36

Я запер Гэбни в сарае, перевел Джину и Урсулу в дом, укрыл их одеялами и заставил Урсулу выпить немного яблочного сока, который я нашел в холодильнике среди прочих запасов. Книги по выживанию на кухонной полке. Винтовка и дробовик над столом. Швейцарский армейский нож, целая коробка шприцев и медикаментов. Профессор готовился к дальнему рейсу.

Я позвонил в службу спасения по 911, потом заказал срочный разговор со Сьюзан Лафамилья. Она с поразительной быстротой оправилась от ужаса, снова превратилась в знающего свое дело профессионала, записала несколько ключевых деталей и сказала мне, что остальное берет на себя.

Через полчаса прибыли медики, сопровождаемые четырьмя машинами службы шерифа из округа Санта-Барбара. В ожидании их приезда я нашел записи Гэбни, причем это не потребовало с моей стороны особенного напряжения детективных способностей, потому что он оставил с полдюжины тетрадей на столе в столовой. Но больше двух страниц я не выдержал.

Следующую пару часов я провел в беседе с двумя сурового вида людьми в форме. Сьюзан Лафамилья приехала в компании с молодым человеком, одетым в костюм оливкового цвета от Хьюго Босса при галстуке «ретро», перекинулась несколькими словами с полицейскими и вызволила меня. Мистер Модник оказался одним из ее партнеров — имени его я так и не узнал. Он повел мою машину, а Сьюзан повезла меня домой на своем «ягуаре». Она ни о чем меня не спрашивала, и я заснул, довольный тем, что оказался в роли пассажира.

Я пропустил назначенную на следующее утро на десять часов встречу с Мелиссой, но не потому, что проспал. В шесть я был уже на ногах и наблюдал за тем, как новорожденные рыбки размером с острицу бойко снуют в пруду. К половине десятого прибыл в Сассекс-Ноул. Ворота были открыты, но дверь никто не открыл.

Я заметил одного из сыновей Хернандеса, который прореживал плющ недалеко от наружной стены усадьбы, и спросил его, где Джина. В какой-то больнице в Санта-Барбаре, ответил он. Нет, он не знает, в какой именно.

Я поверил ему, но все ж еще раз попробовал дверь.

Когда я отъезжал, он грустно взглянул на меня. Но, возможно, то была не грусть, а жалость — из-за моего маловерия.

Я уже стал выезжать на улицу, когда заметил, что с юга приближается коричневый «шевроле». Он ехал так медленно, что казался стоящим на месте. Я сдал назад и остановился, и как только он притормозил на въезде, уже был тут как тут, у окна водителя, и приветствовал испуганно глядевшую на меня Бетель Друкер.

— Извините, — пробормотала она и включила заднюю скорость.

— Нет, — сказал я, — прошу вас, не уезжайте. Дома никого нет, но мне нужно с вами поговорить.

— Говорить не о чем.

— Тогда зачем вы здесь?

— Не знаю. — На ней было простое коричневое платье, какая-то бижутерия и очень мало косметики. Ее фигура отказывалась подчиняться ограничениям. Но я не испытывал удовольствия при взгляде на нее. Думаю, ко мне еще не скоро вернется радость созерцания. — Правда не знаю, — повторила она. Ее рука оставалась все это время на рукоятке коробки передач.

— Вы приехали, чтобы выразить свое уважение этой семье. Очень достойный поступок с вашей стороны.

Она посмотрела на меня так, будто я говорил на неведомых ей языках. Я обошел вокруг капота и уселся на сиденье рядом с ней.

Она хотела было возразить, но потом с легкостью, говорившей о выработанной за многие годы — за целую жизнь — привычке к молчаливому согласию и приятию, ее лицо приняло выражение покорности судьбе.

— О чем вы хотите говорить?

— Вы знаете, что случилось?

Она кивнула.

— Ноэль мне сказал.

— Где сейчас Ноэль?

— Поехал с утра туда. Чтобы быть с ними.

Недосказанными остались слова «как обычно».

Я сказал:

— Он замечательный мальчик — вы прекрасно его воспитали.

Ее лицо дрогнуло.

— Он такой ужасно толковый, что иногда кажется, будто это не мой сын. Мне повезло, что я помню эту боль — когда выпихивала его наружу. Если посмотреть, так и не подумаешь, что он родился таким крупным. Почти четыре килограмма. Пятьдесят восемь сантиметров. Мне сказали, он будет играть в футбол. Никто не знал, какой он будет толковый.

— Он собирается учиться в Гарварде?

— Он не говорит мне всего, что собирается делать. А теперь, с вашего позволения, мне надо ехать; надо там убраться.

— В «Кружке»?

— Это единственный дом, который пока у меня есть.

— Дон собирается открыть ресторан в скором будущем?

Она пожала плечами.

— Он тоже не говорит мне о своих планах. Я просто хочу там убраться. Пока грязь не накопилась.

— Ладно, — сказал я. — Можно, я задам вам один вопрос — очень личный?

Ее глаза наполнились слезами.

— Это простой вопрос, Бетель.

— Конечно. Валяйте — да и какая разница? Говорю, танцую, позирую — каждый получает от меня то, что ему надо.

— Не знал, что вы работали фотомоделью, — солгал я.

— А как же! Ха! Конечно, я была известной, знаменитой манекенщицей. Со всем этим. — Она провела руками по груди и засмеялась. — Да, я была довольно хороша — как и Джина. Мы с ней были одного сорта. Только на меня приходили смотреть совсем не дамы, желающие купить платье.

— Снимки делал Джоэль?

Пауза. Ее лежавшие на баранке руки казались маленькими и очень белыми. На безымянном пальце было надето дешевое кольцо с камеей.

— Он. И другие. Ну и что с того? Я много снималась. Была фотозвездой. Даже когда была беременная и вот с таким пузом — у некоторых просто болезненная страсть смотреть на беременных женщин.

— Каждому свое.

Она резко повернулась, но тон се голоса был покорным:

— Вы смеетесь надо мной.

— Нет, — сказал я устало. — Не смеюсь.

Она внимательно посмотрела на меня, снова коснулась рукой своей груди.

— Вы видели меня. Вчера. Видели, как я уехала. И теперь хотите знать почему.

Я начал было говорить, но она остановила меня взмахом руки.

— Для вас, может, и глупо расстраиваться из-за такого, как он, — я и сама так думала. Очень глупо. Но я к этому привыкла. К тому, что я глупая. Так что какая разница? Вы, может, считаете меня очень-очень глупой, умственно отсталой, потому что думаете, что он был самая настоящая дрянь... Нет, подождите минуточку. Дайте мне закончить. Он и был самое что ни на есть дерьмо, без капельки доброты. От всего бесился и ярился — хотел, чтобы всегда все было, как надо ему. Наверно, тут виноваты и наркотики. Он страшно много кололся. Но виновато и то, что он просто так устроен. Подлая душа. Так что я понимаю, почему вы думаете что я глупая. Но он дал мне что-то, когда никто вообще ничего мне не давал — по крайней мере, в тот момент моей жизни. После появился Дон, и я буду плакать из-за него, если что-нибудь с ним случится, гораздо больше, чем плакала из-за... этого. Но в тот момент моей жизни, этот был первый, кто дал мне вообще что-то. Даже если он и не собирался этого делать, даже если сделал это потому, что не мог получить то, что очень хотел, и выместил все на мне. Это было неважно, понимаете? Как бы то ни было, получилось ведь хорошее — вы сами только что так сказали. Одна-единственная хорошая вещь в моей треклятой жизни. Вот я немножко и поплакала по нему. Нашла уютное местечко и выревелась как следует. Потом вспомнила, какой он был подонок, и перестала реветь. И теперь вы видите, я больше не плачу. Подойдет вам такой ответ?

Я покачал головой.

— Я не собираюсь судить вас, Бетель. И не считаю неправильным то, что вы расстроились.

— Ну, что ж... О чем же тогда вы хотели спросить?

— Ноэль знает, кто его отец?

Долгое молчание.

— А если не знает, вы ему скажете?

— Нет.

— Даже чтоб оберечь маленькую мисс?

— Оберечь? От чего?

— Чтобы не связывалась с дурным семенем.

— Не вижу в Ноэле ничего дурного.

Она заплакала.

Я дал ей свой носовой платок, она шумно высморкалась и сказала:

— Спасибо, сэр. — Она с минуту помолчала. — Я не поменялась бы местами с этой девочкой ни за что на свете. Да и ни с кем из них.

— Я тоже, Бетель. И о Ноэле спрашиваю совсем не для того, чтобы оберечь ее.

— А для чего же?

— Скажем так: из любопытства. Как еще одну вещь, которую хочу понять.

— Вы очень любопытный человек, да? Копаетесь в делах других людей.

— Раз так, забудьте о моем вопросе. Простите меня за копание в ваших делах.

— Может, это его надо поберечь от нее, а?

— Почему вы так говорите?

— Да по всему по этому. — Она смотрела сквозь ветровое стекло на огромный персиковый дом. — Такое может и сожрать без остатка. У Ноэля голова правильно работает, но кто знает... Вы правда думаете, что они... что у них...

— Кто знает? Они молоды, впереди их ждет много перемен.

— Потому мне и неспокойно. Вроде бы я-то как раз должна этого хотеть, но не хочу. Это не настоящее, это не для жизни обычных людей, для которой они созданы. Он — мое дитя, мне было очень больно, когда я выталкивала его наружу, и я не хочу видеть, как это все его пожирает.

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Надеюсь, что и Мелиссе удастся этого избежать.

— Да. Наверно, ей пришлось несладко.

— Совсем несладко.

— Да, — сказала она, поднося руку к груди, но не коснулась ее и уронила руку.

Я открыл дверцу со своей стороны.

— Счастливо вам, и спасибо, что уделили мне время.

— Нет, — произнесла она. — Он не знает. Думает, что и я тоже не знаю. Я сказала ему, что это были однодневные гастроли, и нет никакой возможности когда-нибудь узнать. Он правда этому верит, потому что раньше я... кое-чем занималась. Я рассказала ему историю, в которой не очень хорошо выглядела, потому что мне пришлось это сделать. Мне надо было сделать то, что я считала правильным.

— Разумеется, — сказал я и взял ее руку в свою. — И это было на самом деле правильно — результат говорит сам за себя.

— Это верно.

— Бетель, я сказал о Ноэле то, что действительно думаю о нем. И заслуга в том, что он такой, целиком принадлежит вам.

Она сжала мою руку и тут же отпустила.

— То, что вы говорите, похоже на правду. Попробую в это поверить.

37

Майло заехал ко мне домой в четыре. Я работал над монографией и провел его в кабинет.

— Здесь масса всего на Дауса. — Он встряхнул свой кейс и поставил его мне на стол. — Только вряд ли пригодится.

— Может, и пригодится. Если потребуется возвращать то, что он уже успел хапнуть из состояния.

— Да, — сказал он, — надо же поаплодировать частному расследованию. Как ты?

— Отлично.

— Правда?

— Правда. А ты?

— Все еще работаю. Адвокату Лафамилья нравится мой стиль.

— Она женщина со вкусом.

— У тебя точно все нормально?

— Точно. В пруду у меня вывелись мальки, они живут и развиваются, так что я в отличном настроении.

— Мальки?

— Хочешь посмотреть?

— Конечно.

Мы спустились в японский садик. Он не сразу разглядел мальков, но потом все-таки их увидел. И улыбнулся.

— Да, они славные. Чем ты их кормишь?

— Размолотым кормом для рыбок.

— А их не съедают?

— Некоторых съедают. Но самые быстрые выживают.

— Ясно.

Майло уселся на камень и подставил лицо солнцу.

— Вчера поздно вечером в ресторане появился Никвист.

Поговорил несколько минут с Доном, потом уехал. Похоже, на прощание. Фургончик был упакован для длительного путешествия.

— Ты это узнал от своего наблюдателя?

— Со всеми подробностями. И когда ты уехал — с точностью до секунды. У него просто мания детальных отчетов. Если бы я не был дураком, то велел бы ему походить за тобой.

— А он смог бы помочь?

Он усмехнулся.

— Вероятно, нет. Там артрит и эмфизема. Но у него чертовски хороший почерк.

Он посмотрел на лист бумаги, вставленный в машинку.

— Что это такое?

— Моя монография.

— Значит, все вернулось в норму, а? Когда ты увидишь Мелиссу?

— Ты имеешь в виду лечение?

— Угу.

— Как можно скорее — как только она вернется в Лос-Анджелес. Я звонил им с час назад, она сказала, что не хочет отходить от матери. Врач, с которым я разговаривал, сомневается, что Джину можно будет перевезти раньше, чем через неделю. Потом потребуется домашний уход.

— Боже мой, — сказал он. — Мелиссе уж точно пригодятся твои сеансы. А может, и всем, кто с этим соприкоснулся, стоит пройти курс лечения.

— Я оказал тебе крупную услугу, а?

— Это точно. Когда буду писать мемуары, то отведу ей отдельную главу. Адвокат Лафамилья говорит, что согласна быть моим литературным агентом, если я это все-таки сделаю.

— Что ж, из нее, вероятно, выйдет хороший агент.

Майло улыбнулся.

— Для Дауса с Энгером наступает время поджаривания задницы. Мне почти что жалко их. Скажи-ка, ты давно ел? Что до меня, то я не прочь основательно перекусить.

— Я плотно позавтракал, — ответил я. — Но есть одно дело, которым бы неплохо заняться.

— Что за дело?

Я сказал ему.

— Боже милосердный! Может, уже хватит?

— Мне необходимо знать. Ради общего блага. Если тебе не хочется этим заниматься, то я попробую справиться сам.

Он сказал:

— Нет, вы только подумайте! — Помолчал с минуту. — Ладно, прогони-ка все через меня еще разок — в деталях.

Я повторил.

— И это все? Телефон на полу? Это все, что у тебя есть?

— По времени все совпадает.

— Ладно. Проверить это можно будет, наверно, без особых трудностей. Вопрос в том, был ли это звонок за дополнительную плату, как междугородный.

— Из Сан-Лабрадора в Санта-Монику звонок междугородный; я уже видел счет.

— Мистер Детектив, — сказал Майло. — Мистер Частный Сыщик.

Это заведение выглядело не так, как обычно выглядят заведения подобного рода. Викторианский дом, расположенный в рабочем районе Санта-Моники. Два этажа, спереди большая веранда с качелями и креслами-качалками. Обшит досками, выкрашен в желтый цвет с белой и нежно-голубой отделкой. На улице припарковано много машин. Еще несколько на подъездной дорожке. Участок лучше благоустроен и содержится в большом порядке по сравнению с другими в этом квартале.

— Ну и ну, — сказал я, показывая на одну из стоявших на подъездной дорожке машин. Черный «кадиллак-флитвуд» 62-го года.

Майло припарковался.

Мы вышли из машины и осмотрели передний бампер «кадиллака». Глубокая вмятина и свежая грунтовка.

— Да-а, выглядит в самый раз, — пробурчал Майло.

Мы поднялись на веранду и прошли в дверь. У нас над головами звякнул колокольчик.

Вестибюль был заставлен комнатными растениями. Душистыми комнатными растениями. Слишком душистыми — словно этот аромат должен был что-то скрыть.

Нам навстречу вышла темноволосая хорошенькая женщина лет двадцати с небольшим. Белая блузка, красная макси-юбка, евразийские черты лица, чистая кожа.

— Чем я могу вам помочь?

Майло сказал ей, кого мы хотим видеть.

— Вы родственники?

— Знакомые.

— Давнишние знакомые, — вмешался я. — Как Мадлен де Куэ.

— Мадлен, — сказала женщина с теплотой в голосе. — Она такая преданная, бывает здесь каждые две недели. И так хорошо готовит — мы тут все просто обожаем ее масляное печенье. Посмотрим, который час. Десять минут седьмого. Возможно, он еще спит. Он; много спит, особенно в последнее время.

— Его состояние ухудшается? — спросил я.

— Физическое или моральное?

— Можно начать с физического.

— Кое-какое ухудшение наблюдалось, но оно появляется и исчезает. Один день он ходит прекрасно, а на следующий совсем не может двигаться. Очень тяжело видеть его в таком состоянии, когда знаешь, что его ждет. Это такая мерзкая болезнь, особенно для такого человека, как он, привыкшего к деятельному образу жизни. Хотя, наверное, все болезни такие. Мерзкие. Когда постоянно имеешь дело с больным, иногда забываешь об этом.

— Я вас очень хорошо понимаю, — сказал я. — Мне приходилось работать с онкологическими больными.

— Так вы врач?

— Психолог. — Мне было приятно сказать правду.

— Это как раз то, к чему я стремлюсь. Стать психологом. Для этого и приехала сюда.

— Прекрасное поприще. Желаю вам успеха.

— Спасибо. У нас в основном раковые больные. Я раньше никогда не слышала о таком заболевании, как у него, — оно какое-то уж очень редкое. Мне пришлось кое-что подзубрить, и действительно оказалось, что в медицинских учебниках почти ничего об этом нет.

— А как в моральном плане?

Она улыбнулась.

— Вы ведь знаете, какой он. Но, откровенно говоря, нам крупно повезло с ним — он готовит еду для других пациентов, рассказывает им истории. Тормошит их, если ему кажется, что они начинают лениться. Он даже персоналу отдает распоряжения, но никто не возражает против этого, он ведь такой славный. И когда он... когда он больше не сможет этим заниматься, то для всех будет огромная потеря. — Она вздохнула. — Как бы там ни было, почему бы нам не пойти и не посмотреть — может быть, он уже встал?

Мы поднялись вслед за ней на второй этаж, проходя мимо спален, в каждой из которых стояло по две-три больничных кровати. Эти кровати были заняты престарелыми мужчинами и женщинами, которые смотрели телевизор, читали, спали, питались — с помощью рта или внутривенно. За ними ухаживали молодые люди в обычной одежде. Было очень тихо.

Комната, перед которой она остановилась, находилась в задней части здания. Она была меньше остальных. В ней помещалась одна кровать. На стене карикатуры из журнала «Панч», а рядом — выполненный маслом портрет молодой, прекрасной женщины с лицом без шрамов. В нижнем правом углу инициалы «А. Д.».

В комнате все на своих местах. Аромат лавровишневой воды с трудом пробивался сквозь общий сладковатый запах.

Сидевший на краю кровати мужчина старался продеть запонку в отложную манжету. Белые крахмальные манжеты. Флотский галстук. Синие брюки из сержа. Все это ему было слишком велико; казалось, он тонет в своей одежде. Под кроватью аккуратно стояли начищенные до зеркального блеска черные ботинки. Три одинаковые пары туфель выстроились у комода, отполированного гораздо лучше, чем того заслуживала его дешевая конструкция. Рядом с туфлями стояло приспособление на колесиках для ходьбы.

Его волосы были гладко причесаны с пробором на правой стороне и цветом напоминали кость. Лицо не сохранило никаких следов былой пухлости, а щеки по-бульдожьи отвисли. Кожа была цветом, как пластик, из которого делают скелеты. Запонки представляли собой маленькие квадратики из оникса.

— К вам гости, — бодрым тоном произнесла наша провожатая.

Хозяин комнаты еще повозился с запонкой, потом наконец продел ее и лишь тогда повернулся к нам.

У него на лице мелькнуло удивление, которое сразу же сменилось выражением глубокого покоя. Как будто он уже испытал самое плохое и выжил.

Он приложил большие усилия, чтобы улыбнуться девушке, и еще большего труда ему стоило произнести «входите». Голосом столь же хрупким, как старинный фаянс.

— Принести вам что-нибудь, мистер Д.? — спросила девушка.

Он покачал головой: «Нет». Тоже с усилием.

Девушка удалилась. Мы с Майло вошли в комнату. Я закрыл дверь.

— Здравствуйте, мистер Датчи, — сказал я.

Холодный кивок.

— Вы помните меня? Алекс Делавэр? Девять лет назад?

Часто мигая, он с трудом выговорил:

— Док... тор.

— Это мой друг, мистер Майло Стерджис. Мистер Стерджис, это мистер Джейкоб Датчи. Добрый друг Мелиссы и ее матери.

— Садитесь. — Он показал на стул. Единственным другим предметом мебели был круглый ореховый стол гораздо более благородного происхождения, чем комод. Обтянутый кожей верх частично прикрыт салфеткой. На салфетке — чайный сервиз. Рисунок точно такой же, как и тот, который я видел тогда в маленькой серой гостиной. — Чай?

— Спасибо, нет.

— Вы, — обратился он к Майло, — похожи на... полисмена.

— Он и есть полицейский. Сейчас в отпуске. Но здесь он не в официальном качестве.

— Понимаю. — Датчи сложил руки на коленях.

Я вдруг пожалел о приходе сюда, и все это нарисовалось у меня на лице. Будучи джентльменом, он сказал:

— Не беспокой... тесь. Говорите.

— Нет нужды об этом говорить. Считайте, что мы нанесли вам дружеский визит.

Полуулыбка тронула его бескровные губы, похожие на сделанный бритвенным лезвием разрез.

— Говорите... что... хотите. — Пауза. — Как?

— Просто догадался, — ответил я, поняв его вопрос. — Вечером накануне того дня, когда Макклоски был сбит машиной, Мадлен сидела у постели Мелиссы и звонила по телефону. Я видел, он стоял на полу. Она позвонила вам сюда и сообщила о гибели Джины. Просила вас заняться этим. Выступить в вашей прежней роли.

— Нет, — возразил он. — Это... ошибка. Она не... ничего.

— Вряд ли это так, сэр, — заговорил Майло, вытаскивая из кармана листок бумаги. — Здесь зарегистрированы телефонные переговоры. Они велись в тот вечер по частному номеру Мелиссы и учтены до минуты. Было сделано три звонка в течение часа. Сюда, в хоспис[23] «Приятный отдых».

— Косвен... ная... улика, — сказал Датчи. — Она говорит... со мной... все время.

— Мы видели машину, сэр, — продолжал Майло. — «Кадиллак», зарегистрированный на ваше имя. Интересные повреждения спереди. Мне представляется, что полицейская лаборатория сможет с этим поработать.

Датчи посмотрел на него, но без всякого беспокойства — казалось, он оценивает одежду Майло. Майло оделся довольно-таки хорошо. Для него. Свое мнение Датчи оставил при себе.

— Не волнуйтесь, мистер Датчи, — успокоил его Майло. — Это не для протокола. Как бы то ни было, вас не предупредили о ваших правах, поэтому ничто из сказанного вами не может быть использовано против вас.

— Мадлен не... имела... ничего... общего... с...

— Если даже и имела, то нам на это наплевать, сэр. Мы просто хотим связать концы с концами.

— Она... не имела.

— Прекрасно, — сказал Майло. — Вы все это придумали самостоятельно. Волна преступности из одного человека.

Улыбка Датчи была неожиданно быстрой и полной.

— Крошка. Билли. Что... еще вы... хотите... знать?

— Чем вы заманили туда Макклоски? — спросил Майло. — Использовали его сына?

Улыбка Датчи задрожала и исчезла, подобно слабому радиосигналу.

— Не... честно. Но... больше... никак.

— Кто ему звонил? Ноэль? Мелисса?

— Нет. — Он затрясся. — Нет. Нет, нет. Клянусь.

— Успокойтесь. Я вам верю.

Прошло немало времени, пока лицо Датчи перестало трястись.

— Так кто же звонил Макклоски? — повторил свой вопрос Майло. — Определенно это были не вы.

— Друзья.

— И что эти друзья сказали ему?

— Сын. Попал в беду. Нужна... помощь. — Остановка, чтобы перевести дыхание. — Струны... отцов... ского... сердца. — Датчи сделал мучительно медленное движение, будто за что-то тянет.