Майкл Лайблинг, детский писатель, живет в Монреале с женой Пат, тремя милыми дочками и неврастеничной собачонкой Буди, которая до смерти боится алюминиевой фольги, снежных хлопьев и тостов с маслом.
      Когда Майкл не пишет рассказов, он непременно сочиняет что-нибудь другое. Он уже был репортером, ведущим на радио, писал речи и работал в рекламном агентстве. А совсем недавно завершил новый роман.
      Сам Лайблинг говорит о рассказе «Терракотовый мальчик»: «На него меня вдохновила девчонка, которая мешала нам с дочерьми играть в мини-гольф в курортном городке на севере штата Нью-Йорк. Как оказалось, хозяин поля для мини-гольфа — отец девчонки, и она целыми днями изводит посетителей».
      В «Терракотовом мальчике», навеянном этой встречей, показано, что с миниатюрным гольфом можно сотворить то же, что Джорж Р. Р. Мартин сотворил с сырными стружками в «Человеке-груше». Написанный удивительно эмоционально, рассказ одновременно будоражит и леденит душу. Впервые опубликован в зимнем выпуске канадского журнала «On Spec».

      Тупица. Тупой как пробка, тысячу раз болван. Глупый, дурной, слабоумный, тупоголовый, идиотский, кретинский, маразматический, невменяемый, с парализованным мозгом болван.
      Десять тысяч путей ведут в Нью-Йорк-Сити, а он выбирает дорогу 87. Двадцать четыре года цеплялся за любую отговорку, а теперь ночной переезд между штатами, видите ли, устраивает его. «Меня устраивает, Холли». Вот что он заявил. Едва удостоил дорожную карту взглядом. Как будто бы время залечило раны, все исправило. Чего, как Бог свят, конечно, не произошло. Как будто бы он наконец готов сражаться с демонами. К чему он, как Бог свят, конечно, не готов. Можно подумать, ему удастся просто проскочить мимо. Даже не заметить. Беда в том, что он никогда не доверял рекламе. Даже не думал, что это место может существовать до сих пор. По прошествии столь долгого времени.
      Мальчишки заныли на заднем сиденье:
      — Мы хотим, папа. Холли поддержала их:
      — У нас есть время, Орри. В самом деле, давай заедем.
      Он содрогнулся, дыша тяжело, словно роженица на последней стадии, заскрипел зубами и выдохнул:
      — Нет, не люблю я этот мини-гольф. — И на последнем дыхании, срывающимся от страха голосом: — Не люблю экстремальные виды спорта.
      Холли вздрогнула.
      — Что? — захихикала, оборвала себя, не совсем уверенная, что за ахинею сейчас услышала. — Не любишь… чего?
      Он передернул рычаг коробки скоростей и вжал в пол педаль газа. Единственное, чего он хочет от поворота 21, — оставить его позади.
      — Орри, пожалуйста, помедленнее, — попросила она, не повышая голоса, чтобы не пугать детей. Но взгляд по-кроличьи затравленный. Беспокойство опустилось пепельной вуалью. Держит себя в руках — снова его тайны всплывают на поверхность. — Ты едешь слишком быстро…
      Он никогда не рассказывал ей. На самом деле, не рассказывал никому. Холли может примириться с большинством его заскоков, например, с боязнью ресторанов фаст-фуда. С настроениями. Но добавлять ко всему миниатюрный гольф — это уже чересчур. Полный идиотизм. Он, разумеется, мог бы объяснить, но тогда он выставит себя не вполне нормальным.
      Тупым, как пуговица на балахоне огородного пугала.
 
      Тогда были только он и его мать. И «Датсан» 510.
      — Орри, просыпайся, приехали. — Держа руль левой рукой, она развернулась назад и легонько потрясла его за плечо. — Ну, же, детка.
      — Отлично, мам. — Он развалился на заднем сиденье, упираясь тапочками в дверцу, зевнул, потянулся, открывая глаза, и первый раз мельком поглядел на «Форт Бампоу».
      Каждый, кто когда-либо проводил лето на озере Арнольд, знал мини-гольф «Форта Бампоу». Полмили на юг между штатами, расположен на террасах холмов, где старая дорога № 9 делает петлю, идя параллельно самой себе, прежде чем спуститься вниз в деревню, — мимо уж никак не проедешь.
      — Смотрится неплохо, правда? — спросила мама. Она сбросила газ и поехала вниз по этой петле.
 
 
 
      Флаги висели, вялые и безжизненные, вдоль забора, огораживающего поле; грубо выструганные столбы чередовались: красный, белый, синий. Распластавшийся енот венчал трио раздолбанных строений: билетная касса, ларек с мороженым, ларек с сувенирами, «Добро пожаловать», выведенное красной краской, развязно тянулось до кончика загнутого хвоста. За енотом возвышался пластиковый индеец, неся угрюмую вахту: руки сложены на обнаженной груди, пальцы сжимают томагавк, ноги широко расставлены на дорожке, краска на штанах выцвела и посерела.
      Орри моргнул. Взглянул еще раз. Помотал головой, смущенный и настороженный. Снова моргнул. С лестницы, ведущей к стоянке, ему махала девчонка. Во всяком случае, он решил, что это девчонка. На самом деле, больше похожа на какого-то чокнутого гнома. Приземистая. Ноздреватая. Скорее, вырастающая из бетона, а не стоящая на нем. Очки из магазина приколов с выкаченными глазами поверх затуманенных стекол. Зубы, костяной монолит, который в темноте, наверное, светится зеленым. Такие существа, да еще с острыми ушками и в остроносых башмаках, иногда помогают Санта-Клаусу в дешевых лавках, хотя им бы больше подошло забить старичка до смерти под елкой. Рядом с ней девчонка повыше, блондинка с двумя клюшками для гольфа, вертит их над головой, словно она собирающийся взлететь вертолет. Волосы волнами падают на плечи. Раскрасневшаяся, разгоряченная, с длинными-предлинными ногами.
      — Не успел пробыть на озере Арнольд и минуты, а, кажется, уже обзавелся друзьями, — заметила мама.
      Он покраснел- и поспешно отвернулся.
      — Я с ними даже не знаком, — проворчал он. Интересно, чего это они машут? Глупые девчонки.Но бросил украдкой еще один взгляд на «Форт Бампоу», прежде чем тот скрылся за поворотом. Местечко неплохое. Девчонки там или нет, а он познакомится с ним поближе. У него будет полно свободного времени.
 
      Сначала Орри расшумелся. Приводил все доводы против, какие только мог найти, некоторые даже не были лишены здравого смысла. Но они не могли смутить его мать. Она согласилась на работу в «Курорте Гудкинда», не спрашивая его совета. «После того, что случилось, милый, нам необходимо уехать отсюда. Нам обоим будет от этого только лучше. Вот увидишь». Сомневаясь, она всегда взывала к его состраданию, и тогда они оба наслаждались неизменно возникавшим ощущением близости.
      — Но что я там буду делать, пока ты на работе? Она засмеялась:
      — Поверь, найти себе занятие там будет проще простого. Ты не соскучишься, Орри. Обещаю.
      — Но это все равно кажется мне странным, мам. Никогда не слышал, чтобы в гостиницах были медсестры.
      — Ну, в некоторых есть. И отель Гудкинда один из них.
      — А как же они обходились раньше? — Он не мог удержаться, ему хотелось раздразнить ее, заставить признать, откуда взялась эта работа. Что Рей Гудкинд специально придумал эту должность для нее.
      Но она не попалась на его удочку. Лишь продолжала твердить уже знакомый припев. Словно учила стихи к уроку.
      — Ближайшая больница находится в Саратоге. Рей говорит, наличие медсестры поможет ему создать для постояльцев наилучшие условия. Многие из них в возрасте, и их недомогания не сводятся к укусам насекомых и солнечным ожогам. Рей говорит, со мной они будут чувствовать себя увереннее, а это пойдет на пользу его делу.
       Рей говорит. Рей говорит. Рей говорит.
      — Рей что-то очень много говорит.
      — Не умничай, — сказала она, ее огорчение было более искренним, чем он ожидал. — У тебя нет причин разговаривать со мной таким тоном. Мы же друзья, помнишь? Рей очень хороший человек.
      Он опустил глаза, щеки вспыхнули от смущения.
      — Я все равно никогда не слышал о гостиничных медсестрах, — надулся он.
      — В четырнадцать обнаруживаешь, что много о чем никогда не слышал.
      — Точно знаешь? — выпалил он, тут же пожалев, что произнес это вслух.
      — Да, — отрезала она тоном, означающим прекращение дискуссии. — И если ты такой умный, как тебе кажется, лучше помолчи, прежде чем скажешь что-нибудь, о чем потом по-настоящему пожалеешь.
       Что, в самом деле, этот Рей Гудкинд о себе воображает? Болван! И почему она этого не замечает?
 
      Там, где конкуренты гибли, оттесненные в сторону, их постройки зарастали кустарником и уходили под воду, «Курорт Гудкинда» умудрялся выживать. Истинно фольклорное собрание жизнерадостно раскрашенных фронтонов, водосточных труб и покосившихся ставен. Коллективное детище дюжины несостоявшихся архитектурных школ. Все виды крылечек и экзотических карнизов.
      В главном корпусе, на стене напротив конторки администратора, висела красочная хроника. От основания в 21-м году до момента перехода отеля к Рею, «последовавшего за трагической смертью мистера Леонарда Гудкинда». Фотографии трех больших пожаров: август 33-го, июль 44-го и октябрь 68-го. Портреты надутых от гордости мужчин на фоне пойманных ими рыбин.
      Перестроен. Заново профинансирован. Отремонтирован. Столько всего, что последняя инкарнация отеля Гудкиндов привела Рея и его «достойные восхищения уловители дыма и противопожарные системы» на обложку ежемесячника «Курортный менеджмент». ГУДКИНД — ВУНДЕРКИНД ОТЕЛЬНОГО БИЗНЕСА, трубил о нем августовский номер. Такой номер лежал у матери Орри на туалетном столике. Для Орри это была первая зацепка.
      — И когда ты это прочитала? — спросил он.
      — Тогда, когда парень с обложки дал мне это в больнице.
      — Ты знакома с этим вундеркиндом? Правда?
      — Угу. Он был моим пациентом.
      — И что с ним случилось?
      — Аллергическая реакция.
      — На что?
      — На арахис.
      — Арахис?
      — Угу. Чуть не умер. Он был в очень тяжелом состоянии, когда его привезли.
      — А теперь?
      — Поправился. Кстати, у тебя будет возможность познакомиться с ним. Он скоро придет в гости.
      — В гости? К кому?
      — Ко мне… — ответила она, тут же неуверенно исправившись: — К нам.
      После чего Орри убедился, ежемесячник «Курортный менеджмент» лежит на туалетном столике лицом вниз.
 
      Чем упорнее Рей старался завоевать его, тем меньше Орри хотел оказаться завоеванным.
      — Считай себя постояльцем, Орсон, — сказал он, бедра развязно покачиваются, от него исходит запах лосося, которого подавали на обед. — Курорт в твоем распоряжении. До тех пор, пока ты подчиняешься правилам, конечно.
      — Орри. Я же сказал, я Орри. Никто не называет меня Орсоном. — Он подошел поближе к стойке с велосипедами, делая вид, будто его заинтересовал старенький синий «Schwinn».
      — Я знаю. Но, помяни мои слова, когда ты подрастешь, тебе захочется чего-нибудь более солидного. — Главная беда Рея заключается в том, что он знал все. Даже то, чего не знал.
      — Так почему же вы не называете себя Реймондом?
      Гудкинд захихикал, но веселье зависло в воздухе.
      — Что ж, тут ты меня подловил, правда, меня зовут Рейборн, сынок.
      — Я вам не сынок.
      — Я не это имел в виду. Ты же понимаешь. — Он примиряюще протянул костлявую ладонь. Ну, Орс? Мир?
       Орс? Чушь! Что-то новенькое.Орри выкатил велосипед.
      — Мне пора.
      Рей убрал руку в карман.
      — Полагаю, к парикмахеру? Ты несколько зарос. Орри сделал вид, что не слышит.
      — Я не придаю значения твоим словам, сынок, мы станем с тобой друзьями. Вот увидишь.
      Орри вышел на протоптанную дорожку и забрался в седло, пробормотав:
      — А орешков арахисовых не хочешь?
      И не оглядываясь, закрутил педали по направлению к мини-гольфу «Форт Бампоу».
 
      За третью лунку давали пять очков. «КОШМАР ВИГВАМА ТИКОНДЕРОГА». Если попасть точно в центр, из крыши вигвама пойдет дым, почти наверняка удар в одно касание. Но стоит смазать чуть вправо или влево, и мяч погибнет на гравиевом «рафе».
      Орри ударил. Мячик стукнулся о стенку вигвама и отрикошетил к его ногам.
      За спиной кто-то захихикал, но он не обернулся. Играть самому с собой и без того нелегко.
      Он снова ударил. Мячик покатился вверх по наклонной плоскости, обессилел на полпути и безжизненно скатился обратно.
      Хихиканье стало громче. Но он отказывался замечать его.
      Еще попытка. Мячик отпрыгнул влево, с грохотом упал в лунку, прокатился через вигвам и оказался на «рафе».
      — Ясно, почему ты играешь один. Иначе позора не оберешься! Он развернулся к своим мучителям, зная, что это они, те девчонки, которых он видел в первый день. Расплывшийся гном в дурацких очках и с огромными зубами. Вблизи даже хуже.И длинноногая, симпатичная девчонка. Вблизи даже лучше.
      — Ты отвратительно играешь, — заявила гномиха с явным презрением, словно ее мнение должно было стать для него откровением. Говорит пискляво и в нос. Кастрат с сенным насморком. Он не смог определить ее возраст. Может, двенадцать, может, двадцать, может, бог знает сколько.
      Он огрызнулся, используя запал, оставшийся после беседы с Реем:
      — Подумаешь! Я же в первый раз, дай мне время. А ты сама-то чего так задаешься?
      — А вот чего! — фыркнула она, мяч подкатился к метке.
      — Покажи-ка ему, Кит! — воскликнула блондинка. Кит ему показала.
      Из крыши вигвама повалил дым.
      — Обычно это удар в одно касание, — заявила она, закатывая мяч в лунку. — Но сегодня, кажется, не мой день.
      — Ладно, я сражен, — заявил он, изо всех сил стараясь не ощущать себя сраженным. Он подошел к четвертой лунке. «ОХОТНИК НА ОЛЕНЕЙ». Понадеялся, что гном поймет намек и отвяжется.
      — Не бери в голову, — с улыбкой посоветовала блондинка. Орри передернул плечами, сомневаясь, искренне ли ее сочувствие. Он опустился на колени, от зелени рябило в глазах.
      — «Фортом Бампоу» владеет отец Кит. Она часто играет. С прошлого вечера это уже одиннадцатый круг.
      — Двенадцатый, Тесс, — поправила Кит. Широкая ухмылка во всю физиономию, верхняя губа едва не касается носа. И прямо в лоб: — Так когда умер твой отец?
      Он застыл.
      — А? Что? — По спине мурашки, в животе спазм. Кит раздраженно повторила, повысив голос:
      — Вопрос несложный. Когда умер твой отец? Он кашлянул, ответил, выделяя каждое слово:
      — Откуда ты знаешь про моего отца?
      — Потому что у тебя такой вид, словно твой отец умер, — пояснила она.
      Теперь писклявым голосом говорил он:
      — Что ты хочешь этим сказать?
      Никто ни разу не говорил об этом так грубо и прямо. Скончался. Почил. Ушел. На небесах. Переселился в мир иной. Покинул нас. Пусть даже «протянул ноги». Но ни разу — «умер». Никогда.
      — Да ничего не хочу. Только то, что сказала! Он медленно поднялся, соображая.
      — Это Рей рассказал тебе о моем отце? Это от него ты узнала?
      — Рей? Какой Рей?
      — Тогда кто?
      Рука у рта, покусывает палец и разглядывает его. Неловкость разлилась в воздухе, словно дурной запах.
      — Ну, говори! — Орри посмотрел на Тесс, ища поддержки, но та с интересом разглядывала зажатый в руке желтый мяч для гольфа.
      Кит выдохнула:
      — Терракота. Терракота, — повторила она ему.
      — Не знаю никого с таким прозвищем.
      — О Господи! — застонала она. — Ты что, рос в стае волков, ты Элен Келлер или иностранец? Терракота — это такой цвет, болван!
      — Цвет?
      — Да. Красновато-коричневый, — негромко пояснила Тесс, не поднимая на него глаз. Она покосилась на подружку, затем, не вполне уверенная, продолжила: — Кит видит всех людей в цвете.
      — И ты терракотовый, — рявкнула Кит, больно ткнув его под ребра. — А у терракотовых мальчиков отцы умерли.
      У него в горле застрял комок, словно он поперхнулся.
      — О чем вы говорите?
      — Если тебе нужен синхронный перевод, обратись в ООН, Терракотовый Мальчик.
      — Меня зовут Орри. Кит хмыкнула.
      — Отличное имя. Но отца у тебя все равно нет.
      — Оставь в покое моего отца. Заткнись. — Он отшвырнул клюшку, пинком загнал мячик на «раф» и двинулся по склону к воротам. — Ты чокнутая.
      — Ты себе много позволяешь! — закричала Кит. Физиономия, словно огромная лапа, сжимающая багровый шар. — Ты нарушаешь правила, нужно вернуть клюшку и мяч. Почитай, это написано на твоей счетной карточке.
      — Ты ненормальная, — прокричал он в ответ, комкая карточку и запуская в нее. Его отец умер, ушел почти два года назад, и никогда, ни разу до сих пор он не плакал. Никогда, нигде!
      — Деньги не возвращают, это ты знаешь? — Она тащилась за ним следом, пока он шагал к воротам. — Никогда. Только в случае дождя.
      Он вытер мокрые щеки тыльной стороной ладони. Отскочил, давая дорогу тетке, тянущей за собой двух мальчишек. Сипло прокричал у них над головами: