы несколько изменились, — заметил Киприани, наклонив голову набок. — С тех пор как я увидел ее. Ты и представить себе не можешь, на что способна женщина ради своего возлюбленного.

По знаку Эмори Аннели поднялась и встала рядом с ним. Киприани лишь ухмыльнулся. У Аннели мурашки побежали по телу от одного лишь голоса этого чудовища.

— Отпусти ее. Отпусти немедленно, или, клянусь, я вырву твое сердце голыми руками.

Улыбка по-прежнему блуждала по губам корсиканца, когда его большие пальцы ласкали затворы пистолетов.

— Многие глупцы обещали то же самое, англичанин. Всех их я заставил проглотить свои слова при последнем издыхании.

— Заставь тогда и меня, — сказал Эмори, испытывая судьбу. — Если, конечно, сможешь.

Киприани выпятил губы и шагнул в комнату, наступив своим грубым ботинком на восхитительный узор индийского ковра.

— Ты всегда был занозой в пальце, англичанин. Я это знал. Знал, что тебе нельзя доверять, с того дня как ты пришел, предлагая свои услуги империи. К сожалению, его превосходительство не захотел отвергнуть тебя, твою дружбу, ты был ему еще нужен. Время от времени ты был нужен нам всем. В умении управлять кораблем ты не знал себе равных. В наглости тоже. Кто еще смог бы подплыть к Эльбе и увезти императора из-под носа тысячи солдат? Но тогда ты ведь не думал просто так уйти, не так ли?

— О чем это ты? Киприани расхохотался.

— Пожалуйста, не строй из себя дурака. Мы перехватили твои послания в Уайтхолл. Знали, что ты предупредил своих о побеге и ждешь, когда один из военных кораблей его величества отправится в путь, чтобы перехватить заключенного. Мы знали, ты, тупой ублюдок. Мы все о тебе знали, с самого начала. Думаешь, твой лорд Каслри — единственный, у кого есть шпионы? А теперь самое приятное: они тебя объявили предателем и спустили на тебя всех собак. Какая ирония, не правда ли? Один из лучших шпионов обвиняется в измене родине!

Эмори почувствовал на спине руку Аннели, но не придал этому значения. У него не было времени обдумывать миллионы раз вопросы, приходившие на ум после того, как Киприани подтвердил, что он не был предателем.

— Однако очень хотелось бы узнать одну вещь, — продолжал корсиканец. — Почему ты все еще здесь? Почему не помчался в Лондон?

— Зачем?

— А куда еще бежать собаке, если не к хозяину? Но Бонапарт здесь. Как и ты. Ты же не думаешь, что мы позволили бы такого великого человека везти в цепях, повесить или держать в железной клетке, если бы такое пришло в голову членам вашего парламента?

Эмори скрестил на груди руки.

— Раз ты нас все равно собираешься убить, не расскажешь ли, каким образом вы намерены освободить его?

— Твое невежество меня удивляет — разумеется, если это не попытка оттянуть неизбежное, — Киприани прищурился, — и не стремление сорвать наши планы и восстановить свое доброе имя в глазах хозяина. В таком случае… — его улыбка стала зловещей, голос превратился в шипение, — в таком случае письмо все еще у тебя.

— А если даже и так?

— Если так… — Киприани бросил взгляд на Аннели, выглядывавшую из-за плеча Эмори. — Всем было бы намного легче, если бы ты просто его отдал.

— М-м… Тут у нас небольшая проблема. — Эмори развел руками; его обнаженное тело светилось белым мрамором. — Как видишь, у меня его нет. Можешь меня обыскать. Всем известно, что англичане грешат такими пороками, как благородство и честь, в то время как французы славятся совсем другими качествами. Киприани моргнул.

— Отдай письмо — и я убью девушку быстро и без мучений, обещаю тебе! А солжешь — будешь слышать ее крики из ада.

— Убьешь меня или ее — и письма тебе не видать, ты его никогда не найдешь.

— И никто другой не найдет. Это нас тоже устраивает.

— Тогда зачем тебе все эти хлопоты?

— Потому что я терпеть не могу оставлять дела нерешенными. И всегда выполняю просьбы своего хозяина. Он попросил меня раздобыть письмо и вернуть ему, наверное, для того дурака Лас-Каза, который собирает документы и письма для написания мемуаров. В назидание потомкам, чтобы показать тупость и глупость наших врагов, их унижение. Итак, — Киприани направил один из пистолетов на левое колено Эмори, — начнем потихонечку, если тебе очень хочется, чтобы я для начала тебя изуродовал.

— Подождите! — крикнула Аннели, выйдя вперед. — Пожалуйста, не стреляйте! Киприани округлил глаза.

— Вы можете что-то предложить, чтобы разубедить меня?

— Аннели, ради Бога…

— Нет, — сказала она, заложив руки за спину, чтобы Эмори не мог их схватить и помешать ей. — Пожалуйста, месье. Я знаю, где письмо. Я сейчас его принесу.

— Она не знает, — заявил Эмори, придя в ужас от действий Аннели. — Она ни черта не знает.

— Знаю, — настаивала она, двигаясь к Киприани и дрожа от страха. — Пожалуйста, месье. Я могу это сделать. Могу вам помочь. У меня ключ.

— Ключ? — Корсиканец не сводил глаз с Эмори, нацелив один из пистолетов на Аннели. — Какой ключ?

Эмори вновь хотел возразить, но вдруг увидел, что Аннели держит в руке бутылку вина. Он не очень-то себе представлял, что может предпринять Аннели против мужчины с двумя заряженными пистолетами, но это хоть какой-то шанс. У него не было выбора. И он не стал ей мешать.

Он снова посмотрел на стол, где, скрестившись дулами, лежали пистолеты, которые он взял в Уиддиком-Хаусе, а рядом с ними — ключ на золотой цепочке, который ему пришлось снять, когда ночью Аннели пожаловалась, что он бьет ее по подбородку. Первый раз он снял этот ключ, когда его втащили почти в бессознательном состоянии на пустой склад и подвесили за руки к потолочной балке. Он тогда изо всех сил сжимал ключ в кулаке, чтобы заглушить нестерпимую боль, находясь под пыткой.

Корсиканец проследил за его взглядом и увидел ключ на золотой цепочке. На какую-то долю секунды он отвлекся. Этого оказалось достаточно, чтобы ударить бутылкой по пистолету. В тот же миг Эмори прыгнул вперед и нырнул вниз, всем своим весом придавив колени Киприани и толкая его назад. Оба пистолета выстрелили, окутав Аннели облаком дыма. Когда же дым рассеялся, Аннели увидела, что мужчины сплелись в клубок и катаются по полу. Она не знала, ранен ли Эмори, сумеет ли одолеть превосходящего по силе врага.

Она не подумала, что его оружием может быть ярость. Он в исступлении наносил удар за ударом по лицу и шее Киприани, а тот лишь оборонялся. Эмори удалось выскользнуть из рук Киприани. Он встал на колени и с такой силой ударил кулаком по его длинному тонкому носу, что превратил его в месиво. Киприани выронил пистолеты, но сумел вцепиться Эмори в глаза и горло. Стоны и проклятия, звуки ударов, казалось, раскалили воздух. Корсиканец ненадолго взял верх; кровь из его разбитого носа капала Эмори на грудь.

Аннели стала лихорадочно искать оружие, но между ней и столом катались двое мужчин. Тогда Аннели нанесла Киприани удар бутылкой по голове, но при этом больше пострадала ее рука, нежели голова корсиканца.

Аннели побежала за кочергой, которой Эмори мешал в камине дрова, а когда вернулась, мужчины ходили по кругу, как два петуха.

Кровь бросилась Аннели в голову. Она схватила кочергу обеими руками, но не ударила: мужчины снова сплелись в клубок. Кто-то из них отшвырнул стул, тот угодил в лампу и разбил ее. Тут в руке у Киприани сверкнул нож с тонким длинным лезвием. Он сверкнул дважды, оставив кровавые полосы на груди Эмори, прежде чем тот успел отскочить. Корсиканец настиг его, изрыгая проклятия и угрозы. Снова в воздухе блеснул нож. Мужчины перешли в коридор, где было темнее. Аннели отбросила кочергу, подбежала к столу, схватила один из пистолетов. Ей пришлось взводить курок большими пальцами обеих рук, так сильно они у нее дрожали. Пистолет ходил ходуном, когда она повернулась к двери, но там ничего не было видно — лишь тени, двигающиеся в темноте.

Охваченная паникой, Аннели дождалась, когда корсиканец снова появится в комнате, закрыла глаза и выстрелила.

Затем бросила дымящийся пистолет и сразу схватила другой, взвела курок, прицелилась, но тут подняла глаза и увидела, как корсиканец выставил вперед руку с четырьмя снесенными пулей пальцами. В следующий миг в дверях появился Эмори. Он схватил Киприани за грудки, поднял в воздух и стал трясти так, что голова у того болталась во все стороны, прежде чем Эмори швырнул его на пол. Корсиканец был без сознания. Эмори, весь в крови, сел на него верхом и стал избивать кулаками. Увидев выражение лица Эмори, Аннели испугалась. В его глазах была жажда крови.

— Хватит! Ты убьешь его!

— Он этого заслуживает.

— Но не так. Не так! Это убийство! Чем же в таком случае ты лучше его?

Эмори еще раз ударил корсиканца и в полном изнеможении свалился на него. Он задыхался от ярости, тело его блестело от крови и пота.

И все-таки Эмори остановился. С большим трудом встал на колени, затем поднялся на ноги. Аннели с пистолетом в дрожащей руке стояла рядом. Он перевел взгляд с Аннели на пистолет и осторожно взял его у нее. Затем привлек ее к себе, и сердце его сжалось от страха за эту хрупкую и такую отважную девушку.

— О чем ты думала. Боже мой? — выдохнул он.

— Я не думала, — всхлипнула она. — Я просто не хотела, чтобы он снова резал тебя.

Он застонал и прижался губами к ее волосам. Киприани не подавал никаких признаков жизни. Из того места на руке, где были отстрелены пальцы, на пол медленно капала кровь.

— Надо его связать, — сказал Эмори, хорошо знавший своего врага. — Если не найдется веревки, можно использовать шнуры от штор.

Аннели повернула голову.

— Его рука?..

— Да, — пробормотал он, — ты выстрелила не в ту. Другой рукой он лучше работает. — Он поднял пистолет, нажал на спуск и отстрелил корсиканцу почти все пальцы левой руки.

Аннели почувствовала, как к горлу подступила тошнота. Она была близка к обмороку.

— А теперь принеси шнуры и сиденье от стула. Аннели молча повиновалась и стала наблюдать за действиями Эмори, который порвал простыню забинтовал корсиканцу простреленные руки и принялся связывать его шнурами. Корсиканец открыл глаза и стал изрыгать проклятия, но Эмори тут же засунул ему в рот кусок простыни, а на голову натянул парчовую наволочку, снятую с сиденья стула. Эмори связал корсиканца таким образом, что при любом движении тот мог задохнуться, и оттащил в самый темный и холодный угол, прислонив к стене.

Вернувшись к камину, он вытер кровь с груди и лица.

— Ты не ранен? — спросила Аннели. Эмори ощупал свои руки, ноги, ребра.

— Он, наверное, промазал. Надеюсь, ты тоже цела и невредима? — Он посмотрел на Аннели.

— Да, конечно, — ответила она и спросила:

— А откуда он узнал, что ты здесь?

— Франческо Киприани мог выследить в угольном шахте ночью черную кошку. Что уж говорить обо мне? — Эмори сплюнул, качая кончиком языка расшатавшийся от удара зуб.

— Нет, я имею в виду… откуда он узнал, что ты в Торки? Кто мог ему об этом сказать?

— Везде расклеены объявления о моей поимке, обещано вознаграждение. На улицах только об этом и говорит.

— Еще он сказал о каком-то письме…

Эмори потер висок израненными в кровь пальцами.

— Понятия не имею, что за письмо он имел в виду.

— Должно быть, в нем что-то важное, если он тебя пытал и даже намеревался убить из-за него.

— Наверняка это так, просто я не помню. — Эмори махнул рукой.

— Главное, он сказал, что ты не предатель, а наоборот, английский шпион.

— Мало ли что он сказал. Я сам должен в этом удостовериться. — Проведя рукой по волосам, он взял со стола ключ на золотой цепочке, долго смотрел на него, потом сказал:

— Быть может, это ключ от сейфа на борту «Интрепида» и именно там хранится письмо, но где, черт возьми, «Ишрепид»?

Аннели знобило, так что зубы выбивали дробь. Пережитый только что ужас не прошел даром.

— Он упомянул лорда Уэстфорда. — сказала она, потерев руки. — Мой отец знает его, и я… Ну, его сын, Остин, граф Луттон, — выпалила она после некоторого замешательства, — предлагал мне руку и сердце в прошлом году.

— И?..

— Ясно, что я отказала. Он весьма привлекательный, но… Эмори поднял голову.

— Но?..

— Мне он казался слишком беспечным, — прошептала Аннели.

Эмори в ее тоне послышалась ирония, но он не обмолвился об этом ни словом. Он подобрал пистолеты и стал заряжать.

Аннели невольно сравнила графа Луттона и Эмори Олторпа. Сравнение оказалось не в пользу первого.

Граф Луттон увлекался азартными играми и лошадиными скачками, Эмори же сам черт не брат. Таких, как Эмори Олторп, она никогда не встречала, никто не мог с ним сравниться. Жизнь вынуждала его идти на «насилие, чтобы самому выжить, защитить себя. При этом он способен на настоящую страсть и необычайную нежность. А сколько в нем благородства! Настоящего, не напускного.

Он не считается с мнением окружающих. Справедливость для него — превыше всего.

Память постепенно возвращалась к нему, и это делало его сильнее, увереннее, спокойнее. Кто знает, будет ли ему нужна Аннели, когда к нему полностью вернется память? Захочет ли он жить так, как жила Аннели до их встречи? Быть может, он снова отправится странствовать и даже любовь к ней не удержит его?

Она сознательно следовала за Эмори, таким свободным, чистым, простым. Рядом с ним она буквально преобразилась, стала смелой, решительной, способной даже взяться за оружие, как это было сегодня, когда возникла угроза. Остались в прошлом те времена, когда другие решали ее судьбу, а она вынуждена была подчиняться.

Аннели подняла глаза на Эмори.

— Прежде всего тебе надо найти свой корабль. Затем поговорить с лордом Уэстфордом, сообщить, что готовится план по спасению Бонапарта.

— Я уже решил ехать в Лондон, — сказал Эмори.

— И что ты там собираешься делать? Войдешь в Вестминстерский дворец и потребуешь аудиенции с лордом Уэстфордом?

— Я еще не думал об этом, — признался он.

— Придется подумать, потому что парламент окружен королевской конной гвардией. Сомневаюсь, что можно подобраться к железной ограде и выкрикнуть приветствие. — Она посмотрела на часы, стоявшие на камине. Их, видимо, давно не заводили. Стрелки не двигались. — Какой сегодня день?

— Понедельник. — Он оторвал взгляд от пистолетов. — Вообще-то уже вторник. А что?

— В эту пятницу состоится бал-маскарад в Карлтон-Хаусе.

— Бал? Несмотря на то что Наполеон Бонапарт на корабле в английском порту, а парламент, окруженный гвардией, решает его участь?

— У леди Шарлотты Каррингтон день рождения. Ей исполнится двадцать один год. Она вдова, наследница приличного состояния, веселая, красивая; в данный момент за ней ухаживает регент. Бал в ее честь состоится, если даже еще одна Испанская армада появится на Ла-Манше. Чтобы не впасть в немилость регента, не говоря уже о немедленном изгнании из общества, там будут все, включая и лорда Уэстфорда. Именно поэтому мама и послала за мной брата.

Эмори криво усмехнулся.

— Полагаю, ты говоришь это не для того, чтобы сообщить мне о светских приемах, которые ждут тебя в Лондоне.

— Разумеется, нет. Однако нам представляется прекрасная возможность добраться до лорда Уэстфорда. Там тебя никто не узнает. Главная резиденция регента — последнее место, где тебя стали бы искать.

— Почему ты думаешь, что легче попасть на королевский бал, где каждый гость на учете, чем в Вестминстерский дворец? — блеснув глазами, спросил Эмори.

— Потому что на бал у меня есть приглашение. И мне придется пойти туда вместе с тобой.

Он смотрел на нее целую минуту. Тишину нарушало лишь потрескивание огня в камине. Эмори не собирался и дальше подвергать Аннели риску и решил оставить ее в ближайшей деревне. Но с появлением Киприани этот вариант отпал сам собой. Негодяй найдет Аннели и лишит ее жизни — Эмори в этом не сомневался. Даже отсутствие пальцев на обеих руках не помешает ему сделать свое черное дело. Но как везти Аннели с собой в Лондон? Путь неблизкий.

— Ты хорошенько обдумала свое предложение? — спросил он. — Представляешь себе, с каким оно связано риском? А если узнают, что ты со мной заодно? Ты подумала о последствиях?

— Я тебе доверяю. Надеюсь, и ты мне тоже. А что касается последствий, мне будет гораздо хуже, если я ничего не сделаю. Знаешь, ты здесь не единственный патриот. На моем лбу, может, и нет флага, но я предпочитаю, чтобы над Англией реял красно-сине-белый флаг, а не белые лилии Бурбонов.

— Напрасно ты мне так доверяешь, Аннели, — сказал Эмори. — Может, я и не заслуживаю твоего доверия.

Он снова повернулся к пистолетам, и теперь Аннели видела только его широкую спину.

— Будь я умнее, — сказала она так тихо, что он не услышал, — я бы ни за что в тебя не влюбилась.

Глава 18

— Искать будут элегантно одетую молодую женщину в красивом шелковом платье, — объяснил Эмори, передавая ей бриджи, белье, чулки, пиджак и простое коричневое пальто. Все это он нашел в одном из шкафов. — А мы сделаем из тебя мальчишку-сорванца.

Это оказалось нетрудно. Чулки и бриджи были Аннели впору, но рубашка; жилет и пиджак болтались на ней, и их пришлось стянуть ремнем, а рукава подвернуть.

Эмори помог ей облачиться в эту непривычную для нее одежду, то и дело поправляя ее, даже пустил в ход ножницы. Затем повязал Аннели шейный платок. Волосы Аннели с большим трудом собрала в пучок на затылке. Запасные рубашку и белье Эмори затолкал в сумку, прихватил пару шерстяных одеял, скатав их и обвязав шнуром. Пистолеты из Уиддиком-Хауса, картечь и порох засунул в сумку. Свои собственные пистолеты заткнул за пояс. Прежде чем выйти из дома, подошел к Киприани и внимательно его осмотрел. Тот затих и лежал, не подавая никаких признаков жизни. После минутного раздумья пошарил в карманах корсиканца, вытащил тяжелый кошелек и три ножа. Вернулся к камину, погасил огонь, подождал, пока угольки превратятся в пепел, и поднялся.

— Готова?

Аннели вышла из тени. Ее волосы, стянутые в пучок, были убраны под шляпу с полями. На одном плече у нее висела сумка, под мышкой она держала связанные одеяла. На какую-то долю секунды Эмори представил самого себя, стоящего на верфи в Бриксгеме, насмерть перепуганного. Он смотрел на высившиеся мачты корабля, который должен был изменить его жизнь.

— Что-нибудь не так? — взволнованно спросила Аннели.

— Нет-нет. — Он тряхнул головой, чтобы прогнать видение, и взял у нее сумку. — Лошадь Киприани должна быть где-то на улице. Если мы доедем до Эксетера к утру, то сможем поймать «Пальмер» в Лондон.

— Почтовую карету? Думаешь, у них нет копии твоего портрета?

— Скорее всего есть. Но, с Божьей помощью, она будет выброшена в мусорную корзину, как и все остальные листовки. Для кучера главное — быстрее добраться до пункта назначения. Дорога скверная, и пассажиры предпочитают ездить не в почтовых каретах, а в обычных экипажах. — Судя по выражению, его идея не вызвала у Аннели особого энтузиазма. — Это намного разумнее, чем ехать верхом на уставших лошадях.

— Пожалуй, — произнесла Аннели.

— Аннели… — Он приподнял ее лицо. — Ты не должна ехать со мной, это огромный риск. Я могу отвезти тебя обратно к Флоренс, где ты будешь в полной безопасности. Флоренс, если не захочет, не пустит в дом даже королевскую армию. И твоя репутация…

— Мне плевать на мою репутацию. Я с тобой, с тобой и останусь, пока все это кончится!

Эмори задул свечи. Уже выходя, он набросил на шею золотую цепочку с ключом.

Путь, на который обычно требовалось не более двух часов, занял у них целых восемь. Им приходилось двигаться по объездным дорогам, пробираться через леса, минуя города и деревни, где любопытные могли обратить внимание на двух путников, у одного из которых половина лица скрывала повязка, а второй выглядел уж слишком убогим. Доехав до Эксетера, они нашли почту, где останавливались почтовая карета, можно было запастись едой и пристроить лошадей.

В полдень, когда звук рожка оповестил о появлении почтовой кареты, они собрали свои скудные пожитки, и пока Эмори оплачивал проезд, Аннели ждала на обочине дороги.

Почтовая карета «Пальмер» очень напоминала коробку и была предназначена для скоростной езды. Выкрашенная в коричневый, красный и черный цвета, с королевскими позолоченными перилами на дверях, она вмешала четырех пассажиров, разумеется, не очень привередливых, поскольку сиденья были жесткими, а остановки делались для того лишь, чтобы сменить лошадей и взять почту. Из разговора жены конюха с какой-то женщиной Аннели поняла, что от Эксетера до Лондона можно добраться всего за шестнадцать часов, но теперь, когда Бонапарт появляется то здесь, то там, дорога может затянуться до конца недели.

Такой прогноз мог вполне подтвердиться, если судить по первой части пути.

Четверка лошадей бежала галопом по дорогам, словно испытывавшим на прочность колеса и ось. Несмотря на это, Аннели заснула на первой же миле, положив голову на плечо Эмори. Они ехали в карете одни.

Проснулась Аннели лишь около трех, когда кучер, остановив карету, пошел за почтой, но тут же снова уснула, как только карета тронулась, и спала до тех пор, пока Эмори ее не разбудил.

Они были на главном перекрестке Вата, где карета должна была свернуть на более оживленную дорогу, Уэст-роуд, ведущую в Лондон. Там к ним присоединились еще три пассажира: двое решили ехать на крыше, а третий, торговец, толстый, как свинья, с трудом протиснулся в дверь и сел между Эмори и Аннели. Он непрерывно чихал и кашлял. Теперь Аннели уже не могла положить голову Эмори на плечо и положила ее на собственную руку, прислонившись к окну. Рука вскоре заболела от постоянной тряски и толчков. К вечеру, когда они остановились ненадолго, чтобы поесть, Аннели чуть не плакала. Эмори спокойно дремал в своем углу, а ей приходилось терпеть соседа.

— Я больше не вынесу его сопения, — прошептала она. — У него воняет изо рта.

— Спокойнее, малышка, — пробормотал Эмори. — Он заплатил только до Рединга, где, как мне кажется, мы вновь поменяем лошадей. Пока все хорошо, и, если повезет, мы доберемся до окраины Лондона ранним утром.

— И что тогда? — проворчала она. — Я не могу ни ходить, ни сидеть, ни стоять. — Она яростно почесала ребра. — Полагаю, пока тебя не было в Торки, в твоем доме кто-то жил. Я вся чешусь от этой одежды, — фыркнув, добавила она. — Мне не понадобится костюм на бал-маскарад. Я буду изображать один большой прыщ.

Эмори с трудом скрывал улыбку.

— Еще несколько часов — и я собственноручно сделаю тебе такой массаж, что все твои боли и чесотки улетучатся, клянусь.

Она перестала чесаться и подняла голову.

— А может, еще и ванну? Горячую и глубокую?

— С розовым маслом, — согласился он.

— Поклянись.

— Клянусь, торжественно клянусь!

Она простонала и позволила отвести себя туда, где ждала карета с двумя фонарями, освещающими дорогу. Несмотря на подбадривания Эмори, она все еще медлила у двери, когда увидела, как из темноты появился экипаж, а за ним еще четыре. Лошади неслись во весь опор. Этот большой сверкающий экипаж Аннели узнала бы из тысячи, хотя никаких особых знаков или эмблем на нем не было.

— Залезай быстрее, — сказал Эмори, положив руку ей на плечо.

Она быстро оглянулась и увидела, что взгляд Эмори буквально прикован к экипажу, затормозившему в дюжине шагов от них. Он быстро забрался в карету и закрыл дверцу в тот момент, когда дверь сверкающего экипажа открылась и из нее появился маркиз Бэрримор.

Аннели вжалась в свой темный угол. Маленькие лампочки на стенах кареты освещали ее изнутри. Пока Аннели отсчитывала медленные удары сердца, Бэрримор успел выйти из экипажа и поправить жилет и брюки. Она чувствовала, что он смотрит на почтовую карету, пытаясь разглядеть пассажиров внутри, заглядывает в окно и…

Она вздрогнула, услышав, как кучер, прикрикнув, хлестнул лошадей и те рванули с места. Последнее, что она видела, — это как Бэрримор, стоящий спиной к дороге, протянул руки, чтобы помочь спуститься из экипажа молодо» даме. Аннели всем телом подалась вперед, не веря своим глазам, но карета повернула, и теперь ничего не было видно, кроме черной стены деревьев по обеим сторонам дороги.

Она откинулась на сиденье, застыла на миг, затем повернулась и посмотрела на Эмори. Перед отъездом из Торки она послала Энтони записку, сообщив, что жива и здорова, что он может не беспокоиться и что через несколько дней они встретятся в Лондоне. Неудивительно, что они с маркизом сразу отправились в Лондон. Но почему с ними были полковник Рэмси и Люсиль? Этого Аннели не могла ПОНЯТЬ.

В семь утра на улицах Лондона уже было полно народу и раненому солдату с мальчишкой ничего не стоило раствориться в толпе, как только они вышли из кареты. Аннели всю ночь не спала, поскольку дождик заставил пассажиров, ехавших на крыше, залезть в карету, как только похожий на свинью торговец сошел и там освободилось место. Все тело у Аннели ныло, но по крайней мере под ногами была твердая земля, и она подумала, что неплохо бы где-нибудь перекусить. После долгих поисков они зашли в пивной бар, маленький и темный, весьма подозрительного вида. Но здесь Эмори наконец смог снять свою повязку и засунуть в карман.

— Ты узнаешь это место?

Он помогал головой.

— Я прожила в Лондоне всю жизнь, — сказала она, — но понятия не имею, где мы находимся.

— Ничего удивительного. Ты не воришка, не карманник — словом, не тот человек, который наживается на несчастье других. Зато здесь нас никто не найдет.

В этот момент к ним быстро подошел хозяин, тощий мужчина с деревянной ногой.

— Ты с ума сошел? — спросил он, округлив свои поросячьи глазки. — Пришел сюда как ни в чем не бывало. Вставай, вставай — и быстро в заднюю комнату. Пошел, пошел!

Он погнал их по темному коридору в маленькую комнату, где на кровати лежали мужчина и женщина, что нисколько не смутило хозяина. Своей деревянной ногой он ткнул мужчину в голый зад и приказал ему убраться, сердито наблюдая за официанткой, которая поспешно зашнуровывала корсет.

— За это мне причитается полпенса! — крикнул он, задвигая ширму. — Все утро совокупляются здесь, как кролики, пользуясь случаем, что меня нет, — проворчал он. — Так, капитан. — Он посмотрел на Эмори. — Ты «то, хочешь меня в могилу свести?

— Я? Нет…

— Ну, ты жив-здоров. Прошел слух будто тебя убили, но Шеймас сказал, что ты рано или поздно объявишься. А он знает, что говорит. А это что за парень? — Он посмотрел на Аннели.

— Друг. Где мой корабль?

— А ты не знаешь? — удивился хозяин.

— Меня… не было несколько дней.

— Ну тогда должен тебя огорчить — А в чем дело?

— «Интрепид» конфисковали.

— Конфисковали?

— Ну да. А команду арестовали.

Мускул на щеке Эмори предательски дернулся, и глаза стали чернее ночи.

— В чем их обвиняют?

— Измена родине, пиратство, контрабанда. Выбирай любое. Шеймасу и еще нескольким парням удалось бежать. Остальные остались.

— А корабль?

— Будет стоять у Грэйвсенда, пока суд не вынесет решение.

Эмори чертыхнулся и провел рукой по волосам.

— Ты наверняка хочешь увидеться с Шеймасом?

— Что? А, ну да. Да, хочу. Ты можешь отвести нас к нему?

— Отвести? — Хозяин нахмурился. — Он в «Пег». Сумка упала на пол, Эмори сжал виски. Аннели дотронулась до его руки, затем посмотрела на хозяина.

— Не могли бы вы принести веды?

— Воды?

— Пива, рома, чего угодно.

— Ладно, — медленно ответил хозяин, разглядывая нежные щеки, узкие плечи, линию рта Аннели. Поросячьи глазки едва не вылезли из орбит, когда он посмотрел на ее руку. Она никак не могла снять бабушкино кольцо и только сейчас заметила, что на руках нет перчаток, которые она носила с момента отъезда из Торбея. И хотя в комнате царил полумрак, алмазы играли всеми цветами радуги. — Сейчас пива принесу.

Он еще не вышел из-за ширмы, когда Эмори, застонав, начал падать вперед.

— Все в порядке, — сказала Аннели. — Не волнуйся, все хорошо.

Яркая вспышка прожита мозг Эмори…

Корабль был испанский. Это стало ясно, когда он приблизился и поднял флаг. Шеймас стоял рядом с ним. Эмори скомандовал открыть огонь. Пушки дали залп почти одновременно и откатились назад, тросы завизжали от напряжения. В воздух поднялось облако дыма, обжигая потные лица членов команды, которые тащили пушки обратно, чтобы перезарядить и повторить все сначала…

Открыв глаза, Эмори увидел, что лежит на койке, шейный платок развязан, а Аннели вытирает ему лоб влажной салфеткой. Волосы ее рассыпались по плечам, лицо мертвенно-бледное, а глаза огромные и невероятно синие. Рядом с ней, прислонившись к стене, тоже очень бледный, стоит хозяин таверны.

— ..Он ничего не помнил, — говорила она хозяину.

— Даже своего имени?

— Даже своего имени. К счастью, моя бабушка знала его совсем еще маленьким и рассказала ему о его семье.

— Вы хотите сказать, что у него артемнезия? Аннели облизнула губы и смочила салфетку в миске с водой, стоящей у нее на коленях.

— Мне кажется, это называется амнезией.

— А, ну да. Он совеем не помнил?

— Он даже брата своего не узнал, — сказала та мягко.

— Малыша-птичку?

— Нет… другого. Священника. Но Артура он тоже не вспомнил.

— Он понемногу вспоминает, — сказал Эмори, нехотя отводя взгляд от лица Аннели, чтобы посмотреть на хозяина. — Томас. Томас Фиш.

Брови Фиша поднялись вверх.

— Ну да, это я.

— Ты плавал на «Интрепиде».

— Ну да, пока хирург не скормил мою ногу акулам, а после чего я полюбил пиво больше, чем пушечные ядра.

— Ты потерял ногу в тот момент, когда пушкой раздавило одного парня. Темнокожего, — Эмори нахмурился, проведя пальцем по щеке, — со шрамом на лице.

Хозяин кивнул.

— Ты поймал его, когда он хотел что-то украсть у тебя на базаре в Тунисе. Ему было всего десять лет, тощий, обгоревший, со шрамами от плетя на спине. Ты взял его на борт «Интрепида» и, когда злобный хозяин пришел его искать, избил мерзавца до полусмерти и подвесил за большие пальцы на доке. У мальчишки было какое-то мудреное арабское имя, которое не выговоришь, поэтому ты назвал его Джонни Подойдет и пообещал, что когда-нибудь сделаешь из него хорошего капитана, чтобы он мог управлять своим собственным кораблем.

— Вероятно, я не сдержал своего обещания, — с горечью произнес Эмори.

— Он на тебя не был в обиде. За шесть лет, проведенных на «Интрепиде», он окреп, его сияющая улыбка могла затмить солнце Ты готов был пригреть любого бродягу, голодного и бездомного. Шеймас говорил, что когда-нибудь ты поплатишься за свою мягкотелость. — Он украдкой посмотрел в сторону Аннели. — Так говорил Шеймас.

— Мне надо с ним увидеться, — сказал Эмори. — И нам понадобится надежное место, где мы могли бы пожить пару дней. Ты не поможешь?

Томас Фиш покраснел.

— Я не воспользуюсь тем, что у тебя мозги набекрень. Ты спас мне жизнь, и я перед тобой в долгу Конечно, я помогу тебе, капитан Жди меня здесь, сейчас поговорю кое с кем и вернусь.

Он вышел, оставив Аннели и Эмори наедине.

Она подождала минуту, потом улыбнулась и прошептала:

— Пират-филантроп? Опасный шпион — мягкотелый?

— Рискните повторить все это еще раз, мадам, — пробормотал он.

— Повторю, — заверила она его, наклонилась и коснулась губами его губ — Можешь не сомневаться Он взял в ладони ее лицо, прежде чем она успела вырваться, и поцеловал так крепко, что у нее перехватило дыхание. Как раз в этот момент вернулся Фиш и несколько раз кашлянул.

— Пошли, капитан, разумеется, если можешь.

— Еще как могу, — ответил Эмори, не сводя глаз с Аннели.

Глава 19

Фиш провел их по узким улочкам и лабиринту дорожек между домами. Он нес тяжелую сумку и то и дело оглядывался, опасаясь слежки.

Аннели была в полном изнеможении. Никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной Ее бедные побитые ноги саднило в ботинках, которые были ей велики, а кожа горела так, словно ее беспрерывно жалили пчелы Более того, она была уверена, что Фиш водит их кругами. Она не была викингом, но знала, где поднимается и заходит солнце, и уже дважды заметила, что они обошли одно и то же место. Возможно, он хотел угодить Эмори своей добросовестностью, но Аннели готова была ею избить.

Когда Аннели уже была в полном отчаянии и се душили слезы, Фиш дал им знак остановиться. Он быстро прошел вперед и несколько раз огляделся по сторонам, прежде чем перебежать через улицу и скользнуть в маленькою дверь с вывеской «Веселый моряк».

Аннели прислонилась к стене и закрыла глаза, едва сдерживая рыдания. Впервые она не скрывала перед Эмори своей слабости и смертельной усталости, такая ее охватила апатия Дверь заведения «Веселый моряк» открылась, и Эмори дотронулся до руки Аннели. Они быстро перебежали дорогу, опустив головы, и поэтому первое, что увидела Аннели, были ноги Шеймаса Тернбулла. Огромные, в поношенных коричневых ботинках, широко расставленные, словно он покачивался на палубе. К манжете на его бриджах был пристегнут нож, который он мог выхватить в любой момент. Сверху была надета длинная кожаная безрукавка. Из-за пояса торчали несколько пистолетов и еще два ножа.

Его грудь была шириной с дверь; плечи казались двумя валунами на вершине утеса. Огненно-рыжие лохматые волосы обрамляли огненно-красное лицо, на котором выделялись пронзительно-зеленые глаза.

Аннели исподтишка рассматривала его, пока он не прищурил глаза и не издал приветственный возглас, подобный звериному рыку. Она вся сжалась, когда он прошел мимо, навстречу Эмори, заключил его в объятия и приподнял.

— Черт побери, это ты, парень! — закричал он, расхохотавшись и хлопнув Эмори по плечу. — Все ребята были уверены, что этот паршивый корсиканец тебя оприходовал, но я не соглашался. Сказал, что при твоей дьявольской силе тебя просто невозможно убить. Два дня я искал тебя в порту. Оставался до самой блокады. Мы плыли по страшному штилю, а туман был такой густой, что члена своего не найдешь, когда хочешь пописать. К тому времени, когда мы выбрались, флот его проклятого величества пустился следом за нами, подняв флаги и предлагая либо сдаться, либо молиться. — Он помрачнел. — Фиш тебе рассказал, что произошло?

Эмори кивнул.

— Он сказал, что «Интрепид» захватили.

— Ну да. В считанные минуты. Мы даже оружие вытащить не успели. Паре-тройке ребят удалось перепрыгнуть через борт, прежде чем на них надели кандалы, а остальных поймали и посадили в клетку. Как обезьян. Но Фиш говорит, что у тебя проблемы. Что случилось?

— Артемнезия, — пропищал хозяин. — Ну да. Потерял сознание. Если не веришь, спроси эту дамочку.

— Дамочку? — Ирландский гигант повернулся и с удивлением посмотрел на Аннели, которая буквально вжалась в стену. — Ты с женщиной?

Аннели всхлипнула, Шеймас Тернбулл показался ей настоящим кровожадным пиратом. В обществе Эмори она чувствовала себя в безопасности, считая их путешествие приключением. Но теперь, пригвожденная к стене этими зелеными глазами на зловещем лице, она боялась даже дышать и, если бы могла, бежала бы отсюда без оглядки.

Но у нее не было сил. Колени дрожали. Она почувствовала, что медленно сползает по стене, проваливаясь в прохладный, густой туман. Откуда-то издалека до нее донесся голос, и пара сильных рук подхватила ее, не дав упасть. Она увидела склоненное над ней лицо Эмори и провалилась в темноту.

Она приходила в себя постепенно. Сначала ощутила запах жареного мяса, смешанный с запахом мыла, плесени, керосина и чего-то еще. Потом услышала звон пивных кружек и непристойную песенку. Снаружи доносились стук колес, крики пешеходов, цокот копыт. Во рту был неприятный вкус, словно она выпила протухший бульон; язык едва ворочался во рту, как будто ему там было тесно.

Но как ни странно, Аннели было тепло и уютно. Пошевелив пальцами на ногах, она поняла, что лежит на перине и укрыта такой же периной из гусиного пуха. Тело ее больше не чесалось. Внезапно она обнаружила, что лежит совершенно голая, вспомнила зловещее лицо рыжего ирландца и в ужасе вскочила.

Она не узнавала ни кровать, ни комнату, в которой находилась. Но человека, дремлющего рядом в кресле, не могла не узнать. Он сидел, вытянув свои длинные ноги и скрестив их, и тихо посапывал.

Значит, это не сон. Не кошмар. Она проехала пол-Англии в почтовой карете, ее привели в грязную таверну на берегу реки, где один из членов команды Эмори — рыжеволосый зеленоглазый ирландец — до смерти напугал ее и она потеряла сознание.

Оглядев комнату, она увидела стол, два стула. На ночном столике рядом с Эмори лежали два кремневых пистолета со стальными дулами, стояла бутылка вина и два неполных стакана.

Она робко потянулась за стаканом, понюхала красную жидкость, отпила немного. Вино оказалось сладким, резковатым на вкус, зато во рту у нее стало сразу хорошо. Тут она почувствовала, что от ее тела исходит аромат розового масла. Оно было чистым, волосы расчесанными.

Она взглянула на Эмори — он крепко спал. Лицо его было гладко выбрито, вымытые волосы сверкали, как шелк. Рубашка была распахнута у шеи, шнуровка была распущена.

— Мой брат Артур так делал.

Она удивилась, заметив, что Эмори приоткрыл один глаз.

— Что именно он делал? — спросила Аннели.

— Проникал ночью в мою комнату и, забравшись на кровать, смотрел, как я сплю, объясняя, что охраняет меня. Отгоняет демонов.

— Это помогало?

Эмори выпрямился в кресле.

— Их было слишком много, всех прогнать он не мог, но я чувствовал себя спокойнее, зная, что он рядом.

Аннели подтянула колени к животу и обхватила их руками, — И долго ты за мной наблюдал? Он повернул голову в сторону окна, но тут же чертыхнулся, ощутив острую боль в шее.

— Ты проспала весь день и часть вечера.

— И все это время ты сидел в кресле?

— Всего около часа, — сказал он нахмурившись. — Хотя кажется, что больше.

— На кровати достаточно места для двоих, — смущенно заметила она.

— Да, но я не святой, мадам. Мне стоило большого труда не дать рукам волю, когда я тебя укладывал. К тому же тебе было так хорошо. Ты свернулась, как котенок, и я не хотел тебе мешать.

— Ты раздел меня?

— Это хотели сделать Шеймас и Фиш, галантные хамы, но я им не позволил.

— И ты… купал меня?

— Да. Но это не было так приятно, как в прошлый paз ты махала руками, требуя то одно, то другое. Я принес розовое масло, но ты не отпускала меня, пока я не принес все, что ты требовала.

Она удивилась.

— Я была в сознании?

— Ты не помнишь, как ударила меня, когда я сказал, что достаточно и мыла?

Она медленно покачала головой.

— Нет.

— А как выпила полкотелка мясного бульона и три стакана вина?

Она резко выдохнула.

— Нет, совершенно не помню.

Его глаза лукаво блеснули: велик был соблазн обвинить ее в каком-нибудь ужасном поступке, но он лишь улыбнулся.

— Тогда ты можешь представить, каково было мне, когда я очнулся в доме твоей бабушки. Ты даже сказала, что позовешь констебля, если я еще раз заставлю тебя влезть в мужские бриджи.

— Этого я также не помню, но вполне допускаю, что могла так сказать. Не понимаю, как могут мужчины носить бриджи? Ведь они натирают кожу в самых нежных местах.

— И что же это за места? — спросил он игриво.

— Сам знаешь.

— Нет, правда не знаю, — запротестовал он с невинным видом.

Аннели не могла отвести от него глаз, его улыбка сводила ее с ума. Да и не только улыбка. В этой вонючей таверне в бедном районе Лондона она прячется бог знает от кого с человеком, за которым охотятся все солдаты, констебли и важные люди, а он в это время сидит рядом с ней и смотрит, как она спит, достает для нее всякую ерунду вроде розового масла, моет ее, дразнит, словно ему не грозит смертельная опасность.

Она сглотнула и перевела разговор в более спокойное русло.

— Твой друг, Шеймас, он, кажется… человек опытный.

— И такого вряд ли забудешь, не правда ли? Он так удивился, что я его забыл, и весь день рассказывал о своих подвигах. Кое-что мне удалось вспомнить, но далеко не все. Мы плавали вместе восемь лет, и за это время он многому меня научил, так по крайней мере он говорит.

— Он знает, что с тобой случилось во Франции? Эмори покачал головой.

— Единственное, что ему известно, — так это то, что я находился на совете у Наполеона за ночь до того, как тот сдался британским властям. После этого я сразу вернулся на борт «Интрепида», но за мной следили.

— Киприани?

Эмори кивнул.

— Когда я вышел на берег, чтобы поговорить с ним, кто-то стукнул меня по голове и забросил в повозку. Шеймас с несколькими парнями последовал, было за мной, но… — Он пожал плечами и наполнил стакан вином.

— Он знает о письме?

— Ему кажется, что я запер его вместе с бумагами в сейфе, но он их не видел.

— Они не интересовали его? Эмори глотнул вина и вытер губы.

— Он ни за что не открыл бы сейф, не будучи уверен, что я умер.

— Но бумаги… возможно, они доказывают твою невиновность?

— Этого я не узнаю, пока не добуду их. Я должен доказать, что работал на английское правительство, на слово мне никто не поверит. Ведь это на моем корабле мерзавца увезли с Эльбы.

Он снова глотнул вина и откинулся в кресле.

— Тут должно быть какое-то объяснение. Киприани сказал, что они перехватывали твои послания и, если бы даже они пришли в Лондон, лорд Уэстфорд все равно их не получил бы. Но мистер Шеймас наверняка может за тебя поручиться: он должен знать, как было дело.

Эмори медленно выдохнул. У них с Шеймасом уже был разговор на эту тему.

— Нет, к сожалению, он не знает. Он не может обратиться в английский суд, потому что его посадят в тюрьма, а потом повесят за убийство.

— Убийство?!

— Это произошло несколько лет назад в Портсмуте — он задушил мужчину. Человека влиятельного — как оказалось, старшего сына какого-то графа.

— Он не отрицает, что задушил его? — прошептала Аннели.

— Он не может отрицать, поскольку я видел это собственными глазами.

— Ты видел, как он душил человека, и не остановил его? — изумилась Аннели.

— Я пытался, но безуспешно.

По лицу Аннели пробежала тень, и Эмори понял, что она вспомнила, с какой легкостью он прострелил Киприани руку.

— Шеймас тогда попытался помешать двум джентльменам из высшего общества забить до смерти собаку, которая пустила струю на колесо экипажа одного из них и тот принял это за оскорбление. Когда Шеймас подошел к ним, несчастный пес был уже на последнем издыхании, но джентльмены продолжали его избивать и при этом смеялись. У одного из них хватило ума убежать при появлении Тернбулла, а сын графа выхватил меч. Шеймас бросился на него, стал душить. Я попытался остановить его, но заработал пулю.

— Он стрелял в тебя?

— Это вышло случайно. Я с несколькими парнями из моей команды стал оттаскивать Шеймаса от графского сына. В этот момент его пистолет разрядился, и пуля попала в меня. Шеймас очень переживал. Но не из-за того, что задушил графского сына, а потому что ранил меня. За поимку. Шеймаса было объявлено вознаграждение в несколько сотен фунтов.

— Где он сейчас? — спросила Аннели, взглянув на дверь. — Шеймас? Я послал его в Грэйвсенд. У нас там назначена встреча вечером в таверне «Рога быка», после бала у регента.

— Ты намерен вернуть свой корабль?

— Да. Если вообще такое возможно. Прежде чем моих людей перевезут в какую-нибудь тюрьму, где они будут недосягаемы.

— Но ты все еще намерен встретиться с Уэстфордом' — Киприани оказался в Торки не случайно. Скорее всего из-за Бонапарта, и если это так. Уэстфорд должен быть начеку. Должен удвоить, утроить свои силы и в случае необходимости перебросить «Беллерофонт» в другое место.

— Но ты не можешь предупредить Уэстфорда о плане по спасению Бонапарта, если не знаешь, что это за план.

— Я могу быть очень убедительным, стоит только захотеть, — сказал Эмори, не сводя глаз с Аннели. — Если повезет, я могу уговорить его вернуть мне корабль или дать время, чтобы добыть письмо, которое так нужно Киприани. На быстром коне я за два часа доскачу до Грэйвсенда. Быть может, Уэстфорд даст мне эскорт. А не даст… — Эмори не договорил и пожал плечами.

Аннели внимательно на него смотрела.

— Ты все время говоришь «я».

— Правда?

— Ты не хочешь брать меня с собой, не так ли? — мягко спросила она.

Он молчал, потягивая из стакана вино, но Аннели знала, каков будет ответ.

— Но… почему?

— Аннели, это чертовски опасно.

— Опаснее, чем когда нас преследовали солдаты? Опаснее, чем встреча с Киприани, который чуть не убил нас? Или эти вонючие таверны, в которых полно клопов… и прочей дряни, о которой я предпочитаю не думать?

— Аннели… — Эмори поднялся с кресла и сел на край кровати. — Я так жалею, что, сам того не желая, впутал тебя в эту историю, заставил страдать. Обладай я хотя бы четвертью тех достоинств, которые мне приписывают, я просто уехал бы из Уиддиком-Хауса и сам решал бы свои проблемы, вместо того чтобы возвратиться, следовать за экипажем Бэрримора, подходить к тебе в аллее — хотя ты не представляешь, как долго я там стоял, глядя на тебя, и как мне хотелось убить того молодого мерзавца за то, что он просто заговорил с тобой.

Она не подняла головы, не ответила ему улыбкой, и он снова вздохнул.

— Я поступил легкомысленно и эгоистично. Мне надо было уйти. Надо было бежать без оглядки, черт побери. И мне не следовало прикасаться к тебе. Ни тогда, в первый день на скалах, ни в ту ночь у тебя в комнате, ни позже в той таверне.

Аннели наконец подняла голову.

— Значит, ты сожалеешь о том, что произошло между нами?

— Нет, — сказал он, погладив ее руку. — Нет. Я ни минуты об этом не сожалел, мой ангел. И все же я не должен был этого делать, черт побери, потому что добром это не кончится. Мне тяжело будет расстаться с тобой. Но я обязан оставить тебя здесь, чтобы не подвергать риску. — Последние слова он произнес шепотом.

Ему так хотелось ее поцеловать. Он знал, что Аннели совершенно голая, и боролся с желанием запереть дверь, чтобы никто им не помешал заниматься любовью.

Аннели провела рукой по его шелковистым волосам.

— Я чувствую себя в безопасности только рядом с тобой. И не ты один в этом виноват. Я сама хотела близости с тобой и едва не умерла от желания. Ты считаешь, что поступил легкомысленно и эгоистично, но я ничуть не лучше тебя, потому что хочу твоих ласк, твоих поцелуев, твоих объятий. Хочу, чтобы ты любил меня хоть чуть-чуть, пусть даже в десять раз меньше, чем я тебя. — Голос ее дрогнул, и она покраснела под испытующим взглядом Эмори.

— Да, — произнесла она твердо. — Я тебя люблю И когда мы вместе, я ничего не боюсь. Он был потрясен.

— Аннели…

— Я тебе совсем безразлична? Ты ни капельки не любишь меня?

— Как, черт возьми, ты можешь так говорить? Я не хочу, чтобы ты рисковала жизнью.

— Это моя жизнь. Мой выбор. Разве не ты говорил мне тогда на скалах, что каждый имеет право на выбор?

— Но в данном случае речь идет о смертельной опасности, — сказал он севшим от волнения голосом. — Если бы сюда сейчас ворвались солдаты, бьюсь об заклад, им бы и в голову не пришло, что я удерживаю тебя против твоей воли. Ведь за тобой — Бэрримор и твой брат. И они будут защищать тебя независимо от того, верят они или не верят в твое похищение. Но стоит им узнать, что ты со мной заодно, и тебя посадят в железную клетку и отвезут в Ньюгейт, как обычного вора. Тебя обвинят в предательстве, установят, что ты так же виновна, как я, и никакие ссылки на ошибки молодости тут не помогут, как бы твоя семья ни старалась вызволить тебя. Топор палача тебе, разумеется, не грозит, но тебя могут выслать из Англии лет на десять и будешь где-нибудь в Австралии сажать репу, и это еще не самое худшее, если допустить, что за три месяца пути ты останешься в живых.

Аннели заметно побледнела, но глаз не отвела.

— Ты не стал бы так говорить, будь я тебе действительно небезразлична.

Он нахмурился и вздохнул.

— Думаю, сейчас не время для подобных разговоров.

— А я думаю, самое время, и если ты не согласен со мной, мне ничего не останется, как уйти. И ты никогда больше меня не увидишь, и тебе не придется мыть меня и приносить мне розовое масло. — В голосе ее звучало отчаяние. — Домой я ни за что не вернусь, хоть ты и веришь в благородство моего брата. Уж лучше сажать репу в Австралии, чем каждое утро за завтраком созерцать лицо моей матери. Есть еще один выход: броситься к ногам Бэрримора и умолять его о защите. Быть может, он согласится сделать меня своей любовницей. Бабушка Флоренс уверена, что он без ума от меня.

Лицо Эмори стало темнее тучи. Он не верил, что Аннели пойдет к Бэрримору. Однако ревность вспыхнула в нем с небывалой силой. Он представил себе Аннели обнаженной у камина, с рассыпанными по плечам волосами, а рядом с ней не себя, изнемогающего от страсти, а Бэрримора, ласкающего ее бархатное, блестящее от влаги тело.

— Он поверит в мое искреннее раскаяние, а когда у нас появится ребенок, смягчится еще больше и…

Эмори коснулся ее руки, и его обдало жаром. Понадобилась целая минута, чтобы он взял себя в руки и мог выдержать взгляд ее широко открытых синих глаз.

— ..и он увидит, какой послушной и покладистой я стала, — мягко закончила она.

— Послушной и покладистой? Интересно, когда именно ты решилась на такой важный шаг?

— Незадолго до встречи с вами, сэр. Эмори фыркнул.

— Ты бы ни за что не вышла за Бэрримора. Потому что знала, что он превратит тебя в рабыню и всю жизнь ты проведешь сидя взаперти.

— Но теперь, после того, что мне пришлось пережить и я чуть не погибла от пуль, а в почтовой карете вынуждена была сидеть рядом с жирным, противным мужчиной, от которого воняло чесноком и гнилыми зубами… я буду счастлива превратиться в рабыню Уинстона Перри, если только он согласится простить меня.

— И сделает тебя своей шлюхой?

— Да. Я и это стерплю.

— Ты хоть знаешь, что значит быть шлюхой? Аннели молчала, потому что не очень хорошо представляла себе значение этого слова, хотя часто слышала его от своего брата.

— Уверена, лорд Бэрримор объяснит мне, что это значит.

— Внизу в таверне полно мужчин, которые с удовольствием объяснят тебе, что значит быть шлюхой.

— Тогда приведи одного. Или двоих. — парировала она. — Полагаю, хорошая шлюха должна иметь большой опыт. Эмори прищурился, и у Аннели екнуло сердце.

— Ты не передумаешь? Она замотала головой.

— Даже если я привяжу тебя к кровати?

— Только если рядом со мной привяжешь и себя.

— Заманчивая перспектива, но… — Он замолчал, не сводя глаз с Аннели. Она повернулась, и одеяло сползло с нее, открыв груди.

— Но? — напомнила она ему. — Но… — Следующее слово он произнес шепотом и снова чертыхнулся, в растерянности запустив обе пятерни в свои густые волосы.

Она облизнула кончиком языка губы, наклонилась и нежно поцеловала его пальцы, которые он все еще держал в волосах, потом опустила голову, и они коснулись друг друга лбами.

— Жаль, что из-за меня столько неприятностей, — прошептала Аннели.

— А по-моему, ты этим пользуешься.

— Я могла бы этим воспользоваться, милорд, и стать такой же упрямой, как вы, если бы последовала вашему примеру.

— А теперь ты дразнишь меня, ничтожного и жалкого, который даже не в состоянии выгнать тебя за дверь.

— Скажи только, кого мне благодарить за столь ужасные черты твоего характера, и я с радостью это сделаю, — прошептала она, покрывая его лицо поцелуями.

Она встала на колени и, когда он положил голову ей на грудь, ощутила его горячее дыхание.

— Напомни мне, — пробормотал он, — поблагодарить Бэрримора, как только я его увижу.

— За что?

— За то, что он франт и дурак. За то, что слеп и не видит, что потерял из-за своих амбиций и дурацкие принципов. Он довольно симпатичный парень и наверняка мог бы покорить тебя каплей уважения и множеством поцелуев.

Она подарила ему улыбку, целуя его густую шевелюру.

— Но он ни за что не стал бы рисковать жизнью, чтобы принести мне розовое масло.

— Это пустяк. Мне только пришлось снова надеть эту чертову повязку и обойти несколько магазинов на берегу. Фиш, конечно, подумал, что я спятил, а Шеймас, ну…

Аннели погладила его плечи, сильные и широкие, сотканные, казалось, из одних мышц.

— Он наверняка все правильно понял. Эмори криво усмехнулся.

— Он спросил меня, отдаю ли я себе отчет в том, что делаю. И сказал, что, если и дальше так пойдет, я могу потерять с таким трудом обретенную свободу ради красивого ротика и шикарного тела.

— И что ты ему ответил?

— Я принес розовое масло, которое ты просила, не так ли?

— Да, принес.

— Но не считал, что обязан был это сделать.

— Я ничего от тебя не требовала. И ты ничего мне не обещал.

— Это честно с твоей стороны.

— Честно, — согласилась она. — А теперь давай прекратим этот утомительный разговор и используем в свое удовольствие оставшееся у нас время.

Глаза Эмори наполнились восхищением, и в них появился уже знакомый Аннели блеск, от которого ее бросало в жар и все тело трепетало от желания. Аннели казалось, что в этих бездонных глазах сосредоточен весь мир, они притягивали ее словно магнит.

— И как же ты предлагаешь его использовать? — едва слышно спросил Эмори, хотя догадаться было нетрудно.

Аннели улыбнулась и медленно откинулась на подушки. Ее груди были белыми и пышными, как морская пена, нежными н упругими, с розовыми сосками. Лицо Эмори загорелось страстью, когда она провела своим изящным пальцем от бархатного соска к атласному животу.

— Снимай свои никчемные бриджи, — прошептала Аннели, — и я с радостью тебе покажу, каким образом мы можем использовать оставшееся у нас время.

Глава 20

«Я принес розовое масло, которое ты просила, не так ли?» Эти слова не шли у Аннели из головы, когда во второй раз той ночью она наблюдала, как Эмори спит. Он ни разу не произнес слово «люблю», оставался хладнокровным, иногда притворялся, умел читать ее мысли, так что она ничего не могла от него скрыть. Но он ни разу ей не соврал. И пока приходилось довольствоваться только этим. Однако она не была ему так уж безразлична, раз он принес ей розовое масло.

Он лежал на спине, совершенно голый, под покрывалом, и взгляд Аннели задержался на миг на выпуклости между его бедер. Несмотря на то что впереди их ждала смертельная опасность, сейчас, после близости с Эмори, Аннели ни о чем не могла думать. Спать ей совершенно не хотелось, и она вновь и вновь мысленно переживала восхитительные минуты, когда, казалось, их тела сливались воедино и весь мир переставал существовать.

Она придвинулась к нему вплотную и положила руку ему на грудь.

— Не верю, что у тебя хватит сил продолжить наши уроки, — пробормотал он, не открывая глаз.

— Ты сам во всем виноват, — сказала Аннели, целуя его грудь. — Ты великолепный учитель. Вообще-то я думала о бале у регента. Нам понадобятся костюмы, маски…

— Фиш уже решил эту проблему. Ее брови слегка изогнулись.

— Фиш?

— Он покупает эль у винодела, который поставляет вина половине театров Лондона. У них полно костюмов любых фасонов и размеров.

— Но театральный сезон сейчас не в разгаре. Он вздохнул.

— Для тебя существует только Уэст-Энд. Зачем тебе знать, что происходит здесь?

— Я хочу знать. Хочу любить то, что любишь ты.

Он открыл глаза, задержал взгляд на ее лице, затем стал играть ее каштановым локоном. Аннели приблизила губы к его губам, но Эмори отстранился.

— Когда все это кончится…

Он не договорил. Из коридора донесся шум, и кто-то забарабанил в дверь. Эмори вскочил, схватил с ночного столика пистолеты и, держа их наготове, прижался к стене. Потом сделал знак Аннели.

— Кто там? — спросила она.

— Это я, мисс. Фиш. Я принес вам завтрак, горячий кекс, сырный пирог, немного баранины и говядины и пудинг в красивом горшочке.

Эмори не опустил пистолеты, пока не убедился, что это действительно Фиш, а за ним нет вооруженных солдат.

— Уронил тарелку с пирожными и одну чашку, когда поднимался, — сказал он, объясняя причину грохота. — Пойду принесу еще, если надо.

Беззастенчиво-голый, Эмори учуял запах еды, как ищейка, и едва Фиш поставил поднос на стол, схватил кусок горячего пирога. Затем положил пистолеты и стал есть руками, в то время как Аннели не посмела вылезти голая из-под покрывала и лишь смотрела, как Эмори поглощает еду.

— Новости есть — спросил Эмори с набитым ртом. Фиш прикусил губу и уставился в потолок, стараясь не смотреть на голые плечи Аннели.

— Говорят, что на следующей неделе Бонн перевезут из Торбея в Плимут и пересадят с «Беллерофонта» на «Нортумберлэнд».

— «Нортумберлэнд»? Это же военный корабль с семьюдесятью четырьмя пушками.

— А им и нужен военный. Кажется, они собираются увезти Бонн куда-то далеко.

— А куда именно?

— Не знаю. Говорят, путешествие продлится целых два месяца. Виселица ему не грозит, но отправят его подальше от французов.

— Его никогда не повесят.

Фиш пожал плечами и сунул в рот кусочек сыра.

— А как отреагировали на эту новость респектабельные жители Лондона?

— Респектабельные еще не знают. И не будут знать до тех пор, пока Бони не окажется на борту «Нортумберлэнда» в пути.

Аннели не терпелось спросить, откуда это ему известно, но тут почувствовала, что еда на подносе для нее сейчас гораздо важнее, чем судьба поверженного императора. Однако она могла лишь смотреть, с каким аппетитом ест Эмори, отправляя в рот куски хлеба и мяса, не обращая внимания на то, что по руке у него течет жир.

Эмори поймал ее взгляд и изогнул бровь, словно хотел спросить, не послать ли за бельем и столовыми приборами. На груди у него тоже были два масляных пятна, и он беззаботно улыбался ей. Наконец Аннели, вся дрожа, вытащила руку из-под покрывала и отломила кусочек пирога. Он был вкусным, с сочным горячим сыром, и ее раздражение мигом исчезло, когда она, облизывая пальцы, поймала на себе одобрительный взгляд Эмори. Она попробовала все, даже пудинг, и в качестве вознаграждения получила овсянку и смородину, подслащенную медом.

— Что-нибудь известно о Ле Куто? — спросил Эмори Фиша.

— Твоем корсиканском друге? Ничего. Эмори перестал есть, вытер тыльной стороной ладони губы и нахмурился.

— Ничего?

— Нет. Абсолютно ничего. Возможно, он мертв, но тело еще не найдено. Любая весточка о нем распространилась бы быстрее, чем весть о втором пришествии.

— Значит, он жив, — угрюмо заявил Эмори. — Если бы они нашли кучера и он заговорил, несмотря на двадцать фунтов, которые я ему сунул, они обыскали бы дом и нашли тело.

— Так какого черта… ой, прошу прощения, мисс… почему ты не убил эту сволочь, если была такая возможность? Представляю, как он был взбешен.

— Я тоже. Получил костюмы?

— Получил. Маски и все прочее. Еще парики и грим. Теперь вас никто не узнает.

— Отлично! Значит, мы сможем пробраться, куда нам нужно.

— А, ну да. Проберетесь, — пробормотал Фиш. — Если дойдете туда.

На следующий вечер в половине девятого у таверны остановилась элегантная карета, украшенная страусовыми перьями и позолотой. Местные жители рты пораскрывали, когда из «Веселого моряка» выскочили двое в масках и забрались в карету, а кучер в ливрее, не теряя ни секунды, погнал лошадей. «Уж не померещилось ли?» — думали люди, почесывая затылки. Вслед карете неслись выкрики и свист.

— Я чувствую себя полным идиотом, — проворчал Эмори.

— Ну и прекрасно, — сказала Аннели, улыбаясь под маской. — Веселый бродяга в ночи.

— Я чувствую себя идиотом. — повторил Эмори, — и повешу Фиша, как только все это кончится.

— По-моему, он хорошо поработал, если учесть, что у него было всего два дня.

Они ехали в сторону Уэст-Энда и Пэл-Мэл в полном молчании. Гости были приглашены к девяти. Оставалось пять минут до назначенного срока, но у ворот Карлтон-Хауса все еще стояла вереница экипажей, ожидающих своей очереди въехать во двор. Аннели не была в доме регента около года, и ей было любопытно, изменил ли принц, скупавший все новые поместья, свой интерьер.

Уже в саду чувствовалась атмосфера праздника — все вокруг было украшено разноцветными лентами и ветками в красивых вазах. Шесть огромных коринфских колонн, украшенных шелком, сияли огнями. Несколько слуг в костюмах арлекинов встречали кареты и экипажи с гостями.

Эмори сжал руку Аннели. Она была ледяной. В таверне им пришлось провести две ночи в холодной комнате, но там они познавали друг друга, как говорил Эмори, и щеки Аннели пылали, но сейчас она буквально окоченела, а сердце было готово выпрыгнуть из груди. Их план, еще недавно казавшийся осуществимым, теперь был обречен на провал. Аннели не сомневалась в том, что их остановят гвардейцы в красных мундирах, стоявшие у массивных дверей. У ворот и во дворе тоже было полно стражи. Их остановят, расспросят и прогонят, как мелких воришек.

— Не бойся, — прошептал Эмори. — Нас невозможно узнать.

Они намеренно тянули время, надеясь, что большая часть гостей уже прибыла и они смогут затеряться в толпе. Ее мать была до тошноты пунктуальна и наверняка сидела в экипаже на Сент-Джеймс-стрит до последней минуты, указанной в приглашении. Она, конечно, уже продемонстрировала свое приглашение, а имя Аннели должно быть указано в списке, с которым сверяли имена у входа. Если же его там не окажется, они пошлют за ее матерью или отцом, что больше всего пугало Аннели. И ужаснее всего то, что она ничего не сказала об этом Эмори.

Настал их черед. Яркий свет хлынул в окна., когда их экипаж въехал во двор и дверца открылась. Появилась рука в белой перчатке, и Аннели ухватилась за нее. Выходя, она подобрала юбку и пригнулась, чтобы не зацепиться перьями и блестящими украшениями, вплетенными в волосы, за дверцу. Она спустилась по деревянной лесенке, сошла на гравий, и улыбающийся арлекин с низким поклоном пригласил ее в дом.

Эмори взял ее под локоть. Никогда еще Аннели не чувствовала себя такой растерянной. Она вся покрылась холодным потом, когда, сделав шаг-другой, услышала, как захлопнулась дверца их кареты и ее место заняла другая Они подошли к шуту, перед которым была раскрыта книга в кожаном переплете. Это оказался один из секретарей регента. Аннели сразу узнала его.

— Ваше приглашение?

Аннели уставилась на шута, удивляясь, как он да и остальные могли дышать в этих бумажных масках.

— Сэр? Мадам? Ваши имена, пожалуйста. Эмори сжал ее локоть.

— Фэрчайлд, — выпалила она. — Аннели Марисса София Уиддиком Фэрчайлд. Мой отец — Персиваль Фэрчайлд, граф Уитем, а моя мать… — Эмори сильнее сжал ее локоть, прежде чем она успела перечислить всех своих родственников, — моя мать приехала раньше. Я уверена, что вы найдете наши имена в списке.

Шут не пошевелился — ему, видимо, не хотелось мотать головой, на которой красовалась шапка с бубенцами Тем более что он наверняка выслушал много подобных историй от тех, кто явился без приглашения и пытался пробраться на бал.

— Боюсь, мисс Фэрчайлд, мне придется попросить вас — Я… мы… то есть лорд Бэрримор и я, мы задержались, потому что искали его приглашение, но, к сожалению, не нашли. Видимо, он отдал его своему пажу, тот передал кучеру, а кучер наверняка куда-то его засунул.

— Лорд Бэрримор? — Шут наконец мотнул головой, зазвенев бубенцами на своей шапке. — Да, конечно, милорд. Я вас не узнал. В самом деле отличный костюм. Вы настоящий эльф, не так ли?

— Эльф из шекспировской пьесы «Сон в летнюю ночь», — добавила Аннели. — А я — Титания, королева фей.

Она подобрала юбку и приподнялась на носки, исполнив полпируэта и демонстрируя свое восхищение столь роскошным балом. Шелк сверкал серебряной пылью и был таким прозрачным, что сквозь него просвечивали стройные ноги Аннели. Секретарь регента не удержался от любопытного взгляда.

— Спасибо. Проходите, пожалуйста. — Секретарь махнул рукой в сторону лестницы.

Когда они отошли на безопасное расстояние, Эмори прошипел ей в ухо:

— Лорд Бэрримор?

— Вы одного роста и одинакового телосложения. В тот момент мне на ум не пришел никто другой.

— А если бы он был уже здесь?

— Уинстон Перри редко снисходит до того, чтобы появляться в свете раньше полуночи. Это ниже его достоинства.

Они прошли в поражающий своим великолепием большой зал со сводчатыми потолками и там увидели бесчисленное множество арлекинов, ожидающих своей очереди унести шляпы и пальто. Аннели наконец облегченно вздохнула.

Сотня людей восхищалась расписным потолком, мебелью с позолотой, высокими коническими колоннами, которые облагораживали входы в две передние. Даже Аннели не осталась равнодушной ко всему этому великолепию. На ветвях, украшенных сверкающими шелковыми лентами, ярко горели огромные бронзовые лампы.

— По-моему, мы отлично одеты, — пробормотала она, глядя на Эмори, которого так плотно облегали зеленые вязаные штаны, что был виден каждый мускул на его бедрах. Лицо скрывала улыбающаяся маска эльфа, на голове был рыжий парик с кудряшками. — В самом деле, — сказала она, — могло быть гораздо хуже. Представь, что тебе пришлось бы изображать задницу или же надеть маску осла…

— Ничего страшного, — проворчал он. — Теперь ясно, что не только Фиш приложил к этому руку.

— Он просто спросил о моих предпочтениях.

Эмори промолчал и обратил внимание Аннели на великолепную лестницу в стиле барокко: наверху, там, где она заканчивалась, на серебряных подносах разносили шампанское.

Аннели и Эмори, смешавшись с толпой волшебников, римлян и шутов, пошли дальше. Гости то и дело останавливались, выражая свое восхищение костюмами, и, не желая привлекать внимание излишней торопливостью, Эмори присоединился к нескольким мужчинам, стоявшим у балюстрады, которые обсуждали купол из цветного стекла двумя этажами выше.

Проходившие мимо женщины млели от восторга, глядя на ягодицы Эмори; некоторые даже повизгивали, прикрываясь веерами.

Какая-то молодая дама в костюме Марии Антуанетты — пышном платье и высоком парике — бесцеремонно, ничуть не стесняясь, пристально разглядывала симпатичного эльфа.

Прежде чем она успела поднять маску и ослепить его своей улыбкой, он извинился и вернулся к Аннели, которая ждала его у гипсового бюста Чарлза Джеймса Фокса.

— Это было невежливо с твоей стороны, — промолвила Аннели.

— Что ты имеешь в виду?

Эмори, поискал глазами даму, которая заинтересовалась им. На ее лице был густой слой пудры, губы ярко накрашены, а на щеке красовалось приклеенное сердечко.

— Хоть бы она не потеряла голову из-за… — Он вдруг умолк.

Аннели удивленно взглянула на него:

— Что-то не так?

— Пошли, — сказал он, беря ее за руку. — Иди и не оглядывайся.

Но было поздно. Она уже оглянулась и заметила, что женщина, прищурившись, смотрит, как они спускаются по винтовой лестнице.

— Кто это? — спросила Аннели.

— Моя драгоценная родственница, Люсиль Олторп.

— Не может быть! — Аннели споткнулась и, чтобы не упасть, схватила Эмори за руку. — Ты уверен?

— К сожалению.

— Но как…

— Однажды она раздела меня глазами в гостиной твоей бабушки. Такое не забывается. Только что она сделала то же самое.

Аннели хотела спросить, что он имеет в виду, но потом вспомнила, как Флоренс сказала, что Люсиль так пристально смотрит на нижнюю часть тела Эмори, что может проделать дыру в его бриджах.

— Что ей здесь нужно?

— Стэнли говорил, что собирается отправить ее в Лондон на короткое время.

Аннели вспомнила, что, когда их экипаж остановился, она видела, как лорд Бэрримор выходил из своей кареты, за ним ее брат Энтони, потом…

— Полковник Рэмзи, — прошептала она. — Ему наверняка прислали приглашение на бал, и он отдал его Люсиль.

— Хорошенькое дело, — заметил Эмори, остановился и огляделся. — Надо побыстрее найти лорда Уэстфорда. Ладно, черт с ней, с Люсиль, и с Рэмзи тоже. — Он приподнял маску, высматривая в толпе лорда. — Откуда начнем?

— Каждый из нас мог бы взять одно крыло, — предложила Аннели нерешительно. — Малая столовая, золотая гостиная и библиотека расположены по одну сторону; столовая для приемов и зимний сад — по другую.

Эмори подумал и сказал:

— В зимнем саду играет музыка, но вряд ли Уэстфорду сейчас до веселья. Скорее всего он в библиотеке, читает произведения какого-нибудь древнего философа.

Он опустил маску и снова взял Аннели под руку. Сверкающая серебром королева и лесной эльф стали медленно прогуливаться под готическими арками, которые вели в библиотеку.

Глава 21

Эмори оказался прав. Джеффри Петерсон, лорд Уэст-форд, находился в библиотеке, вдали от шума и суеты. На нем не было маскарадного костюма, что, видимо, его мало заботило. Он был уже немолод, среднего роста, худощавый. К его простому лицу не очень-то шли бакенбарды, которые он носил. Лорд уже стал седеть и лысеть.

Он стоял у черного мраморного камина в компании нескольких мужчин в маскарадных костюмах, обсуждая с ними целесообразность вторичной отправки Наполеона Бонапарта в ссылку.

— Где гарантия, что он и на этот раз… Мы думали, Эльба — чертовски надежное место, и посмотрите, что из этого вышло. Три… нет, почти четыре месяца кровопролития и гибель десятков тысяч Прекрасных молодых людей. Во Франции хаос, а мы демонстрируем полную неспособность английского правосудия наказать виновного.

— У милости и чести тоже есть свой предел, — сказал мужчина, сидевший в высоком кресле у камина с бокалом бренди.

— Вы знаете, что собой представляет Святая Елена? Это голая скала посреди Южной Атлантики, в тысяче километров от материка. Говорят, сам дьявол выбрал этот остров, перелетая из одного мира в другой.

После взрыва смеха кто-то сказал:

— Говорят, Наполеон собирался отправить на этот остров полуторатысячную армию, чтобы захватить его, но потом решил, что не стоит тратить на него порох. А мы отправляем три тысячи солдат, чтобы сторожили его.

— А если решить вопрос с помощью топора, понадобится всего один человек, — сказал кто-то из собравшихся резким голосом.

Уэстфорд отвернулся от камина.

— Быть может, следовало бы построить гильотину на Пиккадилли? А потом пригласить уличных торговцев, которые продавали бы там сувениры, в то время как сами мы демонстрировали бы остальной части мира свою цивилизованность после двух десятков лет войны.

Наступило неловкое молчание. Уэстфорд оглядел собравшихся. В библиотеке царила мрачная атмосфера, и мало кто из гостей задерживался там надолго. Вдруг лорд заметил высокого широкоплечего мужчину в смешном костюме эльфа и рядом с ним молоденькую девушку, тоже в маскарадном костюме из прозрачного шелка, усыпанного блестками. Он уже хотел отвернуться, но тут мужчина поднял маску.

Уэстфорд похолодел, глядя как завороженный на Эмори. Он глазам своим не верил.

— Слушай, Уэстфорд. — Один из собравшихся поднял пустой бокал. — Будешь еще бренди?

— Что? А, нет. Пока нет, спасибо. Мне нужно… э-э… отлучиться… э-э… Извините, джентльмены…

Он пошел прочь от камина, задев на ходу стол. Эмори опустил маску, следя за Уэстфордом, когда тот прошел в гостиную. Там он остановился, оглянулся и исчез из виду.

— Подожди меня здесь, — сказал Эмори, коснувшись руки Аннели.

— Ни за что, — прошептала она, ловя на себе взгляды мужчин.

Она скорее почувствовала, нежели увидела недовольную гримасу на его лице, когда он снова взял ее руку.

— Потом обсудим значение слов «послушная» и «покорная». Уверен, мы понимаем их по-разному.

Аннели едва поспевала за Эмори, когда они последовали за Уэстфордом через гостиную вверх по небольшой лестнице, скрытой элегантными, отделанными золотом драпировками. Наверху они чуть ли не бежали по узкому коридору в комнату регента для аудиенций, которую не напрасно назвали Синяя Бархатная. На стенах висели темно-синие панно с золотым орнаментом и шедевры Рембрандта. Ковер был синим с узором из золотых листочков. Мебель — голубая, тоже украшенная позолотой. Аннели, никогда не видавшая подобной роскоши, была потрясена. Она любовалась великолепными люстрами, бесценными китайскими вазами, изящными канделябрами с женскими фигурками, держащими пальмовые ветви, когда увидела красные мундиры лейб-гвардейцев.

Уэстфорд прошел к секретеру регента и зажег еще пару свечей вдобавок к тем, что горели в канделябрах, висевших на стенах.

— Я слышал, вы деловой человек, — сказал Уэстфорд, бросив взгляд на Эмори, когда тот снял маску.

— Лучше быть деловым, чем мертвым. Уэстфорд перевел взгляд на Аннели.

— Может быть, вы подождете в приемной?

— Нет, она подождет здесь, — ответил Эмори. — Мисс Фэрчайлд спасла мне жизнь, не говоря уже о том, что лишь благодаря ей я получил возможность поговорить с вами.

— Да, — протянул Уэстфорд. — Не стану спрашивать, как вы посмели прийти сюда, Олторп. И вы, мисс Аннели Фэрчайлд. — Он повернулся к Аннели, которая стояла в тени в развевающемся на сквозняке платье, похожая на привидение. — Ведь вы, мисс, порочите доброе имя семьи, помогая ему.

Аннели почувствовала, как кровь отхлынула от лица.

— Вряд ли вы были похищены, судя по вашему виду, — с сарказмом заметил он.

— Я написала брату письмо и объяснила…

— Объяснили, что потеряли голову? Или что-то более ценное с этим бродягой и теперь вам ничего не остается, как остаться с ним до конца?

— Я с ним потому, что хочу этого, милорд, — холодно возразила Аннели. — И потому, что верю в его невиновность.

— Вы хоть понимаете, что с вами будет, если вас увидят в его обществе? — Уэстфорд бросил гневный взгляд на Эмори. — Да и со мной тоже, — добавил он.

— Я надеялся на вашу поддержку — вы же знаете, что я не бонапартист, не предатель, ведь целых три года я работал на вас. И вы должны это подтвердить, чтобы снять с меня ложные обвинения.

Уэстфорд не сводил с Эмори глаз.

— Это будет трудно, сэр, потому что за несколько месяцев я не получил от вас ни единой весточки, а вы за эго время помогли бежать с Эльбы этому проклятому корсиканцу.

— Я посылал вам депеши, — тихо возразил Эмори — Полную информацию. Сообщил, что готовится план по спасению Бонапарта и его сторонники обратились ко мне с просьбой отправиться на «Интрепиде» на Эльбу.

— Я не получал никаких сообщений. Эмори выглядел озадаченным.

— Но вы должны были их получить. Я посылал их по нормальным каналам, соблюдая обычные меры предосторожности.

— Уверяю вас, я ничего не получал. Ни тогда, ни до того, как Наполеон высадился на Антибе и начал свой поход на Париж.

— Вы хотите сказать, что ни одно из моих сообщении до вас не дошло? Ни одно сообщение, описывающее в деталях действия Бонапарта? Передвижение его армии?

— Повторяю, я ничего не получал, сэр. Почти целых шесть месяцев. Слава Богу, вы были не единственным, кто информировал нас, иначе мы ничего не знали бы о его позициях при Ватерлоо.

Эмори, явно ошарашенный, зашагал по комнате.

— В таком случае, — хрипло сказал он, — как вы объясните зашифрованные ответы от вас с приказом продолжать путь к Эльбе и оставаться в лагере Бонапарта?

— Они приходили не от меня, сэр! Я не посылал таких приказов, я вообще никаких приказов не посылал! Вы глубоко ошибаетесь, если думаете переложить ответственность за свое предательство на мои плечи! Зачем, скажите на милость, я стал бы санкционировать побег такого опасного преступника, обрекая тем самым весь мир на хаос и смуту?

Эмори несколько раз моргнул. Правой рукой схватился за висок, а левой — за Аннели, которая поспешила к нему.

— Киприани. Он сказал, что сообщения перехватывали, что они знали обо мне все с самого начала и поняли, что в офисе лорда Каслри есть шпион.

— Вы хватаетесь за соломинку, Олторп. Вы за этим сюда пришли? Надеялись, что я поверю в эту чудовищную ложь?

— Надеялся, что, если понадобится, вы скажете Правду о наших отношениях. Вы показали мне ордер на арест Шеймаса Тернбулла, но оставили его на свободе, чтобы шантажировать меня и сделать своим шпионом.

— Вы свели на нет это соглашение, Олторп, в тот день, когда повели «Интрепид» на Эльбу. Вы думали, что ворветесь сюда и обвините меня во всех смертных грехах, будете шантажировать и я испугаюсь? Нет, черт возьми, этот номер у вас не пройдет! Все ваши нелепые обвинения гроша ломаного не стоят.

— Обвинения вполне справедливы, Уэстфорд, — возразил Эмори. — Все, что я сказал, — правда, и будь я проклят, если я один за все в ответе!

— Вы один за все в ответе, сэр, и сами в этом виноваты. Видит Бог, я и пальцем не шевельнул, чтобы организовать Бонапарту побег.

— Значит, среди ваших людей затесался шпион, сэр, который ввел в заблуждение нас обоих и заставил действовать так, как это ему было нужно.

Голова у Эмори буквально раскалывалась от невыносимой боли, которая мешала сосредоточиться. Эмори рассчитывал на поддержку Уэстфорда, на то, что он снимет с него все обвинения, рассказав правду.

Эмори сорвал маску и парик и швырнул на пол. Теперь грим на его лице выглядел более чем странно.

— Я мог бы, — сказал Уэстфорд уже более спокойно, но с прежней решимостью, — попросить для вас снисхождения, если вы сдадитесь властям. Сделайте это здесь, сейчас и я вам обещаю, что суд будет справедливым.

Эмори поднял руку, чтобы помассировать шею, коснулся цепочки с ключом и стал его вытаскивать.

— Депеши, — пробормотал он чуть ли не шепотом. — Яне успел уничтожить последние ваши депеши. — Он выразительно посмотрел на Аннели. — Они лежат в сейфе, черт возьми, вместе с…

— Вот он! Я знала, что это он, я знала! — раздался пронзительный женский крик. Все трое обернулись и увидели в дверях Люсиль Олторп, которая указывала рукой на Эмори Олторпа. Рядом с ней стоял полковник Рэмзи, а позади них — четверо вооруженных гвардейцев, преграждавших путь любопытным, рвавшимся в кабинет. Среди них был Энтони Фэрчайлд, и одного этого было достаточно, чтобы ноги Аннели приросли к полу и она не заметила, как Рэмзи выхватил пистолет и нацелил его на Эмори.

Аннели закричала и бросилась вперед.

— Нет!

В этот момент грянул выстрел.

Люсиль Олторп заткнула уши и завизжала, рухнув на четырех лейб-гвардейцев, рвавшихся в кабинет. Двое из них тоже упали, а еще двое перешагнули через нее. Они были вооружены пиками в десять футов длиной с крючкообразными стальными концами.

Пуля пролетела мимо лица Аннели и попала в стену, продырявив ее. Эмори что-то кричал. Аннели хотела броситься к нему, но Уэстфорд загородил ей путь. В отчаянии она пыталась проскользнуть мимо, но он схватил ее за руку. Она вырвалась и налетела на угол секретера.

Эмори уже взялся за ручку двери, но тут повернулся и хотел бежать к Аннели.

— Нет! — закричала Аннели. — Уходи! Быстро! Сделай то, что должен сделать! Обо мне не тревожься! Со мной все будет в порядке!

Лейб-гаардейцы уже подняли свои смертоносные пики. Руперт Рэмзи поспешил за ними, крича и размахивая пистолетом; еще два стража пытались встать, отталкивая яростную и все еще визжащую Люсиль Олторп.

Эмори бросил взгляд на Аннели и исчез за дверью, захлопнув ее перед самым носом лейб-гвардейцев в тот момент, когда они привели свои пики в боевую готовность, круиза все на своем пути. Аннели устремилась было за ними, но брат схватил ее за руку.

— Ну-ну, не так быстро, молодая леди!

— Ради бога, Энтони, отпусти!

— Аннели? Аннели, это… Господи, это ты?

— Энтони, умоляю, отпусти!

Энтони, увидев сестру, был так поражен, что ослабил хватку. Она смогла бы вырваться, если бы не появившаяся рядом с ней черная фигура. Мужчина вцепился в ее руку.

Она повернулась, полная решимости нанести удар золотым остроконечным предметом, который она взяла с письменного стола, но тут же опустила руку, увидев жесткие холодные глаза и квадратную челюсть Уинстона Перри, маркиза Бэрримора. Аннели сняла маску, и выражение глаз маркиза стало еще более жестким.

— Пожалуйста! — кричала она. — Пожалуйста, отпустите меня, я должна быть с ним!

Бэрримор испепелял ее взглядом. Ее лицо и шея, покрытые гримом и припудренные серебряной пыльцой, ярко блестели. В ее глазах стояли слезы. Но маркиз еще крепче сжал ее руку.

— Боюсь, что не смогу этого сделать, мисс Фэрчайлд. К ним подошел Уэстфорд.

— В самом деле, мадам, вы почти в таком же положении, как все время ускользающий от нас мистер Олторп, и можете быть уверены, что все слезы мира вам не помогут, Аннели не заметила, что по лицу ее текут слезы, не слышала, о чем спрашивал ее Энтони. Она едва осознавала, что Энтони и Бэрримор буквально тащили ее в восьмиугольный вестибюль. Словно сквозь туман, видела удивленные лица. Все ее мысли были об Эмори. Карлтон-Хаус этой ночью походил на маленькую крепость. Сотня стражей охраняла его снаружи и еще сотня — внутри, чтобы, не дай Бог, никто не украл ценности регента. Невооруженный мужчина в зеленых штанах далеко не уйдет.

Коридор был узкий. Энтони пришлось отпустить руку Аннели и идти следом за ней. Спустившись с лестницы, он поспешил вперед, чтобы пройти на кухню.

Кухня была огромной и буквально кишела прислугой, носившейся туда-сюда — шли последние приготовления к ужину. Пробиться через них было невозможно, хотя Эмори и преследующие его лейб-гвардейцы уже прорвались — на полу валялись подносы, рядом стояла причитающая кухарка, залитая опрокинутым супом.

— Сюда, — сказал Бэрримор, подталкивая Аннели к соседней двери.

Вскоре снаружи хлынул поток свежего воздуха. На улице вереницей стояли кареты, через которые трудно было пробиться. Вероятно, именно здесь проходили Эмори и леиб-гвардейцы, за которыми следовал полковник Рэмзи Энтони уселся на отполированные перила, Бэрримор предпочел остаться под мерцающим светом фонаря экипажа.

— Пожалуйста, — умоляла Аннели. — Вы не понимаете. Они пытаются убить невиновного человека.

— Почти все камеры в Ньюгейте заполнены ни в чем не повинными людьми, мисс Фэрчайлд, — сухо ответил маркиз, — и большинство из них клянется в своей невиновности до последнего вздоха.

— Но Эмори невиновен. Я это точно знаю.

— Конечно, вы знаете это точно, иначе как объяснить тот факт, что вы забыли о своем дочернем долге и своей верности королю?

— Эмори верен королю так же, как и вы все! Находясь во Франции, он работал на короля и правительство. Почему, вы думаете, он рискнул прийти сюда сегодня?

— Не могу знать, мисс Фэрчайлд.

— Он хотел встретиться с лордом Уэстфордом! Лицо Бэрримора оставалось каменным, он только резко повернул свое кольцо с печаткой.

— С лордом Уэстфордом! С лордом Уэстфордом! — вопила Аннели.

— Уверяю вас, мадам, у меня прекрасный слух.

— Тогда почему вы не хотите меня выслушать? Эмори Олторпа нанял лорд Уэстфорд — нет, шантажировал, — чтобы тот притворился пиратом и торговцем и следил за французами! Он так хорошо справился со своей задачей, что французы обсуждали с ним организацию побега Бонапарта с Эльбы. Он послал сообщение Уэстфорду, но тот утверждает, что не получил его.

Она говорила без умолку, вспоминая разговор в Синей Бархатной комнате; затем, в полном отчаянии, рассказала обо всем, что произошло за последнюю неделю, начиная со своей прогулки, когда она нашла Эмори на берегу без сознания. Стараясь не упустить ни одной детали, рассказала она и о том, как Эмори чуть не убил корсиканский наемник, как она добровольно поехала с Эмори в Лондон, потому что верила, что он говорит правду.

— Доказательства его невиновности заперты в сейфе на борту его корабля, и если ему не дадут добраться до них, его не только несправедливо осудят за измену, но и лорд Уэстфорд, если он говорит правду, никогда не узнает, что настоящий предатель — тот, кто перехватывал сообщения. Более того, невозможно будет сорвать новый план по спасению Бонапарта.

Аннели так устала, что не заметила устремленный на нее острый взгляд Бэрримора.

— Что вы имеете в виду? Что за план? Поглощенная своими мыслями, она не услышала вопроса, и Бэрримору пришлось его повторить.

— Я не знаю деталей, сэр, Эмори тоже не знает, но он думает, что ответ может быть в бумагах, которые находятся на его корабле. Корсиканец Киприани требовал, чтобы Эмори возвратил письмо, которое тот украл. Возможно, в этом письме есть данные о готовящемся плане. Киприани готов был на все, только бы не выпустить Эмори из Торбея живым. Он и меня хотел убить, но Эмори, схватившись с ним, отстрелил ему пальцы. Видимо, Киприани боялся, что Эмори сорвет их планы по спасению Бонапарта. А зачем было лорду Уэстфорду клясться, что он не получал и не посылал никаких депеш, если бы это действительно было так» Не исключено, что в военном ведомстве есть предатель, который, опасаясь быть разоблаченным, стремится уничтожить Эмори Олторпа, а также и правительство. Кто имеет доступ к депешам? Кто знает шифры?

Бэрримор не разделял ее энтузиазма найти ответ на этот вопрос. Он, однако, все еще смотрел на нее в неком удалении.

— Вы сказали, он отстрелил пальцы наемнику? Она, всхлипнув, кивнула.

— Только на одной руке. На другой отстрелила я.

— Вы отстрелили!.. Нет, нет. Не хочу слышать об этом!

— Его настоящее имя Киприани. Франческо Киприани. Но у него было еще одно — Ле Куто, что значит «нож». Кажется, так Эмори говорил.

— Да, я слышал о нем.

— Слышали?

— Его имя значится в списке советников Бонапарта.

— Конечно, ведь он один из тех, кто замышляет его побег.

Бэрримор скользил взглядом по экипажам, переходя от одного к другому.

— И вы говорите, что доказательства невиновности Олторпа на борту его корабля? Она кивнула.

— «Интрепид». Он стоит под арестом в Грэйвсенде.

— Тогда ваш мистер Олторп скорее всего прибудет именно туда, если ему удастся убежать от погони, — задумчиво произнес Бэрримор. — На его месте я поступил бы именно так, стараясь попасть на корабль прежде, чем Уэстфорд пошлет туда своих драконов.

Он резко выдохнул, взял Аннели за руку и повел по широкому двору. Они подошли к первому ряду карет. Не говоря ни слова. Бэрримор открыл дверцу одной из них.

— Залезайте. Аннели замешкалась.

— Куда вы собираетесь со мной ехать?

— Я хочу увезти вас, мисс Фэрчайлд, если, конечно, вы не предпочитаете остаться здесь и в скором времени попасть за решетку.

— Значит, вы мне верите? Верите в невиновность Эмори? — изумленно воскликнула Аннели.

— Я просто дурак, — тихо ответил он. — И я наверняка пожалею о своем поступке. А теперь, пожалуйста, залезайте в карету, пока не закрыли ворота. Эй, вы! — Он щелкнул пальцами и подозвал нескольких кучеров. — Леди плохо тебя чувствует. Ее нужно немедленно доставить домой, а свою карету я найти не могу. Я заплачу десять гиней за доставленные владельцу кареты неудобства, о чем сообщу ему лично.

Один из кучеров вышел, вперед.

— Я буду рад отвезти вас, куда пожелаете, милорд. Бэрримор протянул ему десятифунтовую банкноту, которая моментально исчезла во внутреннем кармане пальто кучера, и помог Аннели забраться в карету.

— Куда прикажете, милорд?

— В Грэйвсенд, — почти шепотом сказал Бэрримор. — И если довезете нас туда до полуночи, я заплачу еще десять гиней, а если дадите мне пистолет и патроны, — еще двадцать.

Мужчина подмигнул и дотронулся до края шляпы.

— Конечно, милорд. Вы прибудете туда до полуночи. У меня тут есть мушкет и пистолет. Чтобы защищаться от ночных воришек, конечно. Не говоря уже, — добавил он, подмигнув, — о сердитом муже, а то и двух.

Глава 22

Еще несколько гиней было потрачено во время путешествия в Грэйвсенд. Дважды приходилось менять лошадей. Для Аннели, остававшейся в маскарадном костюме, купили плащ с капюшоном. Она сидела, забившись в угол кареты, напуганная, замерзшая. Она не знала, каковы намерения Бэрримора, и не была уверена, что ей удалось убедить его в невиновности Эмори. Быть может, она предала человека, которого любила больше жизни, и все из-за своей глупости и наивности. Ведь Бэрримор затаил на нее обиду именно из-за Эмори.

— « Мне жаль, — сказала она, нарушив царившее в карсте молчание. С тех пор как они покинули Лондон, никто из них не проронил ни слова. — Я поступила необдуманно и… и знаю, что не заслуживаю вашего прощения. Ваша ненависть ко мне могла повлиять на ваше мнение о мистере Олторпе, но Богом клянусь — я не хотела ни обидеть вас, ни унизить.

— Мисс Фэрчайлд…

— Нет, пожалуйста, дайте мне закончить. Я не хотела сближения с вами, и простите, пожалуйста, если мои слова неуместны, но мои родители были убеждены, что вы собираетесь сделать мне предложение, и я делала все, чтобы не допустить ситуации, когда мне пришлось бы вам отказать… — Она сглотнула. — Но в тот день, когда вы увидели меня в объятиях мистера Олторпа… в тот день я сама была во всем виновата. Мистер Олторп тогда удивился не меньше вас.

— Мистер Олторп весьма импульсивен, — сказал Бэрримор.

— Он ни разу не поступил неуважительно по отношению ко мне или моей бабушке, — прошептала Аннели. — Ни разу не заставил меня сделать что-либо против моей воли. Даже когда он похитил меня на бульваре в Торки, я была счастлива, потому что не знала, увижу ли его еще когда-нибудь. Я и не мечтала, что он за мной вернется. Думала… — Она осеклась, и Бэрримор договорил за нее:

— Вы думали, что придется терпеть меня на протяжении всего пути в Лондон. А может быть, и после.

— Нет, нет, это не совсем так. Просто мне не хотелось ехать в Лондон, милорд.

В карете было темно, Бэрримор не зажигал лампы, а лунный свет лишь изредка пробивался сквозь тучи. Однако Аннели чувствовала, что маркиз смотрит на нее. Смотрит с укором. Именно этого тяжелого взгляда она больше всего боялась, когда ей предстояло ехать в Лондон с Бэрримором.

— Вы его любите?

Вопрос застал Аннели врасплох, и все же она не задумываясь ответила:

— Да, всем сердцем.

— Всем сердцем, — тихо повторил он. — Мне даже трудно такое себе представить, мисс Фэрчайлд. Не преувеличиваете ли вы? — Он долго молчал, прежде чем задать еще один вопрос:

— И это чувство взаимно? Он тоже признался вам в любви?

— Он… сказал, что я ему небезразлична.

— Небезразлична? Это звучит по меньшей мере странно, если учесть, что этот человек всю свою сознательную жизнь скитался и плавал по морям. Думаете, он согласится веста оседлый образ жизни и выращивать овец?

Аннели стиснула руки.

— Он не говорил о своих планах на будущее.

— И о прошлом ничего не может вразумительного сказать. Хотя жизнь, которую он вел, невозможно забыть, даже после удара по голове. О нем ходят легенды.

— Да, но память постепенно возвращается к нему.

— Думаете, он был до конца искренен с вами? Обвинения в пиратстве и контрабанде не просто так с неба свалились, вы должны это понимать. Он Согласился работать на министерство иностранных дел ради того лишь, чтобы избежать британского суда.

На этом разговор закончился, и остаток пути они провели в молчании. Аннели была в полном изнеможении, глаза опухли от слез, и когда осталось всего несколько миль до Грэйвсенда, она уснула под мерный стук колес.

Проснулась Аннели, когда они уже въехали в город. Карета теперь двигалась медленнее. Посмотрев в окошко, Аннели увидела огни зданий, тянувшихся вдоль побережья, и фонари на судах маленькой торговой флотилии, бросивших якорь в портовом городе Грэйвсенде.

— Вы сказали, что у него здесь назначена встреча. Не знаете ли, где именно?

— В таверне, — ответила Аннели, протирая глаза. — Кажется, она называется «Рога быка».

Смех Бэрримора заставил ее повернуться к нему.

— Извините за неуместную шутку, мисс Фэрчайлд, но шпиона из вас не получилось бы. За два часа вы рассказали буквально все о местонахождении человека, о его намерениях и планах. Вы уверены, что я не отправлюсь прямо сейчас в ближайший гарнизон и не попрошу отправить сотню солдат, чтобы они окружили таверну и арестовали Олторпа или же схватили его на борту «Интрепида»?

Сердце Аннели замерло, и она попыталась разглядеть в темноте Бэрримора. Они уехали из Карлтон-Хауса слишком поспешно, и, видимо, он не успел взять шляпу и перчатки. Волосы его растрепались, галстук съехал набок, жилет был расстегнут внизу.

Аннели вспомнила о секретаре регента. Он извинился, что не узнал «лорда Бэрримора» в маскарадном костюме, хотя это был Эмори, одетый эльфом, а настоящий лорд Бэрримор явился на бал безукоризненно одетый.

Еще один образ появился в памяти: кто-то сидел в библиотеке у камина. Но Аннели видела только его руку с бокалом бренди. Рукав был черным, манжета белой.

— Вы заходили в библиотеку этим вечером вместе с лордом Уэстфордом? — спросила она.

— Да, заходил.

— Но ваше имя не было помечено галочкой у секретаря при входе.

— Через главный вход идти утомительно, а принц бывает агрессивен к тем, кто предпочитает не участвовать в его маленьких мероприятиях. Ваш мистер Олторп появился в зеленых лосинах и в гриме, в то время как я лучше бы загнал себе иглы под ногти. Более того, я возвратился из путешествия, которое совершил по глупой указке. Я проехал полстраны: выяснял, насколько достоверны слухи о прибытии известного вам джентльмена на наши берега. Последние два дня я провел в одной карете с его словоохотливой невесткой. Я бы с радостью не пошел на бал, не было особой нужды беседовать с Уэстфордом и сообщать ему, что наш бывший шпион действительно высадился в Торбее, но почему-то остался на свободе.

— Наш… шпион?

— Дорогая Аннели, откуда вам было знать, что я проработал с Уэстфордом последние пять лет и помогал ему расшифровывать информацию, приходящую ежедневно от шпионов со всех концов Европы? К несчастью, должен вам сообщить, что я знаю об Эмори Олторпе гораздо больше, чем вы могли бы когда-нибудь узнать. Знаю о его прошлом, знаю его семью, знаю о том, что его избивал отец, и также мне известно имя первой девушки, которая повела его на сеновал. Я знаю, что у него есть психически нездоровый брат. И поверьте мне, после двух часов с той ужасной женщиной я могу понять, почему он решил оставить все это и убежать из дома. Я также знаю, как и когда его приняли в армию. Он был у нас самым ценным источником информации на континенте, пока круто не изменил к нам свое отношение. Половина шифрованных депеш, которые он получал, была написана мною и уже потом подписана Уэстфордом.

Аннели не в силах была пошевелиться — Я не совсем понимаю, что вы говорите.

— Я говорю, — он наклонился вперед, и кожаное сиденье скрипнуло, — если и есть в небольшой группе Уэстфорда предатель, его надо разоблачить. Главное, чтобы Олторп имел доказательства, которые как можно быстрее следует доставить в Лондон Его голос, холодный и низкий, обволакивал Аннели, словно туманом. Аннели зазнобило. Бэрримор работал с Уэстфордом. Он знал о роли Эмори в войне. Он посылал депеши…

Перехватывал ли он их? Скрывал ли? Переписывал ли приказы, о которых Уэстфорд понятия не имел?

Она сжала кулаки на коленках и отвернулась к окну. Что же она натворила? Она привела Бэрримора прямо к Эмори Олторпу. Но на чьей стороне Бэрримор? Быть может, он и есть предатель и приехал сюда, чтобы украсть у Эмори доказательства своей виновности и уничтожить их?

Почему она не заподозрила его с самого начала? Он всегда был холодным и неприступным, а сегодня вдруг стал разговорчивым, добрым…

Аннели с трудом подавила стон. Надо что-то предпринять, предупредить Эмори. Но как? Ведь она даже не знала, удалось ли ему бежать из Карлтон-Хауса, отправился ли он сразу в Грэйвсенд и добрался ли туда, чтобы встретиться с Шеймасом Тернбуллом.

Бэрримор постучал в стену кареты, отодвинул подвижную панель и приказал кучеру найти «Рога быка».

Она нащупала на сиденье металлический предмет, который взяла со стола регента. Это был нож для вскрытия конвертов. Она спрятала его в складки своего платья, а потом сунула за сиденье. Лезвие было длинным и очень острым. Она не знала, сможет ли вонзить его в живую плоть, но ей стало легче при мысли, что она не так беззащитна, как это представлял себе Бэрримор.

Все виллы и дома на побережье были теперь для Аннели на одно лицо. Так же как таверны. Пахло рыбой и соленой водой, везде валялись отходы. Пара бродячих собак, терзающая кость у таверны, убежала со своим трофеем, когда дверца кареты открылась и из нее появился Бэрримор.

Окружающее явно не произвело на него никакого впечатления. Кучер долго искал нужную таверну. Вокруг было многолюдно, горели фонари. Но сама таверна оставалась темной и тихой, ставни и дверь были наглухо закрыты. Кучеру даже стало не по себе; на всякий случай он вытащил из-под сиденья ружье и положил на колени.

— Подождите здесь, — бросил маркиз, закрывая дверцу кареты.

— Эмори может не поверить, что вы пришли помочь. — сказала Аннели, стараясь унять дрожь в голосе. — Если же его там нет, боюсь, как бы мистер Тернбулл не пристрелил вас.

Бэрримор согласился с ней, правда, очень неохотно:

— Тогда идите рядом со мной, но, если я скажу вам бежать обратно к карете, вы побежите, поняли?

Аннели кивнула. Она заметила, как он потрогал выпуклость под пиджаком. Там был пистолет, который Бэрримор взял у кучера.

Подойдя к таверне, он дважды постучал в дверь.

Аннели стояла у него за спиной, поглаживая карман плаща, где был спрятан нож. Ночь выдалась настолько холодной, что изо рта шел пар. На стук Бэрримора никто не откликнулся; тогда он забарабанил с такой силой, что две дворняжки залились неистовым лаем, а из окна соседнего дома кто-то прикрикнул на собак и выругался в адрес барабанившего в дверь.

— У нас закрыто, — донесся наконец из-за двери хриплый голос. — У нас здесь больные лихорадкой. Утолите жажду где-нибудь в другом месте.

— Мне не надо утолять жажду, — сказал Бэрримор тихим голосом. — Я приехал из Лондона по делу особой важности.

— Говорю же вам, у нас закрыто. Приходите утром.

— Утром может быть слишком поздно. Человек, ради которого я приехал…

— Здесь его нет. Никого нет, только я и две шлюшки. Бэрримор подождал немного и прошептал:

— Мне нужен Эмори Олторп. Он здесь?

Наступило молчание. Потом тот же голос спросил:

— Кто вы и зачем он вам нужен?

— Мое имя вам ни о чем не скажет. Я… — Бэрримор вздрогнул, когда к его шее приставили дуло пистолета.

Аннели не успела опомниться, как ее потащили прочь от двери и зажали рот. Краем глаза она увидела, как третий мужчина забрался в карету и приставил пистолет ко лбу насмерть перепуганного кучера.

— Итак, кто вы такой? — обратился первый мужчина к Бэрримору.

— Мое имя вам ничего не даст, но должен предупредить вас, что имя молодой леди, с которой вы так непочтительно обращаетесь, — мисс Аннели Фэрчайлд. Она под моей защитой, и если хоть один волос упадет с ее головы, вы дорого за это заплатите.

Мужчина с пистолетом не успел ответить, поскольку в этот момент дверь таверны со скрежетом открылась.

Лорд Бэрримор посмотрел в глаза Тернбуллу. Ирландец, в свою очередь, остановил взгляд на Аннели, прежде чем приказал своему человеку ввести их внутрь. Третий мужчина легонько толкнул пистолетом кучера, и тот моментально исчез.

Аннели вслед за Бэрримором втолкнули в темное помещение и закрыли за ними дверь.

По приказу Шеймаса Тернбулла зажгли две лампы. Одну поднесли к лицу Аннели. И на лице, и на волосах у нее все еще оставались следы серебристой пудры; и ее блеск отражался в зеленых глазах девушки.

— Что вы, черт возьми, делаете здесь, мисс? Откуда узнали, куда следует ехать, и что за наглеца привезли с собой?

— Эмори здесь? — взволнованно спросила она. — Ему удалось убежать из Карлтон-Хауса?

— Удались, — донесся знакомый голос из глубины комнаты.

Аннели обернулась и увидела белое пятно в темном углу, мужчину в рубашке с длинными рукавами и в черных бриджах.

— Эмори! — Она метнулась мимо Бэрримора, пересекла комнату и бросилась в объятия Олторпа. Он, не раздумывая, покружил ее и крепко поцеловал в губы. Когда они оторвались друг от друга, она вздохнула и провела рукой по его щеке, израненной шипами терновника, через который он пробирался. На одной руке была повязка, сквозь которую сочилась кровь.

— Боже мой, — прошептала Аннели. — Ты в порядке?

— Обо мне не беспокойся. Как ты сюда попала? Как тебе удалось убежать от Бэрримора?

— Я не убегала от него, — сказала Аннели, разглядывая розовые пятна на его рубашке. — Он здесь. Он привез меня из Лондона.

— Привез? Тебя? — Эмори обернулся и увидел молчаливую фигуру в дверях. Он сразу узнал маркиза и напрягся. — Бэрримор?

Маркиз слегка поклонился.

— Олторп. Вы прямо-таки неуловимы.

— У него пистолет! — крикнула Аннели. — Под пальто! Слева!

Шеймас отреагировал немедленно, подтолкнул маркиза к стене, обыскал и вытащил у него из-за пояса пистолет.

— Это он, — сказала Аннели. — Он предатель. Он знает, что ты невиновен, и приехал, чтобы найти доказательства своей собственной вины и уничтожить их прежде, чем его разоблачат.

Бэрримор обомлел. Он даже не стал сопротивляться, когда Шеймас его обыскивал.

— Я? Господи Боже мой, Аннели! Вы думаете, что я?.. Вы думаете, я смог бы?.. — Он замолчал, буквально сраженный ее словами.

— Да, вы, можно сказать, сами признались мне в этом, сэр, когда рассказали, что вам все известно об Эмори, в частности о том, что он делал во Франции. — Она повернулась к Эмори. — Он признался, что работает на Уэстфорда и знает, что ты шпионил во Франции. Он видел депеши, которые ты посылал, отправлял тебе ответные и запросто мог фальсифицировать остальные!

— Да, я написал некоторые из них, — сказал Бэрримор. — Но не все. И не я один имел доступ к шифрам. В течение нескольких недель после того, как Бонапарт высадился на Антибах, каждый день приходило по двести — триста депеш. Пришлось нанять еще двенадцать сотрудников, чтобы расшифровывать их. Более того, я поверил вам и не обратился в ближайший гарнизон, не сдал вас властям.

Аннели немного поостыла.

— Значит, вы верите в невиновность Эмори?

— Я могу поверить, что его использовали в качестве пешки по обе стороны Ла-Манша. Но я не верю, что он полностью невиновен. Об этом свидетельствуют недавние события, когда он подверг вас огромному риску!

— Но я сама с ним пошла. Он меня не похищал.

— Возможно, что так, — тихо произнес маркиз. — Но ведь это он украл ваше сердце, не так ли? Он сущий дьявол.

Аннели смотрела на его красивое, но очень строгое, холодное лицо. Несмотря на то что маркиз Бэрримор умел скрывать свои чувства, в его голосе прозвучала горечь. Неужели он в самом деле от нее без ума, подумала Аннели, вспомнив слова Флоренс. Неужели бабушка была права?

— Вы сами недалеко ушли от дьявола, милорд, — парировала Аннели.

— Вы хоть и задели мою честь, но я принимаю ваши слова как комплимент.

— А это и есть комплимент.

Эмори фыркнул, напоминая, что они не одни в комнате.

— Итак, что будем делать? Попросим Шеймаса утопить его светлость в канаве или пусть поживет еще немного? И скажи ради Бога, что ты собиралась делать с этим?

Аннели проследила за его взглядом и обнаружила, что держит в руке ножичек для вскрытия писем. Она не заметила, как вытащила его из кармана, и теперь не знала, что с ним делать, когда на хмурых лицах мужчин появились кривые ухмылки.

Эмори осторожно взял у Аннели ножичек и обратился к Бэрримору:

— Если вы верите в мою невиновность, как говорите, сделайте так, чтобы мой корабль и моих людей отпустили.

— С какой стати, сэр? Чтобы вы снова пустились в бега?

— Нет, — тихо произнес Эмори. — Мне надоели бега. Я устал. Если бумаги все еще там, на борту «Интрепида», я докажу свою невиновность и помогу разоблачить настоящего предателя. Кроме того, мне не нравится то, что сейчас происходит в Торбее.

— В Торбее?

— Наполеона должны перевезти в Плимут, пересадить на борт «Нортумберлэнда» и отправить на Святую Елену. Разве не так?

Бэрримор прищурился.

— Вы хорошо осведомлены, хотя многие в этом сомневаются. Капитану «Беллерофонта» приказано отправиться в Плимут как можно скорее.

— Значит, им придется осуществить свой план до того, как корабль покинет Торбей.

— Какой план? Что вы имеете в виду? И кто это они?

— Они — это ваш настоящий предатель и участники заговора, намеревающиеся помочь Бонапарту бежать из ссылки до того, как приговор будет приведен в исполнение.

— Это исключено. Он охраняется днем и ночью. Он на борту корабля в центре британской гавани, окруженной дюжиной бригантин с пушками.

Эмори мрачно покачал головой.

— Я видел порт, корабли и все, что происходит вокруг «Беллерофонта», и могу сказать, сэр, что при желании поднимусь на борт, пройдусь по палубе, где находится Бони, и мы оба уйдем незамеченными.

— Вы заблуждаетесь.

— Не думаю. И чтобы доказать вам это, я поднимусь на борт «Интрепида».

— «Интрепид» находится под такой же сильной охраной.

Эмори вскинул бровь.

— Я намерен выйти на нем в открытое море до утреннего прилива.

Бэрримор остановил на нем холодный, оценивающий взгляд.

— Сделайте это, сэр, и я с радостью буду стоять на палубе рядом с вами.

— Сначала нужно попасть на борт, — проворчал Шеймас. — Не думаю, что это так же легко, как совершить прогулку вокруг порта.

Бэрримор и великан ирландец обменялись любопытными взглядами. Кивнув, Бэрримор начал развязывать шелковый галстук.

— Дайте мне более подходящую одежду, сэр, и я охотно предложу вам свою помощь независимо от того, что вы предпримете.

Эмори взглянул на Бэрримора и кивнул Шеймасу.

— Принеси что-нибудь из одежды. И верни ему пистолет: нас семеро, и нам нужно как можно больше оружия.

— Вы забыли обо мне, — тихо сказала Аннели. Все, кто был в комнате, воззрились на нее. Ее плащ соскользнул с плеч, и она осталась в тонком шелковом платье и легких туфельках. На лице все еще оставался грим, а в волосах пестрели блестки. Странно было видеть эту нежную, хрупкую девушку в столь мрачном месте, в обществе этих далеко не элегантных мужчин, к тому же требующую выдать ей пистолет. Воцарилось неловкое молчание. Первым его нарушил Бэрримор.

— Уверен, — обратился он к Олторпу, — что вы не намерены выдать мисс Фэрчайлд оружие, ведь это полный абсурд. Хотя она и утверждает, что отстрелила кому-то пальцы.

Аннели изогнула бровь.

— Я метко стреляю, если не бегу от преследователей или от наемного убийцы. Бэрримор поклонился.

— Не сомневаюсь в этом, мисс Фэрчайлд, и верю вам на слово. Нас семеро, и этого вполне достаточно, так что этот вопрос не подлежит обсуждению. Вы останетесь здесь, если даже придется запереть вас в одной Из комнат.

Тон Бэрримора не понравился Эмори: создавалось впечатление, что маркиз имеет какую-то власть над Аннели.

— Все двери в доме, к сожалению, запираются изнутри, — мягко произнес Эмори.

— Вы полагаете, она ослушается приказа, пренебрегая собственной безопасностью?

— Я не склонен вникать в историю ваших отношений с мисс Фэрчайлд, но думаю, она покинет дом прежде, чем мы дойдем до конца улицы.

Аннели хотела улыбкой поблагодарить Эмори за то, что он обращается с ней как с равной, а не как с малым ребенком, но увидела по его глазам, что он встревожен создавшейся ситуацией и согласился бы с мнением Бэрримора, будь на его месте кто-то другой.

— Вы не вправе снова подвергать мисс Фэрчайлд опасности, — продолжал Бэрримор. — Позволить ей участвовать в предстоящей операции по освобождению вашего корабля — все равно что бросить ее на съедение волкам!

— Ее узнали в Карлтон-Хаусе?

— Простите?

— Ее узнали на балу?

Бэрримор вспомнил, как снял с нее маску.

— Пожалуй, да. Там был ее брат, а полковник Рэмзи назвал ее по имени.

— В таком случае здесь ей будет так же опасно, как на борту «Интрепида». Не сомневаюсь, что выписан ордер — если не на ее арест как моей сообщницы, то по крайней мере на задержание и допрос.

— Ордер? — испуганно прошептала Аннели. — На мой арест?

— Зря ты собой гордишься, — сухо заметил Эмори. — Не думаю, что благовоспитанным молодым леди следует вести себя подобным образом.

Аннели не сказала, что благовоспитанные молодые леди и не на такое способны, но по блеску в ее глазах Эмори все понял и кашлянул.

— Как бы то ни было, — сказал он, — мы позаботимся о тебе. А теперь главное — освободить «Интрепид».

Глава 23

К тому времени как они покинули таверну, огни в гавани и на побережье скрылись в густом тумане. Где-то вдали пробили часы, и Эмори, прислушиваясь, повернул голову. Как только прозвучал женский голос, он ускорил шаг, и Аннели едва поспевала за ним.

Брюки из дешевой шерсти болтались на ней, и пришлось завязать их веревкой. Рубашка тоже была велика, по крайней мере оказалась мягкой и теплой.

Хорошо вооруженные мужчины шли быстрым шагом, в полном молчании, пристально следя за происходящим вокруг. Когда дошли до того места, где пришвартовались малые рыболовные суда, Шеймас приказал всем ждать позади склада его сигнала, а сам вместе с двумя мужчинами исчез в темноте. Напряжение достигло предела, когда послышался свист, и Эмори повел их к краю выступа, где в маленькой шлюпке сидел Шеймас со своими людьми.

— Часовые вряд ли увидят нас сквозь туман, и мы сможем подплыть прямо к их задницам, — заявил Шеймас и добавил:

— Если они вообще удосужились выставить часовых.

Бэрримор спустился в шлюпку и помог спуститься Аннели.

— Насколько я помню, в депешах сообщалось, что командовать «Интрепидом» назначен капитан сэр Исаак Ландовер.

— Ландовер? — удивился Эмори. — Один из самых известных капитанов на флоте? Зачем, черт побери, ему понадобилось охранять корабль-трофей в таком Богом забытом месте, как Грэйвсенд?

— Официальная версия такова, что после ранения он сам попросил об этом назначении.

— А неофициальная?

— Дело в том, что капитан завел шашни с молодой леди — дочерью какого-то адмирала, и тот был в шоке, узнав, что его первый внук будет незаконнорожденным и что отец его — женатый мужчина.

Эмори принял намек в свой адрес и пристально посмотрел на Бэрримора.

Затем взмахнул веслом и стал изо всех сил грести.

Вскоре они услышали скрип деревянных мачт, тихое бульканье воды у кормы, звон металлических колец нок-реи. Время от времени откуда-то сверху, из пелены тумана, доносился лающий хохот — они проплывали мимо одного из дюжины кораблей, стоявших на якоре. Затем раздались всплеск воды и смачное ругательство Аннели ушам своим не поверила, услышав звонкий женский смех, хотя знала, что для женщин обычное дело — жить на корабле, пока он стоит на якоре.

Аннели невольно сравнила себя с этими женщинами, отнюдь не отличавшимися строгостью нравов, и еще крепче вцепилась в фальшборт, гоня эту мысль. Она находилась в шлюпке с семью отчаянными мужчинами, намеревавшимися украсть корабль у его величества. Шлюпка постепенно наполнялась водой — где-то была пробоина. Аннели не умела плавать, и ее охватил страх.

Они плыли уже минут пятнадцать, когда раздался взволнованный голос Бэрримора:

— Вы не могли раздобыть лодку без пробоины? И вообще, куда мы плывем? Может быть, в открытое море?

— Несколько месяцев назад мы заменили на корабле железные снасти на медные, — сказал Шеймас. — Они звенят, когда корабль качается.

Аннели не могла различить звуки, но была благодарна Шеймасу, когда через несколько минут тот сказал:

— Вот он!

Она посмотрела в том направлении, куда он указывал, и увидела в тумане очертания огромного корабля, похожего в темноте на гигантское привидение. Два светящихся иллюминатора говорили о том, что кто-то на корабле бодрствует. На палубе горели фонари, и в их свете корабль мягко блестел. Пахло рыбой, мокрым холстом и еще чем-то. Аннели знала этот запах: однажды она подплыла на барже к кораблю с заключенными, бросившему якорь неподалеку от берега Темзы. Это был запах немытых тел, грязи и отчаяния.

Шеймас жестом велел мужчинам опустить весла и остановил шлюпку. Когда они подплыли совсем близко, двое мужчин придержали лодку, чтобы она не стукнулась о корпус корабля, и стали толкать ее руками, пока не оказались у веревочного трапа. Они перебросили весла, и когда привязали лодку к трапу, Эмори с пистолетами за поясом стал на него взбираться. За ним последовали еще четверо, ловкие, как обезьяны. Бэрримор был последним — на этом настоял Шеймас, удерживая маркиза за плечо.

— А вы, милорд, не уходите далеко от меня, — тихо произнес он. — И покрепче держитесь; у нас просто не будет времени вытаскивать вас, если вы вдруг свалитесь в воду.

Бэрримор хотел возразить, но ирландец уже был на середине трапа. Эмори и остальные ухватились за перила на палубе.

— Ты помнишь, что надо делать? — спросил Эмори Аннели.

— Надо выстрелить, если кто-то появится, — сказала она, вся дрожа.

— Ты в порядке?

— В порядке. Не беспокойся.

Эмори ободряюще сжал ее руку и исчез в тумане, в то время как Аннели с ужасом смотрела на сгущающиеся на небе тучи.

По сигналу Эмори они бесшумно перепрыгнули на шкафут, двое побежали вперед, двое — за ними. Эмори сделал знак Шеймасу идти на бак, носовую часть палубы, а сам пошел на корму м почти тотчас же наткнулся на часового, храпевшего на бочонке. От сильного удара рукояткой пистолета по шее часовой потерял сознание. Эмори на несколько минут остановился, чтобы сменить свой плащ на алую накидку, взял у часового мушкет, пороховницу и броневой пояс и двинулся дальше.

У следующего люкового просвета он остановился, прислушиваясь к дыханию своего судна. Дыхание было нервным, ведь теперь на корабле были чужие люди, и корабль, казалось, ждал, что Эмори освободит его. И Эмори нежно, словно женщину, погладил дубовую обшивку крышки люка и спустился вниз, чтобы осмотреть грузовой отсек — единственное место, где могли содержать арестованных членов его команды. Эмори метнулся мимо пушки, почуяв знакомый запах пороха и металла. Услышав впереди шаги, он отступил в тень, но это оказались Шеймас и Бэрримор. Двое стражей, которых они взяли, были связаны, как индейки, и заперты в рундуке.

Олторп указал на новый замок на решетке. Шеймас направился к одной из пушек и возвратился с пикой. Сидевшие в рундуке сначала зашептались, потом зашумели и стали хвататься за решетку.

— Цыц, вы, тупые ублюдки! — прикрикнул на них Шеймас Тернбулл и стукнул по замку пикой.

Для Эмори и его людей теперь было плевым делом пробраться между подвесными койками, забрать у спящих солдат оружие и растолкать их.

Бэрримор не знал, то ли удивляться, то ли негодовать по поводу легкости захвата корабля. По сути дела, он находился под полным контролем. Эмори оставалось лишь захватить капитана Исаака Ландовера, что сейчас не составляло никакого труда. Подплывая к кораблю, они видели в иллюминаторах свет, и теперь свет лился из-под двери.

Эмори вежливо постучался в каюту капитана.

— Войдите.

Они вошли втроем: Эмори, Шеймас и маркиз Бэрримор. У Эмори из-под расстегнутой накидки виднелась его собственная одежда, и капитан это сразу заметил. Он также обратил внимание на огненно-рыжие волосы Шеймаса Тернбулла и напряженный взгляд маркиза Бэрримора.

Ландовер сидел за столом, держа в одной руке перо, в другой — стакан мадеры. Бросалась в глаза его болезненная худоба. Его утонченно-красивое лицо с карими глазами обрамляли густые каштановые волосы. Ландовер отложил перо, продолжая держать в руке бокал вина, и, немного откинувшись назад, холодно изучал лица трех мужчин.

— Я не имел удовольствия встречаться с бывшим капитаном этого судна, джентльмены, но предполагаю, что это один из вас?

Эмори выступил вперед.

— Бывший и настоящий капитан Эмори Олторп к вашим услугам, сэр Исаак, — сказал он с легким поклоном. — Мои люди в данный момент собираются приступить к своим обязанностям.

Капитан Ландовер прищурился.

— Ясно. Я слышал, что вы человек предприимчивый. Но прошел слух, будто вас нет в живых.

— К счастью, это лишь слух.

— Что с моими людьми?

— Они все в добром здравии. Не считая часовых, которые еще некоторое время проспят.

Капитан побагровел, и его рука медленно потянулась к среднему ящику стола. Эмори поднял пистолет и покачал головой.

— Я бы вам не советовал, сэр. Это бессмысленно. Корабль мой. Даю слово, что пальцем не трону ни вас, ни ваших людей. Вы сойдете с корабля, как только мы благополучно покинем порт.

Сэр Исаак постучал пальцем по столу и поднял вверх руки.

— Хочу отдать вам должное, вы хорошо поработали, джентльмены. Не желаете ли выпить со мной? Я обнаружил прекрасный винный погреб на борту, Олторп.

— Рад, что он вам понравился, сэр, но не вижу пока повода для веселья.

Он засунул пистолет за ремень и, нахмурившись, оглядел каюту. Здесь не осталось ни одной его вещи, ничего ценного. Из красивого дубового шкафчика вынули стекло. Он стоял пустой, остался только крест. Не было ни карт, ни книг, ни судового журнала. Со стола тоже все исчезло. Кто-то весьма предприимчивый обнаружил даже тайник в нижнем ящике и унес из него абсолютно все.

— Странно, что вино не тронули, — задумчиво произнес Эмори.

— Я не позволил, — сказал Ландовер. — Корабль планировалось полностью выпотрошить и переукомплектовать на следующей неделе. Но следует отдать им должное — они обшарили буквально каждый уголок, стремясь лишить вас незаконных трофеев. Многое из вашей одежды было продано, и все доходы, естественно, пошли в королевскую казну в счет ущерба.

— Естественно.

— Ваши карты были самыми интересными, должен сказать. Две я купил для личного пользования.

Еще какое-то время Эмори слушал капитана, затем подошел к маленькой жаровне в углу. Он отодвинул металлический засов и, воспользовавшись полотенцами, чтобы защитить руки от жара, поднял плиту, отодвинул ее и вынул две черные доски из пола и, когда нащупал металл, испытал огромное облегчение. Он вытащил тяжелый сейф и передал Шеймасу, который поставил его на стол.

Заметив, что самодовольная ухмылка исчезла с лица Ландовера, Эмори снял с шеи цепочку и вставил ключ в замок. В сейфе все было в целости и сохранности. Ни один документ не пропал, так же как четыре мешка, набитые золотыми монетами и драгоценными камнями.

Бэрримор изменился в лице. Капитан Ландовер тоже.

— Вы не доверяете банкам, сэр?

— Вы доверились бы английскому банку, который принимает французские золотые ливры, не спрашивая, откуда они?

— И все же… у вас должно быть там небольшое состояние.

— И еще одно в менее престижном месте в Кале. — Эмори бросил взгляд на Ландовера. — Мне вообще-то щедро платили за мои проступки.

Эмори пробежал глазами первую страницу одного из документов и отложил его в сторону. На девяти документах были адмиральские печати, и лишь после восьмого Эмори с облегчением вздохнул, передавая его Бэрримору.

Бэрримор презрительно скривил губы.

— Лорду Уэстфорду было бы неприятно узнать, что вы хранили все эти депеши. По инструкции они подлежали уничтожению.

Эмори пожал плечами.

— Я никогда не принимал всерьез инструкции. Бэрримор нахмурился, поднес документ к свече, узнал код и попросил Ландовера позволить ему сесть, дать ему перо и лист бумаги. У маркиза ушло несколько минут на расшифровку кода. В документе содержался приказ капитану «Интрелида» помочь Бонапарту бежать с Эльбы, а также участвовать в заговоре по его дальнейшему «спасению. Было также сказано, что Бонапарта будет ждать „Релайант“, военный корабль с шестьюдесятью четырьмя пушками на борту, и вместе со своими людьми Наполеон должен будет перейти на этот корабль, после чего „Интрепиду“ разрешат исчезнуть.

— Уэстфорд не отдавал таких приказов, — пробормотал Бэрримор, даже не дочитав до конца. — И я тоже.

— Вы уверены?

Маркиз снова поднес депешу к свече.

— Господи, это замечательная фальшивка — подпись идеальная, зашифровано великолепно. Не придерешься. Но здесь, — край бумаги едва не касался огня, и Эмори уже хотел выхватить у него документ, когда Бэрримор повернул его обратной стороной и показал Олторпу и Тернбуллу, — водяной знак не такой.

— Водяной знак? — нахмурился Шеймас. — По мне, так он выглядит довольно сухим.

— Это оттиск производителя, оставляемый катком, когда бумагу сначала прессуют, а потом придают ей форму. Это видно, лишь если смотреть бумагу на свет — вот так. Здесь буква «Р» по центру.

Мужчины пришли в замешательство — даже Ландовер вытянул шею, чтобы посмотреть через плечо Бэрримора, пока тот водил пальцем вокруг буквы «Р», едва различимой на документе.

— Здесь должна быть буква «Т» с крестом через основу, — объяснил он. — Один из зятьев Уэстфорда купил целлюлозный завод и стал поставлять ему бумагу за год до побега Бонапарта с Эльбы. Он использовал ее исключительно для секретных депеш.

— Кто еще об этом знал?

— Никто. Только я и граф. Но возможно… ох, полдюжины, а то и больше людей могли знать наши коды и иметь доступ к старым запасам бумаги.

Эмори подошел к окну и посмотрел на туман, прежде чем повернуться к Бэрримору.

— Это доказывает, что я действовал не по своей инициативе; что я не продался французам, что я следовал приказам, уверенный в том, что они написаны рукой Уэстфорда!

— Если бы дело дошло до суда, я, пожалуй, свидетельствовал бы в вашу пользу, — сказал Бэрримор, — хотя мне кажется странным, что вы слепо выполняли приказы, противоречащие здравому смыслу. Ведь Бонапарт был уже схвачен, зачем же понадобилась вся эта нелепая, рискованная игра?

— Мы сами были удивлены, — признался Эмори. — И пришли к выводу, что никто не намеревался везти Бонапарта обратно на Эльбу, во всяком случае, живым.

— Мне трудно понять вас, Олторп.

— Мы думали, вы хотите убить подонка, вместо того чтобы держать его, словно короля, на его собственном острове, — проворчал Шеймас.

— Вы имеете в виду убийство? — вновь вступил в разговор Ландовер, вне себя от негодования.

— Вам никогда не приходилось бросать за борт человека во время шторма? — спросил Шеймас с улыбкой.

— Никогда!

— Тогда ваша совесть будет чиста, когда вы предстанете перед святым Петром.

— Откажись я выполнить приказ, — сказал Эмори, — Киприани нашел бы кого-нибудь другого, но уже испод контрольного британскому флоту.

— На которого нельзя свалить всю вину в случае, если план провалится, — пробормотал Бэрримор и снова посмотрел на фальшивую депешу, нахмурившись и вертя кольцо на пальце. — Вы сказали, что было еще письмо, за которым охотился Киприани?

Эмори протянул руку к сейфу, но тут услышал звук, похожий на выстрел, и выхватил из-за пояса пистолет. Он сразу определил, что выстрел раздался где-то в районе шлюпки.

Эмори бросил Шеймасу ключ от сейфа и устремился к двери.

— Оставайся здесь и не спускай глаз с сейфа!

Аннели сидела, зажав обеими руками рот, на глазах выступили слезы от едкого дыма. Пистолет лежал у ее ног, в воде, которой в лодке собралось уже не менее двух футов. Аннели была в отчаянии. Еще немного — и лодка утонет. И Аннели решила покинуть свой пост.

Вокруг стояла тишина, лишь изредка нарушаемая звуками, доносившимися с других кораблей. Когда порыв ветра на несколько мгновений разгонял туман, Аннели видела огни, даже различала очертания другого корабля, стоящего неподалеку.

У нее не было ни малейшего представления о том, что происходило на борту «Интрепида». Она замерзла, была напугана, промокла до нитки, не знала, жив ли Эмори, удалось ли ему добиться своей цели. Может быть, о ней вообще забыли, бросили ее на произвол судьбы?

А вода в лодке все прибывала.

Никогда в жизни Аннели не поднималась по веревочному трапу. Ни разу не была на борту такого огромного корабля. Она плавала на барже, перевозившей гостей с одного берега Темзы на другой, и в маленьких гондолах по озеру, в то время как пылкие поклонники читали ей плохие стихи.

А сейчас перед ней был корабль. Боевой корабль, со множеством пушек. Аннели насчитала пятнадцать на средней палубе и двенадцать на верхней, плюс различные маленькие пушки спереди и сзади. У Аннели не было выбора, и она поставила ногу на веревочный трап, схватившись за толстые веревки, предварительно проверив, на месте ли пистолет. Но тут лодка покачнулась, пистолет, засунутый за пояс, зацепился за веревку, упал и выстрелил. Аннели потеряла равновесие и едва не свалилась в воду, но сумела удержаться, цепляясь за веревки.

В это время на верхней палубе послышались крики. Аннели прижалась к лестнице, которая вдруг закачалась. Кто-то спускался вниз, В следующий момент Аннели увидела перед собой взволнованное лицо Эмори.

— Ты в порядке? Что случилось? Ты кого-нибудь видела?

Она покачала головой.

— Никого. Это была глупая ошибка. Я., в л-лодке начала подниматься вода и… я х-хотела, но пистолет упал и…

Стоя по щиколотку в воде, Эмори не стал больше ни о чем спрашивать. Не стал даже успокаивать Аннели — сейчас была дорога каждая минута. На соседних кораблях поднялась суматоха. Слышались громкие голоса. Всех взбудоражил неожиданно прозвучавший выстрел. Эмори помог Аннели подняться по трапу, а один из членов команды подхватил ее и перенес на палубу.

— А теперь, джентльмены, — скомандовал Эмори. снимитесь с якоря и займите свои места. Все надо делать быстро и тихо. Как только корабль выйдет в морс, поднимите паруса. Поставьте вперед людей с острым глазом и чутким носом, чтобы они вывели нас из этого супа.

— Добро, капитан!

— Извини, — сказала Аннели, убирая волосы с лица.

— Забудем об этом, — произнес Эмори. — Ты уверена, что тебя не задело?

— Разве что мою гордость.

Он с улыбкой чмокнул Аннели в затылок, прежде чем подозвать кока, загорелого маленького испанца по имени Хуан Диего.

— Я отведу мисс Фэрчайлд в мою каюту. Она промокла до нитки, и ей необходимо переодеться. А теперь скажи, как у нас с питьевой водой и запасами еды — надолго ли их хватит? Когда выйдем из гавани, дайте людям рома, если найдете: они наверняка не видели выпивки, пока были гостями короля. И печенья дайте, чтобы они перекусили, прежде чем будет готова говядина. Я вернусь на палубу еще до того, как мы снимемся с якоря, и хочу почувствовать запах жареной грудинки.

— Добро, сеньор капитан генерал! И… добро пожаловать на борт.

— Чертовски приятно вернуться, мистер Диего.

Глава 24

Шеймас ждал в каюте вместе с Бэрримором и Ландовером. Сейф был заперт, возвращен на место и задвинут жаровней, в которую подбросили угля. Эмори коротко рассказал о причине выстрела, повесил на шею цепочку с ключом и отправил наверх Шеймаса, чтобы тот побыл там, пока сам Эмори не вернется. Бэрримор ушел с капитаном Ландовером, чтобы сопровождать его и его людей.

Эмори порылся в ящике капитана и нашел чистую сухую рубашку и бриджи. Беря их, Аннели старалась не смотреть на Эмори, боясь увидеть на его лице негодование или же, что ничуть не лучше, глубокое разочарование.

Он заставил ее переодеться и сказал с улыбкой, что прикажет Диего подогреть воды, если она захочет помыться, поскольку на ее лице все еще оставался грим, а также проследит, чтобы подали горячего кофе, когда закипит вода. Эмори ушел, пообещав вернуться, как только «Интрепид» снимется с якоря, и Аннели стоило больших усилий не разрыдаться, едва за ним закрылась дверь. Она сама не знала почему. Возможно, ситуация для нее была не совсем привычная, мягко выражаясь, или же потому, что Эмори поцеловал ее прямо на глазах у всех мужчин. Или же потому, что вообще не поцеловал, прежде чем подняться на палубу…

Едва волоча ноги, она подошла к кровати, положила на нее одежду, которую ей дал Эмори, направилась к окошку.

Сквозь туман почти ничего не было видно, лишь струйки дымка, рассеивающиеся в воздухе. Корабль уже снялся с якоря и плыл. Еще один шанс вернуться к семье ускользал от нее.

Аннели подумала, что надо бы отправить с Ландовером письмо родным, но что она может им сообщить? Что сошла с ума? Что стала женщиной легкого поведения? И уже выписан ордер на ее арест? И как все это объяснить семье, которая превыше всего ставит моральные принципы, если сама Аннели осуждает свои поступки?

Вздохнув, Аннели прилипла лбом к прохладному стеклу. Любовь к Эмори вряд ли может служить оправданием, а то, что Эмори принес ей розовое масло, вообще ничего не значит. Как это ни ужасно, Бэрримор прав. Трудно себе представить, что капитан Эмори Олторп согласится жить в сельской местности, отгородившись от всего мира. И еще труднее представить его в кругу семьи, сидящим у камина с каким-нибудь приключенческим романом в руках. Скорее всего он снова уедет из Англии, независимо от того, докажет или не докажет свою невиновность. А после войны в шпионах вообще отпадет надобность.

Она боялась признаться самой себе в том, что не нужна будет Эмори, как только корабль выйдет в открытое море, Она даже плавать не умеет. И может стать для Эмори тяжким бременем, помехой, даже препятствием.

Он ничего ей не обещал. Абсолютно ничего. Вообще избегал разговоров о будущем. И Аннели оставалось только гадать. Она полагала, что после всего, что им пришлось пережить, Эмори с ней никогда не расстанется, как бы ни сложилась его дальнейшая жизнь.

Она взглянула на свой перстень с алмазом, бабушкин подарок. Думала ли Флоренс о том, что Аннели, возможно, придется самой добывать себе средства на пропитание? С кольцом она не будет нуждаться. К тому же у нее прекрасное образование и великолепные манеры. Когда ей исполнится двадцать один, к ней перейдет наследство от бабушки, через девять долгих месяцев. Как раз когда…

Нет, она не хотела даже думать об этом.

Она стала вертеть на пальце кольцо, но, вспомнив, что Бэрримор тоже вертел свою золотую печатку, остановилась. Она не знала, сколько времени простояла так, когда открылась дверь и появился Эмори.

— Я принес тебе кофе, — сказал он. — Ты так и не переоделась?

— Нет. Я… смотрела, как корабль снялся с якоря и поплыл. Поразительно! Как можно им управлять в таком тумане? — Она перешла на шепот и взглянула на Эмори. Его лицо, несмотря на ссадины и кровоподтеки, было необычайно красивым. Он уже успел переодеться, и теперь на нем была белоснежная рубашка и черные бриджи. Его блестящие черные волосы ниспадали до плеч. Он принес на деревянном подносе две чашки, маленький кофейник и большую бутылку рома.

— Вообще-то на палубе туман кажется гуще, чем есть на самом деле. Люди наверху обладают острым зрением, и если мы не врежемся в скалу, все будет в порядке. У Шеймаса в жилах течет ирландская кровь, и он не хочет видеть меня на палубе, подозревая, что я собираюсь проверить, не потерял ли он хватку.

— Не потерял ли он хватку?

— Видимо, когда он пытался прорваться сквозь блокаду, был туман и он попал прямо в руки британцев.

— Понятно. И на этот раз ты ему доверился?

— Полностью. — Эмори прищурился. — Что-то не так?

— Нет, все в порядке. — Она попыталась улыбнуться. — Просто не верится, что нас не преследует дюжина экипажей.

— Ну, — он поставил поднос на стол, — если благодаря туману они не заметят, что мы улизнули, к утру мы будем уже далеко. — Еще мгновение он молча смотрел на нее, потом закрыл дверь.

Он задул все свечи, кроме одной, в канделябре, висевшем на стене.

— Мы остановимся, прежде чем выйти в открытое морс, чтобы высадить на берег капитана Ландовера и его людей. Я подумал… может быть, ты хочешь высадиться вместе с ними?

Ее щеки зарделись.

— С чего ты взял?

— Мы только что увели из британского порта корабль, и вряд ли нас погладят за это по головке. К тому же я понятия не имею, как к нам отнесутся в Торбее. «Беллерофонт» — военный корабль, и наверняка там сейчас все пушки наготове.

— Ты хочешь сказать, что я буду тебе помехой?

— Вовсе нет. Просто я забочусь о твоей безопасности. Но спорить с тобой бесполезно. Если хочешь — оставайся, я больше ни слова не скажу.

— Да, хочу, — мягко ответила она.

Он улыбнулся, и ее щеки стали пунцовыми. Эмори разлил кофе по чашкам, добавив в каждую изрядную порцию рома.

— Вот теперь ты согреешься.

Она взяла чашку, но пить не стала. Что-то тревожило Эмори, он старался не смотреть ей в глаза.

— Лорд Бэрримор тебе поверил, что облегчает твое положение, — сказала Аннели.

— Это лишь первый шаг.

— Ты вернул свой корабль. Он очень… — она запнулась и наконец подобрала нужное слово:

— сильный. И я рада, что к тебе возвращается память.

Он выплеснул за окно кофе из чашки и наполнил ее ромом.

— Я помню, ты говорила, что я тебе больше нравлюсь без памяти.

— Я была расстроена.

— Ты была чертовски расстроена. — Он ухмыльнулся. — И обвинила меня в том, что я обращаюсь с тобой как со шлюхой.

— Ты тогда перебросил меня через плечо, как мешок с зерном. Прямо на улице.

— Дело в том, что последние годы я не думал о хороших манерах. Я играл в войну.

— Я вовсе не думаю… Он жестом остановил ее.

— Дай мне сказать. Если будешь меня перебивать, я не смогу тебе все объяснить. Понимаешь, ко мне действительно возвращается память. И должен тебе признаться, что далеко не всеми своими поступками я могу гордиться.

О некоторых вообще лучше не вспоминать. Я бы и не стал. Но сейчас это очень важно. Не все выдвинутые против меня обвинения несправедливы. Во всяком случае, в них есть доля правды. Этим и воспользовался Уэстфорд.

— Лорд Бэрримор сказал мне то же самое по пути из Лондона.

Темные глаза смотрели на нее не моргая.

— Правда? Что еще он сказал?

— Что тебе есть что скрывать. Больше ничего.

— Благородно с его стороны. Пожалуй, придется изменить о нем мнение. Расскажи он все подробно, ты немедленно убежала бы от меня.

— Не понимаю, зачем ты мне все это говоришь.

— Я и сам не понимаю. Тебе больше нравилось, когда у меня не было памяти, мне тоже. Тогда я ни о чем не думал и для меня не было ничего важнее, чем раздеть тебя и уложить в постель.

— А теперь? Что теперь для тебя самое важное?

— Свобода. Мой корабль. Мои люди. Семья, которую я игнорировал несколько лет. — Он поставил чашку на стол. — Тебе разве не хочется увидеться со своими родными?

Она пожала плечами.

— Не знаю, разве что с Энтони. Пожалуй, он единственный, кто может меня понять.

Эмори подошел к ней и долго смотрел на нее, будто видел впервые. Красиво очерченный рот, нежный овал лица, огромные глаза, роскошные волосы. Он провел пальцем по ее нижней губе — Я думал, когда все это кончится… В общем, мне хотелось бы навестить твою бабушку Флоренс, завоевать ее уважение. Еще я намеревался… — Он коснулся ее щеки, и Аннели с удивлением почувствовала, как дрожат его пальцы. — Я намеревался, если вы не связаны никакими обязательствами, мисс Фэрчайлд, поступить так, как велит мне мое сердце и моя мужская честь. Ее глаза заблестели.

— Я готов обещать, как это ни трудно, что не дотронусь до вас, даже руки не поцелую, пока мы не поженимся.

— Поженимся? — выдохнула она едва слышно.

— Да, — сказал он, мечтательно улыбнувшись. — Ведь именно так поступают влюбленные, не правда ли?

— Ну да, но…

Он вздохнул и нежно обнял ее.

— Ты однажды спросила меня об этом, хотя и не прямо, но мне не хотелось тогда отвечать. Сейчас тоже не самое подходящее время, но… Ты должна знать, что я люблю тебя, Аннели Фэрчайлд. Гораздо сильнее, чем может себе позволить человек с моей репутацией. Не знаю, когда именно это случилось, но однажды я понял, что хочу стать лучше ради тебя. Потому что ты мне поверила и пошла за мной. Потому что смотрела на меня своими большими синими глазами и говорила, что тебе нужен только я, а все остальное не имеет никакого значения. Теперь я понял, что имеет значение. Что это очень важно.

Она вздохнула, когда он прильнул к ее губам. Сердце бешено забилось. На какой-то момент она лишилась дара речи. Потом наконец заговорила со слезами на глазах:

— Я сделаю все, чтобы ты исполнил свое обещание, если ты действительно этого хочешь, а пока…

— Что пока?

— А пока, — прошептала она, — поцелуй меня еще раз. Он облегченно вздохнул и запечатлел на ее губах долгий поцелуй, затем стал ее раздевать.

— Я обещал не прикасаться к тебе до поездки в Уиддиком-Хаус, — сказал он.

— Правда? — Она улыбнулась, дрожа от желания. — Да, ты и в самом деле это сказал. Но до тех пор я готова лежать рядом с тобой в постели, голая или одетая.

Он снова поцеловал ее. Она позволила себя раздеть и прижалась к нему, не скрывая безумного желания.

Кровать была узкой, если вообще можно назвать кроватью вделанную в стену полку. Стол был больше; и Эмори, вмиг смахнув бумаги и письменные принадлежности и пролив при этом на пол чернила, положил на стол Аннеля, сверкающую и нежную в своей наготе. Он оторвался от ее губ и опустился на колени. Погладил ее бедра и, раздвинув их, жадно припал губами к пушистому треугольнику, пощекотав языком лоно. Аннели напряглась и выгнула спину, ощущая, как по телу пробегают горячие волны от, груди до кончиков пальцев. Эмори довел ее до экстаза и только тогда сорвал с себя одежду, положил ноги Аннели себе на плечи и с такой силой вошел в нее, что она едва не свалилась со стола, Аннели стонала от наслаждения, в то время как Эмори двигался все быстрее и быстрее, не сводя глаз с ее лица, дышавшего страстью. Он шептал ей ласковые слова то на французском, то на испанском, то на каком-то гортанном, непонятном ей языке, первозданном, как сама страсть.

Наконец Эмори почувствовал, что не в силах больше сдерживаться, возбуждение достигло предела, и с хриплым стоном, содрогаясь всем своим могучим телом, излил в бархатное лоно Аннели драгоценный нектар.

Аннели купалась в волнах наслаждения, не отрывая губы от его губ, но через несколько секунд замерла в полном изнеможении, спустившись с вершины блаженства, не в силах пошевелиться.

— Господи Боже мой! — только и могла она произнести.

Эмори хотел что-то сказать, но вдруг ему показалось, что в комнату кто-то вошел, и он в ярости обернулся. Кто посмел зайти в его каюту без разрешения? Однако он никого не увидел. И не услышал шагов в коридоре.

Аннели своей прохладной рукой провела по его щеке, и когда Эмори, повернувшись, увидел в ее огромных синих глазах удивление, его тревога вмиг исчезла и он вновь прильнул к ее розовым губам, так жаждавшим его поцелуя.

Глава 25

Письмо, которое Эмори той последней ночью в Эксе взял со стола Наполеона, Бонапарту прислал его младший брат Жером. Оно было доставлено курьером, который так мчался, что загнал лошадь, и она рухнула замертво в тот миг, когда он спешился. Эмори тогда был удивлен, что письмо открыто лежало на столе вместе с другими бумагами, и при первой же возможности сунул его в карман, предположив, что в нем может быть что-то важное. Он прочел его уже на борту «Интрепида» и едва не бросил в камин, поскольку брат писал Бонапарту о семейных делах. В частности, о здоровье их матери и о переполохе, который поднялся в деревне после того, как там побывал Наполеон, приехавший попрощаться с матерью и двумя внебрачными сыновьями. В письме также упоминалось о его четырехлетнем наследнике и о возможности вывезти его из Парижа и отдать бабушке. Выражалась тревога по поводу денег и пенсий, и говорилось о том, что сейчас только дураки верят в обещания союзнических армий дать возможность матери прожить остаток своих дней в покое, и чем скорее все они окажутся на борту корабля, плывущего в Америку, тем лучше. Но еще нужно получить разрешение на выезд из Франции. Они надеются, что полковник Дюрок присоединится к ним. Все идет хорошо. Дюрок уже отправился к побережью и должен приехать еще до того, как дойдет письмо. Пришлось заплатить много золота Ренару, чтобы обезопасить себя не только в Эксе, но и в Англии.

Все идет хорошо. Эта фраза была дважды подчеркнута. Эмори никак не мог вспомнить, видел ли он полковника Дюрока в тот последний день или вечер. Одни офицеры приходили, другие уходили; их было так много, что Эмори вряд ли мог всех запомнить, если бы даже не получил удара по голове. И кто такой Ренар? Имя явно зашифровано. Эмори просмотрел все документы, хранившиеся в сейфе; ни о каких лисах[2] не было упоминаний, равно как ни о волках, ни о ястребах, ни о цаплях.

После того как они покинули Грэйвсенд и два дня плыли на всех парусах, он до боли в глазах перечитывал письмо. Вчитывался в каждое слово, знал весь текст наизусть, надеясь, что где-то между строчками найдет ключ к плану по спасению Наполеона. А что такой план существует, Эмори не сомневался, как не сомневался в том, что письмо зашифровано, иначе зачем бы понадобилось Киприани истязать Эмори? Ведь он мог просто убить его. Или утопить.

Кто такой полковник Дюрок? И еще упоминающийся в письме Лис, черт побери? Его ли рук дело фальсификации депеш? И какое отношение он имеет к плану?

Эмори во все стороны вертел письмо, но никак не мог разгадать код. Даже блестящее знание французского не помогло, и он попросил Аннели прочесть ему письмо вслух.

Но она скорее мешала, чем помогала, поскольку он не сводил глаз с ее нежных, как лепестки розы, губ, тонких бровей, сходившихся на переносице, когда она пыталась сосредоточиться, с выделявшейся под рубашкой округлой груди. Все попытки разобраться в письме кончались очередной вспышкой страсти со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Бэрримор, считавший себя непревзойденным знатоком французского, уверял, что не знает никого в Уайтхолле, кто под именем Ренара или еще каким-нибудь мог поддерживать тайную связь с французами, и поклялся по возвращении в Лондон сделать все возможное и невозможное, чтобы разоблачить предателя. Эмори полагал, что в этом нет особой необходимости, поскольку предатель сейчас наверняка находится в Торбее, куда они скоро прибудут.

— Дюрок, — бормотал Эмори. — Кто, черт побери, этот полковник Дюрок и почему его имя кажется мне знакомым?

— Может быть, потому, что ты произносишь его уже в тысячный раз, — предположила Аннели, — даже шепчешь во сне? И это несмотря на мои усилия тебя отвлечь.

Она отвлекала его и сейчас, сидя у него на коленях. Часы пробили пять, когда Аннели проснулась и увидела, что Эмори сидит за столом и просматривает бумаги. Когда она подошла, Эмори не поднял головы. Тогда она села к нему на колени, прижавшись к его сильному, горячему телу.

Он обнял ее, поцеловал в затылок. Ее волосы слегка пахли ромом, потому что она вымыла их в бочонке, который Диего позаимствовал в кладовой. Ничего более подходящего не нашлось.

— У меня такое ощущение, что мы все еще плывем в тумане, — тихо произнес Эмори, — Совершенно не зная, что нас ждет впереди.

Она вздохнула и устроилась поудобнее.

— Быть может, их план уже сорван. Я вообще не представляю, как можно бежать с «Беллерофонта». Ты же видел: он взят в кольцо военными кораблями с пушками и солдатами. Невозможно пробраться в порт незамеченным, точно так же как и бежать из него. Когда мы уплыли, в заливе круглосуточно находились корабли. Сейчас их должно быть в два или три раза больше, и если даже кому-то удастся перелезть через борт, его все равно заметят.

— Наполеон не умеет плавать. Он до смерти боится утонуть даже в собственной ванне.

— Тогда остается только захват с моря: Но чтобы помочь Бонапарту уйти от британского флота, понадобится еще одна армада, а это уже грозит военным столкновением. Хотелось бы знать, почему он сдался.

Эмори откинулся в кресле и задумчиво гладил волосы Аннели.

— А главное, почему сделал это с такой легкостью, хорошо понимая, что его могут повесить.

— Возможно, он надеялся, что этого не случится, если он добровольно отдаст себя в руки британских властей.

— После Эльбы он поклялся, что сделает все, только бы не попасть снова в тюрьму. Генерал Монтолон опасался, как бы он не покончил с собой после Ватерлоо.

— Тогда всем было бы легче. Эмори покачал головой.

— Он счел бы это трусостью, даже низостью.

— Я как-то читала, что Наполеон вообразил себя богом, а значит, бессмертным, и решил, что, если даже его убьют, он вновь возродится, только уже в другой оболочке. Скорее всего он просто сумасшедший. Его надо упечь в дом для умалишенных, и пусть он станет их императором.

Эмори уставился на нее.

— Что ты сказала?

— О сумасшедшем доме?

— Нет, до этого. Она сдвинула брови.

— Что он вообразил себя богом?

Эмори выпрямился, спустил Аннели с колен, взял письмо и долго, с удивлением смотрел на него.

— Не может быть, — пробормотал он. — Не может быть, черт возьми. Дюрок, негодяй! Ты думал, тебе это сойдет с рук?

Он вскочил, быстро оделся, сунул ноги в башмаки.

— Что случилось? Ты что-нибудь вспомнил? — спросила Аннели.

Он посмотрел на нее и перевел взгляд на круглое окошко. Небо было серым с фиолетовой полоской вдоль горизонта, море — все еще черным, но скоро рассвет, и, если Эмори не ошибся в расчетах, до Торбея осталось меньше сорока морских миль.

Он подошел к Аннели, взял в ладони ее лицо, крепко поцеловал.

— Я говорил, что люблю тебя?

— Мне так приятно слышать это снова, но…

— Говорил, что ты смелая, красивая, умная, и я хочу, чтобы ты мне родила много детей, и чтобы они были такими же умными, смелыми и красивыми, как ты?

— Я…

— А теперь одевайся. — Он снова поцеловал ее. — Мне нужно поговорить с Бэрримором.

— Но погоди…

Он быстро вышел, и до нее донесся лишь звук его шагов.

— Вы хотите попасть на борт «Беллерофонта»? — спросил Бэрримор, протирая глаза и спустив ноги с подвесной койки. — Вы, наверное, сошли с ума.

— Возможно, но, если мои предположения верны, я смогу вернуть себе доброе имя и сделать вас героем.

— Какие предположения? О чем вы? Который час?

— Скоро пять. С попутным ветром мы придем в порт задолго до полудня. Хотелось бы знать, честно ли отнесется капитан Мэтленд к белому флагу?

Брови Бэрримора взметнулись вверх.

— Вы собираетесь войти на «Интрепиде» в порт? Да ваш корабль там разнесут в щепы.

— Не разнесут, если вам удастся их убедить, что в интересах государства пустить нас на борт «Беллерофонта».

— Мне? Убедить их?

— Но если даже не удастся, черт возьми, вы все равно будете героем, Бэрримор. Сдадите властям неуловимого Эмори Олторпа, и он наконец предстанет перед судом.

Мужчины обернулись, когда появилась Аннели. Волосы ее были в беспорядке, а незаправленная рубашка свисала до колен.

— Вы понимаете, о чем он говорит? — спросил Бэрримор.

— Нет, — ответила Аннели. — Он мне не объяснил.

— Чтобы вы не сочли меня сумасшедшим. — сказал Эмори, — я ничего не стану объяснять, пока не доберемся до «Беллерофонта».

Аннели не понравилось то, что она увидела в гавани: маленькие лодки были заполнены элегантными мужчинами и женщинами; они потягивали вино из хрустальных бокалов и закусывали пирожными, в то время как с «Беллерофонта» поступали сообщения типа «знаменитый узник пошел завтракать» или «вернулся обратно в каюту».

Ночью лодки и баржи займут женщины другого сорта; едва стемнеет, откроются все таверны и залив засверкает огнями.

Эмори решил проплыть мимо Торбея, зайти в гавань с запада, бросить якорь немного выше и оттуда по суше отправиться в Бриксгем. Но корабль, подгоняемый ветром, несся прямо в залив, однако остановился в трех милях от него, чтобы не вызвать на себя огонь дюжины баркасов, расположившихся в гавани, хотя команда «Интрепида» готова была открыть ответный огонь.

Бэрримор, причесанный и элегантно одетый, подплыл к ближайшему баркасу, а потом отправился в гавань.

С палубы «Беллерофонта» офицеры и штатские смотрели в подзорную трубу сначала на «Интрепид», потом на один из баркасов, когда тот маневрировал между рыбацкими лодками. Он был, в свою очередь, встречен четырьмя баркасами с солдатами в красном, на один из них пересел Бэрримор и с эскортом направился к военному кораблю.

Аннели напряженно следила за Бэрримором, хотя расстояние не позволяло все как следует рассмотреть. Она взглянула на Эмори, который не отрываясь смотрел в подзорную трубу.

Примерно через час баркас поплыл обратно; там усиленно размахивали белым флагом.

— Что это значит? — шепотом спросила Аннели.

— Они пока не выкатили пушки; пожалуй, это хороший знак.

Когда баркас был на расстоянии выстрела, его командир представился, передал приветствия Фредерика Мэтленда, капитана военного корабля «Беллерофонт», и приглашение капитану «Интрепида» пожаловать на борт британского фрегата.

— Он не дает никаких гарантий, парень, — сухо заметил Шеймас.

— А ты ожидал гарантий?

Ирландец вместо ответа плюнул за борт.

— Следи за баркасами. Если они последуют за нами, поднимайте паруса. Если я не вернусь, уходи на «Интрепиде». В следующий раз они не будут так беспечны, мой друг.

Шеймас хотел снова плюнуть, но во рту у него пересохло.

Эмори повернулся к Аннели.

— Сейчас ты скажешь, что должна пойти со мной, и я не стану с тобой спорить. Не известно, чем все это кончится, так что тебе лучше не оставаться на «Интрепиде». Бэрримор предложил свою защиту, и я принял ее от твоего имени. Что бы ни случилось, — Эмори говорил медленно, с трудом, — ты получишь все мои деньги, которые лежат в банке в Кале. Об этом позаботится Бэрримор, я сказал ему имя банкира, к которому следует обратиться. Этого тебе должно хватить на то, чтобы дать фору кому угодно, когда тебе заблагорассудится.

— Мне не нужны твои деньги! — воскликнула она. — Мне нужен ты!

Он взял ее за подбородок и, улыбнувшись, нежно поцеловал.

— Я пока жив, мадам, и намерен сделать все возможное, чтобы вы меня не потеряли и не достались Бэрримору, хотя он и хороший парень.

Эмори уже повернулся, чтобы уйти, но Шеймас остановил его:

— Подожди! Я дам тебе одну штучку, и ты положишь ее в то самое место, куда никто не полезет, когда тебя будут обыскивать, прежде чем пустить на борт.

Эмори посмотрел на карманный пистолет, который Шеймас держал на ладони.

— Возьми саблю и пистолеты, и я гарантирую, что дальше они искать не станут. Из моего пистолета можно произвести всего один выстрел, но шума от него как от двадцати. Спусковой крючок сделан так, чтобы ты не отбил себе кое-что, так что можешь им воспользоваться. Что касается вас, мисс, — он посмотрел на Аннели, — они слишком благородны, чтобы по-настоящему прочесать вас, но если вы думаете, что сможете…

— Нет, — сказал Эмори, увидев в руке Шеймаса еще один пистолет. — Защита Бэрримора не будет стоить и гроша, если у Аннели найдут оружие.

Эмори отвернулся на секунду, которой Аннели хватило, чтобы взять у Шеймаса пистолет и засунуть за пояс, из-за которого она быстро вытащила рубашку, и последовать за Эмори в лодку, переполненную солдатами.

Глава 26

Команда военного корабля «Беллерофонт», тяжелого фрегата с семьюдесятью четырьмя пушками, насчитывала триста пятьдесят человек. А теперь прибавились сотня офицеров, советники, друзья и эмиссары, сопровождавшие Наполеона из Франции. Палубы были переполнены стражами в алых накидках, моряками в тельняшках и холщовых брюках, офицерами в синей с золотом форме и штатскими в черных сюртуках, Из-под которых виднелись ослепительно-белые воротнички. Они глазели на Эмори Олторпа, когда он взошел на борт, но, как только появилась Аннели, все словно по команде повернули головы в ее сторону.

Капитан Фредерик Мэтленд, двадцати пяти лет от роду, записался в армию сразу после того, как жители Франции штурмовали Бастилию. Он удостоился почестей во время кампании в Египте против Наполеона, а позже вместе с Нельсоном сражался при Трафальгаре. Один из самых уважаемых капитанов британского флота, он прославился своей честностью и, пока обдумывал план переброски Бонапарта в Англию, не переставал возмущаться атмосферой, царившей на корабле, а также и вне его.

С четырьмя лейтенантами и полудюжиной офицеров он, стоя на баке, осматривал палубу. Его шокировала дерзость авантюриста-капитана, попросившего аудиенции.

В то же время он не мог скрыть своего восхищения смелостью Эмори Олторпа, когда тот появился на; борту военного корабля, имея при себе только рапиру и два одноразовых пистолета, которые у него отобрали, прежде чем он поднялся на борт.

Капитан задержал взгляд на Аннели Фэрчайлд. Он слышал историю о ее похищении вскоре после того, как это случилось, и час назад совершенно другую версию этой истории от лорда Бэрримора. Когда она поднялась на борт и встала рядом с Олторпом, капитан понял, какой версии следует верить. Интересно, как поступил бы ее отец, увидев свою юную газель в грубой моряцкой одежде, с растрепанными волосами, обветренным лицом, рядом с авантюристом-капитаном? У Мэтленда были четыре дочери, совсем еще маленькие, и он не мог определить свое отношение к этой не совсем обычной девушке.

— Надеюсь, вы понимаете, сэр, что находитесь на британской земле, а потому подлежите немедленному аресту, — Если ваше намерение арестовать меня не изменится после того, что я вам расскажу, тогда, пожалуйста, не обращайте внимания на белый флаг.

Мэтленд почувствовал, как мурашки побежали по телу, но на лице его не дрогнул ни единый мускул.

— Смею заверить вас, сэр, что я весь внимание. Эмори окинул взглядом толпу на палубе.

— Я бы предпочел поговорить с вами наедине, капитан. Капитан прищурил свои холодные как лед глаза.

— Мистер Уитерспун, — обратился он к своему первому лейтенанту, — пожалуйста, проводите наших гостей в мою каюту. А за пиратским кораблем пусть продолжают следить и доложат мне, если там будет замечено какое-то движение. Пусть команды остаются на своих позициях, и, ради Бога, очистите палубы от этого французского сброда.

В дневной каюте капитана, протянувшейся на всю ширину корабля, стояли стол и дюжина стульев, не считая остальной мебели. Пол был покрыт черным и белым холстом. В углу в позолоченной клетке сидел на жердочке попугай, в другом углу стоял слуга с непроницаемым лицом.

Мэтленд отдал бинокль слуге и обратился к гостям:

— Мисс Фэрчайлд, мистер Олторп, лорд Бэрримор… — он указал на стулья, — пожалуйста, присаживайтесь. Оджильви, — повернулся он к слуге, — принеси нам бренди-Слуга принес бутылку и бокалы, и капитан его отпустил. Бэрримор не стал садиться и встал у окна. У двери стоял Уитерспун.

— Мы обойдемся без формальностей, не так ли? — сказал Мэтленд. — Но некоторые предосторожности не помешают, мистер Олторп. Мы не дураки, чтобы зря терять время. Благодаря вмешательству лорда Бэрримора я, не слушая голоса разума, пошел вам навстречу, сэр Олторп. Лорд говорит, что у вас есть веское доказательство того, что вы не предатель. Но разумеется, только суд может решить, виновны вы или нет.

— Я хорошо это знаю, капитан, — сказал Эмори. — Но с вашего разрешения хочу показать вам некоторые документы и попросить доставить их в целости и сохранности в министерство иностранных дел.

Аннели бросила взгляд на Бэрримора. Он стиснул зубы. Он уже согласился взять на себя ответственность за доставку фальшивых депеш, не Эмори сказал, что не станет рисковать, потому что они могут попасть не в те руки. Однако если адмиралтейство доверило Мэгленду охрану самого сильного противника Англии, документы ему и подавно можно доверить, подумал Эмори.

Депеши вытащили из мешка и положили на стол перед Мэтлендом. Затем Эмори рассказал, что делал последние три года, как играл роль шпиона и наемника, как был использован его корабль. Успеха в прорыве блокады он в основном достиг благодаря приказам из Уайтхолла, поступавшим к капитанам, в которых рекомендовалось не задерживать «Интрепид», когда он попадал в их поле зрения. Все это подтвердил Бэрримор, а также то, что капитану «Интрепида» приходили фальшивые депеши.

Мэтленд, следует отдать ему должное, внимательно слушал их, не перебивал. Не известно, убедили ли они его, но создавалось впечатление, что он не счел Олторпа сумасшедшим, явившимся на борт «Беллерофонта» в поисках всепрощения.

Когда коснулись планов Бонапарта на ближайшее будущее, Эмори сказал:

— Он не собирается снова отправляться в ссылку, сэр.

— Видите ли, Олторп, у него нет выбора. Его перевезут на «Нортумберлэнд»…

— Да, а оттуда на остров Святой Елены. Но все не так просто, как вам представляется.

На лицо Мэтленда набежала тень.

— Его закуют в цепи, если понадобится, уверяю вас. Эмори вздохнул и медленно, с расстановкой произнес:

— Человек, который находится у вас на борту, может, и попадет на Святую Елену, но это не Наполеон Бонапарт.

Мэтленд, Бэрримор и Аннели во все глаза уставились на Эмори. В каюте воцарилась тишина. Мэтленд потянулся к бокалу, чтобы глотнуть бренди.

— Полагаю, у вас есть веские основания для подобного заявления, хотя не уверен, что мне хотелось бы их выслушивать.

— Прочтите письмо Жерома Бонапарта — там упоминается полковник Дюрок. Я долго не мог припомнить, кто это такой, но потом меня осенило. Один из помощников Бонапарта рассказывал о солдате по имени Дюрок, который принял на себя удар шпаги, предназначенный Бонапарту. Бонапарт не забыл этот верноподданнический поступок.

Мэтленд усмехнулся.

— Вы полагаете, что этот Дюрок восстал из мертвых, чтобы вновь принести себя в жертву? И, воскреснув, стал к тому же двойником Бонапарта?

Аннели, затаив дыхание, бросила взгляд на Бэрримора, но тот сверлил глазами Эмори, опасаясь, как бы он не испортил ему карьеру в Уайтхолле такими откровениями. Поделился бы ими лучше со своими друзьями на борту «Интрепида».

Эмори откинулся на стуле и скрестил на груди руки.

— Возможно, мое предположение вам кажется абсурдным. Тогда пригласите Бонапарта к себе в каюту выпить бокал бренди. И если я ошибаюсь, то сразу сдамся. Но если я прав, вы спасете британское правительство от позора, и это будет подвиг.

— Пригласить Бонапарта сюда, чтобы установить его личность? Будь я проклят, сэр, но вы сошли с ума, не говоря уже о том, что он ни за что не согласится покинуть свою каюту.

— А вы скажите ему, что приехала мадам Мирон выразить ему свое уважение, и он, не раздумывая, согласится.

— Кто такая, черт возьми, эта мадам Мирон? — спросил Мэтленд, невольно переведя взгляд с Уитерспуна на Бэрримора. Те покачали головами.

— Мирон — это имя, которым он пользовался во время своего шестилетнего романа с мадемуазель Жорж, актрисой. Он уже наверняка слышал, что на борт при весьма странных обстоятельствах поднялась молодая леди.

— Неужели он поверит, что британское адмиралтейство разрешило подняться на борт куртизанке? Это уже слишком, Олторп!

— Вряд ли сам Бонапарт поверил бы, но этот человек может проявить любопытство. А его советники, если они собираются продолжать этот маскарад, не хотят никаких осложнений и не откажут мадемуазель в аудиенции.

Мэтленд наполнил бокал, но не дотронулся до него, а постучал пальцами по столу.

— Бэрримор говорит, что от удара по голове вы потеряли память.

— Уверяю вас, сэр, память вернулась ко мне, правда, иногда болит голова. А вообще-то я в полном порядке. Мэтленд продолжал барабанить пальцами по столу.

— Мне также доложили о недавнем аресте некоего Франческо Киприани, корсиканского патриота, большого любителя резать по ночам людям горло. Его нашли связанным, с кляпом во рту в одном из домов Торки, избитого и покалеченного. Он истекал кровью, когда его доставили в больницу, и с тех пор он находится в бреду, все время повторяя, что в него стреляла женщина, награждая ее соответствующими эпитетами. По описанию она очень похожа на мисс Фэрчайлд. — Он пристально посмотрел на Аннели. — Что скажете, мисс?

— Он пытался нас убить, — не задумываясь, ответила Аннели. — Хотя ему было приказано убить мистера Олторпа, но он решил покончить заодно и со мной.

Мэтленд еще больше нахмурился.

— Я знаком с вашим отцом, юная леди. Он знает о том, чем вы занимаетесь?

Аннели сжала руки на коленях.

— У меня давно не было возможности поговорить с ним, даже повидаться, сэр.

— Ваш брат здесь, в Торбее, вам это известно?

— Энтони? Здесь? Но почему?..

— Мне докладывают обо всех, кто приезжает и уезжает. Виконт Ормонт прибыл из Лондона ранним утром с лордом Уэстфордом и полковником Рупертом Рэмзи.

— Они, должно быть, уже здесь, — заметил Бэрримор.

— Я получил донесение с пометкой «срочно». Рэмзи, в частности, уведомил меня о том, что гарнизон у Берри-Хэда в полной боевой готовности, и клянется, что ни Олторп, ни его корабль не приблизятся к гавани и на сто ярдов. Несомненно, он видел «Интрепид» и наверняка уже отплывает, пока мы тут разговариваем.

— Я никогда с ним не встречался, но кажется, он проявляет большое рвение в работе, — заметил Эмори.

— Уэстфорд весьма высокого мнения о вашей изобретательности, сэр. Он говорит, что у вас хватило наглости появиться на маскараде в Карлтон-Хаусе без приглашения, за вами охотились две сотни вооруженных солдат, но вам удалось уйти.

Эмори провел кончиками пальцев по ссадинам на щеке.

— Уверяю вас, это было не так просто, как он думает.

— И еще вы увели корабль из Грэйвсенда? Эмори был поражен осведомленностью капитана.

— Я здесь не для того, чтобы выкрасть вашего заключенного. Что касается «Интрепида», то в случае опасности моему лейтенанту приказано поднять паруса.

Мэтленд снова застучал пальцами по столу. Фальшивые депеши, наемники, самозванцы… благовоспитанные молодые леди, переодетые моряками, авантюристы-капитаны, плетущие интриги…

— Проклятие! Создается впечатление, что меня разыгрывают. Лейтенант Уитерспун, принесите самые тяжелые, кандалы, которые у нас имеются.

— Есть, сэр!

— Затем передайте мой поклон генералу Бонапарту и спросите, не может ли он уделить мне пару минут своего драгоценного времени.

— Сэр? — Молодой офицер выглядел озадаченным.

— Выполняйте приказ, мистер Уитерспун!

— Есть, сэр! Так точно, сэр! А… э-э… если он не захочет?

— Тогда наденьте на него кандалы и приведите силой. — Ведь он заключенный, а не примадонна.

— Есть, сэр!

Лейтенант исчез за дверью, а капитан опорожнил свои бокал и аккуратно поставил на стол.

— Молите Бога, чтобы я не пожалел об этом, сэр, — сказал он тихо, едва сдерживая гнев, не то я за себя не ручаюсь.

Он хотел еще что-то сказать, но резкий свист наверху оповестил о прибытии на палубу новых гостей.

Капитан попросил извинить его, а двое лейтенантов, которые все это время стояли за Дверью, вошли внутрь.

Аннели изо всех сил старалась приободриться. Эмори смотрел на нее с улыбкой, но это было слабым утешением. Неужели узник на борту «Беллерофонта» действительно не Наполеон Бонапарт? Неудивительно, что Эмори ни словом не обмолвился об этом ни ей, ни Бэрримору. В противном случае их просто не было бы здесь.

Эмори подошел к ней и прислонился к стене рядом с двумя лейтенантами, не спускавшими с него глаз. Аннели было не по себе. Хоть бы Эмори не заметил, что она не верит в то, что вместо Наполеона на корабле кто-то другой.

Бэрримор стоял, заложив руки за спину, сжимая и разжимая кулаки, однако лицо его оставалось холодным и спокойным. Она вновь перевела взгляд на его руки и тут заметила, что массивное золотое кольцо, которое он по привычке вертел на пальце, когда сердился, исчезло. Аннели очень надеялась, что он не потерял семейную реликвию в гавани Грэйвсенда. Не хватало только, чтобы в пропаже обвинили Эмори, вдобавок ко всем его остальным грехам В коридоре послышалось слабое движение. Капитан выглянул из-за занавески, и в каюте появились лорд Уэст-форд, полковник Рэмзи и Энтони Фэрчайлд, который выглядел очень смущенным.

— Господи Иисусе! — воскликнул Энтони, поспешив к Аннели. Она уже поднялась ему навстречу, а он едва не задушил ее в своих объятиях. — Глупая девчонка, ты хоть знаешь, что нам пришлось пережить за эти последние несколько дней? Я изо всех сил пытался скрыть самое худшее от мамы. Богом клянусь. Врал ей, что ты заболела и осталась у бабушки Флоренс еще на неделю, но когда прошел слух о твоих приключениях в Карлтон-Хаусе, я уже ничего не мог сделать и через полчаса маму отвезли домой на носилках. К утру новости распространились по всему Лондону, и папа с трудом удержал ее, чтобы она не выбросилась из окна.

— Мне так жаль, Энтони. Я…

— Что это? Что это? — Обнимая ее, он почувствовал, что за поясом у нее пистолет, и пришел в ужас.

— Я могу объяснить…

— Пистолет, Господи! У моей сестры пистолет! — Он выхватил его у нее из-за пояса и потряс им в воздухе. — Вы знали об этом, сэр? — гневно спросил он у Бэрримора. — Знали?

Маркиз лишь развел руками.

— Вы взяли на себя ответственность, когда увезли ее из Карлтон-Хауса, — заявил Энтони, — и я требую объяснений!

Лорд Уэстфорд выхватил у Энтони пистолет и положил на стол — Уверен, этому есть объяснение. Наберитесь терпения и выслушайте меня, — сказал Эмори.

— Ода, Энтони, пожалуйста, — взмолилась Аннели, — послушай, что скажет Эмори…

— Эмори? Не сомневайся, с ним я тоже посчитаюсь. Где он, этот мерзавец?

Кипя от ярости, Энтони пересек комнату, бросился на Эмори и ударил его по лицу с такой силой, что тот зашатался, затем снова ударил и разбил ему в кровь губу. Эмори даже не уклонялся от ударов. И лишь когда Уэстфорд оттащил от него Энтони, потрогал пальцем разбитую губу — Хватит! — заорал Мэтленд. — Я не потерплю такого на своем корабле! У вас есть все основания отомстить за испорченную репутацию своей сестры, Ормонт, но только не здесь.

— Вам придется с этим подождать, — сказал полковник Рэмзи, размахивая какой-то бумагой — У меня ордер на ваш арест, Эмори Олторп. Вас обвиняют в измене родине, подстрекательстве, пиратстве и убийстве! Я арестую всех людей на вашем корабле. — Он повернулся к Мэтленду:

— После того, как вы, капитан, наденете на него цепи и передадите его мне, вы направите свои пушки на «Интрепид» и потребуете, чтобы он сдался!

— Я требую, чтобы его передали мне, — вмешался лорд Уэстфорд, достав еще один документ. — И поскольку мои приказы исходят из Уайтхолла, они, естественно, превыше всего.

— В данный момент я его никому не передам, — резко ответил Мэтленд. — И у меня нет намерений направлять пушки на кого бы то ни было. Мистер Уитерслун! Куда вы, черт побери, запропастились?

Лейтенант стоял у двери с серым лицом.

— Я… э-э… генерал желает выказать вам свое почтение, сэр.

Позади лейтенанта стояли Наполеон Бонапарт и два его помощника, бывший маршал Анри-Грасьен Бертран и полковник Шарль-Тристан де Монтолон.

— Мы не вовремя, капитан? — поинтересовался Бертран, явно довольный разыгравшимся скандалом. — Мы можем вернуться, когда все уляжется.

— Считайте, что все уже улеглось, — сказал Мэтленд, обводя всех многозначительным взглядом. — Входите, пожалуйста.

Маршал подождал, пока Энтони рванулся и встал рядом с сестрой, потом отступил и поклонился тени позади него.

Генерал Наполеон Бонапарт, император Франции и властитель континента, с важным видом вошел в каюту, заложив руки за спину. Темно-зеленая форма едва сходилась на выпирающем животе.

Аннели очень удивилась. Она знала, что Наполеон маленького роста и без лестницы не может взобраться на лошадь, но он оказался еще ниже, чем она себе представляла, — едва ли пяти футов ростом. Более того, у него были пухлые щеки и двойной подбородок. Волосы, скорее рыжие, чем каштановые, падали ему на лоб, закрывая брови. Глаза, завораживающие даже мужчин, остановились на Аннели. Она подбежала к Бэрримору, когда началась драка, и ее локоны переливались золотом в лучах солнца, проникающего в окно позади нее.

Маршал Бертран наклонился, чтобы прошептать что-то на ухо Бонапарту, но тот жестом остановил его:

— Мне сказали, что я увижу мадам Мирон, но тут только эта… эта неизвестная женщина. Это шутка, капитан?

— К сожалению, мне не до шуток, генерал. Я пригласил вас, чтобы прояснить кое-какие вопросы, касающиеся вашего ареста.

— Моей сдачи, капитан. Я сдался в соответствии с законами военного времени. Более того, я нахожу неуместными спекуляции но этому поводу и полагаю, что вы не вправе действовать подобным образом. Когда закончите свои игры, можете снова обратиться ко мне. А сейчас у меня на столе стынет очень вкусный бараний окорок.

Он повернулся, чтобы уйти, и тут взгляд его упал на Эмори. Из губы у него капала кровь, на рубашке образовалось несколько красных пятен. Генерал узнал его и, потрясенный, остановился. Но быстро оправился от шока, заметив с улыбкой:

— В следующий раз попробуйте уклониться от удара, месье.

— Спасибо за совет, полковник Дюрок, — тихо произнес Эмори. — В следующий раз я подставлю для удара сердце.

В серых глазах генерала мелькнуло удивление. Или страх?

— Вы не знаете, с кем разговариваете, месье. — вмешался маршал Бертран.

— О да. Простите, ошибся. Когда вы отреклись от испанского престола, вас не лишили чина генерала, хотя ваш брат был недоволен, что вы позволили Веллингтону изгнать вас с полуострова.

— Мы не станем отвечать на столь дерзкое заявление, месье, — раздраженно произнес Бертран. — Дайте его превосходительству пройти.

— Будь это его превосходительство, я бы так и поступил, — сказал Эмори, — но передо мной другой человек.

Он тяжеловат для этой роли; правда, его брат стал здорово полнеть, с тех пор как объявил себя императором Франции. И волосы у него светлее, а подбородок покруглее, но если смотреть на него на поле боя через подзорную трубу, то не заметишь, что это не Бонапарт.

— Не Бонапарт? — воскликнул Мэтленд.

— Да, капитан. Позвольте представить вам генерала Жозефа Бонапарта, — четко произнес Эмори. — Он старше Наполеона на год, но сходство у них поразительное, что может кого угодно ввести в заблуждение.

Кровь отлила от лица Бертрана.

— Вы ошибаетесь, сэр, — возразил он.

— Вы просто глупы, Бертран, полагая, что сможете провести абсолютно всех.

— Капитан, — французский офицер повернулся к Мэтленду, — я требую, чтобы этого сумасшедшего немедленно увели.

— Каковы ваши планы? — спросил Эмори. — Дождаться, пока ваш брат благополучно доберется до Америки, прежде чем разоблачить себя перед всем миром? Сколько вы заплатили Ренару за то, чтобы попасть на этот корабль, где вы полностью изолированы, а шансы быть разоблаченным минимальны?

Бэрримор, находившийся в шоке, как и остальные, и все время молчавший, а упор посмотрел на лорда Уэстфорда.

— Это была ваша идея, — сказал он. — Вы настаивали на его изоляции.

— На изоляции — да, и на ограничении его передвижения тоже, — ответил Уэстфорд, несколько удивленный. — Нельзя было допустить, чтобы он снова сбежал, — он взглянул на Эмори, — когда местонахождение Олторпа было неизвестно. Господи Боже мой, не думаете же вы, что…

— Он думает, что в курятнике завелась лисичка, сэр, и что ее надо найти, — тихо произнес Эмори. — По документам мы с капитаном установили, что у человека по имени Ренар есть доступ к министерству иностранных дел и он хорошо знаком с шифрами для секретных депеш.

Уэстфорд был в отчаянии. Он резко повернулся и уставился на полковника Рэмзи.

— Ренар. Иисусе… мы вместе учились в Оксфорде. — прошептал он. — Ты получил кличку Лис за то, что прятал женщин в комнате, приводил их и выводил в любое время дня и ночи. До последнего времени ты работал в Лондоне, вне министерства.

Рэмзи сделал шаг назад, выхватил из-за пояса пистолет и взвел курок, прежде чем кто-либо успел его остановить.

— Нет, — сказал он. — Нет, сэр. Я не стану козлом отпущения.

— Это вы хотели найти козла отпущения, — заметил Бэрримор. — Потому и гонялись за Олторпом.

— Да, я хотел поймать этого мерзавца. — прошипел Рэмзи. — Предателя и хладнокровного убийцу! Эмори сдвинул брови.

— Вы уже во второй раз обвиняете меня в убийстве, сэр. Возможно, я и совершал какие-то противозаконные действия, но я никогда никого не убивал. Только в честной борьбе, когда моей жизни или жизни моих людей угрожала опасность.

— Никогда?

— Нет. — Эмори бросил взгляд на Аннели. — Никогда, черт побери — Тогда ко всем вашим преступлениям можно прибавить еще и ложь, потому что есть трое свидетелей вашего преступления. Они видели, как вы задушили безоружного мужчину, это было в Плимуте. Они проследили, как вы возвращались к кораблю, с которого был открыт огонь по представителям власти. Вы подняли паруса и отчалили не попрощавшись. Человек, которого вы оставили истекать кровью в грязной канаве, был моим братом, сэр, и в день его похорон я поклялся сделать то же самое с вами.

Лицо Эмори потемнело, и, глядя на него, Аннели почувствовала, как болезненно сжалось сердце. Она знала, что это Шеймас Тернбулл задушил молодого пьяного лорда, который до смерти забил собаку. Она хорошо это помнила. А теперь вину переложили на Эмори.

— Опустите пистолет, — посоветовал Уэстфорд. — Если Олторп повинен в смерти вашего брата, обещаю, он за это ответит.

— Эмори не виноват! — выступив вперед, вскрикнула Аннели. — Он этого не делал!

— А кто вы такая, чтобы свидетельствовать? — заорал Рэмзи с пеной у рта. — Вы пали так низко, что легли в постель с этим негодяем, стали не только его подстилкой, но и сообщницей!

Энтони бросился к Рэмзи, нанес ему удар в плечо и приподнял, но не успел отшвырнуть к стене. Грянул выстрел, пуля пробила одно окно, в остальных задрожали стекла. Второй выстрел прозвучал почти в ту же секунду — пуля продырявила Рэмзи лоб. Полковник задержал взгляд на дымящемся пистолете в вытянутой руке Бэрримора и замертво упал на пол.

— Господи Боже! — Мэтленд перевел взгляд с маркиза на труп, потом снова на маркиза. — Господи Боже, сэр, вы убили его!

— А вы предпочли бы, чтобы он кого-нибудь убил? — Бэрримор опустил пистолет, который Энтони отобрал у сестры. Маркиз подождал, пока из ствола выйдет дым, и положил пистолет обратно на стол. — Думаю, он догадался, что его предательство раскрыто.

— Вы все сумасшедшие, — заявил Бонапарт из-за широких спин Бертрана и Монтолона. — Позвольте мне вернуться в мою каюту немедленно, я требую!

— Нет, пока вы не скажете нам правду, — заявил Эмори, достав пистолет и нацелив его на корсиканца. — Поверьте, я не шучу, генерал! Назовите ваше настоящее имя!

Корсиканец посмотрел на пистолет и криво усмехнулся.

— Чтобы успокоить вас, месье, я назову свое настоящее имя: Жозеф Луи Бонапарт. Осмелюсь заметить, свою роль я сыграл хорошо. В данный момент мой брат на полпути к Америке, где его примут в качестве короля и он снова возглавит армию, которую поведет к окончательной победе над своими английскими врагами!

Мэтленд округлил глаза и медленно подошел к двери. Пока Бонапарт, пятясь назад, демонстрировал свое хорошее настроение, Эмори нехотя отдал пистолет капитана.

Его глаза продолжали смотреть в лицо генерала. Мэтленд осторожно опустил курок и обратился к Уитерспупу:

— Уведите их. Уведите, пока я сам не пристрелил их. Отведите их вниз и следите за ними. Пусть у их дверей круглосуточно дежурят стражи, и никого не впускать без моего разрешения. И еще, мистер Уитерспун… прикажите задраить люки, чтобы слух о произошедшем не распространился дальше, пока мы не решим, что делать. Надо заковать их в кандалы и, если понадобится, бросить в карцер.

— Есть, сэр! С удовольствием, сэр!

Генерал бросил через плечо победный взгляд, прежде чем Уитерспун вывел его и его помощников из каюты. Как только дверь за ними закрылась, Мэтленд повернулся к Эмори, держа в руке пистолет.

— У вас или у мисс Фэрчайлд есть еще для нас сюрпризы, мистер Олторп?

Эмори посмотрел на Аннели и поднял брови.

— Нет. Пожалуй, хватит на сегодня. Мэтленд вернулся к столу, взглянув по пути на тело Руперта Рэмзи, сел и опустил голову.

— Как мне теперь быть, святые угодники? Весь мир уверен, что у нас на борту Наполеон Бонапарт. Что будет, когда станет известно, что он опять улизнул… что у нас его никогда и не было… что он обвел нас вокруг пальца…

Капитан уставился в пространство, представляя, как рушится его карьера. Никто не вспомнит о битвах, в которых он сражался, о почестях, которых удостоился. Он войдет в историю как глупец, принявший Жозефа Бонапарта, когда тот пришел сдаваться британским властям, за самого Наполеона. А Наполеон снова бежал.

Уэстфорд тоже сел, положив голову на руки. Энтони выпил бокал бренди, с шумом поставил его на стол и отошел к окну.

Аннели пыталась поймать его взгляд, но он не смотрел на нее. Эмори же, напротив, очень хотел встретиться с ней взглядом. Обман раскрыт, но она вновь ослушалась его, принеся на борт пистолет, и из-за этого погиб полковник Рэмзи. Но что еще хуже, они, возможно, никогда не узнают, был ли Руперт Рэмзи настоящим Лисом или же это кто-то другой.

— Вы хорошо знаете корсиканца, Олторп, — сказал Уэстфорд, растирая виски. — Он мог отправиться в Америку?

— Его младший брат Люсьен провел там четыре года, и, несомненно, собрал преданных Наполеону людей, подготовил ему надежную базу.

Граф вздохнул.

— А ведь мерзавец прав. Американцы встретят его с распростертыми объятиями. Они направятся в Канаду и присоединятся к французам в Квебеке. И у него снова будет огромная империя.

Эмори отошел от двери, смочил в воде салфетку, которую нашел на столике, и стер с подбородка и шеи кровь.

— Империям, — сказал он глубокомысленно, — нужны наследники.

— Что?

— Его сын все еще в Париже. Он не покинул бы Францию без своего Орленка.

— С момента его сдачи прошло полтора месяца. Он был бы глупцом, оставаясь так долго во Франции.

— Сколько времени принц Чарлз оставался в горах Шотландии после бунта сорок пятого?

Мэтленд повернулся к Эмори; даже Энтони взглянул на него через плечо.

— В то время за принца было назначено вознаграждение в тридцать тысяч фунтов, но преданные ему горцы не выдали его. А через три месяца перевезли обратно через Ла-Манш. Сейчас никто не ищет Бонапарта, все уверены, что он на борту «Беллерофонта». А он тоже может устроить маскарад. Надеть парик и прицепить бакенбарды, чтобы быть похожим на Жозефа. И не забывайте, он получил бы предупреждение от нашего друга Ренара, если бы возникли какие-либо подозрения.

— Но, — возразил Энтони, глядя на труп Рэмзи, — эта проблема, кажется, уже решена. Эмори покачал головой.

— Я не очень в этом уверен.

— Почему? Вы сами слышали, что он находился в Лондоне, в Уайтхолле, когда вы получали фальшивые депеши. У него была полная свобода действий, как у Уэстфорда, или Бэрримора, или… или у меня, если угодно. Я не хуже Бэрримора знаю французский, и однажды меня пригласили помочь с переводами, когда пришло слишком много посланий.

— Вы знали шифр? — спросил Эмори.

— Если бы даже знал, не признался бы, — ответил Энтони. — Здесь все слишком возбуждены.

Аннели посмотрела на Бэрримора. Он не выглядел возбужденным — напротив, лицо его было непроницаемым. Он лишь потирал большим пальцем средний, на котором носил кольцо, пока оно не исчезло.

Аннели стало не по себе. Сколько раз она выдела это кольцо, сверкающее на солнце или при свете свечи! Оно перешло к нему от деда по материнской линии, вместе с небольшими поместьями и титулами. Эшвортский наследник. Не многие знали об этом его титуле. Но мать Аннели, прочившая ей Бэрримора в мужья, без конца перечисляла ей все его титулы. Внезапно Аннели бросило в жар. Она вспомнила, как сказала однажды, что на кольце у Бэрримора изображен волк, а потом оказалось, что это лиса — элемент, редко используемый в фамильных гербах. Бэрримор не терял кольца. Он намеренно снял его. На борту «Интрепида» он уверял, что знает только деловой французский, но Энтони только что сказал, что маркиз работал с кодированными депешами. По дороге в Грэйвсенд, в карете, у нее возникли подозрения по этому поводу, но Бэрримору удалось их рассеять. Несколько минут назад он пытался привлечь внимание к Уэстфорду, а потом хладнокровно застрелил Рэмзи. Зачем? Чтобы мертвый полковник стал козлом отпущения?

Она подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Он догадался, о чем она думает, и она тоже прочла его мысли. Это был он. Лис. Ренар.

Глава 27

Аннели перевела взгляд на Эмори, но он в это время разговаривал с Уэстфордом. Энтони склонился над столом, наливая в бокал бренди, и заслонил капитана, а Бэрримор уже был рядом с ней. Он сжал ее руку, и что-то острое впилось ей в спину, прорезав куртку.

— Одно слово, — пробормотал он, — и я вам проткну позвоночник. Проведете остаток дней в инвалидной коляске.

Она проглотила рвавшийся наружу крик. Его лицо было всего в нескольких дюймах от ее лица, зеленые глаза голодно блестели.

— П-почему? — выдохнула она. — Почему? Вместо ответа он сильнее надавил ей на спину.

— Попросите разрешения выйти. Скажите, что плохо себя чувствуете или еще что-нибудь. Мы должны отсюда уйти. Не пытайтесь противиться мне. Я убью вас, а потом вашего любовника. Мне теперь нечего терять, мисс Фэрчайлд, поверьте.

Он был совершенно спокоен, только судорожно сжимал ее руку. Она перевела взгляд на четырех мужчин в конце стола. Им даже в голову не могло прийти, что у них на глазах разыгрывается драма.

— П-простите, — прошептала Аннели.

Никто не повернулся. Не посмотрел на нее. Она почувствовала, как лезвие впивается в тело, в горле пересохло.

— Извините за беспокойство, капитан, — голос Аннели дрогнул, — можно выйти на палубу глотнуть свежего воздуха? Здесь очень душно, мне… мне нехорошо.

Мэтленд мгновенно вскочил на ноги — Простите, мисс Фэрчайлд, нашу невнимательность. Сейчас вас кто-нибудь проводит.

— Признаться, мне самому жарковато, — сказал Бэрримор, — и я охотно провожу мисс… если, конечно, никто не возражает.

Эмори поднял голову, и озабоченность на его лице сменилась кривой ухмылкой.

— Если Аннели согласна, я тоже не возражаю.

— Вы не можете возражать, молодой человек, — сухо напомнил ему Мэтленд, — поскольку я еще не решил, как с вами поступить.

Эмори шутливо поклонился и подошел к двери, чтобы открыть ее Аннели и Бэрримору.

Аннели двигалась на ватных ногах. Она надеялась, что Эмори услышит бешеный стук ее сердца, но он в это время прислушивался к разговору Уэстфорда с капитаном.

Они вышли на яркий солнечный свет, и Бэрримор повел ее вниз, к маленькому трапу, ведущему к главной оружейной палубе. Трап был неудобным, и она знала, что Бэрримору трудно будет идти за ней затылок в затылок и он вряд ли вытащит нож на виду у солдат и матросов, которых здесь было полно. У пушки стояли члены команды. Она может притвориться, что споткнулась, потеряла равновесие, закричать…

— Даже не думайте, — предупредил он ее. — А то будет еще одна невинная жертва.

— До чего же вы жалки, сэр, — сказала она.

— А ты шлюха, правильно сказал Рэмзи. И на редкость изобретательная. Ты преуспела в любовных играх, даже меня повергла в шок, когда я на днях возвращался в каюту, а ты лежала с раздвинутыми ногами на столе и стонала от удовольствия каждый раз, когда он в тебя всаживал.

Она остановилась и повернула голову.

— Вы видели нас?

— Случайно. Я думал, твой любовник на палубе, пытается вывести корабль в тумане, а ты рядом с ним.

— Вы вернулись, чтобы украсть бумаги.

— Он не выполнил приказа, не уничтожил депеши. Они были уже возле трапа. Солнце клонилось к западу, пробиваясь через облака, бросая на палубу последние багровые лучи. В воздухе пахло солью и рыбой. Аннели поскользнулась, но он не дал ей упасть и, когда они спустились вниз, потащил ее к продольному мостику. До свободы было не больше двадцати футов. Аннели не собиралась приносить себя в жертву королю и родине, но понимала, что нельзя дать Бэрримору уйти. Отцы, сыновья, братья, любимые погибли в борьбе, вспыхнувшей с новой силой и длившейся целых сто дней после побега Бонапарта с Эльбы, а Бэрримор помог Бонапарту бежать. Использовал Эмори Олторпа, потом бросил его на растерзание волкам, и если бы Аннели в то утро не вышла прогуляться по берегу, великий обман, который ей открылся теперь, так и остался бы тайной.

Она посмотрела на мачту, на паруса, игравшие с ветром, и на память пришли кем-то сказанные слова: «В такой день и умереть не жалко».

— Шевелитесь, — приказал он ей на ухо.

— Сначала скажите, почему вы так поступили? Вы богатый и знатный, а пали так низко!

— Будь у нас впереди месяц, я, возможно, и объяснил бы свои мотивы, но у нас всего несколько минут. Скажу лишь, что все богатство, приписываемое имени Перри, — иллюзия. Мой отец промотал свое состояние, играл в азартные игры. Все его поместья собирались продать за долги.

Она остановилась и повернулась к нему.

— Вы продались врагам своей страны?

— Попробовали бы вы обойтись без денег несколько лет и тогда поняли бы меня. Я не собирался продаваться врагам моей страны. Все началось достаточно невинно: несколько сотен фунтов здесь, несколько там — за информацию, которую не составляло никакого труда раздобыть. Когда ты молод и глуп и винишь весь мир в своих бедах, ты готов продать душу дьяволу, и он держит тебя за грудки, держит крепко, от него не вырвешься. В конце концов я это понял, но пути назад не было. «Беллерофонт» должен был стать моей последней интригой, ну а потом Америка, страна больших возможностей. Я искренне надеялся, что ты поедешь со мной, — сказал он. — Из тебя вышла бы прекрасная графиня. Олторп никогда не восстановит свое доброе имя. Боюсь, что и Уэстфорд тоже.

— У него депеши. Он может доказать, что они фальшивые.

— Как? По водяному знаку?

Его улыбка повергла Аннели в отчаяние.

— Знак не менялся?

— Это было искусно сделано.

— Странно, — раздался голос у них за спиной, — мы только что это обсуждали.

Бэрримор обернулся и увидел Эмори, Уэстфорда, Энтони и Мэтленда, которые стояли с мрачными лицами. Эмори держал Бэрримора под прицелом.

Маркиз выхватил нож и приставил к шее Аннели.

— Не приближайтесь, джентльмены. Не приближайтесь, не то мисс Фэрчайлд дорого заплатит за вашу браваду.

— Посмотрите вокруг, Бэрримор, — сказал Эмори. — Некуда деваться.

На палубе воцарилась тишина. Матросы бросили работу и внимательно прислушивались к разговору Бэрримора с Эмори. По сигналу Мэтленда солдаты взвели курки. Аннели закрыла глаза от боли. Ей не надо было видеть выражение лица Эмори и других мужчин, чтобы понять, что по шее у нее теплой струйкой стекает кровь.

— Думаю, у меня хватит сил добраться до берега, — произнес Бэрримор у самого ее уха.

— Допустим, вы уйдете с корабля. Что потом? Как долго вы можете держать нож у ее горла? Представьте, что у вас занемеет рука или же вы оступитесь. Учтите, я буду следовать за вами неотступно, держа пистолет наготове.

— А у вас имеются варианты?

— Мы можем решить это прямо сейчас. Вы покинете корабль целым и невредимым и доберетесь до берега. Это я вам гарантирую.

— Послушайте, Олторп… — вступил в разговор Мэтленд.

— Согласен, — сказал Бэрримор, не дав капитану возразить. — Я победил и могу беспрепятственно уйти прямо сейчас. Гарантия моей безопасности — ваше слово офицера.

Аннели затаила дыхание. Ни единый звук не нарушал воцарившейся на палубе тишины. Даже ветер, казалось, замер. Аннели слышала, как бешено бьется сердце Бэрримора. Он до боли сжал ее руку. Она не знала, насколько глубоко вошел в тело нож, но кровь потекла сильнее.

Все взоры в этот момент были устремлены на Фредерика Мэтленда.

— Будьте вы прокляты, Олторп, — сказал он, — не вам решать, отпускать Бэрримора или не отпускать. Для этого есть суд и власти.

— На борту этого корабля, сэр, вы — и власть, и судья. И если хотите решить данный вопрос прямо сейчас, я помогу вам.

Мэтленд задержал взгляд на Эмори, затем посмотрел на Уэстфорда. Граф кивнул. Бэрримор убрал нож от горла Аннели, и она помчалась к Эмори, который заключил ее в объятия.

По палубе пронесся гул, мужчины образовали круг: теперь предстояло выбрать оружие.

— Это я должен драться с ним, — заявил Энтони. — Вызов уже брошен.

— Если у меня не получится, — улыбнувшись, сказал Эмори, — можете занять мое место.

— Он превосходно владеет шпагой, я как-то раз с ним тренировался и знаю это по опыту. Кроме того, он оскорбил мою сестру, и я должен ему отомстить.

— Я — жена Эмори, — заявила Аннели. — Когда все это кончится, можем ли мы попросить вас о маленьком одолжении, капитан?

К удивлению Энтони, Мэтленд кивнул:

— С большим удовольствием выполню вашу просьбу, юная леди.

Эмори разделся, оставшись в одной рубашке и бриджах. Маркиз тоже разделся и перепробовал на вес дюжину предложенных ему шпаг.

— Ты не можешь просто пристрелить его и покончить с этим раз и навсегда? — спросила Аннели, опасаясь, как бы Эмори не усомнился в ее верности королю и стране.

Он повернулся и посмотрел на нее; щека предательски дернулась, выдавая волнение. Он нежно взял лицо Аннели в ладони и, подарив ей долгий поцелуй, отвел к брату. Затем взял шпагу и провел пальцами по лезвию. Потрогал острие, сделал несколько выпадов и кивнул.

Бэрримор с противоположного конца палубы смотрел, как Эмори целует свою возлюбленную, и лицо его исказила гримаса презрения.

— Если вы готовы…

Мужчины обошлись без обычных формальностей — в смертельной схватке они не нужны. Они кружили по палубе, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, оценивая друг друга. Напряжение все росло.

— Энтони сказал, что вы великолепно владеете шпагой, — осторожно произнес Эмори. Бэрримор слегка поклонился.

— У меня была возможность поучиться у Риво, в Брюсселе, но мне показалось, что его теория защиты слаба, и я предпочел итальянскую школу Стрекки, хотя мне больше нравится стратегия по уходу от удара, предложенная испанцем Леопольду.

Эмори кружил, шпага его сверкала на солнце.

— А я учился у кельта Тернбулла. Он учил меня убивать или быть убитым.

— Трудно спорить с такой логикой, — согласился Бэрримор. — Но она оставляет пробелы в технике.

Он неожиданно выбросил шпагу вперед, нанес Эмори несколько ударов и отступил, очень довольный результатом атаки; на губах его зазмемлась злорадная улыбка. Он ранил Эмори в бедро, в предплечье, в запястье и в кисть. Лента сползла с головы, и густые волосы упали на лицо и ослепительно белый воротник.

На палубе яблоку негде было упасть. Матросы взобрались на пушки, чтобы лучше видеть, и делали ставки.

Бэрримор снова пошел в атаку, шпаги со звоном скрестились, но теперь Эмори действовал более профессионально, блокируя удары и, в свою очередь, смело нанося их противнику.

— Отлично. — Искренне удивленный Бэрримор похвалил своего заклятого врага.

— Я способный ученик, — сказал Эмори, отошел на полшага и, когда Бэрримор поднял шпагу, чтобы отразить удар слева, ударил справа, распоров шелковую рубашку маркиза, сквозь которую проступила кровь. Он снова нанес удар и подошел к Бэрримору так близко, что коснулся волосами его уха. Маркиз нанес ответный удар и пошел в наступление, заставляя Эмори метаться из стороны в сторону, чтобы не врезаться в грот-мачту.

Ставки делали не только на палубе корабля, но и на лодках внизу, хотя оттуда ничего не было видно.

Олторп пошел в атаку, преодолевая боль. Бэрримор использовал малейшее преимущество, и Эмори вдруг обнаружил, что стоит спиной к трапу и отступать ему некуда.

Рубашка липла к телу, с лица градом катился пот. У него было такое чувство, что маркиз просто играет с ним, изнуряя ударами, которые сыпались на него один за другим, но не ранили. Он попытался выполнить один из классических приемов, но не смог и попал в ловушку в нижней части коридора, зажатый между деревянными перилами.

Бэрримор усмехнулся и нацелил острие шпаги прямо в грудь Эмори. Уклонившись в последний момент от удара, Эмори ухватился за перила и решил воспользоваться классическим приемом Тернбулла: толкнул маркиза ногами в живот и получил таким образом немного свободного пространства.

Столь неожиданный прием привел Бэрримора в ярость, и он стал наносить удары с такой быстротой, что Эмори едва успевал отбиваться. Бэрримор перестал играть. Изрыгая проклятия, он дрался неистово, исступленно, пустив в ход все свое умение и силу.

В какой-то момент, когда смертоносный удар шпаги врага был, казалось, неотвратим, Эмори, прижатый к перилам, изловчился, схватил маркиза за запястье и с хрустом сломал ему руку, затем повернул его спиной к себе и полоснул шпагой по горлу.

Бэрримор шагнул вперед, не выпуская из сломанной руки шпаги, а левой рукой схватился за рану, из которой хлестала кровь. Еще секунда — и он, как-то изящно изогнувшись, свалился за борт.

Тишина на палубе взорвалась ревом и криками. Эмори выронил шпагу, подался всем телом вперед и тяжело дышал. Аннели вырвалась от брата, пересекла палубу и подбежала к Эмори. Не поддержи она его, он бы тоже свалился за борт.

— Со мной все в порядке, — задыхаясь, произнес Эмори. — В полном порядке. Не беспокойся.

— Вы были чертовски хороши, капитан Олторп, — заявил Мэтленд, подходя к ним и не скрывая своего восхищения.

— Это правда, — согласился Уэстфорд, нахмурив брови, несмотря на веселые реплики и крики вокруг. — К сожалению, решена только одна проблема.

Эмори, набрав в легкие воздуха, выпрямился.

— Если вы, джентльмены, еще раз поверите мне и разрешите съездить в Париж, я думаю, мне удастся решить эту проблему ко всеобщему удовольствию.

— Каким образом? — спросил Уэстфорд.

— Я знаю, где находится наш ловкий друг, и верну его на корабль прежде, чем кто-либо из адмиралтейства узнает о случившемся.

Глава 28

Аннели сидела в карете, не отрывая глаз от окна. Она никогда не была в Париже, ей хотелось осмотреть город и все его достопримечательности. И она взяла с Эмори обещание, что когда-нибудь они снова приедут сюда, чтобы полюбоваться красивыми замками и поместьями, построенными несколькими поколениями французской аристократии и ставшими теперь собственностью совсем других людей.

На душе у Аннели было спокойно. Спустя два часа после смерти Бэрримора «Интрепид» покинул Торбей. Этого времени капитану Мэтленду едва хватило, чтобы собрать офицеров, принести Библию и совершить церемонию венчания. Свадебным нарядом Аннели была короткая матросская куртка и холщовые бриджи, но улыбка ее сияла как солнце. Эмори уверял ее, что они непременно обвенчаются, как и положено, в церкви, но Аннели и без того чувствовала себя счастливой от сознания, что теперь ее будут называть миссис Эмори Сент-Джеймс Олторп. Она то и дело поглядывала на бабушкино кольцо с алмазом.

Аннели со вздохом поправила складки шелкового платья и кружевной платочек на шее, прикрывавший шрам. Прошло немногим больше двух недель с момента их отъезда в Уиддиком-Хаус. Прогулки по берегу моря в простой, удобной одежде, с распущенными волосами, в обществе любимого мужа казались ей восхитительными. Поэтому Эмори глазам своим не поверил, увидев Аннели после того, как у нее побывали портниха и парикмахер в отеле, где они поселились. На ней было пышное шелковое платье, блестящие локоны стянуты на затылке. Эмори не мог отвести от нее взгляд. У Шеймаса даже челюсть отвисла. Оба невольно поднялись при ее появлении, и Аннели едва сдержалась, чтобы не расхохотаться.

Через час Эмори тоже преобразился, но был похож скорее на кучера, чем на элегантного, благородного джентльмена, в своем розовом одеянии, облегающих белых бриджах, ботинках с пряжками и в напудренном парике. Шеймас тоже выглядел не лучшим образом. Черная куртка едва сходилась на его широкой груди, огненно-рыжие волосы скрывал цилиндр.

Втроем они собирались похитить самого знаменитого в мире узника. Они побывали в Мальмезоне, видели маленькую армию «садовников» и «слуг», которые делали вид, будто занимаются растениями. Только оскорбление могло выманить Бонапарта из дома, поэтому они решились на неслыханную дерзость.

— Однажды хитрость сработала — сработает еще раз, — заверил ее Эмори. — Он не знает, что его брата разоблачили, а поскольку его мать очарована Жозефиной и не потерпит никакую другую женщину на императорском престоле, о его любовных связях известно одному, максимум двум охранникам.

— Ты уверен, что он рискнет покинуть Мальмезон ради старой любовницы?

— Во-первых, мадемуазель Жорж не старая, ей всего двадцать восемь. Во-вторых, он не видел ее со времени ссылки. Он слал ей письмо за письмом, после того как оказался на Антибах, но никто из курьеров не смог ее найти, а те, что находили, не решались сообщить ему, что она отказалась от встречи с ним. Будь я на его месте, помчался бы на свидание к любимой женщине, если бы получил от нее записку. К женщине, способной заставить мои глаза вертеться вокруг собственной оси.

Говоря это, он ласкал груди Аннели, когда она сидела на кровати в гостиничном номере, демонстрируя желание научиться приемам шлюхи, и ей понадобилось несколько минут, чтобы переварить его слова.

— Кажется, ты хорошо осведомлен об этой мадемуазель Жорж, — заметила она, замирая, когда он вошел в нее.

— Она довольно известная актриса.

— Красивая?

— Да, очень.

— Ты ее знаешь?

Он сглотнул и открыл глаза.

— Я знаком с ней.

Опираясь руками на изголовье кровати, она снова стала ритмично двигаться.

— Близко знаком?

— Что за вопрос?

— Вопрос, который требует ответа.

Аннели перестала двигаться. Его плоть была возбуждена сильнее, чем во время предыдущих «уроков», и Аннели улыбалась, уверенная, что на этот раз сможет продержаться дольше. Они поменялись ролями. Теперь Аннели наслаждалась, глядя на его дышавшее страстью лицо, на судороги, пробегавшие по телу, слыша его стоны и вздохи при каждом движении ее бедер. Она была способной ученицей, и при этом весьма изобретательной.

— Ты не ответил, насколько близко был с ней знаком и каким образом узнал, что она могла заставить глаза мужчины вертеться вокруг собственной оси.

— Слухи, — выдохнул он. — Видишь ли, мужчины тоже сплетничают. Господи, Аннели, не останавливайся! Клянусь, я знаю это по слухам, черт побери!..

Карета катилась по аллее, стук копыт вернул Аннели к действительности. Она поерзала на сиденье, и когда снова посмотрела в окно, карета, замедлив ход, сворачивала на выложенную гравием дорожку.

Дом, выбранный для любовных утех, маленький и чистый, стоял вдали от дороги, на тихом проспекте. Они находились менее чем в двух милях от Мальмезона, и Аннели видела, как за толстыми дубами мелькали люди, которые обменивались с Шеймасом условными сигналами. Внизу у реки ждали две лодки, чтобы перевезти Бонапарта через Сену, оттуда в карете в Кале и затем на борт «Интрепида».

Как только карета остановилась, Эмори открыл дверцу, помог Аннели выйти, и оба увидели дом в стиле барокко, с вытянутыми окнами и белокаменным фасадом.

— Мы прибыли на час раньше, чем указано в записке. Шеймасу удалось открыть двери, но мы не успели бы прибраться, чтобы придать дому жилой вид. — Эмори указал на залитый солнцем бельведер, утопающий в море роз. — Бонапарта легко обмануть. Он плохо видит, но стыдится носить очки, так что на расстоянии десяти футов ты будешь казаться ему светлым пятном.

Она подняла глаза.

— А тебя он не узнает? Ведь ты будешь в нескольких футах от него.

— В этом дурацком одеянии он примет меня за слугу и не станет обращать внимания.

— Будь осторожен, — прошептала Аннели. — Хотя бы ради меня.

Он поцеловал ее и кивнул Шеймасу. Затем проводил Аннели к розовому саду.

Аннели показалось, что прошла целая вечность, прежде чем карета свернула на дорожку.

Эмори усадил ее спиной к дому и поставил их собственную карету так, чтобы вторая карета была хорошо видна из бельведера.

Карета была маленькой, неприметной. Ни гербов, ни позолоты на колесах или окнах. Всего одна лошадь вместо шестерки или восьмерки коней черной масти, впряженных в роскошный экипаж, который перевозил Бонапарта, когда он еще был императором. Из кареты выскочил слуга в простой грубой одежде, внимательно осмотрелся. Второй слуга открыл дверцу и поставил лестницу. Третий пошел вперед.

Бонапарт выглянул наружу, заметил у бельведера женщину и, забыв об опасности, поспешил к ней. Эмори поклонился, когда Бонапарт промчался мимо, и последовал за ним, словно только что появился из дома, неся поднос с шампанским и двумя хрустальными бокалами.

— Моя дорогая Мэри! — воскликнул Бонапарт. — Вы не представляете, как я тревожился все это время.

Наполеон свернул на тропинку и остановился, не решаясь войти в арку бельведера. Солнце уже клонилось к закату, окрасив облака в розовый цвет. Наконец Аннели повернулась к нему. Ей показалось, что это тот же самый человек, которого она видела два дня назад на борту «Беллерофонта». Немудрено было их спутать, хотя они и отличались друг от друга. Настоящий Наполеон оказался значительно полнее. Волосы у него были реже, нос острее, а глаза как у самого дьявола — они пронзали насквозь. Казалось, в них отразились все черты его характера: хитрость, тщеславие, надменность, наглость. Они таили в себе все ужасы войны. Но когда он посмотрел на Аннели, взгляд его стал затравленным, как у человека, которого судьба уже не раз предавала.

— Кто вы? Где Мэри?

— Видимо, она занята сегодня, сир, — сказал Эмори, подойдя сзади. Он снял с подноса салфетку, под которой лежали два кремневых пистолета.

Бонапарт обернулся. Он увидел пистолеты, увидел ухмылку на напудренном лице и дальше, у дома, заметил своего кучера и трех обезоруженных телохранителей, а рядом с ними полдюжины мужчин и среди них рыжеволосого гиганта.

— Кто вы? — спросил он холодно. — Что происходит, черт возьми? Если это ограбление, то зря стараетесь, у меня ничего нет.

— Вы меня не узнаете? — Эмори поставил поднос и снял парик. — Я разочарован, сир. Ваш брат Жозеф меня сразу узнал.

— Вы?! Франческо уверял меня, что вы мертвы.

— Лучше бы ваша ищейка о себе позаботилась. Могу вам с радостью сообщить, что теперь ему до конца жизни нужна будет сиделка, чтобы кормить его с ложечки. Что же касается Жозефа… Ну… ему не намного лучше. Он шлет вам свои поздравления, а также извинения. Пожалуй, он не сможет прийти на встречу с адмиралом Кокберном.

— Какую встречу? Кто такой Кокберн?

— Адмирал сэр Джордж Кокберн. Он и его корабль «Нортумберлэнд» ждут в Плимуте, чтобы отвезти вас в ваш новый дом на маленьком острове Святой Елены в Атлантическом океане. Слышали про такой?

Бонапарт отступил на два шага, едва не упав в розовый куст. Он повернулся, но в бельведере был только один вход и там стояла Аннели, нацелив ему в грудь пистолет.

Генерал медленно повернулся к Эмори. На его лице не было и тени страха. Глаза свирепо сверкали, рот искривился в мрачной улыбке.

— Значит, они послали своего морского ястреба, чтобы поймать орла? Забавно! — Улыбка исчезла, взгляд стал зловещим. — Зря я не позволил Кипи убить тебя.

— Мы все крепки задним умом.

К ним подошел Шеймас, потирая поцарапанные пальцы.

— У этих мерзавцев челюсти — как наковальни, но теперь все они связаны и не будут кричать, пока не сожрут кляп. Сир… — Он дотронулся до виска по привычке, хотя обращался к Эмори. — Люди пошли к лодке, скоро совсем стемнеет.

— У меня миллионы, — тихо сказал Бонапарт. — Половина богатства умерших аристократов, чем я готов поделиться с вами, Олторп. А золота и драгоценных камней столько, что они не уместятся на вашем корабле.

— У меня есть золото и драгоценности, сир. Хватит на две жизни. Кроме того, я обещал жене раз и навсегда покончить со своим темным прошлым и не хочу ее разочаровывать.

Бонапарт посмотрел на Аннели, на пистолет в ее руке. Плотно сжал губы и заложил руки за спину. Аннели могла поклясться, что он слегка кивнул, отдавая должное ее красоте и смелости.

— Я хотел бы попрощаться с моей семьей. Эмори покачал головой.

— Боюсь, это невозможно.

— Мой сын скоро приедет в Мальмезон… — Его глаза блеснули. Быть может, он сожалел об упущенных возможностях, о славе, которая могла к нему вернуться, если бы не этот новый жестокий поворот судьбы. — Пять дней, — прошептал он. — Всего пять дней. Ах, ну что же… — Он посмотрел на Эмори и улыбнулся. — Вы сказали — Святая Елена? Я не бывал там, но очень надеюсь на английское гостеприимство. По крайней мере на это время.

С этими словами Бонапарт направился к реке. Шеймас и два офицера последовали за ним, держа дистанцию в несколько шагов. Аннели опустила пистолет и с облегчением вздохнула.

— Это все? Как просто! А что он имел в виду, сказав «на это время»?

Эмори вытер салфеткой пудру с лица, взял у Аннели пистолет и опустил курок.

— Видимо, Бонапарт не собирается оставаться в заточении дольше, чем в прошлый раз. Впрочем, — Эмори оглянулся, — он наверняка сейчас обсуждает с Шеймасом этот вопрос.

Аннели удивленно подняла брови.

— И как поведет себя Шеймас?

Эмори невольно опустил взгляд на пистолет.

— Половина сокровищ континента… Заманчивое предложение.

— Ты же устоял, — сказала она.

— У меня есть такое сокровище, как ты, — ответил Эмори. — А его хватило бы на десять жизней.

Эпилог

Аннели перестала кружиться и теперь стояла посреди зимнего сада, вытянув руки и откинув назад голову. Слегка задыхаясь, она все еще улыбалась, когда увидела в дверях Флоренс, опиравшуюся на свою трость. На лице ее было написано восхищение.

— Это из-за солнца, — смущенно сказала Аннели, опустив руки. — Платье стало пестрым.

Она расправила складки на белом муслиновом платье. Солнечные лучи, проникая сквозь цветное стекло, окрасили его во все цвета радуги.

— Выходит, усилия Уиллеркинза были не напрасны? Аннели огляделась. Из деревни привезли целую армию слуг, чтобы привести в порядок зимний сад, бальную залу, гостиные и дюжину спален для гостей. Как и пообещал Эмори, в Уиддиком-Хаусе собирались вторично праздновать свадьбу, на этот раз с подобающей пышностью. Устройство церемонии взял на себя Стэнли, брат Эмори. Ждали лорда Уэстфорда, который собирался приехать из Лондона. Прошел слух, будто регент изъявил желание прибыть на несколько дней в Торки подышать свежим воздухом. Беда, которая могла обрушиться на страну, осталась в тайне, однако регент выразил благодарность Эмори и членам команды «Интрепида». Им принесли извинения, а лондонские газеты сообщали, что капитан Эмори Сент-Джеимс оказался настоящим героем, патриотом своей страны И внутри дома, и вне его все чистили, мыли, стараясь придать террасам и садам былую элегантность.

— Пришло известие о том, что к ужину приедут твои родители. Я с нетерпением их жду, как и Милдред. Они советуется с призраком своего покойного мужа, прежде чем приготовить то или иное блюдо, — сообщила Флоренс — Мужа?

— А ты разве не знала? Я как раз молюсь, чтобы он не посоветовал ей снова положить побольше фенхеля в рубец.

— Мама терпеть не может рубец.

— Знаю. И приказала Милдред приготовить побольше Если повезет, твоя мама свалится в постель до того, как мне придется силой заставить ее есть. Слава Всевышнему, что Люсиль Олторп не выходит из дома с тех пор, как вернулась из Лондона, не то я бы ей показала! И как только твой муж не придушил ее? Где он, кстати говоря?

— Он все утро провел с Артуром, — сказала Аннели. — Я видела их недавно на яблоне.

— Говорят, он пообещал взять его на борт «Интрепида», когда корабль переоборудуют.

Аннели кивнула.

— Эмори хочет отвезти его к вороньему гнезду, чтобы он почувствовал настоящую высоту. Я как-то была там, так у меня дух захватило от окружающей красоты.

— Наверное, он тебя там целовал, — предположила Флоренс и, заметив, как покраснела Аннели, добавила:

— Неудивительно, что у тебя захватило дух, дитя мое. Помню, как занималась этим однажды на крыше конюшни: мне казалось, что я парю в облаках.

— На крыше? — Аннели ушам своим не поверила.

— Да. Мы чуть шеи себе не сломали, зато как это было чудесно! Стояла жара, и его мускулистое тело блестело от пота Я принесла ему прохладительный напиток, а там пошло-поехало, мои юбки взлетели вверх и… — Она слегка пожала плечами и повернулась, когда вошел Уиллеркинз с огромным букетом красных роз. Флоренс стукнула его тростью по ноге. — Куда это ты несешь?

— Вы велели украсить альковы цветами, мадам, — морщась от боли, ответил Уиллеркинз.

— Не этими, дурак. Я заказала красные роды для своей спальни. В доме вполне достаточно всевозможных цветов, ими и украшай.

— Да, мадам. Простите меня. — Он поклонился и вышел.

— Память его подводит, — сказала Флоренс. — Ведь он знает, как я люблю красный цвет. Иногда я жалею, что не оставила его на конюшне.

Аннели во все глаза уставилась на бабушку.

— Уиллеркинз — тот конюх, в которого ты влюбилась?

— Ты не смотри на его морщины. Когда он был молод… Господи Боже мой, — вздохнула Флоренс, — когда он был молод, то мог одним только взглядом поставить меня на колени. Клянусь, нет ни стула, ни ковра в этом доме, на котором бы мы не занимались любовью. Он знает, как возбуждают меня разбросанные между простынями лепестки красных роз. Пойду прослежу, чтобы он сделал все как надо. — Флоренс повернулась к Аннели и подмигнула. — Если нас не будет несколько часов, не посылай никого искать. Думаю, ты сама здесь управишься.

Лишь когда шаги и стук трости стихли, Аннели отвела взгляд от двери. Она улыбнулась, вспомнив слова бабушки, когда та подарила ей кольцо.

«Я не променяла бы его любовь ни на какие богатства мира. Ты тоже заслуживаешь такой любви. Аннели Фэрчайлд. И ни за что не соглашайся на меньшее».

Аннели не согласилась. Она преодолела все препятствия, стоявшие у нее на пути, и получила в награду мужчину, который любит ее больше жизни. Флоренс пришла в восторг, глядя, как они выходят из кареты, а когда узнала, что они поженились, не сдержала слез. Она стукнула Эмори тростью по лодыжке за то, что ее не пригласили на «Беллерофонт», где они обвенчались, но, узнав, что настоящую свадьбу они собираются сыграть в Уиддиком-Хаусе, простила их.

Аннели вышла из дома, щурясь от яркого солнечного света, и увидела Артура, который раскинул руки, словно крылья, будто парил в воздухе. С ним были Стэнли и Шеймас Тернбулл. Эмори она не видела.

Рыжий ирландец указал на скалы, и спустя десять минут Аннели уже была там. Эмори стоял на берегу в том самом месте, где его выбросило из воды почти два месяца назад. Готовясь к предстоящей церемонии, он постриг волосы и надел элегантный костюм, но уже успел запачкать рукав, когда забирался на деревья с братом, а потом снял ботинки и носки, чтобы босиком пробежать по берегу.

«Ты его заслужила, Аннели Фэрчайлд».

Смеясь, Аннели осторожно спустилась по тропинке. Эмори увидел ее, лишь когда зашуршал песок. Он заключил Аннели в объятия и поцеловал.

— Мой темноволосый ангел, — пробормотал он. — Я стоял здесь и думал, что бы сталось со мной, не выйди ты в тот день погулять.

— Забудь об этом, — сказала Аннели, прижимаясь к нему.

— Нет, — сказал он, беря ее за подбородок и целуя в губы. — Я никогда этого не забуду.

От автора

Меня часто спрашивают, откуда я беру идеи для своих книг, и в большинстве случаев я отвечаю с безразличным видом: они сами приходят в голову. Идея данной книги пришла из маленького примечания в исторической книге о Наполеоне Бонапарте и его брате Жозефе. Они так были похожи, что пытались поменяться местами после поражения под Ватерлоо. Это заставило мен» задуматься, что случилось бы, если бы у них сработало и Наполеон уехал в Америку…

На самом деле произошло то, что Наполеона сослали на пустынный остров Святой Елены в Южной Атлантике, где он оставался до своей смерти в 1821 году. За последний век было несколько слухов о настоящей причине его смерти. В отчетах того времени говорилось о злокачественной опухоли в животе. Современные тесты на ДНК на его волосах, однако, открыли повышенное содержание мышьяка. Таким образом, можно предположить, что Наполеона медленно травили, пока он не умер.

1

Нож (фр.).

2

Ренар — лис (фр.).