– Боже! - восклицаю я и, немного подумав, спрашиваю профессора Билла Пфейффера: - Во что мне одеться?
      – Оденься, как обычно, - советует тот и дружески, как это делает Джоу, хлопает меня по плечу.
 

* * *

 
      Мне объяснили, что утром за мной заедет специальная машина и отвезет в Шорехам, и я, опасаясь проспать, вечером пораньше завалился в кровать, но уснуть от сильного волнения никак не мог. И вот я с открытыми глазами лежу на спине и прислушиваюсь к завываниям ветра и к смеху из телевизора, который смотрит этажом ниже миссис Пископо. В телевизионном смехе звучит не веселье, а наоборот, холод. Я невольно представляю, каково старой миссис Пископо сидеть в гостиной перед включенным телевизором, из которого, словно морские волны, то выплескиваются, то вновь отступают взрывы громкого, но равнодушного механического хохота. Миссис Пископо, похоже, смотрит шоу Лино; это телешоу я видел лишь однажды, и оно мне не понравилось: людей в нем выставляют какими-то идиотами.
      Должно быть, уже наступила полночь, а я все не сплю. Постепенно мои мысли с шоу Лино и безотрадного одиночества, уготованного старикам, переключаются на меня самого. Несомненно, встреча с инопланетянином станет самым важным событием всей моей жизни. По-моему, встретиться с ним даже интереснее, чем встретиться в Белом Доме с Президентом и Первой Леди. Я имею в виду, что президентов много, мы их избираем каждые четыре года, но сколько инопланетян известно людям? Один-единственный! Вот я и боюсь сморозить какую-нибудь глупость. Со мной такое случается. Помню, например, когда я учился в десятом классе, то сказал учительнице что-то, чего говорить не следовало. Что именно, я не понял до сей поры, но надо мной смеялся весь класс, а учительница, даже не объяснив, в чем дело, отправила меня к директору школы. Тот тоже не растолковал, в чем моя ошибка, а лишь, вздохнув, сказал: «Опять ты, Марти». В тот злополучный день я и решил, что ноги моей больше в школе не будет. Какая польза в том, что надо мной день за днем потешаются одноклассники? И плевать, что я не получу аттестата! Все равно, даже с аттестатом хорошей работы мне не найти, потому что я глупый. Во всяком случае, таковым меня все считают. Да я и сам с течением лет смирился со своей долей, а учась еще в десятом классе, точно понял, что ничего путного собой не представляю.
 

* * *

 
      Должно быть, размышляя, я все же заснул, потому что вдруг понимаю, что уже утро, а я сижу на постели, и в дверь стучит миссис Пископо. Точно, стучит именно она, ее стук я прекрасно знаю, потому что слышу его чуть ли ни каждый день.
      – Марти, за тобой пришла машина, - говорит миссис Пископо из-за двери.
      – Спасибо, миссис Пископо, - благодарю ее я.: - Марти, не заставляй себя ждать, - поучает меня миссис Пи-скопо. у - Я мигом, - откликаюсь я, - только в ванную схожу.
 

* * *

 
      Дорогой к Шорехамской электростанции, которая, по словам профессора Пфейффера, была превращена в лабораторию для исследований инопланетянина, смотреть особо не на что, к тому же стоит раннее туманное утро. Незнакомые мне мужчины в машине по большей части молчат. Из этого вовсе не следует, что они испытывают ко мне неприязнь, просто по природе они немногословны. Мне хочется, чтобы рядом оказался профессор Пфейффер, но его с нами нет.
      – Сегодня немного машин на дороге, - замечаю я вслух. На мою реплику отзывается лишь один из спутников. Он произносит глубокомысленно:
      – Хм.
      – Это, должно быть, оттого, что люди наконец-то разобрались, что ни к какому инопланетянину их нипочем не пустят, а в лучшем случае лишь покажут пятиминутный ролик, на котором, как я слышал, даже цветов толком не разберешь.
      – Да, - соглашается со мной тот, что чуть раньше хмыкнул, и голос у него оказывается приятным.
      Второй рулит молча. Должно быть, они военные или секретные агенты; на это указывают и немногословность, и широченные плечи. Интересно, вооружены ли они? Наверняка вооружены.
      – Мне, поди, придется дать клятву о неразглашении? - спрашиваю я.
      Оба моих спутника молчат, из чего я заключаю, что дать клятву мне придется непременно, но, в общем-то, я не против. Как говорится, молчание - золото.
      Мы подъезжаем к воротам, и охранник, мельком заглянув в машину, пропускает нас. Выглядит охранник так, будто все на свете ему смертельно наскучило, но что касается меня, то я от нетерпения из кожи выскочить готов.
      Мы проезжаем мимо мрачного серого здания, поворачиваем налево, и глазам моим предстает огромная коническая труба. Через минуту машина останавливается перед крошечной постройкой, и мы выходим. Наверное, от волнения я вдруг представляю, что меня угораздило оказаться в настоящем голливудском боевике. Возможно, меня даже играет сам Брюс Уиллис. Брюса Уиллиса я очень люблю, особенно в «Крепком орешке», который смотрел раза четыре.
      Мы проходим через громадный зал, на выходе которого симпатичный паренек велит мне расписаться под каким-то документом, а после того, как я это делаю, прикалывает мне на грудь блестящий ярко-оранжевый значок; затем мы заходим в офис, сидим там некоторое время и идем дальше по коридору в другой офис. Нам навстречу поднимается из-за стола высокий брюнет. Выглядит он весьма усталым - и не только потому, что сейчас раннее утро, но и потому, что на плечи ему, как и на плечи Сьюзан, давит тяжеленный груз ответственности.
      – Меня зовут Роберт, - представляется усталый, но руки мне не подает.
      – А я Мартин Богати, - представляюсь я, на что он говорит:
      – Я знаю, кто ты такой.
      В словах его нет неприязни, но нельзя сказать, что он дружелюбен со мной. Просто, понимаю я, Роберт - человек дела. Да и действительно, может ли быть на свете что-то более важное, чем инопланетянин? По-моему, так нет.
      И тут мне в голову впервые приходит мысль, что, возможно, ученые ожидают от меня такого, добиться чего им самим не удалось. От этой догадки я весь холодею. Я надеюсь, что они не будут уж очень разочарованы, если мой разговор с инопланетянином не слишком заладится. И самое главное, чтобы не досталось профессору Пфейфферу, ведь это он придумал привести меня сюда. И впрямь, вряд ли у меня получится что-нибудь путное. Я даже земных-то иностранных языков не знаю, не говоря уже об инопланетных. Правда, в десятом классе я несколько недель занимался французским, но, между нами, не научился толком произносить даже слово «Привет».
      В комнату входит профессор Пфейффер, и видеть его я чертовски рад.
      – Здравствуй, Марти, - говорит он и крепко пожимает мне руку.
      – Здравствуйте, профессор Пфейффер, - отвечаю я.
      – Зови меня просто Билл, - говорит он.
      Я киваю, будто дело и выеденного яйца не стоит, будто среди моих знакомых полным-полно ученых. И всех их я зову по имени.
      – Отлично, - говорит он, потирая руки. - Ну, если не возражаешь, давай поскорее отведем тебя к инопланетянину.
      – Как, прямо сейчас? - не верю я собственным ушам.
      – Конечно, - говорит он. - А почему бы и нет? Да, и не хочешь ли чашечку кофе?
      – Как, вы предлагаете мне с чашкой кофе зайти к инопланетянину? - удивляюсь я.
      – Против кофе инопланетянин не возражает, - заверяет меня профессор Пфейффер, - и даже сам иногда его пьет.
      – Ну тогда ладно, - говорю я. - Только мне, если можно, добавьте немного молока.
      Внезапно я понимаю, что узнал об инопланетянине нечто новое, нечто, чего прежде не сообщалось ни по телевизору, ни в газетах и чего я не слышал ни от Джоу, ни от кого-либо другого. Оказывается, инопланетянин пьет кофе! Вот это да! Но если он пьет кофе, то какой же он инопланетянин?
      Роберт говорит, что после встречи с пришельцем мне предстоит доложить о своих впечатлениях лично ему и что на тело мне прикрепят кучу всяких датчиков и мониторов, и это заставляет меня вспомнить Джеймса Бонда. Затем мы с профессором Пфейффером, или, как он просил называть себя, Биллом, спускаемся по лестнице в холл. Там нас встречает невысокая, похожая на девочку женщина с желтоватой кожей и узким разрезом глаз и отводит в комнату, где полным-полно всяких-разных бутылей, бутылок и пузырьков. Женщина-девочка велит мне снять рубашку, что я и делаю, и тогда она прикрепляет пластырем мне к груди и к голове какие-то разноцветные провода. Пластырь стягивает кожу, но мне не больно, а лишь щекотно, и потому я не жалуюсь. Мне не понятно, зачем ученым знать о том, как работают мои сердце, мозги и внутренности во время встречи с инопланетянином, ведь интересую их вовсе не я, Мартин Богати. Я, конечно, молчу, но профессор Пфейффер сам объясняет мне, что для ученых важна любая информация, поскольку в науке никогда наперед не известно, что окажется нужным, а что нет. Слова профессора Пфейффера звучат для меня вполне убедительно, к тому же я польщен тем, что Билл пустился в разъяснения: я и без того сделал бы все, о чем меня ни попросили.
      Я одеваюсь, и мы направляемся прямиком к инопланетянину, в конце пути минуя две специальные толстенные металлические двери. И вот мы оказываемся в комнате без окон, где пахнет несвежей брокколи. За столом сидит парень. Вначале я думаю, что это коротающий время охранник, но, разглядев, что кожа у парня зеленая, догадываюсь, что он и есть инопланетянин, хоть и расположился в кресле, будто обычный человек. Кожа у инопланетянина цветом оказывается не похожей ни на гороховый стручок, ни на шпинат - она блестит и отливает синевой, и мне вообще непонятно, кожа это или, может, одежда, вроде обтягивающего трико.
      – Рад встрече с тобой, - выпаливаю я то единственное, что приходит мне в голову.
      Инопланетянин смотрит на меня, и я думаю: горилла, собака, тигр, но благороднее любого из них. Крупная голова, ряд глаз вместо пары, и в глазах этих - независимость. Именно независимость, а не гордость, или, во всяком случае, не та гордость, что подразумевает презрение ко всем и вся. Ученые вот уже год держат инопланетянина, точно животное, в клетке, но он себя животным не считает. И я готов держать пари: уйти отсюда он в состоянии, едва ему заблагорассудится.
      – Я Мартин Богати, - продолжаю я.
      Мне говорили, что инопланетянину не нравятся прикосновения, и поэтому я не протягиваю ему руки, а лишь в знак приветствия машу открытой ладонью. Инопланетянин открывает широченный беззубый рот и заговаривает со мной голосом, который, как от стереопроигрывателя, исходит отовсюду разом. Постепенно инопланетянин расходится, тараторит все быстрее. Я, конечно, не понимаю ни слова, хотя из того, как приподнялась его единственная, тянущаяся через весь лоб бровь, мне сразу становится понятно, что предмет разговора для него очень важен. Я присаживаюсь в кресло напротив и принимаюсь внимательно слушать парня, а профессор Пфейффер позади меня сдавленно, но с явным удивлением произносит что-то вроде:
      – Уму непостижимо! Он заговорил! Впервые заговорил!!!
      Не уверен, но, вроде бы, я все же оказался полезным для науки. Если это так, то славно, и мне, наверное, позволят встретиться с инопланетянином еще раз.
      Через некоторое время инопланетянин замолкает, и, чтобы у нас с ним получился разговор, говорить начинаю я, но меня хлопают по плечу и знаком велят уходить. Я встаю и говорю инопланетянину на прощание:
      – Рад был познакомиться. Мне с вами было очень интересно.
      Меня препровождают в комнату, где много всяких приборов со шкалами, кнопками и цветными перемигивающимися огоньками. Мне на голову водопадом обрушивается целый поток вопросов. За главного здесь Роберт. В его глазах такой огонь, будто он начальник полиции, а я преступник, то ли убивший ребенка, то ли ограбивший банк. Мне даже кажется, что ему не хватает пары глаз для того, чтобы выплеснуть все свои чувства. Вопросы задаются быстро, один за другим, твердым голосом, и в них полным-полно всяких не понятных мне научных слов. Значок на его груди гласит: «Зинкоф». Носить такую фамилию, по-моему, даже хуже, чем мою, Богети. Если бы у меня была фамилия Зинкоф, то я бы наверняка, как и он, знакомясь, называл только свое имя.
      Роберт и еще двое ученых или парней из правительства расспрашивают меня о моих впечатлениях, о том, что я чувствовал, разговаривая с инопланетянином, что заметил странного и что мне показалось самым обычным; их интересует, испытывал ли я страх и если боялся, то чего, и так далее и в том же духе. Я, как могу, стараюсь оказаться им полезным - рассказываю подробно, что да как было, - но их, похоже, мои ответы если и устраивают, то не до конца. Наверное, мне следовало быть повнимательней. Затем в разговор вступает профессор Пфейффер.
      – Это - прорыв, - говорит он каким-то тихим, не своим голосом. - Марти наконец-то вступил в контакт с нашим подопечным.
      – Да, черт возьми, вступил! - восклицает Роберт. - Но каким образом? И вообще, что сегодняшний эксперимент значит?
      – Со временем непременно разберемся, Боб, - заверяет его профессор Пфейффер. По всему видно, что он злится на Роберта, но виду не подает, потому что Роберт здесь - босс. - Главное, начало положено, - продолжает профессор Пфейффер. - А раз есть начало, значит, будет и продолжение.
      Я толком не понимаю, каким образом вступил в контакт и какое положено начало. Ведь я только слушал, что говорит инопланетянин, но поговорить с ним мне не дали. Ученые в противоположном от меня углу комнаты начинают обмениваться быстрыми репликами, будто футболисты на поле. Роберт выплевывает слова, и до меня лишь изредка долетает: «Коэффициент умственного развития», - и я понимаю, что это - обо мне. Ученый ростом повыше трясет головой и громко говорит что-то о курице, несущей золотые яйца, и мне вдруг представляется, что Роберту не терпится разрезать мне живот и посмотреть, что у меня внутри.
      К счастью, Роберт вскоре уходит, и настроение у всех меняется к лучшему. Ко мне подходит профессор Пфейффер и заверяет меня, что, если я не возражаю, то буду разговаривать с инопланетянином не только завтра, но и послезавтра, да и вообще почти каждый день. Ученые, кивая и улыбаясь, будто лучшему другу, говорят мне то же самое.
      – Инопланетянин обратил на тебя внимание, Марти, - говорит профессор Пфейффер, - а прежде он ни с кем не заговаривал. Целый год он, что бы мы ни предпринимали, лишь смотрел по сторонам, будто ожидая чего-то. Мы пока не знаем, Марти, в чем тут дело, но, Бог даст, с твоей помощью во всем разберемся.
      – Это замечательно, профессор Пфейффер, то есть Билл, - говорю я. - Мне бы хотелось общаться с инопланетянином каждый день, но тут есть одна загвоздка.
      – Какая? - спрашивает профессор Пфейффер.
      – Мне надо работать у Сьюзан в зоомагазине, - поясняю я.
      – О работе не беспокойся, - говорит профессор, нетерпеливо взмахивая рукой. - Деньги у нас есть, а с твоей работой что-нибудь придумаем. Я сам поговорю со Сьюзан, и, возможно, она позволит тебе работать неполный день.
      От всего случившегося у меня кругом идет голова, и я толком ничего не соображаю, и мне временами даже кажется, что я - бревно, угодившее в водоворот. Любой другой на моем месте наверняка чувствовал бы себя совсем иначе, только не я. Может, поэтому меня и считают тупым? Не знаю, но в мозгу моем сейчас вертится лишь одно.
      – Билл! - обращаюсь я к профессору Пфейфферу.
      – Да, Марти, - откликается он.
      – А почему инопланетянин пахнет, точно брокколи? - спрашиваю я.
      Профессор Пфейффер, непонимающе глядя на меня, переспрашивает:
      – Ты полагаешь, что он пахнет, как брокколи?
      – Как несвежая брокколи, - уточняю я. - Или, вернее, как брокколи, которая целое лето пролежала в холодильнике.
      – Не знаю, - честно признается профессор Пфейффер, - но мы обязательно возьмем твои слова на заметку.
      Пока профессор Пфейффер произносит это, трое ученых за его спиной пишут каждый в своем собственном блокноте: «Несвежая брокколи».
 

* * *

 
      С того дня у меня началась новая жизнь. Я замечаю, что даже хожу теперь иначе - точно я богат или знаменит, хоть это и не так. Я подписал документ о неразглашении, да и профессору Пфейфферу обещал держать язык за зубами, и оттого рассказать Джоу ничего не могу, но верю: настанет день, мы сядем с ним в баре, закажем по кружечке холодного, как лед, «Майкелоба», и тогда уж я удивлю его, так удивлю.
      Раз в неделю азиатская девочка-женщина осматривает меня и берет у меня анализы, а затем, словно настоящий доктор, что-то записывает. Может, она и есть настоящий доктор, хоть и выглядит для этого слишком юной. Не знаю, но среди ученых, я почти в этом уверен, все возможно. Девочка-женщина кажется мне очень миловидной и привлекательной, но я держу свое мнение при себе. Похоже, клятва о неразглашении становится моей второй натурой.
      Сьюзан гордится мною, словно я ее собственный сын. Весть о том, что я чуть ли не каждый день езжу в Шорехам, мигом разнеслась по нашему городку, и поглядеть на меня в зоомагазин приходит куча народу. Сьюзан охотно рассказывает посетителям о том, что я, хотя и не закончил высшей школы, состою в группе исследователей инопланетянина. Торговля у нас пошла лучше некуда: как-то всего лишь за один, правда, самый удачный день мы продали двенадцать щенят, десять котят, четырех хомячков, двух черепах и хорька. Успех превратил Сьюзан в совсем другого, счастливого, человека. Она помещает в местную газету объявление, чего из-за дороговизны не делала прежде, и, когда газета выходит, у нас в магазине оказывается полным полно вырезок с этим объявлением. Я прочитываю его не меньше полусотни раз. Наверху объявления набрано крупным шрифтом: «СОБАКИ, КОШКИ, ПОПУГАИ И ДРУГИЕ», а в правом нижнем углу буквами помельче написано: «В нашем штате работает Мартин Богети, специалист по инопланетной жизни». Не все в объявлении, конечно, чистая правда: во-первых, в зоомагазине нет никакого штата, а работают здесь лишь Сьюзан да я, а во-вторых, никакой я не специалист по инопланетной жизни; но в газетах всегда все слегка приукрашивают, и раз так, то, по-моему, и Сьюзан не грех ради блага магазина самую малость приврать.
      Похоже, я внушаю некоторый страх миссис Пископо. Я это заключил из того, что теперь, встретившись со мной, она отступает на шаг и принимается часто моргать. Кроме того, с тех пор как меня стали регулярно возить на встречи с инопланетянином, она ни разу не поручила мне прочистить водосточную трубу или помыть окно.
      Инопланетянин начинает лопотать, едва завидев меня. Я тут же забываю обо всех ученых и мониторах и тоже включаюсь в беседу: рассказываю ему о животных и о Дуралее, обо всем, что случилось со мной за день, и о том, что прочитал в газетах или видел по телевизору. У инопланетянина нет ни телевизора, ни радио, и, по-моему, это неправильно, но ученым я своего мнения не высказываю, потому что они здесь хозяева, а я всего лишь гость. Я пересказываю инопланетянину анекдоты, которые услышал сам, но говорю с ним и о серьезном. Например, о том, зачем я отправляюсь на рыбалку, если меня приглашают, хотя ловить рыбу совершенно не люблю; или, что я думаю о нашем мире и о том, какая участь ждет людей, если они не одумаются, а будут по-прежнему, как последние эгоисты, уничтожать природу и зверье. Иногда в глазах инопланетянина я читаю, что ему страсть как хочется сказать мне что-то, но он не знает как; и проблема здесь не только в том, что мы разговариваем на разных языках. Я, как уже говорил, в иностранных языках не силен, но мало-помалу начинаю понимать кое-что в речи пришельца. Так, в разговоре со мной он часто произносит что-то вроде «тви». Что это «тви» означает, я в точности не знаю, но почти уверен, что «тви» - нечто вроде добавки, комментария, как говорит профессор Пфейффер, к вышесказанному или короткого вопроса, стоит ли продолжать разговор на эту тему или, по мнению собеседника, лучше обсудить что-нибудь иное. Так, человек иногда говорит: «Денек у меня сегодня выдался препоганейший», а затем, отойдя на шаг, спрашивает: «Как по-вашему, я не слишком разнылся?». Но если я делюсь с Робертом и другими учеными своими мыслями по поводу инопланетного языка, то они, хотя и не показывают вида, думают вот о чем: «Его коэффициент умственного развития». От меня им нужны лишь показания мониторов. Но я не возражаю, живу своей собственной жизнью, а жизнь моя, признаюсь, после знакомства с инопланетянином стала лучше не бывает: Дейв больше не задирает меня, и, вы не поверите, профессор Пфейффер купил у нас Дейзи!
      – От ее крика вас по-прежнему тянет залезть на стену? - спрашиваю я его как-то.
      – Да, - признается он. - Но я купил затычки в уши.
      По его голосу я догадываюсь, что он от Дейзи без ума. Говорят, домашние животные понижают кровяное давление и удлиняют срок жизни своих владельцев, и это - чистая правда, но не вся, уж я-то знаю не понаслышке: ведь я не только много лет работаю в зоомагазине и общаюсь как с животными, так и с их владельцами, но у меня однажды была собственная собака. Правда, когда ей исполнилось два года, она заболела чумкой, и пришлось ее усыпить, а мне после этого стало абсолютно ясно, что я слишком чувствительный, и не могу держать собаку. Но все же, признаюсь, когда я на работе, моей собакой становится Дуралей, и хотя по утрам он мне навстречу даже головы не поднимает, но зато, как безумный, молотит по полу хвостом.
 

* * *

 
      Однажды в зоомагазине Сьюзан отводит меня в сторонку и говорит:
      – Марти, ты, как я понимаю, получаешь сейчас от правительства немалые деньги.
      – Ну, наверное, - признаю я. - Хотя сколько именно, не знаю.
      – Держу пари, ты даже чеки не обналичиваешь, - говорит она.
      Она права, я действительно получил семь чеков по почте, и теперь они лежат у меня дома в шкафу. Удивительно, но от Сьюзан ничто не укроется, и это, мне думается, оттого, что она - мать, а любой матери такого подростка, как Барри, приходится всегда держать ухо востро и о многом догадываться самой.
      – Мы откроем для тебя счет в банке, - говорит она и, увидев, что я скорчил недовольную гримасу, добавляет: - И не кривляйся, пожалуйста.
      Сьюзан улыбается мне такой улыбкой, что улыбайся мне так кто другой, я бы счел это оскорблением или угрозой, но улыбается-то Сьюзан, и, значит, все в полном порядке.
      – Мне не нужен счет в банке, - говорю я. Ведь стоит мне заявиться туда, как служащие посмотрят на меня, словно на кусок дерьма, а такое, сами понимаете, не всякому приятно.
      – Нет, нужен, Марти, - настаивает Сьюзан. - Тебе следует подумать о своем будущем. Что ты станешь делать, когда состаришься и не сможешь больше работать?
      – Я пойду домой, - говорю я и ежусь, вспомнив, как миссис Пископо сидит вечер за вечером в гостиной перед телевизором и смотрит глупые холодные шоу.
      – А кто заплатит за дом? - спрашивает Сьюзан, не спуская с меня серьезных серых глаз.
      – Не знаю, - честно отвечаю я.
      Сьюзан, похоже, права, и хотя я многого и не понимаю, серьезность в ее голосе убеждает меня, что она говорит дело. Наверное, действительно, если у меня в старости не окажется денег, то я буду, словно бесполезный хлам, выброшен на улицу.
      – Что мне надеть в банк? - спрашиваю я.
      – Оденься просто в чистое, - советует мне Сьюзан и жмет руку.
      Я тронут, до того тронут, что почти ничего не говорю весь этот день и весь следующий. Сьюзан заботится обо мне, словно я часть ее семьи, и мы с ней теперь уже не наемный рабочий и наниматель. Даже не верится, что моя жизнь вдруг так круто переменилась к лучшему, но переменам этим, мне точно известно, я полностью обязан профессору Пфейфферу и инопланетянину.
 

* * *

 
      В ближайшую пятницу мы со Сьюзан отправляемся в банк и подписываем там все нужные бумаги. На прощание менеджер крепко жмет мне руку и говорит:
      – Я читал о вас в газетах, мистер Богати.
      Менеджер очень вежлив со мной и даже фамилию мою произносит почти верно. Мне это нравится.
      – Спасибо, - говорю я.
      Из банка я выхожу окрыленный, ведь я и предположить не мог, что стану таким знаменитым и смогу запросто зайти в банк, а его служащие подарят мне на память ручку.
 

* * *

 
      Но все хорошее имеет конец, и моя история не исключение. Я сам во всем виноват - положил руку на колено инопланетянину. Или, по крайней мере, эта моя неосторожность послужила толчком к его уходу. Сейчас расскажу, как это случилось.
      Я захожу к пришельцу, как делаю это вот уже много дней подряд, и он тут же принимается тараторить, даже более быстро, возбужденно, чем обычно. Мне думается, что он чем-то испуган, наверное, подозревает, что за ним вскоре явятся его соплеменники и силком заберут отсюда. И в то же время он показывает мне, что на испуг его не возьмешь.
      – Не принимай близко к сердцу, - советую я и кладу руку ему на колено, поскольку считаю, что, проведя вместе столько времени, мы стали не чужими друг другу.
      Инопланетянин замолкает и, как нередко это делает Дуралей, с удивлением глядит на меня, причем все его многочисленные глаза моргают одновременно. И тут происходит чудо: пришелец произносит человеческое слово.
      – Близко, - говорит он даже более внятно и отчетливо, чем смог бы повторить за мной самый смышленый попугай.
      И вдруг инопланетянин за считанную секунду становится из зеленого темно-голубым, запах брокколи в комнате сменяется ароматом лимона и каких-то пряностей. Инопланетянин слегка подается вперед в своем кресле и касается головой моей головы. Я до глубины души тронут, потому что понимаю: так он сообщает мне, что отныне мы друзья и даже кровные братья. Я это знаю еще и потому, что видел в старых вестернах, как в знак дружбы и братства вот так же касались друг друга головами бывшие заклятые враги - индеец и ковбой. В комнату врывается Роберт и с ним куча ученых, и все они орут. Я угадываю смысл происходящего: инопланетянин сейчас покинет нас. Ученые испуганы этим, потому что на изучение пришельца были затрачены немалые деньги правительства. Гость, словно по мановению волшебной палочки, взмывает в воздух, пролетает сквозь потолок и скрывается с наших глаз. Получается это так естественно, будто летать сквозь потолки для него - дело самое что ни на есть привычное. Хотя, кто знает, может, так оно и есть.
      – Межатомный! - кричит Роберт.
      – Боже! - говорю я и, по-моему, даже не единожды.
      – Вы видели? Вы видели? - вопрошает профессор Пфейффер, будто мы - на футбольном матче и нападающий только что забил из угла поля красивейший гол.
      Ко мне подскакивает Роберт и, слегка разорвав мою рубашку, рывком поднимает из кресла.
      – Что ты сделал? - зло, сквозь зубы цедит он.
      Немедленно вспомнив, что мне было велено не прикасаться к гостю, я начинаю извиняться. Все возбуждены и, как мне кажется, говорят глупости. Кто-то бежит к лестнице взглянуть, не появился ли инопланетянин этажом выше, но вскоре выясняется, что его вообще нет в здании; хотя, по-моему, догадаться о том, что инопланетянин, подобно ИП из фильма Спилберга, отправился домой, можно было даже не будучи ученым.
 

* * *

 
      И тут начались бесконечные вопросы. Хотя инопланетянин исчез вот уже больше года назад, мне их задают до сих пор - сначала задавали сутками напролет, затем часов по десять кряду, а теперь уж только от случая к случаю. Отвечая на вопросы, я стараюсь вовсю, но ученых мои ответы не устраивают.
      – Что тебе сказал инопланетянин? - спрашивают меня. Я не знаю, что он сказал, во всяком случае, не могу выразить это словами.
      – Что его раса хотела сообщить нам?
      Ответы мне неизвестны.
      Ко мне даже приезжал президент и тоже расспрашивал. Я был этим так впечатлен, едва мог открыть рот. Еще бы, ведь прежде я никогда президента не видел, разве лишь по телевизору да на обложках «Ньюсвик», и вдруг я сижу перед ним и даже ощущаю запах его одеколона. Оказывается, в жизни он выглядит ниже и старше, к тому же более усталым, чем на экране или на фото, но вместе с тем он наделен таким обаянием, так располагает к себе и заставляет верить в его исключительность и правильность всех его решений, что прикажи он, и я ради блага страны без разговоров вошел бы в горящее здание.
      – Что инопланетяне хотели от нас, Марти? - спрашивает меня президент и кладет мне на колено руку, совсем так же, как когда-то я инопланетянину.
      – Инопланетянин был здесь не с миссией, а сам по себе, - говорю я и, не зная, как принято обращаться к президенту, добавляю: - сэр. Он лишь хотел поговорить с кем-нибудь и, полагаю, выбрал для этого меня.
      Я заявляю это уже не в первый раз, но мне не верят, утверждают, что пришелец не отправился бы за многие световые годы ради того, чтобы побеседовать с одним-единственным человеком. Он хотел установить контакт, считают ученые, контакт не между двумя существами, а между двумя цивилизациями. Ну, без сомнения, ученые умнее меня, и их слова звучат вполне убедительно, но все же, думаю я, помыслов зеленого инопланетянина, который в один прекрасный день изменил цвет и, пролетев прямо сквозь потолок, покинул нас, они не поняли. Я уверен в этом ничуть не меньше, чем в том, что зовут меня Мартин Богети.
      Если я говорю так, то надо мной смеются.
      – Почему именно с тобой и ни с кем больше? - спрашивают меня обычно в таких случаях. - Какими особыми талантами ты одарен, что ради беседы с тобой инопланетянин совершил путешествие аж из другой галактики? Может, ты очень мудр, добродетелен или тебе, может статься, известно о жизни и о людях такое, чего не знает никто другой? Нет, ты всего лишь работник в крошечном зоомагазине, ты чистишь клетки, посыпаешь собак порошком от блох и моешь полы. Так что же такого выдающегося обнаружил в тебе инопланетянин?
      На эти вопросы я обычно отвечаю примерно так, как отвечу сейчас.
      Изредка к нам в магазинчик заходят целой семьей люди, чья собака состарилась и стала слепой, болезненной и немощной и кому ветеринар сказал, что она уже долго не протянет. Семья намеревается купить щенка, обычно той же самой породы, что и прежняя собака, чтобы щенок после смерти состарившегося любимца заменил его, как если бы никто и не умирал вовсе; люди приходят за новой собакой, словно за новой стиральной машиной. Я такое видел не раз, особенно мне запомнилась девочка, совсем еще кроха, с белокурыми волосами, стянутыми яркими цветными резинками в два хвостика; едва сдерживая слезы, она хныкала: