Просыпаюсь я от того, что кто-то зовет меня по имени и мягко трясет за плечо.
      – Лиззи. Лиззи, просыпайся. Твоя станция. Вздрогнув, я открываю глаза. Мне снился Нью-Йорк – как мы с Шери переезжаем туда и не находим жилья лучше, чем картонная коробка от холодильника под каким-то мостом. А я устраиваюсь на работу складывать футболки – километры и километры футболок с высоким цельнокроеным рукавом – в «Гапе».
      С удивлением я обнаруживаю, что пока еще не в Нью-Йорке, а в поезде. Во Франции. И поезд прибыл на мою станцию. По крайней мере, если верить табличке за окном, выделяющейся на фоне ночного неба (когда это успело так стемнеть?), на которой написано «Суиллак».
      – О, нет, – кричу я и вскакиваю с места. – Нет.
      – Все в порядке, – успокаивает Жан-Люк. – Я уже взял твои сумки.
      Так и есть. Он снял сумку на колесиках с полки. Вместе с рюкзаком и сумочкой он дает это все мне.
      – Да не волнуйся, – посмеивается он над моей паникой. – Поезд не тронется, пока ты не сойдешь.
      – О, – только и говорю я. Во рту у меня отвратительный привкус от вина. И как это я заснула. Я на него не дышала? Он не почувствовал моего дурного винного выдоха? – Ладно. Приятно было познакомиться. И спасибо за все. Ты такой славный. Надеюсь, еще когда-нибудь увидимся. Еще раз спасибо.
      И я на всех парах несусь по проходу, говоря на французский манер «Пардон, пардон» всем, кого задеваю сумками.
      И вот я стою на платформе. Платформа, такое ощущение, расположена прямо посреди поля. Посреди ночи.
      Слышен только стрекот сверчков, пахнет дымом.
      Пассажиров, сошедших вместе со мной, встречают радостные родственники и тут же ведут к поджидающим на стоянке машинам. Рядом пыхтит автобус, куда садятся другие пассажиры. На ветровом стекле автобуса табличка с надписью «Сарлат».
      Я понятия не имею, что такое Сарлат. Единственное, что я знаю точно, что Суиллак, в общем-то, и не город совсем – так, просто станция с вокзалом.
      И этот вокзал сейчас закрыт, судя по висячему замку и темным окнам.
      Это плохо. Несмотря на многочисленные послания, которые я отправила Шери, сообщая время своего прибытия, она меня не встречает. Я выброшена на пустынную платформу посреди поля где-то во Франции.
      Одна-одинешенька. Одна, за исключением…
      Позади меня кто-то откашливается. Я резко разворачиваюсь и натыкаюсь – в буквальном смысле – на Жан-Люка. Он улыбается:
      – Привет еще раз.
      – Что… – Я во все глаза пялюсь на него. Может, это игра воображения? Могут в поезде от застоя в ногах образоваться тромбы, а потом переместиться в мозг? Я почти уверена, что нет. Они же образуются от перепада давления в самолетах. Или нет?
      Значит, он действительно здесь. И стоит передо мной. С огромной бесформенной холщовой сумкой в руках. А поезд медленно трогается.
      – Что ты тут делаешь? – кричу я. – Это же не твоя станция!
      – Откуда ты знаешь? Ты же даже не спросила, куда я еду. И это правда, с запоздалым раскаянием понимаю я.
      – Но… но, – лепечу я, – ты же видел мой билет. И знал, что я еду до Суиллака. Но ты не сказал, что тоже едешь туда.
      – Не сказал, – признает Жан-Люк.
      – Но… почему? – Меня вдруг осеняет ужасная догадка. А что если очаровательный, красивый Жан-Люк – на самом деле серийный убийца? Он выслеживает доверчивых американских девушек в поездах за границей, обманом втирается к ним в доверие, а потом убивает, когда они прибывают в пункт назначения. Что если у него в этой огромной сумке спрятан резак или гаррота? А это вполне возможно – сумка очень большая. Слишком большая для пиджака и пары мятых брюк.
      Я оглядываюсь по сторонам – со стоянки отъезжает последняя машина. А за ней и автобус в Сарлат, оставляя нас одних. Совсем одних.
      – Я хотел сказать, что выхожу в Суиллаке, – говорит Жан-Люк, когда я наконец фокусирую взгляд на нем, а не думаю о том, что мне совершенно нечем защищаться, если он вдруг начнет убивать меня, – но боялся, что тебя это смутит.
      – Чем же? – спрашиваю я.
      – Ну, – тянет Жан-Люк. Вид у него становится какой-то робкий. Это отчетливо видно в свете фонаря, в который бьются мотыльки – почти также громко, как стрекочут кузнечики. Почему это он заробел? Потому что собирается убить меня и понимает, что мне это может не понравиться? – Я был не до конца откровенен с тобой… видишь ли, ты, наверное, подумала, что я просто незнакомый попутчик в поезде, которому можно излить все проблемы…
      – Очень сожалею об этом, – говорю я. Боже мой, ну кто станет убивать человека только за то, что тот разоткровенничался в поезде о своей жизни? Пусть бы вытащил книгу и сделал вид, что читает, и я бы заткнулась. – Просто я была очень расстроена…
      – Но это было так занимательно, должен признать, – говорит Жан-Люк, пожимая плечами. – Никогда еще девушка не рассказывала мне о… ну, то, что рассказала ты. Никогда.
      Ну почему я рассказала первому встречному о своей личной жизни? Пусть даже этот первый встречный в рубашке «Хьюго».
      – Думаю, у тебя сложилось неверное представление обо мне, – говорю я, пятясь потихоньку к ступенькам, ведущим с платформы. – Я не такая девушка. Совсем не такая.
      – Лиззи, – говорит Жан-Люк и делает шаг ко мне. Он перекрывает мне дорогу к ступенькам. – Я не сказал тебе, что тоже выхожу в Суиллаке, потому что… Ну, во-первых, ты не спрашивала. И потом, я не просто незнакомец, встретившийся тебе в поезде.
      Ну, здорово. Сейчас он начнет нести какую-нибудь ахинею насчет того, что мы знали друг друга в прошлой жизни, как было с Т. Дж., с которым я встречалась на первом курсе. Ну почему я, как магнит, притягиваю всяких сумасшедших? ПОЧЕМУ?
      А ведь в поезде он показался мне таким замечательным. Правда! Он сказал, что я очень смелая! Он вернул мне веру в мужчин! Ну почему он должен оказаться маньяком-убийцей? ПОЧЕМУ?
      – Правда? – говорю я. Это Шери во всем виновата. Если бы она хоть раз ответила на мой звонок, ничего этого не было бы. – В каком смысле?
      – На самом деле, ты едешь ко мне. Жан-Люк де Вильер, помнишь? Твоя подруга Шери живет в доме моего отца, в Мираке.
      Я больше не пячусь и не гипнотизирую взглядом его сумку. И перестаю думать о своей неминуемой гибели. Мирак. Он сказал – Мирак.
      – Я не говорила тебе, что еду в Мирак. – Да, правда, я трещала без умолку всю дорогу, но я точно помню, что слово «Мирак» не звучало. Я вообще забыла о нем до сего момента.
      – Не говорила, – подтверждает Жан-Люк. – Но ведь именно там живет твоя подруга Шери, так? Со своим парнем, Чарльзом Пендергастом.
      Чарльз Пендергаст? Он знает настоящее имя Чаза! Я точно знаю, что не говорила этого! Никто не зовет Чаза его настоящим именем, потому что он редко кому называет его.
      Кто может знать настоящее имя Чаза? Только тот, кто знает самого Чаза.
      – Погоди-ка, – мой мозг судорожно ищет какое-нибудь разумное объяснение происходящему. – Так ты… Люк? Тот самый друг Чаза? Но… ты же сказал, что тебя зовут Жан-Люк.
      Люк – или Лук, или Жан-Люк, или как там его зовут – по-прежнему робеет.
      – Ну да, это мое полное имя. Жан-Люк де Вильер. Но Чаз зовет меня просто Люк.
      – Но… разве ты не должен быть сейчас в Мираке, с Шери и Чазом?
      Он снимает с плеча свою сумку. – Мне пришлось съездить в Париж на один день, забрать свадебное платье моей кузины. Она боялась, что курьер из магазина не довезет его в целости и сохранности. Видишь?
      Он немного расстегивает молнию на сумке, и оттуда выбивается край белого – несомненно, свадебного – кружева. Он запихивает его обратно и застегивает сумку.
      – Я бы в жизни не подумал, когда ты уселась рядом со мной, что ты – та самая Лиззи, о которой я столько слышал от Шери и Чаза. Но когда ты назвала имя Шери, я понял это. Но к тому времени ты уже успела рассказать о… ну ты знаешь. – Теперь у него вид скорее смущенный, чем робкий. – А я знаю, ты рассказала это, рассчитывая, что мы больше никогда не увидимся.
      – О боже, – говорю я, почувствовав, как сводит желудок. Потому что именно так я и думала.
      – Извини, – говорит Жан-Люк, пожимая плечами. Что выглядит очень по-французски. Для американца. Хотя это логично. Ведь он – наполовину француз. – Но признай, это было… забавно.
      – Не вижу в этом ничего забавного, – говорю я.
      – Нуда, – вздыхает он и больше не улыбается. – Я знал, что ты так решишь. Поэтому и не сказал про Суиллак.
      – Так ты знал, – говорю я, чувствуя, как вспыхнули мои щеки, – с самого начала знал, что мы еще увидимся. И будем видеть друг друга какое-то время. И все же позволил мне болтать, как идиотке.
      – Нет, вовсе не как идиотке, – возражает он и уж точно больше не улыбается. Он даже выглядит немного встревоженным. – Ничего подобного! Ты показалась мне очаровательной. И забавной. Поэтому я не стал тебя останавливать.
      Сначала я не знал, кто ты такая, и только видел, что тебе надо выговориться. Вот я и не мешал, к тому же мне и правда было интересно. Ты показалась мне очень милой.
      – О боже! – Мне хочется нырнуть в его сумку с головой и укрыться там. – Милой? И это после того как я рассказала, что делала своему парню минет?
      – Ты рассказала об этом в очень милой манере, – заверяет Жан-Люк.
      – Я убью себя, – говорю я сквозь пальцы, поскольку закрыла пылающее лицо руками.
      – Эй!
      Кто-то берет меня за запястья. Я испуганно открываю глаза и вижу, что Жан-Люк положил свою сумку поверх моей и теперь стоит рядом, совсем рядом со мной. Он мягко берет меня за руки и пытается заглянуть в глаза.
      – Эй, – снова говорит он, и голос у него такой же мягкий, как его прикосновение. – Извини. Я не подумал. Серьезно. Я не… я не знал, что делать. Я хотел сказать тебе, но потом решил… решил, что это будет забавная шутка. Но я уже говорил, шутки – не мой конек.
      Я начинаю остро осознавать, какие же темные у него глаза – почти как черные силуэты деревьев за станцией, четко вырисовывающиеся на фоне темно-синего неба, и какие чудесные у него губы – так и хочется поцеловать. Тем более что они всего в паре сантиметров от моих.
      – Если ты кому-нибудь скажешь, – как бы со стороны слышу я свой голос. Он, кстати, стал каким-то подозрительно гортанным, – о том, что я рассказывала тебе, особенно Чазу, я тебя убью. О том, что я еще не написала диплом. И о той, другой вещи. Ты понимаешь, о чем я. Не смей никому рассказывать. Понял? Я тебя убью, если ты это сделаешь.
      – Понял, понял, – отвечает Люк. Он еще крепче сжимает мне руки, так что приходится отнять их от лица. Но он продолжает держать их в своих больших теплых ладонях. И это приятно. Даже очень. – Я тебе даю честное слово. Ничего никому не скажу. Я буду молчать как рыба о твоем минете.
      – Черт возьми, я не шучу! – кричу я. – Не произноси больше никогда этих слов!
      – Каких слов? – спрашивает он. Его темные глаза зажигаются, и в них я вижу, как звезды подмигивают, переливаясь, как блестки на моем синем кашемировом свитере. – Минет?
      – Прекрати! – кричу я и кидаюсь на него.
      Просто на случай, если ему вдруг захочется поцеловать меня.
      Потому что до меня начинает доходить: то, что Жан-Люк оказался тем самым Люком, далеко не самая плохая новость. Теперь мне можно не волноваться насчет того, получила ли Шери мое сообщение и где мне сегодня ночевать.
      Я уж молчу о том, что он – самый красивый парень из всех, кого мне довелось знать. И он не помешан на покере… насколько мне известно.
      И о том, что я ему, кажется, тоже нравлюсь.
      И что мне предстоит провести почти все лето рядом с ним.
      И что он держит меня за руки.
      Жизнь сразу как-то вдруг наладилась.
      – Так я прощен? – спрашивает он.
      – Да, – приходится мне сдаться. При этом я улыбаюсь, как идиотка, хотя он и утверждает, что я не идиотка. Просто он такой… классный.
      Не просто красивый, а еще и милый – угостил меня обедом.
      Сочувствовал мне, когда я рыдала, как сумасшедшая.
      Плюс он еще банкир-инвестор. Он много работает, чтобы… сохранить деньги состоятельных людей. Ну, или еще что-нибудь.
      И он сделал так, что я не плакала, а смеялась после разговора с Энди.
      И я буду с ним. Все лето. Всю…
      – Вот и хорошо, – говорит Люк. – Мне не хочется, чтобы ты ошибалась в оценке моего характера, когда судила по одежде.
      – Не думаю, – говорю я, опуская взгляд на вырез его рубашки, откуда многообещающе торчит пучок темных волос, – что я ошибаюсь.
      – Вот и хорошо, – повторяет Люк. – Надеюсь, тебе понравится в Мираке.
      «Уверена, мне там понравится, – думаю я про себя и впервые не произношу свои мысли вслух, – если там будешь ты, Люк».
      – Спасибо, – говорю я и гадаю, поцелует ли он меня теперь.
      И в этот момент мы слышим, как подъезжает машина, и Люк говорит:
      – Отлично, вот и наша машина, – и отпускает мои руки.
      На стоянку въезжает канареечно-желтый «мерседес» с откидным верхом. За рулем сидит блондинка с медовым оттенком волос.
      – Извини, я опоздала, ch?ri! – кричит она с французским акцентом.
      И еще до того, как он успевает подбежать к ней и поцеловать, я понимаю, кто это такая. Его девушка.

      Не только женщины стремились выставить напоказ свои фигуры в начале 1800-х годов. Именно в это время появились «денди», последователи идола моды – Джорджа Брюммеля «Красавчика». Этот джентльмен утверждал, что брюки должны обтягивать ноги плотно, как вторая кожа, и не мог примириться ни с единой морщинкой на жилетке. Воротничок у денди был такой высокий, что он не мог повернуть голову.
      Истории не известно, сколько джентльменов встретили свою смерть под колесами карет, которых не заметили, переходя дорогу.
История моды. Дипломная работа Элизабет Николс

      Само собой, у него есть девушка. Он слишком хорош – если оставить в стороне историю с сокрытием своей личности, – чтобы быть одиноким.
      Жаль, но она хороша. У нее роскошные длинные волосы, узкие загорелые плечи, длинные, покрытые ровным загаром ноги. На ней простая черная блуза, длинная крестьянская юбка, на вид очень дорогая, на ногах сандалии со стразами. Одета она совершенно по-летнему.
      Впрочем мой радар моды может опять дать сбой, потому что Доминик Дезотель – а именно так ее зовут, – как и Энди, иностранка. Она канадка. Французская канадка. И работает в той же инвестиционной компании в Хьюстоне, что и Люк.
      И они встречаются уже полгода.
      По крайней мере, это мне удалось выяснить из осторожных расспросов с заднего сиденья «мерседеса». Правда, вскоре я замолкаю.
      Трудно сосредоточиться на сборе информации, когда мимо нас проносятся такие дивные пейзажи. Солнце давно зашло, но теперь вышла луна, и я могу разглядеть огромные вековые дубы вдоль дороги. Ветви деревьев нависают над нами, как шатер. Мы петляем по извилистой дороге в две полосы, что вьется вдоль широкой бурлящей реки. Из того, что видно, трудно сказать, где именно мы находимся.
      Или даже когда. Судя по тому, что нет ни телефонных, ни фонарных столбов, мы можем оказаться в любом веке, не только в двадцать первом. Мы даже проехали мимо старинной мельницы с огромными ветряными крыльями, соломенной крышей и красивым палисадником рядом.
      Окно мельницы светится явно электрическим светом, так что мы точно не в 1800-х. Зато в окно мне видна семья, ужинающая за большим столом.
      На мельнице!
      Я даже забыла, что расстроена из-за своего бывшего парня, погрязшего в проблемах с азартными играми. Вокруг такая красотища!
      Потом мы выскакиваем из-под деревьев, и перед нами вырастают холмы, на которых высятся замки. Люк поясняет, что эта часть Франции (которая называется Дордонь, в честь реки) знаменита своими замками – их здесь не меньше тысячи – и пещерами, на стенах которых имеются рисунки, датируемые 15 000 годом до н. э.
      Доминик добавляет, что Перигор, та часть Дордони, в которой мы находимся, также известна своими черными трюфелями и фуа-гра. Я ее почти не слушаю. Трудно не засмотреться на высокие укрепленные стены – Люк говорит, что они принадлежат древнему средневековому городку Сарлат, мы сможем поехать туда за покупками, если захотим.
      Покупки! Вряд ли у них там есть магазин ретро. Но, может, хотя бы эконом-класс… Господи, вы даже представить не можете, какие находки могут поджидать там человека вроде меня. «Живанши», «Диор», «Шанель»… как знать?
      Потом мы сворачиваем с дороги на узкий проселок – едва-едва проехать машине, – круто взбирающийся наверх.
      Ветки хлещут по бортам машины и даже задевают меня, пока я не пересаживаюсь в середку.
      Доминик замечает мои перемещения и говорит:
      – Надо отправить кого-нибудь обрезать эти ветки, Жан-Люк, до того как приедет твоя мама. Ты же знаешь, какая она.
      – Знаю, знаю, – говорит Люк и, повернувшись ко мне, спрашивает:
      – Ты там в порядке?
      – Да, вполне, – отвечаю я, хватаясь за спинки передних сидений. Меня изрядно мотает. Дорога явно требует ремонта.
      И вот когда мне уже кажется, что содрогающаяся машина больше не выдержит, когда я начинаю гадать, доедем ли мы все же до вершины холма или ветки раньше снесут нам головы, – мы вырываемся из-под завесы последних деревьев на широкое травянистое плато, под которым простирается долина. Яркие фонари освещают подъездную дорожку, ведущую – если мои глаза не обманывают меня – к тому самому дому, в котором жил мистер Дарси в экранизации книги «Гордость и предубеждение».
      Только этот дом больше. И выглядит элегантнее. У него больше пристроек.
      И в нем есть электричество: окна, которых здесь, кажется, сотни, ярко сверкают на фоне темно-синего неба. От подъездной дорожки начинается широкая лужайка, обсаженная старыми дубами, на ней – огромный открытый бассейн, подсвеченный огнями, словно сверкающий в ночи сапфир. Вокруг расставлена кованая садовая мебель.
      Это самое подходящее место для свадеб! Вся эта тщательно подстриженная лужайка окружена невысокой каменной изгородью. Такое ощущение, что за ней сразу обрыв – дальше видны только верхушки деревьев, залитые лунным светом, вдалеке другой такой же холм, увенчанный шато – близнецом-братом нашего и так же сияющим сотнями огней.
      Просто дух захватывает. В прямом смысле. Я замечаю, что перестала дышать, увидав все это.
      Люк въезжает на подъездную дорожку и глушит мотор. Теперь слышен только стрекот сверчков.
      – Ну? – говорит он, повернувшись ко мне. – Что скажешь?
      И впервые в жизни я потеряла дар речи. Это историческое событие, хотя Люк об этом и не догадывается.
      В наступившей после вопроса Люка тишине еще отчетливее слышны сверчки. Я по-прежнему не могу выдохнуть.
      – Да, – говорит Доминик, выбираясь из машины и направляясь к массивным дубовым входным дверям. Обеими руками она держит холщовую сумку со свадебным платьем. – Это место всегда производит такое впечатление. Красиво, правда?
      Красиво? Красиво?!
      Да это все равно что назвать Великий каньон большим.
      – Да это, – говорю я, обретя наконец голос, после того как Доминик скрылась за дверью. Люк в это время достает мои вещи из багажника, – это самое красивое место в мире.
      – Правда? – Люк смотрит на меня, его темные глаза поблескивают в лунном свете. – Ты так думаешь?
      Он все время уверяет меня, что не умеет шутить. Но сейчас он, должно быть, смеется надо мной. Да на всем свете нет места красивее!
      – Абсолютно, – отвечаю я, и даже это кажется мне недостаточным.
      И тут я слышу знакомые голоса с лужайки, нависающей над долиной.
      – Неужто это месье Вильер вернулся из Парижа? – вопрошает Чаз, выходя из тени огромного дерева. – Да, так и есть. А кто это вместе с ним?
      На полпути, прямо посреди дороги, Чаз застывает, узнав меня. Трудно сказать наверняка – потому что луна у него прямо за спиной, и я смотрю против света, и еще потому что козырек его бейсболки, как всегда, надвинут низко на глаза, – но мне кажется, он улыбается.
      – Так, так, так, – довольно мурлычет он. – Посмотри-ка, что за кошечка к нам приехала.
      – Что? – Шери появляется из-за его спины. – А, привет, Люк. Ты забрал…
      Тут голос ее обрывается. А в следующую секунду она уже визжит:
      – ЛИЗЗИ? ЭТО ТЫ?
      Она перелетает через разделявшую нас дорожку, виснет на мне и кричит:
      – Ты приехала! Ты приехала! Поверить не могу! Как ты сюда добралась? Люк, где ты ее нашел?
      – В поезде, – отвечает Люк и усмехается, видя, какие панические взгляды я кидаю на него поверх плеча повисшей на мне Шери.
      Но в подробности он не вдается. Как я его и просила.
      – Но это же удивительно, – восклицает Шери. – Как вы двое могли встретиться…