Побродив вокруг полчаса, я вернулся к машине.
      — Говорят, что Ельцин призвал москвичей прийти к Белому дому, некоторые даже собираются здесь ночевать, — сообщил водитель.
      Тем вечером у Белого дома собралось двадцать пять тысяч человек, поддерживающих правительство.
      На совещание к Калинину прибыло все руководство, включая Ермошина, Давыдова и нескольких начальников управлений. Они о чем-то вполголоса переговаривались.
      Когда я вошел, стоящий у дверей Давыдов схватил меня за руку. Его лицо было покрыто испариной.
      — Канатжан, разве это не замечательно?! — возбужденно воскликнул он.
      — Что именно?
      — Они наконец арестовали этого идиота Горбачева! Человека, который развалил страну! Его надо повесить! — воскликнул он.
      Я все еще находился под впечатлением от увиденного у Белого дома. Я оглядел присутствующих и понял, что никто особенно не удивлен произошедшим переворотом. А произнесенное Давыдовым «наконец» прозвучало как-то зловеще.
      Калинин никогда не скрывал своих симпатий к тем, кто критиковал проводимую Горбачевым политику. В кругу высокопоставленных бюрократов и военной элиты уже давно ходили язвительные комментарии. Министр Быков, например, произносил слово «плюрализм» — одно из ключевых слов эпохи Горбачева, — сплевывая сквозь зубы. Невнятные угрозы, типа «надо выкинуть этого ублюдка», звучали столь часто, что я перестал обращать на них внимание. Друзья наверняка предупредили Калинина о намечающейся акции, ведь «Биопрепарат» — военная организация.
      Мне уже не доверяли, а Давыдов всегда считался у начальства надежным человеком. В тот момент он показался мне настолько отвратительным, что впервые я, выйдя из себя, сорвался. В комнате замолчали.
      — Посмотрю, что вы скажете, когда Горбачев вернется! — злобно посмотрел я на Давыдова, который отпрянул назад, как будто его ударили.
      Тут вмешался Калинин:
      — Успокойся, Канатжан, — приказал он. — Нет причин так сильно расстраиваться. Поверь мне, Горбачев очень болен.
      — Расскажите об этом людям у Белого дома, — ответил я, — может быть, вы сможете убедить их разобрать баррикады.
      — Какие еще баррикады? — удивились собравшиеся.
      Пока я рассказывал об увиденном на набережной, с меня не сводили глаз. Калинин покачал головой:
      — Если бы люди только поняли, что бояться нечего, — сказал он. — Страна в надежных руках.
      — А мне кажется, есть о чем беспокоиться! — снова возмутился я.
      Калинин вздохнул и взглянул на часы:
      — Канатжан, иди домой. Отдыхай, — сказал он. — Встретимся завтра и еще раз все обсудим, — обратился он ко всем остальным.
      Уходя, я спросил Ермошина, о чем говорили до моего появления.
      — Пытались решить, стоит ли составлять письмо о поддержке ГКЧП, — ответил он.
      — Калинин говорит, что это наш долг, — и шепотом поинтересовался: — а там и правда баррикады?
      — Сходи и посмотри, — огрызнулся я, но Ермошин не обиделся.
      — Понимаю, как ты зол, — сказал он, — но сейчас разозлю тебя еще больше. Калинин с утра позвонил Уракову в Оболенск и приказал поддержать ГКЧП. Удивляюсь, почему он тебя о том же не попросил.
      В следующие два дня Ермошин не выходил на работу, решив сказаться больным, чтобы избежать «глупых распоряжений», как объяснил мне потом.
      Мне казалось, что я остался тогда совсем один.
      Вернувшись в свой кабинет, я быстро написал заявление о своем выходе из Коммунистической партии и направился в партком «Биопрепарата». Несмотря на указ Ельцина, Калинин разрешил им остаться на прежнем месте.
      Увидев меня, находящийся там человек обрадовался:
      — Не беспокойтесь, Канатжан! — воскликнул он. — Правда, не о чем волноваться, у вас все взносы заплачены.
      Я замер на месте от изумления.
      — О чем речь?
      — Сегодня с утра все спешат заплатить партийные взносы, — в его голосе слышалась саркастическая нотка. — Они не платили в течение многих месяцев, а сегодня вдруг поняли, что ошибались. Я проверил, у вас и еще у нескольких человек все в порядке.
      Тут я протянул ему заявление. Его лицо вытянулось:
      — Выйти из партии? Вы что, с ума сошли? — удивился он.
      Поздно вечером мы с Леной вдруг услышали надвигающийся шум: это танки въезжали в столицу.
      На следующее утро приехал мрачный водитель.
      — Вы слышали о танках? — спросил он.
      — Да, — ответил я.
      — Сейчас еще одна колонна входит, — сообщил он, — идут к Белому дому.
      Мы еще не знали, что танковый батальон, подошедший к зданию парламента, решил не штурмовать Белый дом, а защищать его.
      Приехав в «Биомаш», я стал свидетелем обсуждения телевизионной пресс-конференции, на которой впервые появились заговорщики, они обещали, что войска будут только поддерживать порядок в столице. Телевизионная камера запечатлела Янаева и его дрожащие руки. Из-за своей некомпетентности или просто упустив момент, они не арестовали Бориса Ельцина и других видных оппозиционеров.
      Все происходящее было похоже на плохо поставленный спектакль. Но эти люди были способны и на крайние меры. Прошел слух, что штурм Белого дома начнется сегодня ночью.
      В кабинете я написал еще два заявления: рапорт об увольнении из армии и заявление об уходе по собственному желанию из «Биопрепарата». Я вложил их в отдельные конверты и попросил доставить на Самокатную.
      Эти решения я принял еще раньше, когда в город входили танки. Лена не пыталась отговаривать меня, но когда я признался, что хочу пойти к Белому дому, то расплакалась и попросила подумать о детях.
      Размышляя, что делать дальше, я пил чай, и тут в кабинет ворвалась целая делегация от отделов института.
      — Мы хотим знать, что говорят в руководстве «Биопрепарата», — начал один из вошедших.
      Я коротко сообщил о встрече у Калинина и письме, в котором Ураков поддерживает ГКЧП.
      — Надо выпустить наше собственное обращение, — сказал начальник одной из лабораторий, мужчина лет пятидесяти. — Нам следует поддержать демократию.
      Все согласно закивали.
      — Если мы напишем от имени всего института, — решил я, — то сначала это следует обсудить на общем собрании, тогда все смогут высказать свое мнение.
      И в три часа дня более четырехсот человек собрались в душном конференц-зале, мест всем не хватало, и кое-кто уселся прямо на пол. Оглядев возбужденные лица собравшихся, я подумал, что, должно быть, подобные собрания проходят сейчас и в других государственных организациях Москвы.
      Когда я поднялся, разговоры прекратились.
      — Не хочу оказывать давление на присутствующих, — начал я. — Буду выступать не как директор института, а как гражданин: я называю случившееся путчем.
      Взрыв аплодисментов помешал мне продолжить. Кто-то вскочил на стул и замахал руками в знак поддержки.
      Продолжив, я сказал что если присутствующие согласны со мной, то от имени института будет написано заявление в поддержку Горбачева и Ельцина и направлено в Белый дом. Потом я зачитал проект заявления, составленный вместе с руководителями отделов… и начал голосование:
      — Кто «за»?
      В зале все подняли руки.
      — Кто «против»?
      «Против» были только двое, но соседи зашумели на них.
      — Пусть объяснят, почему! — перекричал я возмущенные голоса.
      Один их них оказался ученым, которого я очень уважал. Он спокойно переждал, пока шум уляжется, а затем встал, чтобы обратиться к коллегам:
      — Я считаю, что в стране наконец появилось нормальное правительство, — его голос дрожал от волнения. — Если все продолжалось бы, как раньше, то страна бы развалилась на части. Мой отец погиб на войне, чтобы этого не произошло.
      Когда он замолчал, то несколько человек согласно закивали.
      — Посылайте письмо! — выкрикнул кто-то.
      — Посылайте! — подхватила толпа.
      Мы разослали водителей с копиями нашего заявления в Белый дом, в «Биопрепарат» и редакцию «Общей газеты».
      Когда я вернулся, мне передали просьбу перезвонить секретарю Калинина.
      — Вы будете у себя до конца дня? — спросила она.
      — Да, а в чем дело?
      — Калинин собирается к вам заехать, — сообщила секретарь и повесила трубку.
      Калинин приехал ровно в 17 часов. Он привез мое заявление об увольнении и копию заявления «Биомаша». Он выглядел чрезвычайно расстроенным, под глазами темные круги, волосы растрепаны, никогда я не видел его в таком состоянии.
      — Знаешь, — директор слабо улыбнулся, чтобы как-то разрядить обстановку, — я бы выпил чаю.
      Генерал сел напротив меня, положив на стол бумаги. Когда принесли чай, он залпом выпил его.
      — Как вы себя чувствуете? — спросил я.
      — Бывало и хуже, — прозвучал тихий ответ.
      Молчание затягивалось, неловкость создавшейся ситуации тяготила меня.
      — Зачем вы приехали? — это был естественный вопрос.
      Не ответив, генерал отставил чашку и оперся руками о стол. Казалось, он старается успокоиться.
      — Канатжан, — наконец начал он, — я глубоко уважаю Горбачева, и ты об этом знаешь. Когда услышал о произошедшем, то просто не знал, что делать, а прошлой ночью и вовсе глаз не сомкнул.
      Калинин замолчал, но, не дождавшись ответа, продолжил:
      — Дело в том, что сегодняшние лидеры — Язов, Путо, Бакланов — порядочные люди, любят свою страну, и я их прекрасно знаю. Как вы прикажете к ним относиться?
      — Я не могу решать за вас, — отозвался я, — но, сами поймите, откуда они взялись? Кто их выбрал?
      — Да не в этом дело! — резко сказал генерал своим командным голосом, но потом снова обмяк на стуле. — Мне только хочется, чтобы ты понял: они любят свою страну, — повторил он. — Они такие же патриоты, как ты и я, как все мы.
      — Генерал, я уже сделал свой выбор. Вы должны сделать свой, — ответил я.
      Калинин прикрыл лицо рукой, казалось, что он вот-вот заплачет.
      — Ты не понимаешь, Канатжан, ты совсем не понимаешь… как трудно… — и он замолчал, не в силах продолжать.
      Я отвернулся. Я слишком хорошо знал этого человека и понимал, что он не простит, если я буду свидетелем его слабости.
      А потом целый час мы разговаривали, как никогда раньше. Калинин поделился со мной своими трудностями, рассказал о проблемах, связанных с чиновниками из Центрального Комитета, желающими занять его место, о Военно-промышленной комиссии и вообще обо всех своих врагах. Сейчас этот человек, который всегда показывал свое превосходство, беседовал со мной не как с подчиненным, а как с другом.
      Затем все закончилось так же внезапно, как и началось. Он вернулся к теме путча.
      — Дело в том, понимаешь… они — наши люди, — выдавил он, пытаясь обрести прежнее самообладание.
      — Это не мои люди, — отрезал я. — Я поддерживаю президента. Может быть, он и не был избран демократическим путем, но…
      Махнув рукой, Калинин оборвал меня:
      — Не хочу с тобой спорить, Канатжан, — вздохнул он. — Давай придем к компромиссу.
      Он указал на два листа бумаги на столе.
      — Это… преждевременно, — сказал он. — На двадцать шестое назначено заседание Верховного Совета, Лукьянов уже объявил, что занимается этим вопросом. Почему бы нам не подождать развития событий? Ты можешь поступить опрометчиво.
      Мое расположение к нему мгновенно исчезло. Теперь я понял причину его посещения: генерал не хуже меня проанализировал ситуацию и сообразил, что успех переворота сегодня уже не так очевиден, как вчера. На случай возвращения Горбачева к власти наше заявление обеспечивало ему политическое алиби, правда, для этого ему следовало любой ценой удержать меня в «Биопрепарате».
      И все равно мне было жаль этого человека. Раскрывая душу, он, наверное, сказал мне больше, чем хотел.
      — Сейчас очень трудные времена, — продолжал директор. — Знаю, как ты относишься к нашей программе, но нам сейчас нельзя терять ни одного человека.
      Взглянув на меня, он попытался улыбнуться:
      — Очень тебя прошу, останься.
      Мне следовало быстро принять решение. Для меня не имело значения, отправиться в отставку сейчас или позднее. Но если я уйду сейчас, то подведу своих сотрудников.
      — Хорошо, — сказал я. — Оба заявления оставьте у себя, как хотите, можете не принимать по ним решений. Если Верховный Совет объявит о легитимности так называемого ГКЧП, то, надеюсь, вы дадите им ход, и я уеду в Казахстан. Если же будет решено, что произошел государственный переворот, то я останусь в «Биопрепарате».
      Калинин облегченно вздохнул. Потом он встал передо мной.
      — Даю тебе добрый совет, не высовывайся, — сказал он холодно. — Не делай глупостей, пока не пройдет заседание Верховного Совета.
      — А вот это — мое дело, — парировал я.
      Мы с ним еще не знали, что в тот момент Лукьянов докладывал заговорщикам, что не смог набрать кворум депутатов на 26 августа.
      После провала путча Калинин уничтожил письмо из Оболенска и показывал всем заявление «Биомаша» о поддержке Горбачева, хвастаясь, что «мы» в «Биопрепарате» истинные патриоты.
      Если бы власть сохранил ГКЧП, то Калинин бы первым делом предложил новому правительству отменить указ Горбачева о прекращении производства бактериологического оружия. И новые руководители, вполне возможно, его бы поддержали, даже Крючков.
      Вскоре после путча умер Владимир Андреевич Лебединский. Генерал, много лет возглавляющий 15-е Управление, тяжело болел в последние месяцы. А во время операции по ампутации ноги он перенес еще и инсульт.
      Меня поразило, что на похоронах было мало людей. Не пришли даже старые армейские друзья, такие, как Калинин и Ураков. Ничто не могло заставить меня презирать Калинина больше, чем его отсутствие в тот день.
      Пришел только генерал Валентин Евстигнеев, который сменил в 15-м Управлении Лебединского. Он долго стоял у гроба, опустив голову. Несмотря на нашу ссору во время обсуждения будущего бактериологической военной программы, я понял, что он был человеком, который готов отстаивать то, во что верит. А таких людей, особенно в те августовские дни, в среде военной бюрократии было очень мало.
      Все остальные предприятия «Биопрепарата» во время путча помалкивали. Свою позицию обнародовали только наши с Ураковым институты.
      Из Сибири мне позвонил Сандахчиев, который узнал про наше заявление:
      — Я поддерживаю тебя, Канатжан, — одобрил он. — Рад, что ты выступил против этих подонков.
      — А почему бы вам не сделать то же самое на «Векторе»? — предложил я.
      — Москва далеко, — рассмеялся он, — это все политика, к нам никакого отношения не имеет.
      Утром 21 августа, на третий день путча, меня разбудил звонок человека, который представился дежурным офицером Московского военного округа:
      — Полковник Алибеков? — спросил он.
      — Да.
      — Хочу сообщить, что вас могут арестовать, — сказал он.
      Лена тихо посапывала во сне.
      — Почему? — спросил я.
      — Генерал-полковник Московского военного округа объявил, что все офицеры, которые не подчиняются приказам ГКЧП, будут подвергаться тридцатидневному превентивному аресту, — быстро произнес он, как будто читал по бумажке.
      Накануне в конференц-зале нашего института было много военных. Вероятно, это кто-то из них, выполняя свой долг, проинформировал начальство о моей речи… и наверняка этот информатор вместе со всеми голосовал «за».
      Лет 30–40 назад я бы услышал не телефонный звонок, а стук в дверь часа в 3 ночи. Но времена меняются.
      — Спасибо, что предупредили, — поблагодарил я.
      — Пожалуйста, — прозвучал дружелюбный голос в трубке.
      Я не поверил в реальность опасности. Штурма Белого дома, которого ждали той ночью, не произошло. Парламент Ельцина, защищаемый народом и танками из подразделений, объявивших о поддержке российского Правительства, выстоял.
      — Кто звонил? — сонно спросила Лена.
      После того как я пересказал разговор, она мгновенно проснулась.
      — Пожалуйста, будь осторожен, ведь у нас трое детей! — попросила жена.
      Когда я вышел на улицу, моросил дождь. В «Биомаш» ехать не хотелось. Водитель отвез меня к Белому дому. Его по-прежнему окружали люди. Несмотря на отсутствие официальных сообщений, у каждого было, о чем рассказать.
      Вчера трое молодых ребят погибли во время столкновения. Как потом сообщалось, это был несчастный случай: экипаж танка, такие же молодые парни, как и те, которые погибли, запаниковали, когда их окружили возбужденные демонстранты.
      Кто-то принес переносной радиоприемник и слушал «Голос Америки», кто-то — «Эхо Москвы», по которым транслировали дерзкие выступления депутатов парламента и сторонников Ельцина из Белого дома.
      Танки стояли прямо на мосту, перед зданием парламента, вокруг них собрались сотни людей. Солдаты, в основном новобранцы, сняв шлемы, весело болтали с девушками. Заговор рассыпался на наших глазах.
      Во второй половине дня Ельцин объявил, что члены ГКЧП едут в аэропорт Внуково. Толпа восторженно заревела.
      — Надо их арестовать! — выкрикнул кто-то в толпе.
      Заговорщики направились в Крым, где Горбачева и его семью уже три дня держали без связи. Они хотели объясниться с человеком, которого предали. Еще один самолет с Александром Руцким вылетел в Форос чуть позже, чтобы доставить президента Горбачева в Москву.
      Обе делегации появились у Горбачева одновременно. Тот отказался встретиться с людьми из Кремля и вернулся вместе с Руцким, взяв с собой только Крючкова.
      Поздно вечером самолет, в котором летел Горбачев со своей семьей, приземлился во Внуково. Его встречал Борис Ельцин. Все закончилось.
      Как и тысячи других москвичей, я вернулся домой и впервые за эти три дня крепко заснул.
      В ту ночь, как стало потом известно, застрелился Борис Путо.
      Утром я отправился к Калинину. Увидев меня, он встал, и мы пожали друг другу руки.
      — Теперь можно вздохнуть спокойно, — заметил директор.
      В ответ он услышал прямой вопрос о том, что он собирается делать с Ураковым. Калинину не понравилось, что я знаю о заявлении в поддержку ГКЧП, сделанном в Оболенске. Он сделал удивленные глаза, когда я добавил, что Ураков сможет искупить свое постыдное поведение, только покончив с собой.
      Генерал чуть не рассмеялся:
      — Канатжан, — заметил он снисходительно, — тебе не кажется, что это жестоко?
      — Тогда, по крайней мере, потребуйте, чтобы он подал в отставку, — сказал я.
      — Обещаю об этом подумать, — ответил Калинин и отвернулся. Кстати, еще через два дня маршал Сергей Ахромеев, тоже поддержавший заговорщиков, повесился в своем кабинете.
      В течение нескольких дней после провала путча всем стало ясно, что Горбачев не сможет вернуть себе прежнюю власть. Сразу после возвращения из Крыма он отказался запретить Коммунистическую партию, но Ельцин все равно заставил его публично отречься от этой идеологии. Двадцать, пятого августа Горбачев отказался от поста Генерального секретаря ЦК и объявил о роспуске КПСС.
      Вскоре после этого меня срочно вызвал к себе Калинин.
      — Канатжан, немедленно отправляйся в ЦК, — приказал он. — Они хотят, чтобы мы помогли им с документами.
      — Почему я?
      Но генерал настаивал:
      — Там есть то, что может навредить многим людям, ты понимаешь, о чем я говорю.
      Я наотрез отказался, и Калинин был вынужден отправиться туда сам.
      В течение следующей недели в ЦК КПСС были уничтожены тысячи партийных документов. Чиновники могли бы все сжечь, но они боялись, что дым привлечет внимание демонстрантов, окруживших здание.
      Позднее мне стало известно, что среди уничтоженных документов было огромное количество бумаг, подтверждающих связь Центрального Комитета и КГБ с секретными бактериологическими программами, включая «Костер» и «Флейту».
      В «Биомаше» я попросил руководителей отделов открыть сейфы и уничтожить все инструкции и рецептуры по производству бактериологического оружия. Они выполнили мою просьбу. Я хотел, чтобы эту программу нельзя было возобновить.
      Но я не знал, что копии всех этих документов были и в архиве на Самокатной, где они хранятся, насколько мне известно, и по сей день.

НЕПРИСТУПНАЯ АМЕРИКА