Глава 4

О, конечно, между его лицом и коленями Эммы было достаточно слоев ткани — шерсть, хлопок и кружево, — чтобы ситуация не казалась совсем уж… пикантной. Ну а если учесть смущение, то его было более чем достаточно, чтобы защитить Эмму не хуже рыцарских доспехов.

И все же Джеймс не мог припомнить подобного конфуза. Тем более что сама Эмма, как скоро выяснилось, не только не испытывала смущения, но сочла случившееся необыкновенно забавным.

— О! — расхохоталась она совсем не по-вдовьи, упершись затянутыми в перчатки ладонями в его плечи, поскольку Джеймс, не найдя ничего лучшего, за что бы ухватиться, обвил руками ее талию. Он стоял на коленях на полу, его торс располагался между ногами Эммы, а поднятое вверх лицо находилось на уровне ее талии. — О Боже!

Карета, дернувшись, остановилась. Единственным звуком, раздававшимся в наступившей тишине, кроме звонкого смеха Эммы, был ровный стук дождя по крыше катафалка. Джеймсу, пытавшемуся встать, пришлось нелегко — и не только из-за его нелепой позы и запаха лаванды, исходившего от Эммы. Несмотря на подбитый бобровым мехом плащ, ему было холодно. Он даже не понимал, до какой степени замерз, пока у него в руках не оказалось нечто настолько теплое и живое, что не хотелось выпускать его из рук, невзирая на то что это была вдова его кузена.

Подняв глаза, он увидел прямо перед собой улыбающееся лицо Эммы. Ее изогнутые губы, такие розовые и блестящие, что казались влажными, находились всего лишь в нескольких дюймах от его рта. Не было ничего проще, чем обхватить это смеющееся лицо ладонями и прижаться к этим губам…

Но тут Джеймс услышал, как дверца в крыше, отделявшая возницу катафалка от пассажиров, откинулась, а спустя секунду раздался голос Мерфи:

— Извините, сэр. Забыл предупредить. Мы у Древа желаний.

Этого оказалось достаточно, чтобы очарование момента было нарушено и Джеймс смог отвести взгляд от соблазнительных губок Эммы Честертон.

— Эмма, — сказал он, пытаясь выпутаться из ее юбок, — ты не пострадала?

Ясно, что Эмма не стала бы покатываться от хохота, пострадай она хоть чуточку, но Джеймс посчитал своим долгом спросить.

— О! — воскликнула Эмма, вытирая выступившие от смеха слезы. — О, простите меня, но это было так смешно. У вас был такой удивленный вид…

— Ну, — сказал Джеймс, усаживаясь на мягкое сиденье рядом с ней — он уже достаточно испытывал судьбу, сидя напротив, — если бы меня вовремя предупредили…

— Все знают про рытвину возле Древа желаний! — возмущенно откликнулся сверху Мерфи.

— А я не знал, — отрезал Джеймс, довольный, что гнев, забурливший в его жилах, вытесняет другое, куда более тревожное чувство: мучительное влечение, которое, как оказалось, он все еще испытывает к очаровательной вдове своего кузена. — Лично я ничего не знал о рытвине у Древа желаний. — Затем, видя, что Эмма все еще борется со смехом, он поинтересовался: — Надеюсь, вы извините мое невежество, но о чем, собственно, идет речь?

— Вы что же, никогда не видели Древо желаний? — Мерфи покачал седой головой. — Ну, милорд, вы не иначе как с луны свалились.

Это заявление вызвало у Эммы новый приступ смеха. Согнувшись вдвое и спрятав лицо в ладонях, она хохотала так, что вся ее хрупкая фигурка сотрясалась под поношенным плащом. Джеймс, не разделявший ее бурного веселья, взглянул поверх ее склоненной головы и увидел на редкость любопытное зрелище. На развилке дороги высился старый платан с корявыми ветвями, кое-где покрытыми нежно-зеленой весенней листвой. Джеймс уже видел подобные деревья на этом пустынном берегу, но ни одно из них не могло похвастаться несколькими дюжинами башмаков, прибитых к стволу.

Он прищурился, однако видение не исчезло. Чего здесь только не было: рыбацкие сапоги, женские ботинки, деревянные сабо, детские башмачки и сандалии и даже дамские туфельки — и все крепко приколоченные к стволу дерева. Почти вся обувь имела такой вид, будто провисела здесь немало времени. Но некоторые экземпляры были совсем новыми, особенно пара мужских домашних шлепанцев, которые показались Джеймсу знакомыми. Он припомнил, что подарил такие своему кузену на Рождество.

— Н-да, — сказал он, не решившись добавить, что шетлендцы, на его взгляд, довольно странная публика, — любопытно.

Эмма, все еще продолжавшая хохотать, подняла лицо от ладоней.

— О! — воскликнула она. — Простите, но у вас было такое выражение лица, когда он сказал, что вы свалились с луны…

Джеймс, конечно, понимал, что ситуация довольно забавная, однако ему было не до столь шумного веселья. Он был слишком взволнован тем, как забилось его сердце, когда он обнаружил вдову кузена в своих объятиях. Тем не менее ему удалось выдавить ухмылку, чтобы показать, что он не совсем лишен чувства юмора.

— Да, — кивнул он. — Могу себе представить.

— Приносит удачу, скажу я вам, — сообщил сверху одноглазый пьяница, восседавший на козлах. — Ну, ежели приколотить башмак к Древу желаний. Завсегда приносит удачу. В особенности новобрачным.

— О да, — сказала Эмма, наконец справившись со смехом. — Мы со Стюартом прибили свою обувь сразу же по прибытии. По-моему, это очаровательный обычай.

Может, и очаровательный, но Эмме Ван Корт он явно не принес удачи. Муж умер, связь с родней прервалась. Пожалуй, ей следовало бы снять свои башмаки с Древа желаний. У Джеймса, во всяком случае, сложилось впечатление, что Эмме оно принесло нечто, в корне противоположное удаче.

Катафалк снова качнуло, но на сей раз не так сильно, и они продолжили путь. После развилки у Древа желаний карета покатила по более ровной дороге, и вскоре Джеймс увидел так называемый город. Так называемый, поскольку в представлении Джеймса единственная улица с трактиром, гостиницей, бакалейной лавкой, кузницей и церковью не могла претендовать на это звание.

На Шетландских островах, однако, этого было вполне достаточно, чтобы считаться их процветающей столицей, тем более что в городе имелась пристань, на которой дюжина рыбаков разгружала свой ежедневный улов. Дети этих рыбаков, ютившихся с семьями в хижинах и домишках неподалеку от пирса, очевидно, и были учениками Эммы Ван Корт Честертон. Мерфи направил лошадей вдоль узкой улицы к скалистому мысу, выдававшемуся в море, и Джеймс наконец понял, почему до сих пор не заметил школьного здания. Эмма преподавала в помещении в основании старинного маяка.

Джеймс никогда бы не поверил, что такое возможно, если бы не увидел собственными глазами. Вокруг скалы, на которой высился маяк, носилось около дюжины оборванных ребятишек. Несмотря на скверную погоду, они были увлечены какой-то игрой собственного изобретения, важным элементом которой был тряпичный мяч. Смысл игры, насколько понял Джеймс, состоял в том, чтобы не дать мячу упасть в море — непростая задача, поскольку ширина полоски земли между маяком и кромкой берега не превышала двадцати футов. В сильный шторм эта естественная пристань, по всей вероятности, полностью скрывалась под водой…

— Ну, — сказала Эмма, когда Мерфи наконец осадил лошадей, — вот и приехали.

Оторвав взгляд от импровизированной спортивной площадки, Джеймс увидел, что Эмма смотрит в том же направлении. У нее был такой вид, словно она пересчитывает детей. И немудрено. Существовала реальная опасность, что один из них, а то и больше, свалился в кипящие волны и сгинул навеки.

— Пожалуй, — задумчиво произнес Джеймс, сознавая, что далее от него потребуется определенная хитрость. Ибо, хотя Эмме явно не терпится от него избавиться, он не может уехать — и не уедет. Без нее.

И без Стюарта, напомнил он себе. Не стоит забывать, зачем он, собственно, приехал. За Стюартом, а не за Эммой.

Но теперь, когда он знает, что она тоже здесь, он не может с чистой совестью вернуться домой, оставив на этом забытом Богом острове хотя бы одного из них.

К сожалению, как он успел понять, убедить в этом Эмму будет чрезвычайно сложно.

— С вашей стороны было очень мило проделать весь этот путь только для того, чтобы повидаться со мной, — сказала Эмма. На протяжении всей дороги от дома она размышляла над тем, что полагается говорить в таких случаях — в минуты прощания. Довольная, что нашла верный тон, любезный, но прохладный, она протянула ему затянутую в перчатку руку: — Прощайте, лорд Денем. Невзирая на наши прошлые разногласия, я искренне надеюсь, что мы расстаемся друзьями.

Джеймс сжал ее пальцы, прежде чем сообразил, что она с ним прощается. А поскольку он не имел ни малейшего намерения уезжать, то несколько растерялся, не зная, что ответить. Трудно сказать, кто из них изумился больше, когда с его губ сорвались извинения.

— Эмма, — услышал он собственный голос, — я сожалею. О Стюарте. О том, что сделал в тот день… ну, когда ты посвятила меня в свои планы. Я вовсе не хочу сказать, что Стюарт поступил правильно. Но я хочу, чтобы ты знала, что я искренне сожалею. Обо всем.

Глаза Эммы изумленно расширились. Чего она не ожидала услышать в ответ на свою прощальную речь, так это извинений. Извинений? От графа Денема? Неужели такое возможно? Она никогда не слышала, чтобы в своей жизни Джеймс Марбери за что-либо извинялся.

Наверное, он шутит. Хотя вид у него вполне серьезный.

Впрочем, однажды он уже одурачил ее своим видом. Он казался очень серьезным в тот день в библиотеке, когда она поделилась с ним своими намерениями. И что же, разве это помешало ему чуть позже свалить Стюарта с ног одним ударом?

Нет, лорду Денему нельзя доверять. Даже если его лицо — надо признать, на редкость привлекательное — внушает ей доверие, как никакое другое. Но это не значит, что она не может проявить хотя бы ответную любезность.

— Полагаю, — услышала Эмма собственный голос, — полагаю, мне следует простить вас.

Она чуть не откусила себе язык. Простить его? Простить лорда Денема? Никогда!

Но поскольку, сказав это вслух, она только вынудит Джеймса задержаться, Эмма поспешно продолжила.

— Передайте привет вашей матушке и поблагодарите леди Денем за ее любезное приглашение. Но боюсь, я никогда не покину этот остров. Видите ли, я нужна здесь. — Она потянулась к дверце катафалка. — Прощайте.

Джеймс крепче сжал ее пальцы, но они выскользнули из его ладони. Эмма открыла дверцу и шагнула наружу в холод и сырость. Грохот разбивающихся о скалы волн не мог заглушить криков детей, радостно загалдевших при виде учительницы. Их голоса сливались с пронзительными воплями чаек, круживших в вышине

Эмма захлопнула дверцу, отсекая все звуки, кроме рокота прибоя. Джеймс, оказавшийся вдруг в одиночестве, придвинулся к окну, наблюдая за ней сквозь потрескавшееся стекло. Малыши забросили свои игры и с криками бросились к Эмме, стремясь схватить за руку, те, кто не успел, вцепились в юбку. Дети постарше держались в стороне, но, подобно Джеймсу, провожали взглядом свою учительницу, шагавшую к двери маяка, над которой висел медный колокол. Эмма схватилась за свисавшую с него веревку и энергично дернула. Раздался звон, послуживший сигналом, который привел в движение старших детей. Один из них подхватил тряпичный мяч, а остальные устремились вслед за младшими внутрь маяка через открытую Эммой дверь, выкрашенную в тот же жизнерадостный зеленый цвет, что и дверь ее дома.

И только когда за ними закрылась дверь, Джеймс понял, что все это время сдерживал дыхание. Он резко выдохнул, а затем сделал глубокий вдох, ощущая терпкий вкус моря, висевший во влажном воздухе. Как ему удалось так долго не дышать, он не представлял. Наверное, это шок. Было только девять утра, а он чувствовал себя таким измученным, словно уже девять вечера и он провел весь день за бюро, изучая конторские книги. Вот что происходит, когда встречаешься с родней после долгой разлуки. Особенно если эта родня не кто иной, как Эмма Ван Корт.

Дверца в крыше катафалка откинулась, и Мерфи с любопытством взглянул на него.

— Ну что, милорд, — добродушно спросил он, — прикажете отвезти вас в гостиницу за вещичками, что бы поспеть на дневной паром?

С минуту Джеймс задумчиво смотрел на него, затем покорно вздохнул.

— Ладно, — сказал он. — Везите меня в гостиницу, но сегодня я никуда не поеду.

Глаза возницы недоверчиво округлились.

— Чего? А миз Честертон сказала…

— Мне отлично известно, что она сказала, приятель. Но я предпочитаю принимать собственные решения, а не следовать указаниям вашей миссис Честертон. — Он откинулся назад на неудобном сиденье.

Кофе. Вот что ему совершенно необходимо. Чашка свежезаваренного кофе и плотный завтрак. И непременно мясо с горчицей. Не может быть, чтобы к концу уроков он не придумал, как наилучшим образом выйти из этого неловкого положения.

— Ну, не знаю, — проворчал Мерфи со своего места наверху. — Миз Честертон это не понравится. Это уж как пить дать.

Джеймс не мог не улыбнуться при этом замечании.

— Да, — сказал он. — Определенно не понравится.

Глава 5

Приникнув к толстому стеклу одного из окон маяка, Эмма пристально наблюдала за развитием событий. Невероятно, но ее хитрость, кажется, сработала. Катафалк развернулся и покатил прочь.

А это значит, что Джеймс уезжает.

Она с трудом верила в свою удачу. Ей, в течение всего прошлого года не видевшей ничего, кроме череды неудач, наконец-то повезло. Джеймс уезжает, так ничего и не узнав о завещании мистера О’Мэлли. Нет, это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Но это правда! Давно пора, чтобы удача повернулась к ней лицом. И если этого не произойдет сегодня, то не произойдет никогда. Джеймс уезжает, а все остальное не важно. Возможно, ей повезет настолько, что они больше никогда не увидятся.

Это ее самое заветное желание.

Хотя…

Хотя на самом деле она никогда не испытывала неприязни к Джеймсу Марбери. Видит Бог, она пыталась — после того, что случилось в библиотеке. Но как можно возненавидеть человека, который всегда был добр к ней, пока она подрастала. В конце концов, именно Джеймс, а не кто-то другой доставал ей воздушного змея, застрявшего в ветвях дерева, или украдкой приносил ей десерт, когда ее отсылали спать без сладкого. К Джеймсу, а не к Стюарту она бежала с пчелиными укусами и поцарапанными коленками. Джеймс всегда находил для нее время — в отличие от Стюарта, вечно погруженного в свои книги.

В этом, собственно, и заключался секрет его притягательности. В тихом омуте, как известно, черти водятся, и Эмма с четырнадцати лет только и думала о том, как бы заставить Стюарта Честертона обратить на нее внимание. Как оказалось, от нее требовалось только проявить интерес к тому, что больше всего интересовало Стюарта, — к помощи бедным. После этого, к величайшему восторгу Эммы, стоило ей войти в комнату, как Стюарт тут же отрывался от книги.

Пенелопа, разумеется, никогда не понимала одержимости Эммы Стюартом. Джеймс, утверждала она, намного красивее своего кузена. Он лучше смотрелся в бальных залах и был предметом воздыханий не только Пенелопы, но и большинства дам, встречавшихся в лондонских гостиных.

Однако достоинства Джеймса Марбери не ограничивались приятной наружностью и туго набитым кошельком. На редкость образованный, он старался быть в курсе всех событий, происходивших в мире, и даже читал популярные романы, что нечасто встречалось среди лондонских знакомых Эммы. Джеймс мог поддерживать увлекательную беседу почти на любую тему. Он часто острил, в отличие от Стюарта, который даже не пытался быть остроумным. В мире слишком много страданий, сказал он однажды, чтобы разбрасываться шутками, как это делает Джеймс. Печально, сказал Стюарт, обладать такой властью и состоянием и использовать все это исключительно для собственной выгоды и развлечений.

Эмма, признаться, никогда не замечала у Джеймса подобного недостатка, но после того, как Стюарт открыл ей глаза, вынуждена была согласиться, что моральные принципы Джеймса весьма неустойчивы. При всем его богатстве — а он был одним из богатейших людей в Англии — Джеймс Марбери никогда не жертвовал ни копейки даже на самые богоугодные цели без некоторого давления со стороны Эммы. Деньги, заявлял он, достались ему тяжелым трудом, так почему же он должен их раздавать? Если бедные нуждаются в деньгах, почему бы им не найти себе полезное занятие, как это сделал он? А ведь ему совсем не обязательно работать. В сундуках Марбери и без того достаточно золота. Но человек, проводящий дни в праздности, сообщил он Эмме, не имеет права называться мужчиной.

На возражения Эммы, что в Лондоне не найдется работы для всех бедняков, как объяснил ей Стюарт, а плата зачастую настолько низка, что они не могут прокормить и одеть свои семьи, Джеймс неизменно отвечал, что, если бедные не в состоянии себя обеспечить, им не следует иметь столько детей.

Постепенно от восхищения Эмма перешла к осуждению Джеймса и не упускала случая показать ему, насколько он заблуждается. Если бы он только слушал, вместо того чтобы смеяться над ней! Невосприимчивость Джеймса к ее усилиям наставить его на путь истинный стала для Эммы постоянным источником огорчения. Стюарт утверждал, что она понапрасну теряет время, и, видимо, был прав. Странно — с точки зрения Эммы, во всяком случае, — но привязанность самого Стюарта к кузену оставалась неизменной Даже после того, как Джеймс пытался его убить — ну, может, и не пытался, но мог, учитывая силу удара, — Стюарт отказывался говорить что-либо нелицеприятное о своем кузене, кроме того, что тот по натуре не склонен к филантропии.

Стюарт, не впервые подумала Эмма, иногда слишком буквально понимал свое пастырское призвание.

Но теперь это не имело какого-либо значения. Джеймс уезжает, и Эмма не могла не радоваться тому, что с такой легкостью от него отделалась. Ведь Джеймс, когда хотел, мог доставить массу неприятностей… уж ей ли не знать! Признаться, она была уверена, когда прощалась, что Джеймс не даст ей выйти из катафалка и заставит вернуться вместе с ним в Лондон, чего он вроде бы и добивался.

А лорд Денем всегда получал то, что хотел.

Однако Джеймс позволил ей уйти. Эмма предположила, что леди Денем пригласила ее исключительно из вежливости.