XVI

Жак приносил дамам Ипсиланти маленькие подарки — варенье, засахаренные фрукты, шоколад. Соне он дарил книги и журналы, которые выписывал из-за границы через Михеля. Ах, как чудесно! Сияние ее глаз говорило о том, как она ему благодарна. Жак приходил теперь почти каждые два-три дня.

Как только он входил в дом, баронесса, сгорая от любопытства, бросалась к нему:

— Ну что, Жак, мой дорогой компаньон, как обстоит дело с Г.?

Она теперь не говорила «Гершун», а только Г. ведь кто-нибудь может подслушать. Ну и упрям этот Гершун, просто какой-то твердокаменный!

— Мирбах предлагает ему теперь двадцать пять тысяч, но он уперся и ни с места.

В черных глазах баронессы вспыхивало злорадство, она громко смеялась.

— Этот немец думает, что ему достаточно только приехать сюда и он сразу всех обведет вокруг пальца. Какое самомнение, какая глупость! Предлагает двадцать пять и не подозревает, что мы уже дошли до шестидесяти!

Она торжествовала.

— Мы должны быть очень осторожны, — говорил Жак. — Если я буду слишком напирать, Гершун почует неладное. Терпение — это теперь всё!

— Будьте очень осторожны с Г., — шептала баронесса. — Я знаю здешних крестьян. Но этот немец!.. Я не могу удержаться от смеха, как только подумаю о нем!

Жак, однако, не говорил ей, что и ему до сих пор не удалось ничего добиться от Гершуна. Гершун чешет голову и вдруг заявляет, что его жена не хочет продавать усадьбу. Эта женщина невзлюбила Жака, он чувствует это очень ясно. Он боится, что Гершун проболтается. Каждый день Яскульский разъезжает на санях Гершуна по горам, закупает дрова. Ну если только в это дело вмешается Яскульский...

Соня, разумеется, заметила, что Жак относится к ней не так, как прежде. Все эти знаки внимания, старание понравиться, занять ее, рассказать ей что-нибудь интересное — всё это было необычно. Она чувствовала, что Жак ухаживает за ней, но делала вид, что не замечает этого, и по-прежнему обращалась с ним по-товарищески. Вот это простое товарищеское обращение и мешало Жаку подступиться к ней. «Насколько всё проще, когда имеешь дело с кокеткой!» — часто думал он.

Соня хорошо играет в шашки. В пансионе она достигла мастерства в этой игре. Жак находит, что с Соней интересно играть и в эту игру, хотя, в общем, шашки наводят на него скуку. Ему нравится смотреть на нее, когда она думает: на ее лице появляется тогда такая милая серьезность! И как чудесна беглая улыбка на ее губах. В эти мгновения Жак любит ее по-настоящему. Еще немного — и он не на шутку влюбится!

Иногда Соня садится за рояль, играет свои любимые народные песни, — немецкие, шведские, французские. Она совсем не виртуоз и выбирает только легкие вещи, которые хорошо разучила. Иногда она тихонько напевает при этом. У нее красивый высокий голос. Жак подходит сзади и часто, набравшись храбрости, наклоняет голову так, что ее волосы касаются его лица. Как красива линия ее шеи! Вероятно, у нее чудесная грудь и спина... Вдруг Соня поворачивается и смотрит ему прямо в глаза. Не проникла ли она в его мысли? Да, с ней нужно быть очень осторожным. Нет, он предпочел бы, чтобы она была кокеткой, рисовалась бы перед ним, вела бы с ним сложную игру, — тогда ему было бы гораздо легче.

Баронесса часто предоставляла их самим себе. Она сидела в стороне, рассеянно перелистывая книги, которые приносил Жак, окруженная своими собаками, вечно восседавшими на всех мягких диванах и креслах. Ну и прекрасно! Ей есть над чем поразмыслить, не надо считать ее за человека, который ни о чем не думает. Жак — славный мальчик, это она твердо установила. Он зарабатывает хорошие деньги. Рано или поздно он, конечно, будет богат, может быть, даже станет миллионером. Уже и теперь его считают состоятельным человеком. Чем не партия для Сони? Конечно, почему же нет? Раньше у нее были большие планы относительно Сони, но к чему в конце концов знатное имя и родовитость, если за этим не стоит богатство? Во всяком случае, пусть Жак и Соня узнают друг друга получше. Если оставлять молодых людей одних, они скорее сблизятся, так уж устроил господь бог.

Иногда Жак бывал с Соней в театре.

— Ну, Жак, поведи же ее куда-нибудь! — говорила баронесса. — Пусть она побудет в обществе. Отправляйтесь в театр, только без меня, я там в последний раз простудилась.

Соня наряжалась, и они уходили одни. Жаку это было только приятно, болтовня баронессы порой действовала ему на нервы. Ему нравились эти вечера, хотя театр в Анатоле сильно отдавал глухой провинцией. У Жака был абонемент А ложа номер три на весь сезон. Все обратили внимание, что он часто приходит с Соней, и его самолюбию льстило, когда он замечал, что при их появлении в креслах начинают шушукаться, а его знакомые и друзья при встрече подмигивают ему. Дамы Анатоля посматривали на Соню насмешливо и недоброжелательно: «Эта гордячка, наконец-то!» Жак сидел рядом с Соней с самодовольным выражением на лице. Пусть люди думают, что хотят. К сожалению — да, к сожалению! — они представляли себе дело совсем не так, как оно обстояло в действительности.

Жак понюхал воздух. Боже мой, даже здесь сильно пахло керосином, даже здесь! На галерее и на «стоячих местах» толпились рабочие из нефтяного города, без воротничков, в куртках, пропитанных нефтью. Как только в зале станет жарко, под потолком начнут собираться испарения их пропахшей керосином одежды.

В ложе номер один сидела Франциска. Из этой ложи можно было видеть даже суфлершу в ее будке. Жак хорошо знал эту ложу. Оттуда можно заглянуть и за кулисы, что очень интересно. Франциска была причесана, завита и накрашена, как дама из «салона Колоссер». На ней красовалась белоснежная, очень короткая меховая накидка, купленная в Вене, и она целый вечер занималась тем, что снимала и надевала ее. Ее кавалер, Ники Цукор, каждый раз при этом вставал, и весь театр смотрел на эту пару. Что за вкус надо иметь, чтобы открыто появляться в обществе в сопровождении этого типа с более чем сомнительной репутацией! Но как-никак, а Франциску теперь оценивали уже в миллион. Курчавая голова Ники пахла духами, он был в смокинге. Он стал элегантен после своего путешествия в Вену, черт возьми!

Когда в зале стало темно, в ложе номер восемь вдруг блеснули две крахмальные сорочки. Одна — Бориса, в глубине ложи, вторая — того англичанина с багровым лицом, который приходил в театр поспать. Между двумя сорочками мерцает что-то вроде шлема: это прическа леди Кеннворти. Незадолго перед этим она по крайней мере с минуту вызывающе глядела на Жака, не отрывая глаз от его лица. Чего она хотела? Он подумал: «Ну, посмотрим, почтеннейшая, кто выдержит дольше! Это что же, у вас в Лондоне так принято?» И он тоже стал пристально глядеть на нее, стараясь не моргать. Какое ребячество! Наконец Борис забеспокоился и встал. Тогда Жак отвел глаза: ладно, ладно, леди Кеннворти выиграла!

Из ложи номер пять на него блеснули два глаза. Он всегда чувствовал на себе этот взгляд и, глядя в том направлении, всегда встречал его. Накрашенный ротик растягивался улыбкой.

Это Антония Роткель, которая всегда начинала играть на рояле, как только он показывался в окне «Траяна».

Соня почти не смотрела на публику. Она — «эта гордячка» — едва кланялась знакомым и друзьям. Зато всё, что происходило на сцене, вызывало в ней величайший интерес. Она почти всё время улыбалась, но никогда не смеялась громко. С чисто детской непосредственностью переживала все события пьесы, часто аплодировала. Однако, как только занавес падал, она обыкновенно говорила Жаку:

— Как глупо, как нелепо, как неправдоподобно! Как смешны люди! Неужели это та самая пьеса, которая прошла в Париже четыреста раз? Я разочарована в человечестве!

Жак находил, что в обществе она относится к нему гораздо доверчивее и приветливее, чем дома. Она прикасалась к его руке и даже клала руку ему на плечо. Она так интимно улыбалась ему, точно была его возлюбленной. Она чувствовала, как много взглядов устремлено на нее. Неужели и Соня тщеславна? Жены инженеров и служащих, приехавших из-за границы, рассматривали Соню с особенным любопытством. Такая красота, такая осанка, такая походка — всё это может породить только жизнь в провинции, с ее тишиной, умеренностью, чистым воздухом! В больших городах не найдешь ничего подобного.

После спектакля Жак отвозил Соню домой в своем маленьком автомобиле. Он каждый раз с радостью предвкушал эти минуты. Соня садилась в автомобиль и, если на улице было холодно, доверчиво прижималась к Жаку.

— Садитесь ближе, — говорил он и клал ей руку на талию. — Согрейтесь!

А затем, подъехав к ее дому, он открывал дверцу, помогал ей выйти, и на одно коротенькое мгновение она оказывалась в его объятиях. Эти секунды стоили целого вечера! Собаки начинали лаять, но, как только узнавали голос Сони, мгновенно замолкали. Прежде чем закрыть калитку, Соня еще раз прощалась с Жаком. Сияние ее глаз, блеск ее зубов... «Я люблю ее, люблю по-настоящему, — с ужасом говорил себе Жак. — Я влюбился в нее. О боже мой! Только этого мне недоставало». Он решил несколько дней, по крайней мере неделю, не показываться у Сони, но уже на второй день снова был у нее.

XVII

Весь Анатоль плакал над американским фильмом, который показывали в «Стране грез». Это была история одного клоуна. У него умирает ребенок, но несчастный клоун должен в этот вечер смешить публику. Как жестока жизнь! Антония вернулась домой с распухшими от слез глазами.

— Ах, как трогателен этот маленький покойник, Гизела! — плачущим голосом сказала она. — Нет, ты непременно должна посмотреть этот фильм.

Но Гизеле было сейчас не до того, ее одолевали другие заботы. Она всё это время находилась в ужасном настроении. Все люди ей опротивели. Натерпевшись от людей столько жестоких обид, она поклялась себе больше нигде не показываться. Однако на следующий же день побежала в «Страну грез».

Гизела немедленно раскаялась в этом. Она не могла сосредоточиться, так как всё время думала о гнусности и пошлости людей. Во время первого антракта она увидела, что рядом с ней сидит Ники Цукор. И в то же мгновение — в ту же самую секунду! — у нее в голове блеснула изумительная мысль. Ники Цукор может ей помочь, он для этого самый подходящий человек. Какая великолепная мысль! О, она еще покажет этим гадам-клеветникам! Она немного придвинулась к Ники. Ники с удивлением взглянул на нее, но тотчас сам придвинулся ближе. «Да, — думала Гизела, в то время как умирал ребенок клоуна, — этот Ники мне просто небом послан».

Теперь все в зале уже плакали, а когда опять стало светло, усердно терли глаза. Только Ники Цукор смеялся.

— Хотел бы я знать, — сказал он Гизеле, — откуда только Яскульский достает такую дрянь? И подобная чепуха месяцами делает сборы в Америке! Простите мне мой смех: ведь американцы всё же не какие-нибудь негры!.. Добрый вечер, госпожа Хониг. Я вас только сейчас узнал.

Началась хроника. Она приходила в Анатоль с опозданием на несколько недель, но всё же можно было узнать по крайней мере, что делалось на свете. После хроники Ники хотел проститься, но Гизела попросила его остаться еще на минутку. У нее есть к нему большая-большая просьба. Гизела сильно покраснела.

— Просьба?

— Да, большая-большая просьба.

Ее оклеветали, самым бесстыдным образом оклеветали. Просто гнусность! Тут затронута ее женская честь. Когда она увидела его, ей мгновенно пришла в голову мысль, что он может помочь ей. Она взывает к его рыцарским чувствам, обращается к нему, как к джентльмену. Ей нужно непременно переговорить с ним. Может быть, они могли бы завтра под вечер где-нибудь встретиться? Но всё это, разумеется, должно быть полной тайной.

Ники чувствовал себя польщенным и с радостью выразил свою готовность.

— Вы знаете «Парадиз»? — спросил он.

Да, она знает. Ее подруга Ютка Фигдор рассказывала ей о «Парадизе». У Ютки был флирт с одним инженером из «Национальной нефти», мистером Гауком. Она встречалась с ним там. Но этого Гизела, конечно, не сказала Ники.

— Прекрасно, — заявил Ники. — Вам удобно в шесть часов? В это время уже темно. Вы подниметесь по лестнице, затем направо по деревянной галерее и в последнюю дверь. Там вы найдете меня.

— О, как это любезно с вашей стороны! — поблагодарила его Гизела, и глаза у нее заблестели. — Я буду аккуратна.

Вверх по лестнице, направо, последняя дверь!

Ники уже ждал ее. Он заказал шоколад. Ведь она выпьет чашечку шоколада? Если ей жарко, можно немного приоткрыть окно.

— Как вы любезны, как вы любезны, господин Цукор!

— Здесь нас никто не потревожит, — сказал Ники. — Вы можете говорить, ничего не опасаясь.

Да, говорить! Это было вовсе не так легко, как он себе представлял. Гизела сплела маленькие белоснежные ручки с накрашенными ноготками и беспомощно посмотрела на Ники. Ей, как даме, неудобно заговорить об этом, и кроме того, она ведь едва знакома с этим Ники: обменялась с ним всего-навсего несколькими словами. Губы у нее пересохли, ей пришлось выпить сперва глоток шоколада. Затем она глубоко вздохнула и собралась с силами.

— Я хотела бы обратиться к вам с одним вопросом, господин Цукор, — начала она тихим, дрожащим голосом. — Я хотела бы спросить у вас, слышали ли вы, что обо мне говорят в Анатоле?

Ники потряс черными кудрями. На всякий случай он отрицал. Он уже понял, на что она намекала.

— Нет. Да и что могут о вас говорить? — удивленно ответил он.

— О боже! — Гизела поставила локти на стол, приложила кончики пальцев к вискам и устремила полный ужаса взгляд в пространство. — Это страшная вещь, — продолжала она. — Это низость! Ах, это такая бездонная гнусность, это самая бесстыдная клевета, какую только можно вообразить себе! И подумайте, я ничего не знала, ни о чем не догадывалась. Два года ни о чем не подозревала!

— Но, боже мой, что же это такое?

Гизела то краснела, то бледнела. Она снова сжала белые ручки и опять отпила глоток шоколада.

— Ну, я расскажу вам всё. Вы знаете, что я была замужем. Не правда ли? Ну разумеется, вы сами вчера меня назвали «госпожой Хониг». О моем браке мне не хочется говорить. Скажу только, что у меня были весьма веские причины оставить мужа через сутки после венчания. У него были болезненные наклонности, вы понимаете? Одним словом, я вернулась к родителям.

— Я знаю, я знаю.

Ники слушал, широко раскрыв глаза. Он был большой любитель сплетен, пересудов и скандалов.

— Ну, слушайте дальше, — продолжала Гизела.

Теперь слова так и лились из ее маленького накрашенного ротика. Вероятно, ее муж, трусливый негодяй, пустил о ней эту клевету, чтобы отомстить ей. И она ничего не подозревала! Да ей такое просто в голову не приходило!

— Посудите сами, господин Цукор, как я могла об этом догадаться?

Но теперь она кое-что узнала. Теперь она всё поняла. Она замечала, что на вечерах и балах мужчины почти не обращали на нее внимания. Они увивались вокруг Антонии, а ей — только вежливый поклон. И когда кто-нибудь из мужчин танцевал с ней, она ясно чувствовала, что это простая вежливость и ее партнер буквально остерегается держаться близко к ней. То же она замечала и на улице. Мужчины смотрели только на Антонию, а ее вообще точно не существовало. Что же это такое? Разве она хуже Антонии? Что у нее, бородавки на лице? Разве она чахоточная? Но вот Ютка Фигдор наконец передала ей, какую гнусную клевету распространяют в городе по ее адресу. Она три дня пролежала в постели, так возмутила ее эта гнусность.

— Вы, конечно, знаете, о чем я говорю, господин Цукор? Вам, должно быть, тоже доводилось это слышать?

Ники мешал ложечкой шоколад и смотрел на взволнованную Гизелу большими глуповатыми черными глазами. А затем слегка кивнул. Разумеется, он знает!

— Значит, это говорят? — воскликнула Гизела. — Говорят... говорят, что я... не настоящая женщина?

Гизела закрыла лицо руками:

— Как ужасно, как ужасно! Какой позор! Скажите сами, можно ли нанести женщине более тяжкое оскорбление?

Ники покачал головой.

— Ведь это сделало мое положение в городе просто невыносимым, — в отчаянии продолжала Гизела. — Лишить меня моей женской чести! Можно ли придумать более гнусную сплетню? Мужчины избегают, презирают меня. Это возмутительно! Мне было бы легче, если бы обо мне сказали, что я распутница. Разумеется, это не очень лестно. Но когда говорят, что я не настоящая женщина, это во сто крат оскорбительнее для меня, во сто крат! Говорить так — значит оскорблять женщину насмерть! Ну скажите, права я или нет?

— Вы правы. Это неприятно для вас.

— Неприятно! Да ведь из-за этого я стала отверженной, стала всеобщим посмешищем! — продолжала Гизела вне себя. — Вся моя жизнь разбита. Неужели вы думаете, что я для того разводилась, чтобы никогда больше не выходить замуж? Но как могут интересоваться мною мужчины, если они думают, что я не настоящая женщина? Я взгляну на мужчину, а он избегает моего взгляда. Мужчины боятся дотронуться до моей руки, никто не ухаживает за мной. Вы понимаете теперь, что моя жизнь разбита? Антония — хорошая сестра, нечего сказать! — знала уже год, что обо мне ходят такие слухи, но ничего мне не говорила. «Подумаешь, кто-то сдуру сболтнул», — успокаивала она меня. Ну разумеется: на ее долю выпадали все триумфы, а я сидела рядом, как дура!

«Акробат» сочувственно кивнул.

— Теперь я начинаю понимать, как невыносимо ваше положение, — сказал он.

— Нет, мужчина вряд ли сможет войти в мое положение. Я была в полном отчаянии; я поклялась не выходить больше из дому, я готова была провалиться сквозь землю от стыда. Только с отчаяния пошла я вчера в кино. «Там темно, — думала я, — никто меня не узнает». Но как только я увидела вас, господин Цукор, мне пришла в голову чудесная мысль. «Он поможет тебе, — подумала я, — он джентльмен, он поймет тебя». И теперь я все свои надежды возлагаю на вас.

Ники изумленными глазами уставился на нее:

— На меня?

— Да, на вас, господин Цукор, именно на вас! Всем известно, что вы знаете толк в женщинах. О, простите, вы знаете, в нашем городе не бывает секретов! Вы должны опровергнуть гнусную клевету, вы должны выступить в защиту моей чести. Ну, посмотрите, разве это не руки женщины? — И она поднесла к глазам Ники маленькие выхоленные ручки. — А это разве не женские плечи? Посмотрите сами! — Гизела встала и так близко подошла к Ники, что ее бедра коснулись его колен. Она натянула платье на груди и спросила: — Ну скажите сами, что я — мальчик? Притроньтесь к моей груди, разве это не грудь женщины?

У Ники от волнения участилось дыхание. Он понял теперь, что должен вынести свое суждение как эксперт. Ну что ж, лучшего эксперта ей и не найти.

— Да кто мог выдумать, что вы не женщина? Конечно, это очень даже красивая грудь, а ваша талия... о, какая мягкая и гибкая! Вообще...

— Да вы только пощупайте! — восклицала Гизела. — Ведь тут задета моя женская честь!

— А какие бедра! Господи, конечно, это просто глупая клевета, а мы все верили ей. Разумеется, вы настоящая женщина. Ну а целоваться вы умеете, если вы настоящая женщина?.. Верно, вы и целоваться умеете!

— Да вы только пощупайте, — без конца твердила Гизела, уже сама не понимая, что говорит. — Я знала, что вы меня поймете. О боже мой, ну конечно, я умею целоваться! Как вы могли подумать, что я не умею? Я могу поцеловать вас раз, и еще раз, и еще раз... Ведь сюда никто не войдет? Вы уверены?

Когда они собрались уходить, Гизела сияла от восторга. Она вся пылала. Румянец ее щек пробивался сквозь толстый слой свежей пудры. У нее был несколько комичный вид, точно ее побелили. Она обняла Ники, поднялась на цыпочки и поцеловала его в толстые губы, несмотря на то, что он был плохо побрит.

— Я знаю, Ники, — сказала она, — вы джентльмен и не болтливы. Но ведь это совсем особый случай, и я надеюсь, вы поймете мою просьбу. Умение хранить секреты — это совсем не то, что мне от вас надо. Вы меня поняли? Совсем не то! До свиданья в четверг!

XVIII

Ники Цукор был известен тем, что любил хвастаться своими успехами у женщин и рассказывал буквально всё, до малейших подробностей. Даже и без настойчивой просьбы Гизелы он, конечно, в тот же день похвастал бы своей новой победой. Через три дня весь Анатоль уже знал, что россказни о Гизеле — сплошная ложь и клевета. Она такая же женщина, как все другие, и даже «стопроцентная», как выразился Ники. А если это говорил Ники, то ему смело можно было верить. Если раньше говорили: «Вот идет Гизела Хониг. Знаете, говорят, что она... ну, вы, конечно, понимаете...» — то теперь говорили: «Вот идет стопроцентная».

Да, но как ходила теперь Гизела, Гизела Хониг с длинными черными ресницами и ярко накрашенными щеками? Она летела, эта «стопроцентная», как стрела, с торжествующей улыбкой на губах! Мужчины смотрели на нее, они оборачивались ей вслед. О, она чувствовала их взгляды даже на спине! Некоторые смотрели на нее в упор, точно хотели пронзить ее взглядом, другие широко раскрытыми глазами, как это делают женщины, — ну просто смех. Однажды, когда она проходила мимо «Траяна», какой-то господин снял шляпу и отвесил ей низкий поклон. Это был желтый, как лимон, мистер Гаук из «Национальной нефти», с которым флиртовала Ютка. Правда, этот Гаук был постоянно пьян, но дело не в том, главное, что отбить его у Ютки не составило бы большого труда.

Каждый четверг в шесть часов вечера Гизела пила шоколад с Ники Цукором. «Акробат» должен был снова и снова убеждаться в том, что она настоящая женщина. Гнусная клевета должна быть опровергнута окончательно и бесповоротно. Гизела знала, что она делала. Такие отвратительные слухи держатся долго — люди подлы и низки! «Не делайте из этого секрета, Ники, прошу вас!»

Цукор и Гизела были не единственные, пившие шоколад в «Парадизе» после обеда. Из других комнат часто доносился смех. По деревянной лестнице шмыгали дамы, прикрывавшие лицо вуалью или платком. Даже днем дела у Ксавера шли очень бойко.

Антония внимательно наблюдала за сестрой; та совершенно изменилась: заметно повеселела, постоянно что-то напевала, много гуляла, и на лице ее всегда лежало торжествующее выражение и сознание собственного достоинства. По четвергам после обеда она куда-то исчезала. А что у нее был за вид, когда в восемь часов вечера она запыхавшись прибегала домой, чтобы поспеть к ужину: вся обсыпана пудрой, точно ее выбелили известью! От нее пахло вином и папиросами. А глаза! Хоть бы постыдилась! О боже мой, а мать и отец ничего не замечают... Что они, слепы, что ли? Наконец она узнала от Ютки Фигдор, что говорили в городе о Гизеле. Неужели это правда? Да, Ютка слышала от Берты Воссидло, а та узнала от своего брата. Ники рассказывал, что Гизела была невинной, но Ютка этому не верила. Она смеялась: двадцать три года, замужем, и всё еще невинная девица. Это уж слишком!

Пусть Гизела не воображает, что она, Антония, так глупа, чтобы ничего не заметить.

— Говорят, у тебя связь с Ники Цукором? — спросила она однажды тоном лицемерного сомнения.

— Да? Об этом говорят? — радостно воскликнула Гизела, к большому удивлению Антонии. — Ну и прекрасно, что об этом говорят. Связь — это, может быть, слишком сильно сказано. Так, легкий флирт!

Антония не верила своим ушам.

— Сказать тебе, кто ты такая? — спросила она, близко подходя к Гизеле. — Ты бесстыдница, просто бесстыдница!

Но Гизела нисколько не рассердилась. Она засмеялась и пожала плечами:

— Ну и пусть! Я должна была опровергнуть эту гнусную клевету. И в конце концов имею же я право пользоваться своей молодостью! — ответила она.

— Погоди, Франциска Маниу выцарапает тебе глаза! — с возмущением воскликнула Антония.

Гизела презрительно скривила рот.

— Ах, она совсем не такая узкая мещанка, как все вы, — сказала она. — Напротив, Франциска в ближайшие дни пригласит меня к себе. Она устраивает большой вечер, костюмированный бал.

И Гизела с обворожительной улыбкой пошла навстречу вошедшему в магазин желтолицему господину, мистеру Гауку из «Национальной нефти». Мистер Гаук был в восхищении от того, что видит ее — charted to see you — и совершенно забыл, что он хотел купить. A, gloves, перчатки, теперь он вспомнил.

Гизела хихикала, шутила и чуть не полчаса примеряла мистеру Гауку перчатки. Антония видела в зеркале, что инженер из «Национальной нефти» во время примерки позволял себе всевозможные вольности с Гизелой, и та только смеялась, вот срамница! Антонии, которая сидела за кассой и видела всё это, трудно было оставаться внимательной к покупателям.