Девятнадцатого ноября французские войска форсировали Ла-Манш. Наиболее ожесточенное сражение произошло на северо-востоке Англии; с военной стремительностью британские войска отступили на заранее подготовленные позиции в районе Сент-Квентина и в самом городе — траншеи были вырыты в начале кампании — и закрепились там. Но французская армия получила подкрепление. Три батальона регулярных войск штурмовали позиции британцев, а затем первый великанский корпуспошел в атаку на восточном фланге. Оружие, которое несли великаны, было тоже гигантских размеров: здоровенные деревянные дубины с насаженными на них массивными железными кольцами, огромные самопалы, что стреляли разрывными снарядами бочкообразной формы. Из них бробдингнежцы стреляли с плеча, целясь вниз. Картечины, на которые разрывались эти снаряды, были начинены греческим огнем. Великаны оказались замечательно нечувствительными к ружейным пулям.
      Битва при Сент-Квентине оказалась, вероятно, самым значительным сражением за всю войну. Регулярные войска штурмовали английскую линию обороны одновременно с двух направлений; великаны из бробдингнежского отряда, передвигаясь среди сражающихся с намеренной, величавой медлительностью, крушили направо и налево, орудуя длинными шестидесятифутовыми копьями с утяжеленными металлическими боевыми наконечниками весом в тонну. Их огромные самопалы повергали в хаос ряды англичан. Один полковник просто побелел, когда ознакомился со сводкой о потерях.
      — Если бы это были не трупы, а фунты стерлингов, — сказал он своему адъютанту, — мы бы здорово разбогатели.
      Его острота мигом облетела весь лагерь. Мрачная шутка вполне соответствовала действительности, ибо и в самом деле у английской армии было много трупов, но мало денег. Однако главнокомандующий все же отправлял повторявших ее на виселицу по обвинению в государственной измене даже тогда, когда остатки армии отступили к побережью. Сам же он дал деру в тот момент, когда авангард французов пробивался через лагерь мимо болтающихся тел повешенных.
      Английские войска уходили из Сент-Квентина, переправляясь через Па-де-Кале. Приказы о строительстве линии редутов игнорировались, а те, кто все-таки их выполнял, принимали геройскую смерть. Командиры подразделений пытались координировать эвакуацию войск на пляжи возле Кале, но французы нажали и планомерная погрузка на суда превратилась в беспорядочное бегство. В конце концов бробдингнежцы снова оказались в воде, они нападали на шлюпки и отправляли их на дно. Слышались крики, пальба, повсюду царили беспорядок и замешательство. Потери англичан были даже больше, чем в сражении при Сент-Квентине.
      Трупы английских солдат перекатывались в прибое, песок набивался в их рты, волосы, в невидящие глаза.
 
      Бейтс следил за новостями, с боязливой жадностью прочитывая наспех свежие газеты. Как любой англичанин, он желал поражения французам. Но он также желал им победы, которая означала бы и победу угодного Господу дела, которому он посвятил себя. В итоге он не знал, чего хочет. Он хотел спать, но был способен только беспокойно метаться и ворочаться на грязных простынях.
      Слуга исчез, и это не удивило Бейтса. Люди покидали столицу.
      Второй и третий великанские корпуса переплыли Ла-Манш, таща за собой баржи с войсками. Английская армия, призвав на службу резервистов и поставив под ружье всех мужчин, каких только можно было найти, собралась на холмах южнее Кентербери. Коммивояжеры и проезжие передавали новости. «Ужас, похоже на конец света, — говорили они. — На Гэдсхилл проповедник вещал, что конец света близится. Эти гигантские люди несут гнев Божий».
      Поток беженцев из Лондона увеличился. Бейтс, к удивлению своему, обнаружил, что переживает один из периодов кипучей деятельности, который не очень-то соответствовал тому, что происходило вокруг. Он поднимался сравнительно рано и бродил по лондонским улицам, бесстрастный, как сторонний наблюдатель. Он смотрел, как слуги грузят пожитки на повозки возле богатых особняков на Мэйфейр; смотрел, как лавочники заколачивают окна магазинчиков, а их жены заворачивают в носовые платки своих поскуливающих лилипутов. На Грейт-Норт-роуд он видел, как огромная, пульсирующая людская змея уползает к горизонту; люди шли, устало тащились, торопливо шагали или, пошатываясь, брели, катились ручные тележки и конные повозки; мужчины волокли огромные тюки в ярды высотой, набитые брякающими горшками и свернутой одеждой, женщины несли детей и вели на привязи домашний скот.
      Бейтс простоял больше часа, наблюдая за медленно ползущим людским потоком, казалось, таким же неистощимым и бесконечным, как сама Темза. Мимо на рысях шли ополченцы, уличные торговцы расхваливали свои товары, заводные устройства летали туда и сюда над толпой, пересекая дорогу во всех направлениях. В конце концов Бейтс побрел обратно в город, зашел в свой клуб. Там был один Хармон, да еще повар в задней комнате.
      — Боже мой, что происходит, — пробормотал Бейтс.
      Хармон рассыпался в извинениях, он знал свое дело и делал его в любых условиях.
      — С ланчем не будет проблем, сэр, если вы хотите поесть. Бейтс поел. Его мысли возвращались к увиденному. Есть ли возможность убедить генералов в том, что Англия терпит поражение из-за пренебрежения Божьими заповедями? Парламенту следовало бы выпустить воззвание, освобождающее лилипутов, и тогда Божье сияние, несомненно, снова снизойдет на Его народ. Он медленно побрел домой, и путь на Кавендиш-сквер занял у него времени вдвое больше обычного. У дверей его ожидал какой-то незнакомец.
      — Сэр, — проговорил он, шагнув вперед. — Вы мистер Бейтс? Этих слов хватило, чтобы выдать французский акцент. Бейтс вдруг испугался.
      — Что вам угодно?
      — Успокойтесь, сэр, успокойтесь, — сказал незнакомец. — Я полагаю, вы — друг мистера д'Ивуа?
      — Д'Ивуа? — сказал Бейтс. — Да.
      — Я принес от него сообщение. Может быть, нам пройти в дом?
      — Ваша армия в Кенте, сэр, — сказал Бейтс. Его колебания относительно того, драться или бежать, разрешились в пользу первого. — Пока мы тут разговариваем, она разграбит Кент, сэр.
      Незнакомец только повторил:
      — Я принес от него сообщение.
      Человек не назвал своего имени и даже не сказал, как к нему обращаться. Он принес с собой кожаный портфель, а башмаки его были порядочно изношены на каблуках и носах. Когда они вошли в дом и Бейтс расшнуровывал свои башмаки (у него не было теперь слуги, который бы это сделал), незнакомец осторожно поставил портфель на стол, снял треуголку и поклонился.
      — Быстрота желательна, сэр, — сказал он. — Я извиняюсь за мой английский, за речь. Вы простите мое выражение? — Не дожидаясь ответа, он продолжал: — Мистер д'Ивуа просил вам особенно. — Последнее слово он произнес, тщательно выговаривая каждый слог. — Он и я просим вашей помощи. У вас есть вера в наше дело, я думаю.
      — Дело?
      — Для тихоокеанцев. Для маленьких и больших, этих народов. Его святейшество объявил эту войну священной, чтобы освободить эти создания из рабства. Да?
      — Да.
      — Наша армия скоро будет в Лондоне. Мы просим вас кое-что для нас сделать, которое сделает окончание войны более быстрым. Если вы сделаете эту вещь для нас, война окончится скорее и святое дело будет достигнуто.
      — Да, — проговорил Бейтс. Во рту у него пересохло.
      — В этом ранце есть одна особа.
      — В ранце? Незнакомец поклонился.
      — Неправильное слово? Извиняюсь. В этом мешке, в этой сумке?
      — Нет, сэр, я понял вас.
      — Пожалуйста, доставьте вы этот ранец в лондонский Тауэр. Как мы считаем, эта башня — командная позиция по обороне Лондона. Генералы, военное снаряжение, войска — они собираются там. Особа внутри ранца будет способна подействовать на это все, чтобы… чтобы сделать окончание войны более быстрым.
      — Там — лилипут?
      Незнакомец поклонился и открыл застежку портфеля. Лилипут отцепил от себя мягкие привязные ремни, которые закрепляли его внутри, выбрался оттуда и встал на столе по стойке смирно.
      Бейтс, изумленный и немного обеспокоенный, каким он бывал всегда в присутствии этих крошечных существ, улыбнулся. Затем улыбнулся шире, открыл рот и показал зубы, делая вид, будто собирается его съесть. Лилипут стоял не двигаясь.
      — Он прошел тренировку, специальную тренировку, — сказал незнакомец. — Он воин большого мужества, большой ценности. Если бы я приблизился к Тауэру, меня бы застрелили, конечно же. И голые улицы для маленьких людей — это опасные места, с этими кошками, ловушками и тому подобным. Но если бы этот ранец несли вы, то вы смогли бы выпустить его внутри форта. Да?
      — Я никого не знаю в лондонском Тауэре, — сказал Бейтс. — У меня нет связей в армии.
      — Вы идите в Тауэр и скажите им, что несете сообщение от полковника Трулава.
      — Я не знаю этого джентльмена.
      — Он захвачен в плен, но мы думаем, что этот… мой английский, простите… что вы… что они не знают, что он схвачен. Вы представите себя охране и скажете, что несете сообщение от него для внимания только генерала Уилкинсона, только для генерала. Оказавшись внутри, найдите спокойное место и там выпустите этого воина из ранца.
      На полу лежали квадратные пятна солнечного света. Свет на Земле имеет вес, прилетая из космоса, он оказывает на нее мощное давление, хотя и состоит из самых крохотных частиц.
      У Бейтса было такое чувство, что он уже упустил момент, когда мог выбирать. У него не нашлось английских слов, которыми формулируют отказ. Все, что он смог сказать, было: — Я сделаю это.

       27 ноября 1848 г.
      «Вы странный человек, — не раз говорили Бейтсу. — Иногда в вас проявляется огромная сила духа, а иногда она съеживается в ничто».
      «В ничто, — подумал Бейтс, — и тогда я целыми днями валяюсь в постели. Но не сейчас. Сейчас передо мной стоит важная задача, я могу проверить себя, проявить себя перед Господом».
      Француз настаивал на срочности выполнения задания и давил на Бейтса до тех пор, пока тот не дал обещания предпринять вылазку завтра на рассвете.
      — На рассвете, не забудьте, сэр, — сказал француз перед тем, как уйти. — Если мы будем сонастойчивы…
      — Согласованны, — поправил Бейтс.
      — Нет, именно так! Если мы будем сонастойчивы, и этот маленький воин попадет в Тауэр в нужный момент, затем мы сможем завершить войну много скорее. Много скорее.
      Он ушел, его походка показалась Бейтсу вызывающе бойкой. Однако сожалеть было уже поздно. Он закрыл дверь, подтащил кресло поближе к столу и уселся напротив человечка.
      — Добрый вечер, друг мой, — проговорил он. Человечек молчал.
      Есть в этих лилипутах что-то жутковатое, подумал Бейтс. В их присутствии он чувствовал себя неуютно: они выводили его из равновесия. Он пытался смотреть на них как на кукол или марионеток, а они вдруг вздрагивали совершенно по-человечески или неожиданно могли так пристально и пронизывающе посмотреть своими крошечными глазками, будто проникая взглядом сквозь все покровы. Их сущность была странно двойственной. Они были одновременно и сильфами, и дьяволами. Однако сожалеть было уже поздно.
      — Вы неразговорчивы, друг мой, — проговорил Бейтс. — Не могу обвинять вас в том, что вы затаили злобу на англичан. Да, мой народ совершил… ужасные преступления против… вашего народа.
      Лилипут ничего не сказал. Может быть, его молчание было признаком негодования?
      — Поверьте, — продолжал Бейтс. — Я ваш друг. Я посвятил всю жизнь вашему делу.
      Ответа не последовало.
      Бейтсу пришло в голову, что лилипут не говорит по-английски.
      — Мон ами, — начал он, хотя его французский и был нехорош. — Мон ами, жеспер ке…
      Лилипут повернулся на каблуках, вскарабкался обратно на «ранец» и исчез внутри.
      Рано утром, перед самым рассветом, Бейтс обнаружил, что лилипут все же говорил по-английски. Тот каким-то образом ухитрился взобраться на ручку chaise longe, в котором уснул Бейтс, и запищал по-мышиному:
      — Вставай! Вставай! Ибо солнце скоро рассеет тьму, как белый камень рассеивает воронью стаю.
      Спросонья Бейтс не уловил мысль.
      — Мы должны идти, — меж тем пищал лилипут. — Мы должны идти.
      — Темно ведь еще, — буркнул Бейтс, протирая глаза.
      — Скоро станет светло.
      — Ты говоришь по-английски. Лилипут на это ничего не ответил.
      Бейтс поднялся, зажег лампу и быстро оделся. Потом ополоснул лицо из тазика с оставшейся с вечера водой, зашнуровал ботинки и огляделся. Лилипут стоял возле ранца.
      — Не терпится повоевать, мой маленький друг? — проговорил он.
      Все казалось призрачным и нереальным в это утро: и апельсиново-красноватый свет лампы, и угловатые багровые тени, отбрасываемые предметами, и совершенная, хотя и пропорционально уменьшенная копия человеческого существа, стоявшая на столе.
      — Я — воин, — пискнула фигурка.
      — Но мы должны помнить, что Иисус — Князь Света. Фигурка наклонила голову, но не ответила.
      — Ладно-ладно, — сказал Бейтс. — Ладно, мы идем. Маленькая фигурка скользнула в портфель.
      Когда Бейтс запирал дверь своей квартиры, у него было такое чувство, что он запирает и оставляет за спиной всю свою прошлую жизнь. «Возможно, я погибну, — говорил себе Бейтс, но он чувствовал себя настолько одуревшим, что эта мысль даже не кольнула его. — Возможно, я никогда сюда не вернусь». Но на самом деле он в это не верил, не мог поверить. Его пальцы соскальзывали и путались в пуговицах пальто. «Вот и все: берем портфель с его драгоценным содержимым и выходим на улицу».
      Он шел по мостовой Кавендиш-сквер, стуча каблуками, а рассвет становился все ярче. Было холодно. На западе небо над горизонтом еще оставалось насыщенного фиолетового цвета, но на востоке уже было ярким, малярийно-желтым; Венера, яркая точка света, казалась неизмеримо далеким крошечным окошком в стене гигантской желтой цитадели.
      В дальнем конце пустынной Черинг-Кросс-роуд Бейтс заметил одинокую фигуру солдата-пехотинца, который шагал на север, спотыкаясь то ли от усталости, то ли оттого, что торопился. Нервы у Бейтса напряглись, и он отступил в тень, однако тут же выругал себя и пошел дальше. Он представлял себе вопросы, которые ему задаст часовой. Стой, кто идет?Англичанин! Верноподданный англичанин! Боже, храни короля! Что в сумке?Ничего, сэр, вообще ничего, ну, там, личные вещи… но это легко проверить, самый поверхностный досмотр сразу откроет ее истинное содержимое. Бумаги! Бумаги для генерала… только он может их прочитать. Лично в руки! Хватит ли этого часовому?
      Он шел и шел дальше, и рассвет разгорался над ним.
      К тому времени, когда Бейтс добрался до Холборна, уже можно было отчетливо расслышать шум сражения.
      На расстоянии звуки канонады напоминали крики выпи на отмелях в устье реки или же утробное громыхание далекой грозы. Но стоило только спуститься в низину и затем подняться на другую сторону Холборна, как сражение, словно бы покинув область воображаемого, с ужасающей скоростью ворвалось в реальность. В трех улицах от него это еще был стук и треск, но в двух воздух раздирал в клочья ружейный огонь, люди в свекольного цвета мундирах, выставя ружья с примкнутыми штыками, скопом неслись куда-то или поодиночке перебегали от одной огневой позиции к другой.
      Вот теперь Бейтс уж точно проснулся. Он нырнул в боковую улочку, затем в другую, стараясь держаться подальше от круговерти боя. Он очень живо представлял себе всю гнусность своего положения: штатский, неопытный и невооруженный, он блуждает в гуще сражения. Снаряд просвистел в воздухе, на мгновение наступила тишина, а затем он разорвался со страшным грохотом где-то слева.
      Бейтса охватила паника, он уронил ранец и пытался прорваться сквозь зарешеченную дубовую дверь, царапая ее ногтями. Когда он обломал до крови ногти на правой руке, паника, казалось, отступила; он задыхался и чувствовал себя прескверно.
      Подхватив ранец, Бейтс заторопился в конец улицы, и когда та сделала резкий поворот, он очутился на речном берегу.
      Солнце стояло низко, и от света, дрожащего на поверхности, река казалась металлической. Бейтс торопливо зашагал дальше. Еще ярдов пятьдесят вниз по течению — и вот он уже у покинутой будки для сбора пошлины за проход по Лондонскому мосту.
      — Эй, там! — крикнул кто-то. — Стоять! Кто такой?
      Бейтс остановился.
      — Англичанин! — крикнул он в ответ.
      С того места, где Бейтс находился, он мог видеть внизу мост и стремительное течение речного потока. Вода была светло-коричневая, она текла очень "быстро, вздуваясь у передних кромок мостовых опор толстыми, мускулистыми буграми; на поверхности воды за опорами оставались глубокие следы, которые в сотнях ярдов дальше по течению дробились на множество мелких гребней и волн. Стрелки бежали вдоль недостроенной набережной, пригибаясь за еще не установленными каменными блоками, либо запрыгивая в подготовленные для их установки ямы. Откуда-то с другой стороны реки доносилось ржание лошадей, похожее на скрежет коньков по льду.
      Артиллерийский расчет, надрываясь, возился с непокорной полевой пушкой, пропихивая над парапетом моста ее короткое дуло. Борясь с яростным потоком, как жокей с норовистой лошадью, вертелась и подпрыгивала лодка, три пары весел мелькали вверх и вниз, подобно ножкам насекомого: гребцы удерживали лодку бортом у маленького причала, на который высаживались солдаты.
      Тут и там, сопровождая многочисленные взрывы, расцветали в воздухе султаны дыма. Из-за горизонта со свистом неслись французские оперенные снаряды, оставляя в воздухе длинные следы. С потрясающей силой они врезались в каменную кладку вдоль реки. Земля тряслась; рябь пробегала по поверхности реки; камни трескались, и осколки взлетали в воздух дымными фонтанами. Кирпичи, колонны и каменные блоки с грохотом рушились. Снова взрывы. Перестук пуль, ружейный огонь англичан, хотя Бейтс и не видел, в кого они стреляют. Затем появились великаны; их головы поднимались над горизонтом подобно солнцам, только вот за этими солнцами следовали туловища, а туловища подпирали огромные ноги. Они шли против течения, и вода сбивалась в пену у их голеней. На великанах была кожаная одежда, сшитая из лоскутов разной формы и усеянная многочисленными тусклыми металлическими пластинами. Четверо великанов шли со стороны солнца.
      Бейтс был так потрясен увиденным, что даже не осознавал, насколько велика степень этого потрясения. Он моргнул и повернулся. Люди с искаженными от крика лицами бежали сразу во всех направлениях. Он снова моргнул и повернулся к реке. На южном берегу были видны французские солдаты, на этот раз обычных размеров; одни вели огонь, другие пытались перейти мост. Английские войска защищали позицию у моста. Бейтс стоял посреди всего этого, одинокий джентльмен в неброской, но дорогой одежде, в пальто, наглухо застегнутом до самого подбородка, с кожаным ранцем-портфелем. Один из бегущих к мосту солдат поймал его взгляд.
      — Ты! — завопил он. — Ты!
      Все еще плохо осознавая происходящее, Бейтс повернулся к нему. Дым, взвиваясь, уносился прочь под оркестровый аккомпанемент гремящих взрывов.
      Один из бробдингнежцев возвышался над сводом собора Святого Павла. Взмахом огромной дубины с металлическим навершием он пробил его купол так, как разбивают скорлупу яйца. Затем высвободил свое оружие и ударил снова; купол рухнул, оставив после себя рассеивающееся облако пыли.
      Бейтс повернулся взглянуть на крикнувшего ему солдата. Его не было там, где он стоял раньше. Бейтс огляделся, а затем посмотрел вниз и увидел, что тот лежит на мосту, раскинув руки и ноги. Вокруг него растеклась лужа крови, темной и вязкой, как черная патока.
 
      Чуть-чуть придя в себя, Бейтс отошел от будки и зашагал, спотыкаясь, по боковой улице. Сумасшедший маршрут. Он неуклюже пробежал сквозь ряд хмуро глядящих арок, затем свернул в дверной проем и укрылся в его тени, вжимаясь в стену.
      Звуки сражения доносились сюда, как глухие скрипы и какое-то фырканье. Бейтс сообразил, что бой переместился на север, в поля. Он бесцельно вертел застежку портфеля и что-то бормотал, отдавая себе отчет в нелепости подобного занятия.
      Улица была пустынна.
      Из портфеля послышался тонкий голосок лилипута.
      — Ты должен идти, — пропищал он.
      — Меня убьют, — проговорил Бейтс, на последнем слове его голос предательски задрожал. Он готов был заплакать.
      — Мир основан на смерти, — сказал лилипут, и это эксцентричное высказывание прозвучало еще более странно из-за того, что его произносили бесплотным, писклявым голоском.
      — Я буду здесь стоять, пока бой не закончится, — сказал Бейтс.
      Он почувствовал робкое удовлетворение от своих слов: быть в безопасности, остаться в живых, таиться, ожидая, пока опасность минует.
      — Нет, — сказал лилипут; тембр его голоска странным образом изменился.
      Бейтс не понял как, но тот вылез из портфеля и взобрался вверх по его пальто. Вот он стоит у Бейтса на плече, и вот он уже у него на лице. Слабенькое давление на ухо, щекотное, как от насекомого, ощущение на щеке. Бейтс не смог подавить мгновенную дрожь отвращения и движение в эту сторону, выдававшее инстинктивную реакцию: прихлопнуть паука, имевшего наглость заползти на лицо — еголицо! Только усилием воли он удержался, чтобы не прихлопнуть крошечное существо. Нельзя! Это — создание Божье. Так легко вышибить из него дух… но нет, нельзя.
      Совсем рядом с его глазом розовато-желтое пятно головы, похожая на ресницу ручка; их очертания расплывались из-за близкого расстояния.
      — Эта колючка — оружие, — прочирикал лилипут. — Я могу воткнуть ее тебе в глаз, и она взорвется, как бомба. — Бейтс моргнул. — Если ты на меня нападешь, твоему глазу конец. — Бейтс снова моргнул. Глаз слезился, Бейтс часто задышал. — Если ты не двинешься сейчас к Тауэру, твоему глазу конец, — сказал лилипут.
      — Дружочек мой дорогой, — проговорил Бейтс высоким голосом. — Мой шер друг.
      — Бробдингнежцы живут до ста пятидесяти лет, — быстро пропищал певучий, тонкий голосок. — Они боятся смерти, потому что смерть для них — редкость. А мы, лилипуты, живем четверть века и гибели нисколько не страшимся. Мы — народ воинов.
      — Дружочек мой дорогой, — снова сказал Бейтс.
      — Теперь иди! — Щекотное ощущение на его лице исчезло, так же как и чувство, что в ухе висит серьга.
      Когда Бейтс восстановил дыхание, лилипут уже исчез в ранце.
      Сражение, по-видимому, откатилось еще дальше. Тем не менее Бейтс крался, осторожный, как мышь, ныряя из одного подъезда в другой. Но единственными людьми, которых он видел, были британские солдаты. Он торопливо зашагал к Истчипу и, пройдя ряд высоких домов, оказался напротив Тауэра.
      Он не знал, который час. Конечно, утро уже давно наступило; небо было покрыто кучевыми облаками цвета слоновой кости. Капли дождя упали ему на лицо, и Бейтс представил, будто это плевки надменных лилипутов.
      Возле Тауэра наблюдалось оживленное движение: скакали кавалеристы, и лошадиные шкуры блестели то ли от пота, то ли от дождя, то ли по обеим причинам сразу; часовые несли свою службу с четкостью заводных автоматов; дым из труб, и шум, и маркитанты. Вся эта кутерьма казалась Бейтсу еще более необычной, чем недавний бой, свидетелем которого он был. Он закинул на плечо ранец, обитатель которого в своей полосатой форме походил на осу. И все же кто бы мог с уверенностью сказать, что в нем не было также и чего-то ангельского?
      И вот сам лондонский Тауэр, белая как снег башня, величественно возвышающаяся над Бейтсом, символ государственности его страны, ее сердце. Бейтс шагал по мостовой к башне. Никто не окликнул, не спросил у него пропуск или пароль, пока он не приблизился на десять ярдов к главным воротам; врезанная в их створку дверь была приоткрыта.
      — Кто идет? — заорал часовой, хотя и стоял совсем рядом.
      — К генералу Уилкинсону! — тоже громко ответил окончательно пробудившийся Бейтс. — Сообщение для генерала Уилкинсона! — Его сердце сбилось с такта. — Лично в руки! От полковника Трулава!

      Большую часть дня Бейтс провел, спрятавшись в красивом, покинутом хозяевами доме, дверь которого то ли вышибло взрывом, то ли просто взломали воры. Кухня была разгромлена, продукты растащены, но комнаты остались нетронутыми: там была хорошая мебель на гнутых ножках, какие-то хитроумные механизмы, похожие на часы, которые, впрочем, не работали и, по-видимому, стояли просто украшением; стеклянные шары с засушенными цветами внутри; напольные часы современной конструкции, их маятник равномерно раскачивался из стороны в сторону, как деревце на ветру. На стенах висели полотна с изображением светских красавиц.