Глава одиннадцатая

Без косметики Лейси Огайо выглядела в аккурат Лореттой Оскановски. У Лоретты Оскановски были вялая кожа, маленькие глазки и кривые зубки – и именно таковой она собиралась оставаться и впредь, даже если этот бойкий на язык ублюдок по имени Чиппи Берд вновь заявится с намерением залезть ей под юбку. Пригласит ее куда-нибудь в бар или в ночной клуб послушать музыку, может быть, джаз. Малость поразвлечься. Пропустить пару стаканчиков. Подмаслить ее. Подмаслить ее так, чтобы она раздвинула ноги.

Не то чтобы она была к этому не готова. Вполне готова. Но она не считала себя вертихвосткой. И дешевой давалкой тоже не считала. Тот, кому хочется, чтобы ему обломилось, должен изрядно потрудиться. А не тащить ее в первые же придорожные кусты.

Той ночью, после всех этих ужасов, доставив ее[домой, этот сукин сын надумал уделать ее прямо у нее дома – с глухой бабкой в соседней комнате. Господи, он что, последний стыд потерял? Или вообще ничего не боится? Трахаться, зная, что бабка в соседней комнате. Может, еще и в клозет через нее прогуляться!

Там-то, на озере, он сильно прибздел. Она почуяла это, когда те двое принялись играть в футбол человеческой головой. Причем они-то сами еще и не знали, что это голова. Могли бы решить, что двое пьяных играют в мяч. Но Чиппи сразу же понял, что тут что-то не то. Что-то совсем не то. Понял это – и затих, как мышь, только губы шевелились: видать, молился, чтобы те двое не посмотрели в его сторону. Вот почему она не нажала на гашетку, хотя ей этого страшно хотелось. Чтобы спугнуть этих пьяных. Но что-то в повадках Чиппи подсказало ей, что и она сама должна затихариться. И слава Богу, она так и сделала.

А уже на следующий вечер Чиппи начисто забыл о том, как прибздел. В местной «Таймс» не было про найденную голову ни слова. Только маленькая заметка на пятой полосе. И то же самое по ящику. Кривая ухмылочка в самом конце шестичасового выпуска – как будто отрубленные головы – это не ужас, а всего лишь диковина. Курьез, и скорее забавного свойства. Голова азиатки. Кому какое дело до того, что азиатке или негру отрубили голову?

– Мелкая рыбешка, – сказал Чиппи. – Не о чем беспокоиться. Пошли лучше прошвырнемся.

И он продемонстрировал ей пачечку баксов.

Вот она с ним и пошла. К «Пастуху» во Французский квартал, послушать соло на саксофоне. К алжирцам и мавританцам в кабак "У Мула". Потом к Джимми Флинну на площади Святого Петра, где сам Джимми Флинн стоял за стойкой и травил истории, да и послушать был не прочь.

И этот идиот Чиппи, конечно же, купился. Просто не смог не похвастаться. Рассказал Джимми Флинну и всем, кто был в баре, о том, что они стали свидетелями игры в футбол человеческой головой.

Понятно, началось всеобщее ликование. Выпивка за счет заведения. Все улыбались им. Трогали их руками. А один затеребил ее за рукав и сказал, что он репортер «Энквайрера», крупнотиражной газеты общенационального значения.

– Неужели вы не знаете нашу газету? В любом супермаркете по всей стране. Лежит прямо рядом с кассой. Да ведь и сотня вам не помешает, верно? Ну хорошо, две сотни. Только расскажите мне вашу историю. Дайте мне эксклюзивное интервью. Давайте рассказывайте. Да бросьте вы, на хер, ломаться. Воды в рот набрали, что ли? Ну, давайте же. Своими словами. Ну, пусть малышка сама расскажет. Своими словами. А теперь посмотрите сюда.

И две вспышки магниевой лампы. Одна – на Чиппи, другая – на нее.

На следующий день не случилось ровным счетом ничего. Те двое безумцев так и не появились. А она боялась того, что они возьмутся за нее и обойдутся с ее головой привычным для себя способом.

Еще через день «Энквайрер» поступил в продажу – в киосках и в супермаркетах. И по-прежнему никто ее не сцапал, никто не пришел по ее душу. Ужас, вызываемый у нее одним только именем Баркало (кем бы ни был на самом деле этот человек), начал мало-помалу сходить на нет. Зато воспоминания о дармовой выпивке, о всеобщем восхищении, о стодолларовой купюре – вот они-то стали казаться по-настоящему сладкими.

Когда через пять минут после ее возвращения с работы зазвонил телефон, а она как раз поставила на огонь сосиски с кислой капустой для себя и для бабки, ей сразу же стало ясно, что звонит Чиппи, чтобы предложить ей побыть Лейси Огайо еще один вечерок.

– Ну, а я что тебе говорил, – воззвал он из трубки. – Не о чем беспокоиться. И нечего бояться. Пропусти по паре стаканчиков.

– Но голова, – возразила она. – Мы же оба читали в газете. И по ящику тоже видели.

– Да всем наплевать! Никто ничего не предпринимает. А раз не предпринимает, значит, и впредь не предпримет. Я хочу потратить на тебя честно заработанную сотню. Чтобы твой животик стал медово-нежным.

– Это похабщина, да? Ты несешь похабщину?

– Это любовь! Или тебе не кажется, что уже пора? Или тебе не кажется, что мне хватит простаивать без дела?

– Ну, не знаю…

– Послушай, хватит. Если к концу вечера ты не захочешь заняться со мной любовью, то с таким же успехом можешь пристрелить меня на месте. Мне все равно.

Он весело рассмеялся – и она захохотала в ответ. Согласилась, повесила трубку, приняла душ, накрасилась и напудрилась. Превратила собственные щеки в лепестки магнолии. Превратила губы в две вишенки. Превратила глаза в огненно-черные огромные цветы не известного в природе вида. Запихала Лоретту Оскановски в тот же ящик, где держала фланелевую ночную рубаху и шлепанцы.

Накормила бабку и велела ей не засыпать перед включенным телевизором.

Когда Чиппи Берд позвонил в колокольчик в холле, Лейси Огайо в черной юбке в обтяжку и в огненно-красных туфлях выскочила из квартиры и помчалась по лестнице со спринтерской скоростью.

Джимми Флинн выслушал историю об отрубленной голове, рассказанную Чиппи Бердом и Лейси Огайо, с таким интересом, как будто слушал ее впервые. Строго говоря, он и впрямь слышал впервые сегодняшнюю версию, согласно которой Берд, защищая свою возлюбленную, отогнал гангстеров грозными окликами. Лейси широко раскрытыми глазами смотрела на хвастуна, которому действительно уже решила дать, и верила буквально каждому слову: да ведь и впрямь трахаться с отважным суперменом из очередного боевика куда веселее, чем с косоглазым ухажером-трусом. Она слишком увлеклась россказнями кавалера, а он увлекся ими тем более, чтобы заметить, как Джимми Флинн указал на них здоровяку и коротышу, сидящим в полумраке у дальнего конца стойки на двух высоких стульях – так что их нельзя было принять за здоровяка с коротышом. Молодая парочка не заметила, как Роджо подошел к телефону и набрал какой-то номер. Не узнала о том, что Баркало, одно имя которого вызывало у них ужас, хотя они и не знали, кто это такой, объяснил своей «шестерке», что слишком устал и что сейчас слишком поздно для того, чтобы похищать их прямо с улицы.

– Проследите за ними, выясните, где они живут и где работают. А все остальное завтра. Все остальное вполне может подождать до завтра.

У всей троицы – у Тиллмэна, Лаббока и Джексона – было в руке по бокалу. Они сидели в отдельной нише в баре на Голливудском бульваре.

– Мы попросили тебя прийти, чтобы поговорить о машине.

– О моем «БМВ»? 635-ой модели?

– С автоматическим управлением, – поддакнул Джексон.

– Серебристого цвета, – сказал Лаббок. – Господи, что за машина. – Он раскинул руки, делая вид, будто держит руль, ведя машину на большой скорости по длинной прямой дороге. – Имея такую машину, любую бабу имеешь. Даже хер не понадобится.

– Хорошая машина, что верно, то верно, – сказал Тиллмэн. – Ну, и что про нее?

– Она на полицейской стоянке. Необходим кое-какой ремонт.

– Я жду сигнала.

– Сигнала? Какого еще сигнала?

– Сигнала о том, что могу забрать ее. Все документы на нее у меня при себе, как вы и велели.

– Однако над этим стоит хорошенько подумать.

– Над чем?

– Над тем, чтобы забрать «БМВ» с полицейской стоянки.

– А что, что-нибудь не так?

– Да, дело, понимаешь ли, вот в чем. – В связке Лаббок-Джексон Джексону отводилась роль трезвого делового партнера. – Мы утаили кое-какие факты, поэтому нам не хотелось бы выдавать тебя с головой, обвиняя в наезде, повлекшем за собою человеческую жертву.

– Что мы, согласно присяге, обязаны сделать, столкнувшись с аварией, повлекшей за собой травмы, не говоря уж о летальном исходе. Понимаешь, о чем я? – добавил Лаббок.

– Прошу прощения, Эрни, мне бы хотелось ввести нашего друга Эммета в курс дела. А я просто не смогу сделать этого, если ты будешь перебивать.

– Извини, Марти, мне только хотелось подчеркнуть серьезностью нарушения процедурного порядка, если не самого закона, на которое мы пошли в данном случае, чтобы помочь другу.

– Я понял, да и Эммет это, я думаю, понимает. Он играет роль полицейского в сериале и прекрасно разбирается, что к чему. Да и как ему не знать этого, играя полицейского по пять съемочных дней в неделю, по двадцать шесть эпизодов в год? – Повернувшись к Тиллмэну, Джексон усмехнулся. – Для того, чтобы вывести тебя из игры, твой "БМВ"– 633…

– 635, – поправил Тиллмэн.

– Отлично, 635. Мы должны держать его на полицейской автостоянке в качестве оставленного автомобиля. Ты понимаешь, что это значит?

Тиллмэн покачал головой.

– Это значит… Хочешь еще выпить?

– Нет, спасибо, хватит.

– Это значит, что машина останется на полицейской автостоянке, пока не будет проведена проверка всего регистра похищенных автомобилей. Девяносто дней, если в течение этого срока никто не предъявит на нее претензий. Ну, а если ты отправишься на стоянку и предъявишь свои права на машину, кто-нибудь непременно поинтересуется, почему ты не объявил о пропаже машины ценой в сорок тысяч долларов в первую же минуту, когда ты ее хватился.

– И как знать, в каком направлении будет развиваться это любопытство, – вмешался Лаббок. – Прошу прощения, Марти, ты еще не кончил?

– Я кончил, Эрни. И ты это замечательно сформулировал.

– Я хочу сказать, мы скрываем твое участие в этой аварии со смертельным исходом. Но ведь одно с другим связано…

Лаббок посмотрел на напарника. Джексон кивнул.

– Связано, – сказал он.

– Все связано одно с другим. Я хочу сказать, забудь на минуту об этом паршивце по имени Вилли Забадно. Но остается, на хер, обезглавленный труп. Представительницы национального меньшинства, если ты понимаешь, о чем я. И вдруг – откуда ни возьмись – какие-нибудь злоебучие борцы за права меньшинств, какие-нибудь крючкотворы. Союз гражданских свобод, допустим. У нас в стране чертовски странные порядки.

– И тогда возникнут осложнения, – зловеще произнес Джексон.

– Ну, так что же мне делать? – спросил Тиллмэн.

– Ты можешь подписать доверенность на машину на имя одного из нас, ясно? И тогда, если кто-нибудь на стоянке полезет к нам с вопросами о том, куда это мы забираем машину, мы просто пошлем его подальше. И посоветуем там, в стороне, и держаться, если собственные яйца дороги. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Я передаю вам доверенность. Вы забираете машину с полицейской стоянки. Ну, и что дальше?

– Мы буксируем ее в мастерскую. Сколько, по-твоему, это стоит – отремонтировать радиатор и капот?

– Я не автослесарь.

– Я тоже.

– Да и я тоже, – вмешался Джексон.

– Автослесарь на полицейской стоянке говорит, минимум шесть тысяч. Плюс-минус двадцать долларов.

– Нужны новые крылья. И, может быть, новая ось.

– Если… – Лаббок посмотрел на напарника. – Если в порядке ходовая часть.

– Да уж, если ходовая часть не в порядке, то машина никуда не годится, – сказал Джексон.

На мгновение показалось, будто он сейчас заплачет.

– Если ходовая часть сломалась, тогда уж прямо на свалку, – добавил он.

– Тут есть над чем поразмыслить, – признал Тиллмэн.

– Что верно, то верно. Есть» над чем поломать голову. Но у нас имеется одно предложение.

Тиллмэн улыбнулся с вымученной благодарностью.

– Машина у тебя застрахована?

– Разумеется, застрахована.

– Разве Эммет похож на идиота, который не застрахует такую шикарную машину? Да еще – будучи знаменитостью, – вскинулся Джексон. – Разумеется, она у него застрахована.

– Ну вот, ты заявляешь о том, что машину у тебя украли. Мы пишем за тебя заявление и вручаем тебе копию для твоего страхового агента. А другую копию кладем в досье, на случай, если кто-нибудь поинтересуется. Ты все улавливаешь?

– Я получаю страховку.

– Вот именно! И на всех кладешь!

– А что происходит с машиной?

– Это изумительная машина. Хотел бы я, чтобы у меня была такая изумительная машина.

– Я бы тоже хотел, – поддакнул Джексон.

– Так что нам надо будет договориться со знакомым автослесарем. Для нас он поработает сверхурочно – и возьмет полцены. А инструменты, гараж, отопление, электричество – все хозяйство, понимаешь? Никакой накрутки. Хозяин мастерской делает нам любезность. Автослесарь работает сверхурочно. Он даже перекрашивает машину. Мне нравятся серебристые, но Джексон говорит, что она должна быть черной. Нам с Джексоном это обойдется в три тысячи.

– Если не повреждена ходовая часть.

– Это само собой. Но на такой риск мы закладываться не будем. И так рискуем. Потом мы ездим на ней этак с недельку. Ловим кайф. Воображаем, каково это – и на самом деле быть хозяином такой шикарной машины. Затем продаем ее знакомому дилеру. Может, нам удастся в итоге заработать пару тысчонок. А почему бы и нет? Ты ведь не будешь нас упрекать?

– Нет, не буду.

– Потому что мы пользуемся подвернувшимся шансом, не правда ли? Мы ведь воспользовались столькими шансами, чтобы вытянуть тебя из этой истории. И ни в чем тебя не упрекаем. В конце концов, для чего человеку друзья, если не для того, чтобы время от времени оказывать ему ту или иную услугу?.. Идти ради этого на любой риск… Зато и радоваться всем вместе!

Тиллмэн передал им документы на машину.

– Еще стаканчик? – спросил Джексон.

– Нет, у меня свидание. Тиллмэн потянулся за счетом.

– Да ты что! – Лаббок одной рукой перехватил руку Тиллмэна, в другой – счет. – Угощаем сегодня мы!

Проезжая по ночной улице, Оборн искоса поглядел на Гарри Шуновера. И подумал о том, как становятся напарниками полицейские. Как друг с другом срабатываются. Как сживаются. Эти узы во многих отношениях прочнее супружеских.

Начать хотя бы с того, что сам он темнокожий, а Шуновер – белый. Гарри не из расистов, но его воспитали, советуя держаться от негров подальше, точно так же, как самому Оборну старшие не велели якшаться с белыми. Да и могло ли быть иначе? Негры просачивались и прорывались в кварталы, в которых они были непрошеными гостями, потому что жизнь в гетто была просто невыносимой – оттуда, казалось, норовили удрать даже крысы. А где, кроме как в пограничных с негритянскими гетто кварталах, прикажете обитать трудовому люду из белых?

На это накладывались и внешние различия. Оборн был высок, жилист, отлично бегал, когда входил в студенческую сборную штата по баскетболу. И хорош собой, как он не уставал подчеркивать и сам. Гарри был склонен к полноте и вдобавок начал лысеть. Нос у него был как куриная гузка, зубы кривые и порченые; к тому же он постоянно сосал леденцы – и зубная боль одолевала его чуть ли не каждый день.

Оборн был удачно женат, в постели ему с женой было хорошо, да и ей с ним тоже. Супружеская Жизнь Гарри была истинным адом, в конце концов Жена и вовсе прекратила давать ему.

Шуновер сказал Оборну, что его жена, Ширли, требует, чтобы он сделал себе стерилизацию, потому что пяти детей с нее более чем достаточно.

– Есть спираль, есть таблетки, – ответил ей Гарри.

– Ты хочешь, чтобы я занесла себе инфекцию?

А может, и заболела раком?

– Я могу надеть кондом.

– Не говори гадостей!

– А меж тем ее ничуть не смущает, когда те несколько говнюков, с которыми она трахается на стороне, надевают резинку, – пояснил Гарри Оберну. – Да и как же иначе! Не то она залетала бы от них с такой же легкостью, как от меня.

– Ради Бога, Гарри. Нельзя говорить так о своей жене, – возразил Оборн.

Ему казалось, будто Ширли, жена Гарри, проникнута страстью к саморазрушению. На эту тему он не раз толковал со своей бесценной женушкой по имени Алиса – и они приходили к выводу о том, что счастливы, тогда как жизнь горемычного Гарри летит ко всем чертям с ускорением свободного падения.

Не говоря уж о финансовой стороне дела.

Алиса работала и по вечерам училась. Оборн в свободное время прирабатывал охранником в баре. Они делали сбережения. Они заглядывались на особнячки на Вудлэндских высотах.

Жена Шуновера торчала весь день дома, если не выходила куда-нибудь потрахаться на стороне. Гарри вечно покупал ей всякий ненужный хлам, лишь бы ее ублажить. А пятеро детей грызли деньги, как крекеры.

Так что подружиться этим двоим напарникам было совсем не просто. Но в конце концов им это удалось.

– Зубы болят? – спросил Оборн.

– Хочешь сказать, не разболелся ли у меня какой-нибудь новенький, – огрызнулся Шуновер.

– Нет, я имею в виду твою всегдашнюю боль, – невозмутимо ответил Оборн.

– Нет, не болят.

– А как насчет чирья в жопе? У тебя ведь здоровенный чирей в жопе, – все тем же бесстрастным тоном заметил Оборн.

До Шуновера дошло. Он расхохотался.

– Да все из-за этого чертова Уистлера, – пояснил он. – Вот уж Свистун так Свистун! От тебя вздумал припереться ко мне послушать, подтвержу ли я твой рассказ.

– Хочешь сказать, что этот подонок не поверил мне на слово?

Оборн наполовину шутил, наполовину и впрямь был заинтригован подобным поворотом событий.

– По тому, что он говорил, видно, что он сам там присутствовал и смылся до нашего появления. Пари держу, так оно и было.

– Смылся, так что ж, ничего удивительного. Люди, как правило, не хотят ввязываться в подобные истории.

– Если бы Свистуну не хотелось ввязываться в эту историю, чего ради он пристал бы к тебе и ко мне с расспросами?

Шуновер мрачно пожал плечами. Он зачастую не понимал мотивов собственных действий и поэтому не любил размышлять о чужих мотивах.

– А тебе не кажется, что сукиного сына могли прислать из отдела внутренних расследований? – спросил Оборн.

– Думаешь, эти мудаки решили устроить нам западню?

– Им же, ублюдкам, делать нечего, вот они и придумывают себе работенку.

– О Господи… Да нет, впрочем, не думаю. Если не ошибаюсь, этот козел захаживает к «Милорду» уже пару лет. Я его там вроде бы видел.

– Да, я вроде бы тоже. И вот что я еще припоминаю. Не раз и не два я видал его с детективом из полиции нравов. С Канааном. Ну, с тем, что занимается педофилами.

– А тебе известно что-нибудь про этого Канаана?

– Кое-что. Не знаю, идет ли на пользу полицейскому такая ненависть, как та, какую он испытывает к преступникам. По-моему, это отрицательно влияет на его карьеру. Мешает вести себя во всяких уличных переделках надлежащим образом.

– Думаю, если бы дочь моего брата похитили с детской лужайки и обошлись бы с нею, как с его малюткой, я бы тоже проникся ненавистью.

– А когда это случилось?

– Два года назад. Точнее, около двух лет назад.

– Говорят, он с тех пор не спит по ночам.

Какое-то время они проехали молча, прислушиваясь к чавкающему скрипу колес по мокрому асфальту и к тихому шарканью «дворников», смахивающих испарину тумана и дорожную грязь с лобового стекла.

Через какое-то время Оборн заговорил:

– По-моему, нет оснований для тревоги. Не думаю, что Свистун работает на кого-нибудь из полиции. Мне кажется, он просто-напросто торчал у «Милорда» и стал случайным свидетелем аварии. Мне кажется, он решил, что тут можно кое-что заработать, и даже не остановился перед определенными затратами. Сколько он тебе отвалил?

– Сотню, – солгал Шуновер, не желая признаваться в том, что его купили задешево.

– Мне он столько не предлагал!

– А ты взял?

Оборн помедлил с ответом, а потом в свою очередь солгал:

– Да… А потом его выставил. А ты что-нибудь ему рассказал?

– Ну, а почему бы, собственно говоря, и нет? Они сказали нам свернуть дело, но не сказали почему. Что это, по-твоему, должно значить? Мы что, роботы? Или собачки, которых держат на поводке? Лаббок и Джексон даже не удосужились выдумать для нас какую-нибудь легенду. Просто похлопали нас по плечам: парни, так надо, сами понимаете… Да ни хера я не понимаю! Не понимаю даже, чью шкуру мы спасаем! И уж все это проплачено по высшему классу, можешь не сомневаться!

– Я и не сомневаюсь. Но это нас с тобой не касается.

– Так что я не сказал этому Свистуну ничего такого, что не могли бы поведать ему полдюжины зевак, столпившихся там под дождем.

Оборн мысленно упрекнул себя в излишней щепетильности. Надо было взять предложенную двадцатку. Нет, надо было, подобно Шуноверу, доторговаться до сотни. Оставаться честным непросто, а главное, как ему все чаще кажется, что никому не нужно.

Глава двенадцатая

Свистуну нужен был человек с хорошей памятью. А Эдди Дин, репортер из отдела криминальной хроники, был у него в долгу.

Дин одевался как голливудский новобранец, надеющийся на то, что его прямо у стойки бара высмотрят вторые режиссеры. Красные кожаные ботфорты, армейского покроя брюки, темная джинсовая рубаха. Подлинная куртка Иностранного Легиона, купленная через торгово-посылочную фирму двадцать лет назад. Фетровая шляпа с двумя здоровенными охотничьими спичками, заткнутыми за ленточку. Хотя Дин и не курил, поскольку легких у него и без того практически не осталось. В руке, чтобы производить впечатление, всегда бокал с чем-нибудь соблазнительно-янтарным, хотя он и не пил, потому что печень ответила бы на первый же глоток спиртного категорическим протестом.

– Наркотики мое поколение, можно сказать, не застало. Но я отказался от выпивки, табака, сахара, кофеина, мяса, жиров и скоро откажусь от баб. И тогда стану полным совершенством. И меня причислят к лику святых. Если ты, Свистун, запишешься ко мне в ученики, то вскоре почувствуешь, что родился заново, и доживешь до ста десяти лет.

– Дожить до таких лет, чтобы превратиться в страшилище вроде тебя?

– Я красив. Я мужествен. Я свожу женщин с ума. Когда я прохожу мимо, то слышу, как они перешептываются обо мне, восседая, как птички на насесте, у стойки бара. Но что тебе нужно выяснить и с чего ты взял, что я тебе расскажу об этом?

– Мне надо разузнать об обезглавленном теле. Некоей женщины. Азиатского происхождения. Возможно, вьетнамки.

– Ничего не знаю про обезглавленный труп. Ни про азиатский, ни про вьетнамский, ни про какой другой. Так что мы с тобой теперь квиты.

– Ты что, меня выпроваживаешь?

– У меня нет причин ничего от тебя скрывать. Мне не дали взятку. Мне не угрожали. Никто не велел мне держать язык за зубами.

– Значит, ты просто-напросто прозевал историю об обезглавленном трупе.

– Вот как? А как ты сам узнал об этой диковине? Уистлер пересказал ему заметку об отрубленной голове из «Энквайрера». Рассказал об аварии под окнами «Милорда» и о том, как обезглавленный труп чуть ли не полетел ему под ноги. Рассказал о манекене и о том, что полиция выдает аварию за происшествие, в котором участвовала только одна машина.