Эмма оторвала глаза от тарелки и посмотрела на Джеймса.

— Что, милорд?

В его вопросительном взгляде сверкнули веселые искорки.

— С тобой все в порядке?

Эмма тряхнула головой, но это не помогло. С тем же зачарованным видом, с которым она созерцала содержимое своей тарелки, она теперь уставилась на Джеймса… на мужа, поправилась она. Ведь теперь он ее муж.

Впрочем, нет. Это понарошку.

Но как же трудно помнить об этом, глядя на его лицо и видя его рот, который совсем недавно с такой властной настойчивостью прижимался к ее губам! Кто бы мог подумать, что Джеймс Марбери так замечательно целуется? О, разумеется, у него никогда не было недостатка в женском обществе, но Эмма всегда считала, что это из-за его привлекательной внешности и солидного банковского счета. Откуда она могла знать, что под его невозмутимым обликом бьется такое страстное сердце?

А может, все это проделки ее собственной пылкой натуры, склонной, как часто отмечал Стюарт, к физическому проявлению чувств?

Однако постепенно смысл слов, которые произносили губы Джеймса, губы, способные вызывать в ней такие шокирующие ощущения, начал доходить до сознания Эммы. В Лондон. Он хочет, чтобы она поехала в Лондон.

С ним.

Завтра.

— Это совершенно исключено, — выпалила Эмма, прежде чем успела сдержаться.

Робертс, вернувшийся к очагу, где кипело на огне загадочное варево, замер, не донеся ложку до котла. Джеймс приподнял брови.

— Эмма, — рассудительно сказал он, — если ты немного подумаешь, то поймешь, что это наиболее разумный план действий…

— А кто будет заниматься с детьми, пока меня не будет? — требовательно спросила она. То ли вино прояснило ей голову, то ли начал проходить шок от возвращения в прибранный дом, но Эмма вдруг снова стала самой собой.

Правда, она не совсем понимала, что у Джеймса на уме.

— Я знаю, как ты относишься к своим ученикам, — терпеливо произнес он. — Вот почему я предложил нанять учителя на то время, пока тебя не будет…

— Это может занять несколько месяцев, — возразила Эмма. — Я бы не сказала, что нас засыпали предложениями, когда умер последний учитель. Такая глушь не слишком привлекает дипломированных преподавателей. А я не могу уехать, пока мы не найдем подходящую замену.

Как ни странно, она ощущала нечто похожее на страх. Но чего ей бояться? Не Джеймса же, в самом деле? И уж точно не Лондона.

Нет, это не страх. Просто она не может бросить детей. Они в ней нуждаются. Ведь, кроме нее, у них никого нет.

— Ты не понимаешь, — произнесла она с ноткой отчаяния. — Детям необходима эта школа. Для многих из них это единственное место, где они чувствуют себя нужными…

— Разумеется, — сказал Джеймс. — Именно поэтому Робертс и вызвался тебя заменить, пока мы не найдем учителя.

Робертс выронил ложку. Однако если слова хозяина и явились для него полной неожиданностью, никак больше это не выразилось.

— Я был бы счастлив, миледи, — невозмутимо вымолвил он и направился за чистой ложкой.

Эмма, совершенно ошарашенная, обмякла на стуле. Да, она боится, и бесполезно это отрицать. И не за детей. Понимает ли Джеймс, чего он от нее хочет? Чтобы она вернулась в Лондон? Нет, он просто не понимает, о чем говорит.

Или понимает? Может, это связано с неожиданным желанием этого нового, изменившегося Джеймса исправить причиненную ей несправедливость? Скорее всего.

Но если его планы включают воссоединение Эммы с семьей, лучше ему сразу забыть об этом. Потому что она никогда этого не допустит. Год назад, отвергнутые всеми, они со Стюартом покинули Лондон, ясно осознавая, что никогда туда не вернутся. Эмма, во всяком случае, поклялась, что если вернется, то только когда докажет, что ее родные ошибались и их мрачные пророчества относительно будущего ее брака не сбылись. Если она вернется в Лондон, пообещала она себе, то только как обожаемая супруга введенного в сан священника… и с выводком из полудюжины детишек в качестве зримого доказательства их счастливой совместной жизни.

И вот теперь она вернется как вдова нищего викария, хуже того, как бездетная вдова. Нет, еще хуже: как бездетная вдова, которая вышла замуж за кузена собственного мужа, богатого и знатного, олицетворяющего собой тот гип мужчины, который ей и прочили в мужья с самого начала. Тот тип мужчины, с которым она не собиралась связывать свою судьбу, ибо всегда утверждала, что выйдет замуж только по любви и только за человека, разделяющего ее решимость сделать этот мир лучше.

Что, увы, означает, что она не сможет объяснить своим друзьям и родственникам, почему она изменила своим убеждениям и вышла замуж за Джеймса. Даже если она скажет, что сделала это только ради того, чтобы получить деньги, которые она намерена потратить на благотворительные цели, они пожелают знать, откуда взялись эти деньги и почему убийца Стюарта счел нужным оставить ей наследство, что, несомненно, вызовет неудобные вопросы. И в первую очередь насчет того, что послужило причиной смерти Стюарта.

А этого Эмма обсуждать не собиралась. Ни с кем.

— О! — воскликнула она, когда эта мысль пришла ей в голову. — Джеймс, я не могу! Честное слово, я не могу вернуться в Лондон. Это слишком ужасно.

Граф Денем, видимо, ожидавший чего-то в этом роде, быстро нашелся:

— Но я не могу оставаться здесь, Эмма. В Лондоне меня ждут срочные дела.

Эмма удивленно заморгала. Срочные дела? Ну конечно же, ему нужно вернуться в Лондон. Ведь он приехал сюда за останками своего кузена, и теперь, когда стало ясно, что он их не получит, зачем ему оставаться на острове.

В самом деле, зачем?

— В таком случае, — отозвалась Эмма, ощутив вдруг непонятное разочарование, — ты должен ехать.

Странно, что она так расстроилась. Это же замечательно, что он уезжает! Тогда ей не придется жить в вечном страхе, как бы не открылась правда о том, что произошло в ту ужасную ночь, когда умер Стюарт.

Более того, если Джеймс уедет, ей не придется больше смотреть на этот рот, вспоминать о поцелуе в замке Маккрей и постоянно ловить себя на мыслях о том, что бы она почувствовала, поцелуй он ее во второй раз.

Да, так будет лучше. Он уедет в Лондон, а она опять… Она опять останется одна.

— Насчет меня можешь не беспокоиться, — заявила Эмма, призвав на помощь все свое мужество, когда Джеймс помедлил с ответом. — Со мной все будет в порядке.

— Не будь смешной, Эмма, — сказал Джеймс, опомнившись от шока, вызванного ее очевидным стремлением от него избавиться. — Я не допущу, чтобы моя жена — сколько бы ни продолжался наш союз — жила одна. Ты поедешь со мной в Лондон, и я не желаю больше слышать об этом ни слова.

Страх Эммы стал еще более ощутимым. Вернуться с ним в Лондон? Но это означает часы, проведенные вместе с ним в карете… хуже того, ночи в шикарных гостиницах, где они будут останавливаться по пути. Кто знает, сколько она продержится, прежде чем любопытство — насчет того, что случится, если они снова поцелуются, — толкнет ее на повторный эксперимент?

— Но…

— Кроме того, — продолжил Джеймс, оставляя без внимания ее вялую попытку возразить, — если ты останешься здесь, судья Риордан поневоле обратит внимание на нашу… не совсем нормальную супружескую жизнь. Я вовсе не уверен, что он это одобрит. Он может даже…

— Придержать деньги, — тихо закончила за него Эмма. Джеймс прав. Это как раз то, что судья Риордан сделает. — Но, Джеймс, где я остановлюсь в Лондоне? Моя семья… боюсь, они… Видишь ли, то, как мы расстались…

— Я отлично понимаю, что твои отношения с родственниками оставляют желать лучшего, — сказал Джеймс, благоразумно умалчивая о своем вкладе в то, чтобы они стали таковыми. — Я думал об этом и пришел к выводу, что, учитывая все обстоятельства, нам лучше всего поселиться в доме на Парк-лейн…

— С леди Денем? — ахнула Эмма. — О нет, Джеймс! Я этого не вынесу!

Лорд Денем растерялся. Эмма с некоторой досадой отметила, что даже растерянное выражение ему к лицу.

— Неужели моя мать казалась тебе таким чудовищем? — удивился он-. — Признаться, я всегда считал, что вы неплохо ладите.

— В том-то все и дело! — воскликнула Эмма. — Леди Денем всегда была так добра ко мне. — Пожалуй, добрее, чем она того заслуживала. Ведь Эмма не приложила никаких усилий, чтобы отговорить племянника графини от такого рискованного предприятия, как поездка на забытые Богом Шетленды. — Мне не хотелось бы вводить ее в заблуждение относительно… истинной природы нашего…

— …союза, — закончил за нее Джеймс невозмутимым тоном. — Я понимаю, куда ты клонишь. Представляю, в какой она придет восторг, узнав, что я наконец женился. К тому же она всегда питала к тебе теплые чувства…

Эмма вдруг обнаружила, что смахивает с ресниц слезы, хотя и не понимала, с чего это она пришла в такое плаксивое состояние. Она всегда обожала мать Джеймса, доводившуюся Стюарту теткой. Леди Денем, которую Эмма знала почти всю свою жизнь, обладала добрым сердцем и щедрой душой…

Но достаточно ли она великодушна, чтобы простить свою невестку за прегрешение, которое та совершила полгода назад?

— Может, — начала Эмма, стряхивая украдкой слезы, повисшие в уголках глаз. Она надеялась, что Джеймс не заметил этой неожиданной вспышки эмоций или принял ее за признак женской слабости и недостаток уверенности в себе. — Может, нам не стоит говорить ей… ну, ты понимаешь. О нашем браке. Мне не хотелось бы ее обманывать… Она такая замечательная. Я не хочу, чтобы она плохо думала обо мне. — «Хуже, чем она уже думает», — добавила она про себя.

— Пожалуй, — согласился Джеймс и, поскольку Эмма не выдвинула больше никаких возражений, бодро кивнул: — Значит, решено. Завтра мы отправляемся в Лондон.

И потянулся к графину, чтобы долить ей вина, с таким будничным видом, словно они только что договорились позавтракать беконом, а не ветчиной.

В замешательстве Эмма бросила взгляд на Робертса, убиравшего в буфет остатки еды. Глядя на него, никто бы не сказал, что за последние часы произошло что-либо выходящее за рамки обычного, словно его хозяин каждый божий день сочетался браком с нищими вдовами.

Как же она завидует самообладанию Робертса! Если бы она могла держаться с такой же невозмутимо)! отрешенностью! Увы, это невозможно. Ведь только вчера ее больше всего беспокоило, как отучить непутевого петуха от ночных прогулок. А теперь, в полном соответствии со сложившейся традицией, полоса неудач достигла точки, где на нее обрушилось такое множество проблем, что она просто не знала, с чего начать. Причем то, что она завтра отбывает в Лондон, было наименьшей из них.

Как пережить свадебную ночь — вот первое, с чем нужно разобраться.

Ибо, как отметила Эмма, уже становилось довольно поздно, а Джеймс не выказывал никаких признаков того, что собирается возвращаться к миссис Мактавиш. Что еще более удивительно, она не могла вспомнить, попросил ли он Мерфи подождать. Если тот ждет снаружи, то наверняка уже заснул. И с их стороны непозволительная нелюбезность не предложить бедняге даже чашку чаю.

А если он не ждет снаружи, то как прикажете это понимать?

— Разве мы не должны, — сказала Эмма с наигранным оживлением, — пригласить мистера Мерфи на чашечку чаю, прежде чем он отвезет вас обоих назад в гостиницу?

Она поздравила себя с тем, как тонко сформулировала вопрос. Вежливо, но с намеком.

Последовавший ответ, однако, заставил ее сердце учащенно забиться.

— Я отослал Мерфи ужинать к Мак-Юэнам, — сообщил лорд Денем, вытащив из кармана кисет и трубку и набивая ее табаком. — Там ему будет удобнее ждать, пока освободится Робертс и они оба вернутся в город.

Эмма прикусила губу, переводя встревоженный взгляд с хозяина на слугу.

— Но… — Ее глаза сделались совершенно круглыми. — Но ты же не собираешься ночевать здесь, Джеймс?

Однако тот, откинувшись назад на стуле и раскуривая трубку, всем своим видом демонстрировал намерение поступить именно так.

— Неужели ты думала, что я останусь на эту ночь в гостинице, Эмма? — сказал он, явно забавляясь. — Между прочим, судья Риордан снимает там комнату. Боюсь, ему покажется странным, что новобрачные проводят свадебную ночь порознь. Ты не возражаешь, если я закурю?

Отвлекшись на последний вопрос, Эмма поспешно замотала головой, хотя все ее мысли пришли в смятение. Джеймс проведет еще одну ночь в ее доме? Но не может быть, что он собирается… неужели он считает…

Но взглянув на его мужественную фигуру, расположившуюся в кресле Стюарта, маловатом для его более крупного кузена, Эмма сказала себе, что она просто смешна. Конечно же, он будет спать на диване, как и прошлой ночью. Не может быть, что у него на уме что-нибудь другое. В конце концов, их союз носит чисто формальный характер. Разве он не предложил аннулировать брак почти одновременно с предложением руки и сердца?

Разумеется, он имеет в виду диван. Какие могут быть сомнения?

Однако как только Эмма убедила себя в этом, воспоминание о том поцелуе — пропади он пропадом! — смешало все ее мысли. А что, если он захочет поцеловать ее на ночь? Конечно, она может подставить ему щеку. Но что, если по какой-либо причине он промахнется и вместо щеки поцелует ее в губы? Такое случается. Что, если на нее накатит такое же безумие, как тогда в замке Маккрей? Вдруг этот поцелуй снова вызовет в ней неудержимую и безрассудную жажду…

Чего? Признаться, Эмма не совсем понимала, чего она так жаждет. Хотя, нет, понимала, но эта мысль была слишком постыдной, чтобы ее принять. Ибо она лишний раз подтверждала то, что Стюарт всегда о ней говорил: она слишком легкомысленна по натуре. Право, она должна обратить свои помыслы на более возвышенные предметы, чем телесные наслаждения.

Какой, однако, ужас, что поцелуй мужчины — особенно такого, как Джеймс Марбери, — способен возбуждать в ней столь сильный чувственный отклик.

Пожалуй, ей лучше лечь спать пораньше, пока Робертс не ушел. Маловероятно, что, пока он здесь, возникнет вопрос даже о самых целомудренных поцелуях на ночь. К тому же в его присутствии она не ответит на поцелуй Джеймса, как тогда в замке… не дважды же за один день!

Эмма решительно поднялась — так резко, что чуть не опрокинула бокал с вином, но, к счастью, Робертс успел его вовремя подхватить, — и сказала:

— Поскольку завтра нам предстоит длинный день, я хотела бы лечь. Спокойной ночи, милорд.

Она протянула правую руку графу, который поспешно вскочил на ноги.

— Но еще слишком рано, — произнес он с озадаченным видом.

— Да, — согласилась Эмма. — Но здесь, в сельской местности, я привыкла вставать с петухами. — Во всяком случае, пыталась в тех редких случаях, когда петух не убегал. — Спокойной ночи, милорд. И спасибо за очаровательный ужин. Ну и за то, что вы… женились на мне.

Хотя последние слова прозвучали странно даже для ее собственных ушей, Эмма говорила от души. Просто замечательно, что лорд Денем на ней женился, и ей хотелось, чтобы он знал, что она ценит его хлопоты… Но вместе с тем она хотела — нет, должна — сохранить определенную дистанцию. Иначе ей будет очень трудно совладать с тем непостижимым влечением, которое она начала к нему испытывать. Ну почему, почему она не может обратить свои мысли на более возвышенные материи, что так легко удавалось Стюарту?

Джеймс, бросив на нее очередной озадаченный взгляд, взял ее руку, но вместо того чтобы крепко пожать, поднес к губам — удивительно романтичный жест, как отметила Эмма, пульс которой залихорадило от прикосновения его теплых губ, для человека, известного тем, что он руководствуется головой, а не сердцем.

— Спокойной ночи, Эмма, — сказал Джеймс. В отблесках яркого пламени, полыхавшего в очаге, он казался красивее, чем когда-либо. Словно произошло нечто, что смягчило его черты, разгладило резкие складки у рта и придало нежности взгляду, обычно холодному и расчетливому.

Впрочем, лицо графа не выражало ничего, кроме искренней заинтересованности в ее — Эмма не могла найти более подходящего слова — благоденствии.

— Отдохни хорошенько, — сказал Джеймс, обдав теплым дыханием се пальцы. В свете камина его глаза казались янтарными, как у кота. Впрочем, скорее, как у тигра. Эмма однажды видела тифа в частном зоопарке, куда ее сводил Джеймс, утверждавший, что зверь совсем ручной. Но Эмма тогда не чувствовала себя в безопасности, как и сейчас, глядя в глаза Джеймса и ощущая прикосновение его губ.

Поспешно выдернув руку из его хватки, она хрипло выдохнула:

— Прошу меня извинить. — И выскользнула из комнаты, которая вдруг показалась ей слишком душной.

Но если она рассчитывала найти покой и уединение в своей спальне, то горько ошиблась. О, покоя было вполне достаточно. Но уединения? Отнюдь.

Ибо посередине ее постели лежала дворняжка Уна, восторженно завилявшая хвостом при виде Эммы. Гордой мамаше, видимо, не терпелось продемонстрировать хозяйке восьмерых крохотных щенков, только что появившихся на свет и еще блестевших от слизи, оставшейся после путешествия по родовым путям, значительная часть которой уже успела впитаться в постельное белье и матрас.

Эмма, далекая от того, чтобы радоваться по поводу случившегося, прижала ладонь ко рту, созерцая беспорядок и с упавшим сердцем гадая, где, скажите на милость, она будет теперь спать.