«Господи, что со мной творится?» – подумал Роуэн, проводя пальцами по волосам. Ощущение было такое, словно с него содрали кожу. Он поморщился.

– По-видимому, спрашивать о твоем самочувствии излишне? – тихо спросила Кей, стоявшая рядом с дымящейся чашкой кофе.

Роуэн вскинул голову. В мозгу словно взорвался фейерверк. Он и не подозревал, что находится дома не один. Хотя мог бы и догадаться. Кей бы не бросила его в таком состоянии, тем более что ей всегда хотелось быть рядом. Он должен был заметить, что на кровати рядом с ним спали, а по комнате были разбросаны ее вещи. Кей была босиком, на ней был изумрудно-зеленый шелковый халат, который она сама подарила Роуэну на Рождество.

– На, – она подала ему чашку. Мысль о том, чтобы что-нибудь проглотить, вызвала у него тошноту, но его тошнило и без того. Какая разница?

– Спасибо, – буркнул он, сжав в пальцах теплый фарфор, и сделал глоток. Желудок взбунтовался. Чтобы показать ему, кто здесь хозяин, Роуэн отхлебнул еще и чуть не подавился. Смирившись, он поставил чашку на ночной столик и, упершись локтем в колено, схватился за голову.

– Все-таки как ты себя чувствуешь?

– Даже не спрашивай, – Роуэн попытался разговаривать, не шевеля губами. Любое движение заставляло содрогаться от боли все тело, от макушки до пальцев ног.

– Настолько плохо?

– Ужасно.

Беседуя с ним, Кей расхаживала по спальне, собирая разбросанную одежду.

– Ты не обязана подбирать мое барахло, – запротестовал Роуэн.

– Знаю, но мне нетрудно это сделать. Роуэну снова подумалось, что Кей заслуживает большего, чем он в состоянии дать ей. Может, ей нужен кто-нибудь вроде Стюарта? Как это он раньше не догадался, что Стюарт влюблен в Кей? Кстати, откуда он это узнал? Что произошло вчера, каким образом ему удалось проникнуть в чувства других людей? Роуэну вовсе не улыбалось испытать это снова. Это было…

– Что делать с этим?

Роуэн увидел, что Кей держит в руках кипу рубашек.

– Оставь на полу. Они пойдут в стирку.

– Но они чистые.

– Гм, да… видишь ли, их слишком сильно накрахмалили. Я собираюсь снова отдать их в прачечную.

– Это из-за них у тебя следы на шее? В первый момент Роуэн не понял вопроса и потянулся рукой к шее. Он почувствовал нежную, раздраженную кожу.

– Ага, – согласился он. – Рубашка была чересчур накрахмалена.

Прежде чем Кей успела отреагировать, он спросил:

– Как я попал домой?

– Стюарт поехал в твоей машине, а я – в его. Он помог мне внести тебя в дом и уложить.

Роуэн кивнул. Он очень живо представил себе эту сцену. Мысль о том, что он утратил над собой контроль, была ненавистна. Особенно противно то, что это произошло при свидетелях. Полный ресторан народу!..

Роуэн все еще размышлял над этим, когда Кей присела на край кровати рядом с ним. Когда ее бедро коснулось его, Роуэн поднял глаза. Он подозревал, что Кей затеяла уборку, чтобы оттянуть решающий разговор с ним. Он видел, что она лихорадочно подыскивает слова.

– Роуэн, – начала Кей. Затем она замялась, но, собравшись с силами, продолжила: – Вчера я ничего не поняла.

Ему не хотелось обсуждать прошлый вечер.

– А что тут понимать? Я напился.

– Дело в том, что ты не был пьян. Ты даже не допил шампанское. Добрая половина бокала вылилась на стол и мне на платье.

Пульс Роуэна участился, в голове словно застучали молоточки. Ему вовсе не хотелось рассуждать на эту тему. По крайней мере, теперь, когда он чувствовал себя выброшенным на помойку. Кей же задавала вопросы, на которые он, даже зная ответ, предпочел бы не отвечать.

– Мне явно этого хватило, – уклончиво сказал он. – Слушай, Кей, мне очень жаль, что это так огорчило тебя.

Глаза Кей обиженно сверкнули, когда Роуэн намекнул, что она беспокоится по пустякам.

– Ты прекрасно знаешь, что это не так! – заявила она. И, немедленно раскаявшись в том, что позволила себе резкость, тихо добавила: – Я хочу знать, что произошло.

– Не понимаю, о чем ты, – буркнул он, опасаясь, что на самом деле прекрасно все понял.

– Что-то не так. Я чувствую. Со времени этого несчастного случая ты сам не свой.

Значит, она заметила. Да и как можно было не заметить? И все же он не желал распространяться на эту тему. Как объяснить то, чего и сам не понимаешь?

– Не кажется ли тебе, что раз я чуть не утонул, – начал Роуэн, недоумевая, почему он не решается сказать правду, признать, что действительно утонул, – вполне естественно, что мне некоторое время не удается прийти в себя.

– Конечно, я старалась убедить себя, что все дело только в этом, но… – Кей встала и принялась расхаживать по комнате. – Не знаю почему, но ты изменился. Я разговариваю с тобой, а ты словно не здесь. Ты смотришь на меня, но не видишь. Ты отгородился от меня. Черт возьми, Роуэн, не вычеркивай меня из своей жизни!

У него сердце разрывалось, когда он слышал, какая боль звучит в ее голосе. Но Роуэн не мог выполнить ее просьбу, не мог объяснить, что с ним творится. Он принялся утешать ее, как умел.

– Иди сюда, – сказал он. Кей остановилась в замешательстве, и он похлопал по кровати рядом с собой. Она медленно подошла, присела рядом и в упор поглядела на него своими сине-зелеными, как море, глазами.

– Ты права, – проговорил Роуэн, погладив ее по щеке, – я несколько раскис. И мне очень неприятно, что ты чувствуешь себя лишней. По-видимому, этот случай потряс меня сильнее, чем казалось на первый взгляд, но теперь я вернусь на работу, и все устроится. Вот увидишь.

Его голос звучал уверенно: Роуэн сам верил в то, о чем говорил. Медицина, хирургия, исцелит его. Когда к нему возвращался контроль, Роуэн был убежден, что все его проблемы – лишь результат стресса. Конечно, чтение мыслей после нескольких глотков шампанского не поддавалось подобному объяснению, но могло оказаться результатом эмоциональной перегрузки. Он опьянел, и ему почудилось, что он способен читать мысли. Роуэн усилием воли заставил себя поверить в это.

– Все образуется. Вот увидишь, – повторил он и, добавив: – обещаю тебе, – привлек Кей к себе. Он не стал заниматься с ней любовью, даже не целовал, а просто держал в объятиях. Кей была довольна и этим. Если Роуэн пообещал, что все будет в порядке, значит, все будет хорошо. Он же обещал…

Кей цеплялась, за эту мысль почти так же отчаянно, как и сам Роуэн.

В понедельник утром Роуэн радовался, что сегодня ему не придется оперировать. Он был измотан, словно не спал всю неделю. Собственно, так оно и было – то коматозное состояние, в которое он периодически впадал, никак нельзя было назвать сном. Похмелье его больше не мучило, но прежняя ясность и острота мысли, необходимая для хирурга, так и не восстановилась. К счастью, на этот день у него были назначены лишь консультации, в том числе и осмотр некоего богатого, влиятельного араба-предпринимателя, который специально прилетел в Хьюстон, чтобы посоветоваться с Роуэном по поводу предстоящей операции. Араб наотрез отказывался от услуг другого врача. Роуэн прекрасно понимал его. Он сам поступил бы так же.

«Господи, как приятно возвращаться!» – думал Роуэн, идя по белому больничному коридору в свой кабинет.

– Привет, Роуэн! – окликнул его кто-то из персонала. – Рад видеть тебя.

– Взаимно, – Роуэн распахнул дверь кабинета.

Его кабинет был мал, но разумно спланирован и со вкусом обставлен. В убранстве сочетались темно-зеленый и рыжевато-розовый цвета. В дальнем углу комнаты стоял массивный рабочий стол. На нем находились лампа, композиция из цветов, телефон и портрет Кей. Роуэн ненавидел беспорядок, как на рабочем месте, так и в жизни. Он принялся за чтение сообщений, когда в дверь постучали.

Джеймс Кеплер, главврач больницы, заглянул в кабинет Роуэна:

– Ты занят?

Джеймс был еще не стар, ему, по подсчетам Роуэна, было не больше сорока пяти – сорока шести лет, – но его пышная шевелюра была совершенно седой. Кеплер сильно хромал: в свое время он воевал во Вьетнаме. Его многие недолюбливали, считая слишком замкнутым, ограниченным, консервативным. Он был из тех, кто, приняв решение, никогда не изменит своего мнения. Тем не менее, Роуэн любил его за честность, открытость, страстную любовь к медицине и компетентность в управлении огромной и очень престижной больницей. Что касалось отношения доктора Кеплера к нему лично, Роуэн подозревал, что тот восхищается его мастерством хирурга, но не слишком любит его самого за чрезмерную самоуверенность.

– Нет, – откликнулся он, – просматриваю сообщения.

Хромая, доктор Кеплер вошел в кабинет:

– Как дела?

– Теперь, когда я вернулся, прекрасно. Главврач улыбнулся:

– А я, было, решил, что ты слегка сдрейфил.

Роуэн улыбнулся в ответ, решив, что добряк-доктор и наполовину не представляет его ощущений:

– Скажем так: эта неделя показалась мне очень долгой.

– Ладно, не буду тебя отвлекать. Я просто зашел сказать, что мы все рады, что все обошлось и ты снова с нами. Это был чертовски неприятный случай.

– Да, – согласился Роуэн, недоумевая, почему воспоминания о катастрофе, вместо того, чтобы потускнеть, становятся все ярче, совсем как тот неземной свет, к которому его так влекло. Он помнил агонизирующую схватку со смертью и переход в новую жизнь после смерти, помнил яркий свет, туннель, голоса.

Прежде, чем ты пересечешь рубеж, ты должен что-то совершить…

– Что? – подумал Роуэн, и вдруг понял, что произнес это вслух, потому что доктор Кеплер повторил:

– Я сказал, удачи тебе, и добро пожаловать обратно.

– Спасибо, – поблагодарил Роуэн. После того, как врач вышел из комнаты и закрыл за собой дверь, он долго сидел, уставившись в пространство. Он размышлял, что бы подумал главврач, узнав, что его дыхание, сердечный ритм и давление после катастрофы так и не нормализовались, что запах духов сводит его с ума, накрахмаленные рубашки обдирают шею, а для того, чтобы напиться вдрызг, ему теперь хватает неполного бокала вина. Возможно, решил Роуэн, Кеплер, так же, как и он сам, не будет знать, что и думать.

Утро прошло спокойно. Роуэн провел две консультации и обоим пациентам рекомендовал ложиться на операцию. Одному из них предстояла замена митрального клапана, второму – операция по поводу тромбоза артерии. В полдень Роуэн отправился перекусить в больничный кафетерий, где встретился с Марком и Стюартом. Все шло как прежде, и он прекрасно себя чувствовал. Более того, ему казалось, что он снова может полностью отвечать за себя.

В два часа он принял Фахида аль-Саккафа. Араб был одет в тобе – национальный костюм, похожий на халат, и носил на голове кефию и акал. Роуэн даже не взглянул на лежавшую перед ним карту, он знал ее на память. Пациенту было пятьдесят восемь лет, ранее на сердце не жаловался, в роду у него также никто не страдал сердечно-сосудистыми заболеваниями. Две недели назад, приехав по делам в Атланту, он почувствовал боль в груди и был госпитализирован. Его обследовали и заявили, что нужна операция. Он настоял, чтобы оперировал Роуэн.

– Я уверен, вам сообщили, что у вас коронарный тромбоз. Два тромба невелики, но третий весьма значителен.

– Именно так мне и сказали, – ответил араб. Он получил образование в Соединенных Штатах и безукоризненно говорил по-английски.

– Операция обыденная, хотя, разумеется, я должен предупредить вас, что безопасных операций на сердце не бывает. Кстати, безопасных операций в принципе не существует.

– Я прекрасно понимаю это.

– Кроме того, ходить в таком состоянии еще более рискованно.

– Я все решил, – ответил пациент. – Мне нужно только, чтобы вы назначили день операции.

– Постараюсь, чтобы это состоялось поскорее, – заметил Роуэн, сверяясь со своим расписанием.

Операции, не являвшиеся срочными, были перенесены с прошлой недели на эту, что до предела загрузило конец недели. Увидев это, Роуэн почувствовал, как по его венам заструился адреналин, вызывая бешеный восторг. Он был прирожденным хирургом. Роуэна привлекало напряжение, драматичность этой профессии, возможность играть роль сверхчеловека.

– У меня окно в среду днем, – подняв глаза, Роуэн увидел, что Фахид аль-Саккаф промокает пот со лба дорогим носовым платком. Самому Роуэну отнюдь не казалось, что кабинете жарко. – Подойдет ли вам этот день?

– Подойдет, – ответил тот.

– Прекрасно. Я сейчас позвоню и попрошу подготовить операционную. – Роуэн потянулся к телефону и набрал соответствующий номер.

– Можно выпить воды? – спросил аль-Саккаф, кивнув в сторону стоявшего на ближайшем столике графина.

– Разумеется. Пожалуйста, пейте. Фахид аль-Саккаф встал, подошел к столику и налил себе воды. Он сделал глоток, потом второй и, держа стакан в руке, направился к стулу. На полпути он остановился. Роуэн обратил внимание на то, что он неожиданно побледнел.

– Мистер аль-Саккаф, вам плохо? Бизнесмен хотел что-то сказать, открыл рот, но не смог произнести ни звука. Он схватился за грудь и уронил стакан, расплескав воду на восточный ковер. Роуэн увидел, что Фахид аль-Саккаф неестественно медленно осел на пол.

– Звоните по синему коду! – прокричал в трубку Роуэн. – Направьте их в мой кабинет!

Не дожидаясь ответа, он швырнул трубку, не попав на рычаг. Схватив стетоскоп, он вскочил из-за стола и остановился, потому что к горлу подкатила волна тошноты. За ней последовала вторая. Затем у него закружилась голова, подогнулись колени и он не устоял на ногах. На лбу выступил холодный липкий пот. Роуэн подумал, что у него тоже начался сердечный приступ, но эта мысль показалась ему нереальной. Он не чувствовал боли ни в груди, ни в левой руке, и его сердцебиение было твердым, словно камень, и безупречным как репутация святого.

Откуда-то издалека до него донеслись голоса и шум вносимого в кабинет реанимационного оборудования.

Кто-то крикнул:

– Скорей!

Еще кто-то заорал:

– С дороги!

Дверь распахнулась. Роуэн хотел заговорить, но ему мешала слабость. Он увидел, как в комнату вошла реанимационная бригада, как на лицах врачей поочередно отразились удивление и шок. Последним, что он услышал, была фраза: «Ни фига себе!», произнесенная кем-то из пришедших.

– У меня не было сердечного приступа! – кричал Роуэн, сидя через три часа в огромном, роскошно обставленном кабинете Джеймса Кеплера. – Я всем это уже объяснил!

Несмотря на горячие протесты, его заставили пройти обследование, после которого впору было захворать и человеку с железным здоровьем. По странному совпадению, которое очень заинтересовало Роуэна, признаки заболевания, проявившиеся у него, бесследно исчезли в ту же минуту, когда из комнаты увезли Фахида аль-Саккафа. В отсутствие пациента Роуэн чувствовал себя превосходно.

– Тогда что, по-твоему, произошло? – спросил второй голос.

Роуэн взглянул на Пола Сэндмена. Он прекрасно понимал, что означает присутствие во время этого разговора психиатра, и какой ответ предполагает заданный вопрос. Господи, как он ненавидит психиатров с их вопросами, утих волков, рядящихся в овечек!

– Боже, Пол, откуда мне знать? А ты что думаешь?

Пол вперил в Роуэна взгляд своих холодных, как лед, голубых глаз. Подобный взгляд не раз усмирял даже самых несговорчивых пациентов.

– Раз уж у тебя не было сердечного приступа – а обследование показало, что его не было, у тебя потрясающе здоровое сердце, хотя ритм сокращений несколько ниже нормы, – он говорил совершенно спокойно, в отличие от взбудораженного Роуэна, – тогда я бы сказал, что ты перенес некую эмпатическую реакцию на приступ этого Фахида аль-Саккафа.

– И что это значит? – поинтересовался доктор Кеплер.

– У некоторых людей способность сопереживать доходит до симуляции физических симптомов.

– Я не симулировал его симптомы! – вклинился в разговор Роуэн. – Мое состояние не имело ничего общего с сердечным приступом.

Джеймс Кеплер не обратил на него никакого внимания:

– Вроде того, когда мужчина может испытывать схватки в то время, как рожает его жена?

– Точно, – ответил психиатр.

– Парни, я же объясняю вам, что не старался изобразить приступ!

В ответ на это психиатр просто пожал плечами:

– Тебе вовсе не надо было ничего изображать. Ты просто отреагировал на его страдания своими, – прежде, чем кто-либо успел вставить слово, он продолжил: – Хотя эмпатическая реакция не слишком широко распространена, подобный феномен все же встречается. Я видел матерей, страдавших от болей. когда болели их дети, и мужчин, которые, как их беременные жены, испытывали по утрам тошноту. У большинства же людей способность сопереживать ограничена. Мы можем представить себе, что такое потеря близкого человека, поэтому, если подобный удар постигнет друга, мы будем плакать вместе с ним.

– Слушай, – вставил Роуэн, – ты забываешь об одном. Во всех случаях, о которых ты рассказываешь, человек с эмпатической реакцией находится в близких отношениях с больным. А я ни разу не встречался с мистером аль-Саккафом до того, как он вошел в мой кабинет.

Как только Роуэн привел этот аргумент, он сразу осознал его неубедительность, вспомнив, как в субботу вечером воспринимал чувства всех, находившихся в ресторане. Он радовался и грустил вместе с совершенно незнакомыми людьми. Проблема состояла в том, что они не были ему безразличны. Он беспокоился о них, хоть они и были для него посторонними. В тот момент Роуэн не ощущал себя, став проводником для чувств и мыслей других.

Пол Сэндмен снова пожал плечами:

– Ты перенес травму.

Тут его глаза, стальные, словно капкан, уставились на Роуэна, и он добавил:

– Я разговаривал с парой человек, тоже оказавшихся на волосок от смерти. Они описывали свет, туннели, выход из собственного тела и тому подобное. Оба после этого стали иначе воспринимать чувства других.

Это был не вопрос, а скорее утверждение. Пол Сэндмен пробовал почву, готовя Роуэна к тому, чтобы тот выложил ему все. Половина его существа жаждала закричать: «Да, когда я тонул, произошло нечто странное, удивительное и очень пугающее, и я хочу, чтобы вы помогли мне разобраться в этом!», в то время как вторая, та самая, что ни за что не хотела потерять контроль над собой, говорила, что не нужно рисковать, что подобная откровенность равносильна признанию в том, что он уже не может сам управлять своей жизнью. Кроме того, Роуэн не верил в жизнь после смерти. Поэтому он спокойно выдержал взгляд психиатра и промолчал.

– …Небольшой отпуск. Эти слова Джеймса Кеплера насторожили Роуэна.

– Но я только что вернулся из отпуска.

– А я хочу, чтобы ты снова отправился туда, – заявил главврач.

– Мне не надо…

– Как видно, ты не понял, Роуэн, – прервал его Кеплер. – У тебя нет выбора. Роуэн вскочил со стула.

– Подождите минуточку…

– Нет, это ты подожди. Я должен управлять больницей. Мне нужно думать о безопасности пациентов. Что, если бы это случилось во время операции?

– Но не случилось же! – закричал Роуэн.

– И ты можешь дать гарантию, что подобного не произойдет?

Конечно, Роуэн не мог ничего гарантировать. В глубине души подобный вопрос терзал и его. Он думал, что стоит вернуться на работу и все образуется, но события последних часов показали, насколько он ошибся. Что-то было не так. Совсем не так. Он утратил отстраненность, необходимую для подобной работы. Но все-таки ему не хотелось уходить в отпуск.

– Ладно, допустим, я ничего не могу гарантировать, – неохотно признался Роуэн. – Но я могу заниматься другим. А от операций на некоторое время откажусь.

Джеймс Кеплер покачал головой:

– Возьми отпуск на пару недель, или сколько там тебе понадобится. Тебе необходимо время, чтобы прийти в себя. Пол прав. Ты пережил тяжкое потрясение.

Под конец Роуэн понял, что Джеймс был прав. У него действительно не остается выбора. По дороге домой, отменив все консультации и передав дела своим товарищам хирургам, Роуэн задавал себе два вопроса: «Что же, черт возьми, сегодня произошло?» и «Что мне делать в течение этих дурацких двух недель?»

Роуэн мог бы догадаться, что у Стюарта найдется ответ, по крайней мере, на один из этих вопросов.

Поздним вечером Стюарт появился на пороге его квартиры. Последний раз они виделись в больнице. Как только распространились новости.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – Роуэн посторонился, пропуская Стю. Последний раз они виделись в больнице. Как только распространились новости о том, что случилось – а сплетни в больнице расходились потрясающе быстро, – Марк Стюарт оказались рядом с ним. Стюарт хотел позвонить Кей, но Роуэн убедил его не делать этого, объяснив, что Кей лишь расстроятся понапрасну, в то время как для беспокойства нет никаких причин.

– Как дела? – поинтересовался Стюарт, усевшись, и немедленно потянулся за пепельницей. Из кармана обтягивающей рубашки он выудил пачку сигарет.

– Это тебя когда-нибудь угробит, – прокомментировал его действия Роуэн.

– Все может быть. Но речь не обо мне. Я спросил, как ты себя чувствуешь.

Роуэн, босой, одетый только в джинсы и измотанный до предела, плюхнулся на покрытый Дамаском диван так беспечно, что при виде этого зрелища дизайнера, разрабатывавшего интерьер его квартиры, хватил бы удар.

– Прекрасно. Я уже всем сказал, что здоров, и я действительно совершенно здоров.

– Верю, верю, – согласился Стюарт, глядя на друга сквозь едкий табачный дым.

Запустив пальцы в и без того взъерошенные волосы, Роуэн встал. С момента своего возвращения домой он ни минуты не мог посидеть спокойно, к тому же его раздражал табачный дым.

– Извини, что я сорвался, – произнес он, подходя к окну и засовывая руки в задние карманы джинсов. Мир за стеклом казался абсолютно нормальным. Солнце уже садилось. Небо постепенно окрашивалось в восхитительные тона розового, пурпурного и желтого цветов. Мужчины и женщины ехали домой, к своим семьям. Жужжали насекомые, закрывались на ночь цветы, трава росла буквально на глазах. Все было так обычно, так нормально. И лишь в его жизни уже не было ничего нормального или обыденного.

– Что сегодня произошло, Роуэн? Вопрос прозвучал неожиданно, хотя Роуэн и боялся его.

– Не знаю. Честное слово, не знаю. У пациента начался приступ, и в ту же минуту я почувствовал головокружение и тошноту. Все было так, словно… – Роуэн замялся, не желая произносить этого вслух.

– Словно что? Роуэн обернулся:

– Как будто я каким-то образом воспринимал его боль. Лишь только его вывезли из моего кабинета, все симптомы как рукой сняло. Словно ничего не было, – он невесело засмеялся. – Пол из кожи вон лез, доказывая, что это была моя попытка посочувствовать больному.

– Случались и более странные вещи.

– Но не со мной же! – крикнул Роуэн, снова отворачиваясь к окну. Он устало вздохнул: – Извини. Я вовсе не хотел срывать злость на тебе.

Стюарт промолчал. Они с Роуэном прекрасно понимали друг друга.

Через некоторое время Роуэн сообщил:

– Ты в курсе, что меня выперли из хирургии. Говоря откровенно, даже из больницы.

– Отпуск – не удовольствие.

– Да, конечно, с точки зрения семантики. Но как не смотри, утром мне не надо идти на работу.

Стюарт ничего не сказал. Учитывая мрачное подавленное настроение Роуэна, спорить, не имело смысла. Ему все равно не удалось бы ни в чем убедить друга.

– Чем ты собираешься заняться? – спросил Стюарт.

– Сойти с ума, – не задумываясь, ответил Роуэн. – Точнее, полностью свихнуться, – он резко обернулся, при мысли о том, что ему предстоит, лицо его исказилось. – Стю, клянусь, если мне еще две недели придется просидеть в этой квартире, я превращусь в психа, которого останется только запереть в дурдоме!

– А зачем тебе сидеть здесь?

Роуэн выглядел так, будто эта мысль ни разу не приходила ему в голову. Однако, обдумав, он отверг ее:

– Куда я могу деться?

– Как насчет Нового Орлеана? Даже если бы Роуэна ударили по голове, он, пожалуй, удивился бы меньше.

– А причем тут Новый Орлеан? Стюарт потушил сигарету и встал:

– Выслушай меня, прежде чем отказаться, хорошо?

Роуэн не ответил, и Стюарт переспросил:

– Хорошо?

– Ладно, – пробурчал Роуэн, подумав, что его согласие выслушать Стюарта лишь доказывает, в насколько безнадежном положении он оказался.

– У меня есть приятель, Дэвид Белл. Мы вместе с ним учились в медицинской школе. Сейчас он преподает в Тулэйнской медицинской школе и должен отправиться на все лето в Швейцарию для обмена опытом. Значит, его дом будет пустовать все это время. Некоторое время назад я разговаривал с ним, и он с радостью ухватился за предложение присмотреть за домом в его отсутствие. Неделю, две – сколько ты захочешь.

– Не знаю…

– Чего ты не знаешь? Я предлагаю тебе провести время в Новом Орлеане! Елки-палки, если ты ничего не захочешь делать, то хотя бы отъешься на двадцать фунтов самой вкусной в мире едой, послушаешь джаз, попьешь кофе с молоком и научишься легче смотреть на жизнь. Кроме того, я же тебе не предлагаю жить в трущобах. Дом, о котором я говорю, находится в Гарден Дистрикте. Дэвид купил его, когда дом собирались сносить, и восстановил его. Это такой… – Стюарт замялся, подыскивая определение, – колоритный дом. У него есть характер.

Увидев, что Роуэн, выслушав его тираду, не подпрыгнул от счастья, Стюарт добавил:

– Я тебе предлагаю сменить обстановку. Может, ты не так быстро свихнешься, если будешь смотреть на другие стены.

– Не знаю…

– Это ты уже говорил. Слушай, обдумай это.

Пока Стюарт шел от дома к своей машине, Роуэн размышлял над этим предложением. Неожиданно в нем заговорил инстинкт самосохранения. В конце концов, что он теряет? Только душевное здоровье, но его он потеряет и здесь.

– Эй, Стюарт! Его друг обернулся.

– Я поеду.

Стюарт ухмыльнулся:

– Ключ на кофейном столике. Прислонившись к двери, Роуэн лениво улыбнулся:

– Ты – нахальный сукин сын!

– Конечно, но, по крайней мере, я не самоуверенный сукин сын.

Через полчаса после отъезда Стюарта придала Кей. По-видимому, благодаря быстро распространяющимся сплетням все уже знали о том, что произошло с Роуэном, а кто не знал, тот обязан был услышать от своих знакомых как можно скорее. Кто-то из наиболее осведомленных на этот счет, разумеется, оказался членом Клуба здоровья, принадлежащего Кей, и не отказал себе в удовольствии всласть потрепаться в «Фитнесс Эмпориум». Как только новости дошли до Кей, она немедленно примчалась к Роуэну.

– Кей, я клянусь тебе, что все будет в порядке.

Но она наотрез отказывалась поверить:

– Ты уверен, что у тебя не было приступа?

– Если бы он был, я понял бы.

– Но ты прошел осмотр?

– Естественно, меня проверили, и выяснилось, что я здоров.

– Так у тебя не было сердечного приступа?

– Тебе не кажется, что, если бы у меня был приступ, меня положили бы в больницу? – поинтересовался Роуэн, с трудом заставляя себя сохранять терпение.

Это утверждение оказалось достаточно логичным, чтобы на короткое время успокоить Кей. Но через секунду она вновь спросила:

– Что же, в таком случае, произошло? Я слышала, что ты упал в обморок.

– В обморок я не падал, – тут Роуэн несколько приврал. – Послушай, разве ты не видишь, что я здоров?

С того момента, как Кей вбежала в квартиру, она не выпускала Роуэна из объятий, пытаясь прикосновением к любимому рассеять свои страхи. Удостоверившись, что он жив и здоров, она взорвалась:

– Какого черта ты не позвонил мне?

– Для этого не было причин. Я же здоров.

– Но с самого начала ты этого не знал. Я могла бы быть рядом с тобой. Я могла бы… Он крепко обнял ее за плечи:

– Извини. Я действительно должен был позвонить.

Признание Роуэна в том, что он был не прав, а также его извинения выбили почву из-под ног Кей. Отстранившись от него, она вздохнула и запустила пальцы с длинными ногтями в свою коротко стриженую шевелюру.

– Ох, Роуэн, ну что мне с тобой делать?

Он сконфуженно улыбнулся:

А ты уверена, что это имеет смысл? Она тоже улыбнулась, и, снова подойдя нему, обняла и поцеловала. Ее поцелуй был спокойным и нежным, но Роуэну непонятно почему вдруг стало неприятно. Нет, он понял, в чем дело. Каким-то образом это было связано со скрытыми собственническими чувствами Кей. Роуэн оторвался от ее губ, удивившись, что у него могли возникнуть столь неприятные мысли по отношению к этой женщине. Он по-своему любил ее, но после катастрофы Кей каким-то образом не вписывалась в его жизнь. А может, дело в том, что он больше не вписывается в ее жизнь? Хотя, возможно, все обстоит гораздо проще, и он просто сходит с ума.

– В чем дело, милый? – Кей почувствовала смену его настроения.

Поскольку обсуждать то, что Роуэн думал в эту минуту, ему хотелось меньше всего, он предпочел предложить другую тему, тоже достаточно неприятную:

– Мне придется уйти в отпуск. Недели на две.

На привлекательном лице Кей отразилось изумление.

– Почему? – Роуэн попытался засмеяться, но ему не удалось.

– Доктор Кеплер считает меня обузой.

– Что это значит?

– Он боится поручать мне оперировать, опасаясь повторения сегодняшнего инцидента, – Роуэну страшно не хотелось признаваться в этом, но он добавил: – Кеплер прав. Мне нужно время, чтобы прийти в себя.

Кей промолчала. Похоже, она не вполне поняла, о чем речь.

– Я… гм, на пару недель уеду в Новый Орлеан, – как ни в чем ни бывало проговорил Роуэн. На Кей эти слова подействовали, как красная тряпка на быка. Но он, не дав ей заговорить, продолжил: – У Стюарта есть друг, который уехал на лето в Европу. Я буду жить в его доме.