Глава сорок вторая

При свете дня «блядоход» на Голливудском бульваре представляет собой зрелище самое заурядное. Обыкновенные прохожие делают здесь покупки и обстряпывают делишки, заходят в конторы, заполняют налоговые декларации, и тому подобное.

А те, кто приходит сюда просто поглазеть, отирается среди проституток, сутенеров, грабителей и прочей публики того же рода, которая кажется сейчас актерами, праздно шатающимися по сцене, пока не опустится тьма и не начнется спектакль.

Но вот зажигаются огни – и начинается представление. И происходит чудо. Проносятся машины, из каждого дверного проема призывно мелькают огоньки сигарет.

И актеры показывают все, на что они способны. Маленькая девочка в золотом парике и в короткой, едва прикрывающей грудь жилетке, в юбочке по самую попку, – и все это может быть задрано, расстегнуто или снято по первому требованию клиента. А вот сопливый заморыш лет десяти, не больше, разжившийся кучей четвертаков и устремившийся к игральному автомату. Посшибает самолеты, поколотит танки, положит тысчонку-другую вражеских солдат – и опять на панель торговать собой.

И только на Хэллоуин здесь никак не отличить актеров от зрителей.

Матроны с Беверли Хиллз шествуют, разряженные, покачивая могучими, обтянутыми шелком и парчой титьками, и строят из себя Марию-Антуанетту, тогда как изнывающий от скуки Людовик Шестнадцатый – законный супруг – уныло плетется сзади.

Ослепительные старлетки, которых ты видел враскорячку в порнофильмах по домашнему видео, Клеопатры с подбритым срамом, так чтобы из-под трусиков-веревочек ничего не торчало, якобы аборигенки в наряде из двух пальмовых листьев, – все это плотское изобилие выставляется на всеобщий показ.

Ковбои с накладными членами в черных кожаных штанах, всевозможные звери и животные, пасущиеся и охотящиеся на каждом перекрестке.

Рааб выслеживал Джорджа Гроха. Было это нетрудно – следуй за Свистуном, и он сам выведет тебя на добычу.

Жоржик-моржик, он же Игрок, стоял одной ногой на тротуаре, а другой на проезжей части, словно надеясь, что ноги сами подскажут ему, куда идти. Через дорогу, на автобус – и домой, или на панель в поисках клиента. Сорок семь долларов – надолго ли их хватит после того, как он купил и принял двадцатидолларовую дозу, чтобы прочистить мозги и избавится от страха? В Пасадену? Или в Саузенд Оакс?

А если дальше, то и деньжат следовало припасти побольше.

– Ты не занят? – спросил Рааб у Игрока голосом, нежным и темным, как алый бархат.

Голос показался Игроку знакомым. Вспомни он, откуда ему знаком этот голос, он немедленно ушел бы прочь. Этот голос, бывало, доносился до его слуха, когда Раабу звонил Кенни Гоч или когда Кенни звонил сам Рааб, а происходило такое не единожды. Однако, едва вспомнив об этом, Игрок тут же забыл. Он поставил на тротуар и вторую ногу, продемонстрировав тем самым собственную боеготовность.

– Не занят и не женат, – игриво ответил он, строя из себя маленькую потаскушку.

Рааб улыбнулся дьявольской улыбкой.

– В зависимости от того, кто что будет делать.

– Ну, тебе ничего не придется делать. Все буду делать я.

– Я в жопу не даю.

– Меня интересует не анальный секс, а оральный.

С этим мужиком можно будет поладить, подумал Игрок. У него в машине или где-нибудь в темной аллее. Игрок спустит штаны и постоит, а ублюдок опустится на колени и отсосет.

– Пятьдесят баксов, – сказал Игрок.

– Ты что? Я же все беру на себя.

– … включая удовольствие, верно?

– … и, по-моему, двадцатка – красная цена. Игрок отвернулся, строя из себя недотрогу. Торг с клиентом всегда был для него ненавистней самого дела. Рааб приобнял его за талию и сунул две купюры – двадцатку и пятерку – в нагрудный карман джинсовой рубашки.

– А разницу поделим, – сказал Рааб.

– Ничего себе поделим! Я сказал пятьдесят, ты – двадцать, а ты сунул мне двадцать пять. Если делить разницу, то получается тридцать пять.

– Я имел в виду разницу между пятьюдесятью и нулем. А впрочем, как хочешь. Я тебя не неволю.

Было шесть вечера, а двадцать пять баксов – неплохой первый взнос на поездку куда угодно. Чем быстрее соберешь нужную сумму, тем раньше смоешься от опасности. Постоять за двадцать пять баксов в темной аллее, подставив жопу вечернему ветру, – это не самое страшное, что может случиться с человеком, подумал Игрок.

Рааб протянул руку, собравшись отнять у него деньги. Игрок накрыл его руку своей и прижал к груди.

– Договорились, – сказал он.

Они прошли по бульвару, как двое незнакомцев, держась друг от друга в сторонке. На углу свернули в аллею за Круглой башней, откуда доносилась громкая музыка. Рааб дал здесь Игроку знак следовать за собой. Игрок расстегнул брючный ремень, расстегнул молнию, приспустил джинсы. Обернувшись к клиенту, он едва успел заметить маленькое волнистое лезвие, тут же лишившее его жизни.

Рааб подсел к трупу и расстегнул на нем рубашку. Другим лезвием, на этот раз длинным, он распорол ему грудь. Вырвал сердце и упаковал его в пластиковый мешок.

Глава сорок третья

Есть старая поговорка. Чего не знаешь, от того тебе вреда не будет.

Диана не была уверена в справедливости этой истины, по крайней мере, в ее стопроцентной справедливости, но ей было совершенно ясно, что в сложившихся обстоятельствах, когда Кенни Гоч умер, как выяснилось, не от СПИДа (что было бы скверно и само по себе), а под ножом убийцы, Свистун рассказал ей об этом совершенно напрасно.

Потому что сейчас ей стало известно, что Гоча зарезали вальвулотомом, а единственным ее знакомым, всегда таскавшим при себе такую штуковину, был Рааб. Он же Радецки. Однажды, на исходе долгой ночи, она из чистого любопытства спросила у него, что это за ножичек, а он, не без волнения (словно желая проверить, напугает ли ее его рассказ) сообщил, что это хирургический инструмент, которым он чистит и, бывает, чинит свои фотоаппараты. И добавил, что купил в одной лавчонке этих штук целую дюжину.

И не спрашивая об этом, она не сомневалась в том, что на совести у Рааба множество скверных поступков, включая, конечно, человекоубийство, – как же ей было теперь закрывать глаза на тот факт, что она, скорее всего, знает, кто убил Кенни Гоча? Иногда бывает трудно отделять идеалы от повседневной практики. Так обстояло дело и с верой в Иисуса Христа, с одной стороны, и приверженностью древнему искусству колдовства, с другой; в конце концов, ей казалось, что одно вытекает из другого и второе самым естественным образом дополняет первое.

Диана думала, что верующие католики обращаются к прорицателям и хиромантам, не относясь к этому с должной серьезностью. Может быть, они даже немного верят во все это – в роковое значение линий на собственной ладони, в гадальные карты, во влияние на их жизнь расположения созвездий, но судьбу свою вокруг этого не строят, да она и сама не собирается. Не собирается в большей мере, чем, допустим, старик Рейган и его Нэнси. Может, она иной раз и пытается подмастить себе, произнося заклятие, которому ее обучила одна новоорлеанская потаскушка, но, строго говоря, она в это не верит, а главное, от этого не зависит; а зависит она от здравого смысла и полагается исключительно на него.

Но была во всем этом одна червоточина, лишавшая ее душевного равновесия. Будучи верующей католичкой, она, в то же самое время, участвовала в сатанистских ритуалах и строила из себя при-верженицу дьявола.

– Для меня, – объяснила она однажды Кенни Гочу, – лежать голой на алтаре и лизать анус Ра-абу означает не большее, чем, допустим, лесбийские игры с подружкой по требованию клиента. -Разговор происходил в утренние часы, располагавшие их обоих к откровенности. – Это своего рода лицедейство. Верить во всю эту ерунду совершенно не обязательно.

– Но, может быть, совершая определенные действия и произнося определенные слова, ты, веришь ты в это или нет, губишь собственную душу, – возразил Гоч. – Я читал однажды, что если долго симулируешь сумасшествие, то в конце концов становишься настоящим безумцем.

– Да, я тоже об этом слышала, только не верю. Потому что я много лет разыгрываю из себя нимфоманку, так что же я ею не стала? А мне все это как было в лом, так и остается на самом деле в лом.

Она знала, что он носится с сатанизмом довольно серьезно, и это ее тревожило. И, разговаривая с ним на эту тему и говоря, якобы, только о себе, она на самом деле пыталась его вразумить.

Может быть, он тоже старался в чем-то убедить ее, а может, и сам пытался стряхнуть с себя это наваждение, – так или иначе, она слушала его недостаточно внимательно. Да и слушай она внимательно, какой выход из создавшейся ситуации мог бы он ей предложить, кроме, конечно, немедленного бегства.

Но кто-то – да не кто-то, а конкретно Рааб! – убил его, и теперь с этим приходилось считаться.

В Ветхом Завете, в Книге Чисел, сказано: "Кто лишит жизни ближнего, да изобличат убийцу уста свидетеля". Она прекрасно помнила об этом, потому что постоянно читала Библию, ища утешения и прощения, еще у себя на родине, в Нью-Джерси.

Но сейчас, вновь обратившись к тексту Писания, она в смущении обнаружила последние слова вышеприведенной сентенции: "Но показания только одного свидетеля не должны стать причиной вынесения смертного приговора".

Бесчисленные проповедники, не говоря уж о баптистах, утверждают, будто в Библии нет никаких противоречий, – а меж тем, вот одно из них, вопиющее, в рамках одного высказывания! Сперва говорится, что ублюдка надо изобличить, а потом, что это не должно обернуться вынесением ему смертного приговора.

Она размышляла о том, что узнала, общаясь с подружками-ведьмами, как они себя называли, с той же Мэри Бакет, что прочла в книгах, подсунутых ей той же Бакет, – и не находила ответа на свой вопрос.

В конце концов, поступать следует по велению собственной совести, даже если последствия выбранного тобой образа действий пугают тебя до полу-смерти и ты вынуждена раз и навсегда отказаться от давным-давно принятого решения не совать носа в чужие дела.

Так что, в итоге, она позвонила этому шутнику по кличке Свистун, однако напоролась на автоответчик. Это можно было воспринять как знак того, что ее решимость оказалась отвергнута. Вместо этого, она измененным голосом сообщила, что человек, заинтересованный выяснением обстоятельств смерти Кеннета Гоча, должен обратить внимание на некоего Бенну Рааба, он же Раймонд Радецки.

Теперь ей предстояло разобраться со следующим шагом. А именно, ехать ли ей на эту проклятущую оргию или нет.

Но все выглядело так, что даже в этом смысле она была лишена выбора. Ведь если она внезапно исчезнет, а кто-нибудь примется за Рааба, он с легкостью срифмует одно с другим и вычислит Диану Кордей как человека, указавшего на него пальцем. И тогда, взяв кончиками пальцев чертов ножичек, отправится на ее поиски.

Она принялась разыскивать плащ, в котором следовало появиться к началу черной мессы. Хорошо хоть, что не надо было раздумывать над выбором платья: большую часть оргии ей предстояло пробыть обнаженной.

Металлический пояс, которым Дженни Миллхолм наподобие пляжного полотенца обмотала бедра, был так узок, что едва прикрывал срам. К нему прилагалась тесная и короткая металлическая жилетка.

Рааб объяснил ей, что оказывает великую честь, пригласив ее в церковь Сатаны в канун Дня Всех Святых или Хэллоуина, когда там проводится особое и не похожее ни на что другое празднество. Честь становилась еще большей из-за того, что празднество намечалось во дворце у моря, а сам этот дворец пользовался невероятно дурной славой, равно как и люди, на празднество приглашенные или к нему допущенные.

Все это было прекрасно за одним-единствен-ным исключением. Столь куцый наряд не позволял ей втайне пронести с собой хоть что-нибудь. И мысль о том, что она предстанет практически обнаженной глазам стольких незнакомцев, повергала ее в трепет.

Она нашла черный бархатный плащ с капюшоном. В плаще имелся внутренний карман для кошелька или сумочки. Вот и отлично.

Она присела, дожидаясь Рааба. Заехав за ней, он должен был повезти ее на оргию.

Глава сорок четвертая

Фонари горели по обочинам узкой дороги у моря, огибающей особняк, стилизованный под развалины средневекового замка в стиле Диснейленда, а у ворот горело множество факелов. Охранники в черных плащах с клобуками и в масках, увешанные металлическими цепями, двумя пальцами левой руки прикасались к паху каждого из прибывающих гостей, наклеивая особую кожаную заплатку. Именно эта заплатка должна была послужить для счастливых избранников пропуском на все церемонии предстоящего празднества.

Эти заплатки, бывшие при нормальном освещении практически невидимыми, начинали фосфоресцировать под лучом черного фонаря. Они свидетельствовали о принадлежности к тайному братству.

Автомобильная дорога к «Люциферу» и идущая параллельно ей пешая тропа были уставлены фонарями, представляющими собой черных кошек с выгнутыми спинами и ведьм верхом на помеле.

Из ресторанного зала были убраны обычные столы и большинство стульев. На поваленных стволах деревьев, застланных оранжевыми скатертями, стояли всевозможные напитки и закуски.

Во всем этом была наивность, чтобы не сказать невинность, присущая детским праздникам, устраиваемым на Беверли Хиллз.

Потоки гостей (среди которых были мужчины и женщины, гомо– и гетеросексуалы, молодые люди и глубокие старики) переливались из одной стороны в другую, угощаясь у столов и тут же возвращаясь в другие залы – причем как можно скорее, чтобы не пропустить чего-нибудь важного и интересного.

Все хитроумные устройства и механизмы, которые должны были в положенный срок сработать в ходе празднества, сейчас оставались задрапированными, так что гостям было, пока суд да дело, нечем заняться, кроме прогулок в лабиринте развевающихся или, напротив, неподвижно висящих занавесей.

В полночь всем предстояло перебраться из ресторана в замок, потому что именно там и должны были развернуться главные – и неслыханные – события.

Свистун, в джинсах и в клетчатой рубахе, с шарфом на шее и в ковбойской шляпе на голове, обувшись в сапоги на каблуке и нацепив маску, прибыл сюда вместе с Эссексом, который, в свою очередь, отказался от какого бы то ни было маскарадного костюма. Правда, о спортивной куртке, которую он надел, мог бы с завистью вздохнуть любой мальчишка-мотоциклист.

Когда они подъехали к «Люциферу» в грязно-черной машине Эссекса, Свистун осведомился, кого именно будет изображать на маскараде детектив.

Эссекс достал из кармана полицейскую бляху и демонстративно нацепил ее на лацкан куртки.

– Я буду изображать полицейского. Вот все и решат, будто это мой маскарадный костюм.

– Вы шутите?

– Нет же, черт побери! Эти люди обитают в совершенно особом, в совершенно безумном мире. Им главное ничего не упустить из обещанных удовольствий. Понимаете о чем я? И на какое, собственно, сексуальное приключение вы здесь рассчитываете? И какую роль собираетесь сыграть – активную или пассивную?

– Иногда они мажутся вазелином и дают охранникам в форме прямо у стойки бара, – продолжал он. – Главное, импровизация и отсутствие какого бы то ни было шаблона. Любой может в любой момент взбеситься или сойти с ума. Все они несколько не в себе, сами понимаете.

Он передал Свистуну маленький листок восковки.

– А это еще зачем? – спросил тот.

– Эта штука реагирует на луч черного фонаря. Нацепите ее себе на ширинку. Здешние засранцы обращают на это больше внимания, чем на лица гостей или, допустим, на мою бляху. Они уверены, будто принимают достаточные меры предосторожности. Не понимают, что одного стукача достаточно, чтобы вся их система вышла из строя. Эти штуковины для меня изготовили полицейские специалисты.

– А чем же я это налеплю? – спросил Свистун.

– Любой жидкостью.

– Не думаю, что у меня найдется столько слюны.

– Я бы мог предложить вам поссать себе на руки, но не стану этого делать. В «бардачке» имеется пинта водки.

– А алкоголь сойдет?

– А это не алкоголь, а чистая вода. Я брожу с этой бутылкой, делая вид, будто пьян в стельку и не понимаю, что творится кругом. Один из маленьких трюков, знаете ли.

Свистун полез в «бардачок», достал бутылку, свинтил колпачок, принюхался. Это и правда была вода. Он нацепил восковку, а Эссекс продолжил свои пояснения.

– Я как-то раз зашел в один из баров для «металлистов». Но сам-То был в кожзаменителе, потому что натуральная кожа мне не по карману. Но это-то как раз ладно. Все на меня пялятся, потому что я здесь впервые. Нервирует меня другое: все молчат. Ходят, пересаживаются с места на место, и при этом помалкивают. Как животные на выгуле. Я не понимаю, что происходит. А один здоровенный мужик все время молотит себя кулаком по раскрытой ладони. Тоже ничего не говорит, а знай, молотит. И это меня нервирует. А больше ничего не происходит – ни дурного, ни грязного, ничего. Я соображаю, что к чему, и тут до меня допирает. Я новенький, и все ждут, пока этот верзила меня оттянет.

– Что?

– Он собирался меня трахнуть и этим жестом давал понять, чтобы я был к этому готов.

– И что вы сделали?

– Ну, знаете ли! – Эссекс непринужденно рассмеялся, как будто речь шла о невинной шутке со стороны завсегдатаев бара. – Я оттуда смылся. А что мне еще оставалось? Или прикончить его, или подставиться.

После этого беседа у них пошла совсем развеселая: бывальщина двух многоопытных ветеранов.

И вот они шли по тропе к «Люциферу», оба в масках; причем полицейская бляха Эссекса вызывала веселье у многих, кому эта парочка попадалась на глаза. Свистуна охватило волнение, как будто он очутился на пороге чего-то неведомого. Или, если не ошиблась относительно его мистических способностей Арделла, чего-то родственного.

Они пробрались сквозь толпу возле импровизированных столов с напитками и закусками, подхватили по канапе и по бокалу шампанского. Изрядно потерлись о женщин (или кем бы они на самом деле ни были) в узеньких полосках материи, обнажающих гораздо больше голого тела, чем прячущих его; сами почувствовали на себе нескромные прикосновения невесть откуда взявшихся и непонятно кому принадлежащих рук…

– Сваливать надо отсюда, – выдохнул Эссекс. -Все эти буфера и жопы нас сейчас раздавят.

Решительно орудуя плечами, они проложили себе дорогу из толпы.

– Мы ищем что-то конкретно? – спросил Свистун, когда они оказались в сравнительно безлюдном и, соответственно, безопасном месте.

– Просто даю вам возможность поразвлечься, ответил Эссекс. – Но если тут что-нибудь стрясется…

– А что здесь может стрястись?

– … то позаботьтесь о себе сами, ясно? И ни во что не вмешивайтесь.

– А что здесь может стрястись? – повторил свой вопрос Свистун.

– Может, ничего и не стрясется. Но мы кое о чем слышали. У нас есть осведомители. Сегодня здесь должно состояться некое шоу. ФБР занимается политически подозрительными, а мы – такой публикой, как здешняя. Мы должны все знать. Кто на сцене, кто режиссер, кто директор театра. Чтобы померяться с ними силами.

– И сколько же здесь у вас тайных агентов?

– Ну, не целая армия, это я вам скажу сразу. Хэллоуин мы пасем не больно-то тщательно. И уж сами никаких глупостей затевать не хотим. Нам нужно знать лишь одно: не объявились ли у Сатаны новые служители.

Свистун просто не мог поверить в то, что они рассуждают на эту тему совершенно серьезно. Ну, полусерьезно, но тем не менее.

– И не отходите от меня далеко. А если мы потеряем друг друга в толпе, то встретимся здесь же без четверти двенадцать.

– Я взрослый мальчик, – заметил Свистун.

– Это мне ясно, но ответственность все равно на мне. – Их уже вновь объял поток полуобнаженных тел. – Полночь, вот когда должно начаться шоу. Это час ведьм. Так что смотрите, не опаздывайте.

Эссекс со Свистуном, разойдясь в разные стороны, встретились затем на тропе, под растущей в большой кадке пальмой. Это место избрали для встречи в урочный час и многие другие участники и гости празднества. Прибывшего первым Свистуна уже окружили примерно с полдюжины мужчин и женщин, когда на плечо ему легла тяжелая рука Эссекса. Сержант был явно встревожен.

– Здешние безумства уже начались, – пояснил он.

– А в чем дело?

– На данный момент – шесть трупов. На крыше за ноги повешена проститутка с выпущенными кишками; мертвый младенец, в глаз которому вбит гвоздь, найден в мусорном бачке; молодому гомику из груди вырезали сердце.

Свистун невольно оцепенел. Его охватили самые зловещие предчувствия.

– А что за гомик? – спросил он. Они с Эссексом уже шли в потоке гостей, перетекающем из ресторана в замок. – Имя вы установили?

– Только кличку. Жоржик-моржик. Вы его знали?

– Знал. Я с ним разговаривал всего пару часов назад.

– Вот как? Его нашли в аллее, ближе к стене. – Эссекс посмотрел на Свистуна многозначительно, давая ему понять, что в мире отсутствуют случайные совпадения. Каждое событие так или иначе вписывается в общую паутину причин и следствий. Надо только присматриваться внимательней. – А ведь эти ублюдки еще только входят в раж. Шесть мертвецов – это еще полбеды. Хуже станет после полуночи, когда появятся призраки, вампиры и оборотни.

Они вошли в ворота и двинулись в общей толпе дальше. Люди, на миг и случайно прикасаясь друг к другу, испытывали от этого явное облегчение. В складках руки между большим и указательным пальцем на бледной коже проступал алый рисунок в форме паука.

Алые занавесы оказались раздернуты, явив взглядам воистину сатанинское зрелище. Здесь были пыточные колеса и дыбы с замученными на них детьми, распятые мужчины и женщины, люди, совокупляющиеся со зверями. Все это было музеем восковых фигур, однако сами фигуры были доведены до совершенства. Продвигаясь вперед, подобно стаду, гонимому на убой, человеческая толпа трепетала и обливалась потом. Что за церемония ждет их всех впереди? Или, может быть, собственная смерть? Со всех сторон на людей обрушивались звуки, запахи и визуальные образы. И занимало сейчас людей лишь одно: надо было разобраться в том, что здесь настоящее, а что инсценированное. Живые люди движутся им навстречу или роботы? Или, может быть, это особо изощренные зрительные эффекты?

Свистун почувствовал тяжесть в груди, у него перехватило дыхание. Закрыть глаза ему было страшно, но и без того все эти жуткие образы и картины могли навеки запечатлеться в памяти. А вокруг него шаркало по полу множество ног. И со всех сторон припадала к нему полуобнаженная человеческая плоть.

Вместе с остальными, обоих сыщиков выплеснуло в большой центральный зал, похожий на пиршественную залу старинного замка или главный придел православного собора, попав куда, паства благоговейно погружается в молчание. На мгновение в зале повеяло холодом. На стены, превращенные в экраны, оказались спроецированы сцены ужаса и насилия.

– Ни хрена себе, – пробормотал Эссекс. – А расходы-то у них какие! Вот и получился злоебучий Диснейленд.

Казалось, ему хочется подчеркнуть мнимость и иллюзорность всего происходящего именно потому, что оно вполне могло оказаться вовсе не инсценировкой. Как будто люди и впрямь попали в преддверие ада.

Дженни Миллхолм ждала за небольшой сценой, отделенная от прибывающей в главный зал публики черными кулисами. Исполнитель главной роли в предстоящем спектакле оценивающе поглядывал на нее, понимая, что ему, скорее всего, придется пе-репихнуться с ней на глазах у публики, – с ней и с какой-нибудь из двух Бобби, а может быть, и с Дианой, в зависимости от того, кому какая уготовлена роль. Тот факт, что Диане предстояло открыть черную мессу, означал, что ей нынешней ночью, скорее всего, удастся избежать ненужных соитий. Профессиональные проститутки умеют мастерски уклоняться от бесплатных уступок.

Диана начала отдавать последние распоряжения. Выполняли их карлик по кличке Билли Бутылка и великанша, которую звали Мод. Они расставляли вокруг мраморного алтаря черные свечи.

Сама Диана взяла в руки перевернутое распятие из черного дерева. Разместила на алтаре нож, козлиную голову из папье-маше, блюдо с куриным жиром (которому предстояло заменить человеческий) и искусственную розу кроваво-красного цвета.

Она спросила у двух Бобби, какая из них готова сыграть роль обнаженной на алтаре.

– Я не смогу, – сказала Бобби Л. – У меня простуда. Только и не хватает проваляться всю ночь нагишом на холодном мраморе.

– Ты же все равно голая, так не один ли тебе хер, – возмутилась Бобби Д. – Ты так или иначе заболеешь. А я боюсь щекотки. И не хочу, чтобы мне клали и ставили на голый живот всякую мерзость.

– Интересно, какого хрена здесь не топят, – воскликнула Бобби Л.

– Помещение же огромное, – сказала Диана. – Его не протопишь. Так что, давайте, выбирайте. Но той, что не ляжет на алтарь, придется сделать все остальное.

– Опять коровья кровь? – спросила Бобби Д.

– Нет, на этот раз куриный жир.

– И это означает, что, если я не лягу на ал-тарь, мне придется с ног до головы этим говном намазаться? – прикинула Бобби Д. – Ладно, уж луч-ше я лягу на алтарь.

Завершив последние приготовления, Диана велела Бобби Д. раздеться догола и взобраться на алтарь.

– Только не споткнись о распятие, как в прошлый раз, – предостерегла она.

В прошлый раз они проделывали все это в приватном порядке, в фотомастерской у Рааба, для богатой парочки из Детройта.

– А где Рэй? – хором спросили обе Бобби.

– Первосвященницей сегодня буду я, – пояснила Диана. – А он появится позже.

– Надеюсь, он не придумает ничего особенного, – сказала Бобби Л. – Иногда он пугает меня до смерти.

– Что бы он ни придумал, главное, сыграть свои роли нам самим, – ответила Диана. – И чем раньше мы с этим управимся, тем лучше. Значит, сможем рано убраться домой.

– У меня и времени-то всего до полтретьего, – сказала Бобби Л. – А потом приезжает регулярный клиент из Дауни.

– Да уж, регулярных клиентов лучше не злить, – заметила Бобби Д., снимая лифчик и трусики. -Ну вот, посмотрите! У меня уже гусиная кожа!

– Ты готов, Билли? – спросила Диана. Из тьмы кулис вынырнул карлик.

– Да нет, пока хлопочу.

Он прошел мимо проституток в серебряных сандалиях и в черном камзоле, расшитом серебряными звездами и полумесяцами. Когда он завертелся волчком, полы камзола взлетели вверх, обнажив крепкие и кривые, как у какого-нибудь зверя, ноги и член, который оказался толще и чуть ли не длинней, чем у жеребца. На здешних сборищах его, бывало, просили попользовать какую-нибудь из двух Бобби (а обе они питали к нему исключительную привязанность) или даже расшалившуюся дамочку из высшего света.

– Угомонись ты наконец!

Бобби Д. взобралась на шаткий алтарь, едва не опрокинув при этом козлиную голову из папье-маше. Легла на спину, вытянула ноги. Диана положила нож ей на живот острием в сторону паха, воткнула искусственную розу ей между грудей, надломив углом ее стебель.

– Доктор, а может, сперва пальчики согреете, а уж потом во мне ковыряться начнете?

Сострив, Бобби Д. сама же и рассмеялась.

– Ради Бога, будь посерьезней, – сказала Диана.

Им было слышно, как по другую сторону занавеса все громче переговаривается публика.

– Если серьезно, так мне удрать отсюда хочется, – сказала Бобби Д. – А так все же повеселее. Но сегодня почему-то все не как в прошлый раз.

– Это потому, что зрителей много, только и всего, – сказала Диана. И тут же шикнула на великаншу: – Прекрати возиться с косметикой, Мод! Это тебе не "Ведьмы из страны Оз"!

– В «Ведьмах…» нет великанов, – заметил Билли Бутылка. – Великаны есть в "Путешествиях Гулливера".

– Теперь про кино поговорим, – возмутилась Диана. – Заняться нам больше нечем? Расходитесь по местам! Я даю гонг.

Она прошла в прожектерскую и повозилась с пультом управления, добиваясь нужного ей освещения сцены. Затем, уступив это место Билли, нажала на кнопку электронного гонга, который имитировал бой церковного колокола. Колокол звонил, пока публика в зале не притихла.

Занавес раздвинулся в обе стороны. Из зала увидели мраморный алтарь и перевернутый черный крест. Медную чашу, череп, черный нож и все такое прочее.

Иллюминированные стены погасли. В зале стало настолько темно, словно все собравшиеся там внезапно оказались на ночном берегу моря под беззвездным небом. И внезапно – из двенадцати разных точек – высветили алтарь. Публика ахнула.

Теперь свет упал на Майка, исполнителя главной мужской роли. Он выталкивал из-за кулис на сцену упирающуюся Дженни. Наконец она вышла на пять шагов вперед и застыла на месте, лишь то и дело поправляя под капюшоном сбившуюся на лоб прядку.

Подавшись вперед, Майк шепнул ей:

– Скинь этот чертов капюшон. Да и плащ тоже.

Дженни покачала головой и закуталась еще плотнее.

Майк посмотрел на Диану, уже вышедшую на сцену из другой кулисы в прозрачном одеянии, сквозь которое просвечивала ее нагота. Она едва заметно кивнула, и Майк расстегнул шинель, в которой вышел на сцену. Выглядел он сейчас актером из крайне старомодной порнушки: стоя в распахнутой шинели, под которой ничего не было, но оставаясь при этом в башмаках и в носках. Диана нахмурилась, он понял это сообщение и, неуклюже балансируя то на одной ноге, то на другой, разулся. И лишь разувшись, скинул наконец и шинель.

Публика разразилась рукоплесканиями. Люди при этом облегченно вздохнули: неловкость актеров скрадывала устрашающий смысл происходящего.

Диана заметила, что у Майка уже есть эрекция. Этого у старика Майка не отнимешь, подумала она, парень всегда готов.