И автор разгромной статьи, и спецслужбы США были правы, утверждая, что на оборонном заводе в Свердловске произошла авария, но только многого они не знали.
      Сотрудники «Биопрепарата» были в курсе того, что там произошло. Официальных заявлений, конечно, не было, но весть об этом происшествии распространилась с молниеносной скоростью. Позже я узнал правду от очевидцев аварии, которые работали в тот день на заводе, а также от офицеров, проводивших дезинфекцию территории.
      Отнюдь не банальное любопытство было целью моих расспросов. Знать о том, что случилось в Свердловске, должны все, хотя бы для того, чтобы уметь защитить себя, если подобное несчастье повторится. Поднимаясь по служебной лестнице внутри Системы, я никогда не забывал об этом и старался, чтобы на заводах, находившихся в моем ведении, печальный опыт этого ужасного происшествия был учтен.
      Инцидент в Свердловске самым неожиданным образом изменил не только мою жизнь. Руководство «Биопрепарата» было вынуждено уже совсем по-другому вести разработки все последующие десять лет. А я получил в результате как раз ту самую «серьезную работу», о которой так долго мечтал, и карьерный рост.
      Но вернемся к аварии. Завод по производству сибирской язвы в сухой форме, носивший условное название «Городок 19», находился в ведении 15-го Управления и считался одним из самых сложных производств. Работа на заводе шла в три смены и была достаточно опасной. Культуры бактерий сибирской язвы отделялись от жидкой основы и высушивались для приготовления тонкодисперсного порошка для использования в аэрозольной форме, так что в помещении в воздухе всегда присутствовало некоторое количество спор. Все рабочие и технический персонал регулярно проходили вакцинацию, кроме того, в цехах на вытяжке стояли огромные фильтры, не позволявшие бактериям сибирской язвы попадать наружу и исключавшие всякую возможность заражения окружающей среды.
      В последнюю пятницу марта 1979 года один из работников технического персонала завода, перед тем как уйти домой, оставил коротенькую записку своему сменщику, в которой говорилось: «Засорился фильтр, я его снял. Фильтр следует заменить».
      В конце каждой смены огромные сушильные агрегаты выключались для краткой технической проверки. Забившийся фильтр, таким образом, не был каким-то необычным явлением, вот только заменить его следовало немедленно.
      Подполковник Николай Чернышов, бывший в тот день начальником смены, точно так же, как и его подчиненные, спешил поскорее уйти домой. По правилам ему следовало собственноручно сделать запись о неисправном фильтре в специальном рабочем журнале, чтобы следующая смена обратила на это внимание. Но, возможно, устав за день, он просто не обратил внимания на записку рабочего либо не придал ей особого значения.
      Когда вечерняя смена вышла на работу, старший первым делом проверил записи в рабочем журнале. Не найдя ничего необычного или срочного, он отдал приказ снова запустить оборудование. И воздух, содержащий мельчайшие споры вируса сибирской язвы, вырвался через вентиляционные трубы наружу.
      Прошло несколько часов, прежде чем технический персонал обнаружил отсутствие фильтра. Начальник смены немедленно отдал приказ выключить оборудование и поставить новый фильтр. О происшествии доложили руководству завода, но никто не предупредил об опасности свердловскую городскую администрацию или руководство Министерства обороны.
      Спустя несколько дней начали заболевать рабочие завода по производству керамических изделий, который находился через дорогу от военного завода. Через неделю почти все они умерли.
      Затем в местные больницы стали поступать заболевшие из других районов города. Как ни странно, среди них почти не было женщин и детей. Несколько лет на Западе предполагали, что русским удалось создать новое бактериологическое оружие, способное поражать исключительно взрослых мужчин. А причина на самом деле была проста: в ночную смену на любых предприятиях, тем более на заводах, женщины, как правило, не работали, да и на улицах поздно вечером редко можно было встретить гуляющих детей.
      Западные ученые, проанализировав оказавшиеся в их распоряжении данные, пришли к выводу, что все произошло либо во вторник, 3 апреля, либо в среду, 4-го. Их предположения основывались на том, что о первых случаях заражения стало известно только два или три дня спустя, что вполне соответствовало инкубационному периоду сибирской язвы.
      По свидетельству очевидцев, в тот злополучный вечер (а это была пятница, 30 марта) рабочие после смены спешили вернуться домой, многие направлялись в ближайшую «забегаловку», чтобы выпить. А уже в понедельник появились первые слухи о смерти от сибирской язвы рабочего по фамилии Николаев. Для того чтобы скрыть масштабы трагедии наверняка в медицинских отчетах, касающихся эпидемии сибирской язвы, были изменены не только даты, но и количество заразившихся.
      Последний случай заболевания был отмечен 19 мая. Позже Советский Союз официально утверждал, что всего было зарегистрировано 96 заболевших, при этом 66 человек умерли. Но мой коллега, работавший в «Городке 19» как раз в то время, сказал мне, что по его собственным подсчетам количество умерших было более ста человек. Боюсь только, что всей правды об этом мы так никогда и не узнаем. Ясно одно: это была самая ужасная вспышка ингаляционной формы сибирской язвы за все минувшее столетие.
      Конечно, в Москве никто не питал ни малейших иллюзий относительно причин происшедшей трагедии. Как только поступили сообщения о первых случаях со смертельным исходом среди заболевших, стало известно и о преступной халатности подполковника Чернышова. Уже через неделю после трагедии группа военных во главе с генерал-полковником Ефимом Смирновым (начальником 15-го Управления) вылетела в Свердловск. К этой группе присоединился Петр Бургасов, тогдашний заместитель министра здравоохранения и член-корреспондент Академии наук СССР. Бургасов привез команду медиков, однако приказ правительства о сохранении строжайшей тайны связывал их по рукам и ногам, не давая принять все необходимые меры для того, чтобы быстрее справиться с эпидемией.
      Никому не хотелось, чтобы в городе и за его пределами началась паника. Всем местным жителям было объявлено, что причиной заражения сибирской язвой было употребление в пищу инфицированного мяса. Спешно напечатанные и расклеенные повсюду листовки призывали жителей воздержаться от закупки «несерти-фицированных» пищевых продуктов. Было поймано и уничтожено более сотни бродячих собак под тем предлогом, что они копались в отбросах как раз возле того рынка, где было обнаружено инфицированное мясо. А тем временем территория завода была оцеплена военными, и сотрудники КГБ, представлявшиеся работниками медицинских служб, ходили по адресам, где были зарегистрированы случаи заболевания сибирской язвы со смертельным исходом, выдавая безутешным родственникам фальшивые свидетельства о смерти.
      Заподозрили местные жители что-то неладное или нет, непонятно, но военные и КГБ держали под контролем обстановку в городе. Дональд Е. Эллис, профессор физики, который как раз в то время находился в Свердловске в научной командировке, сообщил, что он не заметил ничего необычного. «Я не исключаю возможности того, что нечто подобное могло произойти, — рассказывал он корреспонденту газеты «Нью-Йорк Таймс» много лет спустя, — но, думаю, заметил бы, если бы власти предпринимали какие-либо попытки защитить население от инфекции. Но… мы ничего не знали о каких бы то ни было ограничениях».
      Советский Союз десятки лет находился за железным занавесом. Но до сих пор многие факты неизвестны широкой общественности, как, например, то, что в 1957 году под Челябинском также произошел несчастный случай, но там речь шла о ядерном оружии. На одном из военных заводов из-за технической неисправности произошел выброс радиоактивной пыли, которая распространилась на несколько тысяч квадратных километров. Тогда из области было эвакуировано 20 деревень.
      Неудивительно, что советские спецслужбы и официальные лица старались скрыть масштабы, да и сам факт трагедии под Свердловском. Если бы на Западе узнали правду, это поставило бы советских руководителей в неловкое положение и мог разразиться настоящий кризис в международных отношениях.
      «Мы никак не могли понять, почему люди по-прежнему продолжали умирать, — рассказывал мне через много лет генерал, находившийся во время аварии в Свердловске. — Мы допускаем, что произошел короткий единовременный контакт с источником заражения, меры по дезинфекции были завершены уже через несколько дней, но ведь люди продолжали гибнуть спустя еще полтора месяца после трагедии!»
      Именно эти меры и стали причиной того, что небольшая авария вызвала целую эпидемию сибирской язвы.
      Секретарь обкома, которому сообщили, что на заводе произошла случайная утечка опасных для жизни микроорганизмов, приказал полить из шлангов дер'евья, дороги, крыши домов. Это только ухудшило ситуацию, споры распространились дальше в виде «вторичных аэрозолей»: после выброса они осели повсюду, потом от полива с испарениями опять поднялись в воздух. Пыль, содержащую споры сибирской язвы, разнесло ветром по всему городу, и в больницах стали появляться новые заболевшие.
      Кожной формой сибирской язвы заражаются в тех случаях, когда споры попадают в тело жертвы через мельчайшие порезы или ссадины на теле, и встречается она обычно в сельских районах, в тех местах, где в больших количествах имеется домашний скот: коровы, овцы или козы. Это наиболее распространенная форма сибирской язвы, она редко заканчивается смертельным исходом, если проводить лечение антибиотиками, в частности пенициллином. Эта форма характеризуется в первую очередь появлением небольшой язвы на коже. Конечно, вспышка кожной формы сибирской язвы в этом регионе была бы вполне объяснима, если бы не огромное количество заболевших среди рабочих, которые никак не могли контактировать с животными.
      Споры сибирской язвы могут оставаться жизнеспособными долгие годы, чуть ли не десятилетия. Животные заражаются сибирской язвой через пищу. Люди, имеющие дело с зараженными животными — мясники, кожевники, фермеры, работники текстильных фабрик, — могут заразиться через порезы или ссадины либо вдохнув споры, а в некоторых случаях употребив в пищу мясо инфицированных животных.
      Официальные лица в Советском Союзе заявили, что вспышка эпидемии произошла по причине появления на рынке инфицированного мяса. Врачи демонстрировали снимки, доказывавшие, что все заразившиеся страдали кишечной формой сибирской язвы, которая является самой редкой среди остальных форм данного заболевания (обычно заболевшие кишечной формой сибирской язвы составляют менее одного процента от общего числа зараженных). Но власти оказались не в силах скрыть наличие случаев и легочной формы сибирской язвы, самой опасной из всех, которая часто заканчивается смертью.
      Всего десяти или двадцати тысяч спор достаточно, чтобы человек заразился сибирской язвой. Форма заболевания зависит от того, каким образом бактерии попали в организм человека. Самым опасным считается заражение через вдыхаемый воздух, содержащий споры, или через пищу, и менее серьезную угрозу представляет проникновение возбудителя через кожу. Легочная форма впервые была обнаружена в начале девятнадцатого века, когда работавшие на ткацкой фабрике заразились сибирской язвой. На фабрике был внедрен новый способ обработки шерсти, который и стал причиной того, что споры бактерий попали в воздух. С тех пор эту форму часто называют болезнью чесальщиков шерсти.
      Как только споры попадают в организм, они сразу же пробуждаются к жизни и начинают активно размножаться. Проходит всего несколько дней, и бактерии сибирской язвы начинают вырабатывать токсины, которые, если объяснять упрощенно, прикрепляются к защитной мембране клеток крови, лишая их возможности бороться с заболеванием. Именно токсины, а не бактерии разрушают организм, очень часто вызывая смерть. Больному с ингаляционной (септической) формой сибирской язвы необходимо делать инъекции пенициллина еще до того, как начнут вырабатываться первые токсины, чтобы антибиотики сразу же попали в кровь, и продолжать лечение в течение десяти дней. Тогда шансы на выздоровление составляют почти 100 процентов. Если токсины уже начали вырабатываться, то антибиотики становятся малоэффективными. На этой стадии болезни часто сочетают применение пенициллина и стрептомицина, однако гарантии выздоровления нет.
      Стремительное развитие септической формы может быть остановлено только в том случае, если больному ввести антибиотики до появления первых симптомов болезни. Мне рассказывали, что тысячам жителей Свердловска дали антибиотики и сделали прививки сразу же после того, как были отмечены первые случаи заболевания. Однако некоторых спасти уже было нельзя: у них уже началась лихорадка, нарушение дыхания, а на теле, на груди и шее появилась черная сыпь.
      Выведенный в Свердловске штамм возбудителя сибирской язвы оказался самым сильнодействующим. Он получил название Антракс 836. История его создания по странной иронии судьбы связана с другой трагедией.
      В 1953 году на кировском заводе по производству бактериологического оружия вирус сибирской язвы попал в систему городской канализации. Владимир Сизов, биолог, который вывел данный штамм, придя на работу в «Биопрепарат», сам рассказал мне эту историю.
      По словам Сизова, из-за неисправности ферментатора произошла утечка, и жидкость с вирусом сибирской язвы вылилась наружу и попала в сточный колодец. Армейские специалисты, обнаружив утечку, немедленно провели дезинфекцию канализационной системы, однако очень скоро среди популяции грызунов стали появляться случаи заболевания сибирской язвой. Дезинфекции проводились регулярно на протяжении многих лет, но болезнетворные микроорганизмы попали глубоко в землю, и их невозможно было полностью уничтожить. В 1956 году Сизов обнаружил, что в теле одного из грызунов, пойманных в городской канализационной системы, развился совершенно новый штамм, более смертоносный, чем первоначальный. Армейское руководство, узнав об этом, отдало приказ немедленно культивировать его. Именно на базе этого штамма мы планировали разработать начинку для боеголовок, устанавливаемых на новых баллистических ракетах.
      Восстановить все детали того, что происходило в те ужасные дни апреля и мая 1979 года, невозможно. Комитетчики тогда потрудились на славу, уничтожили все следы трагедии. Те, кто занимался очисткой и дезинфекцией, позже рассказывали мне, что трупы буквально целиком заливались дезинфицирующими средствами. Все, что являлось документальным подтверждением произошедшей аварии, в том числе и отчеты врачей, и результаты патолого-анато-мических вскрытий, было уничтожено. Чтобы история с инфицированным мясом выглядела более правдоподобной, несколько продавцов свердловского рынка были арестованы.
      Смирнов, начальник 15-го Управления, в далекие дни трагедии чуть ли не ежедневно встречался с Борисом Ельциным, тогдашним секретарем свердловского обкома партии. Ельцин имеет репутацию прямого и резкого в своих суждениях и поступках политика, но о том, что происходило в его регионе в те годы, он хранит молчание.
      Если верить словам одного высокопоставленного военного, работавшего в то время в Свердловске, Ельцин пришел в ярость, узнав об аварии. Он поехал в «Городок 19» и потребовал, чтобы его впустили. Но по распоряжению министра обороны Дмитрия Устинова он не был допущен на предприятие. Ельцин с тех пор никогда не упоминал об аварии в Свердловске и о своей роли в этом деле. В своей автобиографии «Исповедь на заданную тему» он лишь вскользь упоминает о «трагическом» эпизоде, делая сноску, где утверждает, что эпидемия была вызвана «утечкой с секретного военного завода».
      Через много лет после этого происшествия Свердловск с легкой руки многих западных аналитиков получил название «биологического Чернобыля». Масштабы трагедии, конечно, не сопоставимы с чернобыльской аварией 1986 года, но обе эти аварии показали, с какой халатностью относятся в нашей стране даже к стратегически важным объектам.
      В феврале 1981 года, спустя два года после аварии в Свердловске, мне позвонил директор омутнинского комплекса Владимир Валов. В то время я уже был начальником технологического отдела. Он хотел сообщить, что какие-то «очень высокопоставленные генералы» собираются посетить наш научно-исследовательский комплекс.
      «Пусть в Корпусе 107 останется только технический персонал, работающий во внутренних зонах. Остальных сотрудников отправь по домам, — приказал он. — Ты тоже останься. Будешь сопровождать гостей».
      В 17.30 к зданию подъехал УАЗ, из него вышли двое: генерал Лебединский, сменивший Смирнова на посту руководителя 15-го Управления, и Шахов (как мне позже сказали, глава отдела оборонной промышленности в ЦК КПСС). Оба были в гражданском, но по всему было видно, что Шахов значительно главнее, чем Лебединский, который был в его присутствии необычайно вежлив.
      В Омутнинске все высшее руководство стремилось попасть в Корпус 107. Сопровождать гостей в качестве экскурсовода для меня было привычным занятием. Вот и сейчас я подвел генералов к окнам, сквозь которые можно было увидеть Зону П.
      Они долго разглядывали хранилище, где рядами стояли стеллажи с исходным материалом и промышленные ферментаторы. Один из техников в специальном костюме занимался дезинфекцией.
      — Как же много мер безопасности требуется для каких-то крошечных бактерий! — пошутил Лебединский. — На наших предприятиях это устроено несколько иначе.
      Шахов холодно взглянул на него.
      — И зря. Если бы вы, товарищ генерал, не относились к этому с такой иронией, то аварии в Свердловске можно было бы избежать и вы не погубили бы стольких людей, — тихо заметил он.
      Я никогда не забуду, как Лебединский открыл рот и побледнел: ведь его, генерала, при постороннем одернули, как мальчишку. Через мгновение Лебединский круто повернулся и зашагал мимо нас дальше по коридору. Я хотел последовать за ним, но Шахов опустил руку мне на плечо и покачал головой. Только выждав некоторое время, он направился вслед за Лебединским. На этом наша экскурсия была закончена.
      После аварии в Свердловске перед руководством биопромышленного комплекса встал вопрос: что делать с заводом? Под пристальным вниманием мировой общественности продолжать там работу с сибирской язвой было невозможно, даже несмотря на то, что город оставался для иностранцев по-прежнему закрытым.
      В СССР было построено три завода, специализирующихся на производстве сибирской язвы: в Свердловске, Пензе и Кургане. Но производство велось только на свердловском заводе. Остальные заводы были резервными, имевшиеся там штаммы бактерий содержали в специальных хранилищах в ожидании приказа из Москвы о запуске промышленных линий. Военным не стояло надеяться на возобновление промышленного производства оружия на основе сибирской язвы на заводе в Свердловске, они не в силах были отменить решение о прекращении деятельности завода, которое было принято партийным руководством страны сразу же после аварии.
      Давление со стороны военных с каждым месяцем все возрастало, они требовали увеличить производство биологического оружия, хотя ни партийные бюрократы, ни армейское начальство не понимали, какой смертоносной силой оно обладает, и не могли в полной мере оценить той страшной угрозы, которая связана с производством биологического оружия.
      В это время руководство «Биопрепарата» ловко воспользовалось ситуацией, чтобы обернуть ее в свою пользу. Оружие на основе возбудителя туляремии, успешно разработанное на нашем предприятии, было ничуть не хуже, чем обычное вооружение. А то, что официально мы были гражданской организацией, позволяло скрывать нашу деятельность от Запада.

* * *

      В 1981 году в соответствии с секретным указом Брежнева материалы и документация свердловского завода по производству биологического оружия были отправлены в Степногорск, в северный Казахстан, где размещалось одно из предприятий «Биопрепарата».
      Происходящие перемены коснулись и меня лично. Работа с туляремией принесла наконец ощутимые результаты, а это в первую очередь отразилось на моей репутации. Все мои сомнения и неуверенность ушли в прошлое.
      Всем скоро стало известно о планах переоборудования предприятия в Степногорске для производства сибирской язвы — в течение долгих месяцев это было у нас главной темой всех разговоров. Наиболее честолюбивые сотрудники радовались такому повороту событий, ведь участвовать в столь грандиозном проекте считалось престижным. К тому же на такие проекты обычно выделялись немалые бюджетные деньги, а значит, ни в чем отказа не будет. Да и мне тоже хотелось продвинуться по службе.
      В то время я еще был в звании майора, но, конечно же, мечтал стать директором нового комплекса и, как никогда, был уверен в своих силах. Успехи в моей предыдущей работе с туляремией давали мне некоторый перевес над другими кандидатами, и я нисколько не сомневался, что справлюсь с новой работой.
      Позвонив Калинину, я сказал, что хотел бы обсудить с ним возможность моего назначения на пост руководителя нового предприятия. Мне показалась, что моя прямота и напористость в какой-то мере даже импонировали ему. Была только одна сложность: в Степногорске уже был директор — полковник Давыдкин, которого назначили на эту должность всего год назад. Калинин, подумав немного, велел мне пока взять отпуск, а он решит, как лучше действовать.
      Через несколько дней я с семьей уже направлялся в Степногорск. Меня назначили на должность заместителя директора нового предприятия по производству сибиреязвенного оружия.
      На новом месте был устроен торжественный обед, на котором присутствовало все степногорское руководство. Полковник Давыдкин, директор предприятия, отведя меня в сторону, вдруг шутливо ткнул меня в бок.
      — Канатжан, — сказал он, — все-таки здорово, что ты здесь; только ответь мне честно, ведь ты приехал, чтобы занять мое кресло?
      Я рассмеялся:
      — С чего ты взял? Конечно же, нет!
      Но не прошло и месяца, как Давыдкина куда-то перевели, а меня назначили директором Казахстанской научно-производственной базы в Степногорске.
      А тем временем в Свердловске в «Городке 19» промышленное производство сибирской язвы было официально закрыто. Военное предприятие должно было дальше использоваться лишь в качестве научно-исследовательской базы и как хранилище запасов биологического оружия. В 1983 году несколько десятков военных специалистов с уральского завода по производству сибирской язвы были переведены в Казахстан. Среди них был и Николай Чернышов.
      Впервые с Чернышевым я познакомился в 1984 году. Он пришел ко мне в сопровождении начальника отдела специальной техники безопасности степногорского предприятия подполковника Геннадия Лепешкина. Эти двое разительно отличались друг от друга.
      Молодой, общительный, острый на язык, Геннадий Лепешкин был очень энергичным человеком. Чернышев был немного старше Лепешкина, ему в те годы было уже под сорок, и в его густых каштановых волосах проглядывалась седина. Я о нем почти ничего не знал, кроме того, что он считался признанным экспертом.
      Я ненавидел играть роль большого начальника, особенно в присутствии людей моего возраста, и очень скоро мы стали пить чай и непринужденно беседовать, вспоминая общих знакомых, работавших в «Биопрепарате» и в 15-м Управлении. Но говорили только мы с Лепешкиным, Чернышев же практически не участвовал в нашем разговоре. Когда он ставил на стол чашку, я вдруг заметил, как сильно дрожат его руки.
      Перехватив мой недоумевающий взгляд, Лепешкин ухмыльнулся.
      — Коля, — сказал он, поворачиваясь к Чернышеву — может, стоит рассказать нашему начальнику Канатжану о том, что ты натворил?
      — Ну-ка, ну-ка, рассказывай, — с улыбкой предложил я, искренне наслаждаясь установившейся между нами дружеской атмосферой. — Даю честное слово, что тебе ничего не будет.
      Я, было, решил, что Чернышев что-то напутал в расчетах, в лабораторных тестах. Он был опытным специалистом, следовательно, речь не может идти о чем-то, действительно, серьезном. Но Чернышев неожиданно покраснел. Он сидел молча и маленькими глотками пил чай.
      А Лепешкин уже был не в состоянии остановиться.
      — Слышал об аварии в Свердловске? — спросил он, обращаясь ко мне.
      К тому времени я, конечно, уже все знал.
      — А знаешь, из-за кого все произошло?
      — Из-за кого?
      — Да вот он — виновник, сидит напротив тебя.
      Не веря собственным ушам, я молча смотрел на Чернышева. Лицо его было неподвижным, словно маска. Он сидел, уставившись в одну точку, и только руки тряслись, будто у немощного старика. Казалось, еще немного — и он расплачется.
      Лепешкин принялся рассказывать, что случилось тем мартовским вечером в Свердловске^ Чернышев даже не пытался что-либо отрицать. Он вообще не проронил ни слова.
      Лепешкин улыбнулся: «Вот теперь ты все знаешь. Именно он погубил столько народу».
      Чернышев встал и молча вышел из кабинета.
      Я подумал, что Лепешкин слишком жестоко поступил сейчас с Чернышевым. Но, с другой стороны, в душе у меня волной поднималось злость: как ему удалось избежать наказания? И, что уж было совсем непонятно, почему? Перед тем как перевести его ко мне на предприятие, никто не предупредил меня о том, что он натворил.
      По-видимому, вину Чернышева попросту замяли. Все, кто знал об аварии, держали язык за зубами. Ведь более тщательное расследование в «Городке 19» вызвало бы слишком большой шум, даже в правительстве нашлись бы желающие задать ненужные никому вопросы о той работе, что велась на заводе. А на Западе подобная авария вызвала бы настоящую бурю: было бы проведено тщательное расследование, действия всех и каждого разбирались бы до мельчайших деталей, чтобы впредь исключить повторение подобных ошибок. Наша же пресловутая секретность не только помогла скрыть происшедшее, но и способствовала тому, что трагедия в будущем могла повториться.
      Судьба свела меня еще с одним участником тех событий — подполковником Борисом Кожевниковым. Он рассказал мне, что через год после трагедии бригаде рабочих было приказано переместить 250-литровые контейнеры ТР-250 с сухой рецептурой сибирской язвы в бункеры «Городка 19». Кожевников должен был сопровождать рабочих, пока те на тележках везли тяжелые контейнеры к бункеру. Внезапно одна тележка подскочила на кочке, и контейнер свалился и открылся.
      — И что же ты сделал? — спросил я.
      — Просто закрыл его и все, — пожал он плечами и поспешно добавил, что приказал продезинфицировать все вокруг.
      К счастью, никто не заболел. И, конечно же, его начальство так ни о чем и не узнало. Я был в шоке.

* * *

      В 1988 году в США по приглашению доктора Мэтью Месельсона, весьма уважаемого профессора из Гарварда, приехала группа советских медицинских экспертов для того, чтобы рассказать «правду» о том, что случилось в Свердловске в 1979 году. Они побывали в Вашингтоне, Балтиморе и Кембридже, выступили с целой серией сообщений, на которых демонстрировали медицинские отчеты и фотографии, подтверждавшие, что все пострадавшие заболели только кишечной или кожной формой сибирской язвы. Делегацию возглавлял Петр Бургасов, тот самый, который в 1979 году руководил бригадой врачей, прилетевших в Свердловск сразу же после аварии.
      Бургасов, уйдя в отставку с поста заместителя министра здравоохранения, с грустью сказал, что общественность слишком долго ждала объяснений. Но вина за это, продолжал он, лежит исключительно на бывшем Советском правительстве, не желавшем обнародовать ужасающие подробности этой аварии. Слова «перестройка» и «гласность», вызывавшие на Западе неизменное восхищение, позволили ему убедить слушателей в том, что он говорит правду.
      Журнал «Science» в статье, посвященной приезду делегации русских медиков, писал: «Над загадочной эпидемией в Свердловске 1979 года наконец-то слегка приоткрылась завеса тайны. В течение целых восьми лет официальные лица в США высказывали обеспокоенность неожиданной вспышкой сибирской язвы, которая имела место в апреле 1979 года среди жителей Свердловска; однако Советы утверждали, что люди просто заболели… употребив в пищу инфицированное мясо.
      11 апреля делегация советских должностных лиц посетила Национальную Академию наук в Вашингтоне… они представили то же самое объяснение, что и в 1980 году, но сообщили при этом массу мельчайших деталей, что позволило убедить даже самых больших скептиков в том, что в данном случае речь идет о трагической случайности».
      За несколько месяцев до поездки Бургасова и его коллег в США копия доклада, который он собирался там сделать, легла на мой письменный стол. Меня как научного руководителя «Биопрепарата» попросили подтвердить выводы, сделанные в докладе.
      Тогда мне было безразлично, узнают ли американцы правду о том, что произошло в Свердловске, или нет. Но доклад Бургасова не выдержал бы критики любого уважающего себя эпидемиолога. Как он вообще мог рассчитывать, что кто-то на Западе поверит в то, что люди могли несколько недель питаться инфицированным мясом уже после первых случаев заражения? Несколько смертей можно было бы объяснить, но вот эпидемию — вряд ли. Как, к примеру, объяснить факт, что эпидемия коснулась только взрослых мужчин? Разве дети и женщины не едят мяса?
      Доклад мне передал генерал Лебединский и сказал, что хотел бы услышать мои замечания.
      — Скажите, Владимир Андреевич, — спросил я, — что в действительности было причиной трагедии в Свердловске?
      — Инфицированное мясо, а что же еще? — без колебаний ответил он.
      И тут я напомнил о его приезде в Омутнинск, когда Шахов при мне упрекнул его в небрежности. Он был удивлен.
      — Так это был ты? — воскликнул генерал. На лице его появилась отеческая улыбка.
      — Послушай, — начал он, — ты можешь думать что угодно об истинной причине эпидемии. Но меня об этом никогда не спрашивай. Ты меня понял? Потому что, даже если ты спросишь, ответ все равно будет один: инфицированное мясо.
      Я отказался поставить свою подпись под докладом и объяснил, что не хочу, чтобы мы выглядели на Западе полными дураками. Бургасов, узнав об этом, пришел в ярость.
      — Передайте этому молодому человеку, что пусть напишет тогда свой собственный доклад! — спустил пар он на Калинина, который со своей обычной бестактностью передал этот разговор мне.