Патрику было под семьдесят, когда он, выйдя в отставку, вместо руководителя отдела по разработке бактериологического оружия американской армии в Форт-Детрике становится консультантом по биозащите. То есть сейчас он занимается поиском методов защиты от того оружия, которое когда-то вместе с коллегами создавал. В 1992 году в качестве военного советника ООН он работал в Ираке. Разница в возрасте и жизненном опыте между нами пропала, когда мы рассказали друг другу о нашей прошлой тайной деятельности. Мы решали очень похожие научные задачи, но, когда я в деталях раскрыл ему секреты создания нашего бактериологического оружия, он схватился за голову.
Патрик не хуже меня понимал, что российские достижения в области культивирования, увеличения концентрации и доставки биологических веществ представляют серьезную угрозу для безопасности Соединенных Штатов, особенно после закрытия соответствующей американской программы.
Несмотря на обещания Кремля, российские военные не открыли своих биологических объектов для иностранной инспекции и не отреклись от своих планов по созданию бактериологических вооружений.
«Мы восстановим все, что было разрушено в период между 1986 и 1989 годами», — заявил генерал-майор Анатолий Харечко, который в настоящее время возглавляет военный объект «Городок 19» в Екатеринбурге (Свердловск). Именно так он сказал в 1997 году в интервью ведомственной газете. Оно было перепечатано в газете «Совершенно секретно» и дополнено развернутым репортажем об этом объекте, где отмечалось, что для этого объекта фармацевтическое оборудование и ферментаторы закупались в Японии.
А вице-губернатор Пензенской области в 1997 году сообщил, что они «скоро получат бактериологическое оружие».
Все это убеждало меня, что значительная часть советской программы по наступательным вооружениям уцелела, несмотря на ельцинский запрет. В соответствии с указом Горбачева были демонтированы производственные линии в Омутнинске, Бердске, Степногорске, Кургане и Пензе. Там эти объекты были преобразованы в фармацевтические предприятия и заводы по производству пестицидов. Но при необходимости они вновь могли быть переоборудованы для военных целей. В отдельных случаях данный процесс мог занять всего пару месяцев. Только в Степногорске производство оружия прекратилось навсегда. В 1998 году правительство Казахстана согласилось демонтировать завод целиком, получив для этого от Соединенных Штатов миллионы долларов. Это было начало программы по разоружению советских ядерных и бактериологических комплексов.
«Вектор», объект в Оболенске и Институт особо чистых биопрепаратов в Ленинграде остались под государственным контролем. Конструкторские бюро и предприятия, такие, как КБ точной механики под Ленинградом, Бюро инструментального контроля и автоматизации в Йошкар-Оле, и многочисленные подразделения «Биомаша» были переоборудованы в гражданские объекты. С некоторыми из них военные заключили контракты на работы по биозащите.
В институтах Академии наук, Министерстве здравоохранения и Министерстве сельского хозяйства исследования, связанные с наступательными вооружениями, прекратились, образцы чумы, туляремии и оспы были уничтожены. И тем не менее постоянно появляются свидетельства того, что Россия продолжает выделять средства на поддержание инфраструктуры производства биологического оружия.
Например, за период с 1992 по 1994 год на трех основных военных бактериологических объектах — в Екатеринбурге (Свердловск), Сергиевом Посаде (Загорск) и Кирове — руководителей повысили до звания генерала. Генерал Валентин Евстигнеев, руководивший 15-м Управлением, стал первым заместителем генерального директора РАО «Биопрепарат». Сторонники «жесткой» линии, когда-то яростно защищавшие бактериологическое оружие, по-прежнему сохраняют свое влияние в Москве, среди них и Юрий Калинин.
Недавно американский чиновник, вернувшись из Москвы, показал мне брошюру, посвященную празднованию двадцать пятой годовщины со дня основания «Биопрепарата». На обложке красовалась фотография Юрия Калинина, отметившего не так давно свое шестидесятилетие. Еще больше я удивился, когда узнал, что он все еще на военной службе и имеет уже звание генерал-лейтенанта. «Интересно, — думал я, — как может Россия утверждать, что «Биопрепарат» занимается только мирными исследованиями, если директором по-прежнему является военный?»
Как будто специально, чтобы еще больше заострить мое внимание на этом вопросе, мой бывший начальник решил напомнить о себе.
Как-то теплым августовским вечером в вестибюль отеля Риц-Карлтон в Пентагон-Сити, расположенного недалеко от моего дома, вошел человек одетый в темно-серый костюм. Остановившись нерешительно у входа, он, казалось, искал кого-то.
Затем он устремился к моему столику. Узнав в нем директора одного из исследовательских институтов «Биопрепарата», я немного занервничал. Впервые за пять лет я встретил здесь человека из своей прошлой жизни.
Сотрудник госдепартамента сказал, что этот человек приехал в Вашингтон в поисках средств для своего института. Подчиняясь минутному порыву, я позвонил ему в отель и предложил выпить вместе. Сначала он отказался, но потом перезвонил и согласился встретиться в баре отеля Риц-Карлтон.
Мои московские друзья рассказывали, что сразу же после моего отъезда КГБ начал расследование. На Западе не афишировали мой переезд в США, также, как и историю с Пасечником. В 1993 и 1994 годах были сообщения о «втором биологическом перебежчике», но мое имя никогда не называлось. Тем не менее расследование в Москве моего побега наводило на мысль, что КГБ готовит на всякий случай мою дискредитацию. Там допросили почти всех, с кем я работал или встречался за время работы в «Биопрепарате», а некоторые мои коллеги даже пострадали из-за нашего знакомства.
Музыканты заиграли как раз во время нашего рукопожатия. Мой знакомый с любопытством разглядывал меня. Я был одет просто: спортивная рубашка и легкие брюки, а на нем был темный костюм, в котором ему было невыносимо жарко.
— Итак, — сказал он, окинув взглядом сидящих вокруг, — кто из них «ваши», а кто — «наши»?
Я расхохотался, оценив черный юмор такого высказывания, правда, оно одновременно провело между нами границу — сейчас я был одним из «них».
Заказав вино и мартини, мы завели разговор о старых временах. Когда я спросил его о нынешней работе, он очень воодушевился и начал рассказывать о «проекте по бактериологической защите», финансируемом Министерством обороны. Я попытался заговорить о своей собственной работе, но он остановил меня:
— Не нужно объяснять, — успокоил меня он, — я знаю, почему ты оказался здесь. Ты сделал свой выбор, у меня из-за этого неприятностей не было.
Потом он постарался улыбнуться:
— Канатжан, — спросил он, — надеюсь, ты не будешь возражать, если я расскажу Калинину о нашей встрече?
Я не смог скрыть удивления, потому что думал, что генерал уже на пенсии. То, что вначале мой приятель колебался, прийти или нет, теперь говорило о многом. А не спрашивал ли он разрешения на встречу с «изменником»? Ведь у него было достаточно времени, чтобы позвонить Калинину.
— Конечно, не буду, — ответил я, смутившись, — кстати, как поживает Калинин? Мне казалось, что он ушел из «Биопрепарата».
Приятель покачал головой:
— Он все тот же.
Мы оба испытывали неловкость.
— Знаешь, — начал наконец я, — мне бы хотелось когда-нибудь съездить в Россию, может быть, когда получу американское гражданство.
— Это не очень хорошая идея.
— Почему?
Человек вертел в руках бокал.
— Калинин говорил, что если ты когда-нибудь появишься в Москве, то обратно не вернешься, — пояснил он.
— И что бы это означало?
— Он сказал, что ты предатель.
— И решил меня арестовать?
— Хуже.
Я пожалел, что встретился с ним.
— Тогда что?
Мой приятель сосредоточенно смотрел на свой бокал.
— Нанять убийцу нетрудно, — сказал он.
— Это нелепо.
— Вовсе нет, — упрямо произнес он, — ты не знаешь, что сейчас делается в Москве. Заказное убийство стоит всего десять тысяч долларов.
Он очень волновался. Вынув носовой платок, он промокнул пот на лице.
— Хорошо, — сказал я, помолчав. — Спасибо за информацию.
Этот человек тут же встал из-за стола, объяснив, что ему пора.
Я тоже поднялся, чтобы попрощаться. Пообещав друг другу не терять связи, мы разошлись. Глядя, как он уходит, я одновременно испытывал и облегчение, и раздражение.
Не так-то просто освободиться от своего прошлого. Безумием казалась мысль о том, что Калинин может заказать убийство. И зачем кому-то в Москве беспокоиться о том, что мне многое известно о программе, которая, возможно, больше не существует?
И тут меня осенило. Мои бывшие коллеги беспокоились не о том, что я мог что-то рассказать американцам о прошлом, а боялись моих знаний вообще.
Не только Калинина раздражал мой переезд в Америку. Олег Игнатьев, бывший руководитель отдела бактериологического вооружения в Военно-промышленной комиссии, а в конце 90-х член Российского президентского комитета по контролю над вооружениями, рассказывал одному из приехавших американцев, что он купил себе двух домашних обезьянок:
— Одну назвал Владимир (Пасечник), а вторую — Канатжан (Алибеков). Луплю то одну то другую, когда я в плохом настроении.
Вопросы мне перестали задавать в конце 1993 года. Время от времени меня вызывали еще на встречи. Постепенно мою обеспокоенность состоянием дел в России стали разделять некоторые разведчики и военные. Но они считали, что вероятность полного восстановления программы невелика.
Они аргументировали это тем, что Москва слишком много сил потратила на возобновление партнерских отношений с США и не будет рисковать. Кроме того, добавляли они, Кремль не станет тратить огромные средства на бактериологическое оружие, если единственной угрозой со стороны Европы и США являются разгневанные кредиторы. Я отвечал на это, что некоторые свои проблемы Москва может начать решать при помощи бактериологического оружия.
Война в Чечне, гражданские войны в Центральной Азии, распространение исламского фундаментализма, конфликты в Иране и Афганистане, набирающий силу и политический вес Китай. В конце двадцатого века «тотальная война» сменилась этническими, националистическими и религиозными конфликтами. Именно в них бактериологическое оружие может сыграть немаловажную роль, часто компенсируя слабость или неэффективность обычных вооружений.
Незадолго до вывода в 1989 году советских войск из Афганистана один из высших чиновников 15-го Управления говорил мне, что Советским Союзом было применено бактериологическое оружие во время затянувшейся войны с моджахедами. Он рассказывал, что между 1982 и 1984 годами в качестве оружия был использован сап. Это один случай. Но были и другие, заявил он: «Совершались воздушные атаки с самолетов «Ил-28», базирующихся на военном аэродроме на юге России».
Упомянул чиновник об этом случайно, но он явно гордился и проведенной операцией, и тем. что может сообщить мне секретную информацию.
Когда я вспомнил об этом разговоре, сотрудница ЦРУ была удивлена. Она подтвердила, что периодически появлялись сообщения о вспышках различных заболеваний в группировках моджахедов во время боевых действий, но никто не искал им объяснения.
Эти сведения подтвердились в апреле 1998 года, когда была опубликована статья в газете «Совершенно секретно». В ней сообщалось, что на военном объекте в Свердловске в 80-х годах производили бактериологическое оружие, использовавшееся в Афганистане и направленное «против техники». Работая заместителем директора «Биопрепарата», я ничего не слышал о проектах с веществами такого действия. В 70-е годы, действительно, изучались коррозийные свойства штамма бактерии Pseudomonas. Автор статьи мог (намеренно или ненамеренно) перепутать это название с сапом, который биологами в то время был отнесен к тому же виду. Позднее сап получил иное научное название, но тогда он был известен как Pseudomonas mallei. Заболевание, вызываемое этой бактерией, невысокосмертельно. Но, распылив аэрозоль с самолета, можно вывести из строя противника даже в самых недоступных районах. Вероятно, так и действовали наши войска в Афганистане.
Американцы предостерегали меня от прямых высказываний против России. Даже если я прав, говорили они, не следует нагнетать атмосферу. «Возможно, там что-то и происходит, — допустил один из них, — но в настоящее время мы должны помалкивать из дипломатических соображений».
20
ПОКУПАТЕЛИ И ПРОДАВЦЫ
Летом 1995 года мне позвонил человек, назвавшийся представителем правительства Южной Кореи. Он сказал, что узнал номер моего телефона от нашего общего друга и что ему срочно нужна моя помощь. Мы встретились в открытом кафе в Бефезде, в штате Мэриленд.
Этот на вид вежливый и дружелюбный человек сразу перешел к делу.
— Ваши знания представляют для нас очень большую ценность, вы бы могли хорошо заработать, рассказав о том, что нас интересует. Мы бы хотели пригласить вас в Сеул.
Когда я поинтересовался, о чем конкретно идет речь, то услышал в ответ, что в его правительстве есть доказательства того, что в Северной Корее ведутся работы по созданию бактериологического оружия.
— У нас вызывают опасения их ядерное оружие, их армия и их диверсанты, а сейчас еще появилась и бактериологическая угроза. Будьте уверены, ваша помощь будет щедро оплачена. Министр обороны Южной Кореи — мой близкий друг, — уговаривал кореец.
Услышав это, я предложил ему сделать запрос по официальным каналам через Вашингтон, подчеркнув, что у меня существуют обязательства по отношению к тем, кто помог мне уехать из России. Он сказал, что не стоит беспокоиться по этому поводу, так как Сеул и Вашингтон — союзники, поэтому никто возражать не станет. Но я продолжал настаивать на своем. После разговора я больше не видел этого человека.
Не только из Южной Кореи просили моей помощи. Как-то в середине 1998 года после лекции в Бостоне ко мне подошел представитель французского посольства и пригласил на ланч, чтобы обсудить, как он сказал, «вопросы биологической защиты». Ответив, что дело это тонкое, я посоветовал ему направить официальный запрос в компанию, где я занимался научно-исследовательской работой. Но запроса так и не последовало. Похожие предложения поступали и от приятеля, имевшего связи в правительстве Израиля.
Растущие опасения по поводу возможного бактериологического нападения со стороны враждебного соседа или террористической группировки привели к появлению большого количества консультантов по бактериологической защите. Эта работа требует знаний о возможностях различных болезнетворных организмах, средствах их доставки и о силе воздействия на человека. Эти знания являются также ключевыми при разработке наступательных вооружений. Я уклонялся от ответов на такие вопросы, опасаясь даже невзначай подтолкнуть заинтересованную сторону к работам над бактериологическим оружием. К счастью, у меня была работа, которая мне нравилась и позволяла содержать семью на достойном уровне. Конечно, согласись я на подобные консультации, денег было бы значительно больше.
Мои услуги в качестве бывшего ученого из «Биопрепарата» ценились очень высоко. Ведь информация, которой я обладал, позволяла любой стране, заинтересованной в создании или в работе по усовершенствованию бактериологического оружия, сэкономить месяцы, а может быть, и годы дорогостоящих научных исследований. Невозможно даже предположить, сколько российских ученых было завербовано за границей, но то, что на их знания нашлись бы покупатели, — несомненно. В США сейчас находятся более двадцати специалистов, работавших когда-то в советской программе по биооружию. Многие уехали в Европу и Азию. Мне говорили, что некоторые отправились в Ирак и Северную Корею. Бывший коллега, в настоящее время директор одного из институтов «Биопрепарата», рассказывал, что в Иране сейчас работают пятеро наших ученых. В декабре 1998 года газета «Нью-Йорк Тайме» сообщила, что иранское правительство направило «советника по науке» в Москву, чтобы завербовать бывших ученых, работавших в нашей программе. В мае 1997 года более ста ученых из российских лабораторий, включая «Вектор» и Оболенск, приняли участие в выставке-ярмарке биотехнологий в Тегеране. Вскоре после этого Сандахчиев рассказывал мне, что иранцы многократно посещали его институт и всячески поощряли научный обмен. В прошлом году в газете «Совершенно секретно» сообщалось, что бывший чиновник «Биопрепарата» предложил свои услуги китайскому посольству в Москве.
Катастрофическое положение экономики в России заставило многих наших талантливых ученых и инженеров искать любую работу, ведь в некоторых лабораториях им месяцами не выплачивали зарплату. Я даже знаю одного талантливого исследователя, который, чтобы прокормить семью, продавал на Арбате цветы.
На Западе обеспокоены охраной в России ядерных объектов. Но не меньшие опасения должны вызывать и бактериологические арсеналы. Пробирка со смертоносным порошком занимает меньше места, чем пачка сигарет, и ее легко пронести мимо охраны, ведь такое случалось, когда я работал в «Биопрепарате», а тогда требования к безопасности были строжайшими. Не зря ведь ходят слухи, что биологические вещества уже попали в руки криминальных структур в России.
Любое вещество, разработанное в наших лабораториях, снабжается подробным перечнем инструкций, описывающим все стадии процесса, от посева культуры до ее высушивания и упаковки. Например, полное описание производства оружия на основе сибирской язвы занимает двенадцать томов. В 1991 году 15-м Управлением было дано указание, чтобы вся эта рецептура переносилась на микрофильмы и рассылалась на военные объекты в Сергиевом Посаде, Кирове и Екатеринб(урге. Но где гарантии, что военные ученые, находясь в отчаянном финансовом положении, не могли вынести со своих строго охраняемых объектов крошечный ролик с микрофильмом для последующей продажи?
Недавно снова были введены строгие ограничения на зарубежные поездки для тех, кто имел доступ к государственной тайне, но нашим ученым необязательно покидать родной дом, чтобы найти покупателя на свой талант. Например, не так давно мне дали копию рекламной листовки московской компании «Биоэффект Лимитед». В рекламе предлагалось заказать по почте методики по генетической трансформации возбудителей туляремии и некоторые плазми-ды. Если верить Николаю Кисличкину названному в листовке президентом компании, эти плазмиды содержали фрагменты генов, ответственных за повышение вирулентности возбудителей туляремии и мелиоидоза. В листовке было сказано, что они получены по «уникальной российской технологии». Кисличкин сообщал, что эти штаммы могут использоваться для создания вакцин. Но ему было прекрасно известно, что их можно использовать и для других целей, ведь он был ученым из Оболенска.
После распада Советского Союза в России появилось много небольших частных фармацевтических компаний, подобных «Биоэффекту». Несомненно, что и они внесли свой вклад в распространение бактериологического оружия. Это внушает сейчас самые большие опасения.
Став заместителем директора «Биопрепарата», я дважды в месяц получал секретные отчеты о состоянии разработки бактериологического оружия в мире. Их готовили в нескольких организациях, куда входили КГБ, ГРУ и Медстатистика (закрытый исследовательский институт Министерства здравоохранения).
Могу утверждать, что ни одно из государств бывшего соцлагеря в Восточной Европе не проводило самостоятельных исследований по биологическому оружию, хотя некоторые виды оборудования для ферментации и сушки делали в Восточной Германии. Разведданные указывали на существование подобных программ в Ираке начиная с 1988 года. Также был обнаружен большой исследовательский комплекс под Пхеньяном. По фотографиям, сделанным со спутника, определили, что в Северо-Восточном Китае, неподалеку от ядерного испытательного полигона, расположен большой центр для ферментации и биологические лаборатории. Были найдены доказательства того, что в конце 80-х в том районе дважды вспыхивали эпидемии геморрагической лихорадки, которой раньше здесь никогда не болели. Наши аналитики пришли к выводу, что это результат какой-то аварии в лаборатории, где китайские ученые работали над созданием оружия на основе вирусных заболеваний. Аналогичные объекты, имеющие отношение к биологическому оружию, были обнаружены в Германии (в Мюнстере) и во Франции, но многое наверняка ускользнуло от наших разведслужб.
Когда в 1987 умер Юрий Овчинников, я вместе с другими учеными «Биопрепарата» был на его похоронах в Москве. У нас случайно зашел разговор об удивительных достижениях Кубы в генной инженерии. Кто-то сказал, что кубинские ученые довольно успешно занимаются генетическим изменением штаммов бактерий на каком-то фармацевтическом предприятии под Гаваной.
— Но откуда у такой бедной страны такие знания в этой области и специальное оборудование? — удивился я.
— Конечно, от нас, — с улыбкой ответили мне.
Рассказывали, что во время посещения Фиделем Кастро Советского Союза в феврале 1981 года ему продемонстрировали лабораторию, где занимались генетическими исследованиями с бактерией E.coli с целью получения интерферона, являющегося, как тогда считали, ключом к лечению рака и других болезней. Кубинский лидер так восторженно отзывался об увиденном, что Брежнев тут же предложил свою помощь. Штамм E.coli, содержащий плазмиду, используемый для получения интерферона, отослали в Гавану вместе с оборудованием и подробными инструкциями. Через несколько лет у Кубы появилась самая современная лаборатория по генной инженерии, в которой ученые могли проводить передовые исследования по бактериологическому оружию не хуже, чем в Советском Союзе.
Генерала Лебединского вместе с группой военных специалистов Кастро пригласил посетить Кубу в следующем же году. Генерал хвастался, что его принимали по-королевски и поселили недалеко от Гаваны, в десятикомнатном коттедже на берегу океана. Чуть раньше на Кубе разразилась эпидемия лихорадки денге, от которой пострадали 350 тысяч человек. Кастро был уверен, что это произошло в результате американского бактериологического нападения, и попросил Лебединского с его командой изучить этот штамм вируса денге в специальной лаборатории. Результаты исследования показали, что вспышка этого заболевания имела природный очаг — штамм оказался кубинским, а не американским. Но Кастро больше интересовала политика, чем научные результаты.
Вскоре после возвращения Лебединского в Москву кубинский лидер обвинил Америку в бактериологическом нападении на Кубу. Общественность была возмущена, хотя доказательства произошедшего были весьма неубедительными. В КГБ Лебединского попросили не разглашать результаты исследований. Кастро не в первый и далеко не в последний раз выдвигал Америке обвинения: с 1962 года двенадцать раз Куба обвиняла США в бактериологическом нападении на свою территорию. Самое последнее заявление, зафиксированное Организацией Объединенных Наций в 1997 году, попадало под 5-ю статью Конвенции о бактериологическом оружии. США обвиняли в том, что с самолетов распространялись насекомые вида Thrips palmi, уничтожающие растения. Соединенные Штаты утверждали в ответ, что самолеты перевозили обычные пестициды на кофейные плантации Колумбии.
В 1990 году на Кубу пригласили Калинина, чтобы обсудить создание новой биотехнологической установки, предназначенной якобы для производства белка из одноклеточных. Вернувшись обратно, он был убежден, что Куба активно работает над созданием бактериологического оружия.
Описанная ситуация с Кубой является типичной. Мы десятилетиями строили объекты и обучали специалистов в Индии, Ираке и Иране. Много лет именно Советский Союз организовывал курсы по генной инженерии и молекулярной биологии для ученых из стран Восточной Европы, Кубы, Ливии, Индии, Ирана и Ирака. Ежегодно около сорока иностранных ученых повышали у нас в стране свою квалификацию. Из них многие в настоящее время возглавляют в своих странах биотехнологические программы.
В июле 1995 года Россия начала с Ираком переговоры о продаже больших промышленных емкостей для ферментации и сопутствующего оборудования, которое использовалось при производстве бактериологического оружия. В Ираке, впрочем, как и на Кубе, утверждали, что емкости будут использоваться только для выращивания дрожжей на корм скоту. Дополнительный запрос на поставку оборудования для глубокой фильтрации, способного довести чистоту воздуха до 99,99 процентов (такой уровень бывает только на военных бактериологических объектах), заставил относиться к сделке с подозрением.
Переговоры прекратились, когда эти сведения просочились в западную прессу. Один из сотрудников ООН говорил мне, что Ирак все-таки получил необходимое ему оборудование, но уже из другой страны. Группа инспекторов Специальной комиссии ООН, созданной после войны в Заливе для контроля за демонтажем химических и бактериологических объектов в Ираке, не смогла обнаружить это оборудование. А в 1998 году их просто выдворили из страны. Многие подобные сделки также не удалось проследить.
Кстати, в переговорах с Ираком принимал участие Вилен Матвеев, российский чиновник, сначала работавший в 15-м Управлении, а потом — заместителем директора «Биопрепарата». Он занимался разработкой оборудования для производства биологического оружия, а теперь работает техническим советником при российском Правительстве.
В 1997 году сообщалось о переговорах между Россией и Ираном о выгодной продаже оборудования для культивирования бактерий, включая ферментаторы, реакторы и воздухоочистительную технику. То же самое оборудование мы предлагали Ираку два года назад.
В своей книге я постарался показать, как в Советском Союзе создавалась военная бактериологическая программа и как это скрывалось от всего мира. У читателя не должно складываться ложного представления, что такое оружие недоступно более бедным странам.
В 1989 году в составе большой советской делегации я посетил Нью-Дели, где мы намеревались заключить соглашение о модернизации фармацевтического оборудования. На переговорах царила сердечная атмосфера, отражающая усиливающийся альянс Михаила Горбачева и лидера Индии Раджива Ганди. Сотрудничество с Индией в этой области началось еще в 60-е годы. Лев Телегин, ставший впоследствии первым замминистра медицинской и микробиологической промышленности, курировал проект постройки огромного завода по производству вакцин и антибиотиков недалеко от Ахмадабада. С тех пор Советский Союз оказывал Индии как военную, так и научную поддержку.
Переговоры проходили в Управлении биотехнологий — организации, отвечающей за координацию научных исследований и производство вакцин. Повсюду в здании была вооруженная охрана. Я заметил и двери с кодовыми замками.
Когда я направился в туалет, за мной сразу пошел одетый в штатское охранник. Он сидел позади нас за столом переговоров. Меня удивило, что представителю дружественной страны для посещения туалета дают сопровождающего; я был возмущен, но потом успокоился, вспомнив о наших собственных защитных мерах.
Мы с коллегами сошлись во мнении, что сверхстрогая охрана и присутствие военных указывают на то, что здесь занимаются исследованиями, связанными с бактериологическим оружием. В дальнейшем я уделял особое внимание предприятиям, которые нам показывали.
По завершении переговоров во время следующего визита нас привезли в небольшой биологический комплекс в Муктесваре — отдаленной деревне в Гималаях, рядом с границей Непала. Охрана объекта там была еще строже, чем в Нью-Дели, нам даже порекомендовали без сопровождения не входить ни в одно из помещений. Кто-то из членов нашей делегации спросил, по какой причине.
— Слишком опасно, — ответили ему, — мы исследуем вирусы, а большая часть оборудования устарела. Вообще, здесь нет ничего интересного.
Примечательно, что в странах, разрабатывающих химическое и ядерное оружие, обязательно занимаются еще и бактериологическим. Это особенно справедливо в тех случаях, когда страна делает все возможное, чтобы защитить себя от соседей. А Индия граничит сразу с двумя враждебными странами — Китаем и Пакистаном, с которыми у нее на протяжении последних пятидесяти лет происходят постоянные столкновения. Ее решение произвести в мае 1988 года испытания ядерного оружия продемонстрировали, что Индия готова ради своей национальной безопасности проигнорировать мнение международного сообщества.
В конце 1995 года постоянному сенатскому комитету по расследованиям был представлен доклад Управления по оценке технологий,
где перечислялись семнадцать стран, которые обладают бактериологическим оружием. Это Ливия, Северная Корея, Южная Корея, Ирак, Тайвань, Сирия, Израиль, Иран, Китай, Египет, Вьетнам, Лаос, Куба, Болгария, Индия, Южная Африка и Россия. Впоследствии этот список значительно пополнился.
Обычными методами разведки и слежения нельзя доказать существование программы по разработке бактериологического оружия. Даже на снимках со спутников с высоким разрешением невозможно отличить большой фармацевтический завод от комплекса по производству бактериологического оружия. Только информация от первоисточника является решающим доказательством. Подозрения Запада о существовании советской программы подтвердились только после того, как из страны сбежал Пасечник. О том, что в Южной Африке разрабатывались бактериологические субстанции для совершения политических убийств, стало известно, когда перед Комиссией правды и примирения выступил человек, возглавлявший эти работы в период апартеида. О размахе иракской программы по биологическому оружию на Западе узнали только тогда, когда зять Саддама Хусейна Хусейн Кемаль в 1995 году бежал из страны. Он подтвердил, что Ирак уже десять лет занимается исследованиями на государственном предприятии Муфан-на, в ста двадцати километрах к северо-западу от Багдада. Там культивировали сибирскую язву, разрабатывали ботулинический токсин, рицин и афлатоксин.
В 1996 году обнаруженный инспекторами ООН главный бактериологический военный объект в Аль-Хакуне был разрушен. Но Ираком уже накоплены сотни тысяч литров сибирской язвы и многих других болезнетворных бактерий. Эту страну все еще подозревают в сокрытии бактериологического оружия, так как Ирак продолжает сопротивляться любым попыткам проверки своих медико-биологических объектов.
