Я принялся рассказывать ему о планах использования ракет СС-18, но мне почему-то вдруг показалось, что Калинину уже все известно. Может быть, и его вызывал к себе Лебединский?
— Я знаю, что ты с этим справишься, — буркнул он и махнул рукой в мою сторону, словно давая понять, что пора уходить. — Все, работа не ждет.
Как обычно, я вышел из кабинета с таким чувством, что в этом странном мире тайн существуют такие области, куда я никогда не смогу получить доступ. Только спустя некоторое время я наконец понял, что это была всего лишь обычная для Калинина манера создавать вокруг себя некую завесу таинственности, помогающую поддерживать его авторитет у подчиненных.
Калинин не был ученым. Он служил в войсках химической защиты и по специальности был инженером. Злые языки утверждали, что свою стремительную карьеру он сделал исключительно благодаря удачному браку с дочерью генерала армии. По натуре он был человеком весьма импульсивным, страшно любил производить впечатление на других людей, принимая решения на ходу, — как раз одним из таких решений и был приказ о моем переводе в Москву. Невзирая на то что мы с ним были очень разными, я восхищался им: на сером фоне партийной бюрократии он казался мне настоящим аристократом.
Высокий, худощавый, Калинин всегда был на редкость элегантно одет. Импортные костюмы, которые обычно красовались на нем, должно быть, стоили куда больше, чем он мог себе позволить, даже имея генеральский оклад. В то время он жил вместе со своей женой в Москве, в районе, который прозвали «Царским Селом». Там проживали исключительно чиновники высокого ранга.
Калинин никогда не курил, очень редко и мало пил, что тоже резко выделяло его из той среды, к которой он принадлежал. Для мужчины за пятьдесят он находился в превосходной физической форме. Черные волосы были всегда аккуратно уложены. Высокими скулами и длинным орлиным носом он напоминал старинного русского аристократа.
У женщин он имел неизменный успех, о его бесчисленных любовных приключениях ходило немало слухов. Как-то поздно вечером я постучал в дверь его кабинета и тут же вошел, не дожидаясь приглашения. Я застал Калинина и Татьяну, поспешно приводящих в порядок свою одежду. После он ни разу не упомянул об этом случае. Молчал и я.
Галантность и обаяние, которое Калинин щедро раздавал женщинам, разом исчезало, когда он общался со своими подчиненными-мужчинами. Когда я освоился и перестал испытывать к нему благоговейный восторг, мне доводилось обращаться к нему с просьбами: предоставить кому-то из технического персонала или научных работников отпуск по личным или же семейным обстоятельствам или по другим вопросам. И Калинин всякий раз решительно отказывался выслушать меня. И тут же давал понять, что мне лучше вернуться к работе.
Закончив чуть ли не самый короткий разговор с Калининым, я вернулся к себе в кабинет, не испытывая ничего, кроме облегчения. Работы было еще много, и я сел за дубовый письменный стол, доставшийся мне в наследство от предшественника. На столе красовалось чуть ли не самое весомое доказательство моего нынешнего высокого положения — пять телефонов. В Советском Союзе было легко определить, насколько большим влиянием и властью пользуется тот или иной государственный чиновник, достаточно только посмотреть, сколько телефонов стоит у него на столе. А теперь у меня даже была «кремлевка» — небольшой телефонный аппарат белого цвета, соединявший между собой тех, кому удалось пробиться в высшие эшелоны власти и занять место в Советском правительстве — от Генерального секретаря Коммунистической партии до любого министра.
Какие-либо свидетельства того, что у обитателя кабинета где-то за его пределами существует семья и вообще есть личная жизнь, среди высших государственных чиновников были запрещены, однако я компенсировал это тем, что повесил на стену портреты нескольких выдающихся русских ученых — Менделеева, Николая Пирогова — известного хирурга девятнадцатого века, истинного отца военно-полевой медицины, и профессора Ильи Мечникова — русского микробиолога, открывшего такое понятие, как клеточный иммунитет.
Меня вдохновляли великие люди, родившиеся, как и я, в этой стране. Я уверял себя, что когда-нибудь брошу все и вернусь в медицину к исследовательской работе.
Портреты и книги по микробиологии, биохимии и медицине напоминали мне о прошлом и не давали забыть о своей профессии.
В углу кабинета стоял компьютер. Правда, я никогда им не пользовался, но это было еще одним свидетельством моего высокого статуса при существующем режиме, который запрещал гражданам страны иметь в личном распоряжении даже копировальный аппарат. Я бы, конечно, предпочел иметь телевизор или радиоприемник, однако КГБ позаботился, чтобы в кабинетах руководящего персонала ничего подобного не было. Наши начальники режимной службы уверяли, что уровень средств тайной разведки на Западе очень высок. Вражеским агентам не составит никакого труда выведать любые самые важные секреты, регистрируя колебания на стекле от нашего голоса. Мне, в общем-то, было все равно. Смущало только одно, почему бы тогда вместе с телевизором не убрать из кабинета и компьютер?
Но спорить с КГБ было бесполезно: его представители действовали по своей, трудно поддающейся объяснению логике. Раз в месяц офицеры режимной службы выгоняли из лабораторий и кабинетов абсолютно всех, включая руководителей, и обшаривали помещения сверху донизу в поисках «жучков». Впрочем, поговаривали, что на самом деле они попросту проверяют собственные подслушивающие устройства, которые сами же и поставили в каждый кабинет, чтобы записывать наши разговоры.
Мы все прекрасно знали, что за нами непрерывно следят, но никому и в голову никогда не приходило попытаться как-то помешать этой слежке. В конце концов все мы были участниками тайной войны с врагом, который, как нам не раз говорилось, не остановится ни перед чем. Американцы, взявшись за проект «Манхэттен» по созданию своей собственной атомной бомбы, работали под плотным покровом тайны. «Биопрепарат», считали мы тогда, станет нашим «Манхэттеном».
Неся в руках пачку поступившей на мое имя почты, в кабинет вошла Марина.
— К вам из ведомства Ермошина, — сказала она. — Говорит, что хочет вас видеть.
Молоденький офицер КГБ, переступивший вслед за ней порог кабинета, терпеливо ждал, пока она уйдет.
— Да? — привычно спросил я, хотя прекрасно знал, что последует дальше.
Поскольку мы неизменно делали вид, что наши секретари, дескать, понятия не имеют о том, чем мы тут занимаемся, им не разрешалось присутствовать, когда обсуждались «секретные» вопросы нашей работы.
Офицер протянул мне папку с запиской от Ермошина. «Материал с третьего этажа», — прочел я послание, торопливо нацарапанное его небрежным почерком.
Третий этаж был нашим Первым отделом, тем самым подразделением, которое отвечало за сохранность всех секретных документов, включая переписку с заводами, входившими в состав «Биопрепарата». Единственными, кто имел полный доступ ко всем документам кроме сотрудников секретного отдела, были Калинин и я.
Порой, поднимаясь туда, я мог немного поболтать с Ермошиным. (Несколько раз мы с семьями вместе проводили выходные.) Кроме этого, на третьем этаже располагался единственный ксерокс. Копии с документов можно было снять только с разрешения Первого отдела.
Я продолжал перелистывать документы, пока офицер терпеливо ждал. В папке были: запрос от руководителя одной из лабораторий, находившейся в Сибири, на поставку исходного материала; уведомление о «срочном» совещании в Кремле, которое должно было начаться во второй половине дня; сообщение о происшествии в одной из наших лабораторий (на западе России), по поводу которого в Министерстве здравоохранения возникли ожесточенные споры между учеными, намеревавшимися изолировать зараженных работников, и руководителем лаборатории, генералом, который не позволил сделать это. Генерал возражал, мотивируя тем, что в изоляции нет никакой необходимости, к тому же это, по его словам, могло бы вызвать ненужные разговоры среди персонала. В папке также были сообщения о самых последних полевых испытаниях на нашем полигоне в Аральском море.
2
ОСТРОВ ВОЗРОЖДЕНИЯ
АРАЛЬСКОЕ МОРЕ
1982 год
Как гласит русская легенда, тысячу лет назад на берегах Черного моря существовало загадочное царство под названием Тмутаракань. Это означает либо «Царство тьмы», либо «Тараканье царство». В настоящее время это слово используется для обозначения какого-то места, которое находится где-то на краю света и о котором мало кто слышал.
В 80-е годы и вплоть до начала 90-х каждый год в апреле группа ученых из «Биопрепарата» отправлялась в одно из таких отдаленных мест, которое мы между собой в шутку называли Тмутаракань. Это был остров Возрождения в Аральском море на юге Казахстана. Там ученые жили в армейских бараках, проводя испытания биологического оружия, которое создавалось в наших лабораториях. Сотрудники не имели права сообщить даже своим семьям, куда они едут и зачем.
Название острова звучит теперь, как горькая насмешка. Единственные его обитатели — ящерицы. Почва отравлена различными химикатами, поэтому там почти нет растительности. В апреле, когда на острове появляются первые группы ученых, песчаная почва кое-где покрывается чахлой травкой. К июню от нее остается лишь несколько пожухлых былинок. Здесь нет птиц. И только ветер, продувающий насквозь этот пустынный островок, поднимает пыль, которая забивается в одежду, в волосы, скрипит на зубах, слепит глаза, сплошь покрывает настил в клетках подопытных животных.
Лаборатории расположились в шести обветшалых зданиях. Количество сменяющих друг друга обитателей острова доходит порой до ста пятидесяти человек, включая технический персонал и взвод солдат, которые должны не только охранять нас, но и ухаживать за подопытными животными. На острове имеется даже построенная в обстановке строжайшей секретности взлетно-посадочная полоса, однако воздушное сообщение с островом сведено до минимума.
Когда-то Аральское море было четвертым в мире по величине внутренним водоемом, но с начала 60-х годов оно постепенно стало пересыхать. Изменив направление рек, впадавших в море, направив их в ирригационные каналы, ученые провели неудачный эксперимент по превращению Центральной Азии в хлопковый рай. Непродуманная мелиорация привела к тому, что реки стали заиливаться, после нескольких невиданных урожаев почва от непрерывных засух начала истощаться. Кислотные дожди (результат неумеренного применения пестицидов) отравили все вокруг. Местные жители страдают от болезней, уровень онкологических заболеваний здесь самый высокий в мире.
Мы тоже участвовали в разрушении окружающей среды этого края.
В 1972 году двое рыбаков, оказавшихся вблизи острова, погибли, когда внезапно сменивший направление ветер снес в их сторону облако, содержавшее бактерии чумы. В 70-х и 80-х годах среди грызунов, населяющих район к северу от нашего испытательного полигона, наблюдался необычайно высокий уровень заболеваемости чумой. Вскоре после распада Советского Союза в 1991 году последовали сообщения врачей о вспышках чумы в некоторых районах Средней Азии. Доказать, что эти инциденты были связаны с нашей деятельностью, невозможно, однако это более чем вероятно.
15-е Управление, в ведении которого находился научно-исследовательский и испытательный комплекс на острове Возрождения, оборудовало в Аральске действующий круглый год командный пост — некое замкнутое «государство в государстве». Только одна-единственная дорога связывала Аральск с окружающим миром. Когда-то давно этот город был настоящим рыболовецким центром, но теперь отравленное море обмелело, отступив на сто километров. Раньше в городе работало несколько консервных заводов по переработке рыбы, теперь же обезлюдевший Аральск стал понемногу вымирать вслед за морем, давшим ему свое имя.
Мы обычно мрачно шутили между собой, что единственными счастливыми обитателями Советского Союза были приговоренные к смерти обезьяны с острова Возрождения, ведь их кормили апельсинами, яблоками, даже бананами и другими свежими фруктами, которые простые советские граждане видели нечасто. Даже ученые, входившие в состав исследовательских групп, могли только издали любоваться на это изобилие. За ними строго следили: все фрукты пересчитывались, чтобы не подвергать ученых и технический персонал ненужному соблазну. К тому же им то и дело повторяли, как важно, чтобы подопытные животные до последней минуты своей жизни оставались здоровыми, в то время как ученых, питавшихся овсянкой и жирными сосисками, было легко заменить другими.
Время от времени уезжая с острова по каким-то делам в город, ученые возвращались назад буквально в шоковом состоянии: они видели какие-то лачуги, в которых жили люди и где не было ни канализации, ни водопровода. Недоедание и гепатит были для местных жителей обычным делом.
Впрочем, это зрелище было обычным для окраин бывшего Советского Союза, но меня это всегда сильно расстраивало. Ведь я родился всего лишь в нескольких сотнях километров от этих мест, в районе, также ставшем жертвой очередного эксперимента в области сельского хозяйства в южной части Казахстана. Всем было отлично известно, что на те деньги, которые тратились на военную программу, можно было одеть и накормить людей в сотнях таких городов, как Аральск. Но тогда никто не мог противостоять Системе.
Когда дневные испытания подходили к концу, все с нетерпением ждали ночи, чтобы провалиться в сон и хоть немного избавиться от невыносимой тоски. Раз или два в неделю устанавливали передвижной кинопроектор, приводимый в действие электрическим генератором, и показывали фильмы военных лет. Единственно возможным развлечением было пьянство. Водка была в дефиците, но некоторым жаждущим удавалось раздобыть бутыли с дистиллированным спиртом. Многие во время подобных экспедиций спивались, стремясь уйти от унылой действительности.
Кроме алкоголизма отдушиной был секс. Вынужденное одиночество в сочетании с утомительной скукой порождали беспорядочные любовные связи и нескончаемые сплетни, до краев заполнявшие отчеты, которые мы потом читали в Москве. Вслед за окончанием полевых испытаний неизменно следовали известия о разводе или же о беременности, появление которой по возвращении домой нужно было как-то объяснить.
Командировки эти устраивали больше тех, кто нуждался в отдыхе от жены, от любовницы, от детей. Но для большинства людей напряженная работа становилась спасением от монотонного существования. Все, что нужно было Москве, так это постоянный поток докладов и отчетов, который оправдывал существование нашей чиновничьей бюрократии.
Американские ученые в самом разгаре работ над программой по созданию биологического оружия решили строго запретить разработку оружия на основе бактерий и вирусов, против которых не существовало защиты. Сделано это было для того, чтобы исключить возможность несчастных случаев в собственных войсках. Советское же правительство придерживалось другого мнения, считая наилучшим видом оружия то, от которого не было спасения. Это давало нашей программе совершенно особую направленность и заставляло нас снова и снова нарушать клятву Гиппократа. Как только становилось известно о появлении в мире какого-то нового метода лечения или новой вакцины, мы снова надолго запирались в лабораториях, пытаясь придумать устойчивый к ее действию вирус.
Торговать бактериями и вирусами тогда считалось таким же нормальным и обычным делом, как и сейчас. Под предлогом научно-исследовательских работ наши сотрудники закупали в университетских лабораториях и биотехнических компаниях за рубежом, штаммы самых разных бактерий. Представители советских торговых и научных объединений, командированные не только в страны Западной Европы, но также в государства Африки, Азии и Латинской Америки, получали приказ разузнать все, что только возможно, о редких, новых или еще неизвестных науке болезнях. Например, штамм вируса Мачупо, вызывающего боливийскую геморрагическую лихорадку, мы получили из США, а вирус Марбург, аналогичный вирусу, вызывающему лихорадку Эбола, из Германии.
Наиболее надежным источником получения сырья для нас был, естественно, КГБ. Это подразделение знали в «Биопрепарате» под кодовым названием «Добывающее ведомство номер один». Почти каждый месяц из-за границы в Россию присылали пробирки и ампулы с экзотическими микроорганизмами и культурами, добытыми нашими доблестными разведчиками в самых удаленных уголках земного шара. Через дипломатическую почту их пересылали в Москву, где посылки с тщательной предосторожностью вскрывались техническим персоналом «Биопрепарата». Когда я работал в одном из институтов в провинции, то часто получал приказ в сопровождении двух охранников съездить в столицу за подобной посылкой.
Перелеты с посылками строжайше запрещались, так как в случае катастрофы самолета последствия были бы ужасающими. И мы, переодевшись в гражданскую одежду, возвращались обратно в переполненных до отказа пассажирских поездах, стараясь не привлекать к себе внимания.
К середине 80-х годов все предприятия, находившиеся в ведении «Биопрепарата», работали в полную силу. Каждый месяц появлялись либо новые штаммы вирусов и бактерий, либо новые методы их распространения, которые требовали незамедлительного проведения испытаний. Мы занимались даже СПИДом и мало кому известной болезнью легионеров. Но оба эти заболевания показались нам слишком нестабильными, чтобы использовать их в качестве оружия на поле боя или против мирного населения. Изучив один их штаммов вируса СПИДа, полученный из лаборатории США в 1985 году, мы пришли к выводу, что слишком длительный инкубационный период делает его непригодным для использования в военных целях. Нельзя же было посеять панический ужас в войсках противника, заразив их болезнью, первые признаки которой могут появиться только спустя несколько лет!
Гораздо большего успеха в своей работе мы добились с традиционными вирусами-убийцами.
Еще в 1980 году Всемирная организация здравоохранения торжественно объявила, что человечество наконец покончило с оспой — одним из самых заразных заболеваний, известных медицине. Последний случай заражения человека этой болезнью естественным путем произошел в 1977 году и медики решили: раз болезнь ликвидирована, то в вакцинации больше нет нужды. И сейчас вы можете сделать прививку от оспы только в том случае, если являетесь сотрудником специальной научно-исследовательской лаборатории или служите в армии. Это открывало для нас широчайшие возможности. В Москве в Научно-исследовательском институте вирусных препаратов, в хранилище микроорганизмов, содержалось небольшое количество вируса оспы. Но в Загорске (теперь Сергиев Посад) существовала секретная лаборатория, в которой кубометрами культивировался вирус оспы. Там же мы проводили эксперименты с культурами оспы, пока не нашли штамм, пригодный для использования в военных целях. И арсенал для ведения биологической войны пополнился оспой.
К началу 80-х годов в Советском Союзе было разработано и испытано огромное количество самых разных средств вооружения, запрещенных международной конвенцией, поэтому чтобы систематизировать их, пришлось прибегнуть к специальному коду, основанному на алфавите. Например, на букву Ф начинались названия средств химического нападения («Фолиант»), психотропные вещества, влияющие на поведение человека, а также биологические или химические яды («Флейта»).
Начальная буква Л в названии обозначала бактериологическое оружие. Чтобы еще больше засекретить то, над чем мы работали, каждому из болезнетворных микробов дополнительно присваивался и свой собственный код. Чума, таким образом, носила название Л1, туляремия — Л2, бруцеллез и сибирская язва — соответственно ЛЗ и Л4. Сап обозначался как Л5, ложный сап, или мелиоидоз, — Л6 и так далее. Оружие, базирующееся на одном из вирусов какой-либо болезни, получало код, который начинался с буквы Н. Например, в документах для служебного пользования оспа значилась как HI, лихорадка Эбола — Н2, Марбург — НЗ, Мачупо, или боливийская геморрагическая лихорадка, — Н4.
Непредсказуемое поведение некоторых микроорганизмов ставит перед многими учеными вопрос: а стоит ли вообще использовать их в качестве оружия? Одной из самых больших трудностей для исследователей всегда была доставка патогена, поскольку при распылении многие из биологических агентов попросту теряют свою вирулентность.
Несколько сотен лет воюющие стороны пытались использовать эпидемии смертельных болезней для достижения своих целей. Римляне, например, в осажденных крепостях отравляли колодцы, чтобы заставить врагов сдаться. В восемнадцатом веке, во время борьбы за колонии между Англией и Францией, англичане отдавали индейцам одеяла, взятые у больных оспой. Во время гражданской войны между Севером и Югом отряды конфедератов оставляли гнить в окопах трупы лошадей на всем пути продвижения армии северян. Во время Второй мировой войны японские самолеты сбрасывали над Маньчжурией фарфоровые сферы, содержавшие миллиарды блох, зараженных чумой.
Заражение через воздух, которым мы дышим, является самым действенным методом, однако создать на этой основе оружие было достаточно сложно. Советские ученые объединили знания, полученные в результате послевоенных исследований в области биохимии и генетики, с современными промышленными технологиями и разработали то, что мы сейчас называем «аэрозольными» видами оружия.
Однако эффективность аэрозольных средств поражения сильно зависит от температуры окружающей среды и погодных условий. Бактерии и вирусы, как правило, чрезвычайно чувствительны к солнечному свету: ультрафиолетовые лучи для них губительны. Сильный дождь или снег, порывистый ветер и влажность тоже значительно снижают эффект от их применения.
Подобные обстоятельства усложняют планирование биологической атаки, но реальные пути преодоления этих трудностей все же существуют. Специалист по биовооружению знает, что лучшее время для нападения — сумерки, когда на слой теплого воздуха, покрывающего землю, ложится слой холодного, который не позволяет ветру унести частички биологического вещества. Мы начиняли разработанными нами биологическими веществами небольшие металлические контейнеры, которые взрывались в нескольких километрах от выбранного в качестве цели города с подветренной стороны. Чтобы максимально эффективно поразить сразу несколько городов, необходим был точный расчет. А для единичной бомбовой атаки с самолета или распыления аэрозоля не требовалось особого мастерства.
Примитивные аэрозоли быстро рассеивались в воздухе и тут же теряли свою вирулентность. В лабораториях мы проводили эксперименты со специальными добавками и старались добиться того, чтобы наши аэрозоли не теряли своей эффективности при перемещении на большие расстояния и чтобы они не погибали при любых, даже самых неблагоприятных погодных условиях. Именно эти обработанные вещества, более устойчивые и обладающие большей поражающей способностью, и стали основой биологического оружия.
Созданные нами вещества проходили лабораторные испытания в специальных камерах, куда подавался поток воздуха и где можно было следить за рассеиванием частиц после распыления или небольшого взрыва. Последней стадией проверки эффективности вооружения были эксперименты на животных, именно этим мы и занимались на острове Возрождения в Аральском море.
Эксперименты проводились, как правило, над кроликами и морскими свинками, но лучше всего подходили для наших целей обезьяны, чьи органы дыхания очень похожи на человеческие. Обезьяна в минуту пропускает через свои легкие около четырех литров воздуха, а человек — порядка десяти. И если во время испытаний аэрозоля всего четыре частички вещества в данном объеме воздуха становились смертельными для 50 процентов обезьян, мы делали вывод, что десять частиц того же вещества будут смертельными и для человека.
Q50 — так нами обозначался обычный уровень эффективности биологического оружия. Эта величина показывала, сколько потребуется данного вещества, чтобы инфицировать 50 процентов от предполагаемого количества людей, находящихся на площади в один квадратный километр. Огромные средства за многие годы были потрачены Советским Союзом на разработку концентрированных аэрозолей с эффективностью действия Q50 и содержащих при этом минимальное количество вирусных частиц и клеток бактерий.
Некоторые виды биологического оружия даже через продолжительное время после атаки остаются смертельно опасными. Так, например, вирус Марбург настолько опасен, что если по прошествии несколько дней после биологической атаки вы случайно вдохнете всего три его микроскопические частицы, то ничто в мире уже не спасет вас от смерти. Для тех, кто планирует биологическое нападение, важна способность биологических веществ вызывать эпидемии заболеваний.
В отличие от ядерного вооружения, уничтожающего все в радиусе взрыва, биологическое оружие оставляет нетронутыми дома, транспорт и другие материальные ценности. Поэтому его с полным основанием можно назвать средством массового уничтожения людей.
Вернемся к истории «Биопрепарата». Сначала его возглавлял генерал армии Всеволод Огарков, ничем не примечательный, но достаточно приятный человек. Его перевели из 15-го Управления Минобороны, курировавшего еще во время Второй мировой войны разработку биологического оружия.
Руководители 15-го Управления считали, что «Биопрепарат» должен контролироваться ими, так как занимается исследованиями в военных целях. Официально функционируя как гражданский объект под видом фармацевтического предприятия, «Биопрепарат» мог участвовать в исследованиях в области генетики, не вызывая при этом никаких подозрений. Его сотрудники могли принимать участие в международных конференциях, общаться с членами мирового научного сообщества и получать штаммы различных бактерий из зарубежных банков микроорганизмов. Для других научно-исследовательских предприятий ВПК все это было совершенно невозможно.
Конфликт между 15-м Управлением и «Биопрепаратом» был неизбежен. Армейские чины, занимавшие верхние ступеньки иерархической лестницы, совершенно не воспринимали ту относительную свободу, с которой велись исследования в «Биопрепарате». Многие полковники и генералы, переехавшие из своих штабов в здание на Самокатной улице, сами были учеными, и им достаточно было снять форму и переодеться в гражданское, чтобы проникнуться атмосферой, царившей в «Биопрепарате». Воодушевленные перспективой участия в новейших научных исследованиях, кое-кто из них становился больше ученым, чем военным.
Военные начальники отвечали на это тем, что изо всех сил старались критиковать «Биопрепарат», который сильно отличался от военных структур. Огарков, в достаточной степени к тому времени измученный нескончаемыми бюрократическими попреками, что он якобы создал свое «государство в государстве», уже не имел сил с ними бороться. В 1975 году из министерства был прислан пятилетний план по созданию новых типов биологического оружия. Прошло около четырех лет, а ничего принципиально нового так и не было создано.
Мало кто ожидал, что с появлением в «Биопрепарате» Калинина там хоть что-то изменится. С самого начала все считали его «темной лошадкой»; он плохо разбирался в биологическом оружии, и друзей в 15-м Управлении у него было немного. Однако Калинин успел к тому времени проявить себя истинным мастером закулисной политической интриги, перебравшись с незавидной должности заведующего лабораторией в Загорске на пост начальника отдела одного из институтов «Биопрепарата», а вскоре возглавив и сам «Биопрепарат». Первый брак — на дочери заведующего лабораторией, и второй — на дочери генерала армии, тоже поспособствовали тому, что карьера его стремительно продвигалась вверх. Умение за* водить себе друзей исключительно среди руководства Академии наук и армейского генералитета оказалось весьма полезным.
Калинин не имел возможности прямо бросить вызов своим недругам в Министерстве обороны. С помощью влиятельных друзей новый руководитель «Биопрепарата» присматривал в научно-исследовательских институтах, находившихся в ведении других министерств, талантливых ученых, сулил им золотые горы и переманивал к себе. Так, за период с 1975 по 1980 год число сотрудников «Биопрепарата» увеличилось в пять раз. Выделяемые государством колоссальные денежные средства позволяли строить научно-исследовательские и производственные помещения или получать уже готовые здания.
Но Калинин знал, что его огромная империя так и останется колоссом на глиняных ногах до тех пор, пока он не предъявит руководству страны результаты своей работы. Настроение начальника «Биопрепарата» было отнюдь не безоблачным, так как со времени его назначения прошло уже около двух лет, а ни одного сколько-нибудь значимого проекта по производству биологического оружия так и не было создано.
В июне 1981 года он позвонил в лабораторию в Омутнинске, куда меня как раз назначили на должность начальника технологического отдела. Услышав в трубке голос Калинина, я вздрогнул. Все мы относились к Калинину с восторженным благоговением, но сама мысль о том, что большой человек мог снизойти до звонка обычному молодому ученому, невольно заставила меня призадуматься, уж не наломал ли я где-нибудь дров.
— Я хочу, чтобы ты приехал в Москву, — объявил Калинин.
— Да, конечно, — ответил я.
— Я думаю, что ты вполне сможешь справиться с должностью заместителя директора в Омутнинске.
Мне, конечно, было известно, что генерал отличается непредсказуемостью, но то, что мне довелось услышать сейчас, звучало просто фантастически, даже несколько пугающе. В конце концов, кто я такой? Обычный молодой капитан, всего лишь шесть лет назад закончивший военный факультет мединститута. За плечами — тридцать один год, а в активе — кипучая энергия молодости и ни одного серьезного изобретения, которым можно было бы гордиться. Мое имя стало известно кому-то из старших офицеров лишь благодаря совсе'м недавно разработанной мною технологии. К тому же я только-только начал привыкать к новой работе. Услышав предложение, я занервничал и сначала хотел отказаться.
— Ну, что скажешь? — Калинин все еще ждал моего ответа.
— Буду у вас завтра утром, — сказал я.
Я хорошо помню мое первое появление в кабинете Калинина. Поднявшись на второй этаж, я вошел в приемную и остановился возле стола, за которым сидела секретарь. Она радушно предложила мне стакан чаю.
