Надо ли говорить, как трудно резать ровно, когда плачешь так, что ничего не видишь? Ладно, плевать. Кому он вообще нужен? Нуда, конечно, он кажется очень милым. И он определенно красив. И умен, и остроумен.
      Но он лгун. Ясно же, что это он сказал Шери. Как еще она могла узнать? Ну почему просто не признаться, как призналась я в том, что рассказала его маме о его мечте стать врачом?
      Я, по крайней мере, сделала это из благих побуждений. Поскольку мне кажется, что Биби де Вильер из тех женщин, которым небезразлично воплощение мечты сына. Неужели такую мать можно держать в неведении о самом горячем желании ее сына?
      Я на самом деле оказала Люку услугу, рассказав об этом его матери. Неужели он этого не понимает?
      Ну, ладно, я и впрямь болтливый язык, назойливая муха и вообще самая большая идиотка.
      И поэтому я его потеряла… хотя, если уж честно, я его и не имела. Конечно, у нас был один момент сегодня утром, когда он купил мне упаковку диет-колы…
      Но нет, я все это придумала. Теперь уже можно не сомневаться. Мне суждено всю жизнь быть одной и умереть в одиночестве. Любовь и Лиззи Николс – несовместимые понятия.
      Ну и прекрасно. Мало ли людей прожили свою жизнь счастливо, не имея рядом второй половины? Я сейчас никого конкретно не припомню, но уверена, они есть. И я буду одной из них. Я буду просто Лиззи… одиночка.
      Я пытаюсь подсунуть ножницы под особенно тугой стежок, когда в дверь опять стучат.
      Когда же все это кончится?
      Дверь открывается еще до того, как я успеваю сказать «Войдите!».
      К моему величайшему удивлению, на пороге стоит Доминик. Она просто потрясающа в туфлях на высоком каблуке от Маноло и облегающем коротком зеленом платье.
      Я качаю головой:
      – Слушай, все пока выглядит плохо, но я успею доделать платье, если меня оставят в покое и дадут нормально поработать.
      Доминик входит в комнату, внимательно смотря под ноги, словно там натянута проволока-ловушка, а не просто разбросаны груды кружев.
      – Я пришла не из-за платья. – Доминик останавливается возле моего раскрытого чемодана и разглядывает сваленные в кучу классические платья и джинсы. И расплывается в гаденькой улыбке:
      – Послушай. – Чаша моего терпения переполнена. – Если ты хочешь, чтобы я закончила платье к утру, оставь меня в покое, ладно? Скажи Викки, что я делаю все, что в моих силах.
      – Я же сказала, что пришла не из-за Викки и ее платья. Я пришла из-за Люка.
      Люка? Это заставляет меня отложить ножницы. И что же Доминик хочет мне сказать насчет Люка?
      – Знаю, ты в него влюблена, – говорит она, берет из открытого ящика тумбочки упаковку мозольного пластыря и внимательно ее изучает.
      – Что-о? – От изумления я даже рот раскрыла.
      – Это же очевидно, – выдает Доминик, кладя пластырь туда, откуда взяла. – Сначала я не тревожилась, потому что… ну взгляни на себя.
      И я, как последняя идиотка, смотрю на себя. К моему черному платью прилипло примерно восемьдесят пять тысяч клочков белых ниток. Волосы стянуты в хвост, а туфли потерялись где-то под залежами кружев.
      – Но я знаю… он увлекся тобой, – заявляет Доминик, подняв подбородок.
      Да. Возможно. Одно время. Сейчас? Не думаю.
      – Он относится к тебе, как старший брат к забавной младшей сестренке-несмышленышу, – продолжает она.
      Вот здорово. Как Блейн относится к Викки. Хотя это лучше, чем ненавидеть.
      – Думаю, он тебе многое о себе рассказывает. – Она находит один из моих многочисленных путеводителей и разглядывает его. – Интересно, он рассказал тебе о предложении, которое ему сделал дядя?
      Я изображаю полное неведение. А что мне еще остается? Не могу же я признать, что подслушала. Хотя именно так все и было.
      – Предложение?
      – Ну, ты должна была слышать. Работа в Париже в филиале весьма солидной фирмы месье Тибодо. Он будет зарабатывать гораздо больше, чем сейчас. Неужели он тебе не рассказал?
      – Нет, – говорю я, и на этот раз не лгу.
      – Странно, – удивляется Доминик. – Он вообще ведет себя странно.
      – Что ж, такое случается, – говорю я для поддержания разговора. – Знаешь, когда вдруг на тебя сваливается огромная сумма денег, люди ломаются. Посмотри на Блейна.
      – Блейна? – Доминик озадачена.
      – Ну да. Блейн Тибодо. – Доминик все еще не понимает, и я поясняю. – Его группа подписала контракт со студией звукозаписи, и девушка Блейна ушла от него. Она сказала, что теперь он слишком богат для нее. Когда доходит дело до больших денег, некоторые люди просто… пугаются.
      Доминик озадачена. Мой путеводитель совершенно забыт.
      – А что, студии звукозаписи так много платят?
      – Ну конечно. И потом Блейн только что продал одну из своих песен для рекламы «лексуса».
      – Правда? – Доминик прищуривается и кладет путеводитель на стол. – Как интересно. – Но тон ее говорит как раз об обратном. – Так ты не знаешь, почему Люк ведет себя так странно?
      – Понятия не имею. – Я и впрямь не знаю. По крайней мере, почему он ведет себя странно по отношению к Доминик. Если, конечно, она не обвинила его во лжи, как я.
      – Ладно, – говорит она и направляется к двери. – Спасибо. И удачи с платьем. – Ее губы кривятся в подобии улыбки. – Похоже, она тебе понадобится.
      Ладно, если Люк предпочитает именно таких женщин – высоких, тощих, с искусственно увеличенной грудью (а я бабулиной жизнью клянусь, что это так) и одержимых деньгами, тогда флаг ему в руки.
      Хотя, конечно, я могу понять, почему он предпочитает быть с такими, нежели с теми, кто называет его лгуном. Даже если это так и есть.
      Вот Доминик такого бы никогда не сделала. Она для этого слишком хитрая. Настолько хитрая, что смогла втянуть меня в безнадежное предприятие, закончить которое к утру просто нереально. Во всяком случае, так, чтобы всем понравилось. К тому времени как внизу начинаются тосты – я слышу звон бокалов, потом затишье, потом взрыв смеха, я все еще отпарываю кружева.
      И понимаю, что без них еще хуже.
      Может, пришить кружева обратно и признать свое поражение или лучше паковать вещи и уносить отсюда ноги? Тут дверь снова открывается, и без стука входит Шери. В руках у нее тарелка с едой.
      – Прежде чем ты откроешь рот и сделаешь все еще хуже, – сердито заявляет она, ставя тарелку на тумбочку рядом с книгами и лампой, – хочу сообщить тебе, у меня начались критические дни, а я забыла взять тампоны. Вот и решила поискать их у тебя – ты всегда собираешься, как на Эверест, будто неделями не увидишь цивилизации, хотя едешь всего на день. Так я и нашла твой ноутбук с дипломной работой. Ты оставила его открытым прямо на кровати. Я просто не могла не заметить его. Я подумала, что это твой дневник, а поскольку у меня ПМС, мне было необходимо его прочесть, ты же понимаешь.
      Я смотрю на нее в изумлении.
      – Знаю, нельзя было этого делать, – продолжает она, – но я все равно прочитала. Так я и поняла, что ты еще не получила диплом. Люк мне ничего не говорил. Вообще-то странно, что незнакомцу ты доверила эту тайну, а мне – своей подруге с детского сада – нет.
      Я чувствую, что подо мной что-то дрожит. Сначала думаю, что это пол, но потом понимаю – это колени.
      – Так Люк тебе ничего не говорил? – упавшим голосом переспрашиваю я.
      – Нет. – Шери плюхается на кровать, не обращая внимания на разбросанные повсюду кружева. – И как тебе в голову пришло обвинить в этом именно его? Кажется, он просто в восторге от этого. И от тебя тоже.
      – О господи. – Хватаясь за живот, я опускаюсь на кровать прядом с Шер. – Что я наделала?
      – Профукала все, – говорит Шери. – Учитывая, что ты в него влюблена.
      Я жалобно смотрю на нее.
      – А что, это так заметно?
      – Для тех, кто знает тебя восемнадцать лет? Да. Для него – возможно, и нет.
      Я поднимаю полные слез глаза к потолку:
      – Я такая идиотка!
      – Да, – соглашается Шери. – Так и есть. Ну почему ты сразу не сказала мне о дипломе?
      – Я знала, что ты разозлишься, поэтому и не сказала.
      – Так я и разозлилась.
      – Ну вот. Я же знала.
      – Лиззи, да пойми же, – продолжает она, – если образование обошлось тебе бесплатно, это еще не значит, что можно относиться к нему расточительно. История моды? Ну что за специальность?
      – Ну, по крайней мере, мне не пришлось убивать крыс! И в ту же секунду я жалею об этих словах, потому что глаза Шери наполняются слезами.
      – Я же объясняла тебе, мне пришлось убить мистера Джингла. Ученый должен уметь дистанцироваться.
      – Прости. – Я обнимаю ее. – Прости меня. Сама не понимаю, что со мной.
      Шери не обнимает меня, она оглядывает комнату и говорит:
      – Что ты собираешься делать с этим платьем?
      – Не знаю, – с грустью признаю я, обозревая искалеченное платье. – Сейчас оно выглядит еще хуже, чем раньше.
      – Ну, не знаю. Я не видела, каким оно было раньше, но трудно представить, что могло быть хуже.
      Глубокий вздох вырывается из моей груди.
      – Я все исправлю, – говорю я, имея в виду не только платье Викки. – Еще не знаю как, но все исправлю. Даже если мне придется всю ночь трудиться.
      – Ладно, – говорит Шери, поднимается и идет за тарелкой на тумбочке. – Вот. Мир.
      Она ставит тарелку мне на колени. А на тарелке всякая снедь с праздничного стола – ветчина из дичи, овощи в сырном кляре, винегрет, разные сорта сыра и…
      – Это фуа-гра, – Шери показывает на коричневую массу на краешке тарелки. – Ты хотела попробовать. Хлеба я не принесла, поскольку надеюсь, ты еще придерживаешься низкоуглеводной диеты – круассаны и бутерброд с шоколадной пастой не в счет. Вот вилка. И вот еще.
      Она открывает дверь и у нее в руках оказывается ведерко со льдом.
      – Моя диет-кола! – У меня снова на глазах выступают слезы.
      – Да, – кивает Шери. – Это было в холодильнике. Я подумала, что тебе пригодится, раз уж ты собираешься нести ночную вахту. А именно это, – она еще раз осматривает останки свадебного платья, – похоже, тебе и предстоит.
      – Спасибо, Шер, – всхлипываю я. – Прости меня. Не знаю, почему я так забросила учебу. Просто я слишком увлеклась Энди и не очень-то обращала внимание на то, что происходит вокруг.
      – Дело не в этом, – говорит Шери. – Согласись, Лиззи, тебя не очень-то интересовала учеба. – Она кивает на мою корзинку со швейными принадлежностями. – Вот твой конек. И если кто и может спасти это платье, то только ты.
      Мои глаза снова наполняются слезами:
      – Спасибо. Только… что же мне делать с Люком? Он… правда теперь ненавидит меня?
      – Ненависть, пожалуй, слишком сильное слово, – говорит Шери. – Ему, скорее, просто горько.
      – Горько? – я утираю слезы. – Горько – это гораздо лучше. С этим еще можно что-то сделать. – И тут же добавляю, увидев, с каким любопытством Шери смотрит на меня: – Ну, мне это не особенно нужно. Все равно у него есть девушка, и живет он в Хьюстоне. А я только что порвала тупиковые отношения и вовсе не хочу ввязываться в новые.
      – Н-да? Ну ладно. Давай, Коко, держись! Мы все с нетерпением ждем твоего творения утром.
      Я пытаюсь рассмеяться, но получается только икнуть.
      – И кстати, Лиззи, – Шери останавливается у двери. – Больше никаких секретов ты от меня не скрываешь?
      Я с трудом сглатываю.
      – Абсолютно никаких.
      – Хорошо. На том и порешим. – И она выходит из комнаты.
      И мне совсем не стыдно, что я скрыла от нее факт орального секса. Есть вещи, которые даже лучшим подругам знать не обязательно.

      Когда в 1940 году немцы оккупировали Париж, в моде наступил застой. Экспорт высокой моды прекратился, и строгая экономия всех ресурсов ради ведения войны привела к тому, что такие вещи, как шелк, который шел на изготовление парашютов, достать было невозможно. Однако фанатки моды не сдавались: они рисовали сетку и шов прямо на ногах, изображая любимые чулки. Женщины, не столько художественно одаренные, перешли на брюки. В обществе, привыкшем к воздушным налетам и бибопу, это наконец стало вполне приемлемым.
История моды. Дипломная работа Элизабет Николс

      Я просыпаюсь от настойчивого стука в дверь и сонно оглядываюсь по сторонам. К моей щеке прилип кусок кружева.
      Серый утренний свет заливает комнату. Вчера я забыла задернуть шторы, переодеться в пижаму, смыть косметику, почистить зубы.
      В дверь продолжают стучать.
      – Иду, – говорю я и скатываюсь с кровати. Виски пронзает острая боль. Вот к чему приводят подпитываемые колой ночные бдения.
      Я пробираюсь к двери и осторожно приоткрываю ее на пару сантиметров.
      Передо мной стоит Викки Тибодо в бледно-голубом пеньюаре.
      – Ну? – озабоченно спрашивает она. – Ты закончила? У тебя получилось спасти его?
      – А сколько времени? – спрашиваю я, потирая глаза, в них словно песка насыпали.
      – Восемь. Я выхожу замуж через четыре часа. ЧЕТЫРЕ ЧАСА. Ты закончила?
      – Викки, – начинаю я, с трудом подбирая слова, эту речь я не раз прокручивала в голове часов с двух ночи. – Дело в том…
      – К черту, – Викки всем телом наваливается на дверь и отодвигает меня.
      Три шага внутрь, и она застывает, увидев то, что висит у меня на стене.
      – Э-э-то, – заикается она, и глаза у нее становятся большими. – Э-э-то…
      – Викки, – снова говорю я. – Позволь мне объяснить. Платью, на которое твоя портниха нашила все эти кружева, не хватало собственной структурной целостности, и оно не могло существовать само по себе без…
      – Мне нравится, – еле выдыхает Викки.
      – …кружев, покрывавших его. По сути, твое свадебное платье полностью состояло из кружев и… вот. Поэтому я – погоди, что ты сказала?
      – Мне нравится! – Викки восторженно тянется к моей руке и благодарно сжимает. Она не сводит глаз с платья, висящего на стене. – Это самое красивое платье, какое я только видела.
      – Хм, спасибо, – говорю я с облегчением. – Мне тоже так кажется. Я нашла его на чердаке пару дней назад. Оно было в пятнах, но я их вывела, подшила подол, починила бретельку. Вчера ночью я подогнала его под твой размер, сняв мерки со свадебного платья. Так что тебе должно быть в самый раз, если только ты не усохла за ночь. Потом я больше часа отглаживала его… слава богу, я нашла на кухне утюг…
      Но Викки меня и не слушает. Она по-прежнему не может оторвать глаз от Живанши.
      – Не хочешь примерить? – предлагаю я.
      Викки кивает – похоже, у нее пропал дар речи – и тут же скидывает пеньюар.
      Я осторожно снимаю платье с вешалки. Свадебное платье Викки – этот кружевной кошмар – висит на соседнем крючке. Я специально повесила их рядом, чтобы она сама выбрала. Ее платье тоже уже не так плохо. Мне удалось немного заглушить кричащие кружева, хотя полностью избавиться от них и при этом сохранить целостность платья все же не получилось. Если раньше это было что-то из разряда Стиви Никс, то теперь оно похоже на костюм, в каком могла бы танцевать на льду Оксана Баюл.
      Но рядом с Живанши у него нет никаких шансов.
      На что я, собственно, и рассчитывала.
      Я и сама задерживаю дыхание, пропуская нежнейший шелк через голову Викки. Она продевает руки в бретельки, я отступаю на шаг и застегиваю жемчужные пуговицы. Викки восхищенно сопит, оглядывая себя.
      – В самый раз, – восклицает она, когда я застегиваю последнюю пуговицу. – Оно сидит превосходно!
      – Еще бы, – говорю я. – Я же перенесла вытачки… Викки отворачивается от меня. – Мне нужно взглянуть на себя. Где зеркало?
      – В ванной через холл, – говорю я.
      Она выскакивает из комнаты, громко хлопнув дверью, и с шумом вбегает в ванную. Оттуда я слышу:
      – Боже! Оно великолепно!
      С чувством облегчения я прислоняюсь к двери. Оно ей понравилось.
      Наконец-то я хоть что-то сделала правильно. Викки с топотом бежит обратно в комнату.
      – Я его обожаю, – говорит она, и впервые с момента нашего знакомства я вижу, как она улыбается.
      Улыбнувшись, она превращается совершенно в другого человека. Это не избалованная светская дама, которая ненавидит старшего брата, а вместе с ним и всех остальных людей. Передо мной милая, славная девушка, которая предпочла выйти замуж за флегматичного программиста из Миннесоты, а не за богатого наследника нефтяных магнатов из Техаса.
      Правду говорят, что невесты в день своей свадьбы необычайно красивы. Даже в такую рань, без всякой косметики Викки выглядит ошеломляюще.
      – Платье чудное, и ты тоже, – тараторит она. – Пойду покажу его маме. – Она наклоняется поцеловать меня в щечку и заключает буквально в медвежьи объятия. – Спасибо. Спасибо тебе огромное. Я этого никогда не забуду. Ты – гений. Ты просто гений.
      И она удаляется в вихре белого шелка.
      Совершенно измотанная, я снова валюсь на кровать в надежде поспать еще хоть минутку-другую.
      Мне удается урвать еще часа два, а потом меня бесцеремонно расталкивают. Голос, очень похожий на Шери, гремит прямо в ухо:
      – Господи, Лиззи, просыпайся! ДА ПРОСЫПАЙСЯ ЖЕ! Я накрываюсь подушкой и крепче зажмуриваюсь.
      – Что бы ни случилось, я не хочу знать. Хочу спать. Уходи.
      – Это тебе знать захочется. – Шери выдирает подушку у меня из рук.
      Лишившись последней защиты от солнечного света, я приоткрываю опухшие веки и чрезвычайно любезным тоном заявляю:
      – В твоих интересах чтобы это были хорошие новости, Шер. Я трудилась над этим дурацким платьем до пяти утра.
      – О, это очень хорошая новость, – говорит Шери. – Люк бросил ее.
      – Кого? – Я непонимающе пялюсь на нее.
      – То есть как кого? – Шери бьет меня подушкой по голове. – Доминик, конечно же, идиотка. Он только что сказал об этом Чазу, а тот – мне. А я сразу побежала сообщить тебе.
      – Погоди. – Я приподнимаюсь на локтях. – Люк порвал с Доминик?
      – Вчера ночью, когда мы все разошлись спать, видимо. Я слышала, как они ругались. Правда, стены здесь такие толстые, что слов было не разобрать.
      – Подожди. – Все это уже слишком для человека, измученного бессонной ночью. – Они расстались прошлой ночью?
      – Не расстались, – радостно поясняет Шери. – Люк бросил ее. Он сказал Чазу, что у них с Доминик совершенно разные цели в жизни. И еще – что у нее силиконовая грудь.
      – Что?
      – Нет, конечно, это не причина для расставания. Он это просто так, в дополнение сказал.
      – Господи. – Я лежу и пытаюсь сообразить, что чувствую. В основном, чувствую себя плохо. Мне удалось поспать всего-то часа три.
      – Это я виновата, – говорю я наконец. Шери смотрит на меня, как на сумасшедшую.
      – Ты? Каким это боком?
      – Я сказала матери Люка, что Доминик рассказала нам… о его мечте быть врачом. И еще проболталась насчет ее планов превратить это место в отель реабилитации после пластической хирургии. Уверена, мама что-то сказала Люку на этот счет. Я имею в виду его мама.
      – Лиззи, парни не расстаются со своими девушками только потому, что те не нравятся их матерям, – выдает Шери с сарказмом.
      – Все равно. – Я чувствую себя погано. – Если бы я держала язык за зубами…
      – Лиззи, – перебивает Шери. – У Люка были проблемы с его девушкой задолго до того, как приехала ты.
      – Но…
      – Мне Чаз рассказывал. Да ты глянь на нее – девица носит сандалии за шестьсот долларов. Так что твоей вины нет.
      Попытаюсь осознать это. Шери, конечно, права. Было бы слишком самоуверенно считать, что разрыв Люка и Доминик как-то связан со мной.
      – Я знала, что они искусственные, – мои нервы не выдерживают.
      – Я тоже, – соглашается Шери. – Они даже не шевелились, когда она махала рукой.
      – Точно! – подхватываю я. – Когда двигаешься, они обязательно должны колыхаться. Если они большие, конечно.
      – Ты понимаешь, что все это значит? – спрашивает Шери. – У тебя есть шанс.
      – Шери, – говорю я встревоженно, поскольку знаю, что только напрасно начну питать надежды. – Он меня ненавидит, забыла?
      – Это не так. – Шери хмурится.
      – Ты сказала, что ему горько.
      – Ну да, в его словах вчера слышалась горечь.
      – Вот именно.
      – Но это было до того, как он бортанул ее! Я откидываюсь на подушки.
      – Но между нами ничего не изменилось с прошлой ночи, – говорю я в потолок. – Ведь я обвинила его в том, что он проболтался насчет диплома. А он этого не делал.
      – Есть блестящая идея. Почему бы тебе не извиниться перед ним?
      – Это ничего не изменит, – по-прежнему сообщаю я потолку. – Если он до сих пор чувствует горечь. А это, скорее всего, так и есть. Я бы на его месте именно так себя и чувствовала.
      – Скорее всего, нет. Но дело не в этом, придется немного поунижаться, – говорит Шери. – Но тебе не кажется, что он того стоит?
      – Да, – соглашаюсь я, – конечно. – Мне вспоминается тот день в поезде – какой он был внимательный, терпеливый и забавный. И какие длинные и пушистые у него ресницы. И как он был мил со мной в тот день на чердаке. И еще купил диет-колу…
      Он так горячо убеждал меня, что я смелая. Сердце у меня заныло от тоски.
      – Шери, это бесполезно, – говорю я. – Ты посмотри на… Дверь в мою комнату с треском открывается и заглядывает Чаз. Вид у него раздраженный.
      – Извините, леди. Я, конечно, понимаю, что вам интересно сидеть и сплетничать о моем друге, но вам не приходило в голову, что у нас на носу СВАДЬБА, ГДЕ МЫ ДОЛЖНЫ ПОМОГАТЬ?
      Вот так и вышло, что уже через час я хожу с подносом и предлагаю напитки собравшимся на лужайке, страдающим от жажды – и злости – гостям на свадьбе Виктории Розы Тибодо и Крейга Питера Паркинсона. Никто не ожидал такой жары, и теперь мужчины нещадно потеют в смокингах и галстуках, а дамы обмахиваются свадебными программками вместо вееров. Свадьба должна начаться ровно в полдень. Пастор из приходской церкви невесты в Хьюстоне уже прибыл. На местах также цветы, свадебный торт и струнный квартет, обещавший сыграть свадебный марш. «Тень Сатаны» по-прежнему отказывается играть классику, даже «Лоэнгрин».
      Даже невеста, к всеобщему удивлению, готова. Она с нетерпением ждет в доме, когда пробьет двенадцать.
      Мне бы, конечно, хотелось заняться чем-нибудь поинтереснее, но я в полном раздрае. Это потому что я еще не виделась с Люком. Вернее, я его видела – он носится по всему поместью, встречает гостей и улаживает проблемы. В отличие от большинства мужчин, он вовсе не испытывает дискомфорта в жару и потрясающе выглядит в смокинге.
      Но он ни разу не подошел ко мне и даже не посмотрел в мою сторону.
      И я прекрасно понимаю, почему он злится на меня.
      Но он мог бы по крайней мере дать мне шанс объясниться.
      – Это спиртное? – спрашивает меня Баз, барабанщик «Тени», показывая на бокалы на моем подносе.
      – Да, шампанское.
      – Слава богу! – Он хватает сразу два бокала, осушает их до дна и ставит обратно на поднос. – Чертовски жарко, правда?
      – Ну, вы-то одеты по погоде, – вежливо отвечаю я. Музыканты группы Блейна решили воздержаться от протокола, на них шорты и сандалии. Курт, клавишник, вообще пришел без рубашки.
      – А ты не видела Блейна? – спрашивает Баз.
      – Нет, – рассеянно отвечаю я, потому что рядом нарисовался Люк. Он помогает какой-то пожилой особе устроиться на складном стуле. Они с Чазом, похоже, с семи часов расставляли их ровными рядами, чтобы образовался проход, по которому потом раскатают белый ковер.
      Баз следит за моим взглядом, тоже замечает Люка и вскидывает руку:
      – Люк! – кричит он. – Иди сюда!
      О нет! Я, конечно, хочу переговорить с Люком, но наедине. Мне совсем не хочется, чтобы наша первая встреча после вчерашней неприятной сцены произошла при посторонних, тем более при барабанщике по имени Баз.
      – Да? – вежливо спрашивает Люк, подходя к нам.
      Сердце у меня начинает трепетать, как весенний мотылек. Как же он хорош – широкоплеч, свежевыбрит. Надраенные до блеска «инспекторы»!
      Мне стоит больших трудов не уронить поднос.
      Почему, ну почему я была такой идиоткой? Почему обвинила Люка в том, что он проболтался Шери о дипломе? Почему, если сама не могу хранить секреты, надо огульно обвинять остальных в том же?