Кодор, штат Оклахома
       1968 год
      Даже мертвая, она была самой красивой девушкой, какую когда-либо видел Холлиз.
      Яркий луч фонарика в руках доктора освещал ее тело, как прожектор. Один глаз цвета небесной синевы был открыт, но немигающий и ничего не видящий взор был устремлен в непроницаемую тьму.
      Склонившись над трупом, доктор закрыл синий глаз и снова выпрямился, продолжая разглядывать девушку.
      Длинные ресницы отбрасывали на щеки глубокие тени, открытые пухлые губы обнажали край ровных белоснежных зубов.
      Голова девушки была чуть склонена набок, словно в недоумении.
      Ногой, обутой в грубый ботинок на толстой подошве, доктор придал голове обычное, перпендикулярное плечам, положение. На щеке девушки остался отчетливый след резиновой подошвы.
      Холлизу стало не по себе.
      – Вот досада, – пробормотал доктор. – Столько усилий – и все напрасно… Парни, вы принесли то, что я просил?
      Холлиз молча кивнул.
      – Да, сэр, – поспешно отозвался Лютер.
      Их разбудили среди ночи, сунули им в руки две старые лошадиные попоны, сшитые вместе суровыми нитками, велели идти к дверям больничного погреба и привести с собой старую, почти слепую кобылу. Еще им было велено держать язык за зубами. Кроме того, их предупредили, что у дверей погреба будет ждать доктор.
      Уже тогда Холлиз с ужасом почувствовал: произошло нечто страшное, непоправимое. Это было похоже на ночной кошмар, из цепких объятий которого Холлиз уже не мог вырваться.
      Дойдя до больницы, они привязали кобылу в небольшой кедровой роще и направились к погребу. Доктор открыл дверь и впустил Лютера и Холлиза. Темный погреб освещался лишь горевшим в руках доктора фонариком.
      – Мне нужно кое от чего избавиться, – сказал он, – и вы, парни, поможете мне.
      Холлиз понимал, что кто-то умер, однако не ожидал увидеть труп столь красивой девушки, да к тому же совсем юной. На вид ей было не более шестнадцати лет.
      Она лежала на спине, ее густые светлые волосы были спутаны и грязны, словно перед смертью их обильно покрывал пот. Заляпанный кровью край короткой белой сорочки был задран так высоко, что обнажал треугольник светлых вьющихся волос между ног. Смутившись, Холлиз перевел взгляд на лицо девушки и заметил, что кожа у нее белая и безупречно гладкая, как у фотомодели на глянцевой обложке модного журнала.
      – Вы должны увезти это в лес и сжечь в старой угольной яме, – сказал доктор.
      Холлиз снова кивнул, с невыразимым ужасом подумав о том, как это прекрасное тело будет предано огню.
      – Да, сэр, – согласился Лютер.
      – Проследите, чтобы сгорело все, до последней косточки, – твердо предупредил доктор. – От нее ничего не должно остаться!
      – Да, сэр, – откликнулся Лютер.
      Холлиз сознавал: им предстоит совершить не только преступление, но и страшный грех. С внутренней дрожью он размышлял о том, что дух этой девушки когда-нибудь непременно вернется и будет преследовать и терзать его душу.
      Завернув труп в попоны, они вытащили его наружу и перекинули через седло. Каждый прихватил с собой по десятилитровой канистре бензина.
      Дорога до пещеры, которой раньше пользовались как угольной ямой, составляла десять миль и проходила через сосновый лес. Холлизу нестерпимо хотелось плакать. Он думал о Боге, демонах, аде, проклятии, духах и призраках… Ночь выдалась безлунная, на небе тускло мерцали звезды. Холлиз почти ничего не видел и шел вперед наугад.
      Лютер был на десять лет старше Холлиза и знал эту дорогу как свои пять пальцев. Знала ее и полуслепая кобыла, ступавшая в отличие от Холлиза вполне уверенно.
      Они долго двигались молча, потом Лютер спросил:
      – Слушай, ты когда-нибудь трахал покойниц?
      Холлиз вздрогнул от ужаса. “Нет! Только не это! Господи, не дай ему сделать этого!” – вихрем пронеслось у него в голове.
      – Нет, – с трудом выдавил он, и это было первое слово, сказанное им с тех пор, как его и Лютера бесцеремонно подняли с постелей.
      – Слишком уж неподвижны эти мертвяки, – тоном знатока произнес Лютер. – Никакого удовольствия!
      “Господи, помоги и спаси! Помоги и спаси!” – мысленно повторял его спутник.
      Сумрачный лес, окружавший Холлиза, представлялся ему вратами ада, готовыми распахнуться и поглотить его живьем.
      Труп девушки был перекинут через седло кобылы, и Холлизу казалось, что ее дух незримо плывет над ними.
      Говорят, невозможно дотла сжечь человеческий труп, если ты не гробовщик по профессии и у тебя нет специальной печи. На это может уйти несколько дней, и черный жирный вонючий дым поведает всему миру о творящемся преступлении.
      На самом деле все оказалось иначе. Добравшись до пещеры, Холлиз и Лютер положили завернутый в попоны труп в бывшую угольную яму. Откинув попону с верхней части трупа, Лютер вынул из кармана ножик и, к неописуемому ужасу Холлиза, отхватил мизинец правой руки. Холлиза чуть не вырвало, у него задрожали колени, и он отвернулся, теперь уже зная наверняка, что отправится в ад.
      – Палец покойника имеет магическую силу, – рассудительно проговорил Лютер, тщательно вытирая лезвие ножа о попону. – Так утверждает матушка Леоне. Она была в Новом Орлеане и знает толк в подобных вещах.
      Холлиза передернуло от отвращения, во рту стало горько и сухо. Завернув отсеченный палец в голубой шейный платок, Лютер сунул его в задний карман. Потом небрежно накинул попону на лицо девушки, облил труп бензином и неторопливо смастерил из бечевки что-то вроде длинного запала: они с Холлизом должны были выбежать из пещеры до того, как вспыхнет бензин.
      Однако Лютер ошибся в расчетах. Едва они оказались у выхода из пещеры, как неведомая сила заставила Холлиза обернуться. В тот же миг позади них вспыхнул огонь адской силы. Воздушная волна повалила Холлиза навзничь, опалив брови и ресницы.
      Лютер схватил брата за шиворот и помог выбраться наружу, в прохладный сумрак ночи. Обожженная кожа на лице Холлиза саднила, но он терпел.
      Они дождались, когда пламя утихло и каменные своды пещеры остыли, после чего осторожно вошли внутрь.
      От трупа остались лишь кости, покрытые слоем пепла, по которому еще пробегали всполохи тлеющего огня. Нижняя часть черепа скалилась почерневшими зубами, однако лицо почти полностью сгорело.
      – Не совсем так, как просил доктор. – Лютер нахмурился.
      Этого-то Холлиз и боялся! Им пришлось снова развести огонь и терпеливо жечь останки, помешивая кости палкой… На полное уничтожение у них ушло более тринадцати часов. Наконец от трупа осталась лишь пригоршня пепла, который они развеяли над лесным ручьем. Холлиз долго смотрел, как прозрачная вода уносит прах.
      Даже если кто-то и заметил дым над лесом, поднимавшийся в небо, то вслух об этом не сказал. Жители округа предпочитали не говорить о подобных вещах и не задавать лишних вопросов.
      Прошло больше тридцати лет.
 
       Новая Англия
       1999 год
      Во тьме ярко вспыхнул огонек зажигалки.
      Из-за резкого похолодания замок водительской двери ее автомобиля замерз и никак не хотел открываться. Для подобных случаев она с собой в зимнее время всегда носила зажигалку – дешевую, пластмассовую, но в дорогом съемном золотом футлярчике, который подарил ей брат.
      На душе у нее было скверно, как никогда. Открыв наконец дверь автомобиля, она села за руль, завела двигатель и тронулась в путь. На сердце было тяжело, а в голове ни одной мысли. Она просто управляла автомобилем.
      В этот вечер на город обрушился снегопад, принесенный ветрами Атлантики; все радиостанции передавали штормовое предупреждение, настоятельно советуя не выходить из дома, не садиться за руль автомобиля. Не обращая внимания на предупреждение дикторов, девушка мчалась вперед.
      Нет, совсем не так собиралась провести этот вечер Джей Гаррет. Джей ждали в Бостоне на банкете в честь молодых талантов рекламного бизнеса, среди которых значилось и ее имя.
      Это событие было для Джей настолько значительным, что она впервые в жизни купила вечернее платье – черное, без бретелек, с умеренно декольтированной спиной и ужасно дорогое. Кроме того, Джей приобрела изящную золотую заколку для волос, чтобы украсить замысловатую прическу, сооруженную в салоне красоты.
      Теперь же вечернее платье так и осталось в гардеробе, а золотая заколка в бархатном футляре – на туалетном столике.
      Еще утром Джей с радостным нетерпением ожидала наступления вечера и начала замечательного банкета, теперь же напрочь забыла об этом и ее переполняли страх и тоска.
      Она узнала о том, что ее брат, находящийся в Бельгии, болен страшной болезнью, чреватой мучительной смертью.
      Лейкемия.
      Известие о том, что у Патрика лейкемия, поразило Джей словно гром с ясного неба. Патрик не мог заболеть! Молодой, сильный, спортивный, всеми любимый, он, казалось, будет жить вечно!
      Кроме того, Патрик сам был врачом и работал в фармацевтической компании, занимаясь исследованиями в области новых лекарственных препаратов ради исцеления людей. Он отлично справлялся со своей работой и поэтому получил назначение в европейский филиал компании. Патрик не мог стать жертвой смертельной болезни! Неужели Господь допустил такую несправедливость?!
      Между тем эту страшную весть сообщил Джей Божий человек – монах Мейнард, позвонивший ей в Бостон. Он руководил отделением естественных наук в католическом колледже, где работала секретаршей мать Джей.
      – Вы должны срочно приехать домой, к матери, – сказал Мейнард. – Она нуждается в вас, Джей.
      – Но как же мой брат? – пробормотала потрясенная Джей. – Насколько это серьезно? Ведь у него жена должна скоро родить…
      – Все очень серьезно, – ответил брат Мейнард. – В Брюсселе он сейчас находится под наблюдением врачей, но мне бы не хотелось обсуждать подробности по телефону.
      – Что? Обсуждать?
      – Нам необходимо встретиться и побеседовать обо всем.
      – Я хочу поговорить с мамой. Дайте ей трубку.
      – Она не может сейчас с вами говорить, поэтому попросила меня позвонить вам.
      У Джей голова пошла кругом. Ей рисовались самые ужасные картины семейного несчастья. Вдруг мама в шоке от страшного горя? Джей и ее мать Нона давно уже были в натянутых отношениях, почти на грани разрыва, однако теперь Джей волновалась за мать.
      – Почему она не может говорить? – спросила она брата Мейнарда. – Что с ней?
      – Ничего, – ответил монах и снова попросил Джей как можно скорее приехать домой.
      Она стояла на крыльце материнского дома. Лицо было обветренным, на спутанных волосах блестели снежинки.
      Джей довольно долго стучала в дверь, прежде чем ей отворил брат Мейнард в цветистой гавайской рубашке, которая резала глаз своей неуместной яркостью. Джей вошла в гостиную, предполагая увидеть там мать, но в комнате никого не было.
      – Где мама? – обернулась Джей к монаху.
      – Наверху, в своей комнате.
      – Ей плохо? Вы же сказали, что с ней ничего не случилось!
      – С ней все в порядке, – подтвердил монах, невысокий мужчина с седыми, коротко остриженными волосами и тонкими губами.
      Заметно нервничая, он предложил Джей снять пальто. Однако она отступила на шаг и не сняла пальто, словно оно могло защитить ее от несчастья.
      – Ваша мать попросила меня поговорить с вами.
      – Почему именно вас? – насторожилась Джей, почти ничего не знавшая об этом монахе.
      – Нам предстоит нелегкий разговор, – вздохнул брат Мейнард. – Присаживайтесь. Хотите выпить?
      Он направился к небольшому бару и начал открывать бутылку портвейна.
      Джей не хотела пить. Она проехала пятьдесят миль сквозь снежный буран и теперь желала одного – услышать всю правду. Однако Джей была так взвинчена, что не вымолвила ни слова, опасаясь расплакаться. Не снимая пальто, она уселась в старое мягкое кресло.
      Справившись с пробкой, брат Мейнард налил в бокал немного вина и протянул его Джей.
      – Выпейте, вам не повредит.
      Джей решительно отставила бокал на край столика, рядом с которым стояла грубо раскрашенная статуэтка Девы Марии.
      Эту статуэтку раскрасила сама Джей, когда ей было девять лет, и с тех пор ее мать не расставалась с поделкой. Нона была чрезвычайно сентиментальной. Весь ее дом был заполнен подобными памятными вещицами. Сама Джей не любила и не понимала этой особенности матери.
      Она выжидательно смотрела на монаха.
      – Выпейте, так будет лучше, – настойчиво продолжил брат Мейнард. – Вам пришлось проделать неблизкий путь, да еще в такую ужасную погоду…
      – Черт побери! – взорвалась Джей. – Вы скажете наконец правду о моем брате?!
      Ей не следовало поминать черта в присутствии монаха, однако сдерживать горячий темперамент было слишком трудно.
      – Ваш брат серьезно болен, – медленно, словно нехотя, отозвался брат Мейнард, ничем не выдав своего недовольства гневной вспышкой Джей. – Сейчас он в больнице, почти в полной изоляции от внешнего мира. Врачи готовят его к химиотерапии.
      Оглушенная этими словами, Джей безмолвно смотрела на монаха. К глазам ее подступали жгучие слезы. Патрик в изоляции? Химиотерапия? Как может Мейнард так спокойно произносить эти слова? Почему Патрика держат в Брюсселе? Почему его не отправили в Штаты? Происходящее казалось Джей бредом, ночным кошмаром.
      Все еще не вполне осознав смысл слов монаха, она машинально оглядела комнату. Ее взгляд то и дело натыкался на семейные фотографии, большая часть которых запечатлела Патрика в разные периоды его жизни. Он был любимцем в семье. Его обожали и мать, и сестра.
      Взгляд Джей остановился на снимке, где Патрик, выпускник школы, радостно и широко улыбался в камеру. Рыжие волосы и веснушки он унаследовал, как объясняла Нона, от ирландских предков по линии отца, а выразительные темные глаза и высокие скулы – от бабушки, происходившей из индейского племени сиу.
      Глядя на обворожительную улыбку Патрика, Джей почувствовала, как взор застилают слезы.
      Порывшись в заднем кармане брюк, брат Мейнард достал безукоризненно свежий носовой платок и протянул его девушке.
      Она благодарно кивнула и приложила платок к глазам, запятнав его разводами черной туши.
      – Ваш брат попал в брюссельскую больницу с приступом аппендицита, – мягко объяснил монах. – А до этого он в течение нескольких месяцев не мог справиться с острой респираторной вирусной инфекцией. По крайней мере так полагали врачи вначале.
      Джей чуть не застонала. Нервно скомкав мокрый платок, она стиснула его в кулаке.
      – После операции, – продолжал монах, – у Патрика поднялась температура, появились проблемы с дыханием. Врачи заподозрили, что это бронхит или пневмония. Однако результаты анализа крови показали крайне малое количество эритроцитов. Напротив, количество лейкоцитоз превышало норму вдвое. Кроме того, было обнаружено слишком много гематобластов. Это означает одно: острая миелоидная лейкемия.
      Джей охватила бессильная ярость. Ей нестерпимо захотелось закричать, сбросить со стола статуэтку Девы Марии… Но она лишь спросила монаха:
      – Он умрет?
      Брат Мейнард отвернулся и подошел к окну, почти занесенному снегом.
      – Возможно, – тихо ответил он. – Однако современная медицина способна творить чудеса и с Божьей помощью…
      – Не надо общих фраз, – резко прервала его Джей. – Патрику нужна пересадка костного мозга. Я думала об этом всю дорогу из Бостона, и эта мысль помогла мне сохранить самообладание. Ему поможет пересадка костного мозга?
      – Да, если найдется подходящий донор.
      – Если? – взвилась Джей. – Разве я не могу быть донором для своего родного брата? Господи, да я готова отдать Патрику не только костный мозг, но все, что ему потребуется!
      Брат Мейнард молча стоял у окна в своей неуместной яркой рубашке.
      – Значит, поэтому мать хотела видеть меня? – догадалась Джей. – Чтобы спросить, согласна ли я стать донором для Патрика? Разумеется, согласна! Если нужно, я готова немедленно отправиться в Бельгию. Только скажите, что я должна сделать, и…
      – Все не так просто, – вздохнул монах. – Донором может стать далеко не каждый, и дело тут не ограничивается группой крови. Должны совпадать множество биологических показателей.
      Встав с кресла, Джей подошла к монаху.
      – Для этого и существуют кровные родственники, – твердо заявила она. – Один брат может дать другому свою почку, верно?
      Тонкие губы монаха дрогнули. Его лицо выражало полную безнадежность.
      – Даже кровный родственник лишь в одном случае из четырех подходит на роль донора.
      Джей тяжело вздохнула. Что и говорить, перспективы не внушали больших надежд, но все же один шанс из четырех у нее есть!
      – Как проверить, могу ли я стать донором для Патрика? Можно сделать это здесь или мне придется вернуться в Бостон?
      – Джей, проверять вас не нужно, потому что вы не можете стать донором для Патрика.
      – Почему? – Она в недоумении уставилась на монаха. – Вы же сами сказали, что у кровного родственника есть один шанс из четырех.
      – Джей, Патрик вам не брат. – Брат Мейнард успокаивающе коснулся руки девушки.
      – Что?! – Она отдернула руку, начиная смутно подозревать монаха в помешательстве. – Что вы такое говорите? Как это Патрик мне не брат?
      – Вам с детства внушали мысль о том, что Патрик ваш брат, но на самом деле это не так.
      Джей потеряла дар речи. Второй раз за один день брат Мейнард привел ее в состояние шока.
      Не в силах осознать весь смысл слов монаха, Джей машинально повернулась к пианино, на котором рядом стояли два фотографических портрета – ее и Патрика. В эту минуту она вспомнила, как в детстве и юношестве все говорили, что она и Патрик, сестра и брат, совсем не похожи друг на друга.
      У Патрика были вьющиеся темно-рыжие волосы, у Джей – прямые и светлые. У него были темные, почти черные глаза. У нее – небесно-голубые. Она была высокого роста, Патрик – чуть ниже ее. Джей отличалась плохой координацией и некоторой неуклюжестью. Патрик был мускулистым и спортивным.
      Действительно, между ней и Патриком не было внешнего сходства, но внутреннее проявлялось во многих других отношениях. Хорошо знавшие брата и сестру никогда не подвергали сомнению их кровное родство. Джей и Патрик думали и действовали почти одинаково. У них была похожая манера речи, они смеялись и плакали над одними и теми же вещами.
      Разумеется, брат и сестра не во всем повторяли друг друга. Джей отличалась упрямством и вспыльчивостью, Патрик же – мягкостью и покладистостью. Они прекрасно дополняли друг друга и радовались этому.
      Глубоко вздохнув, она спросила:
      – Так кто же из нас приемный ребенок?
      Про себя она уже решила, что это ее удочерила Нона. Мать всегда восхищалась Патриком, ставя его в пример непутевой Джей. Теперь-то девушка понимала, почему Нона всегда была недовольна ею.
      – Вы оба, – ответил Мейнард. – Вы с Патриком оба приемные дети вашей… вашей матери.
      Джей стало дурно, и она почти рухнула в кресло. Не сводя широко раскрытых глаз с брата Мейнарда, девушка тихо пробормотала:
      – Значит, Нона… лгала нам все эти годы?
      – Да, – кивнул он. – И отец тоже.
      – Отец? Мой отец? – машинально повторила Джей, не видя никакого смысла в этом слове. Она плохо помнила отца, вернее человека, который называл себя ее отцом. Мать всегда говорила, что именно от него она унаследовала несносный и упрямый характер. Он умер, когда Джей было четыре года, а Патрику – два. Так зачем же обвинять человека в такой чудовищной лжи?
      Слезы бессильной ярости подступали к ее глазам.
      – Как она могла так поступить с нами? – пробормотала Джей. – А Патрику об этом известно?
      – Да, – кивнул брат Мейнард. – Сегодня утром по телефону я сказал об этом его жене, а она сообщила ему.
      – Боже мой, но ведь Патрик так серьезно болен! Зачем понадобилось травмировать его?
      Брат Мейнард неторопливо подошел к креслу и сочувственно положил руку на плечо Джей.
      – Он все равно уже догадывался об этом по результатам анализа крови. Это известие Патрик принял мужественно и больше волнуется за вас, Джей, чем за себя. Вам не стоит так расстраиваться.
      Расстраиваться? Действительно, к чему расстраиваться, узнав, что твоя родная мать и твой родной брат вовсе не родные тебе?
      Джей довольно скоро взяла себя в руки. Ее чувства и переживания не значили ничего по сравнению с бедой, обрушившейся на Патрика. Она должна думать не о себе, а о брате. Брате? Но ведь он ей не брат, как выяснилось… И все же Джей чувствовала себя его старшей и любящей сестрой!
      Решительно смахнув слезы, она вытерла нос платком брата Мейнарда и твердо сказала:
      – У него должны быть где-то кровные родственники.
      – Очень может быть.
      – Моя мать… Нона знает настоящую фамилию Патрика?
      – Нет, она не имеет об этом ни малейшего понятия.
      – Но… не может же быть, чтобы у Патрика не было кровных родственников!
      – Надо надеяться на лучшее. Будем молиться Богу, чтобы его кровные родственники нашлись.
      – Я найду их! – воскликнула Джей. – Ведь наверняка сохранились документы об усыновлении!
      Она вспомнила о Шейле, коллеге из рекламного агентства, и в ее душе блеснул слабый луч надежды. Шейла тоже была приемной дочерью и, став взрослой, долго пыталась разыскать свою родную мать. Все сведения оказались закрытыми для доступа, и тогда Шейла подала в суд, решением которого ей предоставили возможность ознакомиться с нужными документами, чтобы найти наконец свою настоящую мать.
      – Я заставлю маму рассказать мне все, что она знает о Патрике, – с надеждой проговорила Джей. – Она же не в капусте его нашла! Я найму частного детектива, сделаю все, чтобы найти семью Патрика.
      – Видите ли, Джей, существуют определенные сложности. Именно поэтому ваша мама просила меня поговорить с вами.
      Мейнард неожиданно опустился перед Джей на колени и взял ее руки в свои ладони.
      – Выслушайте меня внимательно. Ваше удочерение и усыновление Патрика были нелегальными. Ваша мать… купила вас обоих с интервалом в два года у какого-то врача из Кодора в штате Оклахома.

      Левой рукой Джей судорожно вцепилась в лацкан пальто, словно прикрывая раненое сердце.
      “Она действительно получила удар в сердце”, – с горечью подумал брат Мейнард, и виною тому был он сам. Замкнутый и аскетичный, монах ощущал значительный дискомфорт, когда речь шла об эмоциях и переживаниях, независимо от того, касались они его или других людей.
      – Мне очень жаль, что все так получилось, – смущенно пробормотал он, не зная, как утешить убитую горем Джей.
      Она сокрушенно покачала головой. Всегда такая живая и энергичная, что брат Мейнард даже избегал ее, Джей теперь казалась совершенно потухшей и безжизненной.
      – Нет, нас не купили в Кодоре, – возразила она, – мы с Патриком там родились…
      Брат Мейнард согласился на этот тяжелый разговор, уступив просьбам Ноны, чуть ли не на коленях умолявшей его сделать это вместо нее. Он пощадил чувства Ноны, но пощадить ее дочь уже не мог. Это было не в его власти.
      – Да, вы были рождены там, но не теми людьми, которых звали отцом и матерью.
      – Нет! – Джей замотала головой, – У меня есть копия наших с Патриком свидетельств о рождении.
      Мысленно взывая к Богу с просьбой наделить его мужеством, брат Мейнард собрался с духом:
      – Эти свидетельства о рождении фальшивые. Врач сфальсифицировал даты и прочее. Это было частью общей договоренности.
      Он вглядывался в лицо Джей, напряженно ожидая реакции на свои слова, но оно выражало только неимоверную боль и страдание.
      _ Значит, я приемыш? – бесстрастно спросила она.
      _ Да.
      – И Патрик тоже?
      Монах молча кивнул.
      – И наша мать вовсе не мать нам?
      – Сердцем Нона, конечно, ваша мать. Она любит и заботится о вас по-матерински, как должна заботиться настоящая мать, но в биологическом смысле она не ваша родная мать.
      Джей по-детски склонила голову набок.
      – И она… она купила нас?
      – Она… ей очень хотелось иметь детей, но… Нона и ее муж не могли их иметь. Агентства по усыновлению детей оказались бессильны. Они перепробовали все, пока случайно не узнали об этом враче из Кодора. Ваши приемные родители связались с ним и сообщили о своем горячем желании усыновить ребенка. И однажды им позвонили и сказали, чтобы они приехали в Кодор за девочкой, то есть за вами, Джей. Они выехали из Остина…
      – Нет! – с жаром перебила монаха Джей, – Мы жили в Кодоре! – Она сделала акцент на слове “жили”. – Мой отец работал там в нефтяной компании!
      – Ничего подобного, – покачал головой брат Мейнард. – Ваш отец действительно работал в нефтяной компании, но не в Кодоре, а в Остине. В Кодоре никогда не существовало такой компании.
      – Да нет же! – горячо возразила Джей. – Такая компания действительно существовала в Кодоре! В шестьдесят восьмом году она разорилась, мой отец нашел другую работу, и нам пришлось переехать…
      – Джей, такой нефтяной компании в Кодоре никогда не было, – твердо повторил Мейнард. – Ваши родители никогда не жили в Кодоре, они лишь дважды приезжали туда: за вами и вашим братом Патриком. Это правда.
      – Но… – озадаченно пробормотала Джей и осеклась. Ей очень хотелось доказать неправоту монаха, но она не знала, как это сделать. – Значит, мы никогда не жили в Кодоре?
      – Никогда, – подтвердил брат Мейнард.
      – И мама все это придумала? – Да.
      – А как же мой отец? Я помню его… правда, слабо… В доме есть его фотографии. Про отца мама тоже придумала? Или он был в самом деле?
      – Он действительно существовал и жил вместе с Ноной и вами.
      – И отец действительно умер, когда мне было четыре года?
      – Да, у него было больное сердце, и он был гораздо старше вашей матери. Возраст, состояние здоровья – все это стало преградой на пути легального усыновления детей.
      Джей понимающе кивнула. Потом она довольно долго сидела, разглядывая две фотографии на пианино – свою и Патрика…
      – Значит, – сказала она, – мы с Патриком всю жизнь провели во лжи.
      – Ну, пожалуй, это слишком сильно сказано, – возразил брат Мейнард, стараясь защитить Нону, которую искренне считал достойной женщиной. – Если посмотреть на это с точки зрения милосердия, сострадания…
      Брат Мейнард продолжал стоять перед Джей на коленях, словно кающийся грешник. Впрочем, он и впрямь чувствовал себя кающимся грешником.
      На щеках девушки вспыхнул гневный румянец. Она вцепилась в подлокотники кресла.
      – Значит, все, что касается нашей семьи, – ложь?! Все сплошная ложь?! Как же она могла? Зачем лгала нам все эти годы?
      – А разве она могла рассказать вам правду? Ведь Нона совершила противозаконное деяние. Как же можно было признаться в этом ребенку?
      – Она могла хотя бы сказать нам с Патриком, что мы ее приемные дети!
      – И Нона, и ваш отец… они оба собирались сказать вам об этом, когда вы подрастете и сможете понять их. Однако ваш отец внезапно умер, а Нона после смерти мужа не нашла в себе сил и мужества сделать это трудное признание. Она просто не знала, как поступить.
      “Она не знала, как поступить…” Джей закрыла лицо руками.
      Нона, всегда такая правильная и богобоязненная, в течение тридцати лет чудовищно лгала своим детям.
      “Я носила тебя под сердцем целых девять месяцев, я чуть не умерла в родах, и вот как ты поступаешь со мной!” – именно так говорила Нона, с укором глядя на Джей, когда та, уже двадцатитрехлетняя девушка, переехала жить к Адаму Гаррету.
      Приблизительно то же самое она произнесла, когда Джей и Адам поженились, а спустя несколько лет развелись. “Ты должна была прислушаться к словам родной матери. Я знала, что рано или поздно он тебя обманет! Все матери отлично разбираются в таких вещах”.
      Она говорила об обмане! Родная мать!
      Джей резко поднялась с кресла и подошла к пианино. Взяв фотографию Патрика, она уставилась на нее в полной растерянности, словно надеясь услышать ответ любимого брата.
      Мейнард медленно поднялся с колен.
      – Вашими биологическими матерями были несчастные, попавшие в беду девушки, не смевшие публично признаться в своем материнстве. Но они хотели, чтобы ваши жизни сложились лучше, поскольку сами ничего не могли сделать для вас.
      – Мы с Патриком были нежеланными, незаконнорожденными детьми?..
      – Тогда было совсем другое время, – мягко возразил брат Мейнард. – Страшное клеймо позора ложилось на девушку, оказавшуюся в подобном положении…
      – Не надо, прошу вас! – поморщившись словно от боли, оборвала его Джей. – Для меня это звучит неубедительно.
      Она поставила на место фотографию Патрика и некоторое время стояла молча, пытаясь овладеть собой. Когда к ней вернулось самообладание, Джей проговорила:
      – Простите, я вовсе не хотела обидеть вас. Я понимаю, вам понадобилось большое мужество, чтобы рассказать мне обо всем, но сейчас, по-моему, мне пора поговорить с моей… с Ноной.
      – Я понимаю ваши чувства… – торопливо начал брат Мейнард.
      – Вот и хорошо.
      Джей направилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Нет, она не разрыдалась перед монахом, как тот со страхом ожидал.
      – Нона в своей комнате? – почти спокойно спросила Джей.
      – Я понимаю ваши чувства, – повторил Мейнард, – но и вы должны понять чувства вашей матери. Она… она не хочет говорить с вами.
      Джей повернулась и с удивлением уставилась на монаха.
      – Что? – Она не верила своим ушам. Он беспомощно развел руками:
      – Нона не хочет видеть вас… по крайней мере пока не хочет. Ей стыдно.
      – Ей действительно должно быть стыдно. – Джей вздернула подбородок.
      – Она надеется, что вы хорошо все обдумаете, чтобы не жалеть потом о сказанном сгоряча. Ведь ей известна ваша вспыльчивость…
      – Да она просто боится встретиться со мной!