— Силы небесные! — она задохнулась от изумления, глядя на свое отражение.

Ее лицо все было в пороховой копоти. Она сразу же налила воды в тазик для умывания и мылом начала скрести свое лицо, шею и руки. Когда она закончила, ее место занял Хэмптон, смывая глубоко въевшуюся сажу и копоть при помощи грязной рубашки, которой он тер свою грудь.

Кетрин стала одеваться, вынув из чемодана легкое цветастое платье. Прежнее платье было совсем грязное, забрызганное кровью, и нуждалось в хорошей стирке, прежде чем его можно было бы надеть снова.

— Очень привлекательно, — сказал он, и она отвернулась, смущенная видом его обнаженной груди, крепкой, мускулистой, покрытой маленькими капельками воды, блестящими на мохнатых волосах.

— Я чувствую себя немного как девочка в этом платье.

— Немного, учитывая твою внешность, — согласился он. — Но ты в нем прехорошенькая. Вырез прекрасно открывает твою прелестную грудь.

Она покраснела, ее пробрала дрожь.

— Боюсь, что оно слишком много открывает. Я мерзну.

— Конечно, это не очень модно, но ты могла бы надеть поверх платья одну из моих рубашек.

— Да?

— Разумеется. Моя щедрость безгранична. Тем более, что они собственность капитана Слоуна.

— Да, это так, — согласилась Кетрин, словно от этой мысли ей стало легче.

Когда она надела рубашку, Хэмптон сказал:

— Кетрин, я вынужден повторить, что тебе не следовало вчера оказывать мне такое явное непослушание. Да, ты помогла доктору Рэкингхэму, но я хочу, чтобы ты была в безопасности, а не наоборот. Я взял тебя с собой не для того, чтобы тебя убили или чтобы ты была сестрой милосердия. Ты должна знать, слово капитана — закон на его корабле.

— Знаю, — с раздражением произнесла она, чувствуя себя однако же неправой. — Но я не могла оставаться в каюте!

— Я уверен, что твой характер, действительно, не позволил тебе поступить иначе, и твоя храбрость достойна похвалы, но во время боя или любого другого критического положения требуется, чтобы все повиновались капитану быстро и беспрекословно. Ты могла подвергнуть всех большой опасности своим неповиновением. Ты наверняка понимаешь это. Неважно, как ты относишься ко мне лично, ты обязана выполнять мои распоряжения как капитана.

— О, ладно! Больше не буду!

— Хорошая девочка! Ну, а как теперь насчет завтрака?

Ей очень хотелось надуть губы, но вместо этого она напустила на себя чопорный вид.

— Как пожелаете!

Он подмигнул ей:

— Не дуйся! Ты знаешь, что я прав.

Она показала ему язык и почувствовала себя лучше.

Хэмптон ухмыльнулся.

После завтрака он вышел, чтобы вернуть корабль на прежний курс и попытаться как-то отремонтировать повреждения, полученные в бою. Кетрин попыталась читать, но ей было скучно, и до сих пор давало о себе знать перенапряжение и возбуждение предшествующего дня. Вскоре она сдалась, надела плащ и поднялась на палубу посмотреть, как идут дела.

Хэмптон был слишком занят, чтобы заметить ее, и она наблюдала за ним, оставаясь сама им не замеченной.

Ей пришлось признать, что независимо от его человеческих качеств, как капитан, моряк и воин он был великолепен. Спокойный, стремительный, отважный, разумный, внушающий беспрекословное повиновение. Она увидела его в ином свете, когда наблюдала вчера, как ловко и хладнокровно он перехитрил более быстроходный и лучше вооруженный корабль и ушел от него. Прежде она думала о нем лишь как о своем заклятом враге, как о самодовольном животном. Теперь же она видела его так, как его видели матросы — вожак, которому верили, который принимал всю ответственность на себя. Кетрин почувствовала приступ безнадежности. Разве могла она выиграть у столь серьезного противника? Неумолимый искусный стратег, находчивый, сильный, он наверняка победит ее.

Ее мрачные мысли были прерваны доктором Рэкингхэмом, который увел ее вниз, чтобы навестить матросов, которых она вчера помогала ему перевязывать. Ее настроение сразу улучшилось, когда она увидела благодарность в их глазах, и она постаралась поднять им настроение приветливостью и улыбкой. Она пообещала матросу со сломанной рукой написать письмо под его диктовку, и тут же ее закидали подобными просьбами другие матросы, бывшие неграмотными. Она с радостью согласилась, почувствовав себя нужной. Ее настроение еще больше приподнялось, когда она выиграла у доктора партию в шахматы.

Вскоре после ухода доктора к ленчу пришел Хэмптон. Приветствие со стороны Кетрин было весьма прохладным. Да, временами у нее случались моменты отчаяния, но это не означало, что она собирается сдаться. В ответ на ее ледяное отношение на губах Хэмптона появилась злобно-насмешливая улыбка. Итак, товарищество, зародившееся вчера, исчезло. Ну что ж, прошлый день заставил ее раскрыться больше, чем она была к тому готова. Сегодня она снова обрела привычный облик. Он и не ожидал легкой победы, но все же ее перемена немного разочаровала его.

— Я вижу, ты, как всегда, обворожительна, — произнес Хэмптон.

Она лишь приподняла бровь. Она стала намного холоднее, подумал он. Подойдя к ней, он легонько провел пальцем по вырезу ее платья, не забыв и ложбинку между грудями. Кетрин посмотрела на него, несколько выведенная его жестом из состояния равновесия. Он наклонился поцеловать ее шею, его губы прикоснулись к ее гладкой коже. Она оставалась неподвижной, как статуя.

— Мне бы хотелось съесть ленч, — сухо и отрывисто сказала она. — Я голодна.

— А я испытываю голод иного рода, — пробормотал он.

— Вы с ума сошли! Среди бела дня!

Он хохотнул:

— Я обидел вашу чувствительность? А почему нельзя днем? Думаю, что получу огромное удовольствие, если посмотрю на твое тело при дневном свете.

Кетрин залилась румянцем и закусила губу.

— Пожалуйста, капитан Хэмптон. Это уж действительно слишком…

— Слишком что? — его губы путешествовали по трепещущей плоти ее груди.

Она стояла неестественно спокойно, как манекен, когда он снимал с нее одежду. Хэмптон подвел ее к кровати, она легла, вытянувшись, прямая, как доска, и непокорная в душе, с безразличным лицом и закрытыми глазами.

Раздевшись сам, он лег к ней. Он трогал ее руками и ртом, восхищаясь видом и ощущениями ее округлого шелковистого тела. Он дразнил ее, называя части ее тела, до которых дотрагивался, он целовал и ласкал ее, пока его самого не охватил неутолимый прилив страсти, но ее тело оставалось холодным, застывшим, она не отвечала ни на какие его ухищрения. А когда он кончил и страсть вылилась из его тела, она по-прежнему хранила молчание. Выбравшись из-под него, Кетрин вымылась, оделась и села к столу.

— Когда же будет подан ленч? — холодно спросила она.

В Хэмптоне поднялась буря гнева. Черт возьми эту замороженную сучку янки! Его любовь и ласки совершенно не возбудили ее! Она казалась совершенно безразличной к нему. Ему захотелось наброситься на нее, как ураган, вытряхнуть из нее душу, дать ей пощечину, сделать все, что угодно, лишь бы стереть печать холодного равнодушия с ее лица. Он спрыгнул с постели и, сделав несколько широких шагов, оказался рядом с ней.

При виде его разгневанного лица Кетрин испытала страх.

— Ты, чертовка маленькая… — он оборвал себя на полуслове и жестоко, свирепо стал целовать ее, вторгшись языком в ее рот.

Хэмптон повалил ее на стол, крепко удерживая в горизонтальном положении одной рукой, а другой сдернул с нее все нижнее белье. Он поглаживал и ласкал ее, стараясь изо всех сил вызвать в ней чувство удовольствия и восторга. Он слегка дотрагивался до ее кожи кончиками пальцев и губами, прикасаясь к самым потайным местам женского тела, возбуждением которых можно довести женщину до экстаза. И опять его мужская плоть удлинилась и разбухла от желания, и, стоя перед ней, он раздвинул ее ноги и вошел в нее, совершая внутри ее тела сильные движения жезлом своей страсти, пока, в конце концов, против своей воли, она не застонала от желания.

— Ну что, моя крошка? — выдохнул он, прерывисто дыша. — Так это был звук удовольствия, что я сейчас слышал?

Устыдившись, она согласно кивнула головой.

— Значит, ты наслаждаешься?

Она упрямо хранила молчание. Тогда Хэмптон стал медленно выводить из нее свое мужское естество.

— Да, — выдавила она из себя.

— Чего ты хочешь? — прошептал он.

Стянув лиф ее платья, он уткнулся носом в ее груди, словно больше не собирался продолжать. Вдруг ее тело под ним стали сотрясать бешеные судороги.

— Пожалуйста, — шептал ее призывный голос.

— У меня есть имя, — сказал он, выводя на ее бедрах пальцами замысловатые узоры.

Она проглотила комок в горле и сказала:

— Пожалуйста, Мэттью.

Он язвительно ухмыльнулся:

— Пожалуйста — что?

— Ты несносен! — задыхаясь, выговорила она с трудом.

— Я знаю. Так чего же ты хочешь?

— Тебя. Пожалуйста, люби меня, возьми меня, я хочу тебя.

— Ах, значит, теперь ты меня хочешь? — сказал он, и внезапно совершенно вынул из нее свою крайнюю плоть.

— Могу ли я порекомендовать тебе физические упражнения и холодные обтирания? — он принялся одеваться.

Кетрин с трудом поднялась и села, тяжело дыша.

— Мэттью!

— Я оставляю вас наедине с собой, мэм, потому что вы предпочитаете холод этой компании. Надеюсь, вы сумеете как-то потушить пожар, бушующий в ваших чреслах… и как следует поразмыслить о своем поведении! — элегантно поклонившись, он вышел за дверь, небрежно бросив через плечо: — Полагаю, что скоро вам подадут ленч, чтобы утолить ваш голод.

— К дьяволу тебя! — крикнула она ему вслед.

Никогда еще она не испытывала к нему такой ненависти. Он унижал ее при любой возможности. Ее ноги подкашивались от слабости и внутри нее все горело от желания вновь почувствовать его плоть в себе. Она чуть не заплакала. С ее стороны так сильно желать его — сгорать от нетерпения по его развратным ласкам! — было проявлением слабости и порочности ее характера. Так она думала. С его же стороны так обращаться с ней было жестоко и бесчеловечно. Он делал это нарочно, рассчитывая, что она не устоит и сдастся на милость его ласк. Сколько женщин у него перебывало, чтобы он смог накопить такой огромный опыт! Она умоляла его! О Боже! Она никогда не сможет пережить этот позор! И хуже всего было то, что если бы он вернулся сейчас, она, наверное, сама набросилась бы на него — настолько сильным было желание ее лона. Ей страшно хотелось кинуться за ним и умолять его вернуться. Понадобилось огромное усилие ее воли, чтобы сдержаться и не выставить себя еще большей дурой в его глазах. Вместо этого она бросилась на постель и разрыдалась горячими, злыми слезами.

Выплакав все слезы, она утихла и лежала, уставив спокойный и безразличный взгляд на противоположную стену каюты, вынашивая ненависть к Хэмптону и упиваясь вымышленными сценами изощренной мести. Когда-нибудь, она не знала как, но она непременно отплатит ему!

Почти сразу же Мэттью раскаялся в содеянном.

Продолжи он любить и ласкать ее, ему удалось бы пробить огромную брешь в ее укреплениях, да и себе доставить удовольствие. Но из-за своего проклятого нрава он снова унизил ее. А может, это и к лучшему! Еще раз он доказал свое превосходство над ней.

Однако он знал ее теперь слишком хорошей понимал, что этот случай лишь утвердит ее в упрямой решимости противостоять ему и не поддаваться своим истинным, глубоко запрятанным желаниям. Если бы он не потерял терпение, то, наверное, смог бы минутой назад завоевать ее душу. Теперь же его вновь ожидала острая борьба, не сулившая ничего приятного. Ему придется быть твердым и приготовиться к ее колкостям и молчанию. Он вздохнул и оперся о борт судна. Чтобы по-настоящему победить ее, ему нужно было прежде всего обуздать свой нрав.

Дул попутный ветер, и «Сюзан Харпер» уверенно скользила по волнам, направляясь в Англию. Ну, а в личной жизни Кетрин и Мэттью не все шло так гладко.

Она хранила гневное молчание, разговаривая только в случаях крайней необходимости. Хэмптону, раздраженному ее каменным молчанием и острыми замечаниями, было все труднее сдерживать свой вспыльчивый нрав. Ей удавалось вывести его из себя гораздо быстрее, чем любой другой известной ему женщине.

Если их дни проходили в постоянной борьбе и стычках, то ночи были не лучше. Он часто пользовался ее телом для утоления своей страсти и был изумлен тем, что его желание с каждым днем росло, а не утихало, как ожидал он ранее. Не имело значения, сколько раз он овладевал ею, но чувство полного удовлетворения и окончательного насыщения так и не приходило к нему.

Он решил, что так происходит оттого, что она не принадлежит ему полностью. Она всегда лежала под ним неподвижно, напрягшись, как бы он ни старался воздействовать на нее.

Он менял свои подходы, свою тактику в надежде, что неопределенность и неизведанность приведут к трещине в ее обороне. Иногда он бывал с ней груб, иногда так нежен, словно она была пятнадцатилетней девственницей. Временами он занимался с ней любовью холодно и деловито, как с проституткой. Часто он проявлял о ней заботу, тщательно, кропотливо разжигая в ней огонь, используя способы из своего богатого опыта, которые обычно приводили его к безошибочному успеху, заставляя женщин извиваться под ним и надрывно кричать от желания. Только однажды нарушила она свое молчание и стала осыпать его ругательствами, пользуясь лексиконом, позаимствованным у его матросов. Его гнев улетучился. Он привлек ее в свои объятия и повалил на кровать.

— Моя маленькая львица, — выразился Хэмптон любовно и потерся щекой о ее волосы. — Есть ли у тебя представление хотя бы о половине этих слов?

Ее обидчивое молчание сказало ему об обратном.

— Объяснить тебе?

Во время его рассказа ее лицо покрылось густым румянцем, но слушала она с большим любопытством.

Вскоре обсуждаемая тема, а также ощущение нежности ее тела заставили его почувствовать новую волну желания, украдкой возвращавшуюся к нему.

Нежно и медленно он стал целовать ее, утопая в сладостной теплоте ее рта. Он не был уверен, но ему показалось, что из ее горла вырвался еле слышный стон наслаждения. За исключением одного раза ему так и не удалось заставить ее тело отвечать на его ласки.

С каждым днем напряжение возрастало. Кетрин не была безразлична к тому разладу, что преобладал в их отношениях. Хотя внешне ей и удавалось сохранять холодность и не отвечать на его ласки, но это достигалось ценой огромных волевых усилий и приводило ее к раздражительности и постоянной истоме, причины которых она не могла ни понять, ни объяснить.

Он был опытным любовником, и его руки разжигали в ней такой огонь, о существовании которого в себе она никогда и не подозревала. Мысленно она продекламировала все стихи, которые только могла припомнить, выписала все математические уравнения, которые когда либо только знала, перелистала генеалогии всех королевских домов, она гуляла по улицам Бостона, производила инвентаризацию белья в шкафах и опись припасов в кладовой, все что угодно, лишь бы отвлечься от того, что он в тот момент с ней творил.

К своему стыду, она обнаружила, что с приближением времени отхода ко сну ее пульс учащается, что иногда при взгляде на сидящего за письменным столом Хэмптона у нее возникает горячее желание подойти к нему, что ее все чаще посещают мечты о том, как он подойдет к ней и будет умолять простить его и выйти за него замуж. Конечно, в этих мечтах она холодно отказывала ему, а он при этом в случае ее отказа клялся застрелиться. Но все же ей было интересно знать, каково было бы стать его женой и не сдерживать больше в себе чувств, которые он в ней пробуждал.

Ей также трудно было хранить молчание в его присутствии. Она и без того скучала по своим беседам с отцом, с лейтенантом Перкинсом, с Педжин, даже с тетей Амелией. Ей было интересно разговаривать с Хэмптоном в тот день, когда разыгрался бой. Ей доставило бы большое удовольствие еще раз побеседовать с ним о подобных вещах. Возможно, ей даже удалось бы убедить его объяснить ей сложности навигации, рассказать о картах и о том, как прокладывать по ним курс. Кроме того, ей было любопытно узнать побольше о нем самом, она очень хотела расспросить Хэмптона о его доме, семье, прежней жизни. Часто она думала, что ей хотелось бы рассказать ему и о себе, она уже почти наяву видела, как заставит его смеяться своими рассказами о тетушках. Долгими вечерами было очень скучно сидеть молча. Хэмптон работал за письменным столом, а она читала. Время еле ковыляло, а ее просто распирало желание поговорить.

Днем было легче. У нее находились занятия: уборка каюты, чтение, игра в шахматы с доктором Рэкингхэмом. Каждый день по нескольку раз она гуляла по палубе либо с доктором, либо одна. Частенько Фортнер присоединялся к ней в этих прогулках и вносил оживление своей неистребимой жизнерадостностью. Она посещала лазарет, чтобы взглянуть, как выздоравливают раненые, она писала за них письма, которые они собирались отправить домой по прибытии в Англию, она, утешая, разговаривала с тяжело пострадавшими в бою.

Пелджо привязался к ней и обычно сопровождал ее повсюду, взяв на себя по собственному почину обязанности ее охранника. Заодно он решил, что необходимо преподать ей некоторые навыки владения ножом. Он уверял Кетрин, что сам он или капитан всегда окажутся поблизости, чтобы вступиться за нее в случае необходимости, но в то же время он утверждал, что знание приемов самообороны никогда никому не помешает.

— Моряки — народ грубый, говорил он, а доки и верфи представляют для леди весьма опасное местечко. Никогда не знаешь наперед, что может случиться. Он показал ей, куда воткнуть нож, чтобы он попал между ребрами в сердце или легкое, как всадить его под ребра и рвануть вверх, как нападать спереди, сбоку, сзади и как всадить нож, чтобы он попал точно в основание шеи, минуя шейные позвонки.

Днями она практиковалась на кукле, которую смастерил для нее Пелджо, и скоро достигла таких успехов, что он счел нужным расширить круг изучаемых тем, включив в него метание ножа. К своему удивлению, Кетрин обнаружила, что ей его уроки доставляют удовольствие. Она всегда стремилась изучить что-нибудь новое, достичь во всем совершенства, а эти уроки ее особенно привлекали и возбуждали, потому что прежде ее принадлежность к слабому полу всегда закрывала ей доступ к подобным вещам.

Когда они доберутся в Англию, Пелджо обещал купить ей хороший нож в маленьком чехле, чтобы она могла пристегнуть его к руке и спрятать в рукаве.

Кетрин улыбалась, слушая. Очевидно, Пелджо и в голову не приходило, что она могла бы использовать нож против его капитана или что она не поплывет с ними назад из Англии.

Он, должно быть, думал, что она и Хэмптон любят друг друга… или что, по меньшей мере, они нравятся друг другу и наслаждаются друг другом. Без сомнения, он полагал, что Кетрин, как и другие женщины, не устояла перед внешностью южанина и его богатым постельным опытом. Но она была сделана из материала потверже.