В комнате было несколько военных. Вдруг они вытянулись и отдали честь. В комнату вкатили кресло на колесах. В нем сидел седой генерал с бритым лицом. На груди его блестели три Золотых Звезды и колодка несчетных правительственных наград.
      Профессор Кленов радостно улыбнулся и взглянул на министра. Видимо, он сразу узнал этого человека.
      Человек в кресле был серьезен. Он отдал несколько приказаний. Его подкатили к приборам управления.
      - Значит... значит, он снова полетит? - взволнованно произнес Кленов.
      - Снова полетит его истребитель, - сказал министр.
      Вспыхнули лампочки перед пилотом в кресле. Появилось голубое небо, за стеклами кабины, чье-то заглянувшее в кабину лицо, крыло соседнего самолета...
      Седой пилот положил руки на рычаги.
      Несколько молодых военных оживленно зашептались.
      За окном самолета побежала земля и постройки аэродрома.
      - Поднялся, - сказал Василий Климентьевич.
      За стеклами виднелось синее небо и плывущие облака.
      Но вот в белой дымке показались черные точки.
      - Вот они! - сказал министр.
      В то же время на первом экране был виден набирающий высоту истребитель.
      За окнами кабины появился бомбардировщик. Седой пилот нажал рычаги. Бомбардировщик исчез.
      На втором экране было видно, как, кувыркаясь, летел он вниз. Истребитель подходил уже к другому.
      Насколько краток воздушный бой! Зрители не могли уловить, что происходит, хотя наблюдали за боем одновременно с двух точек: из кабины истребителя и со стороны.
      Еще два бомбардировщика один за другим были сбиты старым, заслуженным пилотом.
      - Здорово! М-да!.. Это замечательно! - трясся от возбуждения Кленов.
      Вдруг за окнами кабины что-то блеснуло.
      - Столкнулся! - сурово сказал пилот. - Себя не пожалел.
      Кленов видел, как, слившись в один огненный клубок, падали вниз два самолета.
      Седой пилот покачал головой и, обернувшись к молодым, сказал:
      - Характерный прием, товарищи. Они прибегают к столкновению как к последнему средству. Вам надо будет учитывать это в своей практике. В следующих теоретических занятиях мы познакомимся с этим подробно.
      Он нажал рычаг, и за окном его кабины появилось изображение аэродрома. Седой пилот поднимал с земли новый истребитель. Снова за стеклами кабины закачались вражеские самолеты.
      - Каковы потери врага? - спросил министр.
      - Не больше полутора тысяч машин продолжают полет.
      - Но и это чудовищно... чудовищно! - воскликнул Кленов.
      - Вот они, наши соколы! - закричал возбужденно министр.
      Кленов впервые видел его таким.
      - Вот когда начинается настоящее дело!
      - Что такое? Что такое?
      - Видите, идет отряд настоящих машин. Это эскадрилья Героев Советского Союза.
      Верткие красные сверхзвуковые истребители врезались в самую чащу бомбардировщиков. То и дело вниз факелами летели сбитые самолеты. Вот развернулся парашют, один, другой...
      - И наших сбивают! - сердито сказал Кленов.
      - Флагман! Смотрите, флагман! - Министр схватил за руку Кленова, указывая ему на черный маленький самолет с белыми крыльями, к которому приближался советский истребитель.
      - Он погибнет, этот русский пилот! - сказал Кадасима. - Флагман - сам знаменитый Копф.
      - Летчик-то не погибнет! - ответил министр. - Он по радио управляет.
      С напряженным вниманием следили все за единоборством двух машин. Радиоистребитель ловким маневром заставил флагмана изменить курс. Он старался подняться выше. Флагман сделал "мертвую петлю" и полетел вверх колесами в противоположную сторону, поливая красный истребитель огнем пулеметов. Истребитель гнался за ним.
      Но здесь произошла странная вещь. Вся воздушная флотилия повернула за своим флагманом и полетела назад.
      - Побежали! Побежали! - закричал Кленов.
      Из репродуктора послышалось:
      "Враг в составе шестисот машин уходит!"
      Несколько минут все молчали. Потом голос в репродукторе сказал:
      "Враг сбрасывает груз бомб на наши города. Есть жертвы".
      - Гады! - скрипнул зубами министр.
      На втором экране седого пилота вывезли на середину комнаты.
      - Товарищи, - сказал он, - сейчас мы с вами подробно разберем сегодняшнюю операцию.
      Министр многозначительно взглянул на Кленова и выключил второй экран.
      На первом экране не оставалось больше самолетов: он был пуст.
      - Бежали! - сказал министр и улыбнулся. - Героев наших не выдержали. Люди страшнее машин оказались.
      Кадасима встал и, не глядя на министра, подошел к Кленову.
      - Иван Алексеевич, могу я просить вас об одолжении выйти со мной на улицу лишь на одну минуту...
      Кленов пожал плечами:
      - Извольте, я могу.
      Едва вышли они на воздух, как неприятный песчаный ветер ударил их.
      Кадасима шел понуро, ни на что не глядя.
      - Вот, господин Кадасима, осмелюсь обратить ваше внимание. Это должно укрепить в вас надежду. Вот электрическая пушка сверхдальнего боя. Весь ствол ее представляет собой два полюса магнита, между которыми создается сильнейшее магнитное поле. Все получается как в моторе постоянного тока. Через снаряд из наших аккумуляторов пропускается громадной силы электрический ток. Он взаимодействует с магнитным полем. Каждый знает, что магнитное поле не терпит присутствия электрического тока, который искажает его, поэтому оно с колоссальной силой выталкивает снаряд с током прочь. Начальная скорость, обретаемая снарядом, достаточна, чтобы перебросить его через два океана. М-да!.. Позвольте, господин Кадасима... Я осмелюсь выразить опасение, что вы не слушаете меня.
      - Да, я не слушаю вас, господин Кленов, хотя в другое время я заплатил бы вам за эти сведения немалые деньги. Сейчас у меня с вами иной разговор. Моя ставка проиграна. Как истый японец, я должен уйти из жизни и ждать другого перевоплощения. Но я должен выполнить это согласно всем нашим обычаям.
      - М-да!.. Хорошо ли я вас понимаю?
      - Я уничтожен, я не нужен никому... Нет никого, кто внял бы последней моей мольбе. Я должен умереть!
      - М-да!.. - сказал Кленов и растопырил локти.
      В этот момент мимо прошел бывший полковник, а ныне майор Молния. Профессор вежливо поздоровался с ним.
      - Я должен умереть, Иван Алексеевич! Но у нас существуют традиции, которые я не могу переступить! У меня есть в мире только один человек, на дружбу которого осмеливаюсь я рассчитывать. И этот человек вы, Иван Алексеевич.
      - Я? М-да!.. - удивился Кленов.
      - Да, вы. Вы единственный человек, который может и должен оказать мне последнюю услугу.
      - Услугу? М-да!.. Пожалуйста, что могу... Извольте!
      - О, я знал это! Я не мог сомневаться. Мы связаны кровью, пусть случайно не пролитой, но все же кровью!..
      - М-да.!. М-да!.. - сразу рассердился Кленов.
      Японец выхватил кинжал. Профессор в испуге попятился.
      - Не бойтесь! Это священный вакасатси. Я ношу его с собой как защиту от всех жизненных невзгод. У японского дворянина из жизни есть только одна дверь, на пороге которой лежит этот кинжал.
      - М-да!.. Но я не вполне понимаю...
      - В древней стране Ямато есть священный обычай сеппуку, или харакири... Этим кинжалом японец взрезает себе живот, а друг его, выполняя роль кайтсаки, должен отрубить ему в этот момент голову. Я привез для этого саблю... Иван Алексеевич, об этой дружеской последней услуге я прошу вас!
      - Что? - в испуге закричал Кленов, отскакивая от японца и хватаясь за сердце.
      Лицо старого японца исказилось от внутреннего страдания.
      - Я не могу уйти из жизни иначе. Поэтому я прошу, я умоляю вас, профессор: отрубите мне голову, когда я вспорю себе живот!
      - М-да!.. Но, позвольте... ведь я же не умею рубить головы...
      Японец упал на колени и, держа в одной руке кинжал, другой хватался за полы пальто профессора.
      К ним подошел секретарь министра:
      - Василий Климентьевич просит вас на испытание, профессор. Сейчас будет произведен эксперимент выстрела. Всем остальным предлагается скрыться за прикрытия.
      - М-да!.. Я сейчас, сейчас... - растерянно говорил профессор, глядя на распростертого на песке японца.
      Секретарь остался с хнычущим японцем, а Кленов зашагал прочь. Два раза он сердито обернулся.
      - Мы ждем вас, - сказал министр, увидев Кленова.
      - М-да!.. Понимаете, задержался... Какие-то совершенно необыкновенные предложения... Никогда в жизни не слышал ничего подобного! - Руки профессора тряслись.
      - Товарищ майор!
      - Есть!
      - Все ли готово?
      - Есть все готово.
      - Ваши координаты?
      - Триста сорок семь и девятьсот восемьдесят четыре.
      - Так. Подождите. - Министр полез в карман гимнастерки и вынул маленькую записную книжку. - Я, друзья, на досуге прежде астрономией и математикой занимался. Вот и решил траекторию подсчитать... Подождите, посмотрю, что у меня получилось. Так...
      Молния удивленно смотрел на министра.
      Молния, еще в бытность свою полковником, написал классический труд о сверхдальней стрельбе. Ему он и был обязан тем, что, отстраненный от руководства строительством, он все же остался при батарее сверхдальнего боя, чтобы произвести залп. Все подсчеты были сделаны им на основе этого труда. И вот Василий Климентьевич неожиданно сомневается теперь даже в правильности его расчетов. Но Молния не повел и бровью. Он умел сносить невзгоды, понимая, какому делу служит.
      - Триста сорок семь и девятьсот восемьдесят шесть? - спросил Василий Климентьевич, суетливо и застенчиво перелистывая книжку.
      - Нет, триста сорок семь и девятьсот восемьдесят четыре, - твердо сказал Молния.
      Министр нашел нужную страницу, голос его сразу стал, как и прежде, уверенным:
      - А по-моему, девятьсот восемьдесят шесть. Я учел некоторые дополнительные моменты притяжения космических тел. Знаете задачу о трех телах?
      - Разве вам удалось решить эту задачу? - удивился Молния.
      - В общем виде нет. Но методом постепенного приближения подсчитать конкретный случай можно.
      Молния пожал плечами.
      - Прежде вам пришлось бы только один случай подсчитывать несколько лет.
      - Вы правы. Но в наш электронный век это делает электронно-вычислительная машина. Это оказалось даже легче, чем переводить с одного языка на другой, играть в шахматы, точно определять по миллиону данных прогноз погоды, она может решить и наш случай.
      - Вы правы, - сказал Молния. - Без электронных машин не обойтись.
      - Все дело в программе вычислений. В моем случае машина получила цифры: триста сорок семь и девятьсот восемьдесят шесть.
      - Я могу изменить прицел. Промах не играет сейчас роли.
      Василий Климентьевич нахмурился.
      - Сейчас, может быть, и не играет. Но мы с вами ведь собирались взорвать остров Аренида. Точность прицела решает в таком случае все.
      - Какие будут приказания? - сухо спросил Молния.
      - Что ж, проверим? Тогда, товарищ майор, будьте любезны изменить прицел.
      С безразличным видом Молния подошел к аппарату и отдал распоряжение.
      Пока ждали сигнала готовности, все молчали.
      Кленов, растопырив локти, хмуро смотрел в пол. Наконец сигнальная доска засветилась. Министр взглянул на Молнию.
      - Огонь!
      - Есть огонь! - Молния нажал кнопку.
      Задрожали стены. Пол под ногами заколебался. За окном взметнулись тучи песка.
      Министр указал глазами на экран.
      В первое мгновение ничего нельзя было разглядеть. Потом стала отчетливо вырисовываться Земля, словно видимая с громадной высоты. С непостижимой быстротой она сначала превратилась в вогнутую чашу, с одного конца которой виднелось море. Потом чаша эта, постепенно поворачиваясь и удаляясь, стала закругляться с краев, превращаясь в шар.
      Молния, Кленов и министр переглянулись. Они видели земной шар, который благодаря полету снаряда заметно поворачивался. Сквозь просветы между облаками угадывались неясные очертания материков и морей.
      В немом молчании смотрели люди на чудесный экран телевизора, принимавшего передачу со снаряда.
      Люди потеряли счет времени. Тяжело дыша, они не отводили от экрана взоров.
      Вместе со снарядом неслись они сейчас в верхних слоях стратосферы.
      Наконец все заметили, что земной шар стал расти, по-прежнему продолжая поворачиваться. Он становился все больше и больше. Скоро всю видимую площадь стала занимать вода, походившая на ослепительную эмаль.
      - Тихий океан, - спокойно произнес министр и вынул из бокового кармана трубку.
      Внезапно в самом углу экрана появилась светлая точка. Постепенно она стала расти и шириться. Она походила на огонь электросварки, только кровавого цвета.
      Очень быстро огненная зона захватила весь экран. На него стало больно смотреть.
      Вдруг в центре появилось что-то фиолетово-черное, и все сразу исчезло.
      - Все, - сказал министр, раскуривая трубку.
      - Есть попадание! - сказал Молния. - Признаю свой расчет неверным. Верен ваш, товарищ уполномоченный правительства. Прошу отстранить меня.
      Министр пристально посмотрел на Молнию.
      - Просишь? А еще военный! Прошлый раз я тебя как будто не спрашивал... - И министр выпустил клуб дыма.
      - Теперь надо... м-да!.. Второй. И если все будет в порядке, тогда уж, благословясь, и залп...
      Министр спрятал в карман книжку, которую держал все время в руках, и дал предупредительный сигнал по строительству. Потом посмотрел пристально на Молнию:
      - Огонь!
      - Есть огонь! - ответил тот и нажал кнопку.
      Только на секунду появилась на экране Земля. В следующий момент все исчезло.
      Молча смотрели люди на пустой экран.
      Спустя несколько секунд страшный огненный вихрь пронесся над строительством.
      Затряслась центральная будка управления. Повалилась одна ее стена. Кленов, министр, Молния лежали на полу...
      Снаряд разорвался, едва вылетев из орудия.
      Через минуту Сергеев и полковник поднялись, но старый профессор так и остался лежать, подогнув острые колени и вытянув жилистую шею. Ртом он судорожно ловил воздух. Мертвенная, зеленоватая бледность покрыла его лицо. Из-под прикрытых век виднелись только белки.
      Василий Климентьевич опустился на колени, стараясь расстегнуть у Кленова воротничок.
      Глава II
      ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ
      После неудачного испытания снарядов с заменителем профессор Кленов вместе с Василием Климентьевичем вернулся в Москву.
      Переоценив свои силы, Кленов рассчитывал помочь Марине в получении нужного изотопа радия-дельта. Однако сразу же по приезде старый профессор занемог и не выходил из своей комнаты. Лечь в больницу он наотрез отказался.
      Но оставаться в стороне от общей борьбы он не хотел. И днем и ночью он лежал в постели с наушниками на голове, настроив чувствительный радиоприемник на "обратную волну Матросова".
      Конечно, можно было воспользоваться и репродуктором, но наушники выключали Кленова из всего окружающего, переносили в многоголосый мир эфира.
      Кленов знал, что на аппаратуре обратной волны дежурства ведутся и без него, но он одержим был идеей первым поймать сигналы созданного им радиопередатчика отраженной волны.
      Кленов не открывал штор, и дневной свет почти не проникал в его комнату. В полумраке виднелся стол, так заваленный книгами, что на нем мог с трудом поместиться листок бумаги. Надо бы прибрать, да нет сил, а главное, времени. Кресло, стулья, шахматный столик... Всюду стопки книг. Не успевал все прочитать, а заведено было не класть книгу в шкаф, пока не просмотрена. Теперь все равно не успеть даже перелистать.
      Доктор потом разберется, передаст в библиотеки. Уж очень он качает головой, когда выслушивает своего "аллигатора".
      Когда Кленов лежал на боку, ему была видна стена с картинами. Он начал коллекционировать их еще в Соединенных Штатах. Профессор Вонельк приобретал только картины русской природы, нарисованные преимущественно Левитаном. Каких ухищрений стоила ему заблаговременная пересылка их в СССР!
      Особенно близки были ему картины, где на фоне неба виднелись верхушки деревьев или где в небе плыли облака.
      Улетевшее облачко!.. Оно улетело из жизни много лет назад, а вместе с ним и способность любить.
      Странно думать, что в студенческие годы у него были друзья, что он сочинял стихи о любви. Что же так неузнаваемо изменило его, сделало нелюдимым и аскетом?
      Жизнерадостный, влюбленный, наивно мечтающий о прекращении войн, Кленов погиб вместе с Мод во время взрыва в Аппалачских горах. И он еще раз погиб, утонув вместе со своими иллюзиями в Атлантическом океане, когда моторный бот был потоплен японской подводной лодкой.
      Спасенный в море Вонельк был уже другим. Он принял чужое имя и весь сосредоточился на сокрытии от Вельта своей тайны. Имитировав потерю памяти, он начал жизнь сызнова. Никто не догадался, что необыкновенный студент потому в полтора года окончил Корнель-ский университет, что был уже профессором. И Джону Аллену Вонельку не так трудно было вскоре действительно стать профессором Корнельского университета. Никто не знал, как страдал он в добровольном своем изгнании, лишенный друзей и родины, нося выдуманный им крест служения человечеству.
      Однажды он побывал на съезде ученых. С волнением вступил он на Европейский континент - Россия была совсем близко! Он ходил по Парижу, смотря на резвившихся детей, и думал, что они своей жизнью обязаны ему, умевшему молчать... Он смотрел на собор Парижской богоматери, входил внутрь, платил суетливой монашке монету за право любования мрачной колоннадой. А уходя, оглядывался назад - на прямоугольные башни, на загадочные химеры, украшавшие фасад, и думал: Гюго прославил все это, а он сохраняет тем, что молчит, и безумное человечество не может взорвать, развеять по ветру Париж вместе с его памятниками искусства. Он шел в Лувр и как хозяин обходил залы. Все это существует благодаря ему. Вот бархатный зал со скамейками по стенам. Посередине, выделяясь на темнобархатном фоне, великолепная статуя Венеры Милосской... Никогда ни одна копия не производила на Кленова такого впечатления, как эта, чуть изъеденная с поверхности временем, но полная обаяния, красоты и древности статуя... Ее тоже спасает он, Кленов, для потомков... Пусть никто не знает о нем, пусть никто не подозревает, что это он сохраняет и эту статую, и все остальное... Ему не надо признания и благодарности!
      Кленов бродил незаметный, никому не известный по парижским бульварам в шумной, говорливой толпе, словно возвышаясь над всеми, гордый своей миссией и своей неизвестностью...
      Как это дико и нелепо выглядит теперь! Словно целое столетие отделяет его от того времени. А между тем разве не он год назад расхаживал с тем же самым чувством по улицам Москвы, гордясь великолепными, задевающими за облака зданиями, которые он сохраняет от разрушения своим молчанием? Разве не год назад он воображал, читая сообщения о грандиозных планах строительства, что незримо примет во всем участие, оберегая страну и весь мир от разрушения?
      Что же целым столетием встало между Кленовым вчерашним и Кленовым, лежащим на кровати с наушниками на голове?
      А ведь червь все-таки грыз его сердце, когда уже на Родине, слывя чудаковатым старым ученым, он отказывался от многих знаков внимания. Он не хотел ни многокомнатной квартиры, ни автомашины, ни обслуживания... Однако в Америке он пользовался всем этим! И чудаковатости у профессора Вонелька не было. Значит, говорил в нем все-таки голосок совести! Он только не хотел слушать этот писк, глушил его, отделывался конфузливым отказом от элементарных удобств. И сделка с совестью совершилась! Ах, если бы раньше понять все это!
      Профессор стонал и переворачивался на другой бок.
      Рухнуло здание фальшивого храма служения человечеству. Оказалось недостаточно только молчать. Он покатился вниз... к преступлению. Если бы не чуткость я великодушие новых людей его Родины, он так ничем и не помог бы человечеству, да он и не помог пока!.. Вот если бы Матросов привез радий-дельта и батарея выстрелила, погасив воздушный пожар, тогда Кленов понял бы, что жил недаром.
      Последнее страстное, неукротимое желание угасающего старика сосредоточилось на спасении Матросова. И Кленов исступленно слушал, не снимая наушников, не желая внимать уговорам доктора Шварцмана. Старик упрямо гнал все сомнения, уверяя себя, что прибор портативен, не требует энергии. Матросов найдет способ дать о себе знать.
      Только любящая женщина и только Кленов с его одержимостью могли верить в невозможное - спасение Матросова.
      И женщина пришла к Кленову.
      Кленов почти обрадовался звонку. У доктора был свой ключ... Кто бы это мог быть?
      Накинув на себя одеяло и включив вместо наушников репродуктор, профессор зашаркал в полумраке.
      Он открыл дверь и зажмурился. Оказывается, даже на лестничной площадке существует день, солнце, живут люди, говорят, смеются.
      - Боже мой! Это вы!.. Прошу прощения. Проходите! М-да!.. Но что с вами, дорогая, осмелюсь спросить? Вас словно с креста сняли.
      Перед Кленовым, прислонясь плечом к стене, стояла бледная, худая Марина.
      - М-да... Мой наряд... Осмелюсь просить прощения. Удивлен выше всякой меры и обрадован... Наш милейший доктор говорил о вашем серьезном недомогании...
      Кленов провел Марину в свою комнату.
      - Это радиация виновата, Иван Алексеевич, - слабо улыбаясь, сказала Марина. - Трудно уберечься. Получили мы еще один изотоп радия-дельта. К сожалению, - Марина болезненно усмехнулась, - период полураспада у него еще меньше. Он исчезнет скорее, чем его нанесут в виде защитного слоя на сверхаккумулятор.
      - М-да!.. Весьма серьезно и печально. Вижу, извелись вы со своими опытами. Молодость свою не бережете. Ради бога, не обращайте на меня внимания. М-да... Я бы прибрал постель...
      - Не смейте, Иван Алексеевич. Сейчас же ложитесь. Ну, я очень прошу вас, очень... - Марина так посмотрела на Кленова, что тот только зажевал челюстями и подчинился. - Теперь я отдерну шторы и на минуту отворю окно. Хорошо? У вас есть тряпка? Я вытру пыль.
      - Несомненно, тряпка имеется. Не извольте беспокоиться... Что это вы, право?.. Я бесконечно, рад вашему приходу!
      Марина, слабая, едва держась на ногах, стала прибирать комнату. Она то и дело присаживалась отдохнуть.
      - Можно сложить книги в шкаф? - спросила она.
      - М-да... Видите ли, я еще их не просмотрел. Ну ладно, теперь уже все равно.
      - Почему все равно, Иван Алексеевич?
      - Нет, нет... ничего... Я имел в виду, что вам, ласковая моя, все дозволительно: складывайте их куда хотите.
      - Какие у вас прекрасные картины, Иван Алексеевич! Вы так тонко понимаете живопись.
      Залитая солнцем комната меняла вид.
      - Когда я перекладываю ваши рукописи, у меня дрожат руки. Ведь я училась по вашим книгам, - говорила Марина, с улыбкой смотря на растроганного профессора. - Хотите, я согрею вам чаю?
      - Премного буду благодарен, дорогая Марина Сергеевна... Сочту за счастье выпить чашку вместе с вами.
      Предложи Марина сейчас Кленову мороженое, которое он никогда не ел, он с радостью бы согласился.
      Марина покачала головой:
      - Я приготовлю вам чай, но сама я не буду, Иван Алексеевич. Вы даже не понимаете, что у меня за состояние. Радиация, оказывается, вызывает тошноту...
      Поставив чайник, Марина снова села отдохнуть.
      - Ну вот... Помните, как вы защищали диссертацию? - говорил Кленов. Какая вы были тогда, я бы сказал, светлая и настырная... И вы, право, очаровали меня... М-да!.. Вы меня извините, покорнейше прошу, что я в наушниках. Я ведь все слушаю, слушаю и слушаю...
      - Иван Алексеевич, если б вы знали, как...
      - Не стоит благодарности, право...
      - Нет! Как я вас люблю!
      - "Люблю"? М-да!.. Как это странно - "люблю"... Никогда не слышал этого слова... по-русски. "Люблю"... Разве меня можно любить? Сделавшего так много против вас?
      - Иван Алексеевич, говорят, что сердце не объясняет...
      - Ма-шень-ка, - тихо и раздельно, словно вслушиваясь в это слово, произнес Кленов.
      - Что? - тихо отозвалась Марина.
      - Нет, я просто так... Я желчный, завистливый старик. Я завидую вашему отцу. Как бы я хотел иметь такую дочь! Или внучку... Ведь вы могли бы быть моей внучкой... Я бы так гордился вами!.. М-да!.. Так нелепо и горестно сложилась жизнь. Наверно, это большое счастье - иметь детей?
      - Огромное, Иван Алексеевич! - сразу оживилась Марина.
      Она встала и подошла к радиоаппаратуре, положила свою тонкую, почти прозрачную руку на голубой ящик, почувствовала холод металла и отдернула ее.
      - Огромное счастье, Иван Алексеевич, - продолжала она. Ее затуманенные глаза смотрели вдаль. - Иногда мне кажется, что я буду очень счастлива... А иногда мне так горько, что не хватает слез... За эти дни я плакала больше, чем за последние десять лег. Можно, я сяду на вашу постель? Какая у вас большая рука... Скажите, ведь вы верите? Вы услышите сигналы?
      - Верю, Машенька, верю... Вся моя жизнь теперь в этой вере. До сих пор я думал, что хочу этого ради человечества... А хотел-то ведь ради себя... А теперь... - Старик закрыл глаза и замолчал.
      Марина гладила его лежавшую поверх одеяла руку. Она с нежностью смотрела на худое лицо старика с провалившимися щеками, с запавшими глазницами, с клочковатой белой бородой... Она гладила его руку и видела, как сначала из одного глаза, а потом из другого медленно сползли две слезинки.
      - А теперь для вас этого хочу, ради вас всей душой своей хочу... И благодарен вам за светлое чувство, которое вы пробуждаете во мне... Вот за эти слезинки, которых не стыжусь... Предыдущие принадлежали Мод...
      Марина своим платком вытерла глаза старику.
      - Чай поспел, Иван Алексеевич, - сказала она и улыбнулась.
      И, забыв про чай, они смотрели друг на друга, думая каждый о своем.
      Кленов ощущал величайшее умиротворение. Может быть, такое чувство бывает только раз в жизни... перед концом.
      - Какая страна, какое время, какие люди! - говорил он, видимо, сам себе.
      - Люди? - переспросила Марина.
      - Да... Вы, он... И все вы, люди будущего...
      В передней раздался шорох.
      - Почтеннейший, вы, может быть, думаете, что вас грабит однорукий бандит? Так ничего подобного? Это я, ваша назойливая сиделка. Прилетел к вам на минуточку, раздеваюсь, вешаю пальто... Привожу себя в порядок... Ведь отсюда я полечу к своей пациентке, к нашей Машеньке, как мы с вами говорим... Она очень плоха и неосторожна... Может быть, героична! Склоняюсь. Право ученого! Пренебрегает радиацией. Итак, как вы себя чувствуете?
      С этими словами в комнату вошел доктор Шварцман.
      - Что я вижу! Она здесь! Ох, медицина! Тебе как науке нужно прописать тысячу верблюдов, чтобы они плевали на тебя.
      Вдруг Кленов сел и предостерегающе протянул худую длинную руку.
      Доктор Шварцман осторожно сел на кончик стула.
      - Тише, тише! - шептал Кленов.
      Марина, вся подавшись к нему, смотрела на него умоляющими глазами. Кленов судорожно схватил ее руки и сжимал их в своей громадной ладони.
      - Доктор, пишите же... Да пишите же, доктор! - вдруг закричал он.
      Доктор привычным движением выхватил перо и бланк для рецепта.
      - Вызывает, вызывает так долго, что я осмелюсь думать - он располагает неограниченным временем...
      Марина окаменела.
      Наконец Кленов стал глухим голосом произносите текст радиограммы, а Марина беззвучно повторяла слова. Доктор записывал. По лицу профессора текли слезы, но глаза сияли...
      - Вот и все... Он повторяет вызов... Видимо, передает радиограмму еще раз. Какое счастье! Исполнение желаний! Помогите мне лечь, Машенька. Звоните, звоните по телефону Василию Климентьевичу... Передайте радиограмму и мой... мой привет.
      Уложив старика, который вытянулся под одеялом и закрыл глаза, как после сильнейшего утомления, Марина вытерла платком слезы и, счастливо улыбаясь, села за стол к телевизефону.
      - Я вам буду диктовать. Вы, может быть, думаете, что прочтете докторский почерк? Ничего подобного!
      Марина вызвала министра:
      - Василий Климентьевич! Вы извините, что я сквозь слезы... Это от счастья... - И она незаметно переключила динамик на телефонную трубку.
      - Вы уже знаете? - отозвался министр. - А я два часа всюду разыскиваю вас, чтобы сообщить радостную весть...
      - Василий Климентьевич! - перебила Марина. - Профессор Кленов только что установил связь с Матросовым...
      - К нему уже вылетела помощь, - сказал Сергеев.
      Марина плотнее прижала трубку к уху, чтобы не донесся в комнату голос министра.
      - Профессор будет счастлив. Он так стремился услышать Матросова первым. Я передаю принятый им текст...
      - Он лежит передо мной, - недоумевая, заметил министр.
      Но Марина, как бы не слыша этого, стала медленно передавать текст радиограммы, словно министр записывал его.
      Профессор Кленов приоткрыл глаза, напряженно вслушиваясь в каждое ее слово. Его губы беззвучно шевелились. Видимо, он повторял за Мариной...
      Министр не прерывал Марину. Когда она кончила, он сказал:
      - Спасибо. Видимо, Матросов повторяет свою передачу каждый час. Меры приняты. Передайте привет профессору.
      Марина положила телефонную трубку, невидящим взором смотря перед собой.
      - Что он сказал? - прошептал Кленов.
      Марина догадалась, о чем спросил Кленов.
      - Василий Климентьевич просил передать вам благодарность. Вы приняли радиограмму первым...
      Она подошла к Кленову. Лицо его стало спокойным и строгим.
      - Он сказал, что каждый час здесь имеет значение... Ваш сигнал, Иван Алексеевич, может оказаться решающим.
      Доктор во время разговора Марины с министром стоял близко от телефона и слышал голос Василия Климентьевича.
      При первых же словах Марины доктор изумленно поднял брови, но в следующее мгновение, поняв что-то, закивал. Он снял очки и тыльной стороной ладони вытер краешек глаза.
      А Марина все говорила Кленову, как она благодарна ему, именно ему, за спасение Матросова, за радий-дельта!.. Она передавала Кленову благодарность человечества за спасение всего живого на Земле.